Бесплатный фрагмент - Эпоха любви
Завтра
Здесь кукушка считает
Двадцать лет, кратность чисел любя.
Мне и трех не прожить,
Упражняясь в тоске безысходной.
Между мной и тобой
День вчерашний, прожитый без тебя.
Завтра эта стена
Станет толще еще на сегодня.
7. 26. 1960, Памир
Ася
Она была Давлатову дана,
И обещала быть ему жена.
Кошачье полудетское лицо,
С щеками из саксонского фарфора.
Ах, Ася, твоя сущность налицо!..
— Я пискнул, мышь…
и вышел из фавора:
Был тут же съеден и переварен,
И в наглости одесской укорен.
1961
Едва ли есть на свете место
Едва ли есть на свете место,
Где б не нашлась бы мне невеста,
Когда б не Асенька моя.
Но не могу: любить до гроба
Или пока я в ней не побыл,
Поклялся я.
1964
О Времени, о Любе, о себе…
Любовь в России высшим счастьем
Назвали знающие люди.
Она равна квадрату страсти
Помноженном на массу уда.
Когда нам, гражданам России,
Цензурой страсти запретили,
Все гражданки заголосили,
И тем запрет предотвратили.
Теперь — люби до не хочу!…
Любаша, загаси свечу.
1965
А. П.
Уже не зритель, — еще не пьеса —
Так говорила одна поэтесса,
Про Вас, Сан Палыч, прошедшим летом, —
Чуть-чуть любовника, чуть чуть поэта, —
И нехорошо
хохотала при этом!…
1968
Отрочество
Отрочество мучительно.
Луна
Повисает в небе как вина,
Или как ругательное слово,
Женской грудью дразнится, и снова
Прячется.
Ее уже не видно.
Боже, как ужасно, как постыдно
Вожделеть учительницу пенья!
Я теряю голос от смущенья.
Время учит недоросля.
Скоро
Юный месяц, как петушья шпора,
Вылетает, и его изгибу
Вторит мой приап, и катит глыбу
Похоти на верх холма, чьи формы
Подражают бедрам Ал Петровны,
Царственной подруги генерала,
Для которой (сплетников квартала
Утвержденье) генерала мало.
Ал Петровна, стоя на балконе
Скоро ахнет, выронив из пальцев
Желтый шарфик.
Я его поймаю.
1969
Сеновал
Открывши тьму интимных мест,
Упала девица на сено.
Напоминало Эверест
Ее огромное колено, —
Клубилась грудь, пылала рожа, —
А ниже, в облаках, о боже —
Из кож вываливался зад!…
Мне не было пути назад.
Но я застыл, угрюм и хмур:
Я не способен был на штурм.
Июль 1969
Из ночи
Опыт автобиографии
I. УТРО
1.
Лилипуты опутывают Гулливера веревочками дождя.
Земля просыпается в разгар ливня,
вздыхает во всю изумленную грудь.
С намокших деревьев в траву осыпаются
плоды и птенцы…
Месяц лимонной сабелькой машет в просветах туч.
Лицо тишины, рябое от свадебных трелей цикад.
Взобравшись на крыши, лунатики режут
горячие ноги о черную жесть.
Лунный свет превращает в лимонные листья
листву садов.
На широких постелях просыпаются женщины,
вздрагивают от тоски.
Вспоминая первых любимых, отодвигаются от мужей.
Спишь… И ночь подбирает тебя
в одно из черных такси,
Мчит, шурша, в белый замок голодных снов,
где женщины и еда…
О, этот голод: сначала любовь, а потом еда!
Или: еда, а потом любовь, — не все ли равно!..
2.
С наступлением утра кончается ночь.
Из пруда выплывают серебряные пауки.
Деревенские кошки сходят с ума
в зарослях валерьяны.
Взволнованы ночные сторожа.
Кто защитит нас днем? — в ужасе спрашивают они.
Дом, из которого видно море.
Дом со ставнями зелеными, как трава.
ГДЕ ДЕВУШКИ ХОРОШО СЛОЖЕНЫ,
ХОРОШИ И КУВШИНЫ.
Поднимается солнце. Тяжелые шершни вползают
В гости к розам под девственно-твердые юбки,
Копошатся в малиннике. Пахнет
Абрикосовым джемом и жареной рыбой.
Скоро
Ты найдешь ее ленту в своем палисаде.
Как свистит ее примус! Как пахнет
Перезрелыми дынями ее керосин!
ЖАРКО ЖАВОРОНКАМ. В НЕБЕСА
УЛЕТАЕТ ДРОЗД С ЗЕМЛЕЙ НА ЛАПАХ.
Кружит дождь по крыше, как влюбленный голубь.
Теплые бока смоленых лодок,
Ледяное, гиблое веселье, —
Свист ножа на точиле, начало жизни…
О, как ревниво грубы с тобою
Гребни волн и обломки молний!..
3.
Прочные жуки среди бабочек хрупких.
Невесомые осы над мягкими пауками…
Жаба-самец надувает шары резонаторов,
пробует трель.
Женщины-жабы томленья полны, и икры,
Жабы, цикады болот, полюби их!..
Курортная дева с презрением смотрит на бледных южан.
Юноша, будьте любезны, — говорит она, —
Где у вас женский пляж?
Ты пожимаешь плечами. Ты не знаешь, где женский пляж.
Ты выходишь на дамбу, разбегаешься, долго летишь,
И море тебя принимает, покорного, влажным ртом.
Земные законы смешны у подножья морей. На дне
Зелено и прохладно. Однорукие крабы
выползают из раковин-амфор,
Мягкие водоросли заплетают твои глаза.
Ты лежишь на песке. Далеко над тобою
Солнце огненной люстрой лежит на воде,
Ты всплывешь, как всегда, в середине сверканья его.
4.
Это еще не любовь. Это собачья потребность
Найти Нечто и стать Ему верным.
Недаром
Кто-то стальной канцелярской скрепкой
Присобачил к небу луну — для полночных
собачьих спазм,
И собачью надежду — созвездие Гончего Пса…
СТРАНА МЕЖДУ СЧАСТЬЕМ И СМЕРТЬЮ ОТ СЧАСТЬЯ.
Мужчины смотрят, женщины отводят глаза.
Сквозь горсть земли просвечивает небо.
Энтузиазм цикад, копирующих звезды.
Сгущенье тьмы в конце ожога света.
Метаморфозы, фокус превращенья
В глазах детей полночных поцелуев.
Зеркальные загадки женской плоти.
О, как ты вожделеешь! Но она
Не хочет лечь с тобой, на том стоит.
Ее не тяготит пустой живот.
5.
Флейтист, — флю-фля, — как влажен звук!
Человечий голос, ослепший зов.
У него изжога, но он дудит,
А потом выдувает слюну из горячих труб…
Нежность-Жалость-Любовь… Как у Бога,
Лишь три дырки свистят на его свирели.
Что с тобою? Чему ужаснулся ты?
Будущее ждет тебя. Из большого его рукава
Вылетают праздники и камни, женщины и жуки.
Ангел окликнет тебя из куста.
Дьявол научит севу, охоте, любви.
К бедрам твоим
Только трижды притронулась женщина.
Душа еще крепко сидит на твоем плече.
КОМУ ВЕРИТЬ? КАКОГО ЦВЕТА ЗНАМЯ?..
И вот у входа в каждое желанье
Растет цветок, и ползает пчела.
6.
Мясник с молотком подступает к больному коню.
Беглец приступает к побегу.
Путник пускается в путь.
Кого-то впервые учат седлать коня.
Песенка — напомнила любовь.
Девушка пела — после любви.
Милая, она ничего не умела —
ни петь, ни любить…
7.
Неосквернимо и бесконечно
Море, хрупкая таинственная почва,
Родина блохи и урагана,
Синий луг, пасущий корабли!
Размеренные, как анапест, хмуро
Начав игру с второго дня творенья,
На ноздреватой аккерманской гальке
Морские свитки распрямляет берег,
И вот, светясь, как концевые рифмы,
Медузы тают на сухих камнях…
8.
Таким тебе уже не быть.
Запомни свою прическу.
Старьевщик сошел с ума:
он ловит солнечный зайчик.
Ты уходишь. Ты бросил зеркальце свиньям.
Кот твой играет головой петушиной.
Отец твой сажает тыквы в тени забора.
Хохолок дыма над отчим домом. Разлука.
«Эй, Харон!» — перед каждой рекою. Расплата.
Нужен шанс на бессмертье. Тяните билетик.
Песенка надежды, упругая, как желанье.
Пила на плече пильщика поет, гнется.
Воробьиный помет на земле.
Журавлиный клин в небесах.
II. ПОЛДЕНЬ
1.
Пойти туда, где тебя любят и ждут.
Вернуться оттуда в лохмотьях, седым.
ХИЩНОСТЬ ОС, НЕУТОМИМОСТЬ ПТИЦ,
ЗОЛОТЫЕ ШЕРСТИНКИ НА ЖЕНСКИХ ПЛЕЧАХ.
Уходи! У тебя уже старого имени нет!
Новое имя ожидает тебя, ибо ты вновь одинок!..
ПИСЬМЕНА ПАРЯЩИХ ПТИЦ
ВЫТИРАЕТ ВЕТЕР С СЕДЬМОГО НЕБА.
Будь осторожен с объятьями, бранью,
Нежностью и тоской!
Каждое слово и поцелуй
Изменяет тебя навсегда —
некто
Фиксирует каждый твой жест —
небо
В каракулях ласточек, нотах ос…
Гнев и любовь, вероломство и низость,
Счастье и красота, —
Вот эти гири, которым взвешен
Каждый твой шаг!..
2.
Волны стирают следы копошащихся чаек.
Смысл жизни?.. — в поисках смысла жизни.
ИСТИНА ПОКОИТСЯ НА ДНЕ ЛЕТЫ.
Таинственный шорох работы забвенья.
Время — это всего лишь большая надежда.
В печь сажают хлеба. Каждый хлеб —
Это новая жизнь муки и дрожжей.
Не во власти людской разделять неживое в живом.
ТОТ, ЧЬЕЙ РУКОЮ
СДВОЕНА СИНЕВА НАД ЧЕРТОЙ ГОРИЗОНТА…
ТОТ, КТО СВОБОДУ
ИЗ ДОБРОДЕТЕЛИ СДЕЛАЛ ИНСТИНКТОМ.
Стадо сов над изголовьем палача.
Изобретение целебных пыток.
Ангел,
Как ласточка, сутулится на стуле.
Свиньи
Подрывают дубравы,
блудливые козы
Объедают побеги.
Их нечистоты
Разрушают священные рощи веры.
За полстолетья
Здесь никто не посмел воздержаться
от бурных оваций.
Червь, разрезанный плугом,
Станет двумя червями.
НА КОЛЕНЯХ У ЗЛЫХ СТАРУХ
ДОБРЫЕ МОПСЫ
3.
Все, что прозрачно, утоляет алчбу или жажду.
Все, что прекрасно, набухает любовью и смертью.
Вождь опускает на лапы сырую, тяжелую морду.
Спит Война, когда он засыпает.
Просыпается, когда он просыпается.
Призрак, сотни лет бродивший по Европе,
Стал мужчиной грузным и бровастым,
с исчезающими усами.
Воздушные замки материализовались в руины.
ЛОВЛЯ КРЫС В РАЗВАЛИНАХ ВОЗДУШНЫХ ЗАМКОВ.
Сырые голоса сирен, гибельные надежды.
В колчанах арсенала спят ракеты.
Спит чудовище на дне пруда.
Словно встречные поезда,
Трубным ревом тебя окружает судьба.
Друг твой, первый, кому ты поверил,
С кем веселилось сердце,
Чьи ладони — печально и грозно поющая книга, —
Друг твой лежит в гробу с разжатыми кулаками.
Вены его набиты черной свернувшейся кровью.
Прикрыт салфеткой гордый расклеванный гребень.
Космическая муть на дне зрачков.
ЕСТЬ В ТЕЛЕ ТИШИНЫ ПРОЗРАЧНЫЙ СЛИТОК
ПОСЛЕДНЕГО МОЛЧАНИЯ ЕГО.
4.
Шершавы бедра потаскух.
Философы учат жить.
В ломбардах пахнет бардаком.
Терапевты терпеть.
Тогда-то, поддавшись тоске,
Ты тоже придумал себе орла.
НАКОВАЛЬНЯ НА МОГИЛЕ КУЗНЕЦА.
ДАЖЕ НАКОВАЛЬНЯМ ПРИХОДИТ КОНЕЦ.
Дерево предательств, где на сучьях висят
Клятвы, поцелуи, тюремные башмаки.
ОН — НАСТРОЙЩИК РОЯЛЕЙ.
ЕМУ ПОДОЗРИТЕЛЕН ТВОЙ РОЯЛЬ.
Чучело человека охраняет груши,
Машет рукавами над вселенной сада,
Пляшет, как деревья, под дудку ветра.
Жить в интонациях прощанья.
Тот пункт, где истина конкретна.
Там, где за каждым гонит эхо
Пушистый, глупый пепелок…
Страшней изгнаний возвращенья.
5.
Курчавая овчина рыжих роз
Укрыла плечи дома: Бог с тобою,
Шальной, опальный ангел, побудивший
На блуд и воровство мое отродье!
Вернись и припади к коленям Бога,
Как сын к моим коленям припадает!
Отвергнутый повсюду, сын вернулся!
6.
Это с тобой, — ты бежишь, спотыкаешься,
бьешься в пыли.
То, что ты нес, разлилось, расплескалось на полпути.
Ты устал, ибо нес на плечах невесомость надежд.
Ты свободен. Твой полдень еще не весь вышел.
Полдень последней трети двадцатого века.
Слова твои — шелест ладони о перья любимой птицы,
Пейзажи, в которых грусть
Стала изысканным счастьем.
Поляны, которые ты любил,
Косят карлики в красных рубашках.
На вывеску гробовщиков
С восхищеньем глазеет старьевщик.
Подобием игральных карт
Сексом сцепленные собаки.
Киномонтаж, родившийся из систем кредита.
Ворота монастырей, заржавевшие от поцелуев.
Велосипедные мастерские, где велосипеды
Подвешены кверх тормашками, рули набок.
Горы хлеба земного за ломтик небесной булки.
Адюльтер государства с придворной Музой.
Поведенье гражданки Эвтерпы в постели тирана.
Мумии вождей съедает моль.
Моль отомстит за всех.
7.
Все заклинают поэзию
Держаться в стороне от политики,
Как будто между добром и злом
Уже поставлен знак равенства…
ТЫ НАВОДИШЬ ЗЕРКАЛЬЦЕ, А ОНИ РУЖЬЯ.
Курицы под шелковицей, суета, разговоры,
Лепные бра, ангелы, канделябры,
Запахи жарения, холодильники и кроссворды,
Вдыхание ванильной пыли, высасывание помидор,
Коварное обилие товаров, возможность путешествий,
алчность жен…
Чего не может сожрать саранча?…
Месть или сплетня? булава или булавка?
От судорог, от тика — люминал.
8.
Любовь!
Это было осенью, в сентябре.
Это крикнул петух, похожий на пол сказочного коня.
Сосед по скамейке вынет вставную челюсть,
Протрет носовым платком.
Она уткнется в твое плечо, и спрячется от собак.
Губы ее, как губы монашки, алы.
В ТВОЕЙ ЛЮБВИ — ДУБЛЕНЬЕ КОЖ.
В ЕЕ — ВЯЗАНИЕ КРУЖЕВ.
КАК ТЕБЕ ЛЮБ ЗОЛОТОЙ И РОБКИЙ НАРОДЕЦ ЕЕ ВОЛОС!
Гетто ласк поспешных, шорохов, утешений.
Комнатушка в предместье, за стенкой живет полковник!..
Мы лишние в этом мире, не дыши так, услышат!..
О, Любовь! Трубный крик,
Заклинанье надежд, утоление жажды, —
Две слепые оглохшие ноты в гигантском аккорде
Извергающей жирную пену из рога!
Кто трубит? Для чего призывает на помощь?
Молчанье.
Ты счастлив. Ты слеп. Ты ничего не заметишь.
Упадает звезда на источники вод.
Там, в дальних небесах, копится гром.
Нахмурены брови заик.
От морозов осыпались зеркала.
Твоей любимой двадцать четыре.
Она умирает от меланомы.
9.
Розы, которые ты принес в январе,
Отец ее вставит в кувшин с водой.
Мачеха бросит в цветы аспирин.
Твоей любимой двадцать четыре.
Ноги ее в коленях связаны лентой.
Фельдшер шприцует живот формалином.
Уже не похожие на твои поцелуи,
Темные пятна ползут по белому телу.
Теперь ее не спеша лобзает
Смерть, — грязнейшая из лесбиянок.
Теперь ее на носилки валят
Две кладбищенские приживалки.
Тонкие руки ее свисают.
Так с веревок
Мокрые шелковые чулки.
III. ВЕЧЕР
1.
Гнилые дворы,
Мокнут псы под дождем,
Ограды и провода.
Чья-то нужда,
Чью-то тоска и скорбь,
Чья-то неправота.
Здравствуй, предместье,
Раздвинь занавеску,
Высунь ладонь под дождь.
Здравствуй, предсмертье, —
Скоро сочтемся:
Долго ли — Дом, Долг?
Долго ли — Дар Божий?
Долго ли, странник, Кров?
Господи, как невесомы
Руки твои, любовь!
Здравствуй, предместье,
Подставь поцелую
Заспанное лицо.
Здравствуй, предсмертье.
Скоро я легок,
Как выпитое яйцо.
2.
Там, куда никому никогда не вернуться.
Там, куда летит в эмиграцию птица,
Неся на спине гнездо с охрипшим от страха птенцом, —
В твердой, острой, незыблемой точке падения мира,
Где покоится локоть уснувшего в ярости Бога,
Где Времени нет, где каждый миг наступает
Новый неудостоверенный день.
БУДУЩЕМУ НЕ БЫВАТЬ — С НАМИ БУДЕТ БЫЛОЕ.
Наша жизнь не имеет
Права иметь результаты.
Сумма наших страданий
Значит не более, чем снегопад или сосновая шишка.
Задолго до смерти
Мы становимся частью забытого всеми пейзажа.
Нашему брату, —
Я говорю о двуногих, двужильных,
Умеющих сплюнуть сквозь зубы, —
Праведных судей не встретить не только при жизни.
3.
Пляшет хорек под куриным, насестом.
Пролетает сорока с улиткой в клюве.
Свиньи хрюкают, обнюхивают падаль.
Пушистеют хвосты у лис.
Слова твои — слюдяные стрекозы —
Сидят на могильных камнях.
Дай жизни быть, а смерти умереть.
Перестань надеяться, живи!..
Степь. Над степью небо, плоское, как степь.
Потерпи. Станет тише, когда выпадет снег.
4.
И вот он, вот он, — приход Его, свист, холод —
Какой-то отсвет, вмешательство рук Чьих-то!
Кто ты, о Боже?
Садист?
Судия?
Мститель?
Любознательный мальчик, щекочущий муравейник?..
Разве тебе не теплее, если мы мерзнем?
Не веселей, не потешней, если нам страшно?
ИЛИ КТО-ТО СТОИТ, ИЗДЕВАЯСЬ, И НАД ТОБОЮ,
И ТЫ СТРЕМИШЬСЯ
НАШЕЙ ЖНРТВЕННОЙ МУКОЙ
ОТ ГНЕВА ЕГО ЗАСЛОНИТЬСЯ?..
5.
Данте ошибся: Нерон ревновал к Джугашвили.
Связь времен распадается раньше, чем тело.
В который раз Йорик
Поднимает из ямы свой собственный череп.
В кустах иммортелей
Каин-младенец играет с малюткою Смертью.
Бьют часы, снова кружатся куклы на крышке шарманки.
Сладкопевец Орфей оскоплен патриотками,
лира замарана кровью.
Мандельштам хитроумный,
победитель сирен и циклопов, зарезан пигмеем.
Пенелопа-Надежда его не забыла и ткет ему славу.
Царь Александр Великий,
Сладкий, умерший от дизентерии,
Спит в саркофаге, наполненном медом.
Евреи
Снова возводят свой Храм,
распевают псалмы, выбирают
Между мною и Бродским.
Из разрушенной Трои
Эней-эмигрант отплывает к филистимлянам.
В тучах
Стонет Дедал, папаша Икара, изобретатель
Интуриста, серпа, молотка и столярного клея.
6.
Встань, школяр, опьяненный душою! Звезды
Ткут тебе золотую прозрачную упряжь, — небо
Освещает дорогу, ведущую к смерти и славе.
7.
Кто опыляет ночные цветы? Кто копошится
В их черных тычинках?
Могучая церковь
Умирает, как Лазарь, с мечтою о чуде.
Дважды рожденный,
Воскреснувший дважды,
смердит во второй раз.
Мужи науки, —
Средоточье агрессии, бодрости и оптимизма, —
Беременны роботом, страстно рожают
Матку-Пандору из нержавеющей стали.
Искусство
Ходит за сексом, как грач за плугом.
Казнь божества — обыденная драма.
Ненависть к Богу? — комплекс Эдипа у атеистов.
8.
Солодом и хмелем станет пиво,
Хлеб — мукой и дрожжами… Лишь ты, —
Бедный прах, проколотый травою,
Пятый год кормящий муравейник, —
Станешь ли ты прежней? Можно ль будет
Нам обняться, не страшась друг друга?..
9.
Я ее не коснулся, но знаю:
Это не было сном, так во сне не бывает!
Снова кожа твоя, как когда-то, нежна и прохладна!
Снова сердце мое на сладчайшем ноже замирает!..
Будто не было страха, тоски,
Мыльной пены в тазу у постели, —
Органиста, фотографа, —
будто бы поршень могучий
Не опустил тебя в смрадную топку под пламя солярки, —
Будто дым этой страшной трубы,
улетающей в небо в обнимку с тобою,
Я вдохнул, и не выдохнув, выжил,
и спас навсегда твое тело, —
Городок из песка,
Сон беглеца, исколовшего ноги, —
Пиршественный ужин, накрытый в пустыне:
Две хрустальных солонки смеющихся глаз
рядом с хлебом горячим
Рта на блюде волос,
что подобны еще и знаменам,
Укрывающим в битве от зноя…
О, белогорлая, что есть голод и жажда души,
Как не тело твое, утоление мук и свобода!
Будь со мной, не уйди, — ты одна
Знаешь тайну и меру немыслимой этой болезни:
Смерть дана для того, чтоб в нее не поверить, —
мы смертны
Лишь настолько,
насколько нам смерти желают…
Снова
Лицо твое, светящееся в темноте,
Залитое лунным светом,
Само источает свет…
1970 — 1971
В чистом поле
В чистом поле, во поле-полигоне
Каменной бабе денежку на черный пупок:
Баба-бабушка, научи меня, деточку,
Во поле-опале не пропасть!..
В городах веселых, в теремах высоких
Синие тарелки в белой кухне, помидоры,
Крашеные волосы моей мамы, уже седая,
Режет лук, плачет, меня вспоминает.
А моя любимая из волос высоких
Вынимает шпильки, кладет на подзеркальник…
Она горевала, а теперь привыкла.
Она письма писала, а теперь не пишет.
В комнатах ее пахнет глажением белья,
Детским кремом, сцеженным молоком.
Муж ее — философ по имени Эмиль, —
Громко храпит, но тихие вещи видит во сне…
Каждую ночь перед тем, как уснуть,
она думает обо мне,
Вздрагивая, когда ударяет крыса в ночной паркет.
Сентябрь 1971
Вокзал
Она сидела в уголке, в ногах холщевая котомка, —
В кругу галдящих и орущих,
сидящих тесно с нею рядом, —
Как божьим ангелом наряженная елка,
Не замечая восхищенных взглядов…
Все взгляды били в гости к ней,
Красавице,
И кто-то подкатился
С чайком и колбасой, усатый прохиндей!..
Она — усталостью, он — похотью светился.
Как жаль, что я был в зале не один —
С женой и дочерью, — что русскую Елену
Не я, царевич, вызволил из плена…
Ее увел усатый господин.
7. 24. 1973
Еще о Трое…
Младая бл..дь стальным копытом роет
Феррари-алый свадебный ковер…
Когда Парис украл Елену в Трою,
Все старцы Трои вскрикнули: Позор!
Приам, твой сын похотник, а не воин!
Мы эту женщину от греков не укроем, —
Его любовь разрушит Трои трон!
Парис неправ, сказал Приам, не скрою.
Но, будь я молод, я б любил, как он.
Да, греки победили в той афере:
Тому пять тысяч лет, как Трои нет.
Но есть Ахилл и Гектор в той же мере,
В какой над Грецией погас античный свет.
6. 20. 1974
Сага несчастной любви
Она не носит лифов и духов,
Округлые, живут под кофтой груди.
Они не терпят никаких оков
Помимо губ моих, но кто осудит?
Мы счастливы, и это видно всем.
Под нами снег и лед шипят и тают.
Мы источаем мед любой осе,
Которая над нами пролетает!..
Чем это кончится, нечетко видим мы.
Устав от страсти, говорим о свадьбе,
И строим планы посреди зимы
О занавесях, детях и усадьбе…
Но Бог давал, а дьявол отбирал.
Грабитель был сильнее, чем Даритель.
Я описал все то, что потерял.
Теперь над нашей сагой плачет Зритель.
12. 4. 1975
Полночь в полдень
Чайки лаяли лисьим фальцетом
За объедки картошки дерясь.
Я любил, но не думал об этом
Этим летом, безрадостным летом,
В полуденное море вперясь.
Каждый полдень у пристани утлой
Я съедаю мой сандвич, курю.
Говорю с тобой две-три минуты.
У тебя в этом времени суток
Полнолуние, говорю.
Ты киваешь. За два океана,
И полтыщи врозь прожитых дней,
Ты нечаянно, окаянно,
Лунным светом в ночи осиянна,
Смотришь в море навстречу мне.
Эта россыпь алмазов в полдень,
Этой лунной дорожки жесть,
Знаю, встретятся, чтобы вспомнил, —
Несмотря на судьбу и пошлость
Обстоятельств, людскую месть, —
Каждый любящий, кто он есть, —
Дабы верил: порвутся сети
Предначертанной немоты, —
Чтобы в лунном иль солнечном свете
Мы сумели друг друга встретить, —
Чтобы сбылись на этом свете
Наши помыслы и мечты.
Август 1977
Больше мне не пиши
Больше мне не пиши.
Не хочу вспоминать.
Мы с тобой — каннибалы великой любви.
От нее уж давно ничего не осталось.
Будь красива и счастлива.
Но теперь навсегда без меня.
9. 9. 1978
Любовь
В сосуд возвышенной печали
Немного счастья подмешали.
Что ж получилось из того?
Любовь поэта одного.
11. 5. 1978
Когда-то возлюбленной
Красавица в летах, уходишь в Лету
Отсутствий штор, любовников, зеркал,
И прочих штучек, делавших планету
Комфортным местом для советских дам.
1989
Советским девушкам
Советским девушкам — хвала.
По ним, тоскуя, плачу.
У каждой Золушки зола
Своя, — своя удача.
Я был порой им в горле ком, —
Ненаш, и пятый угол, —
Порой — возлюбленным врагом,
Всегда — сердешным другом.
Они умели полюбить,
Смешавши грустъ и похоть, —
Порою преданными быть,
Порой, — предать со вздохом.
В уме тасую лица их
Ньюйоркскими ночами.
Они мне снятся птицами
С горячими крылами, —
И в стороне от толстых плеч
Супруги, мирно спящей,
Во сне мечтаю снова лечь
Меж бедер их лядащих.
5. 7. 1989
Отец: Десятая годовщина
1978 — 1989
В лунных оспинах, в солнечных алых рубцах
Блудный сын возвратился на могилу отца.
Из дорожной сумы хлеб изгнания он достает,
Соль отчаянья, памяти тающий лед.
На могильной плите, распластавшись,
как уж пред совой,
Я молю о прощеньи, прощаю, прощаюсь с тобой.
7. 22. 1989
Куры
Наш путь пересекает хутор на
Краю оврага, где гремит камнями
Невидимый ручей, и мостик уже,
Чем бедра моей спутницы.
За ним
Семнадцать миль большой степи, и нам
До ночи не добраться до гостиниц.
Хозяин предложил ночлег в амбаре,
На свежескошенной соломе:
«Лишь дождитесь
Захода солнца, чтобы наши куры
Зашли в сарай и заняли насест…»
Так мы и сделали, и подражая круглым
Степенным белым курам, аккуратно,
Стараясь не размахивать руками,
Зашли в строение и тихо сели в сено…
Клокочущий недоуменьем, белый
Петух зашел последним, и с порога
Взлетел на верхнюю неструганную жердь.
Как хорошо, усталым после марша,
Вдыхая запах мяты и полыни,
Сквозь дыры в древней крыше наблюдать,
Как на темнеющей опушке между туч
Похожая на курицу, луна
Несется звездами и на насест взлетает…
1992
Поездка в Кенингсберг
С высоты верхней стены с бойницами, —
Как ее название у настоящей крепости? Бэтлмент? —
Виден довольно глубокий,
Oбложенный гранитным булыжником
полукольцевой овраг, —
Настоящий средневековый крепостной ров,
когда-то заполненный черной водою…
Теперь, безнадежно старый и пустой,
Зияющий донными дырами, он походил
На слепок гигантского челюстного протеза, —
Сооруженного в воспомоществование титану, —
Из тех, с кликухою «Гекатонхейры», сторуких бестий,
Кому, помогая отцу уничтожить их,
Выбил стрелами зубы бессмертный сын Зевса Геракл. Урра!
Из всей поездки на поезде в Калининград,
Я запомнил только мою попутчицу, звать Машей,
И эту страшную старую крепость.
Девушка довольно юна, — второкурсница, —
и красиво, хорошо сложена.
Синеглазая и русая, она картавила,
и это было очень забавно.
Говорит, что картавила всегда, и с младых ногтей
Очень переживала по этому поводу:
Меня все за еврейку принимают!… и все такое.
Русский комплекс еврейства!
Когда я ей, к слову, во время любовной передышки,
Сказал про себя, что еврей, она, — посереди интима, —
Оторопела и растерялась.
И поспешно засобиралась назад в Питер.
Вот так, мак-дурак, тебе говорили, а ты не верил.
Воистину так!..
Лето 1996
Настя Данич
Вот моя внучка Настя —
Серьезнейший человек.
Она — подмастерье счастья, —
В ведро или ненастье
Она утишает страсти
Смехом и своевластьем:
Долог будь Настин век!
О красоте моей внучки
Шепчутся в небе тучки,
А в траве-мураве, где роса
Вот кто хвалят ее глаза:
Русские и якуты,
Поэты-обереуты,
Юный мормон из Юты,
Старый волчище лютый,
Два зайчика и лиса!
Такие глаза у Настюты,
Что с ними шутки не шутят —
Синие, что небеса!
Там радуга и салюты,
Там черные парашюты
Высаживают десант!..
9. 1. 1996
Ирландия
Где овцы катились, как капельки ртути,
По дивному склону холма,
Ты рассмеялась, воскликнула: Будет
Друг друга сводить с ума!
Смотри, как Ирландии хочется, чтоб мы
Не ссорились, — никогда!
Чтоб было опрятно и чисто, как дома,
В душе — и прощай, города!
Давай не вернемся, останемся в этой
Деревне, здесь сладко любить!
Попробуем вместе до нового лета,
На миг не расставшись, прожить!..
Ну что ж, остаемся. Но только недолго
Длилась решимость твоя.
Ссора за ссорою сор и осколки
Оставили от бытия.
Заперты снегом в ирландской деревне,
Виски глушили тоску.
Ты примеряешь ирландский передник,
И улетаешь в Москву.
Миска с куском деревенского хлеба.
В комнате воздух парной.
Как ты была жестока и нелепа!
Как славно расстаться с тобой!
Я же… распелся.. Под желтым торшером
Мой голубеет экран.
Ивнинги сини и морнинги серы,
Хлещет стихами гортань.
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.