Бесплатный фрагмент - ЭНЕИДА

Михаил Чайковский — член Российского союза писателей, прозаик, поэт и переводчик. Опубликовал 20 поэтических и прозаических сборников на русском, немецком и итальянском языках. «Энеида» — это тоже перевод с украинского бурлеск — поэмы И. П. Котляревского, оригинальной пародии на нравы и обычаи украинского панства 18 -19 веков.

Эней был юноша задорный

И парень — чисто наш Ермак,

С пеленок к пакостям способный

И телом крепкий, как бурлак.

Но греки Трою подпалили,

Её дотла испепелили.

Эней, взяв торбу, тягу дал.

Собрав оставшихся троянцев,

Хоть воинов, но и голодранцев,

Из Трои ночью убежал.

Он, враз соорудивши чёлны,

На море быстро их спустил,

Троянцев насадивши полны,

Без карт и компаса поплыл.

Юнона злая, сучье зелье,

Раскудкудахталась с похмелья,

Энея не любила — страх.

Давно она уже хотела

Чтоб его душка улетела

К чертям, и чтоб и дух не пах.

Эней был тяжко не по сердцу

Юноне, — всё её гневил:

Казался ей он горче перцу,

Ни о чем Юнону не молил;

И злило её больше втрое,

Что, видишь, был рожден он в Трое

И мамою Венеру чтил,

И что его покойный дядька

Парис, Приамово дитятко,

Венере яблоко вручил.

Увидела Юнона с неба:

Эней с командою в челнах.

Шепнула это сука Геба…

Объял Юнону жуткий страх!

И, под кокошник спрятав кудри,

Чтоб не болталася коса,

Схватила юбку, плат цветастый,

И хлеба с солью, сыр ноздрястый,

К Эолу мчалась, как оса.

«Привет, Эол, ветров властитель!

Здоров ли, весело живешь? —

Сказала, заходя в обитель,

Юнона: — чай, гостей не ждешь?»

Поставила тарелку с хлебом

Перед седым Эолом-дедом,

Сама отвесила поклон:

«Будь добр, мудрец ты наш и дока,

Сбей как-нибудь Энея с толку,

Теперь плывет по морю он.

Ты знаешь, кем он верховодит,

И дебошир, и горлохват.

По свету коль еще побродит,

Ему не каждый будет рад.

Пошли ему беду позлее,

Чтоб люди все, кто при Энее

Исчезли, и чтоб он и сам…

За это девку чёрноброву,

Опрятну, статну и здорову

Тебе я — вот те крест! — отдам».

«Ух, ты! Ведь даже не по блату, —

Эол, нахмурившись, сказал: —

Я всё б за эту сделал плату,

Да все ветра пораспускал:

Борей недюж лежит с похмелья,

У Нота нынче новоселье,

Зефир же, давний негодяй,

К подруге в Африку подался,

А Эвр в поденщики нанялся, —

Как хочешь, так и помышляй!

Но всё ж тебе я обещаюсь

Энею оплеуху дать.

Я быстро, мигом постараюсь

Его ко всем чертям загнать.

Прощай же, быстро убирайся,

От посула не отрекайся,

Иначе после — ничичирк!

Коли соврешь, хоть лезь из шкуры,

Не жди поблажечки для дуры,

Ты от меня получишь пшик».

Эол, подумав толком вроде,

Собрал ветра свои домой,

Велел ненастной быть погоде…

На море волны вдруг — горой!

Всё море будто вспузырило,

Водою как ключом забило,

Эней от ужаса вскричал;

Заплакался и зарыдался,

Лицо царапал, оборвался

И темя в струпья изодрал.

Ветра поганые раздулись,

А море пенится, ревет.

Троянцы в слезы окунулись,

Энея за живот берет.

Все их лодчонки разметало,

Немало воинства пропало;

Набралося тогда сто лих!

Эней кричит, что я Нептуну

Сто баксов денег в руку суну,

Лишь бы на море шторм утих.

Нептун, известно, был сутяга,

Энея слышал голосок;

Из моря вынырнул, деляга:

Сто баксов для него кусок!

И, оседлав мгновенно краба,

Запрыгнув на него, как жаба,

Над пеной грозно заорал:

«Эй вы, ветра, что за напасти?

Унять немедленно ненастье!

Заткнитесь, черт бы вас побрал!»

Вот тут ветра остановились:

Нептун хозяин на морях, —

И в вотчинах своих укрылись,

Скрывая от Эола страх.

Нептун же сразу взял метёлку

И вымел море, как светёлку,

И солнце прянуло на свет.

Эней как будто вновь родился,

Десяток раз перекрестился

И накрывать велел обед.

Тут подавали разны блюда,

Я их описывать не буду,

Да не дразнить чтоб аппетит.

Известно: кто в воде купался,

Тонул и вдруг живым остался,

Что ест, не жевано летит.

Венера, дрянь не из последних,

Проворная — дай только шанс,

Увидела — в беде наследник:

Эола соблазнил аванс;

Умылася, подсуетилась,

Как в воскресенье нарядилась,

В душе скрывая злобный стон,

Напялив праздничны одежды, —

Не те, что в них ходила прежде, —

Пошла к Зевесу на поклон.

А Зевс тогда глушил сивуху,

Селедкой водку заедал;

Седьмую осадив осьмуху,

Остатки в кружку выливал.

Пришла Венера, вся в печали,

Коса, как банное мочало,

И стала нюнить перед ним:

«Чем у тебя, дражайший батя,

Сын удостоился проклятья?

Как куклою, играют им.

В какой там Рим ему податься?

Закрыты все ему пути!

По свету Вечным Жидом шляться,

В канаве смерть свою найти.

Хоть бы Юнона не бесилась

Да на скандалы не просилась:

Эней в испуге до сих пор.

Ты приструни ее, профуру,

А то испортит дело сдуру;

С ней нужен строгий разговор».

Юпитер, все допив из кубка,

Погладил свой рукою чуб:

«Ох, дочка, ты моя голубка!

Я в правде крепкий, аки дуб.

Эней построит государство,

И это будет его царство,

И будет в том огромный прок:

На барщину весь мир погонит,

Немало сыновей наплодит

И всем им будет ватажок.

Заплыв к Дидоне ненароком,

Там будет он банкетовать,

И под ее роскошным боком

Беспечно станет отдыхать.

Иди-ка, дочь, не беспокойся,

Водой холодною умойся,

Все будет так, как я сказал».

Венера низко поклонилась,

С родителем своим простилась,

А он ее поцеловал.

Эней очухался, проспался,

Бродяг небрежно осмотрел,

Совсем собрался, спаковался,

И паруса поднять велел.

Плыл-плыл, плыл-плыл, аж надоело,

И море так осточертело,

Что бесом на него глядел:

«Коли бы в Трое я скончался,

То больше так бы не болтался,

И так напрасно б не радел».

А после к берегу причалил

С троянством голым всем своим,

На землю твердо ногу ставил;

Спросил, а есть что кушать им.

И вот они слегка поели,

Чтобы в пути не ослабели, —

Пошли, куда глаза глядят.

Эней вдоль берега подался

И сам не ведал, где слонялся;

Вдруг перед ним явился град.

В том городе жила Дидона,

А город Карфагеном был.

Она была умна, проворна,

Добавлю, чтобы не забыл:

Трудолюбива и красива,

С веселой статью, не спесива,

Бедняжка — что была вдова;

По городу тогда гуляла.

Когда троянцев повстречала,

Такие молвила слова:

«Откель такие голосраки?

Аль рыбу с Дону, что ль, везёте?

Иль может, выходцы-бурлаки?

Куда, бездельники, идёте?

Какой вас враг сюда направил?

И к городу кто вас причалил?

Что за ватага босяков?»

Троянцы все забормотали,

Дидоне низко в ноги пали

И был ей их ответ таков:

«Мы все, гляди, народ крещёный,

Но без удачи бродим вот.

Мы, знаешь, в Трое все рождёны,

Эней сбил с толку свой народ.

Затылки греки нам нагрели,

И самого царя Энея

В три шеи выгнали тогда.

Велев нам всем покинуть Трою,

Подговорил бродить с собою.

Вот мы откуда, но куда?

Помилуй, добрая хозяйка!

Не дай поникнуть головам,

Будь щедрою самаритянкой, —

Эней «спасибо» скажет сам.

Ты видишь, как мы ободрались!

Одёжка, лапти — всё порвалось,

Иссохли, в жажду как вода.

Тулупы, шапки растеряли,

От голода ремни глодали, —

Такая выпала беда».

Дидона горько зарыдала

И с белоснежного лица

Платочком слезы вытирала:

«Коли б — сказала, — молодца

Энея вашего поймала,

Уж я тогда б веселой стала,

Тогда б веселье было нам!»

Тут глядь — Эней своей особой:

«Да вот он я, стою особо!

Дидоне поклонюсь я сам».

Потом, с Дидоною обнявшись,

Поцеловались — не тайком,

За ручки беленькие взявшись,

Шепталися о сем, о том.

Пришли с Дидоною в поместье,

Держались рядышком, всё вместе,

Уселись в горнице на пол,

С дороги выпили сивухи,

Поели семенной макухи;

Потом позвали их за стол.

Различные тут ели яства,

Всё с деревянных ярких блюд.

Возникла дружба, вроде братства,

Никто из евших не был худ:

Свиную голову, да с хреном,

Еще лапшу на перемену,

Да был с подливою индюк;

закуской был кулеш и каша,

да расстегай, икра и кваша,

и с маком медвяной шулюк.

И пили кубками сливянку,

Мед, пиво, брагу, сыровец,

Простую водку и калганку,

И даже вина, наконец.

Пришла сестра Дидоны, Анна,

И вправду — девка хоть куда,

Проворная, хотя и пьяна,

Такой явилася сюда.

Плясала тут, вращая тазом,

Энея приручила сразу,

Под дудку била трепака.

Эней и сам так расходился,

Как на аркане бы рысак,

Так что едва не повредился,

Танцуя с Анною трепак.

У них подковки забренчали,

Поджилки даже задрожали,

Когда вприсядочку пошли.

Эней, мотню в кулак сгребая,

То прыгая, то приседая,

Был ниже пояса в пыли.

А после танцев варенухи

Всем по стакану поднесли.

И молодухи, словно мухи

Жужжанье бойко завели.

Дидона крепко начудила, —

Горшочек с водкою разбила.

Те жрали- пили, те слегли.

Весь день беспечно прогуляли

И пьяными потом упали;

Энея еле увели.

Эней на печь поспать забрался,

Зарылся в просо, там и лег.

А кто хотел, в сенях остался,

А кто -во хлев, а кто -под стог.

А некие — те так хлестнули,

Что где упали — там уснули,

Сопели, сдавленно храпели,

А неки молодцы балдели,

Покуда петухи не спели —

И всё тянули, что смогли.

Дидона раненько проснулась,

Рассол попила с бодуна,

Оделася и обулась,

К гостям направилась она.

Взяла кокошник бархатистый,

Корсетик нежно-шелковистый,

И нацепила пять колец.

Обула красные сапожки

На стройные, литые ножки,

И вышла — словно под венец.

Эней же, с хмеля как проспался,

Соленый скушал огурец,

Потом умылся и собрался

Почти что трезвый, наконец.

Ему Дидона подослала,

Что мужу прежнему давала:

Штаны и парочку сапог,

Сорочку и кафтан атласный,

И шапку, поясок прекрасный,

И черный шелковый платок.

Когда оделись, то сошлися

И стали весело болтать;

Наелися и принялися,

Чтоб по-вчерашнему гулять.

Дама на гостя так запала,

Что даже выдумать не знала,

Куда деваться, что творить:

Болтала всякое, без дела,

Сама кокетливо глядела,

Энею б только угодить.

Дидона выдумала игры,

Эней чтоб веселее был,

И чтоб вертелся с нею тигром,

И горе чтоб свое забыл.

Себе глазенки завязала,

Играть с ней в прятки предлагала,

Энея б только ухватить;

Эней же сразу догадался,

Возле Дидоны терся, мялся,

Свою показывая прыть.

Во всяку всячину играли,

Кто как или во что хотел:

Одни в «журавушку» скакали,

А кто от «дудочки» потел,

И в салки пару раз сыграли,

И дамки по столу совали,

Никто там не был не у дел.

У них там каждый день похмелье,

Лилася водка как вода;

С утра банкеты и веселье —

Все пьяны, не ступи куда.

Энею, словно богдыхану

Иль польскому какому пану

Дидона служит всякий день.

Троянцы были пьяны, сыты,

Кругом обуты и обшиты,

Хоть голыми пришли, как пень.

Троянцы славно там кутили,

Сманили женщин — чуть не всех,

И с ними по ночам блудили,

А девок навводили в грех!

Эней Дидону тоже как-то

Напарил в здешней бане сладко…

Конечно, там не без греха!

Энея ужас как любила,

И душу грешную сгубила…

Дидона не была плоха!

Вот так Эней жил у Дидоны,

Забыл и в Рим чтоб кочевать.

Тут не боялся и Юноны,

А продолжал банкетовать;

С Дидоной тесно скорешился,

Как червь в навозе, там прижился,

Фавор терять — куда как жаль!

Ведь — хрен его не взял — задорный,

И ласковый он, и проворный,

И острый, как у бритвы сталь.

Эней с Дидоною возились,

Будто с селедкой хитрый кот:

Скакали, бегали, бесились

Так, что порою лился пот.

Была у дамы раз работа,

Когда пошла с ним на охоту;

Их гром загнал в пустой овин…

Как знать, что там они творили, —

Не рассмотреть, как это было:

А помнит лишь Эней один.

Не так все делается скоро,

Как глазом быстрым ты моргнешь.

Иль сказочку расскажешь споро,

Иль на бумаге стих черкнешь.

Эней в гостях пробыл немало, —

Из головы совсем пропало,

Куда Зевес его послал.

Он годика там два шатался,

И, может, дольше бы болтался,

Да враг тут на него напал.

Когда Юпитер ненароком

С Олимпа посмотрел окрест,

На Карфаген наткнулся оком,

А там наш кот — и пьет, и ест…

Бог рассердился, раскричался,

Аж белый свет заколебался,

Энея хаял во весь рот:

«Вот как меня паршивец слушал?

Кто его, в беса, оглоушил?

Засел, как на болоте черт.

А ну, гонца мне позовите,

Чтобы ко мне сейчас пришел,

Смотрите, крепко прикрутите,

Чтобы в кабак он не зашел!

Мне надобно его послать…

Давай быстрей, едрена мать!

Эней наш дико разленился;

А то Венера все колдует,

Энеюшку вовсю муштрует,

Чтоб он с Дидоной окрутился».

Прибёг Меркурий запыхавшись,

С него пот лился в три ручья;

Он, весь ремнями обвязавшись,

Искал фуражку — где тут чья?

На брюхе с бляхою лядунка,

А сзади — с сухарями сумка,

В руках ногайский малахай,

В таком наряде, прямо глядя,

Сказал: «Готов я, батя,

Куда желаешь, посылай».

«Беги-ка в Карфаген, мой милый, —

Так Зевс посланцу приказал, —

И пару разлучи-ка силой,

Эней б Дидону забывал.

Пускай оттуда он канает

И строить Рим пускай шагает,

А то залег, как в будке пес.

А если вновь начнет гуляти,

То дам ему себя я знати, —

Вот так — скажи, — задумал Зевс».

Меркурий низко поклонился

И перед Зевсом шапку снял,

Через порог перевалился,

В конюшню быстро тягу дал.

Схватив трехглавую нагайку,

Он запрягает таратайку

И дернул с неба — пыль летит.

И все кобылок погоняет,

Что коренная аж брыкает,

Помчались — весь возок скрипит.

Эней тогда купался в браге

И на полу укрывшись, лег;

Ему не снилось о приказе,

Как тут Меркурий в дом прибёг.

За ногу дёрнул что есть духу:

«А что творишь ты, пьешь сивуху?» —

Он во всю глотку закричал —

«А ну, давай-ка, собирайся,

С Дидоной быстро расставайся,

Зевес в поход идти сказал.

«Ну, кто же эдак поступает?

Кто месяцами пьет-гуляет

И накликает гнев богов?

Не зря Зевес наш похвалялся,

Задать вам трепку обещался:

Отлупит так, что будь здоров.

Попробуй только, задержись.

Смотри, чтоб нынче же ты снялся,

Тайком отседова убрался,

Меня вторично не дождись».

Эней, как пес с хвостом поджатым,

Как Каин, враз затрясся весь,

В гонца угрозы верил свято:

Он знал, бесспорно, кто есть Зевс.

В минуту от Дидоны дунул,

Собрал троянцев, как на Думу,

Собрав их, дал такой приказ:

«Как можно быстро укладайтесь,

Со всею ношей собирайтесь,

И — к морю, к лодиям, как раз!»

А сам, вернувшись в дом подруги,

Свои манатья подсобрал,

Набивши хламом два баула,

На лодью шмотки отослал,

И дожидался только ночи,

Когда Дидона смежит очи,

Чтоб, не прощаясь, тягу дать.

Хоть он по ней истосковался

И грустный целый день болтался,

Но что же? Надо покидать.

Дидона сразу отгадала,

О чем грустит дружок Эней,

И всё себе на ус мотала,

Чтоб как пристроиться и ей:

Из-за печи порой глядела,

Как будто задремать успела:

И, мол, она не прочь поспать.

Эней решил, что уж уснула,

И можно делать ноги к югу,

А тут за бок Дидона — хвать!

«Постой, паршивый пес, собака!

Со мной сначала расплатись,

Не то подвешу кверху сракой,

Попробуй только, шевельнись!

За хлеб, за соль такая плата?

Ты всем, привыкшим насмехаться,

Распустишь славу обо мне!

Пригрела в пазухе гадюку,

Чтоб боль потом терпеть и муку,

Постлала пуховик свинье.

Прикинь, каким ко мне явился,

Сорочкой даже не владел;

Бесштанный, так пообносился,

В карманах ветерок свистел!

Да ты забыл, как пахнет рублик!

А от штанов остался гульфик,

И только слава, что в штанах.

Да и то порвалось и подбилось,

Позор смотреть, как все светилось,

Ткни пальцем — расползется в прах.

Тебе ли я не угождала?

Какого ты рожна хотел?

Какая стерва побуждала,

Чтоб ты тут сытый не сидел?»

Дидона горько зарыдала,

Волосьев горсти три нарвала

И раскраснелась, словно рак.

Запенилась, осатанела,

Как будто белены поела,

Орала на Энея так:

«Отвратный, скверный ты поганец,

Никчёмный, нищий, стыдоба!

Ханыга грязный, голоштанец,

Подлюга, скверна, голытьба!

За тяжкий мой позор, похоже,

Тебе сейчас я вмажу в рожу,

И пусть тебя утащит черт!

Чеши-ка к сатане с рогами,

Пускай тебе приснится бес!

С твоими сучьими сынами,

Пусть он вас всех возьмет, повес,

Чтоб не горели, не болели,

Чтоб в чистом поле околели,

Не выжил бы ни человек,

Чтоб доброй вы не знали доли,

Чтоб были с вами злые боли,

Чтоб вы шатались целый век».

Эней наш пару раз споткнулся,

Пока перешагнул порог,

А после и не оглянулся:

Рванул из дому со всех ног.

Прибёг к троянцам, задыхаясь,

В поту, как под дождем купаясь,

В испуге, как базарный вор.

Велел из моря якорь вынуть

И Карфаген навек покинуть,

К нему не обращая взор.

Дидона тяжко загрустила,

Весь день не ела, не пила

И всё тоскливая ходила,

Кричала, плакала, ревла,

То бегала, оря безумно,

Стояла долго безрассудно,

Кусала ногти на руках;

А после села на пороге,

Лицом к припортовой дороге:

Не устояла на ногах.

Сестру позвала для совета,

Чтоб горе злое рассказать,

Энея осудить за это

И сердцу передышку дать.

«Ах, Аннушка, душа родная,

Спаси меня, я погибаю,

Теперь пропала я навек!

Энеем брошена с позором,

Бродягой, бабником и вором,

Эней злой змей, не человек!

Нет больше в моем сердце силы,

Чтоб я могла его забыть.

Куда бежать мне? Да в могилу!

Туда один надёжен путь!

Из-за него всего лишилась,

Людей и славу упустила.

О боги! Я забыла вас.

Ах! Дайте зелья мне напиться,

Чтоб можно было бы забыться

И успокоиться на час.

Ах, нет на свете мне покоя,

И льются слезы из очей,

И белый свет стал черной тьмою,

Там только ясно, где Эней.

К тебе взываю, к Купидону!

Любуйся, как Дидона стонет!

Чтоб ты еще грудным пропал!

Учтите, девицы пригожи,

Что все любовники похожи,

Чтоб черт любовников побрал!»

Вот как в отчаянье твердила

Дидона, жизнь свою кляня,

И Анна рядом с ней грустила,

Помочь, однако, не могла.

Сама с царицей горевала,

Со щек ей слезы вытирала,

Сморкалась изредка в кулак.

Потом Дидона приутихла,

Велела, что бы Анна вышла,

Чтоб ей натосковаться всмак.

Довольно долго пострадавши,

Ушла в хоромы на кровать.

Подумавши там, погадавши,

Вскочила на ноги опять.

Взяла кремень за печкой, серы,

Да тряпок масляных без меры,

Тихонько вышла в огород.

Ночною было всё порою,

Когда уже, само собою,

Спокойно спал честной народ.

Стоял у ней на огороде

Большой стог сена для коров.

Оно и не по-царски вроде,

Да степь кругом и нету дров;

Что оставалось бедной делать?

Кругами стала баба бегать,

Огнивом щелкать, серу жечь,

Сумела тряпочки зажечь,

Кострище вспыхнул — будь здоров.

Костер она плотней сметала,

Сняла одежду, оголясь,

В костер обноски побросала,

Сама в огне том разлеглась.

Вокруг ёй пламя запылало,

Несчастную не видно стало,

Поднялся к небу дым, угар.

Энея так она любила,

Что вот сама себя сгубила,

Душа её ушла в Тартар.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Эней, поплывши синим морем,

На Карфаген смотрел порой;

Он со своим боролся горем,

Давился грустною слезой.

Хоть от Дидоны плыл он спешно,

Но плакал горько, безутешно.

Прослышав, что в огне спеклась,

Сказал: «Пусть вечное ей царство,

А мне — при жизни государство,

И чтоб еще вдова нашлась!»

Вдруг море как-то всколыхнулось,

Крутые волны поднялись,

И ветры бойкие задули,

Челны на море затряслись.

Водою черт-те как крутило,

Что всех едва не утопило,

Вертелись лодьи как юла.

Троянцы в страхе задрожали,

А делать что — оне не знали,

Казалось, все: пришла хана.

Один Энеевой ватаги,

Что по-троянски Палинур;

В нем было больше всех отваги,

Он смелый был и балагур;

Он раньше всех тут спохватился,

К Нептуну дерзко обратился:

«А ну, старик, умерь свой пыл!

Ты что, врагом стал нашим тоже?

Так поступать тебе негоже!

Или про взятку позабыл?»

Сказав свое Нептуну слово,

Он обратился к землякам:

«Бывайте, братцы, все здоровы!

Нас тут относят к дуракам.

Куда, ребята, дальше шляться?

В Италию, знать, не пробраться,

За что-то море мстит сполна,

Италия отсель не близко,

А морем в бурю ехать слизко,

Не подкуешь же ты челна?

Вот тут землица есть, ребята,

Отсель она недалеко:

Сицилия, добром богата,

Добраться до нее легко.

Давайте лодьи к ней направим,

Там горести свои оставим,

Там добрый царь живет Ацест.

Мы там как дома жизнь наладим,

И как обычно загуляем,

Там у него что хочешь есть».

Троянец каждый ободрился,

Как будто вдруг увидел порт.

Как стрелы, лодки понеслися,

Ну, словно стал толкать их черт.

Их сицилийцы как узрели,

Из города, как одурели,

Помчались к морю их встречать,

О всех делишках расспросили,

Друг с другом быстро подружились

И к королю пошли гулять.

Ацест Энею, словно брату,

Большую ласку оказал,

И, быстро пригласивши в хату,

Ядрёной водкой угощал.

Тут на закуску было сало,

Лежало колбасы немало,

И хлеба полно решето.

Троянцам всем налили тюри,

Спать дали по овечьей шкуре,

Чтоб шли, куда захочет кто.

Тут сразу начались банкеты,

Лилися водки, вина, сбитни,

В горшках — гусиные паштеты,

Хлеб подавали с квасом ситный,

Селёдки шведские всяк ел.

Эней с дороги так надрался,

И пенной вдоволь нахлестался,

Так что едва не околел.

Эней, хотя и был под мухой,

С умом обычно дружен был,

Богов по жизни часто слушал,

Отца покойного он чтил,

Отец тогда концы откинул,

Штоф лишний в глотку опрокинул,

Анхиз по пьянке дуба дал.

Эней решил обед устроить

И нищих пищей удостоить, —

Чтоб душу бог в раю принял.

Собрал троянскую общину,

Сам вышел к ним потом во двор,

Спросил совета, как мужчина,

Завел неспешно разговор:

«Друзья-товарищи, Трояне

И все крещеные миряне!

Был у меня Анхиз-отец.

Его сивуха запалила

И живота укоротила,

Таким был батюшки конец.

Затеять я решил поминки,

Обед поставить беднякам

Хоть завтра — что тянуть волынку?

Скажите: сяк угодно вам?»

Сего троянцы и желали,

Все в один голос заорали:

«Хозяин, бог тебя спаси.

Ежели хочешь честно знать,

Мы будем дружно помогать,

Ведь ты наш государь еси».

И сразу дружно все пустились

Мед-вина, мясо покупать,

Хлеб, калачи в момент родились,

Пошли посуду добывать;

Кутью медовую сварили,

И сбитень свежий насытили,

Договорилися с попом;

Своих хозяев посзывали,

Блаженных всяких наискали,

За звон платили серебром.

На день другой пораньше встали,

Огонь пожарче развели

И мяса в казаны заклали,

Варили блюда и пекли.

Пять казанов стояли юшки,

Борща было почти не шесть,

Баранов тьма была варёных,

Кур и гусей, утей печёных,

Чтоб досыта всем было есть.

Ведёрки водок там стояли,

И браги полные бадьи;

Варево в кадки выливали,

Всем раздавали черпаки.

Как «Со святыми» оторали,

Эней наш залился слезами,

Все стали ложками махать.

Наелися и нахлестались,

Ходили, ползали, валялись…

Куда уж дальше поминать?

Эней со всею голытьбою

Анхиза славно поминал,

Не зрел ничё перед собою,

На ноги вовсе не вставал.

А после малость оклемался,

Очухался, заулыбался,

Пошел к народу, тет-а-тет.

Достал из торбы горстку медных,

Сыпнул их во скопленье бедных,

Чтоб помнили его обед.

У Энея ноги заболели,

Не чуял рук и головы,

Напали слабости с похмелья,

Глаза — ну, прям как у совы.

Живот бочонком, лик как рыло,

На свете ничего не мило,

«Мыслите» по земле писал.

С тоски ослаб и изнемог,

В одежде, не раздевшись, лег

Под лавкой до рассвета спал.

Проснувшись, как осина трясся,

Сосало в брюхе, как глисты;

Переворачивался, мялся,

Не знал, чем душу отвести,

Пока не выпил полквартовки

Настоянной с имбирем водки

Да ковшик пенного винца.

С-под лавки вылез, отряхнулся,

Чхнул, пукнул, разом встрепенулся,

Промолвил — пьем, мол, до конца.

Собравшись, все его ребята

Опять к своим столам пошли,

Пить, словно брагу поросята,

Вновь принялись всё, что могли.

Тянули пойло вновь троянцы,

Не отставали сицильянцы,

Черпали дружно, нарасхват,

Кто больше всех глотал сивухи

И мог осилить три осьмухи,

Тот был Энею друг и брат.

Эней наш так раздухарился,

Решил игрища завести,

И пьяный сразу развопился,

Бойцов, мол, надо привести.

У окон школьники скакали,

Цыганки с бусами гадали,

Скрипели палками слепцы.

Звучали рядом всяки вопли,

Детишки вытирали сопли,

Шатались пьяны молодцы.

В присенках господа сидели,

А во дворе стоял народ,

Из окон барышни глядели,

Иной торчал поверх ворот.

Ну, вот пришел боец-задира,

Силач, бездельник и проныра,

И звался молодец Дарес;

На бой кулачный звать он начал,

Всех окружающих подначил,

Визжал как ошалевший пес:

«Эй, кто со мною станет биться,

Моих покушать тумаков?

Кто хочет юшкою умыться,

Кому не жаль своих зубов?

А ну, а ну, иди быстрей,

Сюда на мой кулак скорей!

Я фонарей вам насажу,

Штаны на голову надену,

Сюда, детсадовцы — спортсмены,

Я лоб любому размозжу».

Дарес долгонько дожидался,

Но с ним на бой никто не встал:

С ним, видно, драться всяк боялся,

Настолько всех он запугал.

«Да вы, я вижу, все трусливы,

Как бабы ночью, боязливы,

Знать, уж обделались совсем».

Дарес все больше насмехался,

Собой кичился, величался,

Аж слушать стыдно стало всем.

Абсест троянец рассердился,

Энтелла вспомнил он бойца,

Против Дареса распалился,

Не ждал той похвальбе конца,

Энтелла стал искать скорее,

Чтоб рассказать про оскорбленье

И чтоб Даресу сдачи дать.

Энтелл был очень смелый, дюжий,

Мужик плечистый, неуклюжий,

Тогда, напившись, лег он спать.

Нашли Энтелла еще пьяным,

Он под забором мирно спал;

Будили всякими словами

его, беднягу, чтобы встал.

Над ним ужасно все кричали,

Ногами еле раскачали,

Глазами он на них моргнул:

«Чего вы? Что за сучий потрох,

Сломали мужику весь отдых»,

Сие сказав, опять уснул.

«Да встань, будь добрым, друг любезный! —

Абсест Энтеллу приказал.

«Подите все на штырь железный» —

Энтелл на всех так закричал.

Узнав, однако, про причину —

Абсест ему толмачил чинно, —

Вскочив проворно, молвил так:

«Кто, как? Дарес! Ну, стойте, наши!

Сейчас сварю Даресу каши,

Сперва хлебну на четвертак».

Приперли с котелок сивухи,

Энтелл ее в момент махнул,

И вот от эдакой мокрухи

Вспотел, наморщился, вздохнул,

Сказал: «Пойдемте, братцы,

К Даресу, хвастуну- засранцу!

Ему я ребра потопчу,

Сомну его всего, как тряпку,

И изувечу, как собаку,

Как драться — мигом научу!»

Вот встал Энтелл перед Даресом,

Сказал ему, смеясь: «Давай,

Линяй, поганый неотеса,

Заранее отсель тикай;

Я раздавлю тебя, как жабу,

Сотру, сомну, мороз как бабу,

Что тут и зубы ты сотрёшь.

Тебя и дьявол не узнает,

С костями черт тебя сглодает,

Уж от меня не улизнёшь».

На землю положил он шапку,

Рукав по локоть засучил,

Рубаху сгреб свою в охапку,

Даресу кулаком грозил.

Со зла скрипел порой зубами,

И топал по земле ногами,

И на Дареса налезал.

Дарес не рад такому лиху,

Он бы ушел спокойно, тихо,

Энтелла лучше бы не знал.

В то время боги в рай собрались

К Зевесу в гости на обед,

Там пили, ели, забавлялись,

Не зная наших горьких бед.

Столы накрыты были пышно:

Хлеба, ковриги, сливы, вишни,

И кулебяки, и коржи,

стояли впомесь там салаты,

и были боги все поддаты,

надулись, словно бы моржи.

Внезапно забежал Меркурий,

Запыхавшийся, в зал к богам.

И подскочил котищем хмурым

К горячим в масле пирогам:

«Хе-хе, вот как вы загулялись,

Что и от мира отказались,

Ни совести нет, ни стыда.

В Сицилии вон что творится,

Там вой, будто идёт Орда».

Услышав, боги зашептались,

Из неба выткнули носы,

И на бойцов смотреть пытались,

Словно лягушки из росы.

Энтелл там бегал по арене,

Как жеребец, вся морда в пене,

Совал Даресу в нос кулак.

Дарес в себе засомневался-

Энтелла все-таки боялся,

Тот весил больше, как-никак.

Венеру за виски хватило,

Коли узрела — там Дарес;

Ей очень было то не мило,

Сказала: «Батюшка Зевес!

Дай моему Даресу силы,

Чтоб хвост ему не накрутили,

Чтоб он Энтелла поборол.

Меня тогда весь мир забудет,

Ежель Дарес живой не будет;

Пусть будет мой Дарес здоров».

Тут Бахус пьяный отозвался,

Он на Венеру накричал

И с кулаками к ней совался,

И спьяну эдак ей сказал:

«Пошла-ка ты к чертям, вонючка,

Неверная, паршивка, сучка!

Пускай подохнет твой Дарес,

Я за Энтелла сам вступлюся,

вот только малость похмелюся,

то не заступится и Зевс.

Ты знаешь, он какой парняга?

На свете мало есть таких.

Он водку хлещет, словно брагу-

Парней я обожаю сих.

Уж он зальет за шкуру сала,

Ни мама в браге не купала,

Как он Даресу-то задаст.

Уж как ты только не старайся,

А то с Даресом попрощайся,

И суждено ему пропасть».

Зевес сидел, развесив уши,

От водки, правда, пухлый был,

Но эти речи не прослушал,

А что есть мочи завопил:

«Молчать! Чего вы задрочились?

Глянь — в моем доме расходились!

Закрой-ка, Бахус, драный рот!

Никто в сю драку не мешайся,

Конца дуэли дожидайся,

Посмотрим, чья в бою возьмёт?»

Венера смирно замолчала,

Слезу пустила из очей,

И как собака хвост поджала,

Дошла тихонько до дверей,

Там с Марсом в закуточке встала,

Над Зевсом насмехаться стала;

А Бахус пенную хлебал.

Из Ганнимедова ларчонка

Лакнул почти что полведерка;

Нагнулся и слегка икал.

Пока там божества возились

В раю, напившись в небесах,

Тогда в Сицилии творились

Невероятны чудеса.

Дарес от страха оправлялся

И все к Энтеллу подбирался,

Изрядно дал ему под нос.

Энтелл с того тычка свалился,

Потом башкою оземь бился

И разобиделся до слез.

И рассердился, разъярился,

Аж пену изо рта пустил,

И в меру эдак подмостился,

В висок Даресу залепил:

Из глаз аж искры полетели

И очи в миг посоловели,

Сердечный на землю упал.

Шмелей довольно долго слушал,

А землю носом рыл и нюхал

И очень жалобно стонал.

Тут все Энтелла похвалили,

Эней с друзьями громко ржал,

Дареса громко поносили,

Что в драке он не устоял.

Велел Эней поднять героя,

Облить холодною водою,

Чтоб больше не лежал чумной.

Энтеллу выдал для пропою

Деньжонок пачкою тугою

За то, что он боец такой.

Эней же, сим не ограничась,

Гулянье продолжать хотел.

Пил все подряд, родством не кичась,

Медведя привести велел.

Пошла с медведями потеха:

Поили брагой их для смеха

И заставляли танцевать.

Один изряднейше надрался,

Скакал, вертелся и катался, —

Троянцев веселилась рать.

Когда Эней так забавлялся,

Он горя для себя не ждал,

Не думал и не дожидался,

Чтоб кто с Олимпа знак подал.

Но тут Юнона, поразмысля,

Другие разогнавши мысли,

Чтоб учинить переполох,

Обула без чулок сапожки

На стройные, прямые ножки,

Пошла к Ириде на поклон.

Пришла, Ириде подмигнула,

Ей что-то на ухо шепнула,

Чтоб никакой не слышал черт,

И пальцем строго погрозила,

Чтоб сразу все то сотворила,

И ей бы принесла рапорт.

Ирида низко поклонилась,

В сюртук походный нарядилась,

Рванула с неба аки черт.

В Сицилию как раз спустилась, —

Троянки там вздремнуть легли.

Среди подружек примостилась,

Что эти лодьи стерегли.

В кругу сердечные сидели

И кисло на море глядели:

Ведь не позвали их гулять,

Где их супружники гуляли

Медок, сивуху попивали

Без просыпу, неделек пять.

Девчата горько горевали.

Тошнило тяжко молодиц,

И слюнку с голода глотали,

Как от оскомины с кислиц.

Своих троянцев проклинали,

Что из-за них так горевали.

Орали девки во весь рот:

«Да чтоб им так гулять хотелось,

Как нам, несчастнейшим, вдовелось,

Пускай их замордует черт».

Троянцы волокли с собою

Тут Бабу старую — Ягу,

Ведьму лукавую — Берою,

Перекорежену в дугу.

В нее Ирида воплотилась

А как Бероя нарядилась,

То к девкам примостилась тут,

Чтоб к ним удобней подступиться,

Перед Юноной заслужиться,

На блюде поднесла грейпфрут.

Сказала: «Помогай бог, дети!

Чего грустите вы вот так?

Не остобрыдло тут сидети?

Гуляют ваши вона как!

Безмозглых будто нас морочат,

Семь лет, как по морям волочат,

Смеются как угодно с нас.

С чужими, ироды, гуляют,

Свои же жены пусть страдают,

Когда велось бы так у вас?

Послушайте меня, девицы,

Совет я очень верный дам,

И вы, подруги белолицы,

Конец приблизите бедам,

За горе мы отплатим горем —

И сколько нам сидеть над морем?

Возьмемся и челны сожжем.

Тогда придется им остаться

И против воли к нам прижаться,

Так их к себе их прикуем».

«Спаси тебя господь, бабуля», —

Троянки дружно загудели.

«Совет такой, наша роднуля,

Мы бы придумать не сумели».

И тут же побежали к флоту,

Взялись поспешно за работу:

Огня разжечь и принести

Лучины, щепки и солому

От одного челна к другому,

Пожар ловчей чтоб развести.

Воспламенилось, загорелось,

Пошел дымок до самых туч.

Аж небо ярко раскраснелось —

Пожар стал страшен и могуч.

Челны и лодки запылали,

Паромы, вспыхнув, затрещали,

Горели деготь и смола.

Пока троянцы огляделись,

Что их троянки разогрелись, —

Лишь часть челнов цела была.

Эней, такой пожар узревши,

От страха побелел, как снег,

И, всем туда бежать велевши,

Сам побежал как лось на брег.

Тревогу в колокол звонили,

По улицам в трещотки били,

Эней же в ярости орал:

«Кто в бога верует — спасите!

Руби, тяни, вали, гасите!

Кто нас так тяжко наказал?»

Эней от страха с толку сбился,

В уме, видать, слабинку дал.

В огне внезапно очутился,

Стонал, вертелся и стенал.

Вопил он, воздевая руки:

«Вы что там, на Олимпе, суки?

Кто мне такое отмочил?»

Богам досталось в полной мере,

И маме, сучке и мегере,

И Зевс изрядно получил.

«Эй ты, плюгавый старикашка!

На землю с неба не взглянешь,

Не слышишь, мерзкая какашка, Зевес! И глазом не моргнешь.

Небось, ослеп на оба глаза,

Пристала бы к тебе зараза,

Что ты не помогаешь мне?

Или тебе совсем не стыдно,

Что пропадаю — аль не видно?

Я, молвят люди, внук тебе!

А ты, с седою бородою,

Ваше высочество Нептун!

Сидишь, как демон, под водою,

Бездельник, старый ты блядун!

Ты подружись-ка с головою

И сей пожар залей водою-

Трезубец бы тебе чтоб в зад!

Мзду огребать ты только можешь,

Так что же людям не поможешь?

А выпить на халяву рад!

И братец ваш Плутон, разбойник,

Он с Прозерпиною засел,

Сей адский, аспидный любовник

Еще тебя там не нагрел?

Завел приятельство с чертями

И в жизни нашими делами

Не озадачился нимало,

Чтоб тут пылать-то перестало,

И чтоб огонь перегорел.

И матушка моя родная

Бог весть, с каким из вас гуляет,

А может, дрыхнет, никакая,

Ей на троянцев наплевать.

Ей нужно, юбки подобравши,

До визга пьяною набравшись,

Бесстыдно голою скакать.

Ежель сама с кем не ночует,

То для кого-нибудь свашкует,

Любому может фору дать.

Да хрен на вас, уж, что хотите

По мне дак, можете творить.

Меня хоть на кол посадите,

Пожар бы только погасить;

Ведь вам легко решить проблему,

Закрыть мою дурную тему

В процессе плановых программ.

Пролейте с неба, что ли, воду,

Меня пустите на свободу,

А я вам всем на лапу дам».

Едва Эней перемолился

И только-только рот закрыл,

Как с неба сильный дождь полился,

В минуту весь пожар залил.

Плеснуло с неба, как из бочки

И промочило до сорочки;

Все бросилися наутек.

Они дождю не рады стали:

Чуть от потопа не пропали,

И не было сухих порток.

Не зная снова, что же делать,

Эней страдал и горевал:

Остаться или дальше бегать?

Ведь черт не все челны побрал;

Собрал троянцев вновь на вече-

Они сидели недалече,

Зря, что он разум потерял.

Троянцы долго размышляли,

В какой они капкан попали-

Никто при этом не молчал.

Один троянец, парень строгий,

Нахохлился и все молчал,

Он разговоры слушал скромно

И палкой землю ковырял.

Он проходимцем был известным,

И с нечистью в контакте тесном-

Упырь и спец большой Вуду,

Он отшептать умел недуги,

При родах помогал в потугах,

А мог накликать и беду.

Бывал в походах за границей,

Ходил и со стрельцами в Крым.

Довольно странной слыл он птицей,

Вся братия браталась с ним.

Он так казался неказистым,

Но умным слыл, хоть не магистром,

По речи — чисто Цицерон.

Умел мозгами пораскинуть

И некую идею двинуть-

Ни в чем не ведал страха он.

Невтесом все его дразнили,

По-нашему он был Пахом.

Мне это люди говорили-

Но лично не знаком мне он.

Увидел, что Эней в печали,

К нему тихонечко причалил

И ручку белую пожал,

И, выведя Энея в сени,

Встал понарошку на колени,

Энею ласково сказал:

«Чего надулся, корчишь рожу,

И сопли чуть не по плечам?

На бабью задницу похожий,

Глянь в зеркало — увидишь сам.

Чем больше кукситься, тем хуже,

Тогда быстрее сядешь в лужу,

Не ной и злиться прекрати!

Любое утро мудренее,

Ложись-ка спать ты поскорее,

Потом обдумаем пути».

Послушался Эней Пахома,

Улегся возле печи спать:

Но сон не шел — под крышей дома

Не мог он даже задремать.

Ворочался, потел, вскидался,

За трубку три раза хватался,

Устал, но все же задремал.

И тут ему Анхиз приснился,

Из ада батюшка явился,

И сыну вот чего сказал:

«Проснись-ка, чадо дорогое!

Растормошися и пройдись,

Отец беседует с тобою,

И ты меня не убоись.

Пошлют тебе счастливу долю,

Чтоб ты исполнил божью волю-

Скорее в Рим переселись.

Возьми челны, что не сгорели,

Их хорошенечко оправь,

Скажи своим, чтоб не борзели,

Затем Сицилию оставь.

Плыви и не грусти, дитятко!

Теперь пойдет вояж ваш гладко.

Еще послушай, что скажу:

Ко мне ты в ад должон спуститься,

Нам надо будет объясниться —

Тебе я все там покажу.

И по Олимпскому закону

Ада тебе не миновать.

Придется кланяться Плутону,

Иначе в Рим вам не попасть.

Тебя он как-нибудь накажет,

Но и дорогу в Рим покажет,

Увидишь, как живу и я.

Ты о пути не беспокойся,

В дорогу прямо в ад настройся

Пешком — не надо и коня.

Прощай же, сизый голубочек,

Ведь на дворе уже рассвет.

Прощай, дитя, прощай, сыночек!»

И в землю провалился дед.

Эней спросонья подхватился,

Дрожал от страха и крутился,

Холодный лился с него пот;

И всех троянцев подсобравши,

Готовиться им приказавши,

Чтоб завтра двигаться в поход.

К Ацесту сразу сам махнувши,

Благодарил за хлеб, за соль,

И там недолго так побывши,

К своим вернулся он оттель.

Почти до ночи собирались

И утренней зари дождались,

Затем расселись по ладьям.

Эней отчаливал несмело,

Так ему море надоело,

Как дождь осенний казакам.

Венера только что узрела,

Что уж троянцы на челнах,

К Нептуну махом полетела,

Чтоб не сгубил их на волнах.

Поехала в своем рыдване,

Как сотника какого пани

Неслась бы к свахе на обед.

С конными проводниками,

С тремя позади казаками,

И тройкой правил конюх-дед.

А был на нем армяк, подбитый

Сукном, похожим на нейлон,

Тесемкою вокруг обшитый,

Рублей полтыщи стоил он.

И набекрень была шапчонка,

Из-под нее торчала челка,

В руках же ременная плеть.

И, вместо чтобы ехать тихо,

Он этой плетью щелкал лихо,

Рыдван, казалось, мог взлететь.

Приехала, затарахтела

Пустою бочкой по камням,

К Нептуну в комнаты влетела,

Он к ней навстречу вышел сам.

И прежде чем сказал он слово,

Она вскричала: «Будь здорова

Твоя, дружище, голова!»

В ту же секунду подбежала,

Нептуна в губы целовала,

Крича такие вот слова:

«Коль ты, Нептун, мне вправду дядя,

А я племянница тебе,

Тогда, на наши связи глядя,

«Спасибо» заслужи себе.

Давай-ка, помоги Энею,

Чтоб он с ватагою своею

Счастливо ездил по воде:

Его и так перепугали,

Насилу бабки отшептали,

Попался в зубы он беде».

Нептун, моргнувши, засмеялся,

Присесть Венеру попросил,

После лобзанья облизался,

Рюмашку водочки налил.

Затем, Венеру угощая,

Ей помощь в деле обещая,

За дело принялся и сам.

Ветра как надо дуть заставил,

Эней же паруса поставил,

Стрелою мчался по волнам.