Бесплатный фрагмент - Дзюдо и кино

Мемуары в рассказах.

Художественное изложение Нины Левиной.

К читателям

Рад приветствовать Вас, уважаемые читатели первой книги цикла «Жизнь напролом»!

Долгие годы друзья и знакомые уговаривали меня записать все необыкновенные истории, произошедшие в моей жизни, но я решился на это, когда понял, что многих людей по-прежнему интересует ушедшая эпоха СССР.

Я жил со скоростью «год за пять». Вся моя «жизнь напролом» была насыщена экстремальными событиями и рискованными приключениями. Воспоминания открываются рассказом из студенческой юности, когда судьба свела меня, спортсмена-дзюдоиста, чемпиона Украины и внештатного сотрудника Уголовного розыска, с младшим сыном влиятельного партийного руководителя. С этим знакомством связан ряд комических ситуаций. После выпуска из института мне удалось без малейшего «блата» к двадцати восьми годам совершить невероятно стремительный карьерный взлёт и занять должность директора объединения «Юность» на киностудии имени Александра Довженко. Такой «выскочка» был один на весь СССР — ваш покорный слуга. Многое произошло за тот период. Съёмки фильмов, курьёзы и трагедии, дружба с Леонидом Быковым, Ефимом Копеляном, Михаилом Казаковым… Совместная работа с известными артистами: Евгением Евстигнеевым, Владимиром Высоцким, Ольгой Матешко, Евгением Лебедевым и другими. Знакомство с выдающимися советскими разведчиками и тайная работа на КГБ. Потом — крутое пике, и карьера разрушилась, казалось, навсегда. Но Её Величество судьба опять стремительно вознесла меня и облекла властью первого заместителя директора в «Укртелефильме», чтобы через некоторое время для проверки на прочность снова швырнуть вниз, в нищету и забвение, приведшие меня в ликвидаторы Чернобыльской аварии.

Затем последовал очередной взлёт в совершенно неожиданном амплуа — нефтяного магната-миллионера, колесящего по всему миру. И это в тяжёлые 90-е… А ещё была работа в Первом управлении разведки КГБ под прикрытием, сразу после развала СССР конфликт с первым Председателем СБУ, искренняя дружба и сотрудничество с Патриархом Алексием II… Перечислять можно долго. Оглядываясь в прошлое, трудно поверить, что всё это было со мной. Я неоднократно оказывался на краю пропасти, когда моей жизни угрожала опасность, но каждый раз высшие силы присылали человека, спасавшего меня из очередной безнадёжной ситуации.

На страницах первой книги «Дзюдо и кино» вас ждут рассказы, наполненные юмором, доброжелательным сарказмом, комедийными и трагическими ситуациями, собранные из моих воспоминаний крымской писательницей Ниной Левиной. Они охватывают период студенческой молодости и работы на киностудии. Имена и фамилии некоторых участников событий, в силу определённых обстоятельств, изменены.

Приятного чтения!

Всегда Ваш, Сергей Цыганков (бывший Рак).

Комсомольское задание

Поздней осенью 1966 года лёгкой пружинистой походкой я шёл по коридору Киевского политехнического института. Настроение было прекрасное — второй курс, опытный студент, с преподавателями по-дружески здороваюсь за руку. Проходя мимо доски «Спортивных достижений», я задержался на пару минут. Ещё раз с гордостью взглянул на свою фотографию на почётном месте. Подпись под моей довольной физиономией гласила: «Сергей Рак — капитан сборной института по дзюдо, чемпион Киева и Украины среди студенческих общеcтв». Я невольно оглянулся — мимо проходили первокурсники, с восхищением смотревшие на живое воплощение почётного фото. Я слегка приосанился и продолжил свой путь. Поднялся на второй этаж и направился к аудитории, в которой должна была состояться лекция. Неожиданно моё внимание привлекла странная возня в конце коридора. Присмотревшись, я понял, что какой-то невысокий коренастый парень прижал к стенке девушку и ведёт себя с ней не слишком вежливо, так как та безуспешно пытается вырваться из назойливых «объятий», испуганно повизгивая. Поразило меня также и то, что никто из множества проходящих студентов, никак на это не реагирует. Все слишком поспешно проходили мимо, делая вид, что ничего не замечают.

Но не таков был ваш покорный слуга — главный дзюдоист института. Будучи ещё сопливым семиклассником, я вступил в отряд «Юных дзержинцев», а потом в комсомольские оперативные отряды под патронатом МВД и по вечерам, в компании таких же молодых мальчишек, бороздил просторы родного города, выявляя и пресекая разные хулиганские действия несознательных граждан. Поэтому ещё с того времени появилось особое отношение к обижающим слабый пол — в своих вечерних патрулированиях я насмотрелся всякого, и при звуках испуганных женских криков невольно «вставала холка дыбом», как у сторожевой собаки.

Уверенным спортивным шагом я подошёл к парочке и негромко, но весьма убедительно, попросил парня оставить девушку в покое. В ответ парень в грубой форме посоветовал мне отправляться в дальний сексуальный маршрут.

— Понял, — ответил я и без дальнейших разговоров быстрым и точным движением уложил нахала на пол ударом в лоб.

— Что смотришь? — Спасённая девушка продолжала испуганно жаться к стене. — Беги отсюда! А ты, — наклонился я к лежащему парню, удивлённо глядящему на меня, — научись вежливо обращаться с девушками. Ещё раз такое увижу — бить буду без предупреждения. Всё понял?

Он только согласно закивал, и я, весьма довольный собой, отправился в аудиторию на лекцию. Там ко мне, оглядываясь по сторонам, подсел Вася, староста нашей группы. Он как-то сочувственно посмотрел на меня и сказал:

— Ну ты попал, Серёга!

— Не понял?

— Да ты хоть знаешь, кому только что по лбу дал?

— Как кому? По-моему, наглецу, грубо обращающемуся с девушками, — уверенно ответил я, глядя на укоризненно качающего головой Васю.

— Да ведь это же Прохоренко! — воскликнул Вася.

— А кто это? — спросил я, предчувствуя недоброе.

— Это сын Прохоренко, дурило ты эдакое! А Прохоренко — правая рука самого Петра Шелеста — Первого Секретаря ЦК Компартии Украины! — Вася уже чуть не всхлипывал. — Что теперь с тобой будет? — Он пересел за другую парту, подальше от меня.

Настроение резко испортилось. «Это ж надо так влипнуть! Уложить ударом в лоб на пол сынка какого-то партийного бонзы. Что я наделал? И всегда мне больше всех надо! А я-то думаю, почему никто в коридоре не рукоплескал после того, как я разделался с хулиганом». Такие невесёлые мысли преследовали меня весь день. А вечером я пошёл на тренировку, и в кропотливой работе на ковре инцидент этого дня сам собой забылся.

Через неделю во время тренировки ко мне подошёл парень из нашей команды и тронул за плечо:

— Слышь, Серёга, выйди. Там тебя спрашивают.

Я с неудовольствием сошёл с тренировочных матов, поправил кимоно и выглянул из зала. Каково было моё удивление, когда перед входными дверями я увидел того самого коренастого парня, который схлопотал от меня по лбу. Он стоял, слегка насупившись, но смотрел с любопытством и дружелюбием.

— Чего тебе? — спросил я не очень резким тоном, помня, чей он сын.

— Ты так здорово меня тогда уложил! Всего одним ударом, — преодолевая неловкость, ответил парень и улыбнулся. — Научишь так же?

Это было слегка неожиданно.

— Зачем тебе? — недовольно буркнул я в ответ. — Чтобы с девушками покороче разбираться?

— Нет, что ты! — воскликнул он. — Даже не знаю, что на меня в тот раз нашло. Как затмение! Обычно девушки сами ко мне на шею вешаются, впору от них отбиваться. Ну так как? Научишь?

Я ещё раз с недоверием оглядел сынка большой партийной шишки и подумал: «Интересный парень — в лоб получил и в ученики просится», — а вслух сказал:

— Если только ты мне пообещаешь, никогда не применять дзюдо для нападения, а только для защиты себя и слабых…

— Обещаю! — радостно ответил парень и протянул мне руку для пожатия. — Давай знакомиться! Прохоренко Володя. А тебя зовут Сергей, я уже знаю.

— Я о тебе тоже немного наслышан, — пробормотал я, отвечая рукопожатием.

Со следующего дня Володя стал приходить к нам в зал на тренировки. Надо отдать ему должное — ученик он был способный и терпеливый. После того, как я припечатывал его в очередной раз спиной к мату, он не морщился, а вскакивал на ноги и с восторгом говорил:

— Здорово! Покажи, как ты это сделал! — И я снова укладывал его на лопатки.

Однажды вечером, спустя примерно неделю от начала занятий с Володей, я вышел из здания института после тренировки. Настроение было прекрасное, я хорошо потрудился, немного устал, мечтал о горячем сытном ужине и не обратил внимания на чёрную «Волгу», припаркованную прямо перед выходом из корпуса, и двух мужчин, стоящих возле неё. Зато они сразу же заметили меня и загородили проход широкими плечами.

— Сергей Рак? — строго спросил один.

Я удивлённым взглядом окинул их крупные фигуры в ратиновых пальто, заметил и одинаковые ондатровые шапки. По дорогим шапкам сразу же сообразил, что это не представители МВД.

— Ну да… — Ответ прозвучал неуверенно.

— Присаживайтесь в машину, поедете с нами, — велели мне, и тогда я заметил чёрную «Волгу».

«Это КГБ!» — охнул я про себя, понял, что пререкаться нет смысла, и начал усаживаться в машину, лихорадочно соображая, что же такого натворил, раз меня прямо у выхода из института вылавливает столь грозная контора. Один из мужчин сел за руль, а второй рядом со мной на заднем сиденье, и «Волга» мягко покатила по улицам вечернего города.

— Куда вы меня везёте? — сделал я попытку получить хоть какую-то информацию.

— Скоро узнаешь, — прозвучал краткий ответ, и больше никто из нас за всю дорогу не проронил ни слова.

«Неужели светит мне Колыма? Бедная мама, она не переживёт! Что же я сделал? И когда успел? Мамочка, прости меня!» — Мысли, одна горше другой, проносились у меня в голове.

Наконец, к моему удивлению, машина остановилась возле здания ЦК Компартии Украины на Печерске. Мужчины вышли из машины, и я проследовал вместе с ними внутрь здания. Дежурный офицер охраны войск КГБ на входе вскочил при виде моих спутников и слегка вытянулся. Мужчины, не задерживаясь и не предъявляя документы, прошли мимо него, на ходу бросив:

— Этот с нами!

Дальше мы проходили мимо каких-то кабинетов, поднимались по этажам. Всё это время я шёл, как неживой, в голове клубился туман от непонимания ситуации — зачем меня сюда привезли, почему ведут под конвоем, что меня ждёт и, главное, куда я отсюда выйду? Наконец, дверь одного из кабинетов распахнулась, и меня впустили внутрь.

— Сергей Рак. Доставлен в целости и сохранности. Как говорится, получите и распишитесь! — отрапортовал один из моих сопровождающих женщине-секретарше, сидящей за небольшим столом.

Женщина взглянула на меня и приветливо улыбнулась, как старому знакомому:

— А-а, Серёжа! Проходи, располагайся удобнее! — Взглядом она показала на небольшой кожаный диванчик, стоявший тут же в кабинете. — Чаю хочешь?

Я отрицательно помотал головой, ещё не совсем придя в себя от неожиданно доброжелательного приёма. Одно было понятно — Колымы пока не будет, перед Колымой чаю не предлагают. Я оглянулся на дверь — она снова была закрыта, а моих сопровождающих и след простыл.

— Подожди, пожалуйста, несколько минут, — попросила меня женщина.

— Хорошо, я не спешу, — попытался я неловко сострить, разлепив ссохшиеся губы.

Через несколько минут на столе зазвонил телефон. Секретарша сняла трубку, выслушала указание, а потом подошла к большой массивной двери, ведущей в другой кабинет, распахнула её передо мной и сказала:

— Входи, Серёжа!

И я вошёл на негнущихся ногах. Навстречу мне по просторному кабинету шёл невысокий худощавый мужчина средних лет в строгом костюме и приветливо улыбался.

— Здравствуй, Сергей! — Мужчина пожал мою руку. — Меня зовут Александр Григорьевич Прохоренко. Я отец Володи. Того самого, которому ты недавно дал в лоб.

При этих словах сердце моё ухнуло вниз. «Нет, всё-таки Колыма», — с тоской подумал я, вяло отвечая на рукопожатие.

— Очень рад с тобой познакомиться, — продолжал Александр Григорьевич. — Володя от тебя просто в восторге! Да ты присаживайся, у меня к тебе есть очень серьёзный разговор. — Он жестом указал мне на кресло, стоящее возле стола.

Я уселся в кресло, а Александр Григорьевич расположился в соседнем, предварительно попросив секретаршу принести нам чаю. Напряжение спало, и я слегка расслабился, приготовившись выслушать Володиного отца.

— У меня, Сергей, два сына, — начал он, после того, как нам были поданы чашки с чаем и какие-то конфеты с печеньем. — Володя — младший. За старшего сына я совершенно спокоен, он окончил институт и сейчас работает. А вот Володя меня сильно тревожит. Парень он неплохой, добрый, даже слишком по отношению к некоторым своим приятелям, и совершенно безалаберный. К учёбе относится несерьёзно. Ты, наверное, знаешь, что на втором курсе он задержался на второй год?

Я кивнул, а он продолжал:

— А ведь вполне способный мальчишка. Но на него сильное влияние оказывают разные компании и мешают взяться за ум. Вот у меня и будет к тебе просьба, Серёжа, взять над Володей шефство…

При этих словах я чуть не поперхнулся чаем и с удивлением уставился на Александра Григорьевича.

— Мне?! Над вашим сыном?!

— Да, Серёжа, над моим сыном Володей. — Прохоренко спокойно смотрел мне в глаза. — Очень прошу тебя. Ты ведь комсомолец?

— Конечно!

— Можешь считать это ответственным комсомольским заданием. Мне известно, что Володя уже неделю ходит к тебе на тренировки. Я навёл справки и знаю, что ты характеризуешься везде с положительной стороны. И главное, Володя тебя уважает, а значит, ты именно тот человек, который сможет влиять на него. — Александр Григорьевич замолчал и вопросительно посмотрел на меня.

Надо отдать должное Володиному отцу — он говорил со мной совершенно откровенно, по-дружески, чем сразу же завоевал моё доверие и желание помочь ему. С одной стороны, я уже собирался «шефствовать» над Володей, но с другой стороны понимал всю ответственность. А ведь я сам был ещё мальчишкой! Справлюсь ли? Александр Григорьевич словно прочитал мои мысли:

— Не переживай, ты не будешь один. Со своей стороны буду оказывать тебе всяческую помощь. Я ведь понимаю — у тебя своя жизнь, к которой ты относишься ответственно — спорт, соревнования, целеустремлённость. Мне нужен рядом с Володей такой человек, как ты, чтобы и он начал к чему-то стремиться. Так что? Договорились?

— Я постараюсь, Александр Григорьевич! — Мы крепко пожали друг другу руки.

Из здания ЦК я не вышел, а выпорхнул на крыльях гордости и поспешил домой. Ну и день сегодня! Такой большой человек попросил меня, студента второкурсника, взять шефство над его сыном! Ну, Володька, держись! Я Александру Григорьевичу пообещал человека из тебя сделать! Я невольно рассмеялся, вспомнив, как трясся от страха и собирался на Колыму! А отец Прохоренко, которым меня так пугали пару недель назад, оказался очень дружелюбным и приятным в общении человеком. Вот ни капельки я не чувствовал себя ниже его по статусу, пока мы разговаривали. Или это он не дал мне почувствовать… Внезапно я остановился и задумался — а ведь судьба снова преподнесла мне интересное знакомство. Через Володю — с Александром Прохоренко, далеко не последним человеком в партийной верхушке. Его даже называли правой рукой самого Петра Шелеста. Интересно то, что за несколько лет до этого события судьба свела меня с родным братом Петра — Дмитрием Ефимовичем Шелестом.

Уроки от пролетариев и Дмитрий Ефимович Шелест

После седьмого класса я наотрез отказался продолжать учёбу в школе. Мама плакала, умоляла, грозила мне — всё было напрасно. Я твёрдо решил, что пора начинать самостоятельную жизнь, и направил стопы в ПТУ. Честно говоря, в школьных науках, а особенно в математических, я был не силён, надоело получать «шайбы» в школе и выволочки от матери, и уж очень меня прельстила стипендия — целых двадцать три рублика, которую обещали выплачивать в училище. Что ж, мама поплакала, но смирилась — в то время я был на редкость упрям и мог легко составить конкуренцию одному известному вьючному животному.

Взяли меня на обучение токарем. Первого сентября нам объявили, что в классах ещё не закончился ремонт, а потому начнём сразу с работы учениками в цехах. Каждый день в восемь утра я стоял возле станка и терпеливо обучался процессу вытачивания деталей строго по чертежу. Процесс мне, надо честно признать, совсем не понравился. К концу дня я был весь чумазый, в смазке и стружках, а мама с детства прививала мне любовь к чистоте и порядку. После обучения в цеху я мчался на уроки в вечернюю школу, так как пообещал маме, что не остановлюсь на ПТУ, а буду стараться поступить в институт. А после уроков спешил на тренировки ибо без спорта не представлял свою жизнь. Вот так началось моё вхождение во взрослую жизнь. Крутился словно белка в колесе! Через месяц такой напряжённой деятельности я страшно устал, был зол на всех, а ремонт в классах всё никак не заканчивался. Зато я научился неплохо ориентироваться в чертежах и мог самостоятельно выточить простейшие детали.

В один прекрасный день мой наставник, вечно хмурый здоровенный дядька средних лет, поручил мне целую смену точить какую-то простую деталь цилиндрической формы. Я внимательно изучил чертёж, настроил станок и всю смену старательно работал, высунув язык от усердия. Я наточил целый ящик этих деталей, когда ко мне подошёл наставник. Он взял несколько цилиндров, измерил их и, выпучив глаза и брызгая слюной, обрушился на меня трёхэтажным матом. Из этой лавины непечатных выражений я с трудом смог выловить несколько литературных слов, из которых стало понятно, что наточен целый ящик брака. Я, конечно же, возмутился, так как всё делал в точности по чертежу. Безуспешно попытался прорваться сквозь поток брани и объяснить ему, что всё делал правильно, потом ткнул чертежом наставнику в лицо, чем привёл его в неописуемое бешенство. Он схватил чертёж, порвал его у меня на глазах и продолжил свои «поучения».

В этот момент я перестал управлять собой. Обострённое чувство справедливости, усталость последнего месяца и наползающая на сознание тень холодной ярости помутили мой разум. Я схватил лежащий рядом молоток и полез в драку, размахивая этим тяжёлым орудием производства, прямо к ненавистному лицу наставника. Что тут началось! Сбежались токари со всего цеха, несколько человек скрутили меня, отобрав молоток. Меня колотили со всех сторон, а потом вышвырнули в раздевалку и сказали, чтоб духу моего больше не было на этом заводе!

Я плакал, размазывая грязные слёзы по щекам. В этот момент пионер, будущий комсомолец, возненавидел дерущийся и ругающийся пролетариат аж до печёнок! Нет! Всё, что угодно, но только не пролетарии! Я поклялся на всю жизнь никогда больше не идти в рабочие! Хватит с меня этой грязи, ругани и несправедливости! Собрал свои вещи и бегом, зарёванный, помчался домой. Там я бросился маме в ножки и умолял её помочь вернуться в школу. Какими сладостными мне казались теперь двойки по математике! Мама успокаивала, как могла, но в душе ликовала — её упрямый сын на собственной шкуре понял, что надо учиться.

Однако устроиться в школу оказалось не так-то просто. Заканчивалась первая учебная четверть, и все классы были заполнены под завязку. В мою школу вернуться не представлялось возможным — свободные места отсутствовали. То же самое было и в других школах. Мы с мамой обошли почти весь Святошинский район и, наконец, наши поиски увенчались успехом! В сороковой школе нашлось одно свободное место в восьмом… математическом классе. Я чуть было снова не зарыдал — хуже всего у меня обстояли дела именно с математикой. Если по другим предметам удавалось кое-как перебиваться на троечках и четвёрках, то моя предыдущая учительница математики вывела неутешительный вердикт касательно моих способностей — «полный бездарь!» Но страх перед заводом пересилил страх перед математикой, и меня зачислили в восьмой класс.

Классным руководителем моего нового класса оказался Дмитрий Ефимович Шелест — родной брат Первого Секретаря ЦК Компартии Украины Петра Шелеста. Помимо классного руководства Дмитрий Ефимович преподавал математические науки. Именно к нему мне пришлось явиться с повинной. Я рассказал ему о своих злоключениях в заводском цеху и желании продолжить учёбу в школе. Но при этом честно признался, что в математике у меня знаний меньше ноля, и в его математический класс пришлось идти от безысходности.

Дмитрий Ефимович внимательно посмотрел на меня и сказал:

— Мне нравится твоя честность, Серёжа. Скажу откровенно — за свою многолетнюю учительскую деятельность я понял одно: не бывает плохих учеников, бывают плохие учителя. Приступай, сынок, к учёбе и ничего не бойся. Гарантирую, что через месяц ты будешь знать математику, пусть не лучше всех, но не хуже других в классе.

Про себя, конечно же, я посмеялся над его словами, ведь и в обычном классе чувствовал себя полным Буратино, а уж в специализированном — тем более ничего не светит. Дмитрий Ефимович даже не представляет себе, с каким «полным бездарем» ему придётся иметь дело! Но я его честно предупредил, и он позволил мне учиться, а большего и не надо!

Однако Дмитрий Ефимович знал, что говорил. Он был Настоящим Учителем, а это дар от Бога! К своему неописуемому удивлению и радости через месяц я действительно перестал чувствовать себя деревянным сыном папы Карло и больше не смотрел на алгебраические выражения, как на таинственные письмена. А в геометрии, кроме точки, появились и другие фигуры, и теоремы начали приобретать глубокий смысл. Более того — математика стала моим любимым предметом! Когда я сказал об этом Дмитрию Ефимовичу, он только улыбнулся и ответил:

— А как можно её не любить! Люди не любят только то, в чём не разбираются. А математика — это увлекательнейшее путешествие для извилин нашего ума.

Ну чего-чего, а «путешествий для извилин» нам хватало. Математика была по двенадцать часов в неделю, и задавал Дмитрий Ефимович по сотне примеров и задач! И всё это надо было сделать на завтра. Мы с ребятами кооперировались по несколько человек, делили задание на всех поровну и потом обменивались решёнными задачами. Поначалу, учитывая, что мне пришлось серьёзно догонять свой класс по знаниям, у меня иногда от усталости опускались руки, а перед глазами даже во сне продолжали мелькать формулы и уравнения. Но стоило мне только вспомнить токарный станок, как откуда-то брались силы, и я решительно приступал к трудным задачам.

Чуть позже я узнал, что родители, дети которых хотели бы в дальнейшем поступать в институт на технические специальности, старались всеми силами пристроить своих чад именно в класс к Дмитрию Ефимовичу. Тройка, заработанная в его классе, не шла ни в какое сравнение с пятёркой, полученной в обычной школе. То, что именно в этом классе нашлось место для меня, в дальнейшем я рассматривал как необыкновенное чудо. Дело в том, что нашего математика знали и уважали все ректоры ВУЗов, и для них его рекомендация была обязательной к исполнению. А Дмитрий Ефимович имел обыкновение в выпускном классе выносить так называемый «вердикт» своим ученикам, которых он знал, как облупленных.

— Ты поступишь, ты поступишь, ты поступишь, — проходя перед строем выпускающихся в этом году учеников, перечислял Дмитрий Ефимович. — Ты поступишь, нет, ты не сможешь поступить, ты поступишь…

Этого его «вердикта» ждали все с замиранием души. Потому что если Шелест сказал «поступишь», то это железно. Однажды даже был такой случай. В ноябре в школу зашёл один из ребят-выпускников. Он встретился с учителями, среди них был и Дмитрий Ефимович. Выяснилось, что парень не поступил в институт, так как не добрал балл на экзамене по математике.

— Этого не может быть! Ты должен был поступить! Ты — мой ученик! — Шелест побагровел от негодования. — Я тебя знаю, у тебя прекрасные знания по математике. Почему не пришёл ко мне сразу?

Парень замялся, объясняя, что ему было неудобно беспокоить Дмитрия Ефимовича, и вообще, он смирился с этим. Нет, так нет. В следующем году он попробует снова.

— Я этого так не оставлю! — заявил математик.

И не оставил. В скором времени молодой человек получил письмо из института, в котором сообщалось, что во время проверки экзаменационных работ была допущена досадная ошибка, он зачислен на первый курс и может приступать к занятиям.

Счастливые школьные годы пролетели быстро, и наступила пора выпускных экзаменов. Как-то утром весь класс собрался перед аудиторией для сдачи письменного экзамена по математике. На экзамен я шёл легко, так как с математикой был на «ты» и с улыбкой вспоминал то время, когда меня называли «полным бездарем». Мы оживлённо переговаривались, ожидая Дмитрия Ефимовича — он должен был принимать у нас экзамен. Время шло — Дмитрия Ефимовича всё не было. Прошёл час ожидания, второй, пошёл третий. Директриса заметно нервничала — неужели математик забыл про экзамен? День был по-летнему тёплый, мы всей гурьбой переместились в школьный двор и расположились на травке, греясь на солнышке.

— Идёт! — вдруг крикнул кто-то, и мы увидели Дмитрия Ефимовича, шагающего по аллейке.

Он шёл не спеша, беззаботно насвистывая какую-то мелодию.

— Дмитрий Ефимович! — подскочила к нему директриса, пытаясь сдержать рвущееся в голосе раздражение. — Вы не забыли случайно, что принимаете сегодня экзамен?

— Не забыл, конечно, — ответил математик. — Вот, пожалуйста, ведомость. — Он протянул ошарашенной директрисе заполненную экзаменационную ведомость.

— Но как это…? Что это? — растерянно пробормотала она. — А как же экзамен?

— Ну зачем мне принимать экзамен у СВОИХ учеников, которых я прекрасно знаю несколько лет? Здесь выставлены оценки по их способностям.

Директриса пыталась ему что-то безуспешно и ненастойчиво возражать, но он уже собрал нас возле себя и начал оглашать свой «вердикт» по поводу поступления. Какой сладкой музыкой для меня прозвучали его слова «поступишь»! Да, я не был отличником и получил от него итоговую тройку. Но с этой тройкой я легко и без напряжения расщёлкал все примеры и задачи, получив пятёрку на вступительном экзамене по математике в Киевский политехнический институт — один из лучших технических ВУЗов СССР того времени.

Дмитрий Ефимович, безусловно, был необыкновенным человеком — Гением своей профессии! За годы обучения у Шелеста я заново оценил себя, свои способности, и это сыграло очень важную роль в моей дальнейшей жизни. Мне стало ясно, что нет нерешаемых задач и проблем — нужно просто подобрать правильный алгоритм для их решения. А я не бездарь, а человек с мозгами, способный на многое!

До сих пор с особой теплотой вспоминаю Дмитрия Ефимовича — очень сдержанного уравновешенного человека, классического учителя с картинки — слегка вьющиеся седые волосы, зачёсанные назад, строгий костюм. Это был человек высокой культуры, одинаково вежливо разговаривающий с учеником «бездарем» Сергеем и директором школы. Высокое общественное положение брата наложило свой отпечаток на его особу, но это больше проявлялось в уважительном отношении к нему окружающих. Сам же он вёл себя со всеми ровно, без чванства и высокомерия.

Я часто спрашивал себя потом, во взрослой жизни, почему, имея такого брата, Дмитрий Ефимович довольствовался должностью простого учителя в обычной, даже не престижной школе на окраине города? Ведь он легко мог занимать пост, если не Министра образования, то хотя бы его заместителя, или быть каким-нибудь высоким должностным лицом в этой сфере. А ответ на этот вопрос простой — Дмитрий Ефимович жил математикой, жил школой и своими учениками. Он по-настоящему искренне любил нас и отдавал нам всего себя! Он посвятил свою жизнь любимому делу, отбросив ненужные ему амбиции.

Сейчас я понимаю, что какая-то невидимая рука в определённый период времени подводила ко мне человека, который оказывался Учителем с большой буквы. Дмитрий Ефимович был таким человеком, но ещё раньше в моей жизни появился тренер по дзюдо Леонид Степанович Литвин.

Литвин и «юный дзержинец»

Я родился очень слабеньким. Впрочем, что можно было ожидать от ребёнка, появившегося почти сразу после войны у матери, проведшей страшные годы в оккупации? Причём не просто в качестве обычной горожанки, а партизанской связной. Опасное время и ситуации на грани жизни и смерти сказались на здоровье её ребёнка. В роддоме врачи потихоньку готовили маму к тому, что её сын — не жилец. Но решительные действия деда не позволили отправиться мне на тот свет раньше времени. Он заявился в роддом и, не обращая внимания на возражения персонала, забрал маму со мной и отправил под Киев, в село Фасивочка, к родне. Там меня отогрели на печке, отпоили травяными отварами, и я окреп.

Отец, к сожалению, оставил нас с мамой, когда мне исполнился всего лишь год, со словами: «Сдохнете с голоду без меня!» — и уехал покорять целину. Но мы выжили. Конечно, матери было очень тяжело и физически, и морально. Своего хилого ребёнка она вынуждена была отправить в недельный детский сад, а сама устроилась на завод. Я до сих пор помню это детское нетерпеливое ожидание субботы — когда наконец-то в группу вихрем ворвётся мама, обнимет и расцелует меня всего, быстро оденет, и мы, самые счастливые на земле, проведём время вместе до воскресного вечера. Мама ещё в то время вкусила все прелести работы в кругу заводского пролетариата. Именно поэтому спустя много лет она умоляла меня продолжать учёбу в школе и поступать в институт.

Наша жизнь кардинально изменилась с появлением отчима Виктора. Он забрал маму с завода, а для меня навсегда закончились томительные ожидания в недельном садике. В тот момент Виктор работал водителем у ректора Киевского политехнического института, и ему нетрудно было пристроить маму на спортивную кафедру — она стала заведовать выдачей спортивного инвентаря. И это определило всю мою дальнейшую судьбу.

В то время Киевский политех представлял собой огромный мощный организм, выпускающий советских инженеров различных технических специальностей и направлений. Институт считался одним из лучших в СССР, и развитию спорта в нём уделялось особое внимание. Спортивная кафедра насчитывала около двухсот тренеров и преподавателей всевозможных спортивных направлений. Волейбол, футбол, спортивная гимнастика, лёгкая и тяжёлая атлетики, вольная борьба, дзюдо — я не знаю такой вид спорта, какого бы не было в КПИ того времени. Советский инженер должен был уметь не только что-то проектировать и конструировать, он должен был быть физически здоров и вынослив. Студенты КПИ постоянно участвовали во Всесоюзных соревнованиях спортивного общества «Буревестник», а также соревновались с другими спортивными организациями.

Мама всегда выглядела моложе своих лет. Она была красивой женщиной и очень коммуникабельной, а про мужскую часть тренерского состава можно сказать так — молодые жизнерадостные атлеты. Конечно, они сразу начали оказывать матери знаки внимания. Но она сумела выстроить с ними отношения так, что они стали очень тёплыми и дружескими. К тому же, её муж Виктор пользовался уважением и авторитетом в их кругу, как водитель ректора и как человек, бесстрашно партизанивший во время войны.

Я частенько заходил к маме на кафедру. У меня, маленького пацанёнка с Шулявки, просто дух захватывало от изобилия различных мячей, велосипедов, боксёрских перчаток и других спортивных снарядов и приспособлений! И всегда я оказывался в центре внимания мужского тренерского коллектива, наперебой дающего маме советы, как из хилого мальчишки сделать настоящего мужика. Но мама относилась к их советам очень осторожно, опасаясь за хрупкое здоровье своего отпрыска.

Среди тех, кто постоянно уделял мне внимание, был тренер по дзюдо Литвин Леонид Степанович. Мне уже было лет восемь, когда он предложил маме взять меня к себе в группу заниматься дзюдо.

— Ни за что! — возражала мама поначалу. — Лёня, его же убьют на ковре! Он слабый, болезненный мальчик.

— Надя, всё будет хорошо, — уговаривал её Литвин. — Я беру его под свой неусыпный контроль. Буду следить за ним, как нянька. Пусть походит ко мне, позанимается.

И мама сдалась. У Леонида Степановича я начал свою спортивную «карьеру». Сначала он разрешил мне приходить в зал и смотреть, как тренируются другие. Жадным нетерпеливым взглядом я наблюдал, как умело ребята укладывают друг дружку на лопатки. А какие хитрые выпады они делают! Мне всё страшно нравилось и хотелось научиться делать так же, как они. Я даже поскуливал от нетерпения — так мечтал тоже выйти на ковёр. Честно говоря, очень хотелось слегка «начистить лицо» своему старшему двоюродному брату. Он был всего на год старше, но гораздо сильнее физически, и я часто получал от него тумаки, на которые не мог ответить. Но Леонид Степанович помнил об обещании, которое дал маме. Целый год я только ходил, как волчонок, вокруг ковра. Целый год Литвин постепенно приучал меня к физическим нагрузкам — то мячик давал покидать, то заставлял поприседать, то пробежаться. И мне приходилось терпеть, «вырабатывать сок», мечтать, хотя мне так было стыдно перед ребятами — они борются, а я приседаниями занимаюсь. Но через год постоянных физических нагрузок наступил и для меня праздник — Литвин позволил тренироваться на ковре. И хотя ещё около года нагрузка была щадящая, я с гордостью надевал своё белое кимоно и чувствовал себя полноценным членом команды.

Я влюбился в дзюдо с первых занятий, а Леонид Степанович сразу же стал моим кумиром. Он всегда ассоциировался у меня с танком Т-34 — невысокого роста, но крепкий, как атлант. Ребята его любили и уважали. Он был душой всей спортивной кафедры — весельчак и балагур, а его шутки и подначки не один раз заставляли нас буквально кататься от смеха.

Моё тщедушное телосложение всё не давало мне покоя, и я с завистью посматривал на ребят, у которых тугими буграми перекатывались мышцы на руках и плечах. Тогда в голову пришла замечательная мысль накачать банки! Штанга и гантели стали моими лучшими друзьями, и я начал создавать рельеф, выкраивая время между тренировками. За этим занятием меня раз застукал Леонид Степанович.

— Серёга, что делаешь?

— Хочу банки накачать, — ответил я, старательно выжимая штангу.

— А хочешь, научу, как их быстро накачать? — с самым невинным видом спросил тренер. — Не хуже моих будут.

— Конечно, хочу! — воскликнул я, с завистью глядя на мускулистого Литвина.

— Эй, все! — громко крикнул на весь зал Леонид Степанович. — Идите сюда!

Ребята остановили тренировку и обступили нас.

— Сейчас я покажу вам способ, как быстро накачать мышцы! — провозгласил тренер. — Серёга, бери штангу и клади на ковёр.

Распираемый гордостью, что мне доверили продемонстрировать упражнения для накачки мышц, я быстренько схватил штангу потяжелее и потащил её на ковёр.

— Положил? Молодец! А теперь ложись рядом со штангой!

Я улёгся рядом и с нетерпением приготовился действовать дальше.

— Хорошо улёгся? Руки-ноги вытяни, — поправлял меня Литвин. — Готов? Молодец! А теперь лежи и жди, кто кого перележит — ты штангу или она тебя.

Под грянувший дружный хохот я, красный от стыда, попытался вскочить, но тренер придержал меня:

— Лежи-лежи. А теперь слушайте все. Не вздумайте качать банки! Увижу кого, качающимся — выгоню! Дзюдо — это спорт для умных! Бороться надо головой, а не мышцами!

И в этом был весь Литвин. Перед соревнованиями он подбадривал нас, снимая нервное напряжение:

— Не бздите в воду, не делайте мне боржом!

После соревнований всегда был разбор наших действий и ошибок. Леонид Степанович и тут превращал всё в шутку:

— Ты дрался как лев! — говорил он одному из нас. — И даже ещё левее!

— А ведь ты прав, как моё правое яйцо! — подбадривал он другого.

— Сегодня вы были крутыми! Круче вас только варёные яйца! — хвалил он после удачного выступления на соревнованиях.

С первых же дней тренировок Леонид Степанович внушал нам, что применять дзюдо можно только в целях обороны.

— Всё, чему вы здесь научитесь, можете использовать только во благо — для защиты слабых и своей жизни. Никогда не применяйте дзюдо для нападения! — поучал он.

И через год активных тренировок мой старший двоюродный брат испытал на себе пару моих приёмов для защиты от его тумаков, с тех пор перестав считать меня хиляком и относясь с уважением.

В седьмом классе к нам в школу пришли представители МВД и начали агитировать мальчишек вступать в отряды «Юных дзержинцев» для патрулирования вечерних улиц и содействия наведению порядка в случае обнаружения хулиганских действий. К тому времени я уже был опытным дзюдоистом и мог легко за себя постоять. Я обсудил этот вопрос с Леонидом Степановичем, и он посоветовал мне вступить в отряд.

— Понимаешь, Серёжа, это прекрасная возможность отточить свои навыки, — сказал мне тренер. — Когда ты борешься на ковре, то не чувствуешь реальной опасности в своём сопернике. А когда вечером на тебя идёт хулиган, да с длинным острым ножом — тут ты реально за свою жизнь бороться будешь. К тому же на ковре вы боретесь понарошку, стараясь не травмировать друг друга, а в вечерних вылазках ты сможешь бить по-настоящему, не стесняясь.

И я вступил в отряд. Жили мы в то время на Шулявке — районе Киева, где не было вечера, чтоб кого-то не избили или не подрезали. Ещё с раннего детства я испытывал особую ненависть к уголовникам, а почти все мои знакомые ребята-ровесники назывались шулявской босотой. Без ножей из дома не выходили. Моё вступление в отряд «Юных дзержинцев» провело отныне между нами условную черту, я для них стал молодым мусором. Они знали о моих занятиях дзюдо, но тогда это их не сильно впечатляло.

— Слышь, Серёга, — задираясь, сказал как-то один из знакомых ребят с Шулявки, — вот что ты мне сделаешь, если встречу я тебя вечером в тёмном переулке? А в каждой руке у меня по ножичку.

— Могу показать, — ответил я. — Доставай свои ножички.

Он вытащил из карманов ножи и пошёл с ними на меня, делая ложные выпады. Вокруг собралась толпа его приятелей — всем было интересно, как их предводитель будет воспитывать помощника мусоров. Вид у него, конечно же, был угрожающий, но не прошло и нескольких секунд, как оба его ножа были выбиты из рук, а сам он лежал на земле и хрипел горлом, придавленным моим коленом.

— Тихо-тихо, Серёга, — сипел он. — Ну ты чего? Я же так, пошутил…

— А я нет. Лучше тебе не встречаться со мной в тёмном переулке. А тем более со своими ножами. Как услышишь мои шаги, бегом домой, под одеялко и спать! — Я отпустил его, а потом посмотрел на притихших дружков. — Всё поняли? Вас это тоже касается.

И после этой демонстрации шулявская босота меня зауважала. К счастью, в скором времени из тесной комнатёнки, в которой мы жили на Шулявке, мать с отчимом переехали в пригород Киева Новобеличи, в частный дом. И это избавило меня от дальнейших близких контактов со своими ровесниками с Шулявки, которые один за другим начали совершать ходки на зону. А я, благодаря Леониду Степановичу и дзюдо, избежал плачевной участи шулявской босоты.

Наставник

Но вернёмся к тому моменту, когда на втором курсе я совершенно неожиданно для себя стал наставником Володи Прохоренко. На следующий день после встречи с его отцом я рассказал приятелю о состоявшемся разговоре.

— Получил, — говорю, — от твоего папы комсомольское задание — взять над тобой шефство.

Но так как у нас уже сложились довольно дружеские и доверительные отношения, то Володя воспринял эту новость очень положительно.

— Давай, Серёга, воспитывай и направляй меня на путь истинный, — обрадовался он. — Ты же видишь, я человек безответственный — мне нужно твёрдое плечо друга и наставника.

При этом была одна сложность — мы с ним учились хоть и на одной специальности «Техника магнитной записи» (ТМЗ), но в разных группах. Честно говоря, я был не рад, что поступил на ТМЗ. Направление оказалось очень тяжёлым со сложными техническими дисциплинами, с трудом дававшимися бывшему троечнику. Мало того, что студент из меня был так себе, перебивавшийся оценками «удовлетворительно», так ещё из-за постоянных спортивных мероприятий приходилось часто пропускать лекции. Выход подсказал тренер Леонид Степанович. Я к нему относился, как к родному отцу, и всегда советовался по разным вопросам. Узнав, что я стал наставником Прохоренко, он предложил:

— Попросите Володиного отца, чтобы он похлопотал, и вас перевели на другую специальность — «Звукотехника». На ЗТ дисциплины намного легче, и окажетесь в одной группе.

Мы с радостью ухватились за эту подсказку и вскоре перешли на ЗТ. Действительно, с дисциплинами там было проще, но всё равно мне приходилось сильно потеть, чтобы заставить Володю сдать сессию. Он был интересный парень. С одной стороны — выпивоха, дебошир и любитель компаний, а с другой — очень совестливый человек. Его невозможно было заставить пойти на экзамен, если он не выучил предмет. Для меня, человека, который никогда не учил, а все экзамены сдавал, исключительно пользуясь шпаргалками, это было дико.

— Вовка! Ты чего не идёшь на экзамен? — спрашивал я его.

— Я не выучил.

— Ты что, дурной? — Я выпучивал глаза от удивления. — Все знают, что ты — Прохоренко. Тебе стоит только билет вытащить, и уже трояк обеспечен. А если при этом спросишь: «Сколько-сколько?» — тебе и четвёрку поставят.

— Я так не могу, Серёжа, — отвечал он мне вполне серьёзно. — Я должен выучить.

Интересно было и то, что его отец тоже никогда не влиял на успеваемость сына. Именно поэтому Володя задержался на целый год на втором курсе, хотя достаточно было одного звонка его отца ректору, чтобы все оценки за сессию были у Володи в зачётке. В их семье было правило — сын должен осваивать учёбу сам.

Я же старался, как мог, заставить его учиться и отвадить от разгульных компаний. Пришлось даже побеседовать по-мужски с парой его дружков — особо рьяных, после чего они держались от него подальше. Периодически я ездил к его отцу на работу и докладывал о наших успехах.

— Так, говоришь, всё хорошо? — спрашивал меня Александр Григорьевич.

— Да, всё хорошо, — бодренько рапортовал я.

— Хорошо… — говорил Володин отец и доставал из ящика стола исписанный листик. — Итак, на прошлой неделе, на кафедре электрических машин, в главном корпусе, на втором этаже, в лаборатории номер такой-то, Прохоренко Владимир и … — тут он перечислял поимённо других участников «торжества», — распили два литра разбавленного спирта. И что же тут хорошего, Серёжа? — Александр Григорьевич добродушно качал головой.

Я пунцовый, как варёный рак, в бешенстве выскакивал из его кабинета. «Ну, — думал, — падла ты эдакая, Вовка, доберусь до твоей глотки! Всю душу из тебя вытрясу! Воспользовался тем, что у меня сейчас активная подготовка к соревнованиям!»

— Серёга, больше не буду! — клялся-божился Володя, когда я его припечатывал неубиенными фактами аморального поведения, и какое-то время он держался. А потом я снова выслушивал о его «приключениях».

Володина семья в то время жила в квартире недалеко от Бессарабской площади в центре города, в большом старом доме для партийной знати. Первый этаж этого дома занимало кафе «Троянда Закарпатья» с большим дегустационным залом. В кафе очень любила оттягиваться золотая молодёжь из близ расположенных домов.

В один из вечеров, когда мать и отец Прохоренко должны были поздно вернуться домой, Володя хорошо набрался в «Троянде Закарпатья» в компании таких же детишек ответственных партийных работников. Кафе собиралось закрываться, и развесёлая компания в полном составе отправилась к памятнику Ленину, где и продолжила своё веселье. Володя играл на гитаре, и из-под памятника вождю мирового пролетариата на весь Крещатик неслись разудалые песни и матерщина.

За всем происходящим издалека с любопытством, но очень внимательно, наблюдали два милиционера, ну или люди из совсем другой конторы, переодетые в милицейскую форму. Место, конечно же, было не очень подходящее для пьяных песен, но веселящихся деток они знали всех поименно и поэтому ограничивались только наблюдением.

Не знаю по какому поводу, но у Володи начался конфликт с одним из участников этой пьяной вакханалии.

— Я тебе сейчас гитарой по башке дам! — пригрозил тому Прохоренко.

— Что?! Ты?! Мне?! — начал зарываться тот. — Да у тебя кишка тонка!

— Если не заткнёшься — то дам! — продолжал угрожать Володя.

— Да я тебе… — начал было фразу его визави, но не успел закончить.

Прямо на его голову, как Прохоренко и обещал, обрушилась гитара. То ли фанера была слабая, то ли удар был сильный — но голова спорившего проломила деку гитары и вышла с другой стороны. Получился такой себе оригинальный деревянный «испанский воротничок». Пострадавший заорал благим матом от боли и неожиданности, у кого-то начался безудержный пьяный смех, а у кого-то истерика. И только Ленин молчаливо смотрел в светлую даль, видимую только ему одному. В общем, пришлось двум наблюдателям в милицейской форме срочно вмешаться в ситуацию. Пострадавшего освободили из гитары, всем настойчиво рекомендовали срочно отправляться по домам. А сопротивлявшегося Володю со словами: «Володя, пора домой!», взяли под руки и потащили в квартиру вместе с разломанной гитарой, где и вручили сонному отцу с подробным отчётом о приключениях его отпрыска.

Всё это мне и рассказал Александр Григорьевич во время очередного нашего свидания.

— Да ты не переживай, Сергей, — успокаивал он меня. — Ты же не можешь за ним и по ночам наблюдать.

Я кивал, соглашаясь, но всё равно чувствовал себя неловко. Конечно, у читающих эти строки, может сложиться ложное впечатление, что я был образцом ответственности и порядочности. Такой себе идеальный спортсмен, комсомолец, наконец, просто красавец. Вынужден вас огорчить — иногда мне приходилось краснеть и за свои художества. Взять хотя бы неожиданно проявившуюся склонность к коммерции.

Володя ходил в шикарной ондатровой шапке. А недалеко от нашего дома в Новобеличах находилась толкучка. Как-то, прохаживаясь по рядам толкучки, я заметил, что такие же точно шапки, как у Володьки, продают по двести сорок рублей. «Ого! — подумал я. — Ну и дорогущая же шапка у Вовки!» Меня одолевало любопытство, и при встрече я спросил:

— Вовка, а сколько твоя шапка стоит?

— Девятнадцать рублей.

Я аж подскочил от удивления:

— Да ты что?! А на толкучке двести сорок!

— Но это же отец выписывает в «Коммунаре» по девятнадцать рублей. У меня недавно такую же точно украли, так он новую выписал.

И тут в моей голове созрела гениальнейшая идея.

— Вовка! А хочешь на пустом месте двести двадцать рублей заработать?

У него глаза разгорелись:

— Конечно, хочу!

— Тогда попроси отца, пусть он нам с тобой по шапке выпишет. Мы их загоним на толкучке, а ему скажем, что у нас их украли.

Сказано — сделано. Купили мы с ним по ондатровой шапке за девятнадцать рублей. Я отнёс их на толкучку и продал каждую по двести сорок. А Володиному отцу сказали, что шапки украли в гардеробе, и он выписал ещё по одной. Мы с Володей ходили очень довольные, при деньгах. Но за два месяца денежки быстро разлетелись, а мы-то к ним привыкли. Что делать? Взял я и эти шапки и снова загнал на толкучке. А Александру Григорьевичу опять сказали, что у нас их украли.

На очередной нашей встрече с Володиным отцом он внимательно посмотрел на меня и спросил:

— Серёжа, а можно сделать так, чтоб у вас не очень часто воровали шапки?

— Я всё понял, Александр Григорьевич, — ответил я, краснея от стыда. — Больше шапки воровать не будут.

— Вот и хорошо, — ответил он, — а то на меня уже косо посматривали, когда я их третий раз за зиму выписывал. Думали, наверное, что приторговываю ими, при моём-то статусе…

После этого разговора я понял, что нахожусь под пристальным наблюдением «старших товарищей» и больше шапками не спекулировал.

Эх, Париж, Париж…

В конце третьего курса мы активно готовились к сдаче сессии. Несколько ребят, в том числе и Володя, постоянно зависали у меня дома — писали шпоры, распределяли билеты, договаривались, кто за кем заходит. Я тщетно пытался заставить Володю тоже заняться подготовкой к экзаменам — он только и делал, что дремал от скуки или слонялся по дому без дела.

— Серёга, не уговаривай! — отмахивался он от назойливых попыток усадить его за учебники. — Вот отец пообещал мне вознаграждение за вовремя сданную сессию, а я всё равно не поддаюсь.

— Какое? — поинтересовался я.

— Сказал, что купит путёвку на олимпиаду в Мехико, — с пренебрежением ответил Володя. — А я подумал — ну на кой ляд мне это Мехико?! Не хочу!

Я подскочил от негодования:

— Да ты что?! Это же олимпиада!!! Там спортсмены! И дзюдо! — Я мечтательно прикрыл глаза. — Эх, если бы мне такое предложили — я бы землю грыз, но сдал вовремя эту чёртову сессию!

— Так давай я отцу скажу, пусть он тебя в Мехико отправит, — подначил Володя.

— Да-а, — мечтательно протянул я. — Сначала Париж, теперь — Мехико…

— А ты что? Был в Париже? — удивился Прохоренко.

— Ещё бы! — воскликнул я. — Был. В качестве фанеры, пролетевшей над ним…

Случилось это ещё в одиннадцатом классе. В то время я уже самоуверенно считал себя опытным дзюдоистом. Однажды у меня состоялся серьёзный разговор с тренером Леонидом Степановичем.

— Серёжа, — начал он, — наступило время, когда я честно могу сказать, что научил тебя всему, что знал. Большего я, к сожалению, дать не могу. Но ты очень способный парень с огромным нереализованным потенциалом. Тебе нужно расти дальше, а поэтому ты должен сменить тренера.

— Нет, Леонид Степанович! Ни за что! Я вас не променяю ни на кого! — воскликнул я, но тренер остановил меня.

— Серёжа, мне, конечно же, приятно это от тебя слышать, но с моей стороны было бы преступлением не открыть тебе дорогу вперёд. — Он помолчал немного, а потом добавил: — Я хочу, чтобы ты продолжил тренировки у Школьникова.

— Ого! — только и смог сказать я.

Школьников Роман Александрович в то время был главным тренером спортивного общества «Буревестник». Я знал, что попасть в его команду может далеко не всякий спортсмен, поэтому предложение Литвина было более, чем лестным. У Школьникова и Литвина были хорошие отношения между собой, и раз Леонид Степанович завёл этот разговор, значит, между ними дело уже слажено.

И я стал тренироваться у Школьникова. Что могу сказать? На первой же тренировке мною долго выбивали ковёр в зале. Если в группе у Литвина я был лучший из лучших, то у Школьникова меня быстро поставили на место, и я сразу почувствовал совершенно другой уровень подготовки ребят — на порядок выше моего. Впервые в жизни я узнал о термине «день авиации» и сполна насладился им, падая на спину раз за разом. Ну что ж, меня через спину кидать — только раззадоривать. Я активно включился в тренировочный процесс и в скором времени начал демонстрировать успехи.

Про своего первого тренера я не забывал, регулярно приходил к нему на тренировки в КПИ, заодно показывая новые навыки и приёмы, которым обучился у Романа Александровича. Я был благодарен Литвину — он передал меня в надёжные руки. Школьников оказался прекрасным человеком с непререкаемым авторитетом среди дзюдоистов, основанном на любви к своим ученикам. Он стал для меня не менее важным Учителем в жизни, чем был до этого Литвин.

Но вернёмся к Парижу. В тот год юношеская сборная Парижа по дзюдо пригласила на соревнования в столицу Франции юношескую сборную Киева. И вот тут-то началось! Все наверху засуетились, забегали, и было решено провести соревнования между спортивными обществами Киева в разных весовых категориях. Сборная должна была быть сформирована из победителей. Как сейчас помню — у нас было восемь весовых категорий, а значит, восемь счастливых молодых мальчишек должны были отправиться в столицу Франции!

Надо ли рассказывать, с каким энтузиазмом мы тренировались и готовились к состязаниям?! Перед глазами стоял Париж, и мы самоотверженно до изнеможения припечатывали друг друга к ковру.

Наступило время соревнований. Я выкладывался по полной, из одного тура в другой выходил победителем и дошёл до финала вместе с парнем из общества «Динамо». В финальной схватке я дрался как лев и не оставил своему сопернику динамовцу ни единого шанса. Я выиграл схватку с явным преимуществом. Я ликовал! Ликовало общество «Буревестник»! Мною гордились мои тренера — они воспитали достойного ученика. И главное! То, ради чего я пробивал себе дорогу к победе! Париж! Он уже манил меня огнями Эйфелевой башни и магазинами спортивных товаров…

Все меня поздравляли. Дома был праздник. Как же! Сын стал чемпионом Киева и поедет заграницу. Отчим достал где-то новый красивый чемодан, мама просматривала мои вещи, чтобы не стыдно было за сына перед парижанами.

С нетерпением я ждал того дня, когда будут вывешены официальные списки отправляющихся в заграничную поездку. И вот, этот долгожданный день настал! Списки были вывешены, я принялся изучать их… и в полном недоумении увидел вместо своей фамилии, фамилию того парня из «Динамо», которого легко разделал в финальной схватке.

Возмущённый, я бросился к своему тренеру.

— Роман Александрович! Роман Александрович! — вопил я, вбегая к нему. — Там какая-то ошибка! Они всё перепутали! Они отправляют в Париж проигравшего!

— Успокойся, Серёжа, — ровным голосом ответил тренер. — Никакой ошибки там нет.

— Но ведь я победил! Это я должен ехать! — Невольные слёзы застилали мне глаза.

— Победил, конечно же, ты. И это — бесспорно, — ответил тренер. — Но в Париж поедет другой.

— Но как же так? Это несправедливо!

— Понимаешь, Серёжа, дело вовсе не в тебе, а в тренере, который должен ехать со спортсменом. У тебя тренер — просто старый еврей Школьников, а тренер проигравшего тебе динамовца — Председатель Федерации дзюдо Украины. Поэтому поедет он, а не я. Понял?

— Понял, — с грустью ответил я.

— Но если тебе очень хочется ездить заграницу, то надо перейти в «Динамо»…

— Что? — вскинулся я. — Ни за что! Я от вас никуда не уйду. Они там и бороться-то не умеют.

— Ладно, хватит болтовни. Иди, тренируйся, — сказал Роман Александрович, но я успел заметить в его глазах особую теплоту, с которой он взглянул на меня.

А через год после этой победы мне предстояло снова стать чемпионом. И всё из-за проклятой химии…

Чемпион по химии

Самый первый семестр учёбы в КПИ дался мне нелегко. В школе я учился кое-как, перебивался на троечках. А тут пошли такие дисциплины, от которых у меня волосы на голове дыбом вставали — начерталка, высшая математика, химия… Понимая, что моих знаний не хватает, и чтобы не ударить перед остальными лицом в грязь, я ходил на все лекции, по ночам не спал, пытался хоть как-то вникнуть в сложные науки. В общем, с горем пополам, с двумя пересдачами, но первую сессию сдал.

На втором семестре жизнь начала налаживаться. По ходатайству Леонида Степановича, декан нашего факультета стал одним из членов Федерации дзюдо. И к спортсменам дзюдоистам у него появилось особое отношение. Надо ли говорить, что у меня с деканом сложились прекрасные отношения, так как я был капитаном сборной по дзюдо всего КПИ. Спортивные успехи вышли на первый план, декан лично хлопотал перед преподавателями в случае моих пропусков лекций в связи с соревнованиями или тренировками. И все преподаватели шли навстречу пожеланиям декана и с пониманием относились к моим «маленьким недоработкам». Во всяком случае, тройками я был обеспечен без особого напряжения. А мне большего и не требовалось, так как стипендию я получал особенную –спортивную.

Первые два семестра у нас в программе обучения была химия. Ну вы помните, хрущёвская «химизация» всей страны и прочая дребедень. Спортсменом можешь ты не быть, но химиком ты быть обязан! Первый семестр я честно ходил на все лекции и сдавал лабораторные, а в итоге преподавательница химии, маленькая неприятная женщина, поставила мне тройку на экзамене. Поэтому на втором семестре я вместо посещений лекций по химии стал ходить в зал на тренировки.

Однажды при встрече в коридоре химичка остановила меня и спросила:

— Рак, а почему это вас не видно на моих лекциях?

И я, самоуверенный молодой мальчишка, ответил ей следующее:

— А чего мне на них ходить? В прошлом семестре я посещал все ваши лекции. К экзамену готовился так тщательно, как монах на исповедь не готовится. И что в итоге? Вы мне поставили трояк. Так трояк я получу и без ваших лекций!

Она побагровела, зло сверкнула на меня змеиными глазками из-под очков и прошипела:

— Вы никогда, слышите, никогда не сдадите химию! — Повернулась и пошла прочь по коридору.

А я как-то не придал особого значения её словам.

Подошло время сессии. К экзамену по химии я готовился особо тщательно. Шпоры писал несколько дней — я в них был большой специалист. Как знаменитый фокусник Кио, научился доставать их из самых неожиданных мест.

— Рак, за первую парту! — сразу же заявила химичка, как только я вытянул билет.

За первую, так за первую. Я расположился за первой партой и начал готовить ответы на задания. Как сейчас помню первый вопрос: «Алюминий». Это было проще простого, необходимая шпаргалка была под рукой. Два других вопроса я не помню, но ответы на них тщательно изложил на листочках бумаги. Всё это время, даже принимая экзамен у других, химичка не спускала с меня глаз. Она трижды устраивала мне неожиданные проверки на предмет списывания. Но куда было ей тягаться с моими способностями фокусника-эквилибриста.

Наконец, подошла моя очередь отвечать. Я положил перед собой листики с ответами.

— Так, посмотрим, — сказала она, и даже не взглянув на мои ответы, вдруг выпалила: — Всё неправильно! Два!

— Секундочку! — побагровел я от возмущения. — Как это неправильно? Вы даже не посмотрели!

— А мне и смотреть не надо! — ответила она, ехидно глядя мне в глаза. — Вы ничего не знаете. Два!

— Верните мои листочки. Встретимся с вами в деканате и там разберёмся, правильно или неправильно я ответил.

— В деканате? Да?! — Она схватила мои листики и разорвала их на мелкие части, превратив в конфетти.

Тут у меня от возмущения помутилось в голове, и я совершил роковую ошибку. Я встал и спокойным тоном сказал ей:

— Вот этим поступком вы обидели не меня, а Глинку!

— Кого? — растерянно спросила она. — Какого Глинку?

— Автора учебника по химии, с которого всё списано! — торжествующе провозгласил я и вывалил перед её носом целую гору шпаргалок, достав их из рукавов и из-за пазухи.

Что с ней было! Я думал, что химичку хватит удар!

— Вон! — закричала она. — Вон! Чтоб духу вашего тут больше не было! Даже не смейте приходить ко мне на пересдачу!

И я, торжествующий, вышел из кабинета под изумлённые и восхищённые взгляды одногруппников.

— Да-а, Сергей, — удручённо покачал головой декан, когда я рассказал ему обо всём, — угораздило же тебя! Ты даже не представляешь себе, на кого нарвался! Это такая скандальная баба! Она нам все показатели ломает.

— Так может, вы мне организуете пересдачу у другого преподавателя? — с надеждой спросил я.

— Что ты! Она тебе уже «красную» карточку выписала — предупредила всех преподавателей, чтоб никто не смел у Рака экзамен принять! У неё к тебе личный счёт.

— Что же мне делать? — От торжества в голосе не осталось и следа.

— Я тебе вот что скажу. Выиграешь чемпионат Украины — сдашь химию! Не выиграешь — не сдашь! — подвёл неутешительный итог декан.

Чемпионат состоялся в начале лета в Коммунарске. Съехались на него дзюдоисты общества «Буревестник» со всей УССР. В моей весовой категории должны были сражаться человек шестьдесят. В раздевалке я с завистью посматривал в сторону тяжеловесов — их было всего четверо, и шансов стать чемпионом в их категории было гораздо больше, чем в моей. Но мне надо было победить во что бы то ни стало, чтобы сдать химию. Однако, недаром я был капитаном сборной КПИ — схватка за схваткой, и мне удалось добраться до финала. В финале моим соперником оказался парень из моей же команды, только, в отличие от меня, будущего инженера, он учился в Институте физкультуры, то есть был профессиональным спортсменом, к тому же на два года старше. Я понимал, что соперник сильнее меня, и вряд ли его одолею, но и он был уверен в том, что имеет дело с более слабым визави. А как говорил наш тренер Роман Александрович:

— Поражение начинается с недооценки противника.

Мой противник меня недооценил. В первые же секунды после приветствия, когда он не ожидал, я посадил его на задницу и получил за это пол очка. Всю остальную схватку мы безнадёжно толкались, и максимум, что ему удавалось — это посадить меня на мою пятую точку, но за пределами ковра. Итог оказался совершенно неожиданным для моего соперника и таким долгожданным для меня. Я победил с незначительным преимуществом и стал чемпионом Украины в своей весовой категории.

Все меня поздравляли. Но самым лучшим поздравлением прозвучали слова декана, который, как член Федерации дзюдо, присутствовал на соревнованиях:

— Поздравляю! Молодец! Химию сдашь!

В один из летних дней, когда соревнования были уже позади, он вызвал меня к себе:

— Чтобы завтра явился с зачёткой!

На следующий день в кабинете декана меня дожидался неизвестный преподаватель, который взял мою зачётку и молча, без лишних вопросов, вывел мне по химии тройку. Наш декан сдержал слово. В то время, когда преподавательница химии была в отпуске, он уговорил принять экзамен её гражданского мужа. И тот нарушил запрет, позволив мне выскочить из цепких объятий химички и благополучно перейти на следующий курс.

А меня-то за что?

На чемпионате в Коммунарске произошёл один инцидент, о котором хочу рассказать. Как я уже говорил, в моей весовой категории было около шестидесяти соревнующихся. После серии схваток начали вырисовываться фавориты, явные претенденты на призовые места. Среди них был один парень, который сразу же обратил на себя внимание использованием «грязных» приёмов.

Когда ему попадался сильный соперник, то якобы случайно, во время сближения он бил его лбом в нижнюю часть лица. И оглушённого болью противника сразу же кидал через спину. От удара лбом выбивались зубы, и ломались челюсти. Молодые ребята уходили с ковра окровавленными, как с настоящего поля боя. При этом судьи не могли придраться к этому парню, так как он всё делал в движении. Мы с ребятами с тревогой наблюдали, как он рвётся вперёд, выигрывая одну схватку за другой, оставляя позади искалеченных соперников. Безусловно, мы все имели запас подобных «грязных» приёмов, но никогда не использовали их на соревнованиях. Это было нечестно.

После очередного выигрыша я не выдержал и подошёл к тому парню, чтобы попытаться образумить:

— Послушай, ты зачем это делаешь? — начал я вполне миролюбиво. — За что ты калечишь людей? Это всего-навсего соревнования, а не битва за жизнь…

Даже не дослушав мои слова, он развернулся к тяжеловесу из своей команды и указал на меня:

— Петя, разберись!

И к полной моей неожиданности, здоровенный «шкаф» Петя выдал мне ногой поджопник! Да такой, что я воспарил как орёл, и, раскинув руки в полёте, приземлился прямо под ноги Жене-одесситу, тяжеловесу из нашей команды.

— Не понял, — удивился Женя, помогая мне встать. — Ты чего, Серёга, в планеристы заделался?

— Да, — ответил я, потирая ушибленное место, — с помощью вон того Пети.

— Поня-а-атно, — протянул Женя, подошёл к Пете и без лишних разговоров одним ударом кулака уложил того на землю. А потом склонился над ним и начал поучать: — Ты чё, мужик, совсем вести себя не умеешь? Разве можно обижать худеньких? Ты дзюдоист или босяк, а?

На эту сцену сбежались тренера, но инцидент не получил продолжения. Женя только в недоумении пожимал широкими плечами:

— Да всё хорошо. Сам не понимаю, чего он разлёгся! Я его так, по-дружески, толкнул, поприветствовал… А он взял и упал…

Волею судьбы получилось так, что в полуфинальной схватке я встретился на ковре с тем самым парнем с «грязными» приёмами. Я был настроен на победу, и так просто ему было меня не одолеть. В один из моментов схватки, он применил свой приём и ударил меня изо всей силы лбом. Но я был к этому готов, вовремя поднял голову, и его удар пришёлся мне не в челюсть, а в верхнюю левую часть груди…

Удар был такой силы, что, как мне показалось, на какое-то время у меня остановилось сердце. Боль была ошеломляющая, на мгновение потемнело в глазах и перехватило дыхание. Но именно этот удар всколыхнул во мне всю ярость и злость, на какие я был способен. В голове помутилось, откуда-то взялась неимоверная сила, и в считанные секунды я кинул его через себя на спину. При этом захватил его руку в локтевом суставе в болевой приём.

По правилам захвата в болевой приём дзюдоист должен ждать, когда соперник сдастся, или судья остановит схватку. Так я обычно и делал. Но сейчас мною двигала ярость, перед глазами на мгновение промелькнули окровавленные лица предшественников, и вспомнился свой полёт от поджопника. Я не стал ждать, пока он сдастся, а быстрым, сильным движением сломал ему руку. Парень дико заорал, и судья остановил схватку. Я был объявлен победителем, а к моему сопернику бежали медики, чтобы оказать помощь.

Ребята меня поздравляли, тренера пожимали руки, и никто из судей не сказал мне ни слова упрёка. Все негласно понимали, что это было наказанием моему сопернику за предыдущие схватки.

В конце дня в раздевалке он подошёл ко мне. Рука была в гипсе, в глазах стояли слёзы. Куда только делись его дерзость и самоуверенность! Он показал мне искалеченную руку и задал вопрос жалобным тоном:

— И за что ты так со мной?

Я с удивлением уставился на него. Он действительно дурак или прикидывается? Как в том старом анекдоте: «А меня-то за что?»

— Пойди, спроси это у тех, кому ты выбил зубы и сломал челюсти!

— Э-эх, я же просто боролся… победить хотел… — вздохнул он и побрёл прочь из раздевалки.

Удар по партии

Как-то раз в первом семестре третьего курса, выходя из деканата, я столкнулся нос к носу с институтским парторгом. Это был невысокий человечек среднего возраста с круглой лысеющей головой и начинающимся брюшком. У него были всегда розовые, лоснящиеся от бритья щёчки, и вечно озабоченное выражение лица.

Я вышел из деканата, держа в руках сессионные графики. В связи с частыми тренировками и поездками на соревнования, мне не всегда удавалось сдавать экзамены с группой. Поэтому специально разрабатывались графики экзаменов, чтобы люди, представляющие институт в спортивных дисциплинах, могли подстраивать сдачу сессий под соревнования или сборы. Возле двери меня ждал Володя Прохоренко. Мы уже собирались идти дальше по своим делам, но парторг неожиданно задержал меня.

— Рак, я вижу вы опять с графиками, — недовольным тоном заговорил парторг. — Снова будете сессию не вовремя сдавать? А ведь стране нужны грамотные инженеры, а не какие-то там спортсмены.

Между тем, у нас на факультете училась одна яркая девица с внешностью модели и не слишком разборчивого поведения. Все знали, что она состоит в нежных любовных отношениях с парторгом. И совсем не бескорыстно. Пользуясь служебным положением, он организовал своей любовнице Ленинскую стипендию. При этом девушка не считала даже нужным появляться на экзаменах, за оценками в её зачётку он ходил лично, и никто из преподавателей не хотел заедаться с представителем партийной власти. И сейчас этот человек пытался попрекнуть меня тем, что я уделяю слишком много времени спорту. Ему бы помолчать. Дерзкий ответ немедленно сорвался у меня с языка:

— Уж лучше быть спортсменом и при этом самому сдавать все экзамены, — начал я, полный возмущения, — чем быть любовницей парторга и Ленинской стипендиаткой и при этом даже не появляться на парах!

Парторг сразу понял, кого я имею в виду.

— Сопляк! — заорал он, побагровев от злости. — Да я тебя из института вышибу! Да я тебя сгною! Ты ещё не знаешь, что тебя ждёт! Да я…

Я не позволил ему дальше развивать фантазии на тему, что он со мной сделает, а просто врезал кулаком по его физиономии. Парторг грохнулся наземь, а я развернулся и пошёл от него прочь. Рядом со мной шёл и хохотал Прохоренко. А я постепенно начал осознавать, что сделал что-то не то, и последствия меня ожидали самые серьёзные. Мне почему-то стало не до смеха… За подобную выходку можно было схлопотать лет десять тесного знакомства с суровой Сибирской действительностью.

— Да не ссы, Серёга, — подбодрил меня Володя, — я с батей поговорю. Он всё уладит.

На следующий день с утра меня вызвал к себе декан. Он укоризненно покачал головой:

— Сергей, ты вообще соображаешь, что наделал? Ты же ударил, считай, саму партию!

— Виноват, — каялся я, — не удержался.

— Ладно, — вздохнул декан. — Александр Григорьевич Прохоренко уже похлопотал о тебе. Большого скандала не будет. Тем более, что у парторга самого рыльце в пушку. Мы проверили ту Ленинскую стипендиатку — ты оказался прав, это его любовница. Стипендию мы у неё, конечно, заберём. Но и тебя должны наказать. Так, для галочки, но официально. Сам понимаешь, никто не имеет права руки распускать в здании института. А тем более бить парторгов по лицу. Как же нам тебя наказать? — задумался декан.

И тут мне в голову пришла замечательная мысль:

— А вы исключите меня из общежития! — предложил я.

— Как тебя исключить? — удивился декан. — А где ты жить будешь?

— Так я местный! Я в общежитии и не жил никогда!

— Гениально! — воскликнул декан. — Так мы и сделаем.

На следующий день на институтской доске объявлений висел приказ, где сообщалось об исключении Сергея Рака из общежития в связи с хулиганским поведением. Парторг был доволен, и все счастливы. Кроме бывшей Ленинской стипендиатки.

Патлатая обезьяна

После окончания первого курса я решил подзаработать во время каникул. В то счастливое студенческое время, стипендия у меня, как у спортсмена, не зависела от оценок — сорок рубчиков в месяц, да ещё плюс талоны на питание по два сорок в день. Сто двенадцать рублей в месяц для студента — это было «очень и очень», как говорил один известный киногерой. Но всё равно хотелось подержать в руках настоящие большие деньги. А где можно было подзаработать по-быстрому в советское время? Правильно, в проводниках. В летний период добавлялось огромное количество поездов. Профессиональных проводников не хватало, и нас, студентов, брали на лето в проводники с распростёртыми объятиями. Туда же подался и я.

Начало моей работы было связано с небольшим смешным скандалом. Год был 1966, гремели «Битлз», и советская молодёжь косила под «битлов» одеждой и причёсками. Я не был исключением и носил вызывающую для того времени причёску, немного недостающие до плеч длинные волосы и чёлку, свисающую на глаза. Это было время, когда даже устраивались рейды на битломанов, чтобы заставить их постричься. По вечерним улицам города на мотоциклах разъезжали дежурные милиционеры с ножницами. Их задачей было вылавливать длинноволосых мальчишек и выстригать им клочья волос так, чтобы они были вынуждены отправляться в парикмахерскую. Я сам однажды чудом ушёл из-под такой облавы и остался нестриженым.

Так вот, устраиваясь на работу, я должен был подписать обходной лист у начальника резерва проводников. Его подпись была последней. Я зашёл к нему в кабинет. Он был занят изучением каких-то бумаг на столе и, не глядя, поставил на моём листе свою размашистую закорюку. А потом оторвал взгляд от бумаг и уставился на меня. На лице его выразилось недовольство и возмущение, и он принялся меня отчитывать:

— Ты на кого похож? Это что за вид? Ты не комсомолец, а патлатая обезьяна!

Сам не знаю, что на меня нашло, но я тут же дерзко парировал ему:

— Чем вам мой вид не нравится? У вас, между прочим, за спиной висит не одна, а целых две патлатые обезьяны, да к тому же ещё и бородатые!

Он с недоумением обернулся и застыл с полуоткрытым ртом — с портретов, висящих на стене за его спиной, на него с немым укором взирали патлатый Маркс и не менее патлатый Энгельс.

— Во-о-он! — заорал на меня пришедший в себя начальник резерва, и я пулей выскочил из его кабинета.

Проводник-беспредельщик

В свой первый рейс Киев-Москва я поехал с таким же новичком студентом, как сам. На перроне в Киеве к нам неоднократно подходили люди, умоляющие взять их до Москвы. Но мы были начинающими проводниками, к тому же комсомольцами. Разве можно брать пассажиров «зайцев»? К тому же я, будучи студентом, перешёл из комсомольских оперативных отрядов во внештатные сотрудники городского ОБХСС. Нет, только законные пассажиры с билетами, приобретёнными в кассах!

Поезд тронулся, и через пару часов пути нас навестили поездные ревизоры.

— Ну что, хлопцы, сколько «зайцев» везёте? — задали они вопрос.

— Ни одного! — гордо ответил я.

— Как ни одного? — вытянулись у них лица от недоумения. — А для чего ж вы сюда пришли?

— Подработать.

— Нет, неправильно, — покачал один из ревизоров головой. — Вы сюда пришли зарабатывать. И делиться заработком с нами! А как же вы без «зайцев» собрались зарабатывать?

В общем, первый рейс прошёл совершенно впустую, и мне посоветовали знающие люди устроиться на следующий рейс с опытным проводником, чтоб научиться всяким проводниковым премудростям.

Был у нас один такой, назовём его вымышленной фамилией Прокопенко. Именно с ним я и собрался в следующий рейс. Первым делом, за несколько часов до отправления поезда мы вместе отправились к билетным кассам. Народу вокруг — пропасть! Лето, разгар сезона, а билеты давно все проданы. Прокопенко подошёл к гудящей, как улей, очереди и сделал объявление:

— Все желающие уехать сегодня на Москву — подходите к поезду, к двенадцатому вагону без четверти девять.

Без четверти девять возле нашего вагона собралась огромная взволнованная толпа человек в сто. Купившие билеты пассажиры вперемешку с желающими уехать во что бы то ни стало.

— Как же ты их всех размещать будешь? — с ужасом глядя на людское море, спросил я у напарника.

— Та от побачиш, — усмехнулся он.

Сначала он впустил всех билетников, выждал время, а потом, за пять минут до отправления поезда, скомандовал безбилетникам:

— Заходьтэ!

И люди, толкаясь и спеша, полезли в вагон. Задние напирали на передних, а те уже дошли до тамбура и упёрлись в двери, предусмотрительно заранее запертые Прокопенко. Но им разбираться было некогда — поезд должен был вот-вот отправляться. Наконец, Прокопенко буквально втолкнул последнего пассажира внутрь вагона и закрыл за ним дверь. Огромная толпа людей с чемоданами, сумками и детьми оказалась запертой в вагоне с двух сторон.

— Зараз часа два они поскандалят, а потом утихнут, — усмехаясь, пояснил мне Прокопенко. — Тогда можно будет и гроши за проезд собирать.

Но я не слушал его разъяснений. Меня колотило от увиденного. Мне уже не хотелось денег, смотреть не мог без содрогания в эту довольную ухмыляющуюся рожу жлоба.

— Да ты просто конченый беспредельщик! — возмутился я. — Ищи себе напарника в обратный рейс. Я с тобой не поеду!

Весь рейс я просидел в тамбуре, стараясь не думать о людях, мечтающих добраться живыми до пункта назначения. А в Москве упросил бригадира перевести меня в другой вагон.

— А-а, так ты с Прокопенко ехал? — спросил меня новый напарник в обратном рейсе. — Не завидую! Он же дурной на всю голову! Но бригадир его терпит — представляешь, сколько денег он ему приносит! И ревизоры от него в восторге.

Дед

Двух первых рейсов мне было достаточно, чтобы разобраться в разных тонкостях работы проводником. Больше я поездом Киев-Москва не ездил, а устроился на рейс Киев-Караганда. Я взял себе шикарный мягкий вагон. Поездка в одну сторону занимала четыре дня и обратно четыре. Билет в один конец стоил шестьдесят рублей. Мы с напарником договорились брать не больше десяти «зайцев» в одну сторону, заранее оговаривая с ними условия их поочерёдного отдыха в купе проводников. И получалось у нас только от «зайцев» по шестьсот рублей заработка каждому за восемь дней (годичная стипендия студента)!

Помимо этого, недалеко от Киева на станции Гребёнки мы скупали по рублю двести-триста вёдер отборнейших яблок. Вёдрами заставлялись все свободные багажные места. Аромат стоял в вагоне, как в яблочном саду! Через четыре дня на территории Казахстана ведро этих же яблок мы продавали за трёшку. Была там одна станция, не доезжая Караганды, не помню уже её название. Стоянка поезда — три минуты. Но именно на эту станцию съезжались все оптовые покупатели яблок. Я заранее обходил вагон, вежливо предупреждая пассажиров, чтоб они в течение трёхминутной стоянки сидели у себя в купе и не выходили наружу. Вёдра с яблоками выставлялись в коридор, поближе к выходу. И как только поезд останавливался, мы, как жонглёры-эквилибристы, успевали за три минуты распродать весь свой товар и получить за него деньги. А это ещё плюс четыреста-шестьсот рублей. В общем, рейс был сказочный!

Как-то раз в Караганде, во время посадки пассажиров подошёл ко мне один дед. Старенький такой, с небольшим чемоданчиком в руках. И начал меня умолять, чтобы я взял его в вагон без билета. А у меня уже план по «зайцам» был выполнен. Все десять безбилетников устроились в вагоне. Я вынужден был ему отказать.

— Дед, не могу тебя взять. У меня уже десять безбилетников. Они знают, что спать будут по четыре часа парами по очереди. А у тебя уже возраст. Ты не сможешь в таком ритме выдержать всю поездку. А ехать-то четверо суток!

Но дед не отставал:

— Сынок, я согласен хоть в тамбуре ехать! На вокзале сижу уже четвёртый день! Сплю на лавочке. Так лучше буду мучиться в вагоне, чем сидеть в бесперспективном ожидании свободного билета на вокзале!

Уговорил он меня. Жалко его стало.

— Ну ладно, заходи. Только чтоб потом не жаловался.

Поезд тронулся. Первая пара «зайцев» улеглась отдыхать в купе проводников, а остальные разбрелись — часть в вагон-ресторан, а часть расселась на боковых откидных стульчиках в коридоре. Деда я усадил в рабочем купе и налил ему чаю. Думаю, пусть отдохнёт хоть немного после вокзала.

— Сынок, я вижу, ты не профессиональный проводник? — спросил он.

— Нет, я студент. А в проводниках подрабатываю летом. А ты, дед, кто по профессии?

— А я, сынок, доктор медицинских наук, профессор, преподаю в Киевском мединституте.

— Так! Это резко меняет ситуацию. — Автоматически сработал инстинкт студента перед преподавателем, и я сразу же вытянулся перед ним. — Вы уже не в общей очереди на отдых. Наше рабочее купе в вашем полном распоряжении, уважаемый профессор. Отдыхайте сколько понадобится!

Дед был счастлив, тут же сбегал в вагон-ресторан, накупил конфет, мы с ним сидели и часами гоняли чаи. А он был любитель поговорить и рассказывал разные байки из своей жизни. Он узнал, что в детстве я проводил много времени в Пуще-Водице, санаторно-курортном месте под Киевом, и рассказал мне такую историю:

— Как-то раз отдыхал я в Пуще-Водице в санатории ЦК по путёвке. Делать было нечего, все дни однообразные — процедуры, питание и прогулки. Стало мне совсем скучно, взял вёсельную лодочку напрокат и начал кататься по озеру. Догрёб до парка и там причалил к берегу. Сижу в лодочке, отдыхаю. Вдруг подходит ко мне молодая пара — парень и девушка. «Слышь, мужик, — говорит парень, — подзаработать хочешь?» Мне стало любопытно, и я ему отвечаю: «Хочу!» — «Тогда хватай вёсла в руки и перевези нас быстренько на тот берег!». Я немного удивился, но говорю им: «Садитесь». Взял вёсла и погрёб к другому берегу. Причалил. «Вот, держи, мужик!» — говорит парень и суёт мне в руку рубчик. И знаете, Сергей, — дед торжественно посмотрел на меня, — я до сих пор храню этот рубль.

— Почему? — удивился я.

— Да потому что это был мой первый и единственный рубль, заработанный не мозгами, а руками!

Про «Тихий Дон» и прививку от жадности

Как-то подбил меня институтский одногруппник Гриша, тоже подрабатывающий проводником, взять рейс в Ростов-на-Дону, чтобы посмотреть на прославленную Шолоховым реку.

— Серёга, нам обязательно надо побывать на Дону! — уговаривал меня Гриша. — Шолохов! «Тихий Дон»! Знаменитая река! Поехали! Когда ещё такая возможность представится?

И я согласился. Действительно, почему не съездить, на Дон не посмотреть?

Прибыли мы в город поздно вечером, уже стемнело. Поезд отогнали в отстойник за несколько километров от вокзала. И надо же такому случиться! Отстойник для поездов был прямо на берегу величавой реки, увидеть которую мы так стремились.

— Серёга! Айда купаться! — Гриша подпрыгивал от нетерпения. — Когда ещё выпадет такая возможность!

Купаться, так купаться! Что мы, зря за тысячу километров ехали! С разбега бултыхнулись в тёмные воды Дона и поплыли. Плывём, радуемся, руками загребаем.

— Представляешь, Серёга! — кричит мне Гриша. — Мы с тобой в Дону плаваем! В знаменитом! Будет, что вспомнить и в Киеве рассказать!

А я вдруг перестал вслушиваться в то, что Гриша мне кричит. Я почему-то начал активно принюхиваться.

— Гриша, — говорю, — а тебе не кажется, что запах какой-то странный…

— Вечно ты ко всему придираешься! Теперь тебе Дон не угодил! — возмутился Гриша. –Хотя… Запах какой-то есть… Водоросли, наверное, — предположил он и тоже засопел, принюхиваясь.

И тут в неровном свете луны и далёких отблесков фонарей отстойника я заметил, как мимо меня что-то проплыло, слегка покачиваясь… Потом ещё что-то… И я с ужасом понял, что это куски фекалий. Всмотревшись внимательнее в расстилавшуюся гладь знаменитой реки, я заметил множество таких же качающихся на поверхности предметов, а у самого берега разглядел широкую трубу, из которой продукты жизнедеятельности большого города стекали в величавую легендарную реку…

Надо было видеть и слышать, как мы с Гришей орали и гребли к берегу! Мы побили все рекорды скоростного плавания! Мы почти бежали по воде! Ворвавшись в свой вагон, спустили на себя всю воду из баков и извели всё мыло, отмываясь от запахов Дона… Отныне ореол романтики «Тихого Дона» Шолохова померк для нас навсегда в изысканном аромате городской канализации.

Позже, уже в институте, я ещё долго Гришу подкалывал. Подойду, бывало к нему, принюхаюсь и говорю:

— Как от тебя интересно пахнет сегодня!

— Одеколоном? — спросит, ничего не подозревающий Гриша.

— Нет, известным тебе Доном… Может, скатаем? Скупнёмся?

***

В другой рейс напросился со мной одногруппник, волейболист Алик.

— Серёга, ты, говорят, неплохо в проводниках устроился. Хорошие деньги зарабатываешь. Возьми к себе напарником, я тебе помощником буду, а ты меня всему научишь.

После долгих упрашиваний Алика я согласился, хотя одному мне было легко устраиваться на выгодные рейсы, а для двоих выбор резко сужался. Нас взяли на короткий рейс Киев-Херсон, ночь туда и ночь обратно. Но направление было южное, а значит, в плане «зайцев» вполне перспективное. Проводников катастрофически не хватало, и на два вагона нас было трое — мы с Аликом временщики, и тётка проводница из постоянного состава.

Женщине было лет под пятьдесят, она категорически замотала головой, когда я начал ей излагать своё видение заработка на «зайцах».

— Ой, нет, хлопцы! Я с «зайцами» боюсь связываться! У нас ревизоры дюже строгие — если на чём поймают, отправят на штрафные работы на мусорник!

— Значит так, мать, нам мусорные работы не страшны! — убеждал я её. — Мы –студенты! С нас взятки гладки. Давай так — забирайся на верхнюю полку и лежи там весь рейс, книжку читай, кроссворды разгадывай. А мы берём «зайцев» и ревизоров на себя. Если что — ты не при делах!

Так и договорились. Тётка взобралась на верхнюю полку, а мы с Аликом начали шуровать в двух вагонах. В «зайцах» недостатка не было! Денежки текли рекой, Алик радостно постигал науку работы проводником, а зашедшие к нам ревизоры проследовали в следующие вагоны с довольными улыбками на лицах.

Все заработанные деньги мы с Аликом сносили в купе, где возлегала наша тётка проводница, и отдавали ей на хранение, чтобы они у нас не торчали из карманов. Не мешающая напарница радостно складывала купюры в надёжное место — за пазуху. К концу поездки грудь нашей тётки заметно увеличилась размера на два.

Наконец, рейс подошёл к своему завершению, до Киева оставалось часа полтора езды, с «зайцами» было закончено, настало время поделить «честно заработанные непосильным трудом» денежки. Мы зашли в купе к нашей проводнице, и я сказал:

— Ну, мать, доставай выручку, будем делить деньги на троих!

Проводница вытаращила на меня глаза:

— Яки гроши? Ничего не знаю!