Дырява мисюрка

На толстом суку кряжистой, вцепившейся в песчаный обрыв, сосны, у дупла с резной дверцей, сидела тёмно-претёмная, сине-пресиняя ворониха. Посмотрела в даль светлую и перебрала лапками. Подвинулась. «Хлямц, хлямц», — на сук прикогтился большущий, c вепря — полугодка, ворон. С блестящей, только что из гипермаркета, упаковкой.

— Батарейки достал. К «Романтику», — сообщил он, перехватив упаковку когтистой лапой. — Включай!

И накормленный магнитофон-пенсионер, раритет лесного захолустья, запел хрипотцой: «А купец, мужик, иль воин попадал в дремучий лес…»

Дурным рёготом заорали грачи, всполошенные коварной змеёй — магнитофонной лентой.

«Кто зачем…», — и лес проглотил, вместе с кибиткой, задремавшего на облучке купчину.

«Кто с перепою…», — и понесло в дремучий бор мужичка, не шибко трезвого, да вместе с лошадёнкой.

«А кто сдуру в чащу лез!» — в сами-то дебри и помчался, вроде как за треухим зайцем, витязь на гнедом скакуне.

Очухались, поначалу, каждый сам по себе. Это потом уже вместе очухиваться стали, а сперва каждый оглядывался по отдельности. Но увидели одно и то же — большую лесную поляну из двух приплюснутых холмов, а меж ними — ложбина с колючим кустарником. Из этой ложбины выбрались, осмотрелись.

— А мы в заднице, однако! — заполошно завопил купчина.

— Гнедкó! — обрадовался дружина, увидев скакуна.

— Метко! — закручинился мужичина.

И давай они орать — буйствовать. А и то — завоешь тут. Орали, орали и разбудили Горючь-Пень. Который спал себе на опушке, прикинувшись для крепкого сна, стройной осиной («А то будут на мне всяку бурду распивать!»). Покряхтел Пень, вернулся в справное обличье и спросил:

— Ну што, кирдык?!

Купец, витязь и мужик замерли. Дара речи лишились. Глазели.

— Вот, значитца как! Непрошенные, значитца, незваные! Браконьеры?! — грозно спросил Горючь-Пень.

— Мо-ыа, на-уэ, ба-бое, — забормотала троица.

— Понятна! Фраера, значитца! — как будто обрадовался Пень.

— Куды нас эдак-то? — первым опомнился мужик.

— Ага, — брякнул купец.

— Где мы?! — рявкнул воин.

— В Западня́ке! — ответил Пень.

Можно было подумать, что Пень он и есть пень. Пенёк, в смысле. Слова «заповедник» не знает! Ан, нет.

— Лес непролазный, как западня! Потому и зовётся — Западняк, — пояснил Горючь-Пень.

И залился горючими слезами, такими горькими, такими горючими, что твоя полынь-настойка.

Мужик, глядя на него, тоже всплакнул. Воин насупился, теребя перерубленное в давнем бою ухо. Купец дважды потрогал зашитый в кафтан золотой тинътинъ — рубль.

— Два путя у вас. Выбирайте: или убраться отсюдова, или клад искать.

Первое, понятно, выбраться захотелось, но… Вспомнил купчина свою заветну мечту — новый амбар, да с товаром! Загорелся дружина — возмечтал о болярской дочке, девице сахарной, с пряничными плечами и медовыми ляжками. Токмо, с чем свататься? С кольчужкой коротенькой? Мужик же подумал: «Авось! В хозяйстве сгодится!» А на этот самый «авось» спросил: «А убраться отсюдова как?»

— Энтого я не знаю. Про клад тоже. Но иттить вам вона по той тропинке. — Пень показал на едва приметную тропку, обернулся дубовым корнем и ушёл под землю. Досыпать.

— От, собака! — заругался витязь.

— Коряга трухлявая! — добавил мужик.

— Чево с товаром-то делать?! — озаботился купец.

Задумались. Но тут набежала одинокая тучка, побрызгала дождичком. Подогнала.

— Знакомиться давайте, — предложил купец и назвался: — Парфён.

— Парамон! — гордо выставил ногу витязь.

— Пархом, мы…, — невпопад проговорил мужик.

— Во как! — воскликнул торгаш.

— Гы! — сказал крестьянин.

— Эдак мы за ПАРимся, — задумался воитель.

И порешили так. Купца называть «Фон» («Как барона с Немечины!» — обрадовался он). Мужика «Хома» («Ладноть», — согласился тот). А витязя величать «Мина» («Бомбардой!» — гордо звякнул доспехом дружина). А назвался груздем — полезай в кузов. Теперь итти надо. А что с лошадями-конями делать? То-то!

— По тропе проведём! — решил Мина.

— Тебе хорошо, лыцарь! А я товар куда дену? — спросил Фон.

— Телегу жалко, — грустно покрутил бороду Хома.

— Может разделим поклажу? На трёх коней баулами? — купчина сделал бровки «домиком». Надеялся.

— Ишь чего! На скакуна барахло наваливать? Не дам! — возмущённо затопорщил рыжие усы воин.

А мужик согласился: «Пущай, чего там».

Так и втянулись в тропку: Первым Мина-витязь, ведя скакуна под уздцы. За ним Фон-торгаш, таща нагруженного рысака. Последним мужик Хома, понукая лошадёнку и пиная, попутно, разные поганки.

Широко ли, узенько ли, запетляла тропинка. Попетляла-попетляла и кончилась. А стало болото. А из него вылезло нечто ржавое и зелёно-склизкое и давай подпрыгивать, выпендривая коленца. Один глаз навыкате, другой — на макушке. Жаба, не жаба… В общем, Лягва.

— Кто к нам пришёл! — просипела она, будто обрадовалась.

— Конь в пальто! — грубо нахамил воин.

— Нелогично. Коня вижу, пальта — нет! — разумно заметила Лягва.

— Мы, эта… Заблудились…, — сообщил мужик.

— А вам какого пальта надоть? Зимнего? Али атласного? — засуетился купчина.

— Мне-то? А никакова! — гордо шмякнула лапами Лягва. — У меня этих пальтов — пруд пруди.

За её спиной шевельнулось. Показались коричневые «эскимо» камышей.

— Пошивочну мастерскую на болотах открыть изволили? — ехидно поинтересовался купец.

— Я-то? Да у меня этих мастерских, что осоки! — подпрыгнула Лягва.

Камыши за её спиной махнули вверх вершков на двадцать. Зашумели.

— Можа эта…, гать покажите? — спросил Хома.

— Это кто тут гад? — насторожилась Лягва.

— Ты нам мозги не крути! — упёр руки в боки Мина.

— Говори, как через топь перебраться?!

— Автомобилей, — ответила Лягва. За её спиной забушевал целый камышёвый лес.

— Что такое у вас за спиной, всё растёт и растёт? — спросил Фон.

— У меня? — глаз с макушки поник, засмущалась Лягва. Но ответила. — А это Понты болотные. Как начну, понимаешь, разговоры говорить, так они прут и прут. Заразы!

— Так ты треписся? — удивился мужик.

— Есть грех. Маленький. А щас большой увидите! — и Лягва начала расти и раздуваться. Да так быстро, что и по пяти раз глазами не моргнули, а она уже с доброго быка надулась. И язык полез из пасти. Синий, липкий.

— Глянь, камыши-то! — заорал купчина, показывая на ставшие маленькими, как палочки от мороженого, болотных обитателей. — Безпонтово всё! Не врёт про грех, зараза!

— Сожрать нас хочет! — понял Мина и кинулись они прочь. Прямо через чащу. Вприпрыжку!

Бедные, измученные коняги обиженно смотрели на своих хозяев. А на тех и на самих, без слёз не взглянешь. Особливо на купца Парфёна. Покудова по чащобе бегали, слетели его тюки и с рысака, и с мужиковой лошадёнки.

— Ой-ё-ёй, горе — что море! — голосил собственник.

— Не вой! Снявши голову — по волосам не плачут, — советовал ему витязь Парамон.

— Тебе хорошо! — пуская сопли отвечал Фон. — «Всё возьму», — сказал булат…» А что мне делать? «Всё куплю», — сказало злато…» На что теперь покупать-то буду? Убытков-то! Горе мне!

Дружина потрогал меч и больше говорить не стал. Пархом обтёр пучком травы лошадёнку. Посмотрел на свои ичиги-сапоги и сказал:

— Хреново нам тута будет. Сдохнем!

Купец вздрогнул. Мина нахмурился.

— Туда и дорога! Фунфыри, — раздалось из кустов.

Теперь вздрогнули все. А купчина, так два раза. На белый свет вылез задрипанный, не совсем понятных форм, человечек. С фиолетовым отливом.

— Лишай, — представился он.

— Леший? — переспросил Хома.

— Где? — огляделся человечек с фиолетовым отливом. — Отродясь здесь леших не бывало.

— А ты, какой такой «лишай»? Откель взялся, — допросом приступил к нему Мина, знать устыдился за то, что вздрогнул.

— Я — деклассированный элемент. Высланный из палат вельможных за сто первую версту. Давно уже, — разъяснил Лишай.

— Как энто — «али мент»? — удивился мужик Хома. — А ежели не «али»? То не «мент»?

— Молчи, дурень! — одёрнул его воин и спросил Лишая фиолетового: — Ты как здесь выжил?

— Словом угодливым, — с готовностью ответил человечек непонятных форм.

— Люто! — воскликнул Парамон.

— Лихо…, — поник Пархом.

— Ловко! — восхитился Парфён.

Лишай хмыкнул, присел на торчащий из земли корень. Тот пискнул возмущённо. «Да, ладно тебе», — сказал фиолетовый, раскурил какую-то гнилушку, шевельнул ушами и закрыл глаза.

— Подскажи, сделай милость, чево нам делать? Нас Горючь-Пень по тропинке послал, а она-то и кончилась…, — начал купчина, но мужик встрял: — Кака-та Лягва нас чуть не сожрала.

Но про клад умолчали. Хитрили. Лишай приоткрыл один глаз, тот, что без ресниц: «Не ломайте кайф. Дайте досмолить». Досмаливал долго. Троица терпеливо ждала. Сопела.

— У-ух, пробрало, э-эх, пропердосило! — наконец ожил Лишай: — Так о чём это мы?

— Как на тропинку вернуться, с которой мы из-за Лягвы сбились? — напомнил купчина.

— М-да, тропинка, Лягва, бр-рр, — фиолетовое чучело задумалось и спросило: — А билет-то у вас есть?

— Какой ишо бялет? — удивился за всех Хома.

— В один конец, — строго ответил Лишай.

— Нету, — признался мужик.

— А на хрена…, — начал было лезть в пузырь дружина, но купчина перебил: — А ты нам свой не уступишь?

— Я не кассир, я лишь контролёр, — Лишай хлопнул веком. Тем, что с ресницами. Фиолетовым.

«Мзду хочет», — подумал Парфён.

Пархом полез за пазуху, то ли за медным грошиком, то ли за камнем.

— На! — Парамон достал из череза, кошеля кожаного, каку-то висюльку, похоже серебряну и отдал мздоимцу.

Лишай посмотрел на неё сначала глазом без ресниц, потом тем, что с ресницами, понюхал и кивнул.

— Вот за теми кустами ручей будет. А за ним три лужи. За последней — курятник. Там и спросите, — сказал и прилип к серому валуну. Лишаём.

А и не было там никакого ручья. Зато стояла огромная кадка в три аршина в вышину и в шесть в ширину. А может и ширше. Из кадки торчала голова. Симпатичная. Женская.

— Водицы испить не желаете? — спросила она, и что-то в кадке забулькало, заплескалось.

И так сразу пить захотелось, ну, до икоты! Но отсутствие ручья и странная кадка насторожила.

— Где ручей-то? — спросил витязь.

— Испить? Хотца, — согласился мужик.

— А вы, кто будете? — вежливо поинтересовался купец.

— Да здесь, в кадушке, — ответила голова витязю.

— А уж как мне хотца! Аж свербит, — поделилась личным с мужиком.

— Я — Ругалка, — представилась купцу.

— Как же это он в кадку забрался? — удивился Парамон о ручье.

— Так я его засунула! — призналась Ругалка.

— Вот те на! — расстроился Пархом.

— Из луж напьёмся, — предложил Парфён и пояснил недовольно заржавшим лошадям: — Их там, впереди, цельных три.

— Э, нет, арёлики! Чуваки шустрые. Коли ручей не перейдёте, никаких луж не найдёте! — и захохотала Ругалка заливисто, ажно подпрыгивать начала. Да так, что вывалила грудь за край кадушки. Кра-си-вую! Со-чную! В капельках воды.

— Ух ты! — округлил глаза мужичина.

— Пр-рты-фры, — пустил пузыри купчина.

— Всем титькам — титьки! — честно брякнул дружина и встал в стойку «- товсь!»

— Проблема у меня, мужчины, — грустно, со слезой, сказала Ругалка.

— Говори! Кто обидел?! — схватился за меч витязь.

— Другой меч здесь нужон, воитель отважный, — молвила дéвица и, закрыв чёлкой очи, призналась: — Никак понести не могу. Зачать. Не беременею, иху мать. Помогите. А я ручей за это ослобоню.

— Ах, ты! — засуетился Хома.

— Охохошеньки, — застрелял глазами по сторонам Фон. А Мина уже был у края кадки и ну титьки усами шекотать! В кадушке чтой-то застучало, заскребло и раз — нету кадки. А есть ручей.

— Мать честна! — схватился за голову купчина.

— Ёпть корытом! — подпрыгнул мужичина.

У девицы, ниже пупа — то ли хвост хрящеватый, то ли лапы когтеватые! Короче, ни ляжки, ни жопки, а сплошная жуть! А дружина не видит, ему и дела нет — он титьки шекочет. Схватил Хома уздечки и с конями через ручей. За ним купчина. Перескочили, оглянулись, а воин уже у себя в шароварах рукою шарит. Ищет чего-то.

— Как же он её… это самое… заделат-то? — спросил мужик.

— Орально, — непонятно ответил купец и заорал: — Парамон! Мина! Давай сюда!

А тот не слышит, зарылся в титьках, как нос в табаке. Ругалка, ну хохочет, ну, то ли хвостом, то ли лапами, по траве елозит. Раздраконилась!

— Чо делать? Не слышит, — испугался купец. Мужик вспомнил бабью усладу, как у них на селе стрельцы постоем стояли и скомандовал, так, как их, стрельцов воевода, войско своё от бабьих юбок отрывал:

— Рыло! Ур-ра! Бомбардой! Пли!

Спохватился воин, встрепенулся, да в пять прыжков очутился рядом с мужиком и купцом.

— Ты сдурел, чо ли? — спросил Хома.

— Но-но! — рассердился на грубость Мина.

— Ты не видел, што у ней заместо сраму? — не понял Фон.

— Не, я до тудова ишо не добрался. Не успел, — радостно ответил дружина, глянул назад и обомлел. На берегу сидит девица, спустивши в воду то ли хвост хрящеватый, то ли лапы когтеватые. Ужас, короче. И ругается. Матом. Забористым, злым таким! Отчаянным…

Оглядываясь, да озираясь, добрели до первой лужи. Вода чистейшая! Получше, чем в ручье будет. Наверное. Солнышко светит, лошади пьют, кузнечики всякие стрекочут… Благодать! Лежат у лужи, портянки сушат.

— Напились водицы, теперь бы съесть чего, — в звенящий воздух сказал купец.

— Верна! Жрать хотца! — согласился мужик.

Дружина промолчал. Всё, видать, титьки Ругалкины вспоминал. Успокаивался. А когда успокоился, скомандовал:

— Подъём! Дальше идём!

Купец и мужик с пониманием засобирались. Лошади — тоже, хотя и без понимания. На широком шаге дотопали до второй лужи, поменьше первой. Вода мутноватая, и вот те раз, солёная. Как огурец. Удивились и пошли дальше. И быстренько третья лужа объявилась. Ещё меньше второй. Мутная такая. И горячая! Только что пар не идёт. Хома встал на карачки, потрогал рукой — терпимо. Облизал пальцы: «Щи!!» Фон тоже попробовал: «Точно. Щи!» Мина поверил на слово. И начали было недоумевать, как за спиной раздалось:

— Сметана! По ведру на дурня!

Путники оглянулись — сзади них стоял тощий, с головой-чашкой, старичок. Редкая бородёнка вся в белом.

— Я ей уже обожрался, — доверительно сообщил он, и стало понятно, что бородёнка у него в сметане. Как и рубаха, и босые ноги.

— А пошто «на дурня»? — полюбопытничал купец.

— Дык, от доброты! — глаза старика смотрели доверчиво: — Меня Уполовень кличут.

— Уполовень…, — купчина задумался. — Половина, што ли?

— Щи, хоть хрен полощи! — захихикал старик, неясно от чего.

— Полон? — звякнул кольчужкой дружина.

— Накипь на щах! — сообразил мужичина.

— И то хорошо, хоть один соображает, — обрадовался Уполовень, вытащил откуда-то, из-за спины что ли, три ведёрка с жирной сметаной. Да три тазика. Да три ложки — поварёшки: — Спробуйте!

Пока троица ела, старик Уполовень, подпёрши щёку ладонью, с умилением наблюдал. Вопрос Парфёна: «Бесплатно? Точно?», проигнорировал. Не одобрил. Подождал, пока мужик ложку облизал, воин усы обтёр, а купец рыгнул в третий раз, и спросил:

— Куда путь держите?

— Из лесу, из Западняка, — ответил за всех Мина.