Бесплатный фрагмент - Дверь

Вместо введения. Russian bifurcation

Российская действительность — почти такая же, как мы привыкли. Почти — но все-таки эта версия реальности отличается. Санкт-Петербург остался столицей страны, а на месте Москвы стоит почти ничем не отличающийся от нее город-на-воробьевых-горах, Воробьиногорск. Это — часть мира, разошедшегося с нашим в точке бифуркации.

В нем почти все точно так же — театры, Кремль, ВУЗы, парки, прочие культурные достопримечательности… популярный отечественный автомобильчик только вот называется «воробьич», и не «москвич», а в аббревиатурах главенствует буква В.

Однажды в главном здании общежития крупнейшего вуза Воробьиногорска случился пожар — и здесь начинается эта история…

Дверь

Впервые я увидел их месяц назад. Да, месяц… или два?

Неважно. Правда, неважно — важно лишь то, что до этого, все эти годы я их не видел. Никогда.

Дело не могло быть в самом Воробьиногорске — я здесь уже несколько лет живу, погрызая пресловутый гранит не менее пресловутой науки, и даже не в моих друзьях — они-то как раз ничего толком и не поняли.

А в чем — об этом я думал много, наверное, чтоб не думать об основном. В том месте, где они жили? Может. Может быть. Я каких только баек про ВГУ не слышал до той поры, всяких. Таких, конечно, нет, но теперь, может, и услышу — раз заинтересовался. Да, к слову. Основное в моем случае это кто такие на самом деле эти самые они.

Валька как-то умудрился протащить меня мимо вахты даже без пропуска в тот раз, а я шел, помню, крутил головой, слегка дурея от душного, химического какого-то запаха в коридорах — общежитие в Главном представлялось мне до той поры чуть ли не фантастическим казематом, в котором запирают подневольных студентов. Первый этаж. Сперва на меня таращился слепой сталинский ампир, пошарпанный и безликий, а потом — извилистые пути-переходы, запутанные, куда там тайным проходам, открывающимся в стенах, из шпионских книг. Только успевай считать углы, если в первый раз здесь оказался — заблудишься иначе. Я и считал.

Ампир и петляющие переходы сменила безликая облезлость длинных, узких коридоров, то ли в самом деле казематная, то ли больничная… в комнате, впрочем, оказалось уютно. На Валькин манер, конечно же — пестро, ярко, гитара в углу валяется, поверх цветастого пледа книжки — раскрытые и щетинящиеся закладками. Отнюдь не учебники — Валька геофизик, а книжки были все больше художественные. Зачем куча закладок в художке, я не особенно понимал, но Валька так читал всегда.

— Ты только вон в том углу не шебурши, — Валька кивнул на вторую кровать. — Это соседово. Он попозже придет, познакомлю — сосед, в общем-то, классный, но странный.

Я, помнится, пожал плечами — а кто не странный? Валька, я сам. Наши общие приятели — все с какой-то своей загогулиной в привычках, манерах, говоре. Я любил встречать людей с чем-то этаким в натуре, в характере — что в общем-то тоже странность при том, что я довольно замкнутый тип. Я любил наблюдать — тоже своего рода странность, если подумать. И поэтому на валькино замечание я лишь улыбнулся слегка. Странный так странный. Пусть будет, если так.

Когда тот парень просочился в комнату, я подумал, что, пожалуй, Валька прав — сосед и правда у него странный. Стройный парень в светлой рубашке и вытертых домашних джинсах молча прошел, сел на кровать — промялась подушка под спиной — подтянул колени к груди, и, кажется, залип в телефон. Все так же молча. Валька, вопреки озвученному желанию познакомить, тоже никаких движений не предпринял — разве что головой качнул на миг в сторону окна, как раз там, где кровать соседова помещалась, и продолжил рассказывать очередное свое приключение.

Соседу мы, кажется, не мешали — но он иногда поглядывал поверх линялой джинсовой коленки на нас. Скорее с дружелюбным любопытством, как мне показалось. Парень чем-то неуловимо напоминал мне давнего приятеля, оставшегося в питерской моей бытности, когда я у бабушки гостил. Мне почему-то стало тоскливо, внезапно — подумал вдруг, какого черта я поступил в этот Воробьиногорск? Муравейник с людьми же. Человейник. Душный, тяжелый — хоть давно не столица, а все мнит о себе, хорохорится, надувается… стоп. Стоп-стоп. Я же поступил сюда потому, что специальность моя в нужном виде только здесь. В столичном пригороде, у бабки, было, конечно, идиллически-хорошо, но в Питере закрыли нужную мне кафедру аккурат к моему выпуску из школы. Что оставалось? И Воробьиногорск мне даже понравился сперва!

Я мотнул головой, и Валька возмутился — так, ты меня что, не слушаешь? Оправдаться я не успел — дверь хлопнула.

— О, Карим! Привет, знакомься, это Ленька, мой друг, ну помнишь, я говорил, ага?

— Салам алейкум, — ухмыльнулся Карим. Татарского в нем было исключительно мало — кроме имени и этой фразы разве что чуть тяжеловатые веки. И тюбетейка, да. Вышитая.

«Маленько нассала» — я вспомнил бабушку моего одноклассника, эту ее шутку в адрес ее дальней родни, и громко прыснул против воли.

Карим не обиделся, как я запоздало испугался, а весело заржал и, протягивая руку, пояснил:

— Вообще-то я буддист, но привычку дразнить воробьиногорцев никак не могу оставить.

Я улыбнулся еще шире — Валька был прав, сосед странный, но прикольный тип.

— Так я и не воробьиногорец. Тетка моя — да, а я сам из-под Питера.

— А я из Казани, — Карим кивнул, улыбнулся, конфисковал валькину кружку с остатками кофе, оприходовал и поинтересовался:

— Валька говорил, ты в шахматы играть умеешь?