Бесплатный фрагмент - Два Виктора и половинка Антуанетты

Глава 1. Вполне приличное местечко
или
Зачем появились два Виктора

Уличные страсти и театральный быт прекрасно уживались под одной крышей…

«К сожалению, этим начинается и заканчивается то, что прекрасно уживается здесь», — подумала крыша…

— Этого не может быть! Так не бывает! — шепнула девушка своему спутнику в третьем ряду зрительного зала.

— Не может быть! Не бывает!

— Не бывает!

Слова прошелестели по рядам, как тяжелый вздох.

Симпатичная мадам в ложе бенуар сделала губки бантиком и повернулась в профиль. Зачем? В театр она ходила со своей подружкой, которая уже тридцать лет назад подтвердила, что ее профиль — великолепен, а умение делать губки бантиком доведено до совершенства, но это не помогло ни той, ни другой…

— Так не бывает, — вздохнула подружка и поправила очаровательный шарфик, которым она успешно прикрывала свою шейку. Шарфики играли в ее жизни немалую роль. Это была верная подружка, которая все еще могла себе позволить показывать зону декольте, но при этом нужно было, все-таки, носить легкий шарфик. Сами понимаете, зачем…

— Этого не может быть, что-то мы перемудрили, — подумал суфлер в будке, листая текст пьесы, который он знал наизусть уже несколько лет. Это был специалист своего дела: он не только подсказывал реплики актерам, но и делал правильные акценты. И не только актерам. И не только по тексту.

Главная героиня встретилась глазами с молодым человеком, сидящем в первом ряду партнера и, буквально, забыла куда шла…

«И тут я забыла куда шла», — подумала главная героиня, потому что софиты мешали ей точнее рассмотреть глаза этого зрителя.

Кроме того, она знала, кто именно должен был сидеть на этом месте.

Глаза, вероятно, были зелеными…

Хотя… Что она могла рассмотреть со сцены?

Амплуа гуляло само по себе, зная, что в нужное время оно совершит посадку в нужном месте.

В театральном кафе солидные люди вели умные разговоры, потому что днем они уже заглянули сюда на бизнес-ланч и подумали — «А ведь совсем неплохое местечко — посидеть, поговорить»

Зеркало в кафе прислушивалось к тому, что происходит за стенкой, в зрительном зале, и беззвучно вздыхало — увы, зрители театра и посетители театрального кафе уже много лет «не дотягивали»…

Парочка у стойки смотрела на портрет Станиславского, вряд ли узнавая его, и держалась за руки.

— Так не бывает, — сказала она.

Даже не сказала, а промолвила.

Хотя, нет… Если бы она промолвила, ему бы пришлось ей внимать, а он просто слушал. Причем, слушал достаточно рассеянно.

В воздухе летали впечатления.

Василий Иванович так внимательно следил за действием на сцене, что его гражданская жена (другими словами — любимая) поневоле подумала «Кажется ему пофиг моя прекрасность и загадочность. Хорошо, что у главной героини коротковаты ноги…»

Мама Василия Ивановича так любила цветы, что, давая имя сыночку, выбирала между именем Роман (чтобы был Ромашкой) или Василий (чтобы был Василек) … А потом, когда он в детском саду спросил «А кто такой Чапаев? Надеюсь, это хороший человек?», — было уже поздно учитывать, что папу Василька звали Иваном…

Гражданская жена Василия Ивановича находила это очень милым. Она и его самого находила очень милым и, единственное, что ей не нравилось — это название роли, которую она играла в данный момент. Подруга, сожительница, да и «гражданская жена» — это было не о ней…

Слово «гражданский» у нее противопоставлялось слову «военный», так как она выросла в семье офицера, поэтому она писала роман под рабочим названием «Гражданский бракЪ» (именно так, с буквой «Ъ» на конце)», но для себя предпочитала придумать другое название для своей роли.

Дело, впрочем, было не в названии, а в сути, но… поскольку действие происходило в зрительном зале, то название тоже имело значение…

Или играло роль…

Что, в большинстве случаев, одно и то же…

— Так не бывает! Этого не может быть! — мелькнуло в зеркале.

— Я чертовски хорошо выгляжу, — подумала Антуанетта, и это ее ощущение пошло по рядам, извиваясь и прикасаясь к незамысловатым нарядам зрителей.

Да, ушли безвозвратно времена боа и вечерних платьев с голыми плечами в театре.

Ушли безвозвратно.

— Так не бывает, — думало шикарное вечернее платье много лет назад. Но об этих мыслях догадывалось только зеркало в гардеробе, которому тоже пришлось немало повидать на своем веку.

— Увы, так не бывает, — вздохнула генеральная репетиция. Она неплохо знала законы всех жанров и уже не могла полагаться только на судьбу.

— Любовь и ненависть — это бутафория, — глубокомысленно повторил на сцене лирик по сути, но герой-любовник по призванию, — Освободите сцену от бутафории — и ничего не останется.

— Так не бывает! Этого не может быть! — воскликнула в ответ его жена по ходу пьесы, сжимая в руках шелковый платок, который, кажется, был позаимствован у Дездемоны и попахивал чужими духами.

Воскликнула со слезами.

Слезы были настоящими.

— Что-то должно оставаться, — глубокомысленно заметила Нора, которая в данный момент прихорашивалась в гримерке, — Не может быть, чтобы чувства просто растворялись в космосе…

— Что-то должно оставаться, — промелькнула мысль в зеркале, ловя взгляд молодой дамы, которая шла по жизни с девизом «Все плохо», но очень хотела от этого избавиться, и именно для этого ходила в театр.

— Не может быть, чтобы все проходило бесследно, — ощутило впечатление в конце второго акта, — где-то во Вселенной должно быть место, где оседают эти пылинки… Иногда они кружатся в воздухе… Иногда прилетают сюда…

— Папа, это — Оля, — в антракте сын Василия Ивановича представил отцу свою подружку. И пояснил: — Моя любимая девушка…

Все мило заулыбались. А мальчик продолжал:

— Оля, это — мой папа. А это — Елена… Любимая девушка моего папы…

«Как просто и как безусловно, — подумала Елена, — Так вот же оно: любимая девушка моего папы… Это и есть я…»

— Пора, — подумал второй звонок и затрезвонил так, что все встрепенулись.

«Вместе хорошо, когда мурашки от одного и того же бегают» — эту мысль драматург повторил несколько раз, понимая, что если вкладывать ее в уста какого-нибудь персонажа, то нужно будет сделать так, чтобы она звучала поизящнее.

Однако, бабочки в животе и тараканы, уже порядком надоели.

Тем более, главное здесь были не мурашки, а то, от чего они бегали.

— Это непредсказуемо, — запищали мурашки, — мы и сами иногда не знаем куда и от чего бежать.

— Так и должно быть, — мнение главного героя попыталось поставить точку в этой странной беседе.

Но…

— Так не бывает! — впечатление хорошо понимало, что оно накладывается на очень разные основы, и не отвечало за то, что получалось в результате. Главное было — остаться…

— А ведь нас не вписали в мизансцену, — возмутились мурашки, — Ну что ж, нам ничего не остается делать, кроме как бежать куда хотим.

И побежали…

Впечатление, бабочки, тараканы, да и ощущения с восприятиями ушли на второй план.

— Так бывает, — подумал второй план. Он был стар, как мир, и хорошо понимал, что под пылью декораций скрывается много неочевидных, но прекрасных вещей.

***

Два Виктора появились в жизни одной дамы, практически, одновременно. Прямо в тот момент, когда она начала задумываться о том, что неплохо было бы иметь хотя бы одного.

Так, оказывается, тоже случается иногда.

Глава 2. О чем думает Зи Гранкина
или
«С праздником, дорогая…»

— Ваш номерок, — строго сказала женщина, работающая в гардеробе.

Она не могла любить зрителей, которые забирали пальто до окончания спектакля, но понимала, что бывает всякое.

Хотя… Здесь было совершенно понятно, что молодые люди уходят не из-за важных дел, а просто потому что хотят остаться вдвоем, спрятавшись от зрительного зала.

Но… Женщина, работающая в гардеробе, была хорошо воспитана и доброжелательна. В отличие от других, она была готова найти место для вашего зонтика, шапки и пакета, лишь бы вы понимали куда и зачем пришли.

Выдавая молодым людям их куртки (честно говоря, при всем своем опыте, даже она не могла бы разобраться где — чья) женщина, работающая в гардеробе с сожалением махнула рукой впечатлениям и мурашкам. «Пусть идут себе».

— Нет-нет, — успокоили ее декорации, на фоне которых в этот момент на сцене распинался резонер, — не беспокойтесь, пожалуйста, о женщина, работающая в гардеробе, ничего не бывает зря.

— Да-да, — согласились хором несколько миниатюр. Хотя после «нет-нет» сказать «да-да» — это не значило согласиться. Но… Взять с них было нечего: миниатюры, одним словом…

— Так не бывает, — продолжала сокрушаться тень главного героя. Она имела на это полное право, — Я знаю, как это бывает… Когда от тебя, такой великолепной и рельефной, не остается даже очертаний…

— Да неужели? — съязвили воспоминания, — Насчет очертаний — очень может быть… Но… Что такое очертания? Какая-то кривая линия, повторяющая твой силуэт, да и то в искаженном виде?

— Конечно, — уверенно пробухтел самовар из пьесы, название которой уже все забыли, — Я могу любой примадонне показать, что в некоторых ракурсах она смотрится весьма забавно… Это… если не сказать больше…

— Ну-ну, — отозвался репертуар, — Посмотрим, как у тебя это получится.

— Я бы на твоем месте не была столь категоричной, — звонко и немного нарочито выпалила на сцене тетя сестры главной героини. Это была ее единственная фраза в этом спектакле, и она относилась к своим словам с большой ответственностью, всякий раз произнося их с немного другой интонацией.

— А что такое «я бы на твоем месте»? — подумала фраза, которая очень любила придираться к словам, особенно если они произносились пафосно.

— В прошлый вторник на этом самом месте сидела очень красивая девушка, — промелькнуло в голове у бархатного кресла (партер, третий ряд), — а перед ней находился смущенный от собственного роста мужчина. Вот как получается: лучшие места в партере! А вряд ли кто-то согласился бы с ней поменяться.

— А у меня как раз все было в порядке, — скромно заметил приставной стульчик. Ну… Собственно говоря, как и было ему положено в его положении, — даже никто конфетными фантиками не шуршал.

— Вот всегда так, — промелькнуло в голове у конфетного фантика, — А могли бы понять, что послевкусие остается не только от игры актеров, но и от конфеты, съеденной украдкой.

— Не знаю, не знаю, — сказала украдка, которая только сама и догадывалась что она есть на самом деле, — если речь идет о кусочке шоколада, то фольгой шуршит кто-то один, — тот, кто разворачивает, а послевкусие остается у другого — у того, кому положили его в рот…

— Не-е-ет, — добродушно протянул номерок, на котором (или по которому? Он и сам не знал — как правильно) висели сразу два пальто — женское и мужское, — Вы даже не представляете, какое послевкусие остается у того, кто в толпе у гардероба старается поухаживать за своей спутницей, при этом зажимая под мышкой свою одежду… Но никакие сложности не сравняться с удовольствием укутать свою любимую — неважно, в меха или в куртку «адидас»… Наблюдаю за этим каждый день…

— Искать и считать мужчину достойным противником — в корне неправильно, — задумчиво сказала характерная актриса и сделала маленький глоток кофе, — достойные противники играют на одном поле, а в нашем случае — это значит сравнивать зеленое с соленым.

— А я считаю, что в отношениях должно быть некоторое противостояние. Я недавно прочитала, что — иначе — это будет общением среднего рода, — проговорила стареющая инженю, возвращая наивные детские глазки со стрелочками вверх на то место, где им и полагалось быть у женщины «слегка за сорок».

При этом слово «слегка» было несколько преувеличено.

— Снимайте маски, господа, — сказала маска Пьеро, разглядывая со стены странную компанию, — спектакль закончился, занавес опущен…

«Они играют эти роли уже несколько лет, — подумали часы с кукушкой, — и каждый раз — одно и то же. Спектакль проходит так же, как и накануне, а актеры — меняются. Особенно это заметно с годами»

— Да уж, — подумала стрелка на веке инженю, — раньше я смотрела четко вверх и, в сочетании с ресницами, накрашенными тушью «с театральным эффектом» (оказывается, есть и такой) — это было великолепно. А сейчас…

— Ничего страшного, — сказала ленинградская тушь из сумочки характерной актрисы, — когда нужно произвести впечатление, мы тоже кое-что еще можем.

— Штампы и стереотипы, — подумали духи Арман Бази ин Ред, — почему всегда пишут о несчастных, страдающих, стареющих актрисах? Взгляните только на Зи Гранкину — молода, очаровательна, настолько сексапильна, что даже задние ряды партнера реагируют соответственно…

— Да уж, — дружно подхватили задние ряды партнера, — мы реагируем соответственно, — Зи Гранкина не случайно носит такое имя. Она все время находится на грани чего бы то ни было. И готова к экспериментам. Но, конечно, безусловно, очаровательна…

— Знали бы вы, — вздохнула грань чего бы то ни было, — как сложно ей, да и всем остальным, балансировать на мне…

— А никто не заставляет! — спелись штампы со стереотипами.

Правда, и они были согласны, что то, что может себе позволить Зи Гранкина, не все могут себе позволить.

— Так вот я о том же, — проговорил вечно голодный брутал, который тоже принимал участие в одном из театральных экспериментов Зи.

— Эх ты, — снисходительно напрягся мускул брутала, — Только и можешь поддакивать. Нет, чтобы настоять на своем, и крикнуть во весь голос — ЭТО МОЕ ШОУ. Это — мое амплуа…

— Успокойся, — буркнул брутал, — Мы не на ринге. Здесь все немного понарошку… Это — театр. Брутала мог изобразить даже вон тот доходяга с длинным носом, который играет Буратино… И зрители, которые смотрели бы на эту жидкую фигурку, всем зрительным залом могли верить, что он — накачанный мачо, даже если бы он надел короткие штанишки своего предыдущего персонажа.

— Кофе? Водка? — спросил бармен, заглядывая в глаза бруталу. Бармен тоже находился «на грани», хотя и не участвовал в экспериментах Зи Гранкиной. Грань бармена находилась где-то между искусством и коммерцией.

Разве не мог он арендовать легкое светлое помещение в оживленном месте и сделать из него лучшее кафе в городе? С его-то предприимчивостью и маркетинговым чутьем?

Нет, что-то держало его здесь, в этом не слишком прибыльном кафе без сильной бизнес-идеи…

Что держало его тут? Театр за стенкой? Зрители, которые заходили сюда на 15 минут до спектакля и спешили выпить свою чашку кофе в предвкушении? Актеры, которые иногда заглядывали после выступления и выходили из образов уже за стойкой бара.

Нужно отметить, что выходили они из образа только в случае, если предварительно туда зашли… Но… это так, лирика…

— Ах, этот ни с чем не сравнимый воздух театра, — ухмыльнулся вентилятор, который и занимался (как он думал) самым важным — смешивал атмосферу театра с выхлопными газами улицы.

— Я тоже… Я тоже играю существенную роль, — серьезно высказалась пуговица, которая еще три минуты назад была неразрывно связана с шелковой блузкой Зи, — только никто этого не замечает пока я, красивая пуговица на четыре дырочки, честно и добросовестно выполняю свои функции и/или играю свою пуговичную роль.

Но… Никогда не знаешь, чего ждать от нитки, которая мнит себя центром Вселенной.

Нужно знать Зи! Она — безалаберна, как любая талантливая актриса. Она не пришила пуговицу, а только «прихватила» ее несколькими стежками.

И вот — результат.

Связь, которая казалась неразрывной, разорвалась в один момент.

— Так даже лучше, — улыбнулся режиссер, глядя на то место блузки Зи Гранкиной, где только что была пуговица.

Зи, освобожденная от любых комплексов и условностей, смутилась.

— Кажется, закатилась под стойку бара, — предположила Зи, элегантно роясь в сумке в поисках булавки или какого-нибудь значка.

— Могу предложить иголку с ниткой и временную пуговицу, — тихо сказал бармен, который готов был горы свернуть ради Зи, но сдвинуть стойку бара для того, чтобы найти пуговицу — не мог. Кроме того, он не знал, как будет лучше — заметить то, что пуговица оторвалась или нет…

Он никогда не знал, как будет лучше.

И в этом была его главная жизненная проблема.

— Не нужно быть такими безалаберными, — решила стойка бара, — Я — устойчива и фундаментальна. На меня опираются великие актеры, когда заходят сюда… Нужно всего лишь наклониться и поднять пуговицу. Она, конечно, лежит не на видном месте, но и искать придется не так уж и долго.

Драматург положил на столик небольшой пакет.

— Что это? — спросил режиссер, — весь твой скарб?

— Это — песок, — пояснил драматург и добавил: — Зи, ты не будешь играть Офелию. Офелию будет олицетворять кучка песка…

Режиссер расхохотался:

— О, столько потерь сразу… Сначала пуговица, потом роль Офелии.

— Я переживу, — Зи просто очаровательно скрипнула зубами, — интересная мысль с Офелией…

— Еще бы, — подумала кучка песка…

— Разумеется, — улыбнулась интересная мысль.

***

Отношения с Вилли развивались строго по спирали. Как, собственно, и должно было быть.

В нормальных отношениях.

Аня не утруждала себя мыслями, где, когда и кем устанавливались правила — как-таки должно было быть.

С некоторых пор она вообще не сильно старалась задумываться над тем, что стоит у истоков каких-то поступков, слов, мыслей.

Иначе, просто сойдешь с ума…

Как и многие, вполне необходимые вещи в жизни, одни мужчины предназначались «для блеска», другие — «для жизни», третьи — «чтобы был»…

Грани, как обычно, были размыты.

Она знала, что если Вилли берет ее за руку, то за этим последует что-нибудь ласковое, нежное, милое… Аня не считала его предсказуемым, но во многих случаях угадывала то, что он сделает.

Куприянов, рассматривая близко ее лицо, говорил: «Губы у тебя детские… Мне всегда нравился более чувственный рот. Но у тебя — очень даже вполне.»

Вилли говорил с придыханием «Какая же ты красивая!», и она принимала это, как должное. От Куприянова было радостью услышать «очень даже вполне»…

Все зависело от того, кто судит.

Вилли дарил цветы, приглашал в театры, согласовывал свои действия и смотрел влюбленными глазами. Однажды он хотел ее поцеловать, а она сказала «ой, я только что курила»…

У Вилли на лбу было написано «ну разве кто-нибудь в здравом уме откажется поцеловать тебя только из-за того, что ты курила?»

И называл ее «мой паровозик»… Ну, в смысле, дымила, как паровоз, но для него это было очень мило…

Куприянов рассматривал ее, как картину, но любовался только собой.

Картинки складывались настолько разные, что этих двух Викторов просто невозможно было сравнивать. Казалось, что в природе просто нет ни одного критерия, по которому их можно было бы сопоставлять.

Все равно, что сравнивать теплое с оранжевым или железное с соленым… И думать, что лучше.

Поэтому Аня не хотела отпускать от себя ни одного, ни другого.

В случае с Вилли все зависело и от нее тоже. В случае с Куприяновым от нее ничего не зависело.

С Вилли было тепло.

Глава 3. Амплуа Антуанетты
или
Картинка счастья из третьего акта

Антуанетта знала на 100%, что новую жизнь нужно начинать с генеральной уборки, избавляясь от всего лишнего хлама, накопившегося в старой жизни.

Но всякий раз, оглядевшись вокруг, в итоге понимала, что «у меня еще более-менее «чистенько», и время настоящей генеральной уборки еще не пришло.

— Ну-ну, — подумала генеральная уборка, — Не все понимают, что для чего-то нового нужно расчистить место. Иначе новое просто некуда будет положить.

— Это правильно, — подхватил диалог, который в театре занимал особое место, — Только не плохо было бы также помнить, что, как только ты выбросишь старую вещь, она тут же тебе понадобится.

— В театре не бывает ненужных вещей, — начала рассуждать старая вещь, — Никогда не знаешь, какая штуковина пригодится в следующей постановке. Особенно, если речь идет об экспериментах…

— Ага, — промямлили старые джинсы Зи Гранкиной, в которых она прекрасно справилась с ролью Нины Заречной, — Зи совсем уж собиралась нас выбросить, но вовремя одумалась.

— Это были просто счастливые джинсы, — проворчала генеральная уборка, — все знают, насколько актеры суеверны.

— Это уж точно, — проворчала черная кошка, которая не раз блистала на афише, но встречи с ней боялись в театре все.

— Да, актеры суеверны, — подумал бармен, вспоминая как шарахнулся от него Клим Пятеркин, когда увидел, что бармен несет к столу ведерко с бутылкой шампанского. Ведерко было не пустое, но Клим просто отшатнулся. На всякий случай.

— Еще бы, — проворчал Клим Пятеркин, который когда-то по молодости взял себе этот (как ему казалось) театральный псевдоним вместо вполне нормального имени Андрей Шаповалов, — отшатнешься тут, когда три раза пришлось возвращаться домой за забытыми мелочами.

— Дань моде, — с презрением сказал псевдоним, — у каждого действия должна быть причина. Называя себя по-другому, нужно понимать зачем ты это делаешь… А иначе — это просто понты… Кстати, фамилия Понт еще не использовалась, кажется, в качестве псевдонима. Нужно за кого-то взяться…

— Вот именно, — подхватило ружье, которое должно было выстрелить в третьем акте, но это случалось не всегда, — Все знают, что это так, но продолжают следовать моде. И… сначала вешают меня на стену, а потом начинают придумывать, зачем я там нахожусь.

— Ха-ха-ха, — рассмеялся художник-постановщик, — знали бы вы, сколько трещин в декорациях прикрывают ружья, которые никогда не стреляли! Хотите сказать, что это недостаточная причина для того, чтобы поместить там ружье?

— А я? — спросила картина в стиле авангард, — неужели нельзя было прикрыть трещину в стене авангардом? Я так давно не была на сцене…

— Эту мазню — в кафе, — решительно отчеканило амплуа «петиметр». Ему редко удавалось подать голос, т.к. мало кто из нынешних экспериментаторов знал, что это просто щеголь, светский вертопрах, невежда, рабски поклоняющийся всему заграничному. 18 век был слишком далеко, и никто, кроме самых старых театралов даже не догадывался, что театральное кафе — от вешалки до столика в углу — было просто заполнено одними петиметрами.

— Увы, — вздохнула вешалка, — а ведь были времена, когда театр начинался с меня. По крайней мере, так думали те, кого не брали в труппу. Нужно, конечно, признать, что не все, кто начинал «с вешалки» потом попадали на сцену.

Иллюзия печально прикрыла глаза. Бывало, конечно, и так…

…Худенькая девочка с мамой модельной внешности заглянула в театральное кафе сразу после дневного спектакля.

— Тебе понравилось? — несмотря на модельную внешность и сорок первый размер ноги, мама девочки была вполне начитанной особой.

— Очень, — ответила девочка, по которой плакала балетная школа, потому что ей не приходилось сидеть на диете для того, чтобы быть худенькой.

— А что ты поняла из этого спектакля? — улыбнулась мама. Ей редко удавалось доставить удовольствие девочке, хотя мама постоянно думала об этом. Несмотря на модельную внешность. Просто девочка была такая. Трудно было угадать, что именно доставит ей удовольствие.

— Фррр, — отозвалось удовольствие из блюдечка с пирожным, — все эти ваши впечатления от увиденного меркнут по сравнению с такой вкуснотой.

Девочка задумчиво грызла лимонную корочку.

— Я поняла, что бандит полюбил даму, а дама так и не полюбила бандита.

«Смотрели „Барышня и хулиган“, — подумал бармен, — но как же верно сказано, черт возьми! Ни добавить — ни убавить!»

— Как забавно, — подумал Хулиган, который, можно сказать, поселился в голове у девочки, — На самом деле, эта «барышня» «бегает» за мной уже третий месяц, но, видно, хорошо отыграли, если маленькие девочки понимают это именно так.

— Было бы здорово, если бы барышня с хулиганом заглянули ко мне сюда, пока здесь эта девочка, — подумал бармен, — Наверное, ей было бы очень интересно увидеть «на самом деле», без грима и масок, тех, кого она только что видела на сцене.

— Ох, не знаем, не знаем, — сказали маски, — иногда лучше не видеть кого-то без грима. Меньше будет разочарований. Очень часто те, кто нас срывает, позже жалеет о том, что он это сделал.

— Он не любит меня, — подумала Барышня, переодеваясь в гримерке.

— В следующий раз, когда пойдем в театр, нужно взять с собой цветы, — сказала девочка, размазывая по тарелке крем от пирожного, которое так и не доставило ей удовольствия, которого так хотела мама после спектакля, — я подарю их Хулигану.

— Почему именно ему? — улыбнулась мама худенькой девочки.

— Потому что у него просто океан любви, — твердо ответила девочка, — а дама этого не видит.

Океан любви промолчал, так как было совершенно ясно, что он существует только в мечтах девочки.

— Может быть, в следующий раз пойдем на другой спектакль? — спросила мама, — Зачем же два раза смотреть одно и то же?

— Нет, пойдем именно на этот, — решительно сказала девочка, — Может быть, в следующий раз она полюбит его. Это же не кино…

— Наверное, ты права, — улыбнулась мама. Несмотря на модный наряд и современные замашки, она хорошо понимала свою девочку, — Это не кино. Хотя и здесь трудно представить другой конец.

— Все-равно, в следующий раз все может быть хоть немножко по-другому, — сказала девочка, — Хоть немножко…

— Все может быть, — сказала мама, хотя точно знала, что по-другому не будет… Ну, разве что, актриса сделает другую прическу или актер будет говорить простуженным голосом.

«Мне кажется, сегодня он играл любовь ко мне более искренне, чем в прошлый вторник, — подумала Барышня, надевая теплые носки. В гримерке было невероятно холодно, — А мне все труднее показывать равнодушие. Наверное, я плохая актриса…»

«Девочка все поняла правильно, — подумал бармен, переставляя стаканы.

Между тем, время приближалось к вечернему спектаклю. Вечерний спектакль знал, что торопиться не нужно. Время приблизится все равно.

Антуанетта понимала, что сегодня вечером будет сплошное мучение, т.к. накануне она «ходила по углям» и, хотя, знатоки двадцать раз предупредили ее, что страшного в этом ничего нет, что-то, по-видимому, пошло не так. Как назло, платье греческой богини чуть-чуть не доставало до пола и из-под него должны были выглядывать идеальные ножки. Режиссер даже предупреждал ее насчет яркого педикюра, не говоря уже об ожогах, которые можно было скрыть на ногах, но почти невозможно сделать так, чтобы они не отражались на лице. Играть роль нужно было босиком.

Антуанетта привыкла искать во всем что-то хорошее и подумала: «Слава Богу, что сегодня я не играю субретку — со всеми этими пируэтами, подскоками и фонтанирующим блеском».

«Да неужели? — ехидно хмыкнуло амплуа субретки, — ты не играешь ее ни сегодня, ни еще когда-нибудь. Эта роль ушла к другой актрисе. Ты можешь, конечно, утешать себя, но нужно же знать границы в поисках чего-то хорошего. Особенно в тех местах, где его нет.

«Да неужели? — передразнила Антуанетта, — если мне «по зубам» роль греческой богини, да еще и с травмированными пятками — дай, Вселенная, здоровья мастеру, который водил меня по углям, — то уж где и как мне побыть субреткой — я разберусь. Для этого необязательно чтобы тебе ДАЛИ эту роль. Любую роль ты можешь взять сама. Да хоть на собственной кухне с кружевными шторами и юккой на подоконнике.

— О, да-а-а, — вздохнула кухня с кружевными шторами, — я была свидетелем всякого, — Не обо всем можно говорить вслух…

«Нужно юкку с подоконника отдать бармену, — подумала Антуанетта, изящно пытаясь заклеить пластырем раны на ноге, — все равно я ее забываю поливать…»

— Скорее бы, — проворчала юкка на подоконнике, — существуют же, в конце концов, какие-то правила. И даже то, что ты — актриса, не дает тебе права их полностью игнорировать. Я уже не говорю о том, что те, кого ты называешь «домашними курицами» даже разговаривают со своими комнатными растениями. А я не могу дождаться от тебя даже воды. Приходится терпеть, но терпение мое не безгранично.

— От долгого терпения портится не только настроение, но и цвет лица, — сказало безграничное терпение, которое точно знало, что всему есть предел, — а уж если речь идет о недостатке воды в организме, то тут, действительно, все серьезно.

***

Если бы Аня попыталась представить или нарисовать картинку своего счастья, то она бы запуталась окончательно.

Стереотипы, которые навязывались всем девочкам, девушкам и женщинам всех времен и, практически, всех народов, ужасно мешали.

Нужно хотеть замуж! Девушка должна туда хотеть! Нужно искать богатого и влиятельного мужчину! Мужчина должен.., женщина должна! Любая женщина хочет детей. Не хотеть детей — это позор. Любая девушка стремится создать семью. Если не стремится, значит, что-то с ней не так…

Может быть, ищет кого-то получше…

Мужчина должен всегда ее хотеть. Если не хочет, значит что-то с ним не так… Или с ней…

А почему нельзя было просто жить? Так… потихонечку…?

Глава 4. Свежий супчик Марфы
или
Важный разговор со старой шалью

Зрительный зал зашелестел аплодисментами.

— Изысканно, — аплодисменты оценили этот приятный шелест, — это не концерт, не шоу, взрываться не нужно.

— Смотрю я на то, как люди проводят вечера, и думаю — чего им не сидится дома, — проговорил сорокапятилетний юноша, глядя на свою спутницу за столиком в кафе.

— Смотрю я на то, как ты проводишь жизнь, и думаю — что я делаю с тобой здесь? — почти сказала его спутница, но в последний момент решила промолчать. Не так уж часто они выбирались куда-то вдвоем.

«Проводишь жизнь» — хорошая формулировка», — подумал бармен, переставляя кофейник.

«Вот именно, — подумал кофейник, — проводить время — это одно, а проводить жизнь — это совсем другое. Уж я-то знаю это, слушая всю жизнь разговоры вокруг… Приходят на чашечку кофе, а потом выпивают целый кофейник. А известен этот повод проводить время именно как «чашечка кофе».

— Да-да, конечно, — подумал кофе. Все-таки «подумал», а не «подумало», — Приходят на чашку кофе, а заказывают пиццу и сок. Ах, штампы, штампы…

— Это имеет значение! — главная героиня произнесла эти слова настолько хорошо поставленным голосом, что даже шестнадцатый ряд партера услышал ее очаровательную хрипотцу.

— Да, это играет определенную роль, — негромко подтвердил герой второго плана, прохаживаясь по сцене и понимая, что он должен сказать реплику, но при этом не должен затмить (а он считал, что он-таки мог это сделать) главную героиню.

— Это одно и то же, — небрежно бросила главная героиня. Она — и голосом, и выражением лица, и всей фигурой — отчаянно делала акцент на то, что все остальные — это только фон.

«Я хочу играть эту роль. Я хочу играть эту роль, — Зи Гранкина повторяла эти слова, как таттву, и подвергала себя опасности, сев за руль после двух бокалов вина.

«Я хочу иметь значение… Я просто хочу иметь значение…, — думала спутница сорокалетнего юноши, размешивая сахар в чашечке кофе.

— Слишком большая роскошь по нынешним временам, — откликнулась чашечка кофе, хотя девушка размешивала сахар совершенно беззвучно, — Слишком большая роскошь — чтобы у тебя брали то, что ты хочешь отдать… Мне это удается с некоторыми посетителями, но не со всеми… Да еще сахар остается на донышке. Или губная помада на краю…

— Любимый, жизнь состоит не только из действий и вещей. Есть еще что-то неосязаемое, то, что чувствуют не все. Бедные, бедные люди… Те, кто знает, что это такое…, — сказала Антуанетта воображаемому слушателю.

Она была весьма начитанной дамой и хорошо знала, что Гоголь, Гегель и Бабель — это совсем разные мужчины.

— Мою третью книжку «завернуло» издательство, — печально сказала Елена Василию Ивановичу.