Два коротких рассказа

Чёрное и белое напряжение

Первая воронка:

О, милый мой дневник!

Место действия: грязный, бьющийся в лихорадке Берлин, сентябрь 1993 года; открылась огромная и отвратительная воронка, она угнетает Евразию и я сам теперь еду на этом громадном поезде-воронке. Метро здесь так необычно — оно кармическое, а каждая станция, как прожитая жизнь. И вот она перед нами, измождённая история Германии в этом изменяющемся пространстве, когда на этих высоких и повторяющихся уровнях начинает вздыматься необъятная сложность.

Думаю, настало время поискать этот такой безрассудный скрытый порядок, что едва укрыт под дурными и странными поверхностями; а увидев это сложное явление сквозь несущую структуру множественных уровней, начинаешь понимать, что мы имеем дело с необходимым спектром нестабильности, который всегда ведёт к физическому, плохому, сильному напряжению; и это именно тут, в огромном и расхристанном центре воронки, столь остро ощутимо подозрительно некрасивое явление: «белое и чёрное напряжение». Понимаете, каждое дьявольское тоталитарное сознание терпеть не может усложнённости, оно всегда стремится к крупномасштабному «чёрному решению»; то есть мрачному и громоздкому удару «чёрного напряжения». Это напряжение визжащих коричневых и красных руин, так глубоко укрытых под печальной землёй, где грязные демоны принимают это тошнотворное жертвоприношение для Германии, пока я стою там, где печатали шаг нацисты.

И этот сумасшедший отплыв дает нам столь необычную форму белого напряжения, а отвратительным ответом на него всегда бывает мощный и громоздкий удар — так треснуть, чтобы расплющить. Так вот, это и является главным способом ответа, вызванного страданием, на все виды духовной сложности. Немножечко кайфа, а потом немножечко стукнуть, и всё это откатывается к хорошо знакомой гадости «белого напряжения». Только что раскололось в своих рядах старое да резвое отродье коммунистов, но тем не менее мы едва только начали присматриваться к этой воронке. Длинный поезд-воронка пыхтит, катя в Прагу.

Ледяное дуновение Борея:

А это моё тайное, маленькое жутковатое место. И это большой рассказ о Любви посреди воронки; я угрюмая маленькая вещунья, а это мой опустевший город. И да, тут всё гудит от громкого и одновременно едва слышного эха слабо уловимой формы «напряжения» в Старе-Место; тут такое непостижимое и чудесное равнение энергий полоумного прошлого на благословенное единение центров, так велик таинственный танец, возвещающий бракосочетание с богиней; так безобразна подавленная «карма» самого изысканного ритуала ухаживания; и так тяжела встреча центров сердец, где сила всегда достигает своего пика; и так стара эта история о напряжении, которое проявлялось столь зловеще и грязно. И вот он, глупый и злой человек, который сумел выжить; его высшие «чакры» вдавлены, его нижние «чакры» разворочены взрывом; и вот, пожалуйста: первое же сочетание в его сознании становится настолько авторитарным, что ведёт напрямую к убийствам. Это сознание, которое само себя сузило, чтобы только не навредить себе, и ничего удивительного, что в кармане у таких людей лежит билет, только в одну сторону — в город Прибийск.

И вот оно, то что мы теперь все называем «чёрным напряжением», лишённое свободы на всех уровнях, от телесного до духовного; а тут ещё и вечно спешащее второе сочетание сознания, рвущееся от анархизма напрямик к самоубийству; это сознание, которое само себя распахнуло настежь, чтобы только себе не навредить; у того в кармане лежит, не шелохнётся, билет первого класса в город кайфа, с его пресловутыми закрученными проспектами. Это ни что иное как «белое напряжение», со всей потерей собственной индивидуальности на всех уровнях, от самых приземленных до наиболее духовных. И как видите, именно это мы все называем разбросом реакции на какие-либо виды духовного напряжения.

Поймите, Прага в этот овеянный ледяным дыханием вечер просто подхватила вирусную лихорадку, а в наши дни много необычного появляется просто ниоткуда, и бывает, что большое исцеление насыщено своего рода высоким напряжением, и может так оказаться, что несуразная карма как раз и окажется уместна для созревающей любви, исполненной невероятного уважения, когда лбы соприкасаются в некоей алхимии, совершенной для таинственных пионеров Евразии, что шагают в бриллиантовом блеске множественных Старе-Мест, где можно без лживого жеманства лелеять безграничные поля сознания.

Теперь невидимое «белое напряжение» неудержимо влетает в воронку; всасывается в Берлине, выскальзывает в Москве. О, как хрупка и болезненна моя любимая, как прекрасна и избалована, просто замершая в своем развитии, такая красивая и неотразимая. Так священна в совершенстве кожи и тонких формах тела, изваянного щедрой природой.

Я вижу, как в городе волшебницы восходит солнце, сворачивая капли света как свежую кровь; затхлый чердак этого города до предела заполнен величием магии. Тут, в старом районе Йозефов, стоит большой и чёрный тигель волшебницы. Лучше места для долгих оргазмов духа найти просто невозможно. Тут сплетаются в своём величии малые и невесомые лёгкие; тут чудесным образом встречаются «яб» и «юм», они были когда-то стариками-немцами, они же были и индусами, еще когда древность называли современностью. Смотрите, был в этом старом каббалистическом тигле глубинный отзвук предшествия, а вместе с ним и огромное, необоримое чувство взаимного узнавания, приносившее чехам дары на древних полях смерти в Конопнисте.

На этом королевском кладбище для убиенной дичи изверглась странная «тантра» Богемии; я шёл за этим ангелочком, «дакини», вглубь тёмного леса и замка мечтаний; наши умы сплавлялись: мой и её, моей уставшей супруги; то была высвобождающаяся вольница тантрических ангелов, которые отринули все преграды, следуя согласно своей огромной карме; это напоминало изысканную хореографию, которая в дальнейшем следовала тропой дурманящего канона древних страстей и их тонкой заботы, что помогало им исцелять и прокладывать путь сквозь широкие и неизменно опасные потоки «чёрного и белого напряжения».

В Праге была ранняя осень, больше не было жирного и безобразного «голема», а постаревший Гавел окопался во вздыбленном Граде; и Кафка тоже парил где-то неподалёку реки Самсары, отдавая необъятную грусть тёмной и узкой Влтаве, прямо тут, в этом большом древнем городе, где ангелы медитировали над огромным и счастливым союзом и свадьбой любимых старых сердец. Я смотрю на пьяниц, что заблудились в Остраве; сижу и спокойно жду, пока придёт длинный поезд-воронка.

Видя алый цвет крови:

Для тех, кто делает «пуджу» в старом Кракове, день просто великолепный. И это исполненное самообладания большое «бардо» брызжет сочной энергией тут, в духовном «где-то» на юге Польши. Прямо тут, с этими прекрасными польскими босоногими «дакини», сидящими у главной городской площади Краковски Рынек; эти юные «дакини» ждут, когда приедет их трамвай-тихоход, чтобы увезти их в это новое духовное сердце Европы.

Итак, я забрался в этот потерянный мир с этими сладкими и тёплыми привидениями. Тут, в еврейском квартале, облачённым в одинокое и грустное сияние, своей плотью оставили отпечатки еврейские «бодхисаттвы»; ступни великих Цадиков вспыхнули пламенем; еврейская «пуджа» плыла в тишине. Я укладывал камни на могиле Великого Раввина Реми, а это огромное визжащее жертвоприношение для Летик и всех остальных теперь медленно возносилось на потёртой брусчатке. В свете упавших свечей я видел великие синагоги с темнотой и спокойствием их центров; именно там дышали теперь ветры нового мира.

Давайте не забывать ни о драгоценном в нашей жизни, ни даже об этих огромных отпечатках «чёрного и белого напряжения» здесь, среди осени и её ранних начал, пока падают листья, а автобус мчит мимо маленьких фермерских хозяйств и отдалённых полей и деревьев, медленно гнущихся на ветру, скрывая нечто зловещее во всём этом пейзаже; потому что именно здесь, в самом эпицентре безмолвной воронки, танцевали демоны, извиваясь в безобразном мраке, как раз там, где правило тяжёлое и большое «чёрное напряжение».

Я только начинал свою большую «пуджу», именно здесь, где не так уж и давно свершился огромный по своим масштабам удар, и где безобразное давление и безграничное потрясение на жертвенных полях превратило эти громадные тянущиеся «холокаусты» в малое и священное взожжённое жертвоприношение. Я стал проклинать большие и зловещие энергии, которые так надругались над заново освящённой землёй, я почувствовал эту великую, непонятную и необузданную благодать глубокой и столь сконцентрированной смерти. Меня посвящали в таинство священного ритуала, который преобразовал всё это тягостное зло в благодать, и я видел, как в избитой и зловещей тьме начинает мягко поблёскивать свет.

В этом навязчивом пробирающем холоде отыскались теперь великие благословения; и пока из тьмы этой глубинной Тантры извлекался на гора свет, я взывал к Дордже Семпу среди вони этого раскинувшегося кладбища, именно тут, где мощный удар в конце концов превратился в ещё больший и мрачный отплыв, и это было громадным и мощным сотрясением, своей внезапностью похожим на широкую, громкую и густую панику, которая объяла и вскоре разбросала своё смертельное магическое заклятье, и эти высокие ниспадающие волны «чёрного и белого напряжения» наконец-то описывали целостный круг внутри воронки; сколь же неотложна была необходимость в радостном освобождении, чтобы быстро принести мир туда, где он был нужен больше всего: в самый эпицентр, в топки крематориев, и великие поводыри-помощники теперь помогали мне в этой польской Хиросиме; они наконец-то отвечали на мои не терпящие отлагательства мольбы.

Во время этой кричащей миссии спасения, — миссии, которая отражалась в этом рыхлом пепле осени, в тот момент, когда я увидел дьявольский стук в широкие Врата Смерти и её огромные гневные челюсти, что открывались теперь, чтобы впустить всех тех, кто мчится по широкой железной дороге к этому мгновенному исчезновению, — из огромной фабрики смерти, отлаженной как промышленный процесс, вышло странное благословение. Эта большая, отчаянная, вздыбленная и громоздкая машина смерти, которой владели безобразные и омерзительные сознания, что внезапно были воссозданы тайной сверхсовременной технологией, вышедшей из этих огромных и просторных демонических бараков.

Это была именно та странная психология, согласно которой можно было рассматривать людей как сырьё для производства сухого удобрения; это была та новая зловещая система хозяйствования, в которой простой вдох становился непосильным заданием, и это, казалось, был именно тот недостаток сжатия в диких больших безмолвных камерах, и на самом деле это были те изумительные и столь же курьёзные руины, что я теперь видел пред собой в огромном сортире Молоха; и всё же паника стала ослабевать, как только психическое пространство начало вновь расширяться, чтобы достичь своей былой большой и славной полноты; это была просто безмолвная и сюрреалистическая пустота, что высвобождала теперь свет.

И да, это было большим и священным жертвоприношением Польше, когда маленькие дружелюбные лица провожали меня, а поезд отъезжал к тем другим встречам с напряжением в святом спокойствии.

Всего за несколько минут и секунд:

Представьте себе, я теперь в австрийской столице, чьи жители без мыла в задницу влезут. А это всего-навсего полая и пустая старушка Вена со своей анархистской музыкой и большим, тяжёлым и тонким «чёрным напряжением». Эта громогласная и неудачливая столица-бедолага была теперь не больше чем большим и изношенным музеем. Она как безобразная ухмыляющаяся голова без туловища, и тут я встречаю покачивающегося на волнах венского мастера «белого напряжения», самого известного и прибитого космического альфонса австрийской столицы; и теперь я вбегаю в комнату, увешанную побрякушками, чтобы побыстрее усесться, и это время для «пуджи», в которой Сарасвати встречается с Дон-Жуаном в этом огромном совокупном жертвоприношении австрийцам, которые дали миру и Шуберта, и позднее Гитлера, Гайдна и Малера, и Витгенштейна, а потом и старого беднягу Зигмунда Фрейда, изнывавшего от скуки, разбитого и ждущего смерти со своим огромным усталым безразличием, которое было теперь свидетелем того, как старый мир подходил к своему самоубийственному исходу.

И теперь я застрял в этой большой и воинственной машине потребления, и чувствую как мурашки бегут по спине, и вся эта ненормальная тяга к «ябъюмам», что теперь входит в моду; и она так далеко от этой устрашающей сверхэффективности в паре с дорогим и негостеприимным кичем под маской культуры; живёшь будто в необъятной картинной галерее, в которой отдаётся эхо «блицкригов» и глубоких котлованов для штабелей жертв, и это дом для всех печально известных личностей целой Европы и это же большое неприглядное кладбище пропитанных пылью империй; м-да, хоть сейчас на дворе и 1993-й, а всё кажется, что 1919-й.

Затем, оплывающий жиром поезд-воронка на короткое время останавливается в чудаковатом новом королевстве Словакии с её невзрачной столицей Братиславой, и я слышу, что отсюда недалеко до старого и любимого крысами замка колдуна в Девине. Это именно тут, на этом клочке огромной мощи, где тайные реки сливаются в противоречивый туман, и многие отдали свои жизни, чтобы теперь владеть этим холмом, и именно здесь, где когда-то проходила интеллектуальная граница и рубеж времён старой Холодной Войны, создавалось впечатление, что все большие и безобразные демоны куда-то на время исчезли.

Естественный ноль:

Так вот, ребята, я теперь всего лишь большая, безобразная потаскушка Будапешта в этом чертовски извращённом и жестоком вонючем городе чокнутого жулья и полоумных потреблений. В маниакально-депрессивной Венгрии стоит прекрасный, просто изумительный день, и дикая горячка кормления до предела нахальна в этом затёртом и перегревшемся двигателе чёрного и белого экономического напряжения; это весёленькая камера пыток и, знаете ли, возбуждённые христиане, подсевшие на амфетамин, на самом деле дали мощно прикурить бледнолицым язычникам, а умирающие капиталисты теперь побили вонючих краснопузых и извращённых нацистов, и я вижу эти разломанные, иссечённые тела в тёмных зловещих туннелях, и они теперь открывают мне нахальных навязчивых венгров с их неотвязным, монотонным языком, как самых настоящих евроазиатов; но, как Вам известно, турки оставили свои серные ванны, променяв их на поистине красивых венгерок, которые направляют эти голодные привидения-паникёры через невидимые и спрятанные лабиринты, где была изукрашенная драгоценностями и современная форма осквернения на секретных скрытых кладбищах и пронзительное лихорадочное уничтожение, что привело меня к этому непонятному и нестабильному лабиринту.

Что за чудесная, сбивающая с толку головоломка этот Будапешт с его стремительной жизнью и высоким уровнем самоубийств, и все его достопримечательности постоянно пылают; похож он на огромное, современное, полное опасности место сумасшедшего разъединения с этим диким, надтреснутым и дурацким отрицанием и странным, медленным, выжженным выходом из этой болезненно потребительской пустыни. И я теперь возношу свой большой дар для Венгрии особой «пуджей» смерти; это всего лишь новый духовный подарок для павших в 1956-м. Прямо тут, на Рекоузитури, огромном кладбище со звенящими гитарами и буддистскими святыми; это все для тех, едва оперившихся сорванцов, чьи мысли не давали им покоя, и я теперь готовлюсь к своему раннему отъезду в устрашающую Сербию и это просто 1993-й.

Вторая воронка:

Наблюдая за населением в конкурирующих системах:

И огромное, старое, некрасивое излияние «чёрного напряжения» возвращается теперь во всей своей зловещей потрёпанности; я еду в этом изрезанном и убийственном месте, и из окон поезда вижу, как пьянь убегает по просёлкам, возможно, от тех самых молчаливых и невидимых солдат, которые заворачивают этих несчастных и замученных безумцев в тот момент, когда они задерживают своё сильное ледяное дыхание, а поезд медленно вкатывает в Болгарию с её расплывчатыми обещаниями безопасности.

И это действительно должна быть теперь София с её странными обесценившимися бумажками и миллионами безобразных жуликов, и тут же все эти отъявленные преступники с огромными кулаками; они поджидают на каждом углу тут на Балканах, среди дикой вьющейся Рильской горной гряды и на её грубых тусклых жёлтых полях; эта большая чудесная незнакомая земля теперь выглядит, словно взята из «Короля Лира», где забытые всеми пастухи мёрзли в этой агрессивной пустыне, где эхом отдаются перезвоны колокольчиков на козьих шеях; и это неотёсанная даль, которой присуще веяние ветров и холодная красота, что напоминает мне огромное количество поколений, которые живут под одной единственной заваливающейся крышей в Болгарии.

Это любопытная и почти ненастоящая страна налившихся соком болгарских и французских «дакини», что счастливо вышли замуж за психически ненормальных автогонщиков, и теперь видно, как они купаются в этом мистическом колдовском избавлении в этот самый час, эту самую минуту, когда безобразные язычники и немые византийцы теряют себя в беспомощном чувстве, которое сильно сжимает и от которого поднимаются старые кустистые брови, и которые ошарашено сидят в этом буддистском кафе где-то в Софии, в котором все ведущие звёзды сегодняшнего дня подают нам большой бессмысленный рэп официанток, и я вижу хрипящих и выразительных Кали Православия, пока медленно плыву сквозь все эти сцены из «Алисы в стране чудес», обобранный и как-то безмолвно повседневный.

Старые карги теперь зовут меня изнутри этого истрёпанного зеркала, потому что это жесткое, зловещее общество, основанное на скрытом убийстве и едва заметной лжи, обливающееся теперь слезами, разбито параличом, по-настоящему бесправно и целиком в запустении. Ныне эта умирающая пустыня так нетерпеливо ждёт тусклого, нового Второго Пришествия, такого, что исполнено странных сумасбродных граффити, что разбрасывает и преднамеренно оскверняет замусоренные могилы старого и дискредитировавшего себя порядка. Там, где дно часто выглядит вершиной, и всё двигается, виляя из стороны в сторону в этом тонком и возбужденном лабиринте «чёрного напряжения», где пресса вроде бы свободна, а уставшая оппозиция финансируется этими неотёсанными новыми капиталистами, которые когда-то были не более чем жуликоватыми «красными», чрезвычайно запутавшимися в этом тонком уносящемся дыму; они ныне создали прекрасный стиль жизни, и возбуждающие болгарские «дакини» теперь могут своими глазами увидеть эту самую дерьмовую лапшу, так щедро навешанную всем на уши.

Итак, коммунисты-предатели выжгли дотла свой большой, старый и хлипкий фасад, и теперь тут царствует новый, жуткий, тайный порядок, который никто так до конца и не понимает, пока подлые карманники и мафия заключают с новыми «яппи» и тайной полицией странные и молниеносные соглашения, а старая разочарованная гвардия теперь вынуждена прокладывать путь вслепую с помощью старого и рассыпающегося радара, а к этому добавьте ещё шепоток, оставшийся от ветхого советского обмана, но символические дары как будто бы немного усилены, и старая бетонная ложь покрыта броскими цветами, и доблестные защитники наконец-то приходят на помощь.

И всё-таки находиться тут рискованно в этой громадной воронке с её болезненно слабой видимостью и регулярно и плавно сменяющимися равнениями ещё очень рисков. Ты видишь, как они быстро несутся всё дальше, пока большой и полный тайн поезд движется в безмолвном ужасе к следующей жертвенной поездке тут, в этой знакомой Первой Воронке.

Взгляд на плод на экране аппарата УЗИ:

Я победоносно хватаю жизнь за горло тут, в шумном и задымлённом городе Афины, где огромные поезда кончают свой марафон и где ленивое «белое напряжение» движется дальше к переменчивой огромной греческой «ганачакре», тут в этой неблагоприятной срединной территории между двумя потрясающими и опасными воронками, где всё раздражающее выравнивание и болезненное высвобождение являют собой тяжёлый и нескончаемый процесс и где безусловное очищение всегда совершенно неизбежно, и огромный стресс паломничества теперь спешит к морю, и я приношу дар своих долгих, как жизнь, молитв тут, в иссечённых ветрами Дельфах, на маниакальном алтаре неба, где жили развратные боги и где эта тайна теперь регулярно раскрывается, где огромные, утраченные ораторские традиции помаленьку выпускают в долину свою подпорченную и трагичную греческую «карму» с яростью ангельского воздействия. Потому что именно здесь, в этих мощных и бесконечных местах прорицаний решаю я ныне принести своё священное жертвоприношение Греции.

Драма Афродиты и Аполлона всё ещё видит, как загадочным образом нечто ещё действует, и это несмотря на то, что быстро рушатся все системы, в устрашающих полях Самсары, и я чувствую, что сейчас Афина исцеляет меня всем своим всеобъемлющим умом в моих глубоких и переполненных привидениями снах; это именно те греческие «дакини», которых я вижу затерявшимися в этом старом скандальном акрополе, пока они гоняются за священными слепыми вампирами в час пик в глубинах огромного лабиринта; и внезапное перемещение «белого напряжения» в Афинах, и тут же тяжёлая карма, которая сопутствует острому недостатку достоинства, в то самое время как я поднимаюсь на палубу корабля, плывущего в Иерусалим; и голубые воды моря около Кипра приветствуют меня океанской тошнотой, а Вторая Воронка приближается быстро и неумолимо.

Попав в порочный круг:

И вот священный Израиль; тут, на Ближнем Востоке, царит уныние. Здесь, в старой части Иерусалима, находится огромная сумеречная иллюзия, с её испохабленным и полным грусти пейзажем, а старая гвардия полностью охвачена своей гордой и обособленной осадой, здесь и рыбьи головы, отрубленные и валяющиеся в чулане, и конец огромного цикла, в то время как неудачники, которые смогли уцелеть, проверяют и копаются в руинах «чёрного и белого напряжения»; и тут же странное ощущение обособленности, настолько удивительное со всеми этими смешными людьми, которых застали врасплох, когда они играли роли совсем не тех, кого им хотелось бы. Это переполненные беспокойством палестинцы и зловещие могильщики; посмотри, как они яростно рвутся, чтобы хоть что-то спасти этой зимой от крушения в просторной тенистой геологии кармы.

Существует странная пропитанная благими намерениями солидарность в этой священной «пудже», со всеми её напряжёнными и измождёнными чувствами, похожими на милый сердцу дом родной в этом до боли знакомом древнем городе; я теперь исследую мою прошлую завершённую жизнь, как араб, пойманный между перепадом напряжений тут, в этой Второй Воронке, где анархистская белизна всегда превращается в разъярённую черноту, а безобразное «чёрное напряжение» вновь заменяется полным беспокойства «белым», где простое, незамысловатое выживание становится назойливым и постоянным приоритетом, пока извращённые враги сложности готовятся сразиться со своими неизвестными соперниками выходящими из воронки. Это не более чем старый и хорошо известный отплыв с его огромным и неизбежным звенящим ударом, которые теперь приближаются вновь. И нет ни малейшей надежды выбраться из этого перепада, который ходит взад-вперёд, как проржавевший маятник,. И это жестокое и бесконечное столкновение ритмов у безмолвного эпицентра вновь становится слышимым; это те самые громкие выкрики, позванивающие колокольчики и визгливые всхлипывания, и именно тут я приношу свой дар евреям, тут, у этой достопочтенной и опасной стены.

Я делаю эту огромную обречённую «пуджу» около старого храма, как магический дар всем благословенным «интифадам» мира, и да, я тоже выясняю отношения с арабами, и с тем сражающимся арабом, сидящим во мне. Это не более чем бесконечная и отнимающая последние силы серия переходов и кучей времени для того, чтобы найти некое подозрительное прощение; может, это не больше чем странная проблема «бардо», которой теперь надо заниматься неустанно, а я вижу, как святые христианские карты сплавляются с еврейскими и буддистскими. Понимаете, та Дорога Скорби ныне находится везде, и это может быть неистово колдовским процессом. И тут, в древней долине Кидрон, тоже можно её отыскать, а также на скалистой горе Елеон, и прямо здесь, в священной Гефсимании, да и в каждом мучимым проблемами уголке планеты, где драгоценное сознание не может найти места, в котором могло бы обрести спокойствие.

Это всего лишь нескончаемое и продолжающееся наслаивание психического напряжения в выжженной и безграничной пустыне, и это время для огромной «пуджи» с сострадательными каббалистами, что окопались тут, на горе Мерон, столице еврейских «бодхисаттв». И я чувствую их чудодейственные силы здесь, в холодной и сырой древней «микве», и я слышу возвышенные голоса овеянного святостью раввина Каро и славного в своём великолепии Хаари, тут, в лучащемся Сафеде, и гляньте — вот и Шимон Бар-Йохай, что взывает меня, и он хочет открыть мне все свои священные тайны, пока я в молчании прохожу сквозь этот тайный журчащий поток.

Это всего лишь встреча Будды с Ахурамаздой:

И я теперь яростно борюсь в поединке с древними и упрямыми ессеями в оранжевой и голодной пустыне, и духи не столь уж и доброжелательны, когда я пересекаю границу и оказываюсь в древней Иордании, в непритязательном, дружелюбном городе Аммане. И надо сказать, жизнь может оказаться весьма простой, стоит только пересечь искусственную границу, и вот уже жестокое ощущение усталости, что накатывается теперь во Второй Воронке, когда подходишь к своеобразному, впрямь неземному пейзажу. Я на экскурсии, что несёт меня ввысь, в этом потерянном и странном мире. Она просто потрясает своей мощью, будто «Звёздные войны», Большой каньон и «Потерянный горизонт», были собраны в один громадный фантастический набатейский цирк, что известен миру как Петра, в сумеречной зоне странных неземных пещер и ущелий. И в этих недружелюбных надгробиях ужасающая тишина; теперь демоны и голодные духи быстро говорят мне, что я здесь непрошеный и нежеланный гость. И внезапно я взбираюсь на самую главную вершину; это высокий алтарь для жертвоприношений, где сладко стекала кровь, когда отдалённые напряжения бесконечно освобождались в неуклюжем дурацком танце новых равнений, где гневные защитники оставались в ослепительной тишине, пока мы сражались с громадными отупляющими сложностями планеты.

Третья воронка:

Наконец-то в стране утончённого ритма:

Я сажусь на самолёт-воронку в новой, огромной и освящённой зоне, где вскоре будет продемонстрировано окончательное гигантское решение всяческого «чёрного и белого напряжения», когда отзвуки древнего эха откроют новый и бесстрашный цикл; это безымянное возвращение домой, это славное убежище ныне со всей глубиной насыщенного чувства случайного узнавания и преждевременных слёз пронизанного любовью понимания тут, среди этого тяжкого и выматывающего неудобства; это тот сладкий хаос, в которым всё возможно; это громадный, безграничный и моментальный шок Индии, где и начинается настоящее паломничество; это пример шипящих на огне систем, которые глубоко спрятаны внутри иных, ещё «больших» систем, прямо здесь, в Нью-Дели, доме тяжёлого и громоздкого «белого напряжения», и это потрясающее место для изматывающей ярости и эти оглушающие крайности и те говорливые толпы, что ошеломляют приезжего, и это именно та совершенно непонятная перегрузка.

Я стою во весь рост и смотрю на окружающее широко распахнутыми глазами тут, в старом монастыре Бханте, настраиваясь на едва уловимые сигналы, предвещающие начало нового и огромного исследования эфирного мира. Кто-то весьма странно и необычно прочитал линии моей ладони, и я вижу, как миллионы жуликов дружелюбно обманывают других, а толпы валят, как таран, в ненормальной транспортной сумятице, и я вновь сажусь в поезд-воронку в этой разрушающей стране, что охватывает все те жестокие и разбивающие друг друга соперничающие стороны, и я слышу непрестанный громкий звон могучей драмы, которая состоит из жизни, а потом из смерти, и они следуют одна за другой и так и бросаются наугад в шальном ритме, который в данный момент неизбежен. Шумная и вневременная Индия стала самой закрученной мандалой из всех. Тут, в Северной Бенгалии, недалеко от свежих цветов и диких Гималаев, стоит декабрь в этом сонме богов, а я получаю благословения священной Сонады, прямо тут, в тайном доме Калю Ринпоче, где тёмная и подлая простуда свалила меня с ног. Я вижу, как маленькие монахи декламируют хором в зимней дымке, тут, высоко в горах, где я стремительно теряю свои силы; и я корчусь в лихорадке, а мне приносят мои вещи, и Мингму назначают моим верным слугой, и я должен о нём хорошо заботиться, и эта тибетская «дакини» улыбается мне и моей новой примитивной фотокамере, и я чувствую себя в безопасности в этом непроницаемом небе; это мой временный дом, и это гигантский дар мне от Калю, и маленькие монахи стали моими духовными помощниками, пока мы едим попкорн и делаем «пуджу» с миллионами «торм», наполненных добрыми намерениями.

И вот я с Шатрелем Ринпоче, это так неожиданно, и это просто благодать — видеть, как маленький Калю мчит за ангелами через всю комнату, в которой старинная мебель диковата и сюрреалистична, но вы знаете, «мальчики всегда остаются мальчиками», и я ясно вижу, что глупое колесо жизни — это ничто иное, как огромная буддистская карта напряжения, охватывающая как видимые так и эфирные сферы, и я благостно вспоминаю о Тангпулу в этой старой комнате Калю, и именно это дружелюбное благословение даёт мне ныне ничем не скованную уверенность в том, что я выбрал правильный путь.

Стоя тут, на Тигровом Холме у самых Гималаев, и мучительно подыскивая свежие слова, я внезапно замолкаю, придавленный огромным чувством священной преданности, которое даёт мне осознать, что огромные святые горы отражают чистые, нетронутые черты души возвышенных и определившихся созданий, отличаемых громадной мощью и великой благодатью лёгкости; это просто чистое присутствие и именно ему, столь истинному переживанию, нельзя научиться из книжек, сколько бы ты их ни читал. Это, знаете ли, мгновенное благословение, которое воскрешает усопших, и тебя ничто не может подготовить к восприятию этого факта; это распростёртая тишина, что позволяет тебе открыть просвет в своём необъятном и драгоценном сознании. И вся эта закрученная спираль проникнута единым стремлением: обладать силой и ясностью, чтобы видеть суть вещей, как солнце, что прошивает промозглую слякоть серого утра, и это постепенное, но внезапное прохождение шаг за шагом, пока порог вдруг не остается позади, и это ежедневное учение, подрагивающее на ветру, как язычок пламени; учение, которое преподаёт нам гордое солнце и исполненные славы горы.

И я теперь дома у Бокара Ринпоче, у подножия огромных молчаливых холмов, в нескольких часах неспешного пути от Дарджиллинга. Я постепенно начинаю овладевать умением пронизывать тонкие уровни, позируя для фотографий с монахами-врачами, которые целыми днями напролёт изучают медицинские тексты, и, могу вам сказать, я наконец-то оказался в операционной у самого главного хирурга, и теперь вижу, что есть миллиарды Будд, которые тайно работают, в молчаливом усилии стремясь уменьшить наше напряжение на каждом осязаемом уровне, и в конце концов приехал лама Ванчень, чтобы вместе со всеми хирургами сознания отправиться в большое паломничество в Бодгае.

Читая либретто кармы:

Настало время подкрепиться и вечно занятые «студенты-медики» осваивают секреты умения переносить неимоверно изношенный и погрязший в ошибках уровень духовного ответа вместе с великой тибетской Троицей, молясь и стремясь за этими невзрачными блестящими искателями к умелой и предельной кривой бессмертного высвобождения, которое находится вне границ досягаемости всех открытых и закрытых сознаний.

Пришло время для так необходимого, правильного обращения с «чёрным и белым напряжением», не только во всех чрезвычайно важных сферах в небе и на земле, но и дальше, что требовало одной развёрнутой и всеохватывающей операции, и великая искрящаяся кривая высвобождения остаётся в самом сердце всего учения тут, в этой сиюминутной зоне безграничного озарения, где есть то необъятное сильное и светлое чувство для всех тех, что вдыхают веселый, резкий воздух громадных невидимых Гималаев на этих полях благодати, где уже больше не надо отправляться в наркотический отплыв. Так добро пожаловать, друзья мои, как раз начинается великая «самантабхадра-пуджа», в то время как мы все начинаем понимать особенности этого напряжения, связанного с пребыванием в тяжёлом физическом теле. Мы также начинаем понимать, как можно освободиться от этого нарывающего и сочащегося напряжения с помощью столь ненавидимого ветра сознания, и это остаётся лишь вопросом рассмотрения всего сущего, как сложной инженерной проблемы, у которой есть широкий спектр странных, технических решений.

Как раз пришло время, чтобы сначала посмотреть на приземленные факты, которые сейчас перед нами, и только потом мы сможем безошибочно включить отдельные навигационные огни для великого и быстрого подъёма к небу; всё дело именно в том, чтобы сладить с этой чертовски трудной задачей образного представления безграничных полей благодати.

И лама стал теперь лётчиком-инструктором для пилотов, что устремляются в мистические сферы; он с полуоборота запускает двигатель, пока ты занят всевозможными трудными, болезненными распростираниями, сгибаясь и отплёвываясь, именно так ты отрываешься от поверхности и потом не отказываешь, когда великие поводыри протягивают тебе сигареты благодати, даже если сдавливающее и замызганное напряжение начинает ускоряться внутри твоего же тела.

А потом ты, в конце концов, возвращаешься на Землю прямо сквозь воскресшие улицы, и просто делишься с остальными видениями необъятной благодати; это безмолвное очищение организма от духовных отходов. И как раз здесь, на этом огромном, нигде не зарегистрированном космическом корабле ты украдкой подсматриваешь и замечаешь резкие взлёты и падения сознания, которые никогда не кончатся, пока, конечно же, ты не найдёшь способа преобразить их.

Благодать придурка, знаете ли, может, сама по себе и приятна, но только до того момента, как познаешь нечто высшее, и только тогда у тебя появится реальная возможность сравнения настоящего служения с поддельным, и как раз тогда этот трудный выбор уже не кажется скрытым от глаз. И то, старое как мир, фальшивое золото может быть неимоверно соблазнительным, но оно ни удовлетворяет нас, ни остаётся с нами навсегда, и потому существует множество школ высокого и низкого напряжения, которые могут свести на нет это ропщущее напряжение, чтобы дать возможность войти в священные зоны, где никакого напряжения просто не существует, и иногда во сне тебе могут привидеться отвратительные картины распада, но затем неожиданный, убийственный шок непостоянства может окончательно заставить тебя действовать и привести к исходной пустоте и бесхитростности природы, которая как таковая лишена как ухищрений, так и напряжения.

И надо только взлететь и больше не бояться приземляться рядом с центром управления, чья ужасная и лучащаяся среда давно уже под колпаком отвратительных мафий, и именно этот маленький, одинокий, но вроде бы защищённый остров, окружённый со всех сторон вонючими испражнениями, и на нём-то и идёт борьба не на жизнь, а на смерть, чтобы очиститься здесь, посреди заброшенной и забытой всеми пустыни, в захолустье штата Бихар, этой грязной задницы Индии.

И среди этих выцветших судов, что служат для необходимого очищения и выхода из исковерканного огнём клубка, есть громадный космический корабль; он немеркнущий маяк для звездолётов «дхармы» и можно выбирать: благодать или пронизанное трёпом напряжение. Вы сами знаете, что все умственные ощущения подражают благодати; они, к сожалению, недолговечны, и в этой тёмной и пугающей вселенной гневные гангстеры и сеющие ужас святые без каких-либо проблем общаются, по-дружески, с жадными попрошайками и паршивыми собак, которые вынуждены день за днём противостоять наступающим на них жестоким ангелам и голодным, как зверьё, демонам.

И мой лама быстро разгоняет меня, аккуратно проводя мои разрушительные полёты, во время которых вымывается множество грязи, накопившейся в сознании, и тогда всплывают эти сбивающие с толку эмоции, а с ними и чёрные зловещие втягивания и воспалённые установки, которые всегда могут потом привести неопытного искателя к более тонким и одновременно более опасным видам «чёрного и белого напряжения». Ехать туда, в эту вдохновляющую воронку благодати именно сейчас, становится неимоверно важно; именно там растворяется всякая грязь, что накопилась в сознании.

Тут, где тяжело ступающие «бодхисаттвы» медленно развивают свои безмолвные «буми», поднимаясь по крутой лестнице, поднимающей «все» без исключения лодки человеческой жизни. И создаётся впечатление, что именно эти яростные виды духовных полётов всегда длятся дольше и уходят выше, а потому потребность в самых высоких духовных намерениях становится до боли очевидной, и речь как раз идёт о том, чтобы пройти через все эти концепции и прожить огромные циклы сжатых болезней и чудесным образом от них исцелиться, и как раз так жизнь выглядит в чувствительных нервных точках. Это всегда — непрекращающаяся «пуджа» и огромное высвобождение напряжения на «всех» уровнях.

И тогда всем возносятся святые жертвоприношения, и происходит автоматическое расширение пробуждающегося сознания, которое вскоре одновременно охватывает и все остальные, а потом это огромное безграничное видение начинает усиливать жесткое сочувствие, как раз когда беззащитный и сладкий нектар благодати меняет вкус всего этого невыносимого яда, и он становится более сладким на вкус, полностью преобразившись в великую взрывную духовную радость.

И тогда ты, наконец, видишь, как безобразные низменные слои напряжения сознания просто очищаются, как кожура, со всех бессчётных и пересекающихся жизней и сознание, наконец, перестаёт кормиться и жить страхами и условностями, на которые он натыкается на новых и утончённых духовных пространствах, и всё представляет собой потенциально возможную духовную ловушку для несведущего и неискушённого искателя, и оно может ударить очень сильно: бессонницей с горьким привкусом вины, невыносимыми болями в груди, несварением желудка, вздутием — но, поймите, всё это просто старое и безотлагательное упражнение в очищении. И чем выше летишь, тем больше духовной силы в конце концов получаешь, и важно не паниковать, даже когда нацеливаешься и пикируешь на ужасные камеры духовных пыток.

И надо сказать, что мне в конце концов удалось встретиться с Беро Хенце, и он сказал мне, что когда сознание окончательно умирает, то же самое происходит и со всем отвратительным напряжением, и это было тем незаметным секретом громадного благословения, я наконец начал понимать, что мы живём в ненормальное время, которое уже успело трагически потерять осознание, искусно отточенное и направленное на самоё себя, и то большое напряжения сегодня было очень громоздким и тяжёлым, и мы все теперь живём в великой «Кали-Юге», но в Божьей колоде карт где-то ещё завалялся джокер и так всегда оно и было в воистину осознающей себя Вселенной.

И знаете, смерть — это, в конце концов, окончательный из всех возможных видов физического и громоздкого «белого напряжения», а все неясные рождения — окончательное чёрное решение «огромной проблемы», и это был просто бесконечный цикл; Самсара была безжалостным обманом, потому духовный вопрос звучит так — хотел ли кто-то, уйдя, просто раствориться или же оставаться среди живущих? Как бы сказать — были там все странные двойные и тройные изгибы в огромной зоне, где мечется сознание, и всё это так очевидно прослеживается в сексе или же искусстве, да и в политике, а чего уж говорить о деньгах, и, наконец, во всех галлюциногенных наркотиках, и священное отдохновение всегда оставалось ключевым элементом в этом вихре сознания, пока сознание пыталось освободиться от своих же оков, и, скажу я вам, всегда при этом были огромные слепые зоны и всевозможные безобразные отказы в любой системе, и все ангелы, и демоны, и люди, и привидения, и животные, и боги — все они взяты в плен этой старой бесконечной пьесой, которая идёт под названием «„Чёрное и белое напряжение“».

Как мне кажется, пришла пора для чего-то совершенно иного…

В густой тени: