Другое Солнце

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ОТШЕЛЬНИК

1

9 лет. Много это или мало? Все разумеется зависит от того, что произошло за эти 9 лет. Казалось бы, если большую часть этих лет ты провел в анабиозной ванне, то вроде бы время не в счет. Но даже если ничего особенного для тебя не случилось, то все равно что-то произошло на Земле, которую ты оставил. Получается, что человек после девяти лет в космосе непременно испытывает культурный, психологический и прочий шок. Поэтому и запретили такие долгие экспедиции.

Конечно, это сейчас их запретили, но когда-то давно такого запрета еще не было. Хочешь на пару десятков лет в космос? Пожалуйста! Возможностей связи за пределом в пару световых лет без ретрансляторов не существует, сообщения посылать уже бессмысленно, они будут идти годы. То есть никто не знает, жив ты или мертв. И когда дело касается длительных экспедиций, то проще сразу считать, что мертв. Сами подумайте, даже если вы отправились на пять лет в поиск, никаких гарантий, что вы вернетесь у вас нет. Гарантий нет, только статистика, весьма печальная. И если вы не вернулись через пять лет, то через пятнадцать вас признают погибшим, по закону. Теперь представим, что вы совсем близко улетели — года на три. Ну, словно бы вышли в соседний супермаркет за хлебом. И вот: проходит пять лет, а вас нет; шесть лет, а вас нет; семь… Всем давно ясно, что вы не жилец. Скорее всего на вас упал вертолет. Каждому нормальному живому человеку в здравом уме и твердой памяти достаточно и пяти лет чтобы добраться до дома из соседнего супермаркета. Не так ли?

Тут-то и начинается самое интересное, ибо прошло девять лет и ты возвращаешься домой… Наверное не самый лучший из тех, с кем отправлялся в путь, но почему-то, по чьей-то неведомой прихоти, живой… И все что есть у тебя — это желание встретить людей знакомых и не очень, просто обычных людей, которым ты небезразличен, и можно наконец-то поговорить словами, которые язык разучился произносить за годы молчания, и надежда… что сокровенная тонкая нить, связывающая твое сердце с сердцем твоей возлюбленной… до сих пор не оборвана.

И видишь перед собой до боли родную планету с синими океанами, восходящую над зеленовато-серым с бурыми пятнами холмистым горизонтом Луны, когда до дома всего ничего — 20 часов перелета на лайнере! И перед бронированным окошком оператора улыбка сползает с лица и капает горячим воском в трепещущееся сердце, и оно замедляет свой бег, становясь все громче, отчетливее, как планомерные удары молота приговора, когда узнаешь, что допуск тебе закрыт.

— Ребята, вы не поняли, я же свой, я с Земли, к любимой спешу… Она же ждет меня, вы что, не понимаете? Девять лет… Вы знаете каково это ждать девять лет, как там в пространстве выживать девять лет?!

— Девять лет? Ха-ха-ха, не смешите меня!

— Она в Агентстве Поиска и Освоения работает, в западно-европейском филиале!

— Там что, все такие же чокнутые, сидят и ждут по девять лет? Ха-ха-ха!.. — ржет оператор-мальчишка, а затем вдруг замирает, становится серьезным и озабоченно спрашивает:

— Подождите. Вы кто такой? Поисковик? Фамилия, имя… Глеб Ефимович Одинцов? Вы, кажется, из той нашумевшей экспедиции к Веге?

— Я это. Конечно я! — у Глеба затеплилась надежда, что его признали и сейчас недоразумения исчезнут и все образуется наилучшим способом.

Глеб нетерпеливо сжимает в кулаке тщательно отглаженный накануне форменный поисковый берет.

— Ах, да. Конечно вы не в курсе… — кивает паренек. — Глеб Ефимович Одинцов… экспедиция к Веге… Но я не знаю КТО ВЫ СЕЙЧАС…

Повисает нелепая пауза.

— Извините, но паспорта гражданина Земли у вас нет… Да, разумеется, паспорта ввели, когда вас не было. Все, что вам требуется это: пройти идентификацию личности, взять направление с места работы, в данном случае от вашего комитета. Понимаете?

Глеб неуверенно кивает головой.

— Потом пройдете карантин… Так?

Глеб повторяет «ага, потом карантин». Нет, ну правильно, карантин должен быть обязательно по идее.

— Вот. Затем уже будет консилиум, ясно?

Ну конечно ясно, как не понять. Карантин же должен окончиться вердиктом врачей.

— Хорошо. И, если бог даст и черт не подведет, получите одобрение медицинского совета…

— И тогда к вам, так что ли? — спрашивает Глеб.

— Не-е-ет, — машет рукой паренек. — Затем вы подаете на паспорт, это несколько месяцев. Там очереди ого-го! И тогда уже, как будет паспорт у вас, делаете запрос на визу. Это тоже пару месяцев, плюс еще один карантин, консилиум, заключение… Но вот когда вам дадут наконец визу, вы и подойдете с ней к нам. И я буду знать, что вы — тот самый Глеб Ефимович Одинцов, вот ваш паспорт, вот ваша виза и так далее…

— Я уже прошел какую-то идентификацию, толком не знаю что это. Вот, смотрите, я соответствую себе на 97%! Этого не достаточно?

— Отлично, но честно сказать, результат не слишком э… хороший. Что ж, теперь вам надо направление с места работы, от вашего АКПО. Здесь могу помочь. Связать вас?

— Замечательно! Мать вашу! У вас сто Глебов Ефимовичей Одинцовых каждый день с Веги возвращаются, что ли?

— Порядок есть порядок, Глеб Ефимович. Вас с каким филиалом связать?

— С Восточно-Европейским.

И вот, когда на зловещем мерцающем экране видеокома появляется знакомое с юности лицо твоего начальника, ставшее уже в каком-то смысле родным (ведь это он провожал тебя в ту знаменитую экспедицию) получаешь по мозгам:

— Э… Глеб? Очень рад тебя видеть! Хорошо выглядишь! Послушай, Глеб, я не хотел бы тебя огорчать, тут кое-что изменилось и, прямо скажем, не в лучшую сторону. Видишь ли, я… не могу тебе дать направление на Землю. Пока никак. Извини. Такие порядки.

— Что? — голос Глеба растерян и еле слышен из сдавленного горла.

— Давай сделаем так, — немного бодрее продолжает начальник, приглаживая сначала седые волосы, а затем лацкан темно-бардового пиджака. — Мы можем тебя направить на околоземные колонии, на Марс или Луну… Полагаю, на Марс лучше. Там немного отдохнешь, разберешься, что к чему… Не обижайся, Глеб, при всем моем желании, в ближайший год точно на Землю допуск тебе закрыт. И не спрашивай, и не кричи… Я тут бессилен. Так решили там, — и Василевский (это фамилия начальника) выразительно ткнул пальцем наверх. — Извини, брат.

Глеб запрокинул голову и ничего там нового не увидел, кроме тех же звезд над прозрачным сводом внешнего Лунариума. Кто же там может что-то запретить ему? И этот мальчишка прыщавый за стеклом, столь хорошо осведомленный об очередности прохождения процедур допуска на Землю, собрав брови домиком, лишь развел руками.

— Да вы тут все… с ума посходили, что ли? — вот и все что удалось сказать по этому поводу.

— Ну как решаем, на Марс? — участливо вопросил мальчишка, и добавил: — А что? Очень даже разумное предложение: месяц карантина и свободен, а там глядишь через годик и на Землю пустят. Совсем неплохо на Марсе: и санатории есть, и всякие развлечения, и пляжи хорошие.

— Санатории с пластиковыми чайками… Знаю, — перебил Глеб, а мальчишка не смутившись и улыбаясь как-то неприятно, с плохо скрываемым чувством превосходства во взгляде, продолжает тем же тоном:

— Или можешь еще годик здесь в системе подработать, на перевозках деньгу поднять, а потом еще раз попробовать. Денежки лишними не бывают…

— Да пошел ты, — не сдержался Глеб.

— Успокойся, Глеб, успокойся, — увещевал Василевский с экрана.

— Я хочу поговорить с Лисс.

— А кто это? — удивляется Василевский и меняется в лице.

Откуда ему знать о Лисс, ведь она в другом филиале работает…

— Ничего не знаю о ней, — оправдывается Василевский, пожимает плечами и продолжает смахивать пылинки с лацкана.

Откуда ему знать о Лисс, которая девять лет назад работала в другом филиале. И ты не знаешь, что с ним, с начальником твоим произошло за это время. Знаешь только о себе. Что было? Обычная поисковая история, драматическая, как часто случается. Система Веги: картографирование планет, изучение атмосфер, грунтов, электрическая западня в окружении кварцевых скал. Это было только начало, первый взнос, половина экипажа. А затем, была еще одна гибель, пронзившая сердце — молодая пара, Ромео и Джульетта рейса, молодая семья поисковиков, ребята, в которых души не чаяли все. Они погибли под внезапно обрушившейся лавиной Декстры, под свинцовым сходом. Но и этого оказалось недостаточно. Вместо траура полагалась борьба за выживание в разваливающимся на части крейсере, когда системы жизнеобеспечения и управления то и дело выходят из строя и ежедневные метеоритные атаки, ставшие нормой жизни, которые однажды добрались до запасов воды. Отсутствие связи с Землей, боль о самом дорогом, теперь уже единственно близком, и бесконечно далеком человеке. Так длилось четыре года. Четыре года отчаянной борьбы за возвращение домой, с двумя сломанными реакторами, на едва управляемом корабле, в полном одиночестве. А напоследок, заключительным аккордом — столкновение с астероидом, чуть было не погубившим остатки экспедиции — его и еще двоих в анабиозе. Он посадил крейсер на площадку лунного города и началась волокита. Выжившие две недели назад отправились на Землю, пожелав капитану удачи, отблагодарив его за героическое возвращение, за их спасенные жизни. А потрепанный герой стоит перед мальчишкой-оператором, словно в чем-то виноват и просит… будто о пощаде. И он чувствует себя виновным за то, что он не вернул всех… и они видят эту вину в его глазах и гордятся собой. Но эта вина не перед Василевским, не перед мальчишкой же, черт возьми!!!

— Там у тебя осень, наверное? Дождик льет, листья пожелтели… — Глеб поворачивается спиной к экрану и немного ссутулившись уходит, а по дороге со звоном швыряет скомканный берет в мусорный бак. Бак покачивается, едва не опрокинувшись.

Как же встретиться с Лисс… неважно где, просто увидеть ее хотя бы, поговорить… Глеб пытался ее разыскать, но западно-европейский филиал, оказывается, расформировали целых три года назад, и никто ничего о Лисс Весте не знает. Никто не знает, как будто человека вообще не существовало! Ну не померещилась же она ему! Где же она? Ведь о том, что миссия с Веги вернулась известно всем, ничего секретного тут нет. А о ней ни слуху, ни духу — будто и не было вовсе. Это странно. Так не принято. Знаете, что бы там не случилось у нее с личной жизнью, но не принято так встречать у поисковиков! Хороша встреча: хлопают по плечу, поздравляют, ты вернулся, браток, но… ты — лишний. Глеб потрогал свое плечо. Нет, даже не хлопали, поздравляли весьма сдержано… пряча глаза. Странно. Неужели так сильно изменились вековые нерушимые, как казалось, традиции поискового братства?

Опустевший корабль отправился на Юпитер, где инфраструктура подешевле. Месяца два Глеб в гордом одиночестве латал дыры в корабле, и зализывал раны на сердце. И он уж было смирился с одиночеством, пока случайно не встретил весельчака Майка, с которым знался еще по рейсу на Процион. Так началась эпопея с туристами. В это омерзительное дело Майк втянул его со свойственным ему задорным оптимизмом. Но долго Глеб не вынес, да и Майку выдали визу на Землю, так что в общей сложности их «туристический период» длился три месяца. Экскурсии по лунам Юпитера и Сатурна смешались в нескончаемой череде лиц пьяных на разных стадиях и лиц в разной стадии протрезвления. Туристы-земляне запредельно богаты в сравнении с обитателями поселений. Все-таки прав был дедушка: земляне, когда у них мало денег, думают задницей, а когда слишком много — гениталиями.

Глеб старался сдерживаться и ему удавалось до последнего раза, когда он с милой улыбкой на лице попрощался с «туриками», оглядел шлюзовую камеру и коридор, где по полу валялись бутылки, чьи-то рваные одноразовые трусы и лифчик, притушил носком ботинка еще дымящийся окурок, аккуратно переступил свежую блевотину, подошел к Майку и все еще также улыбаясь произнес:

— Довольно.

Тем временем прошло уже полгода, как его отфутболили с пропуском на Землю. Пресловутая «идентификация личности» оставалась равной 97%. Может ошибка данных? Куда потерялись три процента его личности? Знать бы еще, что они подразумевают под личностью…

— Не беда, старик. Вот у меня было 98 с половиной, когда я вернулся, — поделился Майк. — А теперь, видишь, 99 с половиной. Вот меня и допустили. Время пройдет и личность вернется. Она всегда возвращается, когда тут среди людей потрешься. Как говорят в народе: от себя не убежишь. Пустят тебя, не переживай.

Майк дружески хлопнул его по плечу и, не скрывая радости, помчался на Землю. А Глеб прибрал в коридоре и в каютах и как следует напился, впервые за все время. А наутро, скрежеща зубами от злости, поднял корабль и направился к Фебе, самой удаленной луне Сатурна, куда не заглядывают ни туристы, ни инспектора, где никого нет, где никто никому не нужен. Зато там есть лед, обычный водяной лед.

2

Пила неохотно входила в лед, пуская фонтан кристалликов вверх, в иссиня-черное небо. Там кристаллики сверкают и смешиваются со звездами. Часть их навсегда улетает в космос, но многие повертевшись в вышине, медленно ниспадают назад. На один ледяной куб в пару тонн у Глеба уходило по полчаса. Зудящий омерзительный звук проникает в руку и сводит жилы. Работа долгая и нудная. Отчасти бессмысленная. Ежедневный тупой и бессмысленный труд. Встал, принял душ, поел, пошел пилить. Вышел в вечную тьму со звенящими брызгами искр, потоптал серое крошево, позудел пилой, вернулся, поел, принял душ, почитал, уснул. День за днем. Без спешки. Но куда спешить? У него в запасе вся вечность, ведь правда? Он кинул взгляд вверх. Россыпи звездной пыли не ответили.

Шесть ледяных кубов уже лежали внизу, и теперь, Глеб, отдуваясь от пота, заканчивал седьмой. Лед — это вода и воздух, это жизнь и топливо. Космический лед дарит скитальцу свободу от станций заправки, опустошающих и без того скудный кошелек, свободу от назойливых, как осенние мухи, инспекторов безопасности и их предписаний — в большинстве своем денежных опять же. И, наконец, лед — это свобода от горьких мыслей о собственной беспомощности. Хвала Создателю, что он оставил нам простой лед в космосе, чтобы мы не во всем зависели от Земли-матери с ее капризным правительством.

На лунах с пониженной гравитацией «проблема ледоруба» заключается в том, что сложно передать усилие на полотно. Лучший способ для решения — выстрелить распорным колышком в лед и зафиксировать свое тело ремнем с двумя карабинами. Упираясь ногами в поверхность в распор с ремнем, можно создать требуемое усилие на полотне пилы с высокой точностью. Вышеуказанный способ дает возможность сделать полутораметровый пропил. Затем надо вытащить колышек, закрепиться дальше и продолжать предыдущий пропил, отступив сантиметров сорок от его границы… но это детали. Из-за слабого освещения зрение иногда сверхобостряется, так что видишь как кошка в темноте, и даже кажется, что предметы испускают свое свечение — все воспринимается очень интенсивно. А иной раз, особенно при длительных физических нагрузках, темнеет в глазах до того, что и звезд не видно — одна первобытная тьма.

Не успел он допилить до края, как трещина ломаной линией перечеркнула глыбу и ближняя ее часть обретя самостоятельность поползла на пристегнутого Глеба, увлекая его своей массой. Глеб на ощупь, лихорадочно, с третьей попытки, отстегнул карабин пятясь назад, оступился. В следующее мгновение он уже летел вниз на дно ущелья, вновь обретя зрение. Отломившийся пятитонный, если не больше кусок лениво последовал за ним.

— Вот, черт! Как неудачно, — выругался вслух Глеб.

Падение само по себе не беда, высота небольшая, метров четырнадцать. Но если накроет несколькими тоннами льда, то смело ставь сверху крест — никто не найдет, кроме заблудившихся пьяных туристов. Воздуха в скафандре часов на 10, не больше. Ближайшая станция за миллионы километров отсюда вращается себе вокруг Сатурна.

Мысли пронеслись в голове отчетливо и ярко. Внизу осыпь — ледяная стружка. По краю осыпи беспорядочно лежат сброшенные им кубы, за ними стоит грузовик с пятном света на полупрозрачной кабине. Тело медленно падает и поворачивается. Картинки перед глазами перемещаются: глубокое ущелье, ледяные языки с отвесными стенами, ломаный горизонт — все это опускается вниз, вытесняемое небом с желтой искрящейся горошиной Солнца, а за ним приближается чернильный прямоугольник, почему-то напоминающий надгробную плиту.

Он упал на спину, хвала богам, на осыпь и успел оттолкнуться вперед, чтобы выскочить из-под опускающейся сверху громады. Почти успел. Что-то хрустнуло, во рту появился соленый привкус, а тело утонуло по грудь в мягком крошеве вдавленное глыбой — не пошевелить ни рукой, ни ногой, даже вдохнуть тяжело. Неужели что-то с позвоночником, ведь что-то там хрустнуло в спине.

Вот как бы и все. Нелепый конец для астронавта с двадцатилетним стажем. Глеб саркастически усмехнулся. Несправедливо изгнанный, неприкаянный с тоской о Даме сердца, придавленный льдом глупого упрямства и отчуждения, лежит здесь. Воздайте почести Рыцарю Одиночества! Приблизительно такой будет эпитафия на табличке под крестом. В который раз Вселенная продемонстрировала ему кто он и где его место. Значит такова его участь. Бессмысленно продолжать бороться, когда бороться уже не за что. Не хочется ни думать, ни двигаться. Просто лежать.

Из всего звездного великолепия, рассыпавшегося перед глазами, Глеба привлек маленький ковшик из некрупных и далеких звезд.

Созвездие Дельфина он разглядывал в небе на берегу Ливийского моря, в одну из его последних ночей на Земле. Он почти также лежал на спине, затылком упершись в песок, а Лисс, милая нежная Лисс, так восхитительно положила голову рядом… Тогда его сердце еще было целым. Оно стучало, билось, стремилось и боялось Веги, разлуки, расставания и страстно желало исполнить свое предназначение. Разрывалось. Глеб и Лисс боялись не то что говорить о скором расставании… даже думать об этом, казалось им сейчас кощунством. Здесь и сейчас, когда они вместе, рядом, уместно только молчать и раствориться друг в друге на песке, под плывущей в прозрачных облачках теплой Луной, с сухим и пряным дыханием ветра, с тихим шипением волн. Все было так хрупко, мимолетно, неотвратимо.

Когда это было и с кем? С 97-ю процентами оставшейся личности или с тремя потерянными? Было ли вообще?

Тихо здесь в снегу под надгробием. Никакого прибоя и ветра. Легкий звон осыпавшихся снежинок о стекло шлема. Они падали, вертелись и искрились на фоне черной пустоты, и теперь, соединившись с поверхностью, затихли в бесконечно долгой паузе. Миллионы, если не миллиарды лет, ничто их не потревожит. Тишина, расправившись со снежинками, потекла в уши заложив их ватой, а оттуда по всему телу, заполняя собой все к чему прикасалась. Вечная ночь жгуче-холодным щупальцем анестезии проникала к ноющему сердцу, превращая его несчастливую историю в еще одну форму среди льда и камня забытого планетоида, в еще одно неприметное произведение кисти Госпожи Вселенной. Она привела его ум к безмыслию и отрешенности, как изначальному, вездесущему и основополагающему факту творения. Только вот сами собой всплывают из небытия неестественно яркие воспоминания, живые, пугающе живые.

Тогда, девять лет назад Глеб хоть уже и не был исполнен оптимизмом, но с надеждой глядел в будущее. Он считал Землю родным домом, а поиск — делом своей жизни. Полет должен был продлиться три года, не больше, и в конце они оба ясно видели Возвращение, Встречу. И тогда, уже никакая сила не могла бы встать на их пути… Он будет в одной команде с Лисс. Они вместе будут изучать дальние миры и возвращаться на Землю. Это их мечта, каждого, обоих.

Проводы в рейс проходили с формально-траурным оттенком, с торжественной музыкой и такими же речами. Доисторический Мирный, промозглая осень, поникшие флаги, на мокрой от дождя площади стояла команда из двенадцати человек, а напротив сотня провожающих: родственники, друзья, коллеги и журналисты. Глеб стоит, чувствуя себя одиноким — Лисс не пустили в экспедицию… и даже не отпустили с работы. Ее нет среди провожающих. Она не близкий родственник, не жена. Так ей объяснили. Мировое Правительство борется с перенаселением всеми способами, например, запрещая замужество до рождения ребенка и уплаты с него первой пошлины. А пока ты не жена, ты не родственник, и тем более не близкий. Так что сиди и работай, пока не уволили. Желающих много, иждивенцы небось есть?

Глеб просил Василевского сделать для них исключение. Тщетно. Василевский не ее начальник, он не может советовать коллеге из западного отдела, как ей обращаться с сотрудниками. Но он честно позвонил туда. Ответ был таким же: «желающих много», «иждивенцы есть», «пока не уволили», «нет права», «порядок есть порядок»…

Сутулясь и кутаясь в плащ, начальник прошел вдоль строя вдохновленных поисковиков и пожимал всем по очереди руки. Ваня Бессмертников, Джим Стоун, Люсия Жерак, Анто Петрович…

Загробный низкий голос диктора вещал из громкоговорителя:

— Сегодня, мы провожаем в поход наших лучших астронавтов, доверив им нести на своих плечах нашу мечту о новой Обители для Человечества, о Великом Познании. Сейчас, когда на Земле 50 миллиардов жителей, кто-то должен найти «Новый Дом Человечества», чтобы решить острейшую проблему современности, вдохнуть новую жизнь, новые надежды. Мы будем гордиться вашим подвигом, друзья! Вашим подвигом будут гордиться ваши семьи! Пусть, покидая на годы Землю, вам будет легко на душе при мысли о том, что вы совершаете великое дело, что наше Агентство заботится о ваших родных и близких, которые с гордостью и терпением ждут вас, пусть вас укрепит и поддержит в трудную минуту понимание великой цели, которая поставлена перед вами, и которой достойны вы, лучшие из лучших…

Диктор продолжал бредить, но уже никто его не слушал.

— Мы не прощаемся с вами, ребята, кх… — кашлянул диктор и стало впервые понятно, что это живой человек. — Мы говорим до свиданья, до встречи, удачи вам! Родина ждет вас! Человечество верит…

Глеб медленно присел на корточки, коснулся ладонью мокрого бетона и прикрыл глаза, просто мысленно прощаясь с Землей, не зная, что прощается, похоже, навсегда. Из дюжины астронавтов только трое вернутся домой. Только трое…

Первые звонки уже тогда раздавались, но никто не воспринял их всерьез. А кто будет серьезно относиться к показухе, бюрократической возне чиновников, когда проблема перенаселенности Земли не решена? До сих пор, ни одной планеты пригодной для полноценной жизни еще не найдено, и вопрос о глобальном переселении стоит все также остро. Поиск нельзя остановить. Рано или поздно, ему или кому-то другому удастся найти НДЧ, но для этого ведь кто-то должен его искать…

— Ха, ха, ха, — отрывисто и издевательски продекламировал нынешний Глеб прошлому Глебу. И от этого ему захотелось рассмеяться уже по-настоящему. Но какой прок копаться в прошедшем? Другое время — другие мысли. Он никогда не гнался за престижем и славой, ни ради денег, ни даже ради места на Земле, он просто следовал своему предназначению, с самого детства. Иначе не мог и представить. Мы свободны только когда ищем знание. Мы ищем знание потому что свободны.

Времена… Да, они часто меняются, и что поделаешь: кому-то повезло успеть в свое время, кому-то повезло попасть в новое, а кому-то не повезло совсем. А может быть им повезло не увидеть нового времени?

Он судорожно сглотнул комок застрявший в горле. Пальцы на руках и ногах все же ожили. Надежда на перебитый позвоночник, и таким образом легкий девятичасовой выход из затянувшейся, как ему казалось, игры, к огорчению Глеба, не оправдалась. Значит нехрена тут раскисать, нехрена валяться! Вперед, капитан, надо грузить ваш лед, вы ведь заказывали? Заказывали свободу и знание? — Извольте! Глеб напрягся и сумел высвободить правую руку. Теперь можно себя немного выкопать. Если чуть извернуться и выгрести это серое хрустящее крошево из-под себя, то вполне реально и вторую руку освободить.

С тех пор, когда ему так и не позволили вернуться на Землю, его гложет только один вопрос: что же случилось с Лисс? Она развела мосты, оставив его в прошлом? Ну зачем ей скрываться, он бы понял и принял все. Лисс, хрупкая и ласковая, решительная, горящая и рвущаяся к звездам. Ее мечта меньше всего походила на бесплотную и отвлеченную фантазию. Это был отчаянный поиск выхода из круговорота земных несправедливостей. Прямая и решительная, бескомпромиссная… Такие люди все еще рождались на Земле и чаще всего не могли приспособиться к нормам, принятым в обществе конкуренции и потребления. Они старались избрать стезю максимально далекую от этого общества. Больше всего таких было в поисковом братстве. Воинствующие идеалисты, самоотверженные иногда до глупости, мечтатели и романтики, ищущие высшей правды у Вселенной или пресловутый НДЧ. Во все времена они были, и всегда их было не так уж много. Иногда они ошибались. Иногда они открывали. Иногда создавали подлинное и вечное. Иногда пропадали в безвестности и забвении. Одной из этого племени была Лисс.

Возможно ли, чтобы она сильно поменялась за эти годы? Чтобы ее очарование космосом прошло и она избрала более правильный по человеческим меркам, земной путь: вышла замуж, родила детей и теперь живет на каком-нибудь прекрасном острове? Сам же уговаривал ее, из-за страха потерять…

Пусть так. Но неужели теперь прошлое кажется ей столь постыдным? Неужели ее мечта и все, что с ней было связано, внушает сейчас ей отвращение?

Нет, не может быть, — не верил Глеб. — Никогда она такой не была, и не стала бы. Что-то произошло…

Пробовал он навести справки и через знакомых в АКПО, еще в прошлом году, как только прилетел, и позже, но тщетно. В Агентстве напротив ее имени и фамилии стоит скупое: «нет данных». Кто-то сказал, что так бывает по требованию самого сотрудника, когда он хочет закрыть свое личное дело для любопытствующих.

Знать бы, что у нее все хорошо. Хочется верить, что она живет где-то там, на прекрасном острове, ничего не знает и счастлива… и тогда можно спокойно забыть. Забыть, конечно, не получится, но хотя бы просто успокоиться. Только вот почему-то каждый день она является ему в снах и просыпаясь, он задает в пустоту одни и те же вопросы: где ты? что там с тобой? — Без ответа. И чувство такое, что нет у нее счастливого острова.

Глеб насилу выполз из-под глыбы и поднялся на ноги, отряхиваясь:

— Хватит умирать. Давай, парень, займись делом!

Лед тяжелый, медленный. Его надо поднять и толкнуть, чтобы попал в слегка помятый кузов грузовика. Потом повернуть, чтобы места меньше занимал. То же со следующим куском.

«Наверно, я похож на Сизифа, — отметил про себя Глеб. — Но мне получше, чем ему. У меня хоть перспектива есть, эдакая свобода выбора. Вялая, конечно, но все же».

Каждое действие дается не просто в условиях низкой гравитации Фебы. Но Глеб приспособился. Перекинул стропы с борта на борт, принайтовав груз, залез в кабину. Грузовик покатился, затем приподнялся над поверхностью и заскользил вперед.

— Ну вот! Пилу забыл! — опомнился он, повернувшись к подсвеченному серому склону ледника. Возвращаться не хотелось. Еще ходку надо точно сделать. А пока, пусть полежит.

Из покрытой трещинами кальдеры грузовик вынырнул на плато. Темный и гладкий базальт переливался под косыми лучами Солнца серыми пятнами. В этом месте кто-то оплавил кусок неровной поверхности планетоида, испещренной кратерами. Невдалеке, где-то в километре прямо по курсу, поблескивал силуэт крейсера.

Грузовик вкатился в распахнутый зев ангара. Расстегнув стропы, Глеб вывалил блоки из кузова. Теперь их надо поместить в плавильню, где лед будет очищен и переработан. На выходе получим запасы собственно воды, воздуха и топлива для реактора. Без этого никаких перелетов уже не видать, как своих ушей. Если ресурсы истощатся, то и все системы жизнеобеспечения прекратят работать. «Далекий зов» погрузится во тьму и небытие. Остывание происходит довольно быстро, особенно здесь, на лунах Сатурна, где солнечного света мало.

Что ни говори, но когда трюмы ломятся от припасов, сердце капитана в радости, что бы ни происходило вокруг. Само сознание того, что в любой момент можно оторвать эту махину от грунта и запустить далеко во Вселенную — это и есть почти свобода.

— Да, — утвердительно кивнул себе головой Глеб, закрыв крышку плавильни и опустив вниз рубильник. — Все же, ходки две хотя бы еще надо сделать.

Вот так, мало-помалу, но за пять месяцев каторжной работы на леднике он практически компенсировал свои потери от предыдущих рейсов, с «туриками».

Плавильня автоматически откинула крышку и оттуда вылетело облачко остаточных газов. Глеб уперся в очередной куб и столкнул его в агрегат. Посмотрел на рукав скафандра, где на табло высветилось 8 часов автономности. Можно сгонять за следующей партией, встретиться с пилой, а то вдруг кто унесет?

Из-под горизонта вылез дедушка в шляпе — Сатурн, размером поменьше земной Луны, но ощутимо добавивший бледного свечения на плато. Глеб бодро отъехал от корабля и притормозил лишь перед краем, разыскивая вход в глубь кратера.

«Нет, все-таки я счастливчик», — успокаивал себя он. — «Во-первых, делаю свое дело. Во-вторых, до сих пор живой. В-третьих, при мне остался мой любимый корабль! Хотя пару лет все еще должен дослужить по контракту, но уж потом…»

Машина осторожно лавируя между скалистых выступов спустилась по трещине вглубь кратера и впереди показалась опостылевшая стена льда. Глеб развернулся, задом опустился на грунт и подкатил грузовик ближе.

«… потом космически свободен. Космически независим. Космически!» — смаковал вслух Глеб. — «В одно место только нельзя почему-то… домой нельзя, а так свободен на всю Вселенную. И где же там ты будешь тратить свой гонорар, капитан?»

Ни одна звезда не ответила, даже не подмигнула.

Глеб запрыгнул на верхний край ледника и схватил фосфоресцирующую красным рукоять пилы, торчавшее чужеродное творение человеческих технологий. Никто ее почему-то не взял. Либо тут никого нет, либо пила безнадежно устарела — одно из двух.

Семейные предания сохранили историю о том, как некий пращур Глеба на лесоповале в Сибири умудрялся писать диссертацию о природе времени. И после освобождения, когда его отпустили, он тут же пришел ее защищать. И защитил. Немного в урезанном виде, чтобы снова не посадили его голубчика за вольнодумство. Как он смог это делать, ведь физическая работа отупляет, — загадка. Но сейчас тупость идет Глебу на благо — нечего ковыряться в себе. Кстати о природе времени. Если ничего не происходит, то оно превращается в лед. Интересно, сколько льда произвели последние полгода его одиночества? Вопрос с подвохом.

Три часа работы подарили ему еще восемь кубов. Ответ неверный, но производительность растет, с удовлетворением отметил Глеб. Аккумулятор пилы подсел, и она зудела уже не так бодро, приобретая подростковую басовитость. Столкнув лед вниз, он, не выпуская из рук орудие труда, спрыгнул сам. Прыжок завершился мягким шуршащим объятием снега.

Снова он молчал восстанавливая дыхание и слушал звон падающих льдинок, глядя в бесконечность звезд, ожидая то ли ответа, то ли одобрения. Наверное подобные чувства в лунные зимние ночи, заставляют волков петь, выглядывая из-под густых ветвей заснеженной ели. Сердце еще стучало в ушах, но все тише и спокойней.

— Пш-ш-ш тцик-цик пш-ш-ш ттцик-цик пш-ш… — Глеб случайно задел переключатель радиостанции на рукаве скафандра и тот начал сканировать частоты. — фью-у-у-у-о-о-о пш-ш-ш ттцик-цик…

Стоп! Хватит, нет там ничего. Глеб выключил радио. Нет ничего, в тьме и хаосе первозданного мира. Маленький заблудший человечек, микроб, молекула на корявом каменном булыжнике, летающим вокруг некрупного сгустка газа, рядом с неприметной искоркой, такой же как миллиарды сестре и собратьев брызнувших из костра творения и тут же погасших когда Создатель поворошил угли.

Старая знакомая тишина, плотная и давящая, вернулась и окутала его покрывалом. Молодых она пугает. Пугает своей плотностью, вечностью. Встретив ее впервые начинаешь осознавать, что такое человек. Ничто. И даже человечество в целом перед ней пустое место. Но когда живешь с ней так долго, понимаешь, что она воспринимается давящей только потому, что ее надо впустить в себя. Точнее — услышать внутри себя. Именно услышать внутри себя. Запоминайте и записывайте эксклюзивный рецепт от бесконечности!

Но сейчас внутри Глеба спасительной тишины уже не было. Из темного первозданного океана Госпожи Вселенной всплыл еще один сверкающий осколок памяти.

3

— Ты на Земле смотришь в космос, а в космосе мечтаешь вернуться на Землю? — спросила Лисс, наклонившись к нему.

Ее волосы коснулись его лица, и он видел только изгибы ее тела, подсвеченного лунным светом, и она была прекрасна, восхитительна и таинственна.

— Я? — удивился Глеб. — Не знаю. Наверное.

Ветер зашелестел кустами, и цикады смолкли на миг, а потом запели с новой силой. Глеб приподнялся на локте и опрокинул Лисс на спину:

— Пожалуй, лучше буду разглядывать тебя. У тебя такие красивые глубокие глаза, синие как небо… Буду смотреть в них вечно и здесь, и там…

Тишина пробралась внутрь. Давление исчезло, словно вытекла вода из ушей. Где-то глубоко Глеб различил ровный очень низкий гул. Гул этот нарастал, и стали слышны отдельные звуки, слагающие его. Неужели так звучит Феба? А за гулом Фебы вновь сочилась космическая тишина, еще более глубокого порядка. В глазах потемнело, а потом на периферии зрения заплясали языки далекого пламени.

Это было, когда они только познакомились. В первый раз, познакомились по-настоящему. Глеб вернулся из очередного рейса, взял отпуск и получил путевку. Точно такую же получила одна хрупкая девушка из другого отделения Комитета. Их поселили в соседние номера одной клубной гостиницы. Там, в коридоре гостиницы, они и столкнулись, лицом к лицу, одновременно выходя из своих номеров. Между ними сразу вспыхнуло нечто: какая-то связь, чувство, будто они знакомы много лет, что-то родное и общее, далекое и ослепительное. Глеб растерялся, чуть не утонув в ее глазах, и не зная как зафиксировать момент, перевести в знакомство ляпнул:

— Э… такое чувство, что я вас знаю…

Она удивленно улыбнулась, уже почти открыла рот, но ничего не нашлась сказать. И тогда, Глеб сымпровизировал:

— У вас что-то с замком? Давайте помогу.

С замком и дверью все было в полном порядке. Она засмеялась, словно уже знала все, что будет дальше. Но Глеб обрел некоторую наглость и представился. Она засмеялась еще больше, абсолютно сбив его с толку, но вскоре, успокоившись, протянула руку. Дело оставалось за малым.

В тот же вечер они сидели в каком-то баре, под навесом из сухих, шуршащих от ветра, пальмовых листьев. Лисс забралась с ногами в кресло рядом и, хитро улыбаясь, смотрела на Глеба. На ее лице и в глазах плясали игривые отблески от огня, горевшего на треноге рядом со столом.

— Интересно, как у тебя все началось? Зачем тебе дался этот космос? Зачем ты пошел летать? Что это было: мальчишеский героизм или прагматичный расчет заработать побольше денег, или может быть дань моде?

Глеб недоуменно улыбнулся, продолжая с наслаждением рассматривать Лисс. Она накинула на себе на плечи изумрудно-зеленый палантин — подуло с моря — и выпрямилась.

— Я полагаю, что мальчишеский героизм. Стремление стать загадочным недоступным героем, покорять сердца девушек и ловить завистливые взгляды других мальчишек, — решила она. — Так?

Она придвинулась ближе, глядя исподлобья и, изображая допрос, повторила:

— Ну-ка признайся, ведь так?

— Конечно… — вздохнул Глеб.

— Конечно что? — не унималась Лисс. — Давай, признавайся, старый волк!

— Конечно нет, — подумав секунду ответил Глеб.

— Не верю, — фыркнула Лисс. — Не верю, не верю, не верю. Пока не объяснишь, даже не надейся!

— Ну… — замялся Глеб, пытаясь понять и вспомнить свои детские чувства. — Просто я всегда знал, что это мое. Даже не знаю как сказать… Нет, однозначно не героизм. Лучше ты скажи, что тебя привело к этому? Девичий максимализм?

— Ты нарываешься на грубость… — обиделась Лисс.

— Нет, я правда хочу понять. Может мне проще будет выразить свои чувства…

Лисс отвернулась. Глеб испугался, что она и вправду обиделась, что она замолчит, но Лисс повернулась к нему и изменившимся голосом сказала:

— Я родилась и жила в большом городе. Ты либо лезешь вверх, распихивая тела врагов и топча трупы, либо просыпаешься в помойке от презрительно давящих тебя каблуков других неудачников уровнем чуть выше. Там не бывает победивших, только те, кто еще имеет силы карабкаться, и те, кто уже упал. Мои мать с отцом работали всю жизнь в какой-то унылой конторе, до смерти боясь увольнения. Вся жизнь моих родителей и моя жизнь была расписана по часам, по дням, по годам, подчинена вечному страху опоздать, опозориться, потерять место, неосторожно повернуться спиной к соседу, не угодить боссу… Самое страшное для них, да и для меня, было оказаться без работы и средств. Они, как и большинство, не имели возможности выйти на пенсию. Увольнение равнозначно потери дома, а за этим совсем близко до какого-нибудь человечника вроде D-546 напротив наших окон. Ты видел хоть раз D-546?

— Не припомню что-то… Их в Европе строили?

— Их начали строить лет пятнадцать назад. Такие пирамидальные дома-города, где можно весьма недорого ютиться в каморке и считать, что живешь в раю, благодаря кибернации. Ты знаешь, что кибернация это будущее человечества?

— Это написано на каждом столбе. Везде дурацкая реклама…

— Я не хочу жить в страхе, как мои родители, и тем более, в таком будущем. Я думала, что наверху… — она указала в небо. — Живут другие люди. И их поступки настоящие, когда делается выбор между жизнью и смертью, а не как угодить начальнику и выслужиться, как точно и расчетливо убрать конкурента, выверив каждый шаг, и исполнить свое расписание длинною в жизнь. Неужели ты не видишь, как глупо и бездарно устроена жизнь на Земле?

— Разумеется, вижу. Видел, — поправился он. — И как?

— Что как?

— Ты нашла то, что хотела?

— Ты не ответил на мой вопрос и уже смеешь мне задавать следующий? Ах ты, паразит, — и Лисс шутливо подергала его за ухо. — Так что же тебя влекло? Нигилизм? Героизм? Деньги?

— Нет-нет… Я думаю это что-то близкое к слову… — Глеб задумался, опустив лицо вниз, а потом посмотрел ей в глаза. — Тоска.

— Тоска? — переспросила Лисс.

— Печаль, тоска. Э-э… Что-то в этом роде.

— Значит, когда ты здесь, ты тоскуешь о космосе? А там — счастлив?

— Нет, я не тоскую. Я могу быть вполне счастлив. Только она везде одна и та же. И здесь и там.

— О чем? О чем тоска?

— Думаю о тебе все время…

— Послушай, ты издеваешься надо мной! — обиделась Лисс. — Я тебе, засранцу, всю подноготную, а ты?

— Подноготную? — переспросил Глеб.

Она не ответила, но в ее взгляде возникло нечто, говорящее, что совсем рядом уже серьезная черта, и если ее переступить, она молча встанет и уйдет. Глеб покрутил в руках стакан с коктейлем, чувствуя неловкость и даже некоторую вину, поставил его на стол.

— У меня как-то по-другому складывалось, — поспешил ответить он. — Я родился в семье поисковиков в рейсе. До трех лет пребывал на корабле. Потом случилась авария, мои родители погибли, а я выжил. Меня нашли спасатели и переправили на Землю, к дедушке и бабушке. Вот их самих, дом в лесу я помню хорошо. Они растили меня, рассказывали о поиске, о людях поиска, о людях-богатырях, людях-святых, о тех кем восхищались они сами. Они тоже поисковики в прошлом. Видишь? — у меня бродяжничество в крови. Я с детства мечтал о поиске, о том, что когда-нибудь найду своих погибших родителей, они будут живы, и мы вместе откроем новую красивую землю. Я никогда их не осуждал.

В шестнадцать я сдал экстерном школу и отправился в город поступать на пилота космических кораблей. Закончив магистратуру, остался для продолжения научной карьеры и стажировки на поисковика. На тот момент мне стало окончательно все ясно относительно моей жизни. Я открыл для себя социум и понял, что люди бывают разные. А хорошие люди, как те, которыми я был окружен в детстве — редкость. Дальше стажировался, стал вторым пилотом, и был принят Агентством в поисковый отдел в восточно-европейском филиале. После трех экспедиций стал капитаном.

— Значит, твоя тоска детская о родителях стала чувством вселенской неприкаянности, — заключила Лисс.

— Я сам не знаю, так откуда тебе знать?

— Ну извини, — смутилась Лисс. — Просто, по твоим рассказам, можно сложить самое радужное впечатление…

— Думаю, каждый человек имеет достаточно оснований как любить, так и ненавидеть этот мир. Но тоска, о которой я говорил тебе, она не об этом. Это не жаление себя, такого бедненького лишенного в детстве родителей, и не романтическая муть о светлом мире где-то далеко на краю вселенной.