Бесплатный фрагмент - Другие картинки

Картинки — 1. Мыло для глаз

Пророчество.

Я шёл по лесу. Сзади меня шёл Ренат. Где этот придурок взял пистолет, я понятия не имею. Он хоть и служит Милиции, но служит он всего-навсего охранником в тюрьме. Ну наверно у него есть какие-то связи… Кстати, я не знаю, настоящий ли пистолет у него в руке, которым он угрожает мне со спины, — ну то есть не пневматический, а огнестрельный, — но мне всё равно.

Я устал жить, я не хочу жить, и этот идиот теперь хочет облегчить меня. Почему я называю его идиотом? Потому что он таковым является всю свою жизнь, — а я знаю его с детсадовского возраста.

— Ренат, а ты сильно волнуешся перед первым в твоей жизни убийством? — спросил я, откуда-то взяв смелости на такой дерзкий вопрос.

— Заткнись, ушлёпок. — сурово ответил Ренат, тоже откуда-то взяв смелости, ведь он всю жизнь меня боялся.

— Не хочешь — не отвечай. — сказал я с облегчением на сердце, — всё-таки в молчании помирать как-то легче…

Я сказал, что я устал жить, но я никогда во всю жизнь не питал мыслей суицида. Я просто устал жить, потому что мне всё в жизни понятно, и чувствуя — даже не то, что бессилии, — чувствуя временность своей жизни, я «устал жить».

— Ренат, а ты знаешь, что мне известно было, что ты меня убьёшь, ещё за двадцать лет до сегодняшнего дня?

— Хватит молоть чушь, а то я тебя здесь прямо порешаю!

Я замолчал и силы у меня вновь исчезли, — их хватило только на этот вопрос. Смерть — страшная штука, даже если ты «устал жить». Ренат сам очевидно волновался, и это было действительно первое убийство в его жизни, которое он намеревался сейчас совершить; я не следил за его жизнью, но говорю так, потому что знаю, что это человек, что называется «простой».

— Неужели тебе неинтересно, как я мог знать двадцать лет назад, что ты меня укокошишь в сорок пять?

Ренат на этот раз не огрызнулся и я решил не ждать его разрешения и стал говорить.

— Поверишь ли…

— Заткнись!

— Да не укокошишь ты меня тут! Тут слишком могут быть свидетели.

— Заткнись!

— Да и тебе выгодней. Ведь сообрази: вдруг какой-нибудь грибник здесь режет опята в кустах, и его не слышно, не видно, а мы разговариваем как два старых друга, коими мы, впрочем, и являемся. А?

Ренат опять промолчал; мне кажется у него были стиснуты зубы от злости.

— Ехал я значит в маршрутке, — начал я (Ренат не перебил), — и вдруг, то ли какой-то голос, то ли просто какое-то такое впечатление снизошло на меня, что я ясно понял — я умру насильственной смертью.

Силы у меня на этом предложении снова закончились — их хватало ненадолго от волнения и страха. Я так же боялся и Рената — вдруг он меня опять заткнёт или, того хуже, действительно выстрелит, не вытерпев.

— Не знаю, зачем Бог дал мне это знание… Кстати, ты верующий? — спросил я Рената.

Ренат молчал, запыхавшись и сопя своим клювом-носом. Нос у него был довольно длинн и он в детстве даже лечился — у него был Гайморит. Сам же Ренат «метр с шапкой», в то время как я «под два метра ростом». Мне в детстве приходило на ум назвать его Карлик нос, — это кажется из какого-то детского произведения литературы, которого я не читал, но слышал эту кличку героя произведения.

Но я не называл так его! Я же не дурак, чтобы высмеивать физические недостатки, — родители правильно меня воспитали.

— Ренат, можно я ещё скажу? Кстати, согласись — тебе приятно, что я спрашиваю у тебя разрешения?

Я хотел добавить ещё: «тогда как будь ты без пистолета, то я просто бы дал тебе пинка под зад». Но я струсил.

Ренат опять не удостоил — да, именно не удостоил — ответом. И я решил ещё пооткровенничать, — ведь я никому никогда за все двадцать лет этого не говорил, боясь, что если оно не сбудется, то меня примут за пустослова… И вот оно сбылось. Хотя конечно ещё не сбылось, но уже сбывалось.

— Ты ведь знаешь наверно, я же писатель? Знаешь что означает слово «прозорливость»? Ты книги читал вообще за жизнь?

Мне показалось, что последним вопросом я его разозлил и поэтому тут же как бы усиленно замолчал, де, я его не пытаю — ну не читает, так не читает.

— Давай направо! — вместо ответа произнёс Ренат.

Сердце моё сжалось; направо не было ни дороги, ни тропинки. Я понял, что скоро он меня убьёт.

Тут уже я ничего не ответил, так как не смог. Я повернул и мы пошли сначала просто по траве, а потом и через кусты и перешагивая бурелом.

Я не знал сколько нам ещё идти. Оказалось, что немало. Через какое-то время я снова ободрился духом и снова взял слово.

— Ну дай ты мне дорассказать хоть на прощанье? — обратился я к нему, но уже не таким смелым образом, как до.

Тишина.

— Я очень долго думал над этим пророчеством. Я ждал первые годы — не поверишь, лет пять, — внезапной смерти… Хотя я и выяснил, долго копаясь в уме, в мыслях, порой как бы даже медитируя, — ну кто же убьёт меня? И я выяснил, что это ты.

Я понимаю, это наверно невероятно. Но ты думаешь почему я не стал с тобой здороваться?

О, Ренат прекрасно должен был помнить этот день, когда я не помахал ему на его приветствие. Сказать по-правде, я не специально не стал здороваться с ним, а видимо какое-то вновь было участие Божье. Штука вышла интересная. Один знакомый должен был мне значительную сумму денег и каждый раз, как я его встречал, он любезничал со мной, обещал скоро отдать, и разумеется не отдавал. Так вот, я перепутал этого знакомого с ним, с Ренатом. Они были одинакового роста, только должник мой был черноволос, а Ренат рус. Но издалека я не заметил разницы в цвете волос. Я с ненавистью отверг приветствие должника, к тому времени намереваясь забрать у него долг другими, жёсткими методами, а не уговорами. Так что я и проехал мимо Рената, хотя и глядя на него и его искреннее приветствие.

Я потом поехал и обратно и вновь заметил Рената, — он ждал свою машину с автомойки, стоя возле неё, — и тогда увидел, что обознался. Но что-то подсказало мне, — хотя вся ситуация казалась странной, — что непросто так я обознался, что и не нужно считать Рената своим другом. С тех пор я решил вычеркнуть Рената из своих приятелей без всяких внешних поводов.

Ещё до этого разрыва я как-то раз понаблюдал за Ренатом со стороны. Дело было так: я приехал к своему другу, — Ренат тоже был его другом и стоял возле его дома вместе с ним. Я пожал руки им обоим, после чего Ренат зачем-то отлучился и полез что-то искать в багажнике своей машины. И вот, стоя с этим своим другом и общаясь с ним, я сделал такое наблюдение, краем глаза поглядыапя на Рената: лицо его из только что приветливого и лицемерно радостного сделалось злым и озадаченным без всяких причин; даже если в багажнике было что-то не так, то слишком уж он помрачнел из-за какого-то пустяка. Я мог тогда на девяносто процентов судить с уверенностью, что он очень как не рад моему визиту. Это было ещё одно доказательство, плюсом ко всем другим, что я не ошибся в своём определении Рената, как будущего моего убийцу.

Были другие случаи. Одна девчонка из нашего двора презирала его, когда он пытался к ней навязываться с ухаживаниями. Она прямо посылала его по матери и все смеялись, и все понимали, что она не просто груба, а справедливо груба, обличая Рената в низком заискивании. И что же было далее? А далее я сочёлся с этой девчонкой в паре. Я представляю себе, какие мысли были у Рената на этот счёт… Ведь я перед ней не заискивал и не ухаживал за ней, а она сама меня полюбила.

Прошло потом лет десять и я снова отбил невольно у него уже другую девушку. Вернее как, не то чтобы отбил, но ситуация была похожей, и снова я со своим ростом выиграл дамское внимание в ущерб маленькому росту Рената, оставшегося потом ни с чем, — хотя он сам привёл ту девчонку в нашу компанию… Я не виноват, что девушки предпочитают высоких — такой закон природы! И вобщем, хоть у меня никаких отношений с ней не состоялось, да я и стыдным считал уводить подруг у друзей, но она его бросила вскоре.

С тех времён прошло немало лет и убивать меня из-за юношеских обид было бы странно. Но я думаю, эти обиды — это начавшийся скатываться с детства снежный ком ненависти в мой адрес. Много чего было в детстве и юношестве, — порой был и я неправ перед ним, но чаще всего это были обиды надуманные в его злобненькой головке.

В тридцать четыре года я уехал из нашего города жить в Москву, зная что еду ненавсегда. Ренат, думаю, с облегчение вздохнул втайне, дескать наконец-то эта тварь провалилась отсюда. Я не сказал, что наши дома были на одной улице и расположены были на обозримом расстоянии.

И вот, как и планировал, прожив около пяти лет в столице, я вернулся обратно, — да ещё и как вернулся! Я вернулся, чтобы жениться. А жена моя не чета его жене, которая была хоть и помладше него, но к своему возрасту ужасно располнела и была похожа на колобок, будучи тоже невысого роста. Моей же жене чуть больше двадцати лет и она на момент свадьбы, мало того что красива в силу молодости, так ещё и от природы редкая красавица. Плюсом к этой зависти в отношении моего успеха в любви, — потому что я хоть и имел всю жизнь успех у слабого пола, но женился в таком зрелом возрасте в первый раз, так что все знакомые, которые переженились с двадцати, меня считали в этом отношении неудачником, — так вот, плюсом к этому я за жизнь добился кой-каких успехов на литературном поприще и меня кое-кто уже знал в стране…

Конечно, одной только зависти, которая несомненно имела место у Рената в сердце, слишком мало для такого шага как убийство; конечно у него был повод и куда более бытовой, — но какой это повод, я не знаю, — я описываю только то что знаю. У меня за жизнь накопилось немало врагов, как в родном районе, так даже и в городе, из-за моих резко идущих вразрез взглядов со многими бывшими друзьями и знакомыми. Так что может быть Ренат был всего-лишь исполнителем, как бы самым смелым из всех врагов, — а он, к слову, всегда отличался этим качеством, он был в этом смысле даже умён и знал замечал как над ним смеются, но усиленно не обращал на это внимания внешне и пробивал себе дорогу в жизнь, наживая денюжки и заводя связи с кем только можно. И кстати, это был ещё один камушек в мой огород, потому что меня в компаниях нередко считали лидером, тогда как я для этого ничего почти не делал, а Ренат усиленно пытался с малых лет быть чем-то вроде лидера, но на его лидерство все восновном смотрели скептически… Думаю и даже знаю, что он жизнь тоже прожил не впустую, и осуществил свою мечту, заведя себе компанию достойную, состоящую и из людей небедных, и даже из некоторых бандитов, не смотря на свой статус «мента». Но и с друзьями детства связей не утратил, и более того, сумел примириться с некоторыми своими врагами детства, которые его ни во что никогда не ставили. И вот, думаю, кто-то из этих врагов, которые ни во что не ставили и меня самого, — только я, в отличие от Рената, тоже не ставил их ни во что, и не заискивал как он, — кто-то из этих врагов и совратил его на «подвиг»… Балбесу невдомёк, что плохие люди никогда не сделают ничего хорошего, даже в статусе друга, — невдомёк, что человек, перешедший из врагов в друзья, не меняется внутренне и остаётся тем же самым, что и раньше.

*

Мой вопрос сейчас Ренату о том дне, когда я подло не ответил на приветствие, кажется должен был сильно задеть его. Ренат вообще человек добродушный, если не считать некоторых его пороков, которые отравили всю его светлую всё-таки душу.

Не знаю из-за чего я сказал ему следующую фразу, — наверно более из страха, чтобы устыдить как-то Рената, или действительно мне хотелось поумничать перед смертью. Я вдруг озвучил неожиданно для меня самого пришедшую в ум мысль:

— Ренат, а вот ты устроился охранником в этот следственный изолятор сразу после армии, — а ты для чего это сделал? Более ради денег или по идейным мотивам? Или и то и то соединил вместе? Ну то есть, я же знаю, что ты всегда ненавидел разного рода гопоту и наверно ты им так мстишь, потому что не в силах отомстить им в одиночку. Или ты из-за денег — не захотел работать водителем как твой брат, ведь в охране ой-ой-ой какая зарплата, а особенно для двадцатилетнего парня! И кстати, вы же с братом коледжы окончили, деньги твои родители за учёбу платили, — а чё вы по специальностям-то не работали? Ну ладно по молодости — деньги нужны, а потом-то? Ведь вы же всю жизнь так: Айнур водителем, ты охранником.

— Не твоё дело. Шагай давай.

— А всё-таки?

Ренат не стал терпеть мою назойливость и с силой пнул меня по спине, так что я упал от неожиданности. Честно говоря, дерзость этого прыща несколько меня взбесила. Я встал, оглянулся на него — его лицо имело торжествующую злую улыбочку и глаза его слезились от наглости.

— Будешь ещё бормотать и ни так получишь! — как бы пересолив свою дерзость, пригрозил мне Ренат, тогда как и он и я отлично знали, что вовсе в нём нет такой крутости, которую он попытался изобразить.

Я встал и мы пошли дальше.

— Нет, видишь, я просто хотел сказать, — не угомонялся я, — что ты татарин и в Бога не веруешь. А ведь Бог всех накажет: и тех преступников, которых ты стережёшь, и тебя, если ты меня убьёшь. Понимаешь, вот ты думаешь, что Бога нет и поэтому берёшь на себя его полномочия по наказанию грешников. То есть ты всего-лишь овца, а покушаешся на волков.

Раздался громкий щелчок, я упал без сознания лицом в траву, из затылка моего хлынул ручеёк крови. Ренат остановился и с минуту смотрел на лежащего меня, о чём-то думая или просто созерцая.

— Урод мерзкий! — с гневом произнёс Ренат и несколько раз с силой ударил ногой по моей мёртвой голове, при этом, попав по уху, надорвав его.

У Рената была припасена лопата в этом лесу и мы шли именно к тому месту, которое он заранее выбрал. Она планировал, что я сам буду копать себе могилу. И видимо поэтому он так сорвался на побои и без того уже мёртвого тела, что теперь ему предстоял долгий и тяжёлый труд по погребению меня.

*

Этот дурак, работая на денежной должности, видимо никогда ничего не делал своими руками, а всё за него делали наёмные рабочие, хотя и жил в своём доме. Всё представление о раскопке ям он наверно почерпнул из какого-нибудь тупого американского фильма. Так что, сходив за лопатой, и начав тыкать близ моего тела в землю, он тут же понял, что выкопать ему ничего не удастся, так как лесной грунт состоит наполовину из камней, и что даже будь у него кирка, то и в этом случае не факт, что яма увенчается.

Ренат впал в панику, это первое его преступление было такой ошибкой! Оставлять тело, чтобы приехать завтра со всем инструментом, было крайне опасно. Он попробовал ещё раз потыкать грунт своей лопатой в других местах, и снова разочаровался.

Машина его, на которой мы вместе с ним и приехали, стояла на обочине трассы, в километре от этого места в лесу. Он подумал было проехать по грунтовой дороге и загрузить труп в багажник, но тут же понял, что это вздор, и нимало не мешкая, отправился за инструментом…

*

Вернулся он на место убийства, с купленной киркой, уже ночью. Видимо он хорошо ориентировался в этом леске, так что без проблем дошёл с фонариком даже по темноте.

Труп был закопан под утро и Ренат, как бы с чувством выполненного долга, как бы даже героически отправился отсыпаться домой.

Опишем напоследок его кошмар и завершим рассказ.

Сразу нужно оговориться — есть сны хоть и непонятные, в которых происходит какой-то абсурд, но сны действительные, сны реалистичные, в которых человек как бы натурально живёт, — а сон, который приснился сорокапятилетнему Ренату, пока он дрых весь день после ночного подвига и пока его жена подозревала, что он опять завёл себе любовницу, этот сон был больше бредом, больше какой-то смесью произошедшего в действительности и его волнения о последствиях; ну и можно добавить, что роль сыграли ещё и тупые американские фильмы, от которых Ренат с своей женой Эльвирой были без ума и смотрели их вместе с своими двумя детьми всю свою и их жизнь, так что те выросли в самых настоящих ненавистников русских в итоге…

Снится Ренату будто он недоконца закопал мой труп, — а ему действительно пару раз хотелось остановиться и не копать слишком глубокую яму, когда он уставал. Но он вырыл-таки натуральную могилу, — всё-таки страх перед уликами был выше усталости. И вот снится ему, будто я на глубине полуметра, — на той глубине, на которой он хотел бросить копать, — лежу под землёй и что-то бормочу. По его ощущениям во сне я что-то долго бормотал, но вот запомнил он из всего моего ропота одну мысль:

— Ренат, ты же знаешь, я же писатель. Ты знаешь что означает термин «провИдение»? А что если я со своим «провидением» взял и записал весь наш с тобой сегодня вечер? А? как ты думаешь?

И вот дальше уже пошла чистая фантазия Рената про каких-то зомби, то есть живых мертвецов из американского тупого фольклора. Он тревожно спал и морщился, когда во сне вдруг зачем-то взял и побежал, даже не захватив фонарик — прям как в глупом кино. Он представлял этот безмозглый вымысел, то есть зомби, будто они за ним гонятся, — вобщем жуть для дурачков. В итоге он проснулся и первой мыслью подумал не о зомбях, а о той мысле, мол, а вдруг я и правда что-нибудь накарябал до вчерашнего дня? Вдруг и правда в моих словах, как наяву, так и во сне, была не только блажь?

— Нет, бред. — заключил тут же Ренат. — Этот утырок даже если и накарябал какую-нибудь ерунду, то всё равно ему никто не поверит, — кто будет верить шизику, лежавшему в психушке?

*

Впоследствии у меня в записках дома действительно найдут описание того вечера моего убийства, — найдут не милиционеры, ибо милиционеры подобными глупостями не занимаются, это не «копы» и «детективы» из радужных экранов, — а найдут мои родственницы, то есть жена, которая покажет затем это моей матери и моей сестре.

Но я не был таким подлецом, каким считал меня Ренат, — я описал момент уже после самого убийства. Я описал, как успел услышать хруст собственного черепа, когда его пробила пуля, я описал, что мне стало очень страшно в момент перехода души из этой реальности, я описал человека, а вернее, существо, которое меня встретило, и что оно меня знало, и оно заботилось обо мне. Но сам вечер я описывать не стал — ибо какая мне разница, накажут Рената или нет, если меня уже нет на Земле? Я ему про то и хотел растолковать, что мол жизнь человека, как говорят шутя — «родился, потерпел и умер». А он решил, видимо, что я морочу ему мОзги, чтобы спасти свою шкуру. Не знаю, отчасти наверно это было и так, но всё же, только отчасти.

Единственный сын — вандал

1

Описываемый герой — это не я, не автор этой хроники. Читатель конечно вправе не поверить, но ведь читатель обычно же верит, когда автор (не только я) описывает героя как третье лицо, хотя это он сам на все девяносто процентов. Есть конечно другие рассказы и «романы», например у дам писательниц, которые описывают свою героиню как самую сильную, живущую где она хочет, пьющую исключительно самое дорогое вино, носящую меха, и за которой волочатся по крайней мере все мужчины, с которыми её сталкивает жизнь, а живёт она обычно на берегах океана… Вот у этих писательниц ничего нет схожего между ними и их героинями, а есть только беспредельная мечта, чтобы хотя бы в романе было всё идеально…

Я шёл на кладбище, — я живу недалеко от кладбища, — взяв с собой необходимые инструменты для того, чтобы сломать соседский забор с моим похороненным родственником. Нет, я не вандал, просто «богатые и после смерти хотят жить богато»… Дело в том, что соседняя семья с нашей оградкой решила не ограничивать себя какими-то «дремучими» понятиями и просто-напросто заказала сделать изгородь так, — наплевав на всех, как и водится у богатых, — и загородила своим метровым новеньким заборчиком путь не только мне, но и всем, у кого похороненные родственники лежали далее богатой изгороди.

Мне было плевать — мой брат погиб на войне ради этих тварей, — погиб от нацистов, современных нацистов, не немцев, — а эта сволота, как привыкла везде решать всё деньгами, так даже и на кладбище вытирает о людей ноги, — вряд ли кто из них воевал бок о бок с моим братом… Словом, я наверно знал, что меня скорей всего найдут после моего деяния, но я считал делом чести, — если уж мой брат положил жизнь за Родину, то чего стоит моё наказание за хулиганство со стороны закона, или же наказание со стороны этих блатных.

Но месть моя в тот день не удалась, — как ни стыдно это писать после таких горячих слов про Родину и про справедливость. Дело в том, что я шёл в самый обычный день, в будний день, надеясь, что на кладбище никого не будет, но я ошибся. День был летний, тёплый, и кругом, и тут и там сидели или проходили мимо люди. Я хотел было уже даже напоказ совершить свою месть, но в последний момент остыл, решив, что это будет глупо, — ведь мне по большому счёту наплевать на наглых этих богачей, что загородили проход, их всё равно не исправишь, а напоказ ломать изгородь и того глупее, ну то есть мне на самом деле мешал их забор и не более; да, конечно бесят наглецы, но всё-таки цель была забор.

С подавленным чувством гордости я не придумал ничего лучше как зайти в изгородь и посидеть у могилки брата. У меня с собой не было ни еды, ни водки, поэтому сказать, что я зашёл «поминать» как-то нелогично. Но видимо, не имея всего этого добра, мне ничего и не осталось, кроме как «поминать», то есть вспоминать и думать.

(Дальше мы будем описывать героя как третее лицо, потому что так удобнее.)

Герой задумался не о брате (который, к слову, настоящий герой), а о своей матери. Мать его — дама шестидесяти с лишним лет, носит очки, коротко стригёт шевелюру, в своё время она проработала более двадцати лет в органах правоохранения. Мать всё время ставила и ставит теперь погибшего сына герою рассказа как идеал, как укор, если нужно где-то применить этот козырь. Он конечно соглашается с ней, но всё-таки она к нему недоконца справедлива. Дебошир, назовём его так, то есть герой рассказа, он хоть и не рвался на подвиги, но и назвать его трусом тоже нельзя, — чему свидетельство одно уже то, что он пошёл мстить неизвестным людям на кладбище, обрекая себя на неизвестные последствия.

Дебошир, сидя на скамейке возле могилок, где были погребены и другие кроме брата, вспомнил приснившийся матери сон и описанный ею для него. Приснилась ей её свадьба — во сне была какая-то смесь её реальной давным-давно произошедшей свадьбы и чего-то современного, чего-то из тех свадеб, на которых она присутствовала уже как гость, — но во сне невестой была именно она. На её собственной свадьбе не было того представления с запуском букетика цветов за спину, с тем чтобы кто из подруг поймал этот букет, а вот во сне был этот обряд. «Самое удивительное, — рассказывала эта пожилая женщина потом, — что мне не было ни стыдно, ни страшно, ну и… ни удивительно, в конце концов!..» А удивительное во сне было… Невеста, стоя спиной к подругам, ничуть не мешкая, запустила «на удачу» не букетик цветов, а какого-то младенца, которого она и понимала, что держит, что именно младенца держит, а не куклу или ещё что, когда готовилась кинуть. Но тем не менее кинула. «Что было дальше, — рассказывала видевшая сон потом, — я не помню… Не знаю, поймали ли младенца… Я кажется успела обернуться, но что я видела, я не помню.»

Мать его вообще относилась как к снам, так и ко всем другим необъяснимым событиям жизни, скептически. Она считалась верующей, ходила иногда в церковь, — но тоже по-деловому, — например, заказывая отпевание сына, веря, что так будет полезней, хотя это и глупость по её же мнению. За три года до убийства брата Дебошира, у его матери умерла её мать, то есть бабушка дебошира. Дебошир тоже вспомнил несколько деталей из того времени. Вспомнил он, как бабушка «будто сошла с ума» рассказывала в последние полгода своего бытия как к ней иногда приходят её родственники; она описывала какие они светлые и добрые, и что ей было так приятно их присутствие. Бывшая милиционерша коментировала этот факт заболеванием — деменция, то есть слабоумие, по-русски, то есть никаких душ и никакого загробного измерения не существует, опять же по-русски если переводить.

Дебошир конечно сам не знал, есть ли загробный мир, нет ли его, но вот то, что его мать злая, — хотя и всегда спокойная, — это он чувствовал.

— Это из-за неё он пошёл учиться на военного. — подумал дебошир, имея ввиду брата. — А может по крови передалось? — мелькнуло тут же в уме. — Я же ведь тоже — имею тягу к справедливости… Хотя и никогда не хотел стать ни военным, ни ментом, а стал всего-лишь слесарем… Хм.

Дебошир был младшим братом покойного, и даже тут, придя за него мстить и грустно сидЯ теперь у его могилы, он, — как и вспоминал ни одну сотню раз за жизнь, — даже тут вспомнил как покойный брат колотил его в детстве по причине и без. Мать почему-то обычно брала сторону «воспитывающего», то есть старшего брата, — так как он заменял ему отца, потому что отца у них не было. Отец впрочем был жив и с ним было всё впорядке.

— Просто он не вынес мою мать за её… за её диктатуру. — проговорил мысленно дебошир. — Ба! Да ведь это она меня совратила на то, чтобы я шёл ломать оградку. — осенило дебошира.

Он был и прав и нет, потому что мать прямым текстом ничего никогда ему не говорила, но вот постоянное её нытьё, — как по телефону, так и лично, — он слышал всё это последнее время, когда появилась оградка наглых соседей по кладбищу.

Перед дебоширом возник мерзкий вопрос, который возникал с ним всю жизнь, сколько он себя помнил, являющийся ему в разных видах: мать всегда была права логически и никогда Дебошир не мог поймать её, потому что она была очень хитра. Всегда таилось в её душе что-то непобедимое им, и всегда он, выполняя её приказы, чувствовал себя дураком, — а почему он себя так чувствовал, он не мог объяснить даже себе самому. Он всегда будто был виноват перед ней.

2

Сами герои и сама хроника неочень интересны, поэтому продолжение мы опишем сумбурно, а затем, перейдём к тому месту, которое читателю должно показаться интересным, и его опишем уже размеренно.