Бесплатный фрагмент - Достигая крещендо

Посвящение

Создать это произведение меня побуждали многие знакомые — с кем-то мы обсуждали идеи, с кем-то говорили о сюжете, кто-то щедро дарил мне персонажей, кто-то советовал изменить события и поменять мотивацию героев. Но среди всех этих достойных людей (чей вклад справедливо огромен) есть человек, вместе с которым я собрал в голове все мысли, идеи и картинки, оформив их в неплохую историю.

Роман, во всех смыслах, связывает меня с этим человеком. От неё я получал огонь поддержки, щепотку критики и многие другие, приятные и не очень, но точно яркие эмоции — да и сам заставлял её улыбаться и даже иногда (хотя бы надеюсь на это) чувствовать себя счастливой. Я хорошо помню наши приключения и верю в их продолжение — каждому своему знакомому хочу пожелать подобное вдохновляющее знакомство.

Наше произведение посвящаю Анне Комиссаровой,

fille aux yeux bleus

Часть первая

Глава I

Жизнь приморского города расцветала к вечеру: бульвары искрились линиями фонарей, автомобили переставали раздражать пешеходов, ласковое днём Средиземное море волнительно высказывало своё возмущение, кучки туристов топтали набережные, местные жители азартно толкали иностранцев к посещению забегаловок, наполненных атмосферой Прованса и завитками хрустящего хлебного аромата.

— Trois brioche, s’il vous plaît, et deux bouteilles d’eau minérale, — делал заказ мужчина с небольшим итальянским акцентом.

— Je rapidement… — отвечал далеко не на провансальском диалекте выходец французских колоний, кивая из–за прилавка.

В голове покупателя промелькнула мысль — если единственное число «brioche», надо ли склонять его на французском? Хотя сожалеть о знании языка не стоило — продавец пекарни прекрасно понял бы суть заказа на любом языке, и правда, уже через мгновенье булочки лежали в бумажном пакете с пятнышками масла, и сам французский подданный, широко улыбаясь, протягивал мужчине две бутылочки минералки и, раскатисто мыча, сообщал цену:

— Neuf euros!

— Grazie, — ловко прозвучала итальянская благодарность от мужчины, мягко улыбающегося продавцу из–под своей опрятной, слегка рыжеватой бороды.

На улице мужчину нетерпеливо поджидал его спутник — ему было около тридцати, над северным хмурым лицом торчали жёсткие светлые волосы.

— Господин капитан, надеюсь, вы не заждались?

— Спаси Господи, — оскалился «господин капитан».

— А гэбисты в Бога веруют? — весело продолжал мужчина, увлекая своего спутника за собой.

— Саш, а в кого ещё? — с усталым отчаянием отвечал «гэбист».

Они быстро шли по улочкам Ниццы среди шумного потока людей. Саша жевал купленные кулинарные сувениры французского пекарского дела и засматривался людьми, гуляющими в свете фонарей.

— Здесь теракт в 2016 был? — вяло спросил у него спутник.

— Рядом, Тёма, на Английской набережной… Стыдно не знать тебе!

— У меня специальность другая, Саш…

— Зато смотри, какую прелесть они сотворили — уже пять лет здесь нет машин, только семь километров туристической зоны!

Артемий без энтузиазма отнёсся к чудесам урбанистики. Саша на это лишь наигранно вздохнул, поправляя белый шарф, и молча довёл друга до оперного театра Ниццы, раздумывая над способами улучшения настроения.

— И сколько времени? — язвительно спросил Саша уже в гардеробе.

— Семь тридцать пять!

— А «Пиковая Дама» во сколько?

— В восемь, — следовал сдержанный ответ.

Саша чопорно окинул Артемия сверху вниз, оценивая выбор наряда для светского вечера — тёмно–синий костюм в едва заметную полоску и однотонный галстук с интересным принтом.

— И когда ты успел переодеться?

— В номере. У меня было несколько минут…

— Эф–ффектно, не думал, что у гэбистов есть чувство стиля… — скидывая плащ, произнёс Саша, хотя он был одет куда экстравагантнее — чёрный френч, небрежно накинутый белый шарф и брюки, аккуратно запрятанные в высокие сапоги, придавали лёгкость и одновременно аристократичное озорство всей его фигуре.

— Князев, дошутишься, — промычал Артемий.

— Да ладно, без обид… Просто настроение хорошее! Слишком редко видимся, отвык ты от юмора моего.

— А сам–то павлином разоделся, — с положительной оценкой отметил Артемий.

— Ну, не в рясе же расхаживать по операм! — улыбнулся Князев, демонстративно постукивая пальцами по запонкам с выгравированным голубем.

***

— Посмотри на неё! — начинал возвращаться в привычные рамки юмора Артемий. — Сразу видно, дама со стажем — бюст, как изгибы бельэтажа, а рюмка коньяку срослась с пальцами! Стаж, одно слово.

— Ох, Клёнов, как не ласков к этим старушкам, — лукаво улыбался Князев. — Хотя я помню ещё театралку Ропотову в десятом классе. Таких в европах не держат!

— Такую нигде не держат! Мы тут долго?

— Опера всегда долго… Но к Селини мы успеем, его жена поёт Лизу, а как без неё закончить вечеринку!

— Всегда удивлялся твоей любви к тусовкам, где же духовность?

— Ну, давай не о моей богемной жизни, — замахал руками Князев. — О благочестии не в Оперном театре. К тому же ты мой гость, которому, в силу профессии, довольно редко везёт вырваться из страны.

— Я всё равно тут недолго и лишь по двум вопросам…

— Двум? — удивился его спутник. — Я думал только встречу выпускников ты хотел со мной обсудить.

Клёнов замялся, не желая начинать говорить о довольно щекотливом деле, которое Князев несомненно воспримет очень близко.

— Да… По работе надо кое-что уточнить…

— Тебе исповедь нужна? — вырвался лёгкий смешок.

— Нет, нет… Давай потом уж.

«Laisse moi passer», — прервала капитана Службы безопасности эффектная брюнетка в прелестном, но не соблазнительном платье, пробираясь к своему месту в партере. Артемий, параллельно пытаясь перевести её фразу, с чисто мужским интересом осмотрел фигуру и уступил путь. Его друг последовал примеру, но не стал осматривать всю незнакомку, а лишь заглянул в её глаза, найдя в них безумную сосредоточенность. К его мгновенному безразличию она села на соседнее место, распахнула клатч без явной принадлежности к бренду и достала смартфон в чёрном чехле с маленьким серебряным двуглавым орлом. Князев толчком привлёк внимание Артемия к даме, взглядом сказав ему: «Наша».

Артемий задорно улыбнулся, а в глазах проскользнула хищная искорка. Князев осуждающе нахмурился, указывая взглядом на его обручальное кольцо. Тот гордо хмыкнул и чуть надулся. Князев усмехнулся и решил продемонстрировать свои таланты:

— Что наша жизнь — игра,

Добро и зло, одни мечты.

Труд, честность, сказки для бабья,

Кто прав, кто счастлив здесь, друзья,

Сегодня ты, а завтра я.

Так бросьте же борьбу,

Ловите миг удачи,

Пусть неудачник плачет,

Пусть неудачник плачет,

Кляня, кляня свою судьбу,

— декламировал Саша арию Германа, плавно поворачивая голову и стреляя взглядом на сцену, зрителей, удивлённого этой выходкой Артемия, и, собственно, брюнетку, наблюдающую за этим с ироничным выражением на лице.

— Русских легко узнать, — улыбнулась она ему.

— Арабов гораздо легче, — понимая, что брюнетка оценит, отвечал Саша. Она действительно усмехнулась.

— Какое резкое замечание! По вам не скажешь, что вы нетерпимы.

Артемий закатил глаза — хоть он и любил болтать впустую, но этот в считанные секунды вспыхнувший флирт даже на него произвёл впечатление.

— Мой несколько вызывающий внешний вид, — с показной жеманность отвечал Саша, — не имеет никакого отношения к терпимости… Впрочем, в силу своей профессии я терпим ко всем, но столкновение двух культур здесь, в Европе, переношу с трудом с начала миграции.

— Но всё же арабы в Оперу не ходят, — заметила брюнетка, хитро улыбнувшись.

— В этом-то и проблема! Мне было бы гораздо спокойнее, если продавец пекарни после своей смены шёл не в свой криминальный квартал, а принимал душ, переодевался и шёл слушать Чайковского!

— Гм… И такое приходилось слышать, — вновь улыбнулась брюнетка, обнажая белые зубы. — Вы сказали о своей профессии, наверное, нам надо представиться?

— Скажу по секрету, с этого следовало начинать, — почти у самого уха брюнетки прошептал Князев. Артемий совсем выпал от такого поведения.

— Абсолютно с вами согласна, — отвечала шёпотом брюнетка, повернув голову так, что их глаза смотрели друг в друга. Свет в зале начинал гаснуть, и Артемий чувствовал некоторую неловкость.

— Позвольте представиться, — не отрывая головы и не отводя глаз, продолжил игру Князев, — Евгений, викарный епископ Европейского экзархата.

***

Артемий по реакции брюнетки, чуть–чуть отстранившейся от головы Князева, понял, что последний выиграл этот раунд флирта. Но ничто на лице брюнетки не показало растерянности, она быстро перевела дыхание и даже вновь приблизила голову.

— Что ж, неожиданная встреча… Со мной всё проще — Елизавета Орлова.

Епископ фыркнул, но тоже сохранил невозмутимый вид.

— Елизавета Николаевна Орлова?

— Ага, — она усмехнулась.

— Заместитель Руководителя Администрации Президента России по связям с общественностью? — отчеканил каждое слово епископ тоном знающего человека.

Орлова пристально посмотрела на него и, прищурившись, добавила:

— Ещё я курирую СМИ и интернет.

— А–а–а, — протянул резво епископ. — Реальность создаёте?

Она засмеялась:

— Ну, если пропаганда всё же убеждает людей, тогда вы правы. Делаю реальность.

— Даже в интернете? — удивился Князев.

— Тем более в интернете, скажу я вам! А вы ведь фонд «Благословение» возглавляете? — мягко увела разговор в сторону Орлова.

— Ну… Один из идейных вдохновителей этого проекта.

Даже приветственные аплодисменты зала не смогли прервать разговор епископа и федеральной чиновницы. Но если обычно беседы между подобными людьми носят формально–деловой характер, то эта пара ловко и язвительно общалась на различные темы — от работы до самой оперы, её истории и смыслах.

Клёнов тем временем ощутил себя несправедливо забытым и, пытаясь не обращать внимание на своего весёлого друга и его собеседницу, изо всех сил слушал балладу Томского. Лишь в антракте епископ представил его Орловой, которая ограничилась надменно–властным кивком головы. Артемий Алексеевич вновь понял, что посещение культурных мероприятий выходит за пределы его стиля жизни.

Глава II

— Тёма, она поедет с нами, — быстро шепнул епископ Клёнову. — Такая встреча подарок!

Артемий не питал нежных чувств к чиновникам, считая их, как и все его коллеги, людьми, оказывающими огромное влияние на жизни и судьбы миллионов, но не несущих за свои действия персональной ответственности. Да и феминистом (или точнее «профеминистом» — отдадим уважение матчасти) его нельзя было называть — женщин-руководителей терпеть не мог, возможно, из-за того, что долгое время его начальником являлась как раз женщина… Потому Клёнов не разделял восторга харизматичного епископа, быстро сдружившегося с Орловой.

Через восемь минут к их компании присоединилась воздушная блондинка.

— А вот и наша Лиза! — встретил её широкой улыбкой Евгений. — Арию, конечно, чуть–чуть пережала, но овации совершенно заслуженные!

— О, кардинал, ты как всегда меня травишь! — отвечала со смехом сопрано.

— Знакомься, Ольга — Елизавета Орлова и мой школьный друг Артемий Клёнов.

— Вы чудесно пели сегодня, — располагающе произнесла Орлова, протягивая руку Ольге. Их властные ладони соприкоснулись и, не желая действовать первыми, мягко вернулись обратно.

— Евгений, Роберто не предупреждал, что вас будет трое.

— Думаю, твоему мужу всё равно, сколько я приведу с собой гостей, — отвечал Ольге епископ, слегка задетый этими словами.

— К тому же я из российского правительства, — усмехнулась Елизавета Николаевна, пронзая взглядом типично дерзкую сопрано. Той оставалось промолчать и с ноткой досады тихо произнести:

— Я сяду сзади, кардинал…

Под весёлую музыку французского радио, со скоростью 160 километров в час, белый кабриолет епископа мчался по ровным дорогам автострады. Ветер трепал волосы Евгения, развевал короткую причёску Орловой и продувал Клёнова и Ольгу, сидевших сзади. Внизу сверкали огни побережья, в море, как лампочки гирлянды, качались разноцветные точки яхт. В чёрном небе рассыпались звёзды, по левую руку тянулись плавные линии гор. Частые туннели не воспринимались жёлтыми порталами в иные миры, а становились проводниками наслаждения красотой природы, сросшейся воедино с человеком. Проезжая яркое Монако, Орлова еле слышно спросила:

— Почему «кардинал»?

— Так меня называют богатые друзья–бездельники, — прошептал Евгений тоже очень тихо.

В Бордигере епископ с чувством знатока местности ловко провёл кабриолет по изгибам дорог, въехав в оживлённый ночной город. Полоса каменистого пляжа, погружённого в густую темноту, сменялась яркой набережной, заполненной улыбающимися людьми и рядом ресторанчиков с беспечными радостными посетителями. Остановившись буквально на одно мгновение, можно было почувствовать счастливое умиротворение беззаботной жизни, лишённой глубокого смысла, но способной дарить размеренное веселье — быстрая эмоциональность итальянской речи, постукивание бокалов и мелодичные звуки переливания вин, удивительный запах средиземноморской кухни, оставляющий в самом сердце послевкусие уюта…

Кабриолет свернул с набережной, и мир вокруг изменился. Справа продолжало шуметь море, а слева тянулась каменная стена, покрытая густой зеленью и цветами. Освежающая сырость с каждым вздохом разливалась по телу, и все пережитые впечатления как бы собрались вместе и шептали каждому нечто, доставляющее удовольствие и умиротворение.

Епископ сделал несколько поворотов, и машина начала подниматься по закрученной дороге вверх, проезжая мимо осветлённых вилл с шумными компаниями. Через ещё один поворот взору предстал холм с рядами виноградников по пологим склонам, на плоской вершине которого возвышался серый особняк, с маленькими квадратными окнами, хаотично вырубленными в, казалось, средневековых стенах.

— Мы приехали, — разбудил пассажиров спокойно улыбающийся епископ.

Автомобиль въехал в открытые кованные ворота и припарковался рядом с роскошными машинами приезжих гостей Ривьеры. Поднявшись по широким каменным ступеням к дому, галерея первого этажа которого закрывалась резными колоннами, компания оказалась на участке, освещённом яркими огнями. Свежий прохладный воздух пронзала громкая музыка и шумный смех собравшихся.

— Beh, finalmente vi ho aspettato! — дружелюбно обратился ко всем морщинистый хозяин в белом смокинге.

— Scusa, abbiamo passato troppo tempo a goderci l’opera, — мгновенно ответил Евгений тенором, протягивая руку с перстнем для поцелуя. — Olga era incredibilmente bella!

— Oh, opera! Figaro è qui, Figaro è là! — отвечал Селини, принимая руку Евгения и обращаясь ласково к своей жене. — Olga, mi annoio qui senza di te!

— Roberto, questo è il mio amico Artemio e un importante funzionario di Mosca, Elisabetta, — заговорщически представил остальных епископ.

— E’un piacere conoscerla! Vi prego, divertitevi! — с чисто итальянской экспрессией поприветствовал Селини и с повисшей на плече воздушной Ольгой пошёл развлекать другую группу гостей, оставляя епископа и его друзей свободными.

— А кто он? — поинтересовался Артемий.

— Психиатр, — бросил епископ.

— Брр… — недовольно сморщился Клёнов. — Ещё один богатый бездельник…

Евгений круто развернулся на низких каблуках и расслаблено обратился к Артемию:

— Во–первых, кого ты имеешь в виду, говоря «ещё»? Во–вторых, у него докторская степени криминалиста, не совсем бездельник, даже твой коллега… И в–третьих, что ты имеешь против психиатров?

— Смотрят постоянно свысока, в душу лезут, да и считают себя умнее других.

— Это психологи, дорогой мой, — усмехнулся Евгений. — Они препарируют тебя, потешая профессиональное самолюбие и восторгаясь своим гениальным раскрытием особенностей исследуемого индивидуума, которому они, по собственному мнению, помогают.

Клёнов не стал спорить, епископ потоком сложнопостроенных предложений отбил у него желание отстаивать любую точку зрения.

Двор виллы был усеян гостями, занятыми разговорами и сплетнями за бокалами игристых вин. Им был мало интересен потрясающий круговой обзор, открывающийся с террасы — изгибы побережья Италии с одной стороны и Франции с другой, волнистая тёмная линия гор, огни городов и шум моря давно стали для них естественным. Евгений подошёл к Орловой, смотрящей на море с края площадки, встал рядом и спокойно, будто вечеринка вовсе его не интересовала, произнёс:

— Бордигера лучшее место для закатов и рассветов. Мыс с часовней, мимо которой мы проехали, выходит и на восток, и на запад. Каждый день солнечный диск поднимается со стороны Италии, озаряя всех светом и пронизывая влажный утренний воздух, проходит по небосводу и вечером медленно садится во Франции, поджигая горы и унося с собой жару… На этой вилле Клод Моне, кстати, жил…

— Поэтично, — ответила ему улыбкой Орлова. — Я здесь вижу много знакомых лиц… Видите мужчину толстого, которому костюм великоват?

Епископ кивнул.

— Достоевский это, из правительства, — при этих словах толстый мужчина неуклюже отвернулся от острого взгляда Елизаветы Николаевны, но по своей невезучести опрокинул бокал, мгновенно разлетевшийся на мелкие осколки.

— Фёдор Михалыч, вас легко узнать! — окликнула его Орлова, смеясь.

— Ага… — пролепетал смущённый Фёдор Михалыч. — Доброй ночи, Елизавета Николаевна!

— Я думала, вы на форуме в Женеве, нет? — иронично говорила она.

— Тут недалеко, развеяться решил… Выходные…

— Так среда вроде? А завтра и в Кремле собрание.

— Ааа… уже среда? — сморщился Фёдор Михалыч.

— Долго у вас длятся выходные! — захохотала Орлова. — Чтобы завтра вечером у Божесова были…

Фёдор Михалыч был готов последовать за разбитым бокалом, но предпочёл промолчать и весьма быстро покинул виллу на двух автомобилях. Артемий в то же время плавно погружался в светскую атмосферу. Русскоговорящие барышни стайкой окружили его.

— Вы из России? — интересовались им.

— Да, да… — отвечал он, в свою очередь больше интересуясь закусками. — А вы откуда приехали?

— Вообще–то мы местные, никуда нам приезжать не надо! — с жирной гордостью отвечали дамы постарше, заслужившие право причислять свои саратовские души к обитателям Лазурного берега.

— Да… отлично… — безэмоционально говорил Артемий, немного задевая заслуженность дам.

Епископ Евгений занял своё любимое место на вилле Селини на самом краю крутого склона. Вечеринка дышала, а он гордо смотрел на всё происходящее, хотя глаза его и казались грустными…

***

— Кардинал! — выпорхнула из ниоткуда Ольга. — Ты обещал мне аккомпанировать!

— Разве? — равнодушно спросил Евгений, но бодро последовал за Ольгой к сцене с белым роялем и DJ-контроллерами.

— Скажи что–то очаровательное, — шепнула Ольга епископу, пока сама поправляла стойку микрофона.

— Amici, tutti voi conoscete la voce dell’Opera di Olga Selini. Ma oggi… Впрочем, вы понимаете по–русски, — все засмеялись с небольшим облегчением, ибо крайне неохотно переводили итальянскую речь. — Поэтому просто представляю вам Ольгу в амплуа джаз-вумен с восхитительной песней ZAZ «Je veux». Поёт Ольга Селини, аккомпанемент — я за роялем, и наш несравненный диджей, похлопаем! — все гости зааплодировали.

Епископ сел за рояль, демонстративно перекинул белый шарф, встряхнул волосами, охватил уверенным взглядом публику и сильными аккордами обозначил начало песни. Играя глазами с гостями, он ритмично отбивал свою часть аккомпанемента, пока диджей подключался к этой музыке, постепенно запуская в неё новые краски. В момент мощного звукового толчка Ольга вступила с яростным вокальным потоком, совершенно не похожим на то, что было с нею в опере. В её агрессивной подаче и наглых движениях читался профессионализм, смешанный с искренним состоянием души. Каждое слово песни она произносила отточено, будто зазубрила французский текст, хотя языком владела весьма хорошо. В проигрыше диджей заглушил аккомпанемент Евгения, создавая глубокие комбинации звуков, окутывающих всех собравшихся вечерней энергетикой. В нужный момент он оборвал эти беснования, и стала слышна игра епископа, плавно перебиравшего клавиши, дающего музыке новую силу через мелодичные арпеджио. Достигнув крещендо, епископ соединился в общем потоке изощрений диджея и эмоционального пения Ольги, исполнившей второй припев гораздо легче из–за более динамичного сопровождения. На последних строках песни епископ ловко подстроился под Ольгу и допел с ней слова до конца, разбавив пугающую страстность своим мягким голосом. Номер завершился тихим и нежным разложением последних аккордов. Все в едином порыве зааплодировали, выкрикивая bravo.

— Надеюсь, — шепнул Ольге Евгений, пока обнимал её, — ты просто переигрывала. Так эту песню можно петь только когда чем–то недоволен.

Она улыбнулась ему многозначительно, но в глазах сверкал восторг от произведённого эффекта.

— Откуда они знакомы, Артемий? — неожиданно подошла к Клёнову Орлова.

— Хм… кажется, она училась в консерватории, когда Князев проходил практику в Совете Федерации, — ответил Артемий с радостью в голосе, Орлова всё же была лучше тех пустых барышень.

— В Совфеде? — удивилась Елизавета Николаевна. — Разве он не богослов?

— Обычно он отвечает на это, что пути Господни неисповедимы, — отмахнулся Артемий. — Я могу только сказать, что он единственный московский студент из всех знакомых мне парней и девушек, который ни разу не курил кальян.

— А остальные что ли курили? — удивилась Орлова.

— Конечно, ни один студент и ни одна студентка не может пройти мимо кальяна! А он смог…

— Вам не кажется, что у Ольги отнюдь не оперный голос? — Орловой кальянная тема не понравилась, да и поговорить она хотела о другом.

— Да если бы я разбирался! — хихикнул Артемий.

— А в чём вы разбираетесь? — попыталась захватить его врасплох Елизавета Николаевна.

Он пронизывающе на неё посмотрел.

— Да так… Госслужба.

— То есть вы тоже здесь работу прогуливаете? — весело заметила Елизавета Николаевна.

— Да в отпуске я… — грубовато ответил Клёнов.

— Клёнов, Клёнов… что–то припоминаю… — выбрала другую стратегию Орлова. — Вы ведь сотрудник Службы безопасности?

У неё получилось, Артемий удивился, даже испугался.

— Ну, да…

— Это ведь вы занимались делом «Дальнобойщиков»?

— Не думаю, что могу с вами об этом говорить…

— Напротив, с кем, как не со мной! Я детально разрабатывала этот вопрос вместе с Красенко.

«Вспомнила! — подумал Клёнов с отвращением. — Только забыл о нём… Дальнобойщики чёртовы!»

— В таком случае, вы знаете всё даже лучше меня, — вслух сказал он.

— Вообще дело крайне опасное оказалось, не зря мы выпустили только одно заявление — «Задержана группа дальнобойщиков» с туманным пояснением. Вы всё–таки проводили арест, а потому лучше Красенко знаете груз фур… К тому же он так любит преувеличивать всё своей любимой фразой «героическое действие», — передразнила Орлова.

Подобное отношение к директору Службы безопасности никогда бы не могло возникнуть в служебной беседе, но эта лёгкость, с которой Орлова произносила имя директора, высмеивая его поведение, расслабила Клёнова и даже чуть-чуть расположила его к Орловой.

— Да, — усмехнулся по–доброму Артемий. — Он тот ещё кадр. Что же он наплёл?

— Сущие пустяки, просто предоставил опись, маршруты, заказчиков и прочую официальную информацию… Лучше скажите, на какой стадии следствие?

— Только без конкретики — мы пытаемся распутать систему подрядчиков и фондов, через которые проходил заказ. Такого объёма груза хватило бы на ужасные вещи…

— Подозреваемые? — спросила прямо Орлова.

Клёнов ничего не ответил, но отрицательно закачал головой.

— Интересно, что вы до сих пор не знаете подозреваемых в деле национальной безопасности, — протянула Елизавета Николаевна, допивая Chianti и понимая, что Клёнов совершенно ничего нового ей не сообщил. — Были бы вы не женаты, я бы предложила вам потанцевать.

— Не будь вы женой премьера, я бы согласился.

— Ох, а я и не думала, что вы смотрите светскую хронику, — сладко потянулась Орлова. — Но вообще-то, я бывшая, да и премьер не ревнивый.

— А моя жена очень ревнива.

Орлова засмеялась, причинив большое удовольствие Клёнову.

— Ревность жестокая вещь, Артемий, страшная, беспощадная и отвратительная, — произнесла она задумчиво, — для женщин… Мужчинам надо ревновать, а вот женщины не должны показывать виду, тогда их будут любить ещё сильнее.

Клёнов смутился от этих слов, он не ожидал услышать подобное от властной женщины, минуту назад интересовавшейся расследованием важного дела. Но Орлова быстро взяла себя в руки — Артемий всё-таки не производил впечатления человека, готового поддержать такие разговоры. Ещё полчаса они беззаботно болтали о всякой ерунде, найдя друг друга интересными собеседниками. Артемий с удовольствием рассказывал смешные истории служебной жизни, Орлова высмеивала наиболее популярных и видных чиновников Правительства. Как только гости стали разъезжаться, к ним подошёл епископ, сообщив, что вызвал другой автомобиль для обратной дороги в Ниццу.

— Надеюс в будующем мы втрэтемся, — на ломаном русском с неожиданным кавказским акцентом проводил Селини Елизавету Николаевну.

— Мой дорогой доктор, — отвечала ему Орлова, находящаяся в прекрасном настроении от игристого. — Будущее есть у тех, кто имеет что-то в настоящем…

Селини не мог понять иронию произнесённого.

— Сiao! — крикнул он вслед.

— Вижу, ревность вы и правда не знали, — пробубнил Клёнов.

— Пустяки, — произнесла Орлова устало.

— Не говорите такое итальянцам… Ирония ваша слишком тонкая, они как раз чувствуют настоящее, не думая о будущем, — заметил благодушно епископ.

«Потому будущее у них и есть, — заговорил внутри засыпающей Орловой государственный деятель. — А епископ не так прост…»

Глава III

За месяц до описанных событий на Ривьере, в Москве прошло странное заседание Правительства. Вечно мрачные и вечно уставшие непонятно от чего министры в одинаковых костюмах неторопливо шептались между собою в зале заседаний Совета безопасности Сенатского дворца.

— Я совсем замучился…

— Да, дикая неделька.

— Отдохнуть бы — заметила министр культуры.

— Эта чехарда закончится, тогда улечу на выходные, — ответили ей, мечтательно причмокнув.

— Журналистов нет и хорошо, а то усну сейчас…

Такие важные темы звучали в разговорах министров социального блока, обсуждающих головную боль друг друга, и лишь от скуки доходящих до разговоров о здравоохранении. В другом конце стола, чуть ближе к «трону», шептались вице–премьеры:

— Вы не с пустыми руками, надеюсь?

— Нет… Божесов приказал планы школ принести новых. Семь проектов набрал!

— И выгодно? — загорелись глаза собеседника.

— Да что хоть! Ни копейки за эти проекты. Сказал, оплатит по факту.

Собеседник покачал сочувственно головой — с премьером работать всегда трудно, требует много и количественно, и качественно.

— Я тоже с ним не могу, каждую тысячу рублей говорит контролировать! Но так убедительно всегда… Николаич–то ладно, он о своём будет болтать «комфортном предпринимательстве», а Божесов так сладко о светлом будущем заливает! Так ведь и верить хочется.

— Ага, «светлом будущем», я с женой на благотворительный вечер «True liberals» еду… Божесов тоже приглашён, вот там мне устроят будущее…

— Ой дурак! — протянул собеседник. — За такие мероприятия и двести девяностую повесить могут.

Прошло всего две минуты, а свободные темы разговоров начинали заканчиваться. Оставалась только надоевшая всем работа… К счастью, появился президент — Сергей Николаевич Лапин. Все быстро двинулись к местам, выражая своё почтение первому лицу кивками. Тот быстро сел, расстегнул пиджак и планшет. Все нахмурились и тупо уставились в перпендикулярную глазам точку стола. Лапин обвёл их взглядом, готовясь заговорить, но остановился на пустых креслах.

— Так, — сказал он, прикрывая твёрдый голос смешливой интонацией. — Где товарищ премьер?

Никто не двинулся.

— Где министр иностранных дел и министр обороны? — продолжил Лапин.

— Игорь Сергеевич в ООН, Максим Петрович на учениях, Михаил Александрович сказал, что задержится… — не поднимая головы, отвечал вице–премьер.

— Ох, — тяжело вздохнул Лапин. — Подождём…

Им было взаимно неуютно. Сергей Николаевич не обладал харизмой и самоиронией, которая была у Божесова, но шутил иногда очень удачно и метко. В 2024 году именно его Божесов обошёл на выборах… Но карты в руках ВВП сложились так, что Божесову не удалось занять вожделенное кресло президента. Лапин смотрелся там гармоничнее — тихий, спокойный, местами здравомыслящий и вечно твердящий что–то про экономику и постоянный рост в накоплении резервов. Жена его занималась бизнесом, а потому на протяжении одиннадцати лет Лапин активно взаимодействовал с предпринимателями — они выполняли госзаказы, строили дороги, получали субсидии и выигрывали тендеры. Он сидел у себя в Кремле, выслушивал доклады, ставил подписи, принимал порой смелые решения, миролюбиво относился к странам–соседями и партнёрам, хотя был способен постучать «туфлёй» по столу. Да, Сергей Николаевич был начитан, образован, мог хорошо вести переговоры, отстаивать внешние интересы России, а также обладал хорошим вкусом в изящных искусствах, из него мог бы получится хороший министр… Но для долголетнего руководителя большой страны ему не хватало идейности. Ужасная, тянущаяся с двухтысячных годов стабильность при нём, вопреки всем неисчислимым прогнозам и чаяниям, достигла своего апогея.

Когда же приходило время резких и активных решений в дело вступал Божесов — он хорошо справился с эпидемией 2025 года, успешно преодолел последовавший за ней экономический кризис, боролся с безработицей и старался воспитать хоть какое–то подобие гражданской дисциплины и ответственности. Михаил Александрович выступал на любых площадках, давал много интервью и постоянно взаимодействовал с людьми в интернете. Он любил свою публичность, а самое главное — абсолютно не стеснялся ничего, даже то, что махинаторы считали компроматом, он обращал в свою пользу, делая из себя живого и понятного всем человека с ошибками и грешками.

— Друзья мои, я очень рад, что вы пришли на маскарад… — мурлыкал щегольски одетый Божесов себе под нос, вальяжно вплывая в зал. — Сидите, сидите… Сергей Николаевич, извините ради Бога, был на маникюре, секретарша–дура, забыла перенести, — Божесов поиграл в воздухе кончиками пальцев.

— Садитесь, Михаил Александрович, — невозмутимо произнёс Лапин. — Теперь можем начинать…

— Вольно, — зевнул в сторону министров Божесов, снимая солнечные очки. Их взгляды оторвались от стола, и тела расслабились.

***

— Как вы все понимаете, — говорил президент, — положения из моего Послания Федеральному Собранию должны исполняться уже со следующего месяца. Вопросы обороны у нас, к счастью, не стоят в приоритете, но и о Космической программе пока забудем, лично к вам, Михаил Александрович, обращаюсь… мы расходовать средства на ваши галактические идеи не можем. В приоритете остаётся здравоохранение и строительство… Сколько это выходит в среднем?

Божесов вопросительно посмотрел на министра финансов, который не подготовил статистику. Тот стыдливо отвёл взгляд. Пришлось импровизировать:

— На сокращение Космической программы я обижаюсь, Сергей Николаевич, — бойко стал отвечать Михаил Александрович, ища хоть какие–нибудь данные в планшете. — А сэкономленные средства приходится направлять на развитие здравоохранения, НИИ, оборудование и прочее, это где-то полтриллиона сверху… Со строительством немного сложнее, потому что нужно понимать, что именно мы строим. Одно дело больница, тогда это в счёт финансов здравоохранения, другое дело дорога, тогда это в региональные центры поступают деньги. Но около 300 миллиардов будет направлено…

— Но вы проконтролируете, чтобы деньги реально работали на людей. Чтобы была польза… Создайте наблюдательную комиссию.

— Это обязательно, без комиссий у нас дорога не прокладывается. А вообще, Сергей Николаевич, раз уж мы все собрались, хочу кое-что предложить.

Лапин посмотрел на Божесова исподлобья, но кивнул, разрешая озвучить идею.

— На днях я был в Тамбове и услышал много жалоб на трудовых мигрантов, отнимающих рабочие места… И вот сегодня я набросал проект, с помощью которого можно подсократить безработицу у граждан России. В нём регулируется величина налоговых отчислений от компаний, в которых работают трудовые мигранты. На компании, в которых работают граждане РФ, налог не распространяется и более того, им полагаются льготы… То есть работник-мигрант становится дорогой рабочей силой! Я услышал мнение специалистов, посмотрел на международные практики, всё чисто. Да и как бывший прокурор говорю, контроль в этом деле будет простой. И вообще подобное гораздо практичнее, чем популистские фразы «здравоохранение поднимем», «мосты построим» и прочее.

— Популизма больше в ваших словах, Михаил Александрович, — отвечал размеренно Лапин. — Ксенофобией и национализмом из ваших идей так и тянет. И вообще вы задумывались, сколько проблем это создаст экономике?!

— В экономике я не силён, специалисты не против… Но однозначно национальные интересы мы защитим, да и денег будет много, поверьте. На семьи направим их, к примеру, а то вы обошли материнство в своём Послании, к моему сожалению…

— Чего сожалеть? Вы ж холостой? — усмехнулся Лапин, не произведя впечатления на министров.

— С такой социальной политикой и жениться–то страшно! — играючи отшутился Божесов, вызывая улыбку на лицах присутствующих.

— Ладно. Если вы не настроены на ночь глядя обсуждать цифры, поговорим о «генеральной линии партии»…

Божесов располагающе улыбнулся Лапину, как будто дал право на существование его шутке.

— Администрация уже начала готовить поправки в Конституцию, мне хочется поинтересоваться о ваших личных, пусть немного субъективных, желаниях в этом вопросе… Сейчас мы выходим на финальную ступеньку развития страны, и поэтому войти в будущее хочется с новыми взглядами на государственные институты…

Министры, почувствовав источник преференций, оживились и вступили в беседу — каждый находил что добавить или хотя бы просто озвучивал свои мысли об основном законе. Божесов хмуро слушал эту беседу, но, улучив момент, быстро перебил всех:

— Сергей Николаевич, моё мнение довольно простое. Менять Конституции ради продления срока полномочий нельзя.

— Заметьте, что такое уже было.

— Двадцатый год не в счёт, — отмахнулся Божесов. — Вы прекрасно понимаете, с какой целью они делались, да и я принимал в этом непосредственное участие… Вы же сейчас забираете себе всю власть и только!

— Это будет решать референдум, — заметил Лапин.

— Ну, мы же с вами прекрасно понимаем, что референдум ничего не решает…

— Но я отвечу, что спросить мнение надо, — скривился в улыбке Лапин.

— Тогда хоть Бога из преамбулы уберите, — решил шуткой завершить препирательства Божесов.

— Вы что–то конкретное поменять хотите? — понял Лапин суть претензий Божесова, который изощрённо хотел что-то выпросить.

— Да… Предлагаю создать хоть какую–нибудь видимость, Сергей Николаевич. Давайте пойдём от противного. Поправки 2020 года смехотворны, так может быть уберём откровенный бред? На этом сможем и компанию построить и популярность некую снискать…

— А именно? — с любопытством спросил Лапин.

— Как минимум вернуть нашу главную скрепу, наш священный «подряд», — источал сарказм Михаил Александрович.

— Вы же знаете, что мне «подряд» совершенно не нужен, — улыбнулся коварно Сергей Николаевич.

— Прекрасно понимаю, но предлагаю вам игру, а про «подряд» говорю так, красного словца ради… Я предлагаю нам вместе идти на выборы в следующем году!

Повисла пауза, министры испуганно стали смотреть по сторонам, почувствовав дикое напряжение в этом моменте.

— Это интересное предложение, — промычал Лапин. — Мы его обязательно обсудим тет–а–тет… Ещё какие–нибудь более относящиеся к Конституции замечания?

— Да, пожалуй, нам следует пересмотреть 75 статью, — в этот раз министры оживились и в единодушном порыве вздохами и покашливаньями выразили недовольство. Особенно отличился министр финансов, прошептавший: «Такое не трогают!»

— Вы видите, Михаил Александрович, — развёл руками президент. — Есть вещи, не подвластные не нам, не народу… Увы, господа, на этом мы должны завершить. Благодарю всех.

***

Министры в приподнятом настроении покидали зал, радуясь, что не получили нагоняй, и забывая о выходке Божесова… Он же быстренько пожал всем руки, сказал кому надо парочку суровых фраз, испепелил взглядом министра финансов, кивнул президенту и направился к выходу.

— Вы в рассадник демократии? — коварно спросил Божесов у вице–премьера.

— Да, — невозмутимо стойко ответил он, понимая, что речь идёт о благотворительном вечере «True liberals».

— Я заскочу, наверное. Без меня не компрометируйте их, — и, хлопнув по плечу вице–премьера, без лишних слов выхватил из его рук папку с проектами школ и выбежал из Сенатского дворца к своим автомобилям.

Президент Лапин, попав в свой кабинет, прослушал запись заседания с ухмылкой на лице. Предложение Божесова задело его. Он и так не любил премьера, а сейчас, перед выборами, начинал бояться его огромных амбиций и популярности. Лапин подошёл к аппарату спецсвязи.

— Красенко, — волевым голосом назвал он.

— Слушаю, господин президент? — отозвалось через двенадцать секунд.

— Пора с ним разбираться, — последовал тихий ответ.

Глава IV

— Что–то есть важное? — спросила у Божесова его пресс–секретарь Мари.

Божесов проницательно взглянул на неё и задумчиво произнёс:

— Знаешь… Я начал. Он думает, что я буду баллотироваться, и начнёт предпринимать что-то против меня… дурак!

Мари ждала разъяснений.

— У него было одиннадцать лет, и он ни разу не сделал ничего, что могло бы меня опорочить! — развил свою мысль Божесов. — Наоборот, реформа образования, борьба с эпидемией, активная позиция во внешней политике. И главное полный контроль над созданной мною военизированной службой минюста!

— Это глупо, — согласилась сдержанно Мари.

— Вот именно, если не моя внешняя сдержанность и покорность, у нас было бы двоевластие.

— Что–нибудь скажем Орловой? — спросила Мари.

— Да, дай–ка телефон… А пока едем к либералам в Carmen-holl.

— Всё-таки?

— Ну, лишь через пару месяцев будут в лагерях пахать, а пока, пусть веселятся!

Мари грустно посмотрела на Божесова, который напротив прибывал в самом весёлом расположении духа, набирая Орлову:

— Лиз? Я сказал ему… — таинственно произнёс он, не скрывая улыбки. — Начинаем и делаем всё до поправок. Каждый день внимательно отслеживай всю существующую информационную повестку и начинай продвигать нас, кажется, до него дошла моя опасность…

***

— О, Михаил Александрович! Вы всё–таки посетили нашу оппозиционную клоаку? — встречала Любовь Аркадьевна премьера, заглушая своим голосом сильно бьющую по ушам музыку.

— Как же я могу вас оставить без внимания, — отмахнулся галантно Божесов. — Вы же оракулы оппозиционной молодёжи, как пройти мимо?

Михаил Александрович был самым ненавидимым оппозицией политиком. Вообще жизнь страны изменилась через три года после его появления в Правительстве, в 2022 году. Божесов смог справиться с главной проблемой российской власти — её византийщиной и напускной сакральностью. Долгие годы своего существования власть не могла позволить себе главную роскошь — политическое шоу, наполненное не фриками с безумными идеями (на это у власти мозгов хватало — что тоже крайность), а настоящей (на самом деле видимой) конкуренцией и яркими скандалами и интригами. На почве скучной политической жизни, в которой о любом провластном субъекте нельзя было отзываться плохо, а только восхвалять его идеи, российская оппозиция со своим дичайшим популизмом и внутренними интригами наращивала популярность очень быстро, охватывая огромные аудитории с каждым новым скандалом. Однако именно Божесов разгромил все правила — его молодость (министром юстиции он стал в 32 года), чувство юмора и наглость служили на пользу всему аппарату, делая его живым. Михаил Александрович с яростной и ироничной игривостью бросался на «демшизу», ловко разбивая любые заведомо обвинительные аргументы и фактами, и лёгкостью эмоциональной подачи.

После одного крупного коррупционного скандала в Правительстве, он смог организовать дебаты на федеральных каналах между оппозицией и провластными «рупорами» пропаганды. Разумеется, либералы долго ругали «тяжёлое наследие путинского режима» (эту формулу придумал Божесов — мол раньше всё скидывали на «тяжёлые девяностые», теперь на «наследие режима») и тотально прогнившую систему в стране, с ними спорили вполне убедительно, но способность создать шоу делала привлекательными именно оппозиционеров. Божесов выступил в конце, в короткий временной промежуток успев очернить светлый облик каждого оппозиционера, а в завершение выступления он со смехом произнёс: «Вы, конечно, эффективно боритесь с коррупцией, два ролика на Ютубе в месяц стабильно! Но мы лучше — потому что иногда коррупционеров сажаем!».

Словом, оппозиция терпеть не могла Божесова, справедливо понимая его самостоятельность и видя в нём третьего игрока, который (пока что) стоит на стороне власти. Вот и сегодня он намеренно приехал на благотворительный вечер главной силы общественного протеста — движения «True liberals» — желая поздравить их с несколькими победами на муниципальных выборах и пропиарить свой плюрализм.

— Неплохо показали себя, Любовь Аркадьевна, 13 депутатов в гордумах — достойный итог.

— Издёвка чувствуется, Михаил Александрович, — прищурилась Любовь Аркадьевна. — Я знаю, как вы не любите выборы.

— Терпеть не могу избираемые должности… Лучший аргумент против демократии — пятиминутный разговор с избирателем. Половина и не понимает ничего, голосуя по инерции.

— Ох, какой же вы странный тип! Народ не уважаете, а общаться с ним любите, — направила Любовь Аркадьевна премьера в другой коридор, а не в общий шумный зал. — Даже соцсети открыты.

— Вы мне ничего не скидывали неприличного, надеюсь? Ведь мне пишут постоянно — много интересного, кто–то здоровья желает, кто–то проклинает, а кто–то и по делу что–нибудь сообщает… Читаю в дороге обычно, мемчики шлют, а это, понимаете ли, очень важно.

— Жалеют, что вы не стали президентом? — спросила Любовь Аркадьевна, выводя Божесова на балкон зала к самым важным гостям.

— Ой, зря смеётесь, если бы я выиграл в 2024, мы бы работали вместе, — игриво ответил Божесов, ловко подхватывая бокал, проносимый официантом.

— Да? — повела бровями Любовь Аркадьевна, разыгрывая удивление. — И почему же?

— Вы же знаете, я беспартийный, — хитро прищурился Божесов. — Никакой поддержки в старых элитах тогда не было, только на ваш электорат и была б моя надежда…

— Врёте вы опять, — обычной интонацией разоблачителя коррупционеров произнесла Любовь Аркадьевна. — Из каждого угла твердите, что у нас нет поддержки среди населения, а сейчас…

— Это на выборах, — прервал спокойно Божесов. — На выборах за вас и правда голосуют только 13%. Но отрицать то, что оппозиционно настроенная молодёжь на вашей стороне, глупо… В этом, конечно есть минус — люди последнее время (и это мировая тенденция) голосуют не «за» чьи-то идеи, а «против» действующей власти, для вас это хорошо, но в перспективе ведёт всё общество к импотенции политической воли.

Любовь Аркадьевна недовольно сморщилась и промолчала. Она не любила рассуждать о чём-то теоретическом, практика интересовала её гораздо живее.

— То есть вы хотите сказать, что победа наших кандидатов вызвана не их программами, а нежеланием поддерживать единичников?

— Ну, вы упрощаете… — отхлебнул шампанское Божесов. — Хотя я за них не голосую с 2018, по секрету вам сообщаю…

— Да-а? — удивилась оппозиционерка. — Неужели пенсионная реформа отвернула вас от «жуликов и воров».

— Да вы опять упрощаете, — улыбнулся Михаил Александрович. — Хотя с вами приятно разговаривать, как на интервью… Я открою вам маленькую тайну — вы, лидеры оппозиции, мерзавцы, желающие просто захватить власть ради себя, а идеалами только прикрываетесь, другие точки зрения вы игнорируете и даже травите… Но вот ваши сторонники в городах и регионах чаще всего искренне верят в плюрализм, демократию, свободные суды, конкуренцию и урбанистику. Поэтому, выбирая между зажравшимся депутатом из «Единства» (который в редком случае оказывается хорошим человеком, а даже если так, на его деятельность качественно это не влияет — он единичка в большой партийной системе, простите каламбур) и депутатом от вашего либерального движения, для блага города я выберу последнего…

— Ба! Михаил Александрович, не думала, что вы отклонитесь от официального курса в этом вопросе — «все, кто против нас, враги».

— Я рационалист, поэтому главное для меня благополучие страны, — самодовольно ответил он. — Провинциальные единичники лишены лоска, часто малокультурны, тупы, зато очень алчны, а ваши сторонники хоть интеллектом тоже не блещут (умные в политику вообще не идут — только управлять большими системами), но имеют честные убеждения. Даже я за них голосую.

Любовь Аркадьевна уставилась на Божесова, который с удовольствием допил шампанское и посмотрел на неё торжествующе.

— Вы чудо… — пробормотала она. — Удивляюсь, что вы забыли во власти…

— Иногда хотелось перебраться в коммерческий сектор за границу, но денег, — Божесов развел руками, — денег не было! Да и что всё обо мне, да обо мне! Скажите, ради чего вечер у вас благотворительный устроили?

— Да так, — нашлась Любовь Аркадьевна, — волонтёрство поддержать разного уровня…

— Надеюсь, не политическое волонтёрство?! — вспыхнул Божесов.

— Вообще-то и его тоже.

— Ужас. Терпеть не могу добровольничество! — Михаил Александрович схватил ещё один бокал.

— Я думала наоборот… Ваши Школьные парламенты только чего стоят…

— Это системная реформа образования, — перебил её недовольно Божесов. — Часть моих предвыборных обещаний… Тем более не стоит сравнивать Школьные парламенты со всякими «русланд-югент», занимающимися волонтёрской деятельностью. Парламенты — фундамент нового образования, там мы воспитываем настоящую ответственность в детях, да и о демократии не забываем, выборы проводим каждый год и конкуренция в некоторых школах (особенно пансионах) достойна экранизации.

— Почему вам так добровольцы-то не нравятся? — ускользнула Любовь Аркадьевна от щекотливой темы для оппозиционера, любящего протестовать, но никогда не занимающегося реальными делами.

— Понимаете, власть должна ухаживать за стариками, животными, беречь природу, а с этими волонтёрскими движениями получается — «выполняйте, дурни, нашу работу даром, а за неё медальки получайте», глупо… Любой труд должен оплачиваться… Я уж не говорю про политическое добровольничество, тут пачкаться за идеи не стоит.

— Но… — начала было Любовь Аркадьевна.

— Может быть, уже хватит? Я демагогией привык заниматься на работе, а тут вы на откровенности зовёте.

— Конечно, конечно… Уже уходить собираетесь?

— Да уж пора, — пожал плечами Божесов. — Отметился на оппозиционном вечере, поболтал с лидером либерального движения… Думаю, теперь можно ехать спать. Пиар вполне приятный!

— Удивляюсь вам, Михаил Александрович. Бывший прокурор, случайный губернатор и министр юстиции, фиктивный кандидат в президенты…

— Вы танцуете Shuffle? — не дослушал Божесов и тут же вывел Любовь Аркадьевну на открытую площадку, приковав внимание всех собравшихся. — Повеселим публику?

Под электронную музыку он совершал чёткие, многократно заранее отрепетированные движения, перебирая ногами с огромной скоростью и изяществом, хотя весь этот эпатажный андеграунд походил чем–то на еврейские национальные танцы. Плавности движений не хватало Любови Аркадьевне — в какой–то момент она, совершенно не ожидавшая этого приглашения, чуть пошатнулась и не упала только благодаря Михаилу Александровичу, ловко подхватившему её за талию, завершив страстью уличный танец.

— Вы ведь не зря сидели одиннадцать лет в кресле премьера? — спросила сильно запыхавшаяся Любовь Аркадьевна, пока аплодисменты продолжались. — Столько наблюдаете за политикой, при этом столько несистемных убеждений…

— Не понимаю, к чему вы клоните, — как ни в чём не бывало произнёс Божесов, раскланиваясь. — Я домой, завтра день важный. Первые обсуждения Генпрокурора.

— Один же кандидат после вас занял место в Лимске, пока вы губернатором там трудились? Вы его продвигать будете… Не коррупция, с которой вы боретесь? — бросила уже с хищными интонациями Любовь Аркадьевна.

— Я многократно говорил, что нет ничего проще борьбы с коррупцией, дорогая. Создал министерство со страшным названием, поставил ошалелого человека во главе и дал триста мужиков с автоматами. Всё. Начнут бояться! Правда, скоро министр в Москве будет редко, предпочитая больше Европу, но так, увы, устроена наша нелегкая жизнь…

— В игры играете… Шоу готовите наверняка?

Премьер посмотрел на неё пристально, но ничего не сказал, только повернулся с хитрой улыбкой на лице и ушёл, весело помахав рукой всем гостям.

— Хитрец, — подошёл к Любови Аркадьевне её пресс–секретарь.

— Не то слово, — процедила она в ответ обыкновенным своим низким голосом. — Совершенный нестандарт, страшно представить, как он оказался в своём кресле…

— Я про ваш танец! Представляете заголовки: «Премьер спас от падения оппозицию»?

— Хайпожор…

***

На просторном крыльце Carmen-holl взгляд Божесова упал на стоящую у парапета девушку с длинными волосами каштанового цвета, уложенными в приятного вида прическу. Она стояла спиной ко входу в здание, а лицо её было направлено в сторону большой Москвы. Стояла неподвижно, и нечто устало-мечтательное, даже чуть отстраненное исходило от неё. Премьер махнул рукой своим охранницам и вместо автомобиля направился к девушке, нарушить её умиротворённое состояние:

— Я вас не узнаю, — произнёс он простую фразу, неспособную произвести впечатление ни на одну девушку в подобных обстоятельствах. Но если фраза не удивляла, то автор мог.

— Я… я из «True liberals», — пробудилась она от своих мыслей перед лицом премьер-министра.

Михаил Александрович прикинулся удивлённым и опять улыбнулся.

— А я тот, против кого вы работаете! Встретились.

Девушка казалась слегка задумчивой, но в глазах её горела радость и какое-то, пожалуй, даже детское озорство. Похожее сияло в глазах у Божесова (впрочем, сияло всегда). Постепенно она немного ожила и лицо приняло располагающее выражение. Божесов продолжал смотреть на неё оценивающим взглядом, параллельно разговаривая о далеких от политики темах.

— Вы были в Австралии? Съездите. Там есть очень живописные места. Мне кажется, вы натура романтичная, поэтому вам понравится природа.

— С чего вы взяли, что я романтична? — очень легко спросила она и гордо подтянулась, приподнимая свою грудь, обхваченную вечерним нарядом. Божесов не повёл и бровью и с едва заметной ухмылкой продолжил смотреть ей в глаза.

— Ну, если вам не нравится единение с природой, можете съездить со своим молодым человеком и погреться на пляже, придав телу соблазнительный оттенок.

Михаил Александрович сделал ловкий комплимент — его взгляд не скользнул в сторону подтянувшейся фигуры девушки, но словами он похвалил её. На него хотели произвести впечатление, но он не поддался этому кокетству.

— Только у меня нет молодого человека, — немного грустно улыбнулась молодая оппозиционерка.

— Это у молодого человека нет вас, — заигрывающе произнёс Божесов. — Чувствую, вам просто необходимо плечо, поддерживающее ваши амбиции… Не сочтите за харассмент.

Михаил Александрович тут же скользнул в сторону простого разговора, да и девушка с облегчением поняла, что у премьера флирт продиктован спортивным интересом. Из здания доносилась музыка, а телохранительницы премьера не давали никому выйти на парковку. Со стороны их разговор казался очень спокойным. Они стояли, облокотившись руками на парапет на небольшом расстоянии друг от друга. Божесов с некоторым удивлением слушал трезвые суждения девушки о самых разных вещах и смотрел в её светлые глаза. Почему-то в основном разговор крутился вокруг образования.

— М-да, что же вам делать в этой либеральной среде? Вы хорошо мыслите… Так чем занимаетесь?

— Руководитель проектов… у меня и финансы, и логистика и даже курирование нашего IT-кластера.

— Жуть какая! — усмехнулся Михаил Александрович и, лукаво закусив губу, продолжил: — Умны вы слишком для оппозиционерки. А самое страшное — добры… Да, да, не удивляйтесь! По глазам вашим всё прекрасно видно… Да и стоите вы на улице, а не танцуете среди других не потому, что воздухом подышать хотите, а потому, что не нравятся вам коллеги… Либо вы их не любите, либо они вас терпеть не могут за уникальность и непохожесть на себя… Знаю этих наглых товарищей, считающих себя правыми во всех вопросах, хотя о стране и одной тридцать второй не знают… Вы вот другая, так куда вам тухнуть среди людей, вас непонимающих?

Божесов отошёл от перил, сделав три ровных шага, повернулся и вновь приблизился к вызывающе скромно стоящей девушке, спокойно выслушавшей его монолог. Повернулся ещё раз.

— Хотя ладно! Я бы с удовольствием подвёз вас, — позволил скромную пошлость Михаил Александрович, — но увы, вылетаю на Кавказ… Как, кстати, ваше имя?

— Инга, — она протянула свою нежную руку. Божесов подержал её, а в горящих глазах девушки прочёл подтверждение всем своим словам. Она считала себя другой, её работа была трудным испытанием, а он видел будущую большую и трагедию талантливого человека, окружённого эгоистичными самовлюблёнными бездарностями, с которой вскоре неминуемо суждено было столкнуться Инге и сделать свой окончательный выбор в жизни.

Глава V

Артемий Клёнов сидел на веранде ресторана отеля, вяло пережёвывая какое–то случайно заказанное обеденное блюдо из морепродуктов. Солнце агрессивно горело, нагревая асфальт, камни пляжа, и хлестало людей, покорно и не без удовольствия подставляющих ему свои спины.

Клёнов сидел в тени веранды, машинально рассматривая окружающих и напряжённо о чём–то думал… Прошло десять минут, и в лучах солнца на веранду зашёл епископ Евгений в синем подряснике, солнечных очках с синими стёклами и в синих же мокасинах на ногах. Близоруко оглядевшись, он уверенно направился к столику Артемия.

— Обедаешь? — принимая вольготную позу, спросил он.

— После такой ночи это ещё завтрак, — неотёсанно усмехнулся Клёнов.

— Выспался?

— Просто восхитительно! Никогда так хорошо не спал!

— Это всё чарующая красота моего голоса, — снял очки епископ с наигранной гордостью.

— Да конечно! — усмехнулся Клёнов. — А игра какая! Где же ты в школе пропадал?

— Педагог апатию привил, — серьёзно произнёс Евгений, немного смутив Клёнова и делая официанту знак.

Артемий недолго помолчал, вновь раздумывая о том, что надо было сказать…

— Послушай, — начал он размеренно. — Спасибо, что вырвал меня из страны.

— Без проблем, это не так трудно для меня, хоть ты и сотрудник спецслужб…

— Но, — продолжал Клёнов, — меня уже вызывают в Москву, новые подробности одного дела…

Официант принёс епископу бутылочку Chablis и сыры. Это вторжение в попытку взвешенного разговора отшибло у Артемия готовность откровенничать.

— Ну? — отряхнул его Евгений, играя с вином в бокале.

— Да ладно… Давай не здесь об этом.

— Как скажешь, — пожал плечами епископ. — Тогда о встрече выпускников. Я прекрасно помню твоё предложение встретиться всем в 30 лет «в каком–нибудь незабываемом месте», — передразнил интонации Клёнова епископ.

— Ага.

— И наверняка ты предлагаешь мою виллу в качестве локации?

— Ага, — кивнул самодовольно Клёнов.

— В такие моменты, — поднося бокал к губам, говорил Евгений, — жалеешь, что учился в приличной школе… Учились бы в обыкновенной — половина одноклассников была невыездными по судимостям или кредитам…

— Очень смешно, — оборвал эти рассуждения Клёнов. — Ты согласен провести встречу у себя на даче?

— Друг мой, — протянул епископ это обращение. — Дача — это Кузьминки, а у меня вилла, на которой Мане между прочем жил!

— Так он же у Селини жил? — удивился Артемий.

— Там Клод Моне, а на моей Эдуард Мане… «Музыка в Тюильри», «Олимпия», «Гитарреро»? Нет? Ничему МХК не научило…

— Никогда в этом не сомневался, — пресёк Артемий стёб Евгения. — Так ты согласен или нет?

— Если это не потребует дополнительных затрат, — уклончиво ответил епископ.

— Как будто тебе трудно!

— Тёма, в твоём возрасте и должности пора уже знать, что я зарабатываю очень мало, имея личных финансов в разы меньше, чем ты на госслужбе. Всё моё внешнее благополучие — это лишь корпоративные традиции.

— Машины, костюмы, кресты, митры… — перечислял ехидно Артемий.

— Пожертвования, — сказал епископ. — Автомобили и вилла мне не принадлежат. Это банкира Нарьевича, ты видел его у Селини. Он, кстати, учредитель «AnnaBank», который косвенно контролирует 17% финансового рынка России и входит в топ–десять инвесторов госкорпораций.

— Тю–тю–тю, какие мы важные! И говоришь после этого, что денег нет? — улыбался Артемий.

— Тём, моё богатство не в банковских карточках, а в визитных, — произнёс с важностью и глубокомыслием Евгений, давая понять, что разговор в таком ключе необходимо завершить. — Но я, конечно, согласен, даже перелёт бесплатный организуем… У фонда есть самолёты.

— Хоть о чём–то договорились, — промычал Артемий.

Епископ посмотрел на лазурную полосу моря счастливым взглядом расслабленного человека. Артемий типично для себя повздыхал несколько минут, Евгений, молча ожидая, потягивал вино.

— Я пойду, наверное… Вещи собирать… — внутренне решился на какой–то шаг Клёнов, уверенно добавив: — Заплати.

И пошёл в отель. Епископ Евгений отодвинул бокал и сложил очки параллельно краю стола. Он посмотрел своими постоянно уставшими глазами на море, глубоко вдохнул воздух, перевёл взгляд в небо и, положив кусочек сыра в рот, незаметно для посетителей перекрестился.

***

В номере Артемия уже царил беспорядок. Немногочисленные вещи были разбросаны по всему обозримому пространству, а два маленьких дорожных чемодана оставались пустыми. Клёнов копошился в каждом углу, больше заботясь о халатах отеля, чем о собственных вещах.

— Жаль ко мне не заедешь, — проговорил Евгений.

— Ой, Саш, не до твоих дач и замков с видом на море, — ответил Артемий, продолжая складывать халат, повернувшись спиной к епископу.

В течение шести минут Клёнову не нравились формы, которые халат принимал в его руках. Наконец он получил что–то приемлемое и развернулся. Евгений спокойно складывал его костюм во второй чемодан (первый он уже успел запаковать). Артемий решил не удивляться и просто сел на стул, готовясь о чём–то сообщить. Он нервничал и дергал левую руку, епископ был готов его выслушать.

— Короче, Саш… — начал Клёнов неуверенно. — Мне хоть и нельзя, но, наверное, я должен рассказать тебе…

Евгений медленно кивнул.

— Это касается Инги, — резко выпалил Артемий. Евгений недовольно сморщился.

— Мне с тобой всегда было трудно говорить про это, ты не ценил её, — ответил он холодно.

— Да, понимаю… Но сейчас говорю для тебя — у неё могут быть серьёзные неприятности.

— Связанные с твоей деятельностью? — удивился Евгений, всё ещё не обрадованный этим разговором.

— Да, — уверенно произнёс Артемий, закрывая окно на Променад, чтобы стало тихо. — Как знаешь, Лапин исправляет Конституцию для выборов в следующем году… Месяц назад по наводке ГРУ у меня была операция под кураторством начальника Собственной безопасности… Ничего необычного, просто три фуры ехали из Беларуси. Ну, может, наркотики, так мне сказали… Перехватили в общем, постреляли, водилы ни в какую, в полном [негодовании] от происходящего, — епископ недовольно причмокнул от подобных эмоций Клёнова. — Открыли фуры, всё чинно, ящички с яблочками стоят в три ряда, вроде всё нормально… Но в одной фуре 10 тонн газа ядовитого, в другой семь с половиной тысяч единиц огнестрельного оружия. В третьей боеприпасы и всякая мелочь…

Епископ сидел по–прежнему, не показывая никаких эмоций.

— И? Как это касается Инги… тем более меня? — нетерпеливо спросил он.

— Да сейчас, сейчас! Через несколько дней меня и куратора расследования вызвал директор Красенко. Сказал, что Екатерина Алексеевна отстраняется от этого дела, типо не в её юрисдикции… Потом остался я. Красенко сообщил, что к делу нужно подойти с другой стороны, и в этот момент в кабинет зашёл капитан Мирович, который занимался расследованием теневого финансирования движения «True liberals».

— Та–а–к, уже лучше, — протянул Евгений, начиная понимать, к чему клонит Клёнов.

— И теперь наши дела идут в связке, а Красенко настаивает на том, что груз был заказан либералами для провокаций перед поправками в Конституции, — заключил Артемий.

Епископ молчал со стеклянным взглядом. В его голове происходил анализ сказанного.

— Я так понимаю, Инга в движении занимается чем–то важным? — спросил он.

— Настолько важным, что она попадает в число тех, кто будет отвечать за фуры, — отвечал Артемий, спешно добавляя: — Если, конечно, будет доказана причастность движения.

— Да, — сдержанно произнёс Евгений, сжимая губы. — По твоим словам, всё уже и так ясно. «True liberals» хотят устроить провокации, а вы предотвратите всё это и уберёте главную оппозиционную силу на момент голосования по Конституции. Изощрённо, тут и Божесов замешан, — говорил внешне спокойный епископ, но в ускоренном темпе произношения этих слов читалось беспокойство, понятное Артемию.

— Саш… — добавил тихо Артемий. — Не случайно нас объединили с Мировичем… «True liberals» финансировалось из Правительства, и поэтому Красенко убедительно дал нам понять, что мы должны установить хоть какую–нибудь связь именно Божесова с этими фурами…

Епископ сощурил глаза и отстранённо промычал:

— Это, конечно, ужасно… Безвыходная ситуация, если всё так серьёзно… Спасибо, что сказал об Инге, впрочем, я даже не знаю, что можно сделать, да и нужно ли…

Обида ясно звучала в этих словах. Артемий широкими глазами посмотрел на Евгения, не понимая причину такой неоднозначной реакции.

— Занимайся следствием и особо не волнуйся, — быстро проговаривал епископ, прекращая разговор. — Я тебя в аэропорт сейчас завезу.

— Хорошо…

***

Спустившись в холл отеля, епископ Евгений остановился у стойки регистрации и задумчиво поинтересовался о местоположении госпожи Орловой. Ему ответили, что она только что уехала в Монако, в Музей океанографии.

— Merci, — кивнул Евгений и направился на парковку, где в его кабриолете на водительском месте уже с довольным видом сидел Клёнов.

— Только попробуй тут мне скорость превысить, Красенко покажется очень милым человеком, — произнёс чуть повеселевший Евгений, позволяя Артемию управлять автомобилем.

Глава VI

Сразу после проводов Артемия, епископ на всех парах помчался в Монако, не обращая никакого внимания на жаркие лучи солнца и блестящее море. Его голова была забита словами Клёнова, и он думал о своей реакции на это — Инга, сколько связано с этим именем, и вот сейчас оно всплывает вновь… Он знал, что они пересекутся когда-нибудь и, честно говоря, планировал встречу выпускников только из-за неё… И тут её имя всплывает в таком контексте! Он был недоволен собой за реакцию на простое упоминание её имени, за пронизывающий его трепет от упоминания её имени. И только осознание того, что он находился над этой ситуацией слабо успокаивало его… Незаметно, погружённый в разные мысли, Евгений проехал по улицам Монако и оказался у величественного здания Океанографического музея, вокруг которого, как и всегда, бегало множество туристов. Не зная, как именно отыскать Орлову, он уже раздумал встречаться с нею здесь и решил просто прогуляться в садах Святого Мартина, а Орлову найти уже в Ницце. Но она сама высмотрела его заметную фигуру в подряснике и окликнула, плавно выходя из музея.

— Как будто вы меня ищете, — подошла она к епископу.

— Если честно, то да, — улыбнулся ей Евгений, быстро окинувший её голубой комбинезон из лёгкой ткани. — Вы прекрасно выглядите. Kiton?

— Kiton, — подтвердила Орлова. — Вчера вы тоже были в нём, но сегодня в «рабочей одежде».

— Вчерашний вечер исключение. Я не люблю брендовый шмот, предпочитаю больше шить на заказ в скромных ателье, поддерживать местных производителей.

— Вы живёте во Франции, где местные производители часто лучше брендовых, — справедливо заметила Елизавета Николаевна.

— Поверьте, это безвыходная ситуация, — засмеялся на этот ироничный упрёк епископ. — В России я люблю отечественную одежду.

— Прямо как Божесов, — пожала плечами Орлова. — Премьер хоть и похож на франтика, но бренды не переносит и ненавидит. Всё на заказ в московских ателье.

— Я хотел вас пригласить вечером на другую вечеринку. У меня на вилле. Там будут политики ЕС, поэтому, возможно, для вас это будет чуть интереснее вчерашнего…

— Я могу, — согласилась Орлова, особо не раздумывая. — Только у меня еще встреча в Казино. Поэтому лучше вам заехать за мной вечером.

— Никаких проблем. Но сейчас можно составить вам компанию? — предложил Евгений.

Орлова смерила его задорным взглядом, понимая его деловой интерес, но с радостью позволила проводить себя. Она как раз собиралась посетить кафедральный собор Святого Николая. Епископ представлялся лучшим спутником для этого. Они лёгким прогулочным шагом направились через буйные и ароматные сады.

— Я люблю Ривьеру, — говорила Орлова. — Но можете себе представить, я госслужащий с двадцати двух лет и до сих пор у меня нет виллы и яхты!

— Могу только вас похвалить, Елизавета Николаевна.

— Мне все так говорят, — отмахнулась Орлова. — Особенно те, у кого виллы и яхты находятся не только во Франции и Италии.

— И от чего такая аскеза?

— Я не материалист, а трудоголик. Удовольствие и смысл нахожу в своём деле, а не в квартирах, виллах, самолётах и других ценных вещах… Но выглядеть мне всё равно нужно презентабельно, — добавила она спешно, заметив, что епископ смотрит на её крупные сапфировые серьги. — Я всё–таки, как вы сказали, создаю реальность, поэтому должна одеваться эффектно.

— С созданной вами информационной реальностью одеваться можно во всё, что угодно.

— Ха-ха! Так моей пропаганде еще никто не льстил! Спасибо, Ваше преосвященство…

Орлова действительно добилась многого на посту заместителя по связям с общественностью. Пожалуй, только она одна и обладала свободой креатива на госслужбе — и поэтому ловко расправилась со всеми существующими в стране СМИ, приручив каждое оппозиционное медиа к правильной подачи информации и фильтрации новостей, а госканалы смогла отмыть от прозвища пропагандистов и «пособников режима». Внешне ничего не поменялось, но смысл и эффективность транслируемой информации изменились в нужную сторону.

С интернетом Орлова разобралась проще, особо не взаимодействуя с людьми, а полагаясь лишь на программы и алгоритмы — оппозиционные видео и другая антиправительственная глупость просто не рекомендовались к просмотру, а любая критика получала разгром из уст подготовленных к публичной полемике блогеров. Когда в интернете поднималась волна негодования о какой-нибудь затопленной области, медиа широко освещали события, привлекая разные мнения. В самом же интернете, с помощью алгоритмов, тема постепенно сходила на нет, а боты продвигали нужное отношение людей к проблеме.

Орлова талантливо создала подконтрольное инфополе. Она воспользовалась запрещающими наработками своих предшественников, добавив внешней честности и открытости. Потому у «российских либеральных демократов» складывалось ощущение абсолютной свободы слова и независимости от воли государства. Орлову справедливо называли создателем реальности. Однако основным оружием информационной войны она избрала правду, чему научилась у Божесова…

Епископ Евгений и Елизавета Николаевна, обмениваясь формальными фразами по пути, зашли в совершенно пустой Собор.

— В католических храмах есть своё очарование, — произнесла Орлова, садясь на скамью.

— Безусловно, — согласился епископ.

— Сидя в такой тишине приходится задумываться об истинах жизни и её смысле, — прошептала Орлова, смотря слегка вверх на развешанные в центральном нефе государственные флаги Княжества.

— И что вы думаете об этом?

— Мой смысл прост — служить своей стране и делать жизнь моих сограждан лучше. А истины… Разве не для всех они одинаковы?

— У каждого своя истина, Елизавета Николаевна. Кто–то считает себя центром Вселенной и строит истину на этом основании, кто–то, наоборот, безумно принижает себя, а кто–то строит теории…

— Но все они не правы, — завершила за епископа его рассуждения Орлова. — Это довольно простая мысль для человека вашего уровня.

— Что ж поделать… Евангелие от Иоанна: «И познаёте истину, и истина сделает вас свободными». Но всеми бесспорно принимается только одна истина, Елизавета Николаевна…

— Какая же?

— Человек смертен, — улыбнулся епископ.

Орлова решила развить эту популярную мысль:

— Вот именно… Из этого выходит, что жизнь бессмысленна, тогда чем бы человек не занимался, куда бы не вкладывал свои интеллектуальные способности, всё завершится и исчезнет. Значит, и смысла нет?

— Почему же? Исходя из положения, что каждый смертен, можно вывести как минимум два смысла. Первый — прожить жизнь в удовольствие, познавая красоту мира, лентяйничая и, что называется, кайфуя, вместо погони за социальной успешностью с материальным благополучием. Второй интереснее — можно достичь бессмертия.

— Даже знаю, что вы скажете о бессмертии, — усмехнулась Елизавета Николаевна.

— Возможно, — лукаво улыбнулся епископ. — Но по мнению учёных–атеистов бессмертия в религиозном смысле не существует.

— Это по мнению учёных, к коим я себя не отношу. Вопрос существования Рая и Ада очень дискуссионный, но жизнь после смерти — это вопрос сознания. Заметьте — не души, о её наличии тоже можно спорить, в то время как существование сознания очевидно… Хочется верить, что наше сознание будет жить и после смерти тела.

— Вы слишком депрессивны для чиновника, — решил смягчить беседу Евгений, понимающий философию значительно лучше. — Я же говорю о бессмертии историческом. Чтобы люди, носители как раз сознания, помнили о твоём существовании, даже после смерти тела… Но увы, таких бессмертных мало…

— Ну, как же! — смутилась Орлова. — Писатели, художники, архитекторы, композиторы, военачальники, политики. Многие из них бессмертны в вашем понимании.

— Неа, — задорно подмигнул епископ. — Давайте выйдем с вами на площадь и спросим прохожих, знают ли они даже не о творчестве и историческом вкладе, а хотя бы о существовании Гессе, Кафки, даже Достоевского. Знают ли о Ренуаре и Вучетиче. О Масканьи и Рубинштейне. О Жукове или Саладине… Сомневаюсь.

— Но это показатель не их смертности, а необразованности людей, — заметила справедливо Орлова.

— При этом, Елизавета Николаевна, — продолжил епископ, — и политики также смертны. Фараоны были божествами в умах людей, обладая абсолютной властью и творя действительно великие дела. Но попробуйте назвать хоть какого–нибудь фараона сейчас с пониманием его вклада в историю? Вряд ли получится.

— Допустим, но это необразованность! Очень печально, что в наше время люди перестали заниматься изучением достижений предыдущих поколений, не знают искусства, не понимают музыку, а лишь зациклены на себе, своём успехе, карьере и в редких случаях на своём внутреннем мире, но ценен ли этот мир, если полностью игнорировать и считать ненужным познание философии и истории, живописи и литературы? Если думать исключительно о практическом и рациональном, считая, что мысль о «Человеке» не так важна на данном этапе? — произнесла горячо Орлова.

— Это вновь вопрос смертности и конечности нашей жизни, Елизавета Николаевна. Просто сегодня все думают в большей степени о материальном и бытовом благополучии… А образование перестаёт быть путём к истине, превращаясь в простую формальность получения документа. Но когда человек попадает в аварию, то думает он не о том, что завтра в квартиру придут сантехники и не о том, что презентацию нового проекта проведёт кто–то другой. Он думает о том, что жизнь обрывается, а полноценно–то он и не жил. И, наверное, для меня гораздо интересней старушка–смотрительница музея, чем PR–специалист газовой компании… Конечно, вовсе не обязательно знать, что Гайдн написал более сотни симфоний, но однозначно те, кто изучает жизни, кто читает, кто наблюдает, анализирует и рассуждает о людях, об искусстве и о самом бытие, такие люди прекрасны… Но по факту, ничто не вечно, и одинаково смертен и философ Аристотель, и амбициозный–технократ Илон Маск.

— Так и кто же тогда бессмертен?

— Я могу назвать вам три имени, — как ни в чём не бывало бойко ответил епископ. — Но перед этим спрошу вас, как политика страны, одержавшей победу в самой страшной мировой войне, кого помнят яснее Сталина, Рузвельта, Черчилля или Гитлера?

Орлова сжала губы и на несколько мгновений задумалась. Ответ был очевидным. Чьё имя стало нарицательным для злодейств и мерилом любого зла, о ком мы вспоминаем, когда желаем охарактеризовать кого–нибудь с ужасной стороны?

— Гитлера, — ответила наконец она. — На данный момент он безоговорочно вписал себя в историю.

— Верно… Пройдёт ещё несколько лет, а на Красной площади пройдёт парад к столетию Победы, и память о ней начнёт молниеносно затухать, парады будут только по юбилеям, а вскоре и вовсе сойдут на нет. Забудут Сталина, Жукова, Тимошенко и Василевского. Но о Гитлере будут помнить, потому что это квинтэссенция ненависти… Иногда здесь говорят «внутренний Гитлер», ведь он не столько человек, сколько бренд зла, который мы используем в повседневной жизни.

— Всё же, кто эти три бессмертных человека? — спросила Орлова, пропустив мимо ушей слова о фюрере.

— Будда, Христос и Мухаммед, — спокойно ответил епископ. — Только эти три реально существовавшие личности бессмертны, даже если предположить, что религия — это опиум, то эти три человека всё равно известны абсолютно каждому. Как думаете, почему?

— Потому что они создатели идей, затрагивающих вопросы, интересующие человеческое сознание. А идеи такого уровня вписывают людей в историю и в сердца потомков, — восторженно произнесла Орлова, будто нашла ответ на давно мучавший вопрос. — Но послушайте, всё–таки есть политик, который обрёк себя на бессмертие…

— Ленин? Не смешите…

— Нет, нет, — захихикала Орлова. — Мао Цзэдун.

Евгений посмотрел в её горящие глаза. В этот момент в Собор зашла группа туристов с азиатской внешностью.

— Боюсь, что вы правы! — засмеялся в ответ епископ.

***

В назначенный час епископ Евгений ожидал Елизавету Николаевну у дверей отеля, дружелюбно улыбаясь и кивая многочисленным прохожим. Легко было узнать в нём церковника — в кабриолете он сидел облачённый в угольно чёрный подрясник с вышитыми узорами, плотно обхватывающий его туловище и свободный (хоть прохожим этого было не видно) в ногах; шляпа цвета кофейного молока защищала Евгения от знойного солнца. Поигрывая маленьким серым термосом, вечно сопровождавшим его в машине, Евгений увидел Орлову, выходящую из отеля в сопровождении одного из своих телохранителей. Епископ не захотел помогать Елизавете Николаевне садиться в автомобиль и играть для неё роль галантного джентльмена — цели общения с Орловой в его голове уже окончательно оформились после сообщений Клёнова и разговора в Монако.

Орлова молча села в кабриолет, совершенно не задетая равнодушием Евгения и даже, как казалось, обрадованная им. Она властным движением руки, не сделав ни одного лишнего действия хоть какой–нибудь частью тела, дала понять телохранителю, что он свободен.

— Снова здравствуйте, Елизавета Николаевна, — отъезжая от отеля, поздоровался епископ. Орлова, повернув голову, ответила ему уставшим голосом.

Возможно подобное вялое поведение было вызвано одинаковым цветом их шляп от солнца. Но остальная их одежда сильно отличалась — Елизавета Николаевна была одета в чёрное платье с открытой спиной, а вокруг неё летал тонкий дух парфюма, купленного на недавнем шоппинге. Не решая заниматься анализом причин усталости Орловой, епископ пошёл по простому пути любопытствующего:

— Вы кажетесь уставшей… В Казино не повезло?

Орлова сняла солнечные очки и чопорно взглянула на Евгения совершенно иначе, чем в Монако.

— Неудача небольшая постигла, — сказала она, выбрав доверительный стиль беседы, признавая в Князеве духовное лицо.

— Ваше платье великолепно, поэтому вряд ли вы проиграли в Казино всё.

— Это приятно слышать, — немного расслабившись ответила Орлова. — Голой и правда не осталась. Но дело в работе…

— Как, у вас тоже рабочие неприятности? — посмеялся епископ.

— И у вас? — поинтересовалась Елизавета Николаевна.

— Коллективная проблема, требующая решения. Прошлое беспокоит в некотором смысле… Мой друг, с которым мы ездили к Селини, кое-чем меня озадачил.

— У молодых офицеров часто возникают проблемы, — опытно говорила Орлова.

— Возможно… — уклончиво, понимая, что сейчас не лучшее время для обращения по своему вопросу, отвечал Евгений. — Так что у вас?

— Ох, встреча сорвалась с одним важным человеком из Европарламента… Так–то пустяки, просто протокольные формальности теперь придётся начинать… К слову, вы меня на коррупцию не толкаете этой поездкой? — улыбнулась Елизавета Николаевна.

— Смотря, как вы это расцените, но с точки зрения закона никакой коррупционной составляющей! — отшутился Евгений. — А пока просто насладитесь вечерней красотой цветущего департамента Приморские Альпы.

Они уже выехали из города, но Евгений провёл автомобиль мимо съезда на автостраду и начал двигаться по узким дорогам дальше, в горы. Нагретый воздух благоухал истинными ароматами Прованса — лавандой и сухим сеном. Участки со средневековыми мрачными деревнями чередовались с зарослями и отвесными склонами гор, с которых открывался головокружительный вид на мерцающую прибрежную равнину и многочисленные посёлки. Внизу Орлова увидела ровные виноградники, спускающиеся в темноту вечера. Часы частых церквушек отбивали половину восьмого.

Евгений свернул с основной дороги на более невзрачную и ещё более тёмную. Свет ближней деревни, находящейся на возвышенности, был ориентиром для Орловой. Епископ поднял крышу кабриолета, стало уютнее. Автомобиль делал петли на постоянных крутых поворотах, ведущих всё выше и выше… Заехали в деревню, в которой кипела французская вечерняя жизнь — пожилые люди, вероятно, самые многочисленные обитатели, сидели в уличных ресторанчиках на ровной площадке перед резким спуском с горы, распивая вино под дымящиеся мясные блюда. Князев въехал в густую кипарисовую аллею, стоявшую границей между деревней и другой частью возвышенности.

— Добро пожаловать в мои владения, — осклабился Евгений, подведя кабриолет к резным воротам.

— И это вы хвалили меня за отсутствие яхт и вилл, — усмехнулась Елизавета Николаевна, всматриваясь в территорию.

Во дворе поместья у фонтана стояло 4 автомобиля премиум-класса. Дорожки от фонтана вели к крыльцу опрятного несимметричного замка с двумя этажами по фасаду, окошечками цокольных и чердачных помещений и с тремя башенками на углах.

— Это новое здание, — пояснил епископ. — Лет двадцать назад построили…

— Но стиль классический, — заметила любительски Орлова.

— Я вас проведу через другой вход, — предложил Евгений. Они обошли кругом весь замок со светлыми окнами. Со ступенек крыльца с заливным лаем к епископу сорвалась собачка.

— Франя, тихо! — скомандовал он очень спокойно и Кавалер–кинг–чарльз–спаниель замолк, не мешая мимолетному осмотру территории.

Задние пространства поместья были ещё более потрясающими — дорожки, проложенные ровными линиями и обсаженные по краям кустами лаванды, вели к маленькому пруду. По периметру поместья плотно росли огромные деревья. Оставшийся газон тянулся до самого обрыва, с края которого открывался умопомрачительный вид на Средиземное море, зелёные склоны гор и золотое побережья.

— Нас ждут, — шепнул Евгений на ухо заворожённой Орловой. Они вошли в дом.

Глава VII

— Миш, какие комментарии мы даём о назначении генпрокурором Сергея Смолова? — спрашивала пресс–секретарь у Божесова, залетая в его рабочий кабинет.

— Ну, как думаешь? — спросил он её ласково, не отрывая глаз от монитора. — Я сенаторам такие субсидии наобещал за Сергея Васильевича, что придётся сокращать лапинские расходы на здравоохранение… Конечно, самые положительные комментарии! Скажи, что лично я знаю его по Лимской области, что он профессионал и прочее… Хотя добавь, что у нас с ним были разногласия в вопросе, ну, например, эвтаназии. Противоречивую картинку создай в общем.

— Поняла, — Мари не собиралась уходить. — Но, Миш, он знает меня, как подозреваемую по делу «Четырёх» 2018 года. Это не опасно?

— О тебе он и без поста генпрокурора знает, молчит же?

Мари скептически кивнула. Божесов вздохнул и, прокрутившись на кресле, сказал:

— Мари, для меня очень важен свой генеральный прокурор. Смолов тоже грешный, поэтому, если начнёт пасовать, мы его быстро закроем. А пока он мой.

— И он не знает о компромате?

— Из всех нас прошлое зачищенно только у меня, — прошептал Божесов многозначительно.

Мари молча сидела на одном из диванов кабинета премьера. Он вернулся к сосредоточенному изучению содержания монитора.

— Ты правда хочешь предложить Лапину устроить выборы с твоим участием? — задала наконец Мари давно интересующий вопрос. Михаил Александрович оторвался от компьютера и улыбнулся, не показывая зубов. Его взгляд не выражал ничего, но внутри шло обдумывание ответа.

— Это был бы прекрасный сценарий с легальным переходом власти. Ясно, что я выиграю у него. Фальсифицируй, не фальсифицируй…

— Но ведь это не твой путь. Твои планы масштабны и потому требуют какой–то социальной встряски… как ты сам говорил… Что же это будет? — робко спросила Мари.

— Ну, радость моя! Прости, но никто, кроме Лизы, не знает план. Я бы и рад рассказать все тоталитарные подробности, — улыбался Божесов, — но это тайна. Поэтому просто жди, когда мы выиграем. А пока иди в свою чудесную квартиру на Патриках, отдохни в китайских интерьерах и наберись сил, впереди много работы!

Мари произнесла что–то невнятное на прощанье и вышла из кабинета, простившись с Михаилом Александровичем. Небольшая обида была у неё — Божесов уже полгода не разговаривал с ней о делах, ограничиваясь лишь формальными беседами. Это ранило её и, по своим причинам, пугало…

После ухода Мари Божесов посидел ещё несколько минут, пролистывая какие–то документы, и вдруг резко достал телефон.

«Всё по плану?» — написал он Орловой.

«Потом расскажу. На ужине у епископа, — пришёл ответ. — В целом, ничего».

«Завтра чтобы была у Лапина. Он будет объяснять стратегию освещения реформ в СМИ».

— Машину, — немного грубовато потребовал он в селектор.

***

Через двадцать минут Божесов тайно приехал в Управление Собственной безопасности, приехал к своему человеку — Екатерине Алексеевне, руководившей Управлением уже несколько лет. Со Службой безопасности у Божесова не складывались отношения со времён его работы прокурором, поэтому свой человек на ключевом посту организации был для него безумно полезен. Если директор Красенко напрямую подчинялся президенту, и влиять на его решения Божесов не мог, то должность Екатерины Алексеевны давала доступ ко всем сотрудникам, всем данным и, в некотором смысле, ко всем проходящим операциям.

— Здравствуй, здравствуй моя императрица! — мурлыкал Михаил Александрович, входя в кабинет к Екатерине Алексеевне.

— Привет, Миш, — не отрываясь от стола, отвечала Екатерина.

— Я, представь себе, по делу…

— Даже знаю какому.

Михаил Александрович, словно кот, мягко расположился на диване в комфортной для себя позе.

— Ну–с, что можешь поведать интересного?

Екатерина Алексеевна отложила бумаги и посмотрела на премьера.

— Почему вы все смотрите так, как будто вас от любимого дела отрывают! — воскликнул он шутливо.

— Что ты, вовсе не отвлекаешь.

— Тогда рассказывай о наших проблемах.

— Ну в общем… Под тебя Лапин копает.

Божесов смерил её ироничным взглядом и засмеялся.

— Ну, могу только пожелать удачи! Я абсолютно чист.

— Да нужны им твои приключения в Лимске, — усмехнулась Екатерина Алексеевна, — они фабрикуют.

— Так, это уже интересно… что именно?

— Посмотри, — кинула она папку на диван. — Это копия дел «Дальнобойщиков» и бюджетного финансирование «True liberals». Меня отстранили, но как обычно, пока приказ шёл через канцелярии, я успела заказать копии.

Божесов с азартом пролистывал папки, почувствовав в себе тягу к прокурорскому прошлому. Он внимательным взглядом читал каждую страницу, улыбаясь в определённых местах.

— Мило, мило, — сказал он, оторвавшись от дел. — Они на основании моего присутствия на дискотеке «True liberals» хотят установить тайный сговор? Сказать, что деньги к ним отправлял я? Отчисленный за пьянство физик-второкурсник в суде всё это развалит.

— Не скажи. Я не знаю, что им удалось нарыть кроме этой папки…

— Ты думаешь, что установление моей причастности к финансированию возможно?

— Легко — любой министр и его замы могли проворачивать эти операции, даже в счёт своих бюджетов. Всё равно по договорённости это повесят на тебя. А там и полноценное уголовное дело, и отставка в связи с утратой доверия.

— Кать, — задорно улыбнулся совершенно спокойный Божесов, — тут мне всю двадцать девятую главу УК хотят пришить, похоже… А это знаешь к возникновению какого политического кризиса приведет? Сейчас такая ситуация, что перед поправками в Конституцию расчищать министров и будоражить их воспалённое сознание опасно, к тому же с такой формулировкой против их руководителя… А вот после или во время… Здесь можно такое шоу устроить!

— Им будет не до веселья.

— Зато нам! Представляешь, что можно на этом уголовном деле построить?! Какую мощную пиар–кампанию. Да они сами себе яму выкопали, зайка моя! — его глаза загорелись демоническим огнём.

— Удивлена, что ты радуешься, — заметила Екатерина Алексеевна спокойным, почти безучастным голосом.

— Это удача, — протянула сладко Божесов, раскинувшись на диване и потянувшись, — что они так легко схватились за этот пустяк, посчитав его своей надеждой… Теперь мы год ждать не будем до выборов! Теперь мы устроим всё раньше и с более крутыми перегибами!

— Для начала надо будет найти крысу в Правительстве, того, кто совершал переводы «True liberals», — оборвала восторги Екатерина Алексеевна. — Я понимаю, что ты желаешь встряхнуть систему, чтобы строить свою, но нужно ведь готовиться.

— Ну да, ну да… — задумался Божесов. — Только я вижу, что способов практически нет.

— Потому что надо было меня делать директором Службы, — прошептала Екатерина Алексеевна.

— Ха!… А кто дела эти ведёт? — не обратив внимание на её слова, спросил Божесов.

— Капитан Мирович и капитан Клёнов занимаются. Мирович вёл финансирование с самого начала.

— Ну–с. С ними можно договориться? Компромат, угрозы?

— Ты что хоть! Я так рисковать не буду. Они же и закроют всех нас за госизмену. С силовиками так не надо!

— Я и сам своего рода силовик, — пожал плечами Божесов. — Прокурор вообще–то… Говоришь, Мирович занимался финансированием?

— Да, и его как раз можно подкупить через третьих лиц.

— Нет, нет. Это скучно и опасно. Я другое придумаю… Нам нужно максимально затормозить дело о связи «True liberals» со мной. То есть, чтобы этот момент начали пересматривать… — он задумался.

— Клёнов, кстати, летал в Ниццу, как-то странно быстро прошёл одобрение на поездку, — сказала Екатерина Алексеевна. — Сегодня прилетел, так что можно использовать это, как своеобразный компромат… Да и молодой он ещё, всё хочет делать справедливо, поэтому под либералов копает весьма вяло и посредственно…

— Так убьём его, — выпалил Божесов. Он не слушал.

— Клёнова?!

— Да нет! Ты меня вообще слушаешь? Мировича. Тогда Клёнову придётся формировать уже собственное мнение о финансировании и, возможно, связываться с нашей «крысой»… Семейное положение у кого какое?

— Мирович не женат, родители в Твери работают в правоохранительной системе… Клёнов проще, семья, жена, ребёнок. Родители в Лимске, бизнес.

— Лимске? — переспросил Божесов. — Так это наш с тобой родной город, Катенька! Точно Мировича грохнем, — он встал и решительно пошёл к выходу.

— Кстати, тебя–то я слушал — Клёнов справедливый… Отлично! Значит, будет копать заодно и против Лапина. Я подтолкну. Спокойной ночи, я поехал обмывать нового Генерального прокурора. Вижу, он нам точно пригодится.

Глава VIII

В гостиной замка епископа собрались гости. Четыре человека бурно беседовали о чём-то между собой, когда он и Орлова вошли. Все были одеты в вечерние наряды. Появление хозяина остановило разговор и заставило гостей повернуться.

— Добрый вечер, дамы и господа, — заговорил епископ на русском. — Позвольте представить вам Елизавету Орлову, Заместителя Руководителя Администрации Президента России по связям с общественностью.

Елизавета Николаевна величественно кивнула.

— Мадам Лимазо, государственный секретарь при Министре социальной политики Франции, — представлял гостей Евгений. — Месье Бийон, первый советник французского еврокомиссара…

При представлении месье Бийона глаза Орловой хищно заблестели — именно с ним она должна была встретиться в Казино.

— Сергей Авраамович Нарьевич, — продолжал епископ, — Предприниматель, меценат и просто хороший человек. Учредитель «AnnaBank». Преподобный отец Дирош, священник этой деревни…

Все сказали пару формальных шуток и дежурных фраз, сказали на хорошем русском языке, что немного позабавило Орлову. Улучив свободный момент в беседе об особенностях внутренней политики Франции, Елизавета Николаевна шепнула Евгению:

— С Бийоном у меня и не состоялась встреча в Казино! Вам спасибо огромное, Ваше преосвященство… Вы мне Богом посланы!

— Все мы Богом посланы, — позволил шутку епископ.

Плавно переместились из гостиной в просторную столовую с большими окнами с видом на побережье и надвигающиеся с моря тёмные тучи, подсвеченные последними лучами солнца. Два молчаливых официанта бесшумно скользили между стульями, подливая в бокалы местное Bellet и принося новые блюда.

Разговоры велись разные (и велись по непонятной Орловой причине на русском языке) — от проблем здравоохранения Франции и бюджета Евросоюза на 2036 год до проблем Католической церкви, фонда Русской церкви «Благословение» и политической жизни России. Елизавета Николаевна не отставала ни от одной темы обсуждения, развёрнуто высказываясь по каждому вопросу. Разумеется, о России спрашивали в основном её.

— Как Родина поживает? — прожорливо интересовался Нарьевич.

— Как будто вы не знаете, Сергей Авраамович? Только две недели назад уехали, — бодро отвечала Орлова, прекрасно знавшая Нарьевича.

— У нас за это время произойти может всё что угодно, сами понимаете! Сергей Николаевич активно Конституцией занимается?

— Всё у нас тихо, стабильно и системно… Ваш университетский друг Лапин занимается пиаром. Правительство Божесова его всячески поддерживает, хотя сам Божесов не в восторге. В нём говорит прокурор, понимающий истинную причину изменений в Конституции.

— Так почему премьера не выгоняют? — интересовался старичок–священник.

— Что вы, святой отец, — отвечала за Орлову мадам Лимазо, — После его борьбы с инфекционным кризисом 2024 года он народный герой! Не правда ли? Кстати, он против упрощённого представления о семье, как союза мужчины и женщины?

— Ну, абсолютно точно, его неформальность обожают… Но по поводу семьи и вообще этих специфических ценностей у него своё мнение.

— Да? И какое же?

— Божесов не любит семьи. Он считает, что родительский контроль и воспитание нужно минимизировать, что он и осущетсвил в своей образовательной реформе.

— Ах, да… В некоторых местах он скопировал образцы английской частной школы–пансиона. Что ж…

— Статистически, это очень взвешенная система, — вставил Бийон. — Мне Божесов очень нравится, у всех еврокомиссаров о нём положительное мнение. Его борьба за снятие санкций действительно прекрасна.

— Согласна, — улыбнулась ехидно Елизавета Николаевна. — Не каждый русский политик смог выдворить базы НАТО из Балтии и успешно блефовать военными действиями. В 2022 году что-то пошло не так, хах!

Месье Бийон сконфузился от неприятного воспоминания из истории европейской дипломатии.

— Да, тогда он был хорош…

— Так что о правах меньшинств? — повторила коварно мадам Лимазо.

— В России все равны в своих правах, — констатировала Орлова. — Но Божесову нравится говорить, что у нас нет прав мужчин и прав женщин, а есть права человека, которые едины для всех.

— Здорово…

— Но он в своём мнение о социальном устройстве непоследователен и нелогичен, — спешно добавила Орлова. — Он не умеет взвешивать и измерять все риски от решений таких вопросов, да к тому же удивляется, когда видит другое мнение…

— Il n’y a pas de logique en Russie, mais je n’ai jamais pu prédire les actions de Bozhesov. Par conséquent, il est le meilleur leader pour elle, — прохихикала по–французски мадам Лимазо, поднося бокал к губам.

— А я Лапиным доволен, как президентом, — заговорил Нарьевич. — Для меня, бизнесмена, всё отлично. Просто всё, понятно и стабильный доход с гарантиями… А у Божесова подход! «Собрать–поделить», никакой поддержки крупным, экономикообразующим корпорациям, да ещё и непонятно, что он говорит, зачем, для чего?.. Фашист в экономическом плане, да и профан, если честно. Совершенно не ценящий рыночную экономику. Вообще удивляюсь его свободе действий, вроде бы премьерские полномочия предельно малы…

— Просто Михаил Александрович идейный человек, — вступилась Орлова. — У него много разных мыслей и на счёт экономики тоже… К тому же вы прекрасно понимаете, он популярен и любит брать на себя ответственность — Лапину больше и не надо…

— Monsieur Naryevich, savez–vous quelle est la particularité du système politique russe? — скромно спросил Евгений, подключаясь к разговору только в третий раз. — Исторически сложилось так, что в России существуют три чередующиеся политические системы: самодержавие, олигархия, опричнина. А между ними существуют смуты. Опричнина, то есть чрезвычайные меры, несомненна нужна стране в нынешние времена, чтобы избавиться от олигархии, которую вы в том числе представляете, и прийти к единственно возможной форме сильной власти — самодержавию.

— А как же демократия? — спросил Бийон, уплетавший пасту с крупными креветками.

— Она не живёт в России, лишённой логики, — ответил епископ, отдавая недавний выпад мадам Лимазо. — В идеале, всему миру нужна справедливая социально ориентированная диктатура, при которой диктатор будет честен, благороден и справедлив. Разумеется, нужны и демократические институты, но при этом диктатор (или царь, как угодно) стоял бы выше этого и мог вмешиваться в антинародную политику властей. Как в Великобритании, но чтобы король был более значимой персоной.

— Ну, для этого ещё надо эту диктатуру установить!

— Конечно, для этого в России нужна смута, а потом самодержавие через опричные меры. Просто власть царская — она совершенна, а остальные так или иначе строятся на популизме и перекупке голосов людей. Царь же (или диктатор) не отвечает ни перед кем и ни с кем не договаривается — он правит, служит коллективному народу, а его пребывание в этой должности контролируется законом. Если он совершает что–то неправомерное, тогда (здесь можно и всенародно) выбирают нового на неограниченный срок.

— Вы просто опошлили демократическую составляющую в европейских конституционных монархиях, — фыркнула в ответ на это мадам Лимазо.

— А вы что думаете, Елизавета Николаевна? — спросил Нарьевич у Орловой, которая должна была отстоять действующую систему. Но Елизавета Николаевна посмотрела на епископа взглядом, в котором читалось согласие, будто она думала также.

— На самом деле, Его преосвященство во многом прав, — сказала она. — Конечно, вы чуть упрощаете и, к слову, как и Божесов, не берёте в расчёт социальную действительность и общественный настрой. Но с мыслью о перерождении страны я безусловно соглашусь.

— Вы же давно работаете в федеральной власти? — вспыхнул Нарьевич. — Я думал вы системный человек, заставший двух разных президентов и понимающий разницу между их управлением страной…

— Я скажу больше, свою карьеру я начала в 2011 году, сразу после вуза, поэтому застала даже Медведева, — улыбнулась Орлова, проводя ногтем по ножке бокала. — Именно поэтому с уверенностью могу судить, что ничего не меняется. Конечно, взгляд Лапина отличается от взглядов Путина, также как его отличались от взглядов Ельцина, но ничего существенного в жизни людей не менялось. Конечно, кто–то умудрялся давать социальные гарантии, осуществлять стимулирующие выплаты или повышать пенсионный возраст, — при этой фразе её голос издевательски пошёл вверх. — Но всё это не от доброго сердца, а от популизма и желания оставаться у власти. Всё это не более, чем игры с голодным и зомбированным населением или не менее голодной элитой… Правда, последние семь лет я сама занимаюсь этим зомбированием, признаюсь, — завершила она с достоинством.

— Вы хотите сказать, что в России олигархия? — спросил Бийон, внимательно следивший за разговором.

— Нет, не хочу, но по сути это так, — кивнула спокойно Орлова.

— И при нынешней политической элите возможна демократизация и повышение привлекательности Руссии?

— Знаете, месье Бийон, давайте не питать иллюзий. Вам нужна ослабленная Россия, но экономически полезная… Но если отбросить наши интересы и посмотреть с позиций исследователя, то Россия, как, пожалуй, и любая другая страна, напоминает механические часы, — Елизавета Николаевна указала на своё запястье с часами из белого золота от Cartier. — Разные периоды характеризуют состояние часов. После Ельцина часы России были сломаны, Путин часы собрал, а Лапин завёл. Но время они показывают всё равно неправильное…

— Та–ак! Значит, стране нужен настройщик?

— Разумеется, — улыбнулась Орлова. — Только есть одно «но». Ельцин, Путин, Лапин — всё это «фиксики»… Вы знаете, кто это?

— Этого термина не слышал, — удивился Бийон.

— Локальный мем, — посмотрел на Орлову с улыбкой епископ. Она продолжала:

— Я имею в виду то, что эта троица живёт внутри часов, встроена в систему. А нам нужен независимый часовщик, — Нарьевич подозрительно на неё посмотрел. — Независимый диктатор, отделённый от бюрократической системы и исключительно связанный с народом.

— Ага… Вы намекаете, что после «смуты», как говорит епископ, Россию ждёт часовщик? Самдержитс? — последнее слово Бийон произнёс, сильно исковеркав.

— Не совсем, — засмеялся Нарьевич. — Возможна опять олигархия, после смуты!

— Только если не будет опричнины… — тихо произнёс Евгений с загадочной улыбкой. — Будет опричнина, будет самодержавие. Вы согласны, Елизавета Николаевна?

— Ох, — вздохнула она. — Я в этих разговорах и так живу, а сейчас на отдыхе погружаюсь в такую оживлённую дискуссию о судьбах Родины… Конечно. Конечно, нужна опричнина для переделывания системы. В чём, например, была существенная разница между политикой лидеров СССР для простых людей? По сути, и не было разницы. Все годы жили с одной главенствующей идеей. И при Сталине, опричнике и самодержце, и при Брежневе с начинающейся олигархией номенклатуры, идея была одна, пронизывающая жизнь каждого человека. Рухнул Союз, пропала идея и до сих пор Российская Федерация со всеми своими разными правителями строится на идее «КОКБ» — кумовство, олигархия, коррупция, бюрократия.

— Sur nos canaux d’opposition, elle serait applaudie, — сделал шёпотом ремарку епископ.

— Не важно придёт ли к власти системный человек или ярый оппозиционер. Только поменяв идею, политическую структуру и перевернув вообще все сложившиеся шаблоны кумовства, коррупции и бюрократии, страна будет жить по–новому…

От таких пафосных и неожиданных для федерального служащего, занимающегося госпропагандой, речей о новой России все собравшиеся замолчали, обдумывая слова.

— Et j’aimais Poutine, — мягким голосочком пропищал священник Дирош, перебив тишину и треск камина, добавив: — С ним было и ясно, и весело.

***

После завершения разговоров за столом гости перешли в зал, по стенам которого висели коллекционные картины Ренуара. Елизавета Николаевна начала свой деловой разговор с еврокомиссаром. Епископ Евгений спорил о нравственности некоторых картин с отцом Дирошем. Нарьевич описывал мадам Лимазо перспективы каких–то инвестиций. Мягкий разговор в ярком свете создавал прекрасную и уютную атмосферу. Евгений подошёл к роялю из красного дерева, плавным движение открыл крышку и молча заиграл… Сложно сказать почему, но заиграл он четвёртую прелюдию Шопена, наполненную тоскливым чувством оставленного романтика. Он, закрыв глаза, мягко гладил клавиши, получая эмоциональную разрядку, извлекая чудесные звуки из старинного инструмента. Орлова внимательно смотрела на епископа с таинственной ухмылкой на лице, странным казалась ей такая грусть этого внешне весёлого человека. В этот же момент она вспомнила маленькую подробность — ещё ни разу она не видела радости в глазах Евгения, даже когда он улыбался или смеялся, глаза оставались грустными… Сыграв последние тихие аккорды прелюдии, Евгений поблагодарил всех гостей за вечер, извинился и отправился в свои комнаты.

Елизавета Николаевна, когда мадам Лимазо распрощалась со всеми и покинула гостиную, уехав на одной из четырёх стоявших во дворе машин, почувствовала беспокойство о своём ночлеге. Как ей — всегда готовой ко всему — не пришла в голову такая очевидная мысль? Тем более, что Нарьевич тоже уехал с двумя автомобилями. С Бийоном и священником она проболтала ещё полчаса, но беспокойство её не покидало.

— Вот и буря началась, — пробормотал Дирош. — Тучи дошли всё–таки.

Орлова вспомнила о чёрных тучах со стороны моря. Циклон пригнал на Ривьеру пасмурную погоду и падение температуры.

— И как же нам добраться домой?

— Не беспокойтесь, — произнёс Бийон располагающе. — Мы переночуем здесь, нам приготовили комнаты… Мы у кардинала не первый раз.

Глава IX

Комната, куда отвёли Орлову, могла называться уютной — плотные красивые шторы, симметрично висевшие картины, нежный небесный цвет стен и красивые лампы очаровывали посетителя. Просторная высокая кровать стояла напротив широкого окна, а на письменном столике лежали полотенца и красивый халат.

«Ну и сервис», — подумала с улыбкой Орлова, закрывая ключом дверь в свои покои. Она скинула с себя надоевшие туфли и с удовольствием пошевелила ухоженными пальцами ног. В светлой ванной комнате она обнаружила наполненную горячую джакузи. С глубоким вздохом человека, на которого удалось произвести впечатление и который понимал, что впечатлить всё-таки хотели, она одним движением скинула с себя вечернее платье, шёлковое чёрное бельё и погрузилась в тёплую воду. В течение пятнадцати минут она пребывала в блаженном расслаблении и ни о чём не думала. Пробудившись, Елизавета Николаевна потянулась за телефоном, чтобы сделать видео-звонок Божесову.

— Слушаю, — ответил он из автомобиля.

— Ты едешь куда-то?

— Из Кремля, домой… Дела всё, дела… Не всем по Франциям кататься суждено…

— И как дела? — пропустила мимо ушей эти обидные слова Орлова.

— Пока не родила… Ты, я вижу, загорела? — сказал он усмехнувшись.

— С чего бы? — удивилась Орлова, чуть опуская телефон и ничего не скрывая.

— Ну, больше голой бывшим мужьям звони! — засмеялся Божесов. Орлово фыркнула, но ей всё равно была приятна эта ситуация. — Хорошо тебя принимают.

— Не жалуюсь… С Бийоном мне встретиться удалось.

— Отлично! А мы как раз начинаем, — Орлова вздрогнула при этих словах. — Что сообщил Бийон?

— Приеду, скажу, — таинственно ответила она.

— Фи! Звонить только для того, чтобы я похвалил твою хорошую форму в таком возрасте… точно весело было у епископа!

— Какой же ты всё-таки хам! — произнесла Орлова, делая вид, что обиделась. — Давай, пока.

— Да постой! — промурлыкал Божесов, засмеявшись и всё равно засматривавшись на её тело. — Что у епископа-то было?

Елизавета Николаевна тут же поменяла свою игривость и деловитость на редкий для неё тон речи.

— Мы говорили о путях России… типичный спор интеллигентов ни о чём… а потом он сыграл какую-то шопеновскую прелюдию, чувственно…

— Что именно?

— Ми минор вроде…

Божесов, даже находясь за тысячи километров от Орловой, ощутил смену её настроения. Он всегда точно чувствовал в ней любые перемены. Обычно она либо была до предела сосредоточена и серьёзна, либо неудержимо весела и игрива. Сейчас же в ней смешалась какая-то странная задумчивость, духовная погружённость и любопытство. Будто бы ей впервые пришло в голову подумать о чём-то кроме работы или бездумного веселья. Божесов также серьезно ей ответил:

— Интересное произведение… кажется, романтишный человек этот епископ. и по-видимому с травмой какой-то… Ладно, я отключаюсь, о делах потом, этот отдых идёт тебе на пользу. Пока!

Елизавета Николаевна осталась довольна этим коротким разговором. Вообще её настроение было приятным. Наконец она не испытывала крайностей, а чувствовала нежную истому в теле и душе. Лёжа в мягкой постели, столь желанной после всех событий этого дня и расслабляющей джакузи с остальными процедурами, Орлова всё равно ворочалась и не могла уснуть. Бывает такое состояние, когда в теле бьётся безумная усталость, а спать не хочется. Стоны ветра и топот дождя за окном только обостряли это.

«Хоть призраков нет в таком новом замке», — подумала Елизавета Николаевна, повернувшись, а в окно ударил ветер, как бы спрашивая: «Откуда ты знаешь?».

— Пойду прогуляюсь, — произнесла она вслух, встала с кровати и накинула халат, прикрывая упругое тело (спала она тоже голой).

В коридорах дома горел тусклый свет, но из–за частоты появления ламп всё хорошо просматривалось. Орлова прошла по коридорам второго этажа ровной походкой.

С первого этажа доносились звуки стучащей посуды и французской речи официантов. Из конца же коридора слышался шёпоток епископа. Елизавета Николаевна решила пойти туда. У двери она остановилась.

— …Всем трудно и все сталкиваются с проблемами, — тихо говорил епископ. — Каждому, Господи, хочется помогать, но в себе я не могу найти усидчивости для этого. Не оставляй меня… Помоги же во вразумление моих друзей, помоги Артемию вести расследование и помоги Инге уйти от ответственности, даже если она и причастна… Да, я много раз обращался к Тебе с молитвами про неё, но сейчас серьёзно прошу без всякой задней мысли, помоги ей… Укрепляй и гостей моего дома, благослови Бийона, Лимазо, Нарьевича, Твоего преданного служителя Дироша и Елизавету Николаевну с Михаилом Александровичем. Помоги им в их деятельности, подскажи правильные пути и избавь от провокаций… Услышь мои молитвы, укрепляй и направляй меня и всех, нуждающихся в Твоей помощи. Аминь…

На застывшую у дверей Орлову выскочила ушастая собака епископа, своим ласковым рычанием и активностью привлёкшая его внимание.

— Вам не спится? — невозмутимо спросил Евгений.

— Даже с вашими чудесными ваннами не получается уснуть на новом месте, — отвечала Елизавета Николаевна, чувствуя неловкость своего вторжения.

— Значит, можно ещё поболтать, — ответил епископ, падая в кресло, собака запрыгнула к нему на колени. — Хотите послушать стихотворение?

Орлова развела руками в знак согласия. Епископ взял с журнального столика исписанный лист бумаги и без лишних слов начал читать:

Под ночным ясным небом,

Над спокойной водою,

Чайка белая тихо

В клюве рыбу несёт.

Пролетает над пляжем,

И взлетает на гору

Смотрит ясно и чисто

На гулящий народ.

Город светлый, уютный

Ходит под взором чайки,

Жизнь бурлит, торжествует

Страсть и нежность кипит.

Европейское море —

Компанирует гулко,

Возбужденье проходит,

И спокойство летит.

Сладкий шум ресторанов

Тонкий гул узких улиц,

Ароматы и вина

Собрались в близкий круг.

Здесь Чарльз Диккенз и Уайлд,

Здесь Чайковский и Шуберт

Европейское море —

Безмятежности друг.

Орлова, закинув ноги, сидела в кресле напротив Евгения и смотрела на него глубоким взглядом.

— Это вы написали?

— Я…

— Недурно, — Орлова не знала, как реагировать на стихотворение Евгения. — Похоже чем-то на «Увертюру» Северянина, но всё равно интересно. Можно сказать, о нашем пребывании в Европе.

— Только вот не знаю, концовка вроде обрывистая… Да и рифма — круг, друг… Может луг? Или…

— Ваше преосвященство, — улыбнулась ему Орлова. — Я любитель искусства, но плохой стихоплёт…

— Но ведь вам понравилось?

— Да.

— Спасибо…

— Удивлена, что вы вообще стихотворения пишете. Мне казалось, в вас мало поэтичности. Вы лёгкий на первый взгляд, даже чуть-чуть безбашенный…

— А на деле?

Орлова сумрачно улыбнулась и плавно моргнула.

— Теперь мне кажется, что вы просто играетесь в такого беззаботного человека, а внутри у вас много мучительных противоречий…

— Вы не первая женщина, которая приходит к такому выводу, — печально ответил Евгений. Орлова посмотрела на него по-матерински.

— На вечеринке у Селини вы вели себя очень по–свойски, выступали, пели, играли, а с собственного вечера практически убежали… Как–то это неприлично, — отвлекла от грустных мыслей Орлова.

— Селини и Ольга мои друзья, да и выступать я люблю, как вы заметили, — улыбнулся епископ. — Ну, а сегодня вечер не совсем мой, я ведь даже не собственник.

— И чьи же это владения?

— Нарьевича. Он мне пожертвовал это поместье вместе с водителем, садовниками, поварами и официантами в пользование, а платит сам, — тихо пояснял епископ. — Был ещё красивенький пентхаус в Монако от одного украинского олигарха. Я принял, конечно, чего от такого отказываться? Но продал потом, а на деньги строю монастырь в Тверской области…

— А в коррупции всё равно меня обвиняете! — усмехнулась Орлова.

— Это нормальная практика, — неторопливо ответил Евгений. — Как в анекдоте — приходит в храм мужчина бандитской наружности, спрашивает: «Поп, гарантируешь мне спасение, если пожертвую двадцать тысяч долларов?» Священник обводит его взглядом и, прищурившись, отвечает: «Спасения не гарантирую, но попробовать определённо стоит».

Елизавета Николаевна меланхолически усмехнулась.

— Вот так и я. Жертвы принимаю, направляя их на благо Церкви, а спасение уже от жизни самого благотворителя зависит… Этот дом мне нужен не как монаху — я вполне доволен своей квартирой–студией в Париже, напротив епархиального управления Европейского экзархата… Но должность викарного епископа по связям с Евросоюзом обязывает общаться с разными людьми из политической тусовки.

— Очень полезная должность, Бийон в вашем доме меня удивил и обрадовал…

— Да… Возможно, будущий премьер–министр Франции. Но и как еврокомиссар вполне выгоден…

— А сколько вам лет? — задала Орлова самый интересующий её вопрос.

— Почти тридцать, — ответил епископ с лёгким блеском в глазах.

— Не молоды для таких должностей?

— Честно говоря, я не поддерживаю омолаживание Церкви. Служители в ней должны быть с опытом… Впрочем, талантливые, без лишней скромности, люди имеют право на успех. Мне, конечно, во многом помогло знакомство с Патриархом, во время защиты моей дипломной работы… Но и мой личный проект общецерковного фонда — я говорю о «Благословении» — сильно повлиял на мою успешность…

— Фонд прекрасная идея, хочу вам сказать. Конечно, во власти многие со скепсисом восприняли создание церковного банка, но бесплатная юридическая помощь, денежные пособия, психологическая и медицинская поддержка, что ещё?..

— Помощь в трудоустройстве, предоставление жилья, образовательные гранты, — быстро дополнил Евгений.

— Да… Это вызывает уважение у многих политиков.

— Зря, — к удивлению Орловой ответил епископ. — Таким образом Церковь уходит из–под контроля государства и в некотором смысле в перспективе становится политическим игроком… Как «менеджер» Церкви не могу говорить, что это плохо. Но то, что власть не видит кризиса, наводит на мысль о её некомпетентности…

— Вы жестоки к нам! — засмеялась она.

— Я жесток к людям, которые тянутся к Церкви, зная, что теперь она в состоянии решать мирские проблемы. Всё больше мы доходим до состояния, когда отношения человека с Богом строятся в рабочем формате. Как с «генеральным директором Вселенной»: молитвы услышал, помог — держи свечку; не помог — ну, значит Тебя и нет. Печально как-то.

Епископ немного помолчал, выдерживая внутри себя какой–то вопрос. Собака, чувствуя это, спрыгнула с его колен, подсказывая правильные действия.

— А я вот спросить у вас хочу, — решился Евгений. — Вы почему так свободно говорили в этой компании на темы, о которых вам говорить и не положено вовсе?

Елизавета Николаевна посмотрела в его глаза, обдумывая ответ.

— Ну, формально, я с этими людьми встречаться вообще не должна, впрочем, как и они со мной. Только, если во Франции узнают о встрече Бийона и Лимазо с членом Администрации русского президента, у них будет скандал и увольнение. А я, как русский чиновник, сама сформирую нужную реакцию людей через свои ресурсы… Поэтому я могла хоть дух Ленина и революции призывать там, но никто бы об этом не стал распространяться за пределами этого дома… Понимаете?

— Конечно, — кивнул епископ.

— Но если б в таком интересном разговоре о государственном устройстве участвовал Божесов… О, он бы вёл трансляцию у себя в соцсети!

— Вам он правда нравится, как политик? — мягко спросил Евгений.

— Ну, в первую очередь, он мой бывший муж, который хотел стать президентом в 2024 году… Конечно, он нужный для страны политик. И уверяю вас, он борется за власть, — она махнула большими ресницами, подтверждая свои слова. — Я увидела, Ваше преосвященство, что вы разделяете некоторые его взгляды… Даже как-то жаль, что вы не пошли в политику.

— Я с ним встречался, — произнёс епископ.

— Да? — удивилась Орлова. — Впрочем, он встречался с духовенством часто…

— Нет, нет. Мы встречались в Лимске во время выпускного. Он приехал в город и устроил большой фестиваль для одиннадцатиклассников. А я был в Школьном парламента Лимска, да и просто выпускался.

— Вы разве из Лимска? — снова удивилась Орлова. — Вы с ним земляки?

— Да, да, конечно. В тот день парламентарии даже говорили с ним, правда речи были формальными… Мне он показался очень достойным премьером, и, кстати, он бесподобно одевается.

— Хм, удивительные вещи происходят… Я же говорила, что он франт. Любит одежду. Особенно обожает запонки с собачками такой породы, как ваша.

— Моя? Длинноухие–то? — переспросил Евгений.

— Да, да! Любит длинноухих собак. Сразу, как из комы вышел после выстрела, так и началось у него. Даже теорию разработал политическую… «Франчизмом» назвал.

— Франчизмом? — епископ погладил свою собаку по кличке Франя. — И в чём же суть?

— Примерно в том, о чём мы сегодня говорили за столом. Социально–справедливая диктатура, функционирование демократических институтов и, разумеется, переворот сознания… Он ведь диктатор, Ваше преосвященство, — сказала Орлова без оценки своего отношения к этому факту.

— Диктатура — это очень хорошо.

Елизавета Николаевна посмотрела на него. Епископ улыбнулся, понимая всю противоречивость своего образа, который она для себя составила. При этом он думал и о словах Артемия об Инге, чётко понимая, что Орлова находится на стороне Божесова, против которого, по словам Клёнова, ведётся борьба. Значит, Елизавета Николаевна может помочь…

— Вы когда в Москву? — спросил он с небольшой неуверенностью.

— Завтра ночью вылетаю. Дела, работа, страна, СМИ…

— Приходите вечером на службу в Николаевском соборе Ниццы. Я вас потом в аэропорт отвезу и скажу кое–что, важно–рабочее…

— Хорошо, я постараюсь, — сонно ответила Орлова.

— Тогда спокойной ночи.

— Спокойной ночи!

Елизавета Николаевна подошла к двери и, повернувшись, сказала:

— Но меня очень удивляет… Вам нет и тридцати, а в глазах виднеется обречённость! Странно… Но стихи у вас чувственные.

Глава X

Прилетев в Москву в половине одиннадцатого вечера, Клёнов не особо задумывался о том, куда ему нужно ехать. С одной стороны, дома его ждала жена Лена с дочкой, с другой — в его кабинете вот уже который день хозяйничал капитан Мирович, с азартом желающий сделать дело сенсационным.

Дело и правда представлялось муторным и запутанным до одурения, а главное обещало невиданный карьерный рост всей огромной следственной группе. За прошедшее с начала расследования время по «Дальнобойщикам» удалось определить лишь происхождение фур — они принадлежали «True liberals», но были проданы ими за неделю до перехвата.

Обнаруженное оружие оказалось очень низкого качества — баллистические характеристики откровенно были ужасны. Происхождение баллонов газа было совершенно непонятным — никакой маркировки на самих баллонах, и отсутствие найденного химического соединения во всех имеющихся списках, хотя соединение и было смертельно опасным.

Всё же с «True liberals» дело «Дальнобойщиков» можно было связать только через фуры. Этому нашлось объяснение — оппозиционеры обновляли свой автопарк и проводили масштабное техническое переоснащение организации со всеми филиалами (за счёт финансирования из бюджетных источников — это уже второе дело). Но все данные о продаже фур куда–то исчезли и установить нового владельца было невозможно… На самом деле, совершенно ни к чему не обязывающая информация, но для уверенности участия «True liberals» в подготовке вооружённых выступлений очень полезная.

Оппозиция выступала против Конституционной реформы, проводя частые публичные мероприятия, а потому организация захвата власти вполне могла исходить от этого движения. Гладкость всей этой схемы смущала Клёнова, но он понимал, что всё это часть большой политической игры, правда в которой ничего не стоила. Боялся он только за общую с Князевым знакомую…

— О, Артемий Лексеич вернулся! — встретил его капитан Мирович, продолжавший сидеть в кабинете даже в поздний час. — Как загнивающий Запад?

— Да я так… Развлёкся немного.

— Ха–ха! Развлёкся и развеялся, а потом сразу на работу! А как же семья?

— Подождёт, — отмахнулся Клёнов от назойливой трескотни Мировича. — Чего меня сорвал из Франции? Что–то важное имеешь сказать?

— Агась, — заговорщически произнёс капитан.

— Так выкладывай!

— Я знаешь, что нашёл? — встал из–за стола Мирович. — Человека, который может подтвердить то, что финансирование шло по приказу Божесова…

— Отлично, потому что кроме посещения премьером благотворительного вечера больше ничего на него нет… — усмехнулся Клёнов.

— А теперь будет! Я встречаюсь с этим человеком через две недели. Он–то всё и расскажет!

— А меня вот смущает, что фурами управляли эти дурачки–мужички, — произнёс задумчиво Клёнов.

— С чего бы?

— Ты странностей не видишь? Сколько слов они сказали после ареста? Три! Недель больше прошло! Это какие–то фанатики, вряд ли имеющиеся у «True liberals»…

— В смысле?

— В том смысле, что всё на самом деле иначе… спланировано кем-то для чего-то большого и страшного, но не того, подо что мы копаем.

— Тёма, — прервал его Мирович, — ты знаешь, что мы работаем так, как приказано. Я уже близок к доказательному разоблачению премьера. Давай просто выполнять работу, к тому же у нас всё по полочкам.

— А если итог неправильный!

— Неважно, главное — все наши предположения бьются фактами. Даже глупая идея имеет аргументы в свою поддержку, а мы решаем важные вопросы. Иди уже домой, Тём… Завтра поговорим.

Клёнов кивнул головой, молча соглашаясь с Мировичем, и вышел из кабинета.

***

В то же самое время, пока Клёнов разговаривал с Мировичем, а Орлова была на вечере у епископа и ещё не приняла джакузи, Божесов после посещения Екатерины Алексеевны, сделав несколько кругов по Москве, заехал в Кремль. Божесов спокойно разгуливал по опустевшим помещениям Сенатского дворца, а в нужный момент спустился в длинный коридор, по которому пошёл уверенным шагом. Чистый бетонный пол и акустика побуждали Михаила Александровича выстукивать при ходьбе какой-то ритм. Через несколько минут он вышел туда, где его ждали.

— Миша, — обратился министр иностранных дел Наклеватько слегка раздражённо, — Объясни, пожалуйста, какого фига мы собрались в Мавзолее?!

— Ну, во-первых, это красиво… и очень поэтично, — ответил Божесов весело, вытаскивая туфлю из узкой щели между плитами.

— Хорошее место, Игорь Сергеевич, что хоть вы? — поправил Министр обороны Максим Петрович.

— А я вот тоже не совсем понимаю удовольствие от такого… — проговорил Генеральный прокурор Сергей Васильевич Смолов.

— Это такая метафора, — заметил Даниил Николаевич, помощник Божесова во время его губернаторства, а теперь глава Специального отдела Министерства юстиции.

— Ой, да бросьте хоть, ребята, — сказал Божесов, нависший над телом Ленина. — Какая метафора? Это просто единственное место, которое Красенко не прослушивает… А то, товарищи, проблемы у нас.

— И что же? — робко спросил Игорь Сергеевич.

— Три недели до голосования по поправкам у нас осталось, а Лапин решил меня сажать, — улыбнулся игриво Божесов. — Натравил Службу безопасности, шьёт мне откровенно липовые дела… впрочем, эти проблемы решаются, — Божесов хищно осклабился. — Уже мною дано некоторое распоряжение, которое позволит получить всем нам фору… Дедушка Ленин был бы в восторге от такой ситуации! А вот мы начинаем реализацию проекта «Франчизм».

— По плану? — спросил Даниил Николаевич, понизив свой голос. От этого атмосфера наполнилась ещё большей таинственностью и мистической мрачностью.

— Не совсем… Сейчас определилась важная конкретика. Прокуратура кое–что должна начать; МИД работает в прежнем режиме, Орлова как раз устанавливает связи с Еврокомиссией; с Максима Петровича только танки и завуалированные переназначения преданных людей; ну, а Даниил Николаич, вам придётся весь личный состав спецназа Министерства юстиции поднимать.

— Выполним…

— Главные изменения у нас, конечно, связаны с Елизаветой Николаевной…