Дом на вершине

От автора

Иногда я публикую свои рассказы. Просто собираю накопившиеся за несколько лет тексты, которые появились после участия в литературных конкурсах или просто написанные в порыве вдохновения или в результате усердной работы и публикую. Так однажды появился первый сборник короткой прозы, а теперь выходит к читателю второй.

Почему сборник? Я уверен, что рассказы в отдельности (их все можно найти на просторах Интернет) хотя и рассказывают свои, отдельные от других, истории, но совсем не передают той цельной картины, которой иногда хочется поделиться с читателем. Это как мозаика, каждый фрагмент которой — мозаика поменьше.

Проблема любого сборника — увлечь читателя. Ведь короткий рассказ погружает его в выдуманный мир на совсем короткий срок, знакомит с персонажами, но на пару страниц и следующий рассказ предлагает начать все с начала. Вот поэтому читатель, как правило, чувствует себя несколько обманутым и с недоверием относится к сборникам короткой прозы.

А вот поэтому маленьким спойлером я кратко опишу то, о чем можно прочитать здесь. Итак, начнем со степного демона о которого не существует спасения, а после отправимся на просторы странного океана в глубинах которого водится неизвестное науке существо. Далее нас ждет механический мир, о законах которого страшно даже подумать, не то чтобы изучить их и похититель людей с очень своеобразными мотивами, ожившие статуи из средневековья и потерявший память капитан, ищущий неизвестную Калькутту в океане, в котором нет суши. И, конечно, истории космонавта, затерянного на орбите Урана и охотника за программными ошибками в компьютерных играх. И еще история о том, почему нельзя просто взять и рубить дерево.

Жын

Когда солнце село за край земли и на степь опустилась ночь, заполнив туманом цвета свежего айрана лощины за курганами, Азамат встретил демона.

Этого не произошло бы, выгони он скот южнее к долинам Ак Тауы, до которых конь донесет до заката солнца, где степь еще цветет, а по утрам серебрится росой. Этого не случилось бы, не поведи он отару к ручью и не остановись сам наполнить бурдюк и послушать, как струится вода меж гладких камней. Там, положив под голову тымак, он смотрел на бездонное звездное небо, на котором расплескалась Дорога птиц, когда услышал плач.

Азамат поднялся с земли, осмотрелся. В степи неспешно бродила отара, уже почти утонувшая в тумане, и конь дремал, привязанный к одинокому камню. Над степью поднималась луна.

— Как видно сама мыстан пожаловала ко мне, — сказал Азамат и, взяв посох, пошел к кургану, который уже совсем утонул подножьем в тумане.

Он взбирался наверх, проклиная больные кости, а плач был все громче и вовсе не такой, как у голодного шакала, а тонкий и зовущий, словно дитя зовет потерянную мать. Но нигде вокруг ни юрты ни огня, только холодная степь под небом. Верно, мыстан шутит, старая ведьма.

Но если бы она, Азамат обрадовался бы больше. На кургане он встретил демона.

То был младенец, отроду не больше месяца, но глаза его были огромными и черными, а кричащий рот усеивал ряд железных зубов. Увидев Азамата, младенец замолчал.

— Себи Жын! — Азамат попятился, но было поздно. Демон уставился на него черными глазами, и рот его растянулся в улыбке, а изнутри вырвался притворный плач.

От Себи жына не сбежать, не скрыться, пока он видит тебя. Он пойдет за тобой на край степи, пока не съест весь скот, твоего первенца, твою жену, а если и после того не утолит свой голод, то и всех твоих детей, твоих братьев и сестер, а потом и тебя. Он мал, но в нем огромная сила, как и голод в его маленьком чреве, а зубы его остры как кинжалы. Он не сведет с тебя глаз, и будет преследовать, будь ты на самом быстром скакуне.

Азамат опустился на колени, держа перед собой посох.

— Прими угощение, Сэби. Съешь меня и мою отару.

Но демон не пошевелился. Ему не достаточно. Он знает, что дома ждут трое сыновей и дочь, а Айгуль вот-вот родит малыша. Они вкуснее, чем овцы и старый чабан.

«Не поведу я тебя», — подумал Азамат и поднялся.

Он спускался с кургана, слыша за собой топот маленьких ног и лязг железных зубок. Глаза смотрели за ним сквозь туман. Ну, уж нет!

Азамат побежал к отаре и схватил барана, того, что был ближе, и бросил его под ножки Себи Жына.

— Ешь, демон степи. Утоли голод и оставь меня.

Он пустился со всех ног, уже не надеясь спасти овец, взял лишь одну — накормить семью, когда будет у своей юрты. Но добежать до коня он не успел. Младенец стоял у камня, и по щекам его стекала кровь, а ростом он был по плечо Азамата.

— Прими и это угощение, жын.

Он отпустил барана под ноги младенца, а сам, запрыгнув на коня, пустился вскачь, слыша, как свистит в ушах ветер степи, как хрустит под копытами коня земля, да разлетаются камни. Он слушал свое сердце, колотящееся под тулупом.

Он обернулся лишь тогда, когда луна встала над головой. Туман еще клубился над степью и поднимался вверх. Там на горизонте, где небо касается земли, белым туманом клубился младенец, больше горы с пустыми дырами там, где должны быть глаза. А, присмотревшись, он увидел в тех дырах в тумане две звезды, смотрящие прямо на него. Жын не спустил с него глаз. Он преследует его в степи. Слишком мал баран, чтобы занять его прежде, чем чабан достигнет горизонта.

Азамат спрыгнул с коня и прислонился лбом к его дышащей жаром морде, сняв с себя тымак.

— Прости Найзагай, прости друг.

Старый конь остался стоять среди степи, по самое колено в тумане. В его глазах отражалась удаляющаяся фигура хозяина в старом тулупе, позабывшего свой тымак и посох. Если его увидит и жын, он уже не упустит его, будет преследовать, пока не настигнет.

Конь фыркнул и повернул морду к надвигающемуся на него облаку. В пелене цвета теплого кумыса был слышан стук мелких железных зубов. И тогда Найзагай поскакал на восток, уводя взявшего след жына подальше от следов Азамата на траве. А может просто от страха. А потом туман проглотил его.

Старый Азамат вскарабкался на холм, держась за колено. Белый дымок поднимался в предрассветное небо, а под ним стояла юрта. Скоро восход, а это значит, что не взявший его след жын, с восходом солнца потеряет его навсегда.

Азамат утирал слезы, размазывая их по бороде и шершавому лицу. От боли за друга и жалости к отаре, от счастья вернуться домой.

А потом он услышал плач. То был плач младенца, доносившийся от юрты.

«Подарила ли мне Айгуль сына или дочь, или же Найзагай не смог меня спасти»?

Он опустился на валун и громко заплакал, громче, чем ребенок в ночи, а потом встал, застегнув тулуп, и направился к юрте.

Цетус

До большой волны оставалось ещё несколько часов. Корабль ловил всеми парусами остатки бриза и скользил по глубокой тёмной воде в сторону заката, разливавшегося по восточному горизонту, стараясь успеть уйти под прикрытие высоких скал. Гряда Волнорезов, как уважительно звали её моряки, даже не была видна из-за близкого горизонта, а на западе океан начинал темнеть и вздыбливаться невысоким валом отходящей от отмели воды — верный признак наступающей волны. В такие минуты корабль начинало особенно качать. Он ложился в крен, подставляя ветру хитрую мозаику треугольных парусов и борясь с отступающей под ним водной массой. Тут отмель: под килем не больше мили солёной воды, в глубинах которой покачиваются остовы судов, которым не посчастливилось поймать ветер на пути к Волнорезам.

Я старался сохранять спокойствие, хотя и знал, что удача переменчива. И тот факт, что нам удалось пройти стремительные северные течения, еще не означал, что большая волна нас пощадит. Вспомнив о течениях, я невольно потянулся к стальному графину, покоящемуся на магните в центре моего стола.

Книги на узких полках в стенах моей каюты угрожали посыпаться на пол бумажным водопадом. Одна из них, особенно толстая в кожаном переплёте — «Земли и течения северного океана» — принадлежала моему перу, но как раз её было жалко менее всего. Как оказалось из нашей затянувшейся научной экспедиции, больше половины в ней уже давно не соответствовало истине. Наброски новой книги шуршали на моём столе, а частично и под ногами.

Эрза-капитан Кассий заглянул в мою каюту, почтительно склонив голову и скользнув взглядом по графину.

— Мастер толкователь, вам нужно спуститься на нижнюю палубу. Идёт волна.

Я усмехнулся и привстал, держась за край стола: крен и правда был сильным.

— Неужто вы полагаете, Кассий, что десять сантиметров дерева и железа спасут меня от большой волны? Я останусь тут. Только попрошу вас прислать человека, чтобы помог поместить книги в капсулу. Погибнуть не должна ни одна строчка, иначе всё напрасно, вы же понимаете?

Эрза-капитан кивнул.

— Я прикажу. Матрос будет немедля. Что мне передать капитану?

— Что толкователь Лагранж принял все меры для спасения учёных трудов. Хотя, полагаю, у него сейчас есть заботы поважнее.

Я выглянул в узкий иллюминатор между книжных полок. Оттуда сочился мягкий розовый свет заходящего солнца и солёный воздух океана.

Бездонные массы воды под нами продолжали движение. Они уже не колыхались под порывами ветра, а направленно текли от восточного горизонта к линии рождения волны, чтобы слиться с ней и после обрушиться на наше беззащитное судно. Гряда Волнорезов ещё очень далеко.

Мы должны были пройти эту часть океана днём раньше и двигаться вдоль гряды к Архипелагу — конечной цели нашей долгой экспедиции, на которую советом толкователей возлагались столь огромные надежды. Позади были: год пути, тёплые отмели, где я исписал немало листов о летучих рыбах, шторма у перешейка, недели штиля, когда вода была дороже стали, гостеприимный остов Жерло, где в стенах древнего вулкана был высечен величественный город. В том городе моряки нашли неделю веселья в шумных кварталах, а я тишину и спасение от суеты и бесконечной качки в покоях библиотеки городского университета. Оттуда я отправил в радиоэфир последний отчёт о наших странствиях перед возвращением домой.

Дверь снова приоткрылась, и виноватое лицо эрза-капитана вновь просунулось в тишину моей каюты.

— Мастер толкователь, капитан просит вас к себе.

Видимо, дело было серьёзным. Капитан довольно часто посещал меня во время вечерних раздумий, превращая их в дискуссии, что плохо сказывалось на запасах моего виски, но никогда не звал к себе на мостик. Там, среди приборов и суеты я чувствовал себя неуютно.

Я накинул на плечи плащ и ещё раз взглянул на пожелтевшую карту на стене, где красным флажком было отмечено нахождение нашего корабля. Гряда ещё губительно далеко.

— Передайте, что я уже иду.

Задерживать эрза-капитана в такое время я счёл неуместным.

Корабль был не велик: меньше многих городов-кораблей на отмелях Архипелага и даже рыболовных судов в проливах, но путь до мостика мне показался бесконечно долгим. Матросы, успевая почтительно кивать, боролись с парусами, заставляя судно идти против переменившегося ветра. По палубе катались пустые катушки от тросов. За сильно опущенным левым бортом колыхался огромный холодный океан. Мне казалось, что неосторожный шаг неминуемо опрокинет меня в серые воды. К стыду своему, посвятив свою жизнь этим бездонным массам воды, я продолжал её панически бояться.

— Капитан?

— Мастер Лагранж.

Капитан предпочитал не усложнять наше общение званиями, зачастую просто называя меня по имени. Приставка «мастер» предназначалась мне скорее по случаю, ввиду присутствия застывшего над картами навигатора Номада.

— Заходите, мастер Лагранж. Извините мою дерзость, но я счёл, что для вас гораздо безопаснее будет находиться здесь.

Кроме капитана, Номада и меня, на мостике никого не было, даже эрза-капитанов, что показалось мне довольно необычным. На столе открытый судовой журнал. Последняя запись датирована вчерашним днем, семьдесят шестым годом от дня Спасения — дня, когда совет толкователей спас города Архипелага от затопления.

— Не многим безопаснее, чем в моей каюте, — заметил я.

Капитан кивнул и развел руками.

— Прошу простить, я немного схитрил. Просто мне, как никогда, нужен ваш совет.

Я покосился на навигатора, но Номад только кивнул, давая понять, что он в курсе предстоящего разговора.

— Наши матросы, Лагранж, столкнулись с явлением, которое мы никак не можем объяснить. За долгие годы моей службы на флоте я и сам столкнулся с этим впервые.

Я молчал, ожидая продолжения, но капитан подвел меня к карте и показал на обозначенную жирным карандашом область.

— Это случилось здесь сегодня ночью. Эрза-капитан Кассий был на вахте, когда заметил странное движение на поверхности моря. Он немедля позвал меня, и через четверть часа все повторилось. Это произошло в полумиле от нас: огромный всплеск, словно небесный камень упал в море, а потом ужасающий рёв. Словно скрежет стальных пластин на обшивке столкнувшихся фрегатов. Я бы решил, что под нами проснулся вулкан, если бы не знал, что тут нет и намека на вулканы.

— Скопление газа в полостях на отмели. Такое иногда бывает, — произнес я, — вовсе не повод для паники. Вы бы почитали книгу о явлениях морского дна, которую я вам рекомендовал.

— Непременно. Но дело не только в этом. Матросы увидели силуэт в воде. Гигантский силуэт.

— Рыба? — предположил я.

— По их рассказам — в сотни раз больше, чем самая крупная рыба-молот.

Я улыбнулся.

— У матросов всегда неуемные фантазии, особенно у вахтенных.

Капитал уклончиво повел плечом.

— Хотел бы с вами согласиться, но случилось так, что я сам стал свидетелем явления этого чудовища.

Я с интересом взглянул ему в глаза. В излишнем пристрастии к виски я его упрекнуть никогда не мог, как и в неуёмных фантазиях. Но, как человеку, посвятившему пятнадцать лет изучению океана, мне слова капитана казались слишком неправдоподобны.

— Однажды на пристани города Атва-Нордия прибыло рыболовное судно с необычным уловом. В сетях была обнаружена — и я тому свидетель — рыба-молот весом в тонну, и это без жаберных крышек.

— Этой рыбе, мастер Лагранж, той, что я видел, рыба-молот из сетей капитана Болиада могла спокойно поместиться в рот, и не одна.

Я недоуменно повернулся к карте. Отметку на ней следовало запомнить. Если капитан говорил правду, то одно это чудовище фактом своего существования перевешивает все наши открытия за последний год экспедиции.

— Я тоже его видел, — сказал Номад. Причин не доверять словам навигатора у меня не было вовсе.

К разговору мы вернулись получасом позже, когда на горизонте замаячили гигантские хребты Волнорезов. А на востоке на потемневшем небе появился розовый серп ближней луны — виновницы поднимающихся над гладью океана волн. Под летящей по небу луной росла тёмная стена, еще недавно казавшаяся неровностью на горизонте. Сейчас этот чудовищный массив воды катился по океанским просторам и неумолимо надвигался на нас.

— Насколько вероятно, что мы успеем уйти за Волнорезы? — я начинал тревожиться.

— Довольно велика, но не хочу излишних надежд, — ответил капитан. Мгновение спустя он уже был на палубе, лично отдавая приказы борющимся с ветром и паникой матросам.

— Вы не верите ни мне, ни капитану, — тихо произнес Номад.

Я подошёл ближе.

— Мастер навигатор, иногда явления в океане кажутся совсем не тем, что из себя представляют.

— Но волна за нами — вы же верите в неё?

— Бесспорно, потому что я её вижу.

— Не противоречит ли это основам познания толкователя — обобщать выводы и устанавливать связи между фактами, не основываясь лишь на личном восприятии явлений.

— Бесспорно, — улыбнулся я, — что я и делаю. Описанное вами чудовище не может быть единичным. Любой вид предполагает популяцию для необходимости продолжения рода, а, значит, существуй такое чудовище в природе, мы бы знали о нём. Корабли встречали бы его в своих странствиях, путешественники описали бы его задолго до нашего с вами рождения. Рыба такой величины, помимо этого, должна занимать свою нишу в цепочке питания, что при её размерах не может сделать существование данного вида незаметным. Ещё, если позволите, любой вид имеет переходную форму, согласно учению эволюционистов. Единственным претендентом может быть лишь рыба-молот, но, судя по вашим описаниям, чудовище не имеет с ней ничего общего.

— И всё же? — навигатор Номад улыбался.

— Не понимаю вас.

— Посмотрите же на море!

Однажды в детстве я видел рыбу-молот совсем близко. Серо-зелёная громада лежала передо мной на брезенте, а я — четырехлетний мальчишка — смотрел на неё во все глаза, как на нечто невозможное. Отец держал меня за плечо, и, казалось бы, должно было быть не так страшно, но это совсем не помогало. Глубокие глаза и покрытые роговыми шипами жаберные крышки внушали ужас. Я крепко зажмурился, чтобы не видеть ужасную рыбу, но знал, что она там, в паре метров от меня, на брезенте, за моими сомкнутыми веками.

То ощущение я испытал вновь, сейчас, когда увидел огромный скользящий в воде силуэт. Массивная туша разрезала толщу воды, плавно шевеля гигантскими плавниками. Оно было совсем рядом, огромное как корабль, темное, как глубины океана. Оно медленно переворачивалось, чтобы показаться из воды прямо перед нами. И я, как мог крепко, зажмурил глаза.

Много позже, вспоминая этот день, я не мог понять, почему морское чудовище меня испугало сильнее, чем надвигающаяся с запада смертельная волна. Вероятно, по той причине, что волну я мог объяснить низко проходящей луной. Океанский гигант же оставался для меня непостижимым. Он был невероятно большим, и в то же время грациозным и величественным, как один из тех дирижаблей, что застыли над городами Архипелага.

Он ушел на дно раньше, чем наш корабль начало поднимать первыми отголосками предстоящей большой волны. Волнорезы уже висели над нами огромным хребтом, но следовало еще обогнуть их и найти за ними относительно безопасное место, которое вовсе не могло обещать, что нас не перевернет, как игрушечную лодочку в ручье.

Край бордово-красного солнца ещё выглядывал из-за горизонта, отчего гребень волны казался кровавым. Мы шли полным ходом вдоль скал по неспокойному морю, и ветер наполнял наши паруса, давая шанс на спасение. Мне казалось, что вот-вот из-за скалистой гряды, устремлённой к небу, покажется водный хребет, зависнет над ней, а потом с невероятной силой обрушится на нас. И на вершине этой громады будет он — морской зверь.

Конечно, это только страх. Волна не могла быть столь большой. Влекущая её луна перевалила через хребет, а вслед за ней всколыхнулось море. Нас кидало как щепку, но капитан держался в удалении от скал, не позволяя обратным потокам швырнуть нас на них. Эти часы я помню сумбурно — хаос, крики, морская пена, заливающая палубу, идущие навстречу друг другу молоты волн, разрезанных Волнорезами, и мы, затерявшиеся на просторах бесконечно большого и бездонного океана.

Тогда я вспоминал совсем другое море: широкий простор за гаванью, сливающийся с небом, в который уходили корабли и громады дирижаблей. В его спокойных водах в лучах красного солнца плескалась рыба, искрились чешуйчатые спины морских змей. И всё вокруг было пропитано безмятежностью и спокойствием.

Когда волна ушла, нас еще долго бросало по неспокойным водам, пока, наконец, все не стихло.

В ту ночь никто не спал. С палуб доносились радостные крики моряков, а мы сидели в моей каюте, плотно прикрыв двери. Я достал новый графин и убрал со стола уже не нужную капсулу со своими заметками. Над столом с полки угрожающе свисал том «Земель и течений северного океана».

Навигатор, несколько смущённый своим пребыванием в каюте толкователя, выказывал почтение тем, что разместился у самой двери, готовый в любую минуту исчезнуть за ней. Капитан, успевший отойти от тревожных событий, вертел в руках глиняный стакан.

— Теперь мне будет, о чём рассказать детишкам, — говорил он, вспоминая большую волну, — вторая такая будет ещё не скоро, а этой мы все стали свидетелями. Но самое главное — мы остались живы!

Некоторое время мы сидели молча, потягивая из кружек и слушая смех, доносящийся с нижней палубы.

— Я видел его, — вдруг сказал я, обращаясь к капитану, — навигатор Номад мне показал.

— Зверя?

Я кивнул.

— За те несколько минут мне удалось хорошо рассмотреть его в воде. Это определённо не обман зрения, и совсем не рыба-молот. Нет ни намека на роговые жаберные крышки.

— Жаль, — хохотнул капитан, — я рассчитывал переплюнуть Болиада с его рассказами об улове.

— О, поверьте мне, вы переплюнули его куда сильнее.

Номад посмотрел на меня, потом нерешительно спросил.

— Вы успели рассмотреть его жаберные крышки?

— Да. И кое-что меня испугало сильнее, чем вид самого чудовища. У него не было не только жаберных крышек, но и самих жабр.

Номад вздрогнул, осознав ход моей мысли.

— Это же означает…

— Да. Он — воздуходышащая рыба, если конечно не предположить ещё более смелую мысль, что он…

— Млекопитающее — выдохнул навигатор.

— Но ведь это же абсурд! — выкрикнул капитан и, вдруг осознав непристойность своего замечания, вернулся к кружке.

— Абсурд, — согласился я, — но есть факты. Безусловно, мы не знаем ни одного млекопитающего, которое могло бы жить в воде — ни в нашем мире, ни на ближней луне. Кроме того, сама возможность обитания млекопитающего в воде бессмысленна и нелепа. Но я видел его своими глазами. Молчать о нём — предать науку.

— Поведать — погубить науку, — продолжил Номад.

Я потер ладонями лицо. Отголосками будущего звенели в моей голове крики ученых мужей в совете, толкователей и чтецов, яростно сыплющих на меня обвинения во лжи.

— Но абсурдность идей дает, как правило, не тупик, а новые дороги, — произнес я, — в архивах университета города Жерло довелось мне читать одну книгу по давней истории. Сейчас эти идеи и теории не популярны, разве что в среде научных неофитов, — я улыбнулся, — так вот, в ней были описаны все собранные клочки фактов о столь древних временах, что естественная наука уже не может пустить туда свои корни. В ней говорилось о ковчегах.

— Не слышал никогда, — сказал Номад.

Капитан только пожал плечами.

— В те времена, говорилось там, когда солнце ещё не раздулось, не стало красным и не поглотило внутренние планеты, жизнь существовала на одной из них, откуда, как говорят храмовники, мы все родом. Ставшее гигантом солнце испепелило одни миры, но дало тепло другим — лунам, в том числе и нашей луне, льды которой стали бездонными океанами. Незадолго до того, как мантия солнца коснулось обитаемой планеты, по подсчетам автора, примерно за десять тысяч лет, её покинул последний ковчег. Это были корабли, на которых уже не было людей, успевших найти себе новые дома. Там было то, что ещё можно было спасти: в том числе растения и животные, покидающие последним рейсом погибающий мир. Многие из этих ковчегов затерялись в космосе, какие-то упали на мертвые миры или в атмосферу Планеты. Вполне возможно, тот пласт железа на отмели Архипелага — остаток одного из ранних ковчегов.

— Получается, что они скитались миллионы лет? — уточнил Номад.

— Да, наполненные зверями и растениями, а возможно и людьми, — в том особом сне, секрета которого уже не знают наши чтецы.

— Не хотите ли вы сказать?…

Я пожал плечами.

— Наш океан необъятен — больше чем девять десятых всего мира. Сколько таких ковчегов могло бы лежать на дне, а сколько еще упадет? А сколько откроется внезапно, и странные звери проснутся и покинут своё убежище?

Я вдруг засмеялся, неожиданно даже для себя.

— Впрочем, всё это только догадки усталого толкователя.

Мы вышли на палубу.

В тёмном небе застыл огромный полумесяц планеты, величественный, рассечённый бурыми полосами, а к горизонту стремительно удалялся серп ближней луны, оставляя дорожку на глади океана.

— Рассвет близко, — сказал навигатор Номад.

Мы промолчали.

Где-то в неизмеримо далёких просторах океана рассекал плавниками тяжёлые воды его величественный новый хозяин.

Время!

Осколок угодил под плечо, царапнул лёгкое и прочно засел в рёбрах. Уже не так неприятно, как пару часов назад, но всё ещё ноет. Я пытаюсь удерживать автомат, но он всё время выскальзывает и бьётся прикладом об пол.

— Теперь оружие держать будет неудобно, — замечает сержант. Впервые хоть кто-то заговорил. Больше часа сидели молча.

Справа от меня Кроль. Это не кличка, это фамилия, хотя и несколько странная. У него тощая шея и узкий нос с синей яркой отметиной на переносице, поэтому я его и запомнил. Других ранений у него вроде бы нет. А ещё он из моего взвода. Остальных не знаю. Сержант тоже не наш, но у него до боли знакомое лицо. Вероятно, все сержанты просто похожи друг на друга как родные братья.

Я улыбнулся этой мысли. Рядовой напротив замечает и неодобрительно морщится, перехватывая автомат здоровой рукой.

— Пятнадцать минут до наступления, бойцы, — замечает сержант. По нашим рядам прокатывается неодобрительный ропот.

Я пытаюсь вспомнить исход последнего боя, но перед глазами какая-то рваная картина, словно я в огромном калейдоскопе болтаюсь среди странной серо-розовой мишуры, которая гремит сильнее, чем положено мишуре, и иногда этот грохот приобретает уж слишком человеческие звуки. Вероятнее всего, мы выбрались из ущелья. Я-то был в конце колонны, и уж если уцелел, то остальные точно должны остаться в живых. Вот только никого, кроме Кроля, не вижу.

Мы сидим в коридоре, в конце которого хорошо видна бронированная дверь. Вероятно, оборонительный бункер — за перевалом их много. Не могу вспомнить, кто притащил меня сюда, очнулся уже сидя у стенки с болью под лопаткой и автоматом на коленках.

— А перевязать нас для начала не хотят? — поинтересовался рядовой напротив меня. У него не было уха, и его шея, и половина камуфляжа приобрели грязно-вишневый цвет.

Сержант достал сигарету и принялся изучать её фильтр, как секретную карту вражеской территории.

— Я похож на медбрата, рядовой? Думаю, перемотать свой огрызок ты и сам в состоянии.

— Почему в наступление? — недоумевает Кроль. — И где офицеры?

— Офицеры с нами не пойдут. Только мы. Считайте, что я вам и офицерский состав и генеральный штаб, — отзывается сержант. Он безуспешно ищет по карманам зажигалку. Наконец находит, и пару секунд мы все смотрим на пламя.

Вспомнил!

Я оказываюсь на горячем песке и от страха ничего не соображаю, только жму как ненормальный на спусковой крючок и кричу громче, чем грохочет автомат. Но это мне так кажется — громче всего кричит кто-то за мной. А потом резко умолкает. И тут я слышу странный звук. Ничего похожего раньше мне слышать и близко не доводилось. Свист, обжигающий жаром совсем рядом, наверное, в сантиметре от уха. Эта стремительная злая пчела предназначалась мне, и я это понимаю, но вместо пугающих картин в голову лезут вовсе неуместные мысли о взаимосвязи времени и пространства. Секунда времени и два сантиметра пространства, по сути, влекли бы для меня один и тот же результат, но какая-то сила не дала им соединиться. Возможно, там, где время и пространство соединены иначе — все мертвецы.

Я бегу, поражаясь тому, что всё ещё жив. Это кажется мне более странным, чем то, что бегу я навстречу чужим злым пулям и кричу всё громче, свято веря, что именно крик и продляет мне жизнь. На самом деле он просто подтверждает, что я жив. Ведь когда мой крик прервётся, я уже не услышу этого. Начнётся темнота небытия, но если я буду кричать ещё громче, возможно, я смогу услышать себя даже оттуда.

Мне повезло. Осколок напомнил, что есть ещё одно подтверждение жизни, и темнота, в которую я провалился, была не абсолютной, а уютной и спасительной.

— Я бы предпочёл санитаров, — заявляет рядовой без уха.

— А я бы предпочел, чтобы ты заткнулся, рядовой! — гаркает сержант.

Мы молчим.

Кроль нервно стучит прикладом по сапогу, остальных это раздражает, но никто ничего не говорит. Хмурые лица, и каждый в своих мыслях. Кто-то уже дома, а кто-то на войне, наступает, словно лавина, на маленький посёлок у подножья гор. Иногда ведь так и кажется, что ты огромен и бессмертен, что способен раскатать поле битвы в бесконечную плоскость вместе с холмами.

Я вытягиваю ноги — затекли. Скорее бы уже в наступление, ожидание ещё хуже. Кажется, что сидим тут целую вечность. Смешное слово — вечность. О ней думают те, для кого эта вечность ограничена семью-восемью десятками лет. Или девятнадцатью годами, как в моём случае.

— Не видел документов о назначении вас командиром взвода, — снова подает голос безухий. Видимо, обращается к сержанту.

— А их нет, рядовой. Некому их писать. И тебя перевязывать тоже некому. Мы сейчас побежим к той двери и будем драться так, как нам и не снилось, без документов и бинтов. Считайте, что это наш последний и самый главный бой.

Безухий саркастично хмыкнул.

— Да как же мы пойдем? Я ног не чувствую, у этого вон — незнакомый боец кивнул на Кроля, — руки нет.

Я смотрю — и правда, нет. Точнее, сама рука есть, но висит как плеть, а я ещё на плечо жалуюсь.

— Поднимемся и пойдём! — отрезал сержант.

— Ты пойдёшь! А мы подождём офицеров.

Безухий поднимается, опираясь на автомат. Ну и здоровый же он. Как наш учитель по физкультуре в десятом классе — тоже бывший демобилизованный. Мы его боялись как огня, хоть и предмет не особо важный. Думали, выскажем ему за сорокаминутные марш-броски по скользкому после дождя школьному двору на выпускном, а он не пришёл. Потом я его тоже не видел. Похож, только глаза у безухого сверкают, а у того какие-то потухшие были.

Он стоит над сержантом с явным вызовом, хотя и не в лучшей форме. От потери крови его немного пошатывает. Я машинально подбираю ноги. Остальные переглядываются.

— Тут никто с тобой в наступление не пойдёт, пока мы не увидим документ!

Но говорит он явно за себя. Большинству хоть в бой, хоть в койку, лишь бы не сидеть тут в ожидании. Я к такому выбору не готов, переглядываюсь с остальными.

Сержант поднимается. Он ниже безухого на полголовы, не такой огромный, скорее жилистый. На его бушлате четыре отверстия, расположенных в ряд. Интересно, если приложить линейку, то они окажутся точно на прямой линии? Я подношу к глазам палец. Да, если учесть кривизну пальца, то идеальная прямая. Даже красиво. Я бы ходил в таком на гражданке. Чистый, новенький бушлат, а на спине четыре в ряд дырки от пуль. На вопросы я бы всегда рассказывал историю, каждый раз разную. Надо бы попросить потом у сержанта поменяться, только лычки перешить.

Он подходит ближе, а боец без уха стоит всё так же вызывающе. Сходятся, как боевые слоны в поединке. Конечно, я никогда не видел боевых слонов, только на картинке, но даже там они выглядели впечатляюще.

Сержант делает выпад рукой. На мгновение мне показалось, что его рука прошла сквозь голову бойца. Да нет, он просто ухватил его за затылок. Он прижимает его вымазанный сажей лоб к своему, на руках и шее надуваются вены. В тишине слышно яростное сопение, которое длится, как кажется нам, много-много часов. Но вот сержант бьёт его по плечу ладонью и улыбается, безухий отвечает коротким кивком. Стоять ему сложно, и он опускается по стене, всё так же опираясь на ствол автомата.

— Мы выйдем за эту дверь и будем драться как звери. Как потревоженные львы, как бешеные медведи, как испуганные, загнанные в угол кролики, разрывающие хищнику брюхо. Бой будет последним. Мы пойдем все, кто есть. А ты, боец, будешь стрелять левой рукой.

Это он мне. Я даже вздрогнул от неожиданности.

Я в старом фильме видел, как воины древности перед битвой били короткими мечами о щиты, настраивая себя на битву. С улыбкой представляю, как мы бьём сейчас прикладами о пол, синхронно и громко. В этом есть что-то первобытное, как в овациях. Никогда раньше не думал об этом, но аплодисменты — суть варварское издание звуков для поддержания и возвышения того, кто сейчас тебя превосходит силой, умом или талантом. И просвещённые умы издают звуки, ударяя ладонью о ладонь, а потом звук становится синхронным и заставляет вибрировать тело и прибившуюся к ребрам душу, легким отголоском шаманского экстаза.

Всегда перед боем в голову лезут дурные мысли, словно мозг хочет надуматься впрок, пока он ещё в черепной коробке. Записать бы всё это. Вот получится забавный бред.

Я снова улыбаюсь.

— Пора! — сержант хлопает ладонями по голенищам сапог. Звук довольно громкий, все вскакивают. У рядового Кроля падает автомат. Не смог удержать одной рукой. Я нагибаюсь и подаю ему оружие, в ответ получаю кивок благодарности.

Действительно пора.

Вот оно и позади — время ожиданий, раздумий и сомнений. Впереди бой, и сержант обещал, что он станет последним. Не хочу разводить «лили марлен», мы все бойцы и живые организмы, борьба заложена в нас самой природой. Без неё мы всё ещё собирали бы белковые цепочки в тёплых морях безжизненной планеты. Никто не сказал о войне лучше, чем бородатый старик Дарвин. Ну, может, до меня. Я скажу, если останусь жив.

Мы идём по широкому коридору, вовсе не похожему на железное нутро вертолёта, из которого мы выскакивали на горячую землю совсем недавно под ураганом из песка, поднятого винтом боевой машиной, и ливнем пуль. Этот коридор очень чистый и белый, совсем не верится, что за широкими дверями из двух половинок впереди — война. Идём молча, только топот сапог и лязг оружия раздаются в тишине.