Бесплатный фрагмент - Договор с тенью

Реальность — это Ральф.

Стивен Кинг. История Лизи

Пролог

Его зовут Александр или просто Саша, на вид ему не больше двадцати, но на самом деле уже исполнилось двадцать два. Стол завален бумагами, но они никак не мешают, старенький ноутбук стоит поверх всех бумаг. На нем он набирает текст записки, скорее не записки — письма, письма величиной с небольшой роман. Да, это действительно роман, настоящий, полный безграничной любви, ненависти, насилия и предательства. Именно так я представляю себе эту картину, представляю себе этого парня, так как я его никогда не видел. Саша выжил, но он умер, умер именно в тот день, когда умерла Саша. По иронии судьбы девушку тоже звали Саша. Просто так легли кости, те кости, что бросают боги, решая судьбу смертных. А возможно, они их и не бросают, но хотелось бы верить, что это не так, верить, что боги не самостоятельно принимают решения, а отдают его на волю случая, иначе тяжесть проклятий, посланных им людьми, давно должна была низвергнуть всех богов в ад. Итак, героев данного романа звали Саша и Саша, они были счастливы вместе и умерли в один день. И хотя Саша-мальчик прожил несколько дольше, он давно уже был мертв, он там, рядом с Сашей-девочкой, там, где они будут вместе всегда, там, где не будет Макса, где не будет его отца, где не будет никаких теней, они будут вместе вечно. Он в это верил, верю и я. Я верю в то, что влюбленные по-настоящему имеют право быть вместе в ином, лучшем мире. Там они обязательно встретятся, как и раньше, возьмутся за руки и побредут по бескрайнему полю навстречу рассвету, символизирующему начало нового дня.

Случай. Случай один на миллион, именно он свел меня с судьбой Александра и Саши (я буду их так называть дальше, для ясности повествования). Почему я не удалил это сообщение вместе со спамом? Почему стал его читать, хотя никогда не читаю ничего, что адресовано не мне лично, а брошено во всемирную паутину, как монетка в воду — наудачу? Почему Александр прислал это письмо именно на мой ящик? Теперь эта задачка не имеет решения, но это совершенно неважно: Александр мертв, я уверен, что он мертв, что он там, где его ждет Саша, они встретились, взялись за руки и идут по этому долбаному полю. Жаль, это неправильно, нечестно, несправедливо, ведь он должен был жить, но он умер. Примем это как факт, и тогда будет всем проще. Будем считать, что он пустил себе пулю в висок или выпил яд, это тоже неважно. Прискорбно то, что его больше нет, что он в другой, лучшей жизни. И если этот гребаный мир создал бог, то он совершил чертовски большую ошибку: он создал чудовищный мир, мир чудовищ и для чудовищ. Я уже великое множество раз пожалел, что открыл письмо, что прочел его, но теперь ничего изменить нельзя, теперь нужно просто смириться и выполнить обещание, данное в приступе сентиментальности, на которую я, казалось, никогда не был способен.

Да, я дал обещание человеку, который уже мертв. Да, я никогда не видел этого человека, я ничего не обещал лично ему, но я пообещал себе. Нарушать обещания, данные себе, я не привык. Читатель посмеется и скажет, что я полный псих, может, и не ошибется, но когда история Саши и Александра будет дочитана до конца, до последней точки, я посмеюсь над ним.

Итак, начну с начала — с письма, что я получил ясным зимним утром 12 января 2011 года. Оно просто упало в мой ящик для сугубо личной корреспонденции, ящик, не указанный в официальных источниках, ящик, что я никогда не оставлял в качестве контактного на различных сайтах, известный только моим близким друзьям и немногим действительно родным мне людям. Тем не менее спама в этот ящик всегда сыпалось предостаточно, и даже программа распознавания нежелательной корреспонденции отсеивала далеко не все, многое загружалось в папку «Входящие» и удалялось оттуда уже моей рукой. Удалялось в непрочитанном виде, я просто спам всегда нутром чуял и всегда тихо ненавидел. Если кто-то еще считает, что рассылками спама можно продать мне что-то, то он глубоко ошибается, эффект скорее обратный: я никогда не куплю товар или услугу, что мне пытаются навязать, я жутко ненавижу рекламные письма, письма счастья, коммерческие предложения и тому подобную муру. Но это электронное сообщение казалось другим, в глаза бросилась тема — «Предсмертная записка», и я немедленно открыл письмо. Не шлите мне писем с темой «Предсмертная записка», я больше не открою их никогда. Жить чужой жизнью, переживать реальные страдания реальных людей, извините, не для меня.

Текст письма приведу вам полностью, а вот текст вложения был настолько неразборчив и запутан, что мне изрядно пришлось над ним поработать.

«Я не знаю, кто это прочтет и прочтет ли вообще, но знайте: я уже мертв. Я умер сразу после того, как отправил это письмо. Я умер, но это неважно. Я прошу вас сделать все, чтобы моя история стала известна как можно большему числу людей. Я прошу вас, потому что не знаю, кого еще могу попросить, прошу потому, что просить мне больше некого. Все, кого я знал в этой жизни, либо потерялись навсегда, либо мертвы, либо просто отпетые негодяи и подонки. Я верю, что в этом мире еще живут порядочные люди, потому вверяю письмо на волю случая и отправляю его на первый придуманный мной адрес. Я верю, что письмо дойдет, и верю, что не ошибся в адресате. Прошу, не дайте этой истории остаться незамеченной, прошу, не дайте никому уйти от ответственности. Я бы сделал это сам, но не могу, простите. Просто я должен быть там, должен быть с ней, я знаю — одной ей там будет плохо, где бы она ни была. Я найду ее, и мы будем вместе. Мы пойдем по полю, пойдем вдвоем на фоне восходящего солнца.

С уважением, теперь уже мертвый

Александр

P. S. Просьба не упоминать наших настоящих имен. Знаете, не хочу, чтобы наши могилы превратились в места пиршества, каких-нибудь новых сектантов, поклоняющихся теням.»

1 вложение: Записка. doc

И зачем я открыл вложение? Почему сразу не удалил письмо? Почему не подумал, что это просто злая шутка одного из моих друзей? Почему, мать твою, я такой тупой кретин? Я остался бы прежним мужиком, что терпеть не может сентиментальные истории и считает их выдуманными соплями, предназначенными для тупоголовых блондинок-домохозяек. Я всегда называл их блондинками, независимо от цвета волос, всех, кто плачет над «Унесенными ветром», кто рыдает над дешевыми сериалами или читает женские романы. Ничего не имею против женских романов, так как просто не могу иметь: я не читал ни одного. В основном люблю детективы, фантастику, исторические произведения, иногда пишу что-то в свое удовольствие. Пишу истории о битвах в далеких мирах, злобных пришельцах и отважных героях, спасающих этот гребаный мир, недостойный спасения. Да, в этом месте я просто обязан добавить, что обожаю Чехова, Гоголя и Хемигуэйя, иначе читатель меня сочтет бездарем и уберет эту книгу на самую дальнюю полку, а мне просто необходимо, чтобы он прочитал ее до конца. Поэтому напишу еще пару строк, рука не отвалится, напишу, что надеюсь к концу жизни осилить труды Толстого и Достоевского. Теперь вроде бы все, самый момент перейти к делу.

Прочитав записку, я сначала не до конца осознал реальность происходящего, не до конца понял всей трагедии жизни этих людей, да и рукопись оставляла желать лучшего. Более того, рукопись — полное дерьмо, сюжетная линия блажит, перескакивает с одного места на другое, повествование несвязное и местами противоречивое, нет полноты и завершенности картины, любой профессиональный редактор положил бы рукопись в корзину для мусора не читая и был бы прав. Но я не редактор, я журналист и немного писатель, а как журналист, я падок на сенсации. Эта неумытая и непричесанная рукопись только добавляет истории достоверности. Рукопись убеждает меня в том, что все описанное — страшная правда.

Мне пришлось прочитать вложение еще не один раз, скорее, раз десять или двенадцать. Если бы я не был лыс, как бильярдный шар, наверное, мои волосы встали бы дыбом, когда, наконец, я понял суть написанного.

Мне пришлось переписать все заново, где-то дополнить, где-то отредактировать, что-то поставить на свое место. Если получилось не фонтан, не судите автора строго, скорее всего, виноват я — меня и нужно судить. Но именно мне он поручил написать их историю, именно мне. Поручил бы какому другому писателю, например известному автору женских романов, возможно, у него получилось бы лучше, но судьба распорядилась так. Все-таки во всем виноваты они, эти чертовы кости, и я слышу, как они гремят в руках тех, кто пишет нашу судьбу.

Скажете, не пора ли начать? Пора, но я должен был создать интригу, прежде чем приступить к сути, так что великодушно простите — закон жанра. Итак, начнем. Дело было в маленьком провинциальном городке, названия которого приводить не буду…

Часть 1

Первый поцелуй

(Рассказ автора)

Что творится в голове тринадцатилетнего подростка — знают только боги, так как, похоже, не знает даже он сам. Мысли путаются, постоянно хочется совершить какую-нибудь страшную глупость, совершить, а потом долго жалеть об этом, задаваться вопросом: «Стоило ли ее совершать?». Если бы не это качество, возможно, Александр никогда не признался бы Саше, что любит ее. Никогда не сказал бы ей, просто, как «здрасти»: «Привет. Давай прогуляемся? Хочешь сходить в кино?» В кино она не хотела, в этом тоже ему повезло, так как в темном кинозале, под звуки глупого, детского фильма, наверное, он никогда не сказал бы ей: «Ты знаешь, я люблю тебя». Можно было пойти на другой, взрослый фильм, но следующий сеанс начинался только через три часа, а он не хотел медлить. Александр считал, что перегорит и больше не сможет решиться на такой дерзкий поступок. Но все же в парке на лавочке у него получилось, не знаю как, но получилось. Он хорошо помнит парк, помнит осенние листья, шуршащие под ногами, помнит одетые в золото деревья, даже старого дворника, большой метлой сметающего листву с дорожек. Как же тот нервничал и ругался, когда ветер гнал листву обратно! Да, тогда был ветер, он продувал их легкую одежду насквозь, но Александр не чувствовал холода, ведь рядом была она. Мальчик старался не думать ни о чем, выкинуть из головы все сценарии того, что может быть после. Она могла назвать его дураком или, того хуже, сексуально озабоченным кретином. Александр слышал, как она назвала так его приятеля Серегу Слепцова, когда он обнял ее, подойдя сзади. Девочка огрела Серегу портфелем, и, если она бы этого не сделала, он ударил бы его сам. Но она сделала, она была сильной девчонкой, очень сильной. У нее не было огромных бицепсов, но ее воля точно была железной.

Все же он решился, и не потому, что Серега мог опередить и признаться Сашке первым (он говорил эти слова уже каждой девчонке в их классе), а потому, что действительно ее любил. По крайней мере, он тогда верил, что любит ее, да и сейчас уверен в этом. Александр видел, как покраснело ее лицо, несмотря на всю косметику, несмотря на то, что не решался поднять на нее глаза. Не знаю, каким зрением, возможно, боковым или внутренним, но то, что видел, это точно. Дети сидели молча минут десять, сложив руки на коленях, так как он боялся пошевелиться, боялся даже дышать в ожидании ее ответа. Но, как оказалось, зря. Девочка долго думала. Она, наверное, подыскивала слова, а Александр трясся всем телом внутри, так как снаружи старался выглядеть абсолютно спокойным. Скорее всего, она тоже подумала, что пауза затянулась, что ее воздыхатель может истолковать ее молчание превратно, и сказала: «Наверное, я тоже». Получилось глупо, так как вся выстроенная ею красивая фраза полетела к черту, но зато искренне. Позже Саша рассказывала, что хотела сказать по-другому, сказать: «Я тоже давно тебя люблю, еще с четвертого класса, когда ты пришел в нашу школу…», но как вышло, так и вышло. Парень повернулся и посмотрел ей в глаза, хотя боялся до чертиков. Эти ее глаза всегда будут в его памяти, всегда останутся такими, широко раскрытыми от испуга, напоминающими небольшие блюдца от бабушкиного кофейного сервиза, что стоят вместе с чашками в комнате отца. Ее голубые глаза сводили его с ума. Александр не смог устоять, потянулся к ее лицу, и она подалась навстречу. Их губы соприкоснулись, и он подумал, что сойдет с ума. Они едва дотронулись губами и отпрянули в разные стороны, как ошпаренные, а этот первый поцелуй, «быстрый, как понос», как сказал бы его отец, остался в памяти на всю его жизнь. Теперь, спустя почти десять лет, спустя все, через что им пришлось пройти, теперь, после их смерти, Александр еще помнит прикосновение ее губ. Он помнит ее запах — запах дешевых маминых духов, что разгонял по округе ледяной ветер, помнит легкое касание ее волос по своей щеке и, когда вспоминает, закрыв глаза, чувствует, как ее волосы щекочут ему лицо. И он счастлив, несмотря на все, он счастлив. Счастлив, что смог, счастлив, что был с ней, счастлив каждым днем, когда они были вместе. Порой Александр не осознавал всей полноты своего счастья, не дорожил каждой минутой с ней наедине, каждым мгновением тепла, что давала ему она, но счастлив он был всегда и где-то внутри, в подсознании, понимал ценность уходящих мгновений. Тогда еще маленький мальчик, он смотрел на нее и видел только то, что хотел увидеть. Видел самую красивую девчонку на свете, самую умную и добрую. Он еще не отчетливо понимал, какой бриллиант достался худому мальчишке в потрепанной куртке и старых брюках, зашитых в нескольких местах. Александр еще не мог понять, что она лучшая во всем мире, что без нее дневной свет потеряет краски и превратится в холодное и бездушное пространство. Хотя он точно знал, что ее часы остановятся вместе с его, что теперь они единое целое, связанное невидимыми, но неразрывными нитями.

Александр продолжал сидеть и смотреть на девочку, наверное, в его взгляде было что-то такое, что заставило Сашу прекратить его страдания: «Пойдем куда-нибудь, становится прохладно». Мальчик подскочил как ужаленный, и они зашагали вдоль центральной аллеи парка. Детям было безразлично, куда идти, просто нужно было снять возникшее напряжение, слегка остудить ту бурю эмоций, что вулканом бурлила где-то в груди.

— Я думала, ты никогда не признаешься, — произнесла она тихо-тихо, на грани слышимости, но он слышал ее и без слов.

— Я тоже так думал, — ответ прозвучал глухо, как признание провинившегося мальчишки, но теперь он мог признаться ей во всем, потому как смог преодолеть разделявшую их границу, потому что признался в главном. Хотя, нет, не границу, скорее омут, в который мальчик нырнул с головой и плыл что было сил.

— Ты сильный и смелый, — с уверенностью произнесла Саша. Думаю, потому, что не знала, что нужно говорить в данной ситуации.

Александр тоже не знал, поэтому сказал:

— А ты самая красивая, — получилось хрипло, так как ветер дул в лицо, а может, и не виноват ветер, виновата та буря, что кипела внутри него и разрывала на части.

— Спасибо, но это неправда, у нас в школе есть девчонки и красивее меня, Наташка Белова или Инка Репина, — она молодец, она пыталась увести разговор в сторону, дать парню передышку, дать утихнуть урагану чувств у него внутри.

— Наташка Белова?! — вскричал мальчик. — Да она страшная, как географичка! Если ночью приснится, я никогда не проснусь! На ней косметики больше, чем на нашей новой училке по геометрии.

— А если смыть косметику?

— Не знаю, я ее голую не видел! — они смеялись так, что прохожие оборачивались и с подозрением косились в их сторону. Дети повалились на груду листвы и катались на ней, как на огромной, мягкой кровати. Потом Александр поднял ее на руки и кружил, кружил, кружил…

Это был самый счастливый день в его жизни, самый счастливый из всех счастливых дней, что она ему подарила. Саша раскрасила его существование яркими тонами, она раскрасила мир вокруг, она освещала его. Это она. Это Сашка.

Дети бродили по парку целый час, пинали опавшую листву и смеялись. Они смеялись над всем, что видели, не потому, что видели много смешного, а потому, что им очень хотелось смеяться. Александр рассказывал, как упал с велосипеда в прошлом году, как повредил себе колено и два квартала тащил на себе сломанный велик. И они смеялись. Вспоминал, как пел песню «Комсомольцы, добровольцы…» на утреннике в детском саду. Эту историю его отец рассказывал всем немногим гостям, что приходили к ним в дом. Александру было несмешно, он был готов лезть на стенку, когда отец нес про мальчика всякую чушь, а теперь они смеялись. Александр сам смеялся до потери голоса. Саша рассказывала, как у нее была кукла и она оторвала ей ноги, сказав: «Чтобы ночью она от меня не ушла». Они хохотали до упаду. Потом рассказала, как в детстве подцепила вшей и ее побрили налысо, и они смеялись, хотя, думаю, раньше она этого никому не рассказывала.

Когда они покинули парк, пришлось сделать серьезные физиономии, да и смеяться дети больше не могли, исчерпали запас смеха на месяц вперед. Она взяла его под руку, взяла так, как обычно взрослые девушки берут под руку своих парней. Это было не описать словами, мальчик был счастлив и горд, горд и счастлив. С предельно серьезными лицами они дошли до небольшого кафетерия, очень хотелось погреться, ветер продувал одежду, как простыни на бельевой веревке. Денег хватило на два кофе и одно пирожное, но молодые люди шли сюда не за этим. В кафе были замечательные кабинки, создающие иллюзию уединенности. Они оба знали, что все влюбленные пары ходят именно сюда, а Александр и Саша и были влюбленной парой, несмотря на то что им было всего по тринадцать.

Сидеть в тепле, глядя друг другу в глаза, ничего не говоря, — вот оно, счастье. Да и говорить было нечего, все, казалось, написано у них в глазах. Все еще не до конца высказанные чувства, все печали и радости, всё, что тогда волновало двух влюбленных подростков и что они могли сказать друг другу, дети говорили глазами, и их никто не мог подслушать. Горячий кофе согрел моментально, но даже он не смог притушить пожара в груди Александра, который продолжал гореть полной силой, он больше не причинял неудобства, просто горел и горел. Он знал: теперь это пламя будет пылать в нем всегда, оно будет гореть ровным и мягким пламенем, то немного угасая, то разгораясь с новой силой, но этот огонь никогда не погаснет. Мальчик пронесет его через жизнь, через смерть и через все страдания, выпавшие на их детские плечи.

— Зато мне снилась ты, — неожиданно прервал он молчание, сказал тихо, так, чтобы их больше никто не услышал.

— И ты мне снился, — ответила она так же тихо, почти одними губами, губами, что паренек еще чувствовал на своих губах, — мне снилось, что мы бежим по полю, большому пшеничному полю, и солнце восходит на горизонте.

Она улыбнулась, улыбнулась так, что все вокруг стало ярче, все заиграло новыми красками, мир стал светлее и разноцветнее. Парень улыбнулся в ответ, и пламя костра в его груди красным пламенем отразилось на лице.

— Мы побежим, обязательно побежим, — ответил он тогда.

Александр проводил Сашку до дома, и они вместе вошли в подъезд. Как только за ними закрылась дверь, темнота полностью скрыла все вокруг. В подъезде сильно пахло сыростью, как в миллионах других подобных мест, там не было света, и холод проникал под тонкую курточку, но дети были вместе, и им было хорошо.

— Ты не умеешь целоваться, — сказала она и притянула молодого человека к себе.

— Я научусь, — твердо заявил мальчик.

Он обнял ее за талию и прижал к себе, большего парень позволить себе не мог. В этот момент он не мог поцеловать ее, он только смотрел в глаза и чувствовал, как холодный пот течет по его спине. Девочка сделала это сама. Она прикоснулась своими мягкими губами к его губам и слегка приоткрыла рот. Потом ее язык раздвинул его губы, и парень подумал, что вот-вот потеряет сознание. Ноги стали ватными и сильно кружилась голова, он едва удерживал равновесие. Возможно, она придерживала его, хотя тянулась к лицу парня, вставая на носки. А Александр чувствовал себя, как выразился бы его отец, «мешком с дерьмом», чувствовал, что не может себя контролировать и, если отпустит ее талию, немедленно упадет.

На площадке подъезда ребята провели три часа, уже стемнело, и Александр подумал, что отец его просто убьет, но усилием воли выбросил печальную мысль из головы. Он никак не мог оторваться от нее, не мог расцепить руки, сплетенные за ее спиной. Он не мог уйти, даже если его за это ждала смерть, не мог с ней расстаться. Парень до последней секунды своей жизни будет чувствовать ее поцелуй на своих губах, но не тот, в подъезде, хотя он понравился ему больше, он вскружил голову и разжег его внутренний костер до величины пожара, а тот первый, что навсегда изменил его жизнь.

Отец

(Рассказ автора)

Вечер был кошмарный, но парень знал заранее, что он будет таким, и был готов к этому. Был готов к крикам и оскорблениям отца, готов к той пощечине, что он отвесил мальчику, не сказав еще ни слова. Александр даже внутренне подготовился к экзекуции ремнем, что практиковалась в последнее время все чаще и чаще. Когда его отец был трезв, он обычно отделывался только бранью, в крайнем случае шлепал его рукой по мягкому месту или газетой по лицу. По заднице было не больно, а от газеты он закрывался руками, так что доставалось только им. Но в этот вечер мальчик не рассчитывал, что его родитель будет трезв, последнее время этого практически не бывало. Вечерами отец неизменно был пьян, а по утрам всегда тяжело болел с похмелья и ненавидел весь свет.

Александр любил отца, потому что роднее во всем мире у него никого не было. Он помнил, как тот играл с ним, как качал на ноге, когда мама еще была жива, как они вместе выезжали на природу. Они всей семьей играли в мяч, в бадминтон, ловили рыбу, жгли костер и варили уху. Когда они с отцом купались в озере, он всегда подкидывал мальчика выше всех, только тогда он был счастлив, хотя и значительно меньше, чем сейчас. Вполне возможно, что воспоминания притупились, померкли и облезли, как старый ковер в его комнате, но до сегодняшнего дня это были лучшие его воспоминания. Да, мальчик любил его, невзирая на побои и беспробудные пьянки, несмотря на его друзей, что временами просто издевались над ребенком. Мальчик любил его нежно и трепетно, и если бы тогда кто-то сказал, что отец уложит Александра в больницу, то он вгрызся бы этому человеку в лицо зубами.

Мама умерла. Он толком не знал название той болезни, что свела еще молодую женщину в могилу, знал только одно — причину. Конечно, официальной причиной смерти была болезнь с таким названием, что запомнить ее ребенок не смог. Он еще был маленьким мальчиком, но слышал, как родители по ночам кричат друг на друга, потом бьют посуду, а кончалось это тем, что отец переходил к избиению мамы. Ночные скандалы длились долго, наверное, год, а может быть, и больше. Отец не бил маму по лицу, утром она всегда старалась выглядеть здоровой и счастливой, но в глазах была тоска, смертная тоска, нет, не смертная — смертельная. Это он убил ее. Александр знает это сейчас, знал и тогда, но отказывался верить, так как дети всегда хотят верить только в хорошее. Мама тоже кричала на сына и порой шлепала гораздо сильнее отца, но он никогда не держал на нее зла, зная, что папа творил с нею.

Мальчик вошел в квартиру, тихо открыв дверь своим ключом. Он очень рассчитывал, что отец надрался и спокойно спит под столом на кухне. Александр не был бы против, даже если из-за этого лишился бы ужина, но очень ошибся. Отец только входил в раж, в состояние полной невменяемости. Он ударил мальчика неожиданно, хлестко и точно по щеке ладонью, слегка зацепив нос. Ребенок упал, но не из-за удара, а скорее для того, чтобы отец почувствовал свою силу и власть над ним. Подросток интуитивно понимал, что это может удовлетворить амбиции отца, и тот решит, что мальчик свое получил, но это его только раззадорило. Мужчина стал дико орать и оскорблять ребенка словами, которые я не могу повторить в своем повествовании. Он кричал и брызгал слюной, мальчик только лежал на полу и хлопал глазами. Паренек не пытался оправдываться, он не мог даже говорить. Отец подавлял любые его попытки открыть рот, а потом резко развернулся и побежал в свою спальню. Отец вынес брючный ремень из толстой коричневой кожи. Он всегда носил его на выходных брюках последние пять лет, прошедшие со смерти матери. Этот ремень был ее последним подарком на день рождения. Мама купила его в дорогом магазине, она неплохо зарабатывала, а дарил ремень сын. Он сам, своими руками преподнес отцу то, от чего парнишку по сей день бросает в дрожь. Отец быстро надвигался на мальчика, и на его лице отражалась только злоба, тупая, дикая, неестественная злоба. Сейчас, со стороны прошедших лет, он понимает, что эта злоба была совершенно противоестественной. Не может отец так ненавидеть своего собственного ребенка, чтобы в его глазах не отразилось ни капли жалости. А тогда он все равно его очень любил. Отец подлетел к мальчику как дикое животное, дикое, свирепое, без жалости и сомнений. «Снимай портки», — процедил мужчина сквозь сжатые зубы. Александру не оставалось ничего, как повиноваться. Он знал: если будет препятствовать — станет только хуже. Мальчик спустил свои старенькие брюки вместе с трусами и повернулся на живот. Бил отец сильно, с оттяжкой, так, что ремень издавал жуткий звук, встречаясь с его плотью. Боль была невыносимой, но мальчик заплакал не от нее. Он плакал от душившей его обиды, обиды за то, что папа даже не спросил, где он был, что делал, почему так поздно вернулся. А отец все бил и бил, пока его рука не повисла плетью от усталости и кровь ребенка не стала заливать пол.

Потом он ушел. Он ушел на кухню, где ждали собутыльники. Мужчина сел за стол и опрокинул в рот мутную жидкость, разлитую по стаканам. Мальчик видел его через стеклянную дверь, пока с огромным трудом поднимался с пола. Он снял с себя одежду, так как боялся испачкаться в крови. На кухне сидели гости, две женщины и мужчина, но молодому человеку стало наплевать, увидят они его голым или нет, он намного больше боялся показать им свои слезы. Держась за стену, ребенок брел к ванной, спотыкаясь на каждом шагу, брел и думал: «За что отец так со мной поступил? Почему он перестал меня любить? Почему он постоянно пьет?» На эти вопросы он не находил ответа, и поэтому слезы обиды лились из его глаз все сильнее. Когда мальчик закрылся в ванной, слезы превратились в рыдания, тихие, почти бесшумные.

Утром он не пошел в школу. Не потому, что не хотел туда идти, мальчик очень хотел. Хотел увидеть ее, хотел быть рядом, вместе сидеть на занятиях и перебрасываться записками. Он даже знал, что напишет ей, но не мог этого сделать, так как просто не мог сидеть. Спал Александр, лежа на животе, да и не спал вовсе, только немного забывался, впадая в состояние, похожее на сон, неглубокий, поверхностный, который мог прерваться от любого шороха. Этот день точно изменил его жизнь, в этот день мальчик полностью перестал верить в своего отца. Он продолжал любить его или, может, не его, а те воспоминания о нем, воспоминания о другом человеке, человеке, который не пил.

Мальчик подготовился заранее и не стал брать книги и тетради, только пустой портфель. Надел толстый шерстяной свитер, что недавно отдала ему соседка, так как ее сын из него вырос. Ребенок взял, он брал все, что давали. А если били — старался убежать, когда был уверен, что не справится с обидчиками. Только от отца убежать он не мог: бежать было некуда. Да и любил он его, слишком любил, чтобы бросить. Кто тогда перетащит пьяного отца кровать? Кто приготовит еду? Кто уберет дома? Да, он точно еще любил.

Саша

(Рассказ автора)

Александр ждал ее после школы. Ждал на том месте, где они встретились вчера. Он был уверен, что Саша придет, был уверен, что ей тоже не терпится его увидеть. В теплом свитере под курткой мальчик чувствовал себя прекрасно, да и ветра почти не было, только вот шесть часов бессмысленного хождения по городу его очень утомили. Он устал, да и зад болел так, что хотелось выть. Тем не менее, когда появилась Саша, он, счастливо улыбаясь, побежал ей навстречу. Мальчик решил не показывать виду и не посвящать ее в свои проблемы. Проблемы мужчины не должны касаться женщин. Да, теперь он мужчина, у него есть любимая девушка, и он обязан быть сильным.

— Привет, — весело замахала Сашка, увидев его улыбающееся лицо.

— Привет, — ответил Александр, продолжая улыбаться.

— Почему в школу не пошел? — она спросила так просто, так естественно, что он растерялся, хотя готовился к этому вопросу все шесть часов.

— Да так, семейные проблемы, — ответил парень, и улыбка испарилась с его лица.

— Что случилось? — спросила Саша, и он не смог ей соврать, хотя все начало дня сочинял какую-то историю.

— Отец вчера всыпал так, что я сидеть не могу, — Александр попытался улыбнуться, но улыбка вышла не очень. Сашка изменилась в лице, в глазах появилась такая доброта и сочувствие, что ему снова захотелось плакать. Парнишка до крови прикусил губу, чтобы не разрыдаться.

— Ты как, в порядке? Синяк большой? — в глазах была тревога и печаль, а он не знал, что ответить.

— Да какой синяк, там жуткое, кровавое месиво, — он с детства помнил одну идиому: когда не знаешь, что сказать, говори правду.

То, что он увидел в ее глазах, был не испуг. Это было другое чувство, скорее ненависть или брезгливость, но не к мальчику, а к тому, кто это с ним сделал. Саша взяла его под руку, но старалась уже не держаться за парня, а, наоборот, аккуратно его поддержать. Так, чтобы ему было легче идти и в то же время его не обидеть.

— Пошли, — Саша словно выронила эту фразу по дороге, уронила, как записку на перемене, на бегу, так как уже тянула его за собой.

— Куда? — спросил парень, безропотно шагая рядом.

— Ко мне. Дома никого нет, мама на работе во вторую, будет только ночью, а брат укатил на мотоцикле со своей девчонкой, он явится немногим раньше мамы.

— А если он вернется? — спросил мальчик без страха, без возражений, просто спросил.

— Он не посмеет доложить маме, я знаю про него такое, что ей знать совершенно необязательно. Если нажалуется на меня, я со спокойной совестью его сдам. Во-первых, я знаю, что он курит и где прячет сигареты, во-вторых, я знаю, что Лялька, его подруга, была беременна и он украл все мамины сбережения ей на аборт. Когда пропали деньги, мама долго плакала, но я не могла ей рассказать, она бы его точно убила.

Сашка врала мне, врала и даже не морщилась, но она настолько любила брата, что рассказать правду о нем просто не могла. Одно дело, если это касалось лично ее, она бы честно ответила на любой вопрос, включая то, что полгода назад у нее начались месячные, но когда дело касалось брата, это была его тайна, не ее. Внутри девочке было стыдно за ложь, и она впоследствии очень сожалела, что не рассказала тогда всю правду Александру.

— Пошли, — сказал мальчик, немного неуместно, так как уже шел, повинуясь ее энергии.

Они вошли в квартиру к Сашке, небольшую, но чистую, ухоженную и какую-то домашнюю, в отличие от той, где жили они с отцом, той, где практически всегда беспорядок и грязь, пустые бутылки и тараканы-великаны. Именно тогда он и подумал: «Лучше бы сдох мой отец, лучше бы мама была жива». Мальчик подумал и немедленно отогнал от себя эту мысль: «Нельзя так думать, он же мой отец, несмотря ни на что, я люблю его». Они вошли, и Саша спросила:

— Есть хочешь?

— Да, съел бы что-нибудь, — да и что он мог ответить, когда со вчерашнего утра ничего не ел.

— Тогда садись за стол, я сейчас тебе яичницу сделаю, а позже будут макароны с сыром.

И он сел. Нет, Александр не забыл, что не может сидеть, просто Саша сказала, и он сел. Парень не мог поступить иначе, не мог продолжать жаловаться на боль. Ведь он же мужчина, а мужчина не имеет права сваливать свои проблемы на женщин. Стон, короткий, едва слышный, что можно было и не заметить, все-таки вырвался из его груди. Парень очень старался, но он вырвался.

— Ты обработал рану? — вопрос прозвучал риторически, она точно знала, что ничего он не обрабатывал, знала, так как имела старшего брата, знала, что мужчины никогда не заботятся о своих болячках. И тогда она повела его в гостиную, к дивану. — Ложись.

— Да не нужно, все и так пройдет, — мальчик не мог показать ей свою задницу, просто не мог, и все.

— Ложись, чего я там не видела? Ты же знаешь, что у меня старший брат, я лечила его только недавно, когда он упал с мотоцикла и проехал на пятой точке по асфальту метров пять. Он свез там все, а потом бежал с разодранным, почти голым задом домой. Ко мне бежал, ведь если бы узнала мама, то с мотоциклом можно было бы проститься навсегда.

Дети рассмеялись, Саша в любой ситуации могла разрядить обстановку.

— Ладно, — мальчик лег и трясущимися руками спустил штаны. Ему было невыносимо стыдно, но не за голый зад, а за то, что сделал с ним его родной отец.

Хотя девочку и шокировало увиденное, но Сашка даже не подала виду. Она не хотела его расстраивать и только посмеялась, сказав, что до свадьбы заживет.

— А когда у нас свадьба? — спросил Александр, тоже стараясь разрядить обстановку. — Мой голый зад ты уже видела, пора выходить за меня замуж.

— Нас не поженят, для этого я должна залететь, а я еще не готова иметь ребенка.

— А я хочу мальчика, — сквозь смех процедил парень. Ему было так смешно: дети говорили о взрослых темах так, будто сами давно были взрослыми. Хотя они взрослыми и были, ребята уже чувствовали себя как взрослые, выглядели как взрослые и принимали взрослые решения.

— А я девочку, — Сашка звонко смеялась и мазала его ягодицы какой-то вонючей мазью.

Яичница была такой вкусной, что, когда она отвернулась, мальчик вылизал тарелку. Да, он как последний идиот вылизал тарелку. Все же тогда он был еще ребенок, большой и глупый ребенок, но уже очень скоро ему пришлось сильно повзрослеть. Ел Александр лежа, поднявшись на локтях, так как ноги гудели, а от боли в заде хотелось выть. То ли мазь так разъедала рану, то ли он просто расслабился, и пришла боль, как сказал бы отец: «Чтобы жизнь не казалась медом».

Когда Сашка принесла макароны, мальчик с удовольствием воздал должное ее кулинарному искусству. Да, он мог съесть и еще, но сказал, что объелся на два дня вперед. Девочка была рада, что ему понравилось, она была рада, что они рядом, рада, что он лежит и смотрит на нее во все глаза. А мальчик был не меньше рад, ведь сегодня они стали еще чуть-чуть ближе. Он чувствовал ее нежность, ее любовь. Да, наверное, в тот день он понял, что Сашка тоже действительно его любит. Парнишка понял, что никому другому, кроме него и своего брата, она никогда не стала бы мазать задницу этой вонючей дрянью, не стала бы варить свои макароны с сыром, секрет которых умрет вместе с ней.

А мальчик любил ее, любил нежно и трепетно, любил той светлой и чистой любовью, которой могут любить только дети. Он любил ее, потому что девчонка любила его. Он любил ее мать за то, что она ушла на работу, любил ее брата и его герлфренд за то, что они оставили их наедине. Александр даже любил своего отца, хотя бы за то, что его поступок сделал их с Сашкой еще ближе, еще роднее. Возможно, ранняя смерть матери и отсутствие материнской заботы и ласки последние пять лет его жизни сыграли свою роль. Возможно, мальчик отдал ей всю нерастраченную любовь сына к матери, все чувства, что копились у ребенка внутри долгие пять лет, но он поднялся и поцеловал ее. Он сделал это просто, по-детски — чмокнул ее в мягкие и теплые губы. Потом прижал Сашку к себе, возможно, сильно, так как еще не сознавал своей силы и внутри все-таки был ребенком. Мальчик уткнулся лицом в ее душистые волосы и заплакал. Да, заплакал, заплакал как мальчишка, не получивший на Новый год машинку на батарейках. Он ревел, а девочка только гладила его по спине. Слезы скатывались ей на голову, а она молчала и гладила, гладила, гладила…

Так продолжалось недолго, минуту или две, но молодому человеку казалось, что прошла целая вечность, и всю эту вечность он как последний придурок прорыдал, показав свою слабость. Мужчина не должен быть слабым, мужчина обязан быть сильным — главой семьи, но в тот момент парень добровольно отдавал первенство ей. В тот момент он был готов отдать ей все на свете, всего себя, свою жизнь. И он ее отдал, о чем никогда еще не пожалел, да уже и не пожалеет. Мальчик расслабил объятья, и Сашка отступила на шаг. Она провела руками по его щекам, вытирая слезы, потом улыбнулась, улыбнулась натянуто, неестественно. Девочка расстегнула пуговицу халатика, показав верхнюю часть живота, в том месте, где находится так называемое «солнечное сплетение», Александр увидел огромный, лиловый синяк, величиной с ладонь.

— Кто? — сквозь зубы спросил он.

В этот момент подросток уже забыл о своих проблемах, забыл о своей побитой заднице, забыл об отце и его дружках. Наверное, его глаза налились такой злостью, что девочка испугалась.

— Ничего страшного, заживет. На мне быстро все заживает.

— Это мать тебя так? — он спросил, но уже был уверен в ответе, парнишка считал, что такого точно не могла сделать родная мать.

— Нет, это Макс. Он вчера пришел рано, раньше меня, и стал обзывать меня сукой. Я сказала, что расскажу маме, кто взял ее деньги, а он просто ударил меня. Потом Максим сказал, что убьет меня, прежде чем я успею открыть свой рот. Сказал, что если захочет, то я сама скажу маме, что деньги взяла я. Он будет бить меня до тех пор, пока я не скажу этого.

— Я убью его, — сказал Александр, сказал с такой решительностью и злостью, что увидел в ее глазах неподдельный испуг. Нет, она не боялась за брата, мальчик был уверен в этом, она боялась за него.

— Он пошутил, он никогда не сделает мне больно, просто разозлился вчера немного. Вообще он хороший. Он подарил мне сережки на день рожденья, хочешь, покажу?

Сашка умела перевести тему, она умела управлять мужчинами. Опыта у нее не было, но, наверное, у женщин такое заложено генетически, а может, жизнь с братом-монстром научила ее. Сашка управляла и Александром, но видит бог, ему это было только приятно. Если бы всеми людьми управляли такие как Сашка, этот мир стал бы значительно лучше. Парень сразу остыл, остыл внешне, но внутренне затаил обиду на ее брата, больше он его не любил, более того, мальчик твердо решил, что когда-нибудь его убьет, если этот урод еще раз тронет Сашку хоть пальцем.

Александр и его старые кошмары

(Рассказ автора)

Парень вернулся домой рано, около шести. Отец был почти трезв, поэтому не опасен, мальчик с порога поздоровался с ним так, будто ничего не случилось. Он кивнул в ответ и пробубнил: «Иди жрать, Санька, пока не остыло». Дома больше никого не было, и он был сильно удивлен, что папа сам пожарил картошку. Отец не любил готовить, конечно, готовил, когда мальчик был еще маленький, но потом, когда Александр вернулся из интерната, эта обязанность перекочевала к нему. Мальчик готовил и мыл посуду, убирался в квартире, когда у отца не было гостей, стирал одежду, свою и его. Отец в свою очередь ходил на работу и иногда покупал продукты. Александра такая жизнь вполне устраивала, другой он просто не знал. Кроме отца у ребенка была еще бабушка, которая терпеть его не могла. Скорее всего, бабушка просто не любила детей. Он точно знал, она не любила и его отца, а еще больше ненавидела маму. Когда мама умерла, бабушка приехала на похороны, и он слышал, как женщина сказала отцу: «Наконец эта дрянь сдохла, я знала, что с этой стервой твоя жизнь превратится в ад». «Моя жизнь была адом с тобой, — ответил отец, потом, подумав, добавил: — Я думал, что хуже уже быть не может, но опустился на самое дно». Мальчик не стал слушать дальше, просто убежал и плакал, ему было жалко маму, жалко папу и даже жалко бабушку. Потом бабушка дала ребенку большой батончик «Сникерс» и погладила по голове, но глаза ее смотрели зло и жестоко. Дети чувствуют любовь не хуже, чем ненависть. Только самые близкие люди всегда остаются непогрешимы, что бы они ни делали. Это защитная реакция: каким бы плохим ни был отец, но без него будет еще хуже. Мальчик не понаслышке знал, что такое интернат. После смерти матери отец держался целый год, он работал как проклятый и каждый день забирал ребенка из сада. Мальчик подрос, ему нужно было идти в школу, и как раз тогда его отец ушел в запой. Бабушка приехала на неделю в конце августа, отвезла ребенка в интернат и оставила там на три долгих года. Три года, что тогда показались настоящим адом, три года, что ребенок провел в постоянной борьбе за существование.

Когда бабушка помахала ему на прощанье рукой, мальчик помахал ей в ответ. Это было больно и страшно, но он махал и натягивал на лицо счастливую улыбку. Мужчина не должен плакать, мужчина обязан всегда оставаться сильным. Да, тогда он ощущал себя мужчиной, а иначе было нельзя. За ним следили сотни глаз сверстников, и если другие дети увидят в нем слабину — они раздерут его на куски. Александр интуитивно чувствовал это, ребенок уже немного сталкивался с жестокостью своих сверстников. В интернате мальчик плакал только ночью, зажимая свой рот ладошкой, кладя на голову подушку и укрываясь еще одеялом, так, чтобы другие дети его не услышали. Так делали все, он это знал, и все знали, но при свете дня никто не желал показать слабость. Слабых били, били жестоко и методично, так, как могут бить только лишенные любви дети. Взрослые их тоже били, и били очень сильно, но они это делали за провинности или от плохого настроения, дети же били всегда просто так, для самоутверждения в волчьей стае. И если ты не часть стаи — тебе не жить, можно тихо удавиться в туалете, и родным придет сообщение, что ребенок умер от пневмонии или несварения желудка. Таких случаев было много, но никто их не расследовал, руководство интерната никогда не выносило сор из избы. Да, Александр был еще ребенком, но тогда ему пришлось сильно повзрослеть.

В тот день, когда он помахал бабушке, Александр с довольной улыбкой шел на бойню. Женщина, что провожала ребенка, сказала: «Пойдем, малыш, там тебя ждут друзья». Мальчик знал, как его встретят друзья, чувствовал всей кожей. Она завела его в комнату, где больше тридцати пар мальчишеских глаз изучали каждое его движение, после чего ушла, щелкнув ключом в дверном замке. Все. Теперь он остался один на один со стаей, имеющей своих лидеров и своих мальчиков для битья. Таких в тюрьме называли «петухами», но, в отличие от тюрьмы, они еще могли доказать свою состоятельность, их никто не опускал, до такого ритуала эти маленькие зверьки додуматься пока не могли. Именно «петушки» всегда затевали драки, в надежде на утверждение среди сверстников они могли пойти на все, убить, зубами перегрызть горло… Среди ровесников Александр казался далеко не самым мелким, но находились и крупнее. Он стоял около двери и ждал, кто из детей, стоящих напротив него, начнет первым. Теперь он точно знал, что нужно делать: он должен бить, бить сильно и кроваво, так, чтобы другие испугались. Если бы его первый удар ушел в молоко, этот удар оказался бы последним, его забили бы ногами, как при нем потом били десяток других детей. Избивали друг друга и самоутверждались не только мальчишки, девчонки дрались не меньше. В группах девочек все было не менее жестоко, если не более. Но тогда он этого еще не знал. «Это чучело не туда попало, ему к девчонкам нужно», — начал один из «петушков». «А ты подойди и проверь, кто из нас девчонка», — ответил мальчик. Другой паренек, Федька Котов, «петушком» не был, он был другой масти, один из желающих стать лидером, именно поэтому он вышел вперед. «А ты что самого хилого выбрал? Давай я проверю», — он точно знал, что делает, решив уложить на вид не очень сильного противника, а заодно напомнить о своих претензиях на лидерство. Мальчишка шел не спеша, подражая бандитам в фильмах, по которым получал жизненный опыт. Он сплюнул через зубы Александру под ноги, когда оказался рядом, а тот ударил. Мальчик вложил в этот удар, наверное, все, что у него тогда накопилось, вложил пьяного отца, стерву бабушку, смерть матери и собственную обиду на этот мир. Федька согнулся, и сквозь его пальцы полилась кровь. Мальчик заплакал, он сделал то, на что в стае было строгое табу, заплакал от обиды и несбывшихся надежд, заплакал от страха перед стаей, которая теперь разорвет его на куски. Стая не заставила себя ждать, она бросилась на внешнюю угрозу, так как с «плаксой» можно разобраться позже, он уже не лидер, так, «петушок». Александр отбивался как мог, но уже знал, что больше они его не тронут. Сейчас дети действовали по инерции, били стаей, били больно и жестоко, но не испытывали к нему неприязни, скорее наоборот — уважение. Эта экзекуция была посвящением, через нее проходили все.

В лазарете они лежали вместе. Александр выбил Федьке два передних зуба и сильно разбил губы. Ему самому досталось не меньше, но лицо было целым, он вовремя сгруппировался и закрыл его руками, хотя успел еще ударить двоих или троих. Потом прибежала нянечка, выволокла за волосы самых побитых детей, сочтя виновными, и долго била головой о батарею, разъясняя, что в этом интернате не дерутся. Разъяснения ребята поняли, и она пинками погнала их в лазарет. Тетя Таня, дежурная медсестра, была очень хорошей. Самой лучшей во всем интернате, она оставила ребят в изоляторе, куда обычно помещают инфицированных гриппом или тех, у кого понос. Женщина дала детям витамины, прижгла йодом болячки и уложила в кровать. Мальчишки молчали, косясь друг на друга, а потом Федька не выдержал:

— Я Федор, можно просто Федька. А ты ничего, крепкий.

— Я Александр, можно просто Сандер, ты тоже ничего, ту соплю я бы, наверное, убил.

— Это Димка Симаков, наш «петушок», кудахтает, но не клюется. Ты не обижайся, это посвящение, всем достается.

— Да я и не обижаюсь, только эта сука мне шишку поставила, а так я в порядке. Похоже, тебе досталось больше.

— Да ладно, два молочных зуба, они бы все равно скоро выпали. Вот я заревел, это фигово, я просто не ожидал от тебя такого.

— Да ладно, любой бы заревел на твоем месте.

— Я среди них был главный, теперь они там дерутся за мое место у окна.

— Не ссы, завтра вернемся и отобьем.

— А ты свой парень, тебе сколько лет?

— Уже восемь, а тебе?

— Тоже восемь, но в группе и семилетних полно, сопливые, а наглые.

Александр вспоминает этот разговор, и ему становится жутко: неужели он в восемь лет был таким взрослым, таким жестким и решительным? Куда все это делось тогда, когда он плакал, уткнувшись носом в Сашкины волосы? Но тогда Александр плакал не от боли или обиды, он плакал от счастья, что есть человек, с кем он просто может поплакать, и она его не осудит. Он плакал за все годы, когда не мог себе этого позволить. Плакал за того восьмилетнего мальчика, что мог рыдать только ночью, уткнувшись носом подушку.

Они отбили кровати у окна, стоя спина к спине. Ребятам пришлось драться с четырьмя или пятью одногодками, вместе они стали вожаками этой страшной стаи одичавших зверьков. За все эти три года мальчишкам постоянно приходилось подтверждать свое право сильнейших, синяки и шишки не в счет, выбитые зубы и вырванные волосы тоже мелочь. В любой момент можно было попасть под горячую руку старшеклассника и оказаться низвергнутым к двери, туда, где стоял ночной горшок. Ночь в интернате — пора горячая. Ночью решаются все внутренние проблемы, споры, конфликты, ночью происходят схватки не на жизнь, а на смерть, часто по правилам, один на один, иногда и без всяких правил — все на одного. Ночь время королей стаи — Сандра и Федьки. Главное правило запоминается на раз — это максимальная жестокость. Проявишь слабость, мягкость, окажешься в заднице, будешь получать каждую ночь. Если сломаешься, тебе конец, лучше сразу удавиться, иначе тебя будут окунать головой в ночной горшок и громко смеяться над тем, как дерьмо течет по твоей щеке. Мальчик принял все правила и соблюдал их беспрекословно. Если кто из «петушков» забыл заправить его кровать или погладить его форму, Александр бил того ногами, окунал в горшок и мочился на голову. На его месте любой бы сделал то же самое, иначе завтра сам мог оказаться на месте «петушка». Чем старше становились дети, тем более жестокими были их игры. Но они играли только в то, что им подсказывали взрослые.

Главным экзекутором интерната, большим специалистом по наказаниям был дворник дядя Толя. Он раздевал детей догола и оставлял в подвале на сутки, иногда и больше. Возвращаясь, дворник порол ребят самодельной плетью. Бил по ногам, спине и седалищу (как выражался дядя Толя), кровь в подвале лилась рекой, но никто из администрации не хотел этого видеть. Что дядя Толя делал с девочками, в основном со взрослыми, от десяти до семнадцати лет, оставалось только догадываться. Девчонки никогда об этом не говорили, но мальчики знали все и без слов. Они видели, как девочек выводят из подвала, у них такой вид, будто им внутрь запихали часть черенка от лопаты и оставили его там. Девочки едва волочили ноги, которые просто не в состоянии были сдвинуть. Многие ребята видели это, они видели хитрую и довольную ухмылку дворника, видели и не забудут ее никогда.

Когда у отца настало просветление, спустя три бесконечных года, он вернулся за сыном. Мужчина забрал его домой, и за это Александр был готов целовать ему ноги. Мальчик делал все, что только мог, убирался дома, готовил, стирал его вонючие носки, а родитель за это называл его ласково тряпкой. Да, это было самое ласковое выражение его отца, лучше, чем выродок, ублюдок и маленький сраный говнюк. На этом его «комплименты» в адрес сына заканчивались, но Александр его любил, бог свидетель как любил, если он еще смотрит на этот мерзкий мир.

Александр и его новый кошмар

(Рассказ автора)

Парень поел, убрался в кухне, на что у него ушел весь остаток вечера. Когда лег спать, шел первый час ночи. Но поспать мальчику было не суждено: в дверь позвонили, и шумная компания друзей и подруг отца ввалилась в квартиру. Подросток целый час слушал их песни и отборную брань, пополняя свой словарный запас до поры, когда сможет пустить его в ход в сторону самих взрослых. Александр лежал на животе с открытыми глазами, когда пьяный в хлам отец открыл дверь в его комнату. «Выйди, — закричал он, — быстро сюда иди, чертов выродок». Ребенок поднялся и попытался надеть брюки, но, так как у него болела пятая точка, это не особо удавалось. Отец прошел в комнату и ударил сына ногой, ударил туда, где нежные руки Саши старательно размазывали вонючую мазь. Парнишка вскрикнул от боли и на четвереньках выполз из комнаты. Толпа друзей и подруг отца высыпала в прихожую посмотреть на это зрелище. Они громким смехом приветствовали новое развлечение. Мальчик был для них вроде обезьянки в цирке, они ржали и показывали на него грязными пальцами. Подросток стоял в коридоре в одних трусах, смотрел на отца и никак не мог понять, что задумал его родитель. «Покажи народу, как я отходил тебя вчера, — потребовал отец, — показывай, не стесняйся, здесь все свои». Мальчик стоял как вкопанный, теперь он понял, что за развлечение придумал его старик. Он смотрел отцу в глаза и видел там только пустоту. Нет, там не было жестокости, он просто считал свой поступок отличной шуткой, решил развеселить заскучавших гостей. Как ребенок ненавидел всех этих людей в тот момент, они испортили ему такой замечательный вечер. Александр вспомнил Сашу, вспомнил запах ее волос, и в нем пробудилась ярость. Ударить отца мальчик еще не мог, он был его отец, парень сделал то, о чем тот просил, — спустил трусы и громко закричал: «Теперь все можете поцеловать мою жопу». Кричал он громко, на грани визга, отец остановился, и его челюсть плавно пошла вниз, глаза наливались яростью, и лицо искажалось, все было как в замедленном кино. Мальчику даже стало смешно, да, он засмеялся отцу в глаза, но ударить так и не смог. Нет, наверное, он уже не любил его как раньше, по крайней мере, не любил такого, с налитыми спиртным, совершенно пустыми глазами. Отец продолжал стоять и пялиться на парня, мальчишка стоял со спущенными трусами передом к нему, а задом к обомлевшим гостям.

Сколько это продолжалось, сказать трудно, может, секунду, может, пять, мальчик потерял ощущение времени. Наверное, в его глазах горел огонек безумия, именно потому отец отступил, он просто испугался своего сына, его, мальчишку со спущенными трусами, тряпку и никчемного ублюдка. Тем не менее он сделал шаг назад и приказал сыну идти в постель. Парень повернулся к гостям, осмотрел их вытянувшиеся морды и только после этого натянул трусы обратно. Ему хотелось крикнуть им в лицо: «Еще и отсосите». Но он этого не сделал: судя по их изменившимся харям, они все поняли и без слов. Больше никто не смеялся, гости тихо попрощались и ушли. Отец остался на кухне один, он долго переваривал все произошедшее. Потом мальчик уснул. Он просто устал, очень устал за прошедший кошмарно-долгий день.

Пробуждение было неожиданным и безрадостным. Парень проснулся от сильного удара по спине. Когда он открыл глаза, понял: отец бил палкой, только одеяло смягчило удар и уберегло его от увечий.

— Вставай, псих долбаный, — прокричал он, — вставай, гаденыш. Я упеку тебя в психушку на всю оставшуюся жизнь.

— Папа, прекрати, — мальчик только успел выдавить из себя это в короткий момент до следующего удара. Он выставил руку, защищая лицо, и толстый черенок от лопаты сломался, как сухая щепка. Рука ребенка упала плетью, ее обожгла нечеловеческая боль, мальчик закричал и попытался подняться.

— Я упеку тебя в психушку, у меня шесть человек свидетелей, что ты снимал портки и кричал: поцелуйте меня в зад. Как ты мог, сучонок, так опозорить своего отца, как ты мог?! — он замахнулся остатками черенка и ударил подростка по лицу. Правая рука мальчика не подчинялась, она висела, словно чужая, а левой он вцепился в кровать, пытаясь не сесть горящим огнем задом. Но он все-таки сел, не сел, а просто упал больным местом на пол. Острый край обломка прошелся по его щеке, а отец развернулся и рванул из комнаты. Мальчик мог перевести дух, так как думал, что тот больше не вернется. «В больницу нельзя, — сразу решил ребенок, — отца тогда посадят или меня в психушку упекут. Пойду к Сашке, она как-нибудь вылечит». Но он очень ошибся, недооценил отца, недооценил уровень его пьяного безумия. Гости забыли забрать принесенную водку, и родитель хлебал ее всю ночь. Отец заводил себя долго и тщательно, он воспринял слова ребенка как личное оскорбление, а больше всего не мог простить себе свою трусость: он спасовал перед мальчишкой на глазах своих друзей. Даже в интернате такой поступок стая расценила бы как трусость, а его стая, хоть и не была столь жестокой и бескомпромиссной, но была такой же волчьей стаей, как и все подобные. Тогда Александр не думал, до чего допился его папаня, тогда он еще не подозревал о его планах, хотя был сильно побит и покалечен. Мысль о Саше вселила в него спокойствие, придала парню сил и уверенности. Он знал: она его не бросит, она поможет, чего бы ей это ни стоило.

Отец вернулся неожиданно. Он тихо вошел в комнату, неся в руках охотничье ружье. Глаза мужчины горели пламенем настоящего безумия. Мальчик посмотрел в его глаза и больше не сомневался: ему конец. Не знаю, какие кости выпали богам и бросали ли они их вообще, но ребенку сказочно повезло. Повезло так, как просто не могло повезти. Позже он вспоминал этот момент не раз, и чем дальше, тем больше мальчику казалось, что за спиной отца стояла мама. Это она и только она могла спасти его. Это ее призрак сдержал оба курка и не позволил больше пролиться крови ее сына. А кому еще он был нужен в тот момент, богам? Они, похоже, делали ставки, выживет ребенок или нет, причем все ставили на отца. Мальчик тоже тогда поставил бы на него, да и я бы поставил. Да тут и гадать было незачем, мужчина взвел два курка и приставил стволы к голове сына. «Папа, не надо…» — только и смог выдавить из себя ребенок. На мгновение глаза отца стали проясняться, но он все же спустил курки. Если бы мальчик четко понимал, что происходит, содержимое его мочевого пузыря оказалось бы на кровати, но он с трудом соображал от боли, и ни один мускул не дрогнул на лице ребенка. Раздался металлический щелчок, точнее, два, но они слились в один, более долгий и громкий. Благодарить за то бога или отсыревшие за много лет патроны, никто не скажет. Может, нужно благодарить призрак матери, что он четко видел за спиной отца, но две осечки за раз — это уже слишком большое везение. Об этом думал и мужчина, когда снова взводил курки. «Папа, перестань, ты убьешь меня», — мальчик, наверное, был жалок или сумасшедшие огоньки еще играли в его глазах, но отец стал отходить от охватившего его безумия. Он больше не выстрелил в сына, он развернул ружье и нанес ему сильный удар прикладом в лицо. Уже позже, в больнице, мальчик узнал, что ружье выстрелило, что заряд дроби угодил в стену и соседи, наконец, вызвали милицию.

Саша и начало ее кошмара

(Рассказ автора)