Додик в поисках света

Когда внутри человека накапливается большое количество тонкой материи, наступает такой момент, когда в нем может сформироваться и выкристаллизоваться новое тело — «до» новой, более высокой октавы.

«Взгляды из реального мира», Г. Гурджиев

Мефистофель:

Кто долго жил — имеет опыт ранний

И нового не ждет на склоне дней.

Я в годы многочисленных скитаний

Встречал кристаллизованных людей.

«Фауст», И.В.Гете.

Глава 1. В потемках души

На тре­тий или чет­вер­тый день по­сле то­го, как Да­ви­да Ма­не­ви­ча при­вез­ли из род­до­ма, по те­ле­ви­зо­ру на­ча­ли по­ка­зы­вать «Веч­ный Зов». «Го­во­рят, очень хо­ро­ший фильм», — ска­за­ла ба­буш­ка Се­ра­фи­ма. А Га­ля, ра­зу­да­лая ма­туш­ка До­ди­ка, по­тре­бо­ва­ла, что­бы в их ком­на­ту при­нес­ли ма­лень­кую, чер­но-бе­лую «Юность».

До­дик ле­жал рас­пе­ле­на­тый на кле­ен­ке в эма­ли­ро­ван­ном ко­рыт­це. Се­ст­ра Га­ли, Та­ня, ска­за­ла, что ему так по­лез­но. До­дик мог пи­сать в свое удо­воль­ст­вие, пря­мо в ко­рыт­це. Но вме­сто это­го он сде­лал стран­ное. Ед­ва над­ви­ну­лись пер­вые тит­ры, и за­зву­ча­ла ввод­ная му­зы­ка, как ма­лыш дер­нул нож­кой, весь смор­щил­ся от на­ту­ги, и при­под­нял го­ло­ву!

«Гос­по­ди! — изу­ми­лась ба­буш­ка Се­ра­фи­ма, — что же он де­ла­ет?»

А так До­дик впер­вые от­реа­ги­ро­вал на веч­ный зов. Че­рез се­кун­ду его го­лов­ка под соб­ст­вен­ной тя­же­стью пе­ре­ва­ли­лась на­зад, и шея у не­го вы­тя­ну­лась.

Те­тя Та­ня об­ра­до­ва­лась: рас­тет вун­дер­кинд! А вы­рос на­стоя­щий цы­п­ле­нок: с веч­но сви­саю­щей то на од­ну, то на дру­гую сто­ро­ну го­ло­вой. В шко­ле его все зва­ли Цы­п­ле­нок, и толь­ко до­ма, ко­гда хо­ро­шо чис­тил кар­тош­ку, сам, без на­по­ми­на­ния, вы­но­сил му­сор­ное вед­ро и кор­мил кош­ку Да­му, его зва­ли До­ди­ком. Что, впро­чем, бы­ло поч­ти то же са­мое.

Вре­ме­на для рос­та ев­рей­ско­го са­мо­соз­на­ния бы­ли не­важ­ные. К то­му же се­мья их про­жи­ва­ла в Мо­ск­ве, а не в сон­ном юж­ном го­род­ке, по­это­му ни­ка­ких об­ре­за­ний, скри­пок, ма­цы и про­чих тра­ди­ци­он­ных глу­по­стей в дет­ст­ве До­ди­ка не воз­ни­ка­ло. Дед уг­луб­лял и рас­ши­рял со­вет­скую гео­ло­гию, до се­ми­де­ся­ти ез­дил на Кам­чат­ку и при сло­вах «То­ра», «Тал­муд» или, к при­ме­ру, «бо­го­из­бран­ный на­род» кря­кал, как ут­ка, и вы­ва­ли­вал на со­бе­сед­ни­ка ев­рей­ские анек­до­ты.

Он ут­вер­ждал, что бла­го­да­ря им и вы­жил в вой­ну. Ед­ва он, мо­ло­дой лей­те­нан­тик, по­пал на фронт ко­ман­ди­ром тан­ко­во­го эки­па­жа, как эки­паж его не­вз­лю­бил. И за нос, и за шиб­кую гра­мот­ность, и во­об­ще. Ре­шил эки­паж по­ре­шить сво­его ев­рей­ско­го ко­ман­ди­ра, в дет­ской на­де­ж­де, что им на­зна­чат ста­ро­го, сво­его рус­ско­го доб­ро­го дядь­ку, ко­то­ро­му ос­та­ва­лось до­ле­чи­вать­ся в гос­пи­та­ле мень­ше не­де­ли. Бра­вый эки­паж раз­ра­бо­тал хит­ро­ум­ней­ший план — что-то свя­зан­ное с ими­та­ци­ей про­из­вод­ст­вен­ной трав­мы при стрель­бе — но тут дед на­чал рас­ска­зы­вать анек­до­ты. «Я ведь не шма­зель ка­кой-ни­будь был, не ту­пак, я ше­ей сво­ей чув­ст­во­вал, что они там за­те­ва­ют. Ну, вот и вы­кру­тил­ся». Эки­паж при­за­ду­мал­ся. А по­том дед по­ссо­рил­ся с осо­би­стом, то­же ев­ре­ем, и стал рас­ска­зы­вать анек­до­ты ис­клю­чи­тель­но в его честь. Анек­до­ты кон­чи­лись че­рез две не­де­ли — к то­му вре­ме­ни ста­ро­го ко­ман­ди­ра вы­ле­чи­ли и от­пра­ви­ли в дру­гую часть, осо­би­ста за­стре­ли­ли свои в ре­зуль­та­те пар­тий­ной борь­бы, а дед До­ди­ка вы­жил. Эта ис­то­рия во­ен­ной Шехе­ре­за­ды на­дол­го вре­за­лась в па­мять Да­ви­да. И бла­го­да­ря де­до­ву сар­каз­му все ат­ри­бу­ты иу­да­из­ма ка­за­лись ему чем-то из об­лас­ти «Ера­ла­ша».

Пра­дед До­ди­ка пе­ре­сту­пил чер­ту осед­ло­сти на ли­хом бу­де­нов­ском же­реб­це. Пе­ре­сту­пать ему так по­нра­ви­лось, что лет де­сять он толь­ко это и де­лал, на же­реб­це — ту­да и об­рат­но. Один раз чуть до Хар­би­на не дос­ка­кал.

В ли­хих на­бе­гах на не­ох­ва­чен­ное со­циа­лиз­мом на­се­ле­ние все­гдаш­ним при­яте­лем пат­ри­ар­ху-Ма­не­ви­чу был ор­ди­на­рец и гар­мо­нист Вень­ка Га­ков. Его за­дум­чи­вый пра­внук учил­ся в той же шко­ле, что До­дик, но толь­ко был на три го­да стар­ше.

Отец у До­ди­ка как бы был и его как бы не бы­ло. То есть с ка­ж­дым го­дом он бы­вал до­ма все ре­же, а где-то в рай­оне Ир­кут­ска и Но­во­си­бир­ска все ча­ще, так что, ко­гда До­дик все же уве­ро­вал в его су­ще­ст­во­ва­ние, ни­ка­ких ма­те­ри­аль­ных до­ка­за­тельств уже не ос­та­лось. Отец До­ди­ка за­ни­мал­ся чем-то кри­ти­че­ски важ­ным. Но чем? То ли ис­кал цен­ные ме­тал­лы, то ли срав­ни­тель­но ис­сле­до­вал ту­вин­цев и бу­рят, не­из­вест­но. Вре­мя от вре­ме­ни от не­го при­хо­ди­ли по­сыл­ки с за­нят­ны­ми, но вос­хи­ти­тель­но не­нуж­ны­ми ве­щи­ца­ми. Од­на­ж­ды он при­слал це­лый ящик кед­ро­вых ши­шек, с под­роб­ной ин­ст­рук­ци­ей, как по­сле вы­ко­лу­пы­ва­ния ореш­ков сва­рить очень це­леб­ный чай из ше­лу­хи. Ба­буш­ка Се­ра­фи­ма чай ва­ри­ла и че­ст­но пи­ла, все ос­таль­ные от­ка­зы­ва­лись. В дру­гой раз он при­слал де­сять ко­пий Бул­га­ко­ва, «Мас­тер и Мар­га­ри­та», объ­яс­нив, что ку­пил их в сель­ма­ге ка­кой-то си­бир­ской де­рев­ни. Со сва­деб­ной фо­то­гра­фии на сы­на смот­рел не­воз­му­ти­мый но­са­тый ин­тел­ли­гент: во взо­ре его бы­ло столь­ко ту­ма­на, что мож­но бы­ло за­хлеб­нуть­ся. Ко­неч­но, До­дик мог вспом­нить, что па­ру раз ви­дел от­ца и во­очию, но это ка­за­лось не­убе­ди­тель­ным. Ма­ма, ба­буш­ка и все про­чие, да­же ми­мо­ез­жие род­ст­вен­ни­ки пред­по­чи­та­ли о та­ин­ст­вен­ном па­пе не го­во­рить. Впро­чем, од­на­ж­ды кто-то из даль­них об­мол­вил­ся: по его сло­вам вы­хо­ди­ло, что па­па уже дав­но об­за­вел­ся не толь­ко дру­гой же­ной, но и па­роч­кой до­ди­ков на про­сто­рах Юж­ной Си­би­ри.

Преж­де­вре­мен­ный по­рыв в эма­ли­ро­ван­ном ко­рыт­це ос­та­вил свой след на всей жиз­ни Ма­не­ви­ча-млад­ше­го. На школь­ных фо­то он пред­став­лял­ся ка­ким-то пе­чаль­ным хорь­ком, ко­то­рый про­сто­душ­но не за­ме­ча­ет на­пи­рав­шую со всех сто­рон тол­пу од­но­класс­ни­ков, и, слов­но бы от­ды­хая, скло­ня­ет го­ло­ву на пра­вое пле­чо — все­гда на пра­вое! Од­на­ко на фо­то­гра­фи­ях вне шко­лы, на се­мей­ном про­сто­ре, го­ло­ва тя­го­те­ла вле­во. Ино­гда, буд­то оч­нув­шись от сквер­но­го сна, До­дик вы­тя­ги­вал под­бо­ро­док впе­ред, стре­мясь урав­но­ве­сить впа­лые ще­ки. Но то­гда го­ло­ва про­сто-на­про­сто за­про­ки­ды­ва­лась на­зад, и на фо­то от все­го ли­ца ос­та­ва­лись ис­пу­ган­ные тру­боч­ки-ноз­д­ри.

Это бы­ло не един­ст­вен­ное след­ст­вие: ор­га­низм До­ди­ка, буд­то по­няв, что с хо­зяи­ном ему круп­но не по­вез­ло, и за­бо­ты ни­ка­кой от не­го не до­ж­дешь­ся, мсти­тель­но под­це­п­лял все воз­мож­ные ви­ру­сы и мик­ро­бы. До­дик бо­лел скар­ла­ти­ной, вет­рян­кой и свин­кой. Он ло­мал длин­ные паль­цы, что, воз­мож­но, убе­рег­ло его от му­зы­каль­ной карь­е­ры. Он на­би­вал се­бе шиш­ки, ко­то­рые по ве­ли­чи­не мог­ли со­ста­вить кон­ку­рен­цию да­же его но­су, что бы­ло не­про­сто. От свин­ки у не­го раз­вил­ся ме­нин­гит и До­ди­ка за­бра­ли в его пер­вую дол­гую боль­ни­цу. Впро­чем, ему там по­нра­ви­лось. Мед­се­ст­ры смот­ре­ли на не­го и его де­вя­те­рых то­ва­ри­щей по не­сча­стью с ужа­сом и лю­бо­вью. В те го­ды ме­нин­гит лег­ко при­во­дил к са­мым жут­ким по­след­ст­ви­ям, и мед­се­ст­ры про­во­ди­ли дни в ожи­да­нии, кто из де­сят­ки спя­тит пер­вым; До­дик, ес­те­ст­вен­но, был для всех са­мо­воз­мож­ней­шим кан­ди­да­том. По­это­му их ба­ло­ва­ли. Им де­ла­ли ка­кие-то изы­скан­ные пу­дин­ги с изю­мом и ку­ра­гой, ва­ри­ли ком­по­ты. Их лас­ко­во по­лос­ка­ли в ван­ноч­ках и та­зи­ках. Им гром­ко чи­та­ли ве­се­лые кни­ги. А еще — че­го мед­се­ст­ры со­вер­шен­но не учи­ты­ва­ли в сво­их рас­че­тах — с ни­ми ра­бо­тал ве­ли­кий про­фес­сор Нат­сон, и в ре­зуль­та­те все де­сять вы­шли из боль­ни­цы без ви­ди­мых из­ме­не­ний. Ба­буш­ка Се­ра­фи­ма пол­го­да не ве­ри­ла, что млад­ший Ма­не­вич ос­тал­ся при сво­ем уме: так ма­ло его бы­ло за­мет­но, что до бо­лез­ни, что по­сле. Но тут у маль­чи­ка об­на­ру­жил­ся стран­ный дар. Ма­ма склон­на бы­ла тол­ко­вать его как бо­лезнь, ба­буш­ка — как ге­не­ти­че­скую ода­рен­ность, те­тя Та­ня как ерун­ду. До­дик на­чал ме­то­ди­че­ски вы­гре­бать день­ги из-под касс в ма­га­зи­нах. Он со­про­во­ж­дал мать в по­хо­де за де­фи­цит­ны­ми про­дук­та­ми, по­кор­но под­став­лял шею под оже­ре­лье туа­лет­ной бу­ма­ги, и вдруг, слов­но не­хо­тя, мед­лен­но на­кло­нял­ся с ли­цом, пол­ным му­ки, и вы­ужи­вал из-под кас­сы, или да­же по­про­сту под­ни­мал с гряз­но­го по­ла ко­пе­ек де­сять. В ре­бен­ке не за­ме­ча­лось осо­бен­ной стра­сти к это­му за­ня­тию: он за­стен­чи­во брал то, что для не­го ле­жа­ло. Из­ред­ка он тра­тил день­ги сра­зу же, на че­пу­ху, ино­гда от­да­вал ма­те­ри, но ча­ще все­го — те­рял или скла­ды­вал в ко­пил­ку, тра­ди­ци­он­но­го по­ро­сен­ка. Ба­буш­ка не пе­ре­ста­ва­ла ра­до­вать­ся, хо­тя са­ма же пер­вая гус­то крас­не­ла, ко­гда внук, на­туж­но со­пя, вдруг плю­хал­ся на ко­ле­ни пе­ред при­лав­ком, и, ша­ря сво­ей ру­ка­ви­цей, буд­то сач­ком, под­гре­бал к се­бе горсть ме­дя­ков. Ре­кор­дом До­ди­ка бы­ло под­хва­ты­ва­ние це­лых 500 руб­лей с об­ле­де­не­ло­го тро­туа­ра. Пять ку­пюр не­бреж­но ва­ля­лись, и До­дик их по­доб­рал.

Уже у сво­его подъ­ез­да, он по­ин­те­ре­со­вал­ся у двор­ни­чи­хи, име­ют ли цен­ность ку­пю­ры 1961 го­да вы­пус­ка. Ему ка­за­лось, что это ка­кие-то ис­клю­чи­тель­но кол­лек­ци­он­ные, древ­ние день­ги.

«Пол­ную», — под­твер­ди­ла та, шмыг­ну­ла но­сом и горь­ко вздох­ну­ла.

Ма­ма дол­го ис­те­ри­че­ски хо­хо­та­ла и на сле­дую­щий день рас­клеи­ла на стол­бах во­круг мес­та на­ход­ки объ­яв­ле­ния очень ту­ман­но­го смыс­ла. По­зво­нил нек­то, по­те­ряв­ший про­шлым ле­том ве­ло­си­пед и еще один, об­ро­нив­ший в ав­то­бу­се ко­ше­лек. День­ги ос­та­лись в се­мье: До­ди­ку ку­пи­ли шап­ку-пи­ро­жок из ка­ра­ку­ля. Ба­буш­ка окон­ча­тель­но уве­ри­лась, что внук в жиз­ни не про­па­дет: сам не за­ра­бо­та­ет, но обя­за­тель­но сва­лит­ся в тот ов­раг, где ле­жит гор­шок зо­ло­та.

Ибо До­дик про­дол­жал па­дать. И гос­пи­та­ли­за­ция ста­ла его при­выч­ным вре­мя­про­во­ж­де­ни­ем. В кон­це ка­ж­до­го учеб­но­го го­да его бу­дущ­ность ви­се­ла на во­лос­ке: спа­са­ло лишь му­же­ст­во ма­мы Га­ли, ко­то­рая на­усь­ки­ва­ла сы­на на лю­бой школь­ный пред­мет бу­к­валь­но за день или два. До­дик ле­жал в боль­ни­цах обыч­но не боль­ше не­де­ли. Он при­вык зна­ко­мить­ся с са­мы­ми раз­ны­ми людь­ми, вклю­чая и стра­даю­щих взрос­лых. При­вык и к то­му, что ка­ж­дый стре­мит­ся ему пе­ре­дать час­ти­цу сво­ей жиз­нен­ной муд­ро­сти. Он нау­чил­ся иг­рать в шаш­ки и пре­фе­ранс, но ни то­го, ни дру­го­го не по­лю­бил. Он мог ча­са­ми слу­шать ка­ко­го-ни­будь по­жи­ло­го бух­гал­те­ра Ива­ниц­ко­го, бре­див­ше­го Эл­лио­том и Джой­сом, и по­мощ­ни­ка зав­скла­дом, вис­ло­ухо­го чер­ня­ша дя­дю Се­ре­жу, тай­но­го по­сле­до­ва­те­ля Ре­ри­ха и Бла­ват­ской во вто­ром по­ко­ле­нии. Но, слу­шая, Цы­п­ле­нок бу­к­валь­но ни­чем не за­ин­те­ре­со­вы­вал­ся. Он про­сто ки­вал сво­им но­сом, мо­тал го­ло­вой, и ждал не­по­нят­но че­го: хо­тя бы ком­по­та в обед.

И вот, ко­гда До­дик-Цы­п­ле­нок пе­ре­шел в пя­тый класс, у не­го слу­чи­лось пер­вое ду­хов­ное пе­ре­жи­ва­ние. Он был на да­че, ко­то­рая ка­ким-то не­ве­ро­ят­ным об­ра­зом ос­та­лась у их се­мьи — хо­тя по­лу­чил ее, и лишь на вре­мя, ко­гда вы­шел на пен­сию, еще пра­дед До­ди­ка, тот са­мый быв­ший порт­ной и ли­хой ко­мис­сар вре­мен гра­ж­дан­ской вой­ны. Свер­ст­ни­ков в дач­ном по­сел­ке не про­жи­ва­ло. Са­мым близ­ким по воз­рас­ту был Са­ша Га­ков, пра­внук ор­ди­нар­ца, ко­то­рый то­же по­лу­чил со вре­ме­нем да­чу в том же по­сел­ке. Са­ша Га­ков, на­зы­вае­мый про­сто Гак, со­би­рал­ся бро­сить шко­лу сра­зу по­сле вось­мо­го клас­са и учить пе­ре­плет­ное де­ло на фаб­ри­ке «Гос­знак», так он лю­бил раз­ные кни­ги. За по­сто­ян­ным от­сут­ст­ви­ем от­ца До­дик при­бил­ся к Га­ку. Тот тер­пе­ли­во нес крест шеф­ст­ва над убо­гим по­том­ком бра­во­го ка­ва­ле­ри­ста.

В то са­мое ле­то он за­вел До­ди­ка в фо­то­ком­на­ту сво­его дя­ди, по­бе­ди­те­ля ме­ж­ду­на­род­ных кон­кур­сов и тай­но­го дис­си­ден­та. До­дик по­нял, что ему здесь от­кро­ют ка­кую-то тай­ну. «Вот, — ска­зал Са­ша, вы­клю­чив вся­кий свет, в том чис­ле крас­ный, и вру­чив До­ди­ку зер­ка­ло. — Смот­ри в не­го, в тем­но­те. Что ты ви­дишь?» До­дик не­уве­рен­но ска­зал, что ни­че­го не ви­дит, по­то­му что тем­но. «Смот­ри луч­ше», — на­стаи­вал Гак.

До­дик ста­рал­ся ми­нут два­дцать, по­том со­об­щил, что ему страш­но. «Что, мер­зость уви­дел? — спро­сил яз­ви­тель­но Са­ша, ко­то­рый от не­тер­пе­ния вы­ку­рил уже две си­га­ре­ты „БТ“, ста­щен­ных у от­ца. — Или так, чу­дищ? Жу­ков-пау­ков-три­ло­би­тов?» До­дик по­ду­мал и при­знал, что, по­жа­луй, и пау­ков. «Ну вот! — Са­ша вклю­чил сно­ва свет, толь­ко крас­ный. — Это ты свою ду­шу уви­дел, усек?»

До­дик за­тос­ко­вал. Ду­шу в ви­де пау­ка он се­бе не очень-то пред­став­лял. И как-то сра­зу за­был, что в зер­ка­ле на са­мом де­ле ни­че­го не бы­ло. «Под­соз­на­ние… — под­лил мас­ла в огонь Са­ша, зло­рад­ст­вуя. — Че­рез зер­ка­ло все вы­сту­па­ет! Чер­ная у те­бя ду­ша, вы­хо­дит, Цы­п­ле­нок. Чер­ная и мох­на­тая».

Да­вид не спал це­лую ночь и ду­мал о сво­ей па­у­чье ду­ше. Он уже не со­мне­вал­ся, что ви­дел в зер­ка­ле пау­ка. Он ле­жал в тем­но­те и ду­мал то­же про тем­но­ту, толь­ко внут­рен­нюю. А на­ут­ро ре­шил как мож­но бы­ст­рее уз­нать все про ду­шу и при­вес­ти ее в ка­кой-ни­будь бо­лее при­ят­ный для со­зер­ца­ния вид. Од­на­ко это «бы­ст­рее» рас­тя­ну­лось на мно­го лет. Не­сча­ст­ный Цы­п­ле­нок слов­но пред­чув­ст­во­вал, что путь ему пред­сто­ит очень дол­гий, му­чи­тель­ный, и не слиш­ком то­ро­пил­ся на не­го сту­пать.

Ма­ма Га­ля, ко­гда он за­го­во­рил с ней о ду­ше, ужас­но уди­ви­лась и ре­ши­ла, что у ре­бен­ка про­сну­лась древ­няя кровь, что он хо­чет вер­нуть­ся к ре­ли­гии сво­их пред­ков. «Ну, схо­ди в си­на­го­гу», — ска­за­ла она не­уве­рен­но, и тут же, вер­ная скеп­ти­циз­му Ма­не­ви­чей, рас­ска­за­ла, что си­на­го­га в Мо­ск­ве на­хо­дит­ся в два­дца­ти ша­гах от ули­цы ве­ли­ко­го ан­ти­се­ми­та и ге­роя ук­ра­ин­ско­го на­ро­да Бо­гда­на Хмель­ниц­ко­го, а за­од­но, что рав­вин в си­на­го­ге поль­зу­ет­ся не­поч­ти­тель­ной ре­пу­та­ци­ей сту­ка­ча.

Про ре­пу­та­цию До­дик не по­нял, а про Хмель­ниц­ко­го знал и сам, что ге­рой дав­но уже по­мер и ни­ко­му по­это­му уг­ро­жать серь­ез­но не мо­жет. Он по­шел. У вхо­да в си­на­го­гу его встре­тил дру­же­люб­ным взгля­дом ка­кой-то строй­ный, кра­си­вый юно­ша в ки­пу и та­ин­ст­вен­ным ше­по­том пред­ло­жил всту­пить в ев­рей­ское ис­то­ри­че­ское об­ще­ст­во. Но До­ди­ка ис­то­рия не ин­те­ре­со­ва­ла. Он по­пер сра­зу внутрь. И на­ткнул­ся на за­виз­жав­ше­го от не­го­до­ва­ния ма­лень­ко­го ста­рич­ка, ко­то­рый за­пля­сал во­круг не­го, что-то яро­ст­но бор­мо­ча. До­дик ос­та­но­вил­ся и, не вы­пус­кая ста­рич­ка из по­ля зре­ния, бро­сил взгляд на дос­ку объ­яв­ле­ний. Там то­же ку­да-то зва­ли. Впол­не воз­мож­но, что­бы объ­яс­нить что-то важ­ное. «Мо­ло­дой че­ло­век! — на­ко­нец, про­из­нес ста­ри­чок от­чет­ли­во и хлоп­нул До­ди­ка по го­ло­ве. — Как же вы так?» И сно­ва хлоп­нул. Да­вид пе­ре­пу­гал­ся. Он не знал, что всем в си­на­го­ге по­ла­га­ет­ся но­сить ки­пу, или как ее на­зы­ва­ли у них в до­ме, яр­мол­ку. А ста­ри­чок про­дол­жал хло­пать его по ма­куш­ке и рас­хо­дил­ся все боль­ше и боль­ше.

На­ко­нец, До­дик не вы­дер­жал и, рас­ши­рив гла­за от ужа­са, рва­нул и от ста­рич­ка, и от ма­ня­щей дос­ки объ­яв­ле­ний — на­ру­жу, прочь из си­на­го­ги. «Стой! — за­тор­мо­зил его кра­си­вый юно­ша у две­рей. — Брат ев­рей, а зна­ешь ты наш ал­фа­вит?» До­дик по­мо­тал го­ло­вой, ожи­дая, что в сле­дую­щий миг за ним вдо­гон­ку вы­ско­чит из си­на­го­ги су­ма­сшед­ший ста­рик, но тут же по­лу­чил ка­кую-то свер­ну­тую вчет­ве­ро бу­маж­ку. «Это — путь ко всей на­шей куль­ту­ре!» — по­яс­нил юно­ша лас­ко­во. «И ре­ли­гии?» уточ­нил До­дик ше­по­том. Сло­во «ре­ли­гия» он ус­лы­шал от ма­мы на­ка­ну­не. «И ре­ли­гии. При­хо­ди зав­тра сю­да же». До­ма он раз­вер­нул бу­маж­ку. В се­ре­ди­не ее был на­ри­со­ван не­зна­ко­мый зна­чок, и стоя­ло объ­яс­не­ние: «Алеф».

До­дик ни­че­го не по­нял. Но в си­на­го­гу боль­ше не по­шел. Уже мно­го поз­же он до­га­дал­ся, что пра­виль­но сде­лал: ну, по­лу­чил бы еще од­ну бу­маж­ку, с бу­к­вой «Бет» и что? Нет, воз­мож­но, он при­вык бы хо­дить на «Гор­ку», как на­зы­ва­ли Мо­с­ков­скую си­на­го­гу «свои», мо­ло­дые ев­реи, слу­шать за­дум­чи­вых, пол­но­пе­чаль­ных кан­то­ров, и гля­деть на ку­пол, ко­то­рый, по уве­ре­ни­ям Алек­сан­д­ра Га­ли­ча, был си­нее, чем не­бо. Но, увы…

Бла­го­да­ря со­вет­ской вла­сти, смеш­ли­во­му де­душ­ке и не­ве­же­ст­ву ма­мы ре­ли­ги­оз­ная жизнь Да­ви­да на­ча­лась со­всем не с иу­да­из­ма. Это трой­ст­вен­ное со­че­та­ние мож­но на­звать судь­бой Да­ви­да Ма­не­ви­ча. Ее пер­вым ре­ши­тель­ным про­яв­ле­ни­ем. Судь­ба про­ти­во­ре­чи­ла са­мой се­бе.

Отец, стар­ший Ма­не­вич, хо­тя и ис­чез, но че­ст­но пе­ре­дал До­ди­ку свою ин­тел­ли­гент­ную внеш­ность и на­гра­дил име­нем, от­кро­вен­ней ко­то­ро­го при­ду­мать бы­ло за­труд­ни­тель­но. Но не толь­ко: он пе­ре­дал все, что мог, слов­но пы­та­ясь воз­мес­тить свое ре­аль­ное при­сут­ст­вие: и нос, и ма­не­ру гну­са­вить, а глав­ное — крест ев­рей­ст­ва. Тот са­мый, ко­то­рый, на­при­мер, мать До­ди­ка во­все не тя­го­тил. Но от­ца, по смут­ным на­ме­кам про­чих род­ст­вен­ни­ков, он ко­гда-то весь­ма бес­по­ко­ил.

Не то, что­бы До­ди­ка уни­жа­ли в шко­ле, на ули­це, в пио­нер­ской и ком­со­моль­ской ор­га­ни­за­ции, нет. Да­же сло­во «жид» он уз­нал не от зло­го со­уче­ни­ка, а про­чел сам, в муж­ской раз­де­вал­ке. Там бы­ло на­пи­са­но: «Бей жи­дов, спа­сай Рос­сию!». До­ди­ку это по­нра­ви­лось. Под жи­да­ми он, как и мно­гие в те го­да, по­ни­мал жад­ных, ко­ры­ст­ных не­го­дя­ев, на­вро­де Вить­ки Стек­лян­но­го, ко­то­рый все­гда «жи­дил­ся», за­жи­мал раз­ные важ­ные в гео­мет­рии при­спо­соб­ле­ния — уголь­ник и лас­тик. И вот, очень до­воль­ный со­бой, До­дик вер­нул­ся до­мой и с по­ро­га ве­се­ло за­кри­чал: «Бей жи­дов, спа­сай Рос­сию!». Его под­ку­пил ла­ко­низм. Ба­буш­ка Се­ра­фи­ма по­перх­ну­лась ком­по­том, а, от­каш­ляв­шись, за­би­лась в при­сту­пе хо­хо­та. Ма­ма, уз­нав о ло­зун­ге ми­ну­той поз­же, то­же рас­смея­лась. До­ди­ку бы­ст­рень­ко объ­яс­ни­ли, ко­го на­зы­ва­ют жи­да­ми. Ни­ка­ких не­при­ят­ных чувств у не­го это не вы­зва­ло.

Хо­тя ев­рей­ское на­след­ст­во яв­но име­лось, но ни­ка­ких не­при­ят­но­стей, что до по­хо­да в си­на­го­гу, что по­сле ему не при­но­си­ло. Его внеш­ность бы­ла та­кой ха­рак­тер­ной, а те­ло­сло­же­ние столь суб­тиль­ным, что все да­же сты­ди­лись ему об этом на­по­ми­нать. Воз­мож­но, про­ща­ли за от­кро­вен­ность. Ведь, кро­ме внеш­но­сти, он об­ла­дал та­ким яв­ным про­нон­сом, что да­же ма­ма и ба­буш­ка оха­ли, за­слы­шав по­рой пря­мо­душ­ное «г-г-г» вме­сто «р», ка­кое-то «ф» вме­сто «ш» и «ч» и мно­же­ст­во дру­гих фо­не­ти­че­ских ог­ре­хов.

При­гла­шен­ные спе­циа­ли­сты не по­мо­га­ли. Дру­гие, по­сто­рон­ние лю­ди хму­ри­лись, но… все спус­ка­ли та­ко­му тще­душ­но­му. Ко­ро­че, его не би­ли. Толь­ко раз его уди­ви­ли.

Де­ло бы­ло вес­ной, и, воз­вра­ща­ясь до­мой на ули­цу Ге­ро­ев Пан­фи­лов­цев, До­дик час­то ви­дел ле­жа­щих то там, то здесь, от­ды­хаю­щих гряз­ных лю­дей. Но в этот день вес­на от­сту­пи­ла — и зем­лю чуть-чуть под­мо­ро­зи­ло. Дви­жи­мый ис­клю­чи­тель­но со­стра­да­ни­ем, До­дик по­до­шел к од­но­му из ле­жа­щих. Он по­ду­мал, что ле­жать с удо­воль­ст­ви­ем в та­кую по­го­ду че­ло­век яв­но не мо­жет.

«Вам пло­хо?» — спро­сил он уча­ст­ли­во.

«Бы­ло хо­ро­шо, по­ка ты не по­до­шел», — свар­ли­во от­ве­тил рас­слаб­лен­ный че­ло­век.

Го­во­рил он со­вер­шен­но от­чет­ли­во.

«Вам по­мочь?»

«Отой­ди, а то не вы­дер­жу», — от­ве­тил тот.

До­дик за­стыл, раз­мыш­ляя, что бы это мог­ло зна­чить.

«Отой­ди, — за­ныл че­ло­век. — Или хо­тя бы мор­ду свою от­вер­ни, что­бы не так хо­те­лось».

Да­вид со­всем рас­поя­сал­ся и ска­зал уже от­кро­вен­но гну­са­во — по­то­му что рас­стро­ил­ся:

«Ну, да фто вы…»

Ле­жа­щий толь­ко вздох­нул. Он был мыс­ли­тель и по­это­му на­пос­ле­док ска­зал:

«Это же на­до же — так и раз­гу­ли­ва­ет! С та­кой мор­дой раз­гу­ли­ва­ет! Не стес­ня­ет­ся, гад!»

До­дик силь­но огор­чил­ся. Он да­же по­крас­нел. В его го­ло­ве не вме­ща­лось, как мож­но быть та­ким стран­ным.

Этот слу­чай он по­рой вспо­ми­нал и по­том, тем бо­лее, что зна­чи­тель­ных со­бы­тий в его жиз­ни по­ка не про­ис­хо­ди­ло. И то ска­зать, что мог­ло бы про­изой­ти? Ма­ма с ба­буш­кой, те­тей и Га­ком де­ла­ли все, что­бы он не ощу­тил че­го-ни­будь ос­кор­би­тель­но­го для са­мо­соз­на­ния и са­мо­ува­же­ния. Он хо­дил в шко­лу, за­дум­чи­во со­зер­цал иг­ры де­тей во дво­ре, ино­гда по­се­щал зоо­парк и ждал че­го-то.

Шко­ла его со­вер­шен­но не ра­до­ва­ла. Там иг­ра­ли в за­ме­ча­тель­ную иг­ру. Гру­ди­лись у До­ди­ка за спи­ной, по оче­ре­ди ты­ка­ли ку­ла­ком и тре­бо­ва­ли уга­дать, кто имен­но тык­нул. До­дик ни­ко­гда не уга­ды­вал, хо­тя и ста­рал­ся. Ин­те­рес к не­му бы­ст­ро те­ря­ли. Ес­ли за­быть об иг­ре, о еже­год­ных хло­по­тах в мае, свя­зан­ных с про­пус­ка­ми по бо­лез­ни, шко­ла во­об­ще не вы­зы­ва­ла у не­го ни­ка­ких чувств. Там учи­ли ка­кой-то то­ми­тель­ной га­ли­ма­тье. При­чем ка­ж­дый пе­да­гог, от тол­сто­пу­зо­го ма­те­ма­ти­ка Ио­сиф-Иса­кы­ча, ко­то­рый, вол­ну­ясь, пле­вал­ся так, что один стар­ше­класс­ник од­на­ж­ды не вы­дер­жал и гром­ко ска­зал: «Ре­бя­та, дай­те мне по­ло­тен­це!», до су­ше­ной ру­сич­ки Ка­ри­ны Пет­ров­ны, — ка­ж­дый твер­дил о не­ве­ро­ят­ной важ­но­сти сво­ей нау­ки для по­сти­же­ния ми­ра. Но объ­яс­нить что-ли­бо тол­ком они не мог­ли. До­дик был од­на­ж­ды сви­де­те­лем то­го, как его од­но­класс­ник, по­да­вав­ший не­ко­то­рые на­де­ж­ды на ум, за­га­доч­ный про­гуль­щик и дво­еш­ник че­чен­ской на­цио­наль­но­сти по име­ни Увайс, по­доб­рал­ся к хи­мич­ке Тать­ян­ке. Она сла­ви­лась сво­им по­ни­ма­ни­ем мо­ло­де­жи; Увайс был по­сто­ян­но му­чим то на­цио­наль­ны­ми, то эк­зи­стен­ци­аль­ны­ми во­про­са­ми. «Тать­я­на Ар-р-ркадь­ев­на!» — про­ро­ко­тал он, тор­мо­зя ее в ко­ри­до­ре. Та хлоп­ну­ла на не­го рес­ни­ца­ми. Увайс еще ми­ну­ту на­зад тол­ко­вал До­ди­ку что-то о свя­зи ле­ни, или, как он го­во­рил, «без­мя­теж­но­сти», с фи­ло­со­фи­че­ским зна­ни­ем. Кро­ме то­го, у не­го на­пра­ши­ва­лась двой­ка в го­ду по фи­зи­ке, ма­те­ма­ти­ке и чер­че­нию. Хи­мич­ка по­ко­си­лась на его на­халь­ные про­би­ваю­щие­ся усиш­ки:

«Да-а-а…?».

Ей за­хо­те­лось ку­рить: мая­чив­ший не­по­да­ле­ку Ма­не­вич на­во­дил на мыс­ли о сго­во­ре.

«Вы в ма­те­ма­ти­ке пет­ри­те?» — на­чал Увайс из­да­ле­ка.

Хи­мич­ка ис­пу­га­лась все­рь­ез.

«Ну, се­че­те?» — пе­ре­спро­сил он.

Ему, на­вер­ное, ка­за­лось, что так по­нят­нее.

«Се­ку», — пе­ре­со­хшим ртом от­ве­ча­ла Тать­ян­ка.

«А она нуж­на?» — уны­ло спро­сил хит­рый дво­еш­ник.

«Нуж­на», — вы­дох­ну­ла хи­мич­ка.

«И мне?» — тут Увайс под­бо­че­нил­ся.

Ре­шив, что на маль­чи­ка об­ру­ши­лось сек­су­аль­ное со­зре­ва­ние, хи­мич­ка со­всем на­пря­глась и кив­ну­ла.

«И фи­зи­ка?».

Она кив­ну­ла опять.

«А ли­те­ра­ту­ра?» — встрял До­дик.

«Глу­по­сти ка­кие-то… — рас­те­рян­но ска­за­ла Тать­ян­ка. -У вас что, кон­троль­ные?»

То­гда Увайс сме­рил ее пре­зри­тель­ным взгля­дом, мах­нул ру­кой и уд­рал. Хи­мич­ка стес­ни­тель­но по­ко­си­лась на До­ди­ка. Но у не­го то­же ис­чез­ли во­про­сы.

«Глу­по­сти… — по­вто­ри­ла она и за­кон­чи­ла ис­пу­ган­но-на­ста­ви­тель­но: — Вы бы луч­ше о дру­гом по­ду­ма­ли… В стра­не пе­ре­ме­ны. Мно­го пе­ре­мен! Вам бы…» — она зап­ну­лась, по­крас­не­ла и убе­жа­ла.

Но жизнь ог­ром­ной стра­ны До­ди­ка то­же ма­ло ин­те­ре­со­ва­ла. Ко­гда в шко­ле объ­я­ви­ли пе­ре­строй­ку, он ко­рот­ко со­об­щил об этом ма­те­ри, та вы­да­ла ему анек­дот: «пе­ре­строй­ка-пе­ре­стрел­ка-пе­ре­клич­ка-пе­ре­стук», и на этом об­су­ж­де­ние в их се­мье за­глох­ло.

К то­му вре­ме­ни поя­ви­лись за­бо­ты по­важ­нее: Цы­п­ле­нок стал при­ни­мать по­силь­ное уча­стие в до­маш­нем хо­зяй­ст­ве. Ма­ма Га­ля вдруг оч­ну­лась и по­ня­ла, что от даль­не-си­бир­ско­го па­пы ей не­че­го до­жи­дать­ся. Ба­буш­ка слиш­ком час­то по­гру­жа­лась в вос­по­ми­на­ния свет­ло­го про­шло­го. По­это­му До­дик те­перь слу­жил ма­лень­ким, гру­ст­ным верб­лю­дом. Ма­ма бе­га­ла по ма­га­зи­нам и за­ни­ма­ла оче­ре­ди, а по­том зво­ни­ла и ко­ман­до­ва­ла при­хо­дить — по­то­му что на од­но­го че­ло­ве­ка да­ва­ли зна­чи­тель­но мень­ше, чем на дво­их. И До­дик при­хо­дил к ука­зан­но­му ма­га­зи­ну, а по­том воз­вра­щал­ся, с гир­лян­дой туа­лет­ной бу­ма­ги или сум­ка­ми ка­кой-то, не­ожи­дан­но став­шей ред­кой кру­пы. Ба­буш­ка оха­ла. До­дик не­воль­но всё-та­ки жил жиз­нью стра­ны.

По­рой он хо­дил в ма­га­зин не с ма­мой, а с Га­ком: тот к сво­им обя­зан­но­стям от­но­сил­ся очень от­вет­ст­вен­но. Вос­хи­щал ок­ру­жаю­щих, ко­гда вы­ужи­вал са­мый креп­кий и све­жий ка­пу­ст­ный ви­лок с са­мо­го ни­за ог­ром­ных лот­ков с круп­ной ре­шет­кой, по­хо­жих на ма­не­жи для мла­ден­цев, в овощ­ных ма­га­зи­нах. В бу­ки­ни­стах, по его сло­вам, он так­же лов­ко вы­хва­ты­вал ка­кие-то ред­кие кни­ги. Его хва­ли­ли. До­дик не за­ви­до­вал, а от­но­сил­ся все бо­лее поч­ти­тель­но и вни­ма­тель­но. Гак при­хо­дил к ним до­мой и учил де­лать сме­та­ну из кис­лых сли­вок, а май­о­нез — из са­мых раз­ных ин­гре­ди­ен­тов. Под его ру­ко­во­дством ба­буш­ка Се­ра­фи­ма не­сколь­ко раз со­ли­ла огур­цы и ква­си­ла ка­пус­ту. Но у нее ни­че­го не вы­хо­ди­ло — ка­пус­та гор­чи­ла, а огур­цы по­кры­ва­лись со­п­ля­ми. В Га­ке все Ма­не­ви­чи-да­мы ви­де­ли опо­ру проч­нее, чем в До­ди­ке. Но До­дик не воз­ра­жал.

Уча­стие в пио­нер­ской ор­га­ни­за­ции на нем ни­как не ска­за­лось. Был он вял и уныл: ин­те­рес у не­го про­сы­пал­ся к столь эк­зо­ти­че­ским во­про­сам, ко­то­рые на со­б­ра­ни­ях не под­ни­ма­лись. Ху­же то­го: да­же зар­ни­цы, бе­га­нье с па­лоч­кой по кру­гу, прыж­ки че­рез брев­на, пио­нер­ский кос­тер и его ту­ше­ние муж­ским спо­со­бом До­ди­ка не при­вле­ка­ли. В пио­нер­ском ла­ге­ре он скис в пер­вый же день. На вто­рой подъ­е­ха­ла ба­буш­ка, с за­па­сом по­ми­до­ров и на­стоя­ще­го, не са­мо­дель­но­го май­о­не­за. До­дик мрач­но со­об­щил ей, что уже упал в об­мо­рок на ут­рен­ней ли­ней­ке, ед­ва не утоп в реч­ке Чу­ша, фельд­ше­ри­ца на­тер­ла его чем-то жгу­чим на сон, а, се­го­дня, про­снув­шись в боль­нич­ной па­ла­те, он об­на­ру­жил в сво­их тру­си­ках за­ско­руз­лую, мерз­кую зуб­ную пас­ту, и до сих пор не зна­ет, от­ку­да она там взя­лась. Ба­буш­ка то­же не зна­ла, но за­по­доз­ри­ла су­гу­бо муж­скую бо­лезнь. Она на­стоя­ла, и ма­ме Га­ле при­шлось эва­куи­ро­вать ди­тя без ка­ких-ли­бо при­зна­ков кол­лек­ти­виз­ма на чет­вер­тый же день.

В об­щем, дет­ст­во оз­на­ме­но­ва­лось не­мно­гим. Кро­ме вы­ше­из­ло­жен­но­го, в па­мя­ти До­ди­ка ос­та­лось еще од­но: при­езд кен­гу­ру в зоо­парк. Боль­шой се­рый зверь не­ко­то­рое вре­мя при­пля­сы­вал за сет­кой «ра­би­ца» в про­сто­рном воль­е­ре. До­дик смот­рел на не­го, на сло­на, на та­пи­ров и ис­пы­ты­вал ка­кое-то уми­ро­тво­ре­ние. Он на­хо­дил в них сход­ст­во с со­бой. Он при­хо­дил по­гля­деть, как мон­ти­ру­ют но­вые клет­ки и го­то­вят пе­ре­ход на но­вую тер­ри­то­рию. По­том он в ужа­се уг­ля­дел, как се­ро­го кен­гу­ру про­вез­ли на те­леж­ке: бед­ня­га умер, не вы­дер­жав се­ве­ра. До­дик чу­до­вищ­но огор­чил­ся. Мо­жет быть, с это­го и на­чал­ся его под­лин­ный ду­хов­ный рост. Он за­ду­мал­ся о жиз­ни и смер­ти, плав­но пе­ре­шел на смысл обе­их, пред­по­ло­жил не­кий свет в кон­це тун­не­ля и уст­ре­мил­ся к это­му све­ту — на­сколь­ко по­зво­ля­ла не­склад­ность фи­гу­ры и не­раз­ви­тость ре­чи.

Глава 2. Утренняя звезда

Од­на­ко еще очень дол­го ду­хов­ный путь Да­ви­да Ма­не­ви­ча по-преж­не­му оп­ре­де­лял то­ми­тель­ный страх в от­но­ше­нии соб­ст­вен­но­го нут­ра. Пси­хо­ана­лиз учит, что за­дум­чи­вые взрос­лые про­изош­ли от скрыт­ных де­тей, ко­то­рые про­яв­ля­ли по­вы­шен­ный ин­те­рес к дея­тель­но­сти сво­его ки­шеч­ни­ка. У До­ди­ка бы­ло не так. Ки­шеч­ник его ни­чуть не вол­но­вал. Ду­ша — и толь­ко.

Его страш­ные по­доз­ре­ния о сво­ей па­учь­ей на­ту­ре толь­ко под­твер­ди­лись, ко­гда он не­мно­го под­рос. В три­на­дцать лет у не­го бы­ли не­ве­ро­ят­но боль­шие ру­ки и но­ги, с чу­до­вищ­но длин­ны­ми паль­ца­ми.

«Это арах­низм, — рав­но­душ­но оп­ре­де­лил на­чи­тан­ный Гак, уже дав­но за­быв­ший об эпи­зо­де с зер­ка­лом в фо­то­мас­тер­ской. — Па­у­чья бо­лезнь».

То­гда же вы­яс­ни­лась са­мая тра­ги­че­ская под­роб­ность ум­ст­вен­ной ор­га­ни­за­ции До­ди­ка. Он не мог чи­тать ду­хов­ные кни­ги. Да­же от пи­са­ний гра­фа Тол­сто­го у не­го на­чи­на­ла бо­леть го­ло­ва, что уж го­во­рить о про­чей ду­хов­но­сти! При од­ном толь­ко ви­де «Бха­га­ват­ги­ты», ко­то­рую уже то­гда та­ин­ст­вен­но про­да­вал при об­ще­жи­тии МГУ бри­тый нерв­ный муж­чи­на в цве­та­стой оде­ж­де, До­ди­ка вы­вер­ну­ло на­из­нан­ку. При­чем бу­к­валь­но: и так не слиш­ком чис­тый ка­фель­ный пол пе­ред сту­ден­че­ской пар­той, за­ва­лен­ной не­за­кон­ны­ми ксе­рок­са­ми при­нял на се­бя мис­ку бор­ща, ма­ка­ро­ны с кот­лет­кой и еще что-то, не слиш­ком опо­зна­вае­мое. Убор­щи­ца Ан­ге­ли­на, сви­ре­пая баб­ка в крас­ной бан­да­не, сна­ча­ла из­би­ла До­ди­ка тряп­кой, а по­том за­ста­ви­ла его этой же тряп­кой все под­би­рать. «Та­кой ма­ла­дой, а вже ал­каш!» — про­це­ди­ла она. До­ди­ку бы­ло так стыд­но и не­уют­но на этом ка­фель­ном по­лу, что он по­нял: во-пер­вых, он ни­ко­гда не ста­нет сту­ден­том, ни здесь, в МГУ, ни где-ли­бо еще, и, во-вто­рых — с эти­ми кни­га­ми на­до быть ос­то­рож­нее.

Са­ша Га­ков, со­вер­шен­но вы­рос­ший в раз­ве­се­ло­го бу­гая (а ведь еще в че­тыр­на­дцать лет ему пред­ла­га­ли на­нять­ся груз­чи­ком в один вы­год­ный ма­га­зин) о пе­ре­плет­ном де­ле за­был и стал воль­ным ху­дож­ни­ком. Но он был по-преж­не­му па­док до ли­те­ра­ту­ры — и как раз та­ко­го, «внут­рен­не­го» ро­да. Он-то и вы­явил стран­ность Цы­п­лен­ка.

Про­бле­му они ис­сле­до­ва­ли вдво­ем. Пе­ре­строй­ка дош­ла ду­хов­но­сти, и да­же «По­лит­из­дат» пуб­ли­ко­вал трак­та­ты дре­му­чих тем и вре­мен. Гак при­но­сил раз­ные кни­ги, и, со­чув­ст­вен­но по­мар­ги­вая во­ловь­и­ми рес­ни­ца­ми, ждал, как До­дик к ним от­не­сет­ся.

Ни «Мо­лот Ведьм», ни «Ис­то­рия сно­ше­ний че­ло­ве­ка с Дья­во­лом», пе­ре­из­дан­ные в по­да­рок всем лю­би­те­лям мис­ти­ки, не вы­зва­ли у Да­ви­да ни­ка­ких вред­ных ре­ак­ций. Гак рас­су­дил, что они дви­жут­ся пра­виль­но. Он про­дол­жал но­сить все под­ряд, по­ка До­дик не вос­про­ти­вил­ся.

«За­чем мне во­об­ще чи­тать? — спро­сил он мрач­но. — И так про­жи­ву».

Гак по­ди­вил­ся уп­рям­ст­ву под­шеф­но­го, но на­стаи­вать не стал.

Не­смот­ря на то, что До­дик ма­ло чи­тал, оч­ков ему из­бе­жать не уда­лось. Ма­лень­кий ве­ло­си­пед сел на его пе­ре­но­си­цу, ко­гда ему бы­ло де­сять, и с тех пор уже не сле­зал. Чи­тать то, что ему хо­те­лось, До­дик не мог, а что мог — не хо­тел, но имен­но из-за му­чи­тель­ных экс­пе­ри­мен­тов со свя­щен­ной ли­те­ра­ту­рой, ко­гда его го­ло­ва рас­ка­лы­ва­лась, а гла­за вы­ле­за­ли из ор­бит, зре­ние все же ис­пор­ти­лось окон­ча­тель­но. Так что вид у не­го был, что на­до: на­чи­тан­но­го маль­чи­ка из хо­ро­шей ев­рей­ской се­мьи. Гак ре­шил так: о чем До­дик ду­ма­ет — все рав­но ведь ни­ко­му не ин­те­рес­но. Кро­ме Га­ка, ко­неч­но, но тот все знал и так.

Ма­ма Га­ля от­не­слась к про­бле­ме сы­на спо­кой­но: она все­гда го­во­ри­ла, что его вид и так го­во­рит о по­вы­шен­ной на­чи­тан­но­сти. И, что, мол, усу­губ­лять не сто­ит.

Гак же вы­явил и про­дол­же­ние за­га­доч­ной бо­лез­ни До­ди­ка: то­го тош­ни­ло не толь­ко при чте­нии. Да­же на пе­ре­ска­зы он умуд­рял­ся как-то реа­ги­ро­вать. Ско­рее все­го, как оп­ре­де­лил один зна­ко­мый от­ца Га­ка, пси­хо­лог, маль­чик про­сто бы­ст­ро пе­ре­утом­ля­ет­ся. «Он пы­та­ет­ся что-то по­нять, го­ло­ва не пе­ре­ва­ри­ва­ет, и же­лу­док вы­ва­ли­ва­ет» — оп­ре­де­лил он вкрат­це. Но Гак до­га­дал­ся, что де­ло бы­ло не в дли­тель­но­сти пе­ре­ска­за. Ча­ще все­го До­дик на­чи­нал по­доз­ри­тель­но пух­нуть в ще­ках, по­дер­ги­вать ка­ды­ком и да­же от­вра­ти­тель­но ше­ве­лить ску­ла­ми, ед­ва его со­бе­сед­ник упот­реб­лял клю­че­вые сло­ва: «зна­ние», «тай­ное», «муд­рость», «смысл жиз­ни», «веч­ное» или «ду­хов­ное». Объ­яс­не­ний это­му не на­шлось. Гак бы­ст­ро, на соб­ст­вен­ном опы­те, вы­яс­нил, ка­кие имен­но сло­ва и да­же ши­ре — по­ня­тия — не при­ем­лет же­лу­доч­ный тракт Ма­не­ви­ча-млад­ше­го, и боль­ше их не упот­реб­лял. Слож­нее бы­ло с чу­жи­ми людь­ми, на­при­мер, зна­ко­мы­ми ма­те­ри, но, ко­гда До­дик мог, он про­сто веж­ли­во из­ви­нял­ся, и ухо­дил в свою ком­на­ту. Го­раз­до ху­же ока­за­лось то, что, зная о сво­ей про­кля­той осо­бен­но­сти, он толь­ко то­го и же­лал, что про­ник­нуть в за­прет­ное. Нет, чи­тать — не хо­тел, но уз­нать! Его это за­де­ло: он вы­шел из дет­ско­го сна, он дол­жен был вы­яс­нить, что же от не­го скры­ва­ет­ся та­ким скан­даль­ным об­ра­зом.

Од­на­ко, ре­шив не чи­тать ни­ка­ких свя­щен­ных пи­са­ний, он те­перь ос­тал­ся один про­тив це­ло­го ми­ра за­га­доч­ных зна­ний, и вы­ну­ж­ден был про­би­рать­ся по жиз­ни на ощупь. Гак то­же по­нял, что До­дик те­перь об­ре­чен на уст­ные пе­ре­да­чи, при­чем, весь­ма де­ли­кат­но про­де­лан­ные. Он и стал тем, столь нуж­ным До­ди­ку, уст­ным пе­ре­дат­чи­ком. «Ре­про­дук­то­ром», как он сам се­бя на­зы­вал.

Гак ма­те­рел на гла­зах. Он стал про­па­дать у ка­ких-то но­вых, за­ме­ча­тель­ных зна­ко­мых. О не­ко­то­рых из них он сдер­жан­но по­ве­ст­во­вал един­ст­вен­но­му до­ве­рен­но­му слу­ша­те­лю. То­му са­мо­му, ко­то­рый, кро­ме слу­ша­нья, ни на что не был спо­со­бен.

«Сме­лые лю­ди, — по­ве­ст­во­вал Гак, те­ре­бя ме­хо­вой под­ло­кот­ник крес­ла Ма­не­ви­чей, — ты по­нял?»

До­дик ки­вал и гру­стил.

«Хип­пи, пан­ки и са­та­ни­сты, — объ­яс­нял Гак, — то­же, как я, ищут смысл жиз­ни…»

Он по­смот­рел на гру­ст­но­го по­до­печ­но­го и уточ­нил:

«Как я и ты. Толь­ко ты еще мал».

До­дик вздох­нул.

«Лад­но, так и быть, с од­ним те­бя по­зна­ком­лю. Хип­пи Джон, по­нял?»

Они по­мол­ча­ли.

«Прон­зи-итель­ный че­ло­век…»

Хип­пи Джон по слу­чаю при­хо­да вес­ны как раз вы­шел из «дур­ки», где он имел обык­но­ве­ние про­во­дить хо­лод­ную зи­му.

«Ему все ко­лют, что мо­гут, а не дей­ст­ву­ет! — по­яс­нял Гак, ко­гда они с До­ди­ком про­би­ра­лись че­рез мрач­ную свал­ку к жи­ли­щу прон­зи­тель­но­го Джо­на. — И этот, как его, суль­фа-ме­то… ко­ро­че, суль­фу ему ко­лют! Ло­бо­то­мию хо­те­ли де­лать, ну, че­реп вскры­вать, но тут уж мать его от­стоя­ла. Она удар­ни­ца.»

До­дик слу­шал, ста­ра­ясь быть пов­ни­ма­тель­ней — все-та­ки пер­вый по-на­стоя­ще­му ду­хов­ный зна­ко­мый. Га­ка он по­чи­тал не толь­ко как ре­про­дук­то­ра, но и как сво­его ро­да про­вод­ни­ка. В учи­те­ля его ша­лый ог­ром­ный дру­жок все-та­ки не го­дил­ся. Гак ис­пол­нял свою пер­вую про­вод­ниц­кую мис­сию очень чут­ко: па­ру раз пе­ре­та­щил ху­до­соч­но­го До­ди­ка че­рез опас­ные ямы с оск­лиз­лы­ми бор­та­ми и дном, уты­кан­ным ар­ма­ту­рой.

«У не­го вся жизнь — сплош­ной по­иск! — про­дол­жал он го­во­рить с по­до­печ­ным под мыш­кой. — Чи­та­ет, все про­ве­ря­ет, ищет, ду­ма­ет, ме­ди­ти­ру­ет…»

До­дик ус­лы­шал не­зна­ко­мое сло­во, но по­стес­нял­ся спро­сить. Вме­сто это­го он за­дум­чи­во и гну­са­во ска­зал:

«Стран­но все-та­ки… Как же его тут не тро­га­ют?»

«Кто ж его тро­нет?»

«Мань­я­ки. Бан­ди­ты».

Гак рас­хо­хо­тал­ся.

Хип­пи Джон ва­рил что-то в про­коп­чен­ной бан­ке из-под ту­шен­ки. На по­яв­ле­ние До­ди­ка он толь­ко скеп­ти­че­ски хмык­нул.

«Ну, раз та­кая ма­за», — ска­зал он за­га­доч­но.

По­том по­ню­хал со­дер­жи­мое бан­ки и ре­ши­тель­но оп­ро­ки­нул ее в кос­те­рок.

«Что, пипл, по­хи­ля­ли?»

У Джо­на бы­ли боль­шие усы и утом­лен­ное жиз­нью, вы­тя­ну­тое ли­цо. От не­го гус­то и в са­мом де­ле прон­зи­тель­но не­сло ры­бой, и чем-то еще, что на­по­ми­на­ло До­ди­ку длин­ные мерз­кие со­п­ли из из­вест­но­го анек­до­та о «пе­ре­ку­сы­ва­нии». Джон по­со­сал боль­шой па­лец, по­скреб где-то за па­зу­хой и врас­кач­ку по­брел к вы­хо­ду из жи­ли­ща. В жи­ли­ще, кста­ти го­во­ря, не име­лось ни ме­бе­ли, ни две­рей, ни окон — сплош­ные про­емы. С про­дав­лен­но­го по­тол­ка сви­са­ла ка­кая-то ве­тошь, а на по­мос­те из кир­пи­чей и чер­ных от ста­рос­ти до­сок ле­жа­ли мат­рац и ги­та­ра.

Гак огор­чил­ся. Ви­ди­мо, он хо­тел сна­ча­ла по­бе­се­до­вать за­ду­шев­но о по­ис­ке и о смыс­ле. Ма­лень­кий До­дик вздох­нул, жа­лея, что им сно­ва при­дет­ся ид­ти че­рез свал­ку. Од­на­ко вы­яс­ни­лось, что от раз­ва­лин до­муш­ки, где про­жи­вал его по­тен­ци­аль­ный на­став­ник, ве­дет ак­ку­рат­ная до­рож­ка че­рез по­лян­ку на боль­шую до­ро­гу.

По­ка они шли по до­рож­ке, Джон что-то не­то­ро­п­ли­во вну­шал Га­ку, вре­ме­на­ми пус­ка­ясь в дер­га­ный пляс, и хло­пал ку­ла­ком се­бя по за­ду, ко­лен­кам и да­же по каб­лу­кам.

«А ку­да мы идем?» — ти­хонь­ко спро­сил До­дик у Га­ка, ко­гда Джон, ска­зав ему все, что хо­тел, стал с от­стра­нен­ным ви­дом гля­деть на до­ро­гу.

«Не знаю, — так­же ше­по­том от­ве­чал „про­вод­ник“. — На ту­сов­ку ка­кую-ни­будь».

У До­ди­ка внут­ри все за­ще­ми­ло.

Джон что-то хмык­нул и ра­до­ст­но улю­люк­нул.

«Зна­ешь, как он спа­са­ет­ся от миль­то­нов? — ска­зал Гак, со­гнув­шись чуть ли не по­по­лам к са­мо­му уху До­ди­ка. — Он про­сто ны­ря­ет в му­сор­ный бак, и они его и не тро­га­ют».

«По­че­му?»

«А за­пад­ло. Гряз­но ведь. Он все ба­ки в Мо­ск­ве зна­ет».

Боль­шая до­ро­га при­ве­ла их к мет­ро. До­дик, со­вер­шен­но не пред­став­ляв­ший, ку­да это их за­не­сло, лишь уди­вил­ся, за­чем Га­ку по­тре­бо­ва­лось вес­ти его че­рез гнус­ный пус­тырь, а до это­го вез­ти на трол­лей­бу­се, ес­ли мет­ро, прав­да, дру­гое, так ря­дом.

Все лю­ди, по­па­дав­шие­ся по пу­ти, пре­зри­тель­но, брезг­ли­во или су­ро­во кри­ви­лись, гля­дя на Джо­на. Гак из со­ли­дар­но­сти по­шел чуть ли не бок о бок с хип­пом, под­та­щив за со­бой и До­ди­ка, ко­то­рый по­мор­щил­ся, уло­вив сно­ва за­пах и со­пель и ры­бы. Джон все мол­чал.

У мет­ро про­ха­жи­ва­лись три ми­ли­цио­не­ра. За­ви­дев их трой­ку, они оск­ла­би­лись, но не пре­зри­тель­но, а ра­до­ст­но и по­бе­ди­тель­ски.

«Не на­пря­гай­ся», — про­ши­пел До­ди­ку Гак.

Хип­пи по­при­вет­ст­во­вал пред­ста­ви­те­лей пра­во­по­ряд­ка гром­ким хо­хо­том сво­бод­но­го че­ло­ве­ка. Ли­ца у тех за­ка­ме­не­ли и они за­ша­га­ли на­встре­чу.

«Смот­ри, что сей­час бу­дет, — за­шеп­тал Гак. — Смот­ри!»

Джон что-то про­бор­мо­тал на не­по­нят­ном, ры­каю­щем язы­ке, за­черп­нул ру­кой гря­зи и ле­ни­во швыр­нул ее в сто­ро­ну при­бли­жаю­щих­ся ми­ли­цио­не­ров. Те ра­зом взвы­ли и бро­си­лись на не­го. Но Джон, улю­лю­кая, ус­кольз­нул и мет­нул­ся к до­мам.

«За ним!» — крик­нул Гак, и что-то по­доб­ное про­ры­ча­ли друг дру­гу ми­ли­цио­не­ры.

Впе­ре­ди нес­ся Джон, рас­пах­нув свою те­ло­грей­ку, рас­ста­вив в сто­ро­ны ру­ки и ино­гда из­де­ва­тель­ски ос­та­нав­ли­ва­ясь и под­жи­дая пре­сле­до­ва­те­лей. Те бе­жа­ли со­сре­до­то­чен­но. Гак, во­ло­ча До­ди­ка за ру­ку, пер чуть в сто­ро­не. Один из ми­ли­цио­не­ров по­гля­ды­вал на них удив­лен­но.

На­ко­нец, Джон ос­та­но­вил­ся, стан­це­вал и об­ра­тил­ся к по­го­не с ос­кор­би­тель­ной ре­чью.

«Мен­ты! — кри­чал он. — Мен­тя­ры! Я вас ко­хаю! Всю жизнь на­про­лет… Ай во­на лав бай ю!»

Все шес­те­ро стол­пи­лись у подъ­ез­да кир­пич­но­го ста­ро­го до­ма. Не ус­пел До­дик от­ды­шать­ся, как по­сле­до­ва­ла дра­ма­ти­че­ская раз­вяз­ка. Ми­ли­цио­не­ры ми­ну­ты две по­стоя­ли, зве­рея и под­зу­жи­вая друг дру­га ком­мен­та­рия­ми на джо­но­ву речь, а по­том ра­зом, прыж­ком, ока­за­лись с ним ря­дом и схва­ти­ли за те­ло­грей­ку. Джон мол­ние­нос­но вы­вер­нул­ся, и, ос­та­вив оде­ж­ду у них в ру­ках, мет­нул­ся к подъ­ез­ду, про­бе­жал под са­мы­ми ок­на­ми и вновь вы­ско­чил на до­ро­гу у дру­го­го подъ­ез­да. Миль­то­ны пом­ча­лись за ним. Гак поч­ти­тель­но по­доб­рал все­ми бро­шен­ную те­ло­грей­ку и про­орал: