Введение
или
первые мысли и ассоциации думающего человека
Я знаю, что ничего не знаю
Сократ
Тема VIII Крещенских чтений заинтересовала нас необычайно. Написать о Добре и Зле? От самой идеи дух захватывает! Но сразу вспоминается из русских сказок: «Пойди туда, не знаю, куда!». И потом, не рановато ли «замахиваться» на философско-религиозные темы? Взвесив все «за» и «против» и реально оценив свои силы, мы остановились на оптимальном для нас варианте. И на сегодняшний день, наша работа представляет собой, скорее, цикл статей. На наш взгляд, в цикле есть и логика, и подчинённость общему замыслу, и постепенное развитие основных идей, и своего рода завершённость. Что касается введения, не совсем обычные форма и содержание его полностью соответствуют названию. И тот, кто прочтёт нашу работу, будет здесь иметь дело с попыткой автора своими силами, исходя из своего интеллектуального «запаса» обозначить тот круг, в котором далее будут вращаться свои и чужие идеи и мысли, яркие цитаты, а главное, неподражаемо глубокие, никем до конца не «расшифрованные» образы героев Ф. М. Достоевского. И пусть «мы знаем, что ничего не знаем». И наши нравственные искания начинаются с блуждания в потёмках, среди трагических образов и мрачных ассоциаций. Мы-не мизантропы, в душе у нас нет отчаяния и чёрного пессимизма. Мы намерены искать свои нравственные ориентиры и своих проводников в русской литературе и в православии. И потому мы уверены, что поиск наш пойдёт нам на пользу, обернётся важными для нас открытиями.
Добро и Зло — тема и глобального, вселенского масштаба, и глубоко личная. Тем и сложна. Но тем же она и притягательна! Если говорить о таких категориях, то только так, чтобы «во весь голос», чтобы тебя услышали, поверили, поняли. А значит, надо быть честным, искренним, мудрым, проницательным, обладать достаточным жизненным опытом, самому быть личностью. Иначе выйдет банальное и даже вредное переливание из пустого в порожнее. Что-то вроде «всё в мире относительно» и «в каждом из нас есть Добро и Зло». А писать — это ещё серьезней, ответственней, рискованней. Всё равно, что заявить о своей душевной зрелости, о зрелости мысли. Сколько ассоциаций, цитат, образов, примеров из повседневной жизни разом приходят на ум! И вот уже и мы спешим «растекаться мыслью по древу». Правда, не знаем, с чего, собственно, начать? Вероятно, такой казус происходит оттого, что мы просто привыкли оперировать такими высокими понятиями, как Правда, Добро, Красота a. Но можем ли мы однозначно определить их? Как правило, нет! Да и никто, пожалуй, не может… Хотя некоторые, избранные, святые люди, которых за всю историю человечества найдётся немного-единицы! — живут по Высшим законам Правды, Добра и Красоты. Они живут, а мы-нет…
Мы, находясь на подступах к сложнейшей философско-религиозной теме, силимся ухватиться за что-то первое, простое, от чего можно было бы оттолкнуться. Например: «Весь мир — театр, и люди в нём — актёры». Ведь все мы — люди и живём в мире людей. И Добро, и Зло всегда борются друг с другом в этом же мире, более того, обитают или даже царят в нём. И от этого трагического «всегда» веет такой беспросветностью!… Один мой знакомый, человек по-своему умный и искушённый в жизни, часто повторяет: «Не стоит себя обманывать! Не верь никому! Эта жизнь плоха. Я убеждаюсь в этом каждый день…» Выходит, надо принять суровую правду жизни и спасаться изо всех сил: на сердце-замок, на душу — доспехи, на лицо… Главное, маску-на лицо! И играть, лицемерить, лицедействовать.
Чтобы выжить, не оказаться среди слабых! Вспомним князя Мышкина из «Идиота» Достоевского. Он со своими идеалами, со своим прекраснодушием до невозможного нелеп, как порой актёр в пьесе настоящего театра абсурда. Там, на сцене что-то играется значительное, гениальное — даже чувствуется, — а людям этого не надо! Вернее, слишком подавляющий формат не вызывает должного отклика. Да, удивляет, поражает, но… Вот так и Мышкин. Разве он может выжить в мире «камелий, генералов и ростовщиков?» Надоели, принципиально не нравятся выражения «формат» и «неформат». Однако, Зло всё чаще — «формат», а Добро — наоборот. И уже во времена Достоевского Добро стало болезнью в парадоксальном до сумасшествия мире. Вернее, в абсолютно сумасшедшем мире. И добрейший человек терпит закономерное, фатальное поражение! При всех его достоинствах, кто из нас хотел бы попасть на его место, в «идиоты»? (Разве что один смелый и искренний художник …Строки его незатейливого стиха врезались в память: «Я не против стать идиотом, чтоб пройти тропой Достоевского.»)
Если и далее размышлять в таком ключе, то возникает целый ряд вопросов, следующий из которых: «А кто в Театре жизни главный режиссёр?» Вроде, Бог. Или их двое — Бог и Дьявол? Кто не выбрал Бога, тот играет в труппе Дьявола, пляшет под его дудку. Или нельзя так рассуждать? И последний вопрос: «Если всё же мы актёры, то какое название у нашей пьесы? «Человеческая трагедия», «Человеческая комедия», другое? И почему вдруг, в первую очередь, возникла параллель с театром? В мире конфликт Добра и Зла вечен, именно конфликт, а не мирное сосуществование. И в любой пьесе всегда должен быть конфликт. Таким образом, взятая нами «стартовая» цитата оказалось не самой верно и точно бьющей в цель, но принцип подобия соблюдён.
Также, вспоминается великий Гёте, его бессмертный «Фауст»:
Часть силы той, что без числа
Творит добро, всему желая зла
О чём пишет Гёте? Предостерегает от ханжеского, плоского чёрно-белого восприятия мира? Предостерегает от заблуждения, что Бог сильнее? Или никто не знает, о чём пишет гений?… Мне лично кажется, что эти строки необыкновенно красивы — честь и хвала переводчику! — но смысл их вызывает у меня интуитивный страх. Страх перед силой Тьмы. Как же странно устроен наш мир, что человеку нужен опыт и внешнего (от себе подобных), и внутреннего Зла (мрак «подземелий» наших душ), и, хуже всего, абсолютного Зла (Смерти)! На этом самом месте мне очень хочется остановиться: блуждание в потёмках без проводников, без ориентиров, чего доброго, прямиком заведёт во Тьму. Где и будет ждать с распростёртыми объятиями обаятельнейший гётевский Мефистофель со своим пресловутым «добрым» Злом!!!
Однако, теперь, Мефистофель напомнил мне об антихристе русской литературы — Ставрогине с его «талантом» убивать прямо или косвенно и о двойственном Иване Шатове из «Бесов». Иван Шатов «шатается» между верой и безверием, но у него есть «жажда веры». Не веруя в Бога, он, тем не менее, говорит: «Я… буду веровать в Бога.» Когда он тянется к Ставрогину, он выбирает идеал Сверхчеловека. Обращаясь к жене Марии, жертве соблазнившего её Ставрогина, он становится похожим на настоящего человека. Р. Гуардини необыкновенно точен в оценке «позднего» Шатова: «Этот заблудившийся мечтатель находит благодаря ей (Марии) путь к настоящей жизни и любви в свой последний час перед гибелью от рук озверевшей банды». И разве мало таких Шатовых в реальной жизни?
Именно этот мотив «двойничества», на который указывают все исследователи Достоевского, находится в прямой связи с темой борьбы Добра и Зла в пределах одной человеческой личности. Думается, что почти во всех нас, за небольшим исключением, есть что-то от «злого» Шатова, и это зловещее, до крайности опасное «что-то» может стать нашей погибелью.
И откуда только взялась эта воистину ужасающая бездна душевной тьмы Человека?.. Откуда в каждом из нас модель вселенской битвы Добра и Зла?
И не отсюда ли пошла карамазовщина? Касается ли она нас? И если «да», то есть ли от неё спасение? Кроме Бога? Нам кажется, вопросов уже слишком много, а сколько ещё возникнет!.
Глава I. Возвращаясь к истокам вопроса Добра и Зла
Свет во тьме светит, и тьма не объемлет его,
но свет предполагает бесконечность тьмы.
Н.А.Бердяев
Итак, нам необходимы самые общие сведения о том, откуда вообще пошли разговоры о категориях Добро и Зло. Возможно, теория выведет нас из тех дебрей, в которые нас уже заводит попытка самостоятельной разработки темы. Попробуем полистать книги по этике… Сразу же обращает на себя внимание книга Н.А.Бердяева «О назначении человека». Наш выбор именно парадоксальной этики обусловлен парадоксальностью самой темы.
Оказывается, и сама этика начинается с мифа о грехопадении, и само различение Добра и Зла! (По крайней мере, мы не можем не доверять точке зрения великого русского философа). Человек пал с высоты. И теперь у него есть «подполье», куда он может падать в силу присущей ему свободы. Однако, он — не демон какой. Человек по-прежнему существо высокое, свободное духом. Следовательно, он же может на высоту подняться! Речь идёт о величии человека. Он — существо нравственное, но он часто просто не знает, как ему поступать. Обо всём этом можно прочитать во II главе «Происхождение добра и зла».
А в I главе «Проблемы этического познания» мы снова встречаем мысли о свободе. О свободе Добра и Зла. В ней автор подчёркивает, что «свобода зла — добро, и сама возможность зла — есть условие добра». И так как сам Бог терпит и допускает зло, то это входит в его план, следовательно, даже зло нельзя уничтожать насильственно! (В таких идеях особенно чувствуется заявленная ещё в заглавии книги парадоксальность). И здесь же, рассуждая о парадоксальности этики, он делает ещё более сильный акцент на понятиях «трагичность» и «трагедия». Да, как мы помним, человек нравственен, но его нравственная жизнь трагична. И парадоксальна, так как «состоит из парадоксов, в которых добро и зло переплетаются и переходят друг в друга.». То есть, оттого нравственная жизнь человека в целом парадоксальна и трагична. Поэтому этику, которая со всем этим имеет дело, Бердяев называет философией трагедии.
Для нас в его интереснейших рассуждениях особенно важна мысль, что… нет ни Добра, ни Зла, а есть именно вот это «трагичное». И именно трагичное «ведёт в глубину и в высоту». Бердяев указывает, что есть люди «замученные проблемой зла и страдания» и в их числе упоминает любимого и уважаемого нами Достоевского. Возможно, он абсолютно точно подметил, но зато до таких «глубин» своих героев в литературе никто до него не низвергал и не возносил их до таких «высот»! Только у него Добро и Зло наравне. И разве это не правильно? Так, как оно и есть в реальной жизни! Поэтому нам тоже хочется поделиться своим пониманием гениального русского писателя.
Кто-то сказал о героях Достоевского, что все они — его ипостаси, его исповедальные лики. Все исследователи его творчества пишут о том, как он «жаждал веры как трава иссохшая» и всегда приводят его слова: «Каких страшных мучений стоила мне и стоит теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных.» Нам же показалось очень важным открытие Г. Померанц: «В сердце Достоевского под покровом его попыток сводить концы с концами, всё время пульсирует каторжный опыт: на одной стороне тьма, поглощающая всё прекрасное и высокое, а на другой — лик Христа, не подвластный тьме.» Христа он выбирал даже тогда, когда у него был выбор: Истина или Христос. Даже если бы мы задались фантастической целью раскрыть тему Добра и Зла вне религиозного контекста и умудрились бы добиться хоть какого-то успеха, мы бы, в конце концов, споткнулись на Достоевском. Разве можно рассуждать о нём и его романах, обходя религию? Нет, и ещё раз нет!
Глава II. Гибель Мышкина
Эта минута стоит всей жизни
Ф.М.Достоевский «Идиот»
Мышкин — один из самых таинственных образов Достоевского. Его, как счастье, каждый понимает по-своему. Бесспорно, образ исключительно положительный, воплощение Добра. «Русский Христос», как о нём принято судить. Но и он имел опыт борения с силами Тьмы, которых порождает мрак человеческой личности. И …проиграл, погиб!
В тетради писателя с набросками к «Идиоту» есть запись: «Сострадание-это всё христианство». У князя его главная идея, о сострадании, не состоялась. Он на время восстановил Настасью, он повлиял на Рогожина, Аглая стала человечнее. Но он не спас их, никого. И себя — тоже. Он как Христос любит всех, любит безоглядно. Хотя и видит насквозь. Его обаяние и обречённость в том, что он совершенно открыт, не защищается от болезненных людских страстей. Люди церкви знают способы защиты от гибельных для души и разума чужих «надрывов», называя это отрешенностью. А Мышкин, по своей детской наивности, всё на душу берёт. В принципе, недаром спорят о его религиозности. Конечно, он — не атеист. Говорит притчами, рассуждает о религиозном чувстве. И, тем не менее, трудно судить о том, насколько он религиозен, потому что он совсем как младенец душевно. Мы, конечно, знаем любимое изречение Достоевского: «Дети — образ Христа». Дети как никто близки к Богу, к абсолютному Добру. Поэтому писатель вдвойне любит своего героя. И мы, в первую очередь, вспомнили о нём. А эпиграф намеренно взяли не совсем подходящий. О Зле, одолевающем его добрейшую душу…