Бесплатный фрагмент - Дневник астронавта

Вечность на двоих

Торжественная пауза прерывает дыхание одинокого вечера. Я разглядываю ладони, прислонившись спиной к холодному стеклу. Кажется, бесконечные путаные линии не имеют начала и из этого лабиринта никому не выбраться.

Мириады столкновений в ежедневной пародии на невесомость. Случайные взгляды и прикосновения, застенчивые «извините» или нахальное «дайте пройти». Людей так же много, как звёзд на небе, и эти вечно недовольные и постоянно куда-то опаздывающие существа тоже могут образовывать созвездия. Верят, что встреча в открытом хаосмосе — это знак судьбы. Хитроумная, как Одиссей, она ищет причины для пересечений и, как Арахна, плетёт новые лабиринты, заманивая в крепкие сети голодных странников. Привлечённые светом, они жадно бросаются к источнику и иногда остаются. Сапоги, брошенные на пороге, создают иллюзию разделённой на двоих вечности.

Но, когда колдовство рассеивается, созвездие распадается, а звёзды теряются, прячась друг от друга на разных концах гигантской Вселенной.

На китобойном судне

«Раздроблен изнутри, на ощупь твёрд»,

Сбегает в небо одинокий кит,

Никто тебя от смерти не спасёт,

От самого себя не защитит.

На китобойном судне мчится жизнь,

И чёрно-белым кажется весь мир,

Но если отыскать большую кисть,

То можно выходить в прямой эфир,

Сражаться с однотонностью дорог,

На перепутье выбрать сложный путь,

Бороться, зная, что всему свой срок,

И время невозможно повернуть.

Брать микрофон, кричать, что боль уйдёт,

И красить стены в яркие цвета…

Ведущий на экране устаёт,

И скоро всё исчезнет без следа.

Придут другие, новые киты,

И может быть, они забудут нас.

Шуршат от ветра чистые листы,

А чёрной ручкой пишется рассказ.

Бабочки

— Привет. Ты в порядке?

Бабочка доверчиво засыпает на плече юноши… Наверное, ей так и не суждено узнать, что этот сон будет длиться дольше, чем жизнь.

— Конечно, я в порядке. Разве может быть по-другому? Я так счастлива! — девушка растерянно кусает губы и прижимает ладонь к груди. Пытается уловить хоть какой-нибудь одинокий звук, но внутри её слабого тела нет ничего, кроме безобразной тишины. Инсектарий опустел: все чешуекрылые отправились в рай.

— Тогда я рад за тебя. Вот… пришёл… попрощаться, — подпирает ладонью голову, похожую на раскалённый шар, и трёт лоб, точно пытается стереть воспоминания. Юноша носит с собой кладбище невысказанных мыслей и ложных надежд. На могилах больше не вырастают цветы, и только неугомонные вороны кружат над памятником, поставленным в честь самой последней мечты.

— Ты куда-то уезжаешь? — девушка роняет потрёпанную книгу. Прижимает ладонь ко рту, но не удерживает; склоняет голову и выдавливает улыбку — так же старательно, как остатки зубной пасты из тюбика.

— Ага. И едва ли когда-нибудь вернусь. Знаешь, я так счастлив, — откидывается на спинку стула. Прячет руки в карманы и отворачивает лицо. За окном кто-то играет на гитаре, но почти невозможно разобрать слова слишком печальной песни…

— Тогда… удачного пути, — застывает на несколько мгновений у подоконника. Подушечки пальцев щекочут пыльное стекло. Девушка зажмуривается. — И прощай.

— Спасибо, — делает несколько шагов назад. — А тебя я… поздравляю. Завтра особенный день в твоей жизни. Надеюсь, твой будущий муж никогда не причинит тебе боль, — голос дрожит в такт фальшивым нотам за окном. Юноша скрещивает руки на груди. Скрипит измученная дверь…

Вечность неповторимым узором замирает на крыльях спящей бабочки, но не выдерживает сильного порыва ветра и распадается на атомы, превращаясь в Великое Ничто.

Стать

Стать путеводной звездой, сияющей на вершине опечаленного неба, прогонять внезапную тихую грусть, танцевать над чужой ладонью-тропой, дразнить возможностью притяжения, но не уступать, не падать — взлетать, сталкиваясь лицом к лицу с задумчивыми ангелами в светлых одеждах, умолять простить раскаявшегося грешника, согреваться молчанием, как тёплым объятием, но не сгорать — дремать под колыбельные песни мудрой и величавой луны.

Стать маяком, освещающим дорогу тому, кто устал бороться; выжившему после кораблекрушения совсем не просто оставаться человеком, и хочется только выбраться из тюрьмы, спрятаться от жестокого надзирателя-совести, замереть в блаженном неведении… возвращайся, путник, не становись беглецом, помни, что трусость — самый страшный порок, просто продолжай упрямо идти вперёд, направляемый моим робким светом.

Стать любовью и той самой чистой красотой, которая живёт в сердце спящего гения и до пробуждения остаётся идеей, верить, что наши желания не тождественны нашим стремлениям и мы не настолько безобразны, чтобы идти на поводу у страсти, способной погубить даже дьявола.

Стать мимолётной вспышкой, целительным озарением, которое защитит свернувшуюся в клубок вселенную от обманчивого обаяния очередного построенного из песка идеала, дабы не погубить истину: безупречно несовершенное и несовершенно безупречное.

Всё проходит

Ты говоришь, что никогда не сможешь выбросить воспоминание в мусорную корзину забвения. А хотелось бы кинуть в чай, как сахар или лимонную дольку, чтобы безжалостно раздавить ложкой. Сначала ты веришь каждому слову, вырванному из уст каменного ангела, и смотришь, как оно катится по столу, подобно звонкой монете. Можно позволить упасть на землю или поймать, спрятать да иногда доставать из кармана.

Но время — действительно лекарь. Едва ли гений, но, несомненно, подающий надежды мастер. Всё-таки оставляет шрамы, зато виртуозно поглощает боль. Сердце, поражённое долгожданной пустотой, больше не считает шаги в томительном ожидании чуда. Кто может стать более чужим, чем тот, кого ты <…>? Всё, что когда-либо существовало между причиной и следствием, осыпается листьями с Мирового древа.

Однажды посторонний из лабиринта становится для тебя безнадёжно родным. Но счастье, как пропущенный звонок, мстит гордецам, дерзнувшим обмануть упрямый замысел. Так родственная душа снова превращается в чужака — быть может, ещё более чужого, чем прежде, до опасного столкновения в рамках одного сюжета.

Здравствуй, незнакомец! Я всё ещё могу вспомнить твою рассеянную улыбку, встревоженный голос и свет, который излучала душа в страстном желании кого-нибудь спасти. Но шелест моей памяти не позволяет воскресить себя — чудачку, плывущую на самодельной лодке к необитаемому острову за исцелением и покоем. Всё, что некогда казалось важным, размывается, как дороги после дождя. И когда ты садишься в первую попавшуюся машину, то не помнишь, куда отчаянно стремилось ненадёжное сердце всего несколько остановок назад.

Иногда, конечно, тоскуешь, забираясь с ногами в старое кресло, но едва ли можешь объяснить природу этой нечаянной тоски. Точно знаешь: она появилась задолго до твоего рождения. Всё отцветает и блекнет, заканчивается последняя глава. Ты добровольно надеваешь оковы с хитрыми стрелками и считаешь минуты до окончательного уничтожения текста. Не все мы герои, но все — персонажи, и после распада осядем на дно чужой памяти. Разумеется, не навсегда, ведь всё проходит и всё забывается, а невозможное становится неизбежным.

В толпе

Забирай свой осколок голодной луны,

Слишком длинную жизнь закатай, как рукав,

Из ловца убегают безумные сны,

Сердце просит покоя, кошмары прокляв.

Только, друг мой, ещё не пора. Подождём.

Пусть ругается жадный близнец-крысолов.

В детстве нам запрещали играться с огнём,

Но запреты придуманы для слабаков.

Как и прежде, «высокое племя» пропьёт

Свою честь и ненужную доблесть за час.

Ты был дьявольски занят всю жизнь напролёт,

Но при этом доволен… пока не угас.

Ты роптал на судьбу, но что дал ей взамен?

Жил как клещ. Не делился, хотя получал.

Собирался стать Богом, а вырос никем.

Вместо кроткой улыбки — звериный оскал.

Никогда не любил. Обручён с пустотой.

Доживёшь бледный век, спрятав душу в чехле.

Мир несётся галопом — ты едешь рысцой

И когда-нибудь просто исчезнешь в толпе.

Игра в шахматы

пешка падает замертво: сделай свой ход —

и тебя хладнокровная вечность сотрёт.

ты уродлив, как память, смешон, как молва,

словно глупый зайчонок, попался в капкан.

и тебя не спасут подорожники снов,

потому что ты знаешь, что мир не таков.

только мир — симулякр, человек — персонаж,

демиург! ты нам всем по заслугам воздашь,

я всего лишь твой пленник в оковах судьбы,

но вскочил гордый конь подо мной на дыбы,

возрождаюсь из пламени злу вопреки

и рисую небрежно свой круг от руки.

от руки я рисую пылающий ад,

а Вергилия нет: я пойду наугад,

кто-то хочет помочь мне и машет платком,

он кричит, что избавит от тесных оков.

но замкнула я слух, чтобы слышать себя,

доживаю свой век, никого не любя.

никого не любя и отвергнув друзей,

я смогу защититься от новых потерь.

посмотри: эта пешка не станет ферзём,

а твой ход неудачен, судьба ни при чём,

этот выбор ты всё-таки делаешь сам,

получается плохо, с грехом пополам.

С днём рождения

Когда звёзды погасли, луна утонула в море,

Крыши бледных домов забывались во снах беспробудных,

Потеряв счёт минутам, шептала весна на повторе

О потерянном рае на пыльных дорогах безлюдных.

В одиночестве — нет равновесия — мысли теряются,

Фонари освещают (но греют ли? очень сомнительно).

И словами, как снегом, слепые безумцы бросаются,

Прогоняя весну, точно совесть: страшна и мучительна.

Поздно вечером — холодно, сыро — но всё-таки кружится

Мотыльком в темноте воспалённая чья-то фантазия,

Появился маяк и смотритель, густая тьма рушится,

А у зла и добра снова шум, суета, разногласия.

Хрупкий свет быстротечен, как время, мы прокляты фатумом,

Поздравляю. Будь счастлив. Любви. Впереди — возрождение.

Солнце падает в яму, что между востоком и западом,

Маяком для других будешь ты. Не сгорай. С днём рождения.

О счастье

счастье не длится дольше секунды. с унылой покорностью разматывается клубок причин и спешит сбить с дороги доверчивого скитальца.

недостаточно времени, чтобы схватить идею за хвост, и невозможно сломать сопротивление, как грифель карандаша, сжатого в твоих руках.

мы пытаемся удержать мимолётное, принимая ложное за истинное, но в конце концов понимаем, что всё это глупости, очередная досадная ошибка, и человек напротив — чужой, и давняя мечта ничтожна, да и сама жизнь не греет вовсе, как будто на нашей планете отключили отопление за отказ платить по счетам.

охотишься за воспоминаниями, складывая одно за другим в ягдташ, хочешь обесценить риторические вопросы, понять: а было ли оно, настоящее?

морщинки в уголках глаз — верные спутники искренней улыбки — хотя бы однажды заглядывали к тебе в гости?

или твоя душа никогда не смеялась, носила вериги и отравляла тело выученным притворством?

(сердце, говорят, распахнуть следует — другую щеку подставить, когда только по одной бьют, не проклинать врага злейшего, глаза кукле вуду не протыкать, помнить, что человек — это где-то посередине между Богом и Дьяволом).

значат ли что-нибудь слова любви, произнесённые твоими устами?

сердце молчало, заражённое неизлечимой болезнью тишины, когда лживые уста зажигали в длинных чужих коридорах тусклый свет надежды…

незнающим счастье не дано. а знает ли хотя бы один из нас — блаженный дурак с простуженным духом — что делать с ним, из милости дарованным, прыгнувшим прямо в ладони пламенным сгустком незрячей свободы?

неведение давно постыло, но довольно преумножать уставшую скорбь, которая и сама жаждет покоя.

как проклятый гений, теряешь равновесие на ступенях выщербленной лестницы и, не покаявшись, ждёшь прозрения.

счастье не длится дольше секунды, сорванный цветок увядает, пойманная бабочка гибнет, единственное, что остаётся, — заполнять пробелами свою непокорную судьбу.

Мечта

Ты просыпаешься ранним утром, ещё не согретым лучами ласкового солнца, и тянешь ладони к запотевшему стеклу. Бледный кусочек неба похож на сладкую конфету, которую хочется сохранить до заката, пока не разойдутся по тесным норам утомлённые зрители. Их никогда не учили делать реверансы перед восторженной публикой, они лишь шумят аплодисментами, как озябшие деревья, и кутаются в вымысел, точно в листву… Но она не греет, и ничто, в сущности, их здесь не согреет, кроме пламени, разгорающегося под толстой кожей. Правда, какой в этом смысл, если он никогда не вырвется наружу, навеки запертый на засов в аду?

Ты улыбаешься — разжимаешь пластилиновые губы, чтобы слепить надежду — обретённая искренность рождает свет в одиноком окне твоего сердца. Не хочешь уподобляться тем, кто играет на водосточных трубах, воображая, что это флейта; ищешь своё, неповторимое, звучание и с восхитительным упрямством ходишь по извилистым тропам. Кто знает, какая из них приведёт к пункту назначения? Но не есть ли это блаженное небытие — чудовищная выдумка заблудившегося астронавта?

Ты откидываешь лоскутное одеяло, в образе которого можно увидеть всю нашу неудавшуюся жизнь, садишься за письменный стол и растерянной рукой разбираешь капризные истории на пазлы. Лимонная долька засыпает в чашке с обломанной ручкой. Твой недопитый чай тоже напоминает сценарий, лишённый развязки. Ты обожаешь нарушать правила и искажать контуры чужих мыслей: ведь если они принадлежат твоим героям, значит, уже не принадлежат тебе. Набрасываешь карандашом спящую бабочку и задумчиво обводишь крыло.

За окном застывает на скользких крышах упрямая невесомость. Чей-то звонкий голос празднует всеобщее пробуждение, и ты больше не сопротивляешься притяжению необузданного хаоса.

Распахиваешь окно и закрываешь глаза, представляя, как танцующий ветер пробирается по мурашкам в твоё освобождённое тело. Творец рисует священные руны на прозрачных запястьях. Солнце оставляет на ключицах первые робкие поцелуи. Теперь ты слышишь этот приглушённый стук в дверь? Открывай: вернулась твоя по-детски смущённая и безукоризненно счастливая Мечта.

Мой личный космос

Когда я открываю глаза, небо над головой кажется таким же мягким, как плед: хочется протянуть руку, коснуться и укутаться… Провести невидимые линии по шершавым облакам. Подушечки пальцев сохранят прикосновение и бережно закроют на ключ шкатулку воспоминаний.

Прячу лицо в душистой траве, омытой солнечным дождём, и в эту минуту всё становится таким простым — постижимым — на кончиках ресниц застывают робкие слёзы вселенной. Может быть, формула счастья — это звенящий смех после беззвучного плача? Двойная радуга надо мной — это мост, который однажды придётся пройти до конца. Любая дорога неизбежна, когда ты всё ещё наполнен сиянием жизни.

Прислушиваюсь к мелодичному шелесту стрекоз. Кажется, не только я, но и незримые боги ветра невольно задерживают дыхание, наблюдая за смелыми танцами милых подруг моей вечной юности. И жилки на прозрачных крыльях напоминают переплетённые линии на ладонях. Наше таинственное родство — отнюдь не случайное совпадение в паутине бессмертия.

Поднимаюсь — солнце освещает извилистую тропу — обжигаю ноги (обувь — оковы, которые лишают бесценной свободы), бегу к реке и опускаюсь перед ней на колени. Прими эту безмолвную молитву — не бойся моего человеческого обличья — я сестра твоя, и по нашим жилам течёт одна и та же серебряная кровь.

Сажусь в любимую лодку и начинаю долгую прогулку без пункта назначения — ведомая лучами-нитями смеющегося солнца, похожего на волшебный клубок. Когда берёшь в руки вёсла, представляешь, будто за спиной раскрываются крылья… И в такие мгновения понимаешь, сколько усилий нужно приложить, чтобы однажды взлететь к небесным вершинам. Хочется разбивать страхи на тысячи осколков, как старую фарфоровую чашку, во имя красоты, добра и любви.

Я вижу человека на берегу. Он играет на ханге, и мне кажется, что эти танцующие звуки способны исцелить любые раны. Не решаюсь заговорить, потому что не хочу прерывать музыку — наслаждаюсь издалека. Мы, конечно, виделись раньше, но я почему-то никогда не могу запомнить выражение его лица…

После прогулки прячусь в хижине, затерянной в глуши, возле скульптуры в виде ленты Мёбиуса. Если решитесь заглянуть в гости — буду рада, но знайте: здесь нет места вражде, ненависти и жестокости. Я создала свою хижину с помощью энергии ослепительного света и пламенного добра.

Сажусь за письменный стол, старательно вывожу буквы на страницах пожелтевшей тетради и снова вычёркиваю… Не ради совершенства (это лишь скучная выдумка, и я больше не хочу становиться пленником мнимых эталонов), но ради опрокидывающей искренности. Быть предельно честным — так глупо и прекрасно.

За пыльным стеклом скользит по уставшему небу последний упрямый луч. Красное колесо скрывается в чертогах нежного покоя. Наступает вечер — и мне снова хочется танцевать. В эту едва уловимую миллисекунду встречаешься с собственным двойником — настоящим и освобождённым. Душа выбирается из телесного плена и снова поёт… о тысяче бумажных журавликов, которые однажды спасут наш стоящий на краю пропасти мир.

Мне очень жаль

После пробуждения мир за стенами больничной палаты казался мне враждебным. Неуверенными шагами, то и дело останавливаясь, я добрался до подоконника, скользнул пальцем по запотевшему стеклу и повёл плечами. Сколько времени прошло с тех пор, как меня, подобно Прометею, приковали к кровати-скале, не оставив надежды на скорое освобождение? Правда, люди в белых халатах продолжали жонглировать фальшивыми обещаниями на глазах у моих родственников. А те, разумеется, переживали за сына-внука-племянника, который может никогда не вернуться из соловьиного сада, не в силах сопротивляться магическому притяжению «незнакомого счастья».

Наверное, на мою безжизненную руку падала иногда чья-нибудь горячая слеза. Охрипший от бесконечных рыданий голос читал мне трагедии Шекспира и сказки Андерсена, зная о моей беззаветной любви к несчастной Офелии и девочке со спичками… Никогда не мог простить творцам их жестокости и собирался написать собственный роман. Я пообещал спасти всех тех, по кому скорбит преданная читательская душа.

Бессердечная судьба на пятнадцать лет выключила меня из жизни. Не нужно было подходить к зеркалу, чтобы увидеть поблёкшее отражение. Я и так понял, как выглядит моё бракованное тело, когда передо мной появилась она — седая угрюмая женщина с тусклой улыбкой. Пришла, чтобы укутать меня одеялом и оставить на лбу вежливый поцелуй. Хотел назвать её имя, но осёкся, потому что в дверь постучали и через несколько мгновений на пороге показался длинный тощий человек с выжженными глазами. Он подарил мне скупое приветствие и слегка сжал пальцы, а потом перевёл взгляд на усталую женщину с сухими губами и бросил ей грубый упрёк. Тогда я склонил голову и, сбиваясь, путаясь, пробормотал что-то маловразумительное — попросил оставить меня в покое.

Они ушли, а я всё ещё слышал, как ругалась в коридоре эта несчастливая семейная пара — мой лучший друг и моя любимая, которые отныне стали для меня незнакомцами.

Когда я проснулся через пятнадцать лет всё в той же больничной палате, мир за её стенами превратился в заклятого врага. И я не мог не предчувствовать тлетворное дыхание жестоких новостей. Я больше не хотел возвращаться, да и куда?..

  А с тропинки, протоптанной мною,

Там, где хижина прежде была,

Стал спускаться рабочий с киркою,

Погоняя чужого осла[1].

Рассмеялся: с каждой новой минутой жизнь всё больше походила на фарс. Я ещё помнил чужие слова и сызнова учился писать на тетрадных страницах. Но где же теперь мои, собственные? Неужели потерял, оставил в том соловьином саду, где был таким желанным гостем? За спиной скрипнула дверь. Я не обернулся. О н а позвала меня: — Саша, мне очень жаль…

[1] А. Блок «Соловьиный сад».

Не думай, что ты слаб…

Не думай, что ты слаб,

Пожалуйста, борись,

Всё это лишь этап,

Всё это только жизнь.

В объятиях зеркал

Терять своё лицо,

Я знаю, ты устал

Во ржи искать ловцов.

Над пропастью — взлететь,

Касаться звёздных рун,

Не бойся не успеть

Взять штурмом высоту.

И даже вопреки

Не прекращай сиять,

Затмив все маяки,

Не вздумай проиграть.

Твой голос — тишина,

Твой взгляд — слепая ночь,

Когда взойдёт луна,

Душевный мрак отсрочь,

А лучше — прогони

И снова будь собой,

Придут другие дни

И смоют боль волной.

Послушай, как силён,

Сам для себя ты щит,

И для Любви рождён,

Как для Cвободы — кит.

Не думай, что ты слаб,

За терниями — рай,

Не бойся — невпопад,

Круши и созидай.

Притча о любви

Ночь накидывала тёплый плащ на обнажённые плечи города. Смиренные жители засыпали в тесных кроватях, прячась под одеялами, как тревожные зверьки — в норках. И можно было позавидовать олимпийскому спокойствию иных существ, умеющих забываться бесцветным сном до очередного звона будильника.

Мартин не мог — он бодрствовал несколько длинных ночей подряд. Пробовал вставать на колени, склоняя голову к сложенным вместе ладоням, и молиться тому танцующему богу, в которого всё ещё немного верил. Но ничего не происходило, и, казалось, ничто не могло разрушить даже самую хрупкую тишину в этой маленькой комнате, освещённой единственной лампочкой.

Однажды, когда бедный человек обвинил молчаливого собеседника в беспощадном равнодушии, случилось долгожданное чудо. Мартин отчётливо услышал немного охрипший и недовольный голос:

— Неужели тебе до сих пор не ясно, глупый человек? Полюби!

— Но кого? И как? И вообще, я же многих люблю… — залепетал Мартин, облизывая пересохшие губы. Однако никто больше не собирался продолжать скупой диалог.

Мартин решил во что бы то ни стало научиться любить.

Он наконец-то полюбил жену. Он полюбил товарищей-коллег. Он полюбил бродячую собаку, которая постоянно лаяла под окном. Он полюбил нахамившего ему начальника. Он полюбил врага своего, как <…>

Но почему-то никто не полюбил самого Мартина в ответ. Люди пользовались добротой и любовью удобного человека и бросали — мимо урны — как ненужную влажную салфетку.

И снова ночь накидывает тёплый плащ на горбатую спину города, и тревожные жители замирают в тесных берлогах. А Мартин опять не может уснуть: встаёт на колени, склоняя голову к сложенным вместе ладоням, и срывающимся голосом оглушает пустоту. Он всё ещё пытается достучаться до того танцующего бога, в которого уже почти не верит:

— Я всё делал так, как ты говорил! Я полюбил жену, коллег, бродячую собаку, начальника и даже своего врага! Но ничего не изменилось! Мне стало только хуже! — Мартин принялся плакать от жалости к самому себе. И снова он услышал тихий и разочарованный голос:

— Как же ты глуп, человек! Как же ты глуп! Подойди к зеркалу.

Мартин поспешно вскочил на ноги. За толстым слоем пыли он едва мог разглядеть собственное осунувшееся лицо

— Что ты видишь? — послышался строгий вопрос

— Своё отражение, — пожал плечами Мартин. Он стёр пыль рукавом и только сейчас заметил тёмно-фиолетовые круги под глазами и паутину морщинок на лбу. В волосах запутались тонкие серебряные нити.

«Неужели это… я? — хотелось кричать глупцу. — Когда это я успел так… постареть? И это что, седые пряди?» — он отшатнулся от зеркала и закрыл лицо руками.

— Ты дурак, Мартин, — с тяжёлым вздохом сказал мудрый собеседник. — Ты видишь того человека, которого и должен был полюбить.

Очередной звон будильника. Робкий солнечный луч стучится в окно, приветствуя тёплое весеннее утро. А жизнь, кажется, продолжается…

Выбор

За путеводной звездой на востоке

Шли поклониться волхвы-пилигримы,

Странники знали, что люди жестоки,

Чуда боятся и неисцелимы.

Горькая смирна — страданий предвестник,

Золото — власть и печальная слава,

Ладан — дар Богу, но видит кудесник,

Что неминуемы суд и расправа.

Преданный другом, покинутый всеми

Путник-мечтатель с дороги не сбился,

Будет присматривать с неба за теми,

Кто обособился и заблудился.

Будет присматривать… Чувствуешь, ночью

Стало как будто немного теплее?

Кто-то зовёт за окном: «Авва Отче!»

Может, и я стану лучше… (сильнее)?

Некогда в тёмном саду Гефсиманском

Поцеловал Его слабый Иуда.

Был ли прощён? Ранним утром январским

Просит изгнанник любви и приюта.

Все говорят: Рождество дарит счастье,

Чудо случится, удача вернётся,

Даже страдальцев, разбитых на части,

Крыльями ангел незримый коснётся.

Был на Голгофе, наверное, каждый,

(Кто — палачом, распинающим жертву,

Кто — гордой жертвой, мечты не предавшей…)

И выбирал между тёмным и светлым.

Киты-соулмейты

Говорят, когда умирает кит, его тело опускается на дно океана. Но даже после смерти он продолжает приносить пользу другим жителям. Всегда находятся черви, которые прикрепляются к мертвецу и выживают только благодаря ему. С каждым днём китов становится всё меньше, потому что их естественная смерть — редкость. Самые разумные на земле существа, сотворённые по образу и подобию Бога и названные Им «венцом творения», убивают китов. Это не считают преступлением. За это не садят в тюрьму.

А ещё люди убивают людей, потому что человек человеку — волк. И это тоже иногда остаётся безнаказанным. Когда кого-то ударяют по одной щеке, тот почти никогда не подставляет другую, потому что у него есть свои шипы и он с детства научен только нападать и защищаться.

Речь действительно идёт о самых разумных существах, а киты занимают второе место согласно очередной убогой статистике. Однако они готовы пожертвовать собственной жизнью ради того, чтобы спасти родственную душу.

Одевайся теплее…

Одевайся теплее, держись и вдыхай глубоко

Этот призрачный день и немую безлунную ночь,

Твой естественный внутренний свет ярче всех маяков,

Тьма не может быть вечной: однажды она уйдёт прочь.

Я не буду скучать в ожидании робких лучей,

Я сама могу ярко, как солнце, над миром светить,

Здесь, конечно, немало жестоких и странных вещей,

Слишком многое надо принять и нельзя изменить.

Оставайся собой: очень скоро наступит та жизнь,

Когда ты перестанешь в холодные дни замерзать,

Идеальным быть скучно: рискуй и опять ошибись,

Добивайся побед, но позволь иногда проиграть.

Кто сказал, что счастливым быть сложно? сложнее ценить,

что имеешь сейчас, нам не надо с упорством стальным

Покорять Эверест, чтобы этим других удивить,

Быть достаточно просто живым, до предела — живым.

Поиски

Здравствуй, тихая грусть. Бесконечное лето всё-таки добралось до развязки, и в душе начинается листопад — чуть раньше, чем за окном… Солнце разбрасывает лучи на бесприютную землю, но не согревает ладони, когда я пытаюсь наполнить их светом. Через меня струится вечность, и сердце, сплетённое из васильков, бьётся сильнее, когда руки касаются небесной скалы.

Я ищу. Продолжаю искать… своё крохотное место в огромном космосе. Но билеты распроданы, в зрительном зале тесно, а на сцене показывают чересчур пошлую комедию. За пределами театра голодный ветер растаскивает по частям чью-то мечту. Где же теперь… моя?

И я ищу. Маленький домик у безымянного ручья, где до сих пор дремлет, втянув голову в плечи, моё упущенное время.

На перепутье

Я скиталась по диким лесам,

Наблюдала за танцем стрекоз,

Мудрый сокол парил в небесах,

Засыпала луна среди звёзд.

Тихий шум ледяного ручья

Убаюкивал призраков тьмы,

И стрелял из немого ружья

Седовласый туман-богатырь.

Сиротливо сжимается лист,

Слёзы ивы тревожат мой слух,

У сердечной тоски нет границ,

Где же мне отыскать тебя, друг?

Я простужена горькой мечтой

И стою у сплетения троп,

Только мысли гудят вразнобой,

После нас не случится потоп.

После нас… Где же прячется смерть?

Вдруг поймут и даруют покой?

Не поймут и не будут жалеть,

Продолжаю искать путь иной.

А пока твоя лютня молчит,

Чудных песен не слышно вдали.

Эта ночь поднимает на щит

Злую горечь бесплодной земли.

О кармических связях

Разве не напоминает путь Неба натягивание лука?

Лао Цзы

Разве жить — это не значит собирать стрелы, выпущенные неосторожными лучниками к нашим ногам? Каждый человек, который робко заглядывает в твою жизнь или, напротив, эффектно появляется на пороге, оставляет после себя запах, звук, цвет. Кого-то невольно заучиваешь наизусть и сможешь продекламировать; иных не подпускаешь и на шаг, выталкиваешь из личного пространства, не желая больше лицезреть в числе незваных гостей.

Невозможно распутать клубок хитроумных симпатий и антипатий, и ты никогда не найдешь правильные слова для ответа на риторический вопрос: «Почему именно он?» Легче вскипятить тишину, чем вытолкнуть из себя звук.

Да, мне тоже встречаются люди, не вызывающие теплого чувства, хотя я не понимаю, за что их недолюбливаю. Это не поддается объяснениям разума, а существует на тонком интуитивном уровне: вроде бы едва уловимо, но вполне осязаемо. В таком человеке раздражает все: походка, улыбка, одежда, манера говорить. А иногда и лицо кажется вполне привлекательным, вот только есть в нем какая-то отталкивающая черта. Или отвратительная вибрация в мелодичном голосе.

Ты стараешься сталкиваться с ним как можно реже, потому что тебе неприятно испытывать презрение (иногда приходит тяжелая вина за собственное несовершенство). Череда столкновений приводит к натянутому обмену любезностями; никто не собирается признаваться, что антипатия взаимна — нелепо озвучивать трюизмы. Волны, во власти которых вы оба находитесь, уже нашептали ответы на фальшивые подергивания уголков губ, и вернее разойтись, чем продолжить бессмысленную игру.

Однако лучше поговорить о противоположном: ты ещё ничего не знаешь о человеке, но заранее чувствуешь к нему расположение. Магическая притягательность лишает органов зрения, и тебе совершенно наплевать на видимые недостатки лучника. Я помню, как не могла объяснить, почему новый человек — неординарная личность для меня. Тот, кого один назовет «обычным», может стать лучшим для иного, потому что круговорот симпатий так же не подчиняется законам логики, как и антипатий.