Предисловие
В этой книге, автор, бесталанный словоблуд, напыщенным языком объяснит вам то, что должны были объяснить детские сказки и поэзия Роберта Бернса: будь добрым, помогай другим, возлюби ближнего своего, будь уважителен и так далее.
Мир меняется столь быстро, что футурошок Элвина Тоффлера теперь не частная проблема, а всеобщий недуг. Быстрый темп развития науки и техники порождает новые формы экономических отношений и условия быта. То, что раньше было фантастично и немыслимо — становится обыденностью, а то, что было привычно — отмирает. Эта книга — робкая попытка приоткрыть завесу тайны над будущим и явлениями, которым в нём не найдётся места.
Автор выражает благодарность тем людям, без которых эта книга не появилась бы на свет: Ивану Мальцеву и Анастасии Чижиковой.
Теоретический раздел
О моральном законе
Исходя из формального определения жизни как самозарождающейся и самозаключающейся сущности, целью и методом существования которой служит принцип сохранения и расширения себя, выводится необходимость индивидуальности приспособления каждой отдельной единицы живой природы к внешним факторам, воздействующим на неё с учётом качественной и количественной разноуровневости, иначе говоря, каждое однообразное множество, характеризующееся принадлежностью к живой материи (прим. Автора: вид, популяция), дабы избегнуть элиминации, вырабатывает в себе некоторые особенности позволяющие ему выжить в неоднородных условиях среды обитания в дальнейшем закрепляя эти особенности как неотъемлемое свойство всех входящих в него элементов (отдельных особей). Предопределяемая потребностью в осуществлении основной функции жизни, эта индивидуальная приспособляемость для человека воплощается путём возникновения наряду с рефлексией, абстрактным мышлением, логически-понятийным аппаратом, речью также равноценного упомянутым и частично проистекающего из них атрибута — внутреннего морального закона. Ровно как гепард выживает за счёт быстрых ног, орёл — мощных крыльев и острого зрения, рыба — умения дышать под водой, а паразит — простоты устройства, человек разумный, представляя свой вид, выживает за счёт способности к взаимопомощи, безвозмездной поддержке, состраданию, милосердию и самопожертвованию. Опираясь на тезис, согласно которому жизнь действует наиболее целесообразным, по отношению к её стремлениям способом, можно предположить, что она наделила человека внутренним моральным законом, побуждающим исполнить долг перед своим видом в ущерб интересам отдельного индивида.
При этом ошибочно утверждать, что наличие морального закона у человека обусловлено исключительно генетически и является его неразрывным свойством, если воспринимать его только как биологическую единицу, моральный закон скорее — обобщение некоторых черт, свойственных человеческой психике и направленных на консолидацию индивидуальных усилий в пользу группового выживания, впрочем в этот обобщённый список попадают не только свойства, призывающие индивида пожертвовать своими витальными интересами во имя сохранения носителей признаков своего вида, но и помогающие ассоциировать себя с другими людьми и животными и реагировать на их нужды, расходящиеся с групповыми.
Такие свойства сдерживают индивидуалистические порывы и обуздывают неумеренный эгоизм всех членов группы, стимулируя коллективистски выгодные действия, ради большей подготовленности к преодолению трудностей и последствий природной и социальной недружелюбности. Все эти черты психики можно разделить на две пересекающиеся большие группы — эмпатические и альтруистические. Эмпатия и альтруизм в сочетании содержат в себе весь моральный закон, отражая два главных вектора его направленности — сопереживание другому человеку и бескорыстная деятельность на благо других людей.
Меж тем, мораль, пусть проявляющаяся более ограниченно, присуща не только человеку, но и всем живым организмам, и это ставит под угрозу теорию, что моральный закон выработался не только как механизм, призванный подчинить деятельность человека целям жизни, но и как психическая мотивация к помощи страждущим и обездоленным в отрыве от коллективных потребностей. Однако, если обратиться к работе Франса де Вааля «Истоки морали. В поисках человеческого у приматов», можно найти такой абзац:
«Эмпатия свойственна в основном млекопитающим, поэтому еще более серьезная ошибка великих мыслителей заключалась в том, что сваливались в кучу все проявления альтруизма. Здесь и пчелы, умирающие за свой улей, и миллионы клеток миксомицета, у которого размножаться дозволено только немногим клеткам из тех, что собрались вместе в единый слизнеподобный организм. Жертва такого рода ставится в один ряд с ситуацией, когда человек прыгает в ледяную реку, спасая незнакомца, или когда шимпанзе делится пищей с хныкающим сиротой. С точки зрения эволюционной перспективы тот и другой тип помощи сравнимы, но с точки зрения психологии они различаются радикально. Имеет ли миксомицет хотя бы какие-то мотивации, подобные нашим? А кусающими чужака пчелами разве двигает не агрессия, а высокие мотивы, которые мы обычно связываем с альтруизмом? Млекопитающие обладают, как я это называю, „альтруистическим импульсом“: они отзываются на знаки страдания у других и испытывают побуждение помочь, улучшить положение страждущих. Распознать нужду ближнего и отреагировать на нее — совсем не то же самое, что следовать заранее запрограммированной тенденции приносить себя в жертву генетическому благу вида.»
Таким образом, мораль наличествует у многих живых организмов, но человек вследствие своей разумности и высокой психической организованности сумел продуктивно развить её и преобразовать в моральный закон, наиболее точно в своей приказательной дефиниции, пожалуй, описываемый положениями категорического императива Иммануила Канта:
— Поступай так, чтобы максима твоей воли могла бы быть всеобщим законом.
— Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству.
Есть и иная, не затронутая мною ранее стороны вопроса, касающаяся происхождения морального закона.
Животное, не мыслящее (прим. автора: некоторые слова здесь употреблены в переносном значении) себя вне природы и ощущающее себя частью природы, чувствует также и оберегающую его, могущественную связь с ней, тождественность себя со всеми её созданиями. Человек же, получивший разум и воображение, осознаёт своё проистекание от матери-природы и одновременно дистанцированность от неё, оторванность от материнских корней, ощущает, насколько слабы узы, связывающие его с ней. Закинутый вне своего добровольного желания в жизнь он ясно видит своё бессилие, случайность своего рождения и неотвратимость смерти, осознаёт своё одиночество и изолированность, отчуждение от других людей, свободный от начала и до конца, он обречён на свободу, его индивидуальность становится проклятием, иррациональный страх перед будущим, подкрепляемый неакцептуемым страхом смерти и влечением обратно в материнское лоно, в доразумный период, тормозит его «очеловечивание», ответственность за своё существование производит пугающую метаморфозу позитивной свободы «для» в негативную свободу «от».
Тяжесть этого груза противоречий и сомнений, мнительной неуверенности, зыбкости и хрупкости перспектив настолько велика, что человек не вынес бы её и минуты, не будь крепкого фундамента, на который он сумел бы опереться, сил помогающих форсировать отчуждённость от других людей, преодолеть изолятивные границы. Дабы двигаться вперёд, всё больше «взрослея» и становясь независимым от материнской опеки, человек должен интегрироваться в общество себе подобных, ощутить своё единство и схожесть с ними. Если характер человека нарциссичен и эгоистичен, если он склонен к самолюбованию, неспособен понять и прочувствовать другого, то он компенсирует своё одиночество за счёт установления господства над ним, попыток властвования и доминирования, либо наоборот — полного подчинения вплоть до растворения своего я, отказа от своей личности. И то, и то — пагубные варианты обоюдной благорасположенности, предполагающие разрушение своей личности для усиления, пусть и ложного, чувства единения с человеком или группой людей, которым он подчинил себя или над которыми он имеет власть.
Однако, господство, зиждящееся на садизме, как и подчинение, зиждящееся на мазохизме не удовлетворяют потребности в связи со своими собратьями, в подобном симбиозе обе его стороны теряют свободу, взамен обзаводясь зависимостью друг от друга. Но иногда отчуждение преодолевается через любовь — возвышенное, созидательное чувство, в достаточной мере удовлетворяющее потребность в единении с миром и приобщающее его ко всему человечеству без потери собственной целостности и уникальности.
Посредством любви индивид выражает признательность объекту своего пристрастия и через него признаётся в любви, он говорит «Ты такой же как и я и за это я люблю тебя, как безмерно люблю всё человечество, которое ты символизируешь».
За более подробным анализом феномена любви как потенцией к тому, чтобы справиться с изоляцией, стоит обратиться к трактату Э. З. Фромма «Здоровое общество»
Существует только одно чувство, удовлетворяющее человеческую потребность в единении с миром и вместе с тем дающее ему ощущение целостности и индивидуальности, — любовь. Любовь — это объединение с кем-либо или чем-либо вне самого себя при условии сохранения обособленности и целостности своего собственного Я. Это переживание причастности и общности, позволяющее человеку полностью развернуть свою внутреннюю активность. Переживание любви делает ненужными иллюзии. Отпадает потребность преувеличивать значение другого человека или свою собственную значимость, поскольку подлинная сущность активной причастности и любви позволяет преодолеть ограниченность своего индивидуального существования и в то же время ощутить себя носителем активных сил, которые и составляют акт любви. Главным при этом является особое свойство любви, а не её объект. Любовь заключается в переживании человеческой солидарности с нашими ближними, она находит выражение в эротической любви мужчины и женщины, в любви матери к ребёнку, а также в любви к самому себе как человеческому существу, она состоит в мистическом переживании единения. В акте любви Я един со Всем, но остаюсь при этом самим собой — неповторимым, отдельным, ограниченным, смертным человеческим существом. Именно это единство полярных противоположностей — отдельности и единения — является источником, дающим жизнь любви и возрождающим её.