От автора
Эта книга появилась вроде бы случайно. Необъяснимый интерес заставил меня фиксировать всё, что происходило с моим сынишкой и вокруг него. Теперь я понимаю, что поиски ответов на многие-многие вопросы, касающиеся раннего детства, а также восторг перед словотворчеством двухлетнего малыша толкали меня фиксировать свои наблюдения и даже искать им объяснения.
Позже из статей крупных психологов современности, основателя Женевской школы генетической психологии Жана Пиаже узнала, что то, к чему проявлялся мой интерес, в детской психологии обозначено специальными терминами: «процесс адаптации интеллекта», формирование и развитие знания, ассимиляция и аккомодация в организме ребёнка…
Из некоторых статей зарубежных и российских ученых, психолингвистов, в частности из статьи Д.И.Слобина «Когнитивные предпосылки развития грамматики» также усвоила, что «каждый нормальный ребёнок сам конструирует для себя грамматику родного языка», и задача психолингвистики развития — именно описание и попытка объяснения «тех сложных явлений, которые стоят за этим простым фактом…»
Знакомство с этими работами, проблемами изучения детской психологии ещё больше утвердили меня во мнении, что я собрала бесценный, почти лабораторный материал, вполне пригодный для использования учёными в подтверждение или опровержение каких-то их догадок, предположений, открытий…
Как известно, в большинстве случаев наблюдений за малолетними детьми тратятся средства на создание «ситуаций научения» и т.п., тогда как описанное мной — непроизвольное, естественное поведение ребёнка, долгое время и не догадывавшегося, что его «наблюдают». К тому же, процесс моего наблюдения — длителен, почти не прерывен в течение четырёх лет, от двух- до шестилетнего возраста.
Прочитав книгу, вы заметите, что иногда я, почти как достоверный лаборант, проявляя интерес к глубинам зарождения мысли моего ребёнка, провоцировала ситуацию, давала толчок к нашим разговорам, рассуждениям сына. Но чаще он сам, волею диалектики, видимо, трансформировал свои мысли, углублял и расширял темы собеседований.
Описанное — почти всегда диалоги, реже — монологи во время игр ребёнка, но и они происходили чаще в виде диалогов с воображаемыми, по ходу игр, людьми. А ценными эти описания представляются с двух точек зрения. Первая уже упоминалась выше — предоставление живого, жизненного материала для исследователей-учёных, ищущих факты-подтверждения каким-то своим выводам, прежде всего в психолингвистике. Второе: предлагается материал для изучения способностей ребёнка дополнять, обогащать именно родной язык, варьировать его, находить наиболее точные, лаконичные — эстетически привлекательные — формы слов, а то и построения целых фраз, которые в устах ребёнка звучат остроумно, ново, оригинально. Порой мне видится, что придуманное малышом слово или выражение вполне может самостоятельно жить в русском языке, то есть применяться как правильная литературная норма.
Есть и третья причина, почему издание данной книги представляется мне уместным и полезным. Помимо всего прочего, чтение этих записей еще и занимательно, забавно для любого человека, отнюдь не детского психолога, но просто не равнодушного к детям. Замечу, что восторг от словотворчества малыша проистекает во мне совсем не потому, что исходит оно от моего родного ребёнка. Нет, мне одинаково интересно и небезразлично высказывание любого малыша, если оно оригинально, остроумно, забавно… Просто, здесь описано то, что было ближе всего ко мне, совсем рядом, каждодневно, и не составляло большого труда в исполнении.
Понятно, что у меня нет никаких претензий на научность этой книги. Она всего лишь фактический материал. Эмоционально-документальный, просто человеческий труд, во многом — интуитивный, составленный в силу понимания автором психологии ребёнка в её эволюции.
И последнее. Очень надеюсь, что знакомство с книгой доставит читающим самую простую и обыкновенную Радость, так дорого стоящую в наше время. Радость от общения с детством…
Часть 1. Вступительная
Припоминаю, что в период беременности я нередко скучала, сказывались малые возможности общения, отсутствие серьёзных дел. И тогда, желая чем-то заполнить досуг, я частенько брала в руки книгу и принималась читать. Всё равно — какую книгу, только бы что-то делать, чем-то насыщать своё сознание-подсознание.
Однажды, перечитывая и даже конспектируя довольно непростую книгу, а именно — документальную, политическую — «Египет: время президента Насера» (авторы — И.П.Беляев, Е.М.Примаков), я внутренним чутьём вдруг прочувствовала, как же удивительно спокойно вёл себя в моём животе мой шестимесячный малыш. Мне отчетливо почувствовалось, что там, внутри, он прислушивался к тому, что проистекало из данной серьёзной книги в мой мозг, и мне показалось, что я «уловила» /или угадала/ те волны, которые несли глубины моих мыслей по каким-то канальцам к его умственным началам…
Помню удивительное мгновение некоего духовно-биологического слияния меня с чем-то океаническим, космическим, грандиозным в момент моей догадки, что он, сын (а что в утробе сын — я была уверена, ибо ожидала именно его), через меня уже существует в мире, и берёт из него что-то, и ощущает его…
Позднее, в подтверждение своей догадки, прочла в газете сообщение о том, что кто-то из учёных, кажется, в Америке, высказал гипотезу, предположив, что уже в утробе матери младенцы улавливают какие-то интеллектуальные импульсы. Браво! А разве могло быть иначе? Разве это не естественно, не справедливо?..
Вероятно, подобно многим другим женщинам, в период беременности я частенько отдавала себя воле интуиции, то есть внутренним требованиям организма. Так, например, абсолютно не прислушиваясь к советам врача — есть одни продукты, не употреблять другие, ограничивать себя в еде и т. п., — я поступала совершенно вопреки им.
Ела столько, сколько хотелось, и только то, что хотела. Наверное, у разных женщин в период беременности бывают разные потребности в продуктах питания, как и в витаминах, и различна реакция на те или другие из них, особенно в первые месяцы, когда одолевает токсикоз.
Решившись описать всё, что связано с рождением сына, признаюсь, что первые три-четыре месяца беременности (а они совпали с началом осени 1982г.) мой организм требовал, со всей очевидностъю, в неограниченных количествах винограда и земляных орехов. Ими я, что называется, спасалась. Благо, на улице стояла осень, и потому эти желанные продукты были доступны. Хотя и в ограниченных количествах, по рыночным ценам, но всё же… Куда труднее стало в конце ноября, когда с наступлением сильных морозов рыночные прилавки маленького городка опустели.
Это было совсем худо, ибо организм не хотел принимать почти ничего другого, даже свежих помидор (это в ноябре-то, с того же рынка), яблок, моркови. Правда, хотелось еще сливочного масла, но в тот, по-советски полуголодный, год оно было не доступно, продавалось в жутких очередях, накануне введения на него поголовных талончиков, и потому в этом организм оставался не удовлетворённым.
К счастью, уже в декабре магазины были завалены привозными мандаринами, и именно они стали моим питанием номер один. Десятки килограммов, до острой боли в желудке и где-то «под ложечкой». Но всё иное организм упорно отвергал. На мандаринах было выдержано ещё два месяца. Затем — тоска по шоколаду, но здесь я всё же умеряла свои аппетиты, прислушиваясь к докторским советам, боясь навредить плоду.
В последние три месяца пожелания организма вроде бы совпали, наконец, с рекомендациями врачей, и словно завершая «саморегуляцию» в насыщении себя нужными питательными веществами, он затребовал мяса и творога, а так как была уже поздняя весна, то весьма кстати оказались и первая зелень, и ранние огурцы. Так мы подходили к старту рождения малыша…
Замечу еще одну особенность своего данного периода, присущую не всем женщинам в канун разрешения от бремени. Так, примерно на шестом месяце, когда я стала непомерно полнеть, совершенно неожиданно ко мне пришла радость… удивительного цветения! Кожа лица стала бархатистой, на щеках разливался нежный румянец, черты лица округлились, стали выразительнее, милее, в целом напоминая просто яркую садовую розочку…
Посматривая в зеркало, порой я подумывала — а не ошибаюсь ли на сей счет? — но вот последовали комплименты от знакомых, и я уверовала, что и впрямь преобразилась к лучшему. Некоторые находили это приметой того, что родится мальчик. Дай-то Бог!..
Справедливости ради скажу, что в этот ответственный, не простой период моей жизни (в силу семейных обстоятельств) нередко приходилось проливать и слёзы. Вероятно, по причине моего временного положения, утрат изящества фигуры, мой муж в это самое время в какой-то степени потерял ко мне интерес и, за несколько месяцев до рождения ребёнка, предался безудержному разгулу, пьянству. Это стало причиной моей внутренней неуравновешенности, частенько — слезливости, и думаю, сказалось и на младенце, и сказывается, возможно, и теперь, когда я подмечаю, что он в пять с половиной лет чересчур раним, обидчив, чувствителен.
А тогда… Живот был большой, высокий, круглый, как шар. И это тоже отмечали как признак появления мальчика. Носить его было нетрудно до почти недельного срока до рождения. А тут вдруг стало совершенно невозможно наступать на левую, затем — и на правую ногу, так что накануне родов я могла передвигаться только крохотными шажками, походкой японской женщины в кимоно, так как боль и, видимо, перегруз, сковывали позвоночник.
Месяцев за четыре до родов, если не раньше, меня жестоко измучила изжога, что добрые люди разъясняли как признак роста волос у плода. Кажется, об этом я прочла и у Б. Спока. О, после рождения сына я имела возможность убедиться в справедливости приметы: младенец был почти весь заросшим мелким темноватым пушком — и плечики, и ручки, и ягодички, и окрайности личика… После выхода из роддома я измерю длину его волосёнок на головке — почти шесть сантиметров.
…Врач из женской консультации сердилась на мои прибавления в весе, предсказывала крупного ребёнка, постоянно остерегала: — Хотите кесарево?
Я же не желала кесарева, но и родов, самого процесса деторождения, очень боялась. Правда, теперь, на сносях, не так уже сильно, как прежде, задумываясь, что когда-то мне это предстоит. Мысли о необходимости делать какие-то животные усилия всегда жутко пугали меня, не менее чем описанную Толстым маленькую черноусенькую княгиню Болконскую, таки умершую во время родов. Теперь же я понимала, что участь моя решена, так или иначе — а усилия эти дожны быть, надо суметь как превзойти себя физически. (Да скорее, пожалуй, я даже пыталась тогда, накануне родов, совсем не думать об этом, опять поддавшись собственной интуиции. Благодаря чему, за несколько дней до родов мною владело удивительное спокойствие. И даже тогда, когда врач посоветовала на несколько дней раньше лечь в роддом, я, вполне нормально себя чувствуя, в состоянии этого спокойствия и как-будто уверенности в благополучности разрешения, отсрочивала, как могла, этот день, будто внутренне предугадывала срок родов).
Наконец, в субботний день ко мне на дом пришла обеспокоенная медсестра из консультации с указанием врача немедленно отправляться в роддом. «Не медлить», — был и совет медсестры. На что я ответила, что самочувствие моё нормально, и я решила идти в родильное отделение утром в понедельник. Видя моё упрямство, пожилая медсестра по-матерински советовала всё же сделать это раньше, чтобы там, на месте, подготовиться к родам.
Мысль показалась мне резонной, и поэтому уже в этот день, после обеда, собрав всё необходимое и взглядом простившись с пустой комнатушкой (муж по-прежнему пребывал в разгулах и его мало заботило моё самочувствие), я медленными «японскими» шажками, через весь городок, побрела в родильное отделение. Странно, но в тихий тёплый солнечный июньский день я шла на свою «Голгофу» с тайным и трепетным чувством радости, а, может быть, и счастья. Возможно, с ожиданием свершения Чуда. Во всяком случае, это чувство потаенной радости запомнилось мне, возможно, потому, что испытывала я его впервые…
И, как это не удивительно, но интуитивно я очень точно определила день своего «опростания». Именно в понедельник, 28 июня, в два часа дня, лёжа в постели после обеда в родильном доме, я вдруг почувствовала в себе внутренний глухой хлопок и, затем, разливающуюся влагу. Сообразив, что отходят воды (о таком начале родов я была чуть-чуть осведомлена), одновременно испугавшись и обрадовавшись этому началу, я ринулась в туалет, попросив кого-то позвать медсестру. Врач и сестра тотчас пришли взглянуть на меня, и было понятно, что настал и мой черёд постигать муки материнства.
Пока они ушли изучать мои анкетные описания, я прилегла на кровать и имела возможность «послушать» себя, сосредоточиться. Раза два-три за это время ко мне подкатывалась почти чудовищная, одновременно и приятно-пьянящая своей новизной, боль в животе, я понимала, что это начало «схваток», но, к счастью, они были кратковременными, быстро проходили. Кажется, я даже не могла и представить, что нечто подобное, но гораздо более страшное, ждёт меня впереди. Возможно, что мысленно я уже решила про себя, что будет кесарево сечение, но более всего, пожалуй, успокаивало предвидение благополучного разрешения… Наверное, это и было мысленное и духовное преодоление страха, а то и тонкое угадывание одной из нитей моей собственной судьбы…
Наконец, меня привели в ординаторскую, долго осматривали и ощупывали заведующая роддомом и дежурная врач, переговариваясь полушёпотом, и вот заведующая произнесла то, к чему я была готова лучше всего: — Нужна операция. Ребёнок крупен, таз узок, возраст у роженицы — за тридцать, роды первые… Лучший выход, дабы не рисковать, кесарево сечение…
Пожалуй, вздох облегчения прошел через меня. Я вмиг поняла, что пещерный век позади, а всечеловеческий прогресс подаёт мне руку, и стояла молча, боясь выказать своё, возможно диковатое, сомнительное довольство услышанным. Более того, чувствуя какое-то сомнение у врачевателей, боясь упростить ситуацию, я переспросила:
— А это опасно?
— Чтобы спасти и тебя, и ребёнка — это необходимо, — с небольшой неуверенностью ответила заведующая. На их лицах я видела неподдельную озабоченность, и потому поспешила согласиться:
— Надо так надо. Пусть будет кесарево. — После чего подписала бумагу о согласии на операцию, и отправилась отдыхать, пообещав ничего не есть и, кажется, не пить — в ожидании, пока операционная бригада из хирургии подготовится к приёму моего малыша…
Примерно в половине шестого вечера меня, утомлённую ожиданием, отвели в операционную. Посреди этой комнаты стоял узкий крестообразный стол, на который мне и предложили взобраться и лечь. Укладывалась я долго, и всё это время мне почему-то казалось, что я не принадлежу уже самой себе, я — во власти чего-то иного, чуть ли не фатального. Отчасти, вероятно, так и было. Для храбрости, что ли, или из каприза, я ещё проворчала медперсоналу — какой у них неудобный, твёрдый стол. Но на мои слова не отозвались, все были заняты уже деловой суетой. Я покорно подчинялась указаниям медсестры. Руки мои какими-то ремешками прикрепили к «крестовине», молоденькая стройная медсестричка, показалось, смотрела жалостливо и сочувственно. Другая, со шприцем в руке, подошла к столу, нащупала у локтя моей левой руки вену, стала вливать в неё всемогущий морфий… Незаметно, видимо, мгновенно, померкли для меня прожекторы операционной, и вообще, возможно, я перестала существовать и быть…
Начинался земной путь моего ребёнка, которому было придумано уже имя, и предначертана, наверняка, своя судьба.
Позже, на бирке, я прочту, что он родился в 18 часов 45 минут, а пока… Очнулась я раньше, чем меня успели зашить. Спасибо судьбе, в эти мгновения полузабытья я успела что-то прочувствовать и услышать. Кто-то из медсестёр тут же заметил дрожание моих ресниц и полушёпотом произнёс: — Проснулась… — Хотя я лишь очнулась и слегка приходила в себя. Тупая боль где-то внизу живота и ощущаемые там движения врачующих меня рук едва напомнили мне о происходящем. Я сразу поняла, что главное уже свершилось, и не помню даже, успела ли подумать — кто, мальчик или девочка появились у меня? — как вдруг услышала над собой громкий молодой голос: — Какого богатыря подарила папе! Четыре двести! Молодец! — И, будто успокоенная этим радостным возгласом, я снова погрузилась в дрёму или беспамятство.
Проснулась ночью, на кровати в палате. Чувствовала жуткую слабость, утомление, хотелось спать, но сон не приходил. К счастью, в палате никого больше не было, и полный покой как бы придавал сил.
Время от времени появлялась дежурная акушерка и внимательно вглядывалась мне в лицо. Я никак не могла понять — почему, наконец, под утро она спросила: — Валя, не спишь? Это плохо, надо спать, спать… — Неподдельная заботливость также успокаивала и придавала сил.
Уже с рассветом незаметно я уснула, а проснулась от дикого, настойчивого стука в окно. Встать, естественно, я не могла, но стук жутко воспалил нервы. Оказалось, одна из дур в моём семейном общежитии, зная о моём послеоперационном состоянии, всё же решила поздравить меня с новорожденным. Был лишний случай убедиться, что дикость и бестактность людей поистине не знает границ. Впрочем, возможно сделано это было и нарочно, ибо с данной дамой мы не были в близких или дружеских отношениях, особого доброжелательства с её стороны я никогда не ветречала. А догадаться о том, что её беспокойство совсем некстати, ей, в силу выпирающего из неё прагматизма, думаю, было несложно. Я же затем долго не могла уснуть и мучилась от бессилия, и скуки, неподвижности, а грохот в окне как жуткий раздражитель весь день звучал в воспаленном мозгу…
Так кое-как прошёл день, а ночью в палату тихонько вошла лечащий врач, та, что предопределила кесарево. Почувствовав, что кто-то склонился надо мной, я открыла глаза, она кивнула: — Всё хорошо… Мальчик крупный, не разродилась бы… — Я поняла, что она успокаивала и себя тоже, убеждая, что решение об оперировании было принято верно. Меня же успокаивать не было нужды. Главное, что всё было уже позади, и, кажется, благополучно.
Более того, со временем я стала размышлять и всерьёз задалась вопросом: — А почему бы не прибегать к кесареву сечению в большинстве случаев, когда встает вопрос трудных родов?
Позднее прочла где-то в периодике такой же вопрос от читательницы и ответ на него врача-специалиста: дескать, при оперировании есть разного рода риск, а естественные роды полезнее для здоровья женщины. Наверное, так, но для психологически не подготовленных к деторождению всё же, думается, должен быть «запасной вариант» разрешения…
Вспоминаю, как в первые два дня у меня не было сил даже думать о ребёнке, представлять себе, каков он там, в детской комнатке за стенкой. Изредка я мысленно укоряла себя, что совсем не думаю о нём, ради кого нахожусь здесь. Тяготили слабость, бессилие. Но вот дежурившая акушерка-горбунья шепнула: — Валя, не видела ещё сына? Такой хороший мальчик. Чистенький родился, мне даже не пришлось его мыть… После завтрака принесём показать…
Весь день прождала, наступил вечер, уж перестала ждать, решив, что женщины забыли об обещанном. Но вот опять мне шепнули, что сын спит, принесут попозже. И к вечеру действительно внесли в палату цветной сверточек, поверх которого поддерживали чёрненькую волосатенькую головку. Волосёнки, как щетинки, торчали в разные стороны. На беленьком, матово-глянцевитом личике быстро бегали из стороны в сторону большие тёмно-синие глаза-смородины, которые время от времени несколько удивлённо, а то и почти равнодушно останавливались и на моём лице. Я хотела прочитать в них стремление ко мне, мамочке своей, но они одинаково быстро шмыгали в разные стороны, и, казалось, малышу было обременительно то, что его здесь тщательно разглядывали.
Акушерка подхвалила: — Смотри, и головку уже держит! — А мне подумалось другое: я сразу распознала в нём характер непоседы, настырный, неуступчивый, конечно, в папину породу… Черты лица сынишки — в миниатюре — сразу же напомнили лицо матери мужа (виденной мною, впрочем, только на фотоснимках, так как десяток лет назад она умерла).
…Но лицо его уже было и мужским. Выразительная форма губок, высокий лоб, широко открытые глаза, как два вопроса на лице, — всё это сразу выдавало в нём мужскую личность.
И… стыдно сказать… мой маленький черноволосик напомнил мне сразу же героя из давным-давно читаной сказки Гофмана «Крошка Цахес». Некоего альраумчика, корявого смешного упрямца. Естественно, я тут же прогнала от себя эту неуместную мысль, но и позже она нет-нет, да посещала меня, и я боялась представить себе, что могло ожидать меня впереди, случись в моём сыне темперамент «крошки». Тем более что одновременно я опасалась, как бы ребёнку не передался бесовской темперамент нашего папы (которого вполне могло хватить на четверых нормальных мужчин)…
Сожалею, что уже в первый день после родов не упросила принести мне малыша для кормления, а через пару дней, услышав от детской сестры, что наконец-то и моего принесут мне покормить, слегка даже разволновалась. Но вот вечером впервые принесли его. Маленький конвертик (родился сын ростом в 55 сантиметров) с огромными тёмно-синими глазами-смородинами, удивлённо вращающимися на все четыре стороны.
Мой малыш сильно отличался от других младенцев. В то время, как большинство из них были розовенькими комочками, напоминающими зефирчик, с недозревшей потненькой кожицей, с почти зажмуренными глазами и с несколько досадными, полусопящими личиками, выражавшими, пожалуй, лишь два желания — поесть и поспать, мой малыш внешне был как маков цвет. С чёткими черточками лица, матово блестящей бархатистой кожицей. И лицо его постоянно было удивлённо-любопытствующим, с выразительным взглядом, а глазами он так активно постоянно вращал по комнате и лицам, что можно было подумать, что уже тогда, с первых дней рождения, он хорошо видел и различал предметы. Глядя на его личико, а позднее и на чистое упругое тельце, я поминала добрым словом виноград и орехи, поедаемые мною в первые месяцы беременности, предполагая именно их благотворное влияние на сотворение моего младенца. А был он и впрямь весь как совершенный ядрёный орешек…
Правда, позднее я увижу негативные стороны и ранней способности ребёнка видеть, и того, что принявшая его акушерка не сочла нужным хорошенько вымыть моего новорожденного. Во-первых, в ушках, на головке останутся такие хлопья корочек, от которых мы долго не сможем избавиться. А под ними на головке плохо росли новые волосики. Во-вторых, ещё до трёхмесячного возраста, то есть ранее положенного срока, мой сын станет тщательно разглядывать свои шевелящиеся растопыренные пальчики, вертя их перед глазами. А через некоторое время я замечу, что глаза его от этого станут слегка косить, и сделаю один из своих первых эмпирических выводов: всё же природа-мать не случайно производит нас на свет маленькими «слепыми котятами», с целью постепенной, в том числе и зрительной, адаптации в окружающей новой среде, то есть как бы заботясь о защитном рефлексе от раздражителей в первые периоды этой адаптации. Мой же ребёнок, вероятно, кое в чём преуспел ещё в утробе, и оттого период зрительной адаптации, как мне кажется, был очень мал. Но, к счастью, глазки сына позднее перестали косить, за чем я теперь уже тщательно следила, и это очень обрадовало меня.
Вообще-то, медики определили, что мой ребенок был переношен недели в две. Мне же добавить к этому нечего: не знаю.
А со мной дело быстро шло на поправку. Сначала — капельницы, но поднялась я на ноги значительно раньше обозначенного медиками дня (вначале, правда, как и положено, в полусогнутом состоянии, подобно скорченной старушки, хотя и достаточно резво бегала к окошку, к проведывавшим меня знакомым).
…Через десяток дней мы с сыном были выписаны домой. Встретил нас папа, с скромным букетиком роз в руках, весь в белом. Я также обрядилась в принесённый им изящный белый костюм, и вот так мы все вместе, нарядные, я — с розами у груди (что со стороны, наверное, представлялось такой счастливой идиллией, которая в будущем, естественно, не состоялась), он — с маленьким посапывающим пакетиком в руках — и прошествовали через весь городок домой.
С первых дней, как и положено, сын придал мне немало хлопот. Но более всего по той причине, что я совершенно не была обучена ухаживать за малышом. Я не умела пеленать, и этому меня учили молодые мамаши-соседки… купать, чему научила меня вскоре приехавшая моя бабушка… да, в общем, и правильно кормить тоже… Выручали полноценные молочные мои груди да то, что на улице было лето. Очень скоро поняв бесполезность пеленаний, стала пеленать сыну только ножки, совсем оставляя свободными ручки и грудь, предполагая, что это ему полезнее, удобнее, да и способствует закаливанию.
Самой большой трудностью стали взаимоотношения с папой, который отказывался помочь в семейных делах и вёл образ жизни, к которому привык за последние четыре месяца. Всё это было причиной не затихающих скандалов в семье, ежедневных нервотрёпок, слёз и криков, которые, вероятно, как я думаю теперь, по прошествии с тех пор нескольких лет, приводили в ужас маленького сынишку. Но если бы он тогда плакал, я, наверное, искала бы другие способы выяснения отношений с мужем, но малыш только затихал в своей кроватке и водил глазками по потолку, отчего я, по легкомыслию, решила, что он пока не реагирует на происходящее, что он мал, чтобы пугаться… Непростительное легкомыслие! Позже я стала думать, что ребёнок, возможно, цепенел от страха и ужаса, а мы, два взрослых малоумных создания, с первых дней жизни младенца подрывали его нервную систему…
Вспоминаю теперь случай, когда даже в пять месяцев, совсем крошкой, Серёжа чутко среагировал на появление в комнате пьяного отца. Он лежал на руках у меня после кормлений — игривый, весёлый, довольный, и вдруг с появлением в двери комнаты пьяного отца (метрах в трёх от нас), сын совершенно изменился: напрягся, затих, с беспокойством обратил к нему глазки. Я поразилась такой внезапной перемене настроений сына, и объяснила это только тем, что ему как-то внутренне передалось моё внезапное напряжение, ибо я жутко боялась этого человека, когда он бывал пьян.
Как избавления и спасения для своих нервов и младенца я ожидала весны, лета, когда можно было бы уехать с малышом к бабушке, на юг Украины, к теплу, солнцу, чтобы отдохнуть от удушливой папиной атмосферы. Но в целом, как мать, я оставалась внутренне счастливой, ибо свершилось то, без чего, наверное, не стоило бы жить, или жизнь была бы не полноценной. У меня рос маленький, красивенький, здоровенький, очень смышлёный сынок. Это наполняло жизнь счастьем даже в тех обстоятельствах, в каких пришлось оказаться. Просто был день, час, в который я вроде как прозрела: в который раз приходилось надеяться только на себя, ощутив вновь полное одиночество среди людей. Не оставалось ничего другого, кроме как… опереться на собственное плечо. Что я и сделала…
За период раннего детства сына, как в любой семье, где рос малыш, бывали разные тревоги. В два месяца у локтя правой ручки у Серёжи неожиданно образовался крупный фурункул, который доставил нам с приехавшей бабушкой Машей (моей мамой) немало беспокойств. Позднее были проблемы с перевариванием пищи ребёнком, почему пришлось подкармливать его кефиром уже на пятом месяце, что, правда, очень пришлось по вкусу малышу, и привязанность к кефиру у него сохранилась надолго. Более того, кормление через соску оказалось более легким и удобным для него, он наловчился прокусывать дырочку в ней до нужного ему размера, что повлияло на его леность при кормлении грудью. Уже в шесть месяцев он отказывается сосать левую грудь, еще через месяц — правую, усложняя мамину жизнь. Причина, конечно, в моём легкомысленном отношении к соске, хотя одна из знакомых, мать двоих детей, предупреждала о таком финале, удобном для малыша, но невыгодном для меня: предстояла покупка смесей, варка кашек, да и отказ от потребления ценнейшего питательного грудного молочка мог способствовать появлению самых разных заболеваний. К тому же, упрямое дитя наотрез отказывался от морковного сока, других каких-то соков, рекомендуемого врачом желтка… (Кстати, привычка почти не потреблять овощи и мало есть фруктов сохранится у мальчика ещё на десяток лет)…
Но несмотря на всякие «фокусы» малыша, развивался сын нормально. Помню, что своевременно он научился сидеть, встал на ножки, в положенный срок стали расти зубки… В ту пору я ещё не вела записей своих наблюдений за сыном. Но позднее, по памяти, кое-что записала из того периода его жизни.
Так, когда он научился вставать и ходить по кроватке, держась за её перильца, то очень любил это делать. Как маленький слонёночек, без устали топтался по кругу туда и обратно, как будто было ему там тесно и хотелось вырваться на волю. Похоже, это была хорошая тренировка ножек.
Иногда с жадностью смотрел, как мы с отцом тут же, рядом с его кроваткой, сидели за столом и ели. 0днажды, несмотря на малый его возраст, отец дал ему кусочек жареной картошки и мясца. Малыш съел с аппетитом, хотя подобную пищу я ему ещё давать не пробовала. В другой раз вот так же, стоя у боковой спинки кроватки, внимательно разглядывал, как мы обедаем. Отец вдруг ни с того ни с сего шикнул на него. Серёжа мгновенно присел и спрятался за спинкой кроватки. Через минуту муж кивнул мне: — Смотри! — Вижу, сын медленно привстаёт и озорно выглядывает из-за спинки кровати, словно присматриваясь, сменил ли гнев на милость грозный папаша. Забавно было наблюдать это его озорство и хитренький интерес в глазках…
Вообще он очень любил говаривать слово «дай», указывая на самые разные предметы. Я почти всегда послушно доверяла ему эти вещи, и он многое перепортил из мелочей: что-то разбил, порвал, сломал, изгрыз, как, например, сувенирные деревянные лакированные шкатулочки…
Очень долго не хотел садиться на горшок, боялся. Однажды, в моё отсутствие, не знаю как, мужу удалось усадить его. Появившись, я очень удивилась такой метаморфозе, но Серёжа с папой продемонстрировали даже нечто большее: прямо на горшке, подражая папе, Серёжа самозабвенно покрутывал вперёд-назад ручонками, в стиле буги-вуги, и при этом самодовольно лукаво улыбался. Папа, конечно, потешался. Вообще в период до годика Серёжа был очень послушен и нередко подражал отцу, как маленькая обезьянка.
В тот же период (что, судя по описаниям медиков-специалистов в методической литературе, — очень рано) он впервые, стоя на коленках на разостланном на полу ватном одеяле, заиграл «всерьёз» игрушкой, двигая её впереди себя, как машинку, издавая какие-то звуки при этом. Муж первым приметил водительский талант у сына, кивнув мне: — Смотри!
…Май и июнь восемьдесят третьего года мы провели с Серёжей на юге, у бабушки. Сначала всё было отлично. Серёжа с удовольствием ел первую майскую черешню из сада бабы Мани. Но в первой декаде июня, с началом сильной жары, у сына вдруг появился устойчивый понос, по вине которого, с подозрением на дизентерию, мы легли в местную больницу. Мне же думалось, что причиной болезни были либо непривычная жара, либо качество употребляемой воды. Ибо ровно месячное лечение так и не дало никакого результата, и в тревоге, поспешно выписавшись из больницы, мы тут же выехали к себе, в Подмосковье. И чудо совершилось сразу: в первый же день приезда домой понос исчез сам собой, без применения каких бы то ни было средств. Как говорится, Господь милостив…