Диалоги с Незнакомкой

на перроне печальных лиц,

где разлука бродит повсеместно,

а на клочках исписанных страниц,

надпись: «Прости.

Люблю тебя, честно!»,

я вкопанной замер куклой,

обжег сигаретами пальцы,

и луна светила мне тускло,

и танцевали прощальные вальсы.

Вот мы — люди…

То закрываемся в себе, то говорим без устали… то нам хочется свободы, то ее становится слишком много. Бывает, каждого из нас что-то неведомое роняет наземь, и мы не можем сдвинуться с места, но уже миг спустя складываются фатальные ситуации, заставляющие «поджечь» свой собственный дом и нестись без устали, сломя голову, в неизвестность. Мы работаем, делаем отчеты, развлекаемся, пьем, курим, занимаемся любовью, дышим, моргаем, видим сны, мечтаем и переживаем… переживаем… переживаем, все это время невольно строя планы на будущее, совершенно не предполагая, каким же оно будет. А стоит ли нам его знать?

Порой мы рассказываем совершенно незнакомому человеку намного больше, чем знают о нас самые близкие люди. Наверное, тем самым мы ограждаем их от излишней информации, наверное, бережем через ложь и обман их сердца. Да, мы делимся новостями, говорим о прошлом и настоящем, находя в незнакомцах ответы на извечные вопросы, а их у нас — людей, — как известно, не мало. Пожалуй, мы просто находим себя в других. Но это слишком просто — вот так взять и согласиться, даже не задумавшись, почему мы устраиваем этот самый, требуемый сердцем, поиск. Нам нужна поддержка? Мы связаны одной ситуацией? Или мы любознательные простаки? Может, вдумчивые сумасшедшие?

Я прекрасно помню тот странный майский вечер разбушевавшейся весны, в котором можно было согреться только горячим глинтвейном или крепким чаем, аромат которого доносился с ветром из каждого вагона поезда. Жаль, что все-таки глинтвейн не подают в поездах…

Я сидел в купе в полном одиночестве. Уже разложив свои вещи, ждал согревающий напиток и смотрел на то, как по окну бегут струйки воды, гоняясь друг с другом и смывая мою прошлую жизнь. Люди на перроне метались из стороны в сторону. Мужчины держали свои фетровые шляпы, которые срывал с их голов ветер; женщины закрывали свои тонкие птичьи шеи платками, дрожа от холода и едва не падая с высоких каблуков. Отяжелелая и мокрая от дождя одежда доставляла им неистовый дискомфорт, отчего все друг с другом ругались, нецензурно бранились и толкались на узких входах в вагоны. XX век терпел крах!

— Ваш чай, пожалуйста! — предварительно постучав, сказала зашедшая в купе проводница осипшим голосом. — Кхм, два сахара, как заказывали, — прокашлявшись, сказала она, достав из аккуратно свернутой салфетки пару кубиков рафинада. Я немного ухмыльнулся ее красному, слегка шелушившемуся носу — верному признаку всякого простывшего человека. — К сожалению, тростникового у нас нет. Только обычный… кхм… кхм (громче) … или мед на выбор. Простите, кашель!

— Спасибо. Обычный тоже подойдет, — ответил я. — Скоро отправляемся?

— Видите, какая сегодня непогода?.. Кхм-кхм, узнаем у диспетчера о ситуации на маршруте. Думаю, что… кхм, через 10—15 минут уже тронемся с места. Вы простите, что так долго несла вам чай. Я уже третьи сутки температурю, а заменить меня некем. Поезда сейчас ходят очень часто. Задействованы все смены. В основном люди едут в одном направлении и без обратного билета. Такие времена настали. Все бегут из страны, бросая пожитки и беря с собой только ценные вещи.

— Наверное, даже не успеваете, как следует выспаться? — Что вы, что вы! Как тут выспаться?! — удивилась она. — Весь персонал работает в две смены, спим… ах, где и когда придется. Эх!.. Погода-погода, события-события!

— Мда, погодка сегодня скверная… нетипичная… другая!.. И дождь другой! — согласившись, кивнул я. — Не помню, чтобы за последние десять лет я видел такой долгий и сильный дождь. Но он как-никак под стать всему. Сами виноваты!

— Все сейчас стало по-другому. Кхм… апчи… Простите! Кхм, пусть лучше весь огонь, весь мир зальет дождем, чем слезами! — сказала мне женщина напоследок и покинула купе.

Я взял стакан не за ручку, а двумя руками, сжав его пальцами со всех сторон. Тепло… Тепло, которого так сильно не хватает уже несколько лет, с тех пор, как началось настоящее безумие и все видоизменилось, приобрело новые оттенки. Еще несколько лет назад казалось, что этого не может произойти, что все вокруг выглядит одним большим спектаклем, в котором нет зрителей, а актеры полны самодурства, пафоса и фарса. Увы, этот театр захватил всю страну. Мы стали марионетками, которыми искусно манипулирует целая труппа кукловодов, подогретая общей идеей — общим вирусом, проникшим в их мозг и уже отравляющий наш. Вы поймете, о чем я говорю, но немного позже…

Задумавшись, я не заметил, как горячо стало моим рукам и, резко отпустив стакан, я нелепо разлил чай по столу. Схватился за мочки ушей. Обжег пальцы!

— Черт! — выругался я, взглянув в окно, где, то обходя, то перепрыгивая лужи, мчалась к поезду женщина с двумя большими черными сумками. Подол платья был весь мокрым, а жалкие попытки перепрыгнуть огромные реки, разлитые стихией по перрону, приводили к тому, что она не допрыгивала до сухого асфальта и с брызгами приземлялась двумя ногами в самое глубокое место лужи. Дежурный по станции, укутанный в водонепроницаемый военный плащ, смоля на всю округу, поспешил ей помочь. Остановившись, она что-то грозно крикнула ему в лицо (видимо отказалась от помощи) и вскоре исчезла из поля моего зрения.

Мда, ураган сегодня на редкость мерзкий. Май совсем ни к черту. В поезде только те, кто навсегда покидает свой дом и страну. Мы в скором времени станем ей чужими. Интересно, обретем ли мы новую Родину? Дом — да, Отечество — никогда.

Дверь резко распахнулась.

— Твою же мать, гадство-гадство… Какое же безумие вокруг, черт побери! Лужи-лужи… вокруг одни лужи, будь они прокляты! Я не узнаю собственного города!!! — появилась в дверях она, до ужаса мокрая, чихающая, с тяжелым багажом и злым видом, от которого на моем лице появилась ироническая усмешка. Что может быть смешней и опасней, чем промокшая под дождем женщина, у которой рассыпалась укладка, старательно приготовленная ранним утром, и почти смылся макияж? Не знаю! Наверное, только война, причем мировая! — Еще и мужчину подсадили в двухместное купе, да за такие-то деньги. Просто замечательно! Кошмар! И это все мне, заплатившей за два места?! — сбросив накидку с плеч, вновь выругалась незнакомка, оставшись в элегантном, модном, но намокшем платье, которое, облепив тело, позволило мне разглядеть все прелести ее утонченной фигуры.

Не спрашивая разрешения, я поставил ее вещи сушиться в дальний угол, сел напротив и спросил:

— Нам с вами ехать целую ночь, так, может быть, не будем ворчать, закажем чай или кофе, так как свой я, задумавшись о предстоящей дороге и новой жизни, уже успел разлить по столу? Не советую прикасаться! На улице вода холодная, а тут горячая и липкая! — предупредил я. — Стол, как расплавленный леденец, вязкий и липкий! — вновь предостерег ее я. — Тряпки под рукой нет, а салфетки едва ли впитывают. Не знаю, из чего их стали делать, но прибраться ими невозможно. Воду они только отталкивают!

— Ладно, хоть успею высохнуть и что-нибудь выпить! В дождь только пить! — сказала она, косо посмотрев на меня. Ответ был мне не нужен. Я знал, что она будет не против и скоро ее настроение изменится, как и у меня — человека, в 40 с лишним лет покидающего родной дом, оставляющего свою газету, коллектив и куда-то бегущего в неизвестность.

Пожалуй, я рад только тому, что не успел обзавестись семьей из-за большой загруженности на работе и могу спокойно «холостым патроном» сорваться с места, собрав самое необходимое: фотографии, документы, вещи на первое время, отцовский военный компас с генеральской гравировкой, деньги, любимые запонки и… и воспоминания, которые весят намного больше чемоданов этой фрау, продолжавшей сетовать на косой дождь.

— Все же я закажу чай! — прервал ее ворчание я.

— Раз уж пошли, то извольте мне принести кофе! И без сахара, пожалуйста! Терпеть не могу пить кофе с сахаром и сливками. Мне кажется, что в этой сладости теряется вся философия черного напитка. Увы, меня мало кто понимает в этом! Наверное поэтому я не очень-то и компанейский человек. Все больше в моде латте, мокачины-капучины и прочие сладкие баланды! Ванна с пеной, а не терпкий кофе! — стрельнув глазами в мою сторону, изъяснилась женщина. Я не обратил внимания на ее приказную интонацию, обрадовавшись тому, что поезд наконец-то тронулся, а на перроне, кроме работников станции, никого не осталось. Да, таких как нас, пожалуй, никто не будет слезно провожать, махая платками, тем более, в шторм сдуревшей весны.

— Подождите-подождите, — одернула меня она, когда я подкуривал бензиновой зажигалкой сырые папиросы. — Я тоже была бы не прочь перекурить! Вам ведь несложно угостить меня сигареткой?!

Я открыл портсигар, подаренный моим другом. Если мне не изменяет память, он купил его в Австрии, куда был отправлен корреспондентом во время Аншлюса год назад. Мы закурили.

— Надеюсь, вы не будете сегодня всю ночь говорить о политике и мировых событиях? Мне и без вас понятно, куда мы катимся! Поэтому давайте не будем…

— Конечно, нет! — не дав ей закончить, сказал я. — Весь наш поезд, каждый вагон: первый, второй, пятый, девятый — все люди в них понимают, почему мы бежим. Убегая из страны, кто-то покидает свою семью, кто-то оставляет в прошлом свой дом, в котором пару дней назад завершил ремонт, а кто-то — светлые чувства, оберегаемые от посторонних так долго. Скажите, почему вы решили, что я стану об этом говорить, сидя в купе этого поезда?

— Совсем нет. Просто, о чем может разговаривать мужчина в элегантной рубашке с дорогими запонками, интересным узлом на галстуке и в лакированных туфлях, покрытых воском?! Разве что о деньгах, политике, недвижимости, мужской моде и сортах сигар.

Я улыбнулся, зная, что незнакомка в корне не права и мне всегда были чужды беседы на светские темы, как и большинству из моего малого близкого окружения.

Фрау посмотрела на меня.

— Не спрашивайте моего имени! Прошу… пожалуйста! Давайте останемся незнакомцами. У нас всего лишь ночь и ничего больше, поймите меня правильно. Все ваши ухаживания, мужской шарм и даже замечательная туалетная вода ничего не будут значить. Только ночь и все…

— К чему вы клоните? — выпустив дым и стряхнув пепел в маленькую пепельницу, которую всегда носил с собой, задал вопрос я. — Я ничего не имел в виду. Не я выбирал это купе и был совершенно не осведомлен, что мне предстоит ехать с вами. Но не сделать комплимент я не могу. Вы, признаться, очень красивая женщина, и мне кажется, от дождя вы еще прекрасней и милей!

— Спасибо, — скромно улыбнулась она. — Дождь испортил весь макияж, который я старательно наносила с четырех часов утра, а безумный ветер сломал мой зонт, мою прическу, всю мою жизнь!

— Хотели покинуть город и тленное прошлое красивой и свежей как никогда?

— В точку. Гордо, красиво и в приподнятом настроении. Увы, непогода не позволила мне лицемерить и сделала все наоборот. Поэтому я оставляю Берлин промокшей с головы до пят не от слез, как хотелось, а от майской распутицы.

В тот миг, когда мы одновременно подняли руки с сигаретами, чтобы сделать затяжки, то случайно оба посмотрели на безымянные пальцы друг друга. Ни у меня, ни у нее обручальных колец не было. Приняв этот факт, между нами возникла удивительная тишина… Тишина, которая разрезала пополам звуки поезда. Ту-тут-ту-тут и снова тихо… Ту-тут-ту-тут и еще тише. Мы стояли друг к другу вполоборота, то встречаясь взглядом, то смотря в окно. Вам знакомо это чувство — желание заговорить, но ты не знаешь о чем, а каждая тема кажется до боли скучной и неинтересной, как ежедневная газета месячной давности, которую вы предлагаете кому-то прочесть?

— Все более хилые постройки… все больше пустоты и деревьев… все быстрее мчится наш поезд Это значит, что мы не вернемся сюда никогда? — оборвала неловкую паузу она.

— Не знаю, — ответил я. — Я знаю лишь то, что нам срочно нужно выпить кофе, ведь чем меньше в нас остается нашего города, тем сильнее мне хочется ощутить горечь… хочется виски… все больше виски, чем кофе. Грустно и скверно все… Так, говорите, крепкий черный и без пенных ванн в кружке?

На этих словах я ушел делать заказ и искать без того измученных проводниц.

***

— Кофе? — вновь зашла та же девушка, что и с чаем ранее. — Наш поезд… кхм-кхе, кхммм, движется очень медленно, поэтому мы прибудем в пункт назначения чуть позже. Будет уже светло!

— Ничего страшного, — улыбнулась моя попутчица. — Мы отлично общаемся, и кофе сейчас под стать. Спать сегодня грешно! Скажите, у вас действительно была своя собственная газета, в которую была просто вложена, а не подшита одна страница? — повернувшись ко мне, задала вопрос фрау.

Я засмеялся.

— Да! Это был эксперимент с моим другом и коллегой. Он был журналистом, порой редактором, иногда просто идеологом и генератором идей — человеком-оркестром, с которым мы однажды сидели в ресторане и думали над тем, что же нужно нашим современным читателям. Им наскучили статьи и про психоанализ, и про политику, и про спорт, а выпускаемые книги под строгим контролем Министра просвещения и пропаганды лишь дилетанты в литературе могли назвать настоящими, — помешивая сахар, рассказывал я, смотря на то, как внимательно слушает меня эта женщина, успевшая переодеться в сухую одежду и даже надеть новые серьги.

Да-да, я всегда замечал такие мелкие детали, приоткрывавшие мне тайны женских сердец, хотя особой популярностью из-за своей скромности и застенчивости у них никогда не пользовался. Это не порок, но мне следовало бы хоть раз не начищать до блеска свои туфли и хотя бы раз не надевать галстук, ведь совсем немного неряшливости в мужчине к лицу. Кстати, мои немногочисленные друзья думали обо всем вышесказанном иначе.

Как-то раз я надолго задержался в своей любимой пивной и за вечер побеседовал, пожалуй, с пятнадцатью девушками и женщинами. Не помню точно, сколько их было, но это не осталось незамеченным одним из завсегдатаев заведения, который напивался каждую среду, а в остальные дни пил только зеленый чай и ел много капусты с копчеными колбасками.

— В чем твой успех среди них? — спросил он, сев за мой столик и поставив напротив меня бокал пива с густой пеной. Я был уже немного пьян, поэтому держать язык за зубами было непосильной задачей. — Угощаю! Ты только расскажи мне, почему они подходят к тебе первыми и не торопятся прощаться, даже несмотря на твой угрюмый мрачноватый вид?! — Да какая популярность? О чем ты? Я просто научился их слушать, конечно, когда они с возрастом наконец-то научились говорить. Знаешь, мне плевать на вредные привычки и бигуди, если это она и что-то, хотя бы немного, щелкает в моем сердце. Ему я доверяю больше, чем неконтролируемым природным позывам в штанах.

— Так почему ты тогда одинок? Почему из всех женщин, семь из которых были настоящими красотками и модницами, ты никого не выбрал себе на ночь и не с одной не покинул эту дешевую, но уютную пивнушку? — спросил он, так жадно отпив сразу треть своего пива, что на верхней губе остались пенные усы, которые он тут же вытер ладонью.

— Гюнтер, в этом и суть! Я не пользуюсь женщинами, мне просто нравится с ними говорить, нравится следить за ходом их мыслей и… — сделал глоток горького напитка. — В тот день, когда я не смогу контролировать свои эмоции, когда, после того самого щелчка, о котором я тебе рассказал, мое сердце забьется сильнее и чаще, то… Я наконец-то пойму, что это она и о ней мне захочется узнать все и немного больше. Понимаешь?! Ждать, выжидать, среди всего лишнего находить одно единственное нужное и только потом овладевать этим — куда эротичнее, чем легко найденная аппетитная задница в кабаке.

— Ни черта не понимаю, старина! Неужели ты не хотел сегодня ни одну?! Сегодня среда, а ты знаешь, что в этот день я начинаю пить с полудня и до полночи, а потом сутки болею с похмелья. Так проходят мои два выходных. Поэтому в среду у меня повышенное желание поиграть во взрослые игры с какой-нибудь кокеткой. Проститутки уже надоели, а отличать шлюху от порядочной, увы, я так и не научился! Всегда ошибаюсь! В одиннадцати из десяти случаев, ха-ха-ха! — громко засмеялся мой старый знакомый. — Бармен, налей-ка нам еще по пиву и следи за пеной. Ненавижу платить за пену. О чем я говорил?!

— О повышенном… — направил его мысли я, но он тут же перебил меня и затараторил.

— Да-да! В среду мне кажется, что я могу свернуть горы, что я сильный и уверенный в себе человек, что любая и каждая должна ползать у меня в ногах, но… Уже в четверг утром я понимаю, что все это из-за моих денег, которые я заработал не сам, а просто унаследовал от покойного отца. Это отравляет мое существование, старина! Наверное, поэтому я так много пью и играю в карты. Все мои перемены — это смена немецкого бара на ирландский и обратно.

— Пора идти и меняться дальше?

— К черту перемены! После войны их и так слишком много. Отстегнуть деньги в партию, подкинуть деньжат коммунистам и либералам, бросить пару монет бродягам, договориться с местными хулиганами, прикрыть пару еврейских задниц и час выслушивать их обещания и благодарности. Надоело! Но к черту перемены! Сегодня же среда, а по средам у меня повышенное… Хм, как это? Ну, новомодное слово?! Ну же!

— Повышенное либидо!

— Треклятый знаток всего и всех. Люблю и ненавижу вас, мои дорогие «газетные писатели»! Да, черт подери, повышенное либидо и желание напиться вдрызг с очаровательной блондинкой или покувыркаться со жгучей брюнеткой.

— Что мешает это сделать? — улыбнулся я, закурив и окинув посетителей заведения. — Сегодня много людей. Все хотят пить и любить.