Бесплатный фрагмент - Дети единорогов: Дневник Первого

Пролог

«Обалдеть», — только и пронеслось в голове у Артура, когда он ощупал свои клыки. Он очнулся на кровати в тесно обставленной комнатушке, в которую сквозь большое, не до конца прикрытое плотными зелёными занавесками окно пробирались первые солнечные лучи. В воздухе стоял очень приятный и ни на что не похожий запах. Обычно благовония вызывают мгновенные ассоциации с какими-то уже известными и успевшими понравиться вещами, но по отношению к этому аромату в голове не вырисовывалось ни одного хотя бы отдаленно походящего образа. Артур без труда нашёл то, что столь сладко для него пахло — стакан с красной жидкостью. Простой студент, а именно так с уверенностью мог описать себя молодой человек буквально четверть суток назад, растерянно усмехнулся мгновенно возникшей догадке о том, что перед ним не просто красная водичка и даже не томатный сок. Размышления прервал вернувшийся хозяин квартиры, судя по ощутимо уменьшившейся тревожности, которой было преисполнено его круглое лицо до звонка, разговор прошёл успешно.

— Сейчас к нам прибежит Света, и решим, что будем делать дальше, — сообщил Макс, присев на стул возле своего друга. — Ты пей, а не смотри.

— Можно было догадаться, что она тоже вампир, — сказал Артур и взял в руки стакан. Его одновременно мучили жажда и голод, но вопрос, откуда у Макса появилось так много крови, помешал сразу прикончить эту жгучую парочку. «Лабораторию ограбил», — успокоил себя Артур и сделал первый глоток, за ним тут же последовал второй, а потом и третий. — И что, мне теперь придётся прятаться от солнца? Спать в гробу? Я не смогу приходить на вписки без приглашения?

— Нет, ничего из этого. И, кстати, при Свете, да и вообще при наших, слова «вампир» не говори.

— Я даже предположить не мог, что ты славянофил, и больше предпочитаешь, исконно русское «упырь», — усмехнулся Артур. Ему пришла идея наградить своего друга этой кличкой, но он быстро от неё отказался. Если «вампир» благодаря современной поп-культуре и Сумеркам, в частности, ещё как-то применимо к пареньку с торчащими в стороны волосами и вечной расслабленной улыбкой, даже несмотря на то, что Макс и не имел достаточно пафоса ни во внешности, ни в характере, то «упырь» не вязался с ним никаким боком. Упырями Артуру представлялись восставшие трупы со всеми присущими их положению физиологическими особенностями: трупными пятнами, вздувшимся телом, пожелтевшими белками глаз и так далее.

— Тоже такое себе, — весело поморщился Макс. — Просто пойми, у нас это слово считается ругательным, да и всякие упыри да вурдалаки тоже не приветствуются.

— И как же вы... то есть мы, называемся?

— Никак. Если тебе надо назвать кого-то из наших, так и скажи «наши», тебя кто угодно поймёт.

— А если мне надо будет описать кого-то из «наших» кому-то «не нашему»?

— Зачем это? Люди не обрадуются, если узнают, что им приходится терпеть слабость, только потому что тебе жрать приспичило. Так что, всё о наших только между нашими или только с теми, кто скоро ими станет. — Конец фразы заинтересовал Артура, ему уже хотелось расспросить подробнее, но его товарищ, как будто предугадав это желание, добавил: — Но таких людей не будет, потому что ещё одну каплю слюны единорога нам никто не даст.

Первая глава

В Майами лучше быть жаворонком, чем совой. По утрам в этом городе было находиться особенно приятно: солнце уже освещало просторные пока тихие улицы, но ещё не успело их достаточно прогреть. Многим жителям отеля этот факт был известен, поэтому в девять утра большая их часть либо собирала пляжные сумки, либо уже спешила окунуться в тёплые волны (а, может быть, всё дело было в том, что час завтрака, входящего в горячие путевки, начинался в восемь). Обитатели двадцать седьмого номера отличались от других постояльцев. Молодой парень с выкрашенными в фиолетовый и красный цвет волосами, подчеркивающими и без того смазливое лицо, с которым самое то заниматься косплеем персонажей японских мультфильмов, бодрствовал уже не первый час. Он сидел за столом и что-то рассматривал на экране ноутбука. Тем же самым, смотря на другой монитор, занималась, устроившаяся рядом девушка, выглядящая, хоть и не столь кричаще, как её сосед, но не менее необычно. Ноги постоялицы прикрывали свободные камуфляжные брюки, они логично продолжали образ, который создавал короткий даже для мужчины ежик тёмных волос, но не вязались в умах обывателей с розовой майкой, прикрывавшей грудь, о которой мечтает каждая поклонница модных журналов.

Артур не переставал удивляться тому, как славно у историков получилось смоделировать электронную версию музея. Бродить по нему — то же, что проходить добротно сделанную игру, глаз радовала и графика, и дизайн, не хватало только атмосферной музыки. Одним из экспонатов была старая рукописная книга, потертые желтые страницы обрамляла простая кожаная обложка без каких-либо излишеств. Описание сообщало посетителям сайта, что перед ними проекция польской рукописи, написанной примерно в конце пятнадцатого века, дневника Первого. Две гиперссылки предлагали ознакомиться с его текстом, Артур по очереди открыл обе, одна была оригиналом, вторая — переводом на английский.

— Блин, — вырвалось у парня, который уже успел обрадоваться находке. — Доминика, может, ты знаешь, почему я стал по-человечески учить английский только сейчас?

— Потому что, мы переехали в Америку? — ответила вопросом на вопрос девушка, не отводя взгляда розовых глаз от экрана.

— Логично. Ты застала Первого?

— Да, но я не думаю, что расскажу тебе о нём больше, чем Света.

— Мы с ней о нём не говорили, было слишком много более насущных проблем, — улыбнулся Артур.

Несмотря на то, что с обращения молодого человека прошло чуть больше месяца, у него до сих пор не укладывалось в голове, что за плечами его знакомых прошлое длиною в несколько человеческих жизней. Макс-раздолбай, знающий особенности всех сортов травы не производил впечатление человека, прожившего сто лет. То же самое можно было сказать и о сияющей жизнерадостной улыбкой Свете, выглядящей как только-только вступившая во взрослую жизнь первая красавица школы. В её поведении невозможно было углядеть какого-либо высокомерия или самолюбования, хотя такие черты скорее всего должны были выступить в характере той, что лично наблюдала, как окончились пять веков.

— Первый, похоже, легендарная личность. Кем он был? Жив ли он сейчас?

— Да кем он только не был. Сейчас, погоди секунду, — Доминика дочитала последний абзац статьи об особенностях этики США и только потом продолжила: — Если Первый и жив, то за всё это время он никак не давал о себе знать.

— Очень жаль, было бы интересно с ним пообщаться, особенно, если учесть, что дневник я смогу прочитать только через пару лет, с моим-то английским.

— Мне кажется, что ты себя принижаешь, у тебя не такой уж плохой уровень. К тому же, если что я рядом, мне несложно что-то помочь перевести.

— Ты просто чудо, — сказал Артур и вышел из режима симуляции, кликнув по гиперссылке. — Можешь мне ответить на один вопрос, прежде чем я начну читать? У Первого были какие-нибудь особенности типа заикания или, может, шрама в форме молнии?

— Нет, — прозвучало с недоумевающей усмешкой. — А что?

— Да просто интересно как можно больше узнать, что представляла из себя такая одиозная личность.

— Ну, он выглядел довольно обычно. Худой, светловолосый, не самый высокий, но и повыше Джона будет. Со скулами, не такими приметными, как у Влада, но всё равно запоминающимися, возможно, потому что раньше мало кто из простых людей мог такой чертой похвастаться.

— Кстати, я до сих пор не могу поверить, что человек может так сильно измениться.

— Ты о чём?

— Да я про Влада. Я не раз слышал, что ещё в Англии дворянские заморочки от него не отлипли, прошло не больше тридцати лет, а у меня первое впечатление — типичный работяга с купчаги.

— Он в России достаточно тяжёлый период для себя переживал. Мы со Светой не привыкли на него как-то давить, да и неправильно это. Слушай, я хотела за кофе спуститься, может, составишь мне компанию?

— Давай, — пожал плечами Артур, кинув взгляд на правый нижний угол экрана, где красовались цифры 9:20. — Как раз туристы должны были разойтись уже.

— Кстати, мне очень приятно, что ты так увлёкся нашей историей. Просто я смотрю на тебя и понимаю, ради чего была вместе с теми, кто в прошлом веке создавал кружок, — Доминика отыскала на столе свою банковскую карточку.

— О, расскажи подробнее.

— Сейчас, — историк ткнула пальцем сначала на «i», потом на «n», благодаря чему полностью переименовала Влада в Мартина, убрала телефон в карман, и подошла к товарищу, позволив ему закрыть номер.

Дневник Первого

20 мая

Первая страница нового дневника и жизнь с чистого листа! Наконец-то. Больше никаких сектантских книжек, никаких ритуалов, никаких испытаний, никаких криков, никаких смертей и никаких новых проклятий. НИ-КА-КИХ. Только я, полумаска, лютня и шляпа. Может быть, моё решение было не самым взвешенным, но зато я могу быть уверен, что теперь не буду видеть в своих снах новые кошмары. Давно не ощущал такой радости, нужно было спасти себя раньше.

Спустя полдня пути сумел попросить остановиться проезжавшую мимо повозку. Мужик сказал, что к следующей ночи доберемся до деревни. Побеги я на своих других, то оказался б там раньше, но я совсем не понимаю, зачем нужно торопиться, если за тридцать с лишним лет мое тело никак не изменилось. Теперь я смогу наконец рассмотреть те виды, которые мы с Сэмом пропустили, потому что все они сливались в единую разноцветную кляксу.

Итак, такого поворота событий ничто не предвещало. Я подбирал песню, которую недавно услышал (так и не доподбирал), а Сэм читал колдовскую книжку, которую позавчера выменял у нашего нового знакомого. В какой-то момент он попросил меня подойти, я выполнил его просьбу, книга была открыта на описании снятия венца безбрачия. Ритуал заключался в том, чтобы окропить лицо проклятого человека кровью так, чтобы капли обязательно попали на глаза, зубы и брови, а потом сказать какую-то белиберду. Сэм попросил меня это сделать и протянул мне флягу с его кровью, но я отказался. Вот чего ради? В чем смех раз за разом просить меня о каких-то действиях, уже заранее зная, что я не стану этого делать? Последнее время мне начинает казаться, что он не издевается, а реально плевал на себя. Проводить всю эту туфту над другими, когда не веришь в успех ни одной из начатых затей, вечно твердить о том, что мы не должны оставлять свидетелей, а потом желать подвергнуть опасности самого себя — вот он чуткий и проницательный ум проверенного годами знахаря. На мой отказ Сэм принялся говорить всякие грубости, очевидно, что он шутил, и самой правильной реакцией было бы пошутить в ответ, однако настроения дурачиться совсем не было. Не так давно Сэм наживую резал только что проклятого человека, я поил его кроличьей кровью, и мы смотрели, как его органы насыщались цветом, еще через пару дней мне пришлось убить охотника, потому что тот увидел Сэма вонзившего зубы в белку. Этому дураку хоть бы хны: «убили — забыли, другого выбора не было», — но другой выбор был. Каждый раз, когда мы делали зло, у нас была возможность поступить иначе, просто никто из нас не захотел остановиться хотя бы на пару мгновений, чтобы её увидеть. Такие рассуждения неприятны, но правда остаётся правдой, независимо от того хотят её принимать или предпочитают игнорировать. Мы сами выбрали пути убийц, неважно ради чего. Ради пропитания, ради безопасности, ради врачевания, ради того, чтобы докопаться до истины, ради освобождения, ради… я могу выдумать сотню другую причин, но ни одна не сможет оправдать того, кто отобрал жизнь у другого человека. А в нашем случае — у других людей. Вместо того, чтобы раскаяться, мы сделали это снова, и снова… Судя по всему, из нас двоих подобные мысли мучают только меня. Я молча выслушал хохмы Сэма и вернулся к своему делу, он спросил, что со мной, я не стал врать и сказал, что тревожно мне за то, что мы делали на этой неделе. Естественно, в ответ я услышал оправдания. Меня даже больше взбесили не его слова, а то, насколько спокойно он их произносит, как будто это такая-же обыденность, как и солнце, встающее по утрам. Мы рассорились, он собирался уйти скорее всего в направлении питейной, но я остановил его и высказал все, чем я испачкал не один предыдущий дневник. Сказал и про бессердечность, и про лицемерие, и про высокомерие, сделать это оказалось куда легче, чем я представлял. Что странно, так это то, что Сэм не перебил меня, не стал перечислять мои пороки в ответ, даже оправдываться не стал. Он просто спросил, что я хочу делать дальше, а я ответил, что не хочу впредь иметь с ним общих дел. Это был наш последний разговор. Мы поделили деньги и слюну единорогов, а потом Сэм ушел, оставив меня думать, в какое место мне отправиться завтра (сегодня).

Так долго жили как братья, а в итоге пришло все к этому… Я надеюсь только, что когда-нибудь он поймет. Быть может это случится, когда его колба со слюной навсегда опустеет, и он не сможет обрекать других на несчастья, возможно, тогда он сможет оглянуться и увидеть все, что мы натворили.

23 мая

Вот и остался я с деньгами, которых хватит только на кружку вина. Дай Бог, чтобы мне удалось отбить. Публика здесь невероятная. Слишком много из заработанного я потратил на празднование такой удачи, но ничего страшного, отобьюсь, потому что завтра меня пожелали услышать снова.

25 мая

Рано я радовался. Вчера во время моей игры один из пьяниц начал предъявлять мне претензии по поводу маски. Коротко, он хотел, чтобы я ее снял, а я отказывал, из-за чего эта жирная мразь на меня набросилась. Если бы не успел убежать, то лютне пришли б кранты. Не понимаю, куда теперь направляюсь. Из таверны я рванул к лесу, бежал, как ошпаренный, и теперь немного заблудился. Вроде как нашлась достаточно широкая тропа, главное — не прийти по ней обра (прим.: слово так и не было закончено, кончик последней буквы чрезмерно длинный, тянется кверху, почти перечеркивая собой верхнюю строку)

31 мая

Вышел из леса в какую-то деревню, сижу под солнцем, напившись воды, и отдыхаю. Последнюю запись не дописал, потому что услышал крики и захотел помочь. Я побежал на звук, увидел повозку, бандюг, которые угрожали троим мужчинам… Господи, я такой дурак! Нужно было затаиться и что-то придумать, но нет, решил возомнить себя героем и кинуться на грабителя, который приставил нож к горлу одного из этих путешествующих бедолаг. Мы повалились на землю, я успел разбить ему нос, какой-то из его дружков воткнул мне нож в спину и вскрикнул, после чего нас разняли. А дальше истории не выйдет, потому что как всегда бывает, когда я попадаю в какое-то дерьмо: я потерял сознание. Эти сукины дети забрали всё: деньги, шляпу, маску, — даже крестик срезали. Но это пустое, настоящее чудо в том, что я, хоть грязный и нищий, хоть и сижу прямо на земле весь облитый колодезной водой, хоть и похож сейчас больше на какого-то отшельника, нежели на менестреля, но всё-таки живой. У этих бандитов было достаточно причин усерднее позаботиться о моей смерти, не было бы ничего удивительного, пожелай они меня четвертовать или что-то вроде. Для них я возник из воздуха, из моих ран не шла кровь, да и клыки наверняка приметил кто-то из них. Забавно, но, наверное, от расправы меня спасла именно слабость, ибо как можно считать страшной демонической сущностью того, кто практически сразу после начала боя грохнулся в обморок?

Очнулся я со следами от ножа на шее, животе, напоминала о себе и дыра в спине. Прав был Сэм, когда говорил, что слюна мне понадобится до того, как я доберусь до ближайшего единорожьего леса. Склянка с ней валялась неподалеку, к счастью, у меня получилось дотянуться. До сих пор не могу поверить. Они не проткнули мне легкие, склянка не разбилась, я очнулся раньше, чем меня с другими жертвами нашли дикие животные в конце концов! Думается, что это знак свыше. Знак того, что мне дали шанс искупить все свои грехи. Оправдываю я его пока неважно. Но какое действие правильно? Я не могу не пить кровь, я пробовал, но к чему это привело. Эти запахи, которые стали преследовать меня после проклятья, которые ждут меня везде, где есть хоть одно живое существо, они сводят с ума, с ними невозможно бороться. Я не раз убедился, что они забирают все человеческое в том, кто пытается их игнорировать, и таким образом черпают свою силу, чтобы в определенный момент превратить осмелившегося им противиться в зверя. Смог бы самый честный праведник выдержать подобное испытание или также как я заклеймил бы себя убийцей? Несколько лет проведенных в монастыре не научили меня тому, как можно выиграть войну с искушениями. Единственное, что я могу — не пить кровь людей, заменять ее той, что течет в жилах животных, раззадоривать этим человеческие запахи, сопротивляться им и утешать себя тем, что я совершаю меньший грех, чем мог бы. И самое паршивое здесь, что даже не считайся питие животной крови злом, я бы все равно остался грешником, и фляжка одного из тех мертвых путешественников, которую я наполнил его кровью — одно из наиболее невинных тому подтверждений. Ладно, лучше не думать об этом. Моя лютня осталась со мной, похоже, что бандиты пошли в другую сторону, позволив ей дождаться своего хозяина. А раз у музыканта есть инструмент, то и деньги лишь дело времени.

1 июня

Хорошо, что проклятые не болеют, а то сейчас я был бы сам не свой от жара. Денег удалось собрать совсем мало, попроситься к кому-то на ночь не получилось вообще. С одной вдовой вроде разговор налаживался, да все обернулось страхом и криками, когда она заметила мои зубы. Думал, ладно, посплю на улице, ничего страшного, погода вроде нормальная, подремал немножко и вскоре очнулся оттого, что дождь начался. С самого утра сушу одежду, но облака на небе ее сухости совсем не способствуют. Этого бы не случилось, будь сейчас со мной Сэм, у нас были бы сейчас деньги, потому что он бы не допустил такой глупости с бандитами, да и бродячих лекарей в дом пускают с большей охотой, особенно учитывая, как он умеет себя преподнести. Как-то грустно даже осознавать подобное.

Подошли люди, спросили откуда я, представились как торговцы. Рассказал им про разбойников, стал расспрашивать, как ребята собираются защищаться, в итоге так хорошо поговорили, что мне просто так сапоги подарили. Что ж, я рад, больше мне не придется стирать свои ступни о землю. Также я узнал, что относительно близко от деревни стоит большой город, по словам мужиков около пяти дней пути, сказали, что дорога будет безопасной, один повеселил, выдав что-то вроде: «этих чертей вороватых возле нашей тропы не видели с того дня, как я усы стал растить», — а у него усы переходят в бороду, которая почти до живота доросла. Еще немного подожду, пока одежда подсохнет, куплю в церкви самый дешевый крестик, а потом можно и выдвигаться.

4 июня

Жизнь моя налаживается. Познакомился с хозяйкой таверны, рассказал ей полуправдивую историю своей жизни. Она долго не хотела верить в то, что мне двадцать пять, но тем паче, потому что мне кажется, что пустила меня к себе эта добрая женщина только из жалости. Её зовут Марила, на вид ей лет тридцать, может, больше, но спрашивать будет невежливо. Нужно новую шляпу купить и как-то добыть маску. В этом месте мне хотелось бы задержаться: Кельце большой, шумный, много неместных, отчего я не кажусь белой вороной, да и, если вчера моя новая знакомая была честна, а не отдала управление своей речью во власть алкоголя, у меня есть крыша над головой.

Потратил все деньги на шляпу. Она очень добротная, куда лучше прежней, к ней не пристает пыль, а самое главное — то, как она сидит! Как влитая, я думаю даже, что теперь смогу бегать, не снимая перед этим шляпы, вот настолько она мне подходит. Признаю, это любовь не с первого взгляда, первая моя мысль была: «вот что-то вроде этой надо найти, но не темное», — ну а как иначе, шляпа яркой должна быть, чтоб сразу в глаза бросалась и одним своим видом призывала положить в нее денег, вот как украденная красная. На самом деле ерунда это все, восхитительная шляпа, я б женился на ней, будь оно возможно.

Шляпа оправдала все ожидания, притягивает деньги, как надо, такими темпами я скоро новый крестик куплю. Марила попросила с ней в таверну пойти, в принципе почему бы и нет, спать мне не много надо, если не напьюсь, буду завтра с самого утра играть. Кстати, она сказала, что у неё подруга шьет хорошо, и вызвалась попросить её новую маску для меня смастерить. Ну разве не отлично? А я ещё сомневался насчет своих способностей к путешествиям в одиночку, второй день в городе, и уже дела в гору. Мне всего-то нужно было время, чтобы привыкнуть к новой жизни.

5 июня

Как-то неправильно всё. Начну с того, что вчера я нажрался. По просьбе Марилы я сходил за лютней, а потом сходу выучил то, что здешним мужикам нравится. Это было достаточно интересно, никогда раньше не подбирал песни так скоро, да еще и при куче людей, которым нужно еще доказать, что с музыкой я на ты. Тео бы мной гордился, вслух бы, конечно, сказал, что с такой практикой в моём успехе нет ничего сверхъестественного, но такой уж он человек, из тех, что если и похвалит, то только за спиной. Все заработанные деньги отдал Мариле, это честно. И по поводу неё, я подозреваю, что ночью меня непросто так споили. Предположение достаточно нескромное, но тем не менее. Она уже несколько лет как вдова, ей нравится, как я выгляжу (ну или я неправильно понял ее реакцию на мое желание носить маску, а ее комментарий по поводу отсутствия в моей жизни любимой женщины был просто проявлением сочувствия), она просто так помогает мне, утром она меня накормила, да в конце концов это с ее подачи мы спим в одной постели, хоть и под предлогом… Как можно быть таким идиотом! Она могла дать мне комнату, сейчас не то время, чтобы не нашлось ни одной свободной. Забавно, наверняка, в глазах Марилы я дурень, который не может понять даже очевидные намеки. Не уверен по поводу того, что с этим знанием делать, хочется, чтобы оказалось, что ситуация ещё более нелепая, и в таверне на самом деле не нашлось пустой кровати.

6 июня

Новая песня всем понравилась, но материально это никак не отразилось. Советовался с местными по поводу того, что делать с Марилой, ничего дельного не услышал. Если Сэм в таких ситуациях всегда говорил игнорировать, играть, что ни о чем не подозреваю, то этим лишь бы поулюлюкать. Опасаюсь, что пустил в народ слух, который разрастется и дойдет до своей причины, будет очень некрасиво по отношению к ней, даже более некрасиво, чем притворяться слепцом. Многие сказали, что раз я так пекусь о том, чтобы не обидеть Марилу, нужно сделать, как она хочет и дело с концом. Забавно, что это самое рациональное действие, ведь она понимает, что я бродяга, рано или поздно уеду, и мы никогда больше не свидимся, это бы ни к чему не обязывало ни одного из нас, но… Я не хочу. Несмотря на то, что она привлекательна и меня не смущает ее возраст (тем более, что на самом деле я старше), несмотря на то, что мне приятно находиться в ее обществе, я не хочу, потому что никаких чувств к ней не питаю. Вообще мне кажется, что проклятье отнимает у человека способность иметь какие-то подобные чувства. Да, можно предположить, что дело совсем не в проклятье, и просто я был рожден человеком с душевным изъяном, которому судьба не уготовила познания любви и понимания ее природы, ведь до той злосчастной охоты мне также не хотелось оберегать ни одну знакомую девушку и привносить мир к ее ногам. Но с другой стороны Сэм тоже никого не любил с того времени, как у него появились клыки, хотя он также говорил, что никого не любит с тех пор, как дочку его соседа выдали замуж за кузнеца с соседней деревни, так что в принципе это тоже ничего не значит. Жаль, что я не могу все это сказать Мариле, точнее могу, но что-то мне подсказывает, что она не поймет. Как Марила проснется, пойдем к ее подруге просить о маске. Пробуду тут, наверное, максимум три дня, посетителям таверны я быстро надоем, а во фляжке кончается кровь, учитывая, что где-то… ничего себе, чуть меньше недели я не пью людей, а их запахи уже стали ярче и назойливее. Нужно будет рассчитать, насколько хватит того, что осталось, потому что я боюсь, что, как только животная кровь подойдет к концу, хранить над собой контроль будет очень сложной задачей.

9 июня

Познакомился с потрясающим человеком, а ещё этот засранец смотрит, что я пишу. (прим.: почерк меняется, круглые аккуратные буквы уступают место угловатым и немного криво соединенным, новый текст начинается с зачириканного слова, скорее всего обращения к хозяину дневника)

***, я желаю тебе повзрослеть и перестать заниматься всякой фигней, серьезно, это даже не полевые заметки, и еще успехов тебе в творчестве, чтоб денег много давали.

Искренне Владислав.

В общем такой у меня попутчик. Он сейчас спит, а я выпил зайца и спрятал его тушу. Обидно, что мясо просто так пропадает, наверное, лучше попозже вернусь за ним, думаю, у меня получится разделать тушку так, что непонятно будет, отчего ушастый подох. С Владеком стало путешествовать куда веселее, я снова убедился, что не способен быть одиночкой, как бы не пытался себя этому научить. Знакомство наше произошло самым что ни на есть случайным образом: он помог мне встать, когда я поскользнулся, и после этого стал расспрашивать, зачем я ношу маску. Кстати, не могу похвалить Марилину подругу также как мастера, сотворившего мою шляпу, но маску она сделала хорошую. Я стал рассказывать Владеку одну из тех баек, которыми я всегда открещиваюсь от подобных вопросов, на этот раз решил использовать ту, что про поседевшие брови. Он мне с понимающим видом покивал, а когда наш разговор уже успел сменить не одну тему, этот щегол маску резко стянул. Что мне понравилось, так это то, что после этого действия не последовало никаких вопросов о настоящей причине прятанья лица. Мои россказни так понравились Владеку, что он сразу же захотел посмотреть своими глазами на другие уголки Польши. Не понимаю этого решения. Мне кажется, я имею моральное право судить в такой ситуации, у нас с этим человеком достаточно похожие судьбы, и факт того, что мы почти тезки добавляет нашей встрече иронии. Он, как и я потомственный охотник, у него очень славная семья, живые родители, младшие брат с сестрой, никто из них не голодает. На кой черт как-то менять подобную жизнь? Он не понимает, что я скитаюсь вынужденно, меняя шляпу на парик, а парик на капюшон, одну маску на другую, как и имена, которыми представляюсь. Если бы у меня была возможность, я бы многое отдал, чтобы в тот злосчастный день отговорить батюшку идти вглубь леса и не познать этих постоянных пряток. И если бы еще знать наверняка, ради чего все эти старания, попытки Сэма найти способ избавиться от проклятья ничего не дали, но, если нам выпала такая возможность, не будет ли это равносильно мгновенной смерти? Не возьмет ли время свое, причём, сполна, отомстив за все те годы, которые мы шли против природы? Я не уверен, что у меня хватит духу это проверить.

Перечитал и понял, что, как часто бывает, перешёл на грустное, хотя начал с хороших вещей. Но никогда не поздно развернуться обратно, из хороших вещей можно выделить то, что путь до следующего города немаленький, и меня еще долгое время не будут мучить соблазны: во Владеке течет Сэмова кровь. Чего еще? Получилось заработать достаточно денег, не так много, чтобы вновь носить золотой крестик, но, чтобы поменять одежку и купить карту хватило, а на оставшиеся смогу прожить несколько дней в новом городе, если снова не напорюсь на разбойников. Перед уездом написал для Марилы песню, объяснения между нами так и не произошло, когда я сказал, что мы прощаемся надолго, она расстроилась. На самом деле, меня это тоже несколько опечалило… ну вот опять. Нельзя давать волю меланхолии.

10 июня

Сегодня говорили с Владеком о моих дневниках. Так странно с кем-то обсуждать эту тему, к тому же она не самая интересная. Я имею тягу к тому, чтобы делать какие-то записи, наверное, с того времени как батюшка обучил меня грамоте. И мне следует признаться, что подобная страсть повлияла на развращение моей души. Не я был инициатором свершенных нами с Сэмом преступлений (что нисколько не делает меня лучше), но у этого утверждения есть исключение, а именно: воровство бумаги. Возможно, мне удастся настроить себя на то, что этот дневник будет последним, но пока я не знаю, как это лучше организовать. Есть подозрение, что всё произойдёт как с выпивкой, каждый раз, когда даю себе обещание, не превышать норму, непременно его нарушаю. Жаль, что с писаниной не сработает тот способ, который значительно уменьшил постоянное желание забыться в бутылке. Когда я только начинал делать записи о своей жизни, Сэм подозревал в моём занятии неискренность и какой-то злой умысел. Но он был близок к правде также, как я к небесным светилам. Дело в том, что я убежден, что люди созданы существами, нуждающимися в своем подобии. Наихудшая реакция на творчество — отсутствие какой-либо реакции, любое мало-мальски значимое событие оставляет человеку в придачу с опытом и эмоциями желание разнести о себе славу, отсюда берут свое начало все разболтанные секреты, и по той же причине самым лучшим собеседником считается тот, кто умеет слушать. Любой из нас хочет, чтобы рядом был некто, внимающий всему, что мы скажем. Когда-то таким существом был Гром… До сих пор через раз, когда вижу собак, чувство, как будто изнутри что-то пробирает. Мой новый слушатель подобен фениксу: сгорает, чтобы вновь со мной встретиться в новом обличии. Бумага не даёт никакого отклика, она не может внимательно заглядывать говорящему в рот, на какие-то фразы начинать вилять хвостом, а на какие-то неодобрительно скулить, иной человек сказал бы, что в этом её недостаток, но мне приятнее воображать, что именно так выглядит полное и безусловное принятие. Я не готов делиться многими вещами, которые посещают мою голову, и я стараюсь не говорить о чем-то, что кажется мне важным или интересным, потому что, как правило, это оборачивается расстройством, из-за столкновения с безразличием со стороны собеседников. И как с подобными волнениями можно удовлетворять свою потребность высказаться? Я нашёл покой в этих записях. Не сказал бы, что мои действия продиктованы неискренностью, я уверен, у Сэма было, что сказать о моих слабых сторонах, и нет ничего плохого в его молчании.

Я сейчас с такой любовью задумался обо всём этом, что уже начинаю сомневаться, не зря ли ввязался в спор. Владек считает, что дневник — это, во-первых, бессмысленно, а во-вторых, опасно. И если первое утверждение просто неправда, то над вторым я не раз думал. И не я один, Сэм поначалу боялся, что я потеряю свои записи, что их кто-то найдет, и наше проклятье перестанет быть тайной. Его страхи были пустыми, но тогда я решил пойти на поводу: целый год я писал о нас, как о двух сестрах, называя проклятье боязнью крыс, чтобы успокоить Сэма и доказать, что я не могу потерять дневник ни при каких обстоятельствах. Было весело, а еще тот дневник был единственным, отрывки из которого я читал вслух, ибо зачинатель сия действа нашел такой способ шифровки забавным и ему было интересно слушать получавшиеся бредни. Но это все прошлая жизнь, где мою спину было кому прикрыть, сейчас же, когда я один (безусловно, один, Владек и любой другой из тех, кого я встречу, убьют меня, не колеблясь, если им станет известно о проклятии) … даже не знаю. Дневник я в любом случае попробую какое-то время не вести, потому что меня взяли на слабо. (прим.: следующие листы исписаны стихами на самые разные мотивы, в этой версии они отсутствуют, так как опыт показал, что менять язык поэзии — дело совершенно неблагодарное. На этих страницах почерк постепенно теряет свою каллиграфичность и становится более размашистым, обратные изменения и возвращение прежней аккуратности происходят спустя несколько описаний повседневности. Помимо слов песен несколько раз встречались зарисовки птиц, Первый явно не умел работать с тенями, но линии были ровными и плавными. Каждое стихотворение датировалось, как и самые непримечательные рисунки.)

10 сентября

Как же я рад, что этот день настал. Хочется рассказать, что происходило всё это время, но я боюсь, что у меня не хватит терпения, да и, когда я смотрю на стихи, в памяти сразу всплывают все обстоятельства, при которых они были созданы. С Владиславом наши дороги разошлись, потому что он встретил девушку, на которой захотел жениться. В принципе ничто не мешало вернуться к моей привычке сразу после нашего прощания, но уговор есть уговор, да и жалко было сдаваться, когда оставалось потерпеть всего пару недель. Возлюбленная Владека — красивая тихая девушка, и, наверное, это все, что о ней можно сказать. Многим этих качеств уже достаточно, так что мне остаётся только порадоваться за товарища, да и кто я такой, чтобы судить о том, о чем совсем не имею представления.

Сейчас нахожусь в том самом городе, где когда-то открылось, что существует способ передать проклятье. Событие поистине знаменательное. Как там говорится? Благими намерениями вымощена дорога в ад. Мы очень долго пытались взять верх над своей новой сущностью, и каждый раз один из нас не выдерживал. После победы соблазны ослабевали примерно на неделю, как будто им нужно было время, чтобы отпраздновать свой триумф, а потом всё начиналось заново. В какой-то момент Сэм предложил очень спорную идею того, как можно выбраться из этого порочного круга. Мы пошли на осознанное убийство, чтобы потом никогда больше не убивать, чтобы пить кровь рабов, которые не смогут выдать нашей тайны. Чья эта была ошибка? Автора книги, Сэма, который неправильно понял несколько слов, или Девдана, который неправильно их сказал? Обещанного богатства мы так и не получили. Я оправдывал себя тем, что мы избавим мир от плохого человека, но с таким рвением судить, нужно было начинать с себя.

Интересно, что стало с тем дворянчиком? Я бы на его месте уехал, куда подальше, чтобы третья встреча с людьми, которые мне так насолили (и это мягко сказано…), ни в коем случае не состоялась. Она бы и без того не произошла, но дворянчику об этом знать неоткуда. Можно поинтересоваться, конечно, да только, даже если бы я успокоился по поводу того, что выглядели бы такие распросы странно, я даже имени этого мужчины не помню. Или… Забавно, вроде он тёзка Владислава, по крайней мере точно что-то похожее.

Надеюсь, что в здешнем лесу до сих пор водятся единороги. Я уже сравнительно долгое время обхожусь без их слюны, но, когда она была под рукой, жилось как-то спокойнее.

Весь день искал единорогов, ушел так глубоко в лес, что придется здесь переночевать. По-дурацки получилось: только сегодня добрался до поселения, договорился с одним дедом, чтобы он меня переночевать впустил в обмен на дичь, а это все оказалось бессмысленным. Единорогов я сумел найти, набрал целую фляжку слюны, теперь не в чем переносить кровь, нужно будет озаботиться покупкой второй фляжки. Животные эти, одним словом, восхитительные. Они никак не поменялись с того времени, когда я их видел в последний раз: все белые, с чистой шерстью, с идеальной мягкой густой гривой, в которой не найти не то, что колтунов, в ней просто нет ни одного узелка, как будто кто-то каждый день по нескольку раз расчесывает эти волосы гребнем с самыми мелкими и частыми зубьями. Морды у единорогов одинаковые, неотличимые одна от другой, у всех одни и те же ярко-розовые глаза, этот цвет как будто выбрал художник, который рисовал очень редкий безумно красивый закат, и почему-то решил, что будет лучше его еще приукрасить, взяв не самую подходящую краску, а такую, чтобы каждый проходя мимо картины, сразу невольно обращал внимание на эти розовые разводы, чтобы даже одноглазый калека, для которого, что зеленый, что красный — одно, не имел никакой возможности усомниться, что на этой картине небо приобрело неповторимый, никем невиданный раньше окрас. Я это все так описываю, потому что сейчас, когда мне выпала возможность заняться настоящим созерцанием этих зверей, я заметил, что в этих глазах необычен не только цвет. В них, наверное, можно смотреть часами, все переживания и душевные метания при этом занятии исчезают, будто их и не было, пропадает всякое напряжение, не чувствуется ни восхищения, ни ощущения переполняющего счастья. Это нечто полностью уникальное, ошибкой будет сравнивать это с успокоением при наблюдении за костром или текущей рекой, скорее это чувство похоже на то, что приходит, когда после долгого насыщенного дня наконец-то ложишься в мягкую постель с чистым бельем, когда единственная мысль — это радость человека, который целый день хотел спать и наконец исполнил своё желание. Наверное, это в какой-то мере опасно тем, что действительно завораживает, но, продолжая аналогию со сном, когда я решил отвести взгляд, я не был тем, кого неожиданно разбудили, или соней, очнувшимся после обеда и заставляющем себя перестать валяться, чтобы встать на ноги и начать новый день. Нет, когда я захотел посмотреть в сторону, я был подобен счастливчику, которому повезло открыть глаза именно тогда, когда его существо получило ровно столько отдыха, сколько ему надобно, ни секундой больше, и не секундой меньше.

11 сентября

(прим.: Почти всю страницу занимает песня о самом смышленом охотнике, который был тощ и высок, а любой зверь сам шел к нему в силок. Она имеет множество помарок, что-то перечеркнуто, за некоторыми словами следует знак вопроса, взятый в скобки, а за некоторыми — другое созвучное слово, меняющее смысл всего предложения).

Я кажусь сам себе таким глупым, когда не могу вспомнить слова собственной песни. Я почти уверен, что тот вариант, который я отдал Владеку отличается, и точно могу сказать, что он был лучше. До этих разъездов я в последний раз по-человечески охотился, наверное, когда учил этому Сэма. Очень многое было позабыто за это время, Владек даже сначала не поверил в то, что я всю юность проходил с луком на перевес. Меткость моя совсем никудышная стала, но восстанавливать ее было достаточно приятным занятием. Меня тогда охватила такая ностальгия по нашим с батюшкой прогулкам, я как будто заново все это пережил: также радовался, когда у меня спустя кучу провалов наконец вышло кого-то подстрелить, также возмущался, когда Владек успевал раньше меня пустить стрелу в зверя, которого мы одновременно приметили. И меня очень удивило то, что я не почувствовал никакой горечи… Как здесь лучше сказать? Я не хочу, чтобы это звучало цинично, если бы у меня была возможность не допустить родительской смерти, я бы ее использовал. Но неужели это правильно: мрачнеть каждый раз, когда в моей голове всплывает что-то радостное из моментов, которые связаны с семьей, и, в последствии, сторониться этих воспоминаний, чтобы сохранять свое душевное равновесие? Мне так не кажется, и если бы я был родителем, мне бы хотелось, чтобы мои дети носили обо мне светлую память, чтобы она вдохновляла их в какие-то периоды жизни, я бы ни в коем случае не пожелал, чтобы они грустили из-за моего ухода, потому что он неизбежен (проклятье ставит это под вопрос, но всё же, если бы его не было). В общем, я хотел написать, что у меня зажила эта рана, чтобы её залечить потребовалось два десятка лет, но время справилось, народная мудрость гласит правду.

Целый день провёл в лесу, из него час точно я потратил на единорогов, несмотря на то что мне уже было от них ничего не нужно. Затем охотился с луком, который сделал и подарил мне Владислав в качестве дружеского жеста. Я весь день на это потратил, домой пришел довольный как кот, а хозяин еще довольнее был, оттого что столько еды в доме появилось. Завтра буду расспрашивать людей, где мне раздобыть фляжку, еще хорошо бы новый мешок достать, а то этот никуда не годиться, город не самый маленький, так что проблем возникнуть не должно.

12 сентября

Случилось то, чего я очень не хотел: я встретился с другим проклятым. Я играл на улице, желающих послушать набралось прилично, воскресенье же, и вдруг среди толпы вижу я зубастого паренька. Я доиграл песню до конца, поклонился, стали люди подходить, бросать мне в шляпу монеты, и паренек этот подходит, денег мне кинул, как все остальные, развернулся, сделал несколько шагов и остановился, решил ждать, видимо, когда толпа разойдется. Стоит он, ждет, и смотрит на меня пристально, а я на него тоже пристально смотрю, потому что убедился, что к чему. Я сначала думал, ну мало ли, почему у него такие зубы, я столько реалистичного вранья выдумал по поводу своих клыков, может, в его случае какая-то из моих историй — самая, что ни на есть, реальность. А как незнакомец подошел ко мне, так я и понял, что от него не пахнет. Наверное, не случилось бы ничего страшного, если бы наша беседа всё-таки состоялась. Тем более, я этого человека не помню, вполне вероятно, что он из тех, кого Сэм уже успел обратить в одиночку. Возможно, получилось бы узнать что-то по поводу того, как он сейчас живет, но я просто струсил. Если я тоже участвовал в ритуале над встреченным парнем, то, я боюсь, что меня бы охватил стыд, от которого я бы вмиг превратился в соляной столб и сразу же рассыпался. На самом деле, я бы просто не нашелся, что сказать, и это было бы еще более глупо и неловко, чем то, что произошло в итоге. Пока ещё рано, когда-нибудь я извинюсь, а они когда-нибудь меня простят, некуда торопиться (будет забавно, если, например, завтра проклятье исчезнет по той же неведанной причине, по которой появилось, и я за секунду стану своего возраста, каждый раз себе это говорю, когда бездельничаю, и каждый раз отрекаюсь от этих слов). Это всё когда-нибудь, а сегодня я позволил людям без лишней спешки наполнить мою шляпу деньгами, а затем громко сказал: «Подождите! Это еще не все! Спасибо за ваши деньги, за ваши аплодисменты, для таких прекрасных людей мне бы хотелось сделать нечто большее, чем просто спеть песни». Ну и объявил, что покажу им диковинку, которой меня научил один старик, приехавший с востока, наплел, что и шляпу мне этот старик подарил, что теперь, когда я говорю определенные слова, всякий, кто её надевает, появляется в Индии. Затем произнес то самое «заклинание», которое нужно читать перед жертвоприношением человека, ради привлечения богатства, и побежал. Тот проклятый тоже рванулся, но я бегаю побольше него. Городские меня теперь считают либо везунчиком, либо посланником дьявола, и мне даже неважно, к какому варианту склоняется большинство, главное, чтобы все они думали, что я сейчас в Индии.

16 сентября

Сегодня заходил в монастырь, который полностью изменил мою жизнь. Наверное, по своей значимости для моей судьбы он наиболее близок к проклятию. Здесь меня крестили, и здесь я прожил несколько лет, здесь я изучил латынь, здесь впервые будучи проклятым обрёл смирение, которое, правда, потом не раз терял. А ещё, именно в этих стенах я познакомился с Сэмом. После произошедшего, инквизиция должна была придать святыню огню, но либо до её ушей никто не донёс о дьявольской мессе, либо всё отстроили точь-в-точь, как было раньше. Ни одного знакомого лица я не увидел. Может быть, с кем-то из тех, кого я заметил сегодня, мы всё-таки когда-то виделись, и я просто не узнал этих людей, из-за того, как их поменяли годы. Так много времени прошло, так много всего случилось, я подумал об этом во время исповеди и замер с открытым ртом. Легче на душе не стало, наоборот заново прогнал всё через себя и погрустнел. Сэма я так и не убедил в неправильности нашего пути, просто взял и оставил его губить самого себя. Я сегодня посмотрел на прошлое как будто чужими глазами, и понял, что поступил совсем нечестно, и что друг из меня после такого никудышный. Батюшка сказал, что я не должен брать на себя чужие грехи, что спасти человека невозможно, если он сам этого спасения не ищет, но… Я же не искал способ снова стать нормальным, пока этим не занялся Сэм. Я даже не думал о том, что это возможно как-то исправить. Я не мог встать на тропу поиска избавления, потому что не мог углядеть развилки, пока Сэм мне на нее не указал. Мне должно было сделать то же самое, и я пытался, и, наверное, приложи я достаточно усилий, у меня бы получилось, но вместо этого я решил сдаться. Да и дело же совершенно не в грехах и не в спасении! Как братья связаны общим детством, и порядками, которые привил им отец, так и нас Сэмом объединила наша беда. И, несмотря на нашу полную внешнюю противоположность, спотыкающуюся лишь о рост и клыки, несмотря на отсутствие внутренней схожести во многих моментах, мы в конце концов действительно побратались, стали друг для друга теми людьми, которые всегда придут друг другу на помощь, что бы не лежало на другой чаше весов. Так бы я мог написать, пожалуй, даже в начале мая, если бы попытался закрыть глаза на свои обиды и задуматься о чём-то подобном. Понимаю, что поздно уже метаться, но одновременно кошки на душе скребутся, да так, что у меня совершенно нет представлений, куда от них деваться.

18 сентября

Вчера нашел первый дом Сэма. Там сейчас живет семья: мама, отец и дочка. Девочке лет десять, наверное, родители ее простые, оба в поле работают. Люди хорошие, поговорили с ними, как обычно это бывает, они мне про свою жизнь рассказали, я про свою, засиделся у них допоздна и остался переночевать. Дом почти не поменялся, мебель, естественно, новая стоит, но, например, кровать со столом находятся в тех же местах, где стояли, когда я здесь жил. Уже который день не могу избавиться от меланхолии. После того, как новые хозяева погасили свет и пошли спать, она стала по-настоящему жрать меня. Решил заглянуть своим переживаниям в лицо, как-то обмануть себя, создать иллюзию того, что я не убегаю от неприятных мыслей, а сам иду им навстречу. Стал бродить по ближайшим лесным окрестностям. Сколько раз я охотился здесь, чтобы хоть как-то отблагодарить Сэма за то, что он позволяет у него жить, не счесть! С каждой тропкой связан какой-то день, я иду, и образы рисуются перед глазами, помогая мне понять, как потом можно выбираться назад. Моя стратегия победы над меланхолией с треском провалилась, а отступать уже поздно, доведу это блуждание по памятным местам до конца, раз уж начал. Осталось совсем немного пройти, чтобы увидеть пруд. Я так переживал, когда подумал, что примерно в этих местах лишился единственного друга, а теперь сам от него отказался. Понятно, что тогда мы оба были другими, но, если предположить, что похожая ситуация произошла бы в настоящем, была бы другой моя реакция? Определённо да, начну с простого, я бы нисколько не удивился тому, что от Сэма не исходит душка, который источает эта удивительная, другая, но не отличающаяся ничем кроме запаха кровь. Что же с дырами по всему телу… Нет, наверное, точно также бы испугался и расстроился. Сэм почти всегда убивал или проклинал плохих людей, и он это делал не из желания выгоды, если бы у нас что-то получилось, мы бы больше никогда не лишили жизни тех, кому не повезло оказаться рядом в то время, когда соблазны одерживают верх над разумом. Его побуждения были благими, он просто отчаялся, и не нашёл помощи, которую должен был дать я. Короче, если двадцать лет назад я был поражён тому, что произошло, если не сразу понял, что Сэм тоже стал проклятым, если это всё притупило волнение, то, случись такое сейчас, я бы наверное беспокоился, как никогда. Мало было бы того, что он может погибнуть, так ещё и я никак не исправился, и проклятие не снято, что как роспись в том, что столько жертв были напрасными.

Ох, это явно не те мысли, которые должны быть у того, кто совсем недавно понял, что лучше бороться с меланхолией избеганием, а не наскоком. Лучше направить себя на что-то весёлое, а ещё лучше — смешное. Мне думается, выйдет очень забавно, если сегодня я найду колдуна. Выйду к пруду, а у этого ублюдка там хижина построена, он мне с улыбкой от уха до уха навстречу идёт, и говорит такой: «Ну что, наскучило тебе проклятым по миру шататься?», — потом в ладоши хлопает и невидимым становится вместе с домом, а у меня клыки исчезают и в жилах собственная кровь появляется. Мы, значит, старались как не в себя, Сэм индийскому научился, один ритуал, другой, а надо было просто в ладоши хлопнуть. Но скорее всего получится, как тогда, когда мы навещали этот пруд после проклятия Сэма, или как тогда, когда я пришёл к тому месту, где сам перестал быть человеком: я не найду ничего необычного.

22 сентября

Никогда еще небеса не были ко мне так милостивы! Это как кинуть кости десять раз подряд, и все десять раз получить желанную цифру, как ловить рыбу и вытащить на крючке кошелек, который обронил какой-то богач еще во времена своей молодости, а ныне имеющий четверых правнуков, как… неважно. В общем, добрался я до Берутува, думаю, хорошо бы на таверне сэкономить, мне в последнее время так везёт на людей, никто не отказывает в ночлеге в обмен на дичь, охотиться мне нравится, тем более и так, и так это делать приходится. В нескольких домах мне либо не открыли, либо хозяев не было. В одном дед стал нотацию читать, он меня безумно разозлил, мне казалось, что, когда я начну писать, выдам трактат об этом старике, но сейчас мне всё равно. Выслушав, что такому юнцу как я надо родителям помогать, а не с лютней по городам шататься, я постучался в ещё один дом. Мне открыла молодая девушка. От нее невероятно вкусно пахло, а потом к этому запаху примешался еще один, и из-за него я уже стал чуть ли не пьянеть, настолько он был приятным, никогда ничего подобного не чувствовал. Даже до того момента, как с запахом произошло такое странное изменение, я понимал, что в этом доме остаться не смогу, слишком страшно сломаться, слишком пугали меня нарисованные воображением варианты того, что может произойти. Нужно было быстро сообразить ложь о цели моего визита. Я начал рассказывать, что я пою, на лютне играю, что очень хочу, чтобы она меня послушала и оценила, сколько мои умения стоят, я еще, пока это говорил, запнуться пару раз успел. Девушку это насмешило, она попросила меня пройти, чтобы и ее молодой человек послушал. Захожу в дом, и кого я вижу? Я вижу Сэма! У меня и без того тогда перехватило дыхание от удивления, а в тот же миг ещё и запах от девушки резко усилился, отчего мне даже поплохело. Не так себе я нашу встречу представлял, точнее, я на неё вообще не надеялся. Очень давно не замечал, чтобы мне был дан шанс всё исправить, я никак не могу этому нарадоваться.

Сэм с Лялей собирался пойти на площадь, он обещал помочь своей подруге прилавок поставить, и в общем они ушли, как планировали, а мне сказали чувствовать себя как дома. Вообще мне не терпится расспросить Сэма о том, как его жизнь складывалась всё это время, чем он сейчас занимается, что это за Ляля в конце концов, да много о чем. Но сам он настоял на том, чтобы сначала я отдохнул с дороги, и пообещал вернуться, как только разберётся с делом. Я не то чтобы устал, но поваляться на мягкой постели после спанья то в лесу, то на полу, одно из приятнейших ощущений. Немного переживаю из-за Ляли, но ведь Сэм будет рядом с ней, да и рядом со мной тоже, если у меня начнет сносить голову, я успею ему об этом сказать. Если честно, сейчас я так не хочу просчитывать все эти «а что может случиться», «а если», я слишком рад, и не только из-за успокоения совести, а уже только оттого, что встретил этого простофилю, и теперь я без всяких сомнений могу признать, что скучал по нему.

23 сентября

Вот и закончились мои путешествия, в этом месте я планирую оставаться долго. Город, как мне сначала и показалось, не из больших, наверное, через несколько дней смогу в нем спокойно ориентироваться. Я вышел прогуляться, и даже успел почти потеряться. «Почти», потому что… наверное, лучше начать с начала.

Вчера, когда Сэм вернулся, я первым делом спросил, зачем он Лялю прячет. Он меня не понял, а я подумал, что влюбленность ему рассудок конкретно поела, ибо как можно надеяться таким образом разыграть человека, у которого нюх как у охотничьей собаки. Я ему пояснять не стал ни про это, ни про то, что я почувствовал, как это благоухание приближается ещё до того, как он зашёл в дом, просто встал и стал искать ту, из-за кого я ощущаю себя таким расслабленным, словно неожиданно осознал себя во сне. Какого было мое удивление, когда я понял, что все это время я чувствовал запах Сэма! Просто вчера был день открытий какой-то. Мы так и не пришли к выводу, почему так произошло. Он сказал, что на его памяти запах менялся только у Ляли. У неё тоже с этим довольно загадочная история. В Ляле течет моя кровь, и Сэм это чувствовал с первого дня их знакомства, пока в какой-то момент к этому запаху не примешался еще один, более сильный, приятный. По описанию это напомнило мне то, что почувствовал я, когда зашел в дом. Сэм сказал, что его иногда чуть ли не с ума сводят соблазны, и что он даже опасается, что сорвался бы, не будь того первоначального, отталкивающего запаха. И это при том, что Сэм в отличие от меня пьет людей, он смог убедить нескольких горожан в том, что очень грамотен в кровопусканиях, и они реально предпочли его местному лекарю. Можно их понять, здешний врачеватель — человек, каких редко встретишь… Я немного свернул с темы.

Что же повлияло на запахи? Мысль Сэма о том, что у Ляли произошли некие неизвестные изменения в крови, с чем мы раньше никогда не сталкивались, оказалась неверной. Будь оно так, я бы тоже учуял что-то странное, а для меня Ляля просто пахнет как человек с моей кровью, несколько сильнее, чем большинство людей, но это нормально, тем более что по опыту у мастеров своего дела запах всегда ярко выражен. Скорее изменения произошли не в Ляле, а в Сэме, от этого и он чувствует, что-то из ряда вон, и я его чую, да так, что до меня это доносится, когда я на площади стою. Таинственное это проклятие, мы вроде выяснили какие-то законы, по которым оно существует, а вроде Сэм делал всё то же, что и раньше, ничего нового не ел, ничем не мазался, себя ритуалам не подвергал, да и нечему пахнуть, своей крови у него не появилось, а чужую в телах проклятых мы почему-то не чувствуем. Может, он выяснил что-то важное касательно избавления и сам этого не понял, ну, или просто мне не рассказал? Надо будет поделиться с ним этой догадкой, и той, что это может быть признаком какой-то болячки. Хотя вторая мысль его, наверное, уже посещала. Кстати, меланхолия кушала меня зря: Сэм сам недавно осознал ужас наших деяний. Не знаю, что на него повлияло, с Лялей он, естественно, воспоминаниями о таких вещах не делился. Могут ли одни только чувства к женщине сделать человека, переставшего видеть проблему в том, что он идёт на смертоубийства? Пока выходит, что да. И видно, что это именно то самое. Мы вчера забылись за разговором, захмелели. Так, когда Ляля пришла, Сэм очень долго и, главное, искренне извинялся за то, что ее не встретил, не помог, хотя такой договоренности не было, и никакой обиды — тоже. Написал и самому смешно: «Сэм извиняется». Ну что за глупость? Буду это читать, когда дневник закончу, и не поверю. А так оно и было.

Непривычно ходить без маски, периодически ловлю себя на том, что поднимаю руку, чтобы поправить фантомный предмет. Завтра пойдем охотиться, сегодня думали с Сэмом, как набрать крови во фляжки так, чтобы его подруга не заметила. Касательно Ляли хотелось бы написать несколько слов. Будем честны, это не та дама, портрет которой кто-то будет носить у себя за пазухой, фигура у неё костлявая, черты лица острые, и, тем не менее, мало кто обвинит Сэма в дурновкусии. Ляля преображается в движении, её мимика, интонации, жестикуляция, — можно потратить целый день, слушая, как эта девушка что-то рассказывает, и не пожалеть об этом. Она кажется очень живой в сравнении с другими. Немного странно звучит, но это самое подходящее слово. Я часто примечал у молодых женщин одну общую черту: они занимают в разговорах позицию слушательниц, пытаются подобрать темы, которые будут угодны их собеседнику, всегда стараются узнать чужое мнение прежде, чем выскажут свое, теряются, когда беседа касается чего-то, что относится исключительно к их персоне, в такие моменты их речь становится быстрее, громче, как будто это единственный шанс показать, что они — нечто большее, чем может показаться, что в них есть что-то помимо желания нравиться. Так вот, Ляля вообще не такая. Она не прикрывает рот рукой, когда смеется, она свободно может сказать, что ей какой-то человек не нравится, и все равно для неё, что прежде того же самого человека в самых лучших словах описал Сэм, она не пытается сесть в неудобную, но подчеркивающую достоинства позу, смотрит в глаза, а не в пол. Прочти я эти строки, написанные чужой рукой, возможно, решил бы, что такое поведение раздражает, но я сам наблюдал за этой женщиной, и могу без доли лукавства заявить, что никого, кто была бы притягательнее, не знаю. В общем, я всей душой рад за Сэма, рад за Лялю, безумно благодарен ей, она сделала то, чего я сделать не смог: избавила моего друга от, пожалуй, единственного страшного присущего ему порока.

24 сентября

С утра мы, как и собирались, выбрались на охоту. Я напоминал Сэму, как правильно целиться, Лялю учил с нуля. С добычей получилось не ахти, но зато мы интересно провели время, пусть и с некоторыми сложностями. Сэм в конце концов сказал, что стрельба это не его и ушёл в глубь чащи, руками словил двух зайцев, и заодно наполнил нам фляги. Ляле же удалось подстрелить куропатку, она была очень довольна собой, но только пока мы не пошли вытаскивать стрелу. Вид мёртвой птицы разжалобил её и насовсем отвратил от моего промысла. Потом эти двое ушли продавать Лялино рукоделие, а я остался выбирать и репетировать песни, которые потом исполнил в трактире. Выступление было душевным, мне сказали, что музыканты в этом городе явление редкое, но, как можно догадаться по большой сумме заработанного, ожидаемое и любимое. На известных песнях мне подпевала Ляля, у нее красивый высокий голос, если бы она захотела, то скорее всего смогла бы им зарабатывать. Но сама Ляля так не считает, она высказала мне очень много хвалебных слов, по дороге домой, и уверена, что до меня ей расти и расти. Мне бы очень хотелось её переубедить, её данные намного лучше, чем мои, когда я только начинал, у меня есть подозрение, что занимайся она вокалом также долго, это был бы голос, который Польша ещё никогда не слышала.

Замечательный день был, я чувствую, что смогу уснуть, не волнуясь ни о проклятии, ни о том, что оно повлекло за собой. Мне просто хочется, чтобы жизнь продолжала идти также, как идёт сейчас, всё казалось настолько же спокойным и размеренным только в период, когда я жил у Сэма до наступления его проклятия. Я очень хочу, чтобы на этот раз все было по-другому, чтобы не случилось ни одного настолько же сильного потрясения, словами не передать, как сильно.

25 сентября

Снова ходили с ребятами в лес, я поставил путеводные метки, так что смогу в будущем сориентироваться в одиночку на охоте. Пошли в сторону противоположенную той, куда мы повернули вчера, через пару часов ходьбы добрались до утеса, под которым пролегает речка. Вода тёмная, быстрая, не разглядеть ничего, батюшка бы сказал, что где-где, а в такой реке точно Водниковы угодья. И, тем не менее, жуткие ассоциации впечатления совсем не портят, место невероятно красивое. С уступа открывается большой обзор: можно без страха наблюдать за живностью, которая где-то далеко, на другой стороне, утоляет жажду, можно просто насладиться видом золотой осени, на самом утесе деревьев не растёт, а те, что напротив, бросают тень в противоположенную сторону, давая солнцу осветить всё это разнообразие красок. Мы пробыли там до самого вечера. Ляля расспрашивала про наши путешествия, было немного страшно оступиться и сказать что-то, расходящееся с тем, что она уже слышала, но по спокойствию Сэма я сообразил, что с легендой он в этот раз решил не мудрить, и не ошибся.

Я больше узнал о Ляле, понял, почему она жила дома одна. Матушка её померла в родах, также как и Сэмова, а отца несколько лет назад сгубила война. Ответственность за девушку взял на себя давний друг семьи и бурмистр города, увы, но в конце лета и этот добрый человек ушёл из жизни. Ляля потеряла не просто близкого человека, но и того, кто оберегал её от опасностей, одной из которых был мужчина, давно подбивающей к ней клинья. Я мало понял в том, что представляет из себя навязчивый ухажёр, запомнил, что зовут его Зефирин, и что он явно не привык слышать отказы, чего только стоит сломанный им дверной засов. Кошмарно, что мужчину пытался поставить на место один лишь Лех, дед из соседнего дома, тот самый, с коим я сначала не поладил. Сэм встретил Лялю в трактире, когда та просила подругу из купеческой семьи взять её с собой в путешествие до Кракова, но позже в этом отпала необходимость, потому что через несколько дней Зефирин покинул город. Уже в личном разговоре Сэм мне рассказал, что вымазался всякими травами, дождался ночи и влез к нахалу в окно, разыграл из себя невесть кого и запугал навязчивого жениха до такой степени, что никто о причинах его отъезда и не догадывается. Поделом этому Зефирину так-то, с ним пытались говорить по-человечески, но он на это наплевал, стал немногим лучше тех, кто воровал девок и потом в качестве шлюх под других подкладывал.

Я сегодня также снова предложил Ляле в следующий раз выступить вместе в трактире, и, неожиданно, в этот раз идея пришлась ей по нраву. Всю дорогу домой мы распевали песни. Ляля уговаривала Сэма к нам присоединиться, сначала по-хорошему, потом подтрунивая над ним за стеснение, а я разными способами пытался убедить её оставить эту затею, ибо у меня было побольше времени усвоить, что заставить Сэма прилюдно заниматься чем-то, в чём у него нет уверенности — бесполезно.

29 сентября

Дни идут так спокойно и размерено, что я даже не знаю, какие из тех маленьких событий, которые их составляют, стоят описания. Ляля выиграла в нашем несерьезном споре, поразительно и невероятно, но ей все-таки удалось упросить Сэма заняться пением. Могу поздравить Лялю, умение влиять на человека, для которого существует только его мнение и неправильное — большая редкость, но я не уверен, что оно стоит моей головной боли. Существует два типа людей, которые не умеют петь, одни тихие настолько, что услышать, о чём они пытаются поведать, можно только стоя к ним вплотную, а вторые — очень громкие, напряженные и не попадающие не в одну ноту. К сожалению, Сэм

(прим. пер.: текст обрывается и меняет ориентацию на горизонтальную, авторский почерк сменяется кривыми крупными округлыми буквами, первое слово полностью заштриховано, невозможно разобрать каким оно было.)

___, что делаешь?

так интереснее

(прим. пер.: авторский почерк вернулся)

Ну, хорошо, давай будет по-твоему. Я описываю свою жизнь.

У меня было много времени этому научиться, да и я бы не сказал, что пишу быстро.

(прим.: нижнюю строчку венчает несколько каракуль, похожих на те, которые получаются в результате расписывания ручки, вероятно, с их помощью скрыли какой-то текст. Несмотря на избыток остававшегося места, дневник продолжается со следующей страницы, где ориентация текста меняется обратно на книжную).

Ляля быстро поняла, что вести со мной переписку — не такой интересный способ провести досуг, как могло показаться, и это хорошо, есть намного более рациональные методы для развития своего письма и чтения. К вечеру у меня получилось разучить с Сэмом одну застольную песню, она не очень сложная, и мне легко одновременно играть ее на лютне и следить за голосом… ха, Сэма теперь можно называть моим учеником, а меня наставником, это забавно.

Пишу я как певец, у которого за плечами большой опыт, множество дней тренировок в одиночестве, ни одно выступление на улице или в питейной, как певец, который достиг такого уровня мастерства, что выше расти просто некуда, как певец, который, чтобы не сойти с ума от утраченного смысла жизни, берет к себе учеников и надеется, что когда-нибудь, усвоив все мои знания и премудрости, впитав в себя и горький, и приятный опыт бардовской жизни, один из них сможет превзойти мастерство своего наставника и приумножить его славу. Так вот, ныне ситуация с послушниками у меня не самая лучшая… Ладно, это все шутки, мне над собой еще расти и расти. А Сэм молодец, он, конечно, несколько раз да сфальшивит, несмотря на то что песню мы мучили целый день, но было видно, что он старался и прислушивался к моим правкам.

30 сентября

Гуляли с Сэмом по городу, увидели, как Лех с корзиной грибов возвращается. Если мы когда-нибудь до сегодняшнего дня и ходили вместе по грибы, то я этого не помню, никогда не было особенного смысла, к тому же проклятье убирает у человека потребность в пище. И всё-таки, когда Сэм предложил последовать примеру Леха, я согласился. Я почти привык к его запаху, хотя поначалу он очень отвлекал, было ощущение, как будто меня заново прокляли, тогда при встрече с человеком моей крови точно также осознанность понижалась, и было столь же тяжело перенаправить внимание на что-то другое. Очень здорово, что в этот раз к моей слабости Сэм отнёсся с пониманием, а не превратил в повод для шуток, без них, конечно, тоже не обходится, но они совершенно беззубые. Настораживает, что сам Сэм ничего не чувствует. Он сместил ракурс, с которого я смотрю на эту ситуацию, предположив, что проблемы не у него, а у меня. Да, пожалуй, можно и так сказать, неудобства же терплю я, а не он, но это софистика. Сэм неправ, для него запах Ляли ни с того ни с сего поменялся, и мне кажется, что более вероятно, что что-то пошло… ну вот почему не так? Всех остальных людей он чувствует как обычно, ничего в них странного не появилось. Я снова запутался, также как и днём. Мы по итогу пришли к тому, что без еще одного проклятого этот вопрос не решить. Честно, когда Сэм это сказал, мне не по себе стало, благо он быстро добавил к своим словам, что жизнь у нас предполагает быть долгой, и мы успеем, скорее всего, не раз, случайно встретить кого-то из тех, кто уже таким является.

Ещё я поспрашивал по поводу его планов на Лялю, собирается ли он рассказывать ей о проклятии. Вместо ответа на мой вопрос, Сэм принялся разглагольствовать о том, что не все считают проклятье проклятьем. Мы с ним не постарели, мы не разу не заболели за эти двадцать лет, раны заживают на нас как на собаках, а со слюной единорогов и вовсе исчезают на глазах — мы можем быть бессмертными, если не будем сильно глупить. Сэм сказал, что пока мы не общались, он успел проклясть (нужно придумать другое слово) несколько людей, которые, как ему кажется, хотели такой жизни. Он спрашивал их о страхе перед старостью, о желании завести семью, оценивал их эмпатию, я понимаю, почему был выбран такой подход, но мне он совсем не нравится. Поступки Сэма могли бы иметь хотя бы иллюзию благородства, если бы вопросы задавались прямо: «Ты согласен в первую очередь замечать в человеке запах его крови? Ты согласен в первые несколько дней посвящать всего себя борьбой с соблазнами, предотвращению убийств, которые ты можешь совершить? Ты согласен всю жизнь либо сидеть в ежовых рукавицах, постоянно осуждая себя за желание людской крови, как это делаю я, либо выкручиваться гаданиями да кровопусканием, как это делает Сэм, либо доводить себя до состояния животного воздержанием, чтобы в конечном итоге не выдержать и всё равно убить? Ты согласен вечно скитаться и скрывать свою сущность? Ради такой земной жизни ты готов отказаться от вечной и блаженной загробной?». И это я умолчал о парочке менее значимых неприятностей: невозможности бегать при других людях, и вонь от большинства из них, если будущему проклятому повезло родиться с Сэмовой кровью, хотя этот пункт всё же позже начинаешь воспринимать скорее, как плюс, чем минус: гораздо меньше соблазнов. Я спросил, рассыпались ли люди в благодарностях, после того как дело было сделано, на что Сэм не ответил однозначно и сказал, что об ощущениях таких проклятых (ну не кажется мне подходящим слово «одаренных») нужно спрашивать спустя месяц, а лучше — несколько лет. Он им даже ничего не подсказал с высоты своего опыта, и в этом у него тоже с совестью всё в порядке: «Ну, а зачем, если существуют люди, которые действительно считают наше проклятье даром, пускай переживают его в полной мере, также как мы», — я упростил, но суть такова. Я сказал Сэму, что если он таким расчетливым образом хочет узнать, может ли человек иначе воспринимать то, что случилось с нами, нужно выждать лет десять как минимум, и это его расстроило.

Всё, что сочетает в себе одновременно Лялю и наше проклятие — для Сэма очень большая мозоль. Он сам понимает, что даже если выяснится, что кто-то мечтает о нашей участи, то это ничего не скажет нам о той, чей взгляд на жизнь во многом необычен. Лучше всего рассказать всё Ляле и исходить уже из её мнения, а до этого даже не рассматривать такую возможность. Мне при любом раскладе кажется плохой идеей проклинать Лялю, но у меня не получилось найти в себе силы, чтобы даже заикнуться об этом Сэму, также как и у него их не хватает на то, чтобы в ближайшее время раскрыть правду. Это тоже паршиво, нет смысла оттягивать неизбежное, так Сэм привыкнет к жизни, где у него под боком любимая женщина, и в случае неприятия с её стороны или, возможно, даже злобы и обиды, всё может обернуться трагедией. С другой стороны, он прав в том, что какой бы хорошей девушкой не была Ляля, мы не так много знаем о ней, чтобы сознаваться в подобных вещах, такой шаг может кончиться очень плачевно и для нас, и для тех, кого мы прокляли. Наверное, можно считать, что нам удалось прийти к единому мнению, главное — поймать момент, в который мы сможем обойти обе описанные проблемы.

Я ещё при первой встрече после нашей ссоры сказал Сэму, что не хочу ничего знать ни про ритуалы, ни про любые другие опыты, которые происходили, пока мы не общались. Сегодня так уж получилось, что тема коснулась их, да и нужно было как-то уйти подальше от грустных дум о Лялиной судьбе. Я поспрашивал по этому поводу, и мне открылось несколько интересных моментов. Во-первых, единороги могут быть жестокими. Сэм проклял с рождения слепую девушку, к ней не вернулось зрение, также как к юродивым не возвращалось понимание. Была надежда, что недуг можно исправить при помощи слюны, но на тот момент фляжка была почти опустевшей. Они не успели зайти глубоко в лес, когда к девушке вышли единороги. Сэм держался на расстоянии и наблюдал, пока не увидел, что эти животные собираются проткнуть его невольной помощнице глаза. Он думал, что зверей отпугнёт одно лишь его приближение, но на этот раз единороги почему-то не кинулись в рассыпную, а наоборот перегородили дорогу. Девушка очнулась спустя несколько дней и уже зрячая, на место её прежних глаз встали новые, ярко-розовые. Это не поддаётся никакому объяснению, но так можно сказать обо всём, что связано с проклятием. Во-вторых, тот ритуал по снятию венца безбрачия убивает проклятых, если использовать смешанную кровь. Это иронично, ведь Сэм, несмотря на то что провёл его не на себе, всё равно вскоре обрёл взаимную любовь. Его тоже моё наблюдение позабавило, он пошутил, что венцы наложил на нас тот дворянчик, которому не повезло стать третьим проклятым, и что мне тоже надо срочно снимать с себя эту гадость.

Домой мы пришли только к вечеру, грибники из нас совсем никудышные, даже корзинки не набрали, но я рад, потому что нам обоим нужна была эта беседа.

4 октября

Вчера наконец спели в трактире вместе с Лялей. С ней было намного комфортнее выступать, чем одному, хотя до вчерашнего дня я думал, что будет совсем наоборот. Публике наш дуэт пришелся по нраву, это очень хорошо, потому что мне бы хотелось как-нибудь повторить этот опыт. Ляле очень понравилось находиться в центре внимания, я сильно растерялся, когда она с восторженными глазами стала меня благодарить за то, что подал идею, даже засмущался, ведь моя заслуга не настолько большая, чтобы слышать столько тёплых слов в свой адрес. Потом мы втроем обмывали наш дебют, пьянка вышла довольно спокойной, иной человек назвал бы ее скучной, но мне такие посиделки по душе: без драк, без глупых историй. Ну как, единственная глупость, которая с нами свершилась — мы чуть не уснули за тем же столом, где начали пить. К счастью, трактир держит мужик широкой души, он всех нас растряс, и мы поковыляли к дому, спотыкаясь об собственные ноги. Сейчас Сэм ушёл к Леху за рассолом, чтобы как-то облегчить нашу головную боль. Я уже не вижу смысла давать себе обещание не напиваться, все равно нарушу его.

7 октября

Сегодня читали по ролям. Сэм вчера кучу времени провёл у какого-то дворянчика, и тот решил выразить свою благодарность книгой. Вечером дня, который был полностью посвящён опохмелению, мы увидели валяющегося на дороге мужчину, который не мог встать. Ляля настояла на том, что надо ему помочь. Бедолага был ужасно пьян, мы проводили его до трактира и дали денег, которых хватило на оплату ночевки в комнате. Всю дорогу незнакомец жаловался на свою жизнь, рассказал, что женщина, за которой он ухлестывал, предпочла другого, в последствии мужчина так и не женился, работе отдался, двадцать лет отпахал, чтобы его просто прогнали на улицу. Работал он лекарем, а выгнан был за то, что не смог вылечить своего господина. Сэм сказал, что, судя по пьяным россказням, лечил-то бедняга, как положено, да только простые методы врачевания заразу, подхваченную дворянчиком, никогда не брали. Я в этом мало смыслю, но сложные методы Сэма сработали, да так хорошо, что мы аж целую книгу получили. Причём, произведение очень занимательное — роман, такое редко встретишь. В нём рассказывается про путешествующего по Польше борца с чудовищами. Ляля постоянно раздражалась тому, что я очень легко читаю, шутливо обвиняла меня в колдовстве и угрожала сдать инквизиции. Пришлось рассказать ей, каким образом простой сын охотника оказался столь подкованным в деле, совсем несоответствующем его статусу. Я вообще не люблю эту историю, она внушает мне сожаление по поводу того, что я мог жить совершенно иначе, будь мой дед хоть чуточку хитрее. Я не питаю к нему дурных чувств из-за его неправильной веры, тем более, что сам был в ней воспитан. Мне даже не обидно, что по его воле мне дали имя, славящее одного из еретических богов, ведь я смог найти христианское, которое отличается всего на одну букву. Единственное, что испортило моё мнение о деде — это то, что он не смог скрыть своей инаковости. Мне не понаслышке известно, насколько нелегко постоянно держать в секрете, кто ты есть, но ведь у меня получается справляться, он тоже мог постараться, пусть не для себя, допустим, его не волновал титул, но ради своих детей. Тогда бы тетя Кая осталась жива, и батюшка был бы куда счастливее, да и сам дед дольше бы пожил. Случись оно иначе, мы никогда бы не охотились в том лесу, и никогда бы не нарвались на медведя, матушка никогда бы не знала таких сильных переживаний, что свели её в могилу, я никогда бы не был проклят, и никогда бы не убил Грома… а ещё, никто бы не помог Сэму спастись от чертовщины в том монастыре. Пожалуйста, попробуй сосредоточиться на этой мысли.

8 октября

Умер Лех. Я был на него так зол при нашей первой встрече, а сейчас даже немного грустно. Он был хорошим соседом, обычный добрый старик, который, как и все люди его возраста считает, что знает обо всем лучше любого, кто ему встретиться, и что имеет право учить жизни кого угодно. Эту черту даже минусом назвать сложно, ей каждый второй, если не первый дед обладает. Сходил в церковь, поставил свечку за него, за батюшку с матушкой, за Каю с дедом, хотя первую знаю только по рассказам, а второго почти не помню. Никак не могу перестать себя жалеть, из-за неудачных попыток как-то перенаправить свои мысли. Грусть переходит в ненависть, и по итогу я занимаюсь самобичеванием. Владек говорил, что, когда его забирает подобное состояние, он отдаётся делу и вскоре быстро отходит, а «не закапывался в писанину», как это делаю я. Что ж, попробовать стоит.

13 октября

Несколько дней провёл в лесу, наловил дичи, не чувствовал ни одного людского запаха, кроме Сэмова, ощущаю себя прекрасно. По возвращению к ребятам я был рад уже от того, что увидел знакомые лица и наконец ощутил тепло печки. Ляля возмущалась, что я ушел так надолго, не подумав о нашем дуэте, сказала, что они успели прочесть половину книги. Сэм рассказал, что завтра уедет в другой город, чтобы посмотреть, что за хворь напала на сестру дворянской женушки. Пока меня не было, тот самый дворянчик несколько раз посылал за своим спасителем, чтобы предложить стать врачевателем при его доме. Сэм сообщил, где его можно найти, но отказался переезжать на новое место. Я посоветовал ему ещё раз обдумать такую возможность, он бы наверняка смог перевезти Лялю с собой, жили бы в красоте, не имея проблем ни с чем, что можно достать за деньги, у Ляли бы всегда были нитки, которые ей нужны, у Сэма травы, дворянская библиотека. Но он не разделил моих фантазий: ему не нравится мысль находиться целыми днями в доме, словно пес привязанный к конуре, чтобы мигом прибежать к хозяину после его чиха (это чрезмерно патетичное сравнение не моё), не нравится идея покидать Лялин дом, да и дворянчик ему не импонирует так сильно, чтобы видеть его лицо каждый день. Что ж, Сэм, ты упустил потрясающий шанс, который простым смертным, коим не повезло родиться в бедности, даётся раз в жизни, да и то одному из сотен, молодец. Завтра будем с Лялей провожать его в дорогу, почти не переживаю за него, Сэм очень давно не проигрывал битвы с соблазнами, так что на дворянских слуг не кинется, а то, как он справляется с разбойниками составило добрую половину моих кошмаров.

14 октября

Сэм уехал, и я чувствую себя глупо, оттого что сей факт беспокоит меня больше, чем Лялю. После проводов мы с ней позанимались делами: она кроила мех для шубы, я подбирал мелодию, которую напевал Филип-трактирщик, завтра пойду переписывать слова, буду с Лялей их разучивать. Кстати, в довольно нелепую ситуацию попал. Сэм сказал, что пошёл прощаться с Филипом, а я же по запаху чувствую, что он не к трактиру направился. Стал потом узнавать, расспрашивать, оказалось, что в городе два человека с таким именем, один — трактирщик, а другой — плотник. Мы со вторым даже здоровались, он нам денег занял на выпивку, их отдавать надо, а я вообще этого момента не помню.

Сегодня дошли до речки. Ляле очень нравится это место, она рассказывала, как сидела с подругой на том самом уступе, болтая ногами над несущейся внизу водой, и планировала побег из города. У подруги через несколько дней должна была состояться свадьба, сорвать её девушка так и не решилась: не пришла к назначенному времени, — хотя Ляля была готова, ждала её, вещи подготовила. Я делился тем, что меня волнует, преподнося это как разного рода нелепицы и несуразицы. Конечно же, речь идет о проклятии. Первый вопрос, который возник у Ляли, был о том, сохранили ли те, кого я описываю, человеческий разум. Ведь сохранили? Мы с Сэмом поняли свои ошибки, мы одумались, в нашей жизни больше нет той жестокости, что отравляла наши души. Наши дни почти не отличаются от тех, что проживают обычные люди, и я радуюсь каждый раз, когда задумываюсь об этом. Ляле я просто ответил, мол, да, сохранили. Она тогда стала задираться, спрашивать, почему я подаю ей такую интересную историю как страшилку для малых детей, почему не говорю, как проклятые использовали свой, как она сказала, дар бессмертия, стали ли они правителями или непобедимыми войнами, почему я не говорю, на ком они женились, были ли их дети тоже бессмертными. Её реакция была для меня неожиданной, я не смог найти, что ответить, и попытался закрыть тему, сказав, что всего остального мне не было поведано. Частично, это правда, ведь я отказался от возможности поговорить с человеком, над которым мы провели ритуал. Возможно, именно он женился и узнал, передалось ли проклятие его отпрыскам. Забавно, что Ляля также спросила, что бы сделал я, сложись со мной такая напасть. В реальности я уверовал и крестился, это, наверное, единственная вещь, на которую проклятье повлияло непосредственно прямо, а не косвенно. Ляля сказала, что она бы пошла к королю и представила ему себя, как самое сильное оружие, которое он когда-либо сможет заполучить. В представлениях Ляли, король бы не выдал её тайн инквизиции, и она бы по его поручениям отправлялась в другие страны, выигрывала войны, которые так и не успели начаться, а в перерывах между ними жила в замке и беседовала со служанками. Решение столь же интересное, сколько кровожадное, странно, что среди всех любителей озолотиться за чужой счёт, выживших после ритуала, не нашлось никого, кто бы им воспользовался. Ляля оправдывала себя тем, что пустила бы такие способности на благо Польши, и не понимала, чем это не способ искупить те злодеяния, которые она могла бы сделать по неосторожности. Я так и не объяснил ей своего видения, из-за того, что начался дождь, и мы поспешили домой. В очередной раз я убедился, что не подменяю понятий, и что проклятье — это проклятье, а никакой не дар, кто бы что не говорил. Морось быстро переросла в сильный ливень, а я не мог бежать как нормальный человек. Я соврал Ляле, что забыл свою фляжку, и попросил её не ждать меня, пообещав потом догнать. Полностью измок, шляпа была как тряпка, но я только что проверил ее, и вроде всё в порядке, она немного подсохла и всё-таки обрела подобие своих прежних очертаний. Что по-настоящему пострадало в этой битве с природой, так это сапоги: они её не пережили. Не знаю в чём завтра пойду к сапожнику, и хватит ли имеющихся денег, хорошо хоть, что сейчас не зима.

17 октября

Ляля всё-таки заболела. У неё только-только спал жар, она уснула совсем недавно, при том мучилась с самого утра, было очень больно на это смотреть. Сэм говорил, какие травы нужны и что с ними делать в случае чего, но я и, когда помогал ему, плохо их различал, а теперь вовсе всё забыл. Не представляя, каким образом я отберу пять нужных пучков из того вороха, что был в нашем распоряжении, я решил, что мне необходима помощь знатока в этом деле, и пошёл к местному врачевателю. На новые сапоги денег пока нет, уже третий день хожу в больших вязанных носках, которые Ляле не удалось сбыть, в них и отправился. С Лёликом я до сегодняшнего дня ни разу не виделся, Сэм питает к нему неприязнь, как почти ко всем другим лекарям, и, как я понял, она взаимная. В тех словах, что я слышал об этом человеке, было много правды. Лёлик действительно необычно низок, он, пожалуй, будет одного роста с большинством юношей, у которых ещё не успел прорезаться голос, выглядит хилым (фраза Сэма «такой-же дрыщавый как ты» — это ещё преуменьшение), плохо выговаривает букву «р». Со мной он сначала держался дружелюбно, ко как понял, кому нужна помощь, стал крутить носом, мол, раз с ней такой способный лекарь живёт, пускай сам и прогоняет болезни своей, как он выразился, вертихвостки. Я его и так, и сяк просил, чуть ли в ножки ему не кланялся, убеждал, что никаких денег из-за нас у него не убыло, что люди больше доверяют тому, кого дольше знают, что к Сэму вообще с болезнями никто не обращается, мазям его не доверяют… тьфу, аж противно стало. Зато Лёлику мои речи пришлись по душе, он носки мои подметил, с лицом великого гуру бросил ласковое: «Ну ничего страшного, твой друг ещё научится, он же молодой, неопытный», — и соизволил проследовать за мной. Увидев Лялино состояние, он сказал, что те травы, которые наказал использовать Сэм, совсем не подходят, нужно кровопускание, мне даже слова против не дал вставить. Я думал, что с ума сойду, когда Лёлик сделал разрез. Тело было словно чужое, я понял, что дело дрянь, когда поймал себя на том, как представляю свои зубы, вонзающиеся в эту руку вслед за лекарской бритвой. Я сразу вышел на улицу под насмешку о якобы моей боязни крови. Кстати, среди проклятых вполне может быть кто-то, носящий в себе такой страх. Господи, какой ужас! Это же получается, что мы в самом прямом смысле сделали обыденностью чей-то кошмар.

Так впечатлился сложившимся в голове картинам, что не могу уснуть. Несколько раз обежал город, устал, но всё зря было. Всё равно нахожусь в сознании, только теперь с ноющими ногами. Я так и не написал всего, что хотел. Лёлик приготовил отвар, сказал, когда он остынет, нужно в миску ещё одну травку кинуть, вручил мне всё прямо в руки и ушёл. Вскоре Лялю начала бить дрожь, она жаловалась, что ей одновременно и холодно, и жарко, стала бредить. Ей привиделось какое-то жуткое существо в тени, которую отбрасывала свеча, моим словам о том, что там ничего нет, Ляля не поверила, долго поражалась, как можно быть таким невнимательным. Потом она, плача, умоляла своё видение уйти и никого не трогать, я погасил свет, надеясь, что с исчезновением тени, видение уйдёт, но это нисколько не помогло. Я очень долго успокаивал Лялю, сидел возле кровати, говорил, что всё будет хорошо, а сам так боялся сорваться, что выхлестал фляжку целиком. Она сильно сжимала мою руку, как будто я собирался вырваться или уйти, убеждала, что нам нужно дождаться её отца, уверяла, что он скоро придет, что войны не будет, притом, что я никак не возражал, и даже напротив подыгрывал всему сказанному. После отвара Ляля продолжала бредить, я даже заволновался, но, чуть-чуть подождав, увидел, что всё произошло, как обещал Лёлик. Она уснула, бормоча что-то себе под нос, я надеюсь, что жар пропал насовсем, и не вернется к завтрашнему утру. Словами не передать, как я не хочу, чтобы сегодняшний вечер повторился, без проклятия я бы может и придумал, как успокоить Лялю. А вот так, когда у неё не до конца зажил надрез, и мне приходится сидеть столь близко с её рукой в руке, когда для меня всё происходящее — одно сплошное безумное испытание, у меня способность соображать вся уходит на то, чтобы сохранять контроль над происходящим.

18 октября

Без сапог жить плохо. Носки собирают в себя всё подряд: мелкие камни, воду из лужи, грязь. Если ходить только до Филипа, который трактирщик, и Лёлика, ощущения ещё терпимы, а вот беготня по лесу в такой обувке — удовольствие не из приятных. Я и ногу себе проткнул, и носок порвал, и всё только из-за того, что набегу проглядел камень. А сколько раз я сегодня просто сжимал зубы от боли по той же самой причине, не счесть! И главное, придётся снова так охотиться, ибо пока Ляля поправится, кровь во фляжке кончится. Вообще жалко, что те, с кем я мог бы договориться, мне помочь никак не могут. Не хочу этого делать, но, наверное, стоит вечером зайти в трактир, людей поспрашивать, может кто-то в пьяных чувствах да проникнется и одолжит мне несколько гривен.

Ляля чувствует себя лучше, у нее сильная слабость, быстро начинает болеть голова, если она пытается на чём-то сосредоточиться, но зато самые страшные вчерашние проблемы отступили. Сегодня сготовил для неё суп, и это стоит запечатления, потому что я не могу вспомнить, когда в последний раз что-то готовил. Поучил слова песни, они никак не хотят запоминаться, хотя прошло уже… четвертый день уже проходит, а я до сих пор путаюсь.

19 октября