Бесплатный фрагмент - Дети Ангелов

Посвящается моему отцу — Кучерову Виктору Ивановичу

Глава I

Больно. Почему же так больно? Все тело как будто резали пилой. Возвращались и опять пилили. Еще и еще. По частям. Дышать почти не получается. Рот заполнился какой-то густой и соленой жидкостью. Голова. Она раскалывается на двадцать частей. Или на сорок? В виске стучит пульс, противно и медленно, как капли воды в незакрытом до конца кране.

Кап… Кап…

Как будто каждая следующая капля размышляет, полететь ей вниз или остаться. Когда уже закончится эта бесконечная боль? Это должно закончиться. Боль разрывает правый глаз. Он сейчас лопнет. Он лопнет и станет легче. Больно.

Господи, помоги!

Каждый раз одно и то же. Как можно к этому привыкнуть? Нужно терпеть. Скоро все закончится. Терпеть.

* * *

Во дворе многоэтажки собралось человек пятнадцать. Мужчина средних лет с наголо бритой головой, в синих джинсах и черной кожаной куртке, отчаянно жестикулировал, показывая куда-то вдаль. Его крупное лицо с блестящими глазами-бусинками, которые обрамляли густые черные брови, большой мясистый нос, тонкие губы — всё на его лице выдавало деятельное возмущение происходящими событиями.

Проходящие мимо люди останавливались. Вокруг постепенно образовывался плотный круг внимательных зрителей. В глазах женщин был неподдельный ужас. Некоторые стояли, зажав рот рукой. Мужчины, опустив голову, хмуро смотрели на землю.

Из-за плотности человеческого присутствия не было видно самого главного. Глядя со стороны, неосведомленному человеку могло показаться, что это стихийное собрание жильцов дома напротив. С повесткой дня, как не позволить очередному буржую спилить все деревья маленькой аллейки, отделявшей двор от крупного шоссе, чтобы построить очередной бизнес-центр.

Вдалеке завыла сирена. Ее приближающийся звук только усиливал эффект надвигающегося ужаса. Машина остановилась в метре от собрания. Из нее выскочили двое мужчин в белых халатах. Толпа расступилась, образуя проход в самый центр круга.

— Разошлись. Разошлись, я сказал! — грозно крикнул врач реанимации, опускаясь на колени. — Что тут у нас?

— Что? — спросил его напарник, крепкий мужчина лет пятидесяти.

— Разошлись, я сказал! Что непонятно? На три метра от меня отойти всем! — рявкнул врач.

— Готов, — тихо произнес он через секунды, морща высокий лоб. Его красивое мужественное лицо выражало скорбь и беспомощность.

— Может…?.. — фельдшер посмотрел на него, вопросительно поднимая бровь.

— Бесполезно. Пиши время смерти: 18:35.

— Записал. Пойду машину вызову. Пусть забирают. И принесу что-нибудь накрыть, — тихо произнес фельдшер, поднимаясь. — Разойдитесь! Представление закончено. Давайте, давайте, нечего тут больше смотреть! — громогласно добавил он, направляясь к машине.

За ней подъехала еще одна. Из нее вышли полицейские и человек в штатском с чемоданчиком в руке.

* * *

— Добрый день! — поздоровался капитан. — Подробности есть?

Его голос совершенно не соответствовал его брутальной внешности. Он говорил скрипучим и визжащим фальцетом.

— Есть. Труп. Остальное узнаешь у этих, — он махнул головой в сторону никак не желающих расходиться зевак.

— Ладно. Пойдем, посмотрим!

И направился в сторону толпы.

— Товарищ полицейский! — крикнул бритоголовый мужчина с глазами-бусинками. — Товарищ полицейский, я все видел! Я видел, как он уехал! — человек продирался сквозь толпу, пытаясь как можно быстрее добраться до капитана.

— Вы кто? — раздраженно спросил капитан.

— Прихваткин Сергей Иванович. Я шел вон оттуда, когда случилась авария. Я все видел. Я видел, как она поехала вон туда и скрылась за поворотом. Я запомнил номер. Водителя не запомнил. Все так быстро произошло. А машина — белая Тойота. Номер записал потом, чтобы не забыть.

— Сереж, допроси его! — произнес капитан своим странным голосом. — А все остальные по домам. Кроме тех, кто что-то видел.

Он направился в сторону врача.

— Что у вас тут?

— Черепно-мозговая, множественные переломы. В общем, весь набор. С жизнью не совместимо, — бесстрастно произнес реаниматолог.

— Понятно. Труповозку вызвали?

— Да. Мы закончили. Удачи, капитан!

Все было странным в это утро. Собравшиеся люди, среди которых не нашлось ни единого человека, пытающегося оказать первую помощь пострадавшему. Скорая, врачи которой действовали как во сне, не прилагая ни малейших усилий в попытке реанимировать пострадавшего. Полиция, которая должна была первой прибыть на место, но которая опоздала из-за путаницы с адресом происшествия. Капитан, который не смог впоследствии найти машину. Бритоголовый Сергей Иванович, впопыхах записавший номер иномарки, но умудрившийся ошибиться в одной цифре. Наконец, водитель белой Тойоты, который гнался за машиной скорой помощи, пытаясь объехать пробки через дворы. В скорой умирал его трехлетний сын. Он обварился кипятком, пока они с женой ругались, понимая, что давно не любят друг друга. Все было странно. Все было запланировано.

* * *

Спасибо, Господи! Наконец-то! — Он сел. Потом медленно встал. Постояв минуту, сделал первый шаг. Второй. Третий. Он любил ходить по земле. Ему доставляло удовольствие это занятие. Предстояло провести девять напряженных дней. Он знал, насколько важно всё выполнить идеально. Он знал, что доказать правду своих помыслов можно только одним способом — исключительно блестяще выполнить задание. И он его выполнит.

Виктор улыбнулся и направился в сторону парка.

* * *

Келья Виктора была расположена на окраине сегментория, который располагался в европейской части Седьмого Неба. Европейский сегменторий представлял собой бескрайнее пространство белоснежной равнины с губчатой поверхностью, напоминающей мозаику. Белизну оттеняли заснеженные вершины. Это были пики Уральской горной системы. Сегменторий насчитывал миллион двести небожителей, которые жили в голубых Александрийских кельях. Они представляли собой высокие, похожие на стрелы, башни с куполообразной крышей. Большие квадратные окна располагались под самой крышей, из-за чего внутри постоянно царил дымчатый полумрак. Келья состояла из огромного кресла, где он проводил большую часть своего времени и узкого, уходящего в купольный свод, шкафа, где хранились личные дела «лютиков». Так он благословенно именовал своих «подопечных», совершенно искренне считая их своими детьми.

* * *

После начальной школы Виктора, как лучшего выпускника курса, распределили в Европейский сегменторий, который считался одним из лучших мест Седьмого Неба.

По прогнозам Собрания Двенадцати именно в европейской части земного шара должны были происходить самые значимые изменения. Поэтому сюда стремились попасть все учащиеся школы. Наставником Виктора оказался грозный и принципиальный архангел Назарет, наделенный патриархальными устоями. Это был великорослый старик в белых одеждах. Нижнюю часть его лица покрывала густая борода с усами. Белоснежные волосы ниспадали волнами на его широкие плечи. Большие и умные глаза выражали твердость, мужество и отвагу. Назарет свято верил: Правила не могут меняться, и должны охраняться в их первоначальном чтении.

— Правила Великой Книги должны соблюдаться! — не терпящим возражений басом повелевал он, подняв руки вверх. Его голос был похож на раскаты грома. — И охраняться в ее истинном чтении! Я не признаю перевертов, тем более на эту тему! — и он яростно сверкал глазами, выискивая несогласных с ним.

За это над ним подшучивали все стражи, между собой называя его за глаза «Ветхая Пещера». Назарет это знал. Каждый раз, фыркая, менял белый цвет своих одежд на ярко-красный. В такие моменты никто не рисковал к нему приближаться. Получить любое позволение с благословением на текущие дела было невозможно. Оставалось только ждать и надеяться, что за это время ничего плохого не произойдет.

* * *

Каждые сто лет в канцелярии сегментория, Виктор получал под роспись пятьсот своих подопечных. И непрестанно трудился на благо Неба, Земли и новой партии «лютиков». Деятельность Виктора была направлена на сохранение устойчивых жизненных процессов подопечных во время всего срока их бытия.

Основное время занимало бдительное наблюдение за изменениями судеб. Время от времени он вносил надобные поправления, охраняя их жизнь от катастрофических последствий человеческого разума. Работа доставляла Виктору массу упоения и приятностей. Каким-то дивным образом почти все его «лютики» становились добронравными людьми, не доставляя ему особенных тревог. Он с легкостью исполнял дело, поднимая свой рейтинг до недосягаемых высот.

Рейтинг стражей на Седьмом Небе увеличивался или уменьшался каждые семь лет. Это было Время тьмы, когда подопечные массово подвергались семи главным напастям: алчности, гордыни, гневу, зависти, похоти, чревоугодию и унынию.

На Землю спускались гвардейцы Мрака и терзали их души всеми способами и ухищрениями, которым обучались веками.

Совершенствования в действиях гвардейцев каждые сто лет были ошеломляющими.

Виктор внимательно следил за их мутацией и самостоятельно вносил поправки в свое дело. Его самочинство негативно сказывалось на взаимоотношениях с Назаретом, которые с каждым столетием становились все хуже и хуже.

Однажды во время одной из таких атак Виктору привелось спуститься на Землю, дабы защитить одного из своих «лютиков», над судьбой которого трудился целый отряд гвардейцев. Назарет в ответ вынес вопрос об его исключении из сегментория и возврате в начальную школу.

Никто бы не заметил отсутствия Виктора, если бы личный секретарь Назарета, старик Пигмалион, случайно не увидел, как он облачается в убранство «солнечного ребенка» и не доложил Ветхой Пещере. Виктора уже не было в сегментории, когда Назарет, переливаясь всеми оттенками красного, примчался в его келью. Такой бесцеремонности он простить ему уже не смог.

* * *

Убранство «солнечный ребенок» было удумано несколько веков назад искусной группой Херувимов под руководством Солнцерона. Со временем оно стало единственной возможностью беспрепятственно переходить в земную жизнь и покойно вести исследовательскую деятельность. В честь Солнцерона одеяние и назвали солнечным. Позднее изменили наименование на «солнечный ребенок». Так в просторечии его называли между собой все небесные стражи.

Гвардейцам «солнечный ребенок» был не виден, а люди старались «таких» обходить стороной.

Много сотворений и добрых дел помогло сделать это несуразное на вид облачение. Например, стало возможно ввести в человеческое общество такое понятие как «покровительство», что побудило людей к созданию кругов, направленных на помощь страждущим. В одеяния облачались за месяц до перехода, чтобы вжиться в образ и привыкнуть к человеческим повадкам. Посещение Земли входило в уставную работу стражей, поэтому среди небожителей всегда выделялись странные пигмеи. Они резко отличались от исполинских стражей своей внешностью и ростом.

* * *

— Ты без дозволения отправился на Землю! — взревел Назарет, закатывая глаза, не в силах лицезреть Виктора. — Какую мечту ты преследовал?! Ты нарушил все мыслимые пределы позволенного! — Назарет произносил слова протяжно и выразительно. Было видно, с каким трудом он пытался сохранить бесстрастность.

— У меня не было возможности медлить. Нужно было решать молниеносно. Я избавлял своего подопечного от смертельной опасности.

— Избавил?

— Да.

— Я тебя поздравляю, — всецело умиротворившись, сказал Назарет. — Теперь, посмотрим, кто сохранит тебя. Разговор завершен.

* * *

Тогда Великое собрание спасло его судьбу. Виктора взял под защиту Учитель его начальной школы, Алексий, мудрый и добрый херувим. Он питал большую любовь к своим ученикам. Дорожил и восторгался их победами. Его вердикты никто и никогда не подвергал сомнению. Учитель заведовал школой со дня ее основания, и в любой спорной истории всегда оказывался прав. Точнее него никто не знал учеников и выпускников школы. Ему доверяли многое и высоко ставили за Труды.

— Виктор, я уберег тебя потому, что ты исключительный. И буду делать это всегда, как только потребуется. Но мои возможности предельны. Постарайся, пожалуйста, ближайшие сто лет не нарушать Правил сегментория, в котором ты пребываешь. Обещай мне это! — с заботой в глазах, твердым голосом в тот раз произнес он.

— Обещаю, Учитель! — Виктор чувствовал себя крайне неловко. Оказавшись первый раз в ситуации, где от него ничего не зависело, он был одновременно смущен и благодарен.

С тех пор, отношения с Назаретом совсем испортились. И Виктор пытался как можно реже попадаться ему на глаза.

* * *

Раз в семь лет, во Время Тьмы, сегменторий на месяц пустел и становился похож на белую вымершую пустыню. Только голубые Александрийские кельи, расположенные в строгом порядке, напоминали о присутствии жизни в нем. Все занимали свои тайные края и концентрировали всю мощь небесных сил, ожидая вторжения гвардейцев на Землю. У каждого стража было назначение, расположить экранирующий купол над каждым из своих подопечных. Это были трудные дни, как для Неба, так и для Земли. Весь месяц на Землю опускались невидимые потоки небесной Силы. Весь месяц стражи отвращали атаки гвардейцев, но, как и в любом сражении, несли потери среди своих подопечных.

* * *

Виктор всегда досконально готовился к этому месяцу. У него была своя методика. Он домыслил ее еще в школе. Оттачивая свое мастерство в классе Постижений, он заметил, что деление его на части не ослабляет силу защиты, а в некоторых случаях даже приумножает ее. Он начал напряженно тренироваться. Распадаясь на пятьсот частей, наращивал каждую свою частицу верой и твердой решительностью в победу над искушениями. И добился-таки того, что каждая его часть излучала столь же великую силу, что и он сам в целом.

* * *

Каждый раз после светозарных отражений гвардейцев, возрождаясь воедино, он становился только сильнее и неуязвимее.

Виктор был доволен собой. И абсолютно убежден в своей непобедимости.

Эта уверенность была одновременно и его слабостью, что никак не помогало в продвижении по службе. Он был просто неуправляем в ней. Его дерзкие поступки могли не только обрушить его рейтинг до нуля, но и вернуть его в первоначальное состояние воспитанника начальной школы.

И все равно, даже познав эту печальную будущность, он все творил по-своему.

Назарет боялся его художеств. Он считал Виктора своей капитальной ошибкой. И не мог себе простить, что так невнимательно принял его личное дело, положившись на отличные показатели успеваемости.

* * *

— Виктор, прибудь ко мне, — взволнованным басом пропел Назарет, следуя мимо группы стражей, где Виктор увлеченно рассказывал очередную историю по избавлению и сохранению одного из своих «лютиков».

— Когда вам будет угодно, Архангел?

— Через час жду у себя.

— Доброй струи тебе в Ветхой Пещере! — смеясь, попрощались с ним собратья.

— Спасибо, други! — Качая осуждающе головой, Виктор направился в свою келью, дабы устроить чрезвычайное исповедание о текущих делах.

«Лучше перебдеть, чем…» — думал он, живописуя исповедание.

* * *

Через час Виктор предстал перед Назаретом, готовясь принять очередное внушение. Взволнованный тон Назарета он воспринял как предвестника очередной кляузы Георгия, с которым у них не прекращалось противостояние с первого класса начальной школы. Каждый из них считал себя лучшим стражем. У каждого были свои исключительные победы и подвиги, что служило поводом многих толкований среди их собратьев. Весь сегменторий поделился на два течения. Одни поддерживали Георгия и безусловно восхищались исключительными и безупречными талантами. Другие же обожали Виктора. Он для них являлся героем, образцом великой силы, бесконечной храбрости и чрезвычайной доброты.

* * *

— Виктор, по решению Великого собрания, ты зачислен в группу самостоятельного назначения. Деятельность этой группы имеет оттиск строгой негласности и передаче не подлежит. На тебя возложена великая честь! Оказано, так сказать, исполинское доверие! У тебя нет права опростоволоситься перед Богоносным собранием Престолов! — все слова Назарет произносил торжественно, подняв указательный палец вверх. — Твой заступник, Учитель, выдвинул твою кандидатуру и увещал Собрание Двенадцати принять тебя без предварительных испытаний, сразу в Большую семерку. М-да… теперь она будет Большой восьмеркой. Я рад, что он взял на себя ручательство за тебя! Я тоже в тебя верю… Думаю, что на этом наши пути расходятся… Господи, Славься! — не сдержался он и вознес руки к небу, сложив ладони. — Одним словом, приготовляйся. Все распоряжения получишь в канцелярии. Там же сложишь все свои полномочия. И не забудь расписаться, когда будешь уступать своих подопечных! — уже совершенно благодушным тоном пропел Назарет.

— Слушаюсь, — Виктор склонился в поклоне.

— Все. Удались.

— Будьте здравы! Ангел первого собрания Виктор, — сказал он бодрым голосом, вставая со своего места. — Служу на территории европейского сегментория, под руководством архангела Назарета. Мой рейтинг 888 888.

— Рады Вам. Садитесь, — голос архангела Коловрата был бархатистым и успокаивающим.

— Итак, наша группа самостоятельного назначения укомплектована. Ее кодовое название — «Большая восьмерка». За право оказаться в ней подверглись испытаниям семьсот пятьдесят лучших стражей из всех сегменториев Седьмого Неба. Со всеми заданиями большого отбора справились только семеро. И один, — он внимательно посмотрел на Виктора, — принят в группу по прямому повелению Великого собрания. Я рад вас всех приветствовать. В борьбе за право участия в новом Путевом фолианте «Дарцы» каждый из вас доказал свою элитарность и исключительность. Вы — лучшие! Но, самое мудреное все еще впереди. Теперь вас ждут поединки. Они будут проходить в два этапа, после чего двоих избранных мы отправим на Землю. Это будет заключительный этап. По итогам головного экзамена останется только один. Но, об этом еще рано… — Он обвел своим спокойным и внимательным взглядом всю группу и опять остановил свой взгляд на Викторе.

Виктор смутился. Он знал, что запрыгнул в последний вагон. Вернее, его туда поместил архангел Назарет, который запретил ему участвовать в большом отборе. После чего, в последнее мгновение, подал экспозе на него в Великое собрание напрямую, рассчитывая на покровительство Учителя. Виктор знал, что в отличие от других в группу попал без предварительного отбора. И понимал, что Назарет намеренно сделал это, чтобы усугубить и осложнить его положение в дальнейших испытаниях. Виктор был, как всегда, готов ко всему и верен себе.

* * *

На следующий день восемь стражей собрались в зале Силы, окруженном вершинами Уральских гор. Это было самое знаковое место сегментория. Все важные события проходили именно здесь. По знаку важности событий менялась и обстановка в зале. Сегодня там стояло восемь огромных столов. По центру каждого из них располагалось большое увеличительное зеркало. Стражи заняли свои места.

— Здравы будьте! — бодрым голосом приветствовал всю группу Коловрат.

— Господи, славься! — ответили стражи.

— Надеюсь, все решимы и сконцентрированы на победе. Сегодня мы работаем с детьми до семи лет. Необходимо выбрать и обозначить территорию, на ней определить семь полноценных семей, в этих семьях определить по одному малышу, прочесть его судьбу и присвоить каждому Дар. У каждого из вас будет четыре часа на исполнение этого задания. Готовы?

— Да пребудет с нами Сила! — хором пропели стражи.

— Быть! И Бог с вами! — с этими словами Коловрат удалился, шурша своими белыми одеждами.

Через три дня, собравшись на том же месте, стражи ждали исхода.

Коловрат поприветствовал всех и глубокомысленно стал повествовать:

— Я предупредительно ознакомился с вашими трудами. Что хочу сказать: труды ваши достойны. Вы опять показали высокое мастерство. Но почти все допустили одну и ту же погрешность. На Земле у вас не будет времени делать все по Правилам. Там нужна смекалка, сильная смекалка! Скорость выполнения важнее всего остального. Но остальное не может страдать от скорости! Итого, в следующий этап проходят… — он обвел всю группу взглядом, останавливаясь на каждом страже. — С заданием справились: Анисий, Георгий, Петр, и… — он опять задумался. — … Виктор. Завтра жду вас здесь же для прохождения следующего этапа.

* * *

Когда утром Коловрат вошел в зал, перед ним сидели четыре близнеца. Одного роста и одной внешности, четыре маленьких человека с детскими лицами. Из-за отсутствия шеи, казалось, что их головы растут сразу из плеч. У всех были плоские лица с миндалевидными глазами, чересчур маленький нос и незакрывающийся рот, из-за толстого языка, который явно в нем не помещался. Телосложение каждого выделяло очень короткие конечности и большой рыхлый живот. Их большие ладони перерезала глубокая поперечная складка по центру.

— Здравы будьте! Итак, приступим. Следующий этап будет сложнее предыдущего в разы. Вы знаете, что в этих убранствах затормаживаются все наши процессы и возможности. Вам предстоит найти семь пар родителей, которые не в состоянии разглядеть в своих детях Детей. Возможности вам выданы неограниченные. Время тоже не ограничено. По завершении собрание Двенадцати выберет только двоих из вас. Избранные будут вызваны для дальнейших инструкций. У меня все. Бог с вами! — Коловрат закрыл глаза, что-то прошептал и исчез.

* * *

С тех пор прошел месяц. Виктор оказался в непривычном для себя состоянии. Находясь всегда в трудах, он вдруг ощутил острое чувство ненужности. Безделье его угнетало. Как оказалось, ожидание результатов было самым сложным из этапов. Он хотел иметь труд, хотел приносить пользу, хотел жить полной жизнью.

И уже начал подумывать, что зря согласился на эти испытания, обдумывая план, как вернуться к Назарету. Неожиданно рядом с ним появился страж-посыльный и вручил конверт.

— Вам необходимо завтра прибыть в зал Силы ровно к девяти часам.

— Спаси вас Бог! — не скрывая радости в голосе, воскликнул Виктор и поклонился стражу.

Открыв письмо, он прочел следующее:

«Виктор,

Вы удостоены великой чести лицезреть Богоносное Собрание Престолов.

Просим вас явиться в Зал Силы в назначенный час.

С уважением, секретарь Собрания, Филарет».

В сильном возбуждении Виктор двинулся в сторону своей кельи, мысленно повторяя текст письма. Завтра все свершится! Все свершится! Завтра… «Именно завтра наступает главная эпоха моей жизни!» — эта мысль заняла все его сознание.

Он увидел Георгия рядом с залом.

«Не сомневался, что он уже здесь, — подумал Виктор. — Вот и наступил момент истины. Это испытание окончательно определит лучшего».

Он улыбнулся своим мыслям.

— Здравым будь, Георгий!

— Господь с нами! Вот и наступает момент истины, не так ли? — Это испытание окончательно определит — я лучший, — его голос выражал абсолютную уверенность и монументальное спокойствие.

— Ты прав. Это испытание расставит все точки над «i».

— Георгий, прошу Вас. Собрание ждет, — сказал секретарь, указывая рукой направление его движения.

Виктор задумался. У них с Георгием давно уже был одинаковый рейтинг. Результаты их трудов давно являлись образцом для остальных стражей. И все же они разные. Они разные во всем. И трети тех возможностей, какими владеет Георгий в своих трудах, Виктор не взял бы никогда. Нельзя быть отличником, математически точно исполняя свой труд. Виктор в это верил свято. Он уважал Георгия за его таланты. Никогда их не оспаривал. И при этом не желал даже на долю походить на Георгия. Он оставался собой, считал, что первенствующее из качеств стражей есть Сострадание. Оно есть краеугольный камень против всех бед человечества.

— Вас просят зайти, — прервал его размышления секретарь собрания.

Виктор сделал ход…

Красные столы были расположены в виде подковы. За ними сидели двенадцать Престолов. Двенадцать четырехкрылых огненных колес с множеством глаз на каждом ободе.

— Добрый день, молодой человек, — прошептало одно из колес. Виктор понял, кто его спрашивает, по изменившемуся на белый цвету стола.

Страж пришел в трепет. Он никогда не видел Престолов вживую. Сейчас решалась его судьба. Они будут судить, насколько он достоин чести продолжить испытания. Мысли путались. Он не понимал, как должен себя вести или что должен сказать.

— Здравы будьте, уважаемое собрание. Да пребудет с вами Сила, почтенные Престолы! — наконец вымолвил Виктор.

— Мы долго не могли прийти к единому благоусмотрению, — снова зашептало колесо. — И так к нему и не пришли. Вот, хотим вслушаться в тебя. Ты имеешь великие показатели. Это так. Но ты стихийный. Твоя характеристика оставляет желать лучшего. Эта программа разрабатывалась величайшими умами. Нам нужны стражи, достойные точно исполнить данную Волю, которые выдержат ход в ход, след в след, слово в слово! Не буду скрывать, наши голоса разделились. Есть среди нас те, кто против твоего участия. Есть те, кто за. Есть и воздержавшиеся. Поведай нам, почему мы должны выбрать именно тебя?

У Виктора перехватило дыхание. Но его мозг работал как часы, на пределе возможности. Он понимал, у него слишком мало времени, чтобы переубедить выступающих против него. Но, совершенно достаточно, чтобы склонить на свою сторону воздержавшихся.

— Вся моя жизнь есть служение Господу и людям. Я люблю людей. Я сострадаю им. Мысль о том, что мой подопечный умирает духовно от ран гвардейцев, делает меня слабым. Мои силы и моя вера заключаются в моей пользе, принесенной людям. Чем больше я помогаю, тем тверже становлюсь сам. Да, мне приходится иногда нарушать правила. Да, я чувствую вину за это. И да, я это делаю. Делаю тогда, когда я точно знаю, что это полезно человеку и не отрицает Писание. Я стоик и уверен, я справлюсь с любым заданием. И готов к любым испытаниям! — Виктор смотрел горящим взором, прямо перед собой.

Сумасшедшая энергия, которая от него исходила, была такой силы, что, отделившись от него белыми шарами, кружила, как планеты вокруг солнца. Виктор замолчал.

— Есть еще вопросы?.. Хорошо, — подвел черту тот же Престол. — Мы вас отпускаем. Результаты узнаете завтра.

* * *

Виктор приближался к своей келье. В нем как будто загорелся факел. Его одежды отливали всеми оттенками желтого, красного и синего цветов. Стражи провожали его восхищенными взглядами. Такое они видели впервые.

— Он избранный. Его отметили, — доносились до него перешептывание его собратьев.

* * *

В келье, он без сил рухнул в кресло и очнулся только от голоса Учителя.

— Виктор, очнись, — бархатный баритон как будто гладил его по волосам. — Я прибыл сказать, что тебя избрали. Тебе предстоят тяжелые испытания и великие свершения. Ныне и присно, я верю в тебя. От тебя зависит будущее!

— Я справлюсь, Учитель. Я справлюсь. И благодарю вас, благодарю за все, что вы для меня свершаете, — Виктор опустился на одно колено, взял его руку и прикоснулся к ней челом.

— Тебе уже нашли родителей. Через три дня отбываешь на Землю. Завтра получишь все инструкции. Тебе назначили куратора, это Херувим Петр. Он сам тебя найдет. «Путевой фолиант» — негласная программа. Я думаю, не нужно тебе говорить о молчании, — с этими словами он повернулся и исчез.

* * *

Оставалась три дня. Три дня до начала изменений. Виктор чувствовал, как он наполняется силой и мощью. Он знал, изменения пойдут через него.

С Петром они встретились, когда Виктор возвращался с прогулки в свою келью.

— Добрый день, Виктор! Мне нужно обсудить с тобой насущное.

Это был ангел с двуликим лицом и четырьмя крыльями. Одно из его ликов было человеческим, другое — львиным. Крылья служили ему одеждой, по истине же закрывали множество глаз, расположенных по всему телу. Херувимы считались охранниками Небесной Книги Знаний, и имели почти самый высокий чин из возможных. Программу «Путевой фолиант» сотворили именно они.

— Добрый день, Петр!

— Завтра ты отправляешься на Землю. Тебе нашли родителей. Твоя жизнь, то есть жизнь «солнечного ребенка», на Земле продлится три года девять месяцев и девять дней. По выходе из человеческого тела, у тебя будет ровно девять дней, чтобы собрать необходимый материал и вернуться для дальнейших свершений. Через три года и девять месяцев получишь дальнейшие распоряжения, — с этими словами Петр повернулся. Перед Виктором теперь была морда льва с огромной лохматой шевелюрой. Глаза на ней выражали абсолютную мудрость.

— Мы верим в тебя, — донеслось до него.

И Петр исчез.

«Я исполню в точности Путевой фолиант. И оправдаю вашу веру в меня!» — торжественно произнес про себя Виктор.

* * *

Но он даже не догадывался, что программа «Путевой фолиант» начнется с ошибки. И именно ему придется ее править. Все случится по-другому. Все случится праведно.

На следующее утро две женщины в разных концах Москвы проснулись с тревожным чувством. Им обеим снился один и тот же сон.

Глава II

Ваниных родителей не стало через неделю после его рождения. Неудивительно, что эта нелепая авария кардинально изменила если не всё, то очень многое в его жизни.

Бабушка, Настасья Акимовна, осталась тогда единственным родным в его жизни человеком. Она бесконечно любила Ваню и неустанно о нем заботилась. Его становление личности проходило в традициях дореволюционной России со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ваня с детства сторонился шумных мальчишеских компаний. Повзрослев, не изменил свое отношение и к веселым юношеским. При этом никогда не чувствовал себя изгоем среди сверстников.

Настасья Акимовна прививала ему бережное отношение к слову, любовь к красивой русской речи, обучая его ораторскому искусству.

«Дурно говорить, должно бы считаться для интеллигентного человека таким же неприличием, как не уметь читать и писать, и в деле образования и воспитания обучение красноречию следует считать неизбежным», — Настасья Акимовна с удовольствием цитировала Антона Павловича. Она просто боготворила классика, ценила за исключительный ум и силу слова, и стремилась передать свои предпочтения Ване.

У нее получилось. Знание основ красноречия позволило ее внуку стать искусным оратором уже в юные годы. Превосходно владея словом, Иван, безусловно, обращал на себя внимание, вызывая заметный интерес к своей персоне.

И тем не менее лучше всего он чувствовал себя в «бабулином кабинете».

Домашняя библиотека, собранная Настасьей Акимовной с безграничным благоговением к русской культуре, занимала две стены самой большой комнаты в их малогабаритной трехкомнатной квартире. В комнате, кроме книжных стеллажей был еще дубовый стол, покрытый зеленым сукном, и два старинных кожаных кресла. На краю стола красовалась антикварная настольная лампа.

Вечерами оба любили засиживаться в этой комнате с чашкой ароматного чая. Читали, обсуждали книги и статьи, размышляли вслух на любые темы. Делясь своими мыслями о жизни и ее смысле, Настасья Акимовна будоражила и сильно восхищала детский разум Ивана, который в ярких красках представлял себе все рассказанное бабушкой. Знаковые события эпохи того столетия отложились в сознание подрастающего внука уникальным сводом правил, который в последствии стал основой его характера.

— Главными качествами, которыми должен обладать любой благовоспитанный человек, являются: честь, совесть и умение уважать мнение любого человека. Уважать, не обращая внимания на его социальный статус, — любила повторять Настасья Акимовна. Именно эти «главные качества» отличали Ивана от сверстников, когда он повзрослел.

Успешно окончив институт, Иван быстро нашел работу в одном из крупнейших банков России. Его приняли в аналитический отдел на должность младшего сотрудника. Всего за год он вырос до старшего, показав не дюжинные умственные способности и превосходное чутье на изменение конъюнктуры рынка.

Жизнь Ивана текла размеренно и спокойно. На работе — устойчивый рост его социального статуса, дома — традиционные вечерние разговоры с бабушкой за чашкой чая.

Ничем особенно не болея, Настасья Акимовна угасала с каждым годом, как будто из нее уходила та волшебная энергия, которая питала ее и давала силы справляться с любыми трудностями на жизненном пути. Ей становилось все труднее и труднее выходить из дома. С некоторых пор она совсем перестала видеться со своими приятельницами. Теперь Иван развлекал ее, взахлеб рассказывая обо всех своих новостях. Он видел, как жизнь его любимой бабули подходит к концу.

Бабушки не стало, когда Ване исполнилось двадцать четыре года. Похоронив ее по всем правилам христианских законов, Иван долгих пять лет жил один, проводя вечера в бабулином кабинете за чтением книг.

Свои двадцать девять лет Ваня встретил в гордом одиночестве, при этом, не сожалея ни об одном прожитом дне.

— Желаю тебе, Иван Морозов, в этом году перестать жить отшельником! — праздничным тоном произнес именинник, поднимая бокал на треть заполненный Hennessy.

* * *

Он устал от одиночества. Жизнь вне работы стала его угнетать. Пришло время изменений — эта мысль занимала его последние полгода и привела к тому, что в день собственного рождения решение, наконец-то, было принято. Оставалось самое «легкое» — встретить «ее». Иван совершенно не понимал женщин, да и не стремился никогда к этому пониманию. Прошло еще полгода, прежде чем «она» нашла его сама.

* * *

С Машей он познакомился случайно, в электричке, которая везла его на Родниковское кладбище. Иван бывал там раз в месяц вне зависимости от времени года, чтобы повидаться с бабушкой и убраться на могилке.

Она шла стремительным шагом по вагону, ища глазами удобное место. Пройдя мимо него, вдруг резко остановилась, развернулась, сделала шаг в обратную сторону и села напротив Ивана. Ее волосы, затянутые в конский хвост, открывали довольно красивое лицо овальной формы. Большие карие глаза красиво выделялись на фоне правильных черт. Усевшись, Маша достала из спортивного рюкзака электронную книгу и через минуту была всецело погружена в чтение.

Они вышли на одной станции. Вместе оказались на остановке маршрутки, которая курсировала от станции до кладбища и опять были рядом, заняв последние свободные места.

— Вам не кажется, что мы с вами часто стали встречаться? — улыбнувшись, сказал он, мысленно ругая себя за неуклюжую попытку пошутить. Знакомства с девушками были сложным испытанием в его жизни.

— Нет, не кажется, — Ответ еще больше смутил его.

Иван замолчал и отвернулся к окну. Ну не умеет он знакомиться с девушками!

И потом, считал Иван, инициатива девушки есть фундаментальный показатель ее характера. А это был ключевой пункт в его списке женских достоинств.

Выйдя из маршрутки, он быстрым шагом направился к воротам кладбища.

* * *

— Привет, бабуля! — Иван улыбнулся и открыл створку свежевыкрашенной в черный цвет ограды.

Месяц назад он провел здесь целый день, покрывая краской каждый сантиметр витиеватой ковки. Могила его бабушки сильно выделялась на фоне остальных красивой кованой оградой и высоким мраморным памятником в виде креста.

— Пришел убраться у тебя, да и поговорить надо!

Взяв четыре пустых пятилитровых баллона, которые хранились под лавочкой, сделанной из того же мрамора, что и памятник, он направился к колонке, на центральную аллею кладбища.

Следуя обратно неспешным шагом, Иван вдруг остановился. Он увидел знакомый силуэт.

«Не может быть!» — подумал он.

Она стояла на соседнем участке. Опустив голову и, ковыряя гальку носком кроссовка, что-то бубнила себе под нос.

Он молча прошел мимо нее, надел перчатки и стал мыть памятник, потом напольные плиты, сделанные из того же мрамора. Протер ограду — она еще не успела покрыться пылью. Делал он это почти машинально.

С самого начала он придумал устроить полностью мраморную могилу. Чтобы, если вдруг что… она не выглядела через некоторое время заросшим бурьяном бугорком на опушке леса, как могилка какого-нибудь безвестного солдата. Ивану для такого обустройства пришлось взять кредит. Благо к тому времени он уже зарекомендовал себя пусть и молодым, но очень перспективным специалистом.

Когда работа была закончена, Иван поднял глаза. Маша с любопытством наблюдала за этим технически несложным процессом под названием «уборка территории».

— «Маша», — она протянула ему руку через соединяющую их ограду.

— Иван, — широко улыбаясь, он пожал ее изящную кисть с длинными музыкальными пальцами.

«Как у бабули!» — вдруг сама собой выскочила странная мысль.

— Вы закончили? — она вопросительно посмотрела на него.

— Да.

— Я тоже собираюсь уходить.

— Пойдемте вместе? — нерешительно предложил он.

— Мне кажется или мы с вами слишком часто стали встречаться? — хитро сощурившись, она смотрела ему прямо в глаза. Две восхитительные ямочки прорезали ее щеки.

«Похоже, я попал!» — с нескрываемым удовольствием подумал Иван и нежно взял ее за руку. Потом обернулся на высокий мраморный крест. — «Пока, бабуля! И спасибо!»

* * *

С тех пор они с Машей не расставались. Через два месяца их знакомства, девушка, собрав вещи, которые уместились в одном чемодане и небольшой спортивной сумке, переехала к Ивану. Еще через два месяца они тихо расписались, не оповещая широкую общественность. Тем более что оповещать-то особо было некого. Стали жить, доставляя друг другу бесконечное удовольствие и умиротворение.

Она нравилась ему безумно. И внешне и по характеру. У Маши была восхитительная спортивная фигура, которая никак, казалось, не сочетается с профессией.

Маша работала преподавателем фортепиано и сольфеджио в музыкальном училище. Любила безмерно своих учеников. Для всех выглядела мягким и добрым человеком, имела живой ум и располагающую спокойную манеру держаться. Она была уверена каждый учащийся талантлив по-своему, каждый творчески одарен. В каждом из них она умела увидеть и раскрыть наиболее сильные стороны на профессиональном поприще.

Как и любые творческие лди, ее ученики имели достаточно своих трудностей в жизни, которыми они делились с ней, всегда получая дельные советы. Совершенно искренне Маша стремилась разобраться в каждой из жизненных историй.

Кто бы мог подумать, что за такой обманчивой внешностью может скрываться несгибаемая воля и дух непобедимого воина! Она умела находить подход к каждому, учила их верить в себя, не сдаваться и справляться с неприятностями. Ученики обожали Марию Николаевну, называли мамой и верили ей. А она верила в них и помогала каждому.

Воистину восхищаясь музыкой, боготворила основателя нотной грамоты, монаха Гвидо д’Ареццо, жившего в XI веке нашей эры. Прямодушно считала, что все вокруг состоит из нот. Даже скрипучий паркет в их квартире не мог ее оставить безучастной.

— Послушай, как он скрипит. А ты знаешь, что название каждой ноты имеет перевод?

— Серьезно?! Нет, не знал! И как же они в переводе называются? — любопытство заставило его отвлечься от отчета, который он взял домой, чтобы закончить на выходных.

— Тебе, правда, интересно?

— Да.

— Хорошо… До — Господь; Ре — материя; Ми — чудо; Фа — семья планет, тo еcть солнечная система; Соль — Солнце; Ля — Млечный путь; Си — небеса.

Иван внимательно посмотрел на свою жену:

— Ты веришь в Бога?

— Я верю в музыку! А знаешь ли ты, например, что самое прекрасное в музыкальном произведении? — Маша подошла к столу и обняла его за голову, прижимая ее к животу.

— Нет, конечно. Что же это? — он нежно обхватил ее за талию обеими руками.

— Самое прекрасное в музыкальном произведении — это паузы! — задумчиво произнесла она.

Маша была уверена, что жизнь каждого человека — это музыкальное произведение. У каждого оно обязательно должно быть свое. А паузы в произведении и есть самое главное время в жизни. Именно паузы дают людям возможность остановиться и подумать. Она верила, что наиболее значимые решения каждый принимает как раз во время этих самых жизненных пауз.

Он любил ее, в том числе и за это. Такая не похожая на современную девушку, она была изумительно хороша.

К тому же Иван Морозов точно знал, самое прекрасное в его «произведении» — встреча с Марией.

* * *

В то воскресное утро Маша проснулась раньше обычного. Посмотрела на часы, стрелки показывали 4:45. «Какой жуткий сон», — подумала она, выбираясь из-под одеяла. Она накинула халат и пошлепала босыми ногами по паркету. — «Срочно кофе, и все пройдет!»

Последнее время ее не отпускало чувство тревоги. Как будто что-то плохое обязательно должно было случиться в их жизни. Маша не считала себя мнительной девушкой, но эти повторяющиеся сны приводили ее в полное уныние. Она боялась рассказывать о них Ивану. Почему-то была уверена, что сон обязательно сбудется, если о нем кому-то рассказать. Ей очень хотелось поделиться, Иван был единственным человеком, который успокаивал ее одним своим присутствием. Но что-то каждый раз ее останавливало. Всякий раз, пробуждаясь словно от толчка, она лежала с открытыми глазами, не в состоянии пошевелиться. Страх сковывал все ее тело.

Окончательно проснувшись, вставала и шла варить себе кофе. Этот напиток сбрасывал тревожную пелену сна и приводил ее в бодрое состояние духа.

Помешивая кофе в турке и все еще думая по этот жуткий сон, Маша вдруг ощутила резкую боль внизу живота. Боль была такой силы, что невольно пришлось опуститься на стул и согнуться пополам.

«Это еще что за новости?» — Морща от боли лицо, Маша пыталась утихомирить спазм.

Кофе пузырящейся пеной с шипящим звуком полился через край на белоснежную плиту.

— Ну вот, попила кофе… Ваня! Иван! Ваня! — превозмогая боль, что есть силы крикнула она.

Заспанный Иван появился в кухне.

— Что случилось? Что здесь происходит? — он схватил турку и бросил ее в раковину, выключая одновременно газ.

— Маша, милая, что с тобой? Что такое? Что у тебя болит?

— Ничего, сейчас отпустит. Живот скрутило. Съела, наверное, что-то вчера.

Иван взял жену на руки и понес в спальню.

— Сейчас все будет хорошо. Я вызываю скорую.

— «Не нужно», — прошептала Маша. Слезы лились из ее больших глаз.

* * *

Скорая приехала на удивление быстро, словно стояла за углом дома и дожидалась вызова к ним.

— «Где больная?» — спросил доктор, быстро надевая на туфли голубые бахилы.

— В комнате, проходите!

— Руки можно помыть?

— Да, конечно, пожалуйста! — Иван открыл дверь в ванную комнату и включил свет.

Выйдя из ванной, доктор направился в их спальню. Там он быстро раскрыл свой саквояж, достал градусник и тонометр.

— «Температура есть?» — он протянул Маше градусник.

— «Вроде нет», — прошептала Маша.

— Что беспокоит? — затянув манжету на предплечье, доктор стал накачивать воздух. Потом приложил блестящий кружочек и глянул на стрелку.

— Давление в норме. Так что вас беспокоит?

— Живот сильно болит, — слезы текли у Маши уже самопроизвольно.

— Когда были последние месячные? — прощупывая живот, врач внимательно смотрел на девушку.

— Месяц назад. — При каждом нажатии пальцев врача Маша начинала стонать. Боль пронзала все ее тело. Сказать, где именно болит, она была уже не в состоянии.

— Собирайтесь, — повернувшись к Ивану, сказал врач. — Необходима госпитализация.

Что с ней, доктор? Иван теребил в руках чайную ложку, зачем-то принесенную из кухни.

— Необходимо обследование, сейчас трудно что-либо сказать, — уклончиво ответил тот.

— Я не хочу в больницу, Ваня, пожалуйста! — шептала Маша. Слезы катились ручьями, заливая ее побледневшее лицо.

— Милая, нам необходимо поехать в больницу. Я буду с тобой. Все будет хорошо. Нас обследуют и отпустят домой, — он гладил ее по голове, пытаясь успокоить. Иван готов был сделать все и даже больше, чтобы только забрать себе ее боль.

— Не плачь, милая. Я сейчас соберу твои вещи.

В приемном отделении, куда скорая доставила Машу, было тихо. Они были единственными в это раннее утро. Тихо играло радио. Иван, чтобы занять свои мысли, кропотливо изучал информацию на стендах, висящих вдоль стен.

Через сорок минут томительного ожидания в коридоре, наконец, появился невысокий, седовласый мужчина в пенсне. Приблизившись и окинув Ивана изучающим взглядом, он произнес:

— Мы оставляем вашу супругу в стационаре для полного обследования.

— Что с ней, доктор? — пытаясь сохранять спокойствие, Иван спрятал руки в карманы.

— Предварительный диагноз — ретрохориальная гематома.

— Что?

— Ваша жена беременна.

— Беременна?! А что тогда значит гематома… э-э-э… чего-то там? Доктор, объясните! Ничего не понимаю!

Иван закрыл лицо руками. Теперь, уже ему захотелось разрыдаться.

«Боже, как давно мы этого ждали. Произошло!» — Он умоляюще смотрел на доктора.

Иван Васильевич, так гласила надпись на бедже, пристегнутом к его верхнему карману, внимательно наблюдал за реакцией Ивана. Каждый раз он не переставал удивляться, насколько по-разному ведут себя будущие отцы, услышав новость об интересном положении своей женщины.

— Видите ли, молодой человек, иногда такое случается. На ранних сроках беременности у будущих мамочек может возникнуть угроза выкидыша в связи с отслойкой плодного яйца. При увеличении гематомы до сорока процентов ситуация, как правило, приводит к нарушению роста и развития эмбриона. Обычно такое состояние заканчивается самопроизвольным абортом. В вашем случае ничего страшного пока не произошло. Вы вовремя обратились за помощью. Нужно провести обследование и назначить курс лечения. Думаю, все будет хорошо, — он отечески похлопал Ивана по плечу. — Идите, голубчик, домой. С вашей супругой все будет хорошо, если она перестанет волноваться и нервничать.

— Спасибо, доктор!

Иван стоял на крыльце, не понимая, что делать. Эта новость ошеломила его. Домой категорически не хотелось, Иван посмотрел на часы.

«А не поехать ли мне к бабуле?.. Я стану отцом?! Стану отцом? Стану отцом! Да ладно!» — Иван направился в сторону метро, собирая осенние листья ногами и пиная их, как в детстве. Он никак не мог решить — ему сначала заплакать, потом рассмеяться или сделать все наоборот.

Вдруг, набрав полные легкие воздуха, он, что есть мочи закричал:

— Люди-и-и-и, я стану отцом! Вы слышите! Я стану отцо-о-ом!

Он собрал полную охапку опавших желто-зеленых листьев и выбросил их вверх.

— Я отец…

Ком в горле перекрыл воздух, а глаза наполнились слезами…

Глава III

Катя проснулась в 4:45. Ночная рубашка была влажной от пота. Страх сковывал ее тело до тех пор, пока она не осознала, что это просто сон.

«Слава те Господи, какой ужас! Это просто сон!» — паника еще не отпустила разум. Она чувствовала себя преступником, которого вдруг помиловали прямо на пути к эшафоту.

Ей снилось, что она беременна. Опять, опять, опять! От этой мысли хотелось снова уснуть и никогда больше не просыпаться. Мало того — ей снилось, что она родила урода, маленького, скрюченного, совсем не похожего на человека.

Катя лежала, боясь пошевелиться. Мысли вернули ее в ужасное прошлое. Вся ее жизнь напоминала ту самую дорогу на эшафот. Дорогу длиною в семнадцать лет, где на обочинах стояли люди. Большинство с камнями в руках. Каждый из них при ее приближении размахивался и с силой бросал в нее булыжник, как будто единственной его целью было — убить ее.

С детства Катерина ощущала на себе весь гнет чужой славы. Ее старшая сестра, Оля, умница и красавица, стала притчей во языцех не только для семьи, но и для друзей, соседей и школы, которую она окончила с золотой медалью. Далее МГУ с красным дипломом. Наконец, прекрасное замужество Ольги с обеспеченным англичанином превратило Катину жизнь в кромешный ад.

Десятилетняя разница в возрасте не давала им с сестрой сблизиться. Оля была единственным человеком в семье, которая не называла ее бездарностью. Пыталась защищать ее перед матерью и поддерживала в учебе. Катя любила Олю, восхищалась ею, пыталась по-детски заинтересовать собой. Эта тоненькая нить была единственной возможностью почувствовать себя нужной хоть кому-то.

Мама, учительница русского языка и литературы, боготворила свою старшую дочь, вкладывая в нее всю свою любовь без остатка. Все чаяния и надежды были адресованы только ей.

В девять лет Катя поняла, что мать ее не любит.

В двенадцать — что мать ее ненавидит.

В шестнадцать она стала позором всей семьи.

Предоставленная сама себе, она часто ездила в центр. Бродила часами по старым узким улочкам Замоскворечья. Потом по Чистым прудам, не замечая никого вокруг. Нагулявшись вдоволь, шла на Мясницкую к своему любимому чайному магазину, оформленному в китайском стиле. Разглядывая огромную витрину, представляла себя заколдованной принцессой. И верила, что когда-нибудь из его массивных дверей выйдет принц и расколдует ее. Он подарит много конфет и ее любимый торт «Наполеон». Встанет на одно колено и, взяв ее за руку, торжественно произнесет: «Катерина, я беру тебя в жены и торжественно обещаю любить всю жизнь, заботиться и уважать»!

Катя невольно улыбнулась, вспоминая свои детские мечты. «Хоть что-то прекрасное все же было в моей жизни». Она стянула с себя влажную сорочку и с головой накрылась одеялом. «Нужно еще поспать, пока мать не проснулась».

Сон не шел, зато шли воспоминания, возвращая ее в недалекое прошлое. Они были свежи, до дрожи в теле. По сути, Катина жизнь была «очень счастливой», только со знаком минус. Она была уверена: нет более несчастного человека, чем она.

— БЕЗДАРНОСТЬ. Ну почему же ты такая БЕЗДАРНОСТЬ? Посмотри на Оленьку! Она голову от стола не поднимает, учится! А ты? Вот что ты сегодня делала? Что? Я тебя спрашиваю, отвечай! — так начинался почти каждый вечер.

Зинаида Степановна ни разу не вернулась из школы в хорошем настроении. Она говорила, что работать с детьми это адский труд. Что более неблагодарных детей, чем ее ученики, она в своей жизни не встречала. Что на работе из нее выпивают все соки. Что учительская это змеиное гнездо, которое пора разорить, оставив лишь ее и еще несколько педагогов. В общем, если и была на свете самая ужасная пожизненная каторга, то она находилась именно в ее школе.

Само собой, они с сестрой учились там, где преподавала мать.

Ученики ненавидели Зинаиду Степановну за безмерную строгость. Чтобы получить у нее четверку, надо было быть гением, не меньше.

Учителя ее боялись. Строчить на них кляузы директору было ее любимым занятием.

Гипертрофированное чувство справедливости делало ее похожей на солдафона собственно, так ее и называли за глаза, причем не только ученики.

Единственной слабостью и любовью всей ее жизни была старшая дочь Ольга. Все Олины тетрадки Зинаида Степановна бережно хранила у себя в учительской. Оля стала абсолютной гордостью и козырным тузом ее, как педагога.

Всякий раз, когда родители одного из ее учеников приходили жаловаться директору на необоснованно заниженные оценки, Зинаида Степановна, как волшебник, доставала из ниоткуда Ольгину тетрадь и, тряся ею над головой, произносила:

— Вот за что я ставлю пятерки! Почитайте! Нет, вы почитайте! Если я вашему сыну поставлю пятерку, то что я тогда должна была ставить ей?!

Директор школы, грузный, черноволосый мужчина, одетый всегда в белую рубашку и костюм-тройку, молча кивал на каждое ее слово, потому что боялся ее и сам. Никогда с ней не спорил. Да и вообще, будучи хозяйственником, не сильно любил разбираться в учебном процессе, полностью доверяя эту часть воспитания своим завучам и учителям.

Бедные родители, понимая, что внятный разговор бесполезен, нанимали репетиторов, чтобы хоть как-то выровнять успеваемость по русскому и литературе. В классах, с которыми занималась Зинаида Степановна, было очевидное разграничение учеников на «хорошистов» и «двоечников». Были, конечно, у нее и «отличники». За пятнадцать лет работы их набралось аж пять человек, и одной из них была, конечно, Ольга.

Катя, разумеется, входила в группу неучей. Мать ставила ей еще более низкие оценки, чем остальным.

— БЕЗДАРНОСТЬ не имеет право получать четверки. Больше тройки я никогда тебе не поставлю! Никогда! Даже не надейся! За что мне свалилось такое наказание?! За что?! Не надо было тебя рожать! Не послушалась свою мать, теперь жалею сильно! — злой взгляд матери каждый раз будто раздевал Катю догола, чтобы потом наказать.

Катерина привыкла к ее ежедневным нотациям. Слушая ее истеричные выступления, всегда стояла по стойке смирно, с опущенной вниз головой и думала о чем-то своем, дожидаясь пока мать выдохнется.

Валентин Степанович, их отец, был угрюмым и молчаливым человеком. Работал начальником слесарного цеха на швейной фабрике. Катя не знала его ласки вовсе. Отец был против ее рождения, но сопротивляться грозной учительнице и визгливой жене был не в силах. Приходил домой молча. Так же, молча, ужинал и уходил к себе в комнату. Словом, был тенью в их семье. Он и с Ольгой-то не особо разговаривал. Мог перекинуться несколькими фразами, и только.

С четвертого класса мать назначила Катю домработницей. С тех пор в ее обязанности, помимо учебы, к которой она была не способна, входила уборка их двухкомнатной квартиры. Теперь каждый вечер Катя огребала не только за бездарную учебу, но и за невымытую посуду, пыль на телевизоре, плохо вымытый пол и тому подобное.

— Учиться, значит, ты не хочешь? Помогать матери — не хочешь! А что ты хочешь в этой жизни? Валяться на кровати и слушать вашу уродскую музыку?! Посмотри на Оленьку! Учится, девочка моя, день и ночь! Ей и учиться-то не надо! Такой талант не профукать! А она учится! Учится, потому что хочет стать Человеком! А ты? Ты, мало того, что БЕЗДАРНОСТЬ, так еще и грязнуля! Тебя даже замуж, убогую, никто не возьмет! Зачем я тебя родила? Зачем?! — мать с трагическим выражением лица обхватывала себя руками.

«Куда же деться от всего этого. Куда?» — Катя давно решила, когда вырастет, устроиться работать проводником на железную дорогу. Это было лучшее ее решение, чтобы убежать из этого «дурдома».

«Пройду медкомиссию, поступлю на двухмесячные курсы, и все… Свобода!» она ждала девятого класса, как манны небесной.

* * *

Это случилось неожиданно. В девятом классе Катя влюбилась. Влюбилась первый раз. Отчаянно и безумно. Ей казалось, что принц, которого она так долго ждала, наконец, услышал ее мольбы и пришел за ней. Да не куда-нибудь, а прямо в ее квартиру.

Отец каждые выходные уезжал на рыбалку. Это было святое для Валентина Степановича и единственное, чего не могла изменить мать.

* * *

Зинаида Степановна же нашла отдушину от ее «пожизненной каторги» в социологическом клубе «Познай себя», куда ходила по выходным.

Мамин соратник по клубу, сорокалетний дядя Леня, появился в их квартире в середине сентября.

Мать восхищалась его умом и талантом, часто после клуба звала его на чай. Они часами беседовали о миросотворении, психологии и душе. Дядя Леня называл себя свободным журналистом. Писал для журналов и газет статьи. Еще он писал романы. Мать глядела на него преданным собачьим взглядом, не пропуская ни единого его слова.

— Леонид, вы талантище! Я благодарна судьбе за нашу встречу! — ее лицо румянилось, глаза начинали блестеть, на губах играла улыбка.

— Ну что вы, Зинаида! Я обыкновенный солдат пера, — Леонид опускал глаза, ухмыляясь собственным мыслям.

* * *

Для Кати выходные вдруг стали праздником. Теперь она ждала их. До блеска убрав квартиру, закрывалась в своей комнате и предавалась мечтам. Ее никто не трогал, не называл бездарностью, не заставлял делать уроки, да и вообще, мать менялась до неузнаваемости. При Леониде она изображала из себя заботливую мамочку, называя Катю не иначе как «доча».

— Доча, ты поела? Доча, ты как себя чувствуешь? Доча, можно тебя попросить сходить за тортиком нашему дорогому гостю? — лживая и притворная, мать, тем не менее, не вызывала у Кати чувства отвращения. Напротив, ей начинало казаться, что мама и хотела бы так относиться к ней, если бы… Катя давно уже, если честно, сама осознавала свою ущербность и бездарность. Где-то, глубоко в душе, давно согласилась с матерью в этой части. Между тем, дядя Леня все чаще кидал на Катю добрые и по-отечески заботливые взгляды.

Она и сама не смогла бы рассказать, как это произошло. Еще вчера Леонид был лишь интересным приятелем ее матери, а сейчас стал… Кем? Настоящим, а не сказочным принцем. За взглядами последовали знаки внимания, потом невинные на первый взгляд ухаживания. Дядя Леня стал приходить к ним в дом и в будни, когда Зинаида Степановна еще задерживалась в школе: у нее вечно случались то педсоветы, то еще какие собрания. И тогда какое-то время Катя оставалась с Леонидом наедине. Эти часы вдвоем вдруг стали для нее счастьем!

Леонид уехал в командировку в середине ноября, обещав Кате непременно приехать к Новому году. Спустя две недели, Катя почувствовала изменения в своем организме. Ее все время мутило, грудь стала жесткой и увеличивалась, казалось, с каждым днем. Была небольшая «задержка». Но главное — Катю не покидало какое-то странное ощущение. Перед Новым годом Катерина поняла — она беременна. Все еще надеясь на чудо, отправилась в аптеку за тестом.

Сделав счастливое лицо, подошла к окошку:

Здравствуйте! Меня сестра послала за тест-полосками. Кажется, скоро у меня появится племянник или племянница!

Поздравляю вас! улыбнулась девушка-провизор. Какие вас интересуют?

Оля сказала — взять самые точные — не прекращая изображать абсолютное счастье, Катя смотрела на продавца невинным взглядом.

— Вот эти рекомендую! С вас двести пятьдесят рублей.

Дайте, пожалуйста, четыре. Оля дала мне тысячу, сказала купить на все.

— Пожалуйста. — Провизор упаковала тест-полоски в маленький пакет и протянула в окошко.

— Спасибо большое!

* * *

«Пусть меня пронесет. Пусть, пожалуйста, я не буду беременна. Пусть лучше какая-нибудь ужасная болезнь на меня свалится. Пожалуйста, волшебник! Помоги мне!» — Дрожащей рукой держа тестер, Катерина рассматривала две ярко-красные поперечные линии.

Стало страшно. Она плохо представляла, как это — быть матерью. Но у нее ведь был Леонид. Такой добрый и внимательный, он не уставал говорить, как она хороша и красива. Только с ним она себя чувствовала нужной. Он взрослый и мудрый. Он знает все. Конечно, он все порешает!

Катерина спрятала тест под матрас.

«Покажу ему, когда приедет. Нужно будет не забыть повязать алой ленточкой!» — она зажмурилась от удовольствия.

* * *

Командировка Леонида давно закончилась. Он должен был уже вернуться в Москву.

Может, что-то случилось и его задержали? Почему я не взяла его номер телефона? Вот ведь глупая. Как же ему теперь сообщить? Нужно подождать. Он обещал, что мы будем вместе всю оставшуюся жизнь. Он женится на мне и заберет из этого ужаса. У нас будет малыш. Он будет любить нас с малышом и заботиться. Наконец, наступит мое счастье! Буду ждать его вечно. Только бы он позвонил!

Катины мысли путались. Она верила ему. Верила, как и ее мать, каждому его слову.

Первоначальное волнение сменилось радостным возбуждением от такого, еще не понятного, конечно, до конца, но, обязательно, счастливого будущего.

* * *

— Мам, а почему дядя Леня больше не приходит к тебе?

— Он уехал в командировку, мы созваниваемся.

— М-м-м… а когда приедет?

— Ему предложили большой проект. Он пока не знает. А тебе-то что? — мать подозрительно на нее посмотрела. — Ты уроки сделала? Учти, я тебе помогать не стану! И отмазывать тебя тоже не буду! Жду не дождусь, когда закончится это позорище! В учительскую невозможно зайти! Смотрят на меня как… За что мне все это!? Уйди с глаз моих! Делай уроки и готовься к экзаменам!

* * *

Каждый день она бесцельно бродила по украшенным улицам Москвы. Город в эти дни становился сказочно красив. Прохожие несли цветные свертки и пакеты, жарко обсуждая предстоящие праздники. Свежий морозный воздух смешивался с запахами елочных базаров, расположенных тут и там. Никогда этот праздник не станет обычным. Это всегда будет волшебство!

На Новый год он обязательно позвонит. Я ему сделаю подарок. Вот он обрадуется! Может быть, он приедет и заберет меня туда, где он делает проект? Еще лучше! Да, точно! Мы уедем подальше от всего этого. Уеду и забуду, как вас звали! Леня обязательно напишет какой-нибудь шедевр, и мы станем богатыми! Посмотрим тогда, как ты — мать — будешь со мной разговаривать! Припомню тебе все! Ничего не забуду!

* * *

Он позвонил за неделю до главного праздника года.

— Привет, детка! Звоню поздравить с наступающим! Меня тут задерживают дела. Думаю, буду не раньше апреля! Как поживаешь без меня? — его веселый голос заставил Катино сердце замереть.

Она задохнулась от счастья. Он ее любит!

— Привет, Ленечка! У меня все хорошо! Я приготовила тебе сюрприз! — Катя залилась звонким смехом. Ее глаза в этот момент излучали всю доброту мира.

— Да?! Интересно! Ты уж сохрани его для меня. В апреле вручишь!

Катя ловила каждое слово. Пусть время замрет. Пусть оно остановится. Я хочу быть такой счастливой всегда.

— У нас будет ребенок! Я беременна! Вот! — выдохнула Катя и зажмурилась от счастья.

— Что?! Что ты говоришь? Тут связь плохая. Повтори еще раз!

— Говорю, я беременна! Слышишь? Леня!

— Подожди. Ничего не слышно. Я тебе перезвоню, — он отключился.

Катя нажала на кнопку вызова.

— Абонент временно недоступен. Перезвоните позже, — бесстрастным голосом сказал автоответчик.

* * *

«Ну вот! Так долго готовилась и на тебе! И что теперь?» — На смену ее красивых и счастливых надежд пришли какие-то новые и неприятные ощущения. Катя отогнала нехорошие мысли. — «Он, правда, не расслышал. Перезвонит. Он же обещал перезвонить!»

Леонид действительно перезвонил вечером.

— Послушай меня, Катя. Внимательно послушай! Я не готов быть отцом. Я вообще не готов быть мужем. У нас огромная разница в возрасте. Тебе нужно учиться. Получать образование. Делать карьеру, в конце концов. Какие дети? Ты в своем уме?! — его голос был холодным как лед. Каждое произнесенное слово было словно пощечина.

— Как же так?.. Ты говорил… Мы будем вместе всю оставшуюся жизнь… Ты же говорил! — все рушилось в долю секунды. Мысли, одна страшнее другой пролетали в Катиной голове. — Что же теперь будет?.. Что мне делать?

— Не знаю, что тебе делать. Ты взрослая девочка, должна была сама понимать! Как-то страховаться, не знаю. Это ваши женские штучки. Я что, должен был тебе объяснять?! В общем, я все равно приехать не смогу. И помочь тебе тоже нечем. У меня сейчас проблемы с деньгами. Иди на бесплатный аборт! И, надеюсь, все, что было между нами — между нами и останется. Ты умненькая девочка, должна сама это понимать. Хотя… тебе и так никто не поверит! Пока детка! Прости, если что.

Катерина не могла сдвинуться с места. Она, как изваяние, сидела в той же позе, что и час назад. Мысли отсутствовали. Чувства отключились. Ее всю отключили от этого мира.

«Это конец. Нужно пойти и умереть. Пойти и сделать последний шаг. Выхода нет. Это конец. Мне нужно умереть!» — Катя упала лицом в подушку и заплакала. За все шестнадцать лет равнодушия самых близких людей ей не было так больно как сейчас. Среди тех, кто ее окружал, не было ни единого человека, который бы в эту, самую трудную минуту ее жизни, подхватил и спас от всех ужасов и страхов ее неокрепшей жизни.

* * *

Ольга давно переехала в съемную квартиру и жила отдельно.

— Оленька не может каждое утро ездить из Медведково в такую даль. Кроме того, ей необходимы тишина и покой! — сказала мать пять лет назад отцу безапелляционным тоном. — Нам нужно снять для нее квартиру рядом с университетом!

Решение было принято единогласно самой Зинаидой Степановной.

С тех пор, Катина сестра редко приезжала в Медведково. В основном мать сама к ней ездила, иногда оставаясь ночевать.

Тем временем настал самый канун праздника.

Этот Новый год они справляли вместе всей семьей. Оля ждала своего Петера. Он должен был официально попросить у родителей ее руки. В связи с этим в доме царил переполох.

Мать кудахтала, не переставая — Оленька то, Оленька се; Оленька, посмотри, какое мне платье лучше надеть?

* * *

Катя безучастно смотрела на все приготовления. Мать ее предупредила сразу, чтобы она лишний раз глаза за столом не мозолила. Ее участь — мыть тарелки и подавать на стол чистые. Но теперь Катя этому была даже рада. Никто не замечал ее распухшего от слез лица.

Торжество прошло успешно. Петер оказался приветливым и добрым дядькой. Все время шутил, коверкая слова, от чего было еще смешнее его слушать.

Ольга с Петером решили расписаться в Москве, после чего уехать в Лондон на постоянное место проживания. Нужно было собрать необходимые документы. Свадьбу запланировали на начало марта.

Заикнуться о романе с Леонидом, ее беременности и его отказе от отцовства, было подобно смерти на позорном столбе.

* * *

Катя, день за днем шерстила Интернет, забивая в поисковик разные варианты словосочетаний: «прерывание беременности в домашних условиях», «подпольные аборты», «как избавиться от беременности на ранней стадии», «что делать, чтобы прервать беременность». Время ушло в никуда. Единственное, чему она научилась, — это туго затягивать живот эластичными бинтами.

Она быстро поправлялась. Но кто это замечал? Дома никому до нее не было дела. Любопытствующим в школе отшучивалась: «Жор напал, ем как не в себя, летом скину».

Так прошло еще два месяца. Свадьбу сестры сыграли третьего марта, шумно и весело. На следующий день молодые отправились в свадебное путешествие в Монако.

* * *

— Оленька, доченька, — подвывала мать в аэропорту, — как же я без тебя, лапонька?! Не забывай, пиши, звони, как устроишься! — жгучие слезы текли по лицу Зинаиды Степановны.

Катя смотрела на мать и думала: «Если бы ты меня хоть на четверть так любила как Ольку, никогда бы со мной этого не произошло. Да и вообще этого бы не случилось, если бы ты не приволокла этого козла к нам в квартиру».

Ненависть и безысходность поглощали ее. Теперь это были единственные два чувства, которые Катерина испытывала ежедневно.

Нужно признаться матери. Срок уже большой. Я не хочу никого рожать. Может, свезет и она ничего не расскажет отцу? Завтра напишу ей записку. Завтра! Волшебник, помоги, пожалуйста!

* * *

То самое «завтра» наступило через три дня.

Катерина в большом волнении вернулась домой, когда уже стемнело. Включив свет, она увидела мать, сидящую на кухне, в темноте. Ее стеклянный взгляд был устремлен на настенные часы. В какой-то момент Кате даже показалось, что она умерла. В руке, безвольно лежавшей на коленях, была записка, где ее дочь подробнейшим образом рассказала все от самого начала до самого конца, надеясь, что мать, как женщина, поймет, что ее обманули и предали. Она же просто любила и верила.

— Мам, мамочка! Прости меня! — слезы брызнули из глаз. — Прости, я не хотела, чтобы так получилось! Он обманул меня! — Катя бросилась к матери. Рухнув перед ней на колени, начала целовать ее руки, ноги, сапоги, которые Зинаида Степановна не успела снять.

— Мамочка, не молчи, пожалуйста! Прости меня-ая-ая-ая! Мне не кому больше рассказать! Я виновата сильно перед тобой! Виновата во всем! Прости меня! Прости-и-и-и-и… — Катя рыдала во весь голос.

Ее боль, страдания, страхи, отчаянье — все вырвалось на свободу каким-то животным звуком раненой волчицы. Она выла как зверь, загнанный охотниками на отстрел.

Мать посмотрела на нее невидящим взглядом.

— Шлюха… Я родила шлюху, которая раздвигает ноги, как только увидит мужика… Зачем я родила шлюху? Господи! За что?! За что?! За что?! И так жизнь без продыху. За что ты так со мной, Господи?! — она резко встала, отшвырнув Катю на пол.

Пошла в спальню. Вышла из нее, держа в руке армейский ремень отца с тяжелой медной пряжкой. Дальше Катя плохо помнила. Мать, не произнося ни звука, наносила удары, даже не глядя, куда бьет. Молча. Жестоко. Беспощадно. Больно было только вначале. Удары сыпались один за другим, в разные части ее тела. Катя не защищалась. Она хотела умереть. Умереть и больше никогда не видеть ничего и никого. При очередном ударе, массивная пряжка угодила Кате прямо в висок. Мир померк, заваливаясь набок, и растворился в темноте. Катя потеряла сознание.

Очнулась, когда уже была ночь. Она лежала в своей постели, в верхней одежде и сапогах. При каждом движении боль пронизывала все ее тело. Губы распухли, нос не дышал, лицо как будто стянуло пленкой. Дикая головная боль не давала возможности сфокусировать взгляд. Перед глазами все плыло и кружилось. Кое-как повернулась на бок. Ее тут же вырвало, прямо на подушку. Сил не было даже приподнять голову. Катя попыталась сползти вниз, но опять отключилась.

* * *

Утром, Зинаида Степановна сидела в приемной директора, ожидая его прихода.

— Доброе утро! Что-то случилось, Зинаида Степановна? — настороженно спросил директор. Он сильно не любил такие неожиданные визиты.

— Доброе утро, Иван Петрович! Нет, ничего особенного не случилось. Я тут заявление принесла.

— Да?! — еще более подозрительно посмотрел на нее директор.

— Да. Катя заболела. Ей прописали постельный режим. Не знаю, сколько это продлится. В любом случае хочу забрать ее документы. Переведу на домашнее обучение, в другую школу.

— Зачем же в другую? Она и у нас может учиться! А что с Катюшей такое? Что-то серьезное? — Иван Петрович озабоченно покачал головой.

— Не смертельное. Не хотела бы давать повод для слухов, сами знаете, какие у нас люди работают! — с этими словами Зинаида Степановна протянула ему листок. — Пожалуйста, не нужно об этом никому рассказывать! Пусть все думают, что Катюшу приняли в лицей. Давайте скажем, что я договорилась о ее переводе.

— Хорошо, хорошо! Как скажете! — Иван Петрович поставил свою резолюцию и вернул ей заявление.

— Спасибо вам! — Зинаида Степановна резко повернулась и стремительным шагом вышла из кабинета.

* * *

Катя проснулась от ударов молотка в дверь. Резкая боль ушла, но голова еще кружилась, и шумело в ушах.

— Что ты делаешь? — слабым голосом спросила она у матери.

Та с остервенением прибивала гвоздями щеколду с наружной стороны ее двери.

— Заткнись, шалава! Заткнись, иначе следующий удар будет тебе по голове, — мать посмотрела в ее сторону. Ее глаза горели безумием, помноженным на ненависть и отвращение.

Покончив с щеколдой, Зинаида Степановна, принесла ведро воды с тряпкой и чистое постельное белье.

— Вставай, шлюха! У тебя пятнадцать минут, чтобы убрать здесь все! Если я зайду и увижу хоть соринку, я изобью еще сильнее! — ее лицо исказила гримаса бешенства. — Тебя, сволочь, нужно было бить прямо с рождения! Чтоб ты сдохла, сучка!

Дверь захлопнулась, и Катя услышала звук задвигающейся щеколды.

Нужно встать. Пожалуйста, Катюша, давай встанем. Давай, встанем, уберемся и опять ляжем отдыхать.

Катя пыталась договориться со своим телом, которое напрочь отказывалось ее слушаться. И только страх новых побоев дал какие-то невероятные силы принять вертикальное положение. Но тут же Катя опять завалилась на бок. Голова сильно кружилась, ее тошнило, сознание держалось на одном волоске. Она сползла с кровати, стянув простыню с одеялом на пол. Двигая белье впереди себя, доползла до ведра. Приподнявшись на одной руке, другой стала умывать лицо, смывая запекшуюся кровь вперемешку с рвотными массами. Стало полегче. Вода немного освежила.

Она опустила тряпку в воду. Но сесть прямо никак не удавалось. Пришлось прилечь на бок, вынуть тряпку, пытаясь держать ее над ведром. В следующее мгновенье сознание вновь покинуло ее.

* * *

Прошло две недели.

— Собирайся, шалава. Едем в гинекологию, — в голосе Зинаиды Степановны уже не звучало угрозы. Холодный как лед, он вызывал у Кати только мороз по коже.

— Надеюсь, ты не будешь никому рассказывать эту уродскую историю про Леонида. Говори что хочешь, его не трогай, поняла? — мать схватила Катю за волосы и резко развернула ее голову к себе. — Поняла, я тебя спрашиваю?

Ужас от остекленевших материнских глаз сковал Катин язык.

— П-п-п-поняла… — с трудом выдавила она.

* * *

Операцию назначили на 25 марта, при условии, что оба родителя подпишут согласие на искусственные роды.

Это было еще одно испытание, которое Катя должна была пережить…

Глава IV

Машу выписали через три недели.

Опасность миновала. Иван Васильевич Петров, как оказалось, заведовал гинекологическим отделением больницы. Ваня регулярно с ним встречался, пока Маша проходила курс лечения.

— Я доволен результатами анализов вашей супруги. Не вижу больше смысла держать Машу в стационаре. Ее клиническое состояние у меня не вызывает никаких опасений.

— Спасибо, Иван Васильевич!

— Но! Поскольку неприятности имели место быть, вам необходимо внимательнейшим образом наблюдаться, и при малейших изменениях обращаться к врачу.

— Иван Васильевич… я тут… э-э-э… я хотел с вами поговорить с глазу на глаз, так сказать. Можно вас пригласить на чашку кофе? — Иван переминался с ноги на ногу. В подобных случаях он не знал как себя вести.

— За чем же дело стало? — вопросительно поднял бровь доктор. — Мы ведь можем и у меня в кабинете насладиться этим волшебным напитком. Я, знаете ли, большой ценитель кофейных зерен.

— Я понимаю, но можно все-таки не в больнице? Я займу всего полчаса вашего драгоценного времени! — Иван неожиданно для себя оказался настойчив.

— Хорошо. Пойдемте. Я знаю неподалеку одно заведение, кофе у них вполне себе недурён!

— Спасибо!

Мужчины вышли из здания больницы и бодрым шагом направились к воротам.

Спустя полчаса, вышли из кофейни и попрощались у цветочного магазина, крепко пожав друг другу руки. Теперь Морозов был уверен — все сложится наилучшим образом. Иван остановился, чтобы купить самую большую корзину желтых тюльпанов. Любимых Машиных цветов.

* * *

— Ваня! — Она издалека махала ему рукой.

Мария изменилась за это время. Беременность сделала ее потрясающе женственной. Округлившиеся формы создавали такое очарование, что Иван с трудом отводил от жены взгляд.

— Привет, милая! — нежно поцеловав Машу, он вручил корзину. — Ну что, готова ли ты отправиться со мной в увлекательнейшее путешествие под названием «дорога домой»?

— Поехали! — засмеявшись, подтвердила она. — Хочу киевский торт! Давай устроим пир!

— Как скажете, сударыня! Все что пожелаете, будет выполнено в тот же час! — и Иван с энтузиазмом подхватил ее сумки с больничными вещами.

* * *

Весь долгий вечер Маша с Ваней просидели за столом в их крохотной кухне. Уплетая торт, делились друг с другом своими идеями по поводу их будущей жизни втроем.

— Надо будет отдать его на футбол! — предлагал Иван.

— Почему его? Может у нас будет девочка? — Маша умилялась от напускной серьезности мужа. Сейчас он напоминал ей мальчишку, который хоть и стал взрослым, но никак не мог забыть о своих сокровенных, так и не исполнившихся детских мечтах.

— Нет. У нас точно будет мальчик. Я знаю. Ну, хорошо. Если ты не хочешь, чтобы он играл в футбол, тогда давай отдадим его на плавание! — Иван мечтательно зажмурился, представляя своего сына на пьедестале.

— Да я и не против футбола, только бы он был здоров!

— Вот видишь! Ты сама только что сказала «он»! — Ваня торжественно поднял указательный палец вверх.

Оба рассмеялись.

Они были счастливы в тот вечер. Вечер, который стремительно уносил их в будущее к их маленькому озорному чуду.

* * *

Прошло три месяца. Маше пришлось уволиться с работы, доктор запретил любые нагрузки. Любимые ученики часто навещали ее, рассказывая последние новости. С некоторыми из них она по-прежнему занималась дома, не в силах отказаться от своего любимого дела.

Магазины для младенцев стали ее самым любимым развлечением. Она могла проводить часы у полок с детской одеждой и представлять, как наряжает малыша в эти чудесные малюсенькие костюмы. Трогала, рассматривала, даже нюхала каждую понравившуюся вещицу. Она наслаждалась.

И каждый раз выходила из магазина в бесподобно восхитительном настроении.

А еще Маша стала суеверной. И решительно отказывалась покупать хоть что-то малышу. Все покупки, вплоть до кроватки, отложили на последний месяц беременности.

Дома, наготовив всяких вкусностей своему любимому Ванечке, Мария удобно усаживалась в кресло Настасьи Акимовны и открывала ноутбук. Она читала все, что было связано с ее интересным положением. Зарегистрировавшись на форуме будущих мамочек, с удовольствием общалась с его обитательницами, делясь впечатлениями о своих новых ощущениях и увлеченно читая чужие посты.

Машино здоровье не вызывало у Ивана Васильевича никаких опасений. Ваня договорился, что Маша будет наблюдаться у него. Петров вел консультации в другой больнице.

— Голубчик, к чему такая конспирация?! Я веду консультации в другой клинике. И с удовольствием возьму Марию под свой присмотр. Но вам нужно обязательно встать на учет в своей районной поликлинике. Наблюдаться вы должны и там тоже. В любом случае, два врачебных мнения лучше, чем одно. Это я вам точно говорю, консилиум еще никому не вредил! — Морозов ругал себя за глупость. Ему действительно сначала нужно было поинтересоваться, не ведет ли доктор приемы в других местах.

Встав на учет в районной поликлинике, Мария добросовестно сдавала все анализы и ходила на прием. К тому времени Иван Петрович стал для нее каким-то очень родным. Все свои страхи и сомнения она рассказывала только ему. Врачиха же из районной поликлиники, напротив, казалась ей далекой, пустой и равнодушной женщиной. Маша старалась как можно быстрее пройти все осмотры. Вопросов к государственным врачам она не имела.

Приближалась дата первого УЗИ. Маша пребывала в состоянии радостного волнения. Наконец им скажут пол ребенка. Она впервые его увидит. Услышит, как бьется его сердечко. Иван Васильевич обещал сделать снимок их маленького чуда.

— Если малыш не будет от нас прятаться, получится отличный снимок, — сказал он при ее последнем посещении.

Маша щурилась от счастья, вспоминая его слова.

Иван не смог поехать с ней.

— Я обязательно сегодня позвоню Петрову и узнаю все подробности, — обнимая жену на прощанье, ободряюще сказал он. Иван злился на необходимость присутствовать на совещании, важность которого не позволила ему быть вместе с Машей в эту знаменательную для них минуту жизни.

— Проходите, голубушка. Рад вас видеть! Как вы себя чувствуете? — Доктор, как всегда, находился в бодром расположении духа.

— Добрый день, Иван Васильевич! Все просто замечательно! Ем, сплю и улыбаюсь!

— Ну и ладушки. Ложитесь на кушетку, я сейчас подойду, — с этими словами он вышел из кабинета.

Маша легла, поглаживая свой живот.

— Ну что, вот мы с папой тебя и увидим наконец-то! Ты на кого похож, интересно? На меня или на папу? Папа считает, что ты мальчик, представляешь? Вот он удивится, если ты девочка! — она улыбалась. Ямочки на щеках, делали ее саму похожей на озорного ребенка.

— Так-с. Приступим. Кто тут у нас прячется? — доктор со всем вниманием смотрел на монитор. — А у нас тут прячется мальчик!

— Да?! Правда! Вот папа наш обрадуется! — Маша лежала с закрытыми глазами, улыбка трогала ее губы.

— Так-так-так! А тут что у нас? Так-так-так… Так-так… Так…

И наступила какая-то нехорошая тишина.

— Что там? — обеспокоилась Маша.

Обычно словоохотливый доктор молчал, как ей показалось, целую вечность.

— Пока все хорошо, — задумчиво произнес Иван Васильевич, быстро записывая что-то в ее карте. — Маша, необходимо чтобы вы сдали дополнительные анализы. Завтра к восьми можете приехать в клинику?

— Да, конечно! Что-то не так доктор, да?! Скажите, умоляю вас! — голос Маши предательски задрожал.

— Ну-ну-ну, голубушка, плакать я вам запретил, если помните. Чтобы подтвердить, что все хорошо анализы и нужны. Не о чем пока беспокоиться, уверяю вас! Одевайтесь.

— Правда?! Честно-честно? — вставая с кушетки, Маша пыталась заглянуть ему в глаза.

— Честно! Сдадите анализы, и тогда все мы будем спокойны, — доктор продолжал писать, не поднимая глаз на Марию.

— Хорошо. Завтра обязательно сдам. Когда мне в следующий раз к вам подойти?

— Я позвоню, как только придут результаты.

— Хорошо, до свидания!

— До свидания, голубушка! — Иван Васильевич проводил пациентку и задумчиво уставился на экран монитора.

— М-да… Ждем результатов, не о чем пока! — словно самому себе задумчиво пробормотал он и прихлопнул ладонью по столу.

* * *

«Перезвони, как сможешь» высветилось на экране мобильного. Совещание подходило к концу.

— Я надеюсь, все мы понимаем важность этого проекта! — Вениамин Семенович многозначительно обвел глазами всех присутствующих.

— Да-да, конечно, — посыпались реплики со всех сторон массивного овального стола, стоявшего в центре просторного помещения.

— Хорошо. Совещание окончено. Всем спасибо!

Сотрудники потянулись к выходу.

Иван уже набирал Машин номер.

— Маша, что случилось?! Ты где?

— Я еду домой, буду через пятнадцать минут. Ваня… Я не знаю… Мне кажется, что-то не то происходит…

— Можешь толком объяснить?

— Иван Васильевич как-то странно сегодня себя вел. Не как обычно. Понимаешь? Ой, а фото то! Снимок то мы не сделали! — ее голос опять задрожал.

— Милая, все хорошо, тебе нельзя нервничать. Так. Расскажи мне все с самого начала, пожалуйста, — Иван тоже стал нервничать.

Маша послушно рассказала в подробностях про свой визит к доктору. Про то, что у них будет мальчик. И про странное поведение Ивана Васильевича.

— Я поздравляю тебя, мама! У нас с тобой родится настоящий богатырь! Тройное ура нашему сынку! — нарочито бодро воскликнул Ваня. — Ну а анализы, это ведь не так и плохо. Просто дополнительное обследование. Иван Васильевич прав. Просто надо лишний раз удостовериться, что с нашим сыном все в порядке!

— Ты правда так думаешь? — с надеждой в голосе спросила она.

— Ну конечно! Давай так: ты успокоишься, потому что ничего плохого не произошло. Я бы даже сказал, наоборот, произошло мы узнали, что у нас будет сын! Кстати, может пора уже ему имя придумать? А Петрову я обязательно наберу сегодня и все выясню, хорошо?

— А как же снимок? Мы хотели сделать сегодня снимок, — Маша начала тянуть слова, как капризный ребенок. Расстройство ее не покидало.

— Я договорюсь, чтобы вы его сделали в следующий раз!

— Хорошо. Извини, пожалуйста, что побеспокоила тебя. И правда, что-то я расклеилась совсем.

— Все, пока милая, мне нужно идти. До вечера! И все будет хорошо, слышишь? — уверенный голос мужа слегка успокоил Марию.

— До вечера, дорогой! — прошептала она в трубку и отключилась.

* * *

— Алло, Иван Васильевич, добрый день, это Морозов, удобно? — Иван нервно крутил пальцами авторучку.

— Да, добрый день!

— Маша нервничает, она говорит, что-то не так. Это правда? — Он уже сел за свое рабочее место и начал выводить на чистом листе бумаги квадратики и кружочки, наполовину закрашивая их синими чернилами.

— Иван, я не могу с достоверностью на сто процентов ничего утверждать. И с Машей не стал делиться своими сомнениями. Но вам скажу — не все хорошо. У плода есть увеличение объема кожи в области затылка и еще некоторые показатели.

— И что? О чем это говорит?

— Пока только о том, что необходимо дополнительное обследование Маши.

— Пожалуйста, Иван Васильевич! Не нужно вокруг да около! О чем вы умалчиваете?!

— Я ничего не утверждаю, но появились опасения по поводу количества хромосом. Их может быть больше, чем сорок шесть. Подтвердить или опровергнуть эти опасения могут только результаты анализов.

— Ничего не говорите Маше! Слышите? Ни-че-го! — последнее слово Иван произнес с нажимом и по слогам.

— Естественно! Я ничего ей и не сказал! Не о чем сейчас в принципе разговаривать. Будем ждать результатов. Ваня, ничего страшного еще не произошло! Это мои опасения, не более. Давайте успокоимся и будем ждать ответов на наши вопросы, — хотя доктор Петров знал, что он прав в своих подозрениях. Но он еще не решил, о чем именно он будет разговаривать с этой парой.

— Хорошо. На связи.

— Всего доброго!

Набрать в Интернете запрос про сорок семь хромосом оказалось делом нескольких секунд. «Синдром Дауна», — высветились бездушные строчки, и палец Ивана завис над кнопкой Enter.

Не может быть! Кровь хлынула к лицу Ивана, ему вдруг стало очень душно. Он клацнул мышкой. Потом еще.

«Даун».

«Ответы: у кого 47 хромосом — синдром Дауна».

«47 хромосом смотрите картинки».

«Солнечные дети».

Господи! Иван свернул окно на экране.

Нужно выйти на свежий воздух. Он ослабил узел галстука, встал, перед глазами все поплыло, сел. Опять встал и быстрым шагом направился прочь из кабинета.

* * *

Во-первых, это только подозрения. Во-вторых, с ними этого не может случиться. В-третьих… Да никаких «в-третьих» не надо! Нужно дождаться результатов анализов и решать все проблемы по мере их поступления.

Мысли, наконец, встали на место. Аналитический склад ума всегда помогал Ивану справляться с паникой. Он стоял на ступеньках банка и смотрел на поток проезжающих мимо машин.

«Все проходит, и это пройдет». — сама собой пришла мысль. «Все. Не паниковать!»

Иван зашел внутрь и направился обратно на свое рабочее место.

* * *

— Милая, я дома!

— Привет! Я на кухне, — до Ивана доносились невероятные запахи любимого пирога. Маша знала все его слабости, и частенько устраивала ему «праздник живота».

Обернувшись, она увидела огромный букет белых роз.

— Ванечка! Как красиво! Неужели это мне?! Какой у нас сегодня праздник? — Она подошла к нему, спрятав за спину руки, испачканные мукой.

Вместо ответа он нежно поцеловал жену.

— Я тебя сейчас всего испачкаю, — она засмеялась, пытаясь вырваться.

— Не отпущу! Ни за что не отпущу свою любимую жену! — Он посмотрел на нее вдохновенным взглядом.

— Маша, я очень сильно тебя люблю. Нет. Не так. Маша, я безумно люблю вас обоих! И все у нас будет просто замечательно! Верь мне!

— Я верю тебе, Иван Морозов! — таким же торжественным тоном, принимая правила игры, ответила она.

— Переодевайся, мой руки, и садись за стол. Я тебя кормить буду, мой рыцарь! — Маша стерла остатки муки со стола.

— Иду, моя возлюбленная!

— Ты разговаривал с доктором? — донеслось из кухни.

— Да, сейчас переоденусь, расскажу, — его беззаботный голос снова вернул ей покой. — Петров сказал, что ничего страшного нет. Нужно сдать анализы. Их сдают все беременные на таком сроке. Почему ты сама не напомнила ему про снимок? Он просил извиниться за такую оплошность. В следующий раз обязательно сделает.

— Чудесно! Прости меня. Тебя отвлекла, и сама завелась. — Маша смотрела извиняющимся взглядом.

— Ну что ты, милая! Все хорошо! У нас с тобой все просто замечательно. У тебя гормоны играют. Я читал про это.

— Да?! Ничего себе, какую ты литературу нынче читаешь! — улыбнулась она.

А он смотрел на нее и сам себе завидовал.

— Так и что? Какое имя мы ему дадим? — остаток вечера они жарко спорили, как лучше назвать своего первенца.

* * *

Через неделю Иван Васильевич перезвонил сам.

— Добрый день Иван, удобно?

— Да-да, конечно! — Иван крепче обычного прижимал телефон к уху.

— Вы не могли бы после работы заехать ко мне в больницу? Я сегодня в ночную дежурю.

— Конечно, обязательно! Буду около восьми.

— Жду!

Следующие полдня Иван изнемогал от нетерпения. Стрелки часов практически не двигались. Он не мог найти себе места. В конце концов, отпросился с работы и приехал в больницу на два часа раньше условленного срока.

Набрал номер Петрова.

— Иван Васильевич, я тут пораньше освободился. В общем, я уже в фойе больницы. Буду ждать вас здесь.

— Все нормально. Поднимайтесь ко мне.

Ивану неожиданно стало тяжело подниматься. Как будто к каждой ноге привязали гирю, а сзади кто-то тянул его в обратную сторону. И с каждой ступенькой все сильнее и сильнее сжималось его сердце.

Он постучался.

— Да, входите.

— Здравствуйте еще раз. Присаживайтесь поудобнее.

Иван кивнул и сел на диван, тон Ивана Васильевича показался Ване еще более подозрительным. Петров взял стул и сел напротив.

— Иван, — сказал врач, глядя ему в глаза. — Нам предстоит серьезный и важный разговор. Будьте, пожалуйста, предельно внимательны!

— Да, конечно! Слушаю вас!

— Скажите, были ли в вашей родне или в родне супруги родственники с синдромом Дауна?

У Ивана сердце ушло в пятки. Худшие опасения были готовы подтвердиться.

— У меня точно нет. У Маши… Не знаю… Она детдомовская… У нас эта тема закрыта… Я знаю только ее учительницу по музыкальному училищу… И то только потому, что она похоронена рядом с моей бабушкой… Маша отказывается говорить об этом… А я не настаиваю.

Иван Петрович некоторое время задумчиво смотрел на листок с результатами анализов.

— Анализ подтверждают патологические отклонения плода в части хромосом, — помедлив, произнес он. — Но это не стопроцентный приговор. В десяти процентах случаев с такими результатами рождаются полноценные дети.

— А в остальных девяноста процентах рождается кто? — тихо спросил Иван вдруг осипшим голосом.

— В остальных рождаются детки с синдромом Дауна. Я обязан вам рассказать об этом. И о возможных вариантах развития этой ситуации. Более того, ни к чему вас не призываю. Решение, оставлять ребенка или нет, принимаете только вы, — Иван Васильевич говорил спокойным и монотонным голосом.

У Ивана шумело в ушах, сказанные слова доносились, как через вату.

— Вы меня слышите? — доктор даже дотронулся до плеча Ивана. — Вам плохо?

— Я… Нет, ничего… Продолжайте…

* * *

Через час Морозов вышел из ординаторской и на негнущихся ногах медленно пошел к выходу из больницы. В сквере он обессиленно опустился на деревянную лавочку. Ничего не хотелось. Неизвестно, сколько бы он так просидел, находясь в прострации, если бы не звонок мобильника.

— Да? — он даже не посмотрел, кто ему звонит.

— Привет, дорогой! Ты где? Времени десятый час. Что-то на работе случилось?

— Да, милая. Отчет доделываю. Ложись без меня.

— Хорошо. До ночи, пожалуйста, только не засиживайся! Я переживаю, когда ты поздно возвращаешься.

— Хорошо. Я закажу такси. Не волнуйся. Целую.

— У тебя все нормально? Голос какой-то странный у тебя, — взволнованно спросила Маша.

— Да, конечно! Все хорошо, не волнуйся, милая! — с бесконечной теплотой ответил он. — Ложись, не жди меня. Тебе доктор рекомендовал соблюдать режим, помнишь?

— Помню, — добродушно пробурчала она. — Целую, пошла ложиться.

Иван ощутил, наконец, холод, который пробрался до самых костей. Встал и направился пешком в сторону дома. Он понимал, что сегодня просто не сможет своей любимой Машеньке выговорить эту страшную правду.

В окнах их квартиры на третьем этаже было темно. Иван выдохнул и зашел в подъезд.

Впереди его ждал выходной, самый ужасный выходной в его жизни. Они с Машей должны выбрать и принять решение. Иван вдруг ясно осознал: сегодня их жизнь изменилась навсегда, вне зависимости от решения, которое они примут.

* * *

Катя вытащила из пакетика тестер.

— Ну что, жизнь, удиви меня еще чем-нибудь! — с этими словами она направилась в уборную.

Разглядывая второй в своей жизни тест с двумя красными линиями, Катя громко расхохоталась.

— Да хрен вам всем! — зло выкрикнула она.

Ненависть вошла в нее окончательно, заслонив собой весь белый свет. Ненависть к каждому, кто, так или иначе, был с ней рядом. К матери, которая ее никогда не любила. К отцу, который ее вообще за человека не считал. К Ольге, которая вычеркнула ее из своей жизни, как только узнала о ее беременности. К Леониду, этому гаду, который лишил ее девственности, воспользовался и бросил. Наконец, к самой себе. Она не хотела больше сопротивляться этому чувству. Ненависть давала ей силы жить дальше, несмотря ни на что.

После окончания девятого класса Катя поступила в колледж на парикмахера. Кое-как училась, с трудом сдавая сессии. Она ждала своего восемнадцатилетия. Цель работать проводником и ездить по стране была теперь ее единственной мечтой в жизни. Уехать и забыть — это все, к чему она стремилась.

Дворовая компания, в которой Катерина случайно оказалась, стала для нее островом свободы. В ней она чувствовала себя и легко, и весело, и непринужденно. Один из ее друзей, Митька, долговязый конопатый парень, в этой компании слыл «ди-джеем Кедро». Он всегда носил в рюкзаке колонки. В Медведковском лесопарке, который находился в километре от ее дома, они часто устраивали тусу. Жгли костер, пили вино и танцевали, разделяясь на парочки. Кедро очень смешно стал за ней ухаживать. Она отдалась ему сразу, изображая из себя искушенную львицу. Ни о каких отношениях речи не шло. Ей просто нравилось проводить с ним время на крыше соседней многоэтажки. Они пили вино, рассуждали о взрослой жизни. Потом целовались, страстно стягивая друг с друга одежду. Потом молча лежали, прижавшись друг к другу и думая о своем.

Катя зашла в ванную. Посмотрела в зеркало.

Больше надо мной никто не посмеет издеваться! Попробуйте только вякнуть! И вы увидите, что дальше будет! Никаких абортов! Никаких искусственных родов! Я буду рожать! Пусть мамаша порадуется!

Хищный оскал изменил ее лицо. Она отвернулась. Слез не было. Чувств не было. И горя тоже не было. Им на смену пришли равнодушие и пустота.

Катя достала из шкафчика эластичные бинты: «Привет, друзья мои. Мы снова с вами вместе, теперь вы будете меня охранять все девять месяцев».

* * *

Когда отец узнал о том, что его младшая дочь беременна и нужно дать согласие на искусственные роды, случился скандал.

Он отвел Зинаиду Степановну на кухню, прикрыл дверь и дал волю своему копившемуся столько лет гневу:

— Какая же ты тварь! Подлая. Ты мне испоганила всю жизнь, я бы уже давно отсидел за то, что… Такую тварь как ты! Зачем я женился на тебе тогда?! Чего боялся?! Уже давно бы вышел! — Он не кричал, но говорил очень громко, вены на его шее вздулись от распирающего его возмущения.

Мать молчала.

— Ненавижу тебя, ненавижу! Если бы ты знала, как ты мне отвратительна была всю жизнь. Если бы знала! Все! На этом конец, — он замахнулся на нее с перекошенным от гнева лицом, но в последний момент сдержался, только с отвращением сплюнул супруге под ноги. А потом стремительно вышел из кухни. Через мгновенье входная дверь громко хлопнула.

С тех пор, он все реже и реже стал ночевать дома. Спал отдельно от жены. У него был такой устрашающий вид, что Катя с матерью старались не попадаться ему на глаза.

А Зинаида Степановна после этого замкнулась в себе. Перестала обращать внимание на Катерину вовсе. Теперь, каждый раз, когда они сталкивались в коридоре или на кухне, она шарахалась от нее, как от прокаженной.

Катя опять оказалась предоставлена сама себе. Она жила в квартире, где теперь царила равнодушная ко всему тишина.

* * *

Так что Митька-Кедро, с которым она познакомилась спустя месяц после операции, подвернулся как нельзя кстати. Он веселил ее своим неуклюжим поведением. Кормил ее, когда мать забывала купить продукты, а, может, и специально это делала. Научил ее пить вино, от которого у Кати приятно кружилась голова. Словом, он стал для нее настоящей отдушиной. Катя его не любила. Ей просто было хорошо с ним, весело и спокойно. Их тайное место на крыше, где они проводили иногда и ночи, было для нее в разы роднее, чем квартира, в которой прошло ее детство.

— Митька, а ты когда-нибудь задумывался о детях? — отпивая из бутылки абхазское «Лыхны», спросила Катя.

— О каких детях? Вообще о детях? Конечно! Дети — цветы нашей жизни! Или ягоды? Не, на самом деле, дети — самая большая нелепость нашей жизни!

Катя засмеялась.

— Почему?

— Если мы все равно умрем, зачем рождаться вообще?

— Ну-у-у-у… Не знаю.

Он перехватил у нее бутылку и отхлебнул из горлышка.

— Вот и я не знаю, зачем рожать детей, которые все равно умрут. Чтобы каждый день потом думать про их смерть? Нелепость.

Митька потянулся на матрасе, который приволок из батиного гаража.

— Давай лучше музыку послушаем, я тут новые треки закачал, — он сел, достал телефон и включил рэп.

— Кайф! — он смотрел на Катю, раскачиваясь в такт речитатива.

— Иди ко мне, — Катя потянула его за свитер. Ее взгляд не нуждался ни в каких словах.

Она вернулась домой под утро. Не расправляя постель, легла и задумалась: зачем ей все это нужно? Действительно, зачем она родилась на этот свет?

* * *

Иван лежал с открытыми глазами. Рядом тихонько посапывала Маша. Он не сомкнул в эту ночь глаз. Мысли, одна за другой, рисовали в его голове причудливые лабиринты. Он с остервенением искал выход, перебирал варианты и каждый раз натыкался на глухую стену горького осознания. Решение он принял сразу. Да он даже его и не принимал. Оно было заложено в нем изначально, каким-то невидимым кодом.

Как сказать обо всем Маше? Что будет с ней? Что она решит? Каким будет финал этого разговора?

Иван тщательно готовил слова. Для него это было самое важное на сегодня дело. Насколько легко ему было произносить речь перед искушенной аудиторией, настолько невероятно сложным ему казался их предстоящий разговор.

Маша открыла глаза, повернулась к нему и уткнулась носом в грудь. Он поцеловал ее макушку.

— Ты поздно вчера пришел? Доброе утро, Ванечка.

Морозов обнял ее и крепко прижал к себе.

— Доброе утро, родная! Не так чтобы сильно.

— Мне приснился сон, как будто мы с тобой поехали в «Сабвей». Я заказала суп. Мне принесли огромную тарелку, даже и не тарелку, а какой-то тазик. Я его ела и ела, никак наесться не могла. Какой же он был вкусный, м-м-м… До сих пор его вкус во рту. Хочу суп из Сабвея! Поехали, пожалуйста, сегодня в «Сабвей», а? Пожалуйста, Ванечка! Я так хочу этот суп…

— Конечно, милая! Давай поедем и купим тебе этот суп. И еще-е, все, что ты захочешь, купим обязательно, — Иван гладил жену по голове и мысленно готовился к разговору.

* * *

— Маша, мне нужно с тобой поговорить, — произнес, наконец, Иван, когда она доедала последнюю ложку заказанного блюда.

— О чем? — Маша закатила глаза от удовольствия.

— Давай зайдем еще в одно место, — Иван поднялся со стула и подал жене пуховик, помогая ей одеться.

Он шли по Садовнической. Март в этом году выдался на редкость теплым. Воздух наполнился невероятными запахами весны. Солнце, которое всю зиму пряталось за низким пасмурным небом, обнимало их своими теплыми лучами.

— Какая же замечательная погода! — Маша, закрыв глаза, подставила лицо солнцу.

— Машенька, смотри под ноги, хватит баловаться.

— Хорошо. Куда мы идем? — сощурившись от лучей солнца, она подхватила его под руку.

— Сейчас увидишь!

Они свернули в переулок.

— Церковь? — удивилась Маша. — Мы идем в церковь?! Вот это да-а-а! Не ожидала от тебя! Что еще я про тебя не знаю, муж мой?

Они шли вдоль изящной ограды с кованой решеткой, представляющей собой рисунок распускающегося цветочного бутона.

— Пойдем, — он открыл калитку, пропуская ее вперед. Церковь Святителя Николая, представшая их взору, была выполнена в духе елизаветинского барокко. Здание было увенчано мощным восьмигранным куполом с несколькими крупными слуховыми окнами.

Перед входом Иван перекрестился и склонил голову.

— Ты веришь в Бога? — тихо спросила потрясенная Маша.

— Пойдем, — еще раз сказал Иван, взяв ее за руку.

Они вошли в храм. Иван купил четыре свечки.

— Вот, возьми, поставь перед любой, которая тебе понравится.

Маша огляделась. Кругом висели иконы. Пахло ладаном. Сладковатый запах немного кружил ее голову. Она медленно пошла вдоль икон, внимательно разглядывая каждое изображение. «Матрона Московская» — прочитала она табличку. Маша неуверенно перекрестилась и поставила свечу.

— Помогите мне, пожалуйста. Пусть у меня родится здоровый малыш! — попросила она шепотом.

Иван крестился перед небольшим прямоугольным столом. На нем стоял большой подсвечник, покрывающий почти всю столешницу.

Ваня тоже что-то шептал. Его взгляд был обращен под потолок. Там был изображен лик Иисуса Христа.

Первый раз Мария видела своего супруга в таком вдумчивом и серьезном состоянии. «Почему он мне никогда не рассказывал, что ходит в церковь? Как неожиданно все это… Он хотел со мной поговорить о чем-то… Про веру? Да уж… Вот это сюрприз…» — думала Маша. Сейчас она увидела своего любимого с новой стороны. И это видение расплывалось в ее сердце необыкновенным теплом. Ей захотелось сесть на лавочку рядом с большим жестяным сосудом. Подойдя ближе, она поняла, что это бочка со святой водой. Наполнив одноразовый стаканчик, она маленькими глотками начала пить. Ей было непривычно, необычно, и даже как-то волшебно. Иван повернулся в ее сторону и направился к ней. Он присел рядом и начал полушепотом говорить.

С каждым следующим словом ее глаза становились все больше и больше. И вот уже навернувшиеся слезы, не держась, скатывались большими каплями по ее красивому лицу. Стаканчик как будто прирос к ее губам. Она держала его, боясь оторвать. Свечка в ее руке начала плавиться. Машинально она согнула ее пополам и зажала в кулаке. Теплый воск медленно превращал свечу в однообразную массу. А Иван говорил и говорил, только слова казались ей странными и незнакомыми.

* * *

Катя пила чай на кухне, когда услышала звук открывающейся входной двери.

Схватив со стола печенье, быстро юркнула в свою комнату.

— Зинаида! — послышался голос ее отца. — Выйди на кухню, поговорить надо.

Катя затаила дыхание.

— Здравствуй, Валентин, — раздался тихий голос матери.

— Сядь и послушай. Нам нужно развестись и разменять квартиру. И чем быстрее мы это сделаем, тем будет лучше для всех. — Валентин Степанович произнес это бесцветным голосом, но так твердо, что спорить было бы бесполезно.

— На что же можно разменять двухкомнатную квартиру?

— На комнату. Я заберу свою долю деньгами. Завтра утром, в девять, я жду тебя около загса. Возьми с собой свидетельство о браке и паспорт. И еще, тебе сегодня позвонит Николай. Он будет заниматься продажей квартиры. С ним подберешь себе жилье. Вопросы есть? — он посмотрел на нее в упор.

Зинаида Степановна промолчала.

— Завтра, 9:00, около загса. Не опаздывать! — с этими словами отец встал из-за стола.

Входная дверь громыхнула с такой силой, что едва не слетела с петель. В кухне стало тихо. Спустя час Катя услышала, как мать кому-то звонит. Еще через некоторое время Зинаида Степановна собралась и вышла из дома. Катя тоже стала быстро одеваться. Натянув джинсы и свитер, она схватила пуховик и выпорхнула из квартиры.

— Митька, привет! Ты где? Жду тебя на нашем месте, — говорила Катя в телефон и шла быстрым шагом к соседней многоэтажке.

Через полчаса на чердаке показалась Митькина голова:

— Привет! Что за пожар?

— Никакого пожара. Соскучилась, вот и позвонила.

— А я принес наше любимое, — он достал из пакета бутылку сухого.

— Отлично, самое оно! — Катя лежала на матрасе, закинув ногу на ногу.

— У меня родаки разводятся, — глотнув вина, сказала Катя.

— Ну и что? Мои давно развелись. Кстати, спокойнее стало жить. Мамаша меня не трогает, батя не появляется. Лафа! — он включил музыку. Из колонок доносился обволакивающий тембр Sade. Кедро нравилась музыкальная эклектика. Она сочетала в себе смесь разных стилей его любимых афроамериканских мотивов.

— Мои еще и квартиру будут продавать. Жесть. Мать меня не возьмет с собой. Отец и подавно. Похоже, я скоро превращусь в бомжиху, — Катя хохотнула, представляя себя в рваном тряпье. — Буду бутылки собирать и по помойкам лазить. А чердак станет для меня по ходу последним пристанищем.

— Не боись, прорвемся. У бати комната есть в Алтуфьево. Он сказал, что отдаст мне, когда я стану совершеннолетним. Так что, протяни полгодика, потом туда можем переехать.

— Ты че, меня замуж зовешь?! — смеясь, Катя сделала еще глоток вина.

— Че сразу замуж? Просто. Жить вместе будем. Веселей. Всяко лучше, чем на чердаке, — он потянулся к ее губам.

— Зачем ты утягиваешься этими дурацкими бинтами?

— Доктор ска… — но он закрыл ее рот поцелуем.

* * *

Они вышли из церкви. Иван крепко держал жену за руку. Именно в храме было принято их совместное решение. И там же они почувствовали, что стали единым целым. Там, в мгновенье, слились их души в одну большую целостность. Оба ясно осознали, что ничто не может разделить или разрушить их любовь. Они дали друг другу клятву, какие бы трудности их не ждали, теперь они справятся с ними.

Каждый день Маша кропотливо изучала всю информацию про солнечных детей. Иван Васильевич ежедневно посылал ей разные материалы, и даже научные статьи по этой тематике. Вечером она пересказывала все Ивану. Они допоздна засиживались, обсуждая все нюансы, связанные с рождением их необыкновенного сына.

Петров звонил Маше каждый день, справляясь о ее здоровье. Он консультировал ее по любому поводу. Словом, относился к ней как к дочери. Время от времени навещал их, если Морозова не было дома, часами рассказывал Маше смешные истории из своей жизни. Развлекал ее, как умел и веселился сам от ее заразительного смеха.

С Ваней же доктор частенько ходил в паб, чтобы пропустить по кружке пива. Иван Васильевич не имел собственных детей. Будучи всю жизнь махровым холостяком, неожиданно понял, что сильно привязался к этой семье. Ваня чувствовал это сближение, и в душе был сильно благодарен. Морозов и сам не заметил, как стал делиться с доктором сокровенными мужскими страхами. Он не верил, что когда-нибудь по-настоящему сможет ощутить рядом взрослое мужское плечо, готовое его поддержать в любую минуту.

Петров взял на себя все организационные вопросы по Машиным родам.

— Это не обсуждается! — заявил он безапелляционным тоном.

Иван с Машей чувствовали, как их семья разрастается, и становится больше и крепче. Незримо их всех связала одна энергия. Энергия бесконечной храбрости, смелости и большой любви.

* * *

Катя открыла глаза. Сегодня, она стала совершеннолетней. Как долго она этого ждала. Ей казалось, что жизнь, такая тяжелая и жуткая, в восемнадцать лет обязательно изменится. Катя стояла на остановке, когда случились схватки. Она застонала и согнулась пополам. Присела на корточки и стиснула зубы.

— М-м-м-м… — она не давала крику вырваться наружу. Дикая боль, как судорога, свела ее тело.

— Девушка, что с вами? — над ней нагнулся мужчина средних лет.

— Ничего, отстаньте!

— Вызовите кто-нибудь скорую! — крикнул какой-то сердобольный гражданин людям на остановке.

— Не надо! Отстаньте все от меня! М-м-м… — еще громче застонала она.

* * *

Скорая мчала ее с включенной сиреной.

— Потерпи, милая. Сейчас приедем. Все будет хорошо, — фельдшер придерживал капельницу.

В приемном отделении роддома куда доставили Катю, было несколько человек.

— Паспорт, страховку и выписку из поликлиники, будьте добры, — молоденькая медсестра села оформлять роженицу.

— Паспорт дома. А-а-а-а-а! — время между схватками сократилось, и теперь Кате казалось, что ребенок разрывает ее внутренности. — Больно мне! А-а-а-а-а! Я рожаю, черт! Черт! Черт!

Прибежавшие санитары быстро положили ее на каталку и повезли в родовую.

И уже через пятнадцать минут в операционной раздался плачь младенца.

Катю привезли в палату. Сил не было. Она лежала с закрытыми глазами. Мысли путались в ее голове.

— Здравствуйте! — к ее постели подошла медсестра.

— Здравствуйте.

— Где ваши документы?

— Дома.

— Попросите, чтобы вам их привезли.

— Некого просить.

— Вы замужем?

— Нет.

— Ваши родители?

— Они развелись.

— С кем вы живете?

— С матерью.

— Дайте, пожалуйста, ее номер.

— Не дам, — Катя отвернулась к стене.

— Как вас зовут? Имя, отчество, фамилию назовите, пожалуйста. Где вы живете?

Катя упорно молчала.

Медсестра вышла из палаты.

* * *

— Александр Валентинович, роженица из седьмой отказывается давать информацию о себе.

— Возьмите ее телефон, поищите в контактах номера родителей, — акушер — гинеколог стоял и через стекло смотрел на младенца, которому только что помог прийти в эту жизнь. — Нам нужна ее мать. Ищите!

— Хорошо. Сейчас.

Через полчаса медсестра принесла бумажку с номером телефона Зинаиды Степановны.

* * *

— Алло, Зинаида Степановна? Здравствуйте! Вас беспокоят из роддома, Курносов Александр Валентинович.

— Подождите! Кто это? Откуда? Из роддома?! Да подождите! — учительница, прикрывая телефон рукой, быстро вышла из учительской, и почти бегом направилась в пустующий кабинет математики. Там она захлопнула за собой дверь:

— Кто это? Что случилось?

— Алло! Алло! Вы меня слышите? — опять раздался мужской голос.

— Да! Из какого еще роддома? Что вам надо?

— Ваша дочь у нас. Она родила мальчика. Вы можете к нам подъехать прямо сейчас?

— Кто? Какая дочь?! Вы с ума сошли? — учительница перестала понимать происходящее.

— Я держу в руках ее мобильник. Вы в нем указаны как мать. Ваша дочь отказывается называть свое имя и прочую информацию. — У вас есть дочь?

— Моя дочь не беременна, — отрезала она.

— Боюсь, что вы ошибаетесь. Она только что родила малыша. Пожалуйста, вы можете подъехать прямо сейчас?

— Господи, наваждение какое-то, — все еще не веря в происходящее, Зинаида Степановна записала адрес роддома на тетрадке ученика. — Я сейчас буду.

Потом дрожащей рукой она искала в контактах Катин номер.

— Алло! — снова ответил мужской голос.

— Кто это?

— Зинаида Степановна, я только что вам представлялся. Курносов Александр Валентинович. Так вы подъедите?

— Да, — сообразив, наконец, что это никакой не розыгрыш, шепотом ответила та.

* * *

Зинаида Степановна дала отбой, засуетилась, схватила тетрадь, потом обратно положила ее на стол. Потом ринулась в учительскую.

Набрала номер директора.

— Иван Петрович, миленький! — истеричным тоном заскулила она. — Мне нужно срочно, срочно… Я не могу… Отмените мои уроки, пожалуйста, на сегодня! — не дождавшись ответа она дала отбой и выбежала в коридор.

Присутствующие в этот момент в учительской с удивлением переглянулись. В таком образе «солдафона» они еще не видели.

* * *

Александр Валентинович увидел в окне женщину, которая как-то странно подпрыгивала. Она и не шла, и не бежала. Он почему-то сразу догадался, кто это.

— Где она?! — прямо с порога закричала Зинаида Степановна, пребывая в крайней степени смятения.

— Успокойтесь, пожалуйста. Она в палате. Воды? — врач протянул ей стакан. — Зинаида Степановна, правильно понимаю?

Она мотнула головой и осушила стакан до дна, делая гулкие глотки.

— Как зовут вашу дочь?

— Екатерина. Екатерина Валентиновна Соловьева, — вода слегка отрезвила Зинаиду Степановну.

— Я правильно понимаю, что вы не в курсе ее беременности?

Мать Кати кивнула.

— Сколько лет вашей дочери?

— Восемнадцать сегодня исполнилось. Но дело не в этом. Она не может оставить ребенка себе. Мы с мужем развелись и продаем квартиру. Он выгоняет меня жить в комнату. Я не возьму ее с ребенком к себе!

Врач смотрел на ее раскрасневшееся лицо с недоумением.

— Надеюсь, вы говорите так, потому что до сих пор не в себе, — жестковато заметил акушер. — А сейчас мне нужны ее документы! Когда вы сможете их привезти?!

— Завтра.

— Нужно срочно, сегодня, прямо сейчас! Это понятно?

— Да, — тихо сказала она смирившись.

— Не смею вас больше задерживать, Зинаида Степановна.

Она встала и медленно направилась к двери.

Через минуту Александр Валентинович смотрел в окно на удаляющуюся фигуру.

— Бедный ребенок! Бедный ты, бедный! Угораздило же тебя родиться именно в этой семейке! — заметил он вслух печальным голосом.

* * *

На следующее утро Катя сидела в ординаторской.

— Катерина, вы понимаете, на что вы идете, отказываясь от ребенка?

— Да. Мне некуда его взять. Я хочу написать отказную. И уйти отсюда.

— Подписывайте! — сухо сказал Александр Валентинович, протягивая форму с отказом к Кате. — Учтите, если его усыновят, вы его никогда уже не увидите.

— Я знаю. Где подписать? — она черканула в листочке. — Когда я смогу уйти отсюда?

— Да хоть сейчас! — смотря на девушку с плохо скрываемым презрением, сказал врач. — Забирайте вещи и вон из роддома! Уходите!

В палате она быстро переодевалась.

— Неужели ты даже не хочешь посмотреть на своего сына? — спросила лежащая рядом с ней женщина, которая тоже вчера родила.

— Нет, нет и еще раз нет! Еще вопросы?! — Катя с ненавистью уставилась на нее.

— Конечно, не хочет! Кому охота на дауна смотреть! — сказала другая девушка, лежавшая рядом с окном.

— Чего?!

— Не «чего», а «кого»! Ты дауна родила, овца! Таких даже не усыновляют! Ты что, аборт не могла сделать, если тебе ребенок не нужен?! Зачем ты его обрекла на детдом и медленную смерть? Дура!

— Заткнись, иначе я тебя сейчас придушу!

— Я тебя сейчас сама придушу! А ну пошла отсюда! У нас молоко из-за тебя не приходит, овца! — девушка даже поднялась с постели, намереваясь приблизиться к обидчице.

Катя плюнула в ее сторону и вышла из палаты. Быстрым шагом направилась к камере хранения. Взяла там свои вещи и покинула больницу.

* * *

Екатерина Валентиновна Соловьева шла по набережной, залитой майским солнцем. Шла на встречу своей взрослой жизни. Она верила, что все плохое позади. Впереди ее ждет только хорошее. Теперь она сама распоряжается своей жизнью. Теперь, все будет по-другому!

* * *

Седьмого мая два Ивана, лечащий врач и муж, молча ходили туда-сюда в комнате отдыха роддома, куда доставили Машу. Каждый из них пытался скрывать мандраж.

— Иван Васильевич, ну пойдите уже узнайте, как там, а?

— Ваня, я был там пять минут назад. Нам сообщат. Пока все идет по плану, — голос доктора выдавал сильные переживания.

— Да, простите! Просто я волнуюсь!

— Ваня, я тоже волнуюсь! Все будет хорошо! — трель мобильного прервала их диалог.

— Алло! Да. Да! Мы можем их увидеть? Да, идем! Спасибо! — Иван Васильевич сильно хлопнул Морозова по плечу.

— Ну, вот видишь! А ты боялся! Поздравляю тебя, папаша!

Иван бросился к двери.

— Да не беги ты! Идем в палату. Их сейчас туда привезут! — маленькая слезинка стремительно побежала по небритой щеке Ивана Васильевича.

Почему-то, в этот момент, эта пара и их новорожденный малыш стали для него самыми дорогими в жизни людьми. Мог ли он когда-нибудь представить, что факт рождения ребенка заставит его, старого циника, прослезиться…

«Необыкновенная это все-таки штука — жизнь!» — подумал он и поспешил вслед за новоиспеченным отцом.

Глава V

В Зале Силы все было подготовлено для внеочередного Богоносного собрания Престолов. Причиной экстренного совещания являлась чудовищная ошибка. Непонятно при каких обстоятельствах произошла подмена биологических родителей одного из посланцев. Канцелярия предоставила образы двух женщин из «группы риска». Их кандидатуры были одобрены и посланы в сегменторий «Новой жизни». В сегментории подтвердили получение данных рожениц. Как получилось, что Виктор родился не у той биологической матери, вразумиться никто не мог. Коловрата назначили расследовать это запутанное деяние.

— Господи, славься! — Коловрат стоял пред собранием. Он был готов излагать свои мысли.

— Будем здравы! — отозвались эхом двенадцать Престолов.

— Мы собрались здесь, чтобы предать оглашению чрезвычайное обстоятельство, которое грозит уничтожить Путевой фолиант «Дарцы». Херувимы творили его, исходя из обязательного условия: исполняющих Волю до́лжно быть двое. Если эта чудовищная ошибка не будет исправлена, программа будет приостановлена и отправлена на новейшие исправления. Мы желаем вслушаться в тебя, архангел Коловрат. Тебе есть чем умиротворить наши смятенные помыслы?

— Как только это известие постигло нас, я приложил все труды, чтобы тут же вернуть Виктора в начало. На все воля Господа! Я отлучился от данных исправлений и стал изучать сегменторий. В сегментории «Новой жизни» мне поведали, что в точности выполнили Волю Собрания. Скоротечец Федосий доставил эту Волю точно, сомнений не имею. Я пытаюсь познать, когда произошло замещение. Вторая струя расследования — это изучение лиц, сопричастных этим сокровенным знаниям. Ясность, кому надобно было свершить эту потребу, донесет до нас истину.

— Мы услышали тебя, — прошептал все тот же Престол. — Отпускаем с миром, веруем в лучший исход твоих деяний.

Коловрат поклонился собранию и исчез.

Вторым слово взял Учитель Алексий.

— Славься Господи!

— Будем здравы! — откликнулось эхо.

— Великие Престолы, я прибыл, дабы исповедать вам свои измышления. Нам видно, ошибка с роженицей чудовищная. Имею замыслы ее разрешения.

— Мы многое доверяем тебе, Алексий и высоко ставим. Полны надежд на замыслы твои. Ведай! — Престолы со всем вниманием устремили на Учителя свои многочисленные взоры.

— Виктор мой лучший ученик. Его разум уникален. Он многое познал, еще больше истин обрел в трудах своих. Его исключительные возможности всегда помогали справляться с архисложными испытаниями. Мои помыслы направлены на две поправки. Первая — ввести его в знание совершенной ошибки сразу при рождении. Вторая — огласить суть программы и дать дорогу исправить ошибку своим разумением. Он исправит ее, я верую! У него будет три года подготовить разрешение этого необъяснимого происшествия. — Алексий говорил так внушительно, что сомнений ни у кого не было, впрочем, как и всегда.

Престолы образовали круг. Пылающие огнем колеса, соединившись, были похожи на гигантский костер. Их шипящая речь с потрескиванием соединилась в одно жаркое обсуждение.

Алексий ожидал исхода.

Костер уменьшился. Престолы разъединились и вновь заняли свои места, образовав подкову.

— Алексий, едины в размышлениях твоих, и веруем речам твоим. Собрание доверяет тебе исключительные полномочия. Тебя назначаем новейшим куратором твоего ученика. Едины в том, что он дерзновенный. Пусть сила твоей мудрости смешается с его стихийностью. Сохраняем сие в тайне. Второй, исполняющий Волю, не может ведать решений собрания. По нему одобрена правка. Мы оставляем его в трудах, что было положено началом, но ему, как и Виктору, огласят задание при рождении на Земле.

— Принимаю с трепетом сие решение! С неустанным усердием во имя Господа буду стремиться исполнить мое назначение! — Алексий склонился в поклоне.

Быть! — хором прошипели двенадцать Престолов и тут же исчезли.

* * *

«Ура! Ура! Ура!..» — Георгий пытался кричать изо всех сил. Маленькое и больное сердечко его оболочки никак не позволяло ему глубоко вздохнуть. Он родился! Все девять месяцев Георгий испытывал бесконечную боль. Существование в теле этой женщины ежедневно приносило ему невыносимые пытки. Каждое утро она стягивала живот. И если он не успевал к этому моменту удобно устроиться, она намертво сковывала его тело в неестественной позе. В такие дни жестокие мучения и страдания занимали все его мысли. Испытывая бесконечную муку от спиртного, которое она употребляла, он чувствовал, как развиваются нарушения сердечной деятельности его человеческой оболочки.

К шестому месяцу беременности Георгий научился ловить момент. Приспособившись, воедино сливался с этой женщиной. Он чувствовал ее настроение, ее мысли, ее желания. Он терпел и молился, истинно веруя, сила мудрости может войти только через страдания. Он был стоиком.

Все шло по плану.

* * *

После реанимационных действий бригады врачей, которую вызвали сразу, как стало понятно, что осложнений не избежать, его перевели в интенсивное отделение патологии. Там посапывали младенцы, иногда всхлипывали, вспоминая жуткую церемонию их рождения на свет.

Весь в трубках и проводах, Георгий лежал в прозрачном кувезе. Дышать стало легче, да и кровь, наконец начала стабильно функционировать.

Как там Виктор? Он тоже уже должен родиться. Кто из них выиграет это сражение? Кто окажется лучшим?

Георгий был уверен в себе. И все же. Какая-то черная точка все время возникала в его сознании, то увеличивалась, то уменьшалась. Она не давала ему покоя. Что это было? Он никак не мог понять. Спросить? Но Георгий не мог себе позволить даже малейшую слабость. Он лучший. Он особенный. Он исключительный.

К нему подошел мужчина в белом халате.

— Бедный, ты, бедный! — врач с жалостью посмотрел на новорожденного. — Ничего, поправим тебе сердечко! Будешь жить как все! — доктор погладил прозрачную крышку.

Александр Валентинович шел к себе, размышляя о несправедливости этой жизни. Он знал не понаслышке, как трудно живется таким малышам. Синдром Дауна вызывал отторжение и неприятие всеми уровнями власти этой страны. «Солнечные дети» до сих пор оставались изгоями в их «демократическом обществе».

«Сильно только не поправляйте, я ненадолго к вам!» — вдогонку врачу сказал про себя Георгий и вернулся к своим мыслям.

— Георгий! — в блоке стало холодно. Дымка заволокла потолок и начала медленно опускаться. Облако, несколько раз изменив свою форму, приняло призрачные очертания. Это был Сименон, куратор, назначенный ему на время исполнения задания.

— Будьте здравы, Сименон!

— Бог с нами! — окончательно приняв свой образ, ответствовал тот. — Я прибыл, чтобы настроить работу сердца твоей оболочки на три года и девять дней и поведать предназначенное для тебя задание. Это время принадлежит тебе, чтобы помыслить, как его выполнять.

Над кувезом образовалась шестиконечная звезда Давида. Шесть лучей дотронулись до маленького тельца новорожденного. Его руки, ноги и голова переливались голубовато-жемчужным светом. Шестой луч пронзал сердце младенца насквозь ярко красной стрелой.

Затем, опять приняв свой вид, Сименон изрек:

— Великое Собрание Высшей Триады вверяет тебе знания и возлагает богоносную надежду на знаменательный исход трудов твоих праведных. Мы все веруем: сила мудрости даст тебе разум исполнить в точности данную Волю.

Голос куратора звучал музыкой в этом пропахшем лекарствами помещении. Сама жизнь, как будто, воспевала псалмы.

— Славься, Господи! — Сименон обратил свой взор к небу, словно вопрошая разрешения начать. — Георгий, после твоего исхода из человеческой оболочки, у тебя будет девять дней, затем ты опять предстанешь перед Богоносным Собранием Престолов. За это время ты должен собрать бесценный материал для будущего этой Эры. Все девять дней город будет затянут животворящим огненным куполом. В тебя войдет сила мудрости. Мы чаем детей восьми лет. В твоей воле наделить каждого Даром по возможностям каждого младенца. Им должно стать великими учителями! Дар даст каждому из них талант мудро владеть уникальными способностями, ясно обучать многих и передавать знания в разных областях науки и культуры миллионам страждущих. И да понесут они истину Великой Книги Знаний по всей Земле!

Теперь, к определениям. Их будет восемь, как символ возвращения к первому и как начало нового круга. Дети, которых тебе предстоит одарить, должны иметь следующие показатели.

Иное городище жития.

Полный род, то есть два родителя с несколькими детьми.

Тяжелые условия человеческой жизни.

И главное, это должны быть дети, на которых родители возложили свой крест.

Куратор замолк, его взгляд опять обратился к Богу.

Георгий внимал ему, осознавая всю исключительность сказанного.

— Я передал тебе Волю великих. Это первый этап программы. От того, насколько достойно ты справишься с ее началом, зависит размер величия всех усовершенствований на Земле. Путевой фолиант принесет эпохальное перерождение человечества и навсегда изменит его, — белые одежды Сименона превратились в ярко красные.

— Принимаю данную мне Волю с великим трепетом! Готов к любому испытанию! Вера моя истинна, а усердие — неустанно. Господи, славься!

— Быть! — сказал Сименон и исчез. Дымка под потолком медленно растворилась.

* * *

Потекли дни его жизни на Земле. Александр Валентинович удивлялся и радовался, как быстро состояние Егора приходило в клиническую норму.

Через месяц младенца, которого заведующий назвал Егором, перевели из роддома в центр акушерства и гинекологии. Его друг со студенческой скамьи, профессор Емельянов, заведовал в этом центре отделением интенсивной терапии новорожденных. Александр Валентинович поведал ему историю рождения Егора и его дальнейшие перспективы.

— Да о чем ты говоришь?! Конечно, я возьму малыша к себе!

— Понимаешь, Иван Аркадьевич, я переживаю… Наши чиновники, сам понимаешь… А Егорке любовь нужна и внимательный присмотр. Такой квалифицированной помощи, как у тебя в детской больнице и уж, тем более в Доме ребенка, он все равно не получит.

— Шура, угомонись! Кому ты это говоришь? Я возьму малыша. На сколько моих возможностей и связей хватит, столько он и будет жить у нас в центре. Потом решим, куда его определить.

— Спасибо, Вань!

— Да не за что! Это моя жизнь! Все будет, не переживай! Готовь его к выписке, через три дня пришлю машину.

— Договорились! Спасибо еще раз! — Курносов удовлетворенно кивнул.

Пока врачи занимались судьбой его тела, Георгий неустанно решал задачи, связанные с выполнением задания. Решение одной из них пришло неожиданно. Он все никак не мог постичь, где в Москве могут скапливаться иногородние дети, да еще и целыми семьями. Казалось, — это было самым сложным вопросом.

В день, когда его доставили в перинатальный центр, ответ пришел сам собой.

Следующая задача, над которой он начал трудиться, была иного рода — труден был сам выбор. Общество изменилось. Женщины наравне с мужчинами активно вели социальную жизнь. Как не ошибиться и выбрать самых подходящих для этой программы? Шли месяцы — вариантов решения меньше не становилось. Он не торопился, впереди были годы. Быть точным и спокойным в своем выборе — вот что было для него главным.

Свой первый год рождения на Земле Георгий, которого весь персонал больницы звал Егорушкой, встретил там же, в перинатальном центре.

Врачи, медсестры, нянечки — все его обожали. Как сын полка, он для них стал близким и родным. Егором усиленно занимались: массаж, бассейн и даже логопед, которого оплачивал профессор. Все было направлено на всеобъемлющее развитие малыша. Скинувшись всем отделением, купили коляску. После дежурства, по очереди, выгуливали в больничном парке. Купали, кормили, рассказывали сказки, тискали и убаюкивали, укладывая спать. В общем, заботились как о родном и любимом в семье ребенке. Малыш рос и креп на радость всему отделению.

Профессор Емельянов рьяно следил за его здоровьем. Врожденный порок сердца, лечение которого двигалось медленным, но верным путем, давал профессору возможность документально продлевать проживание маленького и всеми обожаемого пациента. И так было бы, наверное, все три года жизни Георгия, если бы не наступила масштабная проверка деятельности центра. Понаехали инспектора.

— Иван Аркадьевич, — перед ним сидела одна из проверяющих, женщина средних лет.

Черный пиджак болтался на ней, прикрывая болезненную худобу, как и юбка, которая висела мешком почти до щиколоток. Ее образ почему-то напомнил ему библиотекаршу из детства, которая всякий раз отчитывала Ивана за несвоевременный возврат казенных книг. Монотонная речь вкупе с бесцветным взглядом ярко указывали на то, что она находится на своем месте не зря. Договориться с таким инспектором, и уж тем более предлагать «закрыть глаза», решались единицы.

— Я хочу поговорить об одном из ваших пациентов, — продолжила чиновница. — На каком основании он находится в стационаре?

Она вопросительно взглянула на доктора и поправила массивные очки в роговой оправе, которые закрывали большую часть ее лица.

— Вы о ком?

— О мальчике с синдромом Дауна, как его… Вот — Иванов Егор Александрович. Я внимательно изучила его карту. Не вижу ни одного показания для прохождения лечения в отделении интенсивной терапии для новорожденных. Государство оплачивает лечение ребенка, у которого нет ни одной причины здесь находиться. А между тем это деньги налогоплательщиков, которые мы должны бережно расходовать. Ваш Иванов Е. А. занимает чужое место. Где-то умирает малыш, который нуждается в помощи центра, но его место занято, его занял ребенок, которому здесь не место. Если вашему пациенту необходимо лечение в стационаре, то для этого существуют детские профильные больницы. Но я даже и этого не вижу. В домах малютки есть все условия для наблюдения детей с таким диагнозом.