18+
Дело было в двадцатых: Меч Ладомира

Бесплатный фрагмент - Дело было в двадцатых: Меч Ладомира

Объем: 508 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Мнение автора не всегда совпадает с мнениями его героев.

Действие происходит в другой реальности.

Вступление

Итак, открываю первую страницу дневника: середина июля 1922 года…

Часть I «Концы расходятся»

Глава 1 «Радостное известие»

Почти всё лето я провела, склонившись над книгой, усиленно занимаясь самообразованием. Тщательно изучала психологию по той литературе, которая у меня была. И, наконец, в одно прекрасное июльское утро я решила, что достаточно, итак, слишком много времени потрачено мною на обучение, теперь надо бы и отдохнуть, а потом твёрдо решить на какую дорогу мне свернуть, чтобы широко шагнуть по ней в жизнь. Да и погода стояла чудесная: всё звала и манила меня, сидящую целыми днями в своей комнате за письменным столом, из открытого настежь окна, в чужие и неведомые дали, то и дело, донося ароматы воли и свободы.

Этот день я ознаменовала ещё и тем, что начала вести дневник. Я твёрдо решила сама для себя, что, когда состарюсь, напишу по нему мемуары.

И надо же было такому случиться, что как раз в этот день Капитолина Ивановна (моя тётя), наконец-то преодолела свои страхи, и разрешила мне и моему двоюродному брату Елисею поехать в гости к нашей бабке, правда я так и не поняла: к какой именно. Если бы она и не разрешила, я всё равно на этой неделе отправилась бы к каким-нибудь своим родственникам. Как-то вдруг я поняла, что уже взрослая, и могу стать, кем хочу, и уехать куда хочу. Правда кем и куда, я ещё сама не определила, но это были частности, и они меня нисколько не тревожили в то мгновение.

Сообщила тётушка Капитолина эту благую весть вечером за ужином, при том условии, что я буду приглядывать за её сыном. Я естественно поспешила её горячо заверить в этом, дабы у тётки не появилось ни капли сомнений. Мне предварительно пришлось выслушать длинную монотонную речь, минут на сорок, о том, что можно позволять делать Елисею, а что ни в коем случае нельзя.

Тот, услышав о поездке, на время оживился, но, когда тётка, начала свой перечень, тут же поник. Я незаметно ему подмигнула, и он вроде как повеселел. Когда она, наконец, умолкла, мы тут же поспешили скрыться с её глаз.

Спрятавшись в своей маленькой, уютной комнатке, я достала из-под кровати страшно пыльные чемодан и дорожный сундук и принялась укладывать вещи. В дорогу я вознамерилась одеть то платье, которое мы перешили вместе с моей кузиной Леночкой, из её бывшего старого наряда, и её же бывшую красивую шляпку с шёлковым бантом. Увидев бант, я вдруг вспомнила, что она не надевала эту самую шляпку с того самого дня, как получила похоронку на своего жениха-офицера Леонида Родионова. И на меня нахлынули воспоминания.

Они познакомились на балу, Леночка была в тот вечер особенно хороша. Леонид был «сражён» наповал и, танцуя вальс за вальсом, не сводил с неё глаз. Казалось, что счастье навсегда поселилось в их сердцах. Но началась Германская война. И всё рухнуло в один момент. Леонид же был не просто офицер, но ещё и патриот, и ему была на веку написана трудная и горькая судьба. Он отправился на фронт защищать царя-батюшку, по воле собственной совести. Война эта, конечно, ему, как и другим истинным патриотам того времени, не нравилась.

Были в том обществе не только такие, как он, но и, так называемые «самоварные» патриоты. Они сразу же возжелали войну до победного конца. Правда чьего конца они так и не сказали, но со временем, народ начал понимать, что русского. Им-то было наплевать на то, что в России женщины и дети умирали с голоду, оттого что они отобрали у них братьев, сыновей и мужей. Понятно, что это «ура-патриотам» было мягко сказать всё равно, главным для них было нажить капитал.

А истинные патриоты считали эту войну обыкновенным разбоем, и прекрасно понимали, что Россия и русский народ ничего своего в ней не защищали и не отстаивали, и ничего в тех местах сражений не забыли. Но за спинами других они не прятались, а пули германские не разбирали и не щадили никого. Погиб Родионов в мае 1915 года, когда германцы и австрийцы прорвали фронт, и началось отступление нашей армии из Галиции и Польши.

Так ясно помню тот день, будто это было лишь вчера, и нет той пропасти в семь долгих лет, полных страданий и слёз. Помню, как плакала моя кузина, а её мать, моя тётка, даже не изобразила хоть какое-то сожаление. У неё всегда было очень странное отношение, как к собственным детям, так и ко мне — дочери её младшей покойной сестры. Иногда мне казалось, что она всё-таки любит нас. Притом любит всех троих одинаково. А иногда, что мы ей безразличны, и даже больше, что ей просто доставляет удовольствие отравлять нам жизнь. Все её запреты и наказания сильно впечатались в мою память. А эти её пресечения за попытку заговорить либо о моём отце, либо об её муже! Как будто она очень боялась даже самого упоминания об этом. Боялась или ей оно было неприятно. Я часто ломала себе голову о причинах и о том, какой всё-таки была она, моя тётка? Какими были все её заботы? Искренними или всего лишь сплошной игрой да притворством?

Как бы там ни было, Капитолина Ивановна не выразила сочувствия в связи с гибелью Родионова. Она не слишком его жаловала, человека хоть и благородного, но бедного. Так что известие это если не обрадовало её, то и не слишком огорчило. Думаю, она ощутила облегчение, избавившись от неподходящей для её дочери партии. Ведь она всем сердцем желала выдать Леночку либо за какого-то богатенького князя, либо за некого состоятельного дворянина, имена и фамилии которых мне довелось благополучно забыть, но я точно помню, что князь был весьма импозантным, в то время как дворянин всегда вызывал у меня чувство брезгливости. Но так или иначе, понятно, что тётке было не нужно, чтоб её дочь вышла замуж за бедного офицера, у которого кроме благородства за душой не было ничего. Для моей тётки указующим перстом судьбы стало то обстоятельство, что хоть Родионов, как тот князь и тот дворянин служили и отступали вместе, убили из этих троих именно Леонида.

После того, как к нам вернулся дворянин и рассказал о том, при каких обстоятельствах погиб Родионов, у моей двоюродной сестры, как она рассказывала мне уже потом, сложилось впечатление, что он если не лгал, то по крайней мере многого не договаривал.

Потом тётка пыталась её выдать за него замуж, в ответ на что, Леночка пригрозила отравиться, и тётка отстала от неё, испугавшись и решив, что та, в конце концов, рано или поздно сама согласится, а в данное время лучше было не рисковать. Ведь если бы с Леночкой что-нибудь случилось, у неё бы пропала всякая надежда вылезти из долгов. С деньгами ей как-то в последнее время не везло. А ей очень хотелось вернуть себе по крайней мере то положение, которого она лишилась. Притом, несмотря ни на что. Дворянин этот страшно пил и играл в карты, и порою пребывал в столь неподобающем состоянии месяцами. У него, как он утверждал, все равно было полно денег, несколько имений и выгодное положение в обществе. А у тётки помимо долгов ещё и клеймо — вдовы революционера.

Её желание выдать дочь за богатого было ясным как день, но мне всегда оставалось не понятным и даже несколько подозрительным, какая ему-то была выгода от этого брака. Ведь он прекрасно знал как о финансовых проблемах, так и о положении нашей семьи в тогдашнем обществе, а в неземную любовь с его стороны было трудно поверить. Стоило посмотреть на его нелицеприятную физиономию.

И ещё самым странным было то, что сначала, сразу после отказа моей кузины, он часто-часто ездил к нам, а потом внезапно перестал, и куда-то вовсе пропал. А тётка, как-то оставила в покое мою сестру и даже, словно забыла обо всём, что произошло. Помню только, что деньги у неё вдруг появились из неоткуда, и мы зажили очень неплохо.

А Леночка перестала разговаривать со своей матерью, сильно изменилась, постарела, да и как будто перестала жить, твёрдо решив полностью посвятить свою жизнь мне и своему младшему братишке. А в её комнате, вероятно, до конца жизни так и будет суждено висеть в бронзовой рамочке единственной фотографической карточке Леонида Родионова.

Мне всегда, глядя на мою несчастную кузину и на эту карточку, становилось, до того их жаль, что это было невозможно выразить словами. И даже сейчас, вспомнив обо всём этом, мне сделалось грустно.

К счастью, в комнату как-то боком тихонько вошёл Елисей.

— Ты рад? — спросила я у него.

— Безумно, моя радость неописуема, — быстрым шёпотом выпалил он, — если бы ты знала, Сонечка, как она мне надоела! Глаза бы мои её не видели! Скорее бы, уехать от неё куда-нибудь подальше, на Дальний Восток что ли…

— Почему именно туда? Почему не в Крым, к примеру? Там тепло, а уж море…

— Да потому что он намного дальше — это раз, там климат плохой — это два и вообще она вряд ли захочет туда ехать, так как она сама мне говорила, что терпеть не может Дальний Восток, а в Крым, боюсь, поедет…

— Елюша, ты вещи-то собирать будешь?

— Буду, буду… Поедем-то завтра?

— Спрашиваешь! Конечно, зачем откладывать! Чем раньше, тем лучше… Слушай, а мы к какой бабке едем? К твоей, якобы моей или общей?

— Лучше к твоей! Только мамаше не говори, ладно?

— Понятное дело, а то она и там нам покоя не даст. Разбуди меня часов в семь, надеюсь не слишком рано для тебя, не проспишь?

— Ты что! — возмутился он, — я встаю с первыми лучами солнца! Что я маленький, что ли!

Зевнув, добавил:

— Ну ладно пошёл…

Глава 2 «В Северово!»

Мой кузен естественно проспал. Когда я, проснувшись, посмотрела на часы, было уже почти девять часов. Знала бы, лучше бы отобрала у него будильник…

Будить Елисея было делом весьма трудоёмким, ибо тот умудрялся спать так, что, по-моему, грохот целой батареи не мог прервать его сна.

Потому меня ничуть не удивило, что, когда я вошла в комнату, то застала его спящим «мёртвым» сном. Пыталась разбудить его, тряся за плечо, но в ответ он только отмахивался, спросонья бубня что-то невнятное. Тогда я завела будильник и поставила над самым его ухом. И лишь, после того как тот с противным звоном провопил, он, наконец, вскочил, моментально оделся, чуть не снеся меня по пути, взвопив по ходу дела:

— Который час?

— 9:20. Тебя просить о чём-то всё равно, что просить кошку… — буркнула я, но этим и ограничилась.

Потом всё, к счастью, пошло как по маслу. Мы собрались быстро, так как никого в доме не было (тётка и Леночка были на службе), и никто нас не задержал. Но вот, только мы вышли, как на тебе! На нашем пути, как из-под земли, выросла старинная тёткина знакомая, которая, видите ли, не видела нас целых полгода. Тоже мне большая трагедия, по моему мнению, лучше бы мы не встречали её ещё, хотя бы лет двести…

Она прицепилась ко мне, как репей, и я долго не могла от неё отделаться.

Говорила я с неохотой, сквозь зубы, а она, не замечая этого, всё спрашивала и спрашивала. Когда эта болтовня касалась нейтральных тем, её ещё можно было перенести, но лишь стоило разговору зайти о моём брате Станиславе, как я, в конце концов, не выдержала, поскольку это переполнило чашу моего терпения.

Дело в том, что мой старший брат четыре года назад, то есть в 1918 году, как только появилась такая возможность, подался на большевистский фронт, и до сих пор от него не было никаких известий. И сей его поступок, многократно извне подвергался таким осуждениям, что, по-моему, чуть ли не был приравнен к преступлению. А я же наоборот страшно завидовала ему, и всеми силами была на его стороне…

А многочисленные тёткины знакомые были либо монархисты, либо приверженцы Керенского, либо как на подбор такие, что вполне бы могли находиться в компании с Юденичем и Колчаком, в общем в своём отношении к Советской власти почти равными, хотя бы потому, что сила, с которой они её ненавидели была одинакова велика и у тех, и других…

Поэтому на её высказывание, примерно такого содержания:

«убили его наверно, что может быть хорошего, когда молодёжь по дурости, в таком возрасте, естественно не понимая ничего, лезет в политику», я ей сказала:

— Его не убили! Он вернётся, а с вами мы поговорим в другом месте, но в скором времени, и вы ещё обо всём пожалеете!..

Что я имела в виду в тот момент, я теперь затруднилась бы сказать. Скорее всего я представляла себя в кожанке с наганом в кармане, сидящей в кабинете под портретом какого-нибудь Дзержинского…

И оставив тёткину знакомую в испуганном недоумении, мы с кузеном поспешили на свой поезд, который чуть было не ушёл без нас. Небольшое недоразумение с поиском нужного поезда, и вот всё наконец было устроено.

Но лишь когда до моего слуха долетел усыпляющий и нежный перестук колёс, я смогла вздохнуть спокойно и радостно. В хорошем расположении духа я и Елисей постарались поудобней устроиться на нижних полках.

Народу в нашем поезде, когда он вышел из Москвы, почти не было. Поэтому весь день и всю ночь мы провели почти что в персональном вагоне. Но под утро, на какой-то захолустной станции, в наш поезд набилось великое множество всякого разного люда. В большинстве своём это были солдаты, и, в основном, молодёжь. Стало очень тесно, душно, но весело. То и дело доносились звуки гармошки, мелодии старых и новых песен. В лицах этих людей усталых и измученных несмотря на все пройденные ими пути и дороги, виделось такое счастье, которое было трудно передать словами. Счастье, которое было повсюду, казалось, что весь воздух вокруг нас был пропитан им. Счастье чистое и ясное, такое большое и светлое, как те песни, которые пело наше поколение.

К нам тоже подсело несколько человек: двое совсем молодых красноармейцев, в пыльных поношенных шинелях, с гитарой, гармошкой и небольшими узелками; какая-то женщина, средних лет, с тюками и корзинам; старый солдат и молоденькая девушка, примерно моего возраста.

Лицо одного из красноармейцев, у которого была гармошка, мне показалось страшно знакомым, как будто когда-то, давным-давно я знала, или где-то видела этого парня с русыми волосами и серыми глазами. Я старательно пыталась вспомнить, но мне так и не удалось. Лицо другого я не смогла рассмотреть, лишь по той причине, что он сидел ко мне спиной.

С девушкой я после минутных колебаний, попробовала разговориться. Однако из-за её малой словоохотливости, только где-то через полчаса мне удалось выяснить, что звали её Глашей Панфиловой, а ехала она в то же село, что и мы. Кстати, с возрастом я не прогадала, ей действительно скоро должно было исполниться восемнадцать, как и мне.

— Как у вас? Спокойно? — спросила я у неё, на что она отрицательно покачала головою, и немного подумав, сказала:

— У нас взялася какая-то банда, ещё два года назад, и её всё никак не могут словить…

У Елисея это известие вызвало просто щенячий восторг:

— Вот замечательно! Значит, не заскучаем, может приключения какие-нибудь будут?!

Разве мне тогда могло придти в голову, что эти слова станут пророческими!..

Я сердито кашлянула, и он испуганно притих, отвернувшись к окну.

Мы с Глашей тоже некоторое время сидели, молча, глядя на мелькающий за окнами пейзаж, а он и вправду заслуживал внимания своей задумчивой красотой.

Мимо проплывали то хороводы тоненьких, белоснежных берёзок, то светло-голубые реки и озёра с хрустально-чистой водой, то нежные ковры из скромных ромашек, синих васильков, тоненьких гвоздичек, душистой сурепки, ярких колокольчиков…

Маленькие деревушки проносились одна за другой, пестрея своими деревянными избами с расписными ставнями; часто с покосившимися заборами и плетнями, с изветшалыми кровлями; дома так долго не видевшие хозяев, тех, ушедших воевать совсем давно, ещё в Германскую, и тех, которым не суждено, будет вернуться уже никогда.

А наш поезд всё ехал и ехал, пуская беленький дымок, проносясь мимо дремучие лесов с непроходимыми чащами, рощиц с редкими деревцами, широких раздольных полей и многих, многих других, самых разных, но одинаково милых и бесконечно дорогих и родимых русскому сердцу просторов, которыми так богата необъятная Россия.

Ну, а какой воздух, доносился сквозь открытое окно поезда! Переполненный чистыми одурманивающими ароматами цветов, деревьев и прохладной свежестью воды. В Москве воздух был какой-то не такой, а немножко запылённый, пропахший редкими, но всё же неприятными запахами моторов, а здесь полный воли и свободы…

— А что это за банда, и кто её главарь? — нарушила я первая молчание.

Глаша пожала плечами:

— Главарь у них кажись некий Черкаш… Правда его никто сроду не видывал… Да и вообще диковинная банда… То она довольно далече от нас, где-то в соседней деревне, аль селе, а кое-когда даже губернии, то сызнова у нас в Северово объявится и что-нибудь округ да и содеется, либо убьют, либо спалят, либо обокрадут кого… А ещё у нас кто-то ищет что-то. Всё ищет и ищет, роет и роет, всё окрест перекопал, перерыл. Аллея, что недалече от усадьбы, так вся в ямах. Там ведь в оны годы князьё жить изволило…

— Да, я знаю! — воскликнула я, — у меня же в селе бабка живёт, просто мы там в последний раз ещё до революции были, шесть лет назад.

— А как бабку-то кличут?

— Макошевская Варфоломея Васильевна…

— А-а-а… Эта, что в таковом здоровущем доме обретается. Только вы не обижайтесь, конечно, но буржуйка она самая настоящая…

— Согласна, спорить не буду, так оно и есть… Но эта бабка, собственно, и никакая мне не бабка. Мой дед женился вторично. А сам он погиб, вскоре после женитьбы, он был офицером. Отца ещё при царе расстреляли. Он был большевиком. А мама моя через год после отца умерла… не выдержала она… Так что живу я со своей тёткой, маминой сестрой, и ещё со своими двоюродными братом и сестрой. Кстати, их отца тоже расстреляли, вместе с моим. Они ведь друзья были… Потому я почти-что круглая сирота. Правда у меня ещё старший брат есть, но я его четыре года не видела и не слышала о нём ничего… Он как на фронт ушёл, так и всё, пропал.

— Дело понятное, — вздохнула Глаша, — у меня батю в Германскую убили, а маменька три лета назад от тифа померла. Чего-то мы какие-то одинаково несчастные получается…

— Время такое было — проклятое, — сказал, молчавший всё это время, Елисей.

Я задумалась: было, то было, а какое ещё будет оно, время?! Понятно, что нелёгкое, это только Елисей так считал, что порубал на фронте всем врагам головы в капусту и всё. Это как раз ещё лишь начало, начало новой эпохи, новой жизни, это новая дорога, которая будет трудна и опасна, как все дороги; опасна своими крутыми и внезапными поворотами судьбы. Дорога сквозь войны и мир, жизнь и смерть, боль и счастье, жестокость и милосердие, добро и зло. Но, в конце концов, она должна привести нас к Коммунизму, так по крайней мере говорили. Я сама ещё мало участвовала во всех этих делах и даже не состояла в комсомоле. Все кругом говорили, что в комсомоле могут состоять только сознательные, а я не знала: сознательная я или нет, и потому как-то робела перед суровыми и важными девушками и парнями в кожанках. В общем так или иначе, но те, как один твердили, что сколько бы ещё не пришлось пройти и преодолеть трудовому народу — он не отступит никогда. Я же не знала, считаюсь ли я частью этого трудового народа или нет, а спросить как-то было страшно. Вообще ведь никто не знал о дворянском происхождении моей семьи. Странно было это. Ведь в конце концов моего отца расстреляли за то, что он был большевиком, так по крайней мере, я всегда считала. А если он пал жертвой в борьбе роковой, то почему я должна была скрывать своё происхождение? Чем моя семья была хуже семьи каких-то там рабочих или крестьян? В конце концов, Ленин тоже был дворянин. А ведь выходило, что таких как я, презирали, да и не только презирали, но и могли в случае чего и расстрелять. Много было подобных случаев. Недаром тётка всегда и почти что ото всех, кроме своих ещё дореволюционных или как ныне говорили, старорежимных знакомств, скрывала это. Я, конечно, немало удивлялась этому, но не смела противиться. В конце концов тётка, какая бы она не была, всё-таки была старше меня и, наверное, больше разбиралась в подобных вещах…

— А у тебя есть ещё кто-нибудь? — спросила я у Глаши, после своих весьма продолжительных размышлений.

— Да, сестрица старшая Маруся, младший братец Ерёмка и старшие братья Фёдор и Дмитрий, Фёдор недавно с фронта воротился, да ещё бабушка. Только она совсем старая и плохая сделалась. Трудно было нам в последние годы хозяйство вести, но теперь вот попроще будет.

И мы опять долго сидели молча. Я не знала о чём говорить, а моя собеседница была не из тех, что способны сами поддерживать беседу. А я исчерпала свои возможности. Вообще я редко с кем-то общалась и оттого была несколько диковатая и стеснительная. То, что я вдруг решилась поехать одна, (Елисей из-за своего весьма юного возраста в счёт почти что не шёл) было целым подвигом. А уж то, что я заговорила с незнакомой мне девушкой, было из ряда вон выходящим. Но некому было оценить мои подвиги. Глаша эта, судя по всему, была простая и, если можно так выразиться, без извилин. Простая деревенская деваха. Даже слишком простая, на мой взгляд.

Неожиданно красноармейцы заиграли и запели. Голоса у них оказались очень красивые и звонкие, а песня, несмотря на свою незамысловатость, благодаря их исполнению, преобразилась и показалась мне необыкновенно трогательной и прекрасной, и даже ненароком растревожила сердце и душу. Я никогда прежде не слышала подобного исполнения. Это была песня, от которой веяло пылью суровых дорог всех пережитых войн, пробитая пулей врага, но не умершая, а закалившаяся в огне и в воде, прошедшая все мыслимые и немыслимые страдания, но не постаревшая, а наоборот вечно юная и живая, какими были мы, на чью долю выпало жить в эти ужасные годы.

Я с трудом сдержалась, чтобы не заплакать. Вообще всегда говорили, что я очень сентиментальная и легко проливающая слёзы барышня. Но, по-моему, дураки — кто так говорили, а я просто впечатлительный человек тонкого душевного склада.

Иногда мне было обидно, что, когда всё это случилось, я была ещё маленькой, случись это сейчас — только бы меня и видели! Не повезло, не вовремя родилась. Вот Станислав — вовремя, да и Костя тоже. Мне вспомнился смешной, кудрявый парнишка с гармошкой — сын рабочего — Костя Большаков. Несмотря на то, что тётка не разрешала моему брату даже с ним разговаривать, он всё равно, назло ей дружил с ним, а потом в 1918 они вместе и сбежали на фронт.

Немного поразмыслив, я пришла к выводу, что никто не рождается слишком поздно или слишком рано. Все должны быть к своему месту. Вот и я, наверное, найду это самое своё место. А война, которую мне довелось пережить, была ужасом. Трудно себе вообразить, что многие находили и до сих пор находят её романтикой. Да и я иногда попадаюсь на это, хотя в душе всецело против вообще каких бы то ни было войн, а уж той, что была тем более. Да и кажется ужасным то, что народ, бывший ещё совсем недавно единым, вдруг раскололся и принялся убивать, как говорится себеподобных.

А всё ли было так просто, как решили себе мы, молодые и рьяные? Вот поэтому я и не спешила вступать в комсомол. Во мне были сомнения, а сомневающимся не место среди не сомневающихся.

И всё же, если на время откинуть мои сомнения, и присоединиться к общему мнению, я родилась, наверное, вовремя. Ладно, тех врагов разбили. А бандиты? А контрреволюционеры, называемые во всех кругах, кроме известного мне, контрами? Скрываются, а их надо обнаружить и уничтожить, чем, должно быть и стоит заниматься. А все эти мерзкие и злобствующие государства вокруг нас? Которые, как гласят заголовки из газет «только и мечтают стереть с лица земли нашу молодую, встающую из развалин республику»? Так что работы много. Но вот только угодна ли мне такая работа? Ведь ей придётся посвятить всю свою жизнь, всю жизнь… а по словам коммунистов, загробной жизни не существует и после смерти никого ничего не ждёт…

С одной стороны, после прочтения всевозможных детективных изданий, мне до того пришлась по нраву стезя таких сыщиков, как Иван Путилин, Нат Пинкертон, что мне страстно захотелось стать сыщиком. С другой стороны, после знакомства с подвигами Лихтвейса, мне столь же страстно захотелось сделаться благородным разбойником, а вернее разбойницей. А из-за того, что оба эти желания оказывались равными, но в некоторой степени являлись противоположностями, у меня в голове в скором времени образовалась какая-то мешанина. Так что по ночам меня преследовали сны, в которых я выходила на большую дорогу и вместо того, чтобы грабить проезжающих злодеев-богачей, я пыталась уяснить их алиби…

В общем с собственным самоопределением в этой жизни, у меня было не всё в порядке. Но, чтобы как-то начать, я решила покамест остановиться на образе сыщика. Но вот только стоило ли ожидать, что мне вдруг подвернётся возможность испытать эту дорогу?

Вся моя жизнь до этого была скучным однообразием, в котором я видела одни и те же лица. Одни и те же лица на протяжении стольких лет, да и может всей моей жизни…

Так что, что уж тут говорить какими-то там чужими высказываниями: что это счастье, всю жизнь служить народу. Может быть, конечно, я должна быть ему благодарна за то, что в суровые годы разрухи и голода он отдавал и отдаёт последний кусок хлеба, и что он не дал и не даёт мне умереть; он выстоял на баррикадах, у станков, порой, не смыкая подолгу очей, он сделал революцию и победил в этой войне…

Но вот часто долгими зимними ночами, мне хотелось просто взять и умереть, и я не могла понять почему мне не давали этого сделать? А кроме того, мне отчего-то не хотелось отдавать свою жизнь, всю без остатка, как бы дурно это не звучало. Мне вопреки всему хотелось жить. Мне хотелось любить и нравиться. Но любить или влюбиться, мне было не в кого, да и хотя бы просто нравиться было не кому. Все знакомые моей тётки были людьми её круга и возраста. Они были старыми для меня. А пред теми молодыми людьми, что ходили по улице, я робела, да и они были неприятными, и к тому же не обращали на меня ни малейшего внимания. Поэтому, честно говоря, то, что я решилась поехать куда-то, было вызвано скорее желанием найти своё счастье, нежели дорогу в новой жизни.

Внезапно поезд очень резко затормозил, прервав мои мысли, и я еле-еле удержалась на своём месте. Зато многим пассажирам, а также их вещам повезло меньше. Не прошло и минуты, как весь поезд переполошился, и загудел, как растревоженный улей. Красноармейцы, ехавшие с нами, вскочили, и мне, наконец, представилась возможность увидеть лицо того, второго, что был с гитарой…

— Стасик… не может быть… это ты?..

Рослый молодой человек бросил на меня удивлённый взгляд. Но тут же лицо его прояснилось. Он бросился меня обнимать:

— Сонечка! Сестричка моя любимая…

Глава 3 «Странные совпадения»

Оказалось, что бандиты разобрали рельсы, и если бы какой-то мальчишка не остановил поезд, то всей бы истории тут и пришёл конец…

Произошло это в пяти километрах от железнодорожной станции, от которой до самого села ещё нужно было идти ровно столько же.

Но невзирая на такое большое расстояние, мы всё равно решили отправиться пешком, ибо повреждённые рельсы могли починить не скоро. Ведь после революции стало обыденным делом чинить и восстанавливать всё с бюрократической скоростью. Пока один бумагомаратель признает сам факт испорченности рельсов, пока другой признает их недействительными, пока третий разрешит их отремонтировать, и так далее и тому подобное…

Так, что, учитывая всё выше сказанное, пришлось посчитать расстояние не таким уж существенным. Хуже было тем, кто ехал дальше, куда пешим ходом при всём своём желании невозможно было дойти.

Однако я не представляла себе, как я, не привыкшая ходить дальше бульвара на Чистых Прудах, смогу осилить расстояние в десять километров! Благо, что горы и холмы начинались уже за самим селом, в том месте, где находилась усадьба князей Северовых.

Как-то теперь она?

Когда я была здесь в последний раз, она стояла почти что пустая. Как раз накануне утонул старший сын старого князя, а управляющий был найден в своём флигеле застрелившимся. Много сплетен ходило тогда. Некоторые из местных считали, что либо это княжий сын застрелил того, а после утопился, либо тот утопил княжьего сына, а после застрелился. В общем история была тёмная, и вряд ли с годами она хоть немного смогла проясниться.

В моей памяти всплыли события шестилетней давности. Мне тогда ещё не было двенадцати, а Станиславу шёл уже шестнадцатый год, и он был изрядным шалопаем. Вместе со своими гимназическими дружками они сманили меня сходить ночью на княжеское кладбище.

Воспоминания об ужасах, пережитых в ту ночь, заставили меня содрогнуться. У меня даже появилось желание припомнить старую обиду и стукнуть своего брата по затылку.

Я на минуту прикрыла глаза и на меня нашло наваждение.

…Ночь. Старое кладбище, залитое лунным светом. Две борющиеся тёмные фигуры, выстрелы…

Я в ужасе метнулась прочь, но угодила ногой в какую-то могилу и не могла из неё выбраться. А тут ещё эти выстрелы и даже какие-то крики. А за моей спиною покосившийся крест!..

Что произошло тогда? Я могла лишь задавать себе этот вопрос. Станислав после утверждал, что всё это мне лишь померещилось, а то и вовсе приснилось. Кто знал! Может так оно и было?

Как бы там ни было всё это было в прошлом, и вместе с прошлым и умерло.

В то время, как я предавалась воспоминаниям, вокруг кипели нешуточные страсти. Попытки местного отделения Двугорской, а с нею заодно и Северовской милиции отыскать банду, в который раз не увенчались успехом. Та не стала дожидаться: пока грозные молодчики в кожанках найдут её, и потому сделала своё дело и сгинула, как сквозь землю провалившись.

Итак, мы тронулись в путь. Я неожиданно для самой себя, оказалась в кругу можно сказать вновь обретённой семьи. Пока, что польза от этого была налицо: Станислав, а с ним и Костя (как вы уже, наверное, догадались тот с гармошкой — был никто иной, как он!), тащили мой багаж. Мы же с Елисеем шли почти что налегке. Глаша, как бы мне это было не неприятно, увязалась с нами.

Станислав сильно переменился: возмужал, и стал намного выше меня. Кроме того, он сделался очень серьёзным, так, что от его мальчишеской весёлости, порой даже глупости не осталось и следа. Впрочем, как и у его друга Кости. В их глазах появилось что-то такое, что подчёркивало то, что, несмотря на их, казалось бы, короткую жизнь, им довелось узнать и увидеть много такого, из-за чего они рано повзрослели. Кроме того, они стали воображать из себя взрослых, конечно, может быть Костя и не так сильно, но мой брат… он сразу поставил себя так словно между нами была разница не в три года, а лет по меньшей мере в десять. При том, что я в отличие от них все эти года потратила на самообразование, а они, наверное, и книжки-то в руки не брали! Разве что изредка зачитывались листовками или какими-нибудь агитпалакатами!

Но, с другой стороны, глядя на них, на их запылённые гимнастёрки и столь же запылённые лица, я вдруг начинала ощущать зависть, обиду и даже сомнение. А вдруг вот она была жизнь, жизнь, которою кому-то довелось узнать, а я так никогда и не узнаю! Ведь может статься, что им в отличие от меня — замшелого книжного червя, удалось узнать настоящую цель, взглянуть по-другому на вещи и твёрдо понять, что в этом мире ценно по-настоящему, а что вздор и пустяки! Да и в глазах их, как мне показалось, появился какой-то огонь. И кто знал, может это был тот самый огонь, который нельзя потушить ничем, тот самый, что станет гореть всё ярче и неугасимее…

Мой брат шёл и всё что-то рассказывал и рассказывал, и сам же смеялся собственным россказням. А с ним вместе смеялись Глаша и Елисей. При этом эта деревенская простушка вдруг начала вести себя так, что мне стало сложным поверить, что всего несколько часов назад, это она сидела подле меня эдаким пугалом малоспособным на какие-то эмоции. А её глаза! Они неустанно поглядывали на моего брата, притом именно таким манером, именуемым пальбой глазами. Так что я поняла, после пятиминутного наблюдения за этой особой, что не успела я обрести обратно своего родственника, как в скором времени потеряю его вновь. Уж эта-то простушка от него так просто не отцепиться! Она в него прочно вопьётся своими коготками. И так меня это расстроило, что мне самой стало глубоко всё равно, и то, как я выгляжу, и даже то, что в любой момент я могу пройти мимо своего счастья.

Я немного отстала от этой мерзкой особы, Станислава и Елисея. Костя, как ни странно, тоже почему-то отстал, и шёл теперь рядом со мной. Но он шёл и молчал, и даже несколько грустно, то и дело поглядывал на меня.

Наконец Костя не выдержал и заговорил:

— А ты сильно изменилась… тебя теперь и не узнать…

— А изменилась в лучшую или худшую сторону? — поинтересовалась я, останавливаясь и поправляя свои собранные в пучок и перевязанные шёлковым тюлем волосы.

— В лучшую, конечно…

— А как вы догадались, что мы именно сюда поедем, а не к Собиновым, к примеру? — задала я вопрос, мучавший меня всё это время.

— Это ты своего брата спроси, это он так решил… я вообще думал сразу уж в Москву, к вам, то есть, поехать…

Солнце светило и припекало нестерпимо горячо. Через полтора часа ходьбы я остановилась и поняла, что не смогу больше сделать ни шага. Ноги в моих самых лучших туфельках горели и ныли, а голова кружилась.

— В чём дело? — встревоженно спросил Константин.

— Я больше не могу… — с трудом проговорила я. — Вы идите… а я лучше здесь останусь…

Ушедшие далеко вперёд мои братья и эта столь мерзкая мне особа, вернулись.

— Что случилось? — спросил Станислав. — Мы разве дальше не пойдём?

— Софья плохо себя чувствует. — ответил ему Костя.

Мой брат обвёл меня критическим взглядом. На его лице вдруг появилось выражение каким он награждал меня будучи гимназистом.

— А! Понимаю. — воскликнул он. — Принцесса не привыкла к столь не светским прогулкам. Ей не хватает её экипажа…

— Станислав! — вскричала я, вскипев от ярости из последних оставшихся у меня сил. — Как ты можешь так говорить?!

Глаша найдя его тон очень забавным расхохоталась на деревенский манер. Меня это ещё больше взбесило. Как он только мог выставлять меня посмешищем перед лицом этой деревенской девицы?! Как ему было не совестно?

Радость от вновь обретённого родственника сменилась бурным желанием, убить его тут же на месте. Если уж вражеские пули оказались столь бестолковыми…

Не знаю, чем бы кончилось всё это, если бы в это время мимо нас не проехала телега. На ней сидел мрачного вида субъект неопределённого возраста и самой неприметной внешности, в старой гимнастёрке, который погонял, несчастную вида, лошадь.

Увидев его, Костя взял инициативу в свои руки, первым делом окликнув. Тот остановился и обратил на него свой несколько странный взгляд.

— Скажите, — обратился к нему Костя, — вы едите в Северово?

Тот молча, склонил голову в знак согласия.

— В таком случае, не подбросите нас?

Субъект сделал рукою пригласительный жест. Стараясь не глядеть на брата, я приняла помощь Кости. Тот усадил сначала меня, а после и Елисея, который, однако, попробовал сопротивляться, полагая, что подобное отношение к нему, унижает его достоинство и намекает на незначительный возраст.

Станислав же помог усесться Глаше, а после устроился рядом с ней, спиною ко мне и они всю дорогу проболтали.

Наш возница за то время, что мы ехали, не проронил ни слова.

Когда телега довезла нас до села, солнце уже почти скрылось, и всё небо оказалось окрашенным в алые, рыжие, и даже лиловые краски. На возвышенности за лесом на фоне заката, показались смутные, словно в дымке, очертания старой княжеской усадьбы, таинственно и негласно манящие к себе.

В самом селе наш угрюмый возница высадил нас. Когда он уехал прочь, Станислав поинтересовался у Глаши:

— Это что за хмырь такой?

— Марклен Владимирович–то? — переспросила та.

— Как, как? — не поверил своим ушам Костя.

— Марклен Владимирович. — повторила девица. — А ещё кажись Балмусов его кличут.

— Как это у такого великовозрастного, может быть чисто революционное имя? — удивилась я.

— Не знаю уж как. Чего нам в дела-то чужие носы совать, — пожала плечами Глаша. — У нас поди своих полно делов-то. А какой уж кто себе прозвание берёт так-то и вовсе не про нас.

— Ну, а всё-таки, — заинтересовался Станислав, самым галантным и деликатным образом беря под локоток эту примерзкую особу.

— С войны вернулся говорят, — сказала Глаша, растроганная таким знаком внимания со стороны моего брата. — Тронутый. Снарядом каким-то его говорят по башке бухнуло, вот и тронулся он, а ешо языка лишился.

— Это как-так языка лишился? — изумилась я.

— Ну, немой он. Молчит и молчит. Его спрашивают, а он молчит. Токмо руками махает, так и общается.

Я чуть было не прыснула. Такой дурой мне показалась эта Глаша. А, что касалось этого хмурого субъекта, то и на том ему было спасибо, что согласился нас подвезти.

— Контуженный значит, — вздохнул Костя. — Бывает. Но имя он, судя по всему, себе недавно такое взял. Наверное, верный ленинец…

За семь лет, что нас не было в селе, в нём произошли существенные изменения, которые, правда, заметны были только мне, а не моим братьям, которым удалось благополучно всё забыть. Ладно уж я могла понять Елисея. Ведь тому шесть лет назад было каких-то восемь лет. Но Станислав-то, Станислав! Или он напрочь лишился последних остатков ума, когда размахивал шашкой, либо потерял их при виде этой деревенской дурынды.

Многие дома на улице, где стоял бабкин дом, а также и на соседних, сгорели, разрушились, да и вообще стояли безлюдными и заброшенными. Так что бабкины хоромы, которые и прежде выделялись среди прочих домов, выглядели теперь совсем необычно и странно.

Бабка приняла нас так будто, видела каждый день. Так же равнодушно и угрюмо. Я не заметила, чтобы она хоть как-то изменилась или постарела. Та же старая злобная старуха, что и раньше, тот же скрипучий голос, а ведь ей уже скоро должно быть восемьдесят два года. Глядя на неё, было невозможно себе представить, что когда-то она могла создавать впечатление доброй и весёлой женщины, которой удалось так ловко обмануть моего деда.

Мы ведь, происходили из старинного дворянского рода Макошевских. Отца я почти не помнила, когда его расстреляли в 1911 году, мне было всего семь лет, а видела его я тогда очень и очень редко. Вроде бы он был революционер, и его кто-то предал. Но кто был этот кто-то, так до сих пор и не было известно.

Бабка, как я правду сказала, собственно и не была мне, и конечно же, моему брату Станиславу, никакой бабкой, потому часто в разговорах «за глаза» я называла её «моя якобы бабка». Моя настоящая бабка умерла, когда её сыну, то есть нашему отцу, не было и двух лет. А дед был военным, часто участвовал в походах, много ездил. Был у моего деда старший брат, но тот погиб и у него остался малолетний сын. Мой дед взял его к себе. Но поскольку, как уже было сказано выше, он был военный и часто ездил, ему некому было вверить ни своего сына, ни своего племянника. И потому он женился вторично исключительно для того, чтобы эта молодая особа, к тому времени, несмотря на свои тридцать шесть лет, бывшая вдовой, воспитывала нашего отца и дядю. Сам же дед в 1877 году отправился в Ахал-Текинский поход. Он погиб в первых числах января при осаде Геок-Тепе. И моя якобы бабка, показала своё истинное лицо. Оказалось, что как своего первого мужа, так и моего деда, а затем и моего отца, и моего дядю, она считала полными дураками. Сама же она проводила время в балах, нарядах и кавалерах, что конечно вполне приемлемо для любой женщины, но в пределах разумного. Она же явно выходила за эти рамки. Привело всё это к тому, что она просто пустила по ветру все оставленные ей первым мужем деньги и имения, а также большую часть состояния моего деда. Когда же она состарилась и немного успокоилась, денег уже было мало, и ей пришлось поумерить свои аппетиты и переселиться в провинцию — в старинное имение Макошевских, в селе Северово.

Вместо тех комнат в конце дома, где она селила нас прежде, она отправила нас всех в ветхую пристройку. Оказалось, что она сдаёт те комнаты и уже довольно давно. И в данный момент одну из комнат на самом верху у неё снимал какой-то приезжий, который во время нашего прибытия отсутствовал.

Мне досталась крохотная комнатка, в которой с большим трудом сумели поместиться: старая металлическая панцирная кровать, комод времён нашествия Наполеона, такой же стул, маленький шкафчик, умудрившийся занять пол комнаты, и огромное зеркало, в котором с трудом можно было разглядеть что-либо. Все эти предметы мебели явно не вписывались во весь этот несколько странноватый интерьер.

Пространства для того, чтобы передвигаться по сему помещению оставалось ровно столько, что можно было протиснуться лишь боком и то, задевая то и дело зеркало, которое при этом издавало душераздирающий скрип.

Мальчиков она поселила в ненамного более завидное помещение, находившееся прямо за стеной. Та комната размерами была больше, в ней помимо огромнейшей кровати, стоял старинный кожаный диван, который сразу же занял Елисей. Ещё там сумели приткнуться: трюмо, этажерка, стол, полдюжины стульев и шкаф, раза в два крупнее моего.

Мы быстренько устроились и разложили вещи, предварительно вытряхнув пыль из шкафов, которыми, судя по всему, как минимум век никто не пользовался.

Станислав почти сразу покинул нас всех, пойдя провожать Глашу. Это обстоятельство возмутило меня просто до глубины души, так что я ещё больше на него рассердилась.

Когда Станислав вернулся, час был уже поздний, и поэтому мы легли спать. Правда, это оказалось бессмысленным, оттого что в моей комнатушке стояла страшная духота, да и к тому же помещение давно не проветривалось, и было очень затхлым. В общем, мне заснуть не удалось, и только разболелась голова, и ещё кровать подо мной скрипела как не смазанная телега. Промучившись так, наверное, целый час, я не выдержала и встала. Затем зажгла свечу в толстом канделябре, с пузатыми ангелочками, так как в этой комнате ко всему прочему не было электричества, и попробовала открыть окно. Сделать мне это не удалось, потому что оно уже много лет было заколочено намертво.

Тут за дверью заскрипели половицы, и мне показалось, что там кто-то ходит. Я на цыпочках подошла к двери и чуток приоткрыла её, но успела заметить лишь тёмную фигуру, которая, быстро промелькнув, сразу же скрылась. Я вылезла из комнаты и неожиданно столкнулась с Елисеем, который, естественно, меня очень напугал.

— Это ты тут бродишь, как приведение, вместо того чтобы спать? –набросилась я на братишку, как можно более грозно, при этом зевая во весь рот.

— Нет, ты, что! Я только сейчас вышел. Мне показалось, что кто-то ходит! — прошептал дрожащим голосом он.

— Тебе тоже?! Странное совпадение… — задумчиво проговорила я — ну ладно пошли спать…

Глава 4 «Дневник белогвардейца»

За завтраком, в комнате мальчиков, Станислав вытащил из своего узелка, с небогатым солдатским имуществом толстую книжку средних размеров в коричневом кожаном, изрядно потрёпанном переплёте, на котором значился герб, кажется, леопард или ещё какое-то животное из семейства кошачьих, и сидящий на нём сокол или орёл, с зажатым мечом и копьём. Под ними золотым курсивом были выведены две тонкие изогнутые буквы «С. В.».

— Это ещё чего такое? — поинтересовался вечно любопытный Елюша, заглядывая ему через плечо.

— Когда мы штаб беляков брали, я у какого-то офицеришки убитого вытащил — на память. Думал интересно будет, почитать, вспомнить да посмеяться… — сказал мой брат, листая книжку.

— Дневник вёл скотина буржуйская! — возмутился Костя.

— Прочти чего-нибудь. — попросил Елисей.

Одна я делала равнодушный вид, будто мне всё это безразлично, хотя на самом деле, меня мучило то же любопытство, что и моего братишку. Заметив это Станислав тут же начал ко мне приставать, делая в свою очередь вид, будто ничего не понимает:

— Сонечка, ну чего ты обижаешься-то?!

В ответ я сказала довольно противным голосом:

— Да вовсе я и не обижаюсь, с чего ты взял?! — и захлопала удивлённо глазами.

— И в кого только у тебя такой несносный характер!

— В того же, в кого и у тебя! В кого же ещё-то! — съязвила я. — И вообще читаешь свой дневник, вот и читай дальше! Будет что Глашечке рассказать…

— Ах, вот о чём ты… Я не думал, что у меня такая жестокая и бессердечная сестра.

— Жестокая! Ну, знаешь! Не видел меня четыре года, ну это ничего называется, ещё бы лет сто не видел! А он тут Глашу какую-то провожать идёт! Нет, чтоб со мной поговорить… мало того бросил свою родную сестру, оставил с этой проклятой тёткой. Не думала, что ты такой…

— Ну и какой? И чего ты я не понимаю так на Глашу взъелась?

— А ты всё Глаша, да Глаша?! Прямо свет в окошке! По-моему, ты в неё…

— Ну и что?! — перебил он меня.

— Втюрился! Вот что! — закончила я и гордо отошла от него.

— Вы закончили?! Обменялись любезностями вдоволь?! — поинтересовался Костя.

— А я и ничего… — пожал плечами Станислав, — это она затеяла весь этот скандал. Тоже мне придумала… — пробубнил он и принялся читать вслух дневник: «…3-его числа месяца мая года 1915 произошла наша ссора с Ильевским, он отказался от предложенных ранее условий…» Так-так… Ильевский… Ильевский… где-то я уже слышал эту фамилию… Костя, может, ты помнишь?

Костя несколько минут сосредоточено думал, а мы с Елисеем смотрели на него, затаив дыхание, а в комнате в ту минуту царила мёртвая тишина. Было даже слышно, как где-то в доме тикают большие напольные часы, и как бьётся об стекло муха. А мне тоже так ясно как день показалось, что я знаю эту фамилию. Но как старательно я не предавалась размышлениям вспомнить мне так, и не удалось.

Наконец Костя сказал:

— Помнишь, в одном городе был предотвращён контрреволюционный мятеж? Так вот всех удалось поймать и расстрелять, кроме главного, его так и не удалось обнаружить, поскольку он бежал в неизвестном направлении, как думали многие за границу, хотя я, честно говоря, сомневаюсь. Ну, в общем, звали его Ильевский…

— Точно! — воскликнул мой брат, так громко и так неожиданно, что я чуть не упала со стула, а он продолжил чтение, как ни в чём, ни бывало:

— Так ну тут рассказывается о том, что произошло в мае 1915 года, когда войска царской армии…

— Не царской, а российской, — прервала его я, раздражённо, — в те времена не могло быть никакой другой армии! Обыкновенная безграмотность!

— Тоже мне грамотная нашлась! — буркнул он. — Воюешь там понимаешь ли, а в довершении всего младшее поколение тебя учит!..

Меня его слова разозлили. Я терпеть не могла, когда кто-то начинал хвастать своим преклонным возрастом и воображать из себя бог знает что!

— Младшее поколение! — взорвалась я. — Тоже мне старшее нашлось!

— Ладно, — махнул рукою Станислав, — в общем тут всякие глупости. Интересны лишь любителям истории. Из всего этого примечателен лишь общий смысл. Я так понимаю было трое каких-то беляков, то есть пардон, — он сделал жест в мою сторону, — офицеров царской, то есть российской армии. И они собирались провернуть какое-то весьма тёмное дельце. Затем один из них, точнее Ильевский, решил обмануть своих сообщников.

Он замолчал, а затем присвистнул и проговорил:

— Ого!..

И замолк, вперив взгляд в страницу.

— Чего «ого»? — наконец не выдержала я.

— Действительно! — поддержали меня Костя и Елисей.

— Да этот хлыщ Ильевский, как полагает этот С. В…

— Кто-кто? — переспросил Елюша.

— Да автор дневника. — отмахнулся Станислав. — В общем он считает, что этот Ильевский пристрелил Леонида! А списал всё на германцев!

— Какого ещё Леонида?! — вскричала я возмущённо. — Ты там что-то читаешь, а нам выдаёшь какие-то отрывки!

— Да этого третьего, их сообщника. — снова отмахнулся мой брат. — Их было трое: этот С. В. — автор дневника, затем этот убиенный Леонид, и Ильевский.

— Ну, теперь всё понятно. — язвительно вставила я. Станислав бросил на меня испепеляющий взгляд, затем вернулся к своему чтению.

— Тут строчка за строчкой рассказывается о событиях на Германском фронте. О том, как С. В. потерял из виду этого Ильевского. Затем революция, Гражданская война… Ну, идут сведения о том, что в те дни было взято красными, что белыми… С.В. снова встретился лицом к лицу с Ильевским. Они поссорились. На следующий день… Вот тут стоит дата, а запись обрывается… интересно… а это ещё что такое? — произнёс он и замолчал. Я не выдержала первая и толкнула Костю, тот, как будто очнулся и спросил:

— Ну?! Чего там?!

— Вроде какая-то карта, а точнее, только её половина…

Глава 5 «Карта сокровищ?»

К сожалению, это была действительно только половина карты, притом явно кто-то разодрал её на две части. Она была старая, пожелтевшая и ещё более потрёпанная, чем дневник.

Я сразу же узнала на ней наше село и усадьбу. Правда Станислав вначале и спорил (как я поняла это стало его любимым занятием), что, может быть, и не наше село (дескать, вечно я спешу делать выводы), только потому, что этот обормот разглядел там церковь и начал горячо утверждать, что у нас никакой церкви нет и никогда не было; несмотря на то, что я, в отличие от него точно помню, что у нас есть, а чего нет. Что, я не видела церкви на краю нашего села? Или другой, стоящей на соседнем холме — домовой княжеской церкви с кладбищем, что ли?

Но потом всё-таки после непродолжительных прений, он сослался на полученную ранее контузию и под этим предлогом попросил у меня прощение и признал мою правоту. Пришлось согласиться, тем более что я никогда не отличалась злопамятностью.

— Знаете, а это наверно карта сокровищ… — прошептал дрожащим от волнения голосом Елисей, облизывая пересохшие губы.

— Не обязательно — сказал с холодным спокойствием Станислав — мало ли чего, может просто карта местности…

Меня, его умиротворительное настроение возмутило:

— Мало ли чего, мало ли чего! Вечно ты во всём сомневаешься!..

— А вы прямо всегда правы, всё знаете, и никогда вас не гложут сомнения, сударыня! — проворчал он, и ещё раз рассмотрев карту, равнодушно пожал плечами.

— Да?! А, что же тут тогда ни одного названия нет? А на обороте написано: «1814 годъ. Село Северово. Князь А. В. Северовъ.» Так, а на обложке дневника таинственные буквы «С. В.». Значит, возможно, что тот офицер был тоже Северов. Неслучайно у него была эта карта. — предположила я.

— Может совпадение? — засомневался Станислав.

— В таких делах редко бывают совпадения. — заметил Костя.

— Верно, — согласилась я, — а сокровища всё же есть. Тем более, что твоя ненаглядная Глаша рассказывала, как кто-то что-то здесь ищет. А это неспроста.

Станислав лишь скорчил гримасу и отвернулся.

— Если бы их тут этот ваш князь спрятал, то об этом знало бы как минимум всё село… –возразил он после минутной паузы. — А я что-то не припомню, чтобы здесь кто-нибудь об этом хоть вспомнил, когда мы сюда приезжали… чёрт!.. в каком году-то?! А! Не помню…

— Ха! Ты даже, когда мы сюда приезжали в последний раз, не помнишь, а утверждаешь, что помнишь такие подробности!.. — съязвила я, в ответ на что он снова скорчил мне гримасу.

— Так может и знают, — вставил Костя, — надо у кого-нибудь выяснить, но только так, чтобы никому даже в голову не пришла такая мысль, что нас это хоть капельку интересует.

— Только, как и у кого! Вот в чём вопрос! — задумчиво изрёк Станислав.

— Предоставьте это мне! — уверенно заявила я, так, что все трое удивленно уставились на меня и застыли как пушкинские «памятники нерукотворные».

Мне это не понравилось, и я вывела их из этого состояния довольно сердитым возгласом:

— Ну и чего вы на меня смотрите?! Думаете, не справлюсь?

— Да, нет, что ты, Сонечка! Мы восхищаемся твоим умом, решительностью и сообразительностью. По крайней мере, я — да, не знаю, как остальные! — успокоил меня Костя.

— Ну, тогда я буду действовать! А ты если хочешь, пойдём со мной. — позвала я его, что несколько обидело моих братьев, но я, не обращая на это ни малейшего внимания, вышла из комнаты вместе с Костей.

Глава 6 «Предположение подтверждается»

— Куда мы идём? — наконец поинтересовался мой спутник, когда мы очутились в противоположном конце села.

— К местной сплетнице идём, под предлогом, взять молока, яиц и ещё чего-нибудь. Ясно?

— Аааа.

Вот человек! Не то, что мой брат. С ним всегда можно было даже просто помолчать, а понимал он всё прямо с полуслова и никогда не задавал лишних вопросов, и характер у него за это время только улучшился, а у Станислава, по-моему, только ещё больше испортился, если такое, конечно, было возможно. Хотя нет, вполне возможно, ведь раньше он, по крайней мере, хоть не занудствовал, а теперь у него откуда-то такая привычка взялась, с чего бы это?! А то ещё контузию какую-то выдумал! Ну, а Елисей — вообще вел себя, как младенец, так что у меня начало складываться впечатление, что ему будет не пятнадцать лет, а каких-то три года! А я у него вместо няньки…

Дом, который был нам нужен, находился на самом краю села. Не в таком уж это было и отдалении, но из-за знойного палящего солнца, казалось, что мы тащимся уже не одну сотню вёрст по раскалённой безводной пустыне, и ничего окрест нет кроме солнца, прожигающей жары и пыли…

Жара стояла невыносимая. Пыль же на дороге, по которой мы шли, поднималась и клубилась столбами, стоило только пройти по ней. А так как по ней то и дело мимо шастали в немереном количестве со скрипом телеги, она поднималась до такой степени, что сквозь неё не было видно неба. Но это было ещё терпимо. Когда же по ней проехал автомобиль «Форд», судя по виду, с начальником Двугорского, а заодно и местного отделения милиции, нас буквально засыпало пылью, а уж дышать после этого «Форда» стало невозможно. И я не выдержала и вопреки всему своему дворянскому воспитанию обругала их самыми страшными словами, на которые только была способна. Хорошо, что этого не слышала моя тётушка, она бы точно пала на месте. Но как ещё было реагировать на подобное?! Ведь прямо приспичило этим хлыщам разъезжать в жару. А начальник — экий барин, мог бы и верхом проехаться или на телеге, а то и вовсе пешочком пройтись…

После того, как «Форд» скрылся за поворотом, нам пришлось минут десять ждать, пока эта окаянная пыль уляжется. Только мы собрались двинуться в путь, как я увидела, что проклятущий «Форд» опять несётся, вздымая клубы пыли, но на этот раз в обратную сторону. Тогда моему возмущению уже не стало вообще предела, и я сердито погрозила кулаком шофёру, что вызвало у него крайнее удивление. Но, к счастью, они куда-то торопились, и он, по-видимому, почти сразу же забыл про меня. Они скрылись в стороне от нас и на этот раз надолго.

Мы с ног до головы оказались покрытыми пылью, и набилась она, куда только это было возможно, особенно в рот и при этом противно поскрипывала на зубах. Поэтому, когда мы, наконец, дошли, на нас просто не было лица, и нам пришлось оприходовать местный колодец. Костя даже окунулся с головой в ведро с колодезной водой, а я обошлась лёгким умыванием. Только после этого, придя в себя, мы смогли приступить к делу.

Местная сплетница — Наталья Леонидовна Пляскина некогда была весьма состоятельной вдовой Двугорского купца Ерофея Сазоновича Пляскина. Жительствовала она в приличном когда-то доме, но из-за столь же беспутного времяпровождения, как и у моей якобы-бабки, значительный капитал её был растрачен в пустую. Сказалось это и на самом доме. Отстроенный ещё в конце прошлого века, не без напускной купеческой роскоши, он сильно обветшал ещё в те времена, что я была здесь. А за прошедшие шесть лет он дошёл до такого состояния, хуже которого могут быть только развалины. Крыша была вся в пробоинах и во многих местах напрочь лишалась черепицы, дверь покосилась, ставни сломались, забор лежал на земле, крыльцо проломилось. Кроме того, ворот не было. В общем, разруха была налицо.

Меня Наталья Леонидовна узнала не сразу, но, когда узнала, даже вроде как обрадовалась и пригласила в дом (если, конечно, его так можно было назвать). В последние годы, лишившись прежних богатств и положения в Двугорском обществе, а произошло это ещё до Германской войны, излюбленным занятием этой уже не молодой особы, стали сплетни. Притом в собирании их она сумела превзойти многих в Северово. С годами же эта её новообретённая страсть, стала чуть ли не единственной опорой в жизни. Хозяйство она не вела, хотя когда-то оно у неё было. Из прислуги у неё осталась только Варвара — крестьянская баба неопределённого возраста, но судя по моим приблизительным подсчётам, на десяток лет моложе своей хозяйки.

Наталья Леонидовна распорядилась и Варвара поставила перед нами на стол крынку молока, тарелки с яйцами, творогом, сметаной, сливками, огромным караваем душистого хлеба, тушкой варёной курицы, куском масла и маленькую баночку соли.

Поглядев на эдакие яства, я подумала, что, судя по всему, неплохо, живётся этой старой сплетнице. Но тем не менее этот факт не мешал ей во всю критиковать Советскую власть. Вообще, как я успела заметить за свою не слишком длинную жизнь, многие умели хорошо устраиваться при любой власти, в то время как другие умудрялись быть ни ко двору всегда.

Я никак не могла смекнуть, откуда у неё могло быть такое количество еды, если как она утверждала, хозяйство больше не держала, с той поры как бандиты отобрали у неё всю скотину и даже кур, а жила скромно и впроголодь? На какие средства приобретала все эти яства старушка «божий одуванчик»? Или она их получала. Но тогда от кого и за какие-такие заслуги? Мы-то в Москве не больно объедались, как тётка не старалась. Может немногим лучше, чем какая-нибудь наша соседка. Но и только-то.

В начале я не могла понять для чего она так рассыпалась перед нами бисером. Но после я поняла. Моя якобы-бабка по своей старой привычке пускать пыль в глаза, продолжала это занятие, и многие в этом селе считали, что она и вправду имеет большие связи и влияние. Вот поэтому-то и эта старуха, а затем и многие другие, старались нам угодить исключительно для того, чтобы задобрить якобы-бабку. Ведь они все полагали, что мы верные воспитанники своей бабки. В этом селе, к нашему счастью, никто не ведал о том, что мой брат красноармеец, а мы все, если не комсомольцы, то уж точно не какие-нибудь скауты. Да и якобы-бабка была не в курсе, потому что иначе, она нас даже на порог бы не впустила.

Ну, а я как-то не стремилась просвещать их во все стороны нашей жизни. Пусть живут себе мифы, тем более что пока они шли нам лишь на пользу и в дальнейшем думаю тоже очень пригодятся.

Меня от нашего скудного завтрака — крохотного ломтика хлеба и небольшой порции консервов голод стал мучить ещё сильнее. Поэтому я, перед этим отдав дань аристократизму, то есть, попросту говоря, помыв руки, набросилась на еду, что вызвало у Натальи Леонидовны и даже её постоянно смурной прислуги, непритворное чувство, если не жалости, то хотя бы чего-то не столь отдалённого.

После того, как на столе уже ничего не осталось, они обе всё пыталась подсунуть мне ещё чего-нибудь, в ответ на что я лишь соглашалась, решив, что таким образом удастся сегодня хоть на мне сэкономить на пропитании, что опять же будет польза. Поэтому думаю, что к концу нашего визита, я умудрилась подъесть если не годовой, то уж по крайней мере месячный запас провизии.

— Ну и как у вас тут дела? — спросила я таким чистосердечным и сострадающим тоном, незаметно «закидывая удочку», на что старая купчиха клюнула. Она грустно вздохнула и, огляделась по сторонам. Её взгляд остановился на Варваре. Та поспешила покинуть нас и ушла по своим делам. Наталья Леонидовна придвинулась поближе ко мне и сказала, переходя на громозвучный «шёпот»:

— Худо, милочка, худо… это остальные ничего не наблюдают, иль ладят с обличьем, что всё в порядке и всё как прежде, в те дражайшие времена, когда государь наш, царство ему небесное, в здоровье пребывал, когда не было этой проклятущей власти.

Услышав об её верноподданнических настроениях, я усмехнулась про себя. Лично я прекрасно помнила, как она в былые времена отзывалась не только о самом царе, но и обо всех его родственниках. Как она обвиняла всю династию Романовых, притом чуть ли не самого первого из них — Михаила Фёдоровича, в том, что у неё проломило крышу. Хотя в этом была виновата молния, которая угодила в стоявшее неподалёку дерево и то обломившись, свалилось. Или она старалась обвинить их в том, что у неё умерла свинья или лиса повадилась воровать кур. Насколько я могла судить, она всегда находила виноватых и обожала сгущать краски даже тогда, когда всё было благополучно. Конечно теперь дела её пошли худо, но думаю тоже исключительно из-за её жадности и скупости, а также того, что её отвратительного характера не мог вынести в Северово никто, а уж большинство местного населения тоже нельзя было назвать симпатичными и милыми людьми.

Старуха же тем временем продолжала изливать накопившиеся у неё жалобы:

— Да были времена, не то, что сейчас… Были, были. Были времена и при Керенском, а теперь, теперь что, спрашиваю я? Все делают вид, что так оно быть и должно. Но я-то, слава богу, ещё не выжила из ума, и всё прекрасно зрю, и разумею. Окаянный ведает, что творится! Банду изловить не могут уж третье лето! А перерыли, перерыли-то всё округ?! Сокровища они, зрите ли, ищут! Да нету этих сокровищ, и ни в жизнь не водилось! А уж второй век пошёл, как ищут. Одну пору, опосля революции как раз, они утихомирились, я чаяла всё уже, наконец, а они вдруг сызнова начали, года два назад. Уже живого места не осталось, всё перерыли…

Я незаметно подмигнула Косте, и с трудом сдерживая переполнившую меня радость, спросила:

— А чего они ищут-то их вдруг?

— Да было у князя Лазаря Валериановича, царство ему небесное, два сына и дочь. У меньшого, Игоря Лазаревича был сын, которого убили в войне 1812 года, и поговаривали, что его отец больно озлобился опосля этого. А Олег Лазаревич перед кончиной, в своём завещании написал, что всё, что ему перешло как старшему сыну, по-ихнему северовскому обычаю, от отца, он отписывает своему единственному сыну Владимиру. Отписать-то он, отписал, а поколе, передал всё в управление своему брату Игорю Лазаревичу. А тот отчего-то осерчал на своего племянника. Говорили, что в те времена слухи ходили, будто бы Владимир, учинил с его сыном Вячеславом дуэль. Ну, тот силён был в делах подобных и ранил своего двоюродного брата. А Владимир на него затаил обиду, а опосля, когда подвернулся случай, застрелил, а всё на француза списал. А было всё это из-за некой девицы. Ходили слухи, что любил он и в картишки поиграть, и с дружками попьянствовать, много денежек он спустил на это дело. Но так вот и раньше терпеть он своего дядю не мог, а тут и вовсе, долгов у него много было, а уплатить-то нечем. Повздорили они однажды, пригрозил он дяде, что убьёт его, а когда через месяц преставился князь, и вскрыли завещание, то увидели, что там написано:

«Всё, что завещал тебе, Владимир, твой отец, как-то: деньги, старинные драгоценности, переходившие много веков по наследству, а также знатное собрание драгоценных камней, кои собирал твой отец — всё это и многое другое я спрятал. Кто найдёт — тот и получит, но лишь непосвящённому откроется».

Владимир, узнав это, взбесился; искал, искал, да и умом тронулся, а потом пустил себе пулю в лоб. Затем сын его Всеволод искал, но тоже понапрасну, пока не удушился, потом Вадим, уже внук стало быть, он вроде отравился, а может тоже удушился, а может и застрелился… Затем старшой сын его, Илларион, в реке утоп, а вот про младшенького Виссариона трудно молвить, опосля революции исчезнул куда-то. А имение-то княжеское крестьяне разграбили. Вот и вся история. Но, по-моему, чепуха всё это. Люди только напраслину возводят. Всё богатства им мерещатся. А нету их богатств этих. Если и были, то уже давно нету их. Люди-то раньше гуляли да жили в своё удовольствие, что, впрочем, и правильно. Жизнь-то она какая — оглянуться не успел уже помирать пора, так что нужно не дурить, что часто в моде дурной бывает, а веселиться в своё удовольствие.

— Да-да. — поспешила я подтвердить её слова. — Как вы правы, Наталья Леонидовна. Безусловно никаких сокровищ никогда и не было.

— Ну вот, — обрадовалась старуха, — я всегда так говаривала. А мне всё не верили.

Затем она пустилась ещё в какие-то рассказы на весьма посторонние и не интересные нам темы. Говорила она долго и без умолку. Поняв, что от неё больше ничего не выведаешь путного, я немного попустословила с ней на нейтральные темы, так про всякий вздор, который почему-то всегда интересовал старых сплетниц, наверно потому что он подходил к их интеллекту, а если вернее выразиться, то к полному его отсутствию.

Лишь после сего я, вежливо извинившись, поспешила откланяться, поблагодарив её за угощения. Та восприняла это с непритворной грустью. Видно, мой визит сильно расчувствовал её, и она дала нам кое-какой еды и велела каждое утро приходить к ней за молоком вечером, когда жара более-менее спадёт. Как она сообщила по секрету, своего стада у неё конечно же нет, но она и без этого всегда может получить сколько ей нужно молока, сливок и масла.

Когда мы покинули дом старой вдовы и отошли на приличное расстояние от него, поспешили поделиться своими впечатлениями. У Кости наличие таких не слишком лицеприятных субъектов вызвало брезгливость, у меня же это чувство было давно, потому что как я уже говорила, многие из тёткиных знакомых являлись именно такого сорта собеседниками.

Но всё же результаты нашего посещения оказались весьма неплохими, по крайней мере, теперь, мне было, что противопоставить моему занудному братцу.

Глава 7 «Всё становится на свои места»

Станислав выслушал нас с Костей со своим прежним невозмутимым спокойствием, потом, правда, немного помрачнел и произнёс:

— Людям свойственно ошибаться. А, что вы, собственно, радуетесь-то, у нас всё равно только половина карты, а вторую мы даже не знаем где искать… Да и старуха, как я понял с ваших же слов, сомневается, что клад есть. Может это специально придумали! А что! Модно такие легенды слагать, и дураки находятся, ищут. Вот, например мы с вами…

— Мы ещё не успели присоединиться к их счастливой когорте, — заметила я, — по той простой причине, что не выкопали даже ямки.

— А я лично, — вставил Костя, — себя и остальных дураками не считаю.

— Да уж, конечно, — усмехнулся Станислав, — кто в здравом уме будет считать себя таковым.

— А, что касается того, что у нас не целая карта, — продолжила я, — так не волнуйся, главное, что у нас хотя бы половина имеется. У многих, кто искал не было и её, к примеру. Да и второю часть мы обязательно отыщем!

— Каким это образом?!

— Эх, Стасик, Стасик… — покачала я головой, — вот смотрю я на тебя и думаю, как ты там, на фронте без меня не пропал. Ты же ничего не понимаешь в поведение этих… не буду их называть людьми, дабы не оскорблять род человеческий… людишек. Ведь тот, у кого вторая часть имеется, приедет сюда. Обязательно приедет! И будет искать, что мы уже сейчас наблюдаем…

— Может это просто ещё какой-нибудь дуралей на местные сказки клюнул. — махнул рукою мой брат, но я почувствовала, что он уже сдаётся — может, это и не он вовсе! Кто знает, может того уже давно шлёпнули или он заграницу умотал.

— Нет, товарищ Макошевский, всё не так уж и просто. — возразила я. — Кстати ещё я могу добавить, что тот, который ищет и у которого вторая часть карты никто иной как…

— Ильевский! — догадался Костя.

— Именно! А тот, которого убили, вероятно, был праправнучек застрелившегося князя, об этом свидетельствует то, что его звали Виссарион, а на обложке дневника написано «С.В.», это его инициалы. Помните, там написано, что ещё в 1915 году, когда со слов Станислава, троица, а в её числе были: Виссарион Северов, некий Леонид и Ильевский собирались «провернуть тёмное дельце», между князем и Ильевским «произошла ссора» и, что «Ильевский отказался от предложенных ранее условий»?! Так вот, друзья, я думаю, всё было так: праправнук, то есть Виссарион Северов поделился тайной с двумя своими дружками, и показал им карту, предложив вместе искать сокровища, естественно обещая им обоим какую-то часть от них. В начале всё шло хорошо. Но затем Ильевскому видно захотелось получить ВСЁ! Между ними произошла на этой почве ссора. Затем Ильевский почему-то устранил Леонида, а Северов об этом узнал, а может быть увидел. Затем Северов потерял Ильевского из виду на целых четыре года. Встретились же они накануне, когда что-то должно было произойти…

— На следующий день наши части взяли штаб белогвардейцев. — подсказал мне Костя, а я, благодарно кивнув ему, вдохновлённо продолжила:

— Части красной армии взяли штаб белогвардейцев. Князь и Ильевский снова поссорились. На следующий день начатая запись оборвалась. Стало быть, князь писал её, а затем…

— Началось наступление! — вставил Костя.

— Может быть, — пожала я плечами. — Но может быть и так. Северов сидел за письменным столом и вписывал в дневник очередные события из своей жизни. Тут вошёл Ильевский. Вероятно, они снова поссорились, даже подрались… Ильевский попытался выдрать карту из рук своего противника. В результате чего карта оказалась разорванной на две части, и к Ильевскому попала только её половина. Ильевский прицелился и убил князя. Тут красные части наступили, и у того просто не осталось времени забрать карту. Ведь речь шла о его шкуре…

Я замолчала, чтобы перевести дыхание. Моя фантазия работала столь буйно, что язык просто не поспевал за ней. Я так и видела все эти события трёхлетней давности. События, о которых можно было теперь только догадываться…

— Что ж, — наконец, сказал Станислав тоном скептика, — я вижу, что пока меня не было, ты умудрилась прочесть все книги, которые у меня были.

— С чего ты взял? — вспыхнула я.

— Очень уж у тебя разыгралась фантазия. С моей точки зрения всё было, как предположил Костя, а не так как ты разрисовала.

— Тогда почему и когда была порвана карта? — поспешила осведомиться я и выжидающе поглядела на него. Он замолк. Лицо его приняло озадаченно-сосредоточенное выражение.

— Ну, хорошо, — сказал он, после продолжительных размышлений, во время которых мне ясно слышалось поскрипывание его мозгов, скрипевших, как несмазанная телега, — может насчёт драки и раздирания карты ты и права. Но не более. А то в твоём повествовании невольно начинаешь сочувствовать этому князьку, который, в сущности, был обыкновенный барчук и буржуйчик.

— Ладно-ладно, — пробормотала я, махнув на него рукою, — думай, как тебе больше нравится.

— Вот я и думаю, — самодовольно сказал он и приняв задумчивое выражение продолжил:

— Судя по всему, Северова убили во время наступления, а может он и сам застрелился. Я слышал такое часто бывало среди беляков…

— А часть карты попала к товарищу Макошевскому, — вставила я не без иронии в голосе, — а Ильевский с другой частью исчез, как в воду канул, как ныне полагает всё тот же вышеупомянутый товарищ, навсегда… но поверьте… — тут я перешла на более серьёзный тон, — если он жив, то он здесь… и он, наверное, очень опасен и хитёр, если вспомнить историю с контрреволюционным мятежом, ведь ему удалось бежать и его так и не нашли — и найти не могут! Уже… сколько лет? — обратилась я к Косте, тот немножко поразмыслив, сказал не слишком уверенным голосом:

— Это было в 20-ом, по-моему, в мае, точной даты указать не могу, поскольку за это время все воспоминания наложились одно на другое, но всё же третий год пошёл…

— Вот видите! Хитёр, осторожен…

— Если он ещё не покинул РСФСР, — добавил мой брат.

— Да не покинул он! Не оставит он сокровища Советской власти. Тоже мне благодетеля нашёл…

— Откуда ты всё это знаешь?! Это, что тебе Пляскина рассказала?! — удивился Елисей.

— Нет, брат, это я сама пошевелила своими извилинами, сопоставила и расставила в хронологическом порядке.

— Софья! Да ты же гений и прирождённый сыщик! — восхитился Елисей, а Костя наградил меня взглядом полным уважения. Я задумчиво проговорила:

— Ну, гений ли, сыщик ли, я не знаю, а Ильевского нам вычислить надо. Чем раньше, тем лучше. И запомните: он ОЧЕНЬ опасен, и, если он узнает, что вторая часть у нас, нам не сдобровать.

Глава 8 «Экспроприация у экспроприаторов»

Утром, когда мы встали, оказалось, что у нас закончились соль и хлеб, а консервов осталась всего одна банка. Это вызвало с нашей стороны взрыв негодования. Ну ещё бы! Ведь нам предстояло заняться такими интересными и захватывающими делами, а тут на тебе! Думай о каких-то приземлённых вещах — о хлебе насущном.

— Можно сходить к Пляскиной. — предложила я первым делом. — Она приглашала.

— Ни за что. — высокомерно сказал Станислав. — Во мне взыграла пролетарская гордость. Лучше смерть, чем унижение перед этой особой.

— Так ты и не будешь у неё ничего просить, — пожала я плечами, — я пойду.

— Никогда! — с жаром запротестовал мой брат. — Чтобы моя родная сестра унижалась! Какой же сестрой ты мне будешь после этого?!

При этом в его глазах вспыхнуло недоброе пламя. Так же, наверное, отражались в глазах средневековых христиан костры инквизиции.

— Тогда, — пришёл мне на выручку Костя, — почему бы не попросить у вашей родственницы?

— Это у какой? — с подозрением спросил Станислав.

— У Макошевской.

Станислав состроил такую гримасу, что я поняла, что он принял позу. А в таком случае либо нам всем грозила голодная смерть, либо кому-то одному надлежало заняться поисками пропитания. Так что я решила взять это дело в свои руки, пойти и попросить у бабки хотя бы хлебушка, пусть даже чёрствого.

Честно говоря, мне этого очень не хотелось, и я бы предпочла скорее помереть с голоду, чем что-нибудь у неё просить. Ещё бы! Мне потомственной дворянке унижаться перед этой особой, что присвоила себе достояние моих предков, большую часть из которых промотала?! Но я решила сделать это лишь из чувства сострадания к своим голодным друзьям (картина помирающих с голода моих единственных друзей меня не впечатлила), притом вечно голодным, поскольку еду нам приходилось экономить, но, к сожалению, даже сие не помогло…

Сказать, по правде, бабка никогда не пускала нас дальше нескольких комнат на первом этаже. Как мне рассказывала моя двоюродная сестра Леночка, а ведь она всё же была старше меня и когда погиб двоюродный брат моего отца, ей было хотя бы шесть лет, в отличие от меня, ибо я в те годы только-только родилась, что, когда он был жив, всё было иначе. Ведь он был удивительный человек. Он погиб, мужественно защищая Порт-Артур, в бою за гору Высокую. Ему и многим тем другим, павшим тогда, даже не могло придти в голову, что Стессель так позорно сдаст Порт-Артур и супротив воли царя, и всё это ему пройдёт безнаказанно. Ведь японцы четырьмя штурмами так и не смогли его взять. Почти целых восемь месяцев стояли на смерть моряки и солдаты, скольких тысяч жизней это стоило.

А я порою ясно вижу, так, будто сие было со мной, как грохочут 11-дюймовые мортиры, воют скорострельные гаубицы, и трещат пулемёты «Максим», и русские смело идут до конца…

Елисей прожужжал мне все уши, приставая и требуя посмотреть, что там, в тех других комнатах. Да и я сама просто сгорала от любопытства. Ну, а сейчас как раз случай такой подвернулся, и я, в конце концов, решилась сходить и посмотреть, но не совсем в сей момент, а только когда якобы-бабка уедет в город.

Пройдя из нашей пристроечки, сквозь ту часть в конце огромного дома, в которой уже лет пятнадцать никто не жил, я очутилась в его жилой части. Приоткрыв дверь и заглянув туда, я буквально обомлела: посреди комнаты стоял огромный, просто каких-то слоновьих размеров, стол, покрытый белоснежною скатертью с искусно вышитыми розами. В самом центре его важно пыхтел пузатый, начищенный до зеркального блеска самовар, вокруг него была расставлена изящная посуда, из тонкого дорогого фарфора, расписанная безумно красивыми узорами… Но меня больше поразило не это. Стол был сплошь уставлен различными яствами: пастилой; сдобой в бесчисленном количестве и видах; колбасой, самых разнообразных сортов, порезанной тоненькими ломтиками; конфетами в разноцветных ярких обёртках и многими другими, не только кондитерскими изделиями, но и остальными продуктами питания, коих я никогда в своей жизни не видела и даже не подозревала об их существовании.

Возмущению моему не было предела. Ещё бы разве это справедливо! Для чего спрашивается, свершалась революция, проливалась кровь на войне, чтобы какие-то мерзкие буржуи жировали, как ни в чём не бывало?! Когда же только им должен был придти конец?! Нет, безусловно, нужно было восстановить справедливость самим! А то мы едва концы с концами сводим на этих проклятых консервах, а другие люди даже этого в глаза не видели. Ладно, пусть мы иногда (что, бывало, крайне редко) употребляли молочные продукты, ну, а так-то постоянно голодали.

Мне захотелось посмотреть, а что это за персона, которая вкушала все эти деликатесы на пару с моей бабкой? Ведь не одна же она всё это пожирала?!

Услышав за своей спиной шаги, я среагировала молниеносно. Быстро юркнула за пыльную портьеру, висевшую напротив двери. Сквозь небольшую щель мне удалось разглядеть какого-то весьма неприятного типа, возрастом лет за тридцать, среднего роста, черноволосого с орлиным профилем и в старом поношенном френче.

Когда он, минуя меня, стоявшей за портьерой, вошёл в комнату, я услышала бабкин скрипучий, но на этот раз просто ангельский голосок. Она поздоровалась с ним и назвала его Иваном Дмитриевичем. Это меня возмутило окончательно. Ведь надо же, этого вылитого мерзавца ещё и звали, как прославленного сыщика Путилина!

«Наверное, это и есть тот самый, который снимает у неё комнату на верхнем этаже…» — пронеслась у меня в голове догадка.

Понятно, что после увиденного у меня пропало всякое желание вообще разговаривать с моею, так называемой, родственницей, не говоря уже о том, чтобы у неё хоть чего-нибудь просить.

Незаметно вернувшись обратно, я рассказала об увиденном мальчикам. Их подобное возмутило не меньше.

— Я вот что предлагаю, товарищи: экспроприацию у экспроприаторов! — заявил Станислав, что мы единогласно и дружно поддержали.

Так что после того, как бабка уехала в Двугорск (по неизвестным и, скорее всего тёмным делам), мы приступили к делу. Для начала проверили, не остался ли ещё кто-нибудь в доме. Но, убедившись, что мы остались одни в целом доме, спокойно проникли в его глубь. Перед этим, конечно, оставив на ответственному посту часового Елисея. К нашему счастью двери оказались незапертыми, хотя даже если бы они и были закрыты, не знаю как моим товарищам, но для меня бы это не стало препятствием.

Мы тщательно облазили, чуть ли не всю жилую часть дома, но то, зачем шли так и не обнаружили. Хотели, было уже удалиться не солоно хлебавши, но тут я заметила в каком-то закутке потайную дверь, открыв которую мы чуть не умерли от ужаса: всё сплошь было заставлено едой (а помещение раза в два больше тех, что мы занимаем!). Вот вам называется и несчастная голодающая старушка! Верь им теперь после этого…

Мы быстренько, не совсем разбирая, что да как, принялись усердно запихивать продукты в заранее приготовленные сумки и даже в мой, пусть не большой (но всё же!) чемодан. Напоследок я расставила всё так, чтобы не сразу бросалось в глаза. Конечно, заметить-то она, в конце концов, заметит, но не сразу, по крайней мере.

Лишь после этого мы поспешили покинуть место нашей «антиобщественной деятельности», а если выразиться точнее, то антибуржуйской, что, по-моему, является святым делом, ведь это же не народное! Вот народное присваивать — расстрельная статья, можно за такое к стенке ставить не задумываясь. Такие мысли посещали в те минуты мою голову, и очень уж походили на тексты агиток…

Стоило мне прикрыть дверь, как тут же раздался свист — сигнал Елисея, указывающий на то, что пора уходить, так как вернулась бабка. Оттого что она уже вошла в дом, мы были вынуждены сигануть, в открытое окно, притом с трофеями, что было довольно затруднительно.

Если бы кто наблюдал за нами со стороны, он, вероятно, помер бы со смеху — бег с препятствиями, да ещё и с ношами выглядел довольно забавно, но не для нас в ту минуту.

Мы по-пластунски проползли под окнами и лишь когда очутились около своей пристроечки в изнеможении легли там же на траве. После нескольких минут передышки на нас напал хохот. Первая засмеялась я, взглянув на своих товарищей: вид у них и впрямь был, что ни есть бандитский, а потом уж ко мне присоединились и они оба.

— Ну и авантюрист же ты! — толкнула я, локтем своего брата, продолжая смеяться.

— Ладно, — добродушно сказал тот, — Главное продукты питания добыты, и теперь важно, куда их спрятать!

Глава 9 «Княжеские владения»

Мы, надёжно запрятали часть экспроприированного в укромном месте. Затем прихватив с собою немного съестного, направились в бывший княжеский парк, который находился за самой усадьбой. Та стояла на широкой возвышенности, отчего всегда, и особенно по вечерам на закате вырисовывалась необыкновенно живописно и загадочно.

До усадьбы ещё нужно было идти через густой и в некоторых местах непроходимый лес, по вековой, истоптанной северчанами тропе. Был ещё и другой путь, по которому на протяжении всей своей истории ездили князья Северовы, и много-много других важных и высокопоставленных особ. По рассказам старожилов-северчан их в своё время перебывало в этих местах великое множество. Ходили слухи, что даже Иоанн Грозный, а после него и даже самый первый из Романовых наведывались сюда, дабы предаться думам «о Государстве Российском»…

Но, как правило, то, что рассказывали местные, надлежало в лучшем случае делить на два, потому что, как известно, любому хотелось выделить, что их село именитее соседнего.

Несмотря на эти, хвалебные оды, мы не преисполнились желанием присоединиться к славе, на наш взгляд, старой раздолбанной дороги, заросшей от долгой никому ненужности. Её не спасал ореол исторической таинственности, так как она к тому же давала сильные кругаля, и была раз в десять длиннее тропы, по которой мы пошли в полной тишине и спокойствии.

Заброшенная усадьба прельщала нас не только своей безлюдностью, но и, конечно же, загадочностью. Ведь карта была как-то связанна с этим местом и если действительно они, то есть — сокровища, где-нибудь да имелись, то покоились они обязательно здесь. Но где именно? Ведь быть они могли, где угодно. У князя в распоряжении были сотни, а то и тысячи мест, куда он мог их зарыть, замуровать, а может просто спрятать! Хотя если бы последнее, то их давным-давно бы нашли, и явно бы с ума сходить и счёты с жизнью сводить не стали.

А вообще, если рассуждать логически, то выходило, что карта попала в руки праправнучка недавно, а остальные несколько поколений Северовых в глаза её не видели, и возможно даже не догадывались о её наличии. Но откуда и как она попала в руки к Виссариону Северову?

Лес мы прошли достаточно быстро, в отличнейшем расположении духа. В таком же темпе вскарабкались на крутой склон и — усадьба предстала пред нами во всей своей красе. Однако увиденное не особенно впечатлило нас.

Дорога, наверное та самая легендарная, некогда изъезженная, поросла травой; дорожки, ведущие к усадьбе, стали напоминать скорее звериные тропы; многие окна, были выбиты и в них зияли огромные дыры; да и вообще весь вид этого старого огромного заброшенного дома нагнал на нас уныние своей пустотой, и бестолковой ныне громадой.

Обойдя неприветливую усадьбу, которая встретила нас холодно и мрачно, мы стали пробираться сквозь какие-то заросли, которые возможно в былые времена назывались парком. На это предположение указывали и покосившаяся беседка, и сломанный, давно стоящий в бездействии фонтан с чудом сохранившейся статуей.

— Нда… Местечко скверное скажу я вам… — поморщился Станислав.

— Может быть нам стоит пройти сквозь эти заросли и спуститься пониже? — предложил Костя. — Вдруг там чего поприличнее и повеселее есть.

На его предложение мой брат неопределённо пожал плечами и опять недовольно поморщился.

— Там низменность с рекою. А потом сразу другой холм начинается с церковью и кладбищем. — объяснила я Косте.

— И я никогда не слышал, чтоб кладбища бывают весёлыми. — заметил мой брат.

— Кладбище княжеское? — полюбопытствовал Елюша.

— Естественно. А ты думал тебе тут, какое? — заметила я.

— Может, посмотрим?! — пристал он ко мне. По неизвестным причинам он всегда приставал именно ко мне, вероятно из-за меньшей разницы в возрасте, хотя, несмотря на это, подзатыльники он получал от меня и Станислава одинаковые.

Я молча кивнула, и мы погрузились во тьму парка. Где-то в кустах валялись перевёрнутыми большие мраморные вазы и совсем крохотные, на их фоне, вазончики, а также статуи с отбитыми головами. В некоторых местах виднелись бренные останки клумб, побитых и позеленевших ото мха, лишайников и обыкновенной плесени, бывших здесь не редкостью, поскольку лучи солнца сюда вообще никогда не проникали из-за разросшихся деревьев. Воздух же здесь был зябкий, сырой, несмотря на то что вокруг стояла страшная жара и засуха.

— Как из могилы веет… — сказал Костя.

— Нет… — поправила я его, — как из подземелья.

Наконец парк, казавшийся таким бесконечным, закончился, и нас ослепило яркое солнце.

Мы стояли на самой вершине высокого холма. Внизу был овраг с речушкой, а мы ясно ощущали на себе призрачную тень от громады соседнего холма, на котором виднелись церковь и кладбище. После тьмы парка мы вынуждены были присесть отдохнуть и привыкнуть к свету, прямо здесь, свесив ноги вниз. Купол церкви из сусального золота, красиво переливался на солнце, да и простор в стороне от неё расстилался необычайный и удивительный. А отсюда всё было как на ладони — можно было даже картины писать с этого места, такая у него была красота, живая и вечная. Будут сменяться один за другим поколения, пройдёт пора бурь и гроз, а Русь будет всё та же: тихая, простая, со своею задумчивой и нежной красою, с берёзками и цветами и с чистой материнской любовью к своим беспокойным сыновьям и дочерям.

Это навеяло на нас какое-то лирическое настроение и я, не выдержав, украдкой достала из сумки свой дневник и карандаш, и попыталась сделать набросок. Затем вспомнив развалины беседки, которые мы проходили, мне в голову пришли слова из какого-то слышанного мною в детстве романса:

«…Златил огонь заката Вам власы,

И свет играл на призрачных ланитах…

Витало в воздухе дыхание весны,

Вскользь по беседке, дикой розою увитой…»

Ведь кто знал? Может быть много лет назад кто-нибудь встречался в этой ныне развалившейся беседке. Может быть вьющиеся розы оплетали её…

Ах, как бы мне хотелось быть той, о ком говорилось в том романсе! Как это было романтично и возвышенно! Какими жалкими по сравнению с этими чувствами, казались все наши суеты и хлопоты!..

— Может, пойдём? — прервал Елисей мои романтические раздумья.

— А что! Мы так хорошо сидим. А ты вечно куда-то торопишься, — недовольно сказала я.

— А кладбище?

— Кладбище никуда не убежит, лет триста, а может и больше, стояло, и ещё будет столько же стоять.

Елисей недовольно хмыкнул, Станислав усмехнулся, а Костя улыбнулся. Некоторое время мы просидели молча. Но прошли те минуты моего лирического настроения, а возвращаться более не желали. На смену им пришла раздражительность, притом не только на Елисея, но и на всех остальных.

— Эта усадьба выглядит такой заброшенной… — проговорил вдруг Константин.

— Выглядит, — пожал плечами Станислав. — Ну и что?

— А в ней ведь всего, наверное, лет пять, как никто не живёт…

— А вот и нет, — покачала я головою. — В ней уже давным-давно из господ никто не жил. До шестнадцатого года ещё управляющий как-то следил за усадьбой. И тогда же сюда последний раз старший сын покойного князя наведывался.

— И что? — спросил, затаив дыхание, Елисей.

— Да, ничего. Управляющий застрелился, а княжий сын в реке утонул.

— В этой самой что ли реке? — указав рукой вниз, поинтересовался Костя.

Я молча кивнула.

— Он, что плавать не умел? — насмешливо спросил Станислав.

— Да, нет, — сказала я. — Плавать-то он умел. Вот только говорят был выпивши и полез кататься на лодке, ночью. Лодка перевернулась. А течение тут бурное… Когда же бывший поблизости некий мещанин Поясов, пришёл ему на выручку, был уже мёртв. Вот так по одной из версий было.

— А по другой? — спросил Костя.

— По другой? Так их несколько было. Если вам интересно можете спросить у кого-нибудь из местных. В общем, князь Вадим переехал в эту усадьбу ещё в начале девяностых прошлого века. Здесь в скором времени и покончил с собою. А сыновья его здесь и не бывали. Виссарион, младший, то есть, вроде бы даже никогда не был здесь. А Илларион, старший, зачем-то приехал в шестнадцатом году. А так почитай уж с конца прошлого века никто здесь постоянно не жил. Вот и запустение такое.

— Невесёлая история, — вздохнул Константин. — Как и само место…

— Отдохнули? — спросил, вставая, мой брат. Мы молча кивнули и поднявшись, начали спускаться с крутого холма. С трудом нам удавалось отыскивать более-менее пологие места. Спустившись, мы перешли по старому каменному мосту бурную и широкую реку. К счастью, мост ещё не вполне постигла всеобщая участь разрушения, и он был достаточно прочен и крепок. Разве что в нескольких местах, камень уже начал обсыпаться. Благополучно миновав реку, мы снова стали подниматься вверх.

Церковь оказалась крупной и немного странной. По своему внешнему облику она разительно отличалась от всех, до того виденных мною, церквей. Более она походила на какой-нибудь храм. Была округлой формы, и окна, в которых некогда сверкали цветные стёклышки витражей, а ныне зияла пустота, были в форме какого-то причудливого солярного или ещё какого символа.

Церковь или храм прибывал в точно таком же состоянии, как, впрочем, и все остатки прежних княжеских владений. То же запустение царствовало здесь.

Мы с интересом оглядели храм со всех сторон, а я даже попыталась заглянуть в небольшую щель между дверью и косяком. Оттуда на меня пахнуло, как ни странно, довольно свежим, влажным воздухом. А уж какая тьма стояла там! Как говориться тьмущая, зловещая и непроглядная. А тишина во истину мёртвая…

Кладбище представляло собой столь же невесёлое местечко. Многие могилы провалились и заросли, кресты покосились и многие даже упали. На некоторых с большим трудом ещё можно было разобрать надписи, на других уже нет. Я посматривала по сторонам, силясь узнать то место, где ночью оказалась чуть ли не погребена в чужую могилу…

Мы медленно шли, то дело останавливаясь и пытаясь понять: кто и где похоронен, и когда, если сказать по старорежимному, «почил в бозе».

— Так, так, — задумчиво говорила я, вникая в надписи на памятниках, — это отец Владимира: «Олег Лазаревич Северов 1760—1803»… хм… А где же князь, спрятавший сокровища? То есть, этот Игорь Лазаревич Северов?

— Действительно. — сказал не менее удивлённый Костя, — должен быть тут. Да и вообще и отца их нет.

— Лазаря Валериановича-то? — переспросила я, только сейчас заметив это.

Никто не нашёлся, что на это сказать. Нам пришлось отойти далеко от кладбищенской аллеи, прежде чем удалось лицезреть места упокоения самоубийц. Их как водилось, не стали хоронить со всеми. Но они то были самоубийцы, и оно было понятным, но Игорь Лазаревич Северов ведь не был самоубийцей!

— Вот они персонажи разыгравшейся драмы! — тем временем продолжала я. — Это должно быть тот самый застрелившийся смутьян собственной персоной: «Владимир Олегович Северов 1792—1832»… это сыночек его: «Всеволод Владимирович Северов 1828—1868»… внучек: …«Вадим Всеволодович Северов 1858—1898»…

— А что они все сводили счёты с жизнью в сорок лет? — воскликнул Станислав, — ну понимаю, если бы один или хотя бы двое, но сразу трое…

— Может, для них это какое-нибудь магическое число было? Тогда много было безумных, — предположила я.

— Да, наверное. Фамильное сумасшествие.

— Дело, товарищи, ясное, что дело тёмное… — протянул задумчиво Костя.

На остальных плитах невозможно было вообще что-либо разобрать. Мы уже почти вернулись к основным аллеям кладбища. Может, как раз там-то и покоился отец князя Игоря, но сам он вряд ли. Ведь тогда бы плита могилы его брата выглядела бы так же плохо, если не хуже, потому что тот умер лет на десять ранее. Вероятнее всего там захоронения принадлежали к совсем дальней эпохе.

Вернувшись к церкви, мы прошли только те аллеи, которые находились вокруг неё, а на остальные у нас просто сил не хватило, так что мы решили их посетить как-нибудь в другой раз.

Отойдя в противоположную от кладбищенской аллеи сторону, мы приглядели симпатичное местечко и решили там передохнуть и перекусить. Аппетит у нас был уже не волчий, а, по-моему, даже самый настоящий львиный. Ещё бы, ведь с прошлого вечера ни крошки в рот не брали. Однако предаваться трапезе в тишине и покое, нам пришлось недолго. Неожиданно за нашими спинами, в кустах, раздался шорох, затем чьи-то шаги.

Глава 10 «Проклятое место»

— Хлеб да соль. — сказал неизвестный.

Мы от этих слов дружно вздрогнули, а неизвестный опустился на землю рядом со мною. Это позволило мне его хорошенько рассмотреть и как следует изучить. Неизвестный оказался тёмно-русым парнишкой, с карими глазами, чуточку помладше Елисея и мне даже показалось, что я его знаю.

Под нашими немного испуганными и крайне удивлёнными взглядами он первый не выдержал и, нарушив молчание, представился:

— Коля Елохин.

Тут до меня, наконец, дошло:

— А, ну конечно! Помню-помню! Ты ещё с моим двоюродным братом лазил по чужим садам через заборы и тряс яблони!

— Не было этого! — возмутился Елисей.

— Было-было… — закивал головой парнишка.

— Сколько лет, сколько зим! — улыбнулся Станислав, затем, показав на еду, сказал. — Угощайся.

Тот вежливо поблагодарил и несколько смущённо и, стеснительно, принялся уписывать колбасу. Несколько минут мы молча ели, пока он вдруг не заметил:

— Храбрые вы, как я гляну…

Мы удивлённо замерли, а у меня даже кусок в горле застрял от неожиданности, и я нервно закашляла, а он продолжил, как ни в чём не, бывало, уплетая колбасу за обе щёки:

— Место здесь проклятущее… Видите усадьбу? Так там давным-давно жительствовал князь, кой спрятал все свои сокровища…

— Ну! — нетерпеливо перебил его Елисей, на что тот сердито ухмыльнулся:

— Ну-ну! Чай не запряг… и не перебивайте, а то вообще сказывать не буду… ну так вот… про что я говорил-то? А ну да… Повздорил он раз со своим племянником из-за клада, тот осерчал, схватил статуэтку и тюкнул его по башке… князь без сомнения околел. Похоронили, стало быть, князя…

— А, где похоронили-то? — перебил на этот раз его Костя.

— Да обождите… А похоронили его, где — о том никто не ведает. Ну, в общем, стал он по ночам к племяннику являться…

Я еле удержалась, чтоб не рассмеяться, а он вполне серьёзно продолжал:

— Приходил-приходил, тот, в конце концов, не перетерпел и застрелился из этого… как его… риволвера вот. И, между прочим, он с тех пор всякий раз, когда часы колотят полночь, раскрывает крышку гроба и вылезает…

Тут я и Костя не выдержали и рассмеялись, что вызвало у того некоторое замешательство, а Станислав спросил у него строго:

— Ты же утверждаешь, что никто не знает, где он похоронен!

Тот удивлённо вытаращил глаза:

— Какой?! Застрелившийся-то?! Да его могила вон там, — и он показал пальцем в сторону аллеи за пределами церкви, а потом довольно обиженно произнёс:

— Чего вы смеётесь-то! Я так и разобидеться могу. Не верите, да? Да я его, если хотите знать, сам лично своими зеницами лицезрел! Как вас сейчас… и это точно он… ну тот, что на портрете…

Мы захлопали глазами от удивления, а я спросила:

— На каком портрете?

— Да у нас же на закраине села один мужик обретается, а вы разве не ведаете?

— Так, по-моему, в Северово много мужиков живёт. — пожал плечами Станислав. — Что мы всех знать должны?

— Я и разобидеться могу… — пробубнил Колька и хотел было уже встать, чтобы удалиться. Я его поймала за руку и сказала:

— Обожди уходить. Что за мужик и чем он знаменит?

— Как чем? — изумился парнишка. — А вы не слыхали? Да это ж он сына покойного князя из реки спасал. Когда тот утоп. Но ужо поздно было. Так вот он-то апосля того, как управляющий северовский пристрелился, многие вещички забрал, то есть себе. А опосля революции, когда наши крестьяне усадьбу ломали, они у него часть добра-то взяли себе значит. Потом их в музею свезли в город. А всякий ненужный хлам, в том числе и несколько портретов ентих, он себе оставил. Кличут же его Николай Поясов. Так у него енти портреты и висят, князьёв разных, сродственников всяких и того князя тоже.

— Когда ты призрака-то видел? — пристал к нему Елисей. У него от чрезмерного любопытства даже глаза загорелись.

— Последний раз на этой неделе, дня два вспять. А до ентого ешо, самый первой раз, так и того годины шесть вспять. Да вы кажись тады и были у нас?

— Были. — подтвердила я, потому что оба моих брата отвечать не собирались, а сидели с растерянными лицами.

— Ну, так воно оно было-то. Два дня вспять. Ночью. Месяц ярко сверкал, а я за воно тем здоровущим деревом стоял, кады он из гроба вылазил.

— По ночам спать надо, а не по кладбищам шататься и на привидения любоваться, — заметила я, на что он начал обиженно бубнить:

— А я виноват — да?! Что меня моя мачеха выпроваживает из дому по вечерам, а я до утра так и разгуливаю. Её сыночки стащат чего-нибудь и на меня немедля! У ней же четыре сына, двое из них — старшие, вообще произнесу я вам тишком, в банде у Черкаша, а остальные, которые помладше ещё только начинающие, на мамашином барахле пробуются. А мне, конечно, за них влетает. А я-то вон те крест! Нужна она мне со своим барахлом!

— Ну ладно извини, не сердись. Мы же не знали. А давно у тебя мачеха-то? Я помню, когда мы тут в последний раз были, у тебя мама была…

— Пребывала… только померла… бандиты поубили… в 19-ом… за то, что у ней брат коммунист был, красный командир… батя спустя лета женился. Пляскину знаете? Так вона она ейная племянница, и дочурка Поясова. Назара Михалкова вдовая. Вылитая тётка, лишь помоложе… а так тоже самое. Вот так у нас развесело…

— Да… тяжело у вас… — посочувствовала я, — да и у нас тоже не лучше.

— Ну ладно, чего после… лучше не будем об ентом.

— Хорошо. А чего там дальше-то?

— Вылезает он, стало быть, и, если кто попадётся ему на глазы, так шабаш! В гроб за собой затащит. Много-много он так люда всякого перетаскал. А в церкви, между прочим, иные люди говорят, тоже в полночь, ведьма начинает шалить. Завывает, завывает, а сердце от страха и ужасти так и немеет, так и немеет. А кой-какие даже зрели, как она летает каждое полнолуние. Затем-то енто место люди и проклятым кличут. Многие кто сюда ходили даже днями, не то, что ночами, за грибами там, за ягодами, вспять не ворочались. Ведьма как их закружить, да и в топь за княжескими владениями заведёт, а там — смерть. Правда, кой-каким везло, но то, что приносили отсель, всё один яд и многие опосля помирали.

— А ведьма-то что забыла в княжеской церкви? — удивилась я.

— Да люди говорят нехристью было всё енто князьё. Праздников положенных не справляли, постов не блюли. Воно оно как. Всё, как едино, нехристь. Да ещё и самоубийцы, а местному попу платили, чтобы он рот на замке держал и никому не трепал об том…

— Это ещё зачем? — тихо спросил у меня Станислав.

— Как зачем? Ты разве не знаешь? — удивилась я. — Если бы до кого не того дошло, что даже кто-то один из них покончил с собою, всё отобрали бы в пользу государства. Такие вот законы были…

А Колька тем временем продолжал, показывая на храм:

— Церкву видали? Так воно она говорят заместо некого поганого храму строена. Да к тому ж говорят, что в оные годы князьё там бесчинство всякое творило…

Неожиданно он замолчал и, поглядев на солнце, встал и сказал:

— Можно вы и не побоитесь, а я пойду, а то уж вскоре стемнеется.

И он исчез также внезапно, как и появился.

— Ну что приуныли-то? — обратилась я к друзьям.

— Давайте уедем отсюда, а? — взмолился Елисей.

— Так… у одного уже нервишки сдали… замечательно… А вы ещё, молодой человек, взрослым себя почитаете. Разве можно верить всяким страшилкам, придуманным малограмотным населением. Именно населением, а не народом. Потому что народ — это не дикое скопище. Вы мне лучше скажите: сколько они дней перед этим праздновали чего-нибудь? Да они, небось, сами в болото лезли, а насчёт грибов с ягодами, надо знать, чего собираешь, а то они наберут бледных поганок или волчьих ягод, а от этого естественно помрёшь, а место тут не причём. Виной во всём недостаток образования, даже элементарного.

— Так многие может не виноваты в недостатке этого самого образования. — пролепетал Елисей, испуганно захлопав глазами. — Говорят в прежние времена царь никому учиться-то не давал…

— Хватит уж лгать-то! — вскричала я. — При царе тоже можно было выучиться. Главное было хотеть этого. А так, между прочим, до революции букварь Тихомирова в каждой крестьянской избе был.

— Может закончим эту дискуссию? — осведомился Костя. — Пойдёмте лучше домой, а то темнеет.

— Относительно же этой темы, — встрял в разговор Станислав, — то я всё-таки с тобою, Софья, не согласен. Многие в малограмотности своей невиноваты. Но в данном случае надо смотреть на то, кого ещё можно воспитать, а кого лучше сразу пустить в расход. А воспитывать можно только Человека, а Человек — это тот, у кого есть Совесть. Разве вы со мной не согласны?

— Может и согласны. — проворчал Елисей и впал в унынье

— Ну всё-таки ты зануда, Станислав. — сказала я.

— Ты тоже, — пробубнил кузен. — Ты так вовсе вылитая моя сестра, недаром она тебя воспитывала.

— Но домой всё же, пошли!

— Ага! — обрадовался он, что сумел меня поймать на слове.

— Ничего и не «ага». Просто мы устали, а идти далеко, так что, пошли!

Глава 11 «Николай Поясов»

Это был низенький, толстенький, прилизанный человечек с постоянно бегающими маленькими лукавыми глазками. Он чем-то походил на недовольную морскую свинку. В манере же у него было, прибавлять то и дело в разговоре к каждому слову букву «с», по старомодной дореволюционной привычке. То есть, говорить словоерсами.

Дом его выделялся среди остальных. Большой, добротный, сделанный из кирпича, отделанный в некоторых местах деревом, с резными расписными ставнями и с таким же аккуратным крыльцом, указывал на то, что Поясов, в то время как многие голодали и надрывались на непосильной работе, умудрился не только сладко пить и есть, но и нахапать на целую домину.

Перед тем, как идти к Николаю Поясову, я предупредила своих друзей:

— Лишних вопросов не задавать, когда надо улыбаться, когда надо сочувственно вздыхать. Наше счастье, что никто ещё здесь не знает о том, что Станислав и Костя воевали на стороне красных. Если, конечно, Станислав не разболтал об этом Глаше, — и я строго посмотрела на своего брата, тот отрицательно мотнул головой и я, облегчённо вздохнув, продолжила, — многие уверенны, что мы верные воспитанники нашей бабки и у них не должно появиться не тени сомнений, что это не так. Так что во всём слушаться меня и следить за мной. Я уже разработала тактику общения. Ясно?

Все, кроме Елисея, молча приняли мои наставления, а он уже было начал возмущаться, но в тот же миг получил от Станислава подзатыльник, а к нему в придачу сердитый выговор:

— Слушайся старших, а не то мы тебя отправим к твоей мамаше!

И из него сразу же вышел весь пыл к пререканиям.

Я специально для такого случая, чтобы выглядеть посолиднее, надела своё лучшее платье и шляпку, в которых я сюда и приехала.

Поясов встретил нас, казалось, равнодушно. На самом же деле его заплывшие жиром глазки нервно забегали, и он долго и старательно прожигал нас своим неприятным и полным подозрений взглядом. Я твёрдо выдержала этот взгляд и приветливо улыбнулась, что сразу же поспешили сделать и мои товарищи. Узнав, что мы со Станиславом внуки, как они все в Северово выражались «самой барыни Макошевской», которая всегда была в селе второй после князей Северовых, он немного успокоился и даже пригласил нас в дом.

Обстановка там оказалась, что ни на есть буржуйская, ибо была до такой степени безвкусной, что мне с моим привитым дворянским чувством прекрасного, стало просто не по себе. Яркий пример того, что, бывало, когда чернь богатела и начинала воображать из себя бог знает что, хотя внутри она навсегда оставалась той же грязью, что и прежде.

Многая мебель, да и всякие другие вещи, явно были взяты из северовской усадьбы, а остальные из более бедных барских домов. А золотой портсигар с оставшимися в нём дорогими сигарами, припасённый теперешним хозяином для особо торжественных случаев, судя потому, что на нём была выгравирована всё та же вечная буква «С.», тоже принадлежал когда-то Северовым. Он предложил моему брату и Косте из него закурить, те, хотели, было отказаться, но я толкнула их под столом ногой, и они взяли себе по сигаре и сделали вид, что курят, хотя на самом деле только держали её в руке. Ибо они никогда в своей жизни не курили, оттого что были ярыми противниками этой мерзкой и противной привычки. По-моему, это было очень даже правильно, ведь даже в прежние времена не все курили и находились такие, что полагали это за порок. Мне было непонятно отчего все кругом продолжали курить не смотря на то, что повсюду только и талдычили о том, что «люди в будущем должны быть, идеальными, но а если не идеальными, то всё же настоящими, со стальной волей и без всяких слабостей и дурацких привычек; что надо начинать преобразование с самого себя, и только так можно придти к светлому справедливому обществу».

Но это в сторону. Нам же в тот момент было просто необходимо войти в доверие к Поясову, чтобы получить от него волнующую нас информацию.

А Поясов тем временем совсем успокоился и стал улыбаться холодной змеиной улыбкой. Как я поняла: другой у него просто не было.

Он осведомился, на счёт того, как поживала «барыня Варфоломея Васильевна», как было её здоровье; не нуждалась ли она в работнике.

Я дала на всё положительные ответы, кроме, последнего, на него я ответила неопределённо.

Потом мы говорили про то да сё, в общем, вели, как это называлось раньше, пустую с моей точки зрения, «светскую» болтовню. Но таковы были правила игры и, я терпела, собираясь одержать в ней полную победу.

Наконец, я, увидев, что хозяин дома полностью расположился к нам, решила:

«Эх, была, не была, рискну».

И я так, между прочим, спросила у него:

— Ну и как вам жизнь? Как вам вообще Советская власть?

Он сказал, недовольно поморщившись, шёпотом, перед этим нервно оглядевшись и закрыв бывшее, всё это время открытым, окно:

— Отвратительно. Частной собственности нет, всё, видите ли, народное! Да ужели это жизнь?! В оные времена вот это жизнь была! Как славно служилось мне у нынче покойных бар Скакальских! Да-с. Я ведь в оные годы-то управляющим у них служил-с. Вот батюшка Олег Николаевич был, царство ему небесное! Одно удовольствие у него прислуживать было, а уж платил — никогда не обидит, очень щедрый был. Главное повинуйся, да делай, что наказывают, и не прекословь, а так — как у Христа за пазухой живи, как сыр в масле катайся! А как преставился он, так его супружница, Амалия Христофоровна, хозяйство вести стала. Милейшая женщина была! А каковы у них были сыновья! Младшенького-то я только в младенчестве видел-с. Славный был. Да-с. Оба, между прочим, офицерами были-с, в Германскую воевали-с. Родители их почитай самих князей Северовых богаче были. Да-с. Олег Николаевич человек с умом был. Нажил славный капиталец. Предпринимателем был. А покойный князь Вадим Всеволодович, уж порядком обеднелый был. Да и отравился, видно долги замучили. Тоже у него два сына было. Тоже офицеры, оба в Германской воевали. Но что очень часто случается в нашей бренной жизни: на фронте Илларион Вадимович, старшой сын выжил а, приехавши в наши края, и недели не отжил в имении, в Северово: при катании ночью на лодке, утоп. При мне-с это было. Самолично спасал его. Но уж поздно было. А младшенький, Виссарион значит, тоже при отступлении войск русской армии из Галиции и Польши — выжил, а как началась революция, сгинул, видно убили. Вот она смерть-то. Коль суждена была, так не уйдёшь от неё. А революция будь она неладна, как началась, так всё: усадьбы Северовых и Скакальских растащили крестьяне, Амалия Христофоровна померла как раз накануне, Эраст погиб ещё в начале Гражданской войны, а Борис, это младшенький, стало быть, пропал куда-то, либо убили, либо за границу отъехал, а я вот без службы остался. Да и где сейчас служить? Я, к примеру сказать, не хочу на ихнюю власть горбатиться, мне вообще не пригоже, как она да что. Мне ведь много не надо, домик бы свой иметь, да хозяину верой и правдой служить, а иное, всё для дураков. Да и мне, в общем, всё равно кто будет править царь аль король какой-нибудь заморский. Главное, чтоб мне хорошо было. Эх, хоть бы обратно всё воротилось…

— А почему старый князь отравился? — поинтересовалась я, после не продолжительного молчания с печальной миной на лице.

— Да много всякого люди говорят, но никто толком-то и не ведает почему. Весёлый, человек спервоначала был, а потом как-то с летами помрачнел, стал чуждаться всех, целые дни проводил у себя в кабинете и что-то писал. Нет бы запил что ли. Так нет-с. Ведь многие-то от этого отраду находят и беззаботнее делаются, как говорится на первом взводе и в кураже. Но нет-с. Он, напротив. Вот и довела его хандра-то. В конце концов, сумрачным февральским днём по утру нашли его в кабинете мёртвым. Да они все Северовы-то в сорок лет кончали, отец его во столько же повесился, а дед застрелился. Да кто это нынче всё разберёт, как да почему…

Внезапно он замолчал, и я поняла, что больше у него ничего не выведаешь, и это лишь окажется пустой тратой времени. Поэтому я сразу приступила к интересующему нас делу, ради которого мы, собственно, и пришли сюда.

— Я вот что хотела у вас спросить, вы ведь служили у светлой памяти барина Скакальского, а говорят, он был большой любитель и ценитель живописи. Я, знаете ли, очень увлекаюсь этим ремеслом, люблю изучать полотна известных художников, там приемы разные… Может у вас, сохранилось что-нибудь, а то сейчас не увидишь и не насладишься подлинниками.

Мои спутники, услышав такое, уставились на меня с самыми глупыми лицами. Наверное, они считали, что я должна была напрямую потребовать у этого нелицеприятного типа показать мне портрет того самого князя, что бродит по кладбищу привидением! Но не могла же я в самом деле так поступить?! Раз уж Поясов поведал о том, что прислуживал каким-то там Скакальским, то и стоило спрашивать об этих самых Скакальских. Однако я очень надеялась, что у этого так называемого барина Олега Николаевича либо никаких картин не было и в помине, либо они все сгинули. Поясов замялся. Я не знала радоваться мне этому или нет. Лицо его приняло странное выражение, и я даже испугалась. Но прошла минута-две, и он даже улыбнулся.

— К сожалению очень многое в музей забрали, — наконец сказал он. — То, что не сломали и не уничтожили во времена Революции. А то ведь некоторые крестьяне себе взяли, а когда была холодная зима, печки ими растапливали. Вот так-с. Да-с.

Я понимающе кивнула и уже было поникла, когда Поясов сказал:

— Но всё же кое-что я могу вам показать-с. Кроме того-с, у меня сохранились некоторые портреты их светлостей князей Северовых-с. Да-с. Последний из них-с, передал мне-с, на хранение-с. Многое, конечно-с, тоже забрали. Но несколько портретов могу вам-с показать-с. Пройдёмте-с.

Безусловно он лгал. Ну кто из Северовых мог оставить ему что-то на хранение? Может быть Илларион Вадимович? Интересно, когда он мог успеть? Или его брат Виссарион, который здесь и не бывал-то никогда?

Хозяин дома тем временем, встал и жестом пригласил нас следовать за ним. Он провёл нас через весь свой огромный дом в какую-то небольшую комнату, в которой было темно и очень пыльно.

Когда Поясов включил малюсенькую лампочку под самым потолком мы увидели в её тусклом свете, что все стены этой комнаты снизу доверху сплошь увешаны всевозможными картинами: пейзажами, натюрмортами, и даже совсем старыми и очень странными иконами, вероятно из домовой церкви Северовых. А где-то в самом углу висели портреты, но мы для отвода глаз не сразу бросились к ним, а сделали вид, словно нас страшно интересуют другие произведения живописи.

Я, конечно, в этом разделе искусства никогда не была сильным знатоком, но всё же собрала все свои знания, полученные ещё в те времена, когда я действительно увлекалась живописью и даже хотела стать художником.

Управляющий неизвестных мне Скакальских, притащил из соседней комнаты бронзовый канделябр с пузатыми ангелочками, зажёг его и скорее подобострастно, чем учтиво, подал нам.

Я, разглядев полотна кисти более-менее знакомых художников, принялась горячо рассказывать своим друзьям то, что мне было о них известно. Когда же мы, наконец, дошли до портретов, я восторженно воскликнула, скорее от того, что, они здесь оказались, чем от восхищения:

— Какие замечательные портреты! Как хорошо написаны!

Поясов самодовольно хмыкнул и у него сделался такой вид, словно он их сам написал.

— А это ведь вероятно князья Северовы? — спросила я у него.

— Да-с. — сказал он, но сначала принялся показывать кто и где изображён из «незабвенной памяти бар Скакальских».

Эту часть мы, слушали вполуха, сами же старались оглядеть всех, силясь отыскать портреты Северовых. Многие из портретов сильно потемнели и потрескались, многие висели либо очень высоко, либо были погружены в тень, а подойти к ним в плотную с канделябром не было никакой возможности из-за нагромождения мебели и прочей старинной домашней утвари.

А хозяин дома продолжал:

— Эраст и Борис Олегович в младенчестве-с. Амалия Христофоровна-с в молодости. Была писанной красавицей-с. А вот-с покойный князь-с Вадим Всеволодович-с. А вот-с Всеволод Владимирович. Вот-с Игорь Лазаревич-с. А вот-с супружница-с князя Олега Лазаревича. Тот-с был женат-с на германской красавице-с Кларе фон Риттерштайн-с. По крайней мере многие считали её красавицей.

Мы насторожились.

— Однако на мой взгляд-с слишком она была худощава-с. Да и светлая-с.

Я внимательно посмотрела на портрет матери князя Владимира — того, что как утверждали, каждую ночь бродил привидением. Со старинного холста на меня смотрела премиленькая стройная молодая дама. У неё были золотистые волосы, задумчивые синие глаза и изящные тонкие брови. Она была противоположностью Амалии Христофоровны.

— А где же князь Владимир? — рискнула поинтересоваться я. — Или его батюшка?

— Вот тут-с. — и он указал на несколько портретов, что терялись во мраке.

— А посмотреть поближе нельзя?

— Отчего ж, можно-с. — Поясов попробовал пройти к ним, но ему не удалось. Тогда он принялся разгребать в стороны завал из всевозможных вещей. Ему это удалось, но лишь на половину. Я подошла поближе и подняла над головою канделябр и осветила им висевшие портреты. Двое из них висели очень высоко и достать до них было невозможно. Вероятно, когда Поясов их вешал, он пользовался приставной лестницей. Мне удалось и то с большим трудом разглядеть лицо весьма импозантного господина средних лет. Я посветила канделябром в сторону и вздрогнула. На меня со стены глядела столь уродливая особа, что описать её просто слов бы не хватило.

— Кто это? — только и смогла я из себя выдавить.

— Этот господин — отец князя Владимира-с, о котором вы спрашивали-с — Олег Лазаревич-с. Сам же князь Владимир-с висят выше-с. А эта очаровательная дама-с моего светлой памяти-с барина Олега Николаевича-с матушка. Милейшая и прекраснейшая дама-с. Запечатлена в те годы-с, когда блистала в высшем Петербургском обществе первою красавицей-с.

Он указал на портрет вышеупомянутой особы.

Не дай бог такое ночью увидеть — помрёшь! После этого я поняла, что ночных кошмаров мне уже не избежать. Но что было делать, расследование сложных и запутанных дел нелёгкое занятие! И всегда надо чем-то жертвовать. В конце концов, не такая уж это была, и жертва можно было и пережить.

К сожалению, портрета князя-призрака мне так и не удалось увидеть. Но по крайней мере мне удалось увидеть портреты его внука, его сына, его дяди и отца, а также матери, а это уже что-то. В конце концов, что-то похожее от них должно же было присутствовать в его внешности?

На всякий случай я ещё раз повнимательнее изучила все эти три портрета. Правда, мне пока было не ясно, зачем это нужно, но я чувствовала, что это какая-то ниточка, за которую во что бы то ни стало надо ухватиться.

Глава 12 «Одни вопросы»

Когда мы, а вернее сказать я одна, поблагодарила радушного хозяина, и уже отошли далеко от дома, Станислав гневно произнёс:

— Вот контра!

— Нет, братец, — возразила я, — это самый настоящий прислужник и пешка, которого при удобном случае нужно просто пристрелить. Он, конечно, тоже враг и даже опасен, но не так, как тот же Ильевский. Потому что от Поясова понятно, чего ждать, а от Ильевского трудно. Вот он действительно, как ты выразился, контра и, кстати говоря, ферзь, который управляет такими как Поясов, ведь им нравится, когда ими управляют, вытирают о них ноги. Они готовы выполнять, всё, что им не прикажут. Это не важные птицы, а так — тьфу! Одним словом, прислужники, они и есть, прислужники.

— Я не совсем согласен с тобою, Софья, — сказал он, — но спорить не буду. За тобою всегда останется последнее слово. Слишком много ты начиталась всякой такой литературы. Пещеры Лихтвейса, понимаешь ли…

— При чём здесь «Пещеры Лихтвейса»? — возмутилась я.

— Ну тогда какой-нибудь Арсен Люпен грабитель-джентльмен или Нат Пинкертон — король сыщиков!..

Елисей рассмеялся, а я вспыхнула, но ничего больше говорить не стала. Зачем было спорить с дураками?

Некоторое время мы шли в задумчивом, а я так ещё и в оскорблённом, молчании.

— А вы заметили, что он ни словом не обмолвился о сокровищах. Или, по-вашему, он о них не знает? Даже Пляскина знает, а тот хмырь так или иначе имевший прямое касательство к усадьбе и вещам князей Северовых, и безусловно к их тайнам, видите ли, не знает, — наконец сказал Станислав, ни к кому, собственно, конкретно не обращаясь.

— А ты полагал, что он станет кричать об этом налево и направо, да ещё и может быть предложит свою помощь в их поисках? — съязвила я. Мой брат скорчил гримасу, ставшую для меня привычной и ничего, не сказал.

— А вообще, — продолжила я, — у меня такое чувство, что мы не можем увидеть что-то очень главное и важное. Что оно вертится у нас перед самым носом, а мы его не замечаем.

— Не может быть такого, — возразил мне Елисей.

— Может, может, — поддержал мою мысль Костя, а Станислав вдруг словно бы взорвался.

— Да чёрт его знает, что такое! — завопил он. — Чепуха сплошная получается! Я перестал вообще хоть что-то понимать. Чего они все кончали с жизнью в сорок лет? Почему Елохин говорит, что видел сам лично князя-покойника? Он, что тоже напраздновался перед этим или как? Ильевский какой-то, карта какая-то, сокровища, которые не могут найти уже второй век. Может действительно, их не было вовсе? А? Может это что-то вроде семейного предания, тогда модно было всякие предания сочинять. Я не удивлюсь если здесь окажется замешанной какая-нибудь рукопись до христианских времён, какие-нибудь былинные витязи…

— Намекаешь на «Слово о полку Игореве»? — насмешливо спросила я. — На Мусин-Пушкина и тому подобное? И кстати, застрелился он тоже, потому что было модно?

Не обращая, внимание на мою иронию, он продолжал:

— Может, он всё своё наследство спустил? Промотал, пропил, в карты проиграл?! А тут ещё банда какая-то!..

— Стой… — перебила я его, — банда… хм… когда она появилась-то?

— В 20-ом. А что? — удивился мой брат.

— Так… банда в 20-ом, а Ильевского не видели с того же самого года. Вам это не кажется подозрительным?

— Да, нет. Не кажется. Просто совпадение, наверное.

— А может и не просто, — задумчиво произнёс Костя, — в таких делах редко бывают совпадения.

— Ладно, чтобы там ни было, — сказал Станислав, — пошли домой, а то жарища страшная, того и гляди удар хватит.

— Вы идите, — ответила я, — а я пойду, искупнусь. Кстати, может со мной, а?

— Нет. Мы отдыхать пошли. А то ты опять нас куда-нибудь потащишь. Я, как сюда приехал, ни дня спокойного. Хватит, — пробурчал мой брат.

Костя хотел, было пойти со мной, но Станислав заявил ему, что хочет с ним серьёзно поговорить, и тот, бросив на меня виноватый взгляд, пошёл следом за моим братом. Елисей тоже покинул меня, заявив, что у него множество дел.

Тоже мне деловой, какие у него могли быть дела в Северово?

Поэтому я в полном одиночестве направилась к реке.

После разговора с Поясовым меня страшно мучило одно обстоятельство. Я подумала, а ведь тот князь, который служил вместе с Родионовым, мог быть этим самым Виссарионом Северовым. Во-первых, тоже князь, во-вторых, тоже отступал из Галиции и Польши, в-третьих, мне стало действительно, казаться, что его так и звали.

Так-так… открытка, открытка… Точно! Ведь у меня же с собой есть открытка, которую когда-то, по-моему, в конце 1916 года, князь прислал Леночке. Ну, конечно! Там ещё стоял обратный адрес:

«Двугорскъ, село Северово, имение Северово, князь Виссарион Северовъ.»

Так-так. Но тогда выходило, что князь Северов всё-таки бывал в своей усадьбе в Северово! Да ещё в пресловутом 1916 году! А об этом почему-то никто не знал. Не знал ли, а может просто не говорил? А если он был тем самым князем, то в таком случае некий Леонид вполне мог быть Родионовым? Ну уж нет. Какие бы такие тёмные делишки могли быть у этого столь благородного офицера с этими неприятными личностями: Князем и Ильевским?

Так, что лучше было пока вернуться к почтовой карточке. Какой-то князь действительно присылал её и как мне, кажется, из Северова. А мне эта яркая литографическая открытка просто очень понравилась, и я стала использовать её вместо закладки. И я даже притащила её с собою в книге… Или нет…

В зависимости оттого взяла ли я перед отъездом непрочитанный «Фрегат Паллада» Гончарова или только мои любимые трехкопеечные выпуски «Пещеры Лихтвейса», и с приключениями сыщиков Путилина и Ната Пинкертона, а также лирику Максимилиана Волошина?

Я точно помнила, что «Фрегат…» я закладывала именно этой открыткой и, небось, забыла её. Ну ладно надо ещё было посмотреть.

Солнце медленно садилось. Небо постепенно становилось затянутым свинцовыми серыми тучами, и я даже не подозревала, что точно такие же тучи уже нависали и над моею головою…

«Как бы дождь не начался» — подумала я, подходя к реке.

Там было пусто и мрачно, вода была неприятного оттенка, а сильные порывы ветра то и дело с яростью налетали на тоненькие берёзки и нагибали их, чуть ли не до самой земли.

Испугавшись разбушевавшейся стихии, все местные попрятались по своим домам, и только я несмотря на непогоду, всё же решила искупнуться хотя бы раза два и то исключительно из чистого принципа. Ведь я всё равно уже сюда пришла.

Жара спала, но стало очень душно, как в каком-нибудь деревенском предбаннике.

Идя вдоль берега в поисках симпатичного местечка, я увидела, что оказалась не единственной любительницей водных процедур.

Один из здешних милиционеров поливал своего товарища по службе из ведра. Он зачерпывал воду из реки, а затем лил на спину другому. Оба они были обнажены по пояс. На них были одеты, заправленные в форменные сапоги, штаны. Другая часть формы, помогшая мне их идентифицировать как служителей местного порядка, лежала в стороне на траве.

Как видно либо из-за нежелания лезть в неприветливую воду, либо из-за недостатка времени, они принимали водные процедуры столь оригинальным способом.

Тот, которого поливали, был темноволосый, с голубыми глазами, а второй, тот, что с ведром, был наоборот с совсем светлыми волосами, и при этом тёмными глазами. Оба они были возраста Станислава и Кости, и, судя по всему, прямо, как они, бывшие красноармейцы.

Моё появление нарушило царившую здесь тихую и мирную обстановку. Потому что, увидев меня, светловолосый милиционер перестал обращать внимание на то, куда он лил воду, а стал смотреть в мою сторону и улыбаться, и в довершении всего он облил своего товарища с ног до головы. Тот в свою очередь принялся его ругать, а я, смеясь, поспешила уйти, так и не доглядев, чем всё это закончилось.

Место я, наконец, нашла, и в хорошем расположении духа несколько раз поплавала вдоль берега. Затем после этого минут десять посидела на крутом бережке под развесистой плакучей ивой, и преспокойно направилась домой.

Глава 13 «Преступление»

Я мирно возвращалась с речки. После принятия водных процедур мне заметно полегчало. Настроение улучшилось, и я даже на время забыла и об Ильевском и о кладе. Всё это показалось мне каким-то далёким и туманным. В общем, я расслабилась окончательно.

Но тут неожиданно меня остановили мои недавние знакомые: те самые милиционеры с речки, и попросили пройти с ними. На все мои вопросы они отвечали неопределённо, так что я поняла, что они толком сами ничего не знали.

По пути мне удалось, как следует разглядеть своих спутников. Темноволосый успел уже за это время переодеться в сухую одежду. Он был очень серьёзен и строг. А темноглазый казался, наоборот, очень весёлым и всё шутил для того, чтобы я не переживала, а рассмеялась, и сам то и дело приветливо и по-дружески улыбался мне. Он был заметно моложе второго, но нельзя было его упрекнуть в этом и сказать, что это его недостаток, хотя так конечно и считают многие старые и занудные, которые, по-моему, с рожденья старятся и поэтому смотрят на молодёжь свысока и презирают её. А вообще если человек молод, то он таким останется навсегда. Так можно было сказать и о моих новых знакомых. Несмотря на весёлость, темноглазого нельзя было обвинить в несерьёзности, так же, как и его, товарища в замкнутости и суровости. Просто второй, вероятно, знал больше о том, зачем меня вызвало местное начальство.

Я огляделась вокруг и заметила, что мы подходим к дому Поясова, и меня как громом разразило:

«Что-то тут произошло».

В дверях стоял бывший красноармеец, вероятно тоже милиционер. Он пропустил нас внутрь.

Там я увидела своих друзей, которые сидели мрачные и злые. Напротив них за столом, за которым мы ещё так недавно вели беседу с хозяином дома, то и дело, вскакивая, затем некоторое время, бродя по комнате и, наконец, снова садясь, сидел, а правильнее сказать находился, сам начальник Двугорского и местного отделения милиции Осип Фёдорович Дубровинский. Эти сведения мне успел шепнуть темноглазый милиционер.

Дубровинский был короткий, носатый и пучеглазый, и при разговоре не выговаривал не только одну букву «р», но и чуть ли не весь алфавит.

Заметив меня, и не посчитав нужным даже поздороваться и объяснить в чём вообще обстоит суть дела, он молчаливо-повелительным жестом указал на стул. А после того, как я устроилась на нём и, на всякий случай, сняла свою шляпку, решив, что меня в ней хватит тепловой удар, он положил передо мной какой-то предмет и грозно, как у особо опасного преступника вопросил:

— Ваше?

Я взяла его в руку — это оказалась моя шпилька, которая всё-таки выскочила из моей причёски вовремя нашего дневного визита.

Но даже после этого, повода для сборища и такого грубого обращения я на горизонте не разглядела. Поэтому я просто и довольно спокойно ответила:

— Да моя. А что?

— Эту шпильку нашли в этой самой комнате возле окна, рядом с телом убитого гражданина Поясова.

— Убитого?

— Да, гражданка Макошевская, убитого. Как вы объясните её наличие в этом месте?

— Я её потеряла днём, когда мы приходили сюда.

— Сегодня днём, судя по всему, сразу после вашего ухода, в этом доме произошло убийство. Хозяин дома, гражданин Николай Поясов, был застрелен. Предположительно из пистолета «Люггер-Парабеллум», но также возможно это был маузер С-96, так как он так же заряжается патроном Парабеллум, гильзу от которого нам удалось обнаружить. Соседка убитого, гражданка Пляскина, первая обнаружила тело, зашедши к соседу, в гости. Так ведь было? — обратился он к сидящей тут же Наталье Леонидовне, которую я вначале не заметила.

— Так, голубчик, так!.. — подтвердила она, голосом старушки «божьего одуванчика» и у неё при этом был такой вид, что она сейчас же подобно настоящему одуванчику разлетится.

— Вы вышли от Поясова ровно в три часа по полудню, верно? — спросил он у моего брата.

Тот, молча, кивнул.

— Через полчаса, после этого, гражданка Пляскина обнаружила тело. Вы это точно помните?

— Да я, как раз глянула вона на енти часы. — и она показала на большие напольные часы.

— Так, гражданка Макошевская, где вы были с 3.15 до 3.30, в отрезок времени, когда произошло убийство. Ваши друзья говорят, что вы покинули их в 10 минут четвёртого, и скрылись в неизвестном направлении, якобы по направлению к реке. В 10 минут покинули, с того места вы вполне успели бы дойти до дома убитого, и совершить содеянное за 5 минут. — заявил он мне угрожающим тоном и у меня аж во рту всё пересохло. Мне даже уже не намекали, мне прямым текстом говорили, что это я застрелила Поясова!

Тут мне попытался придти на выручку темноглазый милиционер, заметив Дубровинскому:

— В 3.16 мы с товарищем Лесковым видели эту юную барышню в противоположном месте от дома убитого. Дорога, которая туда ведёт, противоположна дороги к дому Поясова, а другого пути нет. Так, что она не могла совершить убийство…

— Но только лишь в это время. Потому что потом вы, Туманов, вместе с Лесковым ушли оттуда и не могли видеть и знать, что она всё ещё находилась в указанном вами месте. В её распоряжении было ещё 12 или даже 14 минут. А этого времени достаточно.

— Зачем в таком случае она вообще пошла туда? — возразил на этот раз Дубровинскому темноволосый, — почему она сразу не пошла, убивать вашего Поясова?

— Чтобы у неё было алиби.

— Откуда она могла знать, что на речке обязательно в это время кто-то будет? Погода стояла плохая, и шансы кого-то встретить были равны нулю.

— Хорошо, — ядовито сказал он и обратился ко мне. — Кто-нибудь может точно подтвердить, что вы всё это время были в месте, указанном нашими сотрудниками?

Я пожала плечами и как можно более спокойным голосом ответила:

— Я не знаю, может, кто и видел…

Дубровинский даже зашипел:

— Нет, гражданочка, так дела не делают. Вас просят дать точный конкретный ответ.

Воспользовавшись тем, что Дубровинский в этот момент отвёл свой неприятный взгляд от моего лица, я огляделась вокруг за поддержкой. От моих друзей помощи можно было не ждать. Они сами выглядели не лучше. Зато уж темноглазый милиционер, ободряюще подмигнул мне и несколько раз медленно кивнул головою. Потому, когда Дубровинский обратил внимание к моей персоне и снова задал свой каверзный вопрос, я сделала так как мне подсказал мой новый знакомый.

— Кто же это? — сдвинул брови начальник. — Имена, фамилии…

— Я не знаю их имён и фамилий. — отозвалась я. — Вы не забыли? Я не местная.

— Не знаете… что-то вы больно ничего не знаете. — ехидно проговорил Дубровинский. — Зато я знаю, и знаю, как всё было на самом дело. А было всё, как я сказал. Признайтесь. Чистосердечное признание смягчает вину. Отпираться вам бессмысленно.

— Вы с ума сошли! Вы понимаете, что говорите?! — закричала я, вскочив со своего места. — Откуда у меня, по-вашему, оружие?

— Успокойтесь, успокойтесь, гражданочка! Если вы не виновны, почему вы тогда так нервничаете? Что касается оружия, то вы могли взять его у вашего брата, гражданина Макошевского или его приятеля гражданина Большакова. Смотря на то обстоятельство, у кого из них есть револьвер.

— У меня есть револьвер бельгийской марки «Галан и Сомервиль», но парабеллума или маузера у меня нет, — сказал мой брат. — От отца достался. Но уверяю, я сам, когда мы вернулись домой, в этот ваш отрезок времени, проверял: он был на месте. Да и моя сестра не знает, где я его храню.

— Значит, вы совершили убийство сообща.

У Станислава стал такой вид, что я даже испугалась, что он сейчас возьмет и задушит его и тогда моего брата точно заточат в какой-нибудь местный острог. Хотя я бы ему дала орден за это.

Неожиданно двое знакомых мне милиционеров, переглянувшись, куда-то вышли.

— Слушайте, — сказала я свирепым голосом, поскольку Дубровинский меня уже давно вывел из себя, а в эти минуты я становилась очень опасной, даже хуже целого неприятельского батальона, — ну чего вы к нам пристали? У вас, что тюрьма пустует? План надо выполнить? Лучше бы вы банду ловили, третий год поймать не можете — позор! А этому вашему прислужнику-лакею поделом досталось… Туда ему и дорога. Но тем не менее, мы его не убивали.

— А вы на меня не кричите, и не оскорбляйте, я, между прочим, представитель власти. А гражданин тот, не как вы изволили выразиться «прислужник-лакей». Он был почётный, уважаемый, пожилой, рабочий человек, который сделал в своей жизни столько, сколько вам не сделать. А насчёт банды, нечего меня учить всяким соплякам, сами знаем и когда нам надо будет мы её поймаем. Не лезьте не в своё дело.

Я поняла, что это так сказать прелюдия к самому ужасному в этой кульминации. Вот сейчас меня запросто могли осудить за убийство, которого я, кстати говоря, не совершала. Где же была справедливость?! Ведь повсюду только и талдычили, что это мол в конце концов, Советская власть, а не какая-нибудь монархия, и в ней всё решалось по справедливости!.. Так нет. Где же по справедливости? Разве во времена какого-нибудь царя сидел подобный мерзавец? Мерзавец, которому было всё равно кого посадить: хоть преступника, хоть человека ни в чём неповинного.

Ради чего старался этот Дубровинский? Ради награды небось старался, выслуживался, тёпленькое местечко нашёл, и хотел ещё лучше устроиться…

Понятие справедливости втоптал в грязь — он и ему подобные! Чем он интересно был лучше какого-нибудь Ильевского или Юденича с Колчаком? Когда только суждено было наступить их последнему часу? Когда вконец была бы полностью уничтожена их вражья порода?

Станислав смотрел, смотрел на Дубровинского, просто сверлил его взглядом. Затем, судя по всему, не выдержал, достал из кармана револьвер. Увидев это, я решила, что он его сейчас точно пристрелит. А мой брат тем временем, в какой-то глубокой задумчивости подержал его руке и сунул Дубровинскому в физиономию:

— Нате, можете полюбоваться. Из него, по-вашему, стреляли?

Тот сначала опешил. Затем взял револьвер из рук и несколько минут изучал его. Наконец, с холодной улыбкой змея вернул оружие его хозяину обратно и сказал:

— Можете идти, гражданин Макошевский. Вы свободны. А вот сестру вашу придётся задержать.

— Как это? — возмутился Станислав.

— А вот как. Улика имеется — раз, подтвердить некому, где она находилась — два. Так, что всё законно.

Мой брат встал и подошёл вплотную к Дубровинскому, тот оторопело и испуганно попятился от него, и неизвестно чем бы всё это закончилось, если бы в ту же минуту не вернулись милиционеры с найденными ими свидетелями. Выяснилось, что они всё же имелись, и меня видела одна старушка, что, кстати, оказалась бабушкой Глаши, которая пошла, немного пройтись вдоль речки.

Потом, к счастью, ещё несколько человек, чьи имена для меня так и остались неизвестными, поскольку они не захотели, чтоб их имена приобрели хоть какую-то огласку в данной истории. Но всё ж благодаря их показанием у Дубровинского не нашлось повода для того, чтобы придраться, а иначе он просто бы обвинил старушку в маразме и слабом зрении.

А ещё, в конце концов, после того как весть об убийстве каким-то непонятным образом, за очень короткий срок умудрилась распространиться не только по всему селу, но и даже в соседствующую c ним губернию, к Дубровинскому пришёл старик, живущий в соседнем доме, который заявил, что видел своими глазами, как какой-то подозрительный тип, выходил из дома Поясова, минут за десять до того, как туда вошла Пляскина. Но кто это был, он не знал, так как не видел его из-за широкополой шляпы, надвинутой прямо на лицо. Он лишь заметил, что тот был очень высокого роста и в чёрном плаще.

Но даже после сего, начальнику и в голову не пришло, что нужно извиниться, и он всё с тем же повелительным наклонением в голосе не попросил, а именно потребовал, чтобы мы никуда не смели уезжать из Северово с нынешнего дня вплоть до того, как он сам не снимет подобное ограничение. Притом нам не разрешалось ездить даже в соседний город Двугорск, что находился в каких-то десяти километрах отсюда. И лишь только тогда, промучивши аж до двенадцати часов ночи, он отпустил нас.

Глава 14 «Ночные бдения»

— И всё ты! — набросился на меня мой брат, когда мы шли по дороге, в противоположную сторону от злосчастного дома Поясова. — «Пойду, искупаюсь», «пойду, искупаюсь»! А пошли бы домой вместе, ничего бы не произошло.

— А если бы мы вместе пошли купаться…

— Этого ещё не хватало. Нас и так обвинили в коллективном убийстве «гражданина Поясова», — перебил он меня, в конце очень мастерски изобразив тон и голос Дубровинского.

— Ну, ладно, не ссорьтесь. Главное, что всё хорошо закончилось, — попытался помирить нас Костя.

— Слушайте, — произнёс Елисей таинственным шёпотом, — а давайте сейчас сходим на кладбище, а?

Станислав аж чуть не подпрыгнул от возмущения:

— Нет, я с вами больше не могу. Одна купаться ходит, потом мы из-за неё сидим, чуть ли не целую ночь в милиции, другому — кладбище подавай, ночью. Я думал, приеду, отдохну. Нет! Нету от вас покоя ни днём, ни ночью. Вы понимаете, что я четыре года не отдыхал, что у меня шесть ранений и две контузии, и вообще я нервный, а в таком состоянии я за себя не отвечаю. Так что вы как хотите, а я иду спать. Тем более что уже второй час ночи!.. — и он, бросив на нас напоследок свирепый взгляд, зевая и пошатываясь, направился в сторону именья Макошевских. Мы тоже собирались двинуться за ним, но тут я услышала за своею спиною голос:

— Подождите.

Я обернулась и увидела того самого темноглазого милиционера.

Когда я остановилась, он протянул мне мою соломенную шляпку, которую я забыла:

— Вы забыли.

Я поблагодарила его, на что он сказал:

— Не за что, — и под взглядами Кости и Елисея ему стало как-то неловко, и он замолчал. Поняв это, мои товарищи переглянулись и, сказав, что подождут меня на другой улице, скрылись во тьме ночи. Как только они ушли, он после непродолжительного молчания спросил:

— Как вас зовут?

— Софья.

— А меня Сергей… У вас необыкновенно красивое имя. А как вы себя чувствуете, после случившегося?

— Хорошо.

— Простите, — сказал он, вздохнув.

Я удивлённо посмотрела на него:

— За что?

Он немного смутился и, подумав, объяснил:

— Ну, я же должен отвечать за то, что у нас происходит.

— Нет, право, вы не при чём, Сергей. Спасибо за то, что вы нашли свидетелей.

— Ну, что вы, за что… это же мой долг. — опять немного помолчав и подумав сказал. — Дубровинский — жестокий, ему всё равно кого посадить — преступника или просто человека. Ему скорее бы завершить дело, не особенно утруждаясь. Тем более что он ни черта… то есть ничего не делает, а я, мой товарищ и ещё несколько человек только и работаем…

— Да, я уже поняла это.

— Да… понимают все, а сделать никто ничего не может, — на мой вопросительный взгляд он объяснил. — Дубровинский же в своё время с самим Луначарским и даже Троцким знакомство вёл. Так что его сверху поставили. Он кого-то из них чуть ли не с самого детства знавал. Они даже, по-моему, одно реальное училище посещали…

— Но где же справедливость? Они будут всяких бандитов в начальники ставить, а порядочных людей осуждать и расстреливать?! А с кем же останется матушка-Россия? Вы Дзержинскому в Москву не пробовали писать?

— У Дубровинского на городской почте, муж сестры работает. Один раз я послал, а он перехватил. Так что теперь только подвернётся ему повод, а порой уже даже без него, он мне мстит за это и постоянно придирается, а потом сразу — выговор. Грозил на днях, что последний, а потом чуть что — обязательно выгонит из милиции с позором. А в Москву времени нет съездить. Да и боюсь я его тут оставлять, он может всё что угодно натворить.

— Я бы съездила, да из-за убийства не могу теперь, — я задумалась и тут меня осенило, — напишу своей кузине и попрошу её это сделать.

— Очень буду вам признателен. А то, например, с бандой. Он пересажал столько хороших людей вместо Черкаша и членов его банды. Мне с трудом удавалось найти улики и свидетелей, чтобы спасти их от стенки.

Стояла темнота, но полная луна светила очень ярко и мне было хорошо видно лицо моего собеседника: уставшее и осунувшиеся вероятно от долгих и бессонных ночей.

Мы начали прощаться, и тут он воскликнул:

— А чуть не забыл! Я хотел бы вас попросить если это конечно вас не затруднит, придти завтра часа в два в дом Поясова. Дело в том, что вы там были и, может, запомнили, какие там находились вещи, в случае если вдруг преступление носило характер кражи, а его убили случайно, когда он застал преступника или преступников. Начальника не будет, он завтра будет сидеть в городском отделении милиции, изображая бурную деятельность.

Я согласилась, мне это было совсем не трудно, тем более что мне захотелось, чтобы появился повод ещё раз увидеть этого вежливого молодого человека. До того, как я вновь обрела своего брата, да ещё в придачу его друга, мне не доводилось разговаривать с молодыми людьми. А ведь я к тому же, явно понравилась этому милиционеру, что опять же таки было мне в новизну.

Сергей проводил меня до моих двух друзей. Затем приложил руку к козырьку, напоследок улыбнулся мне и скрылся в темноте. А мы некоторое время стояли молча, слушая, как скрипели его сапоги по насыпи. Лишь, когда всё стихло и мы двинулись по пустынной улице, Елисей обратился ко мне:

— А знаешь, Сонечка, по-моему, этот… — и он весьма ловко спародировал моего нового знакомого, — в тебя втюрился.

— Елисей, ну что у тебя за лексикон!

— А что ты сама так говорила… — обиделся он.

— Ладно. Не говори глупостей. С чего ты это взял?!

— А чего я не видел, что ли как он на тебя пялился… то есть, пардон, глядел…

— Ну, просто глядел, как и на всех. У тебя, Елюша, богатое воображение, тебе сочинять бы лучше чего-нибудь…

— Я пишу стихи и этого вполне достаточно, — пробурчал он, — а на кладбище зря не пошли. Такая ночь и время подходящие, как раз всякие привидения, так и кишат на нём, и тем более полнолуние… — неожиданно нам дорогу что-то перебежало и при том чуть ли не сбило нас с ног.

— Ой, что это… — прошептал испуганно Елисей.

— Да мало ли животное, какое, кошка, например. А ещё на кладбище собрался идти!..

— А ты не испугалась! — возмутился он.

— Нет, представь себе такое, и тем более я на кладбище ночью не собиралась.

— Не ругайтесь, — взмолился Костя, — лучше прибавьте шагу, а то Станислав, небось, уже десятый сон видит, а мы всё бродим…

Но когда мы подошли к нашему дому, стало ясно, что это не так, потому что мы лицом к лицу столкнулись с моим братом. Тот на все наши возгласы и вопросы отмахивался и отнекивался, при этом таинственно озираясь. И лишь когда мы затащили его в комнату, он, наконец, соизволил объяснить нам всё.

— Иду я, значит. Вы там, где-то задержались…

— Это наша Сонечка любезностями с милиционером обменивалась, — вставил Елисей таким самым что ни на есть ехидным голоском.

А Станислав, отвлёкшись, поинтересовался:

— А что за малый?

— Тот, который пытался первый Дубровинского остановить, — подсказал Костя.

— А что вполне приличный молодой человек, — сказал мой брат с некоторой иронией в голосе.

— Ладно — Елисей, — сказала я ему укоризненно, — но от тебя я такого не ожидала, а ещё красным командиром был. Вы с ним самые обыкновенные сплетники.

— А, понятно… — произнёс Станислав, — судя по некоторым признакам, наша принцесса влюбилась.

— Ещё один! С чего вы это взяли? И не думала я ни в кого влюбляться!

— Точно, влюбилась.

— Да ладно, вам. Действительно чего вы придумали! — вступился за меня Костя. — И вообще ты отвлёкся.

— Ладно, оставим Сонечку в покое. Иду я, в общем… тут вижу, как в заброшенной избе, ну той, что на перекрёстке, между нашей улицей и Глашиной, кто-то шевелится. Я смекнул, что честные люди по ночам по развалинам шастать не будут, значит либо черкашевец, либо ещё кто-нибудь. И тогда я прокрался за ним… Он из избы — я за ним, он в лес — я туда же. Дошёл я так, братцы, до самого княжеского кладбища…

— Ну вот, — обиделся Елисей, — когда я вместе предлагал сходить меня чуть не предали кострам инквизиции, а сам втихаря…

Я от него сердито отмахнулась и кивнула брату, на что тот угрожающе заявил:

— Если он ещё раз влезет в разговор со своими сентенциями, я его выставлю на улицу.

Я грозно посмотрела на Елисея, и он в ответ на это надувшись, как мышь на крупу, отвернулся в сторону окна. Станислав же, удовлетворившись этим, продолжил:

— Так вот темно вокруг, но луна-то светит, как фонарь, и всё видно. Церковь стоит, зловещей громадой, кресты виднеются, надгробия — жуть просто! Вдруг… — и он перешёл на таинственный шёпот, от которого у нас побежали мурашки, — мимо меня что-то пролетело огромное, белое, и как завопило прямо в ухо! Я бросился к церкви и прижался к её стене, и тут там как что-то вдруг завыло! Аж вся церковь начала вибрировать от этого вопля! Я бросился бежать, сам того не заметив, оказался за пределами кладбища, но на той аллее, где похоронены все эти самоубийцы… когда я понял это, я захотел броситься прочь оттуда. Только я захотел бежать, как увидел: из могилы встала фигура и исчезла, впрямь словно бы растворилась во тьме… Остальное право я уже не помню, как я очутился возле нашего дома…

И он замолчал, переводя дух, а вид у него у самого был как у привидения: лицо бледное, глаза с лихорадочным блеском, волосы взъерошены, рубашка порвана, на щеке ссадина. Я прижгла ему её йодом и поинтересовалась:

— А поранился когда? Или тебя это привидение?

— Не смейся, — проговорил он серьёзно и с укором, — это когда через кусты продирался там всякие…

— Ты, что и в правду, веришь и считаешь, что здесь действуют какие-то сверхъестественные силы? — удивлённо осведомился у него Костя.

— Знаешь, брат, когда такое увидишь волей-неволей поверишь. — неоднозначно и угрюмо заметил Станислав. — Я же его ведь собственными глазами видел… Кстати я ещё в какую-то могилу ногой провалился, ногу подвернул, и меня вы знаете, товарищи, что-то за ногу-то и схватило!

Глава 15 «Пропажа»

Спали мы в эту ночь плохо, так как нас то и дело одолевали кошмары. А в довершении всего ещё и встали ни свет ни заря, часов эдак в шесть утра. Тем более что за окнами стоял какой-то шум. Когда я первая вышла узнать, в чём дело, прямо сразу же столкнулась со своим вчерашним знакомым — Сергеем.

«Мы расстались с ним в два часа ночи, когда он только спит!» — подумала я.

— Что случилось, — спросила я и с нескрываемой надеждой в голосе добавила, — бабку удар схватил?

— Нет, — улыбнулся он (видно та уже успела произвести на него неизгладимое впечатление), — она примчалась чуть свет в наше городское отделение и устроила страшный скандал, заявив, что милиция работает отвратительно, потому что у неё произошла кража.

— И что же украли у этой старой… особы? — спросила я, с трудом сдерживая волнение, но уже озарённая догадкой.

— Продукты питания. Как она утверждает, обчистили полностью, забрав все её «скромные запасы», накопленные «честным пролетарским» путём.

— Это у неё-то «скромные» и «пролетарские»?! — возмутилась я и тут же осеклась, и попробовала смягчиться, добавив безобидным голосом, — и что же вы их будете искать?

— Надеюсь, что нет, — сказал он и загадочно улыбнулся, и тут же неожиданно спросил, — это вы их взяли?

— С чего вы решили! — изобразила я оскорблённое возмущение на лице.

— Дело в том, что никто другой сделать этого не мог.

В ответ на мой вопросительный взгляд он пояснил:

— К вашей бабке трудно залезть постороннему, а под вашими окнами я нашёл много следов, указывающих на вас.

— Вы нас арестуете? — спросила я, напугано посмотрев на него, — по закону мы, наверное, совершили преступление, а вы ведь чтите закон…

— Чту, но не тот, который вы имеете в виду. Видите ли, Софья, в жизни не существует ни законов, ни трибуналов — всё это придумано, но они есть внутри у самих людей. Человек, если он поступил неверно, сам чувствует и видит свою ошибку. Внутри у него есть свой трибунал, трибунал его Совести. И у него есть свои законы — моральные. А остальное всё придумано для нелюдей, чтобы люди могли карать их с чистой и спокойной совестью. Поэтому мой долг защищать людей, а не отдельных буржуев-капиталистов, которые, в то время как другие голодают — обжираются и портят продукты. Я скажу, что это были хулиганы, и мы их поймали, а дело закрою, — сказав это он хотел было уйти, но я его остановила:

— Сергей, а откуда вы знаете, что вы в нас не ошиблись?

Он улыбнулся и сказал:

— Я чувствую, — затем подмигнул мне и уже почти ушёл, но, тут вернувшись обратно, спросил, — вы придёте?

— Конечно я же обещала, а я своё слово держу.

И распрощавшись, мы разошлись как в море корабли.

**

Днём я пошла, осматривать дом Поясова одна, поскольку мои друзья решили посвятить весь сегодняшний день отдыху и покою. Да и к тому же они даже слышать не желали о чём-либо касающемся этого разнузданного лакея.

Сергей ждал меня и обрадовался, как старой знакомой, которую не видел лет сто. Мы немного побеседовали и я стала осматривать дом Поясова. Он ничем не изменился, казалось, что его хозяин лишь куда-то ненадолго уехал. Внутри обстановка была всё та же. Не было никаких следов того, что преступники что-то искали или забрали. Так что если они что и взяли, то, явно зная, где эти вещи находились.

Я тщательно осмотрела все комнаты, так как я прекрасно запомнила их обстановку, когда управляющий вёл нас через весь дом в ту комнату, где висели картины.

В конце концов, мы дошли до самих картин. Вначале я ничего не заметила. Портреты были, как портреты. Я даже смогла восстановить по памяти кто где изображён. Но когда я обратила своё внимание к тем нескольким портретам, что так и не смогла как, следует рассмотреть, поняла, что отсутствовал тот, на котором был изображён князь-привидение.

Я хотела, было сказать об этом своему спутнику, но почти сразу же передумала. Не могла же я ко всему прочему рассказать и о привидении, и о карте, да и обо всех прочих вещах, многие из которых мне самой оставались не понятными. А так вышло бы глупо. Пропажа портрета им всё равно ничего не могла дать. Поскольку мне казалось, что между этим всем была некая связь, установить которую можно было лишь зная все подробности.

Ну, ей-богу, кому мог понадобиться этот портрет? Что он был такой уж ценный? Да, нет. В доме было полно вещей, стоимость которых настолько велика, что её трудно было описать. Если уж идти на преступление и на убийство так хотя бы из-за них. Странно вёл себя преступник. Но он был не дурак и отлично понимал, зачем пошёл на это. Он-то может и понимал, а я окончательно запуталась и в тревожных раздумьях опять направилась гулять вдоль реки.

Погода вновь стояла такая же и только молчаливая серая вода, да одинокий бродяга-ветер были моими строгими и беспомощными собеседниками. Мысли, порой одна диковиннее другой, без конца мучили меня. Я пыталась найти скрытый смысл в пропаже злосчастного портрета. И даже подумала, а вдруг этот портрет подделка и под маслом — карта. Но я тут же отбросила эту мысль, потому что портрет вероятнее всего был уже написан после смерти того старого князя, что спрятал клад. Следовательно, никакой карты там быть не могло, да и не сошёл же старый князь с ума настолько чтобы везде наоставлять всяких там карт!

А уж что касалось банды, и этого загадочного Ильевского, чья фамилия мне вдруг ни с того ни с сего показалась до того знакомой, словно бы я его знала лично! Что уж говорить о них? Мало мне было всего этого и теперь ещё портрет, будь он неладен. Портрет Владимира Северова…

Кстати, с этим тоже как будто было что-то связано. Призрак застрелившегося князя…

Шесть лет назад Колька Елохин впервые увидел призрака. Тогда же я что-то увидела на старом кладбище. Что именно? Я видела кого-то, чьи-то силуэты. Нет, не только это. Я ещё кое-что видела, просто это изгладилось из памяти. Это было лицо какого-то человека. Я закрыла глаза и попыталась воспроизвести события шестилетней давности.

Ночь была лунной. Очень ярко светила луна. Всё вокруг было залито её светом. Я застряла ногою в чьей-то могиле. Мимо меня пронеслась чья-то тень. Я в ужасе даже затаила дыхание и уставилась на неё. Неизвестный вдруг замер и, казалось бы, затаился. Он медленно повернул своё лицо. Оно оказалось в нескольких футах от меня. Бледное, хотя может быть оно казалось таким в свете луны… Тёмные волосы… Широко раскрытые глаза…

Странные глаза. Таких мне больше никогда не приходилось встречать… хотя нет, вроде бы нечто подобное я видела до этого…

Мне вспомнилась кузина Леночка, её жених Леонид Радионов, нелицеприятный дворянин — её поклонник и кандидат в мужья, а также некий офицер. Очень симпатичный молодой человек. Хотя могла ли я в те годы судить об этом?

Кстати, князь! Снова князь. Совпадение или нет?

У меня разболелась голова. Неужели все сыщики страдали головною болью? Что-то об этом мало упоминали в книгах. Если бы это была их профессиональная болезнь, об этом написали бы. Или нет? Может это такая вещь, о которой знали все, и поэтому о ней никто не упоминал, хотя бы из чувства такта. А вообще я отвлеклась от темы.

Всё это было давным-давно, а было ли на самом деле? Где-то далеко в моей памяти что-то имелось, но я никак не могла понять, что именно. Нет, скорее, ничего и не было, а мне казалось, что было, всё же это я лишь сама придумала и вообразила себе. Ладно, можно было предположить, что всё это лишь мои личные фантазии, но как было быть с покойником, бродящим по кладбищу, вместо того чтобы спокойно лежать, где ему надлежало?

Ведь даже Станислав чего-то видел, да и Колька Елохин тоже, и к тому же прекрасно его узнал. Узнал, только вопрос: его ли он узнал!

Ведь в темноте могло всякое почудиться и, как известно ночью все кошки серые. Это вполне мог быть совсем другой тип. Именно тип, поскольку люди по ночам по кладбищам не бродят, а мы — это исключение, но последнее лишь подтверждает первое.

А кстати ещё в добавление к тайнам! Могилы двоих князей. Ведь даже не было известно, где они находились. Особенно если учесть, что никто эти могилы никогда не видел даже в помине…

Может, в таком случае и их не было? Ведь это имело отношение к столь далёким временам, что нам с колокольни нашей эпохи бывает очень трудно, а часто и невозможно докопаться и понять, где истина и была ли она вообще…

А карта, вернее её половина… почему на ней ничего не было написано? Где были ориентиры на местности, да и вероятность, что на части Ильевского что-то вообще будет? Чепуха какая-то! Может, и впрямь ничего нет, и никогда не было?! И всё это лишь больное воображение свихнувшихся князей Северовых? Ну, хорошо, даже если всё это правда. Тогда подлинная ли эта карта? Может, подлинник и не сохранился?!

Нет, всё же, такого быть не могло. Просто князь Игорь был умён и не просто зарыл свои сокровища, а именно спрятал, да спрятал так, что только умный и находчивый человек сможет их найти. Умный? Ну что ж, князь, держу пари, что если найду и разгадаю вашу загадку, то быть мне сыщиком — ровне самому Путилину и самому Нату Пинкертону. Так что я ещё посоревнуюсь с князем Игорем Лазаревичем, и мы ещё посмотрим кто из нас умнее…

Когда я возвращалась в дом Макошевских, к вышеперечисленным тайнам прибавилась ещё одна. Просто я случайно увидела, как кто-то, желая остаться незамеченным, крался, то и дело оглядываясь по сторонам. Меня этот кто-то не успел заметить, лишь по той простой причине, что я, в мгновение ока спряталась в тень. Воспользовавшись тем, что из моего укрытия, пусть не всё, но всё же что-то видно, я вгляделась пристальнее и внимательнее в эту крадущуюся фигуру. Та словно желая сделать мне приятное остановилась и повернулась лицом. Я сначала очень долго не могла понять, где уже видела это лицо. Но тут вспомнила и поняла, что это тот самый тип, который пил с моей бабкой чай.

Если он был простой, и честный человек, зачем ему было прятаться и то и дело стараться быть не замеченным?! Уж не та ли это разгадка, что вертелась у нас перед самым носом, а мы на неё с упорством не обращали внимания?! Очень могло быть, что это и есть та самая ниточка, и даже скорее не ниточка, а целый канат, и по нему нам суждено было выйти на главную дорогу.

Часть II «В поисках карты»

Глава 16 «Сомнения»

Мы сидели на помосте у реки, свесив ноги в воду. Несмотря на жаркую и сухую погоду, никто из местных даже не думал купаться и поэтому окрест было безлюдно и тихо. Вода в реке была прозрачная и чистая, так что в ней отчётливо было видно дно, блестящее и переливающееся золотом на знойном палящем солнце. Иногда стайки маленьких рыбок проносились рядом с нашими ногами, с любопытством и беспокойством поглядывая на них. У нас над головами безмятежно, чуть наклонившись, под ветром шелестели, словно что-то негромко шептали, плакучие ивы.

Тишина была необыкновенная, лишь изредка пел соловей, где-то вдали возможно в княжеском парке куковала кукушка, неспокойный бродяга-ветер тревожил покой започивавших деревьев, да по воде пробегала едва заметная рябь, и вновь всё стихало и замирало в таинственном безмолвии.

И снова вокруг была лишь тишь, да благодать, и, казалось, что сама Россия делилась с нами чем-то своим заветным и сокровенным…

Разомлев и расслабившись под густой и развесистой кроной дерев, нам стало лень вообще что-либо делать. В оправдание могу лишь привести те тревожные дни и ночи, которые нам довелось пережить за это время.

У меня из головы не выходил Сергей — тот весёлый и отзывчивый милиционер. Меня терзала мысль, что я плохо поступила, не обмолвившись ему о пропаже портрета. Он ведь мне поверил, ждал от меня помощи, а я повела себя плохо по отношению к нему. Нет, всё-таки мне надо было пойти и всё ему рассказать. Он человек порядочный, и ему, как я поняла, почти никто не помогал, так что действовать ему приходилось одному без товарищей. Так может быть всем вместе, нам удалось бы раскрыть эту, возможно, ужасно страшную тайну и найти (наконец-то!) сокровища. Сокровища: ведь это так заманчиво и романтично! Стоит вспомнить роман Стивенсона — «Остров сокровищ»…

Героем этого романа пришлось труднее, им надо было снаряжать корабль и плыть бог знает куда! Тут же плыть никуда было не надо. Всё было спрятано здесь, можно сказать под ногами. Романтика, романтика… но вот только мне всегда не нравилось, что во всех этих, так называемых, приключенческих историях, не было ни строчки про любовь…

Нет бы кто-нибудь спасал кого-нибудь из цепких лап негодяев разбойников или пиратов. А затем на закате дня или при свете луны объяснялся в своих глубоких и нежных чувствах…

И снова в голову мне пришла та развалившаяся беседка в княжеском парке и слова старинного романса:

«…Я видел вас — вы были хороши…»

Я так замечталась, что даже забыла о том, что не одна. Мне захотелось чтобы меня кто-нибудь полюбил, притом полюбил так, как не любили ещё никого. Ну, ладно пусть кого-то всё же любили таким же образом. Ведь всё равно таких примеров если и можно найти, то не слишком много. В общем мне захотелось отправиться на свиданье. Пусть даже к той сломанной беседке…

Я очнулась, потому что Елисей вскрикнул. Его, видите ли, напугала какая-то лягушка, которая прыгнула ему на колено…

Всё о чём я мечтала было очень хорошо. Но всё это были лишь мечты. Разве возможно в двадцатом веке, да ещё после революции и гражданской войны, встретить такую любовь? Нет, времена романтизма и рыцарства минули. На смену им не пришло ничего достойного. И мне, в которой остались мысли, как отголоски ушедшего, остаётся только вздыхать и мечтать о том, чего уже не будет… Но не буду о грустном. Чтобы там не было, мне необходимо, разгадать эту тайну, и опять-таки всё возвратилось к Сергею. Я подумала о нём. В сущности, он не такой уж плохой. Можно даже сказать, что симпатичный. Но не более. Красавцем и уж тем более героем его не назовёшь. Но он первый обратил на меня хоть какое-то внимание. И, кроме того, мы не виделись с ним какие-то два дня, а мне казалось, что целую вечность и больше не встретимся никогда. И почему так? Я не могла понять. Наверное, эти глупые мальчишки всё же правы, и я в него влюбилась. Приходилось мириться с отсутствием идеала. А как замена идеалу — Сергей Туманов — мог оказаться вполне подходящим…

Мне бы, конечно, не этого хотелось, но что было делать…

Ладно, был бы повод вновь с ним встретиться хотя бы в последний раз…

А всему виною Станислав! Он, видите ли, не хотел с ним ничем делиться только потому, что был твёрдо убеждён, что тот всё доложит Дубровинскому, да ещё отберёт у нас карту и запретит вмешиваться в эту историю. Хоть он и ругал меня нехорошими словами, на самом деле ему крайне интересно было всё это. Я не спрашивала так уж прямо об участии Туманова в нашем предприятии, но по одним реакциям моего брата на одни лишь намёки относительно его персоны, уже поняла, что Станислав будет стоять непреклонно. Хотя осведомиться, можно было и даже нужно, но более тактично, и не заметно, с какой-нибудь близкой, но нейтральной темы, после чего надлежало сразу же перейти на необходимую мне.

Поэтому я спросила у него спокойным и безобидным голосом:

— Какие у нас будут планы на сегодня?

— Пойдём, посетим кладбище, если вы не против, — ответил он, что меня очень удивило. По-моему, он как-то сроднился с этим кладбищем за последнее время. Раньше (те его глупости шестилетней давности не в счёт), он старался обходить подобные места за версту, а сейчас наоборот они стали словно притягивать его к себе, как магнит.

На мой же вопросительный взгляд, он добавил:

— Чтобы вы поверили, что я действительно видел всё это.

— Мы и так тебе верим, братец мой, — сказала я ему.

— Ну, тогда вскроем дверь в церковь и посозерцаем, что у неё внутри, может, чего полезное обнаружим.

— Чего там может быть-то?! — как всегда влез в разговор Елисей.

— Мало ли чего. Может там тайник, какой!

— Скорее всего, там все стены ещё до нас простучали давным-давно! Думаешь те, кто искали, дураки были? — возразила я ему.

— Конечно, — произнесли Елюша и Станислав хором.

— Я не в том смысле. Дураки-то они дураки, но стены простучали в первую очередь.

— Ладно, — благодушно отозвался мой брат, — тогда в другой раз. А как с тем типом поступим, с квартирантом бабкиным?

— Будем держать под наблюдением: куда ходит, что делает и так далее, — ответила я.

— Вы думаете, что тот тип и есть — Ильевский? — поинтересовался Костя.

Мой брат пожал плечами:

— Кто знает! В конце концов, эта идея пришла в голову Софье…

— Ну уж это само за себя говорит! — вставила я язвительным голосом. — Мне ведь свойственны навязчивые идеи, за которыми ничего не стоит!

Станислав проигнорировал мою реплику, пропустив её мимо ушей. Немного подумав, он добавил:

— Мы даже не знаем, как он выглядит этот Ильевский!

— Мы даже не знаем как его имя-отчество! — сказал Костя.

А меня вдруг в очередной раз осенило.

— Слушайте! — вскричала я, так что они все трое вздрогнули от неожиданности. — А почему нам не послать письмо, ну, туда, где он контрреволюционный мятеж готовил! Может у них его приметы остались.

— Отличная идея! — поддержал мою мысль Константин. — Только как послать письмо, минуя местную почту? Нам ведь нельзя выезжать!

— Можно попросить послать это письмо кого-то другого, того кому мы доверяем, — проговорила я таинственно, желая привлечь внимание собственного братца. И тот, судя по всему, попался на мою загадочность, ибо тут же поспешил осведомиться:

— Кому это мы здесь доверяем?

— Сергею Туманову — милиционеру.

— Нет, — поморщился Станислав, — этого ещё не хватало. Тогда придётся ему всё открыть. И точка. Наши приключения кончатся. Сначала он отберёт у нас карту, потом отправит нас за решётку, чтоб мы не мешали следствию. И выйдет, что зря мы столько мучались, ломали головы и рисковали своими жизнями.

— Ничего и не зря, — заявила я убедительным тоном, — откроемся ему при условии, что мы расследовать будем вместе.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.