18+
ДАР

Бесплатный фрагмент - ДАР

Поэтическая фантастика

Объем: 130 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Дар

Поэтическая фантастика

АННОТАЦИЯ

БАЛЛАДЫ. ЛЕГЕНДЫ. ПРИТЧИ.

СКАЗКА ПРО СОЛДАТСКИЙ РАЙ.

СВЯЗЬ. Поэма.

ПЕРЕСАДКА. Поэма.

ПРОРВА. Драматическая фантазия.

ДаР

Нет, я не похищал огонь

Ненаблюдаемых богов!

Воришкой мелким, право, зря

Представлен я в календарях.


Я помню: хлынула беда,

О жалости стонала ночь…

Огонь — от мысли и труда,

И от желания помочь.

Нет, я не похищал его,

То было бы совсем легко.

Я иссекал, сверлил и тёр —

И запылал в ночи костёр!

Кормил его — щека в золе,

И дума думалась одна —

Как зверски было б на земле,

Когда бы не было огня!


Вот он — защита и тепло,

И вам в его кругу светло.


Но в нём всегда готов прыжок,

И спит пожар, и скрыт ожог.

Неосторожностью не тронь!

Опасен. Дик. Необходим.


Итак, я вам дарю

Огонь.

Но

что вы сделаете с ним?

БАЛЛАДЫ, ЛЕГЕНДЫ, ПРИТЧИ

Баллада о глиняной девушке

1

Ваятель сырую глину взял

И в пальцах сильных её размял.

И комья влажной плоти земли

В руках его формы свои обрели.

Стал стройною девушкой глины комок.

Лишь душу ей мастер дать не мог,

Лишь сердце в неё не сумел вложить.

А как же без сердца девушке жить?

Он четверо суток и ночью, и днём

Прокаливал девушку над огнём,

И дымное пламя гончарных печей

Вилось и ласкалось у смуглых плечей.

На пятые сутки её поутру

Поставил он стынуть на свежем ветру.

И ветер, что с моря, крутясь, налетал,

Округлые груди, шутя, целовал.

И мастер рукой осторожной отца

Ей стёр эфиопскую сажу с лица.

2

Клубился в глазах её солнечный дым,

И море плескалось вином голубым,

И сосны вздыхали под шелест волны,

И рыжая белка глядела с сосны.

А рядом глазастый мальчонка стоял

И робко, невнятно ей что-то шептал.

Чуть-чуть осмелев, он поближе шагнул

И красное яблоко ей протянул…

Но девушка не шевельнула рукой,

И молча, смотрела на лёгкий прибой,

И тихо, сама улыбаясь себе,

Она не внимала безмолвной мольбе…

И мальчик заплакал и прочь побежал,

И ветер, играя, его провожал…

3

С деревьев не раз облетела листва.

Не раз проросла молодая трава.

И рыжая белка бельчат родила.

И рыжая белка уже умерла.

И снова, чуть воздух весною запах,

Бельчата резвились в сосновых ветвях.

А яблоко, в землю упав, проросло,

И дерево яблоневое расцвело.

Лишь розовым утром край неба расцвёл,

К той девушке юноша стройный пришёл

И белых магнолий душистый букет

Сложил перед ней, чтоб услышать ответ.

— Поверь мне, я жить не могу, не любя!

Ответь мне, не в силах я жить без тебя!

— Но девушка не шевельнула рукой,

И только смотрела на пенный прибой,

И молча сама улыбаясь себе,

Она не внимала горячей мольбе…

И юноша тихо поднялся с колен.

И тёмен стал только забрезживший день…

4

И снова менялись времёна годов,

И море смывало края берегов,

Гуляла по белому свету беда,

Горели разграбленные города…

Как блудные дети приходят к отцу,

Шло ясное рыжее лето к концу.

И спелые яблоки дружной гурьбой

Уже дозревали на ветке родной.

А девушка глиняная в глуши

Стояла без сердца и без души…

И к вечеру ближе из чащи кустов

Вдруг вышел мужчина, высок и суров,

И бросил к ногам её твёрдой рукой

Он меч, потемневший от крови людской.

— На чёрной триере я за море плыл.

И гордых троянцев повергли мы в пыль.

Где высились прежние их города,

Там плугом пропахана борозда.

Мы тысячами увозили рабов

С дымящих и воющих берегов.

Я — вождь непреклонный, мне имя — судьба.

Но все мои подвиги — для тебя!

…Но девушка не шевельнула рукой,

Безмолвно смотрела на шумный прибой,

Бездумно сама улыбаясь себе,

Она не вняла этой страстной мольбе.

И воин, помедлив, свой меч подобрал,

И горбясь понуро, он прочь зашагал…

5

А время текло неустанной рекой,

Косило людей неизбежной рукой,

Растило леса и растило хлеба,

Рождало поэта, царя и раба.

А в чаще, где тень холодна и густа,

Таилась ненужная красота.

Прошли чередою и ночи и дни.

И как-то в ночи замерцали огни.

Шли люди сквозь зарослей мрачный завал,

И ветер их факелов клочья трепал.

Их вёл через темень и лес напрямик

С повадкою властной высокий старик.

Он вышел и встал, горделив и суров,

И вышла за ним вереница рабов,

И каждый с глубоким поклоном слагал

Свой груз драгоценный к прекрасным ногам.

Здесь грудой, звеня и сверкая, легло

Чеканное золото и серебро.

— Проснись и гляди же — воскликнул старик —

 Слова я  на ветер бросать не привык.

Я власти достиг над обширной землёй,

Теперь я играю людскою судьбой,

Но власть и богатство тебе я отдам,

Как жертвы приносят великим богам!

Народы пред мною простёрты в пыли.

Так стань же богиней владыки земли!

…Клубился удушливый факелов дым.

Но девушка молча стояла пред ним,

В лице не меняясь, не дрогнув рукой.

В ночи рокотал уходящий прибой.

С прерывистым шорохом рваных страниц

Червивые яблоки падали ниц.

И чёрными ветками сумрачный лес

Цеплялся за низкие звёзды небес…


И — крик. И — поднятая тяжесть жезла.

И хруст черепков. И молчанье. И мгла.

Баллада о якоре спасения

Говорит корабль:

Ударился ветер в наветренный борт,

И ближе стал Бог, чем ближайший порт.

А с борта другого, кусая прибой,

Оскалились скалы голодных зубов.

Я знал: до убежища не дотяну,

И якорь спасения бросил ко дну.

Нагнулися мачты, гудят русленя,

Но якорь спасения держит меня.

Он прочно схватился за крепкое дно,

И цепью мы связаны с ним заодно.

Меня и швыряет, и треплет, и бьёт —

Но держится цепь, и надежда живёт.

…Уходят на запад и ветер, и гром.

Спасибо, мой якорь, окончился шторм!

Далёкого плаванья слышится зов,

Звучит обещанье других берегов.

Довольно, довольно на привязи быть!

Но якорь не хочет со дна выходить.

Он держит порыв мой… Я цепь расклепал,

И с криком конец её в воду упал.

О, парус желанья! О, память-струя!

И снова — движенье, и море, и я!

Одно лишь тревожит — а если опять

И буря, и скалы, и негде пристать?

Говорит якорь:

Я — якорь. Я лёг на коралловый риф,

Вонзил свои лапы, за дно зацепив.

Пусть цепью тащило меня и рвало,

Но я заклинился, порывам назло.

Я крепко держался, и он был спасён.

Я выполнил предназначенье своё.

…Но как же прекрасны — глубин тишина,

Кораллов причудливая белизна,

В объятиях рифа надёжный покой

И пёстрые стайки уютных мальков!

Но что же ослабла падучая цепь?

И где ж мой корабль — у неё на конце?

Куда ты спасённый? Чего нам искать?

…Я — якорь ненужный. Я брошен лежать.

Я тихо ржавею на медленном дне

В лазурной прозрачности влажном огне.

Дана мне спокойная воля моя.

Но что я такое — без корабля?

Баллада утёса

О семечке.

Стою.

Не двинуться.

Не избежать.

Стою, где сотворением поставлен.

Ложится, недоверием дрожа,

От воли ветра утыкаясь в камень

Моих плечей.

Укройся. Всё равно.

Пушинкой более, пушинкой меньше.

Велик ли груз — летучее зерно?

Коптилка жизни, не велик подсвешник?

Засохнет, думал.

Нет, забилось в щель,

Где с вёсен притаилась капля влаги.

Растроганно набухло.

Вдруг — зачем? —

Проклюнулось. Полезло к свету — глазом

взглянуть:

как там?

Зачахнет, пищи нет.

Скала сплошная, монолит зовётся.

Однакоже буравится во мне

И корешком тонюсеньким скребётся.

Смешно! Ну, можно чуть подуступить,

Из минералов даже воду выжать.

Давай уж, коль взялось, так и расти!

Конечно, я не почва.

Трудно выжить.

О сосне.

Вздремнул немного, тридцать — сорок лет?

И не скажу — считать такую мелочь!

Мир — тот же. Тот же климат. Звёздный свет.

Всё тот же час на циферблате —

вечность.

Но что там заворочалось сейчас,

Внутри меня, всё в недра забираясь?

Никак она? Ну, да — моя сосна.

Однако ж вымахала ты, родная!

Добро бы, если б лезла в высоту —

Такая уж у вас, дерев, планета —

царапай небо, рви ошмётки туч

колючепёрыми крылами веток!

Но эти корни в глубине меня…

У той,

что только капельку просила,

Когда была не дерево — фигня,

Какая разрушительная сила!

Взялась! Сжимает, лезет, и крошит,

И клинья трещин загоняет в тело…

Послушай, ты!

Ведь я же монолит!

Ты понимаешь хоть, что ты наделала?

О себе.

Не понимает…

Медлен мой язык.

Секунды слов моих — десятилетья

Её работы — суеты живых…

Уже в расщелинах гуляет ветер.

Уже вода протачивает путь

В глубокие дырявые глазницы.

Песок летучий выщербил мне грудь,

Во впадинах плечей гнездятся птицы.

Я трескаюсь от солнечных лучей,

И замерзанье льда крушит мне рёбра.

В кавернах недр,

в провальной черноте

Гниенье глины началось недобро.

Ну, что ж!

Готовьте на поминки снедь.

Как мохом обрастаю я кручиной.

И горько мне, и неохота мне

Сказать,

что ты тому первопричина.

О, дерево, взлетающее ввысь!

Не попрекай меня, что слишком сух я.

Расти.

Безумствуй в небе.

Берегись!

Твоя опора

очень скоро

рухнет.

Баллада о плотах

В русле житейской прозы

Мудро плывёт латынь —

Спиленные берёзы,

Связанные в плоты.


Варварского железа

Натиск неоспорим.

Телом своим полезен,

Пал белоствольный Рим.


Был веселее марша

Бензопилы мотив.

Пали берёзы в марте,

Почек не распустив.


В памяти их паденье,

Пытки стальной скобой,

Тысяча вёрст теченья,

И — смиренье с судьбой.


Реки в разводах нефти,

Чайки крикливый стих,

Бури пенные плети

Стали уделом их.


Но, сохранённый летом,

Жил всемогущий сок.

Каждый обрубок веток

Выпустил свой листок.


Люди, дивясь, глядели:

Зеленью облиты,

Плыли и молодели

Радостные плоты.


Кратким случайным счастьем

Жили тела берёз…

Будет за ливнем частым

Очень спокойный плёс.


Примет осени устье

Замершие тела,

Взвоет над ними грустно

Циркульная пила.


Ибо чужды и лишни,

Там где железа речь,

Тонкие души листьев,

Древний язык дерев.

Баллада о голавле

В подводном царстве, как и на земле

Есть представленье о добре и зле.

Шекспир «Перикл»,

1.

У рыб иной обмен веществ, и Брем нам говорит,

Что, мол, отсутствует у них понятие «болит»,

Мол, кровь холодная у них, и нервных нет систем.

Зачем тогда о рыбах стих? Но рыбой не был Брем.

Вам ихтиолог никакой не сможет рассказать,

Что видит окунь под водой в огромные глаза,

Что знает щука перед тем, как на ерша напасть,

Что чувствует, к примеру, ёрш, попавши щуке в пасть.

Лишь тот, кто лично побывал в ребристых чешуях,

Об этом точно б вам сказал… Так вот, о голавлях.

2.

Аксаков пишет — он, де, вот,

жилец прохладных чистых вод,

не одобряет лишний шум,

имеет странный рыбий ум

и осторожный зоркий взгляд,

большеголов и брусковат,

с чёрнокаёмчатым хвостом…

Я, впрочем, малость не о том.

3.

В характере у голавля такая есть черта —

весьма не любит он крючка. Для рыбаков — беда!

На воду тень ли упадёт, шаги ль на берегу —

лови хоть целый день его, он даже ни гу-гу.

Лишь там, где не видать людей, вдали от их снастей,

Порой взметнётся над водой серебряная тень.

Удар хвоста, и звонкий плеск, и сильные круги —

и снова тишина и блеск подсолнечной реки.


4.


Ещё и солнце не взошло,

И под водой темно.

Ещё синё и тяжело

Уступчатое дно.

Но плеск и запах в глубине

Нарушили покой

И шевеление во сне

Бессонных плавников.

В природе голод, как и встарь,

По-прежнему всесильный царь.

Какой заманчивый червяк!

Нет, что-то здесь не так!

Обходит раз, обходит два,

Дуреет рыбья голова…

Ну, брать — так брать!

Бросок, и вот — одним глотком

Берёт взаглот,

Гнушаясь ожидать подвох,

Презрев своё чутьё…

Удар! — и в горло глубоко

Вонзилось остриё…

Так значит, глуп? Иль не видал

Ни леску, ни крючок?

Ну, что ж, и люди иногда

Доверчивы как он.

Идут и люди на крючки,

Как мотыльки на свет.

Так, значит, просто дураки?

А может быть, и нет…

Но что же там, над синим дном,

Под зеркалом немым?

А он — рывком, и кувырком,

А жилка — аж звенит!

Он вверх, и вниз, и вкось, и вбок,

В спасенье тин и трав,

В убежище коряг — рывок!

И, леску оборвав…

5.

Плывёт, глотая воду ртом.

Из жабер кровь струится.

Железо в горле. Рыбий стон

Кому слыхать случится?


Кто скажет — больно или нет?

Ведь он молчит, чудак.

Ну что, вы спросите — помрёт?

Возможно, что и так.


А может, выживет — и тем

себе обязан сам —

но с недоверием ко всем

приманкам и крючкам.

6.

Он молчалив. Он даже нем.

А если бы и мог,

легко ли поделиться с кем,

как ты глотал крючок,

не понимая, что и как,

рвался, к обману зол,

и на дозволенных кругах

по чуждой воле шёл,

как рвал невидимую нить —

мучение своё,

что в жабрах до сих пор сидит

стальное остриё?

И каждый вздох… но что о том?

Должно понятно быть.

И люди же, в конце концов,

произошли от рыб.

Баллада о том, как я ходил к чёрту

Меня послали. Я пошёл.

Чёрт вышел. Он был очень зол.

Имел слегка помятый вид,

Был основательно небрит.


— Послали? — буркнул он. — Ага.

— Ну, посиди-ка тут пока.

Вас нынче, прям, невпроворот.

И шлют, и шлют, кому припрёт.

И прут, и прут, кому не лень.

И так, подумай, целый день!

Сошёл с ума весь белый свет!

Как будто бы инстанций нет!

Взгляни в приёмную — кишат!

И каждый прав, и каждый свят,

У всех свой гонор, лес обид,

И каждый лично норовит,

И с каждым нужно… Тьфу на вас!

Чуть не ругнулся вот сейчас!…

А у меня — свои дела!

А у меня — жена была!

Ты что смеёшься? Ей же, ей —

Её не видел я семь дней!

Тот, наверху-то не такой,

Он выходной на день седьмой!

И чертенятам нужен глаз —

Им нынче ведьма — не указ!

И к чёрту — план, и к чёрту — вал,

Когда идёт такой аврал!

Я, по душе специалист,

Сижу здесь как бю-ро-кра-тист!

Такие выпадают дни…

Ну, если что, ты извини.

Вот, выскочил перекурить,

Да по душам поговорить…


— Послушай — говорю ему —

Ведь я же не по своему…

Ты здесь, я вижу, как в аду.

Так, может, лучше я пойду?

И как-нибудь зайду потом?

Чёрт подобрел, крутнул хвостом,

— За то спасибо, удружил,

Мне очередь подразгрузил!

Сознательные тоже есть.

Я к ним всегда… Сочту за честь!

Ну, если очень уж припрёт,

Ты приходи с других ворот.

Там спросишь, где мой кабинет,

Без очереди — дуй ко мне!

Чайку сварганим, посидим,

Да об душе поговорим…

— Спасибо — говорю ему —

Не задохнися там, в дыму!

— Вот накадили, спасу нет!…

И он вернулся в кабинет.


А я пошёл отнюдь и вспять,

И шедших к чёрту стал считать.

И насчитал сто сорок семь.

А после сбился я совсем.

Баллада о мятежной корове

1.

Кормёжка в срок, и дойка в срок,

пасись и пей — и весь урок.

В хлеву — тепло, в лугах — простор,

какой тут разговор?

Но вечно в стаде — не пустяк!

Уже терпенье через край,

уже обрыдло слушать лай

назойливых собак,

и вечно вспоминать про кнут,

и мнение терять в толпе…

И зреет бунт, и зреет бунт

в коровьей голове…


2.

И вот мычит — доведена

слепнями и жарой она.

— Довольно, я не тёлка вам! —

и мчится по лугам.

Всё стадо — удивленья вздох,

ещё не видели таких!

Спешат собаки, пастухи —

сплошной переполох!

А в ней взыграл свободы бес.

О вольности ревя навзрыд,

она галопом скачет в лес,

во всю коровью прыть…

3.

Ну, запыхалась, но зато

какой ассортимент цветов!

И, к торжеству коровьих прав,

богатый выбор трав.

Итак, вольна! Сама решай,

чего жевать и где лежать,

когда дремать, когда мычать.

Ну, чем не скотный рай?

Презренна стадная тюрьма!

Бурёнке смелой — похвала!

И вот она себе сама

хозяйкой зажила,

такая вольная! Пока

она не встретила быка.

Притча про Остров Блаженных

Путешественник рассказывал,

Воротясь из дальних стран:


«Бирюзовый и топазовый —

беспределен океан!


Если плыть вот в эту сторону

ровно тридцать девять дён,

там, за радугой просторною,

некий остров быть должон.


Люди там живут блаженные,

без недугов и забот.

Фрукты там растут отменные,

Прямо, сами лезут в рот.


Там жильё совсем беспечное —

всех делов-то — спать да есть.

И хотя весна там вечная,

но у всех дублёнки есть.


Там престижны все, как визири,

каждый в золоте халат.

И цветные телевизоры

в каждой комнате стоят.


А красавицы блаженные

все брильянтами горят,

до того интеллигентные —

говорят и говорят.


Там гостей за белы плеченьки

девы в баню водят мыть.

Ну, а чем текут там реченьки —

лучше и не говорить!


Каждый день у них потехи там —

всякий музыкальный свет.

Там в порядке вся сантехника.

Дефицита тоже нет.


Нет там сирого и нищего,

что кручинил бы главу…

Только мне там делать нечего —

я туда не поплыву!»

Притча о разделении властей

(Девяносто третий год)

То не князь в поход помчался,

Не мужик в поля собрался,

Не купец спешит на рынок —

Вылетает Змей Горыныч.

Стонет лес, горит трава…

Речет главная глава,

Наливая кровью глаз,

— Ух, как я их всех сейчас!

Шею кольцами свивая,

Вторит ей глава вторая,

Хитро щуря третий глаз,

— Ух, как ты их всех сейчас!

…А в головушке во третьей

Всё, видать, гуляет ветер,

То молчала, а потом

— Как же лепо всё кругом!

Говорит глава в серёдке

— Что за тон смиренно-кроткий?

Что болтаешь? Чем ты дышишь?

Почему огнём не пышешь?

…И вторая, тут как тут

— Пожалела лепоту!

Ну а та своё канючит:

— Вот, подняться б выше тучи,

Полететь далёко, скоро,

Не спускаясь для разора!

Надоело это свинство:

Пепелища, плач вдовы…

— Нарушение единства!

— Завопили две главы.

И пошла качать права

Самоглавная глава,

И, поспешно подпевая,

Подхалимствует вторая,

Той, которая большее,

— Так её, куси за шею!

Третья им — Чего нам драться?

Мы же сёстры! Что вы, братцы?

Я шутила, мне чура!

Чтоб Добрыня вас побрал!

…Смотрит жалкими глазами.

Где там, сёстры!

Растерзали!

Притча о мрачном скоморохе

Как лягушки или блохи

Расскакались скоморохи.

Зубоскалят, точат лясы

С хохотком и переплясом.

Все смешливы, чернорожи,

Друг на друга все похожи.

Отличает лишь наряд

Их попов от чертенят.

А один отдельно бродит,

Хоровод ни с кем не водит,

Морда постная такая,

Не при деле балалая,

Бубенцами не бренчит,

Смачных шуток не кричит,

Не смешит, не тешит он —

Знать, в искусстве не силён.


Мамка чаду говорила:

Не гляди на это рыло!

Меж собой гудят бояре —

Не уважил государя!

А боярыни судачат —

Што за шут, который плачет?

Все согласны: худ и плох

Этот мрачный скоморох.


Проходили оборванцы,

Мужики и голодранцы.

Головами повертели.

Было им не до веселья.

Бирючи их отогнали,

Малость им бока намяли.

То-то смеху! Что за вздох?

Это — мрачный скоморох…


— Портит праздник нам, паскуда!

— Ну-ка, ты, пошёл отсюда!

— Людям надобна услада!

— А таких, как ты — не надо!

…И пошёл по белу свету.

Горя — воз, а слова — нету.

Видно, в самом деле, плох

Этот мрачный скоморох.

Притча Диогена

К моим привычкам всяк уже привык.

Со мной, как с неизбежностью, смирились.

Лишь чужестранец, или же шутник,

Своим вниманьем мне окажут милость.

И горожанам, жаждущим иметь,

Уж примелькалась нищенская бочка.

Ведь должен кто-то и не разуметь,

Что есть благополучия цветочки.

Я достопримечательностью стал.

Судачат обо мне дворцы и рынки,

То возведут меня на пьедестал,

То вышвырнут в отхожую корзинку.


Толпа мельтешит в скудной суете —

Аристократы, шлюхи и калеки,

А я иду, как будто в пустоте,

Бреду, разыскивая человека.

Эх, где же он? Когда же он придёт?

Ношу своё с собой. Тут видел — из ладошек,

Над родником склонившись, мальчик пьёт —

И выбросил ненужным ставший ковшик.


Заглянет друг, мой давний, добрый друг,

Мол, жить меж свалкою и пустырём негоже.

— Дели со мною пищу, кров, досуг,

Нам откровенья мудрости умножа.

Что от людей себя отъединять,

Свои таланты в землю зарывая?

— Благодарю, мне нечем вам отдать,

Я знаю лишь, что ничего не знаю…


Восход луны шакалы возвестят.

И женщина придёт полуукрадкой,

Полой химатиона шелестя,

Распространяя миро запах сладкий.

— Ты одинок и одинока я.

Приди и будь в моём дому хозяин.

Фальшивят лицемерные друзья,

Ты им лишь для потехи обезьяна.

А я тебя заботой окружу.

Тебя умыть — и ты вполне пригожий.

Не так уж ты и стар, как погляжу.

Пойдём, я приготовлю баню, ложе…

Что отвечать? Тихонько улыбнусь.

Уйдёт, сандалями стуча сердито…

Один останусь. Можно и всплакнуть,

И посмеяться, и уснуть забытым.


…А нынче вот пришёл из дальних стран

Бездельник-царь с ордой победоносной.

И донесли — мол, есть такой болван,

Ну, комик, прям, а бочка — что подмостки.

Подходит — крепкомясый, молодой,

Одет роскошно, взгляд неукротимый,

Мир попирающий своей пятой,

И города пускающий по дыму.

И вроде, не дурак. А говорит

— Что сделать для тебя, философ нищих?

Взять ко двору? Казною одарить?

Распорядиться, чтоб давали пищу?


Он — там стоит. Я — здесь сижу, в тени

Толпы его приспешников мордастых.

— Здесь много тени, — говорю, — взгляни

И отойди, мне солнышка не засти.

Притча о человеке, носившем дверь

Кто с ношею бредёт. Кто бродит налегке.

Кому-то цель близка. Другому — вдалеке.

Тот — близкий всем сосед. А тот — из дальних мест.

Кто тащит свой кошель. А кто несёт свой крест.


А у того изба сгорела вся до тла

Повымерла семья, и плохи все дела.

И на спину взвалив, таскает он теперь

Последний странный скарб — обугленную дверь.

Не с тем, чтобы иметь себе нехитрый кров

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.