Бесплатный фрагмент - Чёрный Зверь

Хорошие, плохие?

Довольно странное определение

тех, кто родился прежде жизни.

Глава I

ЧЁРНЫЙ ЗВЕРЬ

По бескрайней каменистой равнине бежит огромный чёрный зверь. Куда он бежит, никто не знает, как никто не знает, откуда он появился. На иссушённой равнине, местами вспоротой острыми камнями, столь огромному зверю не выжить. На сколько хватает глаз вокруг раскинулась мёртвая пустошь. Зачем зверь вышел из леса? Зачем забрёл так далеко? Неизвестно. Сказать, что это за зверь, тоже никто не мог. Издалека он более всего походил на волка ростом с четырёх человек, поставленных один на голову другому.

Никем не замеченный, зверь — мы будем звать его Зверем для простоты, — спокойно бежит, бесшумно ступая мохнатыми лапами по земле. Белёсые клочья тумана делают его похожим на тень от тучи, а густой длинный мех позволяет слиться с многочисленными обломками. Хвост у зверя серебряный и членистый, с короткими шипами по бокам и сверху. На конце шипы делаются длиннее и острее. Каждая шерстинка пушистой гривы венчается красной искоркой. На левой задней лапе крепко сидит широкий серебряный браслет, украшенный искусным литьём и странными чёрными камнями. Длинная морда опущена — Зверь глубоко задумался. Его глаза, удивительно ясные и проницательные для зверя, не имеют белков. Золотые огоньки свободно парят в пустых глазницах. Эти глаза несут в себе что-то такое необъяснимое, и каждый, смотрящий в них, невольно отворачивается — слишком страшно смотреть.

Когда-то у Зверя было имя, но оно ему не нравилось, и Зверь его забыл. Сейчас он — Зверь. Или же просто зверь, как любит называть его советник матери. Зверь в этом был с ним согласен. В конце концов, Зверь — это что-то значительное, а он уже давно не чувствовал себя значительным.

Внезапно, Зверь замер и повёл мохнатыми ушами. Он прислушивался. Для постороннего наблюдателя в пустоши не было ни души, но только не для Зверя. Он видел более многих и знал более, чем многие. Мощный прыжок, и вот Зверь уже стоит чёрном уступе, похожем на обломанную застывшую волну. Он ещё тщательнее прислушивается, вглядываясь вдаль. Он помнит, что когда-то здесь стоял большой красивый город. Сотни караванов стекались сюда со всех уголков империи. Шумные базары, широкие площади, вечно кишащие живыми, множество улочек и улиц, лавки и рынки, ярмарки и базары. Купцы предлагали дорогие ткани и изысканную мебель, пряности, заморские фрукты, сладкие вина. Чего здесь только не было. Он и сам часто приходил сюда, сопровождая мать, любившую этот пышный город, дышавший жизнью. Сейчас здесь были только мёртвые, не упокоенные души. Они стенали и молили облегчить их участь. Многих их них Зверь видел ещё живыми. Они весело смеялись, показывая его матери драгоценности или закликая к себе, посмотреть на диковинных птиц. Тогда Зверь ещё не был похож на зверя, хотя и начал уже забывать своё имя. Он хмурился, отгоняя от матери самых настойчивых, но всегда отступал перед её мягкой, спокойной улыбкой. Сейчас мать больна, но она всё ещё помнит про город. Помнит так хорошо, что послала сына упокоить его бедных жителей.

Зверь тряхнул мордой, отгоняя воспоминания, и топнул лапой. Стальные когти лязгнули о крепкий камень. Раньше этот камень был углом городской ратуши. Красивый чёрный гранит матово блеснул. Туман взметнулся, закружился в вихре и рассеялся. Вместе с туманом пропали и души. Теперь они могут спокойно отправиться в мир иной, где обретут пристанище и покой. Это порадует мать. Мех на боках Зверя начал выпадать, обнажая гниющую кожу, — плата за освобождение души от страданий и провод её в Загробный мир. Зверь ещё раз внимательно оглядел руины города. Теперь, когда туман рассеялся, можно было увидеть, что все камни здесь — это обломки зданий. Красота этого города в былые времена поражала. Сейчас, спустя много десятков лет, земля затягивала в свои недра останки величественного города. Травы, подобно сотням рук, оплетали колонны, дома и мотовые, утаскивая вниз, в подземное царство забвения. Пройдёт ещё пара тысяч лет, и память о городе сохранят лишь Зверь и его мать.

В сумеречном провале окна мелькнула тень. Зверь почувствовал её присутствие и обернулся. Он замер на камне, позволяя душе подойти к нему. Это была душа девушки-танцовщицы. Зверь видел её на базарной площади. Прекрасная танцовщица всегда звала молчаливого мужчину потанцевать с ней. Девушка любила этот город и искренне хотела, чтобы все в нём были счастливы. Звонко и заливисто смеялась она, когда Зверь неразборчиво бурчал отказ. Он никогда не соглашался танцевать. Девушка, не прекращая смеяться, уговаривала «угрюмого путника» (как она, бывало, звала его) перестать хмуриться и начать веселиться. Как-то она даже обратилась к его матери, прося отпустить потанцевать. Видимо, танцовщица отчего-то решила, будто он слуга.

Мать тогда лишь развела руками, предоставляя ему выбор. Если бы она приказала, Зверь бы, конечно, пошёл. Но идти просто так? Нет. Девушка тогда обиделась. На помощь ей пришли люди. Танцовщицу любили за бойкий нрав и задор. Люди тянули Зверя в центр площади, к музыкантам. Но он не шевелился, точно превратился в каменную статую. Он даже своей руки не дал им поднять. Когда же изумлённые странным поведением молчаливого путника жители стали заглядывать ему под капюшон в глаза, их улыбки меркли, смех обрывался, лица делались пустыми, и они уходили, оставляя его в покое.

Так было много раз. А потом город разрушили. В него пришли безобразные черноокие, жестоко перебившие храбрых жителей, не сдавшихся врагу. Это он их привёл. Сам возглавил их войско. Глупец, он хотел спасти мать, но только напрасно погубил горожан. Только сейчас он полностью осознал свою глупость. Но мог ли он тогда поступить иначе? Нет. Мог ли сейчас что-то изменить? Тоже нет. Так был ли смысл сожалеть? Зверь так не думал.

Он не знал, почему девушка сейчас не упокоилась вместе со всеми. Может, ей по-прежнему слишком больно. А, может, она признала в нём старого знакомого и осталась. Не всё ли равно? Он уже много раз видел таких, прекрасно зная, как обращались с девушками твари. Увы, его это никогда не трогало. Он прожил слишком долго и видел слишком многое. Однако, видимо, в нём ещё осталось что-то от живых, иначе зачем он приготовился терпеливо ждать, пока она осмелеет и подойдёт к нему?

Наконец, дух вышел из своего укрытия. Она действительно его узнала. Она удивилась его приходу. Она была рада, но всё ещё слишком напугана. Зверь передёрнул ушами. Дух не может просто так говорить с кем угодно, только с теми, кто слышит и видит струны душ. Зверь и слышал, и видел.

— Это ты? Тот угрюмый путник? — спросила девушка.

Зверь повёл головой в знак согласия. Затем фыркнул.

— Да, тебе вечно не нравилось, когда я тебя так звала, — она повеселела. — Удивительно, теперь я могу смотреть тебе в глаза. Раньше не могла. Но почему ты стал… таким?

Зверь снова фыркнул.

— Ну, хорошо, как скажешь. Тебе в морду, — поправилась она. Теперь она не просто улыбалась, она смеялась, смеялась так искренне, как может только искалеченная душа. — Ты не ответил, — мягко укорила она зверя.

Зверь распушил гриву в знак крайнего раздражения. «Ты умерла, вот и смотришь теперь!» — читалось в его взгляде.

Потом он задумался, вздохнул и наклонил морду, подставляя лоб и смыкая двойные, перекрёстные веки. Зверь ждал.

Хоть он и не сказал ни слова, девушка всё поняла. Она прижалась к его лбу и передавала всё горе, пережила. Раны зверя стали глубже и шире, но он не обратил на них внимания. Когда он впитал всю её боль, она испарилась. Зверю показалось, что он видел, будто растворяясь, она улыбалась ему. Разумеется, это ему лишь привиделось. Зверь тряхнул мордой, прогоняя очередное наваждение.

Он спрыгнул с обломка ратуши и побежал ещё быстрее. Густой мех скрыл безобразные раны, а через несколько минут они и вовсе затянулись. К тому времени зверь бежал уже так быстро, что мог обогнать ветер. Впереди, покрытый густым туманом, маячил ещё один город. Зверь недовольно заворчал. Он не любил туман. В тумане многое сокрыто. И это далеко не всегда простые души. Сбоку раздалось сипение, затем крики и предсмертные хрипы. Зверь оскалился и зарычал, но черноокий мертвец уже перекусил жертве горло, и та превращалась в такую же тварь. Зверь не без отвращения размозжил обоим головы и переправил душу жертвы на тот свет. Душа мертвеца же уже давно оторвалась от тела и теперь где-то блуждала.

Зверь опять недовольно заворчал.

Ему не нравился этот туман. Он скрывал запахи.

Ему не нравилось это место. Оно пропиталось искажением.

Ему не нравилось, что они пришли в его владения. Пусть пока ещё самые слабые виды, но ведь раньше их не было вовсе. А дряни поодиночке не приходят, это Зверь хорошо помнил. Скоро придут другие, значит, нужно спешить. Нужно закончить обход и поговорить с… Зверь поморщился от отвращения и не стал додумывать мысль. Создатель чернооких был омерзительным существом. Впрочем, разве мог кто-то хороший породить этих убогих и жестоких чудовищ?

Зверь затрусил к городу. Начинался мелкий дождь. И без того немногочисленные выжившие горожане бежали в рассыпную от Зверя. Они приняли его за черноокого. Зверь опустил морду к земле. Возможно, они правы. Возможно, он сам уже уподоблся дряням.

Зверь проверил город, расправился с ещё двумя ожившими, или ходячими, как он называл их про себя, переправил все нашедшиеся души на тот свет и поспешил покинуть город. Этот, в отличие от предыдущего, всегда был спокойным. Жизнь здесь не бурлила, а текла размеренно и сонно. Дома были аккуратны и ухожены. Ничего лишнего. Но всё очень опрятно. Зверю здесь нравилось. Теперь же от жителей остался едва ли каждый пятнадцатый, а то и двадцать пятый. Большую часть перебили, а тех, что выжили, покосили голод и болезни.

Грустно было смотреть на обветшалые сырые хибары и полуразрушенные здания. Зверь вздохнул и опустил голову. Он больше не бежал. Так, уныло брёл по узкой просёлочной дороге. Раньше он надеялся, что это лишь кошмар, одна из маловероятных реальностей, что часто снились ему. Но кошмар не заканчивался, и Зверь перестал верить в сны. Он и до этого не сильно в них верил. Дорога тем временем превратилась в тропинку, едва различимую в густой траве. По ней давно не ходили. Некому было ходить. Тем более тропинка вела в лес, а леса стали прибежищами чернооких.

Зверь внимательно оглядел вздымающиеся перед ним вековые сосны. Между ними было также туманно, сыро и промозгло, как и на тропинке. Дальше пяти лилей было ничего не видно. Этот лес казался мёртвым, а, впрочем, так оно и было. Раньше, ещё на подходе к пролеску Зверь слышал перешёптывания деревьев, пение ветра, голоса травы и цветов. Здесь же была оглушающая тишина. Зверь переступил с лапы на лапу, подумал ещё немного и затрусил в лес. Всё-таки в обход идти далеко, через лес он быстрее доберётся. А дряни… а где их сейчас нет?

Лес, в который вошёл зверь, недаром назывался Проклятым. Он запускал в свои недра всех, но никого не выпускал. Зверь сам создал этот лес. Изначально, правда, лес никого не убивал. Просто заставлял блуждать вечность. Он тогда звался Морочащим. Раз в пятьдесят лет Зверь выводил всех заблудившихся. Они выходили такими же, какими были в ту секунду, как вошли. А забредали в лес немногие. Зверь строго настрого запрещал входить туда живым, и они слушались. Входили лишь совсем отчаявшиеся или безумцы.

Создатель чернооких, Кровавый Король, извратил первоначальный замысел. Он превратил лес в одного гигантского монстра. Зверь нахмурился. К нему твари, заселившие лес, подходить боялись, но зверь чувствовал, что их тут очень много. Чернооких дряней он перебил. Птиц в лесу отродясь не водилось. Единственное, для чего Зверь его создавал, была охрана белого замка с зелёной черепицей. Там сейчас пребывали мать и приёмная дочь, давно ставшая родной. А когда-то там жили и его жена с детьми. Теперь жена убита, а дети легли в спячку и неизвестно, когда проснутся. Кроме дочери с матерью в замке жил и его любимый народ, его верные помощники. Единственная его отрада. Главное сокровище среди его несметных богатств.

Зверь остановился, недоверчиво ведя ухом. Шаги, которых не слышал никто кроме него, раздавались всё ближе.

— Владыка! — эту походку он узнает из сотен тысяч других. Как и этот голос. Нежный и мелодичный, как шелест трав и шёпот воды, всегда произносящий это простое слово «Владыка» с таким особенным уважением и радостью.

Зверь слегка повернул голову навстречу вышедшей из леса антилопе. Её копыта и витые рога были серебряными. А шерсть… Если мех самого зверя казалась сотканной из ночного мрака, и его всего окружал этот мрак, то антилопа полыхала огнём. Вокруг неё сверкал слепящий ореол, шерсть из язычков пламени, горела. Умные зелёные глаза неотрывно смотрели на зверя. Лано.

— Морана, — голос Зверя был глух. Он не говорил много месяцев.

Зверь создал лано, подарив огню плоть. Ровно триста и один огненный полудух сошёл с каменой наковальни, что стоит в самом глубоком подвале белого замка с зелёной черепицей. Каждый раз у Зверя получалось всё лучше и лучше. Морана была последним и самым дивным его творением. Чтобы её создать, Зверь трудился триста лет, ища идеал и не находя его. В конечном счёте, Морана получилась похожей на бабку Зверя, до её рождения считавшуюся самой красивой. Но Морана не просто так звалась венцом мастерства Зверя. С тонким гибким станом, хрупкими плечами и прекрасным лицом эта лано превзошла Элриду во всём, что касалось красоты и изящности.

О, Морана! В ней не было ни единого изъяна: тонкие черты лица, точёные скулы, алые губы и дивные тёмно-зелёные глаза. Сотканное из огня белое тело, облачённое в роскошные алые ткани, украшенные дорогой вышивкой, светилось. Но ярче всего горели волосы. Живой огонь тяжёлыми мерцающими волнами струился по плечам и спине, то вспыхивая и раскаляясь до красноты, то становясь почти золотым, но чаще бывая ярко-рыжим. Вот только, она была холодна, как огонь, её породивший.

Приспешник Короля, Мегула, давно положил глаз на Морану, но Зверь никому не позволит тронуть его сокровище. Мегула слишком боится Зверя и не полезет к его драгоценности. Пока. Но, кажется, Морана что-то сказала, пока он думал. Владыка поднял тяжёлый взор, и антилопа, замершая напротив него, посверкивая рогами и копытами, вновь позвала:

— Владыка?

— Что ты здесь делаешь? — Морана и забыла, что Зверь, в отличие от Владыки, говорит чётко и громко. А ведь это одной существо.

Лано испуганно взгляд, что-то неразборчиво прошептав. Зверь, несмотря на острый слух, услышал только «… Мегула… опять… Госпожа заступилась… я ушла… не накликать на вас беду…". Этого хватило, чтобы Зверь начал угрожающе рычать. Правильно предрёк дед: «Великая красота принесёт великое горе не только той, кто будет ей обладать, но всем, кто её увидит». Владыка (так лано называли Зверя), его мать и Догма-Мудрец, старший брат Мораны, были безразличны к её красоте, предпочитая не обращать внимание на оболочку. Все прекрасно понимали, что Владыка создал Морану такой только потому, что мог. Но всё остальные были иного мнния.

— Идём, — коротко вздохнул Владыка.

Морана приняла истинное обличье и, ухватившись за густой мех зверя, тихонько пошла рядом. Проклятый Лес имел свойство разделять путников, если те не держались друг за друга. После долгого молчания, Морана решилась заговорить:

— Могу я спросить, Владыка?

— Р.

— Что вас тревожит?

Врать Моране, смысла не было. Да и не мог Зверь солгать. Магия бы не позволила. Поэтому просто ответил:

— Ты.

— Простите, Владыка, — Морана выглядела виноватой.

— Угомонись. — Зверь покачал головой. В лесу слишком опасно, чтобы отвлекаться на долгие причитания.

Морана это знала, поэтому не обиделась, только склонила голову в знак согласия:

— Да, Владыка. Но это так сложно: Мегула сегодня был совершенно не учтив с Госпожой! А ведь скоро приедет господин Люгс.

Моран попала в цель. Владыка зверел от одного упоминания о Мегуле. Своим замечанием лано выполнила сразу три задания Госпожи: поговорила с Владыкой, напомнила, что ему следует почаще бывать дома и ещё больше настроила его против Мегулы.

Когда-то Мегула был добрым другом Владыки. Они вместе сражались, вместе охотились, вместе гуляли на пирах. Но Госпожа, сделала всё, что могла, чтобы отвратить Владыку от Мегулы. Она нашла слабое место своего сына, сама использовала его при каждом удобном случае и поручила Моране делать тоже самое. Люгс. Совсем ещё юный младший брат Владыки. Он был полной противоположностью матёрому Зверю, и, видимо поэтому, пользовался его полным к себе расположением. Чтобы сберечь друг друга, братья вынуждены были публично разругаться в пух и прах и, изображая смертельную обиду, разъехаться в противоположные концу империи. Конечно, Госпожа и Морана об этом знали. Конечно, они этим пользовались. Разумеется, Владыка об этом знал, поэтому, несмотря на всю благосклонность к Моране, разговаривал с ней крайне редко. Подождав, пока Владыка разозлиться посильнее, Моран как бы невзначай перевела тему:

— Как прошёл обход?

— Нормально.

— Что же происходит в ваших землях, Владыка? — лано решила задать вопрос, на который нужно было ответить хотя бы двумя словами. Ведь в землях точно что-то происходило! Не мог же Владыка ответить «Ничего»? Но Владыка, как всегда, удивил, отрезав:

— Предрешённое.

Лано вздохнула.

Внезапно зверь остановился, вздыбил шерсть на загривке и зарычал, бросив отрывистое:

— Гобры

Морана вздрогнула и испуганно посмотрела на Владыку. Спеша покинуть замок, она не успела взять меч. Гобры способны вдвадцатиром завалить герда (или охотника, как их ещё называли), а именно к этому виду принадлежал Владыка. Из всех монстров гобры самые сильные, хоть и не самые жестокие. Судя по тому, как Владыка машет хвостом, их там не два и не три. Справиться ли он, уставший после многомесячного обхода владений? Нет, она не может сомневаться. Это ведь Владыка, конечно он справиться!

— Перевоплощайся, — приказал зверь.

Морана быстро приняла облик маленькой экзотической птички, похожей на крохотного лирохвоста с перьями из язычков пламени. Зверь проглотил птичку прямо на лету и снова угрожающе оскалился. Как и у любого охотника, у него не было ни одного органа, кроме желудка. Желудок делился на две части. Первая, предназначенная для хранения пищи, чтобы та не портилась, пока не понадобится её съесть, часто использовалась хозяином не по назначению. Он либо носил в ней вещи, либо прятал кого-нибудь, как сейчас. Вторая часть желудка была совсем небольшой, размером с кулак, зато могла моментально переварить добычу любого размера. Герды крайне прожорливы и в основном питаются, как змеи: наедаются за раз, а потом месяцами обходятся без еды.

Из-за толстой чёрной сосны вывалилось нечто покрытое грязно-серой свалявшейся шерстью, с длинными выкрученными под невообразимыми углами руками-лапами, круглой, абсолютно плоской мордой и прямыми когтями, заменявшими пальцы. Тварь встала на задние конечности и оскалила безобразную пасть с торчащими в разные стороны тонкими жёлтыми клыками. Шерсть её встопорщилась, а злобные чёрные глазки засверкали. Она кинулась на зверя, пытаясь разодрать ему брюхо, но зверь ей не позволил. Одним стремительным движением он прыгнул на тварь и перекусил ей тонкую глотку. Гобр заверещал, однако не издох. Тогда зверь выпустил прятавшиеся в гриве серебристые тонкие щупальца и, обратив их в мечи, искромсал тварь на куски. Когда противник перестал шевелиться, подоспел ещё десяток гобров. Они все кинулись на зверя. А он, чёрной тенью мечась между ними, уворачивался от атак, пытаясь задеть тварей в ответ. Он выпускал всё новые и новые щупальца, кусал и рвал гобров, но тех становилось всё больше.

Через три часа тяжело дышащий, весь израненный Зверь волочился прочь от горы кровавых ошмётков. Он вышел победителем из схватки, но шум мог привлечь новых монстров, и Зверь спешил поскорее убраться из леса. Он бежал так быстро, как только мог, на ходу залечивая раны. Густой мех свалялся и запачкался, а шерсть кое-где висела выдранными неровными клочьями.

Зверь вылетел из Проклятого Леса к золотой ограде. Он уже вернул меху прежний шелковистый вид, но раны так и не залечил до конца. Перепрыгнув через ограду, он припустил по широкому лугу. Осталось совсем немного, всего четыре алье! Замок с белыми стенами и зелёной черепицей прямо перед глазами. Там дочь, она залечит Зверю его рваные раны, а пока он будет спать, присмотрит за Мораной и другими лано.

Глава II

МАТЬ

Зверь преодолел последнюю алью до чёрного входа и остановился. Дверь была совсем незаметная: невзрачная, старая и вся увитая плющом. Если бы не этот плющ, она бы резко выделялась на монолитной стене белокаменного замка, крыши которого были так высоки, что могли чесать брюхо небу. Дверь была настолько маленькая, что через неё могла пройти разве что невысокая женщина, но никак не огромный — в четыре мужских роста, — Зверь.

Порыкивая, Владыка аккуратно выплюнул Моран, и та вернулась в свой обычный облик. Лано, оглядев глубокие раны зверя, прикрыла рот ладошкой. Она хотела было подойти к нему, но он не позволил. Вместо этого Владыка указал ей открыть дверь. Морана прикоснулась к рассохшемуся дереву и тихо запела, не замечая, что Зверь понемногу перестаёт быть зверем:

Хозяин высей горных,

Полей, лугов, дорог,

Высокий и проворный

И лес ему чертог.

Убогая лачуга

Дворца ему милей:

Он спит под сенью дуба

И под шатром ветвей.

Деревья ему внемлют

И реки его чтут.

Он силой мир объемлет —

И травы зацветут,

Он ветру путь укажет,

Направит зверя бег

И недругов накажет —

Жесток его набег.

Но нету в его замке

Хозяйки молодой

Что красотой сравнится

С мерцающей звездой…

Превращение далось Владыке тяжело. Раны, запечатанные заклятьем, снова вскрылись и из них потекла кровь, похожая на жидкую бирюзу. Мех втянулся, лапы превратились в руки и ноги, а исполосанная порезами туша в складное тело с литыми мышцами. Вместо зверя в траве стоял высокий мужчина, ростом целых четыре макры. Его спутанные смоляные кудри лежали на плечах. Короткая чёрная борода и усы, в отличие от волос, были коротко подстрижены и ухожены. Из-под кустистых бровей на мир подозрительно смотрели внимательные глаза. Глубоко посаженные, они поблёскивали и светились в темноте. Золотые радужки парили в пустых глазницах. Хищный нос и жёсткие губы добавляли резким чертам его лица какую-то необъяснимо суровую, но притягательную деталь, что смотришь и думаешь: «Да, этот мужчина странно красив своей дикой звериной красотой!»

Кисти рук и пальцы у обратившего Зверя были тёмно-бардовые, почти чёрные, глянцевые и гладкие, покрытые костистым панцирем. Кисти больше всего напоминали рыцарские доспехи — сгибались пополам и соединялись внахлёст. Сами пальцы, также похожие на железные перчатки, были чересчур длинными для нормальных. Они сужались на конце до игольной остроты, образуя из последних фаланг гнутые когти. Ближе к локтям панцирь сливался с кожей, очень прочной, но на вид вполне живой и человеческой, разве что неестественно гладкой и лишённой любых волос (по отсутствию волос на теле гердов и можно было в любой момент отличить от людей, даже если они очень хотели с ними слиться).

Владыка едва стоял на ногах — сказывались и недавняя битва, и почти год в шкуре зверя: он отвык ходить на двух лапах.

Когда он перевоплотился, а Морана допела последний куплет, запечатывающее замок заклятье спало, дверь с тихим скрипом отворилась, и они зашли внутрь. Стоило Владыке переступить порог, как его окружило около дюжины огненных полудухов. Все они походили на Морану и все были рады возвращению своего Владыки. Они с горящими восторгом глазами кружили вокруг него в восхитительном сверкающем танце. Внезапно, духи расступились, пропуская вперёд красивую светловолосую женщину, одетую в тёмно-зелёный бархат и белую парчу, расшитую серебряными нитями. Женщина была болезненно бледна, её синие глаза запали и стали почти чёрными. Было видно, что ей тяжело дышать. Но её взгляд! Внимательный и цепкий, не упускающий ни одной детали. Точно такой же был у Зверя. Её звали Фалгар, и она была матерь Владыки.

Лано замолкли и вместе с Владыкой почтительно склонили головы перед Госпожой.

Фалгар приветствовала сына сдержанным кивков. Она была рада видеть его, но ужасные рваные раны заставляли её сердце болезненно сжиматься. Наследник опять ввязался в бой! Да, он победил и вернулся, но разве это будет длиться вечно? Тут же разум кольнуло болезненное воспоминание. Было кое-что, чего она до сих пор не могла простить сыну. Это воспоминание позволило ей взять себя в руки и вновь натянуть на лицо маску холодного спокойствия. Владыка уловил перемену в её настроении. Эта перемена не была первой и уж точно не станет последней. Это раздражало. Но, вспомнив о том, что Госпожа всё же вышла встретить его, он унял гнев и заставил себя успокоиться. Владыка по-звериному дёрнул головой, повёл носом и втянул воздух, раздувая ноздри, и огляделся. Где же Лала? Где его милая дочь?

Владыка пристально посмотрел на мать. Та видела и знала всё и вся, таков был её дар. Она точно должна знать, где её внучка.

Фалгар еле заметно махнула рукой, приглашая следовать за ней. Медленно развернувшись, она неспешно двинулась к каменной лестнице с широкими периллами, которой пользовалась прислуга. Владыка, по-прежнему слегка покачиваясь на нетвёрдых ногах, ненавязчиво пристроился слева от неё, готовый в любой момент подхватить мать, если той вдруг станет дурно. Он хмурил кустистые брови и недоверчиво фыркал, однако молчал: покои Госпожи находились на шестом этаже, и Владыка справедливо опасался, что она не дойдёт. Ему не нравилось, когда мать заставляла себя что-то делать через силу, когда скрывала от него плохое самочувствие, и бодрилась, желая показать, что она в полном порядке. Владыка этого не понимал и считал совершенно неуместным.

На втором этаже Госпожа смертельно побледнела. На третьем уже не могла скрывать сбившееся дыхание. На четвёртом она едва не упала, совершенно обессилев. И всё это время она не проронила ни слова. Что она пытается ему показать? Что она в полном порядке? Что не нуждается в его помощи? Он прекрасно знает, что ничего из этого не является правдой. Хотя сейчас он злился даже не на неё и даже не на её детское поведение (но, зная мать, она ничего не делала просто так. Возможно, у этой бессмысленной бравады есть какой-то тайный смысл?), он злился на её болезнь и на собственное бессилие. Увидев, что мать пошатнулась, готовая упасть, он, не проронив ни слова, вцепился в её предплечье, ненароком распоров рукав острыми когтями. Тихо выругавшись на собственную неуклюжесть и с превеликой осторожностью оплетя мать серебристыми щупальцами, Владыка взмыл ввысь, легко прошёл через толстые каменные перекрытия, метнулся вперёд и влево и мягко опустился перед мягким креслом в покоях Госпожи. Смущённая Фалгар не успела скомкано поблагодарить его, как ей на колени опустился безразмерный саквояж с лекарствами, а сын, ушёл в соседнюю комнату за специальным столиком, оставив мать рыться в склянках, пузырьках, баночках и мешочках.

Внезапно небо почернело. В следующий миг всё заволокла густая, непроглядная тьма. Фалгар дотронулась пальцем до ресниц на правом веке и поняла, что пальца не видит даже с такого расстояния. Тьма была… никакой. Ни удушающе горячей, ни душной, на обжигающе холодной, ни промозглой. Она просто была. Бархатистыми лапами касалась щёк, лба и рук, ластилась к боку и вилась в ногах. Когда глаза привыкли, Фалгар смогла различить завихрения. Тьма была живой. Она скручивалась в столбы и изгибалась в причудливом танце. У Неё не было глаз, но Она бросала на Фалгар тысячи взглядов. У Неё не было тела, но Фалгар явственно ощущала её присутствие. У Неё не было голоса, но Она говорила тысячами голосов, раздающихся во всех уголках мира.

— Приветствую Вас, Всематерь, — церемонно склонила голову Фалгар. — Пришли поздороваться?

Тьма не ответила, но Фалгар и не ждала ответа. Она и сама его знала, как знала и то, что Всематерь не отвечает на пустые вопросы.

— Не желаете принять более, — — Фалгар покрутила рукой в воздухе, подбирая слово, — Материальную форму?

Тысячи ртов зубасто оскалились в диких усмешках — Тьме понравилась шутка. Фалгар тоже позволила себе слабую улыбку. Тьма безбрежна и ей незачем брать чью-то личину. Но Тьма, насмеявшись, пришла в движение. Она почти отступила, разлетевшись по углам, и только слабая дымка в воздухе напоминала о Её присутствии. Затем Она заклубилась в том углу, что был справа от Фалгар, задымила, зашипела, зазвенела стёклами. Безбрежная Тьма перебирала обличья, и почему-то Фалгар заранее знала, кто вышагнет к ней из дымного клуба. Всемать складывалась в фигуру, с каждой секундой приобретающую всё более знакомые черты. Без золотых искр глазницы выглядели пустыми и мёртвыми, но Фалгар не стала удивляться причудам Всематери, когда на неё из дымных клубов смотрел старший сын: голова чуть склонена на бок, руки плетьми висят вдоль тела, а серебряный хвост лениво бьёт по ногам.

— Ты пришла? Что-то сслучилоссь? — тихий, шелестящий голос с лёгким присвистом непостижимым образом наполнил собой покои.

В дверном проёме стоял, в точности копируя позу Всематери, Владыка. Тьма рассыпалась, взметнулась, осклабилась радостно, зашептала на непонятном языке и вихрем кинулась к Владыке, обнимая сотнями дымных рук. Снова стало темно, воздух сгустился, но Фалгар ясно увидела, как приветливо скалится в ответ её сын, как ласково гладит ближайший дымный клубок. Что-то тёмное и мерзкое всколыхнулось в душе, и ей стоило больших трудов подавить зависть к Всематери. А Всемать гневалась. Она мать всех гердов! Кто посмел тронуть её драгоценное дитя?! Тьма оскалила бессчётное число зубастых ртов и припала ими к ранам Владыки. В тот же миг даже самые глубокие раны начали срастаться. Мрак сгустился и снова отступил.

— СПУТНИК!!! — внезапно гаркнула Тьма тысячами голосов. — ОТНЫНЕ ТЫ НЕ ОДИН!!!

Она ластилась к Владыке, обнимая его чёрными дымными клубами, но что-то изменилось в ней. Тьма беспокоилась. И это беспокоило Фалгар. Вдруг Тьма отпрянула, и втянулась в другое, только что возникшее тело. Тело очень красивого юноши с длинными чёрными волосами и мягкой улыбкой. Он протянул руки навстречу Владыке, словно прося себя обнять, и вновь грянули тысячи голосов: «ТЕБЕ! ПОДАРОК!». Зверь недоверчиво склонил голову набок и подался вперёд, но видение истаяло так же быстро, как возникло. Всемать вернулась в Загранный мир.

— И что это было?

Фалгар вымученно улыбнулась и прикрыла глаза:

— У Неё было хорошее настроение, и Она желала тебя видеть.

— Ты же зснаешь, что я не об этом, — с мягким укором проронил Владыка, подходя к окну и всматриваясь вдаль, туда, куда унеслась Всемать.

— Разумеется. Но меня слишком радует твоя вернувшаяся способность говорить целыми предложениями, чтобы думать о чём-то другом. Однако, — в волнении Госпожа подалась вперёд, впиваясь в обивку кресла острыми ноготками, — Насколько вы близки с Ней?

Владыка неопределённо передёрнул плечами и задумался над ответом. Следующие его слова вылетели легко и певуче, несмотря на протягиваемую Владыкой букву «с», и сильно удивили Фалгар:

— Унганд зссанял только малую чщасть загранных зсемель. Зсса Гранью мир огромен и всссь укрыт Ею. А Она не любит его, — не любит Унганда, как поняла Фалгар, но уточнять не стала, — Поэтому не пусскает. А насс любит. Она прятала насс. Ссначала наши ссаркофаги, а потом и нассамих. Кормила и взсращивала… Чудессный край… Кажетссся, что там ничщего нет, но там точщно ессть — я чувсствовал лапами, — трава, чщёрная и ссскрытая в клубах темноты. И холмы есть. И степи. И горы. Там ессть вссё. И нет ничщего. И Она там ессть. Её много. Вкуссно. Ссытно. Хорошшшо…

Фалгар слушала его восторженную речь лишь краем уха, напряжённо раздумывая над её смыслом. С одной стороны, она была рада, что сын не просто смог произнести нечто настолько длинное, пусть и крайне путаное, но и вообще заговорил. С другой стороны, её настораживала, хоть и не удивляла, его любовь к Всематери. С третьей, она думала, что любовь сына к Ней неплоха и вреда не несёт, но во что может вылиться Её любовь к нему? С четвёртой, она заинтересовалась его словами, ведь и сама нередко бродила в Загранном мире, однако ничего там не увидела и не ощутила. Обо всём этом определённо стоило подумать. А ведь ещё оставался странный юноша, которого Тьма прочила её сыну в друзья. Прищурившись, Фалгар одарила своё дитя взглядом, полным сомнений. Если она что и знала точно, так это то, что слово «друг» не могло стоять в одном предложении с любым упоминанием о её сыне. Он никому не доверял, кроме Тьмы и, пожалуй, своей безумной сестрицы.

У Фалгар была дочь, да, к тому же, не одна. Обе девицы были спесивы и вздорны, но каждая по-своему: старшая творила, что хотела и некого никогда не слушала, для младшей же не существовало никого, кроме её драгоценного младшего брата-близнеца, которым и являлся Владыка. Она помешалась на нём, посвятив ему всю свою жизнь. Вспыльчивая сверх всякой меры, гордая и грубая, разнузданная Мэридалла обитала в восточных землях, изредка заглядывая в южный удел к самому младшему из своих трёх братьев и в центральный к Владыке.

Вспомнив о своём главном разочаровании, Фалгар недовольно прищёлкнула языком и поморщилась, чем заслужила короткий подозрительный взгляд Владыки. Вспомнив о присутствии сына, королева быстро отослала его спать, а сама погрузилась в раздумья. Может ли случиться такое, что Мэриди уступит своё место подле Влалыки кому-то ещё? Нет, конечно, нет! Фалгар даже помотала головой. После ссоры брата с Мегулой, эта бестия, не раздумывая, убивала любого, кого мало-мальски сближался с Владыкой. Колдунья объясняла это так: «Чтобы моего дорогого братика больше никто не смел разочаровывать». Если брать в расчёт тот факт, что Владыка к себе никого не подпускал и ни с кем не желал общаться, гибли в основном ни в чём неповинные существа. В голове против воли опять промелькнули слова Всематери.

— «Спутник», говоришь? БРЕД! У него жёны долго не живут, какой спутник?!

Фалгар с силой швырнула саквояж на принесённый столик, позабытый Владыкой у двери. Если бы у неё были силы, она бы встала и принялась метаться по комнате, потрясая кулаками и гневно шипя. Но у неё совершенно не было сил! Она потратила их все, стараясь не показать перед сыном своей слабости. И это оказалось бесполезно! Фалгар согнулась и закрыла лицо руками. Она всегда проигрывала. Не уберегла мужа от безумия, не спасла вторую дочь, бесславно погибшую из-за собственного брата, не смогла защитить несчастных девушек, на которых женила сына, не смогла воспитать дочерей, — да что там! — она даже старшего наследника воспитать оказалась не в силах! Фалгар чувствовала себя абсолютно бесполезной и ненужной. А ещё, хотя самой себе в этом можно было признаться, она завидовала тому, какое влияние Всематерь оказывает на её, Фалгар, детей.

Она рассмеялась громко и истерично, тут же обрывая смех и беря себя в руки. Она мать и не имеет права показывать слабость перед своими детьми. Она королева, и должна сохранять свою гордость. Она многомудрая Госпожа и не может недооценивать Тьму.

— Что ж, посмотрим, что за товарища Ты приглядела моему сыну, Всематерь, Вечная Госпожа, Первородная Тьма, Эфир! Как мать, я понимаю Тебя, и уж точно смогу предугадать твои шаги! — проговорила Фалгар в пустоту и вновь погрузилась в свои мысли.

***

Где-то за гранью Тьма оскалилась тысячью ртов, предвкушая веселье. Ей всегда нравилось наблюдать за своими детьми.

***

Стоявшее в покоях Владыки старое зеркало в массивной богато изукрашенной раме неуловимо изменилось. В следующий миг в нём отразилась женщина с серьёзным надменным лицом. Женщина подошла поближе и тихо позвала:

— Брат!

Владыка, стоявший на балконе и неотрывно следивший за небом, прервал своё занятие и, стремительно развернувшись, подлетел к зеркалу.

— Ессть новоссти?

— Не для такого разговора, — надменная женщина усмехнулась, указывая взглядом на зеркало. — Я скоро приеду, тогда и поговорим. А сейчас скажи, что мать?

Владыка улыбнулся одними губами:

— Я не могу прочщессть её мыссли, но, ссудя по вссему, она по-прежшнему считает тебя ссвихнувшейсся ведьмой и ничщего не подозсревает.

— Как мило, — коротко и наиграно рассмеялась надменная женщина, после чего снова посерьёзнела. — Час назад меня вызвал отец. Будь готов ко всему. — она помедлила, закусив губу и посмотрев на брата так, будто невыносимо страдала и безмерно устала это скрывать. — Береги себя, брат.

— И ты ссебя, ссесстра, — кивнул Владыка, прекрасно зная какое наказание ждёт сестру за задержку. Бедная, она ведь не отправилась сразу только потому, что хотела его предупредить. Надо было убегать от гобров, а не драться с ними, тг! — Удачщи.

Женщина невесело усмехнулась, пробормотала что-то о том, что в замке отца удача ей точно не помешает, и, кинув прощальный взгляд на брата, исчезла.

Немного подумав, Владыка вернулся на балкон и спрыгнул вниз. Бесшумно приземлившись, он смешался с тенями и скользнул вдоль замка к псарне. Когда он вошёл, огромные чёрные псы, похожие на мохнатых догов, одним слаженным движением подняли массивные головы. Увидев, кто пришёл, твари вскочили на ноги и завиляли змеиными хвостами. Это были гончие, ближайшие родственники вампалов, созданные Тьмой в подарок своим детям.

— Ищите юношу с белой, как мел, кожей и длинными чёрными волосами. Он должен пахнуть, как Ньелль, — Владыка стремительно подлетел к загону с некрофагами и, рывком открыв его, резко приказал: — И вы ищите!

Крылатые собаки, каждая размером с коня, вместе с гончими опрометью бросились к двери псарни.

— Вам нужно особое приглашение? — повернулся Владыка к крылатым волкам, симуранам, вопросительно смотревшим на него из-за низкого заборчика.

Волки, перескочив через ограду, устремились вслед некрофагам и гончим.

Стоит заметить, что язык гердов крайне метафоричен и одно слово может означать несколько вещей, совершенно несвязанных между собой, как может показаться поверхностному наблюдателю. Например, охотники считают, что нежная ягодка смородины очень похож на Всемать: такая же чёрная по цвету, кислая на первый взгляд и сладкая, когда распробуешь. Таким образом и для Всематери, и для ягоды, и для обозначения такого качества, как нежность, у них существовало всего одно слово — ньелль. Почему Владыка сказал, что юноша будет пахнуть, как сама Первая Госпожа? На этот вопрос он не мог ответить даже себе.

***

Еле уловимая серебристая тень скользнула в окно спальни Владыки и, взобравшись на кровать, замерла в нерешительности. Подумав, тень осторожно протянула тонкую кисть и невесомо коснулась чёрных кудрей холёными пальчиками. Длинные, до колен, серебристые волосы, выбившиеся из свободной косы, пока тень бежала по лесу, упали на грудь Владыки. От этого невесомого касания веки его дрогнули и приоткрылись.

В первое мгновение Владыка решил, что спит. Однако, сообразив, что склонившееся над ним нежное личико точно не сон, тут же подскочил, стукаясь лбами с Люгсом, а это был именно он.

— Брат! — обиженно воскликнул младший, потирая покрасневшую кожу. Сейчас он был очень похож на капризного ребёнка.

— Ты что зсдессь делаешь?! — зашипел Владыка, не забыв, впрочем, мимоходом протянуть руку и залечить ушиб. Сам он удара даже не почувствовал.

— Соскучился, — буркнул Люгс отводя глаза.

— А ессли ссерьёзсно?

— Говорю же — соскучился! — как и полагается капризному ребёнку, Люгс очень быстро выходил из себя. Особенно, когда считал, что его не воспринимают всерьёз.

Владыка только хмыкнул. Младший брат всегда краснел, когда злился, и это выглядело ужасно забавно.

— Как, — вся капризность мигом слетела, Люгс обеспокоенно вгляделся в лицо старшего брата и нерешительно закончил мысль: — Как тебя встретила мама?

Владыка фыркнул и нахмурился. Люгс досадливо поджал губы.

— Она до сих пор не простила тебе смерть тех пяти женщин и сестрицы Элем?

Владыка покачал головой.

— Но ты ведь не виноват ни в одной из них! Это же…, — юноша запнулся и пристыжено посмотрел на брата.

Владыка снова хмыкнул.

— Пуссть думает, что хочщет. Моя вина в медлительноссти.

Люгс сильнее прикусил губы и склонил голову. Его старший брат всего лишь не успел подхватить Элем, когда та прыгнула со скалы на камни, и он точно был непричастен к смертям своих пяти жён, учитывая, что трёх из них он даже в глаза не видел! Мама женила его на них без его ведома, а потом ещё и обвинила в том, что они не прожили дольше двух месяцев.

— Зсато она наконец пересстала подыскивать мне невесст, — проникновенно заметил Владыка.

— Ты же не читал опять мои мысли? — как-то вяло возмутился Люгс.

Владыка про себя улыбнулся этой милой привычке возмущаться по поводу и без. Кажется, Люгс даже не всегда понимал, что возмущается.

— Нет

Он осторожно погладил серебристую макушку, стараясь не зацепиться членениями пальцев за пряди, и наставительно произнёс:

— Везсде ищи пользсу для ссебя.

— Знаю-знаю, — закатил глаза Люгс.

Они говорили долго-долго, до самой ночи, а когда пришла пора вставать, легли спать.

Заглянувшая переговорить с сыном Фалгар, мухой вылетела за дверь, бросив один единственный взгляд на кровать. Проснувшийся от её крика Владыка удивлённо почесал затылок.

— Извини, сынок, я не знала, что ты с дамой! — почти истерически выпалила Фалгар из-за двери и тут же ушла прочь.

Владыка недоумённо скосил глаза вниз. С головой завернувшийся в кокон из одеял Люгс мирно привалился к его боку, кажется, спиной, хотя наружу торчала одна только коса и утверждать что-либо было сложно. Затем Владыка посмотрел на себя: он по-прежнему был полностью одет, так ещё и в наглухо застёгнутой куртке. Он снова перевёл взгляд на кокон из одеял. И снова на себя. На всякий случай, он даже слегка развернул кокон и проверил, в чём спит Люгс. Юноша мало того, что тоже уснул одетым, так ещё и в сапогах. Владыка крепко задумался. Впервые он начал сомневаться в мудрости и всеведении матушки.

Тут в углах закопошились тени и тотчас из них вынырнули гончие. Сапоги тихо рычали и беспокойно переступали с лапы на лапу. Владыка свесил ноги с кровати и подозвал собак поближе.

— Зсначщит, и похожш, и нет, говорите? — прищурился Владыка, одной рукой задумчиво почёсывая бородку, а другой поочередно гладя псов. — А что запах? — псы отозвались тихим воем, говоря, что запах-то как раз и не даёт им определиться. Вроде мальчишка и пахнет Тьмой, а вроде и свой запах у него есть. — Продолжшайте сследить зса ним и беречщь от опассносстей. И пуссть хоть одна тварь поссмеет его тронуть, — Владыка, сам того не заметив, опасно оскалился, чем заставил псов попятиться. — Подожшдём немного, мне кажшется, этот мальчщик — тот, кого я ищу.

Глава III

ВСТРЕЧА

Сколько себя помнил, он жил в хижине на болоте с древней, точно сам мир, старухой, которую в соседней деревушке называли не иначе как ведьмой. Она нашла мальчишку в грязном, вонючем проулке в городе, куда ходила к одной знатной госпоже. Он мало что помнил об этом, как и мало что помнил о себе. Имени у него отродясь не было, да он и не помнил, когда и где родился. Всю свою недолгую жизнь он трудится за кусок хлеба и кров на кухне у богатых купцов, выполняя самую чёрную и грязную работу. А потом попался на глаза госпоже, когда по приказу кухарки пытался тащить неподъёмный для своих лет чан с очистками к помойной канаве. Госпоже очень не понравилась его старая, рваная одежда, грязные волосы и голодный вид, и она с криком и бранью прогнала «нахлебника, который только зря коптит воздух, а сам ничего не может сделать». Он несколько дней скитался по улицам, прося милостыню и пытаясь найти работу. Но никто не хотел его брать, считая, что от такого работника убытку будет больше, чем прибыли. Старуха тогда отчего-то пожалела умирающего от голода ребёнка, а, может, её заставили огромные псы, что кружили возле него и бросали на всех проходящих странные долгие взгляды. В любом случае, теперь он жил с ней на болоте в тишине и спокойствии.

Своего имени мальчик не знал, старуха всегда звала его мальчишкой, а все остальные просто и незамысловато «эй, ты». Деревенские же опасались его и никак не звали. Более того, они запрещали своим детям даже смотреть в его сторону, а сами никогда не приходили к ведьме, если мальчик был в хижине. Заметив это, мальчик, чтобы не пугать людей, стал уходить в глубь болот.

Да, это было опасно. Время от времени он увязал в трясине, но каждый раз кто-то, живущий в вязких топях, выталкивал его на поверхность к сухим кочкам, не давая утонуть. Мальчик чувствовал ступнями его склизкие закостеневшие ладони с похожими на коряги пальцами. Каждый раз после этого он опрометью бежал от страшного помощника без оглядки.

Он не знал, что ему против воли помогают сам хозяин болот и его жена. Не знал он и того, что полгода назад, отдав его под опеку старухи, псы доложили Владыке о его существовании, что Владыка в ту же ночь покинул замок и призвал всех подвластных ему тварей и что под страхом смерти приказал им беречь маленького человечка и одним взмахом руки подавил их негодование. Чёрные псы иногда показывались мальчику издалека, пугая его и тем самым не давая ходить в самые гиблые места. А иногда, самыми тёмными ночами, они подходили особенно близко к стенам хижины и мальчик, сжавшись от страха, мог видеть их чёрные спины, неспеша проплывающие за закопчённым окошком. В такие дни с болот всегда особенно сильно тянуло гнилью, доносились хлюпающие звуки, как будто кто-то шлёпал по трясине перепончатыми лапами, и раздавались стоны, скрипы и какие-то заунывные звуки, похожие на жуткие голоса.

В эти дни старуха не спала вместе с мальчиком. Она также, как и он, неподвижно сидела на своём топчане, застеленном засаленными тряпками, со страхом смотрела в окно на псов и невнятно бормотала. Как-то раз она проболталась, что раньше тёмными ночами в её двери скреблись и стучали болотные твари, а в окна заглядывали перекошенные и искажённые рожи и морды. Когда же появился мальчик, а вместе с ним и псы, никто больше не скребётся, не стучит и не заглядывает в окна. Это было странно. Неужели псы отгоняли болотных монсров?

Один раз, в ночь на Купалу, когда старуха готовилась к празднику, вокруг хижины появилось множество сверкающих белых огней. Зачарованный их свечением, мальчик вышел сперва во дворик, потом за калитку, а затем и вовсе пошёл в сторону болот, ничего и никого не замечая. Дивные белые огни влекли его своим ослепительным светом. Так нарядно! Так празднично! Так красиво! Мальчик даже не услышал, какой шум подняли чёрные псы и с каким исступлением они пытались добраться до огней, подпрыгивая и лязгая зубами. Он всё шёл и шёл, заворожённый чудесными огнями, пока в макре от него не возникла высокая мрачная тень с горящими золотыми глазами. Псы подняли радостный вой, приветствуя своего хозяина. В белом свете огней блеснуло призрачное серебряное лезвие. Огни начали гаснуть.

— На минуту тебя бесс пригляда нельзся осставить, — проворчала тень и бросилась в погоню за огоньками.

Мальчик нахмурился. Кому могло прийти в голову нападать на эти чудесные огни? С каждым мгновение всё больше их гасло от ударов призрачного лезвия. Мальчику показалось, что огни зовут его на помощь. Он дёрнулся было, чтобы защитить их от беспощадной тени, но с ужасом обнаружил, что по колено увяз в болоте. Сначала мальчик испугался не за себя, а за огни. Он не сможет их спасти! Их всех заберёт тень! Но когда за локоть его схватили холодные, склизкие пальцы, а в ступни снизу упёлись холодные склизкие руки, не давая увязнуть глубже, он понял, что сейчас надо беспокоиться о себе. Он не сможет помочь огням если утонет или будет утащен неведомым существом.

Мальчик медленно обернулся. На него с отвращением смотрела страшно уродливая женщина с землистым лицом и травой вместо волос. Больше всего она напоминала кривую корягу, поросшую мхом. Её платье, сделанное из ряски и тины и украшенное гнилыми ягодками брусники, отвратительно воняло. Ожерелье из кувшинок, болтавшееся на тонкой сморщенной шее, билось о кривые полусогнутые ноги. Рядом с женщиной предостерегающе рычали псы.

Тварь, попытавшись ласково улыбнуться, обнажила гнилые зубы, чем ещё больше напугала мальчика. Он сжался под её остекленевшим взглядом и не мог вымолвить ни слова.

— Пойдём, милый мальчик, здесь опасно, Хозяин будет злиться, — прохрюкала Кикимора, а это была именно она, и потянула его за собой. Псы тут же взвились, захлёбываясь лаем. Кикимора отпрянула. — Да отстаньте вы, окаянные!

Псы не слушались. Если раньше мальчик небезосновательно считал, что монстры охотятся за ним, то теперь, если бы боялся хоть чуточку меньше, мог бы убедиться в обратном. Собаки яростно лаяли на Кикимору, а не на него. Сзади послышалось громкое шлёпанье и появился мужчина с лягушачьими ногами и огромным вздутым животом. Увидев псов, мужчина остановился. Его маленькие рыбьи глазки испуганно смотрели то на псов, то на жену, жидкие длинные усы тряслись на животе, а зеленоватая кожа, покрытая редкими чешуйками, источала отвратительное зловоние. Это был Болотник, супруг Кикиморы и хозяин болота.

Вдруг одна из собак прыгнула на Кикимору. Острые зубы, каждый в палец длиной, лязгнули совсем близко от её лица. Гончая хотела припугнуть и остановить Кикимору. Что ж, у неё получилось. Но собака не могла предвидеть, что напуганная Кикимора, вцепиться когтями руку мальчика. От резкой боли ребёнок вскрикнул, заставив Кикимору дёрнуться, углубляя раны.

Тотчас на крик примчалось два десятка псов, возглавляемых тенью. Увидев израненную руку ребёнка, тень стала гуще и чернее и громко злобно зарычала, иногда даже забывая шипеть:

— Я неяссно выррразсилсся? ЧТО В СЛОВАХ НЕ ПРИЧЩЕНЯТЬ ВРРРЕДА И ОБЕРРРЕГАТЬ ОТ ОПАССНОССТЕЙ БЫЛО НЕПОНЯТНОГО?! ПОМЕРРРЕТЬ ЗАХОТЕЛИ? ТАК Я УСТРРРОЮ!

Если при появлении тени Кикимора и Болотник затряслись, то после громоподобного рычания ноги у них подкосились и они рухнули на колени, бессвязно прося о милости. О крутом нраве Хозяина Тварей, а им и являлся пришедший на зов псов Владыка, знали все.

— ВОН! — рявкнул Хозяин.

Кикимора и Болотник исчезли так быстро, словно их и не было. Тень перевела взгляд на мальчика.

«Так вот ты какой, „спутник“, — чуть наклонив голову, подумал Владыка. — Я думал, ты будешь постарше.»

Ребёнок во все глаза смотрел на странную тень, но заговаривать первым не решался.

— Не бойсся меня, я вссегда буду на твоей ссторроне, — Хозяин бросил мимолётный взгляд на болота. Этого взгляда хватило, чтобы жижа сама расступилась, а холодные руки вытолкнули мальчика. Один из псов, растворившись в тенях, поднырнул под него и, убедившись, что ребёнок крепко сидит на призрачной спине, вновь стал твёрдым и поднялся.

— На болотах опассно, детёныш, — с укором проговорил Хозяин. И ехидно поинтересовался: — Тебе разсве не говорили, что нельзся никуда ходить сс незснакомыми огоньками? Да и ссо зснакомыми, в общем-то, тожше лучше никуда не ходить, — пробормотал он чуть тише. — Впрочщем, у насс мало времени. Сслушай меня внимательно. Никогда, зсапомни никогда, не приближшался к ссуществам сс двумя полоссками на левом плечще. Обходи их дессятой дорогой, а ессли всстретишь, беги как можшно дальше. Чщёрные пссы будут твоими друзсьями. А обо мне зсабудь, ребёнок, пожшалуйсста, зсабудь! А теперь сспи! — Владыка щёлкнул когтями, и мальчик провалился в темноту.

По болоту в их сторону медленно плелась старуха, разыскивающая воспитанника. Завидев псов, она остановилась и стала нерешительно переминаться с ноги на ногу. Тень фыркнула и жестом приказала псу с мальчиком подойдите к ней, после чего растворилась и возникла уже возле старухи, протягивая ей красивый фиал из тёмно-синего стекла, украшенного серебряными цветами:

— Моя кровь. На сслучай, ессли вдруг он ещё поранится. А ссейчасс, — Владыка указал когтем на мальчика, руку которого уже обвили тонкие серебряные щупальца. Когда щупальца отступили, взору старухи предстала гладкая здоровая кожа. Страшные рваные раны исчезли, будто их и не было. — Ессли хочщешь сспроссить — спрашивай. Чщем больше я зсдессь нахожшусь, тем большей опассноссти вы подвергаетессь.

— Вот скажи мне, Хозяин, — набравшись смелости, прошамкала старуха. Она сразу поняла кто перед ней. Лишь один из высших сражался косой с серебряным призрачным лезвием, примотанным цепью к чёрной металлической рукояти. — Какой те интерес? Он же ж простой человек. Или, — старуха прищурилась, — Ты с ним чего недоброе замыслил?

— Посслушай, колдунья, — вместо ответа сказал Хозяин. Предположение старухи его очень оскорбило, но он решил не подавать виду и пропустить его мимо ушей, — Ты можшешь проссить у меня что угодно. Я иссполню любую твою прихоть. Деньги, ссила, зснания, артефакты — вссё, что пожшелаешь. Взсамен ты приглядишь зса ребёнком. Ссейчасс сслишком опассно, я не могу его зсабрать. Однажшды ему придётсся впутатьсся в наши клановые прения, но я хочщу оттянуть этот момент насстолько, нассколько это возможшно…

— Так энто, стал быть ты псов посылал? — не обращая на него ровным счётом никакого внимания, поинтересовалась старуха. — И еду подбрасывал, да? Я ему нича не говорила.

— Молодец, молчщи и дальше. А еду приноссили гончщие по моему приказсу, — процедил Хозяин, порядком раздражённый поведением старухи.

Колдунья глубоко вздохнула:

— Хозяин, ни в жизнь не поверю, что ты дитятко по доброте душевной оберегаешь. Или чёй там у тя вместо души?

— Ссамому бы зснать хотелоссь, — пробурчал Владыка. И добавил громче: — Считай, чщем угодно, но позсаботьсся о мальчщике. То, что зсахочщешь взсамен, назсови пссам, они передадут мне.

— Угу, проваливай, — старуха проковыляла к мальчику и, опасливо косясь на псину, принялась его осматривать.

— Ты ссовсем меня не боишьсся? — впечатлился Владыка.

— А чёй мне тя бояться-то? Раз у тебя дело ко мне, значится, не тронешь.

Ничего не ответив, Хозяин растворился в темноте.

***

Гончие только с виду были страшными. Когда мальчик, убеждённый старухой в том, что и тень, и Кикимора, и Болотник ему приснились, с утра вышел во дворик, он удивился и испугался, обнаружив громадных псов, сидящих полукругом перед дверью. После вчерашних злоключений гончие, видимо, стали воспринимать мальчика как ещё одного хозяина. Когда ребёнок привык к ним, они даже начали с ним играть. Теперь они всё время находились рядом с ребёнком и отходили от него лишь поздно ночью, отгоняемые от порога хижины бранью старухи. Впрочем, после того, как умные псы принесли ей редкую траву, растущую только в самой непроходимой части болот, колдунья подобрела и разрешила мальчику играть с ними и заводить в дом. С тех пор псы исправно носили ей травы, ягоды, коренья и дичь.

Как-то раз, когда гончие притащили целого гсаданталгского тура, выпотрошенного умелыми руками королевский поворов, старуха не выдержала и громко посетовала, что, погреб, дескать, маленький, она уже стара для бесконечной стряпни и, вообще, лучше бы кое-кто коронованный и хвостатый толкового плотника прислал, крыша-то уже тритий год протекает.

Хозяин внял, и уже на следующий день к старухе под предлогом получения отвара для внезапно зачесавшихся ушей троюродного дядюшки по линии тётушкиной бабушки пришёл трясущийся молодой плотник, в обмен на отвар, не только перекрывший крышу новенькими досками и в два раза расширивший погреб, но и сколотивший колдунье новый стол. Уходил молодой человек на закате, и уход его был больше похож на бегство от угрюмой старухи и страшных собак, то и дело мелькавших за деревьями. Отвар для дядюшкиных ушей он, к слову сказать, взять забыл.

Старушка, совершенно счастливая — и по такому случаю даже переставшая ворчать — задумчиво почесала подбородок, с удовольствием осматривая разделанную тушу тура в погребе. Кто и когда её разделал, она благоразумно решила не спрашивать.

***

Наблюдавшая за старухой высокая красивая женщина со смуглой загорелой кожей и длинными белоснежными волосами, доходившими ей до колен, изогнула губы в загадочной улыбке и растворилась в тенях.

***

— Бабушка? — лучащийся любопытством мальчик подошёл ко входу в погреб, наклонился и вопросительно посмотрел на старуху.

— Чё те? — проворчала старушенция, догадываясь о чём хочет спросить воспитанник и оттого мигом теряя всё своё благодушие.

— А собаки… — мальчик замялся. — Что они такое?

Старуха выползла из погреба, щуря подслеповатые глаза на яркое закатное солнце, охая и кряхтя дотащилась до хижины и поковыляла к древнему, приросшему закопчёнными боками к очагу котлу, где она обыкновенно творила свои варева и готовила мальчику укрепляющие отвары. Тут она разговорилась:

— Гончие, как пить дать, гончие, — со знанием дела покивала старуха, деловито помешивая очередную настойку деревянным черпаком. — Сказок шоли никогда не слыхал? Собаки; большие, чёрные; с горящими тьмой глазюками и змеиным и хвостами; страшные, бррр. Кто же это ещё может быть?

— А что такое эти «гончие», бабушка? — спрашивает умостившийся рядышком мальчик и поджимает пальчики на ногах от любопытства и волнения.

— Дык псины его, с которыми он охотиться выезжает, — и без того согнутая вдвое ведьма сгибается ещё сильнее, нюхая варево, и, причмокивая губами, пробует его на вкус.

— А на кого он охотятся? — от волнения у мальчика перехватывает дыхание. Вот-вот он узнает ответ на давно мучающие вопросы! — для него это захватывающая сказка, не более, и ведьма это понимает.

— На кого-на кого, — раздосадовано ворчит старушенция. — На неугодных ему. А неугодны ему мы, люди. Большую обиду он на нас затаил… Тьфу, ты, пропасть! А ну не отвлекай меня, негодник, чуть не проворонила, когда траву светящуюся добавлять надобно… Ууу, когда Дикая свора бежит по земле, прячься-не прячься, всё одно: настигнут да порвут в клочья на потеху ему.

— А кто это — он?

— А ну молчи! — обрывает старуха и зачем-то оглядывается. — Он — это он, Хозяин Тёмных, тот, кого все твари слушаются, господин всех здешних и дальних земель, живущий в замке за лесом, откудова нету возврата. И ежели не хочешь беды накликать, не называй его никак! Мало ли что, не дай, Госпожа, услышит да явится.

— А Госпожа — это наша королева?

— Да, — нехотя отвечает старуха, наливая варево в кружку, с отколотой ручкой. — Она мать ему, и лишь у неё есть право ему указывать. Пей-пей, чтоб всё выпил. Это отвар лечебный. От худобы помогает.

Старушенция впихнула мальчику кружку, а сама подумала:

«А то, не приведи, Госпожа, ему в голову взбредёт, что ты худой слишком. Ты-то ешь, как цыплёнок, а он не побрезгует, сам явится с проверкой, припасами да поварами, ежели ему псы намекнут. А у меня-то погреб не бесконечный и жизней, поди, не девять!

Мальчик послушно выпивает горький, жирный отвар и морщится от ужасного вкуса. Старуха, не желающая отвечать на самый главный вопрос, опять отворачивается к своему котлу, продолжая мешать. Мальчик ёрзает минуты две, но любопытство пересиливает:

— Бабушка, а что его псы делают у нас и почему они не страшные, как ты говоришь?

Старуха смолчала, а мальчик решил не настаивать на ответе, хотя ему очень хотелось. Раз не отвечают, значит ему этого не надо знать, а раз не надо, то зачем спрашивать? Полчасика они посидели в тишине, пока ребёнок, погрузившийся в раздумья, случайно не прервал её:

— Ему, наверное, очень одиноко, — тихо и задумчиво протянул мальчик.

— Кому? — от удивления старушенция даже обернулась.

— Хозяину, — с готовностью поясняет ребёнок. — Он ведь там совсем один, поэтому грустит и гневается.

Тут уж старуха не удержалась и хрипло загоготала:

— Ой, повеселил, ой, не могу! Ему? Да грустно? Да он видеть некого не желает, иначе чего б ему в такой глуши себе замок строить! Он нелюдим и дик, как волк, и страсть как этим гордиться!

Мальчику вдруг стало обидно за этого неизвестного Хозяина. Если даже бабушка, предпочитающая соседство четы болотников обществу людей, так плохо о нём думает, то как о нём думают все остальные? И почему они все так плохо о нём думают? И почему он живёт один? Наверное, он, как и бабушка, причудливо выглядит и не любит шум и суету, поэтому поселился подальше. А люди из-за этого понапридумывали о нём невесть что и распустили эти слухи. А он и не знает, наверное, что его теперь все боятся, бедненький.

Мальчик знал, как это бывает. Его самого все деревенские с первой встречи невзлюбили только за то, что он живёт с бабушкой, которую все почему-то называют ведьмой, хотя она ещё никому не отказывала в помощи. Мальчику отчаянно захотелось хоть что-нибудь сделать для Хозяина, поэтому он дождался, пока старуха отвлечётся, и тихонько прокрался во дворик, к греющимся на редком солнце псам. Гончие одновременно подняли тяжёлые морды и лениво забили по земле хвостами, ожидая, что мальчик сейчас снова увлечёт их какой-нибудь интересной игрой, но, увидев, всю серьёзность своего маленького господина, поднялись и подошли к нему.

— Вы ведь можете передать ему мои слова? — неуверенно спросил ребёнок. От волнения он говорил очень сбивчиво.

Самый большой пёс подошёл к нему и попытался уложить голову на плечо, но детское плечико было слишком узким и находилось слишком низко, для пёсьей головы. Тогда зверь устроил морду у мальчика на макушке. Посчитав этот жест за разрешение продолжать, мальчик, ужасно волнуясь, сказал:

— Тогда передайте, что я его нисколечко не боюсь и считаю очень хорошим. И ещё вот этот цветок передайте. Он рос в саду госпожи, у которой я раньше работал, но потом его сорвали и хотели выкинуть, потому что он немного завял, но я попросили отдать его мне вместо оплаты за два дня и с тех пор он всегда со мной. Он приносит удачу — иначе бы бабушка меня не нашла, — а ещё он очень красивый, надеюсь ему понравится, — и со всей непосредственностью, на какую способны только дети, серьёзно прибавил: — Если ему грустно, пусть приезжает сюда, думаю, я чуточку понимаю его, а значит смогу как-нибудь утешить.

Псы слушали внимательно и напряжённо. Когда мальчик договорил, самый большой пёс, тот, что умостил морду на голове ребёнка, отступил на шаг и раскрыл пасть, куда мальчик вложил бережно высушенную нежно-розовую альстромерию. Пёс осторожно сомкнул пасть и тотчас исчез, растворившись в тенях.

***

Владыка, с балкона провожающий солнце на ночной покой, был немало удивлён, увидев перед собой вожака гончих, протягивающего ему какой-то цветок. Красивая беловолосая женщина, расчёсывающая ему кудри чёрным гребнем, украшенным цветной эмалью, прервала своё занятие и отступила на шаг, чтобы не мешать.

Пока Владыка слушает пса и рассматривает цветок, стоит взглянуть на неё чуть внимательнее. Итак, Владыка зовёт её Анной и она всегда носит форму дворецкого замка Владыки. Весь её внешний вид безукоризненен: на коричневых брюках и белой рубашке, обильно расшитой кружевом и рюшами, ни единой складки, чёрный жилет прекрасно сидит несмотря на объёмный бюст, чокер из тёмно-синих, отливающих зеленью камней на шее имеет сложное плетение, а волосы уложены волосок к волоску. На вид ей не больше тридцати.

— Анна, — негромко зовёт Владыка, и в следующий миг женщина уже стоит перед ним на коленях, приложив руку к груди и подметая пол волосами.

— Хозяин? — у Анны чарующий голос и восхитительные золотые глаза.

— Принеси мне цветок ликориса. Алый. Выбери в теплицах самый красивый.

Если женщина и удивилась, то ничем этого не показала. Она растворилась в воздухе, чтобы через две минуты возникнуть вновь и с поклоном отдать Хозяину алый цветок и тонкую серебряную ленту, предусмотрительно взятую в одной из кладовых. Владыка шепчет и вертит в руках кольцо — обычный ободок из прозрачного чёрного камня, выпуклый с внешней стороны и огранкой чем-то похожий на шкурку змеи.

Но вот цветок и кольцо, значительно уменьшившееся, привязаны к шее пса тонкой серебряной лентой, вот пёс исчезает, вот Владыка откидывается на диване и запрокидывает голову, вот Анна возвращается к вычёсыванию его спутанных волос.

— Спрашивай, — разрешает Владыка.

— Это ведь ваше любимое кольцо, вы с ним не расставались до этого момента, Хозяин.

— Было моим кольцом, стало чужим оберегом, — пожал плечами Владыка. — Он поднял в воздух засушенный цветок и чуть качнул головой в его сторону, — Забавно получилось, правда? Воистину, у Всематери дивное чувство юмора, а её пути неисповедимы.

— Хозяин?

— Альстромерия — преданность. Сомневаюсь, что ему известен язык цветов, значит это всё подстроила Всемать. Детёныш сам того не зная, сказал, что предан мне. Попробуешь угадать мой ответ?

Анна покачала головой. Хотя она и стояла сзади, Владыка всё равно увидел её ответ.

— Одно из значений алого ликориса — воссоединение, — по губам Владыки заструилась едва заметная улыбка. Затем он вдруг посерьёзнел. — Скоро мы с ним увидимся.

— Скоро, Хозяин? — спокойно уточнила Анна.

— Да. Всего через несколько лет.

— Вы не шипите… — осторожно начала Анна.

— Потому что я тебе доверяю, — Владыка прикрыл глаза. — Сейчас меня больше волнует, почему моя дочь впала в спячку и почему матушка мне об этом не сказала.

— Мне сходить к Госпоже? — осторожно предложила Анна.

В ответ Владыка невесело усмехнулся:

— Не стоит лишний раз показываться ей на глаза.

Анна молчаливо согласилась.

Глава IV

ЛЕДИ ЛОУЭР

Разведка выдалась тяжёлой. Зверь едва переставлял усталые лапы. Он был так измотан, что мог думать только о сне и вкусом обеде. Или об обеде и сне.

И всё же было необходимо проверить путь, чтобы Люгс мог безопасно вернуться в свои владения.

Обед

Как я устал…

Сон

Еда

Доброе мясо

Не мертвечина

Потом спать

И есть…

Еда

Сытость

Сон

Как хочется спать

И есть

Обед

Сон

Много спать и есть

Да…

Ветки больного дерева тянуться к морде, путаются в гриве. Корни цепляются за лапы.

Зверь сбрасывает сонливость и рычит, и дерево в страхе отступает. Зверь озирается. Ещё немного рычит для порядка и возобновляет свой путь.

Деревья поражены недугом. Прокляты. Проклятье… Недуг…

Мысли путаются в голове, и Зверь встряхивается, бодрится, но тут же снова угасает и медленно бредёт дальше.

***

Принцесса Лоуэр Лалавей дэ Энгердмандрено, ласково называемая отцом «Лала», напряжённо всматривалась в мрачно-зелёную стену Проклятого леса и в который раз задаёт себе одни и те же вопросы. Где отец? Что с ним? Почему Анна и другие отцовские помощники ничего не знают? Почему бабушка молчит в ответ на все вопросы? Зачем приехал дядюшка? И кому отец отдал своё любимое кольцо?

Стоит заметить, что Лоуэр Лалавей дэ Энгердмандрено не была принцессой в том понимании, к которому мы все привыкли. Рождённая дочерью короля эльфов, она была любима отцом и матерью, до тех пор, пока те не увидели, как четырёхлетняя малышка говорит с лешим и орками. Девочку стали запирать в комнате, опасаясь, что она накличет беду на всё королевство.

Это произошло очень давно по меркам смертных и совсем недавно по меркам гердов. Эльфы тогда уже забыли и о Чёрном Звере, которому Первая Госпожа приказала заботиться о своих творениях, и об её приказе оркам защищать эльфов. Забыли они и о великих творениях и великих творцах. Забыли, потому что захотели забыть. Только самые древние и достойные эльфы и эльфийские короли помнили о Всематери и её детях.

Однако, если эльфы забыли, то герды продолжали помнить. Владыка каждые десять лет посещал Меркл — мир, созданный Первой Госпожой и населённый её творениями, — и проверял, всё ли там в порядке.

Тот год, когда он встретил очаровательную беловолосую малышку, был особенным. Девочка, услышавшая от слуг о приезде диковинного гостя, сбежала из-под надзора и спряталась за портьерой в коридоре, ведущем в тронный зал. Владыка, стремительно шагавший к залу в своём парадом камзоле, внезапно замер и повёл головой, принюхиваясь.

— Сстрашно-любопытно? — поинтересовался Владыка у шторы, склонив голову на бок. — Не бойсся. Я не ем детёнышей.

Лоуэр выглянула из-за портьеры и уставилась на Владыку большими тёмно-синими глазами:

— А как вы меня нашли? — девочка похлопала длинными белыми ресницами и непроизвольно повторила позу своего собеседника, склонив голову набок.

— Унюхал твоё любопытсство, — просто ответил Владыка.

— Разве любопытство может пахнуть? — изумилась девочка.

— Разсумеется, как и вссякая эмоция. Твоё любопытсство чщесстное и исскреннее, поэтому оно пахнет цветами акации.

— А как пахнет тайна?

— Как пыль, сстарые книги и жшивая чщеловечщесская кожша. Очщень приятный зсапах. А тебе зсачщем?

Лоуэр, видя, что высокий хвостатый дядя не собирается её ругать, а, наоборот, хочет поговорить, вышла из-за портьеры и доверительно положила ладошку ему на колено — выше дотянуться не получилось. — Ты пахнешь пылью, старыми книгами и чем-то ещё. Ещё несколько запахов. Мне кажется, что один из них — это запах кожи, потому что в тебе точно есть тайна, а вот другие я не знаю.

Владыка усмехнулся. Он бы засмеялся в голос, но матушка только вчера объяснила ему, что это неприлично.

— Я пахну горячщим летним лугом, разсогретым полуденным ссолнцем, и хлебом. Это зсапах дома. А ещё, — он наклонился к лицу девочки и полубезумно продолжил, — Ещё я пахну кровью — чщеловечщесской кровью — и мяссом. Ссырым и вкуссным. Я недавно обедал. Ещё сстылой зсемлёй и льдом. Так пахнет ссмерть, — и он засмеялся.

Малышка сперва отшатнулась. Странный дядя пугал. Пусть его лицо было скрыто обёрнутым вокруг головы куском чёрной непрозрачной ткани без всяких прорезей, она была уверена, что оно сейчас ужасно искажено.

— Теперь ты пахнешь так, будто кто-то сумел развести огонь на гнилых дровах. Жарко и воняет.

— Сскорее ужш на гнилом мяссе, — ещё больше развеселился Владыка.

— Перестань, — попросила девочка и сделала крошечный шажок вперёд, пересиливая страх. — Тебе же плохо!

— Мне хорошо, мне очщень хо… — он сбился и дёрнулся, точно получив пощёчину.

Какое-то время они стояли молча, пока, наконец, Владыка не прекратил смотреть в одну точку и не вернул взгляд на девочку.

— Как ты ссказсала? Мне плохо, да. Ты права. Я болен.

— Тогда лечись, — искренне посоветовала девочка.

— Не лечщится, — горько усмехнулся Владыка. — Кровь — не водица. Это не проссто жшидкоссть, это — обычщаи, традиции, ссила и характер предков. От неё так проссто не изсбавиться. Впрочщем, тебе пока рано расссужшдать на такие темы. Просто зсапомни.

— Хорошо, а…

— Что ты здесь делаешь, негодница?!

Король и королева спешили из тронного зала навстречу Владыке и маленькой принцессе. Лоуэр ожидала, что сейчас её будут справедливо ругать за побег и уже приготовилась к лекции на тему, какая она плохая девочка, как внезапно раздался спокойный звучный, несмотря на шипение, голос Владыки.

— Девочщка сспассла меня от очщередного припадка безсумия, а ты назсываешь её негодницей? — Владыка посмотрел на испуганно замершего короля сверху вниз, выдержал паузу и, подпустив в голос призрения, продолжил куда более высокопарно, — К тому жше, пощчему я вссё ещё лишён ссчасстья быть предсставленным этой иссключщительно одарённой юной леди?

— Моя дочь, принцесса Лоуэр Лалавэй, — промямлил побелевший, как плотно, король, ответивший скорее неосознанно, чем сознательно.

Маленькая Лоуэр крутила головой, переводя взгляд с папы на странного дядю и обратно на папу. Она догадалась, что странный дядя решил занять её сторону, и теперь надеялась избежать выговора. Было бы совсем хорошо, если бы дядя ещё и говорил яснее, но его странные речи можно было и потерпеть.

— Ваше Высочество, — король взял себя в руки. — Согласно этикету, моя дочь ещё слишком мала для приёмов, поэтому, надеюсь вы извините её отсутствие…

— Ссоглассно этикету, меня должшен был ожшидать торжшесственный приём ссс не менее торжшесственной всстречщей, но, — он не позволил открывшему было рот королю возразить, — Разс ужш мы ужше отсступили от этикета по причщине моей нелюбви к вссякого рода ссборищам, то, ссмею надеяться, ссможшем отсступить от него ещё разс.

— Что вы имеете ввиду, Ваше Высочество? — спросил король с хорошо натянутой улыбкой. Он был достаточно умён, чтобы понять, что спор с древним монстром — дело гиблое и совершенно неблагодарное.

— Я жшелаю, — Владыка особенно выделил эти слова, подчёркивая свою власть. — Чтобы эта юная леди принимала учщасстие в приёме. Её общесство сскрасит моё пребывание зсдессь.

Король поджимал губы и молчал. Отказать Владыке не мог никто, это знали все.

— Боюсь, моя дочь покажется вам странной, Владыка, — предпринял он последнюю попытку.

Владыка улыбнулся. Влажно блеснули острые зубы.

— Вряд ли она будет сстраннее меня.

Король нервно сглотнул и указал рукой на тронный зал:

— В таком случае идёмте, милорд, — король указал рукой на тронный зал.

Владыка фыркнул и поправил:

— Шахджахан. Ессли тебе не нравится зсвать меня Владыкой, эльф, зсови Шахджаханом. Этот титул мне дали сстепняки.

— И что же он означает? — из вежливости спросил король.

— «Владыка», — оскалившись, ответил Зверь.

***

Вечером король расчёсывал свои длинные волосы перед прелестным резным зеркалом и жаловался стоявшей на балконе королеве:

— Эта тварь просто невыносима! Как он смеет являться в мой замок и раздавать указания?! Животное, настоящее животное!

— Ты произносишь это слово так, будто это оскорбление, а не похвала, — раздался в ответ тихий насмешливый голос супруги.

— Это и есть оскорбление, дорогая! — воскликнул король. — Этот, не побоюсь этого слова, скот весь вечер не обращал никакого внимания ни на меня, ни на других королей! Зачем, спрашивается, вообще приходил?! Никогда не поверю, что его слова о совете прийти от этой мифической Всематери — правда! Если нечего было сказать, мог бы и отменить собрание! Как будто без этого у нас забот не хватает! Да он даже на Эльвэ смотрел, как на пустое место! А ведь тот так близок к самой Звёздной госпоже!

— Слушая тебя, можно заподозрить их в чём-то неприличном, а ведь этот тихий ушастик — лишь её гонец, — заметили с балкона.

— Как ты могла такое сказать, дорогая?! — возмутился король. — Это же верх неприли…

— Ну, во-первых, не «могла», а «мог», — голос с балкона начал приближаться, и по мере того, как он приближался, он неуловимо менялся. — А, во-вторых, я дейсствительно счщитаю этого зсабитого тихоню просстым гонцом. И хватит бледнеть! Я к твоей жшене и пальцем не прикассался, только уссыпил! А то, что ты счщитаешь меня иссточщником вссех бед в мире, это только твои проблемы. Да не проклинал никто ваш род, никому вы не нужшны! Можшно подумать, я целыми днями только и зсанимаюссь посстроением коварных планов и придумываем вссяких гадосстей! — эту не очень связную, но, безусловно, весьма эмоциональную речь Владыка произнёс перед оторопевшим, совершенно не ожидавшим, что Владыка умеет читать мысли, королём.

Король же, осознав, что Влалыка слышал все нелестные эпитеты, прозвучавшие в его адрес, побледнел ещё сильнее, ожидая справедливой кары. Откуда ему было знать, что Владыке совершеннейшим образом безразлично кто и что о нём говорил и думал?

Зверь нехорошо улыбнулся. Он точно не будет тем, кто прсветит короля эльфов на сей счёт.

***

— Это было не очень-то красиво, с вашей стороны, великий Шахджахан, — тихий нежный голос коснулся спины Владыки, заставив его остановиться.

— Мне нет дела до твоих слов, Эльвэ, — отрубил Хозяин, даже не повернувшись. Лоуэр тихо пискнула, когда он слишком сильно сдавил её ладошку когтями.

Между тем, из-за ближайшей колонны выплыл красивый юноша с длинными белыми волосами и тёмными синими глазами, ярко сверкавшими на нежном лице. Полупрозрачные голубые ткани, мягко струились по его хрупкому телу.

Владыка подхватил Лоуэр на руки и быстрее зашагал к выходу из дворца, всем своим видом выражая нежелание продолжать диалог.

Эльвэ, провожал спину Владыки грустными глазами, не решаясь больше его задерживать.

***

Они вышли у парадного входа в замок.

— Ну вот, Лала, твой новый дом, — просто сказал Владыка, махнув когтями куда-то в сторону верхних этажей.

Девочка, с восхищением и некоторой опаской осматривавшая монументальность громадного белого замка, тем не менее нашла в себе силы удивилась:

— Как ты меня назвал?

— Лала. Тебе не нравится?

— Ла-ла, — медленно повторила малышка. — Ла-ла. Вообще-то у нас такие обращения не приняты, но, когда ты это произносишь, звучит гораздо лучше, чем Лоуэр!

— Сскоро ты пересстанешь быть эльфом. Можшешь начщинать причщисслять ссебя к нам, гердам.

Девочка кивнула, задумавшись, и промолчала вплоть до третьего этажа. В качестве итога всех своих размышлений, она огорошила Владыка удивительным выводом:

— Ты не злой.

— Пояссни — попросил Владыка.

— Папа говорит, что ты страшный, а раз кто-то страшный, он должен быть злым. Но ты не страшный, а значит и не злой.

Владыка смерил девочку долгим внимательным взглядом, от которого ей стало не по себе.

— По-твоему, зсло вссегда должшно быть уродливо?

— А как иначе? — удивился ребёнок. — Разве красивое может быть плохим, а некрасивое — добрым? Мама всегда говорила, что может быть только так и не иначе.

— Ты говорила ссс орками, которых ссложшно назсвать крассавцами. Они были зслыми?

Глаза малышки широко распахнулись, ротик округлился, а кулачки сжались. Раньше она об этом не думала, принимая на веру слова родителей.

— Никогда не ссмотри на лицо. Для многих дряней нацепить крассивую оболочщку не ссосставит труда. Ссмотри на то, что внутри: на цвет души, на ссвет, что идёт изс глазс, на интонации сслов и эмоции. У кажшдого ессть запах, который можшет расссказать о нём почти вссё. Проссто надо уметь чщувсствовать.

— И чем пахнет зло? — серьёзно спросила Лала.

Владыка невесело усмехнулся:

— О, ты дажше предсставить ссебе не можшешь, как разснообразсно оно можшет ссмердеть. Так много зсапахов нет ни у чщего другого.

***

Наконец большая чёрная туша, на миг истаяв, просочилась через ограду и, вернув прежний вид, устало потрусила к замку. Лала тотчас её увидела.

Крикнув Анне, перестилавшей постель в бабушкины покоях, чтобы накрывала на стол, Лоуэр соскочила с балкона отцовской спальни и, цепляясь, где за росший прямо из стен замка плющ, а где за открытые несмотря на осень окна, легко спустилась вниз и повисла на шее отца сразу же, как только он подбежал и обратился человеком. Вечно отрешённо-непроницаемое лицо Владыки смягчилось и потеплело. Шипастый хвост закачался из стороны в сторону, выражая крайнюю степень радости своего хозяина

— Папулечка, ты наконец вернулся! Как ты себя чувствуешь? Что-нибудь болит? Папулечка, ты, наверное, страшно голоден! — получив кивок и слабую улыбку в ответ, Лала потащила отца в малый обеденный зал, продолжая на ходу задавать тысячи вопросов, на большинство из которых сама же и отвечала.

Как только эфемерная, затянутая по самое горло в чёрную кожаную броню, фигурка Лоуэр появилась в дверях, Анна дала знак выставлять на стол блюда, а сама склонилась в приветственном поклон перед Хозяином. Звон тонких высоких (по мнению бабушки слишком высоких) каблуков принцессы разорвал повисшую гробовую тишину, наполняя залу живым звуком, ведь помощники Владыки — подчинённые Анны — разносили блюда, ставили тарелки и поправляли цветы совершенно бесшумно.

Казалось, они даже не касались ногами земли. Звук стелющей походки гердов тоже сложно было назвать хоть каким-нибудь из-за полного его отсутствия.

На белоснежной скатерти в хрустальных вазах душисто пахли (Владыка поморщился) пышные шапки пурпурный пионов. Мясные блюда заманчиво благоухали, а на овощи ни хозяин замка, ни его дочь даже не взглянули. Лано-танцовщицы и лано-танцовщики, вызванные Анной, замерли на большом низком подиуме в ожидании приказа Владыки. Лано-музыканты, застыли с инструментами в руках, опустив смычки на струны виолончелей.

Устало опустившись в высокое деревянное кресло с резным орнаментом, Шахджахан слабо махнул рукой, для удовольствия дочери заставляя огромные хрустальные люстры мелодично зазвенеть, музыкантов заиграть, танцоров пуститься в пляс, а дворецких замереть возле себя и принцессы. Только один дворецкий отлучился, чтобы позвать господина Люгса, если тот уже изволил проснуться.

Однако перед дверью в спальню господина Люгса его остановила Госпожа.

— Что ты делаешь, Альвери?

Дворецкий натянул самую вежливую улыбку из своего арсенала и медленно обернулся к Госпоже:

— Выполняю поручение Хозяина, Госпожа. И, Госпожа ложно быть запамятовала, сейчас Хозяин зовёт меня Алексом.

— Я не собираюсь забывать твоё настоящие имя, льстивый демон порока, — холодно и надменно заметила Госпожа. — И тебе не советую. Мой старший сын терпит ваше присутствие из одной только прихоти. Как только он перехочет вас видеть, я сделаю всё, чтобы вас здесь больше было.

Улыбка Алекса стала ещё более приклеенной.

— Как будет угодно Госпоже, — он низко поклонился, позволяя чёрным волосам соскользнуть с плеч, пряча лицо.

— Не смей приближаться к моему второму сыну, — бросила Госпожа.

— Это ты, Алекс? — дверь спальни распахнулась и из-за неё с самым беспечным видом выглянул Люгс. — Скажи старшему брату, что я не голоден. Пусть моя племянница его развлекает. Я устал.

Этим Люгс ясно дал понять, что не собирается мешать разговору отца и дочери своим присутствием. Верно уловивший подтекст его слов Алекс искренне улыбнулся и поспешил откланяться. Люгс, не сказав больше ни слова, демонстративно зевнул и захлопнул дверь. Вести душеспасительные беседы с матерью он сейчас был не настроен.

***

Весь обед Лоуэр весело щебетала, не сводя глаз с отца, а он ласково улыбался ей в ответ. Бабушка Фалгар, к их обоюдному счастью, на обед не спустилась, и никто не упрекал принцессу в чрезмерном красноречии.

Но вот обед подошёл к концу, а принцесса перебрала все темы для беседы.

Улыбнувшись своим мыслям, принцесса уже хотела уйти, как отец вдруг позвал её в псарню. Лоуэр конечно же согласилась.

До псарни было далеко. Из столовой вышли в общий коридор третьего этажа, дошли до лестниц в башнях, по ним спустились в коридор первого этажа, оттуда вышли через чёрный ход на тренировочную площадку с северо-западной стороны замка и по узкой мощёной дорожке дошли до двери в псарню. Сама псарня находилась на первом подземном этаже, сразу под кладовыми, кабинетом лекаря и больничными палатами. Просторное помещение с высокими потолками, деревянными балками, загонами, вольерами, конюшнями и вязанками сена, расположенными вдоль стен, освещалось янтарно-кварцевыми (Лоуэр не знала точного названия этого диковинного светящегося камня, поэтому называла его янтармом) шарами на резных деревянных подставках. Псарня включала в себя и загоны для скота, и зверинец, и вольеры для ласковых симуранов — крылатых волков, — свирепых, но верных гончих — громадных чёрных псов со змеиными хвостами, — и безобразных некрофагов — черноглазых крылатых собак размером с коней. К последним и направился отец. Некрофагов было не меньше две дюжины. Твари захлёбывались лаем, пытаясь пробить крепкие прутья решётки. Однако при виде Владыки они мгновенно смолкли и прижались к стенке, испуганно скуля и поджимая лысые хвосты. Отец, на краткий миг обратившись в серебристую воду, просочился через прутья решётки и положил когтистую лапу на морду одной из отпрянувших собак.

— Подойди, Лала.

Лоуэр, вся бледная от страха перед чудовищными собаками, медленно подошла к клетке, вставая за отцовским плечом.

— Ты зснаешь, что ими, — Владыка любовно огладил плешивую морду скулящей крылатой собаки. — Нельзся родиться. Можшно только сстать?

— Да, — еле выдавила Лоуэр, стараясь смотреть куда угодно, только не на страшных собак. Видя, что отец ждёт, она нерешительно продолжила. — Ими становятся нарушившие законы смерти. Те, кто осмелился есть своих мертвецов, вечно будут мучатся в теле безобразных собак, чья злоба исходит от боли гниющей плоти.

— Верно. Молодец, — лениво протянул отец, неспешно перебирая короткую седую шерсть некрофага. Псина выла и тряслась, отчаянно желая отстраниться. Вдруг Владыка резко дёрнул рукой, вспарывая когтями собачью морду. Тварь забила крыльями и опрокинулась на сородичей. Отец жутко оскалился, обнажая острые клыки. — Только сстрах и понимают.

Лоуэр сжалась и задрожала. Ей стало дурно от воя некрофагов. Собаки били крыльями, царапали друг друга когтями, давились, тряслись и визжали, вжимаясь в стену. В чувство принцессу привел голос отца. Он повернулся к ней и непривычно жёстко посмотрел прямо в глаза. Лала поняла, что не в силах вынести этот взгляд и отвернулась. Отец говорил, чеканя каждое слово:

— Их ссозсдал Унганд, Кровавый Король. Таков итог потери контроля. Чщерррррноокие дряни, подобные тем, что нападают на мои зсемли, — он уже не говорил, рычал.

Лоуэр едва держалась на ногах. Её трясло, слёзы градом текли из глаз. Ей было страшно. Страшно за себя и за отца. Она боялась, что он сойдёт с ума, как дед. Отец ведь унаследовал так много его черт! Принцесса согнулась и осела на пол, обнимая себя руками и продолжая трястись. Рыдать она могла бы ещё долго, если бы отец, покинув клетку, не положил ей на плечи рук. Лала резко замерла и, дёрнувшись, подняла голову.

— Не плачщь, — голос Владыки вновь стал обычным. Он обнял дочь, пытаясь её успокоить. — Вой некрофагов будит ссамые потаённые сстрахи и нассылает сстрашное уныние. Сстрах — одно изс ссамых ссильных чщувсств. Я десствительно хотел тебя напугать, но не жшелал твоих сслёз, проссти.

— Я знаю, — давясь рыданиями ответила Лоуэр, прижимаясь к отцу. — Ты хотел показать мне весь ужас безумия, чтобы я не теряла рассудок. Я поняла. Давай пойдём отсюда?

— У меня для тебя подарок. Но, ессли хочщешь, можшем прийти за ним позсжше.

Лоуэр передёрнуло. Она и раньше на псарню редко заглядывала, а теперь и вовсе будет обходить десятой дорогой. Приходить сюда снова она ещё не скоро решиться:

— Нет, идём сейчас.

Принцесса утёрла слёзы и постаралась улыбнуться отцу. Тот постарался улыбнуться в ответ. За спиной Владыки, почуяв слабость, осмелели собаки. Они утихли и притаились в ожидании момента для нападения. Уловив перемену в настроении, отец резко развернулся и оглушающе рыкнул. Скулёж возобновился.

— Образины, — передёрнулась Лоуэр, выходя из вольера. Отец молча согласился с ней.

Симураны, жившие рядом с крылатыми собаками, радостным многоголосым воем приветствовали Владыку и его дочь. Крылатые волки дружелюбно виляли пушистыми хвостами, преданно заглядывали в глаза и смешно толкались, соревнуясь в дружелюбии. Им забавный вид быстро развеселил Лалу, и она задорно рассмеялась, гладя мохнатые волчьи лбы. Симураны от такого внимания пришли в совершеннейший восторг и стали толкаться сильнее в попытках заполучить побольше ласки. Лала ещё немного их погладила и поспешила к терпеливо ждущему поодаль отцу.

— Они очаровательны, папа! — от пережитого испуга не осталось и следа. Лоуэр светилась от счастья.

— Пасстухи и ссторожша должны усспокаивать, поэтому они и жшивут рядом ссс некрофагами, — согласился отец. Симураны и его развеселили.

— Просто прелесть! — закивала Лоуэр.

Пребывая в прекрасном расположении духа, они свернули влево, прошли мимо загонов с коровами, козами, свиньями и овцами и подошли к конюшням с высоким крепкими жеребцами и тонконогими кобылами. Все эти кони были порождениями Боргха, коня Владыки, и хранили в себе наследие его силы. Они могли бежать без устали столько, сколько потребуется седокам, могли не есть неделями и достигали любой цели в тридцать шесть раз быстрее обычных лошадей. И всё же он не могли тягаться с Боргхом. Этот конь был вдесятеро сильнее любого из них.

Лала с неподдельным восхищением разглядывала красивых долгогривых коней с умными глазами. Одна золотая кобыла с белой гривой особенно ей приглянулась. Красивая, длинноногая, поджарая с холодными голубыми глазами. Принцесса всегда мечтала ездить на такой.

— Эта кобыла недавно родилассь, но ужше очщень ссильна. Хочщешь? — отец с интересом взглянул дочь, одобряя выбор.

Лоуэр обернулась и в немом восторге посмотрела на отца. Неужели эта превосходная лошадь и впрямь может принадлежать ей?

— Она похожша на ссвоего отца, — Владыка склонил голову набок. — Ссможшет сстать напарницей, но не сслужшанкой. Готова делить ссс ней ссудьбу?

— Готова! — с жаром воскликнула Лоуэр. Она чувствовала, что это именно её лошадь, что они смогут найти общий язык. Лошадь внимательно смотрела на принцессу, холодно оценивая. — Ты согласна? — Лала повернулась к кобыле.

Лошадь гордо и независимо вскинула голову, тряхнула золотой переливающейся гривой, смерила Лалу ледяным взглядом и наклонила голову. Принцесса была готова прыгать от счастья, но доверие, оказанное кобылой, нельзя было предавать, поэтому пришлось обуздать чувства и молча склонить голову в ответ. Лошадь вновь выпрямилась и выжидательно взглянула на новую напарницу.

— Имя, — подсказал отец.

Лала задумалась. Имя должно отражать суть владельца. Какое же имя подойдёт гордой дочери коня-исполина? Принцесс подумала, что лошадь напоминает ей старшую тётушку Мэридэллу, нужное слово тут же само пришло на ум:

— Мэррир! — громко и чётко воскликнула Лала.

Прочие кони, внимательно следившие за разговором, одобрительно заржали. Кобыла кивнула. Имя ей понравилось. Владыка тоже одобрил. Для такой лошади лучшего имени даже он бы не придумал. Однако следовало поспешить.

— Пошли

— А это разве не подарок был? — изумилась Лала.

Отец смешно фыркнул и пошёл дальше:

— Нет конечно.

Лала, попрощавшись с Мэррир, поспешила за ним. Путь лежал через зверинец. В основном здесь жили детёныши магических зверей, чьи родители погибли. О, каких только существ тут не было! Мантикоры, драконы, змеи, анзуды, вампалы, василиски, единороги, пегасы, алекорны, фрекры, грифоны, сфинксы, Эх-Ушге, алконосты, сирины, чусрымы и ещё многое множество детёнышей магических зверей, птиц и рыб. Все они подрастали в подвалах замка Владыки, а потом выпускались на волю. Для каждого вида был свой или вольер, или загон, или аквариум с особыми условиями.

Засмотревшись на изящную зелёную виверну, Лала не сразу заметила пушистый комок в самом дальнем углу. Детёныш барса! Видимо, отец его усыпил и принёс в желудке. Но когда он успел поместить его сюда? Наверное, это была работа дворецких, кто ещё мог сделать всё настолько незаметно? Лала бросила на отца благодарный взгляд. Он, видимо, давно планировал припугнуть её некрофагами, но откладывал, до тех пор, пока не придумал, чем можно будет сгладить впечатление. Всё-таки папа горозда тактичнее, чем утверждает бабушка!

Красивый серебристый котёнок с чёрными пятнышками и белой грудкой жался к стене, неумело переступая большими лапами. Светло-серые, тусклые глаза смотрели испуганно и недоверчиво. Малыш боялся. Лала всё поняла без слов и медленно приблизилась, тихо шипя:

— ШшиИ! ШшиИ! — «тише!» «тише!»

— Его зсовут Лен-Шафэд.

Лала рассмеялась и погладила маленького барса:

— Какое длинное имя для такого малыша! «Белое серебро», да? Тебе идёт.

— Рад, что тебе нравиться.

— Нравится? О, нет! — Владыка насторожился. — Я в восторге, папулечка! — он выдохнул. — Спасибо огромное!

Лала порывисто обняла отца, и он улыбнулся в ответ:

— Тогда зсабирай и пошли.

— Иду-иду, — Лоуэр подхватила вяло отбрыкивающегося барсика и пошла за отцом.

Возле террариума с маленькой нагиней и ещё десятком змей, воспитывающих её, отец внезапно замер. Лоуэр, до этого едва поспевавшая за его широким шагом, в последний момент успела затормозить. Владыка по-волчьи повёл носом и прикрыл глаза, прислушиваясь. После пяти минут молчания, принцесса заволновалась.

— Папулечка? Что случилось? Тебе нехорошо? — Лоуэр, перехватив котёнка поудобнее, обошла замершего отца и попыталась посмотреть ему в глаза. Но это ничего не дало: они были по-прежнему пусты. — Папулечка?

— Вот как, — ответил отец пустоте.

— Папулечка? Папа? — она попробовала подёргать его за руку.

Отец, обращаясь всё к той же пустоте, продолжил чётко и ясно:

— Да будет так! — тут он наконец заметил дочь. — Лала, ты что-то хотела?

Лоуэр смутилась:

— Нет, просто… Ты вдруг замер, я не понимаю… С кем ты говорил?

— Ссам ссс ссобой. Сскоро. Вссё сскоро будет, — Владыка потрепал дочь по волосам и зашагал дальше.

Из настолько туманной фразы нельзя было сделать совершенно никаких выводов, и Лала мудро решила не вмешиваться в дела отца. Скоро, значит скоро. Ждать она умеет. В раздумьях принцесса не заметила, как они подошли к выходу. На пороге псарни ждала Госпожа. Отец остановился и нахмурился.

Фалгар замерла на пороге мраморным изваянием. Плиссированное батистовое платье, отделанное сиреневым шифоном, расшитым золотыми цветами, оттеняло её белокурые волосы, убранные в изящный шиньон. Королева-мать стояла с ледяным спокойствием, но внимательный взгляд Владыки подметил непривычное положение пальцев и чуть более частые, чем обычно, моргания. Госпожа была до крайности чем-то встревожена. Едва Владыка подошёл, она тут же заговорила, не в силах более сдержать слова. Лицо её, однако же, сохраняло отрешённое спокойствие:

— Сын мой, ты ведь почувствовал? — Владыка задумчиво кивнул. — Эфир нарушил своё привычное течение, скоро они пробудятся. Тебе нужно подготовиться.

Владыка пренебрежительно фыркнул и дёрнул плечами. Сестра только что сообщила ему по мысленной связи, что Унганд тоже обо всё узнал. Но матери од этом знать необязательно. Фалгар успокоилась и степенно кивнула, истолковав его поведение правильно: фыркнул — всё в порядке, дёрнул плечами — подумает и разберётся. После повернулась к внучке, приглашая на занятия. Лала, окончательно сбитая с толку, сочла за благо побыстрее согласиться. Когда принцесса подошла поближе, королева отстранённо-вежливо проронила:

— Очаровательный молодой барс. Подарок отца?

Лала кивнула и поспешила выйти. Фалгар медленно прошествовала следом.

Владыка ещё немного постоял и посмотрел им обеим вслед, склонив голову на бок. После рыкнул, тряхнул головой, сбрасывая оцепенение и быстро пошёл к парадным дверям. Ему надо было подумать, а для такого важного занятия лучшего места, чем холл, было не найти. Бесшумно ступая, он поднялся по роскошному каменному крыльцу и вошёл в огромную залу.

Холл встретил мёртвым безмолвием — Владыка не любил звуков, даже самых тихих, поэтому в его замке все звуки глушились заклятиями.

Огромная зала с потолками настолько высокими, что расписные своды их терялись в высоте, являла собой бесспорное доказательство силы и богатства хозяина замка. Полы из светлых опалов ярко переблёскивали в неверном свете красочных витражей, располагающихся всё ближе к потолку. Гигантская роспись свода, окружённая роскошным панно из агатов, изображала бой дракона с чёрным всадником на вороном коне. Вокруг бойцов курился дым, разлетелись искры и клубилась едкая гарь. Конь стоял на щитах и трупах поверженных воинов. Его седок, потерявший свой щит, оборонялся мечом. Дракон же, на первый взгляд стоявший на обгорелой земле, на деле опирался лапами на бесчисленных чернооких тварей, пучащих глаза и кривящих безобразные морды в злом и надрывном усилии дотянуться до всадника. Но чёрный конь не давал им подступиться к своему седоку. Над ними, прямо за мордой дракона, сквозь облака копоти и дыма проглядывал крохотный, еле различимый кусочек звёздного неба. Всадник на росписи защищался лишь одной рукой, вторую он поднимал вверх, указывая на морду дракона, и, по велению его руки, луч света слепил тому глаза.

Владыка постоял с задранной головой посреди залы, посмотрел на роспись и уже неспешно двинулся дальше. Неизбежное избежно до неизбежности. Ты можешь сколько угодно отсрочивать будущее, но оно всё равно придёт, как ни старайся, вот он и не видел смысла переживать заранее. Зачем? Чему положено быть, то будет, нужно только решать вопросы по мере их поступления и никуда не спешить. Никуда. Он на собственной шкуре понял, чем чревата спешка. Это раньше он искал утешений в бесконечных битвах, куда0то бежал, чего-то желал, теперь ему хотелось сделать только последний рывок до покоя.

Барельефы потолка плавно сливались со статуями виверн и драконов, оплетающих колонны, или восседающих на карнизах. Сами колонны, высокие и ровные, окружали роспись по всему периметру, выступая почётными стражами для всякого, входящего в замок. За колоннами свободно могли бы разместиться ещё две залы. Потолок за ними изгибался, образуя плавный свод. Контрфорсы, окружающие ажурные витражи с синими ирисами и красными маками, переходили в пилястры, а те в свою очередь чередовались с нишами, полы в которых были из чёрного гладкого камня. В каждой нише на резном постаменте стояло по беломраморной женщине. Все женщины были на одно лицо, но испытывали разные чувства: от гнева до восхищения, от тоски до радости, от горя до счастья. Постаменты были подписаны золотыми буквами: «Счастье», «Тоска», «Радость», «Печаль», «Горе» и так далее. Всего статуй было тридцать шесть.

Владыка подошёл к «Горю». Мраморная женщина прижимала руки к груди, чуть склонив голову и смотря прямо на зрителя. При удивительной проработанности деталей, ни одна из статуй не имела ни зрачков, ни радужек. Все женщины смотрели в пустоту. «Горе» было и «Всепрощением». Каменная женщина прощала своих мучителей, смотря открыто и стойко. Влага на её глазах была из золота.

Отдав Моране мысленный приказ ждать его в беседке, Владыка поспешил в парк. Холл помог успокоиться, и он решил сделать следующий шаг к своей цели. Проходя двери, он подумал, что надо бы сменить костюм. На миг серебристые щупальца закружили вокруг, образуя кокон, и вот он уже одет с иголочки. Только чёрные грубые сапоги выбиваются из образа. Впрочем, где вы видели зверя в модных туфлях?

глава V

ГОЛОСА ИЗ-ПОД ЗЕМЛИ

Близился Макошев день. День, когда все силы, содержащиеся в земле, выходят на поверхность. Следовало начинать подготовку к празднику, и Владыка не собирался затягивать. Этот праздник он любил. Украшенные деревья, чьи красные и золотые листья будут тускло мерцать в отблесках костров, яркое зарево огня, облизывающее плотные тучи, и эфир, разливающийся по всей земле в миг, когда последний луч солнца будет сходить с неба. А ещё будут овощи, фрукты и много мяса, танцы у костра и песни, славящие эфир. Драки, хороводы, восстановление магических щитов и защитных барьеров. Проводы природы, умирающей, чтобы в день малого Таусеня родиться заново. После Макошева дня начинает пробуждаться жестокая Марена. На двадцать пятый день она окончательно проснётся и вступит в свои права, тогда начнётся зима. Но сейчас был только Листопад [1], и думать о зиме не хотелось. Владыка вынырнул из раздумий как раз вовремя, чтобы не пройти нужную тропинку.

Заколдованная сирень цвела несмотря на осень. Пышные белые и лиловые шапки пахли душистой сладостью. Белая беседка тихо и торжественно выступала из густой тёмно-зелёной листвы. Там его уже ждали. Владыка ускорил шаг.

Приветливое глухое рычание совсем рядом. Красавица, задремавшая в беседке, вздрогнула и распахнула глаза, натыкаясь взглядом на две горящие золотые искры. Владыка опять подошёл бесшумно и теперь с удивлением наблюдал за ней. То, что наблюдал он именно с удивлением, Моран поняла только по склонённой влево голове.

Неловко, когда на тебя смотрят в упор. Впрочем, Владыке простительно: для тварей подобное в порядке вещей, к тому же лано искренне сомневалась, что ему вообще известны значения таких слов, как «неловкость» и «смущение». Красавица очаровательно покраснела и стыдливо отвела взгляд, подмечая, застёгнутый по всем правилам костюм: расшитый золотыми нитками белый жилет, тонкая белоснежная рубашка, лёгкий шейный платок, узкие бежевые брюки… и босые вс1 те же старые сапоги.

Прошла четверть часа. Владыка даже не пошевелился. Вновь поднявшая взгляд Моран вздохнула, понимая, что, если она сама что-нибудь не скажет, стоять они так будет ещё долго. Владыка не отличался особенным красноречием даже во время составления нового ритуала или заклятья. Случалось ли ему редактировать старые свитки или сочинять трактаты, он всегда был краток и точен. Именно ему удалось создать ритуал передачи крови, сделавший Лалу его кровной дочерью. Для своих детей он подготовил множество книг с описаниями трав, заклятий и отваров, с классификацией зверей и описаниями приёмов медицины и знахарства. Ряды томов в чёрных, рыжих, коричневых, красных и зелёных кожаных переплётах, оббитых серебром и золотом и украшенных опалами и чароитами, заняли несколько длинных полок в библиотеке. Владыка показывал их своей помощнице, и Моран накрепко запомнила, что трогать книги из чёрной кожи, оббитой серебром без рисунков и гравировок, нельзя ни в коем случае: это были тёмные труды по некромантии, которой в совершенстве владели все дети Фалгар. Некромантия являлась родовым даром, и хотя, сама Госпожа, не являвшаяся кровной дочерью Энриона, им не владела, её сыновья и дочери были чрезвычайно одарены.

— Вы хотели поговорить, Владыка?

Владыка согласно рыкнул.

Моран проницательно взглянула на собеседника и продолжила, не спрашивая, но утверждая:

— Почему Ольна и Госпожа так непохожи.

Владыка снова согласно рыкнул. Это была не совсем та тема, которую он собирался сегодня обсудить с Мораной, но она тоже была важна и тоже требовала ответов. Длинный змеиный язык, показывая интерес владельца, на мгновение вылетел изо рта и тут же спрятался. Хозяин замка уже пять раз был вдовцом. С первой супругой, Ольной, принёсшей ему четырёх наследников, они сосуществовали, часто ссорились и никогда не любили друг друга. Она его боялась, а он, хоть и хранил верность, едва переносил её. Остальных жён он попросту избегал.

— Она ненавидела моих волчщат и боялассь меня. — тихо и злобно проронил Владыка, вперив в Моран тяжёлый взгляд. — Её гнал от меня первородный сстрах. Почщему? Что я ей ссделал?

— Вы ссорились? — поинтересовалась Моран так, будто бы разговор шёл о цветах на соседнем лугу. Но в такие моменты с Владыкой нельзя было вести себя иначе.

— Да, — Владыка нахмурился, избегая смотреть на Моран. — Когда я понял, что она хочщет вырасстить изс моих детей поломойных тряпок… или половых, не зснаю, как правильно, — он смутился своему незнанию и на мгновение отвёл взгляд, но потом собрался и снова заговорил твёрдо. — Дурная она была, вот что. Понапридумывала ссебе незснамо что и верила в это.

— Все мы разные, — возразила Моран.

— Мать тожше сстранная, — затряс головой Владыка.

— Госпожа мудра, как никто другой не мудр, — спокойно заметила красавица.

— Но ведёт ссебя глупо! Не видит очщевидно и бежшит от неизсбежшного! Я понимаю, почщему она меня боится, понимаю, почщему не любит Мэриди, но остальные? Что они ей ссделали?

— Владыка, — Моран прикрыла глаза, собираясь с мыслями, — Можно просто бояться, можно бояться и любить, а можно бояться и ненавидеть. Госпожа Фалгар любила и продолжает любить своих детей, — Владыка недоверчиво фыркнул. Морана смутилась. — В любом случае, она от вас не отрекалась.

Неизвестно, к каким выводам пришёл Владыка, но разговор на эту тему он продолжать не стал. Во всяком случае, убеждённым он не выглядел.

— А Ольна? — требовательно спросил герд.

— А что Ольна? — пожала плечами девушка. — Она тоже хотела детей, но не смогла их принять такими, какие они были, и не пожелала их воспитывать. Владыка, — Моран прищурилась и испытующе глянула на Владыку, — Если кто-то родился не таким, как все, можно ли с точность сказать, что он будет злым?

Владыка тряхнул головой:

— Разсумеется, нет.

— А Ольна так не считала.

— Почщему?

Моран прикрыла глаза. Почему герды не понимают очевидных вещей? Они, что, даже не подозревают, что мнение существ по разным вопросам может расходиться?

Именно так оно и было. В своих воззрениях и понимании мира герды были совершенно не гибкими.

Моран постаралась, чтобы её голос звучал как можно более спокойно:

— Нет, не все, Владыка. Не все разделяют ваше мнение и убеждения. Знаю, для вас это странно, но это так.

Владыка опять уставился на Моран, пытаясь понять, разыгрываю его сейчас или нет:

— Я догадывалсся об этом, — признался он.

— Если бы вы почаще обращали внимание на кого-то кроме обитателей замка, вы бы давно всё поняли, — мягко пожурила его Моран.

Владыка насупился и отвернулся. Мать и старшая из сестёр говорили ему тоже самое, но он никогда не слушал, считая себя выше всей мирской суеты. Может, если так говорит и Морана, стоит всё же попробовать погулять по ближайшему городу?

«Если так говорит Моран? — неожиданная мысль появилась в голове подобно майской грозе. — С каких пор её мнение стало важно для меня? Неужели она уже получила надо мной власть? С этим срочно нужно что-то делать.»

— Морана, — торжественно начал герд. — Я благодарен тебе зса ответы, но я хотел бы поговорить кое о чщём другом.

Держи друзей близко, а тех, кто имеет на тебя влияние ещё ближе.

Моран недоумённо на него посмотрела.

— Ты станешь моей жшеной? — тени, подслушивающие по углам, зашевелились и потекли в руки Владыки, превращаясь в чёрные розы на хрустальных стеблях.

Пять минут лицо Моран выражало совершенное ничто. Владыка терпеливо ждал. Наконец красавица взяло себя в руки и подозрительно покосилась на Владыку:

— Владыка, я, конечно, вас безмерно уважаю и ценю, для меня это большая честь и тому подобное, но… почему я? И уберите полночные розы. Ваш род дарит их лишь тем, кого любит. А любите вы лишь единожды. Не стоит тратить на меня этот раз.

— Ты меня не разсдражшаешь, — честно ответил Владыка. — И ты будешь хорошим ссоправителем.

— Но вы же не любите меня?

— Нет. Но я тебя доверяю.

— В таком случае, я не возражаю, — Моран пожала плечами. — Но у меня есть несколько условий. Первое, никакого магического брака, всё только на бумаге. Второе, разведёмся при первой возможности. Третье, я хочу стать одним из ваших генералов. И четвёртое. Вы поговорите с ними, чтобы я не повторила судьбу ваших предыдущих жён.

Владыка вдруг рассмеялся. Низкий бархатистый смех, больше похожий на вопли умирающего зверя, прокатился по беседке и запутался в листьях сирени.

— Они не тронут ту, которой я ссам ссделал предложшение. Твои уссловия приняты, Морана. Черезс полгода-год подпишем договор.

Моран усмехнулась. Почему бы не да? Она прожила с тварями достаточно долго, чтобы перенять их повадки и понять одну простую истину: тварей нельзя понять, их можно только принять такими, какие они есть и смириться с их привычками. Нельзя призвать гердов в свою жизнь и нельзя их из неё выгнать. С их присутствием или отсутствием в ней можно только смириться. Ещё бы господин Люгс не сверлил её спину таким пристальным взглядом. Интересно, Владыка знает, что младший брат шпионит за ними? Если бы она посмела принять розы, он бы её убил сразу или уже после подписания брачного договора? Наверное, после.

Моран про себя порадовалась собственной осмотрительности. Быть пятой королевой, погибшей в результате дурацкого несчастного случая, не хотелось от слова совсем. Тем более Владыка почти прямым текстом подтвердил свою осведомлённость в вопросах смерти предыдущих жён. И, учитывая, что эта осведомлённость никак не повлияла на их отношения с господином Люгсом… Что ж. Лучше лишний раз с господином Люгсом не пересекаться. Интересно, мог ли Владыка быть замешанным в смертях королев? По мнению Моран, мог.

Она посмотрела на обращающиеся тенями розы. Живые не могут их коснуться и не умереть.

Прочтя её мысли, Владыка жутко оскалился, что, в случае с ним, означало искреннюю улыбку.

— Ты такая жше жшивая, как и я. Нерожшдённым не сстать жшивыми, а жшивым не сстать нерожшдёнными. Я ссоздал лано жшивыми. Вссех, кроме дессятерых.

— И я вхожу в их число? Догадалась Маран.

— Да. А теперь пора возвращаться.

Но до замка они не дошли. Точнее, дошли не сразу. Налетел сильный ветер, небо заволокли недовольные тучи, пару раз рявкнул гром. Владыка предвкушающе оскалился. Моран без всякого выражения посмотрела на небо. Не то, чтобы она не любила леди Мэридаллу, но и сказать, что она её любила, было нельзя.

Насмешливый безумный голос, зазвучавший не тише грома, рявкнул с небес:

— Брат!

Земля задрожала, сотрясаемая диким гоготом. Перед Владыкой и Моран закружился вихрь чёрных лент тумана. Из самого центра дымного клуба шагнула высока красивая женщина-герд в длинном пышном платье из чёрных кружев. Женщина была как две капли воды похожа на Владыку. У неё была задорная улыбка, жестокие глаза и восхитительные густые жгуче-чёрные кудрями, укрывающие плотной мантией всю её спину. Лицо её, никогда не находящееся в спокойном состоянии, являло собой кусок белого камня: ни одно чувство и ни одна эмоция не были для него предназначены, оттого хозяйка пыталась наклеивать их как можно больше, однако они всё равно не держались, мгновенно слетая и оказываясь на деле не более крепкими, чем бумажные карнавальные маски. Сестра-близнец хозяина замка, миледи Мэридалла, могущественная колдунья. Её называли Чёрной волчицей. Или неуправляемой ведьмой. Всё зависело от называвшего.

— Ссесстра. — тепло кивнул Владыка.

Внезапно королева взбесилась:

— ТЫ НЕ РАД МЕНЯ ВИДЕТЬ?! — тут она заметила Моран. Ярости как не бывало. Вместо неё красивое лицо исказила глумливая усмешка. — Опять ты со своей куклой таскаешься? А ты какого глазами хлопаешь? Это из-за тебя я не могу поздороваться с собственным братом так, как велит обычай! — и она, желая показать своё превосходство над Моран, красуясь, откинула блестящий локон назад. Миледи была необыкновенно хороша собой. Природа одарила её безупречным телом, но её красота была дикой, буйной. Не было в ней ни домашней мягкости, ни придворного лоска, только чистая необузданная сила.

Моран мысленно закатила глаза. Подобные спектакли королева устраивала с завидной регулярностью и заканчивались они приблизительно одинаково:

— Пошли ессть, — предложил Владыка.

Предложение было воспринято с буйной радостью — веселилась и буйствовала ведьма с одинаковым рвением. Владыка укусил её за шею в знак приветствия. Она повторила его жест, стараясь вонзить зубы в соответствии со всеми традициям. Моран тихонько охнула и побледнела. Ей как-то резко стало плохо. Это было обычное приветствие для гердов, но от вида распоротого горла Владыки становилось дурно.

— Так кукла теперь стала твоей невестой? Когда успел? — с наслаждением облизывая окровавленные губы уточнила Мэридалла.

Моран из-за дурноты не задумалась, откуда ведьма это знает, а Владыка предпочёл сделать вид, что не услышал оговорки. Но предупреждающий взгляд сестре всё же послал.

— Всспомни о приличщиях, — беззлобно хохотнул Владыка, поддерживая Моран и приглашая сестру следовать за ними.

Ведьма пренебрежительно фыркнула:

— Кому они нужны? Прок от них какой? Э-ти-ке-т, — с явным трудом вспомнила она нужное слово, — Придумали лицемерные смертные. Наши традиции куда честнее.

— Не могу не ссогласситься.

— Пфкр, до чего закрученная фразочка! Выражайся нормально!

Владыка и ведьма рассмеялись.

На том и вошли в замок.

Шея Владыки зажила меньше, чем за мгновение, чёрная кровь Мэридаллы впиталась в кожу так же быстро, сам он пребывал весьма недурном настроении: всё идёт по плану, сестра рядом и снова всем довольна, Люгс незримой тенью следует за ними, и только смутное предчувствие чего-то нерадостного не позволяло расслабиться, да он и не собирался: опыт подсказывал, что игнорировать предчувствия себе дороже.

***

Хозяин замка, его младший брат, его сестра и Госпожа сидели в одной из чайных комнат, кто с бокалом красного сладкого вина, кто с чаркой тёмного мёда двухсотлетней выдержки, а кто с чашкой целебного травяного отвара, и вели неспешную беседу.

— Вкуссно, — с удивлением никак, впрочем, не отразившимся на лице, заметил Владыка. — Говоришь, ссмертные зсовут это вином?

— Да, его везут с юга, — тихонько кивнул Люгс, элегантно покручивая в пальцах свой бокал.

Королева-мать благосклонно оглядела детей, неспешно потягивая свой отвар и прикрывая глаза от удовольствия: всё-таки сын был талантлив в любого рода варевах.

— Как ты его ещё не разбил? — искренне удивилась сестра, допивающая уже третью чарку-утицу. Она сделала ещё один большой глоток и тряхнула тарой, едва не расплескав содержимое. — Мёд только из дерева пить надо!

— Да, — Владыка вспомнил, как предложил сестре золотую чарку в виде лебедя, приподнявшего крылья. Она еще была сплошь усеяна изумрудами, обсидианами, рубинами и вставками из разноцветной эмали. Всё это великолепие складывалось в узоры из диковинных цветов, оплетавших лебедя. Прекрасная чарка, королевская! Он сам её создал. Однако оскорбившаяся ведьма тогда снесла всего пять комнат только благодаря вовремя появившейся матери. От чего она взбеленилась, Владыка так и не понял, но, если бы пострадала любимая картинная галерея матушки, занимавшая три десятка соседних залов и постоянно пополнявшаяся, дорогая сестрица одним подзатыльником от него бы не отделалась.

Сейчас же в чайной царили спокойствие и тишина. Владыка задумчиво оглядел свой бокал. Тонкая ножка из тёмно-синего стекла с золотой гравировкой, узкая чаша, красное вино… Резкий голос сестры, прервавший спокойствие.

— Брат! Ты уже на эту склянку невесть сколько глазеешь! И ты не ответил на вопрос.

— Тренировалсся. Когтями неудобно держшать. Сстекло сскользское.

— Зачем тогда? Не проще и не лучше ли выпить доброго мёда, старьей выдержки?

— Старинной, — буркнул Люгс так тихо, как только мог, но сестра всё равно услышала.

— Плевать. Мне эти, — она сделала неопределённый жест рукой, вспоминая одно недавно услышанное выражение, — Новомодные словечки не по нраву. Так что?

Она снова повернулась к Владыке.

— Матушка ссчщитает, что мне нужшно чщаще брать в руки мелкие предметы, это поможшет разсвить хватку.

Ведьма фыркнула и рассмеялась:

— Уж будь покоен, она у тебя итак стальная. Уж как ты меня куснул сегодня! Мама, да не надо так бледнеть! Будет волноваться.

— От волнения яд уссилиться, — поддержал Владыка, краем глаза замечая, что Люгс тоже бросил на мать незаметный обеспокоенный взгляд. — И, ссесстра, я имел ввиду способность хватать мелкие предметы.

— Дети мои, боюсь, если я вас не прерву, вы скоро подерётесь.

Мэридалла широка распахнула глаза. Она выпила уже пять чарок, настроение было преотличным и драться с братом она уж точно не собиралась. Что мама имела ввиду? Положение спас Владыка, временно оторвавшийся от созерцания штор:

— Неужели вам было видение, матушка? — он вспомнил, что в таких случаях следует поднимать бровь. Мышцы лица с трудом, но поддались.

Мать потуги оценила благосклонным кивком, а вот сестра неприлично загоготала. Владыка глянул на мать и с грустью вспомнил, что ещё пару тысячелетий назад он без зазрения совести посмеялся при матери вместе с сестрой. Сестра, проследившая его взгляд и сделавшая свои выводы, лихо разбила чарку с мёдом об пол с словами: «Мне не нравится, как эта утка на меня смотрит!»

Владыка, запрокинув голову, громко рассмеялся под безумный визгливый гогот черноволосой ведьмы.

Люгс закатил глаза и тихо фыркнул. Фалгар же оставалось только прикрыть глаза и тяжело вздохнуть. Детей ещё воспитывать и воспитывать:

— Ведите себя прилично.

— Зачем? Мы ведь одни.

— Нужно всегда держать себя в руках. — не давая дочери возразить, она продолжила. — Ты ведь хочешь что-то рассказать нам? Я безмерно рада твоему приходу, но обычно ты прилетаешь за день до Макашева дня. Что случилось в этот раз? Это как-то связано с пробуждением моих внуков?

— Да, шамринги пробуждаются… — пробормотала Мэридалла, нахмурившись и недоверчиво глядя на мать. Но тут же вскинула голову, тряхнув кудрями. — Но сейчас не об этом. Земля гудит. Более того, из-под неё зазвучали голоса. Смех, пение, шепотки, рёв и кличи. Началось это три дня назад. Я уж хотела списать на праздник, день земли как-никак, проводы тепла, и всё такое, но они звучат всё громче и на единичных жителей подземного мира не походят. Не нравится мне это, вот я рванула сюда.

Конечно, это было не так. Голоса зазвучали после того. Как шамринги начали пробуждаться. Это Кровавый Король приказал им зазвучать. Но матери об этом знать не нужно. Герды не могут лгать, но могут изворачивать правду и недоговаривать. Владыка, решивший поддержать игру сестры, медленно поднял голову:

— Ты боишься не зсря — он смотрел сестре в глаза. Та вскинулась было, но тут же осела, под тяжёлым взглядом, нехотя признавая его правоту и бурча, что «тварям чужд страх».

— Ошибаешься, дочка, — покачала головой Фалгар. — Глупо быть бесстрашным. Страх — это не просто мощное оружие — обрати его себе в слуги и будешь сильна, — нет, это опасность. Переборщишь и проиграешь. Сейчас вы со мной не согласны, но придёт время, и вы поймёте.

— Я ужше, — задумчиво обронил Владыка, медленно переводя взгляд на мать. Та поспешно отвела глаза. Тяжёлый, немигающий взгляд сына, она не переносила. — Ессли ты про Унганда.

— Про него.

— По чему ты не зовёшь его отцом, брат? — чернокудрая ведьма отлично отыгрывала свою роль.

— Он мне не нравится. Опассный и ссклизский.

— ДА ЧТО ТЫ СЕБЕ ПОЗВОЛЯЕШЬ?!

— Сядь, дочь моя! Твой брат, к моему прискорбию, прав, — королева-мать вздохнула, беря себя в руки. Под взором сына это было сделать непросто. — Сын, будь добр, я не могу сосредоточиться. Спасибо.

Владыка, после просьбы матери послушно переведший взгляд обратно на тяжёлые бархатные шторы на окнах, неожиданно подал голос:

— Нужшно проверить ссмертных. Голосса говорят о беде, это яссно, как ночщь. Сстрашной беде. Они чщуют пожшиву, вот и просснулиссь. Будет буря, каких давно не было. Откуда — понятно. Но какая?

— Так чего мы ждём?! НАДО ДЕЙСТВОВАТЬ!!

— Ссядь, ссесстра. — он опять придавил её взглядом. Не то, чтобы его смущали крики, наоборот, они прекрасно вписывались в образ истеричной ведьмы, просто от каждого вопля Люгс перепугано вздрагивал, а это Владыке совершенно не нравилось. — Ссейчщасс нужшно подумать, это будет полезсно.

— Как думаешь, какие существа могли пробудиться? — спросила Госпожа.

Владыка, удивлённый вопросом матери, опять вскинул бровь. На этот раз вышло лучше:

— В зсемле пакоссти хватает ссс тех пор, как Унганд отравил её ссвоими чщерноокими дрянями. Дажше травы вянут, а ужш если глянуть поглубжше… Одними гигантсскими чщервями, жшрущими вссё подряд, он не ограничщилсся. Ессть ещё мелкие паразситы, зсаползсающие в жшертв и выедающие их изснутри. Ессть и крылатые гадины — пародии на благородных драконов и виверн. Они ползсают в зсемле и летают межш деревьями. Ессть гибриды карликов ссо зсверями, или обезсображшенных людей ссс тварями. Ессть и подзсемные ссомы-удильщики ссс зсубами-щётками. Они ползсают, как кроты, исспользсуя плавники. Это те, кто обжшился поближше к поверхноссти и в подзсемных пещерах. Ессть и другие, я уверен.

Мать, брат и сестра долго молчали. Владыка равнодушно смотрел на лес за окном.

— Как с ними бороться? — милая Мэриди как всегда практична.

— Рррвать, — был безразличный ответ.

— Значит будем рвать.

Ведьма встала и подошла к окну, разглядывая Чащу, простирающуюся от подножия Седых Гор до самых облаков. Тёмно-зелёное море о чём-то ей напоминало, но она никак не могла вспомнить о чём.

— Нет! — внезапно воскликнула мать. Всё это время она пыталась взят себя в руки. — Мы не будем вмешиваться и провоцировать его, только не это!

И Владыка, и Мэридалла, и Люгс удивлённо обернулись. Чтобы мать так теряла самообладание, нужно было упоминание об отце. «Значит, она или боится идти против него, или всё ещё не смеет возражать его воле. Пора бы сворачивать беседу, а то опять до ночи проговорим,» — решил Владыка. Он повернулся к сестре и хитро оскалился:

— Ссесстра, в Чщаще ссейчщасс разсвелассь изсумительная дичщь. Не ссосставишь мне компанию на охоте? — сестра кивнула, подозрительно прищурившись. Уловив в её глазах смешливые искорки вместе с настороженными, Владыка порадовался — про себя, разумеется, — тому, как она его понимает. — Дорогой братец, съезди, проверь свои владения и возвращайся к празднику. Мама, — церемонный поклон под фырканье черноволосой ведьмы. — Прошу нас извинить.

Последняя мысль матери, которую он уловил: «Мои дети впадут в безумие, совсем, как их отец. Это ужасно! Я должна их останавливать как можно дольше!» — заставила тяжело вздохнуть. Воистину, страх застит глаза и не даёт мыслить.

***

До Чащи близнецы шли в гробовом молчании, даже сестра не язвила. Однако, когда они миновали Калинов мост, вступая под своды сосен, она не выдержала:

— Довольно! Здесь нет никого!

Владыка вздохнул и, хмурясь начал из далека. Он не любил говорить помногу, но сейчас это было необходимо:

— Чщем тебя угощает Унганд?

— Брагой, мясо он ест гнилое, а я люблю свежатину, — ведьма оскалилась. — Объясни, что не так? Я где-то прокололась? И почему ты всё ещё шипишь?

— Извини, привычка, — смутился Владыка. Тонкая лента змеиного языка облизала губы. — Ты прокололась дважды. Морана, к счастью, ничего не заметила, а вот мать тебя почти раскусила. Но об этом позже. К слову, — он повысил голос, — Кое-кому не помешало бы улучить свои навыки слежки.

Пристыженный Люгс вышел из-за дерева.

— Ты уже догадался, что Мэриди шпионит за Унгандом для меня? — уточнил Владыка.

— И что мать не должна об этом знать, — кивнул юноша, упорно смотря на свои сапоги и отчаянно краснея.

Мэридэлла сложила руки на груди и окинула Люгса холодным насмешливым взглядом:

— Тогда тебе также стоит знать, что моё безумие — не более чем игра, и сейчас мы планировали обсудить реакцию отца на пробуждение моих дорогих племянников.

— Я догадался, — прошептал юноша.

— Что? Как?!

— Ты иногда допускала оговорки. Едва заметные, но всё же. И, — Люгс замялся, но всё же продолжил. — Когда ты считала, что на тебя никто не смотрит, твой взгляд переставал быть безумным.

Удивлённая ведьма рассмеялась:

— А ты наблюдательнее, чем кажешься, мой маленький братик!

Владыка её веселье не разделял:

— Мог ли кто-то ещё заметить?

— Не думаю, — также тихо заметил Люгс. — Мать в основном видит то, что хочет видеть, а с остальными сестра нечасто видится.

— Надеюсь ты прав, — медленно и мрачно процедил Владыка, заставив юношу и сестру поёжиться. — Возвращаясь к нашему разговору. Я заметил, что ты допускаешь осечки поле визитов к Унганду. Сможешь достать образец браги? Я предполагаю, что яд должен быть в ней.

— Яд?

— Яд, влияющий на сознание.

— Следующий визит к отцу должен состояться перед Макошевым днём, но вряд ли я смогу незаметно достать образец. Он слишком пристально за мной наблюдает.

— Значит нужно универсальное противоядие, чтобы выжгло всё чуждое для организма, — кивнул своим мыслям Владыка.

— Брат, — тихий голос сестры отвлёк от мыслей, а узкая ладонь на плече заставила поднять голову. — Мы же не станем, такими, как отец?

В её голосе сквозило неприкрытое волнение, поэтому Владыка подумал, прежде, чем ответить.

— Как его выродки, мы унаследовали от него слишком многое. В том числе и сумасшествие.

— Но мы выжгли его кровь!

— Говорят, от судьбы не сбежишь, а ещё, что судьба похожа на карточную игру, где всё решает фортуна. Но, знаешь что? У людей есть забавная игра. Бридж. Я собираюсь сыграть в неё краплёными картами. Выверну предначертанное так, чтобы оно сыграло мне на руку. Когда наш дед Энрион сказал Унганду: «Сила порождает безумие», он, конечно был прав. Но верно и другое: «безумие есть слабость». Воспользуемся этим.

— Он ещё говорил, что «правлению страха конец положит тьма, тобой воплощённая, ибо станет она сильнее тебя.» Только разве от этого понятнее? Не люблю я пророчества, их можно как угодно вывернуть.

— Это да. Точное толкование можно узнать только после свершения пророчества, когда оно станет ненужным. Но я о чём. Сила пропорциональна рассудку: чем она выше будет, тем меньше рассудка в нас останется. Но отсутствие рассудка — слабость. То есть, чем мы сильнее — тем мы слабее. Парадокс.

— Но почему так? — подал голос Люгс.

— Видимо, Энрион так заковыристо своих потомков проклял, чтоб к власти не стремились, — Владыка пожал плечами. — Хотя, титул на объём силы владельца не влияет, так что странно это. Никогда его не понимал.

— Дед говорил загадками, — согласилась сестра.

— Да нет, какие там загадки. Он сперва пророчествами говорил, однако потом понял, что будущее лучше не раскрывать всем подряд, и создал «Книгу Звёзд», чтобы та показывала будущее лишь его наследникам или по их просьбе. Про название не спрашивай. Дед, как бы сказали смертные, был большой оригинал. И манера речи у него была такая, что шиш разберёшь, о чём вообще речь. Ты чё смеёшься?

— Слушала б тебя мать! — Мэридалла вдруг резко посерьёзнела. — Пообещай, что с нами наедине не строить из себя манерного пижона.

— Не знал, что ты знаешь такие слова, сестрица! — лицо Владыки исказила кривая усмешка. Он явно едва сдерживался, чтобы не рассмеяться.

— Ах ты! — сестра в шутку накинулась на него и повалила на траву.

Падая, Владыка потянул за собой Люгса и они упали все вместе. Кататься под соснами и смеяться в два голоса оказалось так приятно, что братья и сестра на несколько счастливых минут позабыли обо всех проблемах. Забыли об обязанностях и долге, о наступающих чернооких и опасности, нависшей над ними. Забыли о матери, о старшей сестре Мэридэлле, о младшем брате Ранэре. Сейчас существовали только они, полумрак леса и сосны, закрывающие небо. Как раньше, светло и радостно, ярко до искр перед глазами, в полную силу, не скрываясь от отца. Если смех, то до слёз, если горе, то до воя. Такое у них было правило. Владыка тихо запел:

За шатрами дубов-великанов,

Под туманами Гор Седых

Город прятался дивный и странный

Среди сосен и пихт вековых.

Там чистейшей водой родниковой

Улыбались ручьи чудесам.

А дороги иголкой сосновой

Как ковром устелены там.

Нет домов в граде, что под горами,

Нет дворцов, нет и арок витых

Нет там птиц, что поют под лучами

И играют в брызгах речных

Пихты дремлют с могучими соснами,

Тёмной хвоей шумя по ночам,

Просыпаются только вёснами,

Купола вознося к небесам…

Это было так странно и дико для их мира, так не подобало страшному времени, что они решили просто не думать об этом.

Отсмеявшись, они не спешили вставать с влажной земли. Они лежали и смотрели на крохотный клочок сизого неба, виднеющийся через плотный шатёр сосновых иголок.

— Хорошо, — выдохнул Влалыка.

— Да, — блаженно улыбнулась Мэридалла.

— Мгм, — согласился Люгс, утыкаясь носом брату в плечо.

Им с Мэриди нравилось заставлять брата чувствовать себя живым, разбивать все щиты и стены, которыми он себя окружал. Они чувствовали силу сделать это и знали, что кроме них это никто не сделает. Никто не понимает его так, как они. И не поймёт. Мэридалла с ним одно целое. Его душа, его плоть и его кровь — это её душа, её плоть и её кровь… Люгс же был им воспитан. Он всегда будет на стороне своего старшего брата.

Ведьма прикрыла глаза: даже если весь мир будет против них, они будут друг у друга.

— Брааат?

— Р?

— Она тебе хоть нравится?

— Р? Р.

— Тогда лучше куклы тебе жены не сыскать.

— Р.

— Я серьёзно!

— Р.

— Ладно-ладно. Я бы хотела чтобы ты вышел за кого-то вроде меня.

— Р.

— Ты мне льстишь

— Р.

— Ой, да неужели?

— Ты неподражаема. Если я когда-нибудь встречу вторую такую же, я добровольно уйду к Энриону.

Ведьма не выдержала и расхохоталась. Они ещё полежали.

— Брааат?

— Р?

— Ты меня вроде на охоту звал, нэ?