Спору нет: вы очень хороши.
Это и младенцу очевидно,
Ну а то, что нет у вас души…
Не волнуйтесь: этого не видно.
Асадов Эдуард Аркадьевич
* * *
Каждый человек, появляющийся в твоей жизни, все события, которые с тобой происходят, — всё это случается с тобой потому, что это ты притянул их сюда. И то, что ты сделаешь со всем этим дальше, ты выбираешь сам.
Ричард Бах
Предисловие
На дереве в парке висел труп мужчины. Картина была почти мистической. Снегопад, первый обильный в этом году, продолжался всю ночь. В предрассветном невнятном свете, в дымке снегопада человек, казалось, парил над землёй. Капитану Петрову было не до романтики. Дежурство подходило к концу, впереди был первый выходной день за неделю, который он планировал провести с женой и дочкой, просто отоспаться. Теперь все мирные семейные планы шли псу под хвост из-за этого «парящего» призрака. Зло сплюнул на занесённую снегом дорожку, не стесняясь в выражениях, мысленно обругивал «призрака», испортившего выходной. Сигнал поступил от бдительного старичка, страдавшего бессонницей. Он разглядывал парк через окуляры военного советского бинокля, оставил его себе как память о службе. Это стало его привычкой — «Ночной дозор», так он себя в шутку называл. Сначала подумал, что кажется. Сильный снегопад и плохое освещение мешали обзору. К утру снегопад уменьшился, и фигура крупного мужчины отчётливо повисла в воздухе. Позвонил участковому, с которым сложились хорошие отношения — старичок был «внештатным сотрудником». По природе наблюдательный и дисциплинированный, он много раз замечал необычные ситуации и помогал в расследованиях. Участковый на месте оценил ситуацию, вызвал опергруппу. Теперь ждали следователя и судебного медика. «Всё так хорошо начиналось, — думал капитан, — тихо, ни одного вызова за сутки. Бэтмен, блин. Мог бы подождать до обеда или в квартире удавиться, по-тихому. Нет — испортил выходной». Даже издалека было понятно, что мужчина был крупного телосложения. Снег лежал ровным пушистым белым покрывалом, нигде не было видно следов. «Вес килограмм сто тридцать примерно, — думал капитан, — он должен продавить снег, должны быть следы».
Глава 1
Марина
Уже почти месяц не было дождя. Земля высохла и дала глубокие протяжённые трещины, которые изрезали её поверхность морщинами, обнажили корни растений. Воздух был наполнен густыми ароматами сухой травы и раскалённой земли. От почвы шёл жар хорошо натопленной печи. От этого, казалось, воздух был такой густой, что можно было на нём лежать, как в гамаке. Время было уже глубоко послеобеденное, но солнце нещадно дарило тепло высохшей земле. От того, что воздух был обжигающе горячим, если смотреть на солнце, казалось, что кто-то щедрой рукой разлил цветочный мёд, и он сочился на землю янтарными каплями. А солнце было так близко, что можно было поздороваться с ним за лучик своей маленькой ладошкой. Как же хорошо было сидеть в ничегонеделании, в этой детской беспечности на берегу большой реки, кидать в воду камушки, загадывая каждый раз новое желание.
А вот их было очень много. И самое главное, чтобы мама с папой побыстрее приехали и привезли из города конфет. Конфеты «Вечерний звон» — так в шутку назывались карамельки с начинкой из повидла за то, что они звенели, ударяясь о стенки пол-литровой банки, когда её трясли. Трясли её только по вечерам, за чаем и давали всего одну конфетку. Возможно, именно от этого она была сказочно вкусной. Марина, конечно, пробовала другие конфеты и даже шоколадные, но эти только один раз в год, зимой, приносил Дед Мороз. До Нового года ещё было далеко, а вечер — близко.
Маринке исполнилось целых пять лет, она считала себя очень взрослой. Девочка жила с двумя бабками и дедом в деревне, родители и старшие братья в городе. Одну из бабушек звали Дарья, это была мамина мама, и она была очень строгая. Маринке доставалось за всё и, как казалось тогда, совершенно напрасно. Мама Марины была единственной дочерью бабушки и чуть не умерла родами, когда рожала Марину, и беременность была очень тяжёлой. Маринина мама чудом осталась жива. Маринка родилась глубоко недоношенной, а молока у матери не было. На семейном совете было принято решение — после выписки отдать Маринку бабушкам, одна из которых была повитухой (когда-то в молодости), про другую говорили, что она — ведьма. Вот бабушки Марину и выходили. Выпаивая козьим молоком и настоем трав, массажами и мучительными растираниями в горячо натопленной бане. Марина росла совершенно обычным ребёнком, ничем не отличаясь от других таких же голоногих сорванцов в деревне.
Деревенская жизнь — она тяжёлая. Детей к труду приучали сызмальства: в огороде помогать, ходить за скотиной — это было Маринкиной обязанностью. Бабушка Дарья, на самом деле, работала фельдшером в акушерском пункте, её любили и уважали в селе, обращались за советом и за помощью в любой день и час. Муж бабушки Даши — председатель совхоза, мужиком был коренастым, спокойным и хозяйственным, немногословным.
Вторая бабушка Марья отличалась суровым нравом и крутым характером, много лет жила одна, после того как муж погиб на войне. Сыновья быстро выросли и уехали в город, поступив кто куда учиться. В совхозе она работала помощником председателя, хозяйство было крепкое, спуска никому не давала — ни себе, ни другим. Сколько лет ей было, никто толком не знал, старшие внуки уже побаловали правнуками, и вот только младшая внучка Маринка оказалось каким-то заморышем. Но выходили её с Божьей помощью. Марья — красивая, статная, без единого седого волоса, с красивым бархатным голосом и зовущей поволокой в глазах вызывала бурную зависть всех деревенских баб, но трогать её побаивались, говорили, что ведьма.
Маринка сидела на берегу, продолжала бросать камушки в воду и болтать босыми ногами над обрывом. Так хотелось сбежать с крутого обрыва, с разбега нырнуть в ласковые, тёплые воды большой сильной реки, испытать это счастье — когда тебя подхватывают волны, вынося куда-то высоко-высоко. Так же хорошо бывает, когда приезжает папа, кружит, кружит на сильных руках высоко над головой наряженную в новое платье дочку, подбрасывает вверх к самым облакам, Маринка смеётся. Так хорошо. Вот именно сейчас, вот именно сейчас она разбежится и кинется вот эту вот воду. Сейчас. Прямо сейчас. В чём была, по деревенскому обычаю в трусах, в тёплое нутро большой реки.
«Вот ты где, бездельница», — это баба Дарья нашла её. «Огород не полит, не полот, гуси разбежались, а она тут прохлаждается». Удар пучка крапивы пришёлся как раз по попе, вода усилила обжигающий поцелуй жгучей травы, шлепок превратился в острую боль, возвращающую в реальность.
* * *
Она медленно открыла глаза, увидела белый потолок палаты, прозрачные трубки капельниц, к груди были пристёгнуты датчики мониторов, которые равномерно пищали, извещая медперсонал о состоянии больного.
Это была палата частной дорогой клиники с вышколенным персоналом и высококлассными врачами. Врачи боролись уже даже не за жизнь Марины, они пытались облегчить последние дни, уменьшить боль. Боль.
Боль поднималась из ниоткуда. Она разрывала такие прекрасные сны, она накатывала тёмной удушливой волной действительности в тот момент, когда так близко и так возможно счастье, подступала эта безжалостная боль — так было всегда. Когда-то давно, очень давно, ей казалось, что самое страшная боль — это боль души. Когда уходит или умирает любимый человек, а ещё раньше она думала, что боль — это когда двойку получила, или потерялся любимый котёнок. Но только сейчас… Только сейчас она поняла, что такое боль на самом деле. Это то, чему ты не можешь сопротивляться, то, что захватывает тебя полностью до твоей самой последней клеточки, и перестаёшь понимать — где ты. Когда ты не можешь собрать всю свою волю, свою большую, отточенную, как стрелу, волю в кулак и вырваться из этой боли. Боль больше и сильнее тебя, она тебя поглотила, ты её полноправная жертва.
Оставалось ждать тех минут, когда острое жало медицинской иглы в умелых руках улыбчивой медсестры вонзится в трубку капельницы, и по венам побежит спасительное зелье, даря покой и сны.
В этот момент понимаешь, что эта жидкость дарит тебе забвение. Всего на несколько часов. Несколько часов без боли, в эти моменты приходят счастливые воспоминания, которые, как маленькие янтарики, сверкают на жарком солнце. Хочется пережить их снова хоть на миг, хочется забрать с собой кусочек этого лета туда, где зима, пустота и холод.
Болезнь терзала Марину уже более десятка лет. Она меняла маски, иногда прикидывалась, что ушла совсем. Это был обман, это как игра в покер. Болезнь умело блефовала, обманывала не только Марину, но и врачей, хитрые приборы и новейшие анализы. Всё это время, затаившись, болезнь забирала себе по кусочку жизни, отъедала и отвоевала плоть.
Всё началось с пустяковой царапины во время маникюра. Вроде бы еле заметную родинку на пальце поранили, а она стала болеть и вспухать, иногда кровоточила. Марина лечила её прижиганием, кремом, йодом, даже сходила на лазер. Вроде как отпустило, прошло и со временем забылось. Было много командировок, нужно было зарабатывать деньги, много денег — дочь ещё очень маленькая. Муж был рядом: сильный и заботливый, зарабатывал неплохо, но надежды на него было мало. Марина себя так уговаривала. Ездила по командировкам в жаркие страны, где было очень-очень много солнца. Всегда любила солнце, в его лучах она ощущала себя, как у бабушки в руках. Солнце ласково гладило волосы, нежно целовало кожу, и оно же питало болезнь. Потом были операции, химиотерапия и снова операции. Болезнь проросла, укоренилась, окрепла, теперь приходилось с ней считаться. Тогда Марина узнала, что такое боль по-настоящему, что боль теперь её контролирует, что это от боли зависит — поедет Марина в командировку или пойдёт на курс химиотерапии. Теперь не Марина принимала решения в своей жизни, все решения принимала болезнь.
Агрессивные клетки грызли здоровое тело, разрушая и подчиняя его каждый день медленно и неумолимо.
* * *
Глава 2
Марина мало знала о своих родителях. Знала, что у неё удивительно красивая мама: стройная, с яркими карими глазами, восхитительными длинными, тёмными волосами, в которые так хорошо было зарыться, мама очень вкусно пахла. Этот запах снился Маринке по ночам. Она так хотела, чтобы мама была рядом, но мамы не было. Мама жила в городе вместе с отцом и старшими братьями, так было всегда, и всех устраивало. Никто не хотел менять сложившуюся жизнь. Мама так и не смогла полюбить Марину: очень тяжело ей всё досталось, долго она приходила в себя после родов, изуродованный шрамом живот, невозможность родить ещё одного ребёнка — всё это не давало принять эту девочку. Она была умной и начитанной, всё понимала, но переступить через себя не могла. Сыновей любила очень, позже они с мужем удочерили ещё двух девочек, но принять в свою жизнь Маринку не могла, она даже по имени её называла редко.
Мама работала в каком-то НИИ, кажется, с лекарственными травами, ничего о своей жизни никогда не рассказывала. Отец был военным, засекреченным военным.
Летом всей семьёй отдыхали пару недель у бабушек и дедушки. Братья рассказали, что они скоро поедут на море. Марина никогда не видела моря. Она пытала отца: «А какое оно, море? А оно больше реки? Правда, что берега не видно? А правда, а правда, что оно — солёное? И там медузы и дельфины?» Папа много раз рассказывал про море, обещал даже как-нибудь свозить. Завтра они уезжают на море с братьями и мамой. Маринка оставалась в деревне, потому что у Марины слабое здоровье, ей вредны такие долгие поездки и смена климата. Она, конечно, плакала, горько и безутешно плакала, зарывшись головой в подушку, сжимая у груди единственную куклу, которую сшили вместе с бабушкой, думая, почему её не могут забрать в город и на море. Это была первая детская боль.
Бабушки между собой общались мало и только по делу, единственным общим делом у них была Марина — общая внучка, обе бабушки неплохо разбирались в травах. В одно июньское утро, Марине тогда было около 6 лет, задолго до рассвета, обе бабушки, одетые в красивые светлые одежды, разбудили Марину и велели одеваться, пошли в луга. У каждой в руках был холщовый плат, который они тащили за собой по луговым травам. Солнце только приподняло край неба, было тихо, воздух напоен ароматами земли и цветов, на высокие травы легла обильная роса. Бабушки тихонечко пели незнакомую песню. Вскоре рубашка промокла до последней нитки, холодно не было, было весело и приятно отчего-то. Хотелось кружиться и прыгать в этой траве, распустить волосы. Солнце величественно поднималось по небосклону. Когда солнечный диск зашёл над окоёмом, тогда из детской груди вырвался неподдельный крик восторга, это радость от того, что жизнь — она есть, она продолжается. И что-то новое и прекрасное вошло в этот мир. Бабушки молча смотрели на солнце, умывались ладонями, смоченными в росе. Обратный путь они прошли молча, ткань несли в руках. Стрижи резали небосвод криком и крыльями, на душе было тихо, хорошо, спокойно и радостно от осознания того, что в этом мире мы не одни.
После этого бабушки, посовещавшись, решили учить Марину родовому искусству, к этому было решено привлечь и деда. Учёба давалась очень тяжело. Никто не отменял прополку огорода, ухода за скотиной, заготовку сена. Задания тоже были очень сложные: найти траву, которая вылечит у деда Михея болячки на руках, а какая эта трава? Сколько её надо принести? А не ту траву принесёшь — получишь хворостиной. Или другая забава — принесут охапку травы, и поди разбери: где травы злые, где травы добрые, где бесполезные. А потом ещё сложнее началось — одна и та же трава может быть и доброй, и злой, зависит от того, для чего ты сорвал и когда.
Долгими зимними вечерами дед рассказывал Марине сказки, сказки о старом мире, который давно потерян. Про эти сказки нельзя было говорить никому, даже лучшей подружке Галке, ни даже Мишке, дружку, никому, потому что за эти сказки могли очень сильно наказать. Всех. В детстве сказки она не записывала, она их запоминала. Сшила себе кукол, называла именами старых богов, играла в них. Иногда играла с бабушками, но никогда с другими детьми или с братьями. Она мечтала, что когда-нибудь старый мир возродится. Что опять придут добрые боги, и всё будет по-другому. Она даже умела читать облака, искать верные признаки в цветах и листьях, не боялась ходить за рощу, она слышала реку, она слышала ветер. Кому такое расскажешь? Дед говорил, что бабушки Марья и Даша про одно и то же говорят, только с разными подходами. Это вот как огород можно и лопатой вскопать, вилами можно и трактором — результат-то будет один, земля будет готова к посеву. А уж как ты этого добился — это дело твоё. Марину захватила эта жизнь, ей хотелось наполниться этими знаниями, запомнить, унести с собой всё куда-то. Она всегда мечтала уехать. Уехать. Сбежать. Получить какую-то новую жизнь где-то там, где далеко и хорошо. Она тогда ещё не знала, что этого нет. Нет «далеко» и нет «хорошо». Есть только этот мир, который она вокруг себя выстраивает. Бабушка Дарья учила обращаться с веретеном по-разному: не только сучить пряжу, но и предсказывать, лечить, снимать заклятья, которые злой колдун наложил, и судьбу поправить, если заблудился кто. Учила в бане парить, учила хвори выгонять, говорила, что хворь — живое существо, её надо потихонечку попросить, и она уйдёт, не надо с ней ссориться.
Баба Марья была немногословной, рядом с собой ставила и говорила: «Не лезь». Собирала она разные странные вещи: иногда доставала сухую траву, которой так много лет, что сама не помнила, говорила, что девочкой её собирала, иногда ходила на болото, выкапывала корни, толкла какие-то камни в ступе до состояния мелкой соли — всё это смешивалось и перемешивалось. Дважды в месяц она натиралась этим сама и Маринку заставляла, говорила, для молодости. «А какая молодость, мне всего семь лет? Зачем мне ваша молодость? Я и так маленькая?»
Однажды баба Марья велела сварить отвар и вылить под курятник злой соседки, в тот же день передохли все куры. Вроде трава была обычная — чернобыльник, чего куры от чернобыльника померли — непонятно. Спрашивала у бабушки: «Зачем ты это делаешь?» Она говорила, что во всём равновесие должно быть — без зла добра не будет. И бывает так, что у человека надо злую долю отнять для того, чтобы он счастлив был. А значит, ведун злым должен быть и сильным, иначе сложно будет, может зло тебя не послушаться или даже одолеть. А дед говорит, что они одно и то же говорят… Вот поди ж ты разберись тут со своим детским умишком. Просто они говорят и говорят… И зачем они говорят?
Глава 3
Марине было уже восемь лет, когда летом родители приехали и сказали: «Собирайся, поедешь с нами, в школу пойдёшь. Мы будем все вместе жить в городе у моря. Отцу дали другое назначение. Уезжаем далеко». Она не хотела уезжать, она уже привыкла жить так. Она любила бабушек и деда, свою подружку Галку, друга Мишку. Даже без собаки Жучки уже не могла. «Куда? Зачем? Я не хочу! Я не хочу никуда ехать! Я здесь живу! Здесь трава, здесь лес, здесь речка! Я не хочу к морю!!!»
«Тебе надо учиться. Ты должна учиться в школе. Все нормальные девочки в трусах по крапиве не бегают», — холодно отрезала мать.
Они переехали в большой город на море, Марина пошла в школу. Училась средне, на тройки. Зачем учиться, она не понимала. Скупые цифры математики, глупые правила языка, которые и так всем понятны. Ей нравилось рисовать. Она часами сидела на берегу моря и рисовала бабушек, деревню, деда и поля. Братья уже выросли, в квартире они жили только с младшим из братьев — Колькой, который решил стать военным, и приёмными младшими сёстрами. Марине очень хотелось обратно в деревню, только там она могла жить полной жизнью, дышать полной грудью. Для неё это было странно, ещё не так давно она с такой же страстью мечтала жить на море и с родителями. Каждое лето она рвалась на хутор, для этого подрабатывала зимой где угодно: мыла полы, гуляла с соседскими собаками и сидела с чужими детьми, разносила почту. Копила деньги на билет, лишь бы смогла уехать обратно на хутор и там побыть с бабушками и дедом.
В это лето ей исполнилось шестнадцать, она закончила восьмилетку, надо было поступать в техникум, но совершенно не знала в какой. Ей не нравилось ничего. Мать уговаривала идти на швею, отец убеждал идти в связистки (династию военных продолжать), тётки советовали медицинский. У Марины явно были задатки. Она умела «врачевать»: то травку приложит, и ранка зарастёт, то по щеке погладит, и зуб пройдёт. Ничего особенного, так, детские игрушки, это же не как у бабушек. В деревне она оказалось в конце мая, сразу после школьных экзаменов, встретив её на вокзале, дед сказал: «Поехали, тебя бабушка Марья ждёт». Марина увидела бабушку, поняла, что осталось совсем мало времени. Она не могла принять это, как такая молодая сильная красивая женщина и умирает. Она умирала и ждала только Марину, она хотела попрощаться со своей младшей внучкой. Вокруг было много людей, они не мешали, они как бы растворились в воздухе, их не стало. Сад стоял тихим и тёмным, а должен был весь в нарядном белом цвету. Бабушка обняла её крепко, сжала в объятьях, потом отстранила от себя и долго смотрела в глаза. «Откройся мне, посмотри ещё мне в глаза. Я ищу тебя», — сказала и надела на палец кольцо, обычное золотое кольцо, которое Марина много раз видела у бабушки на руке. Теперь кольцо было у неё на пальце. Оно сидело как влитое, будто всегда там было. Нестерпимо жгло. Казалось, оно впивается в кожу. «Бабушка, не уходи, пожалуйста. Не уходи, пожалуйста! Останься, побудь со мной! Мне мало, так мало тебя! Я так мало знаю ещё…» Марья поцеловала свою младшую внучку, откинулась на высокую подушку. В эту секунду стая ворон сорвалась с веток в небо, оказывается, весь двор, все деревья были заняты вороньей стаей. С громким шумом они взлетели, как один могучий организм, и куда-то исчезли.
Остаток лета Маринка провела с бабушкой и дедом. Помогала им по хозяйству. Много бегала по полям, старалась набраться детства. Запомнить, как это бывает, побыть немножечко с бабушкой и дедом в беззаботности и полной безопасности.
Марина знала, что она теперь приедет нескоро. Предстояло поступление в училище, там экзамены и каникулы совсем маленькие будут. В лучшем случае, через год получится.
В один из вечеров она попросила бабушку Дашу погадать ей. Бабушка взяла веретено, шёлковый плат, свечи, достала карточки. Она никогда не называла их картами, вообще никак не назвала. На них были нанесены странные знаки и лица. Бабушка привычным движением разложила карточки на платке и сказала: «У тебя будет очень долгая жизнь. Можешь указать людям дорогу к богам. Будешь дарить людям надежду и вести их к лучшему. Если не будешь обманывать людскую надежду. Ты будешь счастлива только в том случае, если научишься верить. Поступай в Ленинград, на реставрацию икон учись. Ко мне приезжай лет через пятнадцать». «Бабушка, это же так долго!» — всхлипнула девочка. «Я дождусь, и дед дождётся, ты приезжай, главное».
Глава 4
Лето кончалось, нужно было что-то решать. Возвращаться домой, оставаться в деревне или всё-таки ехать в далёкий, неизвестный Ленинград. Бабушка и дед говорили, что надо ехать в Ленинград. Родители настаивали на возвращении домой, куда очень не хотелось возвращаться. Ещё страшнее было ехать в Ленинград. Это большой, холодный, незнакомый город, где нет никаких родственников, просто приятелей и тех нет. Абсолютно никого. В дорожной сумке лежал аттестат за восьмой класс, новенький паспорт, немного денег на дорогу.
В Ленинграде Марина оказалось уже почти в конце августа. Деревья начинали желтеть. Но ещё было по-летнему тепло. Она смогла найти это художественное училище, где учат на реставраторов, но приём был уже окончен. Не зная, что делать дальше, она сидела на скамейке рядом со зданием училища, по привычке рисовала в альбоме, так легче думалось. Рядом остановился мужчина средних лет в красивом костюме, долго заинтересовано смотрел, спросил: кто она и почему тут сидит. Марина рассказала ему про то, что закончен приём, про то, что не хочет возвращаться домой и учиться на швею, про то, что не знает, что дальше, а рисовать она любила всегда.
Оказалось, это Александр Иванович, директор училища. Ему понравились рисунки, да и было просто жалко девчонку. Он смог устроить поступление вне конкурса и выделил место в общежитии. Учёба продвигалась достаточно легко. Предметы по специальности давались очень быстро и просто, а всё остальное её не заботило. На первом курсе Маринка подрабатывала в овощном магазине, сортируя картошку и другие овощи. В училище появилась подруга Светка, такая же вечно голодная, весёлая девчонка.
Год пролетел незаметно. Наступила весна…
Любовь случилась внезапно, как это обычно и бывает в нахальные семнадцать лет. Казалось, что всё вокруг цветёт, распускается и щебечет только для неё. Марина влюбилась. Он был хорош собой, невысокий и жилистый. У неё подгибались колени, и бешено стучало сердце, когда она вспоминала о его сильных, загорелых руках. О его пальцах, когда он играл на гитаре, казалось, что он ласкает её кожу, так чувственно это было. Его звали Пашка, он был автослесарем. Но это не главное, главное, что он был Музыкантом, именно так, с большой буквы. Он познакомил её с другой музыкой, которую Марина никогда раньше не слышала. Эта музыка отличалась от той, что звучала по радио и телевизору, от бабушкиных песен. От этой музыки что-то дрожало внутри, хотелось кричать и прыгать, забывалось всё, и одновременно просыпалось что-то животное. Хотелось есть, хотелось ненасытно заниматься любовью.
Вокруг пел май, деревья салютовали молодой листвой и цветами её бесшабашному счастью. С Пашкой было хорошо, они гуляли светлыми ночами, ночевали иногда в парках, купались в Финском заливе и фонтанах голыми. После этого Пашка сочинял новые песни и называл Маринку своей Музой. Маринке хотелось только одного — быть с ним нераздельным существом, войти в него, раствориться в нём, обладать каждой его клеточкой.
Только Светка всё портила, говорила, что до добра это не доведёт, что надо идти учиться, что она нашла хорошую подработку маляром. И всякую такую занудную чушь.
Павел был старше и опытнее, его забавляла влюблённость этой молодой, смешной девчонки, к тому же она нравилась его друзьям. Но любил он другую… Свою бывшую жену, ослепительно красивую девушку, она ушла от него к какому-то комсоргу. Он плакал по ночам от тоски и писал музыку, ему казалось, что его музыка сделает человечество лучше. Иногда Музы не хватало, и тоска обвивала сердце холодной змеёй, тогда помогали средства потяжелее. Маринка в своей дурной влюблённости и детской наивности ничего не замечала, ну курят они папироски, что в этом плохого? В деревне все махорку курили, правда, от неё тошнило. Потом, к осени, она увидела странные ранки на руках у Пашки. Однажды он пригласил её на вечеринку, где можно будет уединиться в комнате. Он был весёлым и заботливым, чем-то угощал, поил портвейном. Потом было плохо, очень. Её рвало и нещадно выкручивало внутренности, сводило руки и ноги. Тело выгибало дугой и сотрясало мучительными судорогами. Болела кожа, волосы, ногти, глаза и уши, болело вообще всё. Марина увидела себя как бы сверху, на грязном полу, такую чужую, жалкую и одновременно любимую. Рядом с собой увидела бабушку Марью, она стояла с хворостиной в руках и велела возвращаться домой.
Она пришла в себя от резкого тошнотворного запаха, нещадно болело всё. Постепенно начинало приходить осознание того, что она лежит голая на полу среди нечистот, рядом с такими же людьми, кто-то из них был ей знаком. Ещё никто не проснулся. Сильно болела голова, и двигаться было очень сложно, тело не слушалось, накатывала слабость. Слипшиеся от рвоты волосы мешали смотреть. Пашки нигде не было. В туалете кто-то спал рядом с грязным унитазом. В ванной было чисто, возможно, не смогли открыть дверь. Марине очень хотелось вымыться и пить. Она стояла под струями тёплой воды, с жадностью глотая живительную влагу, и одновременно, с каким-то остервенением, раздирала себе кожу, пытаясь смыть въевшуюся грязь. Позже она нашла свою одежду, оказавшуюся аккуратно сложенной на подоконнике, оделась и, стараясь не испачкаться, дошла до входной двери. Краем взгляда заметила телефонный аппарат, он беспомощно лежал на боку в трубке раздавались гудки. «Надо позвонить Светке, она поможет!» Набрала номер на память. Светка подошла к телефону сама, быстро поняла, что нужна помощь и куда ехать. Светка жила с родителями в отдельной квартире, и у деда была машина, не ахти какая, зато ездила. Дед, мать, отец и тётка Светки были врачами, вот только Светка решила стать художником. Не видела она в себе стремления помогать людям с жертвенной исступлённостью, как родные. Не хотела, чтобы вся её жизнь проходила в бесконечном нытье больных и семейных медицинских «летучках» на завтрак, обед и ужин. Насмотрелась.
Марина смогла спуститься по лестнице в парадную и ждала на скамейке. Дед точным взглядом безошибочно оценил ситуацию, ни слова не говоря усадил Марину в машину и повёз к младшей дочери Татьяне Ивановне в отделение. В больнице быстро привели Марину в норму и покормили, оформили как пищевое отравление пирожком, чтобы не сообщать в училище истинную причину. Это грозило отчислением как минимум. У Маринки и так скопилась куча «хвостов», и если бы не заступничество директора, её бы давно отчислили. Директор на педсовете сказал, что «это очень талантливая и способная девочка, он за неё ручается». Подвести Александра Ивановича хотелось меньше всего, он был добрым и искренне беспокоился о каждом своём подопечном.
«Ну, давай рассказывай, как всё было, — спросила Светкина тётка, присев на край кровати. — Не вздумай врать». «Я не помню… — пролепетала Марина. — Пашка меня угостил чем-то и мы пили вино». «Кто такой Пашка?» — продолжала допрос врач. «Мой молодой человек. Мой любимый. Я ему верю, и мы поженимся, он обязательно придёт ко мне», — лепетала Марина, размазывая слёзы по щекам.
— Послушай меня, девочка, из той квартиры сегодня увезли три трупа, ещё пять сейчас в реанимации, прогноз плохой. Тебе очень сильно повезло, что ты осталась жива.
— А Пашка?
— Не было там никакого Пашки, и сюда он не приходил, и не звонил. Ты приняла наркотик. Тяжёлый наркотик. Ты его часто принимала?
— Нет, я ничего не принимала. Я вино пила. До этого только папироски курили, от них весело было.
— Кто тебе дал эту дрянь? — уточнила врач.
— Какую дрянь? Мы вино пили, потом мы обнимались и целовались на кровати, потом ничего не помню.
— Ты связалась с наркоманом. Он и тебя хотел подсадить, но наркотик оказался очень токсичным, и твой организм стал бороться с отравой. Ты хоть знаешь про такие болезни: СПИД, гепатит? От них умирают быстро, быстрее, чем от наркотиков, и лечения никакого нет.
Маринка отрицательно помотала головой, ей казалось, что это всё продолжение дурного сна. Татьяна Ивановна погладила девочку по голове и спросила тихим голосом: «Ты знаешь, что ты беременна. Срок 12—13 недель, аборт на таком сроке делать нельзя, поздно. Отец — Пашка? Непонятно, как беременность сохранилась в такой ситуации. Чудо. Чудо, что ты жива без последствий, и чудо, что осталась беременной».
* * *
В этот раз Марина пришла в себя от слёз на лице, она беззвучно плакала, вспоминая себя такой наивной и доверчивой девочкой. Обезболивающие ещё действовали, сейчас болела только душа. Болела от жалости к себе, от несправедливости мира и всей Вселенной одновременно. Она прекрасно помнила, что было потом. Марина нашла Пашку, как оказалось, он решил попробовать на ней новый наркотик, себе колоть не стал. Наблюдал за «приходом». Когда понял, что всё совсем не так, как обещал продавец, просто сбежал. «Ребёнок мне не нужен, и ты тоже не нужна. Сама взрослая, сама должна решать проблемы. На, держи четвертной, — Пашка сунул в мокрую от слёз Маринину ладонь фиолетовую двадцатипятирублёвую купюру, — не мельтеши больше здесь». Марина шла по красивому осеннему проспекту, жёлтые листья с тихим шелестом ложились под ноги. Людей она не видела, смотрела и не видела. В голове копошились мысли, как мыши в гнезде. «Что делать? Аборт врачи делать отказались. Возвращаться домой к родителям? Мать поедом съест. Заставит на швею учиться и будет попрекать каждой крошкой. Как же так, Пашка, он же любит её… Он не мог сам так поступить, его заставили, он пошутил, не разобрался или просто испугался. Не может же человек говорить, что любит и обманывать. Да? Нельзя с нелюбимыми целоваться, так бабушка Даша говорила. А может к бабушке поехать? Нет, не смогу смотреть в глаза деду. Ещё можно в Ленинграде остаться, родить и как-нибудь выжить. Как??? Свежие идеи есть?» — не разбирая дороги, Марина вышла к гаражу, где репетировала Пашкина группа. Все были в сборе, на коленях Павла сидела какая-то накрашенная девица, и они откровенно сладострастно и похотливо целовались. Такая знакомая жилистая и нежная рука Павла беззастенчиво орудовала под микроюбкой этой дряни.
Марина сорвалась с места и побежала, не разбирая дороги. Мысли прыгали и путались в голове, глаза застилало красное марево обиды и злости. «Не будет она рожать от этого козла! Бабушки многому научили, она сможет избавиться от этого выродка». Зашла в аптеку, попросила нужных травок, на кухне общежития сварила отвар и выпила его одним глотком. Наступила опустошённость, Марина рухнула в кровать и забылась в полусне. Проснулась ночью от резкой боли внизу живота, встала, пошла в санитарную комнату. В коридоре по ноге побежала алая горячая змейка. Хотелось, чтобы всё прекратилось, она сползла на пол и прислонилась спиной к холодной равнодушной стене туалета, зажала ладошками у себя между ног и просила бога (впервые в жизни!) оставить ей эту драгоценную ношу, она истово полюбила этого ребёнка. Но бабушки учили хорошо, и осечек их снадобья не давали. Через два часа её нашла комендантша Надежда Семёновна, которая всегда обходила общежитие в три часа ночи. Заметив красные капли на полу, она, как ищейка, пошла по следу и нашла бледную, без сознания студентку художественного училища из комнаты триста пятнадцать. Скорая помощь приехала быстро, Марину отвезли в гинекологию. В больнице удалось остановить кровотечение, сделали переливание крови и через две недели выписали. В училище пришлось взять академический отпуск, по-другому не получалось. В душе поселилась первая боль, боль от собственного предательства своего нерождённого ребёнка.
* * *
В палату зашёл вышколенный и холёный врач частной клиники, сообщил, что последние анализы дают надежду на оптимистичный исход. Нужно дополнительное обследование, по результатам которого будет принято решение консилиума о возможности начала новой и перспективной терапии. С её мужем уже связались, он едет в клинику для решения финансовых и иных вопросов. Марина устало кивнула и улыбнулась, «очередная чудодейственная методика», сколько их уже было. «Справедливости ради, надо сказать, что с её диагнозом так долго люди не живут. Может, и правда, помогает?» Меньше всего ей сейчас хотелось видеть Макса. Он заведёт обычное нытье: «Надо было передавать дела помощницам. Надо было выучить их, хотя бы по одной в каждом филиале, а не мотаться самой по вечным командировкам. Денег было бы больше, Марина могла бы отдыхать и наслаждаться счастьем с ним. И если бы не его деловое чутьё, они бы не смогли сейчас оплачивать счета клиники. Только благодаря ему налажена сеть дистанционной торговли её снадобьями и притирками, есть записи вебинаров и „волшебная почта“. Марина же этого всего не ценит, иначе бы давно бы раскрыла рецептуру и дала доступ к основному счёту».
«Ага, рецептуру тебе, — злорадно думала Марина, — сейчас, ещё и помощницу погрудастей и посговорчивей, как ты любишь».
Вслух она отвечала совершенно другое: «Не помню. Память подводит. Из-за лечения, наверное». Макс знал, что она врёт. Знал и терпел. Он был официальным мужем, так что треть её денежек — точно его.
«Наивный, — Марина знала все его мысли наперёд, — пусть попрыгает, забавный такой».
Глава 5
В академическом отпуске стипендию не платили, а кушать хотелось очень. Марина сортировала овощи в магазине и там же мыла полы, потом Светка предложила подработать маляром, всё ближе к специальности. Через месяц произошло практически невозможное — позвонил Александр Иванович и попросил прийти, поговорить. Было стыдно идти к человеку, чьи надежды и доверие она не оправдала, и была радость от предстоящей встречи с дорогим человеком, ещё было страшно от неизвестности.
Директор училища радушно встретил Марину, напоил чаем с бутербродами и пряниками, заговорил о деле.
— Тебе в академическом отпуске до конца года сидеть, здесь ничего не поделаешь. Надо закрыть «хвосты». Моему старому приятелю требуется, скажем так, подмастерье. Он работает в музейной мастерской, видел твои работы, остался доволен. Если согласна, завтра в девять утра у него в музее встреча. Он тебя возьмёт по трудовой книжке, стаж будет идти, как у помощника реставратора, и зарплата.
Марина сидела и хлопала огромными карими глазами. Это был шанс вырваться из вечно полуголодного существования и, главное, войти в профессию. Работать очень хотелось, она соскучилась по запаху красок, масел и растворителей, по ощущению лёгкой кисти в руке, по радости творения. На стройке, конечно, этих запахов было предостаточно, но это были другие краски. Их не надо было выверенными точными движениями аккуратно наносить на основу. Елозь себе валиком по стене — всего делов-то.
— Мне надо уйти со стройки, наверное, сразу не отпустят, — ответила она, — там надо объект докрасить. Только я хочу быстрее в музее начать работать, вдруг он передумает?
Встреча с Юрием Михайловичем прошла быстро, они понравились друг другу. Маринка побежала увольняться с работы, в СМУ её уговаривали остаться и даже премию хотели выплатить, сошлись на том, что Марина докрашивает объект и уходит.
Через две недели Марина в белом рабочем халате и косынке сидела в мастерской Юрия Михайловича. Сначала её посадили под правую руку к мастеру Анечке, молодой и разговорчивой женщине. Аня взяла шефство над студенткой. Работали они слажено, у Марины оказались аккуратные руки и бережное отношение к материалу. Она могла часами послойно, по миллиметрам снимать старую краску и загрязнения, открывая красоту первозданного искусства. Затем тоненькой кистью мелкими штрихами возвращать краски на место, творя чудо оживления вещи. Конечно, сложных и ответственных работ ей не поручали, однако к каждой работе она подходила с любовью, как живому существу. Разговаривала с ним, растворялась и напитывала работу своей живой энергией, одновременно обогащаясь эмоциями мастера, создавшего картину или шкатулку.
Однажды Александр Иванович принёс Марине записную книжку с просьбой «починить». Книжка была самая обыкновенная, только старенькая и изрядно потрёпанная: отошёл переплёт, странички были где-то надорваны, где-то загрязнены и истёрты, буквы и цифры местами плохо читались. Очень аккуратно и кропотливо начинающий реставратор взялась за работу — подклеивала, скрепляла, чистила и очень бережно восстанавливала дорогие Александру Ивановичу адреса и телефоны. Директор остался довольным работой.
Через пару недель в кабинете директора музея состоялся такой разговор.
— Тут такое дело, случайно обнаружились неучтённые старые книги, чтобы их представить на совете, нужно их привести в приличный вид. Возьмёшься? — спрашивал Юрий Михайлович.
— Она сможет, — отвечал Александр Иванович, — смотри, как мою записную книжку сделала, от новой не отличишь.
— Я попробую, — ответила Марина.
Сначала объём предстоящей работы её просто напугал. Огромный старый сундук, набитый старыми книгами разного размера и разной степени ветхости, несколько дешёвых картинок и тонких иконок. Решила начать с картинок, их не страшно было «испортить», да и они были самыми «новыми». Почистила, подновила и вот — красота!
Иконки были небольшие: несколько напечатанных на плотной бумаге, с остатками «золотой» краски, и одна с изображением женщины на фоне красного и синего ромбов, написанная красками на тоненькой деревянной основе. «Неопалимая купина… — произнёс Юрий Михайлович, разглядывая почти законченную работу. — Интересно. Работай дальше». С бумажными иконами Марина разобралась быстро и как-то механически. Эту, деревянную, она с каким-то особым чувством очищала от нагара и пыли, подчищала сколы и наносила краски. Ей нравилось общаться с этой красивой женщиной, на иконе у женщины было удивительно красивое лицо, таких мало встретишь в жизни, казалось, икона отвечала Марине на заботу и хорошела.
Часть книг оказались родовыми, с записями огородных и домашних дел, крестин, свадеб, родов и похорон. Часть — печатные молитвенники. Одна из книг была завёрнута в холстину и шёлковый зелёный плат, с алыми розами по полю. Обложка была на месте, на титульной странице хорошо сохранилось название: «Зелейник», — прочла Марина. Перелистывая страницу за страницей, Марина погружалась в давно позабытый мир бабушкиных секретов и снадобий. «Вот, этот заговор бабушка читала над раной. Вот этот отвар деду давала при ангине», — удивлялась Марина, читая давно знакомые рецепты. «Как такое может быть? Книга старая, старее бабушек, а они из неё так много знали?» — вопросов было очень много. Она решила переписать всю книгу в тетрадь и при встрече спросить у бабушки, как такое возможно.
Работа в реставрационной мастерской теперь затягивалась до позднего вечера. Иногда, договорившись с вахтёршей — милой старушкой, Марина оставалась ночевать в мастерской. Благо в общаге её никто не ждал, кавалеров не было, а со Светкой они встречались по воскресеньям — поболтать. Однако даже ей, своей единственной подруге Марина не рассказала про книгу. Ближе к лету Маринка вновь стала студенткой художественного училища.
Оставшиеся годы учёбы пролетели незаметно, вскоре Марина уже была обладательницей красного диплома, её дипломную работу оценили весьма высоко. На последнем курсе училища Марина не на шутку увлеклась историей, что было вполне объяснимо: имея живой ум и любознательный характер, было непростительной глупостью не изучать историю появления реставрируемых объектов, какая тогда была жизнь, что вообще происходило — всё это очень интересовало студентку-отличницу. Теперь Марина пропадала ещё и в библиотеках, умудрилась даже пробиться на студенческий кружок исторического факультета.
В августе Марина уже вновь стала студенткой, только теперь студенткой вечернего отделения исторического факультета Ленинградского государственного университета. Этим обстоятельством она по праву гордилась. Исторический факультет был очень популярен у абитуриентов и их родителей, в некоторые годы конкурс доходил до пятнадцати человек на место.
Иногда в жизни обстоятельства складываются так, что человек идёт к определённой точке своей судьбы, как по мягкому ковру, не встречая на своём пути никаких препятствий или неровностей. Так было и с поступлением в университет. В тот год конкурс был не очень большим — «всего» пять человек, хороший билет с «правильными» вопросами, доброжелательная приёмная комиссия, в которую входили кураторы студенческого кружка. Посещение кружка помогло не только освоить необходимые знания, главное — Марину запомнил куратор кружка, он же был заведующим основной кафедрой. Она выделялась среди остальных кружковцев: во-первых, она не была студенткой (что было практически невозможным), во-вторых, интересовалась древней историей Руси (это совпадало с основным научным интересом кафедры), в-третьих, обладала живым и быстрым умом, целеустремлённая, ответственная, активная. Дополнительными плюсами при поступлении оказались характеристики с работы и из училища, красный диплом и личное знакомство профессора с Юрием Михайловичем и Александром Ивановичем.
Впрочем, с вечернего она быстро перевелась на дневное отделение, продолжая совмещать работу реставратором и учёбу. Было тяжело, работа отнимала много сил, зато давала возможность зарабатывать. Марина любила деньги, она их бережно, денежка к денежке и строго по рангу складывала в шкатулочку, естественно собственноручно отреставрированную. Шкатулку она случайно купила на «блошином рынке», очень недорого, и привела в первозданный вид. Изнутри шкатулка была подбита красным бархатом, денежки покоились на красной бархатной подушечке с золотой бахромой. Под подушечкой лежала фиолетовая купюра с портретом Ильича, та самая, от Пашки.
На курсе Марина особенно ни с кем не сошлась. На факультете в основном учились дети из хороших ленинградских семей — сытые, привыкшие получать всё и сразу, с готовыми местами после распределения. «Крестьян» они не жаловали и сторонились, не беря в свою тусовку. «Крестьян» было немного, человек двенадцать, включая Марину. Эти учились как звери, не пропуская ни одной лекции и семинара, все где-то подрабатывали и хотели вырваться из обыденной жизни своих семей. Были ещё «идейные», эти хотели двигать науку, они фонтанировали идеями и ни о чём, кроме истории, понятия не имели.
К летней практике все начали готовиться с октября, на курсе ощущалось оживление и радость от предстоящих приключений. Многие хотели попасть на раскопки в Крым, Болгарию или Словению, те, кому повезло меньше, старались записаться в Краснодарский край, в Тамань. Погреться на солнышке, купаться в море, пить вино между раскопками — чем не отдых? Совсем невезучим оставалась Сибирь. К удивлению многих, Марина записалась на раскопки в Сибирь первой. Сразу пошёл шепоток за спиной — выпендривается много, не как все. Всё было намного проще, тот самый «Зелейник» был привезён, если верить Юрию Михайловичу, из одной глухой сибирской деревни, одно из мест предполагаемых поисков располагалось рядом. А моря Марина видела много, в любой момент могла поехать к родителям. Могла, но не ехала. Не хотела.
Глава 6
Курс поделили на производственные бригады. С Мариной в бригаде оказались двое идейных, несколько «блатных» — неудачников, чьи родители были «невыездные», остальные — «крестьяне». К их бригаде прикрепили высокого разговорчивого весельчака Ивана, говорили, что он гэбэшник, для общей безопасности. Места там суровые, всякое бывало, вот и позаботились о молодых историках. Настроение было авантюрное, лето и молодость искрились красками радости и беспочвенного веселья. Руководитель бригады, молодой аспирант третьего года Андрей Павлович Сытников сторонился своих подшефных. У пацанов в рюкзаках явно позвякивало стекло бутылок, девчонки, одетые в легкомысленные джинсовые модные шорты, соблазнительно сверкали коленками. Намечались любовные парочки, и жизнь была прекрасна!
После поезда пересели в «буханку» и «козлик», долго тряслись по жаре, от неудобной позы начала ныть спина. Ноющая боль захватывала весь организм и становилась острой и нестерпимой, к горлу подкатывали волны дурноты и жара, бешено колотилось сердце, во рту пересохло, хотелось пить.
* * *
Боль с неуёмной страстью возвращала её в палату. Обещанная чудо-терапия оказалась мучительной и многокомпонентной, переносилась очень плохо. Врачи одобрительно качали головами, рассматривая снимки в динамике, и давали оптимистичные прогнозы. А Марина хотела укол. Хотела в забытьё, где не было боли.
— Сколько ты меня ещё будешь мучить, — спрашивала она у мужа, — мне очень больно. Давай прекратим всё это.
— Ты же знаешь, как ты мне дорога, моё сокровище, — целовал кончики пальцев Макс, смотря на жену взглядом оленёнка.
«Жадный паршивец, альфонс. Пока я жива, ты имеешь хоть какие-то деньги. Вот и прыгай вокруг меня и ублажай», — он действительно прыгал и ублажал. Ещё придумывал новые способы заработка на старом материале. В филиалах поставил по две помощницы, чтобы они стучали друг на друга и чувствовали конкуренцию. Роли были чётко распределены: одна отвечала за «политическую часть», другая за организационную. Да, доходы были совсем не такие, как при личных выступлениях, но и нищенскими крохами их назвать было никак нельзя. Стабильный серебристый ручеёк питал семейное счастье супругов. Девочки проводили занятия по самым разным темам: массажи (очень древние и тайные практики), колдовство и ведовство подручными хозяйственными предметами, гимнастика для оздоровительных и не только целей, гадание на чём угодно, да ещё много чего можно придумать, если захотеть. Из последней идеи — ведический гороскоп на все сферы жизни, семинаров не получалось. Эти дуры путали дома гороскопов и царства, название звёзд и имена богов. Кто из них за что отвечает и как друг на друга влияют. Марина была в бешенстве, когда об этом узнала, эта «гениальная» задумка сводила на нет остатки самоуважения и веры к своему некогда страстно любимому детищу. Согласилась только на составление личных гороскопов VIP-клиентам за их VIP-деньги, только в онлайн-режиме. Наконец-то пришла милая медсестра, ещё несколько секунд, и боль отпустит её из своих жадных лап.
* * *
Ехали весь день, на ночь остановились в деревне на берегу реки, Сытин сказал, что на рассвете за ними придёт катер. В утреннем тумане тихо шептались волны, плескалась рыба, катер ждал их с вечера, быстро погрузились, пошли вверх по реке. После обеда прибыли на место. Река делала плавный поворот, и намылся небольшой песчаный пляж. «Где тут деревня?» — задалась вопросом Марина. Сытин велел ставить лагерь, опытным взглядом, не в первый раз в экспедициях, указал место для каждой палатки, где сделать кострище и навес. Девочек отправили за лапником и хворостом, к вечеру лагерь был готов, о чём отчитались по рации в лесничество, сели ужинать.
Утром началась обычная раскопочная жизнь, Андрей разметил квадраты и определил распорядок работ. Находили черепки, монеты разных веков, крестики, подковы, гвозди, пряжки — всё описывалось и нумеровалось.
Глубже стали находить кольца, монеты и украшения совсем древние, по большей части золотые. Их описывали особо тщательно и складывали сейф Ивана. С погодой повезло — можно было купаться и загорать, ветер от реки сдувал комаров и мошку. Марина всегда хорошо плавала и ныряла, любила поиграть с рекой и понежится, как в люльке, на волнах. Поначалу Андрей опасался её длительных заплывов, потом убедился, что она чувствует себя в воде как рыба. Марина наперегонки с Иваном плавали на другой берег и обратно, уверенно лидируя весь заплыв, ближе к финишу Иван резко сбавлял скорость, и соперница выигрывала состязание. Ему нравилась девушка, её точёная фигурка, огромные карие глаза, выгоревшие на солнце локоны. От радости победы она прыгала на мелководье, поднимая облако искрящихся брызг, в которых плясала радуга. Ему было хорошо от её радости, от того, что такой пустяк может подарить счастье этой чудесной девушке. Влюбляться Ивану не позволяла должностная инструкция, всё строго… Чувство зарождалось в душе вопреки инструкции, старший лейтенант боролся с ним и даже местами побеждал. Марине не позволяла влюбляться сама Марина, это было гораздо строже любой инструкции. Нельзя! Нарушишь запрет — будет больно. Нельзя! Запрещено!
В один из дней всё шло как обычно, ближе к вечеру была Маринина очередь работать в раскопе, Нинка-однокурсница сидела рядом, без умолку болтая о своих романах и о своих симпатиях в настоящее время. Марина заметила странный бугорок под кистью, который не желал очищаться. После очередного движения кистью под лучом солнца что-то блеснуло. Сердце сжалось от предчувствия. Предчувствия чего? Описать одним словом она не могла даже много лет спустя, это и ожидание чуда, и принятие неизбежности судьбы, и радость обретения чуда. Одно Марина осознала чётко — сначала посмотрит сама, потом уже будет звать остальных. Она быстро припорошила бугорок пылью и продолжила работу несколько в стороне. В соседнем раскопе нарастал гул оживлённых голосов. Через несколько минут девушки услышали команду Андрея: «Ребята, все сюда!» Нинка на быстрых ногах тут же подлетела к группе, однокурсники что-то бурно обсуждали. Марина осталась в безопасном одиночестве. Несколько быстрых и точных взмахов кистью — и земля отдала свою тайну. На ладони девушки лежало золотое колечко простой формы с приделанной, в виде подвижной подвески, каплей. Капля при движении издавала еле слышный мелодичный звон. Описания или фотографий похожего украшения нет в списке находок ни их экспедиции, ни других, которые она читала. «Надо отдать Андрею, он разберётся, — подумала студентка. — Нет! Ни за что не отдам! Это моё! Я его нашла! Сама! Моё!» Она почувствовала прилив нежности к странному украшению, следом накатила волна спокойствия, и осталась тихая уверенность в правильности принятого решения. Быстрым движением Марина спрятала находку в один из карманов парусиновых брюк и побежала к остальным.
Все столпились вокруг стола, обычно разбор находок происходил вечером, перед ужином, такое столпотворение в неурочное время было очень странным. Сейчас вся группа рассматривала находку Севки, щуплого отличника в очках. Севка стоял во главе стола с гордым видом, ещё бы — первый нож за экспедицию, да ещё какой. Нож действительно был занятный — небольшой, он с лёгкостью помещался на ладони, клиновидное лезвие местами сохранило двустороннюю заточку, по поверхности клинка были разбросаны знаки, похожие на скандинавские руны, фигурки и головы зверей, цветочный орнамент. Рукоять сохранилась не полностью, по форме напоминала овал. Было удивительно, как лезвие могло сохранить, пусть и местами, остроту? Кто и какой техникой так искусно украсил клинок? Что за металл? Бронза? Какой век? Для чего вообще мог быть использован этот нож? Последний вопрос вызвал оживлённые споры, Андрей стоял молча, получая удовольствие от «научных» споров своих подшефных. Кто-то сказал, что нож явно охотничий, иначе зачем его затачивать с двух сторон? Севка настаивал, что нож женский или детский, игрушечный. Идейные на два голоса уверяли, что нож жреческий, для кровавых жертвоприношений использовался: «Посмотрите, какая злобная морда волка сделана! Точно для жертвоприношений, потому и острый был!» «Ты чего, слепой, что ли? Это медвежья морда! Глаза-то разуй», — спорил второй. «Да неважно, чья морда, главное, она — злая! Точно кровавый культ!», — не сдавался первый. «Да-да, и цветочки нарисовали для усыпления бдительности неграмотного населения!», — ехидничал кто-то. Иван, заинтересованный спором, подошёл к столу, взял нож в руки, чтобы рассмотреть поближе: «Этим ножом только бабочку можно в кровавую жертву принести», — не все поняли скрытый в словах сарказм, его вообще считали бесплатным и бесполезным приложением к их научной группе, а тут он, оказывается, разговаривать умеет. Марина оценила тонкую шутку и улыбнулась. Иван заметил улыбку и улыбнулся в ответ. Нинка наблюдала за ними, Иван ей нравился, поджала губы и выдала свою версию тоном знатока, не терпящего противоречий: «Это шкуродёрный нож, явно». Это заявление вызвало приступ хохота у всей группы. «Ты ещё столовый скажи!», — пробасил кто-то из парней.
Дежурные готовили нехитрый ужин. Остальная группа собралась за столом и разбирала находки. Кольцо жгло Маринину кожу через тонкую ткань брюк. Начали с Севиного ножа. Решили положить его в сейф, несмотря на то, что на первый взгляд он не содержал драгоценные металлы, но был очень необычным. Для этого оформляли сопроводительную записку с описанием точного места находки, глубины залегания, имени нашедшего и номером в специальном журнале. Записку прикрепили к ножу и всё вместе завернули в холщовую ткань, перевязали бечёвкой. Остальные находки рассматривали, сверяли с записями в журналах, нумеровали и также аккуратно заворачивали в ткань. Мысли Марины были заняты одной проблемой — куда спрятать кольцо? В рюкзак — нельзя, там часто хозяйничают соседки в поисках вкусненького. Закопать в лесу под приметным деревом — нельзя, может потеряться, и расставаться с ним надолго не хочется. Пришить к белью — нельзя, любопытные соседки могут увидеть, когда переодеваться будет. Внутрь кармана брюк — там инструменты, можно случайно повредить колечко. Вечером, перед сном, когда все пели песни под гитару вокруг костра, Марина сидела в палатке и пришивала кольцо изнутри брючины к новому потайному карману, тихонечко радуясь своей сообразительности. Теперь кольцо не потеряется и не обнаружится, никем ни при каких условиях.
Глава 7
Раскопки проходили по намеченному плану и продвигались успешно. Андрей, по согласованию с начальством, решил разведать район новых возможных изысканий. По это причине он и Иван сидели над подробной топографической картой района, решая, где вести разведку. Доводы Ивана звучали убедительно. «Не зря их так долго в институте учат, соображает», — думал аспирант. Старший лейтенант склонился над картой с линейкой: «Смотри, вот здесь раньше была дорога, видишь, пролесок неширокий. Под электричество здесь вырубку не вели, значит, была или есть заброшенная дорога. Она должна вести к жилью или к важному месту. Вот ручей, от него дорога поворачивает направо, на пригорок. Дальше не идёт. До пригорка от нас пятнадцать километров по прямой, можно за один день обернуться туда и обратно. Пробы взять, осмотреться». Оба начальства, историческое и гэбэшное, дало добро. Экспедиция была назначена на завтра. Осталось уточнить состав «разведгруппы». Особого энтузиазма среди студентов не наблюдалось, после находки Севиного ножа все хотели откопать что-нибудь приметное. «Андрей, останешься с группой. Со мной пойдут Марк и Антон, если согласны. Из девочек могу взять только Марину, она выносливая и тренированная. Вопросы и пожелания есть?» — ровным голосом сообщил Иван. «Есть, — громко пропищала Нинка, — лучше меня возьми. Я лёгкая, ты всегда сможешь меня на руках донести!» Нинка очень хотела побыть наедине с симпатичным лейтенантом. Ответа не последовало. «Чурбан бесчувственный, бестолочь слепая, дурак!» — думала оскорблённая до глубины души Нинка. Марк, успевший отслужить в армии перед поступлением в институт, согласно кивнул. Антон восторга не испытал, но решил не перечить, если так надо, пойдет. Походит, от него не убудет. Марина тихонечко, чтобы никто не заметил, ликовала — Ванечка её берёт с собой!
Утро выдалось тихим, тёплым, солнечным и богатым на неожиданности. У Антона ночью скрутило живот, Марина сварила чай из найденных на поляне и в лесу лечебных трав. Ему стало заметно лучше, но в поход он идти не мог, сидел злой, пил горьковатый чай, грыз сухари и ругал себя последними словами. Вышли втроём, запасов взяли немного, планировали вернуться к вечеру. Едва дойдя до опушки леса, Марк неудачно упал, растянув связки голеностопного сустава, пришлось возвращаться в лагерь. Ногу обмотали мокрой холодной тканью, посадили рядом с Антоном. Теперь они оба злые пили чай, хрустели сухарями и ругали себя последними словами. Андрей предлагал заменить состав «разведгруппы» или отменить поход. У Ивана был приказ, решили всё же пойти. С собой была карта, лопатки, инструменты и фотоаппарат. Путь отмечали лентами через каждые сто метров, при повороте в сторону крепили ленту и заламывали ветви деревьев. Шагалось легко, дорога ковром стелилась под ногами, приглашая в интересные приключения. Иногда они останавливались, нарвать лесных ароматных ягод.
До ручья дошли за два с небольшим часа, ручей оказался узким, и его перепрыгнули, не забыв взять пробы воды. Легко поднялись на достаточно крутой пригорок, покрытый лесом, и увидели забор. Забор был внушительным, построенным из вкопанных в землю брёвен, не выглядел старым или заброшенным. Ещё от ручья Марина вела фотодневник, теперь на плёнке красовался забор. «Здесь не должно быть жилья», — сказал Иван. Немного пройдя вдоль забора, экспедиция нашла открытые настежь ворота. За воротами были видны добротные избы. Их встречала «делегация» бородатых мужчин неопределённого возраста. «Зря Маринку притащил», — промелькнула мысль. Иван искал пути отхода, здесь места суровые, с ружьями, ножами и топорами умеют обращаться все, с детства учат. Если что не понравится, от непрошеных гостей даже обрывка одежды не найдут.
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.