Бесплатный фрагмент - Чумная маска

Предисловие

«Чумная маска» — ответ автора на популяризацию BDSM, предрассудки о Теме и 512 оттенков. В нем отражена лишь часть культуры BDSM, фетишизации и некоторых практик, за кадром оставлены многие аспекты и допущения.

Не пытайтесь повторить это дома.

Произведение создано съедобным для многих категорий читателей с целью объяснить мотивы персонажей, развенчать мифы об эстетике и баловстве, показать разную перспективу и разные стороны — социальные, психологические, физиологические.

BDSM это не только страпон, порка, латекс и насилие. И BDSM не всегда про секс.

В итоге получилась романтизированная, кинематографичная картинка про две израненные души, нашедшие друг друга в Теме.

1

Я написала ему не сразу. Я знала, что он профессионал, первоклассный специалист, мастер своего дела… Отзывы многообещающие, восторженные, а цена на сессии была настолько высокой, что траты иногда превосходили бюджет.

Однако оно того стоило. Он, как никто другой, мог воплотить в реальность желания, пускай и для него, наверняка повидавшего на своем карьерном пути разнообразные девиации, мои сценарии, описанные в сопроводительных письмах, не представляли никакой особенности.

Было всего два жестких табу (о которых было известно заранее, опубликованые в описании его профиля): никакого телесного контакта — раздевание актера более положенного в сценарии гардероба и контакт с кожей исключены — и полное молчание.

Если первое я еще без труда могла соблюдать, то второе стало проверкой на прочность.

Я настолько была одержима идеей идеального сценария (и впечатления от взаимодействия со мной, клиентского рейтинга), что строго следила за каждым своим вздохом, а об остальном — репликах и голосовых командах — не могло быть и речи.

Если я обычно абсолютно бесшумна в проявлении собственных эмоций на сессии, то безмолвие партнера вводило в состояние тотальной фрустрации, состояние, которое было сложно преодолеть.

В аудиальной депривации (и ее предопределенности) все внутри буквально вспыхивало, и я была готова вот-вот перейти в садизм, выбивая из него хоть какое-нибудь подобие звука… Особенно, когда стон или вскрик были бы естественными…

Единственным, чего я добивалась обычно, были короткие вдохи сквозь стиснутые зубы. В полной тишине, нарушаемой только шелестом одежды и веревок, топотом подошв обуви и лязгом металлических крюков реквизита.

Лишь когда наступал конец сессии, тройным хлопком в ладоши — регламентированным жестом — я прерывала сеанс и выстроенный контакт, тугими узлами связывавший нас все эти минуты.

За пятьдесят минут — даже не час — я проживала всю жизнь, раз за разом, окунаясь в вихрь дурманящих сознание чувств.

До того, как я встретила его, я не испытывала настолько глубокого погружения. Все партнеры до него теперь казались дилетантами, а все сессии — кривым подобием настоящей игры.

Он делал все четко и строго, так, словно он был запрограммированным роботом, исполняющим желания, наряженной куклой, марионеткой кукловода, отдаваясь в руки, играя роль, выполняя указания, ни больше, ни меньше.

Идеальный актер. От его идеальности сводило челюсть.

Любое взаимодействие с ним сводилось к исключительно деловой коммуникации: сценарий, корректировка, одобрение, согласование времени и даты сеанса.

Ни до сессии, ни после мы не сказали друг другу ни слова.

Я даже не знала ни его настоящего имени — лишь псевдоним, — ни каков его голос; общались мы в чате портала тематических услуг, в его апартаменты я попадала с одноразовым кодом доступа, о начале и окончании сессии информировал голос робота, безжизненно приветствующего и прощающегося, а его хозяин безмолвно покидал меня, как только время выходило.

Просто вставал (как правило, с пола) и уходил.

Про aftercare, который он в самый первый раз (и каждый последующий) пометил как «не обязательный», он благополучно забывал, оставляя меня с некоторым ощущением незавершенности.

За время взаимодействия я входила в раппорт, подстройку, и то, что казалось совершенно естественным — банальные объятия с тем, кого я только что таскала по полу связанным и подвешивала на ремнях, были бы очевидной точкой (и примирением). Но он, судя по всему, так не считал.

Он настойчиво соблюдал субординацию и делал все, чтобы его воспринимали как инструмент или как того, кто оказывает услугу, держал клиентов на расстоянии. У него не было ограничений на роли — он отлично справлялся с позицией нижнего во всевозможном многообразии мыслимого и немыслимого (намного более изощренного, чем мои тривиальные сценарии), а также пользовался огромным успехом в роли верхнего, при DS и SM практиках, при динамиках с бондажем и дисциплиной (то, что предпочитала я).

Он был идеально упакованной куклой в красивой обертке, без лица, имени и голоса. Обезличенной машиной.

Я слишком много на себя взяла, когда вдруг решила, что хочу узнать его личность.

2

Я пришла к нему как доминатрикс в поиске наемного нижнего партнера. Ничего особенного: он, высокий и худой, в роли безмолвной, безропотной марионетки, одетый в строгий черный костюм-тройку, черную рубашку, красный галстук, лакированные туфли. Перчатки — кожаные, неснимаемые, на красивых руках с длинными пальцами, — шляпа… и маска чумного доктора.

В этом была его фишка — так почему бы не использовать ее по максимуму?

Мой кинк был в маске и перчатках… Как оказалось, в молчании тоже. На первых сессиях я кончала только когда он, задыхаясь в неудобной позе, обвитый веревками подо мной, как правило, спиной ко мне, трясся от сдерживаемой агонии и с шумом ловил ртом воздух.

Его стройное, даже костлявое тело с упругими, твердыми мышцами, похожими на канаты, сопротивлялось, и он, казалось, борется и со мной (оставаясь в роли), и с собой — только чтобы не дать не оговоренную сценарием реакцию.

Я ненавидела его в такие моменты… Мне хотелось развернуть его к себе лицом и заорать — истошно, эмоционально, с отчаянием, — какого черта он сопротивляется? Какого черта он подчиняется? Какого черта он не отвечает мне?

Какого черта вообще происходит, и почему я втапливаю лицом в пол связанного человека в костюме чумного доктора, выкручивая ему руки, и я уже вспотела и в аффекте, а у него даже нет эрекции, или его тело холодное, несмотря на активность, нас обоих объединяющую?!

Мне в те секунды казалось, что я беззвучно кричу, обращаясь к богу, а он молчит, он меня оставил.

Несмотря на то, что я подсела на сеансы с чумным доктором с первого дня, и мне, несмотря на эмоциональную изнурительность сессий, хотелось бесконечно много, я строго соблюдала режим и посещала его не чаще раза в две недели (учитывая, что запись следовало вести заранее).

Чтобы он ненароком не подумал, что я к нему привязалась, и я нуждаюсь в нем (что, очевидно, случилось), пусть и в реальности ему было глубоко фиолетово.

Ну и еще потому что он очень дорого стоил.

Именно так я решила зарабатывать больше — мотивируясь и эскапизмом, и необходимостью сублимации, и жаждой стать еще сильнее.

В последний период мы виделись реже — из-за подготовки к концерту и командировок по работе — и в один прекрасный вечер я вдруг осознала, что хочу попробовать себя в другой роли.

Что мне нужна разрядка, передача прав, управления, контроля.

Только в моменты тотального переполнения я прибегала к подобному… Моя потребность в том, чтобы оказаться «снизу» ярко сигнализировала о эмоциональном и физическом разладе. Сработал переключатель, и свитч внутри, высекая искры, переместился в обратное положение тумблера.

Я написала ему. Чумной доктор отреагировал не сразу: только на следующий день я получила сообщение, и испытывая привычный тремор, я полезла читать ответ, выждав тридцатиминутную паузу.

Очередная бесполезная уловка, самообман — ибо ему со своей стороны было абсолютно все равно, сразу ли я кинулась за новостями или спустя какое-то время.

Это был не первый раз, когда я решалась пробовать что-то новое, видоизменяя привычный нам обоим сценарий. Лишь на третью сессию, предваренную моим настойчивым добавлением пункта про то, что нижний (то есть чумной доктор) должен кончить, я получила хладнокровное «опционально».

На все предыдущие попытки на этапе согласования программы я встречала в этом разделе отказы; но я была бы не я, если бы не продавила волновавшую меня тему. Невозможность получить эмоциональную реакцию от чумного доктора доводила до исступления, любой на его месте извивался бы от сладостной пытки или входил в сабспейс, отдаваясь потоку… но не он.

Если уж он так четко соблюдает договоренности, то отныне моим обязательным пунктом станет его оргазм. И пусть делает, что хочет — иначе он не профессионал.

Конечно, я рисковала, что он просто откажется работать со мной… Однако любопытство взяло верх.

Каюсь, я не раз провоцировала его, воодушевляясь и распаляясь от эрекции (единственного свидетельства моего воздействия), добиваясь ее все теми же трюками с подвешиванием, обвязками, элементами борьбы, в которых он, связанный, преимущественно обездвиженный, по сценарию должен был пытаться вырваться. Я провоцировала его… Я дразнила, комбинируя внезапность и предсказуемость, действуя в рамках дозволенного, но балансируя на грани.

Боль в наших практиках была лишь побочным эффектом головокружения.

Я расстегивала на нем жилет или развязывала шнурки, я делала вид, что собираюсь расстегнуть ремень или пуговицы рубашки — ощущая вибрации беспокойства на животном, энергетическом уровне, — и не делала этого, ибо раздевание до белья — или того странного тканевого футляра, скрывавшего тело, в который чумной доктор был облачен с ног до головы, — было запрещено.

Он тщательно продумал до мелочей условия, при которых сделать что-либо, выходящее за рамки, стало невозможно: шляпа крепилась поверх маски намертво, ни до одного участка кожи добраться было нельзя, и даже перчатки, вероятно, при желании было бы с него не стащить.

Оставалось только догадываться, сколько времени он тратил на то, чтобы облачиться в рабочий костюм. Чумной доктор продолжал восхищать меня, демонстрируя сдержанность и исключительность в деталях.

То, как он вел себя, сводило с ума. Отточенные движения, четкие действия, внимательность и подстройка… Он словно знал наперед, что будет следовать дальше, предугадывал мои шаги, делал все, чтобы усилить мое удовольствие.

Он отыгрывал великолепно, и будто не было предела совершенству, не было того, что нельзя реализовать в партнерстве.

Естественно, несмотря на мое богатое воображение и его способности, далеко не все я намеревалась воплощать в жизнь (или не могла, получая отклонение предложений). Мне нравилось и то, что уже происходило: сеансы, пусть и похожие друг на друга, не входили в рутину, оставаясь уникальным, раз от раза неповторимым опытом.

Для меня. Как он воспринимал наши сессии, я не имела ни малейшего представления. По итогам я получала скупой фидбек, своего рода оценку, в которой хорошим знаком было скорее отсутствие комментариев, чем последующий в другой раз фильтр на то, что он не хотел допустить вновь.

Когда он кончал — не каждую встречу — преимущественно спиной ко мне, на коленях, со связанными под подбородком руками, я держала его сзади, крепко прижимая к себе. Я вдыхала его запах, я дышала ему в ухо через костюм, поверх которого жесткими ремешками крест-накрест была закреплена длинноносая маска… Он дрожал, непроизвольно откидываясь назад, сжимая руки в перчатках в кулаки, по-прежнему без единого звука.

Некое подобие едва различимого стона на выдохе в самый пиковый момент возбуждения от асфиксии и резкого спада, в момент разрядки… Музыка сфер. Моя любимая мелодия. Замирание сердца и божественное благословение, дарующее прощение.

В первый раз он отреагировал так, словно это не входило в его планы — и, как мне показалось, даже слегка испугался. Я держала его крепко и ласково, без прежней силы и подавления, просто и без излишеств Темы, а как дорогого мне человека, падение которого я не допущу. Наш первый совместный катарсис…

После которого, естественно, сессия завершилась.

Именно тогда я скорее всего осознала, что хочу от него больше, чем партнерское доверие — и готова дать больше, чем клиентское доверие.

3

Я стояла посреди пустой комнаты — белого зала с конструкцией для подвеса на высоком потолке, с зеркальной стеной, в прозаическом ярком свете, при котором происходящее было как на ладони. Комната без мебели, свободное пространство для творчества; только моток веревки в стороне дожидается своего звездного часа…

Я в несвойственной для меня роли. Я жду.

Гаснет свет. В лучах ослепляющей рампы остаюсь я и моя фигура, отражающаяся в зеркальной стене… Краем глаза я различаю ее и ненароком задумываюсь: мое отражение это я или моя теневая сторона?

Но потом все мысли вмиг разлетелись по углам зала, притаившись в темноте — на сцену вышел он. Медленно, неторопливо, как хищник, который уже никуда не спешит, а жертва покорно дожидается его на серебряном блюде.

Движения человека в черном костюме были плавными, шаги бесшумными… Уже волоски на руках встали дыбом от сладостного предвкушения, и внутренности сводит от влечения — главное, не подавать виду, что я по нему скучала, — но я четко понимаю: сегодня я в другой роли.

Не будет борьбы и контроля, не будет депривации и искусства обуздания страстей… Я могу просто отдаться. С потрохами. Идти следом. Просто быть — и от меня больше ничего не требуется.

Чумной доктор приблизился и словно с любопытством, строгим взглядом экзаменатора глядел на меня, слегка наклонив голову набок. Я выдохнула, настолько бесшумно, насколько могла, стремясь не спугнуть момент, забывая абсолютно обо всем.

Пощечина, звонкая, от удара руки в кожаной перчатке об мое лицо, ошеломляющее чувство, как прыжок в ледяную воду… Я хватаю ртом воздух, выныривая из водоворота, оставаясь на ногах, но не сразу поднимаю на мужчину взор.

Он качает головой в маске, стеклышки в смотровых отверстиях поблескивают в бликах рампы, направленной на нас. Еще одна пощечина ставит меня на колени.

Я забываю, как дышать, я тону и вновь всплываю, рассыпаясь осколками, собираюсь воедино. Мне невыносимо хорошо и нестерпимо плохо, меня качает на качелях от экстаза до боли и обратно, вверх-вниз, вверх-вниз…

Я кукла, любимая игрушка кукловода, его самая любимая игрушка… Он добр и ласков, а потом беспощаден в безмолвной строгости, а я вымаливаю прощение за излишнюю чувствительность и эмоциональность, за проявление любви к повелителю марионеток.

Я поющая лилия в руках волшебника, я — беззвучная скрипка. Его ладони были холодными, но сильными, его жесты были скупыми, но достаточными… Не отпускай меня, человек в маске, держи меня крепче. Веди меня, я иду туда, куда ты хочешь… Чего ты хочешь?

Я смотрела ему в глаза — в стеклянные отверстия чумной маски, — а он зажимал мне рот руками в кожаных перчатках, и в любой другой ситуации я бы непременно больно укусила бы его за пальцы… Но это было не по сценарию.

По сценарию можно было бы просто прикусить ладонь, заглатывая руку глубже. Мышцы то и дело сводило судорогой, запястья и бедра саднило от шершавых волокон веревки, одна из моих излюбленных обвязок сегодня была испробована на мне, полностью фиксируя тело в одном положении, открывая торс, заводя конечности назад, делая из нижнего беспомощную модель фокусника — хочешь души, хочешь режь, хочешь подвязывай вверх тормашками…

Нижний — то есть я — должен кончить. Нижний нуждается в aftercare. В отточенных движениях чумного доктора все четко, идеально, по сценарию… Когда я, изможденная от боли и депривации единственного, в чем страстно и отчаянно нуждается моя плоть — эффекта присутствия — оказываюсь на полу, ничком под ним, навалившимся поверх всем весом своей фигуры, долгожданная волна облегчения прокатывается от макушки до кончиков пальцев.

Вот оно, сияние звезд, вот оно, расщепление звезды. Каждая мышца сокращается от избытка импульса, каждая клеточка, казалось, взвыла от подступившей комком к горлу боли, более не подавляемой эндорфиновым коктейлем.

Падение, черная пропасть… Чумной доктор поднимает меня с пола за плечи, смотрит в глаза (по крайней мере его носатая маска склоняется перед лицом), и я киваю — даю бессловесный сигнал, что все в порядке.

В порядке ли? Но он уже ушел, оставив меня по обыкновению одну, в пустой белой комнате.

Сеанс окончен. Занавес.

4

Я позволила себе проявить слабость. Ни дня не проходило, чтобы я не заходила на его платный профиль с приватным контентом, где он публиковал прекрасные жанровые фотографии и видео, им самим срежиссированные, пересматривала их помногу, прокручивая в голове план предстоящей встречи, желая удивить, развлечь, поставить грандиозный спектакль без зрителей.

Я нуждалась в нем, как в воздухе, но по-прежнему не виделась с ним чаще раза в неделю.

В последнее время я была чрезвычайно уставшей физически, похудела еще больше, а тяжелый и вязкий сон, придавливавший словно свинцовой плитой, длился не более четырех часов (мое стандартное время) и нисколько не восстанавливал.

Но я со свойственным мне упрямством не только не снижала планку активности, но и выплескивала наружу всех своих демонов на сеансах с чумным доктором.

Я приглашала его на спарринг; я добавила окно для свободной программы — и он его одобрил.

Я не могла не игнорировать этот прилив сил и вдохновения — ибо одобрение мужчины в черном костюме значило для меня многое.

Да что там многое… практически все!

И я старалась не думать, с кем и как он проводит свои остальные сессии, кто, быть может, изощренней и искусней меня, кто добивается одобрения более личных взаимодействий, нежели наши…

Несвойственное мне чувство ревности накатывало все чаще. Я гнала его прочь, но оно возвращалось, черными щупальцами опутывая сознание, душа злыми слезами, перемешанными с бесконечной фрустрацией и неудовлетворенностью — несмотря на то, что каждый из моих запросов выполнялся.

Я хотела больше, чем сеанс. Я боялась себе признаться… Я ничего о нем не знала, но почему-то возомнила, что дотронулась до его души и теперь влюблена в нее, что я увидела свет, ослепивший и не дающий более смотреть на мир прежними глазами.

От приторной романтики тошнило. Я с остервенением ныряла в сахарную кому, рискуя завязнуть по уши и остаться там навсегда.

Я подчиняла его, приносила ему боль, доставляя удовольствие — я уже успела изучить и выявить закономерности в его сердечном ритме, отслеживая малейшие отступления от лейтмотива. Когда ему нравилось, сердце колотилось быстрее, и все больше мне хотелось прикасаться к чумному доктору, прижиматься головой к его грудной клетке, иметь телесный контакт, нежели делать из него марионетку и модель для визуального насыщения.

Он быстро разоблачил мой подлый прием с придушиванием, исключая его из основного плана, ибо я в свою очередь вычислила явную связь между его оргазмом и асфиксией. Вскоре я нашла другой способ вскрыть неравнодушие человека в маске — и просто кайфовала от того, что я с ним вытворяю, что он в те мгновения мой, беспомощный, защищенный только условной нематериальной договоренностью.

Подвешенный вертикально за руки, с закрепленными под задницей лодыжками, как тушка на крюке. Еще в начале сессии идеально отутюженная одежда смята и деформирована, в ней неудобно, она перетягивает кровоток и мешает…

Я возбуждалась сама и видела корреляцию с его возбуждением. Я любовалась им, я упивалась им.