12+
Что дороже всего

Бесплатный фрагмент - Что дороже всего

Сборник психологических сказок

Объем: 230 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Предисловие

Кто из нас в детстве не любил слушать или читать сказки! Да, это было невероятно фантастично попадать в пространство сказки и переживать все этапы развития сюжета от начала и до счастливого конца! Помните то исключительное чувство счастья, радости, когда прочёл сказку и ты счастлив, доволен, радостен? Всё окончилось не просто хорошо, а сверх хорошо. Злодей наказан, Герой испытан, прошёл инициации, спас беспомощных, которые ему потом тоже помогли, обрёл суженную, получил награду, и закончилось всё пи́ром и вечным счастьем.


Какая красота!


А каково писать сказки, Вы не задумывались? Быть сказочником не менее интересно.


Создавая сказку по архаичному алгоритму, сказочник упаковывает переживаемую задачу в образ сказки и проводит героя — подсознание автора — сквозь терния к звёздам, решая все стратегические задачи на игровом поле. В итоге, неразрешимые задачи легко и непринужденно решаются, личность проходит трансформацию, выигрывая время, силы и деньги. И, как сказали бы добрые молодцы, и волки сыты и овцы целы. Только с тем, что сказко-писатель куёт счастье своего героя, не отходя от листа бумаги.


Так что приглашаю вновь и вновь пережить это счастье сказочных трансформаций, чтобы опять убедительно услышать сакраментальный жизнеутверждающий глас: «Вот и сказочке конец, а кто слушал молодец».

Сказка о славном Короле и о доброславном его Шуте

Жили-были в некотором государстве славный Король и Королева. Равных им никого не было на свете. И красивы они были, и богаты, и умны, и счастливы, и веселы.


Но не было у них детей. Бог не дал!


А был у них распотешный Шут Разлюляй Разгудошевич, Скоморох потешный и Дурак распоследний. Любили его Король и Королева за удалые его и смешные шутки, которые любую печаль с души снимали, и держали его завсегда одесную себя.


Был у него характер складный, и нрав он имел ладный. И всегда при нём были гусли-самогуды, которые, если надо, всех при дворе тешили, и умели веселить всякого, кому лень скучать. А коли Королю с Королевой вздумается пригорюниться, враз пальцами своими ловкими Шут потешный взыграет, и такая грустная мелодия польётся, что никто, не проплакавшись, не останется.


И вот настало время, пришла в голову Королевским Величествам доченьку или сыночка себе где-либо найти, ибо, как уже было сказано, не было у них деточек отродясь. Собрали они со всех концов Королевства мудрецов да звездочётов. Стали те думать да решать, как помочь Королю с Королевой познать счастье родительское.


А тут как раз один из мудрецов, сват соседнему Королю, поведал, что в Тридевятом Царстве, в Тридесятом Государстве овдовел Мудрый Царь Ясноглаз, и от горя сам слёг. И, готовясь отойти к праотцам, отослал гонцов к своим добрым соседям, чтобы испросить, кому Бог на душу положит удочерить его единственную дочку — де́вицу Яснолику Прекрасную.


Хотел он, чтобы самые лучшие люди отыскались ей в Родители. И, желательно, царского Роду-Племени.


Обрадовались Король с Королевой такому печальному для отца и дочери, но для них радостному событию. Долго не думая, собра́ли посольство и уж отправились в путь. Да только все кареты сломались и все подковы конские погнулись. Инженеры да кузнецы забрали их в починку.


Опечалились Король с Королевою, но не надолго. Вкатывается на одном колесе их Шут любимый в коронный зал да прибаутничает:


«Собиралась прокатиться парочка,

Да сломалась их каталочка.

Коли Вы с шутом не шу́тите,

Отправляйте его в путь и здравы будете.»


Подумали Король с Королевой и благословили Шута в дорогу. Сел Шут на осла своего белого задом наперёд, взял гусли-самогуды, едет да наигрывает. И то плачет, то смеётся. Плачет, почему он не царь, что не может жениться на чудесной королевне, а смеётся, что Царевна не может стать женой Шута.


И так он сердечно да чувственно играл, что вылез из-под земли трёхглавый Змей, слёзы льёт, слезами умывается и говорит: «Ах, ты, теребень распотешная! За то, что ты меня сумел разжалобить, пропущу я тебя через мои зе́мли-владения в целости и невредимости. Но ты мне на обратном пути отдашь Царевну, за которой в путь пустился, иначе налечу́ на Ваше Королевство и всех попалю́, город пожгу».


Смекнул Скоморох Разлюляйский, что Короля с Королевой любит больше жизни и не может позволить, чтобы Змей их сгубил да королевство сжёг. Решил царевну молодую отдать Змею, коли он просит, и тем всех спасти. А, может, дело и хитрей пойдёт, и обманет он как-нибудь трёхглавого.


«Уговор», — сказал Змею Разлюляй, на Змея не глядючи.

Приехал в иную державу, а царь уж преставился. Шут по форме доложился, что из некоторого Королевства. Мол, прибыл посол, от Короля с Королевою за осиротевшею Царевною.


Его радостно встречали, позатрещин надавали, за стол сажали, а ухи́ не наливали, как накормили белужиной, остался он без ужина.


Бояре да няньки в дальний поход собрались, Царевну облачили и на порог родного дома её вывели, попрощаться с Отечеством да земельки родной взять с собой.


Как увидел Шут Ясноликую Царевну, так и влюбился без памяти. Запа́ла ему в сердце краса её несказанная, грустью праведной поволоченная.


— Как зовут тебя, милая Девица, как величают по батюшке? — спрашивает Шут.


— Несмеяна я, дяденька, Прекрасная!


— То, что ты Прекрасная, это я и сам вижу! И от такой красоты невиданной глаза мои дар видеть потеряли… А то, что ты Несмеяна, дело-то совсем поправимое. Садись на моего Осла, вмиг я тебя отвезу к твоим новым Родителям.


Села она верхом и поехала. Царевна на Ослике Белом едет, Разлюляй рядом с ней ножками идёт, под уздцы животинку ведёт. Бояре с няньками как ни спешат, никак не могут их догнать. Далеко оторвались они от свиты, идут мирно, беседуют за жизнь да за горе людское.


Вдруг вспомнил Разлюляй, что впереди их Змей дожидается, имеет намерение дань свою взять, которую сам же он, Дурак распоследний, за проезд обещал. И как шпорами его пришпорило. Говорит он Царевне:


— Милая Царевна, спешить нам покудова незачем. Ведь коли привезу тебя, будешь ты сидеть, словно птаха в золочёной клеточке, в своих белокаменных палатах, будешь жить у отца-матери как у Христа за пазухой, а такую красоту они никуда не выпустят. Гуляй, пока воля!


— Убедил ты меня, спешить не за чем, — согласилась царевна.


Остановились они на ночлег на добром месте, костёр развели. Пока грелись да пищу готовили, Разлюляй ей сказки да прибаутки рассказывал, от которых она то смеялась от радости, то от счастья плакала. И сияла так, что ещё пуще от красы её ненаглядной и милости сердце его любовью зажигалось к де́вице. Не выдержал он, поцеловал её в уста её сахарные и сказал :


— Что хочешь со мной делай, чу́дная де́вица, нет мне жизни без тебя.


— Что Вы, — говорит, — дяденька, я же не расстанусь с Вами. Будем жить во дворце — я да названые маменька с папенькой, а Вы нам песни свои будете петь и нас ими радовать. Так и заживём.


Но не о том думал Разлюляй и горько внутри опечалился.

Увидела Несмеяна за плечами у Разлюляя гусли и говорит так жалобно:


— Сыграй, Разлюляюшка. Я буду слушать песни твои сладостные да по родителям своим милым горевать.


Не посмел отказать Шут Гороховый своему сокровищу да горю её невыплаканному. Достал гусли-самогуды, взыграли они про боль-печаль человеческую. Сидят, плачут оба во все глаза́ в три ручья и умиляются.


Вдруг из-под земли Змей трёхголовый вылезает, а на морде у него слёзы горючие рекой льются. Ползёт на брюхе, рыдает и благодарит Шута за песню надрывную и за дань, что привёз ему Шут в виде Де́вицы:


— Благодарствую тебя, Дурак угодливый, за подарок дивный.


— Не желаю тебе, Чудище несытое, отдавать материнское- отцовское сокровище. Убирайся, покудова цел! Я разрываю наш уговор, — в сердцах против Змея Шут выступил.


Но Чудище только пыхнуло, ткнуло Шута острым хвостом, как пи́кою, и упал Шут словно замертво. А Змей схватил упавшую без чувств Царевну и в подземелье своё глубокое уполз.


Остался лежать ни жив — ни мертв Разлюляй. И вечно бы лежал, если бы не подоспела, наконец, свита царская. Увидели, они, что дело недоброе. Царевны нет нигде поблизости, а верный хранитель её лежит на земле без памяти.


Подумали, что пьян. Делать нечего. Подняли его на носилки и отнесли в нужном направлении. Подумали, проспится, отрезвится, обо всём его тогда допытать. Принесли ко дворцу, с носилок сбросили, только не приходит в себя Разлюляй Разгудошечный.


Лежит любимый Шут Короля в мёртвом сне, и является ему маменька его и говорит:


— Умереть мне надобно, дитятко моё милое, но хочу оставить тебе заветные да́ры, что приподнёс мне отец твой в дар, когда тебя родила. Очень уж он любил меня. Но люди сильные разлучили нас, и хотел он, чтобы у меня память о нём осталась. И велели люди сильные молчать, что ты сын его кровный, но я тебя без отцова наследства не оставила.


Взял Разлюляй с благодарностью дары с таким теплом ему матерью вру́ченные.


— В самую лютую минуту, сын мой возлюбленный, припади к сырой земле, взмолись ко мне, и приду я к тебе на выручку. А сейчас никому ничего не говори до времени, чтобы всё ко благу применилось. Ступай, спасай Яснолику Прекрасную и женись на ней по праву.


Благословила сына и во гроб сошла.

Пробудился в тот час Разлюляй, удивился всему, что с ним случилось, словам маменьки поверить не может.


Встал с одра Шут Гороховый во весь рост, а в руках у него волшебная лампа да дудочка. Сложил в суму свою походную, посмотрел окрест, спросил:


— А где Король, где Королева?

Всплеснули руками Король с Королевой, не могут придти в себя от радости. Придворные скалятся, подаю́т вид, что рады-счастливы.


— А где женщина, что сейчас здесь со мной беседовала?

Все кинулись искать. Глядь, в малом зале, на кровати царской в спаленке лежит незнакомая женщина и спит вечным сном, успокоилась.


Погоревали о ней, да в тот час забыли горе за радостью. А возрадовались, что уж и не чаяли, что Шут их любимый от сна полусмертного опомнится.


Накинулись на него с расспросами, да только тот ничего не говорит. В тот же миг откусил краюху хлеба, испил воды ключевой из ковша царского и отправился в путь.


Долго ли, коротко ли шёл он, всё о Царевне своей думал да о сне загадочном. Лишь бы был он в руку.


Дошёл Шут до того места, где Змей у костра их врасплох застиг, не дал опомниться. Снял с плеч гусли-самогуды и давай играть музыку, что душу на части разрывала. Выполз Змей ненасытный, горькими слезами обливается.


— Что ты, сын материн, опять явился ко мне, зачем пожаловал?

— Пришёл я вызволять свою су́женую. Давай сражаться!

— Ты, пустомеля, поди вон отсюда! Тебе меня не победить. Может меня сразить только Велемудр Крон-Кронович. А кто ты такой, Дурак Пустомелевич? — усмехнулся Змей. — Хотя… Знаешь ты меня позабавил. Хочу, чтоб ты мне служил. Иди ко мне на службу, будешь у меня жить, играть мне на гуслях на моих пирах. Отслужишь мне семь лет по чести, чтоб я доволен был тобой, отдам тебе Яснолику. Не справишься — съем, и косточки от тебя не останутся. Не обессудь.


Согласился Разлюляй Всегудошный, рассчитывал на свою смекалку да сноровистость. А Змей рассчитывал, что умори́т его раньше срока жизнью подземельной горькой да своей свирепостью.


Вот зажил у Змея Шут. И житьё у него было не сладкое, а всё ж уживается. Каждый год змей устраивает пир и зовёт играть у него на пирах Разлюляя. Угождает Шут змею, как может.


Вот и второй год прошёл, и третий, и четвёртый…


Думает Разлюляй разведать про Царевну, но ничего о ней не слышит и никакого выхода не может найти. Не может изжить Змея, пока не выпытает, где же любовь его томится.


В пятый год вот опять зовёт змей Шута на свой пир. Заиграл Разлюляй плясовую, какую никогда не играл, заплясали до упаду Змей и все гости его. Зарыдал змей, но во́время приструнил Шута хвостом своим, как плёткою.


Служит ещё год. В шестой раз созывает змей на пир своих гостей и Разлюляя зовет. Заиграл он заунывную песню, какую никогда не играл. Решил уморить Змея горем, да только Змей хитрый: успел приструнить Шута хвостом как плёткою.


И сказал Змей Шуту, что если тот в седьмой раз на седьмом пиру захочет уморить его, то уволит он Шута со службы и не видать ему Царевны во веки.


Ушёл Разлюляй с пира в горести-печали, чует, не дожить ему до седьмого года, уж сильно тяжек ему дух подземельный. Вспомнил он про матушку, припал к Сырой земле, взмолился со всей мо́чи:


— Матушка, что ж ты сыночка своего забыла? Приди ко мне на выручку, невмоготу мне на службе у Змея постылого.


Явилась тут мать ему и говорит:


— Не забыла я тебя, дитя моё, жду только, когда позовёшь меня, помолишься. Знай же, всё, что надо, чтобы победить змея, у тебя есть. Надо лишь заиграть на дудочке и увести его к ущелью бездонному. Он сам туда пойдёт, а ты только играй, пока он не свалится. Как сгинет Змей в пропасти, достань лампу волшебную, она тебе путь к Царевне укажет, — говорит матушка. — Царевна у Змея не просто живёт, а своими слезами поливает цветок заветный, от которого Змей свою силу берёт. Как придёшь к Царевне, всё тебе станет понятно. И уж, сын мой, больше мы не увидимся. Лишь взгляну на тебя ещё разок, чтобы преподать тебе моё благословение, когда счастье твоё наконец, наступит.


Позвал Змей в седьмой год играть ему на пиру. И уж скалится, что не бывать в живых больше Скомороху Разгудошному.


— Ну, играй что ли, Шут Гороховый, в последний раз. Завтра свадьба моя с Царевною, а ты протруби свой последний час.


Достал из-за пазухи Разлюляй дудку — ма́терин подарок, да заиграл во всю душу:


— Нет, Змей поганый, это твой последний час я протрублю!


Вскочил Змей со своего престола на задние лапы и поплёлся в сторону бездны. А за ним и вся его пресмыкающаяся шушара. А Разлюляй дует во всю силушку, боится перестать. Только слышит гром да грохот тартаратарский. Сгинул Змей в одночасье, как его и не было.


Стало темно и тихо до звона в ушах. Достал тут Шут из котомки заплечной лампу волшебную, и такой свет полился из неё, что глаза зажмурил Разлюляй на времечко. Открыл глаза, а свет льётся и путь показывает.


Идёт Шут, шаги ускоряет. Вот и слышит, что где-то кто-то плачет. И плач всё слышнее становится. Ещё несколько шагов сделал и видит, а это его Царевна склонилась над нежным горящим цветком и горько плачет.


— Что ты плачешь, Ясноликая моя? — молит он её, на неё глядючи.


— А как мне не плакать, Разлюляюшка? Велел мне Змей слёзы лить над этим семицветным цветком. В нём вся сила его содержится! Но один лепесток — не его, а врага его — славного героя Велемудра Крон-Кроныча. Каждый год с тех пор, как заточил меня Змей, срывал он по лепестку, и сила его прибавлялась в нём. И осталось ему до прихода врага своего сорвать лепесток Велемудра, и тогда бы навечно стал Змей силён и непобедим.


— А как же он сразу не сорвал все лепестки, Несмеяна?


— Мать — Сыра Земля ему так велела, разрешила в год по лепестку срывать. Чтобы и у Велемудра Крон-Кроныча был шанс. Но только герой так и не смог придти, чтобы свой единственный лепесток сорвать и злодея погубить, — отвечает Царевна. — А нынче Змей уже обещался прийти седьмой лепесток сорвать. Ждал он этого дня как победного, ибо если сорвёт его, то и жизнь великого героя прервётся, а Змей силу навсегда несгибаемую поимеет. И ты теперь беги, спасайся, сейчас Змей сюда приползёт. Я же навсегда женой его должна буду стать и навеки погибну. Уходи, чтобы Змей и тебя не погубил!


— Что ты, милая, не бойся, не горюй. Возрадуйся! Нету больше Змея лютого, я его в тартар безвозвратно отправил материнским благословением. Свободно и я, и ты можем теперь домой возвращаться.


— Какое счастье с радостью! — возликовала Царевна и на грудь Скомороху бросилась. — А как же с лепестком быть? Он по праву должен быть тобой сорван. Ты Змея победитель — ты и честь Всемудра Крон-Кроныча восприими.


Сорвал Разлюляй лепесток седьмой лазоревый, и что тут случилось-задеялось!


Трам-тара-рам исподний застонал, загремел, разрушился. Вмиг царство злодейское змеиное в прах рассыпалось. И очутились Царевна и Шут на той самой поляне, где в последний раз так несчастно расстались.


Признался ей Разлюляй, что любит он её беззаветной любовью с тех самых пор, как увидел её у её отеческого дворца.


А она ему призналась, что полюбила его всем сердцем, когда в подземелье томилась да избавителя поджидала. Осознала, что не поняла своего счастья, когда Разлюляй в её глаза смотрел с трепетом, который только у влюблённых бывает.


Обнялись они, обрадовались, дали клятвы друг другу любить вечно и преданно. Смотрят, а у дерева пасётся любимец Шута — ослик белый — и мирно их дожидается. Сели они на него и домой с песнями поехали.


Долго ли, коротко ли ехали, подъезжают к дворцу королевскому. А их уже из башен увидели, у ворот городских дожидаются. Король с Королевою впереди всех, народ ветками машет, музыканты в кимвалы играют, на стенах победные знамёна развеваются.


Король с Королевой встретили Царевну с Разлюляем радостно, на грудь приняли.


— Дочка наша названая, не чаяли мы уж с тобой и встретиться. Дорогой Шут наш любимый, как же мы рады, что вернулся домой ты в целости и сохранности да с такою добычею, — обратились к ним Король с Королевою.


А Царевна смотрит на Скомороха и говорит Королю с Королевою:


— Дорогой отец мой назва́нный, дорогая на́званая матушка! Обещались мы друг другу с Вашим подданным и клялись друг другу в вечной любви. Так примите его как сына и благословите нас на Венчание!


И поклонилась им до земли со смирением.


— Что ж, не могу отказать тебе в такой милости на такой радости! — обратился Король к Царевне, а Шуту сказал:


— Будь же ты отныне сын мой названый! Так и будем тебя величать — не дурак, не Шут, не Разлюляй самогудошный и Скоморох Распотешечный, а будем величать тебя Королевичем Велемудрым. И на том моё королевское слово твёрдое и пусть все люди это знают и помнят на веки вечные.


А в толпе мелькнуло лицо маменькино, и возвысился глас над главами:


— И был, и есть сын твой Велемудрый Крон-Кронович!


Ахнула тут вся толпа. Присел Король на пяточки, Королева посмотрела на супруга со строгостью.


— Ах, милая, был за мной грех… Была в моей юности зазноба у меня среди горничных. Батюшка мой и матушка сильно были недовольны и грозились, что лишат меня короны и наследства. Не мог я отказаться, ибо с детства готовился к этому призванию. Когда стало ясно, что она дитя моё у себя под грудью носит, отправил я её с почестями в дальнюю королевства своего провинцию. Расставались мы со слезами, но с надеждою. Она мне, любя меня, сказала: «Не горюй, твоё с тобой всё равно останется!» — как на духу рассказал Король, предавшись былым воспоминаниям.


— Так и случилось батюшка! — ответствовал Королевич. — Жили мы с матушкой в глуши в любви да согласии. И был я среди прочих детей большой умник, затейник и шутошник. И как достиг я 16 лет, отправила меня моя милая матушка счастья искать. Иди, говорит, во дворец к Королю в шуты, их бесчадные Величества в бездетности утешать… И пошёл я во дворец, и испытали меня на все скоморошьи премудрости, и был я принят в шуты. И так пришёлся ко двору, что стал жить я с тех пор во дворце, ходить пред Королевскою милостью, и с царского стола питаться, и от придворных позатрещины получать за слова мои меткие и правдивые. Остальное Вы знаете, батюшка.


Все вздохнули облегчённо и умилительно. Король повинился перед Королевою, мол, кто в молодости был не без греха? Но в целом, он был ей верен по большей части и никогда, между прочим, её Королевскому Величеству не изменял.


Простила Королева мужа, с кем не бывает… Обняла супруга, обняла пасынка, обняла невесту Королевича — Царевну Яснолику Прекрасную.


И закатили они такой пир на весь мир и сыграли такую свадебку, какой и поныне не видывали во всём свете.


И я там был, мёд-пиво пил, по усам текло, да в рот не попало!


И стали они жить мудро да счастливо и до сих пор живут!

Сказка о том, что дороже всего

Жил-был князь Агафон. Был он добр и весел, ни беден, ни богат. Имел троих сыновей, двух от одной жены, третьего от другой. Вот жёны в срок отошли на небеса, а отец всё живёт. И подумал отец, что пора сыновей женить. Да денег нет…

Прознал князь, что за тридевять земель можно найти неразменный рубль и жить с ним припеваючи. Вот и послал он сыновей раздобыть это диво.


Знамо, кони добры есть, а конюшен, куда поставить, нет.


Вот два старших сына благословились у папеньки. Заплечные котомки надели и пошли, куда ноги их понесли.


Долго ли, коротко ли шли, пришли в незнакомое место. Вечер наступает, усталость одолевает. Покрутились возле двух сосен, где прилечь, да в яму попали. Ночь проспали, утром глаза продрали. Стали думать, как выбраться, да ничего не могут придумать.


Тут идёт мужик-богатырь былинный Яков Броныч.

— Ну, что, братцы, в яму свалились? Это ж за какие такие грехи против отца-матери яма эта вас к себе притянула? Скажите мне, я ваш грех заключу в орех, отдам птице Алконосту на съедение. Если она не подавится, достану вас.


Год прошёл, а вестей от старших сыновей никаких нет. Отправляет князь младшего сына:


— Ступай, Иван Агафонович, княжий сын. Ты теперь и братьев найди, и неразменный рубль принеси. Только то, что увидишь на дороге между небом и землёй, не бери, а то пропадёшь.


— Авось вернусь, батюшка, не пропаду. Бог не без милости!


Поцеловал Князь сына, благословил и остался стоять на крыльце, пока сын из виду не скрылся.


Идёт княжий сын, солнцу-небу радуется, с птицами лесными да полевыми разговаривает. Солнце его жарит — он благода́рит. Дождь на него льёт — он водицу пьёт. Обувь всю сносил, босиком засеменил.


Навстречу ему богатырь былинный Яков Броныч.


— Ты чей такой сын отцов, благословенный, пешии́й?

— Я Иван-князя Агафона сын. Иду братьев искать да счастье пытать.


— Братьев я твоих видал, они науку проходят, а тебе в другую сторону! И вот держи мои дары́-подарочки, чтоб ты меня во веки добрым словом поминал. Только не бери, что на дороге между небом и землёй увидишь, а то пропадёшь.


— Авось не пропаду, Яков Броныч! Бог-то не без милости!


— Иди, чадушко, нам за тобою заборонено, — ответствовал богатырь, а сам дал ему мёртвую Воду и Одолень-Траву.


Иван понюхал, в котомку сложил и дале отправился.


Идёт Иван, солнцу-небу радуется, с птицами лесными да полевыми разговаривает. Вдруг навстречу ему Олень из леса выбежал. Сам окровавленный, ревёт, о землю спотыкается. Добежал до Ивана, упал замертво. Видит Иван, а на шее у Оленя рана глубокая, и из леса доносится волчье рычание.


— Вот разбойник, поранил зверя до́ смерти!


Достал княжич из котомки мёртвую воду, взбрызнул ею Оленя. Мясо сплотилось, рана кожей затянулась. Олень обви́дился.


Достал Иван Одолень-Траву, растёр в ладонях. К ноздрям Оленя приставил, дух травный пошёл. Олень вдохнул и вскочил, как и не умирал.


— Спасибо тебе, Иван, добрый мо́лодец! Я тебе пригожусь. Свистни посвистом соловьиным, вмиг к тебе примчусь. Только не бери то, что увидишь между небом и землёй, а то пропадёшь.


— Авось не пропаду, Олень-батюшка! У Бога милости много.


— Ну, иди с Богом!

Долго ли, коротко ли шёл, пришёл. Стоит между небом и землёй. Видит, красавица косы густые плетёт, а перед ней зайцы да косули скачут. Её глаза лучистые, как родниковая вода, да прекрасны, как синь небесная. Влюбился в неё Иван с первого взгляда и говорит:


— Милая Девица! Не меня ли стои́шь-дожидаешься?


— Улица не куплена, где хочу, там и стою́.

— А я тут как раз стрелу обронил, не видала ли, Девица?


— Буде за всеми стрелами приглядывать, можно и глаза так выглядеть. Зачем пожаловал?


— К тебе пришёл. Хочу тебя замуж взять.

— А благословение у тебя отцово имеется?


— А как же. Какой же молодец женится, не поборовши медведя.


— А ты что, убил медведя?

— Нет ещё. Так иду побороть.


— Экий ты скорый! Не убил медведя, а уже шкуру его делишь.


— А я смышлёный. На одну ягодку смотрю, а другую в рот беру.


— Ну, так я-то не ягодка, я же Де́вица — Кощея Бессмертного дочка.


— Эка, душенька, да как же тебя угораздило?


— А вот запуталась однажды в сетях Золотая Гусонька. Кощей её выпутал, принёс к себе домой, посадил в золочёную клеточку. Она снесла яичко. Из яйца вылупилась Де́вица, красивая да умная. Вот так я папеньку первым и увидела. Он меня растит, бережёт, холит и лелеет, иногда между небом и землёй погулять отпускает. Я же здесь косы золотые плету да песни чаровны́е пою. На зверюшек вольных любуюсь.


Иван возьми и предложи:


— Де́вица, полюбилась ты мне, пойдём ко мне жить. У моего батюшки в доме привольно. Будешь ты ему дочерью послушной, а мне женой ласковой.


— Я согласна! Сколько здесь гуляю, никогда человека не видела, ты здесь первый. И пришёлся мне по́ сердцу.


Обменялись они друг с другом кольцом да поясом. Иван ей кольцо дал золотое княжеское, а она Ивану свой пояс расшитый.


Поженились. Спать легли на траву шелкову́ю, шатром им небосвод звёздами тканый был. Как утром первый шмель зажужжал, Звезда яркая по не́бу прокатилась и в траву упала.


Пробудились поутру́, поклонились друг другу в ножки. Зайцы им капусту принесли, косули молочко преподнесли испить. Подкрепились они и домой пошли. Идут и друг на друга любуются. Нет никого краше Ивана княжича и Марьи Красавицы.


Долго ли, коротко ли шли, посреди поля недалеко от леса яма. В ней то ли волки, то ли дикие звери воют… Посмотрели Иван с Марьей в яму, а там братья Ива́новы. Обрадовался Иван, увидев их:


— Братья родные, давайте я вас из ямы вытащу.


Связал Иван свой кушак с Марьиным поясом и опустил братьям. Один брат вылез, обрадовался, на Де́вицу посмотрел, подивился. Второй брат вылез, обрадовался, на Девицу посмотрел, подивился. Глянули два старших брата друг на друга и всё поняли. Вмиг столкнули Ивана в яму и кушак с поясом туда же бросили.


Пошли на Девицу, хотят взять, что не им было поло́жено. Но только шаг сделали к ней, она рукавом махнула и исчезла. Только дымок остался.


Постояли братья, руками развели да домой пошли.


А Иван ночь сидел, две сидел, три сидел. Надоело ему, да и есть захотелось. Крикнул во всё своё молодецкое горло:


— Эй, есть кто Божий человек, чтобы крещёную душу спасти?


Тут показался над ямой Яков Броныч — богатырь былинный.


— Что ж ты, Иван, княжий сын, меня не послушался. Давай, я тебе помогу, но впредь будь внимательней, чтоб два сапога да не обули тебя!


Помог ему Яков Броныч. Вытащил Ивана на его связанных поясах и говорит:


— Иди отсюда три дня прямо, три дня направо, три дня налево. И придёшь в избу моего брата. Передай ему привет от среднего да скажи, чтобы отдал он коню — двуногое, а круглому — крючковатое.


Всё, как ему Яков сказал, Иван сделал.


Пришёл к избе. Кругом тихо, мирно, на лужайке перед избушкой зайцы да косули пасутся. На пороге на пеньке сидит белый, как лунь, одноногий дедушка. Уздечку перебирает, запутался. В карман что-то кладёт, у него через дырку в кармане это падает, он снова кладёт. Из сил выбился. Плачет, слёзы по щекам так и катятся.


— Здравствуй, дедушка! Тебе привет от брата твоего среднего -Якова Броныча.


— Давно он ко мне сам не заходил, давно никого не засылал. Заходи, коль не шутишь.


— А ты что делаешь, дедушка? — Иван к нему обратился.

— Да вот, коня надо обуздать да на базар съездить, рубль золотой разменять. Только мне не справиться.


— Так Яков Броныч просил тебе передать, чтоб ты коню отдал двуногое, а круглому крючковатое. Вот я двуногое, а вот моя рука. Если хочешь, отдай мне свои диковинки.


— А, пожалуй, отдам, бери. Вот тебе конь вороной да рубь золотой. Только прежде пойди укроти зверя лютого, что каждую ночь мою пшеницу мнёт. Отбей у него охоту на чужую пахоту ва́диться.


Благословился молодец, перекрестился, взял дубинку берёзовую, к забору прислоненную, оседлал коня вороного богатырского, рубль в мошну положил и отъехал в чащу лесную.


Просидел в засаде допоздна, а тут и затрещало в валежнике. Увидел Иван медведя могучего, в три раза больше его, и струхнул не на шутку. Да вспомнил жену свою молодую, как хвалился ей, что удалой мо́лодец не женится, пока медведя не завалит. Обвязался поясом спаренным покрепче, чтобы было чувствительно.


Кинул в небо дубину берёзовую: «На кого Бог пошлёт».


Прорычал медведь княжичу:


— А ты что пришёл сюда, человечий сын? Али не боишься страху в глаза смотреть?


— Давай биться! По чести али по хитрости? — вызывает на бой медведя Иван.


— А я с комарами не воюю. На одну ладонь положу, а другой прихлопну.


— А ты, бурый, не хвались отъездом, хвались приездом.


Подстегнул коня, гикнул, что есть мо́чи:


— Мой конь, твой поло́нь. Твой конец — мой венец! — и вырос выше медведя в три раза больше того.


Тут дубина прилетела с неба и в медведя угодила.

— То-то, Бог в шельму метит!


Стал Иван как прежде и пришёл к деду как лунь белому.


— Всё, — говорит, — живи спокойно, дедушка. Медведь твоей пшенице больше не натоптыш. Я тебе службу сослужил, теперь мне некогда больше лясы точить. Надо молодую жену вызволять.


— Иди, княже, и прими дары — коня вороного да рубль неразменный — они твои по праву. Да послушай меня. Как доедешь до горы железной, там увидишь терем. В нём девять братцев живут, разбойнички. Скажи им, что к ним тятенька меньшо́го брата прислал. Они тебя станут кормить, поить, в путь отправлять, ты не ешь-не пей, проси у них то, что им не под силу. Отдавать не захотят. Пообещай им поженить их. Они тебе и отдадут.


Пришёл Иван к те́рему. Вошёл внутрь. В избе дым коромыслом стоит. Разбойнички в свалке барахтаются, тузят друг друга.


— Эй, горячие головы, — окликнул их Иван, — не пора ли остудиться? Ишь, размахались кулаками!


— Замашка — не драка! А ты кто будешь, что за голубь такой? — спрашивает его старшой.


— Голуби летают, где их привечают, — Иван ему отвечает.


— К обедне ходят по звону, а к обеду по зову, — гремит второй.

— Звал волк козу на пир, да та сама нейдёт, — тряхнулИван головой.


— Любо, кумушка, — сиди, не любо — вон иди, — третий возглашает.

— Гость — не кость, за дверь не выкинешь, — княжич отвечает.


— Не во́время гость пуще злодея, — четвёртый вопи́т.

— Накормить — не накормили, а укорить — укорили, — Иван говорит.


— При дороге жить, всех не угостить! — пятый заикается.


— Каков гость, таково и угощение, — Иван ему отзывается. — Что в печи — на стол мечи.


— Гость хозяину не указчик! — шестой пра́вил образчик.


— Я гость незваный, зато желанный. Я вашему тятеньке младший брат.


— Всякий тому рад, что приехал сват. Для дорогого гостя и ворота настежь, — седьмой стал собирать на́ стол.


— Дорогому гостю в переднем углу место, — восьмой сорвался с места.


— Ко времени гость не в убы́ток, — рек девятый. -Накормим его досы́та!


— Не накладно сытого гостя поить, — стал разбойничков Иван благодарить. — Ладно, хозяева хлебосольные, достойный вы мне приём оказали. Рад и я вам быть чем полезным. Что это у вас такое -хлебом не корми, дай подраться?


— Дык есть у нас одна вещица. Сколько лет бьёмся, не можем её поделить.


— Что за вещица? Сколь могу — рассужу.


— Ключик волшебный. Дверцу открывает заветную, за которой счастье. Владеть им может только достойный. А из нас каждый лучшим себя считает. Вот и решили мы ключик на кон поставить. Кто в битве победит, тот и владеть будет. Каждый из нас сильный да могучий, и по силе равный. Никто никого победить не может.


— Так это дело нехитрое, я вас рассужу, помогу да помирю. А вы мне ключик за это отдадите.


— Ишь ты, пустили погреться, а он уже и детей крестить.


— Коли вам слово вашего батюшки любо, слушайте, что я вам скажу. Велел мне батюшка вас женить, а мне невест вам найти, а за сватовство мне ключик полагается.


Понравились братьям слова Ивана. Давно уж пора им жениться.


— Мы согласные. Садись с нами есть-пить. Хоть и небогатый Филат, чем богат, тем и рад.


— Не тревожьтесь, племянники, я сыт-посыт до́сыта — две недели крошки в рот не брал. Пойду я, а вы тут приберитесь, отмойтесь, причешитесь и ждите меня с невестами.


Загудели братья, ключ отдали, начали к женитьбе готовиться.


Едет Иван да́ле. Конь его идёт, солнце ему спину печёт.

Пришёл в дальний край. Стоит посреди пустыни дворец-ни дворец, за́мок-ни замок, терем-ни терем. Окна зарешёчены. За окнами храп стои́т. Взял камушек Иван, кинул в раскрытое окно. Оттуда де́вица заспанная выглянула:


— Ты кто такой, Мо́лодец? Что девиц красных будишь? — спросила девушка.


— Выйди на крыльцо, покажи своё белое лицо! Я-то Иван — Княжий сын, а ты кто? — гаркнул молодец.


— Я Мирея, осьми́х сестёр младшая. У нас послеобеденный сон. Вот посмотрим десятый сон, тогда и проснёмся.


— Хватит спать-почивать, пора свату чарку подать. Невеста не та, чтоб в окошко смотреть, а та, чтоб подать кому угодно.


Позвонила Мирея в колокольчик, храп и закончился. Зазевали сёстры и давай спрашивать, чего это она их из седьмого сна вытащила.


— Радомира, Миропея, Мирослава, Миролада, Мироноша, Миродела, Миролюба, Миронрава, — пробудитесь, за нами добрый молодец пришёл, его купцы товара ищу́т.


— Полно, де́вицы, в темнице быть, пора на волю выходить, — торопит их Иван.


Они из за́мочка выскочили, все как на подбор дивные да ладные, стоят перед Иваном, готовы в дорогу. Дверь-то была незакрытая.


— Де́вицы, а что ж вы сами раньше-то не вышли из дворца и не пошли восвояси?


— А нам идти некуда, никто нас не звал. Кощей нас заточил и велел никуда не выходить. А мы и не спорили.


— Эх, вы, овцы неразумные. Да ладно уж, есть голубки, прилетят и сокола́. А скажите-ка вы мне, есть ли кто ещё в комнатах? — спросил их Иван.


— Есть! Две сестрицы спят богатырским непробудным сном в светёлке под башенкой, а Кощеева дочка заточе́на в башенке, на самой верхотурочке. Вот они-то никогда не просыпаются!


— Вот мне-то их и нужно. Пойду, авось пробужу.

Вбежал Иван, как олень молодой, под самую башенку. Там горница, в горнице две де́вицы спят непробудным сном. Он их взбрызнул мёртвой водой, натёр ноздри Одолень-Травой. Они и проснулись. Прекрасные, как Свет дневной.


— Как вас звать-величать, де́вицы красные?


— Честь да Совесть.

— Что ж вы заспались так на́долго? Без вас нету мо́чи жить. Ну вот, будет теперь моим соколам по сёстрам.


Пробудил этих де́виц, побежал выше, в башенку — там горенка запертая. Крепко её Кощей запаковал. Смотрит Иван в скважину, там его любимая на одре спит, почти не дышит.


Достал он ключик золотой заповедный, открыл дверцу, взбрызнул жену мёртвой водой, потом Одолень-Травой. А она не просыпается. Заплакал горько Иван, припал к устам сахарным и поцеловал жену свою дорогую. Слеза горячая обожгла щёку её, встрепенулась тут Марьюшка, проснулась и говорит:


— Ах, как долго я спала! Муж мой любимый, пора нам уезжать отсюда. Скоро Кощей вернётся. Он на тебя зуб точит, сгубить тебя хочет.


— Не бойся, Марьюшка! Бог не выдаст, свинья не съест!

Сели на коня Иван княжич с женой, Мирея с сёстрами, с Честью и Совестью. Едут, конь бежит — земля дрожит.


На закате вернулся домой Кощей. Все двери нараспашку, замки сломаны, темницы де́вичьи пусты, по дворцу ветер гуляет. Догадался, что это Иван опять его добычу увёз и помчался вдогонку.


Говорит Кощей коню:


— Что, конь мой верный, догоним ли Ивана?


Конь отвечает:

— Если лес столетний посадить, его вырастить да спилить, да баньку построить, да затопить её, да в баньке выпариться, да выспаться, встать после сна и поехать, и то догоним.


И догнал он Ивана с женой и де́вицами.


Марья говорит:

— Муж мой любезный, догнал-таки нас Кощей Бессмертный. Надо спасаться.


— Ничего, Марьюшка, как-нибудь побо́ремся.


— Конь-то под нами не простой — волшебный. Спешься с него да скажи слова такие: «Как по моему хотенью да по Божьему веленью будь конь пропастью!»


Иван сказал, и там, где конь стоял, пропасть образовалась. Кощей, где ехал, там и провалился. И до сих пор летит. А Иван с женой да с сёстрами дальше пошли.


Долго ли шли, коротко, вот княжна и говорит:


— Муж мой ласковый, что-то я притомилась. А идти нам ещё неблизко. Давай отдохнём, остановимся.


— Милая моя жёнушка, домой сильно хочется. Давай не будем отдыхать-останавливаться.


Надул Иван щёки, что есть силы, свистнул громко соловьиным посвистом. И как из-под земли появился перед ним Олень. Благородной головой его приветствует.


— Здравствуй, Олень-батюшка! Доставь нас, куда надобно.

Сели и помчались по воздуху. Опустились на опушку, где терем, в котором девять братьев живут. А братья их уже встречают с хлебом-солью. Все пригожие да нарядные, сияют словно яичко в Христов день. Иван и говорит:


— Здорово, племяннички. Как живёте-можете? Я в дальних краях бывал, разного товару искал, нашёл пшеницу. Наша-то пшеница без торицы. Готов ли дом о девяти столбах её принять?


— Будь здрав, сват дорогой. Купцы заждались, желают товар приглядеть, — кланялись они ему до земли.


— Слову своему я верен. Вот вернулся я не один, а со мной золотые чашечки с голубой каёмочкой. Кому какая полюбится, ту и берите в жёны.


Вот и взяли в жёны Любоспор — Мирею, Злодорад — Радомиру, Зубоскал — Миропею, Громобой — Мирославу, Драколюб — Мироладу, Раздранос — Мироношу, Разнобой — Мироделу, Злобомир — Миролюбу, Худонрав — Миронраву.


Вот отлили они из чистого золота, да в чистой кузнице, да двумя чистыми кузнецами, у которых руки по локоть в серебре, ноги по локоть в золоте, два по девять золотых колец.


Позвал Иван богатыря былинного Якова Броныча и белого, как лунь, Старца на свадьбу.


Посадил у девяти невест Марью посажённой Матерью, а богатыря и старца попросил быть посажёнными отцами у девяти братьев. Старец и богатырь Ивану кланялись и просили честь эту у них перенять. Так и стал Иван посажённым отцом у девяти братьев.


А дальше честным пирком да за свадебку. Гуляли девять дней и девять ночей и до сих пор играют!


А Иван по прошествии девяти дней вышел с женой своей на двор, свистнул соловьиным посвистом, примчался к нему Олень-золотые Рога, и отправились они домой вместе с Честью и с Совестью.


Едут долго ли, коротко ли. Въезжают в селение, никого в домах нет. Захотели пить. Видят, как раз посреди селенья колодец. А у колодца лежит змейка и пить просит.


Набрал Иван воды, дал напиться змейке, а она, как напилась, во весь рост стала, в трёхглавого змея превратилась. Схватил змей Ивана за горло и хочет коготком пронзить:


— Ты почто моего товарища Кощея Бессмертного со свету сжил? Держи ответ передо мной, перед каждою моей главой.


Говорит Иван:


— Что ж ты на безоружного набросился. Дай и мне шанс честно с тобой сразиться.


— Выбирай оружие, — соглашается змей. — Я беру камень да булаву.


— А я — золотое кольцо да свою голову́.


— Валяй, посмотрим, чья возьмёт.


— А давай, змей, чтоб зря силы не терять, сыграем в хитрость. Кто в кольцо пролезет, тот и победил.


— Давай, — говорит змей. — А что у тебя кольцо золотое, свадебное?


— Да, княжеское, золотое и свадебное, — отвечает княжич.


Взял княжич у княжны кольцо да себе на мизинец надел и говорит:


— Я выиграл. Я тебя победил.


А змей говорит:


— Рано ты, Иван, ягодки собираешь, я ещё кольцо не надел.

Надел змей кольцо на коготок и в прежнюю змейку превратился. Уполз под камень и спрятался.


— То-то! Иван перед врагом лицом в грязь не ударит. Где тараном, а где обманом — рассчитайся с врагом поганым. Бей противника тем, чего у него нет.


Иван колечко священное подобрал, надел Марьюшке на палец. И снова они в путь пошли. А уж до дома рукой подать.


И у дома их Князь Агафон встречает. Обнимает и сына, и невестку. Знакомит княжий сын отца со своей женой Марьей, отдаёт отцу рубль неразменный.


— Пользуйся, батюшка, по своей надобности.

Знакомит отца и братьев с сёстрами и говорит братьям:


— Если бы были вы с ними раньше знакомы, то жили бы по чести, по совести. А теперь я благодарен вам, что так случилось, что вы меня тогда обидели. Если б не это, я бы цены жизни не познал. Как бы оценил её дары? А так: со страхом я сразился, врага своего победил, старцу помог, освободил сестёр Мира из плена, змея победил, переменил зло на добро, поженил Раздор с Миром. А что может быть дороже этого?


Видит их замешательство и говорит:


— Ну что, братья мои кровные, если мудры будете, и вас поженю с девами сими прекрасными — Честью да Совестью.


Братья Ивану повинились, у попов покаялись. Омылись в бане паки-бытия, очистились.


Князь возвеселился, благословил всех сыновей и дочерей и устроил пир на весь мир.


И зажили они до́бро и счастливо. И был дом их полная чаша, и наполнена она была Миром и Любовью, Честью и Совестью и со всяким Целомудрием!

Сказка о добром Боярине и о Живой Реке

Давным-давно в Тридесятом Царстве жил-был сильный мудрый Царь Даниил Разу́мович. Был он добр и честен, премудр и праведен. Но не сыскать было для него доброй невесты голубых кровей, равной его достоинствам.


А на краю его процветающего царства стоял терем доброго боярина Бореслава Долгорукого. Был боярин богатого и знатного рода, преисполнен всяких добродетелей. Слыл он милосердным, пользовался всеобщим уважением и был правой рукой государевой и верным другом царя Даниила.


И было у Бореслава три дочери: Дарьюшка, Марьюшка и Ульяна.

Дарья была девица по колено ноги в серебре. Марья — по локоть руки в золоте. А Ульяна имела золотое чрево. Две старшие были девицы на выданье, а Ульянушка была отцовой любимицей. Игралась возле него с нежными котятами, у ног его тешилась. И была она ему дороже всех сокровищ на свете.


Вот собирается Бореслав на царскую охоту и говорит дочерям:

— Дочери мои милые, еду я на охоту с государем-батюшкой. Царская охота неожиданная, можем оказаться, где угодно. В этот раз желает царь охотиться в фамильном Заповеднике. Говорят, есть в лесной чаще чудесный дворец, который один лишь раз людям показывается. И есть в том дворце для путников, которым посчастливится, такие чертоги, в которых несметные сокровища и диковинки разные хранятся. Если даст Бог увидеть этот дворец, то какое чудо привезти каждой из вас по вкусу для радости?


— Хотелось бы мне, батюшка, Серебряное Донце — Золотое Веретёнце, — просит отца Дарьюшка.


— А мне привези, батюшка, Золотое Яйцо на Серебряном Блюдечке, — припадает к отцу Марьюшка.


— А мне, батюшка, привези Волшебное Зеркальце. Хочу в него смотреть и тебя всегда видеть, где бы ты ни был.


— Хорошо, душечки, понял я ваши заветные желания и привезу, если только всё сбудется.


Вот выехали на охоту. Де́вицы, провожая, поплакали. Сели пряжу прясть, песни петь да при лучине сказки сказывать, отца дожидаться.


Долго ли, коротко ли по лесам да по полям скиталась царская охота. Ни одного зверя не встретили охотники, ни заяц мимо них не пробежал, ни селезень не пролетел.


Стало смеркаться. Велел царь лагерь разбивать, огонь разжигать, шатры поставлять. И вот просит он боярина своего верного Бореслава пойти с ним местность разведать. Пошли, зашли за три дерева, видят — тень какого-то зверя промелькнула. Устремился царь за ней, Бореслав не отстаёт.


Вскинули лу́ки, изготовили стрелочки. Догоняют тень. А она, чем больше её догоняют, тем больше удаляется. Царь с боярином шаг ускоряют и почти уж настигли. Только видят среди чащи лесной врата в полнеба. Вдруг врата отворяются, и входит в них Конь вороной красы невиданной, грива шёлковая кольцами к земле опускается, копыта золотые о землю бьют, глаза сверкают, что две сливы. Каждый луч света на его шкуре отражается. А на спине у Коня Сокол ясный.


Вот вошёл Конь, как к себе домой, и скрылся за воротами. Ворота закрылись, а щёлка для одного пешего осталась. И с любопытством подбегают царь и боярин к вратам, в них заглядывают, глазам своим не верят и не могут опомниться.


Внутри свет, красота и гармония. Фонтаны бьют хрустальной водой, ходят невиданные птицы с узорчатыми хвостами. Деревья пышные кругом. Одни цветут, другие плодоносят медовыми яблоками. И стоит повсюду их аромат и благоухание. А средь ветвистых лиан и гребешковых пальм красуется белокаменный дворец. С башнями и балконами, с мраморными колоннами да с резными узорами.


Решили войти царь и боярин. А внутри ещё красивей да диковинней. Птицы яркие перелетают с балкона на балкон, ходят золотистые леопарды, и внутри в зале мраморной — стол, убранный скатертью, а на нём тра́пеза. И каких только на ней яств ни увидишь!


Присаживаются Даниил и Бореслав, пьют и едят, еду хвалят и не перестают удивляться. Выпил царь чарку крепкого вина, и смежил сон очи его царские, заснул царь на турецкой диваночке.


А боярин не пьёт, хочет увидеть хозяина, узнать, кто им такую встречу щедрую приготовил. Он встаёт и идёт по залам искать доброго хозяина, но никого не находит. За комнатой комнату проходит и вот входит в дивные чертоги. Видит — на полу, на столах и сиденьях заморские диковинки разложены, и кругом сокровища несметные сверкают. А среди жемчугов и корон все те диковинки, что дочери его заказывали.


Говорит он Хозяину Неведомому:

— Что скажешь ты, Хозяин Невидимый всего этого сокровища, мог бы я взять в подарок дочерям своим милым три милых диковинки?


И слышит, что стены ему как будто отвечают:

— Можешь. Можешь…

Тут берёт он Зеркальце, Серебряное Донце — Золотое Веретёнце, Серебряное Блюдце — Золотое Яйцо.


Берёт дары и уходит, кланяясь с благодарностью. Вдруг он видит, лежит на бархатной подушечке золотой венец-веночек из живых цветочков. И играет он внутри светом переливчатым. Значит, живой, вечно цветущий. И подумал боярин: «Как бы он впору пришёлся моей милой Ульянушке!»


Возьми да и спроси у хозяина вежливо:

— Можно ли взять ещё и веночек для моей самой младшенькой?


Удивились стены и молвят торжественно:


— Можешь, только лишь…

И тут слышит призыв своего царя-батюшки:


— Бореслав, где ты? Пора нам в обратный путь, чтоб о нас не тревожилась дружина моя славная.


Не услышал боярин слова сказанного, положил все Дары за пазуху и пошёл скорей на зов государев.

~~~

Быстро они с дворцом распрощались

И в лесную чащу умчались.

И вот, вроде, помнят, откуда

Путь держали, а сейчас и запутались.


Вдруг выходит из леса лесной человек,

Волосы чёрные косматые,

А глаза, словно сливы, горят.

В руках у него факел, а на плече сокол сидит.

— Кто такие? — молвит. — И зачем в лес мой пожаловали?


Выступает Бореслав Долгорукий вперёд царя,

Грудью Владыку закрывает, ответ держит.

— Нашего Господина это леса заповедные,

И всегда-то здесь он охотится.

Что желаешь от нас, человек добрый, приветливый?


— Отдайте мне серебро-золото,

А иначе возьму то, что дорого.

— Забирай же, добрый незнакомец,

и Серебряное Донце — Золотое Веретёнце,

и Серебряное Блюдце — Золотое Яйцо.


— Хорошо же, боярин, что ты не перечился,

Всё отдал до са́мого рублика.

А вот Зеркальце можешь себе оставить,

Нет мне в нём никакой корысти.

И венцом увенчай достойного почести.


И ушел так же неведомо.

Пару шагов после встречи таинственной

Сделали царь и слуга его преданный.

И к шатрам разбитым приблизились.

Царь доволен и рад, что с дружиною

Своей он славною встретился.

Бореслав же весьма сам в себе призадумался.

И вернулись с охоты немедленно.

Зверя вовсе они и не встретили.


Вот взошёл Бореслав в дом к своим дочерям

И к ним с трепетом так обращается:

— Был в волшебном дворце в заповедном лесу

И увидел его все сокровища.

Взял для вас я те чудо-диковинки,

О которых просили вы папеньку.

Только нечем мне вас и порадовать…

Вышел и́з лесу дикий разбойничек

И забрал все дары, что из злата и серебра.

Лишь оставил мне это вот зеркальце

Да венок волшебный уборочный…


Ничего не сказали ему дочери,

Только грустью глаза заволочили.

Нет у старших сестёр игрушек для радости.

Младшая же вся-да-пре-вся да в подарочках.

И цветёт, как лазо́ревый цвет, и любуется.


Вот опять в скором времени

Собрался́ Бореслав на охоту, на царскую.

И уж больше своих дочерей он не спрашивал.

Молит их, чтоб любовно и мирно, по-сестрински,

Дожидались его в одиночестве

И блюли свои души от мыселек сумрачных.

Благословил дочерей и с Богом отправился.


Лишь поплакали сёстры, погоревали по батюшке,

Сели в горенке пряжу прясть

Да при лучине сказки рассказывать.


Вот перед сном достаёт Ульянушка зеркальце,

Венок надевает на себя, умиляясь, любуется.

В зеркальце видит, что папенька жив её,

Цел, весел и зверя стреляет, а рядом с ним,

Словно сокол в охоте, царь промышляет.


Спать легла малая девица.

Сёстры сошлись и промолвили в ревности:

— Уленька-то будет вся-то в подарочках.

Мы же остались отцом обойдённые.

Вот не будет же впредь перед сёстрами тешиться.

Вот отправим её к прародителям.


И позвали они чёрную старую женщину,

Дали денежку медную крепкую

И просили её злодеянную,

Чтоб добыла им зелье волшебное,

Чтоб сгубить — погубить да и со́ свету сжить

Свою ро́дную кровь вседовольную.


Чёрная старая женщина так отвечала завистницам:

— Грех не будем мы на душу брать окаянственный.

Лучше так по-иному поступим, по-хитрому:

Гребень есть у меня, вы воткните ей в волосы,

Вмиг заснёт, ни за что не пробудится.

До реки донесите и там её скинете.

Коль утонет она и не выплывет,

Вы, знать, в смерти её невиновные.

Знать, решила Река её душу забрать.

Вот и всё, вот и всё, вот и всё.


Как понравилось это завистницам!

В келью к спящей красавице вторглися.

Гребешок ей воткнули и де́вицу,

Как умершую, вмиг обнаружили.

Веки крепко успеньем сомкнулися,

Не видать в них ни жизни — дыхания.


Взяли под руки — за́ ноги спящую,

Тихо тропками к речке спустилися.

Сбросив тело сестры в речку тёмную,

Ей завядший венок на́ грудь кинули.


Речка-мать обиду заметила.

В чём вина? И где правда? Где истина?

Бережно тело Ульяны она обняла, как родимую,

И, как ладью, понесла прочь от места сего преступления.


Реченька ласково, как в колыбели, несла и баюкала.

Долго ли, коротко ли плыло это судёнышко,

Вскоре в глубинке лесной к берегам притулилося.

Вскинула на́ берег речка красавицу,

Ветру шепнула, пусть же он разгласит свету белому,

Что злодеянье над девой такое свершилося.


Ветер известие то подхватил и направился

В хижину Бабы-Яги, что жила здесь с безвременья.

Шёпот ветра услышала старая женщина,

Мигом до берега в ступе домчалася.


— Бедная, добрая, глупая девица!

Как же ты зависть сестёр не заметила?

Я же приму, отогрею и выращу,

Время настанет, быть может, и выпущу.


Разом достала она гребешок из ко́сынек девичьих.

Глазки открыла та, женщину встретила.

В и́збу вошла, стала жить и прислуживать.

Печку топить, птичий язык учить.

Избу мести́, косы чесать, тесто творить и прочие мудрости.

Де́вица стала той Бабе помощница,

Стала расти, процветать и прему́дрствовать.


Сёстры в доме боярском живут припеваючи,

В зеркальце, знай себе, денно любуются.


Много ли, мало проходит ли времени,

Вот Бореслав возвращается.

Видит он, сёстры две смотрят с печалью на папеньку:

— Младшая к речке пошла охладитися

и зацепилась ногой за коряженьку, вмиг утонула.


Горе отцовское было безмерное.

— Что же вы, старшие, не сберегли её?


Ходит, над дочкой своей убивается.

Просит сестёр отдать ему то,

Что от дочери милой осталося.

Не поперечили девы отцу и представили зеркальце,

Меньшей что было отрадою.


Взял его нежно, слезою горючею

Хладную гладь его по́лил нечаянно.

Тут встрепенулось оно, взволновалося.

Глазки открыло ему и так слово молвило:

— Девицы в речку сестру сонную скинули

И оттолкнули от берега, думали,

Смерть ей придёт неминучая.

Но сохранила река её душу невинную.

Вот и живёт она в чаще лесной, как в изгнании.

И на работах за хлебушек так у Яги и соде́ржится.


Люто всердился отец на своих дочерей неразумныих.

Выгнать из дома хотел и наследства лишить, да одумался.

Молвит:

— Идите, сестру возвращайте

Так же, как от неё и избавились.


Он из колоды ладью им повырубил,

Их посадил во ладью и по речке пустил-то их.

Долго плыли они, горько плакали.

Реченька добрая слёз горьких не вынесла, сжалилась.

Лодочку им раскачала и в воды свои опрокинула.


Вот искупались деви́цы,

Промокли до ниточки, выплыли.

Вышли на берег,

Тропинку от речки, ведшую в лес, заприметили.

Шли и пришли к ворота́м, что в полнеба стоят.

Врата растворилися.


Девы вошли́, и диковинкам всем удивляются.

По́ двору ходят птицы с хвостами узорными.

Вот и деревья в цветах, а иные-то в яблоках.

Бьют фонтаны водою хрустальной и чистою.


Платья грязные девицы на́ землю скинули.

И окунулись в фонтан, омылись-очистились.

Им выходить из фонтана, а платьев их нет уже,

Вместо них в злате и жемчуге платья парчёвые.

Тканые, тонкие, словно воздух, рубашки шелко́вые.

Вот сапоги ярко-алые к платьям сафья́новы.


— Диво так диво! — они чудесам удивляются.


Нечто поделаешь, косы прибрали, в одежды оделися.

Лица у них от купанья аж просветлилися.

Краше вот стали они, пуще прежнего.


Входят во дворец и сильней удивляются.

Птицы с балкона слетают и рядом проходятся.

Барсы златые им стелют дорожку-то красную.

Девицы в толк не возьмут,

И глазам их не верится:

Входят навстречу им два чу́дных молодца.


Ноги в сребре по колено один-то имел,

Руки по локоть имел другой в золоте.

Вот поклонились деви́цам сии́ до́бры мо́лодцы.

Взяли за белые руки, к столам подвели, словно суженых.

Потчевать стали, чем Бог послал. Те угощалися.

Скромно откушали де́вы, к вину не притронулись.

Взоры потупив, обедать закончили.


Юноши тут повели их в чертоги к заморским сокровищам.

Первый-то Дарье Донцо преподносит с златым Веретеньицем.

Марьюшке дарит второй Серебря́ное Блюдечко,

Зла́то яйцо по которому ловко катается.

Про́сят их ласково, вежливо замуж пойти за них.


Те, как дары увидали, сестру свою вспомнили.

Грех свой неправедный вспомнив, заплакали.

Тут пожале́ли их молодцы, за́ руки трогают.


— Воля уж Божья такая на то состоялася.

Участь другая для младшенькой. Вам же сюда.

Вы не скорбите, мы вас принимаем, — и их успокоили.


~~~


Едет тут царь на охоту, дружину свою собирает.

Но Бореслав с ним не едет, тоскует он.

С горькою думой остался в хоромах. Сочувствует

Царь ему, сердце его не неволит, дал выплакать.


Вот прискакал царь с охотою в лес запове́данный,

Скачет денно, и зверя ему не встречается.

Нет. Не промчится пред ним и ни заяц, ни селезень.

Царь разводить костры и поднимать шатры дал приказ.


Сам отошёл от дружины, зашёл за три де́рева.

Чтобы разведать ту местность, да враз заблудился тут.

Видит тропинку лесную средь чащи в единого пешего.

Шёл, устремился и видит — избушка стоит.

Вмиг он вошёл и глазам не поверил — там юная де́вица,

Свет красотой затмевает, и с песней кудель прядёт.

А на главе её дивный венок разноцветом играется.

Царь, как юнец, в эту деву сейчас же влюбляется.


Он говорит ей:

— Дитя, чьих ты будешь отца да и матери?

— Мать я не знаю, растила в лесу меня бабушка.

Был мне в той жизни отец, Бореславом зовут.

Отвечает царь:

— Милая Деви́ца!

Отец твой — товарищ мой верный и друг мой!

Ты ж выходи за меня, если люб тебе, красная девица.


Тут же встаёт, а утроба её так и светится.

Молвила дева Ульяна-да-свет-Бореславовна:

— Нет мне причины тебе, царь, отказывать.


Взял он за белые руки, к шатрам её вывел своим.

Тут же немедленно лагерь собрали и тронулись

В царство свое, в дорогое отечество.

В день же другой

И всем миром сыграли счастливую свадебку.

Пили мёд-пиво, младым возглашали заздравную.

Сам Бореслав подводил под венец свою младшую.

Слёз он не вспомнил за сильною радостью.

Стала Ульяна Данилу прекрасной и мудрой женою,

Стала Царицей Отечеству самой честной и благою!

Сказка о двенадцати братьях, о Волшебной Стреле и о женской Слезе

Жил-был славный Род на земле. И был его Старейшиной Якопят Сме́хович. И было у него двенадцать сыновей.


Все братья были отцу до́роги, хороши, как на подбор. Но младшего — Лучшесвета — отец любил больше. Одевал его краше, кормил вкуснее, обнимал крепче.


Вот однажды увидел младший сын чудно́й сон: стоят на поле двенадцать снопов, зажглись на небе звёзды, и одиннадцать снопов поклонились младшему двенадцатому снопу.


Вот видит далее: стоя́т двенадцать домов — одиннадцать худых да разваленных и посреди них один добротный терем царский. Вот одиннадцать крыши с себя сняли, стали просить у двенадцатого. Добротный терем им в дома́ насыпал добра. Стали те одиннадцать домов красивые да статные и поклонились одиннадцать двенадцатому. А у самого́ терема добра не у́было.


Рассказал Лучшесвет своим братьям сон. Они над ним насмехаются, рассердились на него:


— Ишь чего выдумал!

А сами ревность затаили.


Вот посылает отец двенадцать братьев пасти стада. И сговорились братья убить ме́ньшего. Нашли большой ров возле пастбищ. Уже занёс старший брат меч, да только меньший из одиннадцати обращается к братьям:


— Не губите, не берите грех на́ душу! Лучше свяжем его, бросим в ров, пусть дикие звери с ним расправятся. Сами зарежем ягнёнка, измажем кровью его одежду брата и скажем отцу, что сына его звери растерзали. И память его погибнет, и мы от соперника избавимся.


Согласились братья, так и сделали.

Пришли к отцу, рассказали ему свою историю. Отец давай горевать! Одежду на себе рвёт, голову пеплом посыпает: «Лучше б меня звери растерзали…»


А Лучшесвет в это время брошенный во рве лежит, на звёзды смотрит да на злобу братьев огорчается.


Слышат его плач купцы, что на караванах проходили мимо. Заглянули в ров, освободили Лучшесвета. Накормили, напоили, в теплую одежду одели и забрали с собой в те страны, куда торговать шли.


Пришли в Тридесятое Царство-Государство, подошли на рынок, предлагают товар и Лучшесвета продают. А он и красив, и статен, и добр взглядом.


Проходил по рынку знатный царедворец — царский советник. Полюбился ему Лучшесвет, заплатил купцам за него хорошую денежку, забрал в свой мраморный дворец.


Вот стал жить и служить у царского советника Лучшесвет. А царский советник на него ни нарадуется. Настолько мудр Лучшесвет, что бы ни сказал, что ни посоветовал хозяину, всё тому нравится, всё ему пригождается: и в делах по дому, и на службе царю.


Изменился Советник, и советы царю он даёт самые лучшие, самые дельные. Возвысился в глазах царя. И сделал царь советника ещё ближе, только его советы и слушает.


Кормит, поит советник Лучшесвета, держит около себя неотлучно. Просит быть всегда рядом. А когда советник в отъезде, позволяет ему себя замещать, чтобы дела все решать.


И вручил все ключи от дома. И лишь одним ключиком просил не пользоваться, одну дверь не открывать.


И чем дольше живёт Лучшесвет у царского советника, тем больше он становится дороже хозяину. Вот призвал советник Лучшесвета и говорит ему:


— С тех пор, как ты у меня появился в доме, всё у меня стало ладиться и идти в гору, стал я особо дорог царю. Стал и ты мне как брат. И я хочу тебя отблагодарить. Давай брататься.


Поменялись они рубахами. Дали друг другу братскую клятву.


Вот уехал советник по царёву распоряжению в дальний край. Лучшесвет домом управляет. Всё, что надо, делает, следит за домом, за слугами и работниками. Всё делает исправно и своевременно. Люди и слуги им довольны, радуются под его рукой, хвалятся его мудростью. И все счастливы.


Вот стала сохнуть по Лучшесвету жена хозяина. Решила она его ещё ближе приблизить, склонить к отношениям. Выкрала со связки заветный ключик, отпёрла дверцу запретную, спряталась за нею и решила ждать до времени, когда дом успокоится.


Вот Лучшесвет все дела управил, отправился на ночной покой. Идёт по галереям к себе в комнату. Мимо запретной двери проходит. А тут вдруг вылетела оттуда советникова жена, схватила его за руки, стала его миловать, тянуть в комнату, сотворить с ней любовь. А он не идёт, говорит:


— Как же я на такое пойду, если ты чужая жена, а муж твой мне брат, друг, и я ему всем обязан?


Она его не слышит, в губы целует, приходит в нетерпение, ещё пуще тянет, манит жарче, дышит громче. Бьёт ему в голову терпкий запах её духов. И уже совсем почти затащила его в комнату, и уже сомкнула его в свои жаркие объятия. Вот-вот падёт Лучшесветова крепость.


Сделал он решительное усилие. Сломал свою стрелу, разодрал свою рубаху, высвободился из цепких рук коварной красавицы и убежал нагой. Та оскорбилась до слёз.


А тут и стук копыт хозяйского жеребца по двору раздался. Это советник вернулся. Дверь хлопнула, вошёл хозяин, желает поцеловать жену, обнять брата-товарища.


Поняла жена, что сейчас её намерение раскроется, решила сама быть на коне. Заголосила на весь дом, бросилась мужу на грудь, призналась, как неблагодарный Лучшесвет захотел взять её, да и платье отобрать. И показала мужу его рубаху, что, мол, в порыве страсти снял, да ничего у него не вышло, осталась она мужу верна.


Воспылал гневом царский советник, велел Лучшесвета разыскать, с глаз долой прогнать и в темницу посадить.


Долго ли, коротко ли сидит в темнице Лучшесвет. Перезнакомился со всеми узниками, со всеми стражниками. Все его полюбили, все его мудрого совета спрашивают.


И оказался среди узников один старик седой — разбойник, что сидел в тюрьме ещё со времён царя Гороха. Захотел он Лучшесвета за его доброту отблагодарить.


Призвал молодца к себе на беседу старый разбойник глубокой ночью, когда все уже седьмой сон разглядывали, и говорит:

— Я скоро уйду к прародителям и должен и́збранному передать своё сокровище, накопленное жизнью. Сокровища мои спрятаны в сундуке. Зарыт он под старым Дубом, который растёт в царском саду. Ты выйдешь из тюрьмы цел-невредим. Я знаю, это случится. Из всех нас ты единственный невиновный и не сотворил в жизни ни единого зла. И тогда ты пойдёшь, найдешь в царском саду этот старый Дуб, и выкопаешь из-под него сундук, в котором хранятся величайшие дары, и они будут твои. Владей ими, вспоминай меня и твори людям добро.


Сказал и отправил его ночевать.


На утро старца нашли бездыханным. А в тот же день смотритель тюрьмы принёс царский указ о помиловании Лучшесвета.


Дело в том, что царю в эту ночь приснился вещий сон, что если он не отпустит из тюрьмы одного узника, напрасно оклеветанного, то в его государстве начнётся нашествие саранчи. Испугался царь, дал указ освободить одного из злодеев на усмотрение главного тюремщика. Тот и выбрал Лучшесвета, как праведного человека, напрасно оклеветанного.


Вызвал царь освобождённого к себе пред царские очи, чтобы посмотреть из-за кого Бог ему такой грозный сон показал. И увидел он статного, во всём пригожего юношу. Захотел подарить ему кафтан с царского плеча. Надел красный кафтан Лучшесвет и стал краше пуще прежнего. Велел царь подать и сафьяновые сапоги.


Надел тот всё, и видит царь — смотрит на него благородный человек, ни чуть не меньше царского достоинства. Посадил Лучшесвета есть и пить рядом с собой, и обо всём его спрашивает.


Удивляется царь его уму-разуму. Даже старший советник, мудрейший из всех, не умеет так рассуждать, как этот незнакомый юноша. Царская дочь сидит, его из-под ресниц с любопытством разглядывает.


Думает царь: «Пожалуй, этот мо́лодец может быть моей правой рукой».


Тут послышался гром, гам-тарарам, вихрь налетел. Всё на столах разметал, всех, кто стоял, опрокинул, похитил царскую дочь и умчался, откуда прилетел.


Схватил царь себя за голову, стонет, места себе не находит. Требует к себе добрых витязей, кто пойдёт царевну выручать.

Говорит:


— Кто выручит, тот возьмёт себе царскую дочь в жёны и пол-царства в придачу.


Вызывается идти Лучшесвет:

— Не ради пол-царства иду, хочу державе помочь. Душу спасти!

Встал и пошёл. Вышел в царский сад, нашел старинный Дуб. Раз-два заступом ударил, показался сундук. В сундуке — Рубашка Волшебная, Лук, Стрела и Огниво.


Поблагодарил Лучшесвет старого седого разбойника. Надел Рубашку, повесил на плечо лук со стрелой, огниво в карман положил.


Идёт, сам не знает куда. Слышит за спиной разговор:

— Что же он меня не пустит?


— Так, наверное, не знает, что надо.


— А давай подскажем ему?


— Давай.


— Эй, добрый человек! — голос за спиной стал громче. — Ты Стрелку-то пусти. Я тебе путь и укажу.


Поблагодарил Лучшесвет волшебные Лук и Стрелу. Вскинул Лук, натянул тетиву, далеко в небо прицелился, пустил Стрелу. Стрела зазвенела, запела, ускорилась в небушко. Побежал Лучшесвет её догонять.


Бежит, заметил, куда стрела пала. А это огромная скала, в ней черная пещера. У входа в пещеру стрела воткнута. Вынул её Лучшесвет из земли, крикнул в пещеру. Выполз трёхглавый змей, зашипел:


— Я тут жил, живу и буду жить, и ни с кем свою жилплощадь не буду делить! Убирайся, кусок мяса, а то съем!


— Я пришёл тебя не кормить, а пришёл тебя победить, — отвечает Лучшесвет.


Разъярился змей, налетел на молодца. Ударил хвостом по его правому плечу. Лучшесвет нисколько ни поранился, стои́т на ногах. Волшебная Рубаха его защищает.


Стукнул змей второй раз по левому плечу. Лучшесвет, как стоял, так и стоит.


Поднялся змей над землёй, решил всем телом ударить Лучшесвета, да только молодец этим и воспользовался. Стрелой, что в руке его была, взял да и проткнул змея в дыру, что в его панцыре на брюхе зияла. Упал змей, сраженный, и испустил дух.


Пошёл Лучшесвет к пещере, а оттуда уже царевна бледная выходит. На грудь ему бросается, говорит:


— Отведи меня, мо́лодец, к батюшке во дворец и будь моим мужем!


Повел её Лучшесвет во дворец.


Царь радостно встретил их, поблагодарил Лучшесвета за спасение дочери. На следующий день свадьбу сыграли. После пира отвели молодых в опочивальню. Легли спать, жена его спрашивает:


— Как ты, муженёк, змея трёхглавого победил, он же непобедимый был? Он же бил тебя по совести, чем же ты спасся?


— Жёнушка моя, и, правда, один бы я не справился. Рубаха моя меня от ударов защитила. Без неё я простой смертный. И Стрела мне помогла. Без неё бы я не нашёл змеиного логова и не проткнул бы змея насмерть.


Засмеялась жена:

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.