Бесплатный фрагмент - Читтагонг

Зимой с 1972 на 73 год после двухмесячного отпуска я снова вернулся на родной танкер «Ленино» в Новороссийск. Большинство экипажа, включая капитана Самофалова, тоже отдохнуло в отпусках. «Ленино» за это время с подменным экипажем сбегал по-быстрому на Кубу и назад. После отдыха моряки встретились на пароходе как родные. Как будто большая семья разъехалась по необходимости на пару месяцев каждый по своим делам и вот, наконец, все опять вместе собрались дома.

Предстоял короткий ремонт в доке в Новороссийском судоремонтном заводе недели на три и потом — грузиться нефтью в этом же порту на Шесхарисе (нефтеналивной причал) и куда-то на запад, как начальство прикажет.

Все казалось просто и ничто не предвещало беды.

Ремонт мне запомнился одним интересным случаем. Был у нас четвертым механиком Юра Дружинин, хороший такой парень, скромный, добросовестный по работе, но неосторожный. Чувство опасности у человека отсутствовало. А четвертый механик, между прочими обязанностями, отвечал за ремонт судовых систем: грузовые трубопроводы, воздушные, водяные и всякие другие. Их на танкере столько, что только он мог в них разобраться.

И вот приходит на борт заводская бригада из нескольких человек определить объем работ по ремонту нефтяного трубопровода. Юра спускается с ними в третий центральный танк. Это такой грузовой отсек для жидкого груза объемом около 1500 кубических метров. Для сравнения могу сказать, что в один такой танк свободно поместился бы трехэтажный жилой дом на пятнадцать квартир и еще для детской площадки место осталось бы. И таких танков на судне было двадцать семь.

Юра ходит с заводскими по дну танка, жалуется на жизнь: вот, мол, танки мыли перед ремонтом, а везде лужи нефти, трубопроводы дырявые, остатки нефти из труб вытекают. И чтобы заводские лучше разглядели пробоины в трубопроводе, зажигает спичкой какую-то бумажку и таким образом улучшает освещение в этом темноватом помещении с нефтью. После чего небрежно бросает догорающую бумажку в лужу сырой нефти. Нефть мгновенно загорается. Собственно она для этого и предназначена. А заводские хлопцы с Юрой во главе, при значительно усилившемся освещении, бросаются толпой к металлическому трапу на выход.

Это случилось на моей суточной вахте. Я в это время на грузовой палубе возле парадного трапа спокойно беседую с заводским пожарным инспектором. Объясняю ему подробно, какую большую мы проделали подготовительную работу по обеспечению пожаробезопасности на судне в период производства ремонтных работ. Пожарный уже практически даёт мне в руки акт приемки судна в ремонт.

И вот тут я слышу за спиной нарастающий звук, очень похожий на шум огня в открытой настежь печи. Подбегаю к расширителю третьего центрального танка, заглядываю в него: мама родная! Огонь полыхает как в аду.

Надо понять мое состояние: в танке люди, на судне несколько моряцких жен с детьми, из командиров я один, не считая несчастного Дружинина, который сгинул в адском пламени. Через минуту нефть в смежных танках от температуры начнет испаряться, а еще через несколько минут так жахнет, что половины судоремонтного завода не будет.

Но все эти мысли заняли не больше одной сотой секунды. Выучка сработала: я рванул стометровку по грузовой палубе в надстройку (там как раз метров сто бежать) к судовой радиотрансляции. В училище я тоже бегал довольно быстро: стометровку пробегал за 12 секунд, только Вадику Бабичеву проигрывал. Но тут, мне кажется, были перекрыты все существовавшие в то время мировые и национальные рекорды.

Запрыгиваю в дежурную комнату, включаю «Березку» (судовая трансляция) и объявляю радостную новость: «Внимание! Пожарная тревога! Пожар в третьем центральном танке.» Как положено, с небольшим интервалом дважды повторяю объявление. Потом с той же рекордной скоростью бегу обратно к парадному трапу — там установлен телефон для связи с берегом. Надо звонить диспетчеру завода. На ходу кричу морякам: «Горловину танка не закрывать! Там Юра Дружинин!»

Не успел я набрать короткий двузначный номер и поделиться своими опасениями с заводским диспетчером, как обстановка изменилась. Оказалось, что не я один из экипажа умею так быстро бегать. За какие-то 30 секунд моряки раскатали пожарные шланги, врубили пенотушение, залили весь танк пеной. И, что особенно удачно получилось, Юру Дружинина с заводскими ребятами как-то успели из горящего помещения выхватить.

И вот стоит он живой с этими ребятами, правда, весь в пене, сам черного цвета от копоти и говорить не может, видимо от избытка чувств. Но мне на его дар речи наплевать. Мне главное предъявить его и заводских согласно накладной. За качество товара я не отвечаю, а там дальше пусть с ними врачи разбираются.

Через полчасика подтягиваются по тревоге с берега капитан Иван Петрович, новый старпом и другие (наш старпом Юра Афанасьев был отправлен вторым помощником по контракту на аргентинский танкер).

Пришел и пожарный инспектор, которого полчаса назад при первых проблесках пламени с парохода как ветром сдуло.

Стали разбираться. Юру Дружинина сначала хотели уничтожить, но потом увидели в каком он состоянии и оставили в покое.

Экипаж, как оказалось, действовал по тревоге правильно и очень быстро. Я даже удостоился благодарности за быструю реакцию и отсутствие паники..

Это удивительно. А на учебных тревогах по четвергам те же моряки ползали с пожарными шлангами по палубе как дохлые.

Пожар на танкере — это, конечно, страшно, но настоящая беда была впереди.

После ремонта перешвартовались на причал Шесхарис, это там же в Цемесской бухте, недалеко от судоремонтного завода. Приняли на борт 35 тысяч тонн сырой нефти. Руководство пообещало нам «короткий рейсик»: Италия — Сирия — Куба — Новороссийск. «Месяца на три, не больше».

Но я уже к тому времени заметил, что они, отправляя в плавание моряков, всегда обещают короткий и победоносный рейс, а потом выходит все наоборот. Так случилось и в этот раз. Короче, домой я попал только через полтора года.

*****

До Итальянского порта Анкона идти примерно неделю. И, что странно, чем ближе мы подходили к солнечной Италии, тем становилось холоднее. Дело кончилось тем, что в город мы со вторым помощником Анатолием Кременюком пошли, одевшись по-сибирски: теплые сапоги, пальто и меховые шапки. Город красивый, магазины и рестораны в огнях. Но все в каком-то морозном тумане. Итальянцы непривычные к такой температуре, ходят все посиневшие, перебегают от магазина к магазину. А нам с Толиком хоть бы что, ондатровые шапки еще не такой холод выдерживают.

Прохожие с нескрываемым интересом, а некоторые с завистью, разглядывали наши сапоги и меховые шапки. Там такую одежду не носят. Несколько раз я услышал нам вслед непонятное слово «Алёра!». Спрашиваю Толика: «Это что за „Алёра“? Ругаются, что ли?». Толик успокоил: «Алёра» — это такое слово, которое у них подходит для выражения любых чувств. В данном случае в качестве перевода лучше всего подходит русское «Однако!».

Ну итальянцы! Что с них взять?

Выгрузили нефть в Италии, пошли в Сирию на погрузку. О Сирии расскажу подробно в другой раз. Был у меня года через три случай познакомиться с этой солнечной страной поближе.

Потом переход через Средиземное море, Гибралтар, Атлантический океан на Кубу в порт Сантьяго. Ходу недели две, может чуть больше.

Решил я на переходе заняться вплотную профилактикой и настройкой ЭРНП (электро-радионавигационных приборов). Как четвертому помощнику мне приходилось отвечать за работу и ремонт радиолокатора, гирокомпаса, эхолота, лага, радиопеленгатора и еще чего-то, уже не помню. В первую очередь занялся радиолокатором. В те времена даже на таких больших судах устанавливалось только по одному локатору советского образца типа «Дон». Это была военная техника, ламповая, с современной точки зрения устаревшая. Но работал этот локатор очень хорошо, однако требовал к себе постоянного внимания и высокой квалификации обслуживающего специалиста. Ночью или при плохой видимости в тумане радиолокатор был единственным надежным средством, чтобы определить место судна по береговой черте и обнаружить встречное судно или берег. Действовал он на расстоянии до 42 миль (77 км). Судоводители на этот прибор буквально молились.

Мы еще в училище усиленно изучали эти приборы, но теперь я решил довести свои знания до совершенства. И довел. Позднее благодаря этому мне удалось практически спасти танкер от катастрофы в Босфоре. Но это было потом. А пока я между ходовыми вахтами раскладывал на палубе каюты или на штурманском столе электросхемы локатора, а их десятки погонных метров, и вникал в самую суть. Каждый блок прибора настраивал, тестировал, подстраивал переменные сопротивления, замерял токи. В общем, добивался наивысших показателей по всем параметрам. По ночам мне снились эти схемы и электронный импульс, пробегающий по цепям. Со временем мне уже не нужно было заглядывать в схемы. Весь процесс запуска радиолокационного импульса, генерирование излучения, прием отраженного сигнала, его преобразование вплоть до изображения на электронно- лучевой трубке я мог уже за считанные секунды смоделировать в уме со всеми подробностями. Это потом и спасло нас в Босфоре.

Через какое-то время локатор заработал так хорошо, как никогда не работал. Штурмана нарадоваться не могли. Но все-таки, мне казалось, что не хватает какой-то четкости в изображении. Несколько дней я ломал голову над этим вопросом. И вот однажды во сне мне приснился ответ. Довольно простой.

Тут же в 4 утра поднялся на мостик. На вахте старший помощник со своим матросом. Спрашивает: «Что, Николаевич, не спится? Пришел помочь?». Я еще под впечатлением своего электротехнического сна неопределенно отвечаю: «Подождите. Сейчас…». Сам к локатору, снимаю тубус, потом беру отвертку и откручиваю несколько болтов, снимаю с корпуса локатора защитную круглую крышку с толстым стеклом. Под ней стекло экрана электронно-лучевой трубки. Сюда никто никогда не лазает, только раз в несколько лет при замене трубки. Провел пальцем по поверхности экрана: точно! Толстенный слой пыли! До меня здесь плавали четвертыми помощниками и Юра Афанасьев, и Федор Романович, и мой предшественник Коноваленко Леша. И никто не догадался протереть здесь тряпкой.

Вытер все это дело, протер спиртом. Старпом ворчит: да что ты там возишься в полной темноте, он и так отлично работает. Я говорю: «Теперь еще лучше будет работать» — и пошел досыпать.

За обедом на утро в кают-компании штурмана и радисты забросали меня вопросами: «Ты что с локатором сделал? Он так никогда не показывал! Говори, что ты там придумал по своей электронике!».

Я сначала отмалчивался. Потом говорю: «Нас в училище, еще до того как начали обучать электронике, приучили регулярно раз в неделю окна в кубрике протирать от пыли».

Начальник рации сразу понял, а остальные долго и странно на меня смотрели.

Через пару дней приходим на Кубу в Сантьяго. Порт находится в большой бухте со множеством разветвлений и с островком посредине. Берега высокие, видимость отличная. Идем в конец бухты к нефтяному причалу. Локатор, как положено при заходе в порт, работает. Старпом время от времени смотрит на экран, контролирует расстояния. Вдруг с удивлением восклицает: «Что за черт! На экране три буя отбивает, а никаких буев не видно. И на карте их нет…»

Я заглянул в локатор, замерил курсовой угол на буи и расстояние. Беру бинокль и пытаюсь по этому направлению визуально обнаружить то, что видно на экране. Буев не видно, но зато на этом месте сидят на воде три пеликана. Старпом успокоился, но попросил: «Ты, Николаевич, больше не настраивай его. Он еще рыбу на дне начнет показывать. А это уже лишнее».

Не все моряки верят, что такое возможно, но это факт. А современные японские локаторы хоть и не ломаются, но работают тупо. Птичку в них не увидишь.

*****

В Сантьяго все как обычно: жара, свалки горят вокруг города, грифы-падальщики стаями летают. Кубинские солдаты с автоматами ходят круглые сутки по причалу и по палубе на судне. Если увидят какие-нибудь пузыри на воде вблизи танкера, кидают в это место гранату и несколько очередей туда из автомата: защита от подводных диверсантов. Тогда это было необходимо.

Я первый раз на Кубу попал в 69-м году. Было это в Гаване. На одном из причалов порта стоял памятник: сваренные в виде абстрактной фигуры различные металлические части судна. Якорь, шестерни от двигателя, куски железа, иллюминаторы. Это то, что удалось собрать в радиусе двух километров после взрыва французского сухогруза, доставившего в Гавану оружие. Один трюм у них был полный взрывчатки. Предположительно кубинские контрреволюционеры устроили диверсию и взорвали судно. Экипаж весь погиб и много людей в порту. Мне тоже в те годы пришлось однажды возить на сухогрузе взрывчатку на Кубу. Полный первый трюм, больше тысячи тонн. Но выгружали уже не в Гаване, а в Мариеле, на военно-морской базе.

В городе Сантьяго делать нечего. Сплошная нищета и грязь. Но вот километрах в тридцати есть просто райское место — бухта Сибонэй. Полукруглый песчаный пляж, пальмы, в море стоит на сваях деревянная платформа для отдыха и ныряния, чистейшая вода и никакого народа. Кубинцы давали нам автобус и мы каждый день, кто был свободен, ездили туда развлекаться. Носились по пляжу наперегонки, ныряли и всячески дурачились. Дело было кажется в марте, вода градусов 25—26. Для кубинцев холодновато, а нам в самый раз.

Но море вокруг Кубы довольно опасное. Наш молодой моряк- практикант Белоусов решил покинуть песчаный пляж и поплавать в сторонке среди кораллов. В результате наступил ногой на морского ежа. Это такой шарик с длинными и ломкими колючками. После этого нога у него была вся в нарывах, долго ходить не мог. Судовой врач месяца полтора выковыривал ему эти колючки.

Местные кубинцы рассказали мне, что незадолго до нашего захода двое их молодых ребят ловили рыбу на спиннинги. Зашли в воду по пояс и закидывали на блесну. Один из них поймал на крючок барракуду. Это такая большая морская щука со множеством зубов и отвратительным характером. Так эта барракуда от обиды сама бросилась на них. Одному прямо в воде откусила голову. Второй весь покусанный смог сам выйти из воды, но умер на берегу от потери крови.

Акулы по сравнению с барракудой просто тупые караси. Мне раза три-четыре пришлось поплавать среди акул и ничего особенного не случилось. Одна только случайно задела меня боком по колену и при этом испугалась больше меня. Правда кожу на колене разодрала мне как теркой. Это было около порта Сафи в Марокко в 68-м году. У акул чешуи нет, а шкура покрыта мельчайшими зубчиками. В воде с ней лучше не соприкасаться, кожу сдирает как напильником. Но это так, к слову.

Другой наш моряк, моторист Вовк, поймал с борта на крючок небольшую акулу-катрана. Поднял его до лееров, взял правой рукой за леску у морды и перекинул через леерное ограждение на палубу. Так этот катран, вместо того, чтобы безропотно починиться судьбе, успел в воздухе в полете хвостовым шипом распороть Вовку руку от локтя до кисти. Пришлось зашивать. И рана очень долго не заживала. Вот-так поймал рыбку!

Недели две, пока шла выгрузка, мы мирно развлекались на кубинской природе. Настроение было праздничное. После окончания выгрузки мы полагали идти на Черное море в Новороссийск.

Но тут прозвучал первый зловещий стук судьбы в дверь: получаем из Новороссийска радиограммой распоряжение следовать в Канаду на речку Святого Лаврентия в порт Монреаль, грузить там американскую пшеницу 17 тыс тонн, затем зайти в порт Три-Риверс, догрузить там канадскую пшеницу, еще 17 тыс тонн, и с пшеницей следовать на Черное море в порт Ильичевск под выгрузку.

Но это еще полбеды. А основная беда в том, что танки после нефти под пшеницу надо вычищать и мыть до зеркального блеска. Конечно, это можно было сделать, как делают все нормальные люди: прийти на рейд Монреаля, заплатить 42 000 долларов, и за неделю с помощью химии канадцы сделали бы эту работу и сами бы предъявили танки американской зерновой инспекции.

Но в условиях развитого социализма 42 000 капиталистических долларов — это же немыслимые деньги. Да наши советские моряки такого не допустят! Они сами бесплатно, с присущей им энергией и энтузиазмом, вручную вычистят все танки и помоют их с мочалкой морской горячей водой. Правда при этом может пострадать их здоровье. И процесс мытья займет не 7 дней, а 40. Придется еще немного загрязнить окружающую среду. Но это все пустяки. Главное можно будет отрапортовать, что 42000 долларов не достанутся капиталистам.

На том и порешили. Меня попросили возглавить комсомольскую бригаду, а их, комсомольцев, было 15 из 47 человек экипажа. Отказаться от такого почетного задания было трудно. Не понимаю я тех людей, которые вспоминают социализм как нечто радужное.

Даже не хочется описывать процесс мойки танков вручную. Это страшнее, чем плавать среди акул. Там ты хоть в чистой воде, да и с акулами можно как-то договориться.

Мойка танков производилась круглосуточно. Нашей комсомольской бригаде, конечно, досталась ночная смена. Вооружившись короткими лопатами, мы вечером спускались в танк и до утра выгребали остатки нефти пополам со ржавчиной, грузили в ведра и вручную поднимали на палубу. Шпангоуты (профильный металлический набор корпуса) высотой 60 см и расстояние между ними 60 см. Это пространство полностью забито твердыми фракциями нефти и ржавчиной. Эти остатки скапливались здесь 5 лет, с постройки судна. Температура в танке даже ночью выше 30 градусов. Испарения нефти такие, что через полчаса работы голова начинала кружиться и ничего не соображала. Приходилось подниматься наверх и дышать минут 10. Иногда, предварительно поблевав за борт.

После 12 часов такой работы люди становились зеленоватого цвета и кушать уже не хотелось. Хроническое отравление. По часу отмывались от мазута в душе, робу кидали в стиральные машины, чтобы завтра хоть первые полчаса поработать в чистом.

Тяжело тогда нам приходилось, работали буквально стиснув зубы.

Но уже в те годы у меня было противоядие от всех тяжелых жизненных ситуаций. Которое, кстати, действует и до сегодняшнего дня. Когда становится тяжело в жизни и уже, кажется, дальше ехать некуда, я всегда вспоминаю подводную лодку «Буки-2» 641-го проекта, полярную ночь, штормовое Баренцово море и первый отсек с шестью торпедными аппаратами. И мне сразу становится как-то легче. Как говорил в училище наш преподаватель по минно- торпедному оружию капитан 1 ранга Тер-Абрамов: «Все в мире относительно: вино лучше старое, а девушки лучше молодые».

К стати о девушках. В нашей ударной комсомольской бригаде по мойке танков было 4 девчонки по 17—18 лет, практикантки-судовые повара из Туапсинской школы морского обучения. Я им сразу запретил спускаться в танки. Попросил подносить ребятам чай и поддерживать морально своим присутствием и внешним видом.

Утром после первой ночной смены за завтраком в кают- компании замполит Сан Саныч Заволока строго так меня спрашивает, почему комсомолки не участвуют в ударном труде. Но я к тому времени, хоть и было мне всего 24 года, был уже моряком опытным, к моему мнению прислушивались. Спокойно отвечаю замполиту: девочки еще несовершеннолетние, это во-первых. Во-вторых, на вредный труд, да еще ночью, без соблюдения норм безопасности труда, женщин посылать нельзя. Запрещено законом.

Заволока пытался что-то возразить, начал бормотать о комсомольском задоре. Не дослушав, я оборвал его довольно грубо и, в-третьих, предложил ему самому залезть в танк и показать молодежи как работают настоящие комсомольцы старого поколения. В кают-компании установилась напряженная тишина. Последнего аргумента Сан Саныч не выдержал. Подумал с минуту и с артистической улыбкой на лице сделал замечательный вывод: «Ну что ж, Владимир Николаевич, вы и в этот раз все решили правильно. О здоровье будущих матерей надо заботиться». Капитан Иван Петрович молчал, но с интересом наблюдал за этой сценой и, кажется, остался доволен.

Я думаю, девчата и сейчас помнят меня из-за этого случая.

Вот такая адская работа шла и днем и ночью целых 40 суток. После зачистки очередного танка мы переходили в следующий, а этот танк сутки мыли горячей морской водой и откачивали воду с остатками нефти в специально оставленный для этого танк. Эту грязную воду надо было куда-то сдавать.

В Сантьяго очистных сооружений не было. Вышли из Сантьяго, пошли в Гавану. А мойка на ходу продолжается. В Гаване постояли пару дней. Местные власти заявляют нам, что смытую воду уже принимать некуда, не хватает емкостей. Тут капитан с замполитом призадумались, стали посылать вопросительные радиограммы в пароходство.

Тем временем в Гаване в порту на сухогрузном причале я неожиданно встретил свою знакомую. Шел в капитанерию по каким-то штурманским делам. Вдруг слышу до удивления знакомый голос: «Болодиа! Буэнос диас!» (Володя! Здравствуй!). Алина — красивая местная девушка, белая, работала в порту тальманом. Подошла, обняла меня. Смеется: « Узнаешь? А я тебя помню». Конечно, я узнал.

*****

Несколько лет назад я плавал матросом на сухогрузе, еще курсантом ЛВИМУ. Пришли под выгрузку в Гавану, выгружались больше месяца. И все это время я был тальманом на причале — считал выгружаемый груз как представитель судна. А береговым тальманом была как раз эта Алина. Ей тогда было 19 лет, а мне лет 20—21.

Алина представляла из себя испанскую девушку средних размеров. В отличие от других женских особей кубинской национальности, она была немногословна и на всех смотрела как бы немного с высока. Всегда очень аккуратно и чисто обмундирована. Чувствовалась чистокровная порода и воспитание. Однако, при всей своей модельной внешности она курила кубинские сигары.

Мы совместно считали груз, усевшись где-нибудь на причале в тени. Выбирали место повыше, чтобы все трюма и палуба нашего «Краснозаводска» были видны. В конце дня составляли тальманские расписки и обменивались экземплярами. Количество груза должно у обоих тальманов совпадать. При той скорости выгрузки, какую могли обеспечить кубинские грузчики, это была не утомительная работа.

Первые два дня Алина со мной не разговаривала. Иногда внимательно меня разглядывала. Видимо, не знала чего от меня ждать. Наши морячки с парохода, проходя по причалу, пару раз пытались с ней довольно неумело заигрывать. Но я просто по дружески им сказал, чтобы они проваливали и больше не подходили. Девушка внимательно наблюдала за этой сценой, видимо, пыталась понять на каком языке я сними объясняюсь. Моряки оставили Алину в покое. Да, по правде сказать, там в порту и без неё всяких разноцветных девушек хватало.

На третий день утром снова начинается выгрузка. Я сел на деревянные ступеньки склада в сторонке от Алины и приготовился считать. И тут Алина удивила меня: подходит молча, садится рядом со мной, обнимает одной рукой за плечи, легонько похлопывает ладошкой меня по спине и говорит: «Que mi amigo!» (Ты мой друг). И с этого дня целый месяц, до нашего отхода, рядом со мной так и просидела. Я угощал её конфетами из судовых запасов, она таскала мне манго из своего огорода. Пили кофе. Алина пыталась меня научить курить сигары, но я наотрез отказался.

Мне кажется, это был чуть ли не единственный за всю историю реальный пример совершенно бескорыстной советско-кубинской дружбы.

Мы неплохо объяснялись на универсальном испано-русско- английском наречии. Много от нее я узнал о жизни на этом замечательном острове. Например, мне со стороны казалось, что здесь не делают никаких различий между белыми испанцам и неграми. Оказалось не так. За внешним непринужденным общением скрывалась устоявшаяся столетиями иерархия. Чем человек светлее кожей, тем выше его положение. Испанцы на темнокожих не женятся, стараются не смешиваться. Если разговаривают о чем-то два человека и один их них светлее, то черный больше слушает и соглашается. И получается у них это как-то само-собой, без усилий с обеих сторон.

Выяснилось также, что звук «В» обычный кубинец произнести не в состоянии. Слово Гавана они говорят так: Абана. А меня они называли Боба или Болодиа.

Вопреки моему заблуждению, Алина мне рассказала, что выходить замуж раньше 25 лет у кубинских девушек считается неприличным.

Незадолго до этого команданте Фидель решил покончить с проституцией на социалистической Кубе. С помощью военных собрал со всей Гаваны девушек легкого поведения. Несколько дней держали их в военных казармах. Потом погрузили на несколько пароходов и отправили на остров Пинос. Там, они якобы с большим энтузиазмом возделывают на плантациях сахарный тростник и овладевают по вечерам марксистко- ленинской теорией.

Вся Гавана со слезами провожала девиц, все набережные на выходе из порта и замок Моро были забиты народом. Как у нас в Севастополе в День Военно- Морского флота. С того дня знаменитая набережная Малекон опустела. Но ненадолго. Через год-два подросли новые поколения и все пошло по-прежнему. Но Фиделю кубинцы этого не забыли.

О Фиделе Кастро, а особенно о его брате Рауле, говорить на Кубе в приличном обществе вообще запрещено. К концу стоянки я узнал почему.

Был такой смешной случай. Сидим мы с этой девушкой на причале, считаем груз. Подсаживаются к нам две её подружки- мулатки и начинают ненавязчиво со мной заигрывать: одна выясняет, почему у меня волосы мягкие и такого светлого цвета, вторая тихонько мои плечи щупает на предмет мускулатуры. Алина что-то сказала им по- испански совершенно спокойным тоном. Девчонки быстренько убрали руки и пошли по своим делам. Мне это показалось смешно, спрашиваю: «Ты что им сказала? Они, что ли, боятся тебя или ты им командир?». «Нет, — отвечает. — Просто я белая, а они из Африки».

Я тут же решил пошутить по поводу её белой кожи, которая была довольно коричневого цвета от загара. «Ты белая? Это я белый, смотри какая у меня кожа. А ты коричневая».

Тут Алина сделала то, чего я никак не ожидал. С абсолютно безразличным лицом она не торопясь расстегивает пуговицы на блузке, пальцами оттягивает лифчик и показывает ослепительно белую грудь: «Смотри!». У меня с непривычки перед глазами все поплыло. Делаю руками торопливые жесты: застегивайся, мол, скорее, а то у меня с головой плохо стало. Девушка не спеша привела форму одежды в порядок. Пощупала ладонью мой лоб: «Sí, Volodia. En día es mucho fumar!» (Да, Володя. Сегодня очень жарко!) Своеобразный такой кубинский юмор.

Вот и подумай в следующий раз, прежде чем шутить с кубинской девушкой.

Но были случаи совсем не смешные.

Как-то уже к концу выгрузки местные власти решили поразвлечь нас и организовали морякам поездку на автобусе для осмотра казарм Монкадо, которые в начале кубинской революции неудачно штурмовал Фидель Кастро. Казармы различного типа я с детства изучал и они меня уже к тому времени притомили. Я не поехал. А другие молодые моряки поехали и из-за своей любознательности пропустили кое-что действительно интересное.

В тот день мы с Алиной, как обычно, пили кофе на причале и считали груз. В районе обеда в порту стала заметна какая-то суета. Среди рабочих, Алина мне их показала, было несколько мускулистых мулатов, которые делали вид, что работают, а практически целыми днями шлялись по порту и совали нос во все углы. Это были агенты кубинской госбезопасности. Эти ребята в тот день вдруг стали проявлять необычайную активность. Бегали по причалам, махали руками, что-то выкрикивали. В общем, наводили порядок.

Алина быстро сообразила: «Сейчас к вам на судно кто- то приедет. Posibli Fidel (Возможно Фидель)».

И точно: вскоре по причалам на большой скорости проезжают гуськом три черных кадиллака с открытым верхом и останавливаются у нашего трапа. Прямо напротив нас, метрах в пятнадцати. Я хотел встать и подойти к трапу, но Алина надавила мне на плечо: «Сиди, не вставай!».

В средней машине, кроме водителя, сидели команданте Фидель Кастро и его брат Рауль (министр госбезопасности), оба в то время еще молодые и с автоматами Калашникова в руках. В крайних машинах — десятка полтора подростков в форме и тоже с автоматами. Как я потом узнал, это все были приемные сыновья Фиделя. Он усыновил несколько десятков сыновей своих погибших товарищей по революции. Эти мальчики составляли его личную охрану.

Фидель с братом остались сидеть в машине, а пацаны бегом поднялись на наше судно и разбежались по нему: часть забежала в надстройку, другие побежали осматривать трюма и помещения полубака. Осмотр судна у них занял минуты три, не больше. Через три минуты один из них, видимо старший, подходит к трапу и что-то кричит Фиделю. Фидель и Рауль не спеша с автоматами в руках выходят из машины и идут на судно в каюту капитана. В порту вроде все успокоилось, продолжается выгрузка.

Что было в каюте капитана, я знаю со слов наших штурманов. Фидель в те годы любил посещать советские пароходы, пообщаться с капитаном, выпить и закусить по-русски. Сидят они за столом, пьют водку за нерушимую бескорыстную дружбу, мировую революцию и Леонида Брежнева. Так бы и закончилось все это мирной попойкой, если бы Фидель не поинтересовался у капитана: а как, мол, идет выгрузка? Не угас ли революционный порыв у кубинского пролетариата? А капитан наш Кононенков, святая душа, отвечает со всей откровенностью: слабовато, мол, идет выгрузка. В Питере наши грузчики этот пароход за две недели загрузили, а тут стоим уже скоро месяц, а выгрузили едва половину. Фидель что-то блям-блям на своем автоматическом испанском Раулю. Тот ставит полную рюмку на стол, говорит: «Я сейчас» — и выходит из каюты.

Дальше я видел своими глазами. Рауль выходит из надстройки, подходит к комингсу третьего трюма и заглядывает вниз. На ту беду, негры-грузчики решили, как они это любят делать, передохнуть в ожидании конца рабочего дня и покурить лежа на мешках с рисом.

Рауль не стал вступать с ними в пререкания, просто решил освежить их революционный пролетарский порыв. Вытаскивает из кобуры огромный револьвер типа Смит-энд-Вессон, тщательно целится и стреляет в первого подвернувшегося негра. Несчастный так и остался лежать на мешке. Остальные грузчики в едином революционном порыве с огромной скоростью начали таскать мешки. Паника каким-то образом передалась и в остальные три трюма.

Рауль по очереди заглянул во все трюма, засунул револьвер в кобуру, закурил сигаретку и с довольным видом пошел допивать водку.

Молодчики Фиделя быстренько завернули покойного негра в мешковину, вытащили из трюма, бросили в машину и увезли в неизвестном направлении. По всему было видно, что для них это было дело привычное.

На меня эта сцена произвела тягостное впечатление. Алина рядом тоже сидела бледная, но как всегда со спокойным и слегка надменным выражением лица. Я не выдержал, все-таки не каждый день у тебя на глазах ни за что ни про что убивают человека, пусть даже негра: «Алина, это что такое?! Зачем?». Она предостерегающе подняла палец и произнесла только одно слово: «Саботаж…».

В этот день выгрузка шла очень хорошо. А на следующий день все пошло по старому. Мертвый негр как-то быстро забылся. Видимо, не такая уж большая потеря для кубинской революции.

А я так думаю, что зря Рауль его убил. Социализм на Кубе так и не построили, негр тут не причем. Просто до сих пор никто не знает толком, как этот социализм строить.

Дни шли один за другим. Выгрузка судна напоминала какой-то вялотекущий подневольный процесс, когда людей из-под палки заставляют заниматься нелюбимым делом. Каждый день я спрашивал кубинских бригадиров: когда, наконец, вы закончите выгрузку? И каждый день они с удивительным единообразием отвечали: «Пасибли маньяна» (может быть завтра).

Фидель почти каждый день по радио произносил революционные речи длиной от 4 до 8 часов. Речи транслировались по репродукторам на всех перекрестках, их никто уже не слушал. Я как-то спросил Алину, о чем он там говорит так долго. Она сделала в воздухе неопределенный жест рукой и опять ответила коротко, но точно: «Маразмо!».

У меня такое создалось впечатление, что испанский язык создан кем-то специально для революционной агитации. Если человек начал произносить речь на испанском языке, то его очень трудно остановить. Испанские слова выскакивают целыми очередями, как из пулемета. Причем сами, без вмешательства говорящего, складываются в красивые звучные революционные фразы. Остановиться и поставить точку практически невозможно. Такой вот язык. Может быть, по этой причине в Латинской Америке происходят бесчисленные революции. Похоже, что так. Разве можно представить себе революционную речь на финском языке? Смешно подумать. Зато и живут люди в Финляндии спокойно, никаких революций.

И все-таки месяца через полтора они выгрузили пароход. Это был большой успех кубинского пролетариата.

В последний день, сидя с Алиной на причале, я на чистом листе карандашом за 5 минут нарисовал её портрет. Получилось удачно. Изобразил её немного грустную и как бы со следами слезы на глазах. Принес с судна ей в подарок большой пакет с конфетами «Белочка» и отдал вместе с рисунком.

Она внимательно рассмотрела мое произведение и спрашивает: «Это что? Я плачу?» — «Да. Потому, что мы расстаемся». Алина подозвала нашего матроса Сашу, которому она, это было хорошо заметно, очень нравилась. Протягивает ему свой портрет: «Саша, это тебе на память». Вот бабы! Потом коротко меня обняла, похлопала по спине и пошла не оглядываясь.

И вот через несколько лет мы снова встретились. Она еще не замужем, работает в порту, так же курит сигары. Поинтересовалась как мои дела: женат, маленький сын, помощник на танкере, курить так и не научился. Ей это всё понравилось. Поговорили минут десять. Обнялись на прощанье и расстались теперь уже навсегда.

Эта девушка — самое лучшее, из всего, что я видел на Кубе.

*****

На танкере, тем временем, скопилось такое количество «смывок», что надо было как-то решать эту проблему. Пароходство в ответ на наши вопросы блеяло что-то невразумительное. Капитан нашел выход самостоятельно. Договорился с портовыми властями: мы выходим из Гаваны, а что мы будем делать в море — никого не касается. Вернемся недели через две в чистом виде. Отход из порта и возвращение нигде не фиксировать.

Ночью снялись, тихонечко прошли в темноте мимо до слез знакомого замка Моро, в открытое море и легли курсом примерно на северо-восток.

Мы тогда еще не знали, что этот курс, вопреки всем законам географии, приведет нас в Индийский океан в Читтагонг.

КИ-САЛ

На следующее утро, уже в море далеко от Гаваны, капитан устроил за завтраком в кают-компании небольшое командирское совещание.

Решено было найти среди островов в Карибском море такое место, где не бывает людей, самолетов, пароходов и вообще никого не бывает. То есть место, где мы со своим танкером могли бы потеряться на некоторое время. В то время это было возможно. Никакого автоматического слежения за положением судов и спутникового мониторинга тогда и в проекте не было. По решению капитана мы должны были стать на якорь в таком Богом забытом месте, мыть танки и по ночам откачивать в море отстоявшуюся воду из смывочного танка.

Для информации надо сказать, что остатки нефти не растворяются в воде и через некоторое время, при отсутствии качки, в любой емкости аккуратно всплывают на поверхность. А ниже под слоем нефти остается практически чистая вода. Но такая операция уже в то время считалась серьезным нарушением экологии и каралась по всей строгости. Капитан наш, конечно, шел на большой риск. Но чего только не сделаешь, чтобы сэкономить заветные 42 тысячи долларов для народного хозяйства.

Иван Петрович приказал мне взять английскую лоцию Карибского моря, карту и подыскать подходящий островок. Да чтобы заодно можно было искупаться на пляже и половить рыбку.

Я тут же внес предложение: «Иван Петрович! А давайте повернем на запад, обогнем Кубу и зайдем на остров Пинос. Отличное место для купания. Пару лет назад Фидель как раз выселил туда из Гаваны всех девушек легкого поведения. Они и сейчас там с энтузиазмом возделывают на плантациях сахарный тростник. Думаю, девушки будут нам рады».

Кают-компания отозвалась гулом одобрения. Но Иван Петрович это быстро пресек: «Нет, это не подойдет. Ищи что-нибудь необитаемое». Кают-компания отреагировала вздохом разочарования. Вот так все лучшее в жизни проходит мимо, как прошли Азорские острова.

Перетряхнув лоцию Карибского моря, нашел между Кубой и Флоридой вроде подходящий островок под названием Ки-Сал. Как утверждалось в лоции, островок строго необитаемый, принадлежит частному лицу, глубины и грунт для якорной стоянки подходящие и вокруг никого на сотню миль. Райское место. Доложил капитану. Тот говорит: этот рай нам подходит, пошли туда.

Идти туда меньше суток. Стали на якорь милях в полутора от острова с подветренной стороны. Капитан решил произвести разведку местности: « Владимир Николаевич, ты парень спортивный, плаваешь хорошо. Надо сходить в разведку. Спустим мотобот. Возьми с собой, кого сам захочешь, и разведай место высадки, глубины и что там на острове происходит».

Спустили мотобот, взял с собой пару бутылок воды, переносную УКВ-радиостанцию для связи с судном и моториста Толика Лавро. Этот Толик был здоровенный парень лет под сорок, хорошо плавал и ничего не боялся.

Пошли на боте под мотором к острову. Погода отличная: ветерок небольшой, солнце, жара, море прозрачное изумрудного цвета, дно видно с двадцати метров глубины.

Подошли метров на сто к песчаному пляжу, дальше приближаться опасно. Глубина быстро уменьшается, можно сесть на грунт, а мотобот тяжелый, вдвоем его с мели на волне не столкнешь. Стали на 3-х метровой глубине на якорь, решили добираться до берега вплавь. Я связался по УКВ с вахтенным помощником, сказал, что меня не будет на связи некоторое время, так как радиостанцию придется оставить на мотоботе.

Разделись до трусов и уже начали спорить с Толиком, кто из нас быстрее доплывет до берега, но тут возникло неожиданное препятствие: рядом с нашей лодкой под водой возникли две большие черные тени. Присмотрелись внимательно: две манты с большой скоростью маневрируют под водой под нашим мотоботом. Манта — это такая акула плоской формы, похожая на огромного ската. Белый низ, черный верх и большая пасть. Эти две зверюги по размеру были соизмеримы с нашей лодкой, метра по четыре размах крыльев, не меньше. И как-то агрессивно описывают круги под нами. Смотреть даже из лодки жутко на это чудо природы.

Толик с сомнением спрашивает: «Николаич, ты как к акулам относишься?» — «Да я-то нормально. Важнее — как они ко мне отнесутся». Немного поговорили о породах акул, их нравах и особенностях поведения. Вспомнил я, как пришлось поплавать среди акул в порту Сафи в Марокко. Припомнили также несколько случаев с летальным исходом.

Когда разговор уже неприлично затянулся, стало ясно, что нам пора принять какое-то решение. Говорю Толику: «Ну, что? Будем возвращаться?» — с тайной надеждой, что инициатива отступления будет принадлежать ему. Но моторист Лавро был не робкого десятка. « Засмеют! — отвечает. — Надо прорываться!»

Легко сказать! Это все равно, что за линию фронта сходить без оружия на глазах у противника и потом назад вернуться.

Я постучал рукой по борту. Хищные твари немедленно спланировали к источнику звука. «А любопытные эти рыбки…» — отметил Толик, немного подумал и предлагает: «Давай что-нибудь бросим в воду в сторону моря, как можно дальше. Они, может быть, туда устремятся выяснять, что там случилось. А мы тем временем нырнем — и стометровку вольным стилем до берега». — «А как назад?» — «Ну, если они нас сразу не съедят, то и обратно, может быть пропустят».

Мне почему-то это показалось логичным. Нашли в рундуке под банкетками пустую бутылку. Собрались с силами. Толик размахнулся могучей дланью и метнул бутылку метров на 80 в сторону противоположную от берега. Как только бутылка плюхнулась в воду, обе акулы как две черные собаки кинулись к ней. «Видать голодные» — подумалось мне.

Как договорились заранее, выждали десять секунд и нырнули с Толиком в приветливые воды Карибского моря. Плыли быстрее обычного, это понятно, и выскочили на песок одновременно. Отдышались немного.

Я Толика спрашиваю: «Ну что? Ничего они тебе не откусили?» — «Эти, по-моему, не кусают, а сразу глотают целиком». — «И как это ты не боишься с акулами плавать?» — «Я, Николаич, в детстве во время войны три года в землянке с бабкой от немцев прятался. Вот там действительно страшно было. А акула — это ерунда! Это не немцы. С ней договориться можно».

Не торопясь, мы пошли по пляжу к пальмовой рощице. Настроение заметно улучшилось: можно еще часок-другой до очередной встречи с акулами пожить на этом свете, полюбоваться на окружающий мир, а там как Бог пошлёт.

А полюбоваться было на что. Песок чистейший, ослепительно белого цветы. Раковины-каракулы валяются грудами и никто их не собирает. Пальмовые крабы непуганые щелкают угрожающе клешнями и дорогу не уступают. Несколько больших морских черепах, метра по полтора в диаметре, при нашем приближении соскользнули с пляжа в море.

Вдруг видим: следы недавнего костра и рядом кости обглоданные.

«Э-э, Толик, смотри: на этом необитаемом острове уже ступала нога человека. Похоже, вчера вечером здесь был пикник у костра. С шашлыком… Кого-то съели…» — «Ты же говорил, что людей здесь нет!» — «Это не я говорил. Это в лоции так сказано». — Толик настороженно осматривал следы пиршества: «Да это черепаху съели! Вон панцирь валяется».

Идем дальше, теперь внимательно осматриваемся вокруг. В чаще леса послышался собачий лай, через минуту из леса выбегает собачка, черная в белых пятнах. Приветливо виляет хвостом. Стало ясно, что недалеко человеческое жилье: собачки сами по себе на островах не живут. Пошли за собачкой по тропинке.

Колючек полно, а мы босиком. Толик присел на землю, колючку вытаскивать из ноги, и немного отстал от меня. Собачка вывела меня по едва заметной тропинке на красивую большую поляну. На поляне стоит аккуратный коричневый домик с верандой и большими открытыми окнами, какая-то металлическая мачта, вроде радиоантенны. И никого не видно.

Тут мне пришло в голову, что здесь могут быть женщины, а я в одних волчьих трусиках в синий цветочек и босиком. Неудобно как-то. Толик тоже без фрака.

«Hey! Anybody here?» — крикнул по- английски (Эй! Есть здесь кто-нибудь?). Дверь почти сразу открылась, на крыльцо высовывается большой негр темно-коричневого цвета, тоже босиком и в шортах. По виду похож на отставного боксера-тяжеловеса. В страшном изумлении смотрит на меня с раскрытым ртом. Меня в первую очередь волновал только один вопрос: «У вас тут женщины есть?».

Негр быстро закрыл рот, лицо мгновенно приняло осмысленное выражение: «У нас нету! А у вас?» — видимо этот вопрос его тоже очень волновал. Тут мы оба захохотали, до того это было смешно. Посреди океана на необитаемом острове встречаются два незнакомца разного цвета, в одних трусах и, даже не представившись, начинают разговор о женщинах.

В двух словах объяснил хозяину, кто мы такие и откуда. Сказал, что наш пароход сломался, надо выточить новую шестеренку. На это уйдет недели две и после этого мы снимемся с якоря. Чернокожий хлопец вполне удовлетворился моим объяснением.

Тут и Толик подтянулся. Хозяин сказал, что у него тут тоже есть товарищ. Ударил пару раз по висевшему на веранде колоколу. Через минуту примчался, как по тревоге, еще один боксер-тяжеловес такого же цвета, с круглыми от удивления глазами. Мы вежливо извинились: мол, не хотели вас отрывать от дел, просто осматривали местные достопримечательности на острове. Мы сейчас пойдем обратно на судно.

Но хозяева замахали руками. Какие там дела! Вы первые белые люди, которые посетили этот остров. Да тут вообще никого не бывает. Это надо отметить, быстро заходите в дом!

В доме оказалось все оборудовано основательно. Полный набор напитков, консервы, какие-то лепешки из муки и масса свежих омаров, крабов и черепашьего супа. Ребята быстренько накрыли стол. Что будем пить? У Толика сработали его хохляцкие гены: «Спроси, есть у них сало и русская водка?» Сала и водки не было. Пришлось пить «по-солдатски»: шотландский виски с вареными омарами.

После второго стакана я решил выяснить, куда же нас все-таки занесло. Спрашиваю: «Это остров Ки-Сал?» — «Да, он самый, родной». — «А в английской лоции сказано, что остров необитаемый и принадлежит частному лицу». — «Да англичанам разве можно верить? Остров обитаемый, мы тут живем с собачкой. И принадлежит он Республике Гаити. У нас даже флаг есть. Сейчас мы вам всё покажем».

Один из парней открывает сундук, начинает выкидывать из него всякие вещи. На самом дне обнаружился флаг Республики Гаити. Второй боксер достает из шкафа обыкновенный старый пружинный патефон и запыленную пластинку. Ребята оказались с большим чувством юмора. «Выходи строиться на подъем флага!».

Мы вышли на лужайку к мачте. Один негр прицепил флаг к веревке и приготовился поднимать, второй завел патефон и поставил пластинку. Над океаном полились стройные звуки гаитянского гимна. До самой последней музыкальной фразы мы стояли по стойке «смирно», стараясь не рассмеяться, напротив друг друга в двух шеренгах, одна черная, вторая белая. Отдавали честь, приложив ладони к пустой голове. Представляю, со стороны картина!

Толик пожалел, что с нами нет советского флага, мы бы тоже подняли. Я категорически возразил: вот этого не надо! Хватит с нас одной Кубы.

После окончания церемонии хозяева предложили вернуться к неофициальной части.

В ходе дружеской беседы выяснилось, что эти черные ребята уже несколько месяцев живут на острове. Ловят какими-то снастями крабов и омаров и замораживают их. Оба они кубинцы, живут в эмиграции во Флориде. Раз в неделю на остров прилетает небольшой самолет, привозит им кое-что из продуктов, канистры с соляркой для дизель-генератора и увозит во Флориду замороженную продукцию. И так они работают полгода. Через 6 месяцев их меняют. Так сказать вахтовый метод. Видимо в штатах омары идут по большой цене, если вся эта возня с самолетом окупается.

Остров Ки-Сал образован кораллами. Имеет форму кольца с внутренней лагуной, которая несколькими протоками соединена с океаном. В лагуне рыбаки нам посоветовали не купаться, так как там слишком много хищной рыбы.

Мы с Толиком поинтересовались, чьи это кости мы обнаружили на пляже. Рыбаки объяснили: вчера вечером после радиосвязи с домом (у них там есть коротковолновая радиостанция) им стало так тоскливо, что они решили развлечься на природе. Взяли бутылку виски, спички. На пляже замочили неосторожно вылезшую на песок черепаху, развели костер и сделали шашлык. При этом пели при луне кубинские песни и тосковали по родной Кубе.

Я чуть не прослезился от умиления. Надо же! Совсем как у нас в России: от тоски надо разжечь костер в ночи и петь песни под водку. А ведь по ихнему виду не скажешь. Вот, что ностальгия может сделать с обыкновенным кубинским негром. Я же говорю — серьезное заболевание.

Мы, между прочим, поинтересовались, как они на этом островке переживают ураганы. Оказалось, что рыбаки при появлении признаков приближения урагана вызывают самолет и стараются на это время эвакуироваться во Флориду. Пока что им это удавалось. «Ну, а если не успеете или с самолетом что-нибудь случится?» — «Тогда придется привязаться к самой крепкой пальме и молиться». После каждого урагана приходится по возвращении восстанавливать хозяйство. Дом несколько раз разрушало. Собственно по этой причине на этих небольших островах никто не живет постоянно.

Мы посочувствовали ребятам по поводу их тяжелой работы. Они соответственно посочувствовали нам, мол, на острове все-таки легче прожить полгода, чем на судне в море. Наверное, они были правы.

Незаметно подкрался вечер. В тропиках темнеет очень быстро. Надо было пока светло сниматься с якоря. Темнокожие ребята проводили нас к месту десантирования. Тепло попрощались и мы мирно поплыли против волны на свой мотобот. После трех бутылок виски мы об акулах даже как-то не вспомнили. Верно говорят, что пьяному море по колено.

Мотор на лодке завелся с полоборота. Я по УКВ-радиостанции вызвал танкер и доложил, что мы живы и идем домой.

На судне капитан выслушал мой доклад. То, что на острове есть люди его огорчило. «Скоро на Земле не останется ни одного спокойного места. Надо искать другой остров». Потом спрашивает меня: « А почему вы так долго? Мы уже думали, с вами что-то случилось. Тут в Карибском море люди каждый день пропадают. Хотел уже второй мотобот спускать и посылать Федора Романовича (третьего помощника) к вам на выручку».

Я мысленно поблагодарил капитана, что он этого не сделал. Зная, кто такой Федя, был уверен, что его самого с мотоботом мне пришлось бы потом искать всю ночь между островов. Объяснил Ивану Петровичу, что после теплой встречи с аборигенами, совместного построения под гаитянским флагом, было бы как-то невежливо сразу покинуть этот гостеприимный остров.

Договорились, что завтра с утра перейдем к соседней группе островов и там посмотрим обстановку.

Утром снова спустили мотобот. На этот раз я взял с собой моториста-электрика Колю Мурко. Коля был очень интеллигентным парнем, трудоголиком, носил рыжую бородку и, самое главное, неплохо знал испанский язык.

Часа два мы с Колей бродили на лодке между островков. Высадиться невозможно: сплошные мангровые заросли, пляжа нет. Людей не видно. Места пустынные, для наших темных дел вполне подходящие. Решили возвращаться на судно и доложить обстановку.

Идем назад вдоль берега, огибаем остров. И тут мы с удивлением замечаем, что из протоки между островов вылетает на приличной скорости довольно большой катер белого цвета и направляется к нам. Через несколько минут он поравнялся с нами и выровнял скорость. На катере под навесом четверо ребят: трое белых, загоревших до кирпичного цвета и один негр. Оружия не видно. Но видно по всему, что что-то им от нас надо. Говорю Коле: «Ну-ка спроси их, кто они такие?».

Коля крикнул им что-то по испански. В ответ один из них, видимо, главный, постучав себя в грудь, бодро сообщил: «Me llamo Jose!».

Коля четко перевел: «Его зовут Хосе.» Хотя мне это и так было понятно без перевода. «Слава богу, — говорю, — что не Педро и не Хуан! А Хосе — это, конечно, совсем другое дело. Чего им надо?».

С катера знаками и испанскими восклицаниями попросили застопорить ход. Я остановил катер, но сказал Коле, чтобы двигатель он не глушил. Тут я искренне пожалел, что у нас нет оружия.

Катер подошел к нашему борту. Испанцы понимали наши опасение (встреча с незнакомцами на необитаемых Карибских островах не всегда заканчивается дружеской выпивкой) и всячески давали понять, что намерения у них мирные. Через Колю пригласили нас на катер, мол, надо поговорить.

— Коля, скажи им: может быть они не заметили, но мы уже минут пять как разговариваем. Пусть коротко скажут, что им надо.

Наконец они сообщили, что у них технические проблемы: сгорел генератор на вспомогательном двигателе, который питает морозильную камеру. Приходится гонять главный двигатель круглые сутки, а это большой расход топлива, может на обратный путь не хватить.

Это было по колиной части. Мы перелезли на катер и пока Николай ставил диагноз генератору, мы с Хосе на английском выясняли « кто есть кто».

Все оказалось очень просто. Ребята эти — честные кубинские контрреволюционеры, живут после бегства с Кубы в каком-то городке на побережье Флориды. Промышляют ловлей омаров, контрабандой и контрреволюцией. Иногда ночью высаживаются на побережье Кубы около своей деревни, навещают родных, некоторых желающих увозят с собой. Свято ненавидят кубинскую революцию, любят море и Кубу, скучают по ней. В общем нормальные ребята.

Коля тем временем огласил диагноз: генератору кирдык, сгорела обмотка. Но у него в мастерской на судне таких генераторов несколько штук валяется, можно заменить за полчаса.

Говорю Хосе: «Давай поставим наш мотобот к вашему катеру на бакштов, дойдем до танкера, там Коля вам новый генератор поставит».

Хосе испугался: «У нас нет денег на новый генератор». Я его успокоил: «Стоп, стоп. Мы не американцы, мы русские. Мы генераторы бесплатно ставим».

Когда подошли поближе к танкеру, испанцы сделали попытку разобрать название на борту судна. У них ничего не получалось. Хосе спрашивает: а что это за буквы такие? Греческие, что ли? Коля ему объясняет, что это славянские буквы и читает: «Ле-ни-но».

При звуках этого слова лица всех наших новых знакомых как по команде исказились до неузнаваемости. Страх, ненависть, удивление — все это одновременно было ясно видно на их физиономиях. «Ленин!?» — с ужасом переспросил Хосе.

Я поспешил выправить положение. Тут же на ходу сочинил сказочку, что судно названо так в честь маленькой русской девочки Леночки, которая в период немецко-фашистской оккупации вступила в неравную схватку с врагами и героически погибла. Подвиг её живет в памяти русского народа и в честь неё назван этот пароход и небольшой город в Крыму. (Городок Ленино в Крыму действительно есть, тут я не соврал).

Лица испанцев постепенно оттаяли. Но все таки, когда мы пришвартовались к танкеру, подняться на борт они категорически отказались.

Доложил капитану о результатах разведки, сообщил, что с нами пришли на катере кубинские контрреволюционеры и им нужна помощь. Иван Петрович добродушно заметил: «Никакие они не политики. Просто моряки. Помогите им чем можете. Воды дайте. Спросите, может им топливо нужно».

Коля Мурко нашел в своих запасниках два подходящих рабочих генератора. Помог им один навесить на вспомогательный дизель, второй дал в запас. Я их спросил не нужно ли им дизтопливо. Хосе ответил, что топлива им должно хватить до Флориды. Брать наше топливо он отказался, потому, что нет денег, а бесплатно брать гордость не позволяет.

В общем расстались мы большими друзьями. Оно и понятно: не часто случается посреди океана получить бесплатный генератор, да еще с установкой. Кубинцы отшвартовались, развернулись носом на Флориду, приветливо помахали нам руками и — полный вперед! Больше я их не видел. Только фотография осталась.

ТРИ — РИВЕРС

В жизни, как я заметил, все когда-нибудь заканчивается. И плохое и хорошее. И помывка танков в конце концов закончилась.

Возвращаться в Гавану, чтобы взять справку о сдаче грязной воды и оформления отхода, казалось как-то глупо. Это терять суток трое, тратить дизтопливо. Да и сама Гавана с дремлющими кубинцами как-то уже притомила.

Капитан за завтраком устроил небольшое совещание, после чего принял радикальное решение: плюнуть на Гавану и идти в Монреаль за американской пшеницей. А судового агента в Гаване попросить отход и сдачу загрязненных вод оформить «заочно», разумеется за отдельную плату.

Мудрое и смелое решение. Единственно, что вызывало сомнение капитана: как разъяснить это агенту в радиограмме, чтобы он понял что от него требуется, а больше чтоб никто бы не понял. Были сомнения по поводу находящейся неподалеку американской базы в Гуантанамо. Там наверняка перехватывали все радиограммы с советских судов. Вдруг поймут в чём дело, тогда будет большой международный скандал.

Наш второй помощник Толик Кременюк, отвечающий за грузовые операции, успокоил капитана: «Я этого агента давно знаю. Мы друг друга без слов понимаем».

Иван Петрович резонно заметил: «Ну совсем без слов не стоит посылать радиограмму. Это будет подозрительно выглядеть». — «Нет, конечно, что-нибудь для вида напишем. Он поймет».

В итоге Толик сочинил примерно следующее: «Возвращение отменяется оформление включите дисбурсментский счет глубоко благодарны дополнительную сумму следующей встречи Анатолий». Как и ожидалось, агент отлично все понял. Последовал короткий ответ: «Включу счастливого плавания».

Иван Петрович с облегчением воспринял это напутствие. Мы сразу же снялись с якоря, попрощались с гостеприимными островами и местными контрреволюционерами и полным ходом пошли в Канаду.

Всё казалось отлично: танки помыли, впереди прекрасная страна Канада, где мы ни разу не были, короткая погрузка — и домой! Три недели ходу до Одессы — это пустяки.

*****

Пару суток потребовалось, чтобы обогнуть Флориду. Снова мы пересекли Гольфстрим.

О течении Гольфстрим стоит сказать пару слов отдельно. Удивительное природное явление: посреди океана течет река без берегов. На карте четко обозначено стрелками, что в этом месте течет Гольфстрим, скорость течения до 6-ти узлов в Северо-Западном направлении. Вся штурманская логика и морская практика подсказывают: ну течение и течение, где-то больше, где-то меньше. Как его можно увидеть посреди моря? Это же не речка с берегами. Ан нет! Подходишь к месту пересечения курса с нарисованными на карте стрелками течения и видишь удивительные вещи: четкая граница между зеленоватой неподвижной водой океана и темно-синей абсолютно прозрачной водой течения. Как будто синяя река шириной 40 миль с довольно большой скоростью течёт по водяной же неподвижной изумрудно-зеленоватой равнине. И «берега» между этой рекой и неподвижным океаном видны абсолютно четко. Почему вода не смешивается? Почему вот здесь вода неподвижно стоит, а через пару метров течет со скоростью 3—4 метра в секунду? Непонятно.

Когда танкер заходит носом в Гольфстрим, его разворачивает течением. Рулем на курсе удержать невозможно.

На границах течения и океана много рыбы: летучие рыбы вылетают из воды целыми стаями, меч-рыбы гоняются за ними и выпрыгивают из воды на десять метров. Огромные чайки ныряют за добычей. А что делается под водой — можно только догадываться. В общем, неизвестная нам жизнь кипит здесь и никому из этих тварей нет дела до проходящего советского танкера.

Обогнули Флориду. Мне, как четвертому помощнику, положено проложить курс до входа в устье реки Святого Лаврентия и предъявить капитану.

Во время прокладки обратил внимание на одну маленькую, но интересную деталь: линия курса, прочерченная моим карандашом, прошла на карте через маленький значок, обозначающий затонувшее судно. И рядом со значком маленькими же буковками напечатано: Титаник 15.04.1912… Понятно: 15 апреля 1912 года в этом месте затонул «Титаник» на глубине 3700 метров. Как известно, он столкнулся здесь в 23 часа 39 минут 14 апреля с айсбергом. А в 02.20 15 апреля уже затонул.

Взял я циркуль — измеритель и стал высчитывать когда мы должны по счислению проходить эту точку.