Бесплатный фрагмент - Чилима

Я знаю, ты не любишь этот город…

Марк

Когда на город нападает чилима и красит его шаровой краской, серым становится все: море, небо, сопки, дома на сопках, люди в домах. Серыми у людей становятся чувства и желания, а от ста процентов воды в воздухе у многих вырастают жабры.

Но вот вдруг, — зачастую это случается после полудня, — шальной порыв ветра расчищает сопки, и сквозь свинцовые облака появляется долгожданное солнце. Улицы вмиг оживают, еще не успевая обсохнуть, а на набережной вспыхивает летний променад. В считанные секунды девушки сбрасывают с себя мокрую одежду, укорачивают юбки донельзя, вставляют груди в откровенные блузки и спешат подцепиться, сняться, склеиться, чтобы к бархатному сезону быть при человеке и в его «чайзере» мчаться на Шамору темной южной ночью. Несмотря на то, что город перенаселен красавицами, каждый уважающий себя пацанчик спешит в такой день на набку — успеть поживиться свежатиной. Мы не являлись исключением. Когда появилось солнце, спешно, не сговариваясь, съехались в центр города. Побросали свои автомобили на Пограничной, и, как всегда, встретились у фонтана, обычно бездействующего, от которого в направлении «Олимпийца» начиналась наша охота. Людей под солнцем уже натащило прилично, а самые проворные успели набраться и вовсю распевали караоке. Кто-то пытался купаться в еще холодном море, кто-то просто загорал с детьми и пивом. Мы было остановились у хита этого лета — передвижной тарзанки, для которой приспособили новенький «КАТО» с вылетом стрелы метров под 50. Мои друзья изъявили желание испытать себя, но когда увидели очередь, которая даже навскидку, расползалась часа на два, быстро охладели. Пока будем стоять, всех упустим. В этот момент Очкарику на пейджер первому пришло сообщение от Марка — двумя частями: «Макс, можно я поставлю к тебе. На стоянку свой автомобиль?»

— А что, Марк привез себе корч? — спросил Макс, он же Очкарик.

— Да, я забыл вам рассказать, — спохватился Яцек. — Сегодня утром заходил Марк, он позавчера пришел из Японии, привез «дюну». Но сегодня его списали с парохода.

— За что? — нервно спросил я. — Его мой батя только неделю назад туда посадил. Он в пароходстве кого-то важного просил за Марка.

— Я не знаю, за что. Марк не сказал, — ответил Яцек.

У меня на поясе запищал пейджер. Марк писал: «Гоша, перегони к Максу на стоянку мой автомо…»

— Это Марк. Просит перегнать его машину к тебе на стоянку, Макс. Поехали! Где она стоит, в порту? — спросил я друзей.

Они пожали плечами: не в курсе. Мне снова пришло сообщение: «Срочно приезжайте я у проходной.

На Верхнепортовой. Срочно».

— Макс, поехали, Марк уже в истерику впадает. А где Яцек?

Пока мы с Очкариком читали сообщения, наш товарищ неподалеку общался с двумя девицами.

— Да, надо ехать, — согласился Макс.

Яцек тем временем уже договаривался на сегодняшний вечер.

— Это мои друзья, Максим и Игорь, — представил он нас новым подругам. — А это Стелла и Маша. Сейчас придет еще одна их подруга, Евгения. Сегодняшний вечер мы проведем в компании красивых девушек!

— Привет, — я поздоровался и для себя отметил, что Стелла действительно очень красивая. Что ж — тем хуже для Яцека.

— Влад, надо ехать. Марк просит срочно забрать его грузовик. Наверное, он его только что растаможил.

— Езжайте без меня. Я пока девушек покараулю. Если мы уедем, их уведут! Мы сядем вон там, в кафе, пока пиво попьем, будем вас дожидаться. Правда, девчонки?

Было видно, что он запал на Стеллу, и уехать для него прямо сейчас сродни катастрофе.

— Влад, поехали, — заговорил Макс. — Дело срочное!

— Я не могу, я влюбился! Почему, когда у меня первый раз в моей жизни зародилось настоящее большое чувство, когда я наконец-то встретил девушку своей мечты, я должен куда-то зачем-то ехать? Кто-нибудь мне может объяснить? — Яцек стонал своим красивым баритоном. Да он и сам был красавчик.

— Ты прекрасно знаешь, что сейчас может происходить с Марком, — мы спокойно относились к его истерике. — Поехали!

Неожиданно для нас Стелла дала обет дождаться нашего друга, если он управится за час.

— Мы договорились со своей подругой, что будем ждать ее в кафе. Ты же купишь нам с Машкой по пиву? — она пользовалась ситуацией.

Влад посадил девушек за стол в уличном кафе, взял им пива и кальмаров и догнал нас уже на Пограничной. Ехать мы решили в одном автомобиле. Естественно, в трехлетнем «крауне» Очкарика — затонированном, навороченном и очень престижном.

В машине, пока мы ехали к Марку, Яцек всю дорогу доставал нас вопросом:

— Как вы думаете, она меня дождется? Как вы думаете, она не уйдет?

— Нет, Владик! — я пытался его успокоить.

— Что нет?

— Не уйдет. Тем более что ты им по два пива взял — просто так, ни за что! Такой добрый чувачок на дороге не валяется!

— Хер там, сейчас третью кобылу дождутся и свалят, или кто-нибудь их снимет! Они как раз твоим пивком подогреются! — Макс был беспощаден.

— Да, друзья у меня — «один за всех, и все за одного». Этот измывается, сука очкастая! Марк — рожа жидовская; именно сегодня ему присралось вытаскивать свой вонючий грузовик! Что за херня получать такое от друзей?

— Влад, не ной! Марку, может быть, сейчас его кривые зубы по одному вырывают за этот грузовик! Он же живым его не отдаст!

Макс знал, что говорил. Он единственный из нас был близко знаком с нарождающейся мафией. При полной поддержке со стороны ментов бандиты стремительно вписывались в нашу жизнь. Их любимым занятием являлся автомобильный рэкет. Они отбирали автомобили у моряков, у обычных людей, которые, как наш друг Марк, покупали себе паспорт моряка, устраивались кто как сможет на любой пароход, который ходил в Японию. И везли с японских автомобильных помоек почти дармовой сэконд-хэнд. На берегу нашей великой Родины их ждали, их потрошили, их рвали на части. Кто-то платил своими бабками, кто-то своим здоровьем, а кто-то и жизнью.

Яцек больше не проронил ни слова: он понимал, в какой опасности находится наш друг Марк. Мы вчетвером были одногодки, жили в одном подъезде, учились в одном классе — с самого первого. И только после школы наши пути разошлись: я, Влад и Макс пошли в бурсу, а Марк, которому армия не грозила ввиду отсутствия здоровья, получил «волчий билет» и вдруг поступил в местный театральный институт. Мы пребывали в шоке, а особенно Влад. Он, прирожденный герой-любовник, играл на гитаре, пел красивым баритоном, имел успех у девушек. Если бы не его отец, украинский националист из Черниговки Тарас Григорьевич Яценко, то Влад и сам бы попробовал замутить с Мельпоменой, но его конкретный папа конкретно сказал: пойдешь в бурсу. И он пошел вместе с нами. А Марк доучился до артиста драмтеатра и кино. Так у него записано в дипломе. Несмотря на то, что у него полностью отсутствовал слух и говорил он ровно, без интонаций, без эмоций, как будто через силу, делал одолжение. Учеба в театральном никак не повлияла на эту его особенность. Когда мы встречались с его импульсивными однокурсниками, в которых, казалось, сидит по нескольку чертей, то на их фоне наш друг выглядел ожившей мумией. При всем этом Марк был ярко выраженным евреем и одновременно похож на злобного маленького Пушкина. Я считал, что именно за это сходство его и взяли в артисты. Но Марк утверждал, что его подогрело землячество, из которого на девяносто процентов состоял педагогический состав в театральном институте.

— Должны были взять одну девочку из наших, но у нее во время третьего тура крышу снесло! Ее прямо из аудитории в дурку увезли. А так как больше евреев уже не осталось, им пришлось меня взять. Хотя бы один же должен быть!

— А как ты до третьего тура добрался? — с пристрастием пытал его Яцек. — Ты же ни одного стиха толком не знаешь, а петь и плясать и подавно не умеешь!

— Я последним зашел стих читать. Спокойно так начал: «А судьи кто?». Потом задумался, как там дальше… Стою, перебираю в уме варианты. Когда заговорил, меня главный прервал, похвалил, сказал, что я паузу хорошо проживал, вдумчиво. Он же не знал, что я стих вспоминаю, — бесстрастно рассказывал Марк.

— Но во втором туре надо петь и плясать, Марк! Там же тебя должны были сразу убить, как только ты рот раскрыл или коленце выкинул! — Яцек психовал пуще прежнего.

Марк ничего не прояснил по поводу второго тура. Я предположил, что он его купил, этот второй тур; но как он это сделал, осталось не ясно. А на третий тур они приготовили этюд по мотивам «Ромео и Джульетты» — как раз с той девочкой, которая сошла с ума. Короче, Марку проперло!

Когда мы подъехали к проходной, нашего друга нигде не было. Я зашел в здание, где располагались различные диспетчерские и другие портовые службы (в последние годы оно все больше походило на проходной двор), но и там Марка не встретил.

— Может, он еще в порту. Подождем? — предложил я, садясь в машину.

— Поехали на набережную, пока телки не ушли! Марк уже повез свою трахому к Максу на стоянку! — Яцек обрадовался, что не увидел Марка — ни живым, ни мертвым.

— Как он ее повез? У него же прав нет! — Очкарик еще хотел что-то добавить, но в эту секунду запищал его пейджер.

Он прочитал сообщение; его и так невеселое лицо совсем огорчилось.

— Он поехал, судя по адресу, в офис к петраковским! Двинули через порт, может, успеем перехватить. Они же его там похоронят! — Макс завел автомобиль и подъехал к въезду в порт. Он показал свой пропуск охраннику, но тот начал бычить.

— Этот пропуск — на автомобиль с водителем, а на пассажиров нужно выписывать отдельные на проходной! — охранник держал в руке цепь и смотрел на Макса.

Тот достал из кармана пачку денег, вытащил пять тысяч, подумал, добавил еще две бумажки по тысяче — с видом причала, через который мы собрались ехать, — и протянул семь тысяч охраннику.

— Может, еще тыщонку накинешь? — радостно спросил тот.

— Может, я ему по ебалу сейчас накину? — предложил я в ответ, открывая заднее, дочерна затонированное окно.

Вид моей головы шестьдесят второго размера убедил его, что и этих денег достаточно, он снял с крюка цепь и махнул: проезжайте! На наши с Владом возмущения по поводу «этих алчных ублюдков» Очкарик спокойно возразил:

— А как ему еще семью прокормить? Им зарплату месяцами не платят, а работу хорошую сейчас не найти, вот он и использует свой единственный ресурс, как может. Потому как нет никаких оснований для того, чтобы выписать вам легальный пропуск в порт! Надо во весь голос радоваться, что есть такие парни, как этот охранник, которые очень сильно облегчают нашу жизнь с ее дебильными законами и идиотскими порядками! Этим людям вы должны в ноги кланяться! Но сначала, конечно, надо по ебалу давать, чтобы они не борзели. И только потом — в ноги!

— А почему мы должны ему кланяться, а ты не должен? — спросил Влад.

— У меня же пропуск есть, — ответил Макс.

Переезд в порту оказался закрыт. Маневровый тепловоз сортировал вагоны, и, судя по тому, что наш автомобиль стоял второй в очереди, маневры только начались.

— Можно прилипнуть минут на сорок. Поехали обратно, — предложил Очкарик.

— Да, поехали, по причалу объедем, — предложил я.

— А как? Я не знаю! — засомневался мой друг.

— Поехали через четырнадцатый причал, я знаю путь. Разворачивайся, только не гони! — я стал показывать дорогу.

Мы продвигались под ржавыми портовыми кранами, среди гор катанки, которая была хитом продаж в Китай. Хорошо, что попали в пересменку, когда на причалах не было никого, кроме бродячих собак. Они валялись на подсыхающем теплом асфальте и лениво провожали взглядами наш автомобиль, который неторопливо петлял по причалам. Когда мы выехали из порта, Влад, уже смирившийся с потерей любви всей своей жизни, попросил Очкарика:

— Включи радио! Че у тебя постоянно херня поет?

— Вообще-то, это Том Вэйтс, но если ты считаешь, что это херня, переключи на радио, — Макс спокойно относился к таким просьбам.

— Давай я врублю «ВиБиСи», там постоянно шансон крутят.

Влад причислял себя к фанатам шансона. Он переключил магнитолу. На несколько секунд воцарилась тишина, а потом из динамиков послышалась тема из фильма «Профессионал», когда в конце убивают Бельмондо и надрывно звучит струнная секция. Очень красивая музыка. На «ВиБиСи» ею предваряли некрологи по убиенным бандитам. Часто тема звучит, надо сказать. Сопутствующие слова обычно читал диджей Марти. После музыкальной паузы он своим слегка картавым и замогильным голосом начинал: «Вчера трагически оборвалась совсем молодая жизнь друга-брата-отца-сына-мужа имярек. Все причастные типа скорбят; похороны и поминки по намеченному плану».

В этот момент я вертел в руках лежавшую на заднем сиденье видеокассету:

— Что за кино?

— Тихо, блин! Прослушал, кого хлопнули! — закричал на меня Очкарик.

Он резко надавил на газ; его дизельный «краун» резво подхватил, и мы, объезжая впереди идущие автомобили, выскочили на встречку. Теперь настала моя очередь орать:

— Макс, ты в могилу торопишься? Там у Трансфлота постоянно менты пасутся! Дождешься — права отберут!

— Не каркай! — Очкарик показал правый поворот и попытался вклиниться между машинами справа, но кто-то из них недовольно просигналил.

Я открыл заднее окно и завопил во весь голос:

— Че, зубы лишние?

Вид моей большой головы не добавлял обычному человеку желания продолжать дорожный спор, и наш оппонент притормозил, пропуская нас вперед себя. Мы свернули на Корабельную набережную и помчались вдоль стоявших пришвартованных кормой у стенки кораблей ТОФа.

— Какое кино, Макс? — повторил я свой вопрос, как будто ничего не происходило.

— Там два фильма, — так же спокойно продолжил мой друг, — «Бешеные псы» и «Палп фикшн».

— «Бешеные псы» я смотрел, клевое кино. Это же там они друг друга в конце перестреляли? — я развалился на заднем диване и глазел по сторонам. — А второе… Как ты сказал?

— «Палп фикшн» — «Бульварное чтиво»! — охотно объяснял Очкарик.

— Опять какая-нибудь поебень? — вступил в разговор Яцек. Он произносил это ругательство, делая ударение на букву «о». — Я у него недавно взял кассету. Как она называлась, «Сало»?

— «Сало или Сто двадцать дней Содома», — Очкарик заржал.

А Яцек продолжил:

— Прикинь, там как начали срать, жрать говно, трахать в жопу друг друга!.. А я с родаками зарядился этот фильм посмотреть. Думал, папка мне видик об голову разобьет. Он так орал, что у него с сердцем плохо стало! — Влад рассказывал эту историю, не особенно огорчаясь в содеянном, а Макс ржал во весь голос.

Я же помалкивал о том, что этот фильм тоже брал у нашего друга. Когда я спросил его, что за пленка, Макс ответил: «С элементами эротики». «То, что мне нужно,» — подумал я. В тот же вечер пригласил на просмотр одну девицу, на которую строил дальнейшие планы, но, увы, она не дожила и до половины киносеанса, обозвала меня придурком и свалила. И с тех пор не хочет со мной разговаривать. Но меня этот фильм привел в невероятное возбуждение. Помню, что мастурбировал тогда — до членовредительства в буквальном смысле слова. С тех пор я стал доверять эстетическим вкусам Очкарика.

— Макс, я возьму посмотреть?

— Возьми, но потом вернешь, я его Славке обещал, — ответил Макс.

Славка — это наш однокурсник по бурсе. В настоящее время он делал себе головокружительную карьеру в бандитских кругах и состоял бригадиром у миховских. Дружил с ним только Макс; мы с Яцеком опасались.

— Может, лучше я после него посмотрю? — предложил я.

Макс усмехнулся:

— Славка до конца недели во Врангель уехал. Смотри, ничего не бойся. Фильм — отвал башки! — эта степень у Очкарика была превосходной, потому я больше не колебался.

Между тем мы подъехали к небольшому трехэтажному зданию недалеко от памятника Невельскому и припарковались под уклон правой стороной. Когда я открыл дверь, то буквально выпал из машины. Очкарик тоже вылез на улицу покурить, а Влад остался слушать поющего песню про лебедя Круга. Я посмотрел на небольшие окна в здании из посеревшего кирпича, и мне показалось, что в одном из них заколыхалась штора.

— Там, наверное, Марека пытают, — предположил я.

— Где? — Макс выпустил струю дыма.

— Да вон окно, на третьем этаже, — кивнув в ту сторону.

В том окне снова дернулась штора.

— Да, там штаб у петраковских. Пе-е-ездец Марку! — он всегда в этом слове говорил букву «е» вместо «и», немного ее протягивая.

— Что делать? Может, в милицию позвонить? — мне никогда недоставало ни ума, ни смекалки в подобных ситуациях.

— Ты что, дурак? Менты у бандитов в охране служат! Подождем немного. За грузовик Марка совсем убивать не станут, только если упираться начнет!

Эти слова Макса меня успокоили, хотя если вдуматься, то успокоительного в них находилось немного. Макс докурил сигарету, открыл дверь и уже хотел садиться за руль, как у него на поясе снова запищал пейджер. Он прочитал сообщение и транслировал его нам:

— Это Марк. Пишет, что сейчас выйдет, — он не успел закончить фразу, как из двери вышел Марк и спокойно (даже слишком спокойно!) направился к нам.

Он, не здороваясь, сел в автомобиль, причем на мое место. Мне пришлось его сдвигать влево, чтобы залезть обратно. Когда мы уселись, Очкарик спросил:

— Куда?

— В порт, — коротко ответил Марк, — на верхнюю проходную. Там «дюна» стоит.

— Мы там были. Нету там никакой «дюны», — доложил Яцек.

— Сейчас ее туда привезут, — все так же ровно продолжал Марк.

— Ты уверен? — переспросил его Макс.

— Да. Вот документы и второй ключ. Мне их только что отдали. А машину они со своей стоянки перегонят к проходной. Они у меня ее там забрали два часа назад, — Марк, все так же спокойно, выдал нам эту информацию.

— Марк, петраковские тебе отдали документы и ключ? — Очкарик уточнял ситуацию.

— Да, — ответил Марк.

— Как это было? Расскажи! — Макс настойчиво выпытывал у Марка подробности, а сам выезжал на Светланскую, пытаясь повернуть налево через плотный поток.

Наконец, ему это удалось, и мы помчались на Эгершельд.

— Через порт не поедем? — спросил Влад.

— Если сами за себя заплатите, то поехали, — предложил нам Очкарик. А так как мы не изъявили желания платить, он продолжил путь по городу. — Марк, ну, рассказывай!

— А что рассказывать? Я снял с парохода «дюну», перегнал ее на проходную. В порту же ментов нет. Только сообщения тебе и Игорю отправил, чтобы вы ко мне подъезжали, тут подходят три «торпеды», забирают ключи и документы, пишут на бумажке 800 долларов и говорят принести их сегодня по этому адресу. Я отправил тебе другое сообщение, а меня второй механик туда подбросил…

— А за что тебя с парохода списали? — перебил я Марка.

— Колода, да погоди ты, потом выяснишь! Марк, продолжай. Ты приехал к петраковским, и что дальше? — Максу не терпелось услышать продолжение истории.

— Я поднялся на третий этаж. Там сидят два мента на охране… — тут его снова перебили, но теперь уже сам Очкарик.

— А ты хотел к ментам обращаться! Гоша, ты наивен в своих мечтах! — это он мне. — Ну, и дальше что? — снова к Марку.

— Они меня спросили, к кому. Я показал бумажку, на которой написана цифра. Те обрадовались и впустили меня внутрь.

— Закон и порядок! — прокомментировал Очкарик. — Продолжай, Марк, не тяни!

— Вы же меня сами перебиваете постоянно! — возразил Марк.

— Хорошо, больше не будем!

— Короче, захожу я в кабинет, куда менты сказали. Там сидят человек пять быков — таких, как Игорь, только выше ростом…

— Бля, че я, бык, что ли? Ты, Марк, ничего не попутал, в натуре? — я завелся с пол-оборота.

— Извини, Игорь, я имел в виду, таких же широких, как ты, только еще и ростом повыше. Ну, зашел, смотрю: за столом сидит такой красавец с рассеченной губой. Я к нему подошел и говорю: «Машину отдайте!» Он вскочил, сразу стал орать: «Ты кто такой, кто за тебя слово скажет?» Я сначала хотел тебя, Макс, назвать…

На этом месте Очкарик просто завопил:

— Ты что, Марк, охуел? Меня же подтянут за твой базар! Кто я такой, чтобы за тебя говорить? Это же был Само… — он осекся и не стал договаривать фамилию (или кличку) до конца. Он понял, с кем говорил Марк.

— Я же сказал, что хотел, но не назвал. Я отошел к окну подумать. Смотрю — вы подъехали. А когда Игорь из машины вылез, вспомнил, как ты говорил, что он на Талалихина похож. Повернулся к ним и говорю: «Пацаны, вы Талалихина знаете?» Они напряглись. Тот, который на меня орал, подскочил к окну, посмотрел на Игоря и сказал одному из своих, чтобы тот отдал мне документы. Пока он их искал, у него их вот такая пачка была, — Марк руками отмерил сантиметров пятнадцать, — я позвонил и передал тебе сообщение, что сейчас выйду. Вот и все!

— А кто такой Талалихин? — недоумевая, спросил Макс.

— Как кто? — теперь настала очередь Марка недоумевать. — Чемпион мира по самбо. Ты же сам говорил, что Игорь на него похож. Только у Игоря голова побольше, а так — один в один!

— Чемпион мира — это Халиулин. Марк, ты все напутал! — кричал Макс.

— А Талалихин тогда кто? — Марк с недоверием отнесся к его словам.

— Откуда я знаю? Какой-то воин; по-моему, летчик! Он, кажется, первый, кто в войну на таран пошел! — вспоминал историю Очкарик, который школу окончил, имея в аттестате только пятерки. Он и в бурсе учился на отлично, но за плохое поведение не получил ни золотой медали, ни красного диплома. — Да, точно! Он — Герой Советского Союза! Улица, где-то в районе Тихой, в честь его названа.

— В районе Борисенко, на сопке, не доезжая до Тихой, — вставил я свое веское слово. Последняя моя подруга жила на этой улице. — Но Талалихин — это, по-моему, моряк. А летчик, который таран совершил, — его фамилия Гастелло! Я помню, в детстве постоянно по радио песню пели: «Я летчик — товарищ Гастелло…» Ну и дальше в таком духе…

— В каком духе? — вступил со мной в спор Очкарик. — Гастелло — это тоже летчик, но он, когда его подбили, свой самолет направил на грузовой состав или на танки, я точно не помню.

— А я помню точно, как в песне пели, что он хочет летать, но на таран в любой момент подпишется! — я не сомневался в своей правоте: строчки из этой песни были у меня как будто перед глазами, и я уверенно стоял на своем.

— Забьемся? — предложил Очкарик.

— Давай! На что? — ответил я.

— На сто баксов!

— Ты че, дурак? На сто баксов я никогда не буду спорить, даже если я на сто процентов уверен! Сто баксов! Ты, Макс, богатый, а я нет. Тебе эта сотка по фигу, а я на черностоечного «марка» коплю! Но в своих словах я уверен! — я действительно был уверен, потому что когда я уверен, то я уверен, а когда не уверен, то тогда нет.

— Хорошо. Сейчас начало девятого, а краевая библиотека до девяти работает? Кто помнит? — спросил нас Макс.

— Зачем тебе? — Яцек явно подозревал неладное.

— Заедем ненадолго, посмотрим, кто такой Талалихин и кто такой Гастелло! Колода будет спорить до талого, даже если он на двести процентов не прав! — Очкарик перестроился в правый ряд, намериваясь свернуть на Океанский проспект, чтобы по нему подняться к библиотеке.

Влад и Марк синхронно заголосили: один кричал, что бы его отвезли на набку, где его уже заждалась красивая телка; второй — что надо срочно ехать к проходной, иначе свой грузовик он не увидит никогда. Но Макс оставался непреклонным:

— На пять минут буквально!

— Эти придурки мой грузовик просто бросят с ключом в замке зажигания, и кто угодно может его угнать! С чего я тебе буду отдавать триста долларов за паспорт моряка? — Марк говорил спокойно, но было видно, что он взволнован.

Угроза потери трехсот долларов, безусловно, подействовала на Очкарика. Вместо того, чтобы повернуть направо, он проехал прямо, и через десять минут мы подъезжали к проходной порта. Грузовика еще не было, и нас посетили сомнения в том, что он появится. Но буквально следом за нами подъехала белая «дюна» и остановилась прямо на проезжей части. Из нее вылез обыкновенный, ничем не примечательный парнишка, сел в сопровождавший его «диамант» без номеров, и, развернувшись, они уехали в сторону Казанской. Марк не спеша вылез из Максовского автомобиля и подошел к своему работающему грузовику. Мы потянулись следом за ним. Вдруг слева, из порта, вынырнула серая «селика» с наглухо тонированными стеклами. Она медленно подъехала к нам. Сидевшие в ней двое парней о чем-то переговорили между собой и тотчас под визг колес сорвались вслед за «диамантом». В воздухе запахло жженой резиной, а мы сообразили, что, окажись мы здесь минутой позже, «дюна» исчезла бы, как мираж. Макс очнулся первый.

— Гоша, садись за руль! Марк, бери документы — и к нему. Поедем через порт, не отставайте!

Он сел в «краун» и сразу поехал к проходной, на которой до сих пор нес вахту наш старый знакомый. Макс перекинулся с ним парой слов, тот кивнул головой и опустил цепь. Я дождался, пока Марк сел на пассажирское сиденье, включил передачу и… заглох.

— Игорь, чего ты тупишь? — Марк, не мигая, смотрел на меня.

— Марк, заткнись! Сейчас сам за руль сядешь! — я вспотел от волнения, но сообразил, что включил третью передачу вместо первой. Снова завел грузовик, аккуратно воткнул первую и плавно тронулся с места.

— Не злись, я же в хорошем смысле слова! — когда мы двинулись, Марк повеселел.

«Краун» с нашими друзьями ждал нас сразу за цепью. Я пристроился вслед за ним, и мы поехали по свободной портовской дороге.

Стоянка, в которой наш друг имел долю, находилась сразу за городским парком, и мы добрались туда достаточно быстро и без приключений. Когда я въехал вслед за Очкариком на отсыпанную гравием площадку, он уже переговорил со сторожем и показал мне место в самом дальнем углу. Я тронулся в том направлении, но меня остановил Марк:

— Игорь, погоди минуту!

Он вылез из кабины и залез в кузов. Я оглянулся назад и увидел, что там находятся несколько стиральных машин, перетянутые веревкой, чтобы не болтались. Марк пошевелил губами, посмотрел на меня и спрыгнул на землю. Он подошел к Максу и что-то ему сказал. Очкарик выскочил из машины и стал кричать на Марка, размахивая руками. Мне стало интересно и, поставив авто на нейтралку и дернув кверху ручник, я выпрыгнул из кабины. Влад тоже вылез из «крауна», и мы стали интересоваться, в чем проблема.

— Этот дурак хочет вернуться в офис к петраковским, — сообщил нам Макс.

— Зачем? — поинтересовался Яцек.

— Я привез шесть стиралок. Две из них пропали — причем обе автоматы, самые новые. Я у пакистанца четыре часа выпрашивал, чтобы он мне их подарил. Под конец уже думал, он меня задушит! А вчера мы договорились с одним барыгой! Он всю партию собирался оптом забрать, по семьдесят баксов за машинку, но только с условием, что эти две тоже будут. А без них остальные стоят максимум по сорок! — приводил Марк свои железные доводы. — Максим, давай вернемся!

— Марк, даже если на секунду предположить, что петраковские не вкурили, что они лоханулись по полной… Так вот, даже если на секунду это предположить, то, когда ты туда приедешь, чем ты будешь мотивировать свои притязания на две бэушные стиральные машины? Тем, что Талалихину не в чем исподнее стирать? Ты своей башкой подумай, Марк, прежде чем туда ехать! — после этих слов Очкарик уставился на Марка, а тот смотрел себе под ноги.

— А если я скажу, что у меня маленький ребенок родился, и мне надо много стирать… всего? — он развел руки, показывая как это много.

— Марк, я понимаю, что в тебе сейчас зов предков к наживе любой ценой перебивает все доводы разума. Поэтому просто послушай меня! Я туда тебя не повезу, и пацаны не повезут, — Очкарик кивнул на нас с Яцеком. — Скажу больше: если мне не удастся тебя убедить оставить эту тупую затею, я сам тебе сломаю ногу и сразу отвезу в травмпункт. Только так я смогу спасти тебе твою маленькую еврейскую жизнь. Тот красавчик с рассеченной губой — очень злобный и очень умный! Он уже давно понял, что пронес лоха с твоим грузовиком, и по их законам должен будет вдвойне возместить ущерб, который нанес своей фирме! А знаешь, как она называется?.. «Октопус»!

Марк пожал плечами, вопросительно посмотрел на нас с Владом. Мы в ответ развели руки.

— «Октопус» — это спрут, дебилы! — Макса наша тупость обычно радовала, подчеркивая его превосходство над нами. Но у медали всегда есть две стороны, и сегодня был тот случай. — Они позиционируют себя мафией, причем почти официально, а ты, баран, к ним сам ехать собрался! Да вам сейчас надо заховаться на неделю, пока все не утихнет!

Очкарик любил обобщать, параллелить и усугублять. Мы к этому привыкли и особо не огорчились, когда он нас с Владом приклеил к Марку — мы понимали, что он за него переживает. Поэтому я полностью поддержал Макса в этом вопросе:

— Марк, я сломаю тебе вторую ногу. Мне кажется, что ты все равно на одной туда потащишься!

— Хорошо, — сказал Марк. — Но тогда ты мне скостишь мой долг до двухсот долларов?

— Это типа упущенная коммерческая выгода? — уточнил Макс.

Марк утвердительно кивнул головой.

Очкарик скрутил кукиш из своих коротких, толстых и волосатых пальцев. Такой убедительный кукиш! Молча сунул его Марку в нос и, обращаясь к нам, со злостью в голосе сказал:

— Пусть едет! Гоша, отгони его грузовик за ворота и брось где-нибудь в ближайшем дворе — на нем сейчас ездить опасно! — он повернулся и пошел в будку к охранникам: они все это время наблюдали за нами через окно.

Я догнал его через пару шагов:

— Макс, не горячись! Ты же с детства знаешь Марка! Ему тяжело сейчас, в силу своей национальной особенности, сделать правильный поступок, и мы должны ему в этом помочь! Ты сам всегда говоришь, что друзья должны друг друга спасать! Давай я поставлю здесь его грузовик, а если он до сих пор не отказался от своей безумной идеи, мы заведем его в будку к сторожам и немного побьем! Просто покажем, что у петраковских будет то же самое, только гораздо больнее. Марк поймет, он же не глупый!

Моя идея — особенно ее последняя часть — встретила у него горячую поддержку. Он еще раз показал, куда поставить грузовик, а сам отправился к сторожам:

— Пойду этих уродов дрючить. Такая козлиная смена! Надо найти повод, чтобы их оштрафовать!

Я снова сел за руль и поехал в дальний угол, куда показал наш друг. Марка и Яцека взял с собой. С грузовичка при перевозке на пароходе скрутили зеркала заднего вида, и для того, чтобы я смог заехать задом в довольно узкое место между машинами, мне нужна была помощь. Яцек встал слева, а Марк рядом со мной, справа. Я открыл оба окна и стал потихоньку сдавать назад. Из-за дефицита пространства заезжать приходилось, поворачивая слева направо. Когда грузовик, медленно пятясь задом, начал заезжать на место, Марк, молча стоявший на расстоянии вытянутой руки от меня, вдруг негромко произнес:

— Игорь, ты сейчас можешь наехать на чужую машину!

В ту же секунду я почувствовал, как во что-то уперся, и услышал характерный звук разбитой фары. Матерясь и проклиная все на свете, я вылез из кабины и посмотрел назад. «Дюна» нижним углом кузова заехала в фару «миража», стоявшего справа.

— Марк, ты для чего здесь стоишь? Для мебели? Ты что, ждал, пока я наеду на этот сраный «мираж»? — я орал, как потерпевший.

— Игорь, я тебя предупреждал! Влад может подтвердить! — оправдывался Марк.

И хотя я не бил его уже лет пятнадцать, он всегда считал, что основная угроза его здоровью исходит от меня, и потому отошел на пару шагов назад на всякий случай. Яцек сделал жест рукой, который означал: «Меня не впутывать».

— За эту фару ты будешь платить! Ты проебал! — я был убедителен, но понимал, что в лучшем случае нам с Марком придется платить пополам.

— Игорь, ты же сидел за рулем! Я здесь совершенно ни при чем! — возразил Марк, сделав еще два шага назад.

Блин, мечта всей моей тридцатилетней жизни, мой черностоечный «марк два» цвета «белая ночь» снова отдалялся от меня на неопределенное время и расстояние! Я, конечно, понимал: Влад не даст мне применить к Марку пару болевых приемов, чтобы убедить его взять всю вину за разбитую фару на себя, и уже мысленно считал, во что мне выльется участие в покупке новой. Вдруг мы увидели приближающегося к нам быстрым шагом Очкарика. Он шел и махал рукой сверху вниз, пытаясь нас остановить. Мы прекратили спорить и стали дожидаться нашего друга. Мои глаза налились злобой, кулаки чесались, а матерные слова рвались наружу из-за крепко сжатых зубов.

— Погодите, не орите! — подошел запыхавшийся Очкарик. — Помяли кого-нибудь?

— Нет, только фару на «мираже» разбили. Марк проебал, я его поставил справа… — я начал рассказывать свою совершенно справедливую версию этого события, но Макс меня остановил:

— Да хер с ним, мне не интересно. Марк так Марк…

Но Марк не дал ему продолжить:

— Макс, почему ты всегда на его сторону встаешь? Что за антисемитизм, в конце концов? Чуть что случилось, сразу Марк виноват — без вариантов!

— Марк, заткнись! Мне по херу, кто из вас это сделал, только не орите! Я сам переставлю грузовик в другое место! Вы пока стойте здесь, только не голосите, потом объясню!

Он залез в кабину, плавно тронулся и переехал на свободное место в метрах тридцати. Заглушив мотор, Очкарик подозвал нас к себе. Когда мы подошли, у него в руках был непонятно откуда взявшийся кусок брезента.

— Накрой свои стиральные машины, чтобы не вводить в людей искус! И догоняй нас — будем ждать тебя в «крауне», — он протянул брезент Марку, а нам махнул рукой.

Мы с Владом неторопливо двинулись следом за ним. Мое настроение улучшалось. Я знал: если Макс сразу не применил штрафных санкций — значит, у него есть план. Только сели в его автомобиль, Влад сразу вспомнил про телку на набережной и начал торопить Очкарика:

— Максик, поехали! Я уже не говорю про тех девок — они пропали, это ежу понятно! Но и другие разбегутся, которых еще не успели размести!

— Сейчас дождемся Марка и поедем. Пара минут уже ничего не решит, — отозвался Макс.

Через свои очки, больше похожие на бинокли, он пристально наблюдал за сторожами, которые убирали территорию около будки. Пришел Марк. Макс посигналил сторожам; те открыли ворота, и мы уехали со стоянки. Первые минуты ехали, не проронив ни слова — ждали объяснений, а наш товарищ с ними не торопился. Он заговорил, только когда свернул на Океанский:

— Чем вы хороши, все трое? Тем, что все, что вам ни поручишь, вы или проебете, или поломаете! Один из вас хохол, один — еврей, а третий — мордвин, но втроем вы — самые настоящие русские богатыри! Я вас спецом послал в эту дыру, куда невозможно в принципе заехать, — во всяком случае, такому водителю, как Игорь! Но я знал, что вы тупо будете туда стремиться. Вы молодцы!

— Макс, а зачем тебе это надо было? — спросил Влад. Он не попадал на деньги и мог себе позволить просто полюбопытствовать.

— Эти сторожа у нас с Жекой, с которым мы стоянку держим, деньги воруют! Мы это знаем, но доказать не можем! Потому решили их подставить, машину чью-нибудь слегка помять в их смену! Вы подвернулись как раз кстати! На том месте, куда вы пытались грузовик загнать, Жека свой мотоцикл ставит! А этот «мираж», на котором вы фару разбили, — его телки, он с ней кататься уехал! Вернется и будет сторожей казнить! Он — мальчишка суровый! — план, на мой взгляд, оказался слишком сложным.

— Ты бы мне сказал — я бы эту фару просто молотком разбил! — в моем голосе проскользнули сомнение и усмешка.

— Игорь, нам нужно, чтобы ущерб был нанесен другим автомобилем, чтобы следы остались на гравии. В этом плане вы были на высоте! Жека только не планировал, что это будет корч его телки, а в остальном все очень удачно! — Макс радовался, причем очень бурно.

Мы редко видели его таким искренним. Вообще, он считал себя весельчаком, но его веселье было злым. Он постоянно кого-то стебал, высмеивал, вышучивал, придумывал людям и событиям какие-нибудь обидные клички и прозвища. Да — это получалось смешно, но недобро! Макс очень любил чужие оплошности, ошибки и мелкие неудачи. Его не радовало чужое горе — во всяком случае, виду он не подавал. Но если ты поскользнулся и упал, ударился лбом о перегородку или наступил в говно, и он узнавал об этом, у него надолго появлялся повод для хорошего настроения. Я не горел желанием знать, какие санкции они собирались применить к тем сторожам со стоянки. Мне не надо было платить — и это главное.

— Марк, а почему тебя списали с парохода? — мы уже приехали, и Очкарик искал место для парковки.

Сейчас самый подходящий момент прояснить этот вопрос.

— Игорь, это подстава! — Марк печально посмотрел на меня: ему показалось, такой ответ должен меня устроить.

— Марк, ты гонишь? Мой батя за тебя просил капитана-наставника из пароходства. Чтобы на такой пароход сесть, люди деньги платят, а ты моего старика убедил, что это он тебе должен! Что случилось?

— Я пал жертвой антисемитского заговора! — Марк готов был заплакать, но меня его еврейские уловки мало волновали.

— Ты же живой! — возразил ему Очкарик.

— Живой? — удивление, недоумение и скепсис звучали в вопросе, которым Марк ответил ему. Он пристально посмотрел на Макса и печально спросил. — А что толку?

— Тебе лучше знать! — Макс с трудом парковал свой большой автомобиль задом в горку. С третьей попытки ему удалось втиснуться между старенькой «кариной» и довольно свежим «блюбердом».

Влад, который собирался выскочить на волю сразу после того, как Макс остановится, вдруг повернулся к нам с переднего сиденья:

— Марк, что с тобой случилось? Давай быстрее рассказывай, меня же ждут!

— Давай уже, рожай! — а во мне и подавно закипало говно.

— Почему он на меня орет? — обратился Марк к сидящим впереди Максу и Владу за поддержкой. — Я не могу сосредоточиться!

— Давай, я тебе помогу, — я надавил Марку на ключицу (есть там, в ямочке у шеи, болевая точка).

Он флегматично крикнул:

— Ай!

— Гоша, ты его поломать хочешь? Из-за тебя тут торчим! Не трогай Марка, пусть говорит! — Владу не терпелось узнать, ждет его телка или нет, но он не мог уйти, не дослушав до конца всю историю.

— Тебя тут кто-то держит, Яцек? Иди, мы сами разберемся! — все меня раздражало в этот день.

— Заткнитесь все, кроме Марка! Владик, если тебе невмочь, то наваливай! А ты Колода, кто — Рэмбо? Что ты постоянно на людей кидаешься? — Очкарик раздраженно ставил нам на вид. — Марк, давай стартуй, не затягивай! Смотри, вон с Тихой уже срань натягивает, а мы еще гулять собирались!

— Я все время пытаюсь начать рассказывать, но вы постоянно мне мешаете! Макс, можно, ради бога, приглушить эти песни? С каких это пор в твой машине поют этот бред?

— Это не бред. Это «ВиБиСи» — единственное радио, которое формирует в нашем городе культурную среду! — Влад грезил стать диджеем на этом радио.

— «Владимирский Централ» — это наша культурная среда? — переспросил Марк.

— Да, Марк, шансон — это НАША культура! — ответил ему Очкарик, ехидно глядя на Яцека.

— Не надо, Максим, меня подъебывать! — взъярился Влад. — На «ВиБиСи» можно и Владимира Семеновича частенько услышать, а это отец русского шансона!

— Я думал, что он бард. Во всяком случае, он сам себя таковым считал. А отец русского шансона, на мой взгляд, это Вертинский! — совершенно серьезно ответил Макс.

— Кто? Вертинский? Ты, Макс, ничего не путаешь? Марк, ты слышал? — меня Яцек никогда не впутывал в эти споры: он имел твердое убеждение, что большинство имен и понятий для меня неведомы.

— Вертинский не только отец русского шансона, он еще — и его мать, — ответил Марк.

— Почему мать? — спросил Яцек.

— Потому что Эдит Пиаф у нас никогда не было, а Вертинский был, — он немного подумал и продолжил. — Он выступал в одном лице — отец и мать!

— Марк, давай комкай эту бодягу! А то один к телке спешил, другой гулять подрывался, а сами сидят, всякую херь несут! — я терпеть не мог таких базаров. — Давай уже рассказывай, почему тебя списали с парохода?

— Пойдем на набережную, и я по ходу все расскажу, — предложил Марк.

Я понимал: он хочет быть подальше от меня. Наша близость его волновала.

— Нет, за пределами этого автомобиля слишком агрессивная среда. Мы два дня назад только из машины вылезли, чуть со спортсменами не сцепились, — Очкарик развернулся на сто восемьдесят градусов и смотрел на меня в упор из-за подголовника.

— Бля, Макс, среди них был Черняк! Он мне сто долларов уже два месяца торчит, и ты это знаешь! Что я — должен был его отпускать? Когда тебя не касается, ты такой миролюбивый становишься! — я давно заметил за Очкариком эту особенность: если силы были равны, он предпочитал не связываться.

— Потому что я реалист. Черняк теперь авторитетный пацан, а ты с ним в терминах разговариваешь! — мы реанимировали наш спор, который длился третий день.

Максу не понравилось то, каким тоном я потребовал долг с Черняка, с которым мы с десяти лет ходили в секцию борьбы в «Динамо». Потом, лет через пять, он ушел, стал заниматься каратэ у одного известного сэнсея и достиг неплохих результатов. В начале девяностых, когда каратэ вышло из подполья, каратисты стали «спортсменами» — бандой без жесткой структуры. Черняк состоял у них в руководстве, и Макс утверждал, что он постоянно носит с собой пистолет. Я слабо верил своему другу, т. к. знал — сегодня он убежден в одном, а завтра — в совершенно противоположном, причем с той же уверенностью.

Когда недалеко от дома физкультуры на Партизанском, мы случайно встретились с Черняком, он шел с двумя своими товарищами, а я — с Максом и Яцеком. На мой конкретный вопрос, где деньги, Черняк, в таком же повышенном тоне, отвечал мне, что отдаст, когда будут. Тогда я предложил начать фиксировать процент в день. Он не согласился, и наш с ним разговор чуть было не перерос в жесткое противостояние, но наши товарищи, и, прежде всего, Очкарик, смогли погасить конфликт. Мы с моим должником договорились, что недели за две он вернет долг, и на том расстались. И если на меня эта история не произвела особого впечатления (ну, мы с Черняком примерно на равных когда-то боролись), то Макс, видимо, пережил несколько неприятных минут, хотя и виду не подал. Что-то уж слишком часто в последнее время мой друг прокладывал, что к авторитетам надо относиться с пиететом. Тоже — нашел себе героев! Я теперь уверен, что Черняк мне сотку отдаст; а если бы я тогда ему сурово не напомнил, больше никогда бы ее не увидел. А то, что у него пистолет за пазухой, — не страшно. Из-за сотки он вряд ли стал в меня палить. Уроды они, эти крутые, забирают у людей кровное. Я всегда радуюсь, когда на «ВиБиСи» начинает тема из «Профессионала» звучать. Значит, еще одного хлопнули. Хотя меня иногда посещает мысль — а вдруг невиновного убили? Но я ее всегда отметаю: если убили блябудового, значит, за дело.

— На «Кигиляхе» боцман ГигиНеШвили, подлый грузин, меня сразу возненавидел, как только я на палубу вступил. Я еще рот не открыл, смотрю, а он уже меня ненавидит, — Марк начал рассказывать, как только мы замолчали, но у Влада с Максом сразу возник вопрос:

— Что за «Кигилях»?

— Пароход так называется, на котором я в Японию ходил, — ответил Марк.

— Это не наш пароход, из Арктического пароходства. У капитана-инструктора, которого батя просил, там однокашник замначальника работает. Чтобы Марка бесплатно посадить, пришлось звонить в Тикси, договариваться; на наши даром не посадят, — я объяснил, как Марк попал на этот пароход.

— «Кигилях»! Есть что-то мистическое в том, что именно на этот пароход посадили Марка! Скажу больше, ни на какой другой пароход во вселенной он бы не попал! — Очкарик посмотрел на нас с Владом. Мы с ним согласились.

А Марк продолжал:

— Короче, он подговорил котельного, чтобы тот меня работой загрузил, и только мы от стенки отошли — сразу началось. Проверь то, посмотри это!

— Что «то», что «это»? Марк, ты яснее выражайся! — Макс любил детали.

— Откуда я знаю, как это называется? Я же не матрос! — оправдывался Марк.

— А ты на палубу попал, не в машину? — уточнил Очкарик.

— Нет, почему? В машину. Я был помощник котельного машиниста по расписанию! — мне показалось, что Марк в этот момент гордился собой.

Хотя гордиться особо было нечем. Котельный моторист или машинист имел на флоте неофициальное название «король воды, говна и пара»! Марк, стало быть, находился у него на прихвате. Обычно эту должность сокращали, но во время круизов на японские автомобильные помойки забивали штатное расписание под завязку. Я думаю, если бы Марк заплатил, как все, триста долларов, его вряд ли заставили работать, но, видимо, в этом маленьком пароходстве он кого-то лишил дохода, и нашего друга загнали в рабство. Марк в таких случаях просто терпел несправедливость — для него главным призом были спасенные деньги. А работать — это всегда пожалуйста! Работать Марк не любил с большим желанием! Но он никогда, в отличие от нас, ни с кем не спорил, и потому казалось, что он трудолюбивый. Часто эта иллюзия сохранялась у людей до того момента, пока не наступало время предъявления результатов труда. Вот тут и возникали у людей вопросы! Как же так, такой хороший тихий мальчик, так внимательно слушал, не отвлекался, не баловался и вместе с тем не сделал ни одной рукоятки для напильника, не вырыл ни одной ямы для дерева, не собрал ни килограмма макулатуры? Как же так, Марк? Он никому ни разу не ответил на этот вопрос.

— После обеда котельный поручил мне сделать ревизию клинкетов фановой системы… — мы заулыбались от этих слов. — Ну, я в машине руки немного испачкал, взял ветошь, хожу, кручу-верчу, как положено. Якобы внизу все проверил, пошел на палубу, там уже на виду давай по-настоящему крутить…

— А на палубе не должно быть фановой, только если к танкам вход, — снова влез Очкарик.

— Макс, че ты умничаешь? Пусть продолжает!

Достал — не дает Марку слово сказать!

— Я же не знал. Думал, может, и там есть, но дракон меня увидел, и стал орать, чтобы я пошел оттуда на хуй! Я пошел и уже в надстройке нашел один клапан — как раз под каютой боцмана, как потом оказалось. Я его закрыл, хотел обратно открыть, но потом подумал, пусть пока так останется. Правда, потом подумал, что это неправильно. Потом подумал — посмотрю, как получится! Походил еще, а потом пошел, переоделся и стал книжку читать, — на лице Марка появилась улыбка; он хотел продолжить, но его снова перебил Макс:

— Какую книжку?

— «Парфюмер»!

— Ты что, еще не прочитал «Парфюмера»? — Очкарик заорал на Марка ни с того, ни с сего.

— Его же недавно издали, — оправдывался Марк.

— Когда «недавно»? Я в «Иностранке» три года назад его прочитал!

— Максим, ты у нас чувак уникальный, а мы — обычные люди, — Марк посмотрел почему-то на меня.

— Я тебе сейчас глаз набью! — меня взъярил его взгляд.

— За что?

— Ты сам знаешь!

— Все, хватит, не начинайте! Марк, давай дальше! — Яцек в зародыше прервал нашу пикировку.

— Да уже и рассказывать нечего. Я читал, потом услышал крики с верхней палубы. Пошел сразу, клинкет открутил и вернулся к себе. Через несколько минут люди начали быстро ходить по коридору. Ко мне зашли котельный и четвертый механик, спросили, что я делаю? — Книжку читаю! — И все? — И все! Они ушли и больше не возвращались. Я дочитал до того места, где деда с моста упал…

— Какой деда? — снова встрял Очкарик.

— Как какой? А говоришь, прочитал! Может, ты другого «Парфюмера» читал, Макс? — Марк, недоверчиво усмехаясь, смотрел на Очкарика.

— Марк, я сейчас отдам Колоде твое тщедушное тельце! И через пять минут он тебе глаз на жопу натянет, — наш друг очень обижался, когда его подозревали во лжи. Он свирепел, когда кто-то из нас сомневался в правдивости его слов. Но если кто-то сильный со стороны ставил Максу на вид по поводу нестыковки в его историях, то тогда ничего, Очкарик хавал.

— Я за три смогу! — быстро подтвердил я свою готовность к возмездию.

— Максим, не делай опрометчивого шага! Я же не хотел тебя обидеть, просто ты забыл про того деду! — Марк то ли придуривался, то ли взаправду испугался, артист.

— Про какого персонажа ты говоришь? — раздраженно спросил Очкарик.

— От которого Гренуй ушел. Он ему еще кучу рецептов оставил на духи. Мост обвалился, когда деда спал! — Марк, как мог быстро, объяснял, что он имел в виду.

— Бля, Марк! Так и скажи — тот, у которого Гренуй работал подмастерьем, — старый парфюмер Бальдини! Но он не с моста упал, а вместе с мостом, который ночью обрушился. И не рецепты ему Гренуй оставил, а формулы духов. Ты выражайся понятнее! — наш друг постепенно оттаивал: его коньком было преподавание.

— Да-да, я неправильно сформулировал! — Марк уверенно посмотрел на меня: он понял, гнида, что все обошлось.

— Дальше рассказывай, Марк, снова тебя ждем! — я пытался выглядеть злобным, но без особого успеха.

— Да я же говорю, рассказывать нечего! Я в последующие дни собрал в кучу обрывки разных историй, но за их достоверность не ручаюсь. Во-первых, меня больше не дергали на работу. Я отдал робу и все — валялся в каюте целыми днями. Во-вторых, там ужасно кормят! Я ничего хуже в своей жизни не ел. Думал, мои кости исхудают. Как эти моряки там живут эту жизнь, мне непонятно!

— Марк, мы же не раз тебя звали к нам в бурсу пожрать! Чего ты не соизволил прийти подхарчиться? Тогда бы ты понял, что такое плохая жратва! — Очкарик действительно несколько раз зазывал Марка на бурсовский камбуз. Но тот не появился там ни разу, хотя пожрать любил.

— В армии, по слухам, еще хуже кормят. Что же, мне из-за этого в армию надо было идти? — ответил вопросом Марк.

— Да, из-за этого в армию идти не стоит! — согласился Яцек. — Но при чем здесь плохая еда, Марк?

— При том, что мне мама всегда говорит: «Кушать надо хорошо!» — ответил Марк.

— Но ты рассказываешь не про еду. Давай уже, заканчивай! — теперь и Влад начал закипать.

— В общем, со слов экипажа, якобы произошла такая история. Боцман после вечернего чая пошел посрать к себе в каюту. После завершения процесса дефекации смотрит — в унитазе не смывается, а наоборот, немного прибыло. Он пошел, включил насос забортной воды, размотал пожарный рукав к себе в каюту и сунул его в очко. Решил продавить фановую. Он же не знал, что клинкет закрыт, думал, где-то просто засор. Вся эта херня под давлением, естественно, пошла наверх, а наверху каюта мастера находится. Именно в этот самый момент там на толчке сидела Волосатоножка…

— Кто? — мы хором спросили у Марка.

— Новая дневальная. Мы с ней вместе пришли на пароход. У нее ноги не просто волосатые, а шерстяные, — в палец толщиной, почти как у меня. Мастер сразу ее себе застолбил. Накрыл поляну, влил в нее одну бутылку шампанского, а посередине второй она запросилась в туалет. Только присела поссать — тут боцман врубил насос… — он посмотрел на нас взглядом прорицателя.

— И что?

— Что? Весь гальюн у мастера в каюте — в говне пополам с морской водой!

— А телка? — спросил Макс.

— Ну и телка немного… Хотя она больше испугалась.

— Гальюн весь в говне, а телка немного? — Очкарик засомневался. — Она же первый удар на себя приняла! Как раз она и должна была быть вся в говне, а не гальюн… А мастер что?

— А что мастер? Мастер есть мастер! Проявил выдержку и самообладание в непростой ситуации! Деду приказал разобраться с говном! Хотя особо разбираться было не с чем, после того как я клинкет отдал. Волосатоножке поставил задачу быстро все помыть — благо, она была на месте. И все. Инцидент был исчерпан, — Марк посчитал, что рассказ окончен, открыл дверь, и вышел из машины. — Все, погуляли! Сейчас дождь пойдет, — добавил он, глядя в сторону Орлиной сопки.

— Блин! — Яцек подорвался за ним.

— Я не понял, а Марка из-за чего списали? Что мне бате сказать? — спросил я у Макса.

— Его списали за неблагонадежность, так и скажи! Пойдем, Марка догоним! — он открыл бардачок и достал черный складной зонтик. Кстати, «Три слона»! Автомат! Очкарик раз в полгода ходил в Японию, покупал себе аппаратуру, еду, пиво, виски, кока-колу и другие добряки. Я порой заказывал ему блок жевательной резинки, она там очень вкусная и хорошо пузырится — в отличие от «Турбо». Правда, дорогая, конечно, но в Японии все дорого.

Макс поставил на руль блокиратор, снял с панели антирадар и убрал его на пол между сиденьями. Выйдя из «крауна», он пискнул брелоком сигнализации, и мы быстро пошли вслед за Марком и Яцеком.

— Марк, я не понял, если тебя не спалили, то за что с парохода списали? — когда мы их догнали, я попытался прояснить этот вопрос до конца.

— Я же говорю: это был антисемитский заговор во главе с боцманом! Он предъявить мне ничего не смог, но по пароходу бегал и кричал, что это я совершил диверсию. И мастер с дедом тоже, скорее всего, антисемиты, если повелись на его рассказы! Я других причин не вижу!

Мы бодро шли за Владом, который стремился навстречу судьбе.

— Слушай, Марк, а что с телкой? — поинтересовался Максим.

— Ее тоже списали, как и меня!

— Ее за что?

— Наверное, она потеряла уважение команды, — Марк на этих словах почему-то широко развел руки. Что он хотел показать — насколько велика была эта потеря?

— Ее списали, потому что никто и никогда на этом пароходе не стал бы ее ебать! — подвел итог Очкарик.

— Ты так считаешь? — Марк недоверчиво посмотрел на Макса.

— Я не считаю, я знаю! Я в этом уверен на пятьсот процентов — да что там на пятьсот? На тысячу! Для чего бабы идут в моря? Чтобы найти себе мужа! В рейсе, когда по несколько месяцев без берега, проканает любая, даже если у нее очень волосатые ноги. Да что там ноги? Я думаю, пойдет с бородой и в бакенбардах! В море любая телка — красавица! Любая! Но здесь другой случай. Во-первых, рейсы короткие, максимум неделю! Во-вторых (и это самое главное!), никто не станет употреблять телку, которую с ног до головы облило говном! Тем более что она садилась на пароход дневальной у комсостава, — он закурил свой любимый «hi-lite», выпустил струю дыма в густую шевелюру Марка. При полном отсутствии ветра дым, казалось, запутался в черных жестких волосах.

Очкарик смотрел, как у Марка дымится голова, но тот стряхнул остатки дыма рукой.

— Максим, ты меня извини, но твои безапелляционные заявления меня порой убивают! — Марк решил нарваться? — Оля второй день живет у меня!

Он произнес последние слова с видом победителя. Стало понятно, что он ничего не боится: он на стороне правды.

— Кто такая Оля? — этот вопрос задал Влад, который был впереди на пару шагов, но нить не отпускал.

— Волосатоножка!

— Ты ебанулся? — это мы уже хором, втроем.

— Она хорошая! — Марк улыбался.

— А что говорит твоя мама? — спросил Яцек.

— Мама плачет! — вздохнул Марк. Он любил свою маму, и мама в нем души не чаяла.

В этот момент на нас напал колючий, мерзкий дождь — солнце закончилось, увы. Мы прибавили шаг, догоняя Влада, чтобы укрыться в кафе, и только Очкарик под «Тремя слонами» спокойно шел за нами вслед.

Стелла с подругами сидели там, где их посадили. Двое пацанов за соседним столиком вовсю клеили наших телок — и небезуспешно. Та, с которой мы не были знакомы, — вероятно, Женя, — громко радовалась их шуткам. Когда мы подошли, пацаны замолчали, но было видно, что в принципе они готовы перетереть. Наверное, посчитали, что силы равные. Марка они в расчет не брали, но когда не спеша подошел Макс, все утряслось. Конкуренты поняли: ловить нечего, забрали свое пиво и пошли «гулять» под дождь. Никто не может украсть наших цыпочек и остаться живым! Пока мы знакомились с Женей, а девчата — с Марком, Стелла, не отрываясь, смотрела на Яцека особым, влажным взглядом, взглядом любви. Блин, он всегда доставался Владу, этот взгляд! Даже Очкарик признавал, что «так» девки смотрят только на нашего друга…

Влад

Каждый новый шаг — смертельный! За каждым поворотом, за каждой закрытой дверью — новый враг! Идем на пределе, но мы должны, как бы ни было трудно и опасно! Только мы можем спасти этот мир — я и Дюк Нюкем!..

— Пойдем, Игорян! Мамка уже сготовила. Я ей обещал, что придем в восемь, а уже пятнадцать минут девятого! Пойдем! Папка с селекторного пришел и психует, наверное! Он, когда жрать хочет, совсем невменяемый становится! Давай сохраняйся, и пошли!

Я откинулся на стуле, покрутил затекшей кистью правой руки, посмотрел на Яцека, который уже полчаса нудил у меня под ухом.

— Давай уровень закончу, — хотя я уже одурел от четырех часов войны, и моя задница стала такой же деревянной, как стул, на котором сидел, башка ничего не соображала, а в глазах рябило, но жажду крови я еще не утолил и был готов продолжить бойню.

— Какой уровень?! У нас еще дел полно! Мы же хотели сегодня с папкой поговорить! Пойдем, пока он трезвый! Пожрем и поедем; надо секцию оформить. Мне позвонил ДээС, сказал, что ее с причала снимают!

— Ладно, иду, — я нехотя сохранился. — Блин, мне осталось немного до конца уровня! Теперь придется снова с середины начинать! Не мог прийти через пару часов!

— Ты что, дурак, Игореха? У нас разговор серьезный, откладывать уже нельзя!

Я встал, потянулся, присел пару раз, разминая затекшие ноги. Три недели назад Очкарик продал мне в рассрочку свой бэушный «486 R-style» за семьсот баксов. Я его немедленно отнес Валере Паяльнику (нашему товарищу, который шарит в технике). Он мне большого апгрейда не делал — денег было не густо, — но видеокарту поменял и оперативки добавил. И еще он мне установил «Дюка Нюкема». Я до этого немного прохладно относился к шутерам — ни «Дум», ни «Квэйк» меня не трогали особо. Хотя надо признать, они тоже прикольные, но не трогали. А «Дюк» вставил! Да так, что уже почти три недели я променял реальную реальность на виртуальную. Мочить ублюдков стало моей целью в этой жизни, и дошло до того, что, выходя на улицу, я с опаской поглядывал на угол дома — нет ли засады. Из этой паранойи меня выдергивал Яцек. Я с ним уже второй месяц подъедался при железной дороге. Он мог и сам все делать (по большому счету, я ему был не нужен), но такой труд его унижал и отвлекал от главного — желания стать диджеем. И потому он предложил мне с ним партнерить — пятьдесят на пятьдесят. В его обязанность входило подписать заявку на дефицитный подвижной состав у своего конкретного отца, который занимал должность замначальника отделения дороги, а на меня свалилось все остальное: поиск клиентов, переговоры, постановка дефицитных секций, термосов и т. п. под погрузку; контроль, когда это необходимо во время погрузки; оформление документов в товарной конторе… На этот процесс уходило особенно много времени, так как все эти квитанции разовых сборов, подачи и уборки вагонов, какие-то нелепые, но необходимые железной дороге штрафы, — все эти бумажки под копирку кассиры заполняли вручную. В конце концов, Яцек не выдержал и после целого месяца героического труда в одиночку пришел к отцу и в ультимативной форме потребовал у него меня к себе в партнеры. Конкретный папа Яцека, хотя и относился ко мне, как к родному, скорее всего, согласился, скрипя зубами — оно и понятно, пускать чужого в кровный бизнес… Так я попал в эту тему. В первый месяц мы заработали по восемьсот, я потому и взял у Очкарика его компьютер. А за второй месяц — вернее, всего за три недели — мы уже подняли по косарю! Еще пару термосов у нас находились в работе, и я думаю, по тысяче двести закроем. Это не просто хорошие деньги! Если учесть, что последние полгода я вообще не работал и сидел на шее у родаков, а зарплата у людей сейчас сто пятьдесят в месяц, то мне порой кажется — я нашел клад. И вот еще вчера мне казалось, что все наладилось, но сегодня Владу с «ВиБиСи» сообщили, что его берут на работу — вести программу «Ночное такси» с полуночи до 4 утра; тем более что он ее сам придумал. Осталось дело за малым: нужно убедить его отца в том, что я теперь буду один за всех. Деньги так и будем делить пополам, но всю работу делать буду я один. Надо идти и говорить с Владовым батей.

— Как на улице? — спросил я, выключая компьютер.

— Там лето! Ты что, сегодня еще не выгребал? — ответил Влад вопросом.

— Выгребал до обеда — я же секцию ездил ставить. Тогда было пасмурно, — я хотел надеть свои любимые спортивные штаны, но Яцек начал залупаться:

— Ты что, к своему китайскому «Абидасу» еще и белую рубашку собрался надеть?

— Да футболка грязная. Я хотел ее постирать, когда пришел, но как-то не задалось. Думал, поиграю полчасика, а потом постираю, но не успел…

«Ладно, — подумал я, — надену джинсы. Хотя в них будет жарковато, как пить дать…»

— Ты бы лучше на Маяк искупаться съездил, море уже прогрелось. А то сидишь в своей норе, как крот. На тренировки тоже забил? — Влад вертел мою бронзовую медаль. Я ее выиграл когда-то на зональных соревнованиях в Комсомольске-на-Амуре и до сих пор ею гордился.

— На тренировке был. До спортзала главное — дойти! Пошли, жрать хочу, — я надел поясную сумку с документами. У меня классная сумка, из хорошей кожи. Очкарик мне на день рождения подогнал, и я ею втайне гордился.

Когда вышли из моей комнаты, я посмотрел в окно балконной двери: на улице и правда стояло лето. Было видно, что было жарко, детвора во дворе носилась полуголая, несмотря на то, что уже пошел девятый час. В моей комнате не было окна, и, если дверь в комнату оставалась закрыта, то связь с миром терялась напрочь. Собственно, моя комната изначально называлась кладовкой, — правда, достаточно большой, почти десять квадратов, — и вполне естественно, эту кладовку родаки переделали в жилище для меня. Я жил в двухкомнатной квартире на пятом этаже, подо мною жил Влад, а под ним на третьем — Марк. И, само собой, они также имели в собственности кладовки. Очкарик так и называл нас — «кладовочниками». Он жил напротив Влада в трешке и имел полноценную комнату с окном. Но еще он имел сестру, которую он терпеть не мог, и вел с ней боевые действия на протяжении всей своей сознательной жизни. Она постоянно на него жаловалась, стучала и сворачивала кровь по поводу и без повода. По мне, так лучше жить в кладовке, чем иметь сестру. Наверное, он из-за этой сестры сразу после бурсы женился и слинял на съемную квартиру. А мы до сих пор жили в кладовках свободными людьми.

— Блин, караси тоже забыл постирать! — у меня есть привычка с бурсы снимать обувь и следом носки. Я их сворачивал и совал в ботинок или в сапог: мало ли, если придется в кого-то метнуть, или кто пнет невзначай, чтобы потом не искать по кубрику. Вот и сегодня, когда я пришел с тренировки, разулся, снял носки, свернул и сунул по привычке в сандалии. А сейчас достал и вспомнил, что утром на станции, когда ставил секцию, запнулся о рельс и испачкал в мазуте свои белые носки. Я на автомате понюхал грязное место, на что Яцек тут же заострил:

— Ты еще на вкус попробуй! А хочешь, я тебе свой дам? Почувствуешь разницу…

— Да пошел ты, Яцек! — я заугорал вместе с ним. — В чем мне теперь идти? В туфлях жарко, а сандалии не с чем одеть — у меня белых носков всего одна пара.

— Одень с черными, в чем проблема? Давай только побыстрее! — он продолжал меня торопить.

— Черные сандалии с черными носками не смотрятся — только с белыми!

Влад порой ляпнет, что попало…

— Тогда без носков надевай и пойдем! Ты уже достал! — он стал открывать замок на входной двери.

— Без носков — в сандалиях? Ты че, дурак?

У него реально снесло крышу!

— Очкарик же носит сандалии без носков, а он пацан модный, понимает в этой теме!

— Очкарик — пацан модный, а я — пацан нормальный. И я должен одеваться, как нормальные люди, а не как пидоры! — я психанул на Влада, на Очкарика, на рельсы!

— Я скажу Максу, что ты его пидором назвал! — Яцек ехидно смотрел на меня.

— Я не называл его пидором, че ты гонишь! Я сказал, что я хочу выглядеть, как нормальный человек, а не как… модный! — да, наверное, перегнул немного в сердцах. — Ладно, иди домой. Дверь не закрывай на замок, я сейчас обуюсь и приду.

Вернувшись в кладовку, я надел черные носки, которые всегда носил с «казаками». Конечно, это — классные ботинки, и с черными «варенками» они смотрятся, но сейчас в них придется терпеть…

Входная дверь в квартиру Яцека была железная; они первые в подъезде себе такую поставили. Он, когда в квартиру заходил, замок-расческу не до конца захлопнул, и я свободно попал к ним в жилище. Пахло у них, как всегда, хлебосольно. Теть Вера, сколько я себя помню, постоянно готовила вкусно и много. Когда мы учились в школе и, особенно, в бурсе, она частенько приглашала нас на обеды, и даже Макс старался их не пропускать.

— Здрасьте, теть Вер! — я прошел на кухню и плюхнулся на угловой диван рядом с Владом.

— Привет, Игорешка! — она повернулась от плиты и улыбнулась в мою сторону. — Мальчики, подождите немного, у меня еще доходит — не могу до сих пор привыкнуть к керамической плите! Папуля пока в душе, как раз к его приходу будет готово.

О том, что Владика батя принимал душ, можно было и не сообщать: на всю квартиру было слышно, как он фыркал и кряхтел, словно бегемот.

— Игорешка, — теть Вера снова посмотрела на меня, — вы с Владькой разговор начинайте, когда папа поест. Тогда он нормально воспринимает. Но не затягивайте, а то лишнего хватит и тогда с ним уже серьезно не поговорить!

— Да знаю я, мамка! — Яцек нервничал: он явно опасался разговора с отцом. У него остался осадок от того, что отец его отправил с нами в бурсу, а не с Марком в театральный.

Теть Вера находилась на нашей стороне. Она, как и всякая мать, у которой был сын-красавец, видела его артистом, но, увы, — папа прокинул! Поэтому новость, что Владика берут на радио, она восприняла с энтузиазмом: диджеи — те еще артисты. И мою кандидатуру горячо поддержала: «Игореша, это же не Владькина работа — по рельсам бегать!»

Я согласен с ней на все сто: это — моя работа. Тем временем бегемот в ванной сначала затих, а потом чего-то запел, — наверное, вытираться начал. Мы тоже замолчали, как перед боем. Я посмотрел на Яцека — он в ответ криво улыбнулся.

— Если бы не выключали горячую воду, как бы мы узнали, что наступило лето? — дядь Тарас с довольным видом зашел на кухню. Он поздоровался со мной за руку, а Влада потрепал по голове.

— Мамуля, а что на ужин?

— Скобляночка из кукумарии и папоротник с говядинкой. Садись, папуль, — она смотрела на него своими большими карими глазами, полными любви.

Он отвечал ей тем же. Удивительно, как у них все это осталось после тридцати с лишним лет совместной жизни!

— Дары моря и дары тайги! — он вышел в коридор, зашуршал пакетом и вернулся с коробкой в руке. Открыв коробку, он достал из нее бутылку виски. — Клиентура сегодня уважила. Хлопчики, вы как со мной по стопке, а? «Блуе Лабел»! Сказали, что купили в аэропорту в Сеуле за сто пятьдесят долларов. Не брешут?

Я не знаю, кого он спросил, но я от этой цифры подскочил на месте:

— Сто пятьдесят долларов за бутылку с виски?

Я взял ее в руки, повертел, разглядывая этикетку. Никогда даже не думал, что буду держать в руках такую дорогую бутылку.

— Это же «Блю Лейбл»! — Влад со знанием дела выхватил у меня из рук бутылку и стал читать этикетку на обратной стороне. — Двадцать пять лет выдержки, че ты хочешь?

Он посмотрел на меня с таким видом, будто я последний дурак. После этого отвинтил крышку и понюхал с видом знатока.

— Да я ниче не хочу, — я обратно забрал у него бутылку и тоже принюхался к содержимому. Запах был сладковатый, но не сивушный, — во всяком случае, не явный, как у водки или самогона. Но все равно пахло алкоголем — запах, который я ненавижу так же, как и запах сигарет.

— Ну, как со мной для аппетита? — снова предложил нам выпить Владика отец.

— Не, дядь Тарас, я же не пью, вы знаете. Да и если бы пил, то все равно не смог — надо секцию ехать оформлять. Влад пусть с Вами выпьет!

Я прекрасно знал, что Яцек тоже не любитель, но не отказал себе в удовольствии пришпилить друга.

— Как будто я пью! Чего ты исполняешь? — он посмотрел на меня, как будто я его подставил под раздачу.

— Да… Думал, вырастет сыночек, будем с ним по рюмочке за ужином… Куда там — все у нас не как у людей! — сокрушался конкретный Владькин папа.

— Ладно тебе, папуля! У людей вон и за ужином, и на завтрак. Уж лучше наши пусть совсем не пьют, — вступилась за нас теть Вера. Она уже поставила на стол свежие огурцы, морскую капусту и сало — обязательный десерт в доме Яцеков.

— А может, ты со мной буржуйской, мам? — дядь Тарас кивнул на виски.

— Нет, папуль, я свою рябиновую буду, — она достала из холодильника початую бутылку «Рябиновая на коньяке» и поставила на стол.

— Тогда я Марека позову. Не одному же мне пить! Я что, алкоголик? — он взял большой тяжелый нож с наборной ручкой (явно зоновского производства) и постучал тупой стороной лезвия по батарее условным стуком. Ответный стук прозвучал в ту же секунду. Мы с Владом переглянулись — присутствие Марка не входило в наши планы, но, по большому счету, это ничего не меняло.

Теть Вера достала еще одну тарелку, рюмку и приборы. Через минуту в дверь долбился Марк.

— А я сижу на горшке, читаю, думаю, чем бы заняться. Вдруг слышу — Тарас Григорьевич маякует, и я воспарял, — Марк делился с нами радостью.

Он был постоянным собутыльником Владькиного отца и, что самое удивительное, несмотря на разницу в комплекции, пил и ел с ним на равных. За это идейный хохол его и любил — единственного еврея на свете.

— Марк, откроешь нам страшную тайну? — спросил Влад.

— Открою, — Марк не мог ни в чем отказать хозяевам в благодарность за приглашение. — Даже и не страшную открою.

— Когда бы тебе папка по батарее ни постучал, если ты в этот момент находишься дома, то отвечаешь в ту же секунду. Ты что, батарею с собой всегда носишь?

Дядь Тарас уже налил до краев в хрустальные стограммовые рюмки — он из меньших пить не мог.

— Сейчас, Владислав, я выпью и отвечу, — Марк поднял рюмку, чокнулся с отцом Владика, который произнес тост:

— Ну, давай!

Они опрокинули рюмки, посмотрели друг на друга, одобрительно кивнули, подтверждая качество напитка, и стали закусывать бутербродами с бородинским хлебом и салом, которые дядь Тарас соорудил, пока Марк с нами здоровался.

— Марек, ты вот аджичкой помажь, очень сильная вещь! — он пододвинул полулитровую банку с самодельной аджикой в сторону Марка.

— Спасибо, я после второй.

Марк и дядь Тарас с таким аппетитом пережевывали черный хлеб с салом, что мы с Владом тоже попросили по бутеру.

— Не-не, хлопчики! Это не еда, это закуска. Кто не пьет, тот и сало не ест!

— Папка, так нечестно! Дай и нам по кусочку, — Влад стал канючить с обидой в голосе.

— Владюш, а я уже скоблянку подаю, — теть Вера поставила на стол тарелки с едой, и мы так увлеклись процессом, что забыли о страшной тайне Марка.

После добавки первого блюда и на середине второго, когда была пройдена одна треть «Блю Лейбла», она кивнула сыну: стартуй! Влад, быстро пережевывая слова и папоротник, объявил отцу о своей договоренности на радио и о том, как он и я будем работать на железной дороге. Дядь Тарас его выслушал, не проронив ни звука, налил себе и Марку, который поднял рюмку и решил нас поддержать вместо тоста:

— Вот это сильно! У меня там однокурсница диджеем работает, Державина-Ванина Таня! — он утвердительно покачал головой, словно хотел придать своим словам больший вес, и добавил. — Дурочка, блиа!

В другое время дядь Тарас надрал бы Марку ухо за мат или даже за попытку ругнуться, но сейчас он упустил.

Они выпили, и только тогда конкретный папа сказал свое веское слово:

— Сынок, я для кого всю жизнь работаю? Ты же у нас с мамой один! Я думал, скоро ремонт на Станюковича доделаем, эту квартиру тебе отдадим — женись, внучат нам рожай и деньги зарабатывай! Сейчас самое время, сынок, больше такого никогда не будет! Теперь можно все! Я же на отделении вес имею, ты только нагибайся и подбирай, что под ногами лежит!

Яцек сидел с прямой спиной, немного покачиваясь вперед и назад. Для него отец являлся непререкаемым авторитетом, и он редко вступал с ним в бой с открытым забралом, но сегодня по-другому было нельзя.

— Па, я не могу работать на дороге, ты же сам все видишь! Там у вас устав, как на войне! Там специальные железнодорожные люди, которые говорят на железнодорожном языке! Игорян всего два месяца со мной крутится, но уже лучше меня их понимает! Пап, на радио работать — это моя мечта! Когда ты меня отправил в бурсу, я же пошел и отучился с пацанами, хотя хотел вместе с Марком в театральный поступать!

Он посмотрел на меня, как будто это я его отец, и в его взгляде я прочитал: «Хорош меня грузить, батя, мне уже почти тридцать!»

— Ну и кем бы ты стал в том театральном? Артистом? — он вопрошающе смотрел на сына, но Яцек молчал как рыба об лед, спрятав взгляд в тарелке. — Все артисты или пьяницы, или го… лубые. Вот Марк подтвердит…

Марк усмехнулся и в знак согласия кивнул головой. Ну, а что ему было делать — кто наливает, тот и прав.

— Да, мать… Думал, вырастет сын, будет нам опорой на старости лет. А теперь как? — весело спросил жену расстроенный папа.

Она видимо собиралась что-то сказать, но тут встрял Марк:

— Тарас Григорьевич, а ты меня усынови!

Он посмотрел на Марка, пытаясь понять, какой в этом подвох, потом положил ему на плечо свою большую руку и скомандовал:

— Наливай!

Марк проворно налил до краев янтарный напиток. Яценко-старший поднял рюмку и задвинул:

— Марек, давай за ваших выпьем! Все же, как ни крути, каждый из вас рождается с выигрышным лотерейным билетом — с талантом! В любом из вас есть талант! И самое поразительное в вашем народе, что из этого таланта, будь его самая маленькая кроха в еврейском человеке, он выжимает не сто процентов, а много больше! Если выжал сто — значит, жизнь прожил зря! Поэтому за тебя я спокоен. Это вот дураков надо усыновлять! — он кивнул в нашу сторону.

Марк слушал эти слова с довольной улыбкой, а дядь Тарас (я так понял) решил не усугублять и не портить себе чудесный вечер. В общем, тихий бунт закончился по-тихому.

— Завтра после двух приходите ко мне в кабинет, там все обсудим!

Я предложил Владу поехать оформлять рефсекцию, пока еще было светло, но нас остановила теть Вера:

— Мальчики, я сегодня испекла «Наполеон». Попейте чаю и поедете!

Она быстро собрала грязные тарелки со стола, и, пока Влад с Марком расставляли чашки и блюдца, а дядь Тарас заваривал чай, я из своего угла наблюдал за ней и думал о том, как она молодо выглядит. Влада теть Вера родила в восемнадцать лет. Она моложе мужа лет на десять, сейчас ей было сорок пять, но выглядела она свежее. Возможно, потому, что никогда не работала и имела время и средства заниматься собой, или просто у нее хорошая генетика. Сейчас, когда она стояла ко мне спиной, в красном спортивном костюме, который облегал ее фигуру, она и вовсе могла показаться нашей ровесницей.

В прошлом году на юбилей Яцека отца я ходил с ними на катере на Рикорда. Когда после массового купания в чистейшем море залезали по сходням на катер, теть Вера как раз оказалась впереди меня, а так как это — занятие не простое, она попросила ее подсадить. Конечно, я ей помог, но так после этого разволновался, что пришлось еще минут десять исполнять из себя заядлого ныряльщика, пока все не улеглось. Вот и сейчас, как только вспомнил тот случай, сразу почувствовал: силы приливают.

— Игорек, тебе один кусок или два? Ты где сейчас летаешь? — дядь Тарас щелкнул меня по носу.

— Да я, дядь Тарас, думал, как секцию будем оформлять. Сегодня в ночную смену Макаровна старшим кассиром — весь мозг вынесет, пока оформит!

— Вот молодец, постоянно про дело думает! С него толк будет! — дядь Тарас явно адресовал эти слова своему сыну, но смотрел почему-то на Марка.

— С этого? С этого будет, непременно будет, — согласился с ним Марк. Он уже заметно окосел, но очень старался выглядеть трезвее.

«Знали бы вы с Яцеком, о чем я думаю, харю бы мне начистили всей семьей!» — это я про себя подумал, а вслух сказал:

— Мне одного достаточно, теть Вер!

— Я уже два положила, Игореша, пока ты в облаках витал. Наверное, ты влюбился, — она с улыбкой подала мне тарелку.

— Да, в Макаровну! — я тупыми остротами на самого себя старался увести разговор на нейтральную тему.

— Да, Макаровна — зверь! Спуску никому не дает. Она на этой станции уже больше двадцати лет работает. ДээСы приходят и уходят, а она глыбой сидит! Но меня боится! Я лет пятнадцать назад… — пока дядь Тарас рассказывал какую-то байку про Макаровну, я думал, что у нас, в принципе, везде так: чуть засиделся человек на одном месте — и уже прикипел к нему всем телом. Уже свои правила устанавливает, под себя все и всех затачивает, и неважно, что его личные порядки конфликтуют с тем, как должно быть по закону, по уставу, по справедливости — если я двадцать лет здесь обитаю, то право имею свои законы писать.

Я в баню езжу на Змеинку, она единственная общественная в городе осталась. Там один мужик, его все Шляпой кличут (он в шляпе парится), — так он всех нас строит с формулировкой: «Я восемнадцать лет в эту баню хожу!» Интересно, это только у нас, русских, так?

Два куска «Наполеона» я в себя быстро запихал и стал торопить Влада собираться. Пока он одевался, его родители пытали меня, что у него за девушка, но я, естественно, оказался «не при делах».

— Говорил я ему, а теперь и тебе, Игорек, повторяю: берите «прыщавую» в оборот, пока она не при человеке. Какой-нибудь ухарь появится — и все, начнет вам кровь сворачивать, а потом поздно будет локоть кусать!

«Прыщавая» — это дочь НОДа. Она закончила в этом году институт и работала вместе со своей матерью в какой-то структуре при отделении. Они никуда особо не лезли — им и так хватало того, что приносил их отец, НОД. Но дядь Тарас переживал, что кто-нибудь с головой увидит перспективу и, женившись на «прыщавой», станет под себя загребать. Потом попробуй, осади зятя НОДа!

— Па, ну она же действительно в прыщиках! — Влад оделся и стоял в дверях, собираясь выходить.

— Это ничего, это временно. Если в нее всмотреться и представить, что она без прыщей, так даже симпатичная девушка, и с фигурой! А прыщи от того, что ее нерегулярно употребляют! Поставьте процесс на постоянную основу — и увидите, она человеком станет. Тем более, когда дитя родит! — самое прикольное было в том, что он не прикалывался. — У девки замкнутый круг: ее не пользуют, потому что прыщи, а прыщи — потому что не пользуют!

— Не, пап, я пас, я ее с детства знаю. Вон пусть Игорек хлопочет! — Яцек хлопал меня по плечу и ехидно улыбался.

— Не, я тоже пока не могу, мне надо сначала машину купить! К тому же, она на полголовы выше меня. А жить мы где будем — у меня в кладовке? — я сам себе казался очень убедительным.

— Ты думаешь, НОД свою любимую дочь без хаты оставит? — дядь Тарас снисходительно усмехнулся.

— Да, наверное, не оставит, — я быстро согласился. — Но я пока не готов!

— А может, тогда я пойду? Я всегда готов! — Марк встал, вытянул руки по швам и стоял перед Яцека отцом, ожидая приказа выступать.

— Эх, Марек! — дядь Тарас, который сидя был почти вровень со стоящим Марком, положил ему руки на плечи; надавив, усадил того обратно и немного встряхнув его, отдал приказ:

— Наливай!

Пока они выпивали, мы прощались. С меня взяли обещание: когда вернусь, снова зайду на огонек, а с Влада — что к завтраку он будет дома. Когда мы с ним наконец-то вышли из подъезда, на улице уже смеркалось, но воздух оставался теплым и влажным. Обожаю это время года — с начала августа до первого тайфуна: море уже достаточно прогрелось, и можно купаться днем и ночью. Мой старенький «спринтер», как обычно, завелся с трудом; из выхлопной трубы, пока он прогревался, валил сизый дым.

— Масло жрет? — спросил Яцек.

— Не жрет, но подъедает. Всего литр от замены до замены! — я встал на защиту своего авто.

— Да ладно, че ты залупаешься? Какая разница — жрет или подъедает? — мой друг уселся слева на переднее сиденье. — Поехали!

— Если к машине хорошо относиться, то и она тебя никогда не подъебет, я в этом уверен, — я выжал сцепление, воткнул первую и плавно тронулся с места.

— Поехали через Первую Морскую и по Светланской, — предложил мой вечно озабоченный друг.

— Зачем?

— Там наверняка телки ходят, — веский аргумент для Яцека.

— Но там и ментов полно, — я ему возразил, но свернул налево, в сторону Морской.

— О, хорошо напомнил про ментов! Ты Тяму давно видел?

— Давно. А зачем он тебе?

— Слушай, только это пока тайна! Мне папка «сурфа» отдает, надо права. Ты свои почем брал?

— За сто долларов. Но я только теорию покупал, а вождение сам сдавал. Все вместе стоило бы двести, но это было полтора года назад. Сейчас наверняка дороже, — меня, конечно, от этой новости жаба задушила. Везет же людям! Родился в хорошей семье — и все у тебя есть! Не надо копейки выдуривать, не надо в долги влезать или щемиться по каждому поводу. Яцек вон палец о палец не ударил, — уже и квартира, и «сурф»! Это он родился со счастливым билетом, а не Марк.

— Позвони завтра Тяме, поговори насчет меня, ладно? — мы свернули на Светланскую, которая, на удивление, оказалась почти пустая: народ, наверное, или еще купался, или уже отдыхал по домам.

— Ты сам ему позвонить не можешь? Он тебе такой же одноклассник, как и мне!

— Да, но ты же помнишь, мы с ним не очень… — Влад засмеялся от своих слов.

— «Не очень» — еще мягко сказано. Вы с Максом его десять лет чмырили, придурки!

Тяма был мальчик слабый, худой и плаксивый, и мои кенты над ним измывались с первого по десятый класс. Даже родительское собрание по этому поводу один раз собирали. Мне его было жалко: у него один за другим умерли отец и мать, и я всегда его защищал. И не зря. Все же добрые дела всегда добром возвращаются. У Тямы имелся дядя, глава районного ГАИ, он его к себе под крыло забрал сразу после школы. Теперь у меня в этой конторе есть хороший конец. Я и себе права делал, и Максу один раз выкупал, когда того поймали с запахом. Правда, Тяма долго тогда сопротивлялся, но за двойной тариф и злейшему врагу все простил.

— Я позвоню. Но учти, тебе будет дороже, сам понимаешь!

— Да ладно, сотка туда — сотка сюда, какая разница? — он расслабленно валялся в кресле, задрав ноги на торпеду, и грыз ноготь на среднем пальце правой руки.

— Конечно, разницы нет, когда сотки батины!

— Колода, ну че ты постоянно залупаешься? Посмотри вокруг! Жизнь хороша, чувак! — он вынул палец изо рта и стал описывать руками круги. — Слушай, а у тебя пилки для ногтей случайно нет?

— Ты, Яцек, ничего не попутал? Я тебе че, пидор, пилку для ногтей иметь? — порой меня его вопросы ставили на грань.

— Почему сразу «пидор»? Что, нормальному человеку не может понадобиться пилка для ногтей? Почему ты сразу все усугубляешь? Расслабься, чувак! Я же помню, у тебя на ключах зажигания висит брелок-щипцы. Там наверняка есть пилка, так? — он потянулся рукой к замку зажигания.

Я надавил на тормоз и начал на него наезжать:

— Ты охуел! Как я тебе на ходу сниму эти щипцы? — сзади тут же раздался сигнал недовольного участника движения.

— Ну, встань на минутку! — Яцек настаивал. Я прижался к обочине прямо на остановке напротив цирка, попутно обложив матом водителя объезжавшего меня автомобиля. Тот было притормозил, но увидел, что нас двое, нажал на газ.

— Чего тебе присралось ногти стричь, до завтра не дотянешь? — я вытащил ключи из замка зажигания и снимал щипцы, борясь с тугим кольцом, на который они были надеты.

— Слушай, до завтра никак! Стелла просила меня состричь. Она любит, когда я ее пальцами стимулирую, и прошлый раз испытывала дискомфорт от моих ногтей!

— Испытывала дискомфорт? Конечно, расцарапал ей розовые места! — меня обрадовала причина, из-за которой случился весь сыр-бор; кольцо на ключах как-то сразу поддалось, я отдал ему щипцы, снова завел автомобиль, и мы продолжили путь.

— Завезешь меня к ней на Патриску, она сразу за дурдомом живет, — уже стемнело, и он не видел своих ногтей. — Слушай, я включу свет в салоне, не видать ничего!

Он потянулся к выключателю на потолке.

— Ты че, дурак? Мне же дорогу плохо видно будет! Тебе не за дурдом надо, а прямиком туда!

— Игорь, в тебе столько негатива! Ты всегда всем недоволен!

— Зато ты всегда на позитиве! То машину на ходу глушишь, то вести мешаешь! Я тебя на Патриску отвезу, но сначала заедем на станцию, оформим секцию. Макаровна при тебе рога мочить не станет, она твоего батю боится.

— Ты злой! Меня же любимая ждет… — он хотел еще что-то сказать, но тут в свет наших фар попала одинокая девичья фигурка, которая шла в сторону Луговой. — Стой! Тормози!

Яцек вцепился мне в руль, я затормозил около девушки и открыл окно.

— Девушка, это же вы заказывали ночное такси? Прошу! — мой друг, источая приторную галантность, навалился на меня и, облокотившись левой рукой о руль, локтем надавил на клаксон. — Ой, это случайно! Садитесь сзади, мы будем вас довозить!

Она остановилась в паре шагов от нас, на тротуаре. Было темно, я не мог ее разглядеть, но мне показалось, что не очень страшная, на твердую «тройку». Девица смотрела на нас, вроде чего-то сращивала, а потом негромко сказала:

— Пацаны, я работаю!

— Вы будете смеяться, но мы тоже, — не унимался Яцек. — Мы едем вагоны оформлять. Айда с нами?

Телка пожала плечами и пошла дальше.

— Чего это она? — недоумевал мой друг.

— Она же сказала тебе — работает!

— В смысле?

— Ты че, дебил? Она проститутка!

— Да? Какая удача! Вот кто нам сегодня нужен! Давай за ней, у меня есть план!

Его последние слова сбили меня с толку. Я тронулся и догнал ее через пару секунд.

— Слушай, а какие расценки? — Яцек снова перевалился через меня. С него соскочила галантность, остался только голый интерес.

— Секс — пятьдесят, минет — двадцать пять. Все в резинке, — она сообщила прайс по-деловому, без особых эмоций.

— Слушай, а если мы вдвоем, сразу? — он не унимался, а во мне начинала кипеть злоба: вечно я влипаю в истории, в которых мне противно участвовать.

— Сто долларов, — ответила телка.

— Почему сто? Если секс — пятьдесят, а минет — двадцать пять, значит, на круг — семьдесят пять! — теперь Яцек устроил базар.

Мне захотелось пожевать его правое ухо, которое находилось рядом с моим лицом.

Она задумалась, решая для себя непростую арифметическую задачу.

— Хорошо, но все в резинке!

— А где ты живешь, далеко ехать?

Я ткнул его кулаком под ребра, но он не реагировал.

— Зачем домой? В машине можно. Поедем в гаражи перед железной дорогой справа, там сейчас никого нет в это время.

— А как ты себе это представляешь в машине? Мы же втроем здесь не поместимся…

Я уже понял, что он просто разводит эту телку, и решил: как только он освободит рычаг коробки передач, — еду.

— Один сядет на заднее сиденье, а второй сзади присунет, — телка объясняла диспозицию. — Только деньги вперед!

— Чур, я присуну сзади, вот мой полтяш! — он откинулся на свое сиденье, доставая деньги из кармана, а я в этот момент стартанул.

Яцек начал возмущаться, просил, чтобы я остановился, но мне было по фигу на его стенания:

— Слушай, и так столько времени потеряли! То ты к бабе своей торопился, а то на всякую херню из-за тебя полчаса убили!

— Мы же с тобой давно хотели кого-нибудь вдвоем отбарабанить! Ты сам об этом говорил!

— Хотели. Но давай нормальную девку найдем — зачем проститутку? Ты же знаешь, что я с проститутками не связываюсь из принципа! — я никогда не покупал и не собираюсь покупать шлюх, мне это в падло.

— Где мы нормальную телку на такую тему подпишем?

— Не знаю. Но ты найдешь. У тебя талант! — я закинул леща своему другу, чтобы его подбодрить.

Но он не унимался:

— Эта сука теперь про нас подумает: какие-то придурки, обломали на бабки!

— Мне все равно, что она подумает. А за нее не переживай — за нами три машины стояли, пока ты торги устраивал. У нее все будет нормально. Всем нужна любовь.

Мы подъехали к переезду со Спортивной — он оказался закрыт. Я, конечно, не сдержался и стал выговаривать своему другу, глядя на проходящие мимо полувагоны, про потерянное время, про его эгоизм, про то, как он мне дорог. Правда, Влад никак не реагировал на мои слова. Он тоже смотрел перед собой и порой улыбался. Когда состав прошел и шлагбаум подняли, мы с трудом проползли по разбитому переезду и поехали в сторону станции по Калинина. Слева, на сопках перед домами, окна которых почти везде были темными или освещались слабым светом свечей, горели костры.

— Смотри, люди как-то странно веселятся у костров. Поехали, посмотрим? — предложил Влад.

— Влад, люди на кострах жрать готовят. У них по двадцать часов в домах тока нет!

— Я помню в «ТОКе» читал, как в начале двадцатого века гимназисты на неделю на Чуркин в поход ходили. Один из них с восторгом описывал, как они готовили себе еду на костре. Видишь, все повторяется. Диалектика! Поехали на станцию, — он смотрел на город, который по обе стороны залива почти весь был погружен во тьму. Только в центре в некоторых домах имелся свет, а мы жили в центре, и нас чужая радость не касалась.

На станции все прошло, как я и предполагал. Макаровна, увидев Владика, надела на себя маску радушия и посадила его пить чай в товарной конторе. Меня она послала переписать номера пломб с рефсекции, которая стояла на объездной. Я психанул, но пошел. Когда я подошел к вагонам и стал смотреть на пломбы, возле меня выросли из темноты мужик с бабой ханыжного вида.

— Слышь, парень, че надо? — спросил мужик. В правой руке он держал то ли топорик, то ли молоток, но они стояли поодаль, явно меня опасаясь.

Я осветил их фонариком и сделал пару шагов к ним навстречу. Они синхронно отошли назад. Я замер, и они тоже.

— Пломбы переписываю, со станции послали. Я секцию буду оформлять. А вы машинисты? — мне не хотелось мурыжить ни их, ни себя.

— Мы же были на станции два часа назад, все им передали! — ответила баба.

Вот жаба Макаровна! Специально меня отправила, чтобы Владу в уши нассать! Я повернулся и пошел обратно на стацию, но меня снова окликнул мужик:

— Слышь, селедка нужна, алюторская, ящик? За три «Рояля» забирай!

Я было повелся, но потом подумал, что надо будет сначала Влада отвезти, потом ехать искать спирт по ларькам, возвращаться обратно. Целый час убью, если не больше.

— Спасибо, я только вчера ящик взял, когда термос оформлял. Кстати, за две бутылки, — я соврал, чтобы отделаться от них побыстрее.

— Ну, забирай за две, — это уже его баба вступила в торги.

— Куда я ее дену? У меня вся морозилка забита, — я продолжал врать. — Вы на станции спросите. По-моему, Макаровна хотела…

Это была мелкая месть, но хоть как-то я должен был ей ответить?

Когда вернулся на станцию, то нашел своего друга в прекрасном расположении духа. Он был любезен с Макаровной и особенно с новой девочкой-стажером, которую называл Оленька и обнимал за талию. Макаровна взяла у меня документы, я расписался в чистых квитанциях. В них она обещала вписать минимальные штрафы. За копией дорожной ведомости заеду завтра, она сегодня ее позже оформит: «Чего мы будем зря здесь время терять?». А если бы не было со мной Влада, то тогда бы я его терял один, и по полной программе! Когда я уже вез его к подруге, не мог не задать вопрос, который крутился у меня в голове:

— Влад, а твой отец что хочет взять взамен «сурфа»?

— Они с НОДом себе «крузаки» заказали в «Саммит-Моторсе».

— Новые?

— Конечно, новые! Леворульные, с полным фаршем. Папка говорит теперь: «Нужно жить, срочно!»

Да, надо срочно жить! В этом прав его батя. Надо держаться железной дороги — тут такие возможности!.. Хорошо, что я в моря не пошел, всю жизнь бы себе засохатил…

— Сегодня мой прощальный визит!

Я гонял свои думки и не сразу понял, о чем он говорит.

— Колода, ты что, присох? — Яцек тормошил меня за плечо. Мы стояли под опорной стеной, над которой возвышался нужный Владу дом. — Еще одну ночь, и я сливаюсь.

— Это не любовь всей твоей жизни?

— Эта — нет. У нее есть муж — морской!

— Так ты что, вачман?

— Да, но я же не знал! Стелла мне не сразу сказала. Еще у нее есть мальчик и собака-доберман. Мужа я не видел, а собака гораздо лучше мальчика. Спокойный такой пес, добрый, ласковый. А мальчик — настоящий бес. В прошлый заход я через полчаса хотел его с балкона выкинуть. Ненавижу чужих детей!

— Да ладно, не заводись! Не хочешь — не ходи; поехали на Шамору!

— Ни хера тебя закидывает — весь день дома сидишь, а ночью купаться ездишь! Нет, сегодня в последний раз схожу. Она мальчика к маме отвезла. Обещала мне что-то особенное…

Пока мы с ним терли, он включил свет в салоне, развернул на себя зеркало заднего вида и что-то улучшал у себя на лице: то прыщ давил, то свои густые брови разглаживал. С зеркалами Влад вел себя как телка — если рядом было зеркало, он обязательно в нем торчал. Если бы не знал, что первый среди нас по девкам — это Влад, я бы подумал, что он — «сладенький». Правда, Марк говорил, артисты все такие, а Яцек среди нас самый главный артист. Наконец он сам себе понравился, пригладил волосы (последний штрих!), освободил зеркало и подал мне руку:

— Давай! Я завтра к тебе зайду, как домой вернусь. Съездим на Маяк, искупаемся, потом пожрем и в отделение пойдем, к папке. Как тебе план, чувак?

— Вполне!

— Тогда держи! До завтра!

Он вышел из моего автомобиля; я развернулся и смотрел, как он карабкается вверх по сопке к дому своей девицы. Конечно, я мог подвезти его к подъезду, крюк не такой и большой, но мне показалось, ему пойдет на пользу прохватить вверх по сопке метров сорок.

Когда я поднимался к себе домой, то около двери в квартиру Яцеков пришлось притормозить. Оттуда негромко, но от всей души лилась песня:

— Смехом тоску мы лечим летом и среди зимы. Если заняться нечем, летку-енку пляшем мы!

Спетый дует Владика родителей звучал прекрасно. Но их разбавлял Марк своим баритончиком из прямой кишки, да еще и мимо нот. Он называет это «актерской песней». Буквально секундочку я раздумывал: может, позвонить? Но тут же устыдил себя — а кто будет мир спасать? Бегом — через две ступеньки на третью — домой!

Море

Наверное, во сне я продолжал сражаться, потому что когда проснулся, то лежал весь мокрый и очень часто дышал. Звонок надрывался, в дверь стучали — так ломится только Яцек. Интересно, который час? Я пошел открывать дверь, по ходу задевая за все, что попадалось на пути.

— Я тебе почти десять минут тарабанил! Ты что, дрочил? — он прошел на кухню, бросил на стол пачку «Чоко пая». — Давай кофе попьем!

— Давай! Только пойду, отолью!

Над унитазом пришлось постоять — из-за эрекции было невозможно сосредоточиться. Время шло, и это раздражало (кто в теме — тот поймет). Именно в такие минуты приходит понимание, что надо найти телку, а то скоро уже из ушей сперма полезет. Кое-как помочившись, пошел умываться, но в ванной решил залезть под душ. Холодная вода вернула меня в реальность, — может, и не до конца, но хватило, чтобы сообразить, кто я и откуда.

— Здорово!

На мою протянутую, бодрую после душа клешню он ответил своим вялым рукопожатием.

— Привет! Может, мне тоже пойти в душ? — Яцек посмотрел на меня совершенно безумным взглядом.

— Иди! Дать полотенце? — я поставил на стол банку «MAXIM», сахар и «FRIMA», достал большую кружку Владу и поменьше себе.

— А, ладно! Мы же на море сейчас поедем, там и искупаюсь…

Он был какой-то напряженный и разобранный одновременно, рассыпал кофе по столу и еще больше рассыпал сливки. Я редко видел его в таком состоянии и поэтому ничего не говорил, а только вытирал за ним со стола и ждал, пока он придет в себя. Когда Влад наконец-то намешал правильную пропорцию для вкусного утреннего кофе, я взял его кружку и сам налил из поттера кипяток — от греха подальше. Потом насыпал три ложки ароматных гранул в свою чашку, добавил воды и сел напротив него, размешивая кофе.

— Как ты пьешь эту горечь без сахара, без сливок, да еще из маленькой чашки? — он взял пачку «Чоко пая», открыл и высыпал на стол все, что в ней было. — Жрать хочу!

Яцек разорвал цветную упаковку из мягкой фольги, извлек печенье и в два укуса отправил его в пищевод. За ним второе, третье — почти не жуя, только запивая горячим кофе.

— Ты что, домой не заходил? — я тоже мог есть «Чоко пай» на первое, второе и третье, поэтому без промедления принялся его догонять.

— Нет, сразу к тебе. Мамка с разговорами полезет, а я сейчас не могу с ней говорить, устал.

Не прошло и десяти минут, на столе осталась одна плюшка, мы уже допили кофе и сидели, разглядывая пустую пачку.

— А почему ты синий взял? Красный вкуснее! — я изучал пачку, которую он принес.

— Не было красного, весь размели. «Краун пай», — Влад прочитал название на пачке. — А красный, по-моему, «Лотто» называется.

— Нет по-другому, какая-то звезда… «Орион»! — я буквально вчера сожрал целую пачку «Чоко пая», пока рубился в «Дюка», и поэтому знал, о чем говорю.

— Сам ты «Сириус»! Я вчера целый день «Чоко пай» точил и точно помню, что «Лотто»! Точне «Лотте»!

Мы снова сошлись за правду, но я знал, что прав я. Достал из мусорного ведра, которое вчера поленился выбросить, пустую пачку и сунул ее в нос своему другу. — Читай, долбоеб!

— Это ты долбоеб! Сейчас пойдем ко мне, и я тебе покажу, что у тебя какая-то херня. У меня настоящий, из Кореи! Папка с мамкой целый ящик привезли! — он никогда не сдавался без боя: даже если видел перед собой белое, все равно для него оно чернело.

— А этот откуда? Читай: «мадэ ин Кореа»! И вот этот, «Орион», — самый вкусный! — я бросил пустую пачку обратно в мусорное ведро.

— Самый вкусный — который у меня, «Лотте»! А тот — подделка под него, — он смотрел на меня мутным взглядом.

— Ты что, бухал вчера? — у меня больше не было никаких идей.

— Я же не бухаю. Почти всю ночь не спал, — он встал, поставил кружку в раковину и предложил мне ускориться. — Давай заканчивай, одевайся и пойдем ко мне, я тоже переоденусь. Уже десять утра!

— Хочешь, иди пока домой, а я за тобой зайду или буду тебя на улице ждать, — обычно мы с ним так и делали.

— Нет, пойдем со мной, иначе я надолго завязну. Ты же знаешь, начнется пытка. Мне уже почти тридцать лет, но если я не ночевал дома, утром должен быть на допросе, — Влад не на шутку разошелся.

— Хорошо, не заводись! Пойду оденусь. Можешь доесть мою чокопайку, — я бросил в него печенье и попал прямо в лоб. В другое время он бы смог или увернуться, или отбить рукой. Но не сегодня, и я это знал.

— Мудак ты, Колода! Видишь, что я труп, и измываешься, сволочь, — у моего друга не было сил на ответный ход.

— А что с тобой случилось? — я сунул в пакет плавки, полотенце, надел спортивные штаны и какую-то старую, но чистую футболку. Для моря сойдет.

— Потом расскажу. Надо с мыслями собраться…

Мы спустились к нему. Он точно вычислил, что теть Вера не будет задавать ему лишних вопросов, хотя по ней было видно: они у нее есть. Она на него никогда не ругалась — она пытала его задушевными разговорами. По рассказам Влада, это — такой вынос мозга… Когда-то я пару раз ночевал у них дома, и его мама, как только провожала на работу дядь Тараса, сразу начинала голосить:

— Владька, вста-в-а-а-ай!

И так в течение двадцати минут. Что самое поразительное, он спокойно спал бы себе дальше, не обращая внимания на этот вой, пока я не поднимал его пинками, — только бы она заткнула рот.

Поэтому, когда Влад говорит, что задушевный разговор — это невыносимая пытка, можно ему верить. Пока он переодевался, мы перекинулись с теть Верой парой слов о вчерашнем вечере, о сегодняшнем утре и еще я получил приглашение на обед.

— Заодно и обсудим предстоящий разговор с отцом.

Влад появился в новой белой рубашке с короткими рукавами, похожей на футболку, только с воротником, и с большой коробкой в руках:

— «Лотте»! Правильный чоко пай называется «Лотте»!

Теть Вера тоже хлопнула глазами, чуть кивнув головой и слегка улыбнувшись. Это означало: «Я не знаю, в чем дело, но, конечно, Владюша прав».

Эту особенность его мамы я тоже всегда ценил. Моя мать без разборок дала бы мне в «дыню», только бы гостя не обидеть.

— Мой выбор — «Орион»! Но только после «Птички»! — какой смысл был с ними спорить?

— Конечно, «Птичка» — лучшая! Разве с ней может сравниться это дерьмо? — Яцек бросил себе под ноги коробку с печеньем. — Ма, отнесешь обратно!

— Да, оставь. Я все равно за ней собиралась идти, — с той же улыбкой ответила его мама.

Еще одно отличие от моей. И так, по мелочам, их набегает очень-очень много. Похоже, что я ему завидую. Он забросил на плечо спортивную сумку — настоящий «Адидас», еще один предмет моей зависти. Этих предметов тоже немало набиралось, особенно в последние пару лет. Иногда я начинаю искренне переживать за свою жабу — в последние пару лет особенно.

Мы пообещали не опаздывать к обеду, слетели со ступенек и через несколько минут, опустив до упора стекла в дверях, ехали на море. День еще только начинался, но было ясно: он будет классным. Море плескалось синейшее, небо — ему под стать, ни облачка, и ветерок — в самый раз. Ну редко такие бывают, чтобы всего без перебора. Но только повернули на Бестужева, окна пришлось закрывать: впереди ремонтировали дорогу и мы встряли в пробку.

— Давай до Захарова и направо. Через Станюковича объедем, — предложил Влад.

Пятьсот метров до поворота тащились кое-как, да и таких хитрых перед нами, тоже оказалось немало. Поэтому особо не ускорились, тем более что асфальт на Станюковича порой совсем пропадал. Когда мы проезжали мимо 16-го дома, я вспомнил про Тяму:

— Смотри, Тямин дом! Может, к нему заедем, за твои права спросим?

— Лучше сначала позвонить. Да и не думаю, что моя рожа его обрадует. К тому же, он наверняка на работе, сегодня четверг. Но скоро мы с ним чаще будем видеться! — Влад валялся в своей любимой позе — с ногами на торпеде.

— Почему?

— Так у родителей квартиры в этом доме! — лениво ответил Яцек.

— В смысле, «квартиры»? — уточнил я.

— Да теперь уже квартира. Но они ее из двух слепили: двушку и трешку в одну четырехкомнатную объединили, — он продолжал таким же вялым тоном.

Я спросил его про ремонт — насколько там все сложно, — но лучше бы не спрашивал: снова зашевелилась жаба.

— Там не ремонт, там реконструкция. Все делают итальянцы, которые вокзал реставрируют. Они специально для этого рабочих привезли. Папка «джакузи» купил. Пришлось окно разбирать, чтобы ее в дом засунуть. У них теперь ванная с большим окном и видом на бухту Федорова.

Мы ехали мимо ДКМ. Вернее, не ехали, а прыгали на кочках. От передних машин нещадно пылило, окна пришлось закрыть.

— Включи кондюк, — попросил Влад.

— Он не работает. Там мазута кончилась, а заправить денег нет. Вернее, нет смысла тратить деньги на эту процедуру. Неработающий кондиционер не влияет на безопасность движения? Нет. Этот «спринтер» все равно не мой, отцовский, а он на нем только на дачу ездит. Ты же знаешь, у меня есть мечта — «марк два». Лучше я потом в него бабки вложу. Согласись!

Я знал, что он мне сейчас скажет. Что я скупердяй, жлобяра, жмот, что из-за моей патологической жадности мы истекаем потом и все в таком духе, и я уже посмотрел на него, приготовившись отбивать его атаку. Но он повел себя очень странно. Вдруг выпрямился на сиденье, сунул правую руку себе в шорты, прямо в пах, чего-то там поковырял, что-то оттуда вытащил двумя пальцами и заорал:

— А-а-а-а-а!

Потом Влад открыл окно (салон в одно мгновение заполнила густая желтая пыль), и настала моя очередь орать:

— Пыльже, пыльже! — я надрывался, глядя на него. Стеклоподъемники у меня на «мотыгах», поэтому повлиять на них я мог только криком.

Наконец он с гримасой мерзости на лице что-то стряхнул со своей руки и закрыл окно:

— Кто это был, мандавошка?

— Клоп! — ответил Яцек.

— Это кто?

— Пошел ты на хуй, чувак! Клоп — это клоп! — Яцек зачем-то послал меня. Для убедительности, наверное.

— Откуда у тебя в яйцах клопы? Ты их там разводишь? — я кашлял от пыли и веселился, глядя на друга.

Он никогда подолгу не горюет и уже через минуту с увлечением рассказывал мне свою жуткую историю своим красивым баритоном:

— Стелла меня ждала, когда я к ней пришел. На ней одета только кружевная рубашка и чулки, и все, чувак! Мальчика, как и говорила, отвезла к маме. Постелила в зале на диване. Такой сексодром получился! К тому же, она, пока меня ждала, пузырь шампанского всосала. Подготовилась! Я быстро нырнул в душ и, когда вышел, — сразу к ней. Первый раз мы быстро завершили, просто размялись. После первой я сразу на вторую палку зашел, чтобы немного насытиться, и потом уже валялись, болтали, даже сходили вместе помылись. Постепенно мы подходили к последнему, самому главному заходу. До этой ночи нам постоянно что-то мешало. Сначала мы привыкали друг к другу, потом мальчик всегда дома, она не могла расслабиться, и для себя ей было непонятно, какой мой статус.

Пока он рассказывал, я по дворам выехал на Верхнепортовую. Она оказалась относительно свободна, мы снова открыли окна и проветрили автомобиль. Наш дальнейший путь стал повеселее. Мы ехали по Эгершельду, моему любимому району города, и душа моя радовалась, когда я смотрел по сторонам и слушал рассказ друга.

— Стелла елозила по мне и планировала нашу с ней тайную жизнь, когда с морей придет ее муж. Она все продумала. Пока будем встречаться у ее подруги, а потом я сниму квартиру или хотя бы гостинку. Теперь она поняла, что лучше будет, если мы с ее мальчиком больше не будем пересекаться, а то ляпнет потом чего-нибудь при отце. Да и сюда мне больше не надо приходить, соседи спалят. Раз у нас так все серьезно, значит, нужен серьезный подход. Я лежал и с восторгом слушал ее великолепный план. Она же не знала то, что знал я, — этот раз был последний. Но ей об этом не говорил, а наоборот, поощрял все ее действия. Постепенно ее поцелуи опускались все ниже. Игорян, она не сосет, она творит! Ее саму эта тема заводит, она никогда не делает это механически — всегда с выдумкой, с огоньком. Ничто так не возбуждает девушку, как построение совместных планов! Если хочешь добиться от нее всего, на что она способна, никогда ее не тормози, пусть планирует!

Влад, чем дальше рассказывал, тем больше просыпался. Его глаза приобрели здоровый блеск, он раскраснелся, добавил громкости голосу и стал брызгать слюной по сторонам. А я почему-то думал о том, что у меня никогда не было таких девушек, и со мной никто не строил совместных планов.

— Мы меняли позы: сверху, снизу, на боку, — пока она не попросила: «Владичка, давай сзади, только сильно-сильно, хорошо?» Она чуть не плакала в этот момент и, естественно, я не мог себя затормозить. Начал качать, она пищит: «Владичка, еще сильнее, еще! Отшлепай меня, Владичка!» Я шлепнул ее слегка. Она просит: «Так, так! Еще сильнее»! Я поддаю, сначала одной ладонью, потом двумя. Она уже на визг перешла: «Да-да, давай, только не останавливайся!» Тут меня тоже закинуло, я давай ее лупить по заднице, а сам нагнетаю! В этот самый момент добряк-доберман, который все это время спал в своем углу, подскочил ко мне сзади и начал лаять мне прямо в жопу! Конечно, я опешил, булки сжал до скрежета, а Стелла кричит: «Не останавливайся, продолжай, ничего не бойся!» Как не бойся, когда он пару раз мне своим холодным носом прямо в яйца ткнул, еще и гавкает при этом! Короче, я не понял, сколько этот цирк продолжался, то ли минуту, то ли десять, но, пока она не кончила, нас с доберманом не отпустила. Я потом от волнения полчаса заснуть не мог. Но лучше бы не засыпал…

— Что, она еще захотела? Или доберман?

— Да нет, она сразу отрубилась, и следом за ней доберман уснул, как ни в чем не бывало. Только я ворочался-ворочался, а потом только заснул, и они напали!

— Кто?

— Клопы! «Кто»! Ты же знаешь, если есть где-нибудь поблизости любые кровососущие твари, то они все мои! Сколько их было в том диване? Мне показалось — сотни! Они жрали меня со всех сторон. Я же уснул крепко, — столько натерпелся, — и, когда проснулся, был уже весь искусан, вот посмотри!

Яцек показывал мне свои руки и ноги, которые, действительно, были сплошь усеяны мелкими красными точками. Он же прилично волосатый, — наверное, поэтому эти укусы сразу не бросались в глаза.

— Я подскочил, когда проснулся, давай носиться по комнате! У меня чесалось все: руки, ноги, тело… Казалось, они ползают по мне везде, где только могут. Разбудил Стеллу, попросил перейти на кровать, в другую комнату. Она сильно удивилась, когда увидела, как я искусан: «Владичка, у нас никого никогда не кусали»! Сука, они сидели в засаде все эти годы, ждали, когда я буду совсем теплым! Перемена места не помогла: или мы с собой их на простынях притащили, или они заранее все точки заняли, где я мог появиться. Поспать мне больше не удалось — только забудусь, сразу жрать начинают! Думаю, эти твари со всей округи сползлись! Такой вот получился последний раз!

Мы повернули по Крыгина налево, к заправке. Асфальт здесь смывало каждый сезон. Дорога пошла резко в сопку, и мне пришлось передвигаться зигзагами, чтобы добраться до верха.

— Как будто ее, блядь, бомбили вчера, — я ругался на дорогу, по которой ехал. На город, который любил больше всего на свете. На страну, которую ненавидел в такие минуты. Хотел еще обсудить с Яцеком прошедшую ночь, но как только взглянул на заправку, почуял неладное. Там не было ни одной машины, никого! Опять пропал бензин? А у меня уже меньше полбака…

— С бензином проблемы? — кому-то я задал этот вопрос. Припарковав свой «спринтер» на площадке, справа от АЗС, пошел выяснять, что случилось.

— Ничего не случилось, — отвечала мне заправщица в маленькое окошко, в которое подают деньги. — Бензин есть, солярка есть, без ограничений, без талонов, без очереди!

— Удивительный сегодня день!

Я не мог упустить такую возможность и, проигнорировав предложение Влада заправиться на обратном пути, подрулил к колонке. Вставил в бак пистолет, подошел к окну, сунул в лоток деньги и попросил «до полного». Пока заливал бензин, не отказал себе в удовольствии посмотреть на город. С заправки на Маяке открывается шикарный вид, особенно в солнечный день, когда яркий свет обливает сопки и бухты. Бывает, я специально сюда приезжаю, несмотря на убитую дорогу, — здесь очень красиво. Пока наслаждался красотами, из старой гремящей колонки бензин потихоньку лился в утробу. Влад высунул голову в окно, ворчал, что ему воняет бензином, а закрыть окно у него нет сил. Бак уже почти заполнился. Я регулировал ручкой пистолета напор бензина, чтобы не перелить, и почти не обратил внимание на старую рогатую «карину-универсал», которая подъехала к единственной колонке с соляркой. «Карина» остановилась напротив меня. Я невольно посмотрел на водителя: за рулем сидел какой-то невзрачный дедок. Дверь вдруг резко открылась, он бодро выскочил из-за руля и приветственно махнул рукой в мою сторону. Я улыбнулся в ответ — мало ли, что человека радует. Он открыл заднюю дверь, и я увидел сидящего посередине на заднем сиденье мальчика лет десяти. Дедок опустил ему стекло и громко попросил:

— Петя, подсядь к окну, посмотри, как дедушка будет машину заправлять!

Мальчик пересел ближе к окну, взялся руками за стекло, которое сзади открывается только на три четверти, высунул лицо наружу и стал смотреть в одну точку. В отличие от деда он, похоже, полный тормоз. Все его движения были скучными, как у ленивца. Довольный своим маневром дедок сделал пару шагов в направлении кассы, но снова резко остановился, нарочито медленно, со счастливой улыбкой на лице развернулся и вернулся к внуку. Он погладил его по голове, немного нараспев приговаривая:

— Петя, молодец!

Мальчик, не выражая на своем лице ни одной эмоции, тупо смотрел на деда. Я за это время долил последние капли, и, воспользовавшись непонятным действием старика, оказался у кассы впереди него. Меня этот ход сильно обрадовал: не хотелось сегодня стоять в очереди — даже из одного человека. Кассир, что удивительно, оказалась довольно молодой симпатичной девушкой. На таких хлебных местах обычно сидели матерые тетки. Она быстро отсчитала мне сдачу, но я успел обратить внимание на ее ноги, которые выглядывали из-под короткой юбки. Дедок уже стоял сзади меня и переминался с ноги на ногу. Вернее сказать, пританцовывал. Он все время что-то гладил: решетку на окне, кирпичную стену, крашеный голубой масляной краской подоконник. Я уже начал переживать, вдруг он и до меня доберется, поэтому быстро забрал из лотка свои тысячи, с чувством выполненного долга сел в авто, завел мотор, но тронуться не успел. Влад вдруг произнес:

— Колода, ты забыл из бака вынуть пистолет!

Я посмотрел в боковое зеркало. Он прав. Со мной такое случилось впервые. Меня не сильно удивила моя рассеянность. Это как раз понятно — солнце, предвкушение моря, эротический рассказ Яцека, ноги девушки-кассира… Все это подвигло меня к романтизму. Но больше всего меня поразило то, что мой друг заметил забытый в баке пистолет. Я вылез из машины, быстро исправил свою оплошность и уже обратно садился на свое место, готовый произнести слова благодарности другу, как вдруг случилось то, что случилось.

Прямо перед нами дедок, пританцовывая, подошел к своему автомобилю, подмигнул своему заторможенному внуку и громко сказал ему:

— Петя, щас!

После этого он снял с крюка пистолет, который висел рядом с колонкой, и сделал несколько шагов назад, зачем-то расправив длинный шланг. Тот спокойно лежал свернутым в несколько колец, похожий на старого потертого удава. Затем вытянул руку с пистолетом, сделал шаг вперед, словно прицелился на дуэли, и в этот самый момент… То ли он нажал ручку, то ли этот пистолет был неисправный, то ли заправщица чего-то не поняла в его суетливых движениях, — короче, струя солярки ударила прямо в то место, где сидел Петя. Дедок с испугу начал вопить и крутить пистолетом направо и налево, обливая соляркой и свою «карину», и колонку, и уже стал прицеливаться к нам. Влад подпрыгнул в кресле и завопил:

— Колода, наебывай! Наебывай!

Он в одну секунду закрыл окно: у него вдруг появились силы и сноровка. А я стал сдавать назад, потому что сектор перед нами дедок щедро заливал топливом. Наконец, источник в руках у него иссяк — или он мало купил, или девица сообразила выключить колонку, — но мы не стали досматривать шоу, развернулись, и поехали прочь. В смысле, к морю. Не было сил и желания ничего говорить, только порою каждый из нас начинал громко ржать, еще и еще раз переживая увиденное. Если от Крыгина до заправки я ругал страну и дорогу, то от заправки до Маяка и ругать было нечего — осталось только направление. Но это наш сознательный выбор: за то, чтобы искупаться в тихом, хорошем месте, приходилось платить. Мы медленно скатывались под уклон, обдавая пылью редких прохожих. Я старательно маневрировал, опасаясь зацепить днищем какой-нибудь камень или сесть на брюхо в колее. В эту весну, когда мы с Яцеком первый раз в сезоне в один из редких майских погожих дней совершили вылазку на Маяк, то с огорчением увидели, как в нескольких местах на сопке начались какие-то строительные работы. Скорее всего, грузовики и накатали колею, по которой мы сейчас еле ползли. Кое-как все же съехали к морю и сразу свернули направо. Там, перед небольшим мыском, и находилось наше любимое место. Мы называли его «купальня». Дело в том, что на Маяке, по проливу, из Уссурийского залива в Амурский, во всяком случае, возле берега — довольно ощутимое течение. Из-за него вода в этом месте немного прохладней и намного чище. А перед «купальней» течение делает небольшой отворот в сторону моря, и там сразу глубоко и тихо, как в бассейне. Только вместо бортика — большие валуны. И почти никого нет, можно голыми купаться. Мы взяли пожитки и направились к берегу. Я быстро сбросил штаны и футболку, переодел плавки, и уже собрался идти нырять, но, когда увидел спину своего друга, который снял рубашку и аккуратно сворачивал ее перед тем, как спрятать в сумку, обомлел:

— Ты свою спину сейчас не видишь? — только это мне и пришло на ум в тот момент.

— Нет. Но я ее чувствую! — ответил он.

— Как же ты купаться будешь?

— Не знаю. Думаю, пощиплет немного, — Яцек был оптимист, а его спина была исполосована ногтями вдоль и поперек, особенно не шее, плечах и пояснице.

Я сиганул с валуна и с удовольствием прохватил баттерфляем метров тридцать. Не знаю, как передать мои ощущения от моря. Наверное, с ним никогда не бывает скучно. В наших краях, по-хорошему, когда действительно комфортно, купаться можно всего два-три месяца. Но и за это время я успеваю напитаться его величием и солью на год вперед. Когда после зимнего перерыва в первые разы дорываюсь до моря, из воды меня не вытащить, могу плавать часами. И сегодня был один из этих дней. Я поймал ритм и поплыл подальше от берега, время от времени ныряя с головой. Мое тело и душа заходились от восторга, — я это так для себя называю. Влад, точно знаю, разделял мои чувства, Марк, скорее, нет: он стеснялся и плохо плавал, а Макс, я думаю, море любил, но вслух этого не произносил. Он считал, что любое проявление светлых чувств на людях — это слабость.

Но не успел далеко уплыть, Влад начал меня ограничивать:

— Игорь, ты надолго не заряжайся, уже почти двенадцать! Нам после двух надо к папке, а до этого еще пообедать. Давай еще полчаса, и поедем. А-ах! — время от времени кряхтел мой друг.

— Щиплет? — порадовался я за него.

— Щиплет! — порадовался он за себя.

Но нам и полчаса не обломилось. Через пять минут к нашему месту подъехали два «круизера», один из которых на прицепе привез гидроцикл. Я впервые видел вблизи такой аппарат, но слышал, они стоят безумных денег. Мне стало очень интересно, кто эти люди и как они собираются его спускать на воду с валунов. Оказалось, что на двух джипах приехало одно семейство. Муж транспортировал прицеп. Из его автомобиля вылезли два пожилых мужчины — похоже, дедушки — и девочка лет четырнадцати. Жена привезла бабушек, на руках у одной из них болтался младенец. Сразу бросились в глаза их размеры: они все были крупными, точнее, даже жирными. Как будто их в последнее время усиленно откармливали. Мужчины и девочка подошли к берегу и стали обсуждать возможность спуска на воду гидроцикла. Женщины во главе с мамой занимались дитем и пожитками. Наконец, глава семьи озвучил план: он съедет в воду с другой стороны мыса, а один из дедов вернется на джипе с пустым прицепом обратно. Они залили в гидроцикл бензин, сели в автомобиль и уехали. Те, кто остался, взялись распаковывать привезенный багаж, устанавливать тент, складные стол и стулья. Не уехавший дед расчищал место для шашлыка, мама малыша открыла двери «круизера» и включила шансон, но не очень громко — ребенок еще спал. Мы с Владом с момента их приезда плавали в десяти метрах от берега, но они на нас не обращали никакого внимания. Когда девочка объявила, что пойдет купаться, и стащила с себя легкое платье, я сказал Яцеку: «Пора валить!»

— Да, ты прав! Ядовитый Плющ сейчас в воду полезет, — ответил он.

— Кто?

— Ядовитый Плющ! — он кивнул на девочку, облаченную в сплошной купальник неестественно зеленого цвета в рюшах и оборках. Вероятно, от лучших модных домов Баляева и Суйфэньхэ. Девочка надела на руки ярко-желтые поплавки и стала требовать от мамы, чтобы та ее подстраховала.

— Почему «Ядовитый Плющ»? — спросил я.

— Очкарик комиксы привозил из Америки. В одном из них Бэтмен бился с Пойзон Айви — Ядовитым Плющом! Ты что, не помнишь? А-ах! — мой друг снова закряхтел: спина пощипывала.

— Не помню, — ответил я, хотя те комиксы помнил. Очкарик тогда их привез штук десять самых разных: там были и про Супермена, и про Бзтмена, и про Человека-Паука, и еще про каких-то гадов. Но я к ним отнесся прохладно, в отличие от Влада. Тот горячей струйкой пописал, когда увидел их у Макса. Он их все перечитал и одно время говорил только про эти картинки.

Мы потихоньку поплыли к берегу, наблюдая, как мама придерживает свою объемную дочурку, пока та пытается сползти с валуна. Наконец, ей это удалось, и она с шумом и брызгами плюхнулась в воду. Мама убедившись, что девочка держится на воде, вернулась к бабушкам. Мы плыли навстречу друг другу, и, когда до нее оставалось пара метров, Влад снова закряхтел:

— А-ах!

Ядовитый Плющ посмотрела на него, улыбнулась и громко обрадовалась в ответ:

— Да, заебись!

Вероятно, она подумала, что мой товарищ кряхтит от этого восхитительного моря, от этого ласкового летнего солнца, от этого терпкого запаха соленой воды, и решила разделить его восторг. Нам стало смешно; мы, не сговариваясь, нырнули, выпустили воздух вместе с хохотом и стали выбираться на берег. Когда проходили мимо остальных членов семьи, которые занимались подготовкой трапезы, бросилась в глаза (вернее, в уши) еще одна их семейная особенность — они все матерились. Все, кроме младенца: тот пока только впитывал.

Пока мы с Яцеком переодевались, спрятавшись за мой автомобиль, вернулся дед на джипе, и через несколько минут примчался папа на гидроцикле. Он стал закладывать виражи прямо у берега и пару раз пронесся в считанных сантиметрах у головы своей дочери. Ядовитый Плющ громко требовала, чтобы тот ее покатал, но ее папа ничего не слышал из-за рева водомета. Он заложил еще вираж и умчался прочь, в сторону Русского.

Девочка заплакала. Все остальные стали обсуждать его поступок и сразу разделились на два лагеря: один дед и одна бабка защищали папу, другие — девочку. Мама в это время занималась малышом, а когда освободилась, встала на сторону мужа, объявив коротко, но ясно:

— Да она мертвого заебет!

Ядовитый Плющ еще немного поплакала, но когда увидела, что вся ее семья снова увлеклась шашлыком, успокоилась и с удовольствием продолжила барахтаться в воде.

Если честно, то на меня увиденное произвело большое впечатление. Я спросил у Влада, когда мы сели в машину:

— Слушай, неужели так все плохо?

— Ты про этот натюрморт? Или, точнее, про пейзаж? Не переживай, это не типичная семья. У нас с тобой семьи типичные, а эта какая-то спешл! Не грузись, чувак, — он не разделил моей тревоги.

— Давай перестанем материться, — предложил я Владу, осторожно маневрируя среди камней.

Он не сразу мне ответил: все-таки и на него повлияла эта история.

— Мы и так не материмся при родителях, — Яцек решил, что этого достаточно.

— Я про то, чтобы вообще не материться, даже между собой! — я не унимался.

— А как мы будем друг друга понимать, если перестанем материться? Ты первый охуеешь, чувак! Вот подбери синоним слову «охуеешь» в данном контексте! Попробуй!

Я начал подбирать слова. Хотел доказать ему, что можно обойтись без мата, но пришлось переключиться на дорогу. Спуститься к морю по колее гораздо проще, чем подняться. Сопка в этом месте довольно крутая, и колеса, увязая в пыли, то и дело проскальзывали на камнях.

— Блин, не думал, что летом буду гальмовать! — я вытянулся вперед из-за руля: мне с моим ростом не хватало видимости. — Еще и резина лысая! Не дай бог на острый камень наскочу — прохуярю, как не хуй делать!

Мне пришлось, чтобы не сесть «пузом» на камни, заехать левым колесом посередине колеи, а правым на обочину. Сцепление колес с землей улучшилось, я переключился на вторую передачу, и мы поехали быстрее. Единственное, о чем я сейчас мечтал, — чтобы под правое колесо не попал большой камень: если я соскочу в колею, мне не выехать.

— Игорь, ты пару минут назад предлагал перестать использовать табуированную лексику в наших разговорах. Ненадолго же тебя хватило! — Влад ехидничал, но он был прав по сути.

— Забирай у бати «сурфа»! Я на «спринтере» сюда не ездок, — больше мне ему нечего сказать. Наша действительность очень часто задает нам вопросы, на которые ответить можно только матом. Но я все равно хочу попробовать ей не отвечать.

Когда мы подъехали к дому, Яцек снова поднялся ко мне. Он ждал, пока я смою с себя соль, а когда я надел свою лучшую одежду, начал стебаться с моего внешнего вида:

— Ты в этой рубашке и брюках похож на молодого строителя коммунизма. Помнишь, в бурсе плакат висел на первом этаже, когда мы только поступили?

— На… фиг, коммунизм! Я — молодой строитель капитализма, — я себе нравился: белая рубашка и серые брюки — достойная одежда. — Пойдем, уже начало второго!

Теть Вера нас ждала, с едой наготове и, пока Влад был в душе, она передала мне записку от матери:

— Ольга Андреевна позвонила минут через десять, как вы уехали. Вот список продуктов и вещей. Она просила тебя завтра привезти.

У нас дома нет телефона, и когда матери что-то нужно, она звонит Яценкам, которые имеют два телефона — городской и железнодорожный, четырехзначный. Мои родители с мая по октябрь жили на даче в Сиреневке; мать там родилась. Я туда наведывался весной — посадить картошку — и осенью, выкопать. Терпеть не могу деревню — там надо постоянно работать и бухать. Тяжелая жизнь. Я ни разу в детстве не ездил в пионерский лагерь — каждое лето в Сиреневку, и спасибо бате, что только июнь и июль. Весь август я проводил в городе, вернее, с пацанами на ТОФовском пляже. Он считал, без моря мне нельзя. Но теперь, когда они оба были на пенсии, Сиреневка стала для них летним домом. Батя отстроил баню, беседку, постоянно ковыряется в огороде. Откуда в нем проснулись такие таланты? Он родился и всю жизнь прожил городским. Когда я туда приезжаю, то, глядя на него, с ужасом думаю: когда состарюсь, буду таким же. Именно поэтому я без энтузиазма взял записку. То, что они меня просили привезти, не являлось первой необходимостью, скорее всего, родители хотели посмотреть, в каких я нахожусь кондициях. Что ж, придется завтра убить день: «спринтер» мне отдали с условием, что примчусь по первому зову. Вот еще одна причина срочно покупать собственный автомобиль!

Обед прошел без особых проблем. Мы доели вчерашнюю скоблянку, а на второе теть Вера приготовила трубач с картофельным пюре. Второй день я объедался за обе щеки. Трубач у нее никогда не был резиновым, а пюре — всегда настоящее. После моего ежедневного меню, состоявшего из «Анкл Бенса» и куриных окороков, эта еда казалась невероятной. Получив последние инструкции, стали выдвигаться. Яцек хотел пойти в том же виде, что и на пляж, но мать его заставила надеть штаны.

Через пять минут, когда мы подошли к входу, охрана, увидев Влада, без проблем открыла турникет. Три дня назад, когда я приходил один, мне пришлось ждать больше часа, пока закончится селекторное, и «специалист» (как он сам себя называет) подтвердит, что я иду к нему. А для моего друга здесь правил не существовало.

В отделении полным ходом шла подготовка ко дню железного дорожника, и, хотя еще только четверг, большинство «специалистов» ощущали себя уже немного радостнее, чем обычно. Я думаю, в этом состоянии они находились еще с прошлого воскресенья, со дня ВМФ. Любой житель нашего города, будь то докер, шофер, строитель или врач, — любой в душе немного военный моряк. И последнее воскресенье июля — это праздник для всех. Ну и естественно, к первому воскресенью августа, ко дню железного дорожника, готовились всю неделю. Поэтому и было в отделении много визитеров с дарами: в железной дороге любят дары.

Вход в кабинет к Яцека отцу вел через общую с НОДом приемную, где сидела одна на двоих секретарь. Когда она увидела Влада, то защебетала так радостно, как будто роднее его у нее никогда и не было. Яцек называл ее теть Нина; а меня она, кажется, и не заметила. Тяжко мне без него придется, я отдавал себе в этом отчет, но назад дороги нет — только в дорогу. Теть Нина сообщила дядь Тарасу о том, что пришел Владичка (где-то я сегодня уже слышал это название). В кабинете у Яценко-старшего сидели мужик лет сорока пяти и женщина — сразу и не разберешь, сколько ей лет: явно моложе мужика, но точно постарше нас. Мужик радостно поздоровался с моим другом, как со старым знакомым, и потом со мной, но вяло. Так совпало, что мы с ним оказались одинаково одетыми. А вот она произвела на меня сильное впечатление: стройная, стильная, и в глаза ей просто смотреть невозможно, настолько большая у нее грудь. Они пили чай с конфетами. Пригласили и нас. Я хотел соскочить, но старший Яценко мне строго указал:

— Привыкай, Игорек. Хочешь — не хочешь, но если тебе здесь предлагают пить чай, — пей и радуйся. Он вместо Влада будет теперь работать, — обратился к мужику Яцека батя.

Тот впервые посмотрел на меня с интересом и, кивнув еще раз, подал мне руку:

— Александр Николаевич! А это Марина, мой заместитель.

Мы снова обменялись рукопожатием, на этот раз вполне нормальным. Марина с интересом и знанием дела заговорила с Владом про «ВиБиСи», всячески одобряя его выбор и нахваливая его отцу. Старший Яцек ворчал, но больше для порядка: было видно, что он очень рад ее словам. Александр Николаевич в это время занимался мной. Кто я такой, как попал в этот кабинет, какие у меня планы и так далее. Он с виду так себе: небольшого роста, худощавый, с наполовину лысой головой, — но обладал острым и цепким взглядом. Быстро меня просчитал и оценил. Еще минут пятнадцать продолжалась чайная церемония, и лысый и Марина легко говорили на любые темы. Влада отец с интересом поддерживал разговор, Влад тоже порой удачно встревал. Молчал только я, и правильно делал. В моем положении чем меньше говоришь, тем лучше.

Наконец, мужик с Мариной решили откланяться. Когда она выходила из кабинета, отец и сын Яценко смотрели ей вслед во все глаза. Я в своем друге этот взгляд уже знаю, а вот у его отца видел впервые. Ну что ж, все понятно, насколько яблоко от яблони…

Когда мы снова сели к столу, дядь Тарас поднял телефон и сказал в трубку:

— Нина, минут пятнадцать я есть только для НОДа, хорошо?.. Что, орлы? Как настроение? Помнишь, сынок, я тебя к Сашке в замы сватал, но ты не захотел? Марина вместо тебя на спортбазе теперь командует! Вот поработал бы годик, узнал весь процесс, мы бы потом Сашку на другое место бросили, а отправка была в твоих руках! Люди с ума сошли от японских машин, уже не только в Сибирь — за Урал везут. Это колоссальные деньги, причем наличные!

— Пап, ладно, не заводись! Это не мое! Надо было Игоряна поставить, я тебе предлагал. Я хочу заниматься тем, что мне нравится! А Игорю вот нравится вагоны отправлять, так?

Влад — молодец. Он не стал вступать со своим батей в ненужные терки, сразу ему дал понять: или по делу говорим, или че мы пришли? Поэтому я тоже решил обозначить:

— Да, мне эта тема подходит. Я могу в ней работать, но без Вашей поддержки, дядь Тарас, мне будет очень тяжко.

Я решил не скрывать, что хочу к нему без мыла влезть. Это же мой единственный шанс!

— Хорошо. Я так понимаю, вы сейчас делите пятьдесят на пятьдесят? — он спросил меня.

— Да.

— А дальше как планируете? — снова ко мне вопрос.

— Так же. И я хочу, чтобы Влад продолжал еще месяц заявки подписывать, только теперь вместе со мной. За это время ко мне здесь все привыкнут.

Дальнейший разговор пошел в конструктивном русле: мы утвердили план действий и, несмотря на протесты Яцека, месяц он еще сюда походит. Самое интересное случилось, когда я уже думал, что все заканчивается. Батя Яцека полез к себе в стол, достал оттуда серую, плотную, сложенную пополам бумажку и передал ее мне:

— Игорек, теперь весь подвижной состав по этой справке будешь оформлять. В товарную контору вместо денег ее отдавай, они отсюда тариф будут списывать. Как в этой справке деньги закончатся, вернешь ее мне и семьдесят процентов от суммы. Здесь записано на двадцать миллионов, следовательно, как отработаешь, четырнадцать вернешь. Понял?

— Не совсем…

Он ничего не сказал про главное.

— Что тебе не понятно?

— Эти бабки, которые от справки останутся… Что с ним делать будем? — я всегда считал и считаю, что в этих вопросах надо сразу расставиться, а то потом начинается: кто-то кого-то не понял, а ты рассчитывал на одну сумму, но получаешь третью.

— Как и все остальные, пополам! — я увидел одобрение в глазах дядь Тараса, а Владу было по барабану.

— А Вы, дядь Тарас? — и этот вопрос я не мог не задать.

— Спасибо тебе, Игорек, за заботу обо мне, но не переживай, я в порядке, — он пододвинул ко мне конфеты. — Сашка в управление дороги ездил, привез конфеты, студентами мы от них были без ума. «Комета» называются. Попробуй!

Я не очень хотел есть конфеты, но правила посещения этого кабинета усек: надо есть — буду.

— Мы, когда к Вам поднимались, кучу народа видели в отделении, все идут поздравлять! У Вас, наверное, отбоя нет от посетителей, — я съел конфету, выпил чай и уже намылился уходить.

— Да, напряженная неделя, ты прав. Но ничего, этот праздник нужен! Ничто рабочего человека так не окрыляет, как гордость за профессию. Это нам нужны власть, деньги, хорошие машины, да много чего, а им необходимо одно — собой гордиться! Мы с НОДом считаем: пусть к ним люди идут, поздравляют, конфеты несут и покрепче чего. Не надо их ограничивать! Сегодня ко мне, кстати, Максик приходил и тоже поздравил!

Влад впервые оживился, когда услышал про Макса:

— Куда?

— Сюда, в кабинет. Вот на этом стуле сидел, — он показал на меня.

— Странно, мне он не звонил. Обычно, если ему от тебя что-то надо, он сначала ко мне обращается, обстановку проверяет, — Влад воспринял эту новость как-то очень близко к сердцу.

— Сегодня он не один приходил. Видимо, поэтому решил тебя не беспокоить. И потом, если бы он и хотел тебя найти, вряд ли бы ему удалось. Ты дома не живешь! — Яцека батя подмигнул мне, приглашая поглумиться над сыном.

— Пап, если Максу надо, он из-под земли наковыряет, — что-то он не мог успокоиться.

— Я же тебе говорю: он был не один, — дядь Тарас, мне показалось, хотел что-то добавить, но Яцек не дал ему договорить:

— А с кем?

— Ну, если тебе не все равно, с каким-то Борей. Я его первый раз видел. Достаточно взрослый мужчина, манерами на блатного похож, — я не понял, шутил он или нет.

— И что они хотели, пап? — я бы тоже спросил, будь это мой отец.

— Я же тебе говорю — поздравляли, дружбу предлагали, помощь, ну как обычно, — он продолжал в том же веселом тоне. — Вы с Максиком будьте теперь поаккуратней. Может, ему и не надо все знать про ваши дела…

— Пап, Макс — наш друг?! — Яцек обратился ко мне за подтверждением.

— Да, друг, правда, мы его уже не так часто видим, — я не покривил душой: Макс в последний месяц встретился с нами два раза, и то ненадолго.

— Игорь, он просто занят. Макс возглавляет в банке отдел валютных операций, с утра до ночи торчит на работе.

— Сынок, да мы же не против Макса, но он же вас не посвящает в свои текущие дела, и тем более — в денежные вопросы. Деньги — дело деликатное. Даже себе надо как можно реже говорить, сколько у тебя денег, — а вдруг кто услышит?

Они еще немного поспорили о настоящей мужской дружбе, а я сидел и думал, насколько он умный, Яцека батя. Да, чем выше должность, тем умнее при ней человек. Он может быть кем угодно — подлецом, подонком, проходимцем, паскудой, поганцем, паршивцем, прохвостом — кем угодно, но почти всегда он будет умным.

Мы с дядь Тарасом договорились, что он нам на следующей неделе выделит два термоса. Я недавно познакомился с парнями, которые экспедируют крутую компанию, «Дальвемо». Они окорока в Сибирь гонят, им термоса нужны. Как раз справку отработаем.

Пока мы шли домой, я все время говорил о справке. Если все пройдет хорошо, это же дополнительно шестьсот долларов каждому! И надо, чтобы Влад выяснил у отца, можем ли мы рассчитывать на дальнейшую работу по этим справкам. Но пока я ему талдычил про Фому, то совсем упустил из виду, что он мне в ответ несет про Ерему, — точнее, про Макса. Почему тот не ему позвонил, почему без предупреждения пошел к его отцу, ну и все в том же духе.

— Че ты рыдаешь, как брошенная девка? — я злился на Яцека. Вместо того, чтобы думать, как не обосраться в этот ответственный момент, он забивал себе голову всякой херней. — Тебе же батя сказал, Макс приходил с блатным! Зачем он тебя будет предупреждать?

— А если пришел с блатным, тогда это что, подстава? Он что, папку под крышу хотел загнать? — тут конечно Яцек прав: не стыковалось.

— Влад, ты Максу пока ничего не говори, не сдавай своего батю. Потом, когда время придет, мы у него спросим, понял?

— Да, хорошо, — согласился Влад. — Что будешь делать?

Мы стояли возле его входной двери.

— Поеду, товары куплю, которые мать просила, а потом или буду «Дюка» добивать, или кино посмотрю — то, что ты мне позавчера дал.

— Ты еще не посмотрел «От заката до рассвета»? Я тебе завидую, чувак! Ладно, бывай! Завтра, когда приедешь из Сиреневки, заходи, я тебе расскажу, как у меня на радио прошло. Что-то я волнуюсь!

— Не ссы!

Мы попрощались. Я потащился к себе на этаж, с трудом взбираясь по ступенькам. На часах натикало начало пятого; солнце еще ярко светило за окном, плавки на балконе уже высохли. Может, снова махнуть на море, на бурсовский пляж, но уже в одного? Хотелось подумать о том, что я сегодня увидел и узнал. Меня не покидало чувство, что я Али-Баба и сейчас стою перед пещерой с каким-то сим-симом в руке.

Есть особенный кайф, когда купаешься один, без компании: только ты и море, никто не мешает, ничто не отвлекает, ты просто плывешь, плывешь, плывешь…

Марк Два

Третий час я не мог найти два с лишним миллиона рублей, хотя точно знал, что они должны где-то быть. Где??? В доверху набитом деньгами рюкзаке их нет. Нет их и в тех трех справках ТехПД, которые я открыжил по три раза каждую. Завтра мне необходимо будет отвезти эти справки и деньги туда, куда скажет дядь Тарас. А два с половиной миллиона — это целых пятьсот долларов! — есть только в моих записях. Именно на пятьсот долларов больше я отдал Яцеку его долю. А где теперь мои? Мои пятьсот? Мозги у меня начинали закипать и я, скорее, обрадовался, когда запищал пейджер. Сообщение пришло от Влада.

«Ты где? Я дома».

В ответ я постучал по полу кладовки гантелей. Через пару минут пейджер пискнул:

«Сейчас приду».

Я сунул справки в рюкзак к бабкам и затолкал его под кровать. «Подальше положишь…», как говорится. В последние двадцать дней после того, как я начал сам подписывать заявки, а Влад только изредка мне в этом помогал, в нем открылась одна маленькая, но интересная деталь. Мы еще не доработали тему, а он уже бежал ко мне за долей. То, что она еще не созрела, он в расчет не принимал — ел зеленую. Скорее всего, где-то здесь и порылась собака в моих пятистах баксах…

Яцек пришел ровно через тридцать минут. Пунктуальность никогда не была его сильной стороной, он брал другим — обаянием. Но это и не Макс. Тот мог вообще не прийти или припереться через пару часов и закатить скандал с формулировкой: «А где все?» Я старался всегда быть вовремя; не всегда, правда, получалось, но я старался. А самый решительный ход в этом плане делал Марк — он приходил на пару минут раньше назначенного срока и потом долго смотрел на тебя с укоризной. В его взгляде читался вопрос: «А не хочешь ли ты, господин опоздавший, материально компенсировать мой моральный ущерб за свое опоздание?» Интересно, кто-нибудь на это повелся?

Влад предложил поехать сначала на Угол, а потом на море:

— Посмотрим литье на «сурфа». Мне папка пятьсот долларов дал.

Вот бл… ин, как теперь верить в справедливость? Кто-то на пятьсот прилипает непонятно где, а кому-то пятьсот прилетело непонятно откуда. Хотя это как раз понятно. Дядь Тарас, когда я пришел к нему первый раз вместо Влада подписывать заявку, предложил в целях воспитания в своем сыне уважительного отношения к деньгам полностью перевести его на самоокупаемость. Даже, если быть более точным, на мой баланс. С тех пор Яцек резво интересуется состоянием наших дел — правда, только в пределах своей доли. На мое замечание про то, что я один, как белка, он резонно заметил:

— А зачем я тебе буду мешать? Ты и так прекрасно справляешься! Смысл какой?

«Конечно, никакого, но когда я отдаю тебе твою половину, моя жаба вопиет: за что ему целую половину?»

— Ты уже относишься к бабкам как к родным? — я начал шутить, но мой друг не понял юмора.

— Колода, ты гонишь?

Гоню, Яцек, гоню. Но мне просто интересно, как твой батя дает тебе такие деньги на литье, когда для многих его работников эта сумма — недостижимая ежемесячная мечта? Стоп! Снова ловлю себя на тупом люмпеновском вопросе: «Где справедливость?» А ведь постоянно себе говорю — не тратить время и силы на вопросы без ответов…

— Ладно, поехали! Мне давно пора голову проветрить. А на море я не был уже три недели.

Пока я одевался, Влад рассказывал, как у него прошел эфир. Его программа «Ночное такси» становилась популярной у тех, кому не спится по разным поводам. Он как-то лихо давал понять этим людям, что они хоть и придурки, но имеют на это право. Придурки не обижались, а, наоборот, радовались, что их хоть кто-то слушает, и обрывали студийный телефон. Популярность программы росла — и вместе с ней самооценка Яцека. Я, конечно, попытался ему рассказать о моей пропавшей пятисотдолларовой половине, но он не стал вникать, просто сказал: «Борись, ищи и не сдавайся!» Наверное, я тоже становлюсь для него целевой аудиторией. Когда мы вышли из подъезда, сразу бросилось в глаза, что рядом с моим маленьким сереньким «спринтером» стоит большой белый «сурф».

— Химчистку салона сделал, а кузов воском натер, — Влад явно гордился собой.

«Сурф» на ярком послеполуденном солнце сиял, горел, сверкал, переливался девственно чистым белым цветом, красивым до зависти. Только мы подошли к нему, как на заднее стекло с пролетавшей мимо чайки шлепнулась увесистая оплеуха помета.

— Сволочь! — крикнул Яцек небесам.

— Дай поведу?

— На! — ключи великодушно бросились мне в руку. — Там открыто.

Я даже не сообразил спросить, почему, — настолько был взволнован. Не знаю, у кого как, а у меня это первая поездка за рулем на настоящем джипе. Руль, торпеда, ручка переключения скоростей, ручка блокировки мостов — все подчеркивало, что это джип. Когда впервые попадаешь на водительское место такого автомобиля, сразу ощущаешь, насколько ты выше других. У меня мгновенно появилась уверенность в себе и даже некоторое чувство превосходства. Вставил ключ, завел мотор. «Сурф» в ответ вздрогнул, чуть скрипнув рессорами — реально круто! Перед тем как тронуться, я потянулся, чтобы настроить зеркало заднего вида. А в нем торчала рожа Марка.

— Владислав, — Марк сделал ударение на «и», — ты сказал, что вернешься через пять минут! Я чуть не умер! Здесь же, как в крематории!

От неожиданности я не обратил внимания на двусмысленность шутки, прозвучавшей из его уст.

— Привет, Марк! Ты меня напугал!

— Привет! А ты меня успокоил!

— Чем?

— Тем, что ты за рулем. Пока я с ним от мойки доехал, столько натерпелся! Почему таким выдают права, Игорь?

— Ему не выдали, ему продали! Это в корне меняет дело. Сдать на права может не всякий, а купить — любой.

— Ты мне подскажешь адрес гастронома, где их продают?

— Подскажу, но там теперь дорого. Яцек уже за пятьсот баксов брал.

— Пятьсот баксов? Это немыслимо! Буду ждать, пока мне их подарят!

— Колода, поехали через Светланскую, — пока я потихоньку выруливал из двора, привыкая к сцеплению, Влад проложил маршрут.

— Зачем? Давай поедем по Алеутской или Океанскому через Третью Рабочую — так ближе!

— Поехали по центру, там всегда людно, — одно из любимых занятий Влада — это охота на девиц. Он считал, что на Светланской их живет больше, чем на других центральных улицах. Думаю, что на Океанском и Партизанском их не меньше: там же находятся ДВИСТ и Мед — признанные центры разведения этих особей.

Спорить у меня желания не было (я же на его джипе!) — просто мысленно плюнул ему в рожу и поехал по его маршруту.

— Который час? — спросил Марк.

— Не знаю, как-то упустил, — у меня с наручными часами в этой жизни не складывалось: они или терялись, или разбивались, поэтому давно перестал с ними связываться. Часы на торпеде «сурфа» показывали начало седьмого. — А эти почему неправильно идут?

— Мне мыли двигло, снимали аккумулятор, все сбилось, — сообщил Влад.

— Тогда как быть? — спросил Марк.

— Ты куда-то торопишься?

— Нет, но всегда надо помнить, в каком времени ты живешь. Разве не так? — спросил Марк.

— Не обязательно помнить об этом самому, время все равно не даст о себе забыть. Думаю, сейчас интервал от часу до трех. Если надо точнее, можно остановиться и спросить.

— Да ладно, не важно. Это в Америке время — деньги, а у нас… — он не стал договаривать.

— А что у нас, Марк? — мне действительно было интересно: а что у нас?

— А у нас — власть!

— Что — «власть»?

— Власть — это деньги!

— Марк, не начинай! Ты обещал, что не будешь его провоцировать! — Яцек знал, что любой наш спор с Марком заканчивается моей победой за явным преимуществом.

— Владислав, все, я нем! — Марк отработал назад. Всегда бы так!

Пока мы медленно ползли до поворота на Светланскую, Марк рассказывал нам о своих планах:

— Мы собираемся формировать в городе клубную субкультуру! Сейчас же, кроме дебильных танцев, тупого пьянства и дешевого стриптиза ни один клуб ничего не предлагает. Поэтому мы сделаем шоу!

— Кто «мы»?

— Мы с Серегой Рукосуевым, моим однокурсником! Пошлый, прыщавый, маргинальный толстяк и я — куртуазный эстет! Отращу бакенбарды и буду читать матерного «Евгения Онегина», а Серега будет пьяных людей на сцене раздевать.

— Ты думаешь, они на это поведутся? — с сомнением спросил Влад.

— Убежден! Помнишь, Макс рассказывал, он в Москве шоу видел? Какой-то дурачок ведет — забыл, как его зовут! Ты его знаешь, он раньше песни пел… Ну, не важно. Так вот: в этом шоу бабы и мужики, чтобы раздеться, в очереди стоят! Это в Москве! А наши еще приплачивать за это будут, вот увидишь! Пока толстяк их будет раздевать, я буду очередь продавать! Надо только название для шоу придумать — что-нибудь яркое и всем понятное. Кстати, а где Макс? Мне надо у него кое-что уточнить.

Марк воодушевился, его черные глаза еще больше вылезли из орбит и горели, как у демона. Он сидел на заднем диване между нашими сиденьями и потирал руки от предвкушения. Не знаю, как насчет раздевания пьяных (мне сложно судить — я не пью), а вот идея с матерным «Онегиным» в исполнении Марка мне показалась забавной.

— Макс уехал, — сообщил Влад.

Макса мы видели все реже и реже. По делам банка он часто ездил в командировки, в основном в Китай и Корею.

— Опять за бугор?

— Нет, в Россию.

Когда я повернул на Светланскую и увидел, что почти весь поток поворачивает на светофоре на Океанский, сразу нырнул в правый ряд, который ехал немного поживее. За светофором оказалось совсем пусто, я перестроился влево и надавил на газ. «Сурф», как будто получив пинок под зад, резво подхватил в горку. Турбина запела, а вместе с ней — моя душа. Наверное, поэтому и не сразу сообразил, что передние автомобили где-то в районе ДОФа стали сбрасывать скорость: почему-то впереди перекрыли дорогу. Ситуация не была критичной; понемногу подтормаживая двигателем, я уже собирался остановиться, как вдруг сзади меня раздался визг тормозящего автомобиля. Бросив взгляд в зеркало, понял — задницу нам сейчас развалят. Резко надавив на газ и вывернув руль до упора влево, я развернул тяжелый джип и остановился в противоположном направлении. Благо, встречка была пустая! Влад во время моего маневра успел схватиться за ручку на левой стойке и хоть как-то удержался на переднем сиденье. А вот Марку повезло меньше. У него не было ни опоры, ни упора, он завалился между сиденьями вниз головой и никак не мог выковыряться обратно.

Я посмотрел налево. Сидевший в «лауреле» крупный мужчина извинительно поднял ладони кверху. Я махнул рукой — да ладно! Влад автоматически повторил мой жест, но при этом посмотрел на меня. До него только дошло: мы спаслись!

— Там какая-то суета. Пойдем, посмотрим! — он вылез из машины и показал на толпу, которая стекала с улицы Первого Мая, перекрывая всю Светланскую. Мне показалось странным, что все автомобили безропотно разворачивались и уезжали в обратном направлении.

Яцек открыл заднюю дверь и помог выбраться Марку, который причитал и жаловался на смертельную опасность дружбы с нами. Мне удалось быстро припарковаться напротив входа в четвертый гастроном, я забрал барсетку Влада и, пискнув сигналкой, пошел догонять друзей. Они уже подошли к толпе народа, которая, несмотря на жаркий послеполуденный час, оказалась довольно внушительной и гудела от любопытства. Мы стали продираться между людей влево — туда, где падала тень от здания, — чтобы узнать, в чем причина внезапного затора. Ни по радио, ни по телеку не объявляли, что перекроют улицу в центре города. Когда мы с Владом оказались в первом ряду, перед нашим взором открылась еще более непонятная картина. Поперек Светланской, образуя широкий коридор, обильно потели в оцеплении вперемешку менты и крепкие пацаны в черных рубашках в пропорции один мент на трех пацанов. Сверху от драмтеатра другие пацаны в черном на руках несли гроб. Люди в первых рядах стояли почти бесшумно, и только рядом с нами постоянно плакал маленький ребенок, которого вяло успокаивала полная молодая мамаша.

— Кого-то из ваших хоронят? — Влад обратился к Марку, пропуская его вперед себя.

Марк посмотрел на медленно плывущую вниз процессию, потом на Влада и ответил:

— В смысле?

— Ну, кого-то из артистов?

— Я не артист, я — шоумен! — гордо отрезал Марк.

Не мог я оставить без ответа эту борзость и пальцами сдавил ему шею. Марк заверещал, перекрывая детский плач. Зеваки и менты с пацанами начали на нас оглядываться, а последние уже готовились среагировать. В этот момент слева раздался знакомый голос:

— Вы можете хотя бы пару минут не орать?

— Макс! Здорово! Ты же в Россию улетел? — теперь мы орали втроем.

Пацаны в черном снова нервно повернули головы в нашу сторону; некоторых из них я узнал: они были из «Третьей смены». Макс, который тоже надел черную рубашку с белым платком чуть повыше локтя, приглушил наши вопли:

— Тише, тише! Сегодня утром вернулся, — он с нами здоровался, а сам поглядывал вверх, на процессию.

— Макс, что тут за цирк? Улицу перекрыли, толпу нагнали! Пацаны из «Третьей смены» вместе с ментами стоят в одном ряду!.. Кстати Марк, «Третья смена» — как тебе название для шоу? — неожиданно для самого себя я сказал много разных слов. Правда, проговорил их тихо, только для своих.

— Нормально, кстати. Но хочется в этом же плане, но немного поярче, повыпуклей!

— Макс! В натуре, кого хоронят? — на раскатистый баритон Влада вдруг обернулась стоящая в паре шагов от нас пожилая, с виду унылая тетка.

— Да жуки-пуки какого-то, в натуре! — вдруг весело проинформировала нас тетка.

Максу нельзя было смеяться вместе с нами, но он ничего не мог с собой поделать. Недолго думая, он сгреб нас в охапку и стал толкать вниз по улице. Люди быстро расступились, освобождая нам дорогу. Мы, продолжая веселиться, пересекли Светланскую и спрятались в тени деревьев Адмиральского сквера. Оттуда открывался великолепный вид на «сурфа». Новость о том, что Влад теперь является счастливым владельцем этого поразительного транспортного средства, как мне показалось, не произвела на Макса должного впечатления. Во всяком случае, явно он не радовался. А еще незаметно для нас, он снял платок со своего предплечья и сунул его в карман. Но я-то видел!

— Вот это туда — «Жуки-пуки шоу», — Марк, как ребенок, обрадовался находке.

— Тихо, придурки! Мне же надо скорбеть! — увещевал нас Макс, с трудом сохраняя печаль на лице. Правда, он не один весело воспринимал происходящее: то тут, то там раздавался девичий смех, мелкие пацаны бегали друг за другом, постоянно просачиваясь через оцепление, чем нервировали пацанов больших.

— Макс, а если серьезно — кого? — Яцек первый пришел в себя.

Макс назвал какую-то смешную кличку. Я не расслышал, а переспрашивать не хотелось. Мне все равно.

— Это который утонул? — продолжал допытываться Влад и, не дожидаясь, пока Макс ответит, послал еще вопрос вдогонку. — А правда, что ему шланг перерезали на акваланге?

— Бля, не ори, Влад! — наш друг беспокойно поглядел по сторонам. — Не знаю!

— Максим, можно задать тебе серьезный вопрос? — обратился к нему Марк.

— У тебя других не бывает, — отшутился Макс. — Давай в следующий раз.

— Нет, Максим! Мне срочно нужна информация о том шоу, в котором ты принимал участие…

— В каком шоу я принимал участие? — перебил Марка Макс.

— Там, где народ раздевают! Помнишь, ты нам зимой рассказывал, когда из Москвы приехал? Я забыл, как оно называется…

— «Империя страсти». Но я в нем участия не принимал, просто в зале сидел! Может, ты еще скажешь, что я там раздевался? — Макс неожиданно занервничал.

Пока Марк уверял его в том, что он ничего такого даже и не думал, я смотрел на людей, которые столпились вокруг гроба недалеко от нас. Я сначала не понял, что меня раздражает в их поведении, а потом до меня дошло: какое-то показное у них было горе, на всех одинаковое. Обычно в таких случаях оно у кого-то побольше, у кого-то поменьше, а сейчас было видно — все они заставляют себя печалиться, как Макс. Я уже хотел отвернуться от этого представления искусственной скорби, но мое внимание привлек высокий рыжий человек, который раздавал команды. До меня не сразу дошло, где я мог его видеть. Клюнуло только через пару минут.

— Это же он! — я заорал на всю Светланскую.

— Кто «он»? — спросил Макс.

— Вон тот, рыжий! Это же тот рыбник, которому я восьмивагонку на прошлой неделе ставил! Твой батя, Влад, ее лично для него выделил и меня попросил оформить. Этот рыжий мне пятьсот баксов недодал точно! Я ему и так только штуку сверху зарядил! Восьмивагонка больше стоит, но дядь Тарас сказал, много не брать. Когда мы с рыжим про цену договаривались, он мне что-то промычал, но его же хер поймешь, когда он говорит! А я сразу не вкурил — только потому, что с трех справок тариф списывал при оформлении! Пойду ему напомню! — но не успел я сделать даже один шаг, как Макс резко оттолкнул Марка, стоявшего между нами, и крепко, без шуток, схватил меня за руку. Я — не слабый человек, но от его хватки даже мне просто так не освободиться.

— Ты никуда не идешь, а про эти пятьсот долларов забудешь! — он не громко, но проникновенно, как Кашпировский, давал мне установку.

Удивительно, но это подействовало. Я только уточнил:

— Почему?

— Потому что тебя там уроют!

— Но у него мои пятьсот баксов, Макс! Он что, беднее меня?

— Нет, он богаче тебя. А богатому деньги нужнее, чем бедному! Потому что бедный их проебет, а богатый приумножит. Когда ты разбогатеешь, так же будешь поступать.

— А если не буду?

— Тогда останешься бедным. Тут без вариантов, — Макс отпустил мою руку. Как он понял, что теперь никто никуда не идет?

Я еще раз посмотрел на рыжего — злой от бессилия. Тот продолжал суетиться и раздавать команды. Венки, гроб, катафалк, люди… Сверху вслед за гробом спустилась большая толпа; всех он расставлял по своим местам. И пока, как обычно в таких случаях, происходила организационная накладка, все разбились на группы и стояли под деревьями сквера Лазо, прячась от солнца.

— Видите, справа стоит кучка — вся в джинсе? — Марк, все еще морщась от полученной затрещины, тыкал пальцем в сторону драмтеатра. Немного в стороне от основной толпы человек десять, сбившихся в отдельную стаю, действительно выделялись своей голубизной. Один высокий, но уже увядающий красавец и вовсе стоял в джинсовом плаще, несмотря на жару.

— Пузатый, с сальными волосами, — это режик, а остальные — артисты, — пояснял Марк.

— Почему ты его обзываешь?

— А почему он меня в театр не взял? «Я не могу найти тебе экологическую нишу!» — Марк закозлил голосом, видимо, передразнивая своего обидчика. — Какая ниша? Мы же с ним одной крови! Он что, не читал «Протоколы сионских мудрецов»?

Лет пять назад, когда Марк только что окончил институт, то, естественно, ни о какой службе в театре он и не помышлял: «Да на хер надо? Что я, долбоеб в театр идти работать? Голодно там!»

Но в один из дней он прилетел весь взъерошенный и возбужденный: «Бля, драмтеатр в Японию едет, представляете?»

«Зачем?» — спросили мы.

«Шоу свое уебищное туда везет. Срочно иду к ним поступать, срочно!»

Естественно, никто никуда его не взял: ни петь, ни плясать он как не умел, так и не научился. Влад говорил ему, что единственный вариант, по которому он мог проканать, — если бы шоу называлось «Смерть поэта».

«Тогда тебя еще можно было в конце на дуэль вывести и по-быстрому застрелить под музыку, но без слов».

Но такого шоу в нашем театре на тот момент еще не поставили. Всяких уже хватало — одни получше, другие похуже, но во всех можно было и без Марка обойтись. И, естественно, он с тех пор затаил обиду. Из Японии артисты привезли поддержанные японки, и самые проворные из них, кому не было нужды их срочно пропивать, тут же умудрились поменять дефицитные в те времена тачки на квартиры. Причем кто-то даже и двушку умудрился себе урвать. Как после всего Марк мог спокойно спать? Как? Видело око, да зуб, увы… Вот он и точил его на режиссера.

— Марк, погоди! А что это за телка рядом с ним стоит? Ты ее знаешь? — Влад увидел добычу, и остальное для него потеряло всякий интерес.

— Это артистка, — ответил Марк.

— Какая красотка! — поскуливал Яцек, ни на секунду не спуская своих глаз с объекта. Он напоминал кобеля, который рвется с поводка, учуяв текущую сучку. — Марк, ты ее знаешь? Пойдем, познакомишь!

Влад категорично схватил его за руку и потащил внутрь в толпу сопричастных. Макс одним прыжком настиг их обоих.

— Вы что сегодня, оба решили пасть смертью храбрых? — он уже не давал Кашпировского: это был просто свирепый Макс. — Ты знаешь, что у нее муж — очень авторитетный человек?

Он посмотрел на гроб, который засовывали в катафалк, и добавил:

— Теперь, пожалуй, самый авторитетный в этом городе! И тебя уроют еще быстрее, чем Колоду!

Макс резко развернул Яцека с Марком и с силой подтолкнул их ко мне.

— Почему я всегда страдаю физически только за то, что просто нахожусь рядом с вами? Объясните кто-нибудь! У меня никто не крал пятьсот долларов, мне не нужна эта телка, но на орехи я получил со всеми вместе! Почему? — Марк вяло залупался. Он не мог терпеть физической боли и потому всегда сторонился наших подвижных игр. Но правда и то, что ему часто прилетало просто так, случайно.

— Это карма, Марк!.. И у меня действительно нет ни одного шанса? — еще раз уточнил Влад на всякий случай.

— Даже половины! Даже четверти… — подтвердил Макс.

Яцек горько вздохнул и протяжно выдохнул: не было слов, чтобы выразить его печаль. Мы все посмотрели на девушку; я даже поднялся на цыпочки, пытаясь ее получше разглядеть. Она действительно резко выделялась из всей массы окружавших ее людей. Хорошо уложенные каштановые волосы, ослепительная улыбка, очень живой взгляд, красивое лицо, от которого не хотелось отводить глаза. Видимо, наши пламенные взоры прожгли в ней дыру. Она вдруг повернула голову в нашу сторону, прищурилась, навела фокус и, узнав Макса (или Марка?), пересекая улицу, уверенно пошла в нашу сторону. И снова я увидел, как Макс судорожно лепил обратно себе на руку белый платок.

— Привет, Макс! — сочный, поставленный голос легко перекрыл гул недовольной толпы, не попавшей на праздник.

— Привет, Марк! — добавила она уже немного удивленно, никак не ожидая увидеть двух этих разных людей рядом в одном месте.

— Привет! — радостным дуэтом пропели Макс с Марком.

— Ты поедешь? — спросила она Макса.

— Конечно!

— Хочешь, поедем с нами?

— Конечно! — эти «Конечно!» прозвучали как «Так точно!». Он снова закурил — по-моему, уже шестую, пока общался с нами.

— Минут через пять выдвигаемся, — девушка кивнула Марку. Буквально краешком губ улыбнулась Владу, который глазами ее не ел — ёб! И даже ни на мгновение она не взглянула на меня. Повернулась и пошла обратно, немного добавив амплитуды своей походке, понимая, куда сейчас устремлены четыре пары глаз. На ней было красивое траурное платье — большие алые маки с зелеными листьями.

— Какое тело! Ты видел, какое тело? — спрашивал Влад самого себя.

— Ты кончил? — уточнил Макс.

— Еще нет! Но уже скоро, — засмеялся в ответ Яцек.

— Максим, мне нужно всего две минуты! И у тебя еще три останется, — Марк дал понять, что он согласен уйти в глубокий минус, и потянул его в сторону.

Пока Макс рассуждал про побудительные мотивы, от которых люди с радостью снимали с себя одежду, я вдруг пригляделся к этой парочке и понял, что меня забавляет.

— Смотри, смотри! — не без усилия мне удалось переключить внимание Яцека на другой объект. — Макс в очках, как у Джона Леннона, и с этими педерастическими усиками на кого сейчас похож?

— Сразу и не вспомню. На кого-то очень доброго и смешного человека? — мой друг с довольной улыбкой смотрел на меня.

— Точно! На Гиммлера! Ему бы еще эсэсовскую фуражку — и вообще будет одно лицо!

Нам стало еще веселей от вида этой парочки: маленького еврея, похожего на Пушкина, и русского гиганта — точной копии кровавого палача. Правда, тот, вроде, был небольшого роста, но кто сейчас об этом вспомнит? То, что он похож на Гимлера, об этом Макс мне самолично рассказал. Вряд ли бы я сам до такого додумался. И тогда в его голосе явно проскользнули нотки гордости. Но я спокойно выдавал эту идею за свою, — Яцик точно не полезет к Очкарику с расспросами по этому поводу. Но насладиться этим зрелищем по полной программе мы не успели — Макс прервал на полуслове своего собеседника и подошел к нам. Недовольный Марк остался стоять на месте, источая из себя горькую обиду.

— Мне пора! Я, наверное, что-то серьезное упустил, пока делами занимался. Предлагаю встретиться в ближайшие дни, и вы мне все расскажете. А пока постарайтесь прожить аккуратно! — Макс пожал нам руки и уже пошел в толпу, а Влад бросил ему в спину:

— О чем рассказать, Макс?

— О том, как вы богатеете! — он повернулся на миг с полуулыбкой, в которой я не заметил особой радости.

Вдруг стало немного тоскливо. Отчего? Я поддался настроению людей, которых оскорбили показательные выступления бандитов? Скорее всего!

— Недобрый он какой-то, — и Яцека, похоже, накрыло то же самое.

Сверху по Первого Мая от драмтеатра один за другим съезжали большие черные и серые «мерседесы». Мы не считали, но их точно было больше десяти. Интересно, что на дорогах города они мне особо не встречались. Похоже, что их держат только для таких мероприятий. Тонированные дочерна, они придавали законченность и вес прошедшему действу. Может, в одном из них ехал Макс? Почему-то мне очень хотелось, чтобы так было. Собравшаяся толпа примолкла, как побитая собака. Ей показали, кто в доме хозяин. Мы не спеша потянулись к «сурфу» и остановились у черных следов, которые прочертил «лаурель». Мой друг потер ногой по остаткам жженой резины. Он понимал, что если бы я немного зазевался, то мы сейчас стояли на этом самом месте в ожидании ГАИ.

— Дашь еще порулить? — я воспользовался ситуацией.

Яцек сначала посмотрел на Марка (тот утвердительно замотал головой), потом он повернулся ко мне и кивнул:

— Тогда поедем через Рабочую. Все равно они не дадут себя обогнать.

Мне не хотелось ехать на Угол, но хотелось лишний раз прохватить на «сурфе». Тогда — за руль! Через Уборевича мы выехали на Суханова и взлетев на фуникулер, с кольца я поехал прямо по новой дороге. Не знаю, в каком настроении пребывали мои друзья — они не делились, — но меня посетило стойкое ощущение, что мне в душу насрали. Поэтому, проехав метров двести, я остановился, заглушил мотор и предложил:

— Выходим!

У нас под ногами лежала половина города. Я не бывал в Сан-Франциско и не знаю, так ли тот прекрасен, но наш — без равных! Солнце до краев наполнило Золотой Рог! Чуркин, Эгершельд, далекий Русский — всех облили золотым теплом. Мы пили легкий ветерок, наслаждались великолепием, и оно потихоньку вычищало из нас дерьмецо.

— Вот красоту наебохали! — восхитился Марк.

— Если бы не Череп, нам ее век не видать! — сказал я, щурясь на солнце.

— А почему так, Игорь? — спросил Марк.

— Как так?

— Ну, так! Почему человек, который немного не в себе, за полтора года сделал чуть ли не больше, чем советская власть? — Марк задал мне вопрос, который я порой задавал себе сам.

— Немного не в себе — мягко сказано! Он ебанутый, причем на всю голову, — с некоторых пор я старался не ругаться без нужды, но в этом случае другого слова не подобрать. — И с глубоким сожалением я вынужден признать: только такой и может что-нибудь сделать для людей в нашей стране. Любой из нас, из нормальных, как только там окажется, сначала подумает о себе, о своих друзьях и близких, и только потом на то немногое, что осталось, можно и об остальных «позаботиться». А Череп поступил наоборот, поэтому его и вынесли вперед ногами. Жаль, что он мост на Чуркин не успел построить!

— Чуваки, вы не можете просто так вкушать прекрасное без этих гнилых базаров? — Влад раздраженно побрел в машину.

Мы с Марком переглянулись и, не чувствуя за собой большой вины, потянулись следом.

Оставшуюся часть пути проехали без особых происшествий и разговоров. Только когда с Котельникова переезжали через Баляева, я хотел напомнить, что на эту процедуру раньше час уходил — как минимум. Но промолчал, только глянул на тупую рожу Яцека и сказал то, чего даже сам не ожидал:

— Пусть тот рыжий пес… Пусть подавится моими долларами, падла! Вот увидите, от этих денег пойдут у него по жизни только минусы и косяки!

На Углу было пусто. Нет, машины в огромном количестве стояли по обе стороны дороги, пока мы ехали к главному входу. Но покупатели уже иссякли, а продавцы превратились в охранников своих четырехколесных авуаров.

— Паркуйся! Пойдем, поищем Кислого, — предложил Влад.

Мне не очень хотелось вылезать из прохладного салона, но я не мог себе позволить не пройти по выставке достижений японского автопрома, не полюбоваться на «свежие» — из вторых, а то и третьих рук, «тойоты», «ниссаны», «хонды», «мицубиси», «мазды», «субары», «исузу», «сузуки», «дайхатсу» и даже одна «мицуока». Авто в разнообразных позах, порой под углом девяносто градусов, приклеились к сопке. Различных форм, размеров и расцветок, они создавали фантастическую мозаику.

Наша троица поднималась вверх мимо праворульных рядов, с интересом рассматривая самые свежие экземпляры и мысленно примеряя их на себя. У Кислого, нашего однокурсника, который уже пару лет успешно занимался автобизнесом, на Углу был свой уголок. Правда, почти на самом верху, на сопке. Когда мы туда заползли, сидевший в «аске» паренек лет двадцати сказал, что Кислый ушел к знакомым пацанам, и показал, как его найти:

— Вон два крана стоят с торчащими стрелами — там, возле кирпичной будки!

С сопки спускаться всегда веселее. Яцек с Марком затеяли какой-то музыкальный диспут, а я заглядывал в салоны автомобилей и думал о том, кто были их прежние владельцы. Женщины и мужчины, старые и юные, богатые и не очень (или в Японии бедных не бывает?), веселые, грустные, добрые или нет? Какие их посещали радости, какие планы они строили в этих автомобилях? Какие драмы в них разыгрывались? Интересно, японские пацаны трахают в машинах своих японских телок, как и мы, или у них нет в этом необходимости? А песни они поют в своих авто, когда едут в хорошем настроении? Интересно, автомобиль заряжается энергетикой от своего владельца? Или ему все равно, и его ничем не пронять?

Метров за тридцать до кранов послышался голос Кислого. Он комментировал сегодняшние похороны, и, как обычно, говорил громко с пылом и жаром, до последнего отстаивая свою точку зрения, даже если его оппонент стоит с ним плечом к плечу. Когда мы вышли из-за будки, он на секунду примолк, но, увидев знакомых, завопил:

— Прикентовка пришла! А где ваш основной?

Кислый со товарищи пили «ЕБИСУ» с корюшкой, причем запасы и того, и другого были внушительны. Они сидели на белых пластиковых стульях в тени от кирпичной будки, пустые банки и рыбьи останки бросали тут же, себе под ноги. Их униформа не давала ни на секунду усомниться в их призвании и состояла из сланцев, обутых на пыльные по щиколотку ноги, купальных трусов до колен и тяжелой золотой цепи. С Кислым мы встречались раз в полгода, и у него заметно прибавлялись в размерах две вещи — пузо и «голда». Традиция оказалась соблюдена и в этот раз.

— Кислятина, все митингуешь? — я постарался симметрично ответить.

Мы с Владом по-пацански обнялись с нашим товарищем и поздоровались с остальными. Один был длинный, худой и русскомордый, немного старше нас, второй — крупный, с непропорционально сильными руками, совершенно не понятной нации и не определяемого возраста. Они тоже носили животы, причем у худого он выдавался острым клином, как у ледокола. Помимо животов, всех троих отличала сухая, забронзовелая кожа на руках и лицах. Профессиональные болезни…

— Пивка? — предложил неопределенный. Он показал рукой на стопку белых стульев, приглашая присесть.

— Саня, эти двое не пьют, прикинь? — проинформировал его Кислый, пока мы разбирали стулья и искали себе место в тени. — Их в гости звать удобно. Правда, они много сожрут, но на бухле сэкономишь, это факт!

— Вы че — не русские? — спросил Саня.

— Русские. Просто не пьем, так бывает! — дружелюбно ответил Влад.

— Я — еврей! — Марк не собирался косить.

— Я тоже, коллега! — Саня поднялся с места и проникновенно, с большим уважением и почтением, пожал Марку руку. На его волосатом животе при этом на огромной цепи висел «гимнаст» сантиметров на двенадцать. — У меня, правда, только отец, а мама — русская. Поэтому носить Иисуса Иосифовича имею полное право. Выпьешь пива?

— Выпью! А у меня оба — и отец, и мама, — твердо ответил Марк.

Саня открыл банку, вытащил из пакета несколько хвостов, пару протянул Марку, а нам с Яцеком раздал по одному.

— Все равно не пьете. Че добро переводить? — объяснение не обидное и исчерпывающее.

— Санек, это Влад! Помнишь, я тебе рассказывал? Он передачу ночью на радио ведет, — Кислый представил Яцека как суперзвезду.

Санек снова подскочил: он для своей комплекции оказался очень подвижен.

— Можно я тебя обниму, братуха? — и, не дожидаясь положительного ответа, сгреб Яцека в охапку, оторвал от земли, подержал на весу и посадил на место. — Бабе сегодня расскажу, как Влада в объятиях сжимал. Она днем дрыхнет, пока я на работе, а ночью шарится, как сова, и все время ноет, что ей тоскливо. А тут пару недель назад совершенно случайно наткнулась на твою программу. Теперь говорит, у нее смысл жизни появился! Как тебе подача?

Санек с лицом абсолютно счастливого человека предложил выпить за Влада, за его долгие лета, здоровье и удачу. Все, кто ими обладал, чокнулись жестяными банками. Санек залпом осушил полулитровую и стал прощаться:

— Все, пацаны, мне пора! Надо заехать из детсада дочку забрать, — он обнялся с каждым из нас, как будто мы были его старыми добрыми друзьями. Яцеку на прощание сказал «уважуха», Марку — «не дай им ни шанса», со мной обнялся без слов, а братьям по разуму — «до завтра». Как был в трусах, сел в «патрол» без номеров, и, выпустив облако черного дыма, умчался со стоянки.

— У него правда папа еврей? — спросил у Кислого Марк.

— Хуй его знает! Он вчера пацанам из Улан-Удэ, когда они его «вигора» смотрели, сказал, что у него папа — бурят. Те покрутились-покрутились и забрали машину у Санька на триста долларов дороже, чем у тех пацанов, — Кислый ткнул пальцем куда-то направо. — Он в прошлой жизни замполитом служил на подводной лодке, так что все может быть.

В дальнейшем наш разговор разбился на две части. Первую его (скучную) половину — там, где Яцек и Кислый вспоминали годы, проведенные в бурсе, я проигнорировал. Потому что ненавижу. Ну, может, «ненавижу» — сильное слово, но однозначно эти воспоминания о победе коллективного дикого над светлым разумом меня не радуют и не веселят. А вот во второй части, где Кислый рассказывал нам о тенденциях, ценах, перспективах и планах развития на Зеленке, я принял живое участие. Серега Кислый — удивительный парень: всегда сам по себе, всегда активный, с живым умом, примерно с меня ростом, но от фонтанирующей из него энергии он мне казался выше. На него никогда никто не мог надавить, и у него не было врагов. Он не участвовал в общих бардаках, но, когда рота поднималась дать отпор врагу, стоял в первом ряду. Никогда не обижал слабых зазря, всегда стоял за справедливость и этим он мне импонировал. Мы с ним часами могли говорить о спорте, в основном о силовых единоборствах — он одно время тоже интенсивно занимался. С Владом его роднило отношение к девушкам, точнее даже сказать, они соперничали по количеству побед, завоеванных на любовном фронте. Кислый обладал романтическим большим орлиным носом, а ведь всем девушкам известно: чем больше нос, тем больше…! Хотя в его случае это было не так. Он спросил, что нас сегодня сюда привело, — ведь уже поздно для покупок — и, услышав, что нужно литье, пообещал помочь. На неделе Саньку приходит контейнер с резиной, там оно наверняка есть.

— Игорян, а ты на чем ездишь?

— На «спринтере». У бати взял, — ответил я.

— Как Яцек, с концами?

— Нет, в аренду, — я же не мог себе позволить забрать у родителей их единственный автомобиль! Хотел добавить, чтобы он поискал мне черностоечный «марк» — лучше с пробегом, подешевле, но в этот момент на стоянку тихонько, по-черепашьи вползла синяя «старлетка». За рулем почти игрушечной машинки сидела корейская бабулька, настоящий божий одуванчик. Она приветливо помахала Кислому сухой, маленькой ручкой.

— Здравствуй, Сереженька! — заговорила бабулька скрипучим голосом с еле уловимым акцентом. — Здравствуйте, ребята!

— Здрасьте, теть Маш! — поздоровался Кислый. — Как Ваше здоровье?

— Хорошо, дружочек, хорошо! Сегодня морковочка, кальмарик, кимчи чудесная! — корейский одуванчик сразу перешел к делу.

— Пацаны, возьмите кимчи, рекомендую! Можно потом одним дыханием костры поджигать, — предложил Сергей.

Мы отказались, сославшись на отсутствие аппетита в жару, а длинный, наоборот, очнулся и подошел к «старлетке» с явным намерением купить себе еды.

— Он сейчас возьмет все, что есть. Это Тимоха — глист! Он прожирает все деньги, которые зарабатывает, — хоть наш товарищ и говорил негромко, было видно, он не особо заботится о конспирации.

— Я все слышу, — флегматично объявил Тимоха, не отрывая взгляд от еды, которую теть Маша раскладывала по тарелкам.

Мы с вялым интересом наблюдали за ее действиями, но, когда она достала из термоса с широким горлом два пенсе, сразу оживились, — ну я-то точно. От Кислого не ускользнула наша реакция, и он громко спросил:

— Теть Маш, а пенсе свежие?

— Конечно, Сереженька! Минут пятнадцать назад достала, — ответила бабулька, отсчитывая сдачу Тимохе.

— Тогда нам четыре, я угощаю! — он повернулся к нам, и продолжил, на корню прерывая наш протест — Такого пенсе вы давно не ели, отвечаю! Колода, помнишь на автовокзале, когда мы с тобой ездили в Шкотово, тогда по одному взяли, и потом всю дорогу жалели, что только по одному? Вспомни! Так вот, у теть Маши еще вкуснее!

Я пожал плечами, хотя помнил тот случай, но мне показалось не совсем корректным пользоваться нашими тогдашними ощущениями вечно голодных бурсаков в нынешней абсолютно сытой ситуации.

— Короче, я настаиваю! — объявил Кислый.

Он, с присущей его натуре бурной энергией, клокотал вокруг еды, доставая, передавая, расплачиваясь. И только когда в руке у каждого из нас оказалось горячее, ароматное, почти идеальной овальной формы кулинарное изделие, он водрузился на свое место. Кислый достал еще две банки пива — себе и Марку — и приготовился вкушать пенсе, попутно приглядывая за нашей реакцией.

— Сереженька, ты сегодня в ночную? — Одуванчик упаковала снедь обратно в кастрюли и термоса, села за руль и завела свою «капсулу смерти».

— Нет, сегодня Тимоха дежурит. Ему девчат не привозите — только еду, а то он к утру уже с ума сойдет. Точнее не он, а его глист!

— Да, теть Маш, привезите пару пенсе или лучше три, — Тимоха ловко управлялся с салатами, между делом заедая их пенсе и заливая пивом.

— Хорошо, мальчики, — она тихонько поехала со стоянки, похожая в своей «старлетке» на улитку.

В последующие три минуты никто не проронил ни слова: мы поедали пенсе. Они действительно оказались выше всяких похвал. Пропорции кимчи, мяса и специй были идеальные. Сок стекал у нас по пальцам на асфальт, оставляя яркие следы. Тесто не липло к зубам, на губах не оставалось жирной пленки, а во рту не полыхал пожар — было остро, но так, как надо.

— Даже если я сейчас и съел какого-нибудь Тузика, все равно это вкусно, — Кислый с громким удовольствием отрыгнул и запил пивом.

— Мы тоже съели собаку? — забеспокоился Марк.

— Я пошутил. Теть Маша честная до щепетильности. У нее брат в Уссурийске скотов разводит, она все готовит из свежайшего мяса. Но даже если и была собака, вкуса она не испортила! — подвел итог Кислый.

— К тому же, это полезно, — я решил его поддержать.

— Серега, а чего ты там про девчат говорил? — Яцек, естественно, обратил внимание на кодовое слово «девчата».

— Я подумал, ты не вкурил! — воскликнул Кислый. — У теть Маши три девки есть, она ими по ночам приторговывает. Две русские и одна кореянка. Говорит ее племянница. Может, и правда, потому что возит только по своим. Когда мне ее теть Маша в первый раз привезла, та была одета в серебристый комбинезон. Я ее за это «космонавтиком» прозвал. Такая прикольная — все время радуется и очень старается. Рекомендую!

— А куда ты ее возишь, в «Гранит»? — последовал уточняющий вопрос.

— Зачем? Вон, в любом микрике диваны разложил и волтузь, сколько влезет! «Космонавтик» — она компактная, везде поместится.

Если эти двое собираются вместе, то семинар по обмену опытом неизбежен. Мне стало противно сидеть рядом с этим разговором, и я пошел бродить вдоль стоявших друг против друга автомобилей. Ничего интересного на глаза не попалось — в основном ходовые «короллы», «карины» и «короны» да пара «таун айсов». То, что быстро продается, хоть и без большого навара. Стоянка оказалась небольшая, и через пять минут я вернулся обратно. Кислый и Яцек, по всей видимости, делились подробностями последних побед; им было весело. Марк равнодушно смотрел на небо, а Тимоха, уничтожив еду, побросал пластиковую посуду под себя и развалился в кресле, разбросав свои кривые худые ноги. Захотелось подойти и избить его просто так. А может, не просто. За его свинство, за тупость, за уебанский вид. Есть такие: ты его только увидел — и сразу хочешь дать по роже. Между тем, тень от будки изрядно увеличилась в размерах, и я спросил у Кислого про время.

— Десять минут восьмого. Пацаны, зацените котлы! «Сейко»! Позолоченные, автозавод, триста пятьдесят баксов в Косорыловке стоят! — он вытянул левую руку и покрутил кистью.

— Поехали, а то темнеть начнет, пока мы доберемся, — я начал торопить своих друзей. Марк дисциплинированно поднялся со стула и собрался следовать за мной, а Яцек, конечно, взялся рассматривать Кислотные часы.

— Ух ты! Число и день недели показывают, прикинь? Круто, чувак! Я себе тоже такие хочу! — он восхищенно цокал языком.

Мне бы сразу повернуться, уйти и подождать их в «сурфе» — и ничего бы не произошло, но я продолжал уговаривать Яцека. Тот, как всегда, упирался, и в этот момент на стоянку въехал он — точнее, она. А еще точнее — она в нем.

— Серега, деньги нужно! Срочно! Дай десятку на пару недель! — и, хотя окно было открыто, я не видел, кто говорил, только слышал, что голос женский.

Зато его я разглядел в подробностях. Он находился в идеальном состоянии, это сразу бросалось в глаза. Все детали из хрома, даже самые маленькие, были как новые — ни одного скола, ни одной царапины. Мотор едва слышно шептал: «Я в порядке», а кузов отражал каждый лучик заходящего солнца. Он не был заидеален искусственно посредством предпродажной подготовки — он был идеален по сути.

— Натаха, если бы ты сказала, что рада меня видеть, я бы ебнулся со стула, абсолютно не стыдясь своего счастья, — Кислый произнес эти слова искренне, безо всякой рисовки и понтов.

— Серега, ну хули ты уходишь от ответа! — в ее голосе звучало столько отчаяния, что я непроизвольно переключил на нее свое внимание. За рулем сидела обычная девушка; она смотрела на нашего товарища своими ярко-синими глазами, готовая разреветься в ту же секунду, если он ей откажет в кредите. Мне так показалось.

— Очередная «русалка Люся»? Ты же с прошлой кое-как разъебалась! — он скорее укорял, чем напоминал.

— Пиздец, Серега, ну какая разница? Два часа назад мне позвонили паки, я подтвердила, что буду брать, а баран уходит сегодня ночью! — я с трудом понимал, о чем идет речь. А еще меня озадачило постоянное использование матерных слов (эмэс) в их диалоге.

— Это называется «цейтнот»! Натаха, у меня сейчас и правда ни (эмэс) нет! Ты же обещала больше с паками не связываться! Гляди, они тебя опять на (эмэс)…

Она никак не могла пробить его на жалость.

— Серега, это «крузак» на полном фарше! — наверное, она выложила последний (и самый весомый) аргумент.

— Ну и (эмэс)? А если он косяковый? — отбивался Кислый.

— Он нормальный! Он пизженный! — было видно, что с этим доводом она рассталась с большим трудом.

Возникла пауза, но я бы не назвал ее неловкой. А может быть, я этого не заметил, так как был поглощен только им. Не помню, сколько времени все молчали — десять секунд или десять минут — для меня все потерялось. Я даже не сразу понял, что Кислый начал говорить, и сообразил, о чем речь, услышав ее ответ:

— Серега, ты же знаешь, я себе его под жопу хотела оставить до зимы!

— Возьму за четыре!

— Ты о (эмэс)? — девушка выпорхнула из машины, не заглушив мотор.

Мне до сих пор такие вблизи не попадались. Я даже думал, в нашем городе они вообще не живут. На ней не было ни одного грамма косметики, кроме маленьких, нарядных веснушек — вероятно, от этого ее глаза казались ярко-синими. Она не носила никаких украшений, а одета была, как чучело: футболка китайского цвета, между лиловым и розовым, черная плиссированная юбка ниже колен и ярко-зеленые тряпочные тапочки с белой подошвой. Но у нее была идеальная фигура: невысокая, стройная, с маленькой острой грудью, нежным, почти детским лицом и небольшой морщинкой между нахмуренных бровей. Она казалась рассерженной Дюймовочкой.

— Серега это же гэтэ, твин турбо с темсовской подвеской! Здесь самый топовый мотор стоит — двести десять кобыл, Серега! А салон? Ни одного косяка, электронный спидометр, двухстволка Накамичи! Ты же знаешь, он в идеале! Пять пятьсот, забирай! — она протянула ему ключи, а машина в это время продолжала работать: наверное, у нее есть второй комплект.

— Знаю, но мне же она под жопу не нужна. Мне надо барыжить, а тебе нужны деньги. Че-ты-ре! — спокойно парировал Кислый.

— Я не знакома ни с одним пидорасом, но наверняка их за это не любят!

Я ошибся: она вовсе не собиралась плакать. Скорее всего, она сейчас хотела оторвать Кислому яйца.

— Я тоже не знаком ни с одним пидорасом. По крайней мере, я хочу на это надеяться, но не любят их за другое. Я когда-то у тебя две тысячи просил — ты что мне ответила? «Когда к тебе приходят, плачут, деньги просят — ты тоже плачь, но не давай!»

В этот момент машина заглохла сама по себе.

— А почему она перестала работать? — я озадаченно обратился к Кислому, который не сразу понял вопрос.

— А? — он продолжал смотреть на девушку. — Там турботаймер стоит?

— Ты же все знаешь про этого «марковника»!

— Пацаны, кому нужна хорошая машина? — Серега обратился к нам. — За пятеру вы такого здесь не купите. Игореха, забирай! «Марчелло» о (эмэс) ный, я отвечаю!

Меня от этих слов прошиб холодный пот. Снова мне нужно принять быстрое и, желательно, верное решение, а времени в обрез. В последние дни часто приходилось жить в таком режиме.

— Пойдем на пару слов, — как хороший продавец автомобилей, Кислый был психологом. Он взял Натаху под руку и повел со стоянки.

— Колода, смотри, какие лапти! — Яцек попинал по колесу.

На «марке» стояло широкое шестилучевое белое литье с низкопрофильной резиной на 16.

— Бери, не думай! — вдруг выдал Марк. — Помнишь, как один еврей сказал, что он не такой богатый?

— А дальше? — у меня отшибло память: я не помнил, что дальше.

— Чтобы покупать дешевые вещи! Я ничего не понимаю в автомобилях, но мне не кажется, что ваш друг и эта девушка ломали сейчас спектакль. А в плохих спектаклях я понимаю! — вероятно, именно этих слов мне недоставало для принятия решения. Или они все сговорились — все, кроме Тимохи — тот храпел на стуле.

Я сделал последнюю попытку:

— У меня всего четыре с половиной штуки, — конечно, у меня есть пятерка и даже немного больше. Никогда бы не стал тратить все деньги на машину — я же не дурак. Да и в ближайшей перспективе у нас хорошие наработки корячатся, особенно с учетом справок.

— Возьми мои пятьсот! — Яцек полез в барсетку и протянул мне деньги.

— А ты как? На неделе литье придет, — есть у меня дурацкая привычка начинать менжеваться тогда, когда уже поздно.

— Колода, я найду себе пятьсот долларов или, в крайнем случае, отложу эту покупку. Че ты сейчас исполняешь? Бери «марка», ты давно себе такого хотел! Сядь в него, посиди — вылезать уже не захочешь! — Яцек подтолкнул меня к водительской двери, а сам сел слева со мною рядом.

Внутри он оказался еще лучше, чем снаружи. Торпеда, руль, дверные ручки, кожух ручки переключения скоростей (кожзам которой первый трескается при ненадлежащем уходе) — все мелкие и крупные детали показались мне чуть ли не новыми.

— Класс! Какой диван, как в «членовозе»! — Марк прыгал на заднем сиденье, а «марк» нехотя покачивался: амортизаторы отрабатывали, как надо.

— Че, берешь? — возвратившийся с прогулки Кислый сунул в салон свою голову. — Смотри: шильды гэтэ на руле, на бардачке! Это эксклюзив, Колода!

— Погоди, — я вылез из салона и поискал глазами девушку. Она сидела на Серегином месте и ела корюшку. — У меня с собой сейчас бабок нет, я смогу забрать их только завтра!

Если этот вопрос сейчас как-нибудь решится, значит, все — судьба! Решился он даже быстрее, чем я успел подумать. Кислый достал из кармана своих трусов пачку долларов, перетянутых красной резинкой: тысяч десять, не меньше. Стодолларовые купюры были разложены на тысячи, каждые девять листов аккуратно обернуты согнутой пополам десятой. Он осторожно снял резинку, отсчитал пять тысяч и передал их девушке. Ее нисколько не удивил тот факт, что десять минут назад Кислый декларировал, что у него нет ни цента. Она быстро двумя маленькими пальчиками пересчитала деньги и впервые посмотрела на меня:

— Я тебе завидую, — судя по всему, она нисколько не огорчилась от потери автомобиля, к которому, по ее словам, привязалась всей душой.

— Да он сам себе завидует, только еще не осознал, — поддержал ее Кислый.

— Смотри, — Натаха вдруг встала с кресла, подошла к «марку», открыла правую дверь, дернула фиксатор капота, взяла из ниши в двери тряпку и, встав перед автомобилем, подняла капот. Все мы с интересом наблюдали за ее действиями. Она уверенным движением вытащила масляный щуп (убежден, что немногие девушки знают, что это такое). Хорошенько протерев, она сунула его в штатную дырку, снова вынула и предъявила мне:

— Смотри, — повторила она, — как слеза. Я его не меняла. С Японии такое.

Она повторно вытерла щуп от остатков масла и вставила в отверстие. Кислый взял у нее из руки тряпку, развернул и показал нам. Это оказались женские трусики, которые когда были новые, были белые. Желтое масляное пятно находилось как раз под выцветшими буквами «WEDNESDAY».

— Помните, как папа с мамой учили трусы надевать: желтым — спереди, коричневым — сзади?

Натаха засмеялась с нами вместе, но трусы забрала обратно.

— Серега, ты меня отвезешь? Тогда поехали, времени мало, — не часто в своей жизни я видел, чтобы Кислым так командовали.

— Выгоняй синюю «корову», а я на ее место Игорехиного «марка» поставлю, — это сочетание слов показалось мне настолько чужим, — я и не сразу сообразил, о чем идет речь.

Когда Натаха завела «короллу», он понизил голос и добавил совершенно серьезно:

— Эта — женщина моей мечты! Игорян, тебя во сколько завтра ждать? В десять утра я уже здесь, — Кислый недолго витал в облаках.

— Как Влад проснется, так приедем. Я же на «спринтере» сюда не поеду.

— Это значит, после обеда. Давай я за тобой сам заеду полдесятого, лады?

Мы договорились, попрощались, Кислый разбудил Тимоху, поставил «марка» на место выехавшей «короллы», а мы втроем побрели к «сурфу», до которого отсюда рукой подать. На часах набежало восемь вечера. Я совершенно забыл про конечную цель нашего путешествия и, если бы не Влад, то уехал домой.

— Ты помнишь — едем на Шамору? — он снова отдал мне ключи.

Марк не протестовал, а я был не в состоянии что-то решать. На Шамору — так на Шамору!

Когда ехал по Фадеева, все время пытался осмыслить, что же со мной произошло. Как в одно мгновение я стал обладателем своей единственной в жизни мечты? А дальше что? У меня же больше нет ни одной! Не от того ли сейчас у меня внутри так пусто? Мои товарищи ничего не комментировали — просто дали мне возможность поковыряться в себе. Влад поставил кассету и, к нашему удивлению, заиграл джаз. Через пару минут на подъеме к Фарфорке Марк вдруг прокашлялся и негромко начал:

На свете, братцы, все — говно!

Порой мы сами — что оно:

Пока бокал пенистый пьем,

Пока красавиц мы ебем, —

Ебут самих нас в жопу годы.

Таков, увы, закон природы.

Для меня Шаморская дорога (одна из самых красивых в мире) начинается сразу за базой. Только закончились старые пакгаузы — и она началась. Слева за забором — густой лес. Справа он тоже есть, но не надолго — до золоотвала, который мы огибаем по длинной дуге, и за которым видно Горностай. Но нам же не надо на Горностай. Нам надо на Шамору, поэтому мы сворачиваем налево по асфальту, а не направо на грейдер. Перемахиваем сопку, где на подъеме, если повезет и впереди не будет плестись какой-нибудь старый мудак, можно притопить, а если не повезет — то попробуй его обгони. Сегодня нам повезло, и на сопку мы взлетели, но на мудака попались на спуске и плелись за ним почти до поселка. Встречку до упора забили возвращающиеся с моря и я смог обогнать его только с нарушением, почти в самом низу, перед поворотом. Хорошо, не было ментов, но плохо, что Марк не закрыл окно и мы вкурили помойку. Пока орали на Марка, дым снаружи закончился, и мы снова открыли окна, запуская в салон свежий морской ветерок. Сразу за помойкой есть несколько маленьких бухточек. В них вместе с галькой можно найти в большом количестве обточенные морем разноцветные стекляшки. Но нам и стекляшки не нужны — нам на Шамору. Огибаем по лесу Десантную: говорят, там грузятся морпехи в свои БДК, и за мысом Трех Камней снова встречаемся с морем, которое нас не отпустит уже до Лазурной. Вот он, наконец-то, последний поворот направо, и впереди — утомленное вечернее море, а сзади — голос Марка:

…И после паузы минутной

— Пиздец! — сказал мосье Шартрез.

С тех пор прошло немало лет.

И вот Онегин замечает,

Что хуй его спокойно спит

И никогда уж он не встанет.

На том кончаю свой рассказ.

Хоть счас, хоть в будущую эру

Урок сей пусть научит вас:

Ебаться нужно всем, но в меру!

Макс

С каждым днем жить приходиться все быстрее, и единственное место, где время останавливается — это спортзал. Я теперь хожу сюда ежедневно, как будто усиленно к соревнованиям готовлюсь. Мой тренер (спасибо ему огромное!) ни в чем меня не ограничивает, и я стараюсь ему помогать по мере возможностей. Работаю в спарринге с теми, кому надо оттачивать технику на более сильных соперниках, или объясняю, как надо вытаскивать схватки на морально-волевых. Его пацанам по 14—15 лет. Меня они воспринимают, как взрослого мужика, и называют на «вы». Мне это кажется забавным и необычным. Порой в пылу схватки, когда мой очередной партнер вдруг упирается, и приходиться немного напрячься, чтобы довести дело до победы, я вдруг слышу:

— Блин, ты… вы… че, дурак? Больно же! Ой, извините!

За эти полтора-два часа я полностью выматываюсь физически, но на сто процентов заряжаюсь морально. Работа вынимает из меня все желания, но в ней есть один большой плюс — точнее, два: свободный график и деньги. А может, так: деньги и свободный график; но сумма плюсов от этого не меняется.

Сегодня я немного перебрал со временем, а мне надо еще успеть пообедать и подписать в отделении заявку на термос. Поэтому сауну пришлось отложить до лучших времен. Кое-как ополоснувшись в душе с облупившейся краской на стенах и грибком на потолке, я быстро переоделся, побросал мокрую от пота форму в сумку и пошел не к выходу, а в противоположную сторону, в тренерскую.

— Можно? — я заглянул в кабинет.

— Заходи, Игорек, — тренер кивком указал мне на стул, а сам продолжил дописывать у себя в блокноте. Обычно в него он набрасывал план занятий на предстоящую неделю. Через несколько минут он закончил писать, положил ручку вместо закладки и захлопнул блокнот.

— Я гляжу, ты уже в полусредний собрался переходить? Кушать начал хорошо? — его густые пшеничные усы растянулись в широкой улыбке.

— Окорока и картошка. Вернее, пюре из пачки. В Америке, говорят, курей стероидами кормят, и они как раз в окорочках оседают. Наверное, меня от них и прет. Все! Завязываю с окороками, буду нормально обедать. Тренер, я хотел… Ну, короче, я с пацаном сегодня отрабатывал, — ну, которого вы на «зону» хотите отправить… У него с формой проблема. Можно я для него Вам деньги дам? Пацан такой нормальный, старается, а когда форма — не очень, то и настроение — такое же. По себе знаю.

— Давай. Спасибо! — он взял у меня сто долларов, которые я ему как то коряво протянул через стол. — Чего ты стесняешься? Ты делаешь доброе дело, помогаешь хорошему парню. Надо собой гордиться, а он стыдится!

— Да? Спасибо. Тогда можно я пойду? — у меня на лбу появилась испарина, а во рту пересохло.

— Иди и ничего не бойся! — засмеялся тренер.

Из кабинета выскочил, как ошпаренный. Если честно, то этот поступок не просто первый такой в моей в жизни — он еще абсолютно внеплановый. Дело в том, что на ковре, пока мы возились с этим пацаном, тот все время пытался сберечь свое трико, да и борцовки у него явно дырявые. На мой вопрос, почему он не купит себе новую форму, тот спокойно ответил: «Нет денег». Видимо, где-то в подсознании у меня зародилось решение ему помочь. Но я себе не мог представить, что оно меня так запарит. Почему я испытал чувство неловкости на физиологическом уровне? Это что позор — делать доброе дело? Да нет, скорее всего, это жаба. По ходу, у нее две стороны: одна — зависть, а другая — комплекс неполноценности. Зимой Очкарик хотел отдать мне свой свитер, который он одевал всего один раз, а потом из него резко вырос. Но у меня вдруг взыграло самолюбие, с которым мне не удалось совладать. Очень хороший свитер, у меня такого никогда не было, но победить себя у меня не вышло. Помню, что так же покрылся холодным потом, когда отказывался, так же злился на себя и не мог точно сказать, в чем причина моего упорства. И тогда, зимой, чтобы замять тему, я сбежал от друзей. И сейчас, как ошпаренный, выскочил на улицу и залез в «марка», в котором на солнце за два часа стало пожарче, чем в парилке. Я быстро открыл все окна и включил на полную мощность кондей — пусть выдувает жар. Пока воздух в салоне приходил в удобоваримое состояние, открыл бардачок и проверил пейджер. Там было одно сообщение от Макса:

«Разбил очки. Забери меня в „Олимпийце“. В 14.30».

Часы на торпеде показывали 14.27. Блин! Может, соврать, что сообщение не дошло или сказать, что в это время торчал на Чуркине? Не хотелось встречаться с Очкариком: как-то разладились наши отношения. С другой стороны, я понимал, что без очков он не то что машину не сможет вести, — для него просто пройти по улице будет большой проблемой. Устыдив себя за малодушие, выехал на проезжую часть, повернул с Западной на Батарейную и через минуту подъехал к «Олимпийцу». Мест в тени не осталось, пришлось парковаться на солнце. Я развернулся и встал на за таким же белым черностоечным «марком». Стоявший передо мной автомобиль оказался обычным «grande». Мой всяко круче, и хоть это порадовало. Когда я ездил на «спринтере», мне казалось, что черностоев в городе почти нет, что это — суперэксклюзивный автомобиль. Но когда у меня такой оказался в собственности, вдруг эти «марки» повылезали изо всех щелей. Они постоянно попадаются мне на пути. Такое ощущение, что в один день со мной их купили еще несколько тысяч человек. Все в городе считают, что в таких автомобилях ездят бандиты, — кроме самих бандитов, конечно. Но эта легенда лично мне была на руку: дураки стараются держаться подальше. Одно меня сильно огорчало: тупых стало гораздо больше после того, как я купил себе турбовую машину. Пока я ездил на «спринтере», никто не лез мне под колеса, никто не подрезал, никто не тупил впереди, никто не пытался уйти со светофора вперед меня. Теперь все они очнулись и ежеминутно меня провоцируют. Особенно в этом преуспели водители автобусов. Для этих тварей вообще не существует никаких правил! Они постоянно плетутся в левом ряду со скоростью шестьдесят км/ч, но, как только ты начинаешь справа его обгонять, то эта падла вдруг видит на обочине голосующего пассажира и ныряет к нему прямо перед тобой. Пару раз меня уже спасали тормоза и реакция. Сложно держать себя в руках, когда на дороге одни уроды. А в железной дороге их сколько? Не сосчитать! Дядь Тарас подпишет заявку на термос, согласует номер с ЦФТО — вроде, все, он мой… Нет — кто-нибудь попытается его украсть. Приходится мотаться на Чуркин — контролировать, когда придет, чтобы поставили под погрузку в нужное место. И все время нужно быть внешне агрессивным, а если начинаешь разводить все эти «здрасьте-пожалуйста», сразу думают, что ты дал слабину. Матом приходиться ругаться постоянно. Даже не ругаться, а беседу поддерживать, иначе тебя не понимают, хоть ты и говоришь по-русски. Я сидел и с каждой минутой наливался злобой. На часах уже 14.45, а Максом и не пахло. Жду еще пять минут и уезжаю, иначе останусь без обеда. Что-то еще меня раздражало, но я никак не мог понять, какая-то постоянная движуха. А, понял! Мужик, который сидел в «марке» передо мной, все время крутил башкой. Захотелось подойти, схватить его за ухо и сказать: «А ну-ка сядь прямо, не вертись!»

В этот момент появился Очкарик — «вдруг, откуда ни возьмись…», что называется. Он постоял на ступеньках, посмотрел по сторонам, закурил (сразу после тренировки, придурок!), левым пальцем оттянул край глаза и долго приглядывался к стоящим автомобилям. Смешное сочетание его огромной фигуры и ущербных действий меня развеселило. Я с улыбкой продолжал смотреть, как он осторожно спускается по ступенькам «Олимпийца» — почти как слепой. Его большая спортивная сумка казалась миниатюрной в огромных руках. Вдруг до меня дошло: он же «химию» жрет! Конечно! А я все думал, отчего его же так расклинило в последний год! При его росте 1,90 он полгода назад весил 120 кг, а теперь визуально еще добавил. Нужно вывести этого гада на чистую воду! Я быстро стал готовить гневную речь, хотя Макс никогда не давал мне обещаний не применять допинг. Чего меня вдруг закинуло? Наверное, голод! Мой друг аккуратно перешел дорогу, подошел к «марку», который стоял впереди, сделал последнюю затяжку, стрельнул бычком, открыл заднюю дверь, втиснул на сиденье свою огромную сумку и сам уселся впереди. Я пришел в восторг от этой картины и даже громко крикнул: «Эй, дурилка! Ты же не в ту машину залез, слепошарый!» Уже было занес свой кулак над клаксоном, чтобы в экстазе просигналить Максу: «Я сзади!», но так и застыл с поднятой рукой. Водитель переднего «марка» перестал крутить башкой и застыл, как камень. Я решил посмотреть, надолго? На часах 14.55. Ничего, успею, через пару минут поедем. Но и в 15.02 все оставалось в той же статике. Эти два придурка сидели и смотрели вперед, не предпринимая никаких действий. Ладно! Ждем, смотрим. Хотя мелькнула было мысль: «Останусь без обеда!» — но я ее прогнал. Совмещу с ужином, если что. 15.09. «Камни» оставались на своих местах. У парней не нервы — канаты. Интересно, на кого поставить? Кто первый очнется? В 15.13 наконец-то ожил Макс — он повернул голову к водителю и что-то проговорил, буквально несколько слов. Но водила никак не среагировал. Снова повисла пауза, но на этот раз всего на минуту. Очкарик опять повернул голову направо, приблизил ее к водителю, что-то сказал и быстро выскочил из авто. Затем забрал с заднего сиденья свою сумку и подошел к моей машине. Он резко распахнул левую дверь:

— Это ты?

Я громко заржал вместо ответа.

Макс сунул сумку назад, сам уселся вперед (отчего мой «марк» немного просел влево), повернулся ко мне и сказал:

— Тебе тоже надо особое приглашение?

Я тихонько вырулил и, проезжая мимо передней машины, посмотрел на водителя. Он сидел неподвижно, тупо смотрел вперед, сжимая руль обеими руками. Не успели отъехать, Очкарик спросил:

— Жрать хочешь?

— Да!

— Давай к рынку. У меня бананы есть, устроим себе карибский обед!

— Это как? — я уже набрал скорость, и к Рыбному рынку пришлось поворачивать, повизгивая шинами.

— Ставь машину. Пойдем, покажу, — как только я остановился, Макс повернулся назад, достал из своей сумчатой пещеры барсетку, которая, скорее, была размером с небольшой портфель, огромную гроздь бананов (не меньше дюжины!) и вылез из машины. — Догоняй!

В павильоне, куда я вошел вслед за Максом, как обычно, стояла духота и воняло несвежей рыбой. Удивительно, но там всегда воняет. Вроде бы, на прилавке все выглядит нарядно, с виду никто не сдох, а вонь не затихает никогда. Мы прошли вдоль прилавков, где работали две продавщицы: одна — на свежей рыбе и морепродуктах, другая — на упаковке и пресервах. Очередь стояла всего из двух человек, но там, где надо взвешивать товар, никогда не бывает быстро.

— Смотри, какая медведка, — я показал Максу на прилавок, где лежала внушительная горка довольно крупных особей.

— Это креветка шримс или креветка Беринга. У нас ее добыча незаконна, квот на нее нет. Так что все, что ты здесь видишь, — браконьерство. А мы же с тобой честные люди, поэтому не можем ее себе позволить. К тому же, зачастую медведку добывают у Камчатки и потом везут сюда замороженную. После дефростации, если хоть немного нарушить режим хранения, употребление в пищу такой продукции становится очень опасным. Две недели назад я лично обверзался после того, как съел несколько штук.

Он закончил свою короткую лекцию на мажорной ноте. Преподавание было любимым коньком Очкарика, на которого он вскакивал особенно быстро, когда речь заходила о рыбе и морепродуктах. Его родители работали учеными в ТИНРО. Конечно же, этого не могла знать продавщица — крупная женщина из бальзаковских в грязно-белом халате. Она прослушала краткий курс Очкарика очень внимательно и, как оказалось, с большим внутренним протестом:

— Что это вы, мужчина, наговариваете на наших медведиков? У нас все свеженькое, все по закону! Можно от чего хочешь обверзаться, а потом все на невиновных свалить!

Она нервно взвешивала огромную чавычу для пожилой дамы, которой она перед этим уже навалила килограмм шримсов. Дама пребывала в явном замешательстве, раздумывая отказаться от ставшего вдруг сомнительным деликатеса.

— Вы знаете, мадам, мертвые сраму не имут, потому ваших медведиков уже ничем не оскорбить. А чтобы Вы меня не смогли упрекнуть в голословности, я попрошу Вас, согласно Закону о потребителях, предоставить всю необходимую документацию о дате и месте вылова. О том, как эта продукция хранилась и какие у нее сроки годности. Одним словом, покажите мне сертификаты и удостоверения качества, и мы с Вами вместе разберемся в их подлинности, — Макс произнес эти слова с легкой презрительной ухмылкой, но подкрепил их нескрываемой внутренней злобой.

Ситуация напряглась на ровном месте. Продавец упакованных товаров, нутром почуяв конфликт, подтянулась на подмогу товарке. Худая, немного похожая на Шапокляк, она, слегка откинувшись назад, снизу вверх смотрела на моего друга полным ненависти взглядом. Ее зеленые злые глаза метали такие молнии в Очкарика, что им бы позавидовал сам Зевс. На шум из подсобки за спиной продавцов появился грузный грузчик. Он встал между своими женщинами и приготовился к боевым действиям. Видимо, эта процедура у них отработана до автоматизма, — при первой опасности сплотиться и дать отпор врагу. Но внешний вид моего друга удерживал всю троицу на коротком поводке. Они смотрели на горы мышц, перекатывавшихся под обтягивающей его торс футболкой, но больше всего, я думаю, их тревожил абсолютно безумный взгляд его полуслепых глаз, которого они реально испугались. К тому же его грамотная речь их обескураживала и выбивала из них привычное хамство, за которым они жили, как за стеной. Наконец, та, которая толще, решила дать задний ход:

— Молодой человек, мы за свой товар головой ручаемся, но если вы не хотите — не берите, мы не настаиваем. Медведики очень хорошие и не камчатские, а наши, родненькие! Выловлены сегодня ночью, — последнюю фразу она адресовала даме, которая уже отодвинула от себя пакет с креветками. Но поезд все равно ушел, и та заплатила только за чавычу.

В это время в павильон ввалилась группа китов, которые на своем птичьем языке защебетали на весь магазин. Шапокляк вернулась на рабочее место, а Макс, как ни в чем не бывало, попросил взвесить два килограмма чилимов.

— Вот эти — точно наши земляки, — он добродушно улыбался: победа — пусть и маленькая — его радовала.

Продавец тоже, по-моему, не особо опечалилась. Она ушла в подсобку и через пару минут вернулась с полным пакетом.

— Два часа назад привезли, — она взвесила пакет. Вышло чуть больше.

— Мы заберем все, — остановил ее Макс, когда она решила убрать лишнее.

Он расплатился, оставшуюся сдачу — копейки буквально: несколько соток и двухсоток — забрал, но искренне поблагодарил продавца за превосходных чилимов. В нашем пакете они выглядели гораздо крупнее тех, что лежали на прилавке. Мы разворошили китайский рой, который уже облепил нас со всех сторон, и пошли к выходу. На улице, почти у дверей, нас встретила колоритная пара бичей — мужчина и женщина. Оба высокие, с красными опухшими лицами и добрыми глазами. Мужчина-бич открыл было рот, чтобы попросить у нас денег, но, когда увидел Макса, не смог вымолвить ни слова. Очкарик, всегда в таких вопросах злобный и жесткий, вдруг удивил меня тем, что отдал ему оставшуюся мелочь.

— Спасибо, брат! — сказал растроганный мужчина-бич.

— На здоровье, брат! — ответил ему Макс и громко рассмеялся.

— Надо купить какой-нибудь воды. Давай «Милкис» попьем? — предложил Очкарик, когда мы немного отошли в сторону.

— Давай попьем. Пойду куплю, а ты пока на месте стой, а то задавишь кого-нибудь.

Я быстро купил напиток в ближайшей палатке, а когда вернулся, то увидел своего друга, стоящего на том же самом месте, где я его оставил, но уже в очках.

— Ты где очки взял? — что я еще мог спросить.

— Купил.

— Где? — я не понимал, что он меня разводит.

Он показал на выкрашенный в густой зеленый цвет прилавок под тентом. За ним стояла невероятно толстая молодая девушка. Она шумно торговала надувными шариками, водяными пистолетами, рожками, которые светились неоновым цветом, и еще какой-то китайской дребеденью в том же духе, на которую так падки наши дети. Стильного вида очки у Очкарика напоминали глаза инопланетянина с темными стеклами и надписью «BOSS» на дужке. Такие же надписи у него читались на голубой футболке и бежевых льняных штанах. Я вдруг подумал, что еще три года назад мы с ним носили футболки с большой ярко-желтой надписью «BOYS». Всего одна буква, а как все меняет! Но теперь слова на его одежде едва заметны, в тон, и, чтобы их прочесть, надо хорошенько приглядеться.

— Если бы я тебе просто написал, что я без машины, то получил бы от тебя ответ, что ты где-нибудь на Чуркине, хотя сам в это время находился на тренировке в «Динамо». Так что мы квиты. Есть делюга, но ее успех или неудача будет зависеть от правдивости твоих ответов.

Мы подошли к нашему любимому месту — там, где парапет делал небольшой изгиб, как бы соединяя яхтклуб с набережной. Слева, над маяком, летали чайки, справа, на полуразвалившемся причале, ловили рыбу рыбаки, а перед нами синел противоположный берег Амурского залива и стояла чудесная летняя погода в пятницу в середине сентября. Со стороны Песчаного дул устойчивый бриз; неутомимые волны накатывались на волнорез и с шумом разбивались о зеленый от водорослей и потемневший от морской воды бетон. Соленые брызги порой залетали к нам за парапет. Я подумал, что нет смысла строить из себя ни уязвленного, ни пойманного за руку и без лишних слов принял его правила. Парапет мы приспособили под стол, разложили на нем наш обед: креветки, бананы, «Милкис» — и приступили к трапезе, отложив разговор на потом.

— Как тебе чилимы? Думаю, это те, которые вчера должны были быть по пять, но нам по три достались сегодня, — Макс не скрывал своего восторга, отрывая голову очередной жертве. Ну а кто бы его скрыл, когда перед тобой почти два килограмма свежей, сваренной в морской воде, невероятно вкусной креветки?

Мы лакомились нежным сладковатым мясом, бросая оторванные головы в море налетевшим со всех сторон чайкам.

— Макс, а что произошло в том «марке»? — я вспомнил о его косяке перед «Олимпийцем».

— Ты дурак, Гоша! Разве можно ставить такие эксперименты над незнакомыми людьми? А вдруг у него сердце слабое? Я же еще от тренировки не отошел, когда к нему в машину сел, и потому не сразу сообразил, что мы не едем. А когда понял, повернулся к «тебе» (я же думал, что это ты сидишь за рулем!) и говорю: «Тебе надо переебать, чтобы ты поехал?»

— И что он ответил? — мне стало жутко интересно.

— Он ничего не ответил. Сидел, вцепившись в руль, — видимо, ждал, что я его из машины выкину, — Макс отправил в рот очередную креветку, сразу же надкусил банан. Это он и называл «карибский обед».

— И когда ты увидел, что это не я, что ты ему сказал? — я продолжал допытывать Макса.

— Я сначала унюхал: этот чудак пернул с испугу. Вот тогда я и заподозрил неладное. Думаю, ты бы не стал пердеть от простого предложения поехать вперед. Пригляделся — какой-то черт за рулем. Говорю этому дебилу: «Ну, если ты видишь, что это не ты — хули ты молчишь?» А сам скорее ходу: вдруг он еще обосрется, чего доброго? М-м-м! Ты знаешь, что эта креветка — зеленая со светлыми полосками вот здесь, по бокам, чтобы в траве прятаться, и она гермафродит?

— Зеленая? Никогда бы не подумал! Я считал, что она розовая, а зеленой ее даже представить не могу, — меня этот факт по-настоящему удивил.

— Заедай бананом, очень вкусно! — он мычал от удовольствия. Впрочем, я тоже. Правда, у меня все время в голове сидел вопрос: «Что ему надо?» И, хотя по большому счету, я догадывался, но виду не подавал. Такая у нас с ним была игра.

Есть закон хороших чилимов: они быстро заканчиваются, — но он действует исключительно для хороших чилимов. С этими так и случилось. Макс собрал в пакет то, что нельзя выбросить в море, достал из барсетки (нет, все же — из портфеля!) влажные салфетки, тщательно вытер руки и пошел в сторону кафе выбрасывать мусор. Пока он ходил, чайки, осознав, что больше нечего ловить, разбежались, но в наш укромный уголок залетела стая первоклашек. Они вели себя, как воробьи: кричали, носились друг за другом, прыгали, падали, все время пытались залезть на парапет, но под бдительным оком двух учительниц этот маневр не проходил. Убедившись, что дальше в сторону ТЭЦ здесь им не пройти, стая повернула обратно и, обтекая со всех сторон возвращающегося Макса, улетела. Стало тихо; было слышно только плеск волн и рев водного мотоцикла, который выписывал круги где-то в районе баржи.

— С нашей школы первоклашки. Я учительницу вспомнил, которая постарше. Максик, если бы мы его сюда устроили, с ними сейчас гулял, — мой друг смотрел вслед уходящим детям: они постепенно скрывались за павильоном.

Он принес с собой два пустых полулитровых пластиковых стакана — в кафе из таких люди пили пиво. Я открыл «Милкис» и наполнил каждый до краев.

— В смысле? Какой Максик? — я с трудом пытался вникнуть в слова, которые он произнес.

— Сын мой, Максик, в этом году пошел в школу!

— Бль… ин! Да ты че? — ну я, правда, удивился. — Как это так? Он же недавно родился, Макс! Уже прошло семь лет?

Мой друг утвердительно кивнул, не отрываясь, осушил стакан, а я долил ему то, что оставалось в бутылке, и снова он залпом выпил всю газировку.

— Да, прикольно! Ты знаешь, я думал, что дети — это гораздо хуже!

— Что ты имеешь в виду под этими словами — «гораздо хуже»? — он почему-то тупил.

— Да что тут не ясно? Я всегда думал: эти дети — такой геморрой! Пока вырастут, столько крови выпьют! А тут, смотри — только родился, и уже в школу…

— Ты даун, Колода! Нет, ты не просто даун: в твои годы так рассуждать может только король даунов! — он рассвирепел на ровном месте. — Когда Максик родился, в магазинах не было ничего! Ты вспомни! Стиральную машинку «Малютка» мы купили в ГУМе по блату! Это сейчас можно подгузники в Японии заказать, а тогда приходилось пеленки стирать! А когда он болел или просто орал ночью — ни поспать, ни почитать…

Макс продолжал описывать тяготы и лишения, выпадающие на нелегкую долю молодого отца, а я вспомнил, что он через полгода, как у него сын родился, ушел жить к другой телке. И прожил у нее целый год — наверное, читал и отсыпался. Конечно, я ему про это не сказал, только подумал. А когда уже хотел что-нибудь возразить, у него в барсетке, вдруг раздался звук, очень похожий на сигнал пейджера и, вместе с тем, какой-то другой. Он весь напрягся, стал сосредоточенным, сразу обо всем забыл, открыл портфель и достал оттуда какую-то штуку… Рацию, что ли? Мизинцем он откинул крышку, которая закрывала половину корпуса, а зубами вытянул антенну из торчащего сверху рации пенька, поднес устройство к уху и неестественно громко сказал:

— Але, але!… Да, Слава, привет! Что? Плохо слышу, — он посмотрел на рацию и снова приложил ее к уху. — Связь плохая, палок почти нет!… Что?… Нет, мы с Колодой на набережной!… Когда? Через час у тебя?… Лады! Давай!

Он захлопнул крышку на аппарате и вытер тыльной стороной ладони запотевший лоб.

— Ух! Дай допью, а то во рту пересохло, — он взял мой стакан, где оставалось еще немного напитка, проглотил в два глотка и сразу закурил, чтобы прийти в себя.

— Дай посмотреть, — я взял у него из рук устройство, по ощущениям напоминавшее небольшой кирпич. — Тяжеленькое! А что это?

— «Моторола»! «Акос»! — ответил Макс двумя словами.

— Я вижу, что «Моторола». У Яцека пейджер такой! Но это же не пейджер! Это рация? — я открыл крышку и увидел, что под ней устройство напоминало кнопочный телефон.

— Это мобильный телефон! — ответил Очкарик как бы небрежно. Но я-то видел, что из него прет величие.

— Точно! Я в отделении видел! Пара пацанов с такими приходят — все аж приседают, когда они в них говорят! Круто! — я решил напомнить Очкарику, что есть и другие перцы в этом городе. Он после моих слов забрал у меня телефон и спрятал в барсетку.

— Слушай, мне через час надо быть дома у Славки. Забросишь меня к нему? — он затушил окурок в пустом стакане, который забрал у меня, и прожег в нем дыру. Завоняло горелым пластиком.

— Фу! — я сделал пару шагов в сторону, чтобы не нюхать эту вонь. — Конечно, заброшу! Только давай в отделение заедем, а то сегодня, как железнодорожные люди говорят, тяпница. Мне надо заявку отдать на термос, пока они еще живы.

— Кстати, про наши дела… — Макс меня немного удивил: дел у нас с ним не было.

Дальше последовал рассказ про наш с Яцеком бизнес. Он оказался в курсе всего, что мы делаем, примерно назвал мне наши с Яцеком доходы, ну и так далее. Конечно, меня сильно огорчало, пока он раскрывал мне все наши тайны, но впервые обрадовало то, что Яцек не вникал в наши дела во всех подробностях и не мог рассказать все, как есть. Именно поэтому Макс сделал вывод, что мы так… мелочь по карманам тырим.

— Вы же со справок тариф списываете? — уточнил Очкарик, доставая из портфеля жевательную резинку. Конечно же, японскую: такие пухлые прямоугольники, которые классно пузырятся, — и сначала взял одну себе, а потом угостил и меня.

— Да, — я старался отвечать по минимуму. Надо дождаться, к чему он клонит, и попробовать извлечь из этого разговора наибольшую для себя пользу. Есть пара моментов, которые мне пока не удается понять, и, кажется, Макс может мне их прояснить.

— Справку вам Яценко дает? — он назвал дядь Тараса по фамилии, и когда я утвердительно кивнул, продолжил. — Давай я тебе дам другую. Он же вам проценты платит за отработку?

Я снова кивнул.

— Сколько?

Вот здесь надо было быстро решить, что ему сказать. Правду ни в коем случае говорить нельзя, я помнил слова дядь Тараса: «Может, Максу и не надо все знать про ваши дела?», — но сказать надо, и сказать быстро! Сколько?

— Пятнадцать процентов, — я разделил на два то, что нам отдает Влада отец и еще раз порадовался, что Яцек не в теме.

— Пятнадцать процентов? — Очкарик вплотную подошел ко мне и переспросил. — Пятнадцать процентов?

Я опять кивнул. Мне показалось, он меня хочет ударить. Если бы я в этот момент мог на нас посмотреть со стороны, то никогда бы не подумал, что это деловой разговор двух старых друзей. Один крупный парень смотрел снизу вверх на гору мышц, которая готова была его смять в любую секунду.

— А если я тебе тоже пятнадцать буду отдавать, только позже? — наконец он взял в себя в руки.

— Как это — позже? — было непонятно, куда он клонит.

— Смотри: ты справку отработал в сентябре, а проценты я заплачу тебе месяца через три, — мне кажется, он понимал, что у этой затеи мало шансов, но другой у него не было, и он продолжил. — Мы же друзья! Друг друга обманывать не будем, сам понимаешь — это исключено.

«Как бы мне тебя, Максик, не обидеть — за то, что ты меня хочешь поиметь…»

— А термоса и секции ты тоже мне будешь давать? Без них большие деньги не отработаешь. А ты же понимаешь, что этот подвижной состав можно получить только у Яцека бати или у НОДа. Ты с ними не пробовал договориться? — мне нужна была любая информация, пока он не потерял надежды меня уговорить.

— Пробовал! Мы и к Яценко и к Ткачуку ходили, но там дохлый номер. У Ткачука родной брат в краевом УВД работает. Их не прищемишь: окопались, хохлы! — он снова закурил, делая большие затяжки. Он пытался найти приемлемую схему, но пока ничего не мог придумать. — У меня есть два товарища. Один залез под кожу Миськову, а второй — к Диденко; оба жируют! Нам тоже нужно так, Гоша!

Он произнес слово «нам», но подразумевал слово «мне».

— С кем ходили? — я не говорил ему, что дядь Тарас нам рассказал про тот визит в начале августа.

— С Борей… Да не важно, — он поймал себя за язык. — Слушай, а что еще можно отправлять в массовом порядке за кэш?

— Машины в сетках. Жирная тема, но на ней уже сидят, — я вспомнил, что Яцека батя говорил про отправку машин, и решил направить Макса по этому следу.

— Кто сидит? — он ухватил мою наживку.

— Кто? Все те же: НОД, дядь Тарас и тот, кто непосредственно всем этим руководит, Александр Николаевич, — я намеренно сливал эту информацию: пусть туда копает.

Он внимательно выслушал все, что я ему рассказал, учел, что я не знаю деталей, и быстро скалькулировал примерный оборот.

— Да, там есть, куда нырнуть! А ты не знаешь, где находится отправка? — похоже, у него уже зрел новый план и это хорошо. Главное, чтобы меня в нем не было.

— Где-то на Эгершельде!

— В порту?

— Вроде бы, нет. Яцек говорил, на спортивной базе. Это за Казанским мостом, кажется…

«Давай, Макс, глотай!»

И он проглотил:

— Слушай, у нас же еще есть время! Поехали, посмотрим, что там и как?

Этого я и ждал: я знал, что теперь бешеная жажда денег поведет его в нужную мне сторону.

Мы собрали пожитки и пошли на парковку перед рынком, где находился мой «марк». Около павильона стояли несколько столиков под тентами, за которыми народ пил пиво, заедая дарами моря. На небольшой площадке перед кафе мужчина-бич, которому Макс отдал мелочь, встал на колени перед своей женщиной. Справа от него на асфальте стояла наполовину полная бутылка с пивом. Женщина-бич, умиляясь, одной рукой призывала всех нас стать свидетелями его благородного поступка, а другую руку с наполовину пустой бутылкой прижимала к своему покоренному сердцу. Только Макс оценил его жест, он захлопал и громко сказал «Браво!», на что мужчина-бич ответил поклоном.

— Ты что, больной? Зачем тебе такие номера? — Очкарик впервые увидел регистрационный номер на моем авто: «С 666 ТН».

— Тяма сделал босяцкий подгон. Когда он этого «марка» у меня увидел, решил, что на нем должны стоять только такие номера. Тебе не вкатывают? — ладно, моя мать ругается, она человек суеверный и понятно, что ей в машине с такими номерами даже сидеть страшно, — но Максу что не понравилось?

— Гоша, зачем лишний раз навлекать на себя темные силы? Мы и так все под прицелом живем. Нужно прятаться, а не выделяться. Если ты такие номера себе нацепил — значит, из засады вылез. Тонкие материи провоцировать опасно и глупо. Мне «чероки» со дня на день придет, буду оформлять не на себя, а на банк, потому что могут спросить, по какому праву я на такой машине езжу? Конечно, можно не отвечать. Но даже друзей огорчит тот факт, что я смог себе «чероки» купить, а уж недруги — те и подавно взъярятся. В наше время нужно казаться беднее, чем ты есть на самом деле. Лучше, пусть люди тебя жалеют, чем завидуют, — Макс открыл окно; в салоне снова стало жарко, но ветерок пообещал: если мы подождем, то он быстро выдует духоту.

— «Чероки» — это машина? — я впервые слышал такое название.

— Да. Это джип! Нам с одним товарищем из Америки машины везут. Он себе заказал «бьюик» — огромный седан золотистого цвета. Тоже на фирму будет оформлять.

Мы еще стояли около «марка», как вдруг со стороны «Олимпийца», набирая скорость, друг за другом в сторону Пограничной пронеслись два черных «круизера». Второй автомобиль, приближаясь к нам, посигналил дальним светом и пару раз «крякнул». Макс вытянулся в струну и радостно (и даже чересчур) помахал рукой. В районе бассейна они едва не раздавили перебегавшую дорогу бабку с маленьким мальчиком. До трагедии там оставались считанные сантиметры.

— Ни хера уроды! Могли бы и притормозить! Ты их знаешь, Макс? Скажи им, чтобы поаккуратней ездили, — меня возмутило поведение этих придурков, а моего друга, похоже, не очень.

— Да, знаю. Но вряд ли я смогу поставить им на вид, — он усмехнулся, продолжая смотреть вслед удаляющимся джипам.

— А кто они?

— Дима и Вова. Сказочные герои. Не слышал про них? Поехали, уже проветрилось, — он уселся на сиденье, и «марк» снова слегка накренился на его сторону.

— Не слышал.

— Еще услышишь. Дерзкие пацаны! Колода, поехали по Колхозной и потом направо на Алеутскую, но перед Торговой не гони, хорошо?

— Хочешь, прямо по Торговой проедем, если надо? — правда, я не очень любил там ездить из-за того, что люди примеряли одежду буквально под колесами.

— Не надо. Лучше по Алеутской, — он достал из барсетки телефон, набрал номер, дождался пока пройдут два гудка, и отключил. Через минуту его трубка зазвонила.

— Але, але! — Очкарик говорил громко, с усилием, стараясь вбить в микрофон каждый звук. — Привет! Все в порядке?… Хорошо, тогда до вечера!

Он закрыл крышку на телефоне, но антенну оставил торчащей наружу и стал использовать ее вместо указки, прокладывая маршрут.

— Гоша, притормози перед «Глорией». Только аварийку не включай, просто стой! — Очкарик пытался кого-то найти на оживленном перекрестке Алеутской и Торговой улиц.

В торце, перед двумя рядами ларьков с барахлом стояли менялы, лохотронщики и просто богодулы. Все они с разной степенью интенсивности дергали спешащих мимо людей или тех, кто специально пришел на сюда за покупками. Макс откинул почти до упора спинку сиденья. Он хотел остаться незамеченным, что с его габаритами было проблематично.

— Гоша, видишь вон тех двоих возле первого киоска? — антенна указывала мне направление.

— Там два по два. Которые из них?

— Те, которые девку держат. Это моя точка! Когда за гринами пойдешь, бери у них. Я отвечаю! — он еще немного понаблюдал за своими барыгами, а я вспоминал, где я мог их видеть. Эта парочка выделялась своим внешним видом: один из них походил на гориллу — весь заросший густой серой шерстью, с массивной нижней челюстью, сутулой спиной и неестественно длинными руками, — а второй, примерно с меня ростом, имел непропорциональное, почти квадратное, туловище, из-за этого его ноги напоминали две тонкие палки. На мой взгляд, внешний вид этих барыг не то что не внушал доверия — он убивал его шагов за пять, — но именно к ним то и дело подъезжали автомобили: сдать или купить. Кто-нибудь из них постоянно отвлекался, чтобы провести куплю-продажу. Чаще это был «квадратный», а «горилла» в это время крепко удерживал молодую девушку, которая, судя по всему, не знала, как от них отделаться.

— Слушай, тот, что на обезьяну похож, постоянно на Деревяшке трется. Все до девок докапывается. Чуть ли не в феврале он уже черный, как негр, — я вспомнил этого персонажа со Спортивной гавани. — Ну и рожа у него! Он же мутный, или я ошибаюсь?

— Ты ошибаешься. Он — КМС по шахматам, и они оба — мастера спорта по боксу. То, что на вид они не очень, — это да, но их знает весь город и, смотри, в основном едут к ним. Эти точно не подломят. Главное для точки — это оборот, а оборот — это люди, их лояльность. Они бы еще телок не стебали, было бы совсем хорошо. Ладно, поехали! А может, сначала на Эгершельд?

— Ты че, Макс? Через полчаса в отделении уже никого не будет. И так опаздываю!

Я резко дал по газам, взвизгнув шинами. Спекулянты на мгновение оторвались от своих темных дел — но не более. Через минуту я уже заезжал на площадку перед ПГП. Места там, как всегда, не оказалось, и, пока я размышлял, как мне быть, Макс ткнул в угол стоянки антенной телефона и подсказал:

— Перекрой вон тот «цивик» и оставь ключи в машине. Я отъеду, если понадобится.

Так и сделал. Взял свою папку с документами, проверил, все ли в порядке, заглушил мотор и вытащил ключи из замка зажигания. Очкарик среагировал сразу:

— Колода, мы же договорились: ключи оставь в замке! — он ткнул антенной телефона в сторону рулевой колонки.

— Да, точно — затупил, — я сунул ключи обратно в замок, и тут мой взгляд уперся в телефон в его руке. — Макс, дай мне телефон! В отделение схожу!

— На хера тебе телефон? — он лениво посмотрел на меня.

— Попонтуюсь перед народом, — если уж я не ожидал от себя подобного заявления, то Макс и подавно. Он несколько секунд смотрел на меня, как будто видел второй раз в жизни.

— На. Только я его выключу. За две недели удовольствия говорить по мобиле я заплатил штуку баксов, — он нажал на кнопку, немного ее подержал, и телефон отключился.

Передавая мне «Моторолу», Очкарик предупредил, что стоит она половину моего «марка». Я аккуратно взял трубку в правую руку, осторожно потряс, приободрил его словами: «Не ссы!» — и пошел перебегать дорогу. Дело это не из легких: машины постоянно едут туда-обратно, и обычно надо подолгу ждать, пока образуется дыра в потоке. Но в этот раз случилось волшебство: я вытянул правую руку с телефоном — и автомобили, которые ехали на Эгершельд, притормозили. Другая полоса, которая вела в обратном направлении, оказалась свободная, и я без труда перебежал на четную сторону Алеутской.

На этом мой «авторский вечер» почему-то не закончился. Спускаясь по разбитой бетонной лестнице к отделению, я откинул крышку и начал говорить в выключенный телефон. Говорил громко, как Макс, вбивая в него каждый звук, что-то сурово внушая своему невидимому собеседнику. Открыв деревянную дверь, так и вошел в отделение, не переставая говорить, кивнул охраннику и отвел трубку от подбородка:

— Дядя здесь?

И снова в телефон — как будто весь в важном разговоре.

Охранник, чтобы не помешать переговорам, но чтобы я понял, утвердительно кивнул три раза, открыл турникет, и я не спеша пошел наверх. В отделении за мной закрепился статус племянника. Это получилось случайно. Когда мы с Яцеком в августе вместе пришли в какой-то кабинет, я спросил его про отца, используя привычное с детства название «дядь Тарас». Сидевшая к нам ближайшая сотрудница обратила внимание на мой вопрос, и у нее, естественно, в этой связи возник свой:

— Владик, а это что — твой брат?

Заподозрить в нас не только близнецов, но и просто родных братьев было проблематично, а вот как двоюродный я проканал с большим успехом. Молва по отделению распространилась достаточно быстро, и через пару дней я полностью освободил Яцека от постылой работы. С тех пор турникет для меня всегда находился в открытом состоянии, а несколько коробок «Птички» добавили вистов моему положению «своего парня», и теперь по лестницам в отделении я поднимаюсь не спеша. Никто навстречу мне не попался. Я продолжал с кем-то, мне самому неизвестным, обсуждать наши несуществующие дела, как вдруг с третьего этажа меня окликнули:

— Игорек, погоди!

Это Александр Николаевич, которого я когда-то видел в кабинете Яцека отца. Он — единственный, кто в отделении имел собственный офис и обладал свободным доступом и к НОДу и к заму. Он поздоровался со мной за руку и встал возле меня, ожидая пока я закончу говорить. Это никак не входило в мои планы. Я прокрутился вокруг своей оси, стараясь отвернуться от него, но площадка перед входом на второй этаж была очень маленькая, и затеряться на ней никак не получалось. Только я закончил «разговор», Кузнецов (это его фамилия) протянул руку в направлении трубки:

— Можно полюбопытствовать? У тебя это «Акос»? А я себе «Примтелефон» буду брать. Они заканчивают тестовый режим. Там другая трубка — на мой взгляд, удобней, — он взял у меня телефон, посмотрел со всех сторон, открыл крышку: аппарат был мертв.

Пока Кузнецов озадаченно исследовал трубку, я старался не подавать виду, что крайне взволнован. Наконец, он закончил осмотр, вернул мне телефон и спросил:

— А почему выключен? Ты что, репетировал?

В голове у меня был только один ответ: «Дяденька, я же ведь не настоящий сварщик! Я эту маску нашел!», его я и озвучил:

— Это не мой телефон. Взял у друга для понтов!

Кузнецов больше не сказал ни слова, но руку на прощание мне протянул. Я пожал ее с благодарностью: хорошо, что я сразу на него нарвался, хорошо, что мой дешевый номер не был сыгран в кабинетах, где сидят обычные люди. Чтобы купить себе такой телефон, им нужно не есть и не пить ровно двадцать месяцев. И перед ними я решил заделаться? Сунув телефон за пояс прямо в трусы для надежности, сверху я закрыл его рубашкой. А Макс еще спрашивал, почему я ношу просторную одежду. Чтобы прятать твой телефон!

У дядь Тараса проходило селекторное, но заявку он мне сразу подписал, пока шел не его отчет, и мне осталось только заскочить на этаж выше к диспетчерам. Вообще-то, посторонним туда нельзя (дверь их двухкомнатного кабинета закрывалась на кнопочный замок), но сто тысяч рублей за единицу подвижного состава нажимает на любые кнопки. Старший диспетчер Вован — хороший, но рано состарившийся парень — посмотрел на номер термоса, нашел его в «машине», что-то спросил у коллеги и сделал мне предложение:

— Хочешь, я через два часа его на Чуркин притяну?

Он всегда улыбался, всегда был позитивным, несмотря на нервную работу. И еще он любил деньги — всегда.

— Давай! Но лучше через три, — мне же нужно еще на Эгершельд съездить с Максом. А когда с ним куда-то едешь, надо время брать «про запас».

— Витек, нечетный на Угольной чуток задержим?

— Вовка, ты че, ебнулся? Там же вертушка! А его родственник наверняка доложил на селекторе, что она уже на месте. Он же нас в хвост и гриву вычешет! — у Витька не было двух передних зубов; от этого его словам не хватало весомости.

— Дядю сможешь нейтрализовать? — спросил меня Вован.

— Нет!

— Тогда максимум через два с половиной часа термос будет на Чуркине! Успеешь? — мне в нем нравилось, что он дорабатывал до конца. Другие просто брали бабки, а дальше — побоку, как ты будешь справляться.

— Успею, но ты ДээСу звонок сделай на всякий случай!

— Про это мог бы и не говорить, — он с удовольствием взял у меня сто тысяч, а я с не меньшим удовольствием ему их отдал. Владу, например, я отдаю деньги, не испытывая особой радости, — да что там радости, я просто вне себя бываю от злости! Понятно, что цифры — несопоставимые: этому даю какие-то сотни тысяч, а тому — десятки миллионов, но этот отрабатывает с лихвой, а тот и на четверть не натягивает. Лучше бы я их отдавал дядь Тарасу! Может, тогда у меня была надежда, что Яцеку достаются не все. Правда, последние пару недель я немного усовершенствовал наши пропорции. Деньги, которые мы получаем от отработки справок, делим пополам, а то, что я беру сверху тарифа за дефицитность, я пилю 65 на 35. Я же сам договариваюсь о цене, поэтому реальные цифры знаю только я. И это справедливо, в конце концов: вся суета — моя, и бензин уходит мой, а сколько денег идет на подарки! Думаю, любой на моем месте так поступил!

На обратном пути фокус с телефоном повторить не удалось. Больше он автомобили не останавливал, и я чуть не угодил между двух трамваев, пока стоял на рельсах в надежде перейти Алеутскую. Когда едешь за рулем, тех, кто переходит дорогу в неположенном месте, готов убить. Но в том случае, когда сам стоишь на проезжей части и ни одна падла не притормозит хотя бы на секундочку, тогда, конечно, хочется мочить этих водил-уродов.

Мой «марк» стоял на том же месте с работающим двигателем и распахнутыми настежь передними дверями. Макс разложил сиденье и вытянувшись, насколько это возможно с его ростом, громко храпел. Я закрыл двери, и, потихоньку сдавая задом, выехал со стоянки. Он очнулся только возле Флотского универмага, когда вдруг резко вскочил и стал крутить правой рукой.

— А-а! — он орал, и его рука, как огромная кувалда, молотила по потолку, торпеде, подлокотнику, вот-вот готовая разбить все, что попадется на пути.

— Макс, успокойся! Ты че, ебанулся? — как я мог не материться, как?! Представьте: у вас в машине бьется в конвульсиях почти двухметровая, на полтора центнера, туша…

— Сука, рука затекла! — он перестал мотать кувалдой, но продолжал ее усиленно тереть. От этого «марк» немного покачивало, как на волнах. Наконец колики в его руке ослабли, он поднял спинку кресла в вертикальное положение, надел очки и спросил:

— А куда мы едем?

— На Эгершельд!

— Я вижу, что на Эгершельд. А зачем?

— Посмотреть, как отправляют машины. Ты сам предложил!

— Да? Значит, мне приснилось?.. — он вопросительно посмотрел на меня.

— Что тебе приснилось? — откуда я мог знать, что у него там в башке.

Очкарик ничего не ответил. Он еще какое-то время смотрел на меня, а потом отвернулся и уставился на дорогу. На Казанском мосту я сбросил скорость и посмотрел направо. Яцек рассказывал, где-то там должна быть наша цель. Ничего особенного разглядеть не удалось — мешал виадук с теплотрассой, — но я увидел, как тепловоз потащил в ту сторону две сетки для перевозки машин. Значит, мы на верном пути. За остановкой повернули на Сипягина; там, за старой полуразрушенной четырехэтажной квадратной башней из красного кирпича, стоял большой серый дом, и мы медленно поехали вдоль него. Когда дом закончился, справа пошел серый бетонный забор, а слева — такая же серая опорная стенка.

— Там дальше, слева, «Парус», — Макс показывал на дорогу, которая уходила левее вверх.

— Да, я знаю. Но где-то между гаражей должен быть спуск к морю, — только я проговорил, как к нам под колеса справа выскочили несколько пацанов с ластами, полотенцами, еще не просохшими трусами и выгоревшими от солнца и соли головами.

За серыми железными гаражами вниз вела разбитая дорога. На нее я и свернул. Ехать пришлось осторожно, лавируя между ямами и людьми, — они поднимались на сопку разомлевшие от морской воды, жаркого солнца, теплого ветра и шашлыков с водкой. Как только гаражи закончились, перед нашими глазами открылась довольно большая территория, где сразу за железнодорожным полотном расположилась спортивная база. Это было грязное, ободранное, серое, в основном одноэтажное здание, и только с торца к нему прилепили небольшую надстройку со вторым этажом, а к ней снаружи — ржавую лестницу. Входную железную дверь в небольшой «предбанник» зачем-то выкрасили ярко-синей краской. Перед зданием имелся теннисный корт, на котором играли два парня, а сзади, с левой стороны, — волейбольная площадка. По всему периметру базу обнесли подобием забора из «рабицы». С правой стороны от корта, через дорогу, которая заканчивалась прямо в море, находился тупик с аппарелью. Как раз туда маневровый подставлял два вагона автомобилевоза. У калитки стояла «рафага» ярко-красного цвета. Пару раз я видел этот приметный автомобиль перед отделением. Остановившись на площадке перед аппарелью, я предложил Максу обследовать местность.

— Да, да, пойдем! Проведем рекогносцировку, «языка» возьмем…

— Кого возьмем? — я не понял юмора.

— Расспросим пейзанцев, что тут и как!

Снова ничего не понял, но переспрашивать не стал — себе дороже. Очкарик любит разговаривать на придуманном им самим языке и чмырит всех, кто его не понимает. Мы выбрались из автомобиля и, пока осматривались, тепловоз оставил вагоны и уехал из тупика. Парни на корте, несмотря на жару, интенсивно играли в теннис. Их спортивная форма состояла из семейных трусов и рваных кед. Натянутая сетка, заштопанная в нескольких местах ярко-зеленым полимерным шнуром, немного провисала из-за покосившегося правого столбика. Покрытие корта было асфальтовым, причем на одной стороне — той, что ближе к морю — асфальт потрескался и местами вздыбился. Отскок мяча в таких местах был непредсказуем, но это не мешало играющим засчитывать очки — ведь при смене сторон это «преимущество» переходило к другому игроку. В один из таких отскоков мяч прилетел в нашу сторону — через дырку в сетке, окружавшую корт. Макс его подобрал (он уже стерся почти до самой резины) и вернул игрокам, а сам открыл заднюю дверь и, покопавшись в своей огромной сумке, достал из недр пару новых ярко-желтых мячиков.

— Держите! Этими, я думаю, будет сподручнее!

Мячи, брошенные через сетку, запрыгали по корту. Игрок, который стоял ближе к нам, проворно укротил их своей деревянной ракеткой и сначала обратился к партнеру:

— Серега, погоди! Новые мячи!

А потом к нам — вернее, к Максу:

— Спасибо! Хорошие мячики! Только они у нас долго не держатся — асфальт, как наждак! Через две игры они такими же станут!

— Ничего! Пару игр — это не мало. Мы хотим машину отправить. Вы нас не просветите в этом вопросе? — мой друг сразу перешел к делу, пока чувство благодарности в них не убил азарт.

— Просветим. Хороших людей отчего не просветить? — парень, который с нами общался, — примерно среднего роста, мускулистый, с черным от загара торсом и белыми ногами. Он еле заметно картавил и немного косил, но, видимо, это его не особенно смущало, и он общался с нами охотно и раскованно. — Куда нужно отправить машину?

— В Москву. Это возможно? — спросил Макс.

— В Москву — пока нет. Планируем, но когда начнем — пока не ясно.

— А какой самый ближний город к Москве, куда вы отправляете?

— Пока это Новосибирск, но недавно отправили две сетки в Свердловск в качестве эксперимента. Посмотрим, как дойдут. Если все будет в порядке, продолжим туда катать.

— От Екатеринбурга до Москвы тоже два лаптя по карте. А почему в ту сторону не ездите? — мой друг продолжал изображать заинтересованность: он понял, что с «языком» ему повезло, надо только его не спугнуть.

— МПС не дает разрешение на сопровождающих до Москвы, а без них отправлять нет смысла. Разграбят в Сибири, — он увидел у нас с Максом удивленные выражения на лицах и продолжил объяснять. — На станциях, пока вагоны стоят и ждут формирования поездов в попутном направлении, умельцы делают крючки из проволоки и отрывают от машины все, что могут. Или просто царапают и стекла бьют ради спортивного интереса. Поэтому в каждой сетке едет сопровождающий.

У него имелась еще одна особенность: он долго смотрел, не мигая, как будто забывал об этом, а потом, словно спохватившись, часто-часто моргал несколько раз подряд.

— А где он едет? Там же нет условий… — я показал на стоящие сзади нас пустые автомобилевозы, которые просвечивались насквозь, так как длинные борта у них наполовину состояли из мелкой металлической сетки.

— В машинах в нижнем ряду. Мы у владельцев ключи забираем, и сопровождающий, пока едет, в машине живет. До Новосибирска вагон идет дней десять-двенадцать, до Читы — примерно неделю, — он продолжал описывать тяготы и лишения, которые сопутствуют этой профессии, а я думал о том, что, наверное, это отчасти романтично — проехать полстраны в автомобиле, который находится в продуваемом со всех сторон вагоне. Но сам я вряд ли бы на это подписался.

— Людей на такую работу днем с огнем не найти? — я продолжал примерять на себя чужую ношу.

— Отбоя нет! Деньги им платят сразу, а много ли теперь таких мест? Поэтому конкуренция — бешеная. Правда, сейчас пауза возникла: машины пока не принимают в накопитель.

— В какой накопитель? — Очкарик рассказ про дальние дали пропустил: он ходил в «марк» за барсеткой. В ней у него лежали телефон и сигареты.

Картавенький махнул рукой в сторону волейбольной площадки, за которой друг на друге стояли несколько двадцатифутовых контейнеров.

— За контейнерами — стоянка, где можно оставить машину и самому уехать домой. Не все же рискуют гнать своим ходом: дорог нет, бандиты, менты, — да все кому не лень, — трясут по пути. Многие по две-три машины покупают и оставляют здесь на стоянке. Когда десять машин набирается в одном направлении, их грузят в сетку — и вперед. Но пару дней назад парни, которые занимались и стоянкой, и сопровождающими, куда-то исчезли. Теперь у нас простой. Мы же только машины крепим и оформляем вагоны… И в теннис играем, — он невесело усмехнулся: наверно, его доходы напрямую зависели от количества отправленных машин.

Его напарник, которому надоело ждать, пока мы разговаривали, взял старый мячик и набивал им о стенку. Макс хотел еще что-то спросить, но тут открылась железная дверь, и из нее вышла эффектная брюнетка.

— Мальчики, сегодня погрузки не будет. Заносите инструменты — и по домам, — она убедилась, что ее услышали, и, пока парни собирали ломики, гаечные ключи и кувалды, решила покурить.

Я сразу узнал в ней Марину, которую видел в кабинете у Яцека отца. Она достала из пачки сигарету, щелкнула несколько раз зажигалкой — та не загоралась из-за ветра. Девушка хотела закрыться второй рукой, но подлый ветер стал задувать ей юбку. Марина слегка присела, прихватив ее ладонью, и в этот момент взглянула на Макса. Тот стоял с незажженной сигаретой во рту с момента ее появления. Они смотрели друг на друга, как мне показалось, несколько минут, потом она первая отвела взгляд, повернулась спиной к ветру и прикурила. Я думаю, она нарочно повернулась к нам вполоборота, чтобы мы — нет, чтобы Макс — смог получше разглядеть то, чем она обладала.

Марина стояла одетая в цвет «рафаги»: ярко-красные босоножки на высоком каблуке, юбка чуть выше колен из легкого шелка, норовившая взлететь от самого слабого дуновения, и, конечно же, облегающая маечка на тоненьких лямках, которая не могла и не хотела удержать ее главное великолепие — большую грудь.

— Вот это першинги! — Макс негромко восхищался натурой; незажженная сигарета шевелилась в его губах в такт словам.

— Кто? — переспросил я.

Он прикурил, пару-раз глубоко затянулся и так же негромко продолжил:

— «Першинги» — американские ракеты средней дальности. Те, что должны были нас с тобой убить лет десять назад, если верить коммунистической пропаганде. Ты что, не помнишь — тогда во всех газетах рисовали злобного Рейгана с парой ракет в руках? Рейгана я не знаю, с кого срисовывали, а ракеты — с нее. Стопудово!

Макс был прав: ее сиськи относительно плоского живота составляли угол почти в девяносто градусов, и, совсем немного расходившись в разные стороны, являлись грозным оружием, без преувеличения способным наверняка поразить половину человечества.

Марина не могла слышать его слова (их сдувал ветер), но до нее долетали отдельные звуки, и не надо быть провидицей, чтобы понять, о чем мы сейчас разговаривали. Она докурила, бросила окурок за забор, повернулась к нам и еще раз внимательно посмотрела на Макса. Я прочитал в ее взгляде только два слова: «Зайдешь? Договоримся».

Из синей двери вышли теннисисты-грузчики, уже одетые как люди. Они сказали ей: «До свидания!» — и устремились на волю.

— Пойдем, посмотрим, что там, на стоянке… — как-то нетвердо произнес Очкарик, а я вдруг подумал, что в таком состоянии вижу его второй раз в жизни. Первый случился в восьмом классе, когда мы стояли у стены нашего дома — там, где нет окон. Макс курил, и в этот момент из-за угла вышел его отец. Для него это был единственный человек на свете, которого он беспрекословно уважал и даже почитал. Часто, сам того не желая, он его огорчал, очень страдал от этого и старался во всем ему подражать. Он и курить начал только потому, что курил его отец. И вот Очкарик стоял с сигаретой в руке и не знал, что делать. Выбросить — значит, показать перед нами свою слабость, оставить — огорчить отца. Он не мог принять никакого решения. Его батя тогда все понял и пришел ему на помощь. Он перевел все в шутку и сообщил, что теперь у него есть стимул бросить, чтобы подать сыну хороший пример.

Мы с пришибленным Максом обогнули забор, который огораживал базу. У калитки нас ждал картавенький.

— Еще раз спасибо за мячики! Соберетесь отправить машину — приезжайте, все сделаем в лучшем виде! Нам бы только стоянку открыть?.. — он адресовал эти слова Максу. Из них сквозило надеждой!

— Сколько в месяц вагонов отправляете? — Очкарик возвращался в жизнь.

— В сезон, с мая по октябрь, — примерно по сорок-пятьдесят, в остальное время — когда как, но не больше тридцати. Совсем мертвый только январь.

Он попрощался и побежал догонять партнера. Я поставил «марк» на сигналку. Мы побрели вдоль забора справа и железной дорогой слева в сторону сопки. Поговаривали, в ней находился торпедный арсенал. Оттуда мимо нас пронесся огромный черный пес. Мне почему-то показалось, он бежал просто так — от избытка силы и чувств, ради спорта, а Макс назвал его собакой Баскервилей. Я ни о чем не спрашивал своего друга, но понимал, какие в нем боролись чувства. Когда Макс поступил работать в банк и довольно быстро сделал себе карьеру, он еще попутно умудрился перелопатить там все, что хоть как-то шевелилось — от восемнадцатилетнего контролера до сорокадвухлетнего вице-президента. Избежать этой участи смогли немногие: пара беременных, одна невеста и совсем страшная, но очень умная начальник кредитного отдела. Он бы и дальше продолжал свои невинные проказы, но как-то познакомился с урологом Ефимом. Тот работал в сиф-баре на Гамарника. Ефим просветил его относительно огромного количества подлых инфекций и особенно напугал трихомониазом, от которого, по словам уролога, не спасают даже гондоны. Макс сдал анализы, неделю ходил сам не свой и, даже когда все тесты показали, что он абсолютно здоров, все равно им не поверил: сдавал еще и еще раз — ищите! Ищите! Должно хоть чего-нибудь быть! С тех самых пор он стал моногамом, и порою этот приз ему доставался с большим трудом.

Стоянка за контейнерами оказалась приличной по размерам, надежно огорожена, с хорошей будкой и освещением. Сразу видно, что у нее есть хозяин, — точнее, был. В будке сидели охранники в униформе, — те самые, что стоят на вахте в отделении. С одним молодым парнем, тоже Игорем, я поддерживал нормальные отношения, и он ввел нас в курс дела.

— Кузнецов предложил нам подзаработать три дня назад. Те, кто здесь до нас работали, собрались и в один момент сбежали без объяснения причин. Денег ввалили сюда немало: смотрите, все оборудовано по уму. Что или кто их напугал, не знаю. Машины люди везут каждый день, только мы их не берем. Они разворачиваются и уезжают обратно. Кузнецов по нескольку раз на дню приезжает, злится: деньги уплывают мимо… — он был немного подшофе и оттого радовался каждому своему слову. Справа на поясе в кобуре у него имелся предмет, похожий на пистолет.

— А завтра он приедет, не знаете? — Макс уже разрабатывал план.

— Да, в одиннадцать, — он улыбнулся и предложил от всей души. — Выпить хотите? У меня сегодня день рождения. Пойдем, замахнете по соточке!

— Спасибо, коллега! Держи краба! — Очкарик так искренне обрадовался, что я за него даже испугался. — Но мы, к сожалению, не можем поддержать. На задании!

Макс многозначительно похлопал ладонью по барсетке, а Игорь понимающе покачал головой. Мы раскланялись и пошли обратно. Я все время торопил друга: мне нужно ехать на Чуркин.

— Как все просто! Нам, посторонним людям, рассказали все секреты, в которых мы нуждались! — мой друг радовался, словно ребенок.

Пляж — если так можно назвать берег, усеянный бетонными блоками, ржавыми рельсами, битым кирпичом и другим строительным мусором — уже опустел, хотя волны были как раз то, что надо. Место, на котором стояла «рафага», тоже было пустым. Я завел машину и осторожно поехал с площадки, Макс повернулся к своей сумке и стал вынимать из нее видеокассеты.

— Игорь, заверни туда, к будке! У меня есть подарок для солдатика!

— Для кого?

— Для солдатика, у которого день рождения. Я тебе порнуху припас. Завтра же суббота, я на Железку за новой поеду, а старую хочу слить, чтобы дома не валялась. Ты же не обидишься, если мы половину тому парню подарим?

Макс был завсегдатаем книжных и кассетных развалов, которые по выходным проходили на Железке.

— Не обижусь. Хочешь — все подари!

— Куда ему все? Тут десять кассет — задрочится! Половина — твоя, — он отобрал пять кассет; некоторые из них валялись без футляров.

Я остановился возле будки. Очкарик быстро поздравил именинника; мне показалось, тот был тронут. Еще быстрее он вернулся, и мы поехали прочь. Примерно на середине подъема нам попалась большая группа юношей и девушек. Они несли с собой пакеты, набитые бутылками с пивом. Ехать по разбитой дороге приходилось медленно, окна в машине оставались открытыми; говорили они громко, и из этих разговоров стало ясно, что они идут на берег моря всем классом отмечать начало последнего школьного года.

Макса эта встреча повергла в бешенство:

— Гоша, откуда это? Мы с тобой сегодня видели класс первый и класс последний — что их, в школе учат бухать? Нет? Нет! В школе не учат, дома тоже не учат! Почему тогда они, как только вырастают, первым делом идут бухать? Почему? И мы такими были, и Максик таким будет!.. Но почему?

— Я не знаю, Макс! Не знаю, откуда за десять школьных лет появляется знание, что главное дело взрослого — бухать. А когда первый раз в жизни становишься взрослым? В последнем классе! А какое главное дело взрослого? В общем, я не знаю, Макс!

— Слушай, — минут через пятнадцать мы расстанемся, а у меня еще остался один важный вопрос, который он мне может прояснить, — откуда берутся справки?

— Какие справки? — он сначала не вкурил, о чем я его спрашиваю, — наверное, подгрузило увиденное.

Когда у меня появятся дети, я тоже начну грузиться, как их спасти от этого враждебного мира, но пока нет детей — нет проблем. Мир прекрасен!

— Справки, по которым отправляют вагоны!

— А! Справки ТехПД? Тебя Яценко не посвящает, стережет военную тайну? — если Макс попадет к врагам, то лучше его не пытать, а дать возможность прочесть лекцию о тех секретах, которыми он обладает. — Все просто. Железной дороге, чтобы она функционировала, нужны товары и услуги — разные и много, а денег для их оплаты нет. Тогда выписывается справка, в которую прописана цифра. Фактически это — долг железной дороги за приобретенные ею добряки. Тот, кто эти добряки продал, теперь может на сумму, прописанную в справке, отправить вагоны по железной дороге. Но ему нечего отправлять, ему нужны деньги. Тогда он берет и продает эту справку тому, у кого есть что отправить, — естественно, с дисконтом. Ну а дальше, сам понимаешь, существуют варианты. Кто-то продает сразу — за деньги, но с большим дисконтом, кто-то — отдает в отработку, но тогда дисконт поменьше. И все довольны. Понятно?

— Не совсем. Если я продам справку с дисконтом, тогда буду в минусе. Я же товары поставил на одну сумму, а получаю меньшую. Какой смысл?

За Очкариком водился грешок: он порой чего-то не знал наверняка, но додумывал у себя в башке и потом выдавал за достоверную информацию:

— Это еще проще! Справки выписывает Ткачука жена, а подписывают их сам Ткачук или Яценко. У тебя есть то, что им надо. Вы встречаетесь и оговариваете цифру, за которую они готовы твои добряки купить. Обычно реальная стоимость возрастает в два раза. Твои товары стоят миллион — дорога тебе выписала справку на два. Тот миллион, который сверху, как раз расходится по участникам, а тебе остается твой честный. Ну, может, даже чуть больше останется, если ты сумеешь всех понемногу отжать… Гоша, как ты, блядь, ездишь? Я сейчас блевану! Зачем ты разгоняешься? Ты же видишь, что красный горит, и начинаешь топить со всей дури, а потом тормозишь, как потерпевший! Зачем так ездить?

Мы остановились возле старого деревянного дома на светофоре перед бурсой. Несколько бурсаков переходили дорогу, как обычно, шумно и весело возвращаясь из увольнительной. Я вспомнил наши походы на волю. В них, как всегда, верховодил Макс. Мы постоянно опаздывали и потом неслись по Верхнепортовой, рискуя оказаться под колесами проезжающих машин. Правда, и движение тогда было попроще, и машин поменьше. Я настолько глубоко погрузился в свои мысли, что проспал зеленый. Из оцепенения меня вывел нетерпеливый сигнал заднего автомобиля.

— Да еду, еду! Чего разорался? — я второпях нажал на газ: всегда в таких случаях исправиться хочется мгновенно.

— «Миг» и «вечность» — временные категории. Знаешь, что они означают? — Макс не просто спросил. Есть здесь какой-то подвох, поэтому я ответил отрицательно.

— Миг — это время, которое проходит с момента, когда загорается зеленый, до момента, когда начнет сигналить стоящий сзади тебя автомобиль. А вечность — это время, которое проходит с момента, когда ты кончил, до момента, пока она уйдет!

— Да, это вечность! — я с ним абсолютно согласен.

— А кто эта Девушка-В-Красном-Дай-Нам-Несчастным? Ты ее знаешь? — я сначала думал, что он сразу про нее спросит, потом подумал, он совсем про нее забыл, но я не угадал в обоих случаях.

— Видел один раз в кабинете у Яцека отца. Знаю, что она на отправке рулит. И она — телка Кузнецова, который рулит отправкой.

— А почему ты думаешь, что она его телка? — Макс с недоверием смотрел на меня.

— Яцек рассказывал, а ему — отец. Неделю назад к НОДу на юбилей, как раз в «Арагви», — мы проезжали мимо в этот момент, — все пришли с женами, а Кузнецов — с Мариной.

— Вот это верный ход! Ее Марина зовут? Марина… Матерая…

Я не понял, восхищался он ею или наоборот, но то, что она запала ему под корку, — это факт. Очкарик сидел, как вкопанный, уставившись в одну точку. Интересно, о чем он сейчас думает? Как-то, полгода назад, он признался мне, что бывают моменты, когда ему очень трудно удержать себя в режиме моногамности и, чтобы не сорваться, он рисует себе страшные картины — как подлые амебы, просочившись внутрь него через гондон, разрушают его суставы и кости, выедают мозг и выпивают кровь. Интересно было бы посмотреть мультик из его башки! Наверное, сейчас там крутят ужасы почище, чем у Босха. Иначе убить ему в себе Марину не получится — уж больно она хороша!

— Направо, ты не забыл?

Скорее всего, я преувеличил ее влияние, и он просто просчитывал очередной бизнес-план.

— Не забыл, — Славка жил напротив ГУМа. Я свернул к нему во двор и остановился возле «крауна», в котором я узнал машину Макса. — Это же твой автомобиль?

— Славкин!

— Что ты меня лечишь? Номера твои!

— Он у меня его по доверке забрал, — Макс со слоновьей грацией выпорхнул из моей машины, открыл заднюю дверь и стал шарить у себя в сумке. — Вот тебе хорошее кино. Как посмотришь, вернешь назад — его тяжело купить. А порнуху выбросишь.

Я вылез из-за руля, чтобы исполнить ритуал прощания. «Обняться по-пацански» — без этого никак. Очкарик бросил взгляд на Славкины окна, потом на меня, сунул мне свою сумку: «Подержи!» — и полез на газон перед домом. Там он подобрал увесистую гальку и вернулся ко мне. Я с интересом наблюдал за его странными действиями: он умеет удивить.

— Славка себе крутые немецкие окна поставил, денег заплатил немеряно. Стекла обклеены пуленепробиваемой пленкой. Хочу проверить.

Он сильно размахнулся и запустил камень в окно на третьем этаже. Раздался громкий хлопок, что-то среднее между выстрелом и взрывом. Стекло выдержало, но на секунду мне показалось, что вся рама целиком завалится внутрь, — так она задрожала. Гулявшие неподалеку две бабы с ребенком быстро побежали прочь в сторону площади. Которая постарше, смешно причитая, толкала коляску перед собой, а молодая, судя по всему, ее дочь, прижимала к себе дитя и неслась без оглядки.

— Зачем ты людей пугаешь? Они подумали, что снова дом взорвали! — я делал вид, что ругаюсь на Макса, но на самом деле меня разбирал смех.

— Да, слушай, перебор! Если честно, я думал, что окно разобьется. Хорошая пленка! Что-то Славка не появляется, наверное, дома нет. Зря это шоу затевали… — больше он ничего сказать не успел — средняя створка окна распахнулась, из нее появился Славка и стал орать:

— Макс, ты че, охуел?! А если бы я в тебя шмальнул? Ты же знаешь, обстановка сейчас тяжелая! — он кричал, как фронтовик.

— Тогда бы мне пришел пе-е-е-здец! Но я знаю, что ты ссыкун, и никогда бы не стрельнул, пока не выяснил, кто здесь! А вдруг это менты? — Макс приводил ему аргументы, на которые Славке нечем было ответить.

— Давай, заходи! А че этот — согласился? Если нет, бери с собой, пропиздошим борца! — это была та правда, в которой была доля шутки.

— Все нормально. Он нам тему подкинул. Пойдешь со мной? — Очкарик забрал свою сумку.

— Зачем? Пизды получить? — больше мне там делать нечего…

— Не только за этим. Раскуриться хочешь? У меня есть пара папирос!

— Ты же знаешь, я не курю. Ни сигареты, ни папиросы. Ты че, забыл? — мне стало смешно.

— Я тебе курить и не предлагаю. Я тебя зову коноплей раскуриться, — он сразу мне растолковал, иначе до меня бы долго доходило.

— Да ну! Я с этой херней даже рядом стоять не хочу! — я сказал совершенно искренне.

— Ну и зря. А твой подельник Яцек очень уважает это дело, никогда не отказывается. Ладно, до завтра! Когда мы с этим бесом поговорим, я тебе дам знать.

Мы обнялись (а без этого никак!), он пошел в подъезд, я сел в «марк» и поехал на Чуркин. Времени у меня оставалось мало, а ехать туда далеко — нужно всю бухту огибать.

Пока ехал, всю дорогу думал о том, что Макс — удивительный человек. Он родился в семье ученых, которые были ленинградцами из поколений еще дореволюционных. Его отец и мать, биологи, приехали сюда по зову сердца, а так как флора и фауна в наших краях, — что в морях, что на суше, — во многом уникальна, то, естественно, они влюбились во всю эту кукумарию с ламинарией и посвятили ей жизнь. Короче, база Максу досталась с рождения, и он ей соответствовал. Обладал и силой, и умом, и тем, что называется «харизма». Легко сходился с людьми, имел кучу друзей, а врагов придумывал себе сам, но они об этом даже не догадывались. Считал себя компетентным по многим вопросам и в большинстве случаев — небезосновательно. Хорошо говорил по-английски и по-французски, понимал по-испански, что лично для меня было уму непостижимо: я на английском не могу связать двух слов. Родители с детства приобщили его к мировой культуре: всем известно, что каждый ленинградец возит Эрмитаж с собой. Все, что мы знали и любили, было от Макса. Короче, он всегда во всем хотел быть впереди, а там где ему это не удавалось по объективным причинам, он все равно стремился и обгонял при первой возможности. Порой — в ущерб себе.

Например, когда Яцека отец купил теть Вере норковую шубу (а в 1992 году она стоила целое состояние), Макс затаился и ждал момент. И он наступил уже после года его работы в банке. В одну из командировок в Китай он купил по шубе жене, маме и даже сестре, — правда, той полушубок. Чем навлек на себя гнев матери — она у него ярый защитник этих бедных норок — и сестры: «Не мог купить полноценную шубу, привез какой-то поддергайчик! Унизил, сволочь!» Радовалась только жена, но она у него всему рада. Терпение, пожалуй, самое важное качество для победы, и оно у Макса есть. Единственным огорчением для него как для супермена была его родовитая фамилия Агрызков, которую он, по его словам, любил, уважал и ценил. Но, мне кажется, в душе он считал ее не самой подходящей для человека без изъянов.

Новость о том, что Яцек курит траву, меня опечалила. Хотя, если честно, мне плевать, — курит так курит, он уже большой мальчик. Плохо то, что этот факт может, в конце концов, разрушить наш бизнес. Если его отец перестанет нас поддерживать — все, конец фильма! Я понимал: надо делать свое, ни от кого не зависящее дело и, конечно, при дороге. Для этого надо много учиться и много работать. И выбора у меня нет — я должен найти свой путь, пока я здесь.

С такими мыслями подъехал к двухэтажному зданию станции. Вечером здесь обычно тихо и спокойно — ни людей, ни машин. Один маневровый создавал звуковые спецэффекты: он разбирал только что прибывший поезд. Мой термос, — а я сверил его номер с номером в заявке, — находился в середине поезда немного справа от меня. Диспетчер Вован зачем-то туда его воткнул. Все, теперь торопиться некуда. Я подобрал разбросанные по заднему сиденью кассеты с порно и сразу же бросил их обратно, а кино решил изучить получше. Называлось оно мудрено «Повар, вор, его жена и ее любовник» Очкарик в своем репертуаре. Сзади на пластиковом футляре написана аннотация: «Еще один элегантный, драматичный и одновременно легкий фильм от Питера Гринуэя. Эта притча о любви, мести и, более всего, о жадности. Фильм одновременно забавный и страшный».

Повертев кассету в руках, я аккуратно положил ее на сиденье отдельно от остальных, чтобы не выбросить вместе с ними. Еще раз бросил взгляд на термос и охерел: он уже стоял отдельно на соседнем пути; его осталось только прицепить к тепловозу и утащить в укромное место. Вот почему диспетчер Вован воткнул его в середину! Он все просчитал: если бы термос стоял с головы или с хвоста, то Макаровна его сразу заныкала. Схватив заявку, я помчался к ДээСу. Его кабинет находился на втором этаже. Три недели назад старого, проверенного Палыча поменяли на молодого парнишку. Он год назад окончил институт и, естественно, сразу же попал под дурное влияние Макаровны. Я влетел на станцию и, перепрыгивая через ступеньки, помчался по лестнице. Первый пролет одолел нормально, а на втором, уже в самом конце, навернулся со всей дури. Если бы не ежедневные тренировки, точно чего-нибудь себе сломал, а так — упал-отжался и побежал дальше. Единственной пострадавшей была заявка, ее пришлось скомкать во время падения.

В кабинет я зашел без стука. За столом сидел ДээС, а рядом, естественно, Макаровна.

— У нас совещание, — ее полное лицо, похожее на состарившуюся злую матрешку, покрылось белыми и красными пятнами.

— Я знаю, — не вступая с ней в перепалку, положил перед начальником заявку, разгладил ее руками и показал на подпись. — Валера, этот номер Яценко собственноручно здесь написал. Если ты сейчас термос увезешь, я из товарной позвоню ему домой. Подумай, спросят с тебя! Не с нее!

На нее я показал пальцем. Больше мне нечего было сказать, но я добавил:

— Совещайтесь! — и вышел за дверь.

Конечно, с моей стороны это была борзость, и с предыдущим начальником такая тема не могла прокатить в принципе. Но Палыч никогда бы не тронул ни один термос или секцию, пока не выяснил, чьи они. А эта старая жаба решила подставить пацана — ей все равно, что завтра дядь Тарас вставит ему за то, что пошел против системы. Я прошел в другой конец коридора, сел на подоконник и стал ждать, пока Макаровна выйдет из кабинета: ей там больше нечего делать. Через пять минут открылась обитая черным дерматином дверь с табличкой «Начальник станции», и оттуда выползла жирная туша. Как можно жить с такой жопой? Она пристально посмотрела на меня (в ее взгляде читалась угроза, ненависть и одновременно — бессильная злоба) и, не сказав ни слова, пошла вниз, пыхтя на ступеньках.

— Валера, извини, что я так поступил, но по-другому было нельзя. Иначе тебя бы с говном съели, ты же понимаешь! — на этот раз я постучался перед тем, как войти в кабинет.

ДээС сидел за столом и нервно крутил в руках мою заявку:

— А почему она такая мятая?

— Упал на лестнице, когда бежал тебя спасать!

Он усмехнулся, еще раз разгладил мятый листок, завизировал, позвонил дежурной по станции и дал команду везти термос в рыбный порт. Там его уже ждал портовской маневровый. Пока он говорил по телефону, я лихорадочно соображал, чем его зацепить. Дать денег? Может не взять от меня, побоится? Я же «родственник»! Угрозы? Раз или два проканает, а потом привыкнет. Не бить же его, на самом деле? И тут я вспомнил, как дядь Тарас пару дней назад разговаривал с кем-то по телефону, и сказал такую фразу: «Там ДээС — парень нормальный. Если и дальше так пойдет, переведем в отделение». Правда, это он говорил про начальника с другой станции, но он мог и про этого так сказать — теоретически.

— Мне сегодня дядя про тебя говорил, когда я заявку подписывал: «Если Белобородько и дальше так будет работать, заберем в отделение». Валера, ты же знаешь, что это — система, и они ее воспроизводят. Если ты в нее вписался, понял ее законы, то она тебя будет автоматически наверх поднимать. Вот ты сейчас бы повелся на предложение Макаровны и забрал этот термос, то, конечно, копейку срубил. Это понятно. (Валера покраснел от этих слов, но возражать не стал). А завтра тебя Яценко вычесал бы в хвост и гриву на селекторном. Макаровна знала, что этот термос — мой, он при мне ей звонил. И все равно она тебя хотела подставить: говорила, что он — ничей. Ведь так?

Я ему соврал, но он клюнул, кивнул головой и достал сигареты. Прикурил, отошел к окну и задымил в открытую форточку. В его голове шел мыслительный процесс, а я продолжал давить, пока он был распаренный:

— Я хочу тебе предложить зарабатывать по той же схеме, что мы с Палычем работали. Он тебе не рассказывал?

Валера отрицательно покачал головой, выпустил дым и посмотрел на мои руки, которые я держал на столе. Наверняка подумал, что я, как Акопян, сейчас пошевелю пальцами, и из них полезут рубли — или лучше доллары, но денег, к его сожалению, не было. Только слова:

— На станцию приходят термоса, которые ничьи. Их мало, но они есть. Когда такой термос приходил, — а это бывало только ночью, — Палыч его прятал или сразу загонял в порт под погрузку. У меня есть пацаны, которым они постоянно нужны. На следующий день я оформлял на него документы, а деньги — поровну.

Я блефовал. Палыч по такой схеме работал не со мной — но я точно знал, с кем. Это был его собутыльник и бизнес-партнер по совместительству. Пока Валера курил, я смотрел на него и думал, что он неприятный тип: с острыми скулами, впалыми щеками, длинным носом и зачем-то — с усами, которые торчали во все стороны. В своей серой форменной рубашке с погонами он походил на молодого почтальона Печкина из тупого советского мультика, который я ненавидел от всей души, как и всех его персонажей. Пауза затягивалась, и я решил, что нет смысла сейчас его поддавливать. Пусть обмозгует в спокойной обстановке.

— Валера, ты присмотрись, подумай. Я завтра приеду, и мы еще поговорим.

Я встал, протянул ему руку, но он не стал ее пожимать, а вместо этого спросил:

— Ты далёко сейчас поедешь?

— В центр. А тебе куда надо?

— На Военку, в общагу. Но скоро селекторное, пока мне нельзя уезжать.

Он дурак или хитрый? Думает, что я его буду ждать? Но вместе с этой мыслью меня посетила и другая:

— А ты оставь Макаровну. Она же старший товарный кассир и селекторное может за тебя провести. Сегодня пятница; в отделении никого, только дежурный.

Валера обрадовался, как ребенок, от того, что может пораньше свалить домой, быстро собрал свои пожитки. В этот момент он напоминал школьника, который решил сбежать с последнего урока. Потом позвонил в товарную, поставил Макаровне задачу, причем ему пришлось напомнить ей, что это он здесь — начальник станции. Я сказал ему, что буду ждать в машине, и вышел из кабинета, а пока спускался по лестнице, все время радовался, представляя себе, какая сейчас рожа у Макаровны. Захотелось даже заглянуть в товарную, чтобы убедиться, но я сдержался. На улице, когда я подошел к своему автомобилю, меня окликнули:

— Эй, погоди!

Такое приветствие обычно не бывает позитивным. Я быстро обернулся: ко мне подходили два сорокалетних мужика ублюдского вида и состояния. Я сунул ключи в карман и быстро спланировал схватку: одному надо сразу пройти в ноги и хорошенько ударить спиной об асфальт, а со вторым уже по обстановке. Но первым я начинать не буду.

— Тебе не до хуя термосов на одного? Харя не треснет? — тот, который говорил, шел первым, явно намереваясь вступить в бой, а вот второй отставал, не проявляя большого рвения.

Где-то я его видел, а где — не могу вспомнить. В данной ситуации эта мысль была не очень важной, но она почему-то вертелась в моей голове, не давая сконцентрироваться. Я не отвечал. До поры не видел в этом смысла: нужно посмотреть, что будет дальше, а ответить мне есть чем. Я — не слабый парень. Он остановился в двух шагах от меня, его правая рука находилась в кармане серой куртки, а пальцами левой он нервно постукивал по бедру. Левая нога, чуть согнутая, впереди, правая — сзади, на упоре. Он находился в стойке, чтобы нанести удар. Осталось только дождаться подходящего момента. Это может быть как раз тогда, когда я начну говорить. А у меня теперь возник другой вопрос: есть ли в его кармане нож или это просто понт такой? В моем арсенале имеется пара приемов из самбо, я хорошо ими владею, но там в обоих случаях можно сломать руку, если противник не готов. А он, судя по всему, не готов. С другой стороны — нож есть нож, и он может быть очень опасен против голых рук, пусть и тренированных. Мужик медлил, его волчьи глаза беспрерывно рыскали по мне в поисках слабого места, но, увы, пока они его не нашли. Такие мне на ковре попадались — не часто, но бывали. Это, в основном, парни с Кавказа, их почерк. Мы стояли друг против друга уже минут пять, и не знаю, сколько бы еще это продлилось, но тут из здания станции появился Валера. Увидев меня, почти вприпрыжку поспешил в мою сторону. Не обращая внимания на мужиков, он подскочил к «марку», схватил за ручку двери, подергал и громко спросил:

— А почему закрыто?

Я сунул руку в карман, нажал кнопку на брелоке и открыл ему дверь. Ситуация разрядилась, это стало понятно. Но просто так весь сыр-бор завершиться не мог: нужна точка, и мужик ее поставил. Он немного вытащил из кармана руку и показал мне нож. Первым моим желанием было прыгнуть ему под руку и попытаться ее вывернуть, — уверен, могло бы и получиться, он ведь этого не ждет. Но потом я взял себя в руки. Скорее всего, эта встреча у нас — не последняя; теперь я предупрежден и, значит, вооружен. И потом, как часто бывало в таких случаях, мне вспомнились слова тренера: «Надо быть спокойным до схватки, во время схватки и, более всего, — после схватки», поэтому я просто ответил на его вопрос:

— Мне — не до хуя!

На сем и порешили. Я сел в машину и поехал огибать бухту в обратном направлении. Валера уже успел осмотреться:

— Что за люди? Что хотели?

— Попросили закурить, а я же не курю, и это их немного расстроило!

— Если бы у меня попросили, я бы тоже так сказал. На всех не напасешься. Хороший у тебя «марковник», крутой! Салон — как новый, кресла — как в лучших домах Парижа и Лондона… — он продолжал нести чушь, алчными руками шарил по торпеде, попытался оторвать вонючку, но она была приклеена. Потом открыл бардачок и все там разворошил. Захотелось дать ему по рукам: я люблю, чтобы был порядок. Он повернулся назад, еще немного поохал и наткнулся на кассеты. — Сколько порнухи! Дай одну посмотреть!

— Все забирай!

— Правда, все? — Валера полностью развернулся назад и встал на колени. Слева от меня торчала его костлявая задница. Так захотелось засадить по ней корня, аж в глазах зарябило.

— Да, все!

Он вернулся в нормальное положение. Кассеты стопкой лежали на его коленях. Названия фильмов он громко читал вслух и каждому радовался как дитя.

— «Повар, вор, его жена и ее любовник». Вот эта — точно заебательская, смотри, какая тут баба! — он показал мне кассету на обложке которой в профиль стояла молодая телка в платье, состоящем из лифчика с пришитыми к нему полосками ткани.

— Эту оставь, это не порно!

— Не порно? А что тогда?

— Кино.

Он еще повертел кассету в руках и с формулировкой: «Хуйня какая-то» — швырнул на заднее сиденье. Досконально изучив все, что было, Валера посмотрел на дорогу и вдруг пальцем начал тыкать направо:

— Игорь, давай заедем на Вилкова в Толстошеинский! Надо пожрать купить!

Быстро освоился парень! Ладно, давай заедем! Я повернул направо и поехал в горку в сторону Окатовой.

В магазине оказалось полно народу, и я постарался потеряться — благо, он сразу рванул в винно-водочный отдел. Когда ДээС вернулся, я уже ждал его в «марке». Он открыл заднюю дверь и осторожно поставил пакет на пол за передним сиденьем. Пакет был полон пивных бутылок, а водку он держал в руках.

— Нормально ты втарился! Праздник какой-то? — столько спиртного, на мой взгляд, хватит на большую компанию.

— Завтра выходной. Вот это праздник! — Валера радостно потер руками. — Жена картошки с салом щас пожарит, и мы устроим с ней пир! А потом приступим к просмотру, пусть она чему-нибудь поучится!

Он постучал пальцем по стопке кассет с порнухой.

Да — там есть ей чему поучиться, особенно в фильме «Анальные королевы». Нелегко сегодня быть женой молодого железного дорожника…

Весь оставшийся путь Валера нудил о том, как ему тяжело: денег мало, машины нет, квартиры нет, и от этого пока детей нет. Столько всего надо купить в дом, жене — сапоги, ему — дубленку, видеодвойку… Да много-много всего! И если бы он сегодня согласился сотрудничать с Макаровной, — то пусть не на много, пусть всего долларов на триста, — ему было уже легче. Но он, как порядочный человек, готов принять и сто долларов, раз уж там не получилось.

Мне наплевать на его нытье. Я спокойно слушал и почти не реагировал, но одно знал точно: за то, что он не смог сегодня украсть у меня термос, я ему ничего не должен. Благотворительности не будет; заработаешь — получишь! Так что терпи, браток!

Когда я высадил его около общаги и остался один, то сразу вспомнил, где я видел мужика с ножом. Месяц назад, когда еще Палыч был начальником, мы сидели у него в кабинете, и этот хер к нему заглядывал, но меня увидел — и срыгнул. Палыч сказал тогда со злобой, что это — зять Макаровны. Недавно с зоны откинулся, и теперь ему нужны термоса.

Как там в песне поется? «На Дерибасовской открылася пивная, там собиралася компания блатная…»

Клюква

Она гладила меня по животу и смеялась:

— У тебя нигде нет волос: на голове, на груди, на лобке, под мышками… Ты такой гладкий и сладкий!

Мы снова и снова целовались. Первый раз в жизни я столько целовался. Потом она склонилась надо мной; ее длинные русые, почти пепельные волосы касались моего лица, груди, живота. Когда я захотел убрать их наверх, она громко запротестовала:

— Нет, не надо! Моих волос хватит для нас обоих! Смотри!

— Я хочу увидеть твое лицо! Мы знакомы уже целую вечность, а я еще ни разу его не видел!

— Потом, потом! Ну пожалуйста! — она снова касалась меня своими шелковыми волосами, опускаясь все ниже. — Смотри, он опять стоит! Хочешь кончить мне в рот?

Мне не очень нравится эта тема, но ей я не мог отказать:

— Если тебе хочется — да!

Чтобы не затягивать процесс, закрыл глаза и сосредоточился на ощущениях. Я чувствовал ее губы, ее язык. Она нежно кусала головку и помогала себе рукой. Удивительно, но обычно для того, чтобы кончить в чей-нибудь рот, мне надо уйму времени, а ей я был готов уже через минуту.

По закону подлости на столе запищал пейджер, и то, что я уже хотел в нее извергнуть, вдруг стало откатываться куда-то внутрь, вглубь меня, и откуда уже не так просто будет снова все это вернуть. Я гладил ее по голове:

— Прости, прости!

Вдруг она прошептала:

— Я боюсь!

— Чего ты боишься? Я с тобой!

— За тебя боюсь!

Мне нужно во что бы то ни стало увидеть ее лицо! Но, когда я открыл глаза, то понял, что лежу в позе эмбриона и глажу свое колено. Это его во сне я принял за девичью голову, а штаны от спортивного костюма, в которых я завалился спать, — за ее роскошные волосы. Чувство сожаления и досады осталось от моего сна и от того, что не сумел завершить то, что в нем снилось. Выход из такой передряги только один — взять себя в руки и подрочить. Я перевернулся на спину, но пейджер снова протрубил тревогу:

«Позвони папке».

Да, как говорится, никакой личной жизни! Я сел на кровати и попытался понять, какое сейчас время суток. В кладовке было темно, а из щели под дверью едва сочился серый свет. Или утро, или вечер, или одно из двух. Но, если утро, почему я в одежде? А если вечер, тогда я все проспал — обед, тренировку и встречу у дядь Тараса! Меня осенило: пейджер! Он все знает — и время и число!

15:36 АМ. 6 окт.

А год какой? Увы, и пейджер знает не все… Я сел на кровати, начал разминать шею, немного потянулся и, не переставая зевать, попытался попасть в действительность. Ничего из этого не вышло: снова стал заваливаться на бок, уговаривая себя: «Еще семь маленьких минуточек, и ничего не случится!» Не успел коснуться подушки, опять раздался этот гнусный писк. Яцек, сволочь, дублирует сообщение каждые пять минут — вероятно, что-то срочное! Чувство ответственности никогда не мешало мне жить. Скорее, наоборот, — оно убивало во мне лень, жалость к себе и разгильдяйство. Поэтому встать на ноги было делом одной секунды. Я вышел на балкон: небо затянуто облаками, воздух теплый, сырой и неподвижный. Вдруг вспомнил, как ночью, когда мы с ДээСом Валерой первый раз ловили неучтенный термос, стеной лил тропический ливень. Утром подул ветерок, стало свежо и засветило яркое, хоть и осеннее, солнце. Так продолжалось до обеда, потому я и закрыл дверь в кладовку, когда решил прикорнуть. Теперь еще одна смена сезона в течение суток. По крайней мере, в плане погоды жить здесь не скучно.

У меня есть один способ возвращения в жизнь — сунуть голову под кран с холодной водой. С четырнадцати лет я стригся только под ноль и, что удивительно, но кличка «Лысый» ко мне не прилепилась. Даже странно. Телка во сне правильно называла меня гладким. Редкие волосины пробивались у меня на бороде и на лобке — их даже брить стыдно. А на теле и ногах они вообще никогда не росли. Из-за этого я не ношу шорты: еще подумают, что ноги брею. Единственный плюс из этой моей особенности — легко сушить голову: нужно полотенцем поработать, и она сухая.

Пока вытирался, закралась мысль что-нибудь перекусить, но пейджер и не думал умолкать. Пришлось надеть футболку и идти звонить. Родители Яцека после того, как переехали, один комплект ключей отдали мне, чтобы я мог пользоваться телефонами. Это очень удобно, когда есть и городской, и железнодорожный. Последний даже полезнее. Я позвонил в дверь и через паузу позвонил еще — на всякий случай. А то недавно случился цирк, когда я зашел в квартиру к Владу, будучи уверенным, что его нет дома или он спит (а это одинаково), и начал крутить диск на аппарате. Телефонная полка у них находится в коридоре в трех шагах от двери в туалет. Только набрал номер, открывается толчковая дверь, оттуда выходит голая телка — то ли пьяная, то ли обдолбанная, то ли спросонья, а может, все сразу. Она делает ко мне шаг, делает другой, ничего не понимает и подходит вплотную. В этот момент трубка отвечает «Алло!», телка втыкается, что перед ней кто-то чужой и начинает истошно орать:

— Мужик, не убивай меня!

Естественно, после этого абсолютно глупо спрашивать у молодого специалиста Валентины на другом конце провода, что там с моей заявкой на секцию. Пришлось одеваться и идти в отделение. Хорошо, что я не успел себя назвать. Кстати, когда я туда пришел, Валентины уже на месте оказалось — она срочно отпросилась. Под предлогом «что-то случилось в семье». Вот так и рождаются легенды. А та голая чума убежала в спальню к Яцеку, чтобы он ее защитил, но он так и не проснулся.

Вроде бы, мне никто не отвечал. Я открыл дверь, зашел в квартиру, с опаской поглядывая на дверь гальюна, но все было тихо, Яцек где-то шарахался. Дядь Тарас по телефону дал мне ЦУ: съездить к начальнику мостоотряда, отвезти деньги и забрать новую справку. Эта работа для меня уже стала обыденной: справку — сюда, деньги — обратно; везде меня знали, процесс уже отлажен, и я вздохнул немного свободнее. В мостоотряде меня ждут до семи: сегодня пятница — святой день, и у них обязательный запой. А это — ненормированное мероприятие, в отличие от рабочего дня, поэтому можно будет еще заскочить в «Ностальгию», совместить обед и ужин. Пропала только тренировка. Ну и ладно! Завтра нагоню.

Еще в начале лета трапезы в «Ностальгии» для меня являлись непозволительной роскошью, а сейчас я здесь почти постоянный клиент. Быстро проглотив первое, второе и компот, в хорошем послеобеденном настроении я поехал в пункт назначения. Единственным огорчением от посещения этой дорогой столовой стало то, что у меня не осталось русских денег. Придется на жизнь тратить доллары, а я терпеть этого не могу: так они трудно достаются! Ладно, сегодня мне уже рубли не нужны, а завтра — поживем, увидим.