Бесплатный фрагмент - Буча

А в нашей буче, молодой, кипучей, —

и того лучше.

Поэма «Хорошо!» Вл. Маяковский

Чукча

Работать в тамбовское восьмое строительное производственно-техническое училище, сокращённо СПТУ-8, я попал по недоразумению.

Сначала, после окончания института я трудился прорабом в ПМК-7, седьмая передвижная механизированная колонна. Слово «трудился» мало подходит для этой должности предводителя «варягов» в колхозных хозяйствах области. Хотя, какой из меня предводитель?

Настоящим и действительным предводителем и атаманом в ту золотую пору был у нас начальник ПМК Завьялов Лев Давыдович. Вот был предводитель, так предводитель! Атаманил, невзирая на уголовный кодекс. Его задача была одна — приехать на шикарной чёрной «Волге», покрыть матом бригаду монтажников со мной вместе, потом нырнуть в правление колхоза, для которого мы монтировали зернохранилище, выползти оттуда никаким, забраться раком в машину, и, погоняя шофёра, убраться восвояси.

Однажды, после такого заезда, вползая в легковушку, он обронил из кармана пухлую пачку денег и умчался.

Мы, чтобы не попасться на глаза нашему атаману, в это время прятались в одном из огромных стальных стаканов — заготовки для монтажа башен.

Удивлению и радости не было конца — вот он коммунизм на лицо, какой! Яркие сторублёвки, шутя и играя, загонял ветер запросто в гущу спелой пшеницы.

Хватило и на известную нужду монтажников и на, вечно ворчливых от безденежья, жён.

Долго потом искали, в уже скошенном поле, хотя бы листик — пустая стерня только колола руки.

Лев Давыдович о деньгах так и не вспомнил. Этого добра у него всегда хватало.

Деньги он носил во всех карманах. Бывало, полезет закурить, а вместе с пачкой сигарет в ладони оказывается или «стольник», или четвертная.

Страна, в то застойное время, на колхозы не скупилась. Металл — прокат любого профиля: балки, трубы, дефицитное в личных хозяйствах кровельное железо — всё шло валом.

— Так! — вызывает меня Лев Давыдович в конце месяца, и подаёт бумажку, — Включи в затраты сверх сметы то-то и то-то!

— Лев Давыдович, я уже процентовку подписал! Всё — согласно сметы!

— На, вот тебе! — достаёт из кармана радужный веер денег, — Купи главному инженеру колхоза пару бутылок коньяка, да не скупись! Купи армянского! Пару плиток шоколада, того, настоящего, горького. Лимончиков прихвати и топай! Я с ним договорился. А процентовку перепиши заново. Включи туда сверхнормативные затраты. Он подпишет. Остаток денег возьми себе. Жене подарок сделай. Ты, я слышал, женился недавно. Жена, говорят, красивая. Познакомь как-нибудь, ладно?!

И ты идёшь униженный и оскорблённый делать приписки, гнать фуфло, если хочешь работать.

Пришёл домой, рассказал жене. А жена общественница, студентка ещё. Прямая, как не знаю кто.

— Уходи! Увольняйся, пока тебя не посадили! Если не уволишься, сама пойду в ОБХСС и заявлю, чтобы тебя огородить от тюрьмы. Уходи с работы!

Что делать? Написал заявление по собственному желанию. Зашёл в кабинет. Лев Давыдович с трубкой возле уха за столом. Кивает мне по-свойски: садись, мол.

В трубке разговор долгий. Лев Давыдович морщиться. Кому-то говорит: «Всё! Всё, всё!» И ко мне:

— Чего тебе?

Я подаю ему заявление и деньги. Он вопросительно смотрит на бумагу:

— Что, мало дал? — и лезет в карман.

— Лев Давыдович, трус не играет в хоккей!

— А, понимаю, понимаю! Так бы и сказал…

— Вот и говорю!

Быстрый кудреватый росчерк. Пододвигает бумагу и деньги в мою сторону.

Беру заявление, а деньги оставляю на столе.

— Забирай башли! Они твои! Это тебе заместо перерасчёта.

— Тут многовато будет…

— Бери, бери! Я тебе в этом месяце прогулы поставлю, чтобы кадровик не мучил. Вот тебе и расчёт за просчёт!

Что ни говори, а человек был наш предводитель! И с юмором.

Уволился. А места хлебного жалко. Куда пойти? Снова к ребятам сварщиком? Неудобно как-то. Скажут, не смог инженером работать… В «Союзпроммонтаж» податься… Там всегда вакансии. Но на монтаже и прорабом не сладко. Вечные командировки и переезды по всей стране, а у меня жена студентка…

Уткнулся глазами в наш исследовательский институт резиновой промышленности, где правдами и неправдами сочинял диплом по производству и вулканизации автомобильных шин. Диплом защитил на «ура!» Может, вспомнят заслуги? Возьмут… Буду сидеть под крышей, в тишине…

Кадровик там строгий, из бывших военных, Петром Алексеевичем величают, как нашего первого императора.

Помялся возле двери. Кашлянул в кулак. Постучал в дымчатое и тусклое стекло кабинета. Тихо. Приоткрыл дверь. Сам Пётр Алексеевич, скрестив на груди руки, что-то внимательно высматривает в окне. Ну, точь в точь, как тот император перед прорубленным окном в Европу.

— Разрешите?

— Разрешаю! — говорит, не оборачиваясь, и всё продолжает смотреть в окно.

Я молча мнусь у двери.

— Нету! — говорит Пётр Алексеевич.

Я никак не пойму, чего такого «нету», и осматриваюсь вокруг себя.

— Не ищи! Места для тебя у нас нет.

— Пётр Алексеевич, а как вы догадались, что я работу ищу?

— Ты ж ко мне не покурить пришёл. Я смотрю, ты за дверью уж очень робко топчешься. Ну, думаю, ещё один студент место ищет.

Я в растерянности оглянулся на дверь. Весь коридор — в стекле, как на ладони. Двери с обратной стороны зеркальные, а из кабинета всё видно: кто голову над чертежами ломает, а кто в курилке пропадает — вот она и прогрессивка в конце месяца!

— Иди, давай! Нам настоящие инженеры нужны, а не статисты!

Мне стало так неудобно и стыдно за свою самоуверенность, что я быстро выскользнул за дверь в надежде, что никто не узнает о моей попытке, прислониться к людям науки, где ценятся творческие личности, которые на «ты» с математикой и физикой. А у меня по высшей математике стоит длинный, и то внатяжку, похабный «уд»…

Вылетаю на улицу, и — вот она, удача! Перед институтом на лавочке сидит и мирно курит короткую изогнутую трубку наш преподаватель на курсе по основам взаимозаменяемости.

— Здравствуйте, Алитет Демианович!

Интересный человек, настоящий гениальный чукча, неизвестно какими судьбами попавший на серединную чернозёмную Россию. Его настоящее имя было — Алелекэ-кай. Приставка «кай», говорит о принадлежности к известному мужскому роду китобоев-охотников. Но, студенты его называли проще — Алитет. «Алитет в горы не уйдёт, но зачётка под рукой — всегда лучше!» — говорили студенты и протягивали синий складень, где всегда можно надеяться на твёрдую тройку. «Основы взаимозаменяемости», предмет мудрый, но муторный. Сколько ни учи, а на зачётах всегда споткнёшься. Вот тогда-то и выручает Алитет Демианович, Демьянович по-русски.

Знаменитый человек, этот Алелекэ-кай! О нём по институту ходили легенды. Чукча — и математик! Да ещё какой! С одной логарифмической линейкой в нашем НИИ химического машиностроения любые несущие конструкции и узлы рассчитывал. За что его, несмотря на болезненную слабость, держали сверх штата. Вроде, как почасовика. И в нашем учебном заведении он тоже был почасовиком. Попала шлея под хвост, запил мужик, — а он у нас по штату не числится!

Сам-то он стеснялся своей слабости, но иногда горько отшучивался: мол, вот она, колониальная зависимость что делает! Боялся своей, как у всех северных народов, генетической предрасположенности. С нами, вечерниками, он держался запросто. Иногда можно было его увидеть и в наших шумных компаниях за празднованием какого-нибудь случая. Человек он был сравнительно молодой и пользовался, невзирая на слабость, вниманием одиноких «студенток-очаровашек», которым его болезнь не мешала, а даже помогала расслабиться и окунуться в соблазн.

Такой он был человек…

Товарищеские чувства связывали и меня с ним. Было дело и ночной город копытили вместе подстёгнутые весёлым наездником-хмелем.

— Здорово, студент, здорово! — пододвинулся на скамейке высвободив мне место. — Присаживайся. В чём проблема?

— А! — махнул я рукой и полез за сигаретами.

— Что, с Петром Алексеевичем общий язык не нашёл?

— В разных мы с ним категориях, Алитет Демианович?

— Сколько раз говорить, что я не Алитет! Меня зовут Алелекэ-кай. Зови лучше просто, по-русски — Демьяныч. И — все дела! С работой проблемы?

— Ворьё кругом! Под монастырь чуть не подвели в ПМК. Там у нас такой жучила, что пробы негде ставить! «Вот они, деньги!| — говорит, — бери, сколько рука захватит!» А у меня хватательный инстинкт отсутствует, — обернулся я к чукче, показывая раскрытую ладонь, что она плохо сжимается в горсть.

— Что так? Переформатироваться не можешь? Я вот тоже…

А, что «тоже»? Он так и не досказал. На его лице молодого загорелого японца отобразилась грустная улыбка. От «Демьяныча» уже густо попахивало хмелем. Было видно, что у него сегодня с утра — «день свободен!».

— Выпьем? — спросил он более утвердительно, чем с вопросом.

— Козе не до плясок, когда хозяин нож точит, — попробовал я отшутиться. — Работу ищу!

— Это у тебя на лице написано. Работа, — он снова грустно усмехнулся, — не Алитет, в горы не уйдёт! Раздели с чукчей пару минут, и чукча тебе поможет…

Он достал из потрёпанного кожаного портфеля узкогрудую бутылку. К моему удивлению это был дефицитный для того времени армянский коньяк «Отборный». Каким образом коньяк оказался у Алитета, неизвестно, при мне он всегда пил наш местный горельский вермут или такого же качества портвейн три семёрки.

Я боязливо покосился на окно кабинета кадровика:

— Пётр Великий бдит!

— А, — пустое! Я сегодня все работы сдал на подпись, и теперь в свободном плаванье.

Пить с утра, и в такой момент мне действительно не хотелось. Я для убедительности сослался на свой хронический холецистит.

— Ну, болей дальше! — «Демьяныч» с неохотой спрятал бутылку снова в портфель. — Гнилое место! — указал он на фасад института. — Ты здесь и месяца не протянешь, головоломки и ребусы отгадывать. Не твоё это дело! Вон через дорогу ПТУ там у меня директор знакомый. Пойдём!

«Попробовать что ли? Может, из меня тоже педагог получится… Заманчиво всё-таки! Чем чёрт не шутит, пока бог спит…» — соображал я, почёсывая затылок.

— Пойдём! Там, я знаю, преподаватель спецтехнологии требуется, — нехотя поднялся мой высокоумный и уникальный чукча со скамейки. Было видно, что ему не хочется покидать насиженное место. Но, чукча сказал — чукча сделал!

Первые уроки педагогики

Через пару минут я со своим другом уже стоял в директорском кабинете. Там шли какие-то разборки. У стола корячился, как в схватке живота, косматый, с грязными патлами до плеч, великовозрастный балбес, а рядом, придерживая его за рукав, оправдываясь, что-то тараторила сидящему за столом директору, моложавая женщина. У директора, мужчины свирепого вида, нервно поигрывали крутые желваки на скулах.

Неожиданно, не обращая на нас внимания, он вскочил из-за стола, огромной горстью схватил балбеса за пакли, сшиб его наземь, и широким, на толстой подошве ботинком, прижал грязные войлочные космы к полу. Голова несчастного, как перед палачом, с услужливо вытянутой, ещё мальчишеской шеей и вывернутыми белками глаз, покорно утупилась в ботинок.

— Нож! — не обращаясь ни к кому конкретно, прорычал мучитель.

Мой напарник спокойно взял со стола полуметровый тесак с наборной рукоятью и подал в широкую ладонь свирепого садиста.

Мне почему-то сразу же расхотелось работать педагогом. Нехорошо захолодело под ложечкой, густо по спине побежали мурашки, и, под хлёстанный инстинктом самосохранения, я кинулся к двери — бежать! Непременно бежать! Но тут гениальный чукча быстро перехватил меня поперёк туловища:

— Куда?

Я с ужасом уставился на жуткую картину.

Директор, ловко перекинув нож в правую руку, нагнулся над жертвой. Быстрый взмах тесаком, и вот уже у мучителя в горсти оказались вяло поникшие космы доморощенного блатняка. Он сразу как-то ослаб, потерял цвет и по-детски, шмыгая носом, расплакался.

— Держи на память! — Главный педагог училища отбросил тесак на стол и сунул ржавые космы за пазуху несчастного. — Иди на урок! И, чтоб ты мне больше на глаза не попадался! Иди! Вот работёнка, мать её! С тесаком на урок пришёл, — кивнул вслед ушедшему. Потом к нам: — Привет-привет! — жмёт руку Алитету. Молча подержал и мою руку. — Нина Александровна! — крикнул в дверь. — Накрой нам стол! Война войной, а обед — вовремя! Ко мне — никого!

Я с удивлением смотрел, как хозяин кабинета молча подошёл к неказистому, сбитому из древесно-стружечной плиты шкафу, где пылилась с выцветшей от времени обложкой руководящая методическая литература, ловко повернул шкаф, и мы оказались в тесноватой, но уютной со всех сторон комнате, правда, без окон, — вероятно, от постороннего глаза. Весь передний угол занимал высокий белый холодильник. На маленьком приземистом столике, покрытом зелёной шёлковой скатёркой, в стеклянных вазочках солдатскими треугольными конвертами торчали накрахмаленные салфетки. Точь-в-точь, как в ресторане. От уличной жары спасал урчащий за узорчатой решёткой ласковым котёнком небольшой вделанный в глухую стену кондиционер.

— Всё путём, однако! — кинув в угол портфель, сказал, потирая ладони, гениальный чукча и первым уселся на низкий обтянутый мягкой кожей табурет. Было видно, что он здесь частый гость и с хозяином на короткой ноге.

На краешек табурета присел и я, соображая, как себя вести, и чем кончится дело.

А дело только начиналось.

В поварском чепчике и в белом, с кружевной оторочкой, фартучке, резвая, как школьница-выпускница, впорхнула к нам с подносом в руках очаровашка из местного пищеблока. Потом ещё одна, столь же резвая, как и первая.

Вмиг на столике образовалось нечто, очень похожее на праздничный обед в ресторане. Очаровашки исчезли так же быстро, как и появились.

— Сподобимся по маленькой? — почему-то посмотрел в мою сторону хозяин кабинета, и, не оборачиваясь, привычно дотянулся до холодильника, и вот уже — она, запотевшая и чистая, как только что вынырнувшая из парной девица, бутылка отличной пшеничной водки. У меня непроизвольно засосало под ложечкой, проснулась память желудка, в котором с утра, кроме чашки чая, ничего не было.

— Не робей! — оживился чукча, и почему-то пододвинул ко мне вазочку с торчащими из неё салфетками. Я машинально вытащил одну и стал усердно протирать лежащий передо мной столовый нож.

Не будучи по жизни очень уж стеснительным, я в такой дружеской и непринуждённой обстановке, вдруг почувствовал свою ненужность и отстранённость от всего, что находилось передо мной. И ненормальный, но гениальный математик-чукча, и очевидный садист директор, и закуски, и эта соблазнительная пшеничная радость для меня были недосягаемы и недоступны. Я искал работу. Вот уже около месяца я живу без денег, и мне так необходимо найти своё место — спокойный трудовой день и нормальная зарплата, а здесь сумасшедший дом какой-то!

— Бледнолицый брат мой, — подняв рюмку, высокопарно молвил Алитет, — обращаясь в стиле Майн Рида к хозяину кабинета. — Этот застенчивый молодой человек, — гениальный чукча коснулся наполненной рюмкой моего плеча, — мечтает посвятить свою жизнь благородному труду советского педагога, и ему нужно место в этом замечательном коллективе, — обвёл он рукой вокруг себя, обозначая своё устойчивое местопребывание.

Хозяин, сморщившись, словно вдруг у него заболели зубы, упёрся недружелюбным взглядом мне прямо в переносицу:

— Нет, только не педика! — неизвестно от чего взъярился хозяин. — У меня эти из пединститута, вот, где сидят! — выразительно хлопнул себя по взбагровевшей шее, это садист. — Интеллигенты, мать их так! Соплю без платочка не вышибут! А ты, директор, сам с малолетними дебилами возись. Перевоспитывай! — обрубил он свою гневную речь, протягивая и мне рюмку! — Пей, студент!

Я, хоть и обиделся за «педика» и за «студента», но машинально, без слов и лишних движений опрокинул в себя нашу русскую пшеничную радость!

— Ишь ты! — восхищённо крякнул садист, и тут же снова наполнил мою рюмку. — Ты кто?

— Инженер! И монтажник — по совместительству, — осмелев, ответил я с вызовом.

— Правда? — резко, чему-то обрадовавшись, ухватил он меня за рукав. — Родной, мне, как раз, такой человек и нужен! В мастера производственного обучения пойдёшь? Спецтехнологию читать будешь! К зарплате прибавку за часы дам! А то у меня одни бабы. Распустили весь контингент! На «вы» с учениками разговаривают! Понимаешь? — по-дружески пожаловался мне. — Документы с собой?

Я достал диплом, трудовую книжку и паспорт.

Коротко взглянув в трудовую книжку, он всё вернул мне:

— Иди к моей секретарше. Оставь Нине Александровне заявление, я потом подпишу, и приходи завтра в училище. Со мной ты здесь не сидел. Запомни! Иди! Беру на работу!

Надо признаться, я не очень-то обрадовался предложению «садиста». Вопрос воспитания подрастающего поколения я полагал иным. И с неохотой поднялся: хорошо было… Стол накрыт…

Нина Александровна с готовностью подала мне лист бумаги и ручку:

— Пишите. Кому: просто — директору СПТУ-8 без фамилии, Николай Ильич не любит, чтобы его фамилию — Кривопалов, тиражировали по любому случаю. Так, так… — внимательно изучила мой институтский диплом. — А ведомость по оценкам не с вами?

Зачем ей потребовались мои оценки, ума не приложу? Я ведь не в академии собрался работать! Вот он — диплом, а вот гербовая печать! На моё пожатие плечами, Нина Александровна посмотрела подозрительно, но, всё равно повертев диплом в руках, взяла от меня заявление и трудовую книжку:

— Завтра к восьми ноль-ноль, без опозданий на линейку!

— Какую линейку? — вырвалось у меня.

Нина Александровна с таким отвращением посмотрела на меня, словно услышала грязное, нецензурное слово в свой адрес.

Эмиссар перестройки

Как не спешил, но на «линейку» я всё же опоздал.

На первом этаже, в длинном выкрашенном тёмно-зелёной, казённого цвета краской, зевая и вяло переругиваясь, перед громогласной, высокой и нескладной в своём росте женщиной, стояло десятка два ребят в одинаковой, мешковатой — «на вырост» одежде.

Как выяснилось позже: женщину звали Ираида Васильевна, и она была комсоргом училища, несмотря на свой запоздалый возраст, но с большим комсомольским задором. А «линейку» представляли учащиеся из недавнего детдома. Остальные обитатели этого учебно-технического заведения вообще на «линейку» не вставали, и принудить их к построению не было никакой возможности. Покуривая и толкая, друг дружку, остальная часть контингента медленно тянулась из столовой после добротного завтрака.

В те времена учащихся кормили очень хорошо, а из-за их частого пропуска уроков, можно взять в столовой и повторную порцию, и даже не одну.

Да, посещаемость здесь всегда была слабым звеном в цепи обучения и воспитания, от чего на каждом педсовете страдали не только одни мастера производственного обучения. Повсеместно падала дисциплина. Кончался период «развитого социализма» и страна с очевидностью поспешно шла к развалу.

…После линейки состоялось, правда, с поправкой на пустующие стулья из-за малого числа учеников, общее собрание в красочно оформленном кабинете истории.

«Вам всё можно!» — сказал, как обрезал московский эмиссар от центрального отдела народного образования, выступая перед учениками. По его словам руководящая роль в обучении представлялась теперь по требованию нового времени, самим ученикам. «Вы должны сами выбирать себе директора и своих преподавателей! — рубил он воздух маленькой ладонью. — В стране идёт перестройка, и борьба с косностью, это первоочередная задача нашей партии. Теперь вы, молодые, стоите у руля вашего учебного заведения. Гласность и самоуправление побеждает во всех сферах жизни. Вперёд к новой экономической политике!»

Речь его была путанной, но заражала энтузиазмом. Школяры что-то не в лад громко выкрикивали, смеялись, хлопали по столам крышками и бестолково гомонили.

Самоуправление и повсеместная гласность, дело хорошее, но, как это всё связать и осуществить на практике, никто не знал. Только все сразу воодушевились новшеством. Первой поднялась Ираида Васильевна и торжественно произнесла клятву гласности. «Партия объявила гласность в стране, поэтому мы должны каждый на своём месте раскрыть публично все свои недостатки и пороки в обучении молодого поколения. Теперь не будет никаких тайн от наших любимых учеников».

Эмиссар-куратор из Москвы энергично похлопал пухлыми ладошками: — Меньше формализма, а больше свободы на местах. Гоните метлой педагогическую косность и замшелость в учебном процессе! Всем привет! — привскочив со своего места, помахал он ручонками в сторону неумолчных школяров и отправился, по выражению счастливого лица, вместе с директором и заместителем директора по воспитательной работе, женщиной со всех сторон ладной, в тот благословенный и насиженный гостями кабинет.

— Пойдёмте со мной! — взяла меня за руку одна из сотрудниц, довольно пожилая женщина, но с быстрой и молодой походкой.

Нырнув под лестницу, мы оказались с ней, судя по деревянным счётам и бумагам на столе, в бухгалтерии. Старушенция, наверное, работала здесь кассиром.

Перебрав на широком столе листки, она зацепила один из них сухими, жёсткими пальцами.

— Ах, вот он где!

Это был приказ о зачислении меня на работу. Сверилась с моим паспортом в правильности написания имени и фамилии.

— Ну, всё! — облегчённо вздохнула она, как будто только что опустила тяжёлую поклажу. Полистала, полистала деньги и протянула мне:

— Распишитесь здесь и здесь!

Расписался.

— Ну, и подпись у вас! Прям, как у министра финансов.

— Ага! — хмыкнул я довольный.

— Эти деньги на командировочные расходы! После за каждый день, чтобы отчитались! Позовите сюда ещё Алексея Павловича Попова, он с вами должен ехать.

Какая командировка? Куда? Какой Алексей Павлович?

Палыч

Я вышел в замешательстве из бухгалтерии. Навстречу шёл крепкий лет сорока мужик с высоким вьющимся зачёсом, что-то соображая на ходу. Об этом говорил его отсутствующий взгляд и какая-то рассеянная походка. Чуть не столкнувшись со мной, он остановился, встряхнул головой, как конь, на лице появилась лукавая ухмылочка знающего человека.

— Ты что ль новенький мастер производственного обучения у сварщиков?

— Я!.. Только меня с учениками не познакомили.

— А у нас такой группы и нет вовсе. Её ещё набрать надо. Ты командировочные получил?

— Получил.

— Давай сюда!

Я многого наслушался о современных учебных заведениях: и, как там учат, и, как грабят свои своих же сверстников, и, как на это, спустя рукава, смотрят учителя и воспитатели, но, чтобы так вот сотрудники отбирали друг у друга деньги?! Нет, такого дикого беспредела, мне слышать не приходилось.

— ?!!! — я настороженно, на всякий случай, сжав кулаки для ближнего боя, уставился на него:

— Вы что ли Попов Алексей Павлович? — уважительное «Вы» вырвалось у меня больше по привычке.

— Я, я — шляпка от фуя! — доброжелательно посмеиваясь, сказал он. — Ты водку пьёшь? — ошарашил меня своим вопросом.

— Бывает…, — замявшись, отвечаю.

— Бывает — моя бабка всё забывает, — передразнил он, упираясь, на произношение — «бывает».

— Ну, бывает, пью! А, что?

— Мы с тобой на целый месяц в командировку едем, понял? Надо, чтобы деньги в одном кармане были. Хочешь, ты возьмись командовать. Только я тебя не знаю, а про меня у кого хошь спроси. Не обману. Щас из столовой загрузим продукты и — на коня!

Грузились долго. В допотопный, трёхосный ЗИЛ сначала загрузили матрацы из общежития и солдатские суконные одеяла. Потом из столовой, этот Алексей Павлович, а попросту «Палыч», как я его потом называл, добрейший компанейский мужик, всё грузил сам: несколько кругов колбасы, банок десять тушёнки, мешочек пшена, порядочный брусок сала, пару банок сгущёнки и в полиэтиленовом пакете, судя по кровоподтёкам, сырое мясо и несколько буханок хлеба.

Моему удивлению не было конца:

— Куда такая прорва? На северный полюс, что ли?

— А вот и не угадал, — смеётся Палыч, — запас карман не трёт, хлеба не просит: монах монашку не е…, а член всегда с собой носит. Ну, давай на дорожку! — Палыч достаёт из туго набитого вещмешка бутылку, режет на широком ржавом буфере нашей колымаги хлеб, колбасу. Подаёт мятую алюминиевую кружку — Дёрнем!

Хорошо день начинается, подумал я, принимая кружку:

— Бывай!

— Буду! — Палыч принимает от меня посуду, и булькает себе.

— Сашка, будешь? — кричит он в кабину водителю, молодому парню почему-то в солдатской форме. Видно, что только-только справил дембель.

— Давай! — крупными здоровыми зубами улыбается парень.

Допили остатки.

— На крыло? — спрашивает Сашка.

— Форвердс! — уступил Палыч мне место в кабине, отодвинувшись к шофёру.

Кабина просторная. Сидеть хорошо, свободно. Боковое стекло опущено. Едем. По щеке шпарит подгоняемое ветром солнце. Весна в самом разгаре. Только отшумели Первомаи. Впереди ещё праздник — День Победы.

Начало мая сухое, жаркое, погода, как в июле месяце. Хорошо едем. Правда в кабине громовень и стукота разболтанного железа, но скорость держим. Переехали через мост. Пригородный лес. Город остался за спиной.

…Тут надо сказать несколько слов о проблемах набора учащихся на следующий учебный год, — самая острая и неспокойная задача директора училища Николая Ильича Кривопалова, человека крепкой русской закалки в традициях исторической педагогики того самого Макаренко. Сам Николай Ильич, из подранков войны, безотцовщина, воспитанник ремеслухи, поэтому ему хорошо были известны все тонкости и нюансы поведения своих подопечных, как учеников, так и сотрудников.

В том учебном заведении, где мне предстояло работать, без жёстких и неординарных мер к ученикам не подступиться. У них свой порог доступности. Без крутого общения с первых же минут знакомства, они могут перетереть тебя в муку. У преподователей на них не было ни малейших мер воздействия, кроме, как угроза применения физической силы или само применение, что я и наблюдал в первый же день у директора в кабинете и хорошо уяснил для себя местную педагогику.

В училище набирался ещё тот контингент. Мягкость, уговоры и проба убеждений воспринимались здесь, как слабость со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Кое-как рекрутированные в учебные группы рабочих непрестижных профессий: каменщики, штукатуры, моляры, плотники, бетонщики, ну и, конечно, монтажники, уважали, правда, не только силу, но и авторитет самих мастеров производственного обучения. В чём я неоднократно убеждался позже.

Набор, только на автомехаников был всегда полный, а на остальные специальности поставлялись рекруты из детских домов и сельской местности, где кроме скотника и дояра на работу не устроиться.

Трактористов и механизаторов представляли демобилизованные армейцы, а подростки, едва осилившие несколько классов, и не умеющие правильно написать свою фамилию, пополняли в стране многочисленные строительные учебные заведения.

Азы профессии давали мастера «…потому я в училище мастер, а не просто учитель труда», как то прочитал я в методичке одного такого педагога.

На ближайшее время наша с Палычем задача была наиболее трудна и ответственна: набор учеников сродни поступлению урожая в закрома родины. Цыплят по осени считают.

Палыч с заговорщицким видом, наклонившись ко мне, инструктировал о своих методах изъятия заявлений и справок со школы о неполном среднем образовании. Документы ждут, как манны небесной в училище. От этого зависят ставки и оклады сотрудников всех профилей и должностей. Чем больше мы привезём бумаг, тем почётнее будем выглядеть на очередном педсовете.

— Старайся, брат, и мы с тобой будем в дамках! А теперь давай выпьем за удачу!

Как только скрылся город, тренированный шофёр Сашка завернул в лес и уже — вот она, закуска на пенёчке! Осталось только выпить и — держать путь дальше.

Мне всё это казалось таким весёлым и не совсем серьёзным. За городом хорошо: лес — вот он! Воздух. Грибной прелый запах тревожит и будит какие-то давние чувства, окрашенные в романтические воспоминания. Весна смеётся из-под каждого кустика. Напарник — чувствуется опытный, ему лучше знать, что делать.