Бесплатный фрагмент - Библия смерти

Посвящается Фокину Алексею.

Надеюсь, ты там, где и должен быть!

«Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий. Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет. Пожалуйста, обратитесь к врачу для получения помощи и борьбы с зависимостью».

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Итак, я рад представить вашему вниманию свое новое творение. Я потратил на воспитание этого ребёнка целых три года. Соглашусь! Путь, был долгим. Все должно было сложится иначе, но сложилось так, как сложилось. Жизнь — не прямая линия, по которой можно с точностью отмерить нарисованное в голове будущее. Кидая палки в колеса, она изо дня в день чертит кривые зигзаги, заставляя раз за разом пересматривать свои планы. Скажу, у нее это получается получше многих. Поэтому, эти долгие три года, тот самый крохотный трехмесячный круиз, который должен пройти писатель в поставленные для себя временные рамки. Просто пятиминутные передышки мыслей, оказались гораздо дольше. Повторюсь! Случилось, что случилось… Прожитое не вернёшь, а жизнь продолжалась и будет продолжаться дальше до скончания веков.

Тот новый и необъятный мир, о котором мне хочется поведать, готов окунуть во что-то для меня, а быть может и для вас, новое и ценное. Рассказать вам о том, как именно я представляю непредвиденное…

Как разворачивается жизнь после смерти для нас, для вас, для любого из семи миллиардов людей? Кто-то считает, что достоин после смерти оказаться в Раю, и быть может он прав. Кому-то суждено иное… Тысячелетие Ада равносильно одной прожитой мозгом секунды. Тело ещё толком не успело остыть, а душа уже целую вечность варится в кровавых котлах сотворенных ею грехов. Когда ты точно для себя решил, что смерть — это все что у тебя осталось, времени исправить сотворенное зло, увы, не имеется возможным.

И так!

Фильм начинается.

Мозг умирает.

Время отмирания клеток — пять минут.

Установлено.

Добро пожаловать в бесконечность безумия, сотворенного собственными страданиями.

АКТ ПЕРВЫЙ: «ПРИХОД»

Сцена первая: Каникулы

«Письмо к познанию потерянных душ»

Первый звонок — рождение.

Находясь в роддоме, ты еще не видишь, но уже способен слышать недовольства на собственную жизнь от всего окружающего тебя медперсонала. Раскрывая глаза, ты познаешь этот дивный мир, но глубоко внутри собственного подсознания знаешь, насколько он ужасен и жесток.

Месяца пролетают так незаметно…

Еще вчера, ты маленький беззаботный комочек, за которым никак не угнаться твоим родителям, а уже завтра детский сад и новое осознание неопознанного. Раз моргнул. Два моргнул. И наступил второй звонок — школа.

Этот мир считается главной ступеней для всего человечества. Эволюция! Развитие! Процветание! Время глубокой истории и огромного потока знаний… Голова кругом… Но это не вся правда. Этот мир окутан тайнами, вечным унижением более сильного над слабым, разочарованием и непрерывным количеством слез. Не каждый идет с утра с высоко поднятой головой и счастливой улыбкой на лице. И я сейчас не говорю о той искусственной мимике, которую тебя научила создавать эта гремучая смесь безответственного общества. Быть по-настоящему счастливым в те непокорные годы жизни — счастье, которое желал бы каждый. Оно дано не всем! Истинное счастье — роскошь, заваленная каменными руинами грез.

Звуки приглушаются, время замирает…

Оглядываясь по сторонам, ты лицезришь лишь однородную серую массу братства и знаешь, что таких особенных, как ты сам — не существует. Изгой! Брошенный на произвол судьбы и обиженный на весь свет. На таких вечно будут указывать пальцем, забрасывая обглоданными фруктами и смеясь навзрыд…

Таким образом, подрастающий ребенок познал еще один фрагмент своего, казалось бы, глупого или великого существования. Ведь он еще совсем не ведает, как в будущем его примет общество, и то, как он сам себя в нем поведет.

И вот уже слышно, как начинает звенеть третий звонок. Решающий, перед выходом в финальную лигу мирового океана взрослого познания душ. Здесь скорость течения зависит от качества уже пройденного пути. И имя ему — универ.

Ты еще так молод, но уже в дебрях пучковой щетины пытаешься выискать выражение стойкости, мужества и отваги. Ведь ты давно уже не ребенок и должен показать себя взрослой особью. Было бы очень плохо, если новая ступень развития жизни узнает, что ты до сих пор так еще и не оторвался от мамкиной сиськи. Очередной позор и снова оно — клеймо на всю жизнь. Изгой! Покинутый, но не одинокий.

Всегда!

Где бы не оказался тот или иной индивид, насколько добрым или злым его не создала школа жизни, для него всегда найдется помощь. Уныние для большинства — спасение единиц. Так устроен этот нелегкий путь к знаниям, но это та самая важная частичка взросления, без которой человечество не сможет определить, кем оно является для своего времени.

И не имеет смысла, полезен ты будешь, либо вовсе нарасхват, а может твои три ступени станут бессмысленной тратой драгоценного времени — знай и помни, без этих прожитых тобой лет, не было б ни тебя, ни меня.

Жизнь сложна и жестока, но она выучила миллионы граждан и будет продолжать это делать снова, и снова, и снова. До бесконечности!

Звенит четвертый звонок…

Москва. Город большой суеты. Даже если откинуть в сторону время отпусков и каникул, здесь все равно постоянно уйма людей. Столица, как большой муравейник, заставляет каждого «добытчика» выполнять обязанности той ячейки общества, к которой тебя отнесли твои потребности и возможности.

На Воробьевых горах было ветрено, но день был жарким, как и обещали синоптики последние недели уходящего лета. Студенты МГУ потихонечку начинают съезжаться в свое временное убежище, еще совсем не думая о суровых учебных буднях. Каждому приезжему новобранцу хочется как можно больше успеть охватить достопримечательностей большого города. Многие, мегаполис вживую, видят, что можно сказать, впервые. Тем же, кто подобный заезд проделывает не в первый раз, было совершенно безразлично на весь окружающий их мир. Всем хотелось общения! Студенты, за годы учебы, прожитые бок о бок, успевают стать лучшими друзьями и товарищами, которых даже тысячи километров не в силах удержать. Дружба, вещь хрупкая, но за нее стоит цепляться, ведь именно она помогает многим выживать в большом обществе. Жаль, что не всем по силам расщепить ценность того немногого, без чего жизнь не была бы столь одинока.

(Неизвестен). — Здравствуй, «Золушка»!

Молодой парень подкрался к смотревшей в сторону «Олимпийского» молодой девушке и плавно закрыл ей руками глаза.

Алексей Матусов:

Цвет его больших глаз карий. Волосы черные, прямые, жесткие (что естественно для человека якутского происхождения). Длина его локонов не превышала и пяти сантиметров. Имеет овальный облик лица. Не высокий, но широкий лоб. Нос прямой, с горбинкой. Рот был большой, с желтыми зубами, что совсем ни разу не смущало его внутренней мир, поддерживая в нем улыбку, несмотря ни на что. Роста он был не большого, всего 161 сантиметр.

(Если бы не современная мода и накаченное мускулистое тело, кто знает, может та милая девушка, к которой он так умело подкрался, прошла бы мимо него в тот запоминающейся для них двоих день.)

Родился — 6 июня 1998 года, в один из самых дождливых дней лета. Мать умерла при родах. Отец, с первого глотка воздуха и по сей день, во всем винил невинное дитя. Всю жизнь растила бабушка. Темперамент всегда был подвижный, порывистый, местами (когда это совсем не требовалось) вспыльчивый и обозленный на весь окружающий его мир. Эта необузданная черта, не раз наталкивала его на неприятности (в частности избиение кого-либо), из-за которых он дважды был на грани оказаться на скамье подсудимых. Друзья! Коими он успел обзавестись за последние четыре года, всегда вытаскивали его из возникших проблем.

Умеет с легкостью переносить голод. Придерживается этике отношений. Однолюб. Внутри этого «гориллы» имеются весьма четкие моральные принципы, нарушая которые, он старается всячески придать жесткой критике. Но, для любящей девушки, главное было что он сильный и разговорчивый молодой человек, а большего ей и не надо.

(Неизвестен). — Алексей!

От радостного восхищения ее бросило в дрожь. Она не видела своего парня практически два месяца. Немаленький срок для расставания. Ее сердце неловко вздрогнуло, и она, резко обернувшись к нему лицом, тут же впилась в его высохшие от жажды губы.

Ирина Водынаева:

Цвет глаз — ярко-серый. Вьющиеся волосы средней длины русого цвета, разлеглись по прямым плечам, придавая им форму львиной гривы. Лицо продолговатой формы с впалыми щечками румяного окраса, создавало сходство с Золушкой (отсюда и прозвище, всюду преследующее ее по жизни). Она была одного роста с Алексеем и это делало их идеальной парой (не считая небольшие расхождения в национальности), как считали они сами.

А вот ее фигура, мягко говоря, просто завораживала своими формами, мгновенно очаровывая голову любому первому встречному (ее вкусы в одежде умели подчеркнуть все самое значимое, доводя сердечко невинных до приступа). Их связывали узы любви и даже такая мелочь — Ирина родилась всего на пять дней позже Алексея (о чем они часто шутили, оставшись наедине, под ватным одеялом, согреваясь теплом растопленных душ).

Эта энергичная, жизнерадостная натура, владела с раннего детства высокой приспособляемостью, что помогало ей с легкостью находить свое место в любой неизвестной ситуации. Она была и остается очень позитивным человеком, эдакий «человек-праздник», излучая невероятную энергетику. Улыбка никогда не сходит с этих губ.

Ирина харизматична и стремиться к созданию приятной и яркой атмосферы на волне оптимизма. Не смотря на все это, она была стеснительной и слабой девушкой, ищущей поддержку со стороны сильного пола. Одиночество для нее было самым страшным в мире страхом, и она всегда старалась быть в окружение дополнительных глаз.

Ирина (создав игривую гримасу обиды). — Я просила тебя так меня не называть.

Алексей (оголив свои зубы). — Ой, да брось. Тебе ведь и самой нравиться, признайся.

Алексей пустил свои шаловливые ручки в ход, но Ирина тут же его обрубила.

Ирина (в этот раз злость была настоящей). — Прекрати, как маленький. Неймется что ли!

Алексей (выплескивая наружу весь накопленный эндорфин). — Моя скромная принцесса хочет уединиться!?

Ирина. — У тебя на уме когда-нибудь бывают другие мысли? Скажи лучше, где остальные? Мы так опоздаем на поезд. И вообще, где твой чемодан?

Алексей (взяв ее за плечи). — Ты главное дослушай меня до конца и раньше времени не злись!

Ирина (вскинув вверх свои опыленные брови). — Не поняла!?

Алексей. — У нас билеты на шестнадцатое число, на завтра.

Ирина (слегка увеличив нотку в голосе). — Что за бред!? Я переписывалась со Стефаном, и он сказал, что на подъезде к универу.

Стефан Шмидт:

«Фамилия произошла от названия профессии — кузнец, что совсем не увязывается с ее носителем.»

Цвет глаз — голубой. Предпочитает ходить побритым наголо, из-за чего цвет волос остается неизвестен. Лицо с ярко выраженными скулами и покрыто морщинами совсем не по годам (в этом кроется совсем нелегкая юношеская судьба). Рост статный — 190 сантиметров. Левша.

«Дружба — вот поистине сложная немолекулярная вещь! Что общего эта троица могла найти внутри каждого индивида — загадка. Они все были такие разные, и все-таки оставались по сей день вместе, с первого дня знакомства.»

Стефан не любил бедных и часто задевал за живое Алексея Матусова о его несостоятельности (» — Если бы не золотая медаль, сидел бы ты сейчас дома в своей деревне, улыбаясь и радуясь профессии типичного слесаря.» — Слова Шмидта, сказанные в один из обыденных вечеров в общежитие.). Подобное поведение не раз доводило суждение Стефана до конфликта (Характер Матусова — вещь не контролируемая и в порыве гнева смертельно опасная). И все же, здравый смысл одерживал над всеми ними верх, и бесконечные споры сводились к общему знаменателю.

Фигура обычная, что говориться — не худой, не толстый. Родился 28 ноября 98 года, в городе Эрдинг, Германия. В школьные годы увлекся с головой в ботанику, разбавляя единственное хобби возможностью свободно говорить на русском. Ради шанса покинуть на время родину, поменял любимое дело (труд всей своей юности), на химию (по программе студент по обмену).

На первом курсе был клеймен прозвищем — «Германец», что на слуху бойко звучало отголосками в каждом кабинете величественного здания МГУ. Благодаря пробивной способности добиваться своей цели, уже на втором курсе возглавил студенческий совет по вопросам «Объединения наций». С рождения, будучи, не умея еще ходить, был очень внимательный, что позволяло ему развиваться быстрее всякого сверстника. Уже на моменте обучения чтению, родители знали, что их сын трудолюбивый и деловой человек.

Темперамент по Гиппократу, больше подходит флегматик. Речь всегда спокойна и уравновешена. Имеет корыстный интерес к славе. Предпочитает качество и пунктуальность, отсюда и любовь к дорогой классической одежде. Немцы знают толк в «музыке»!

Был справедлив и ответственен, что совсем не скажешь о его темном прошлом и запятнанной грехами душе.

Алексей. — Я уговорил всех подыграть мне.

Ирина (выраженный жирный вопрос, вырисовавшийся у нее на лбу, совсем не желал уходить). — И для чего мне скажи, ты устроил весь этот цирк?

Алексей (улыбнувшись). — Так уж вышло, что тебя сегодня ждет много сюрпризов. Но сперва, пойдем отнесем твой чемодан в общежитие. Он будет нам только мешать.

Ирина. — Хорошо, пошли. Заинтриговал!

Пейзаж здания МГУ сменился менее свежими красками комнаты местного общежития. Сейчас здесь было еще свежо и чисто. Комната была рассчитана на четверых человек, но еще не успела заселиться своими постояльцами и была пустынна и безмолвна.

Ирина (чуть слышна). — Так не привычно. Я еще ни разу не въезжала первой. От такой мертвой тишины, даже как-то грустно на душе.

Алексей (взглянув в окуляры своих «ролексов»). — Сегодня нет места грусти. Так, сейчас у нас двенадцать часов, нам к трем. Поэтому у тебя есть на сборы целых два часа. Этот день станет запоминающимся, так что не опоздай на него.

Ирина (для нее эти сюрпризы были совсем не понятны и не привычны). — Что ты все мелишь!?

Алексей (отворяя дверь). — Попрошу без пререканий.

Ирина (пытаясь не дать ему сбежать). — Куда ты собрался?

Алексей. — Все, я удаляюсь. Я буду тебе только мешать.

Ирина. — Постой!

Но дверь уже захлопнулась.

Ирина осталась одна. В тишине. С кучей нерешенных в голове вопросов. Она старалась перебрать множество всплывающих в ее мозгу вариантов поведения Алексея, но никак не могла решиться наверняка о его «злодейских» планах. Он дал ей столько мало информации. К чему в друг понадобилась вся эта скрытность? Матусов, все их совместные годы, сам настаивал на том, чтобы Ирина разгадывала его подарки, и различные сюрпризы (хотя их было в возникших отношениях не так уж и много). Алексей старался изо всех сил устоять на ногах, работая с целью выжить и не дать себе умереть с голоду. Водынаева это прекрасно понимала и старалась всячески поддерживать своего защитника. Правда уже подумывала над тем, что после учебы им придется расстаться. Не лучшая партия!

Так в оцепенение прошли ее первые пятнадцать минут одиночества. Она прогнала из головы все ненужные для этого дня думы и направилась разбирать тщательно упакованный чемодан в поисках косметики и вечернего платья.

Время пролетело так незаметно!

Когда прозвучал знакомый тембр стука по дверному косяку, Ирина сделала на своем лице завершающий маневр красоты и с улыбкой на устах, впустила своего кавалера.

Алексей (сердце невольно сжалось в груди от возникших в голове мыслей похоти и разврата). — Господи, Боже! Как же ты красива!

Алексей стоял, открыв рот, не веря собственным глазам. Водынаева всегда старалась выделяться из толпы, но сегодня! Сегодня она была прекрасна, как никогда!

Ирина. — Ты только об этом узнал!?

Алексей (вернувшись с «небес»). — Конечно же нет! Просто это платье… оно… сшито словно специально для тебя.

Ирина. — Ладно тебе, перестань. Вогнал уже в краску себя и пытаешься прихватить меня с собой.

Алексей. — Прости. Что ж, тогда не будем боле медлить, нас внизу давно заждалось такси.

Ирина. — Может хоть сейчас немного намекнешь, куда ты меня везешь?

Алексей (помахивая в ее сторону указательным пальцем левой руки). — Я знаю к чему ты клонишь. Но, нет. Иначе будет не так захватывающе и интригующе.

Когда Алексей назвал таксисту адрес, она, перебрав в голове окружающий точку доставки пейзаж, тут же поняла, что это не больше, чем самое обычное свидание.

Ирина. — И стоило так секретничать!? (Эти слова звучали про себя и были не доступны окружающему миру). Можно было сразу мне все сказать. Было бы не менее эффектно! Не так уж часто мы с тобой ходили куда-то, где готовят блюда, дороже самого обычного бургера. Боялся, что я откажусь? Возможно, в этом есть доля правды. Зачем тратить то единственное что у тебя есть, на ту, кто в скором времени решила с тобой порвать. Может еще не поздно все бросить и вернуться? Обидится!? Да! Обидится. И что? Так, пораскинем мозгами: там кругом одни рестораны, значит за бронь уже все равно уплачено и ее нам никто не вернет. Какая же я все-таки бессердечная сука. Все! Скажу ему сейчас и будь, что будет…

Алексей. — О чем мечтаешь?

Ирина. — А? (Она резко вышла из своего транса и слегка растерялась)

Алексей. — Ты всю дорогу смотрела в одну точку и молчала.

Ирина (взяв себя в руки). — Думала о будущем. Мне необходимо тебе кое-что сообщить…

Алексей (не дав ей договорить). — Мне тоже надо тебе о многом сказать, но давай чуточку отложим наш разговор. Мы уже приехали и наш катер отправляется через десять минут.

Ирина (не веря своим ушам). — Ты что, заказал столик в «Замке Люцифера»?

Алексей. — Тебе нравиться!?

Ирина (залившись неудержимым счастьем вперемешку с ложкой безумия). — У меня просто нет слов.

В этот самый миг Ирина захлебывалась в собственных эмоциях и совсем позабыла о предстоящем разрыве. Голова от волнения пошла кругом, и она с трудом удерживалась на ногах. Колени тряслись, словно от страха.

Ирина. — Я не понимаю, как тебе это удалось!?

Алексей. — Скажем так, мне помог один очень хороший друг.

Ирина. — Стефан?

Алексей. — Не совсем. Но ты само собой его хорошо знаешь.

Ирина (вернув недовольство). — Опять секрет!

Алексей. — Это временное явление, и вскоре я выложу на стол все свои карты. Я тебе обещаю!

Ирина. — Но хоть скажи за какие такие заслуги вся эта роскошь?

Алексей. — Услуга за услугу. Ничего больше.

Ирина. — Хм. Ты все больше и больше меня удивляешь. Не смею нас больше задерживать. Веди меня, мой герой!

Алексей взял Ирину под руку, и они вошли на борт судна. Здесь всегда было практически невозможно заказать столик. Но сегодня в зале ресторана не было ни души. Из людей в помещение находился только обслуживающий этих двоих персонал. Бокалы были наполнены красным вином и молча, смотря друг другу в глаза, прозвучал первый звон хрусталя.

После чего раздались первые слова:

Алексей (сдерживая спокойствие). — Вижу, тебя терзает изнутри вопросами. И я готов тебе на них ответить. Пожалуй, начнем с этого.

Алексей положил на стол маленькую коробочку, слегка потрепавшуюся годами. Ирина молчала.

Алексей. — Помнишь?

Ирина (заволновавшись). — Да… В ней я подарила тебе первый подарок, на новый год, кажется. Это был зажим на галстук, который ты так и не надел.

Алексей. — Верно, как и галстуки тоже. Открой ее.

Ирина (ее нахлынули воспоминания недавнего прошлого, и она с трудом сдерживала себя, чтобы не упасть в обморок). — Давай для начала, я тебе кое в чем признаюсь. (она закрыла руками глаза, пытаясь вернуть давно позабытые фрагменты)

…

Стефан. — Мы вас уже обыскались! Чем вы тут так долго занимались?

Ирина. — Извини, я не хотела никому портить праздник.

Стефан. — Да причем здесь это. В чем дело? Почему ты плачешь?

Ирина. — Не бери в голову.

Стефан. — Погоди, а куда делся Матусов? Что у вас уже стряслось?

Ирина. — Ничего серьезного. Мы просто поругались, и он, кажется, пошел в общагу.

Стефан. — Здрасьте, приехали! Это что еще за номер? Ладно, я ему это еще завтра припомню.

Ирина. — Не стоит.

Стефан. — Давай поступим следующим образом. Мы не будем портить праздник ни себе, ни остальным и пойдем к костру, пока они все не решили, что я тоже здесь потерялся. Гулять ночью по лесу одной опасно.

Ирина. — Постой, не так сразу. Давай немного постоим в тишине. Пожалуйста.

Пикник — как повод окончания очередного учебного года, шел в полном разгаре. Уже давно «веселые» студенты пели песни под гитару и поедали остатки еще не успевшего остыть шашлыка (мяса, как всегда, купили меньше, чем ожидалось). Проблемы были позади и все могли спокойно шутить, танцевать и ни о чем не думать. Алексей опять показал свою странную черту характера. Еще с самого начала пути он пытался отговорить Ирину от идеи последовать со всеми и без конца тянул ее домой. Но кому захочется так обламывать собственный кайф? Весь год им приходилось вставать с пением петухом и ложится намного позже положенного. И все ради того, чтобы крепко выстоять семестр, получить положительные баллы и возможность передвинутся ближе к финишной отметке диплома. Такой балласт хотелось скинуть каждому, но как выяснилось не вечно скучному Алексею. Что в итоге и послужило столь сильному скандалу. После чего, весь на нервах Матусов, сняв напряжение на первом попавшемся дереве, отправился восвояси, бросив собственную девушку и даже не посчитав нужным проявить уважение к ее желаниям. Возможно, уже тогда и зародилась червоточина, желающая в дальнейшем порвать с ним после окончания учебы.

Стефан приобнял Водынаеву за плечи, дав ей возможность выплакаться и справиться с собственными чувствами. Они просто стояли, слушая пения птиц и стрекот кузнечиков. Где-то отдаленно был слышан гул веселящейся толпы, к которой как можно скорее желал присоединиться и Шмидт. Он так сильно рвался к очередной порции холодного пива, которое каждую секунду всплывало в его голове, что даже не сразу почувствовал, как руки Ирины оказались у него на члене. Когда он одернул ее от столь вольной неожиданности, она уже старательно пыталась вывести его зверька из спячки.

Стефан. — Ты что творишь? Не стоит таким пагубным образом уходить от возникших проблем. Легче тебе от этого не станет, да и мне тоже. Я не желаю быть просто мальчиком для свершения мести.

Ирина. — Просто трахни меня! Я знаю, что ты этого хочешь.

Стефан. — Может и хочу. Но не таким образом. И я не думаю, что эта идея понравиться Матусову, а схлестнуться с ним, знаешь ли, хочется мне меньше всего.

Ирина. — Забудь ты уже о Матусове. Просто, возьми, и трахни меня. Неужели это так сложно.

Ирина вновь подкралась к его гениталиям, чуть, было, не вырвав их с корнем.

Стефан. — Давай мы это обсудим завтра, на трезвую голову. И если твои желания окажутся прежними, я с радостью их выполню.

Ирина. — Завтра будет завтра. Я не пила сегодня ни капли, разве с этим тираном можно нормально отдохнуть.

Стефан. — Не надо…

Она впилась в «Германца» губами, и его внутреннее животное не могло больше себя сдерживать. Он закрыл свои глаза и ответил ей той же взаимностью. Они отсутствовали не долго — минут пятнадцать-двадцать, но совершая свой страшный грех, Водынаева успела кончить целых четыре раза. Стефан не был с ней груб, хотя она сильно настаивала на обратном, желая совершить преступление по полной (чтоб не так обидно было). Но на все ее мольбы, пришлось довольствоваться малым, чтобы сэкономить время и поскорее утолить голод обоих.

Вечер был завершен более, чем удачно. Ирина успела изрядно накидаться. Вернувшись под утро домой, в качестве «извинения», она сделала Алексею королевский миньет, и они тут же забыли о всех прочих обидах, продолжив свои недетские игрища в ванной. Стефан в свою очередь стал тем самым мальчиком, на ком вымещают зло ради мести и хотел расставить все точки над «И». Но Ирина умела убеждать, а пару капелек слез, сохранили их маленький секрет в тайне от всех прочих глаз.

Что ж, он хотя бы получил то, чего желал все эти четыре года. Далеко не менее приятное завершение учебного года. И пусть он был сильно обижен за обман Водынаевой, пользоваться этим в качестве угрозы для корыстных целей, не стал. Но думал об этом каждую ночь.

Алексей (немного раздраженным голосом). — Просто открой и все.

Ирина волнующими, слегка трясущимися руками, пододвинула картонную коробку к себе поближе и сглотнув ком волнения, открыла.

Алексей. — Любимая, пока ты пытаешься переварить всю суть сегодняшнего кавардака, хочу сказать, что эти четыре года, были самыми лучшими и все это, только благодаря тебе одной. Прошу у тебя прощение, за все те обиды, что я тебе причинил. Выходи за меня замуж!

Ирина пустым взглядом смотрела на своего кавалера, не решаясь открыть рта. Лишь слезы, медленно скатившиеся по ее румяной щеке, показали ее волнение.

Алексей (занервничав). — Не молчи! Прошу тебя! Скажи хоть слово.

Ирина (крича от счастья). — Да! Да! Я согласна! Какая же я дура! Дура! Конечно, да!

Она смеялась и ревела, но рыдала больше от радости, чем от грядущего разочарования, которому как выяснилось, пока не суждено было сбыться. Ее сейчас даже не заволновал вопрос, появившейся легким туманом в дальней части головного мозга, откуда у Матусова деньги на бриллиант в пять каратов.

Они сделали еще по одному маленькому глотку полусладкого и для них заиграла песня. Это была их песня!

Ирина (удивленно). — Ты помнишь даже наш первый танец?

Алексей (тая на глазах). — Я помню каждый прожитый с тобой миг!

Матусов грациозно, что было так не похоже на его прежние повадки, взял Ирину за руку и они закружились в ритм играющей музыке, прижавшись к друг другу вплотную. Алексей чувствовал ее волнительное теплое дыхание и его радовал проделанный им успех. Водынаева продолжала молча наслаждаться нотками песни, впервые, по-настоящему, за долгие месяцы его захотев.

Дальнейший вечер прошел без нареканий. От изобилия стола разбегались глаза и все блюда были чертовски привлекательными.

Ирина. — Тебе удалось сделать этот вечер незабываемым. Мне так хочется, чтобы он никогда не заканчивался.

Алексей. — Я постараюсь продлить его для тебя, как можно дольше.

Ирина (тайны — это не про нее). — Опять сюрприз?

Алексей. — Всего лишь более правильное завершение. Вместо привыкшей нам за эти годы комнаты, мы отправимся в солидный номер отеля, который я заранее для нас подготовил.

Ирина (недоумевая). — И ты хочешь мне сказать, что все это за оказанную кому-то помощь?

Алексей (спокойно). — Нет. Номер — это я уже сам, своими силами. Должна же быть какая-то помощь от моей качалки.

Они весело посмеялись этой крохотной минутке юмора и уселись в подъехавшее такси.

Алексей (шепотом). — Закрой глаза.

Ирина. — Только не вздумай меня пугать. Ты знаешь, что я боюсь всего на свете.

Алексей. — Успокойся. Сегодня не тот случай и я не посмел бы испортить момент.

Когда Водынаева открыла глаза, она уже в который раз за сегодня ахнула от удивления. Шикарный номер-люкс был тропою усыпан лепестками белых и синих роз, ведя свою спутницу к огромному двуспальному ложе, на котором красовался букет из ста одной алой розы. Рядом на прикроватном столике стояла совсем недавно принесенная бутылка шампанского в ведерке со льдом. Свет был приглушен, создавая интим.

Атмосфера блаженного безумства!

Больше не нужно было лишних слов. Ирина обвила своими плетями горячее тело своего, теперь уже, будущего мужа и их губы сплелись в сладком танце любви. Подняв ее на руку, он аккуратно, словно боясь разбить фарфоровую талию, положил на центр кровати и принялся снимать всю лишнюю одежду. Она получила свой первый оргазм, когда он еще не успел до конца оказаться в ее сладком цветке. Стоны были настолько громкими, что им сперва с непривычки стало не ловко, что к ним постучат в дверь. Но вспомнив, где они находятся, Ирина вновь вернула Алексея к своим голодным утехам. Они побывали везде, и даже на небе, испробовав все известные им позы и завершив свой забег великим удовлетворением смеренных душ, сладко уснули в объятиях.

Ирина проснулась очень рано, и быстренько вывела, своим умением, Алексея из крепкого сна, решив заговорить о волнующем ее вопросе.

Ирина. — У нас есть немного свободного времени, и я жду обещанных ответов.

Алексей (увиливая от ответа). — Подожди. Дай хоть умыться схожу.

Ирина. — Нет, нет, нет. Даже не думай уходить от ответа.

Алексей. — Но я…

Ирина (повысив тон). — Алексей!

Алексей. — Хорошо. Этим летом я не ездил домой. В апреле, когда Окумура забрали за хранение и употребление кокаина, который он, кстати, достал по твоей просьбе, ко мне пришел человек из корпорации его отца и попросил выступить в качестве свидетеля со стороны защиты.

Акайо Окумура:

Цвет глаз — серо-голубой, с узким разрезом, что свойственно любому человеку японского происхождения. Волосы черные, постоянно просмоленные. Длина короткая. Лицо было вытянуто. Кожа гладкая, как у младенца. Без малейшего намека на щетину. Даже пушок, и тот никогда не покрывал покров нижней части его лица. Для тех, кому приходиться бриться по два раза на дню и тем, кто не считает ношение бороды модным аксессуаром, подобное явление считается как знак свыше.

Рост студента, четвертого курса химического факультета МГУ, был средний — 173 сантиметра. Телосложение худощавое (кожа, да кости — что греха таить). Не смотря на его зверский аппетит, Акайо с трудом удавалось лишь изредка перепрыгивать планку в 55 килограмм. Поэтому о мышечной массе в его теле пришлось позабыть на корню.

Родился он 31 марта 97 года в городе Киото. Из-за травмы головы, причиной чего стало обрушение в храме (в котором он практически каждый день проходил службу), ему пришлось пойти в школу на год позже. Отсюда и разница в возрасте с однокурсниками. С рождения Окумура был направлен в буддийскую школу. Направление в вере прижилось ему и по жизни. Даже спустя пятнадцать лет с момента вступления, несмотря на множество противоречивых факторов, он продолжал верить, что до сих пор является истинным верующим в своей вере. Целью студента по обмену, было желание продвигать учение буддизму за пределами храма и своей страны.

По своим манерам очень воспитан и тактичен в каждой мелочи. Всегда вежлив. Умеет сострадать чужому горю. Чувствует людей на интуитивном уровне. В подробностях видит тонкости взаимоотношений. Акайо мог многого достичь в своих жизненных планах, но у его отца, владельца многомиллионной компании, были другие взгляды на этот счет. Из-за чего, изо дня в день, не обходилось без драматических сор, после которых Окумура пускался во все тяжкие. Сын пытался отстаивать свою честь в глазах непонимающего его отца и это редко заканчивалось хорошей вестью.

Характер Акайо добрый (даже местами через чур). Сам по себе очень умный, но ему всегда не хватало хитрости. Без помощи друзей, он никогда не смог бы заработать собственное состояние и увяз бы в трясине проблем по самые уши (а оттуда, как всем известно, нет спасения). Благодаря спокойному внутреннему миру, ему удавалось творить беззаконие и делать при этом вид, будто он просто торгует морепродуктами. Отличные качества для приступного мира, но плохие для того, кто является студентом и должен думать совершенно о других вещах.

Алексей. — Мне пришлось хорошо попотеть, чтобы доказать его невиновность и спустить всех собак на козла отпущения. Так уж вышло, что это я заложил нашего курьера, другого более легкого шанса вытянуть из передряги Акайо у меня не было. Суд продлился до конца июля, после уже не было смысла возвращаться домой. Родные думают, что я остался на очень престижные заработки, но от части это так и есть. За это дело мне было уплачено четыреста тысяч рублей.

Ирина (не веря своим ушам). — У меня просто нет слов. Теперь мне понятно, откуда у тебя деньги на такое колечко. Мне совершенно плевать на судьбу курьера, он прекрасно знал на что шел, когда решился толкать по вузу наркоту. Но ты не боишься, что кто-то решит перейти тебе дорогу за подобное крысятничество?

Алексей. — Акайо обещал мне полную неприкосновенность. Так что я остался инкогнито.

Ирина (удивлению не было предела). — Да уж. Совсем не это я себе вчера нарисовала. Все что угодно, но не это. Честно признаться, ты меня сегодня удивил еще больше.

Алексей (слегка вспотев от волнения). — Надеюсь, это никак не повлияет на твое решение?

Ирина. — Не вижу в этом необходимости.

Поцеловав его в щеку, Ирина направилась в ванну поправлять вчерашний макияж, так как краситься по новой ей сегодня совсем не хотелось.

Алексей продолжил отлеживать свои бока, задумавшись над тем, как отреагировала бы Водынаева, скажи он ей истинную правду.

Ложь, иногда может смело сойти за правду, если от части таковой и является. Во всяком случае причина тому была сама матушка любовь. Матусов знал, что Ирина никогда не одобрит поступок вступления в подобного рода бизнес, именуемый — наркокартель. Да, Водынаева не редко баловалась различными видами наркотических веществ, но ведь это совсем другая история. Алексей действительно не поехал этим летом домой, но правда заключалась в том, что Окумура был освобожден из-под стражи тридцатого апреля и тем же днем с него были сняты все обвинения.

Еще на втором курсе, обессилев постоянно выслушивать упреки отца, Акайо основал группу людей, занимающихся изготовлением и распространением метамфетамина. Уже спустя год их маленькая группка переросла в самый крупнейший наркокартель страны по сбыту тяжелых наркотиков. Год назад Матусову предложили стать ячейкой их общества. Так как все они являлись практически дипломированными химиками, и такая задача была по силам каждому, Алексею на раздумье потребовалось не больше суток. До этого лета северянин лишь изучал весь наркотический рынок и практически не высовывался из своей лаборатории, которую ему любезно предоставил Акайо. Там Матусовым изо дня в день производились модернизации продукта по улучшению качества, с добавлением различных примесей для разнообразия выходящего эффекта. На своих последних каникулах он решил сыграть по-крупному и лично занялся сбытом собственного товара. Проделанный им мониторинг сыграл всем только на руку. Якуту удалось за последнее лето сбыть в два раза больше «стирального порошка», что сделало огромный прирост клиентов и они теперь могли смело расширять границы своих владений. Сам же Алексей впервые заработал свои первые миллионы. Для человека все время прожившего в нищете, это был колоссальный прорыв и конечно же деньги затмевали любую крупицу страха быть пойманным. Даже пожизненные сроки не пугают людей, когда им в руки попадает несметное богатство, да еще добытое таким легким, как казалось Матусову, способом.

Прокрутив в голове все последние прожитые этим летом «во лжи» события, Алексей махнул на все рукой и решил присоединиться к Ирине. Вдруг еще не поздно и ему обломится кусочек «утреннего пирога».

Стефан. — Scheisse! Где эти чертовы голубки?

(Неизвестен). — Да хо’ош тебе так мельтешить. Успеем. Догова’ивались на час, сейчас только половина.

Кузнецов Егор:

Цвет глаз — синий. Блондин. Волосы густые, длинные (всегда собраны в пучок). Лицо имеет округлую форму. На левой брови находится глубокий рубец (в свое время пришлось наложить четыре шва). Рост — 185, с фигурой атлета, должен был дать ему огромное будущее в профессиональном спорте. Приемные родители с ранних лет воспитывали его стать спортсменом в прыжках в высоту, но страшная автомобильная авария и переломанные конечности поставили крест на его карьере. Металлическая пластина, посаженная на правое бедро на одиннадцать саморезов, преследует его и по сей день.

Родился 17 января 1998 года (по другим данным 29). Точных сведений о нем нет. Его, еще месячным, беспомощным комочком, подкинули к дверям дома малютки с обгоревшими обрывками документов. Без каких-либо сведений о настоящих родителях, сложно найти теплый кров под крышей новой любящей семьи. Но на его счастье, в возрасте двух лет, его приметила молодая семья из Смоленска, совсем недавно переехавшая жить в Воронеж (в поисках новой жизни). Так Егор на ближайшие пятнадцать лет поселился в Левобережный район, пустив корни по улице Саврасова, 35.

До семи лет новые родители яростно пытались избавить своего ребенка от картавости, но она прилипла к нему как зараза и оставалась изо дня в день, портя его красивую речь.

Не смотря на все это, жизнь забилась новым ключом!

Социотип Кузнецова, сложившейся к юношескому возрасту, можно было смело соотнести к Наполеону. Этот типаж имеет в себе силу воли, честолюбие и упорство. Такие люди «расцветают» от возможности продемонстрировать свою силу, как физическую, так и моральную. Возможно, именно это и не сломило в нем боевой дух, после того рокового для него дня. Полностью восстановившись от травм, он быстро нашел замену спорту, увлекшись таблицей Менделеева и всем остальным, что с ней связывало. Не смотря на резкое отсутствие спорта в его жизни, он не перестал быть подвижным и порывистым. Смешивая эти качества со спокойствием и идиллией, он создавал вокруг себя некий невидимый вакуум, помогающий ему не оглядываться в прошлое.

Егор был всегда разговорчив с людьми, даже совсем ему не знакомыми, а веселые оптимистические черты его характера, лишь только притягивали к себе всеобщее внимание.

Стефан. — Ты прекрасно знаешь, как я не люблю опаздывать.

Егор. — Да, но до нашего поезда еще полто’а часа, а нам п’оехать всего пару станций.

Стефан. — Это ничего не меняет.

Егор. — Как же! Это, мой д’уг, называется па’анойя.

Стефан. — Знаешь, у каждого свои тараканы в голове. Поэтому давай мы перестанем уже письками мереться и просто помолчим.

(Неизвестен). — Вот см-о-отрю я на вас, во-о-о-ркуете, как самая наст-о-о-ящая сладкая пар-о-о-чка. Даже Матус-о-о-в так не о-обхаживает св-о-о-ю Ирен.

Сэмюель Дикенсон:

Цвет глаз — карий. Волосы вьющиеся, густые, черные (всегда коротко стрижен). Кожа выражено черная (имеет африканские корни). Рост истинного баскетболиста — 1 метр 95 сантиметров. Лучший игрок МГУ. Тело отлично сложено, есть все шансы стать превосходным боксеров в среднем весе, но таковое желание пока отсутствует.

Родился 26 августа 98 года, Нью-Йорк, Западный Бруклин. Относиться к католической вере, но совсем не придерживается ее взглядов, как, впрочем, и любой другой вере в Бога. Изучал русский язык, усердствуя больше, чем над родным (детская любовь к Булгакову, затмила его разум).

Знание языка свело его с местными русскими барыгами и в восьмом классе он уже сумел сварить свой первый метамфетамин (Акайо ценил подобную «нежить», но не желал связывать свою узы с неверующей личностью — кто бы мог подумать!). Эксперимент можно было считать успешным, но плохая экипировка защиты от ядовитых паров, отправила его в больницу, а после полного становления на ноги в исправительную колонию. Там, по нелепой случайности был сильно напуган сторожевым псом, после чего заикание стало неотъемлемой частью его голоса.

Закончив школу, клеймо, нависшее над его головой, всюду преследовало Сэма, и его отцом было принято решение отправить сына студентом по обмену в Россию, на факультет химии (пусть проявляет свои таланты в более правильном русле). Дикенсон не препятствовал решению отца, наоборот уцепившись за идею двумя руками. Старательно скрыв его юношеские приводы, он был сразу же зачислен и уже на первом курсе смог отличиться, показав свои таланты в смешивание различных ингредиентов.

По своей натуре, Дикенсон обладает несколько эгоистичным типажом, из ряда «вижу цель, но не вижу препятствий». На первом году жизни на чужой земле, данная способность помогла выбиться в лидеры, но дремлющие весь год студенты его группы (те немногие, с кем он сумел обзавестись дружбой), решили выйти из тени, тем самым скинув его на ступень ниже. Сэмюель привык реализовывать все свои прихоти, во что бы то ни стало, и какой ценой это будет сделано, его не интересует. Тем самым война за власть на факультете продолжалась и продолжается по сей день, передавая эстафетную палочку из рук в руки. Сейчас его сильно опережает по баллам Окумура, но у сильного духом американца впереди еще целый год и он яростно готовился к финальной битве целое лето, день и ночь напролет, зубря материалы для предстоящего диплома. Каникулами такое веселье не назовешь. Энергии этому парню хватает, хоть отбавляй.

Характер Дикенсона был вечно озлобленным, хитрым и малоразговорчивым. Правда не смотря на все эти формальности, он беспрепятственно любил шутить над сверстниками. Быть занозой в заднице для него было делом личным и нуждающемся, как сам воздух.

Стефан. — А ты у нас, как посмотрю, опять решил юмористом заделаться?

(Неизвестен). — Девочки не ссорьтесь!

Виталий Витрасов:

Цвет глаз — зеленый. Волосы русого окраса, длинные (всегда засалены и распущены, крайне редко собраны ободком). Лицо круглое, с двумя подбородками, что явно наталкивает на его лишней вес. «Важность» этого зачитанного до дыр химика — 101 килограмм, при росте 173 сантиметра. Причиной тому не было постоянное желание есть, всему виной генетика, которой он в свое время уделил далеко не мало времени, изучая вопрос своего похудения. Родные мечтали, что его увлечение ляжет в основу будущего и они смогут привить к его рвению любовь к зоологии, скрестив эти два индивида в одну гремучею смесь. Но, бросив на корню желание похудеть, так же поспособствовало смене его интересам, увлекшись с головой во все различные опыты.

В возрасте пяти лет врачи поставили диагноз бронхиальная астма. Частые приступы сильно мешали обычной жизни ребенка, но он научился с этим жить, и это закалило его дух никогда и не перед чем не сдаваться (правда пользовался он этим апгрейдом не всегда).

Всю сознательную жизнь считал себя панком, но единственные сходства его типажа были музыка, долбившая без остановок из наушников и постоянно надетые на ноги кеды, в качестве всесезонной обуви. Во всем остальном он больше походил на обычного немытого общажного студента.

Родился 4 января 98 года.

Виталий великолепно видит скрытые возможности, будь то объект или же ситуация. Люди такого типа по своей природе больше этики, а не логики, именно по этой причине им не чужды фантастические идеи, которые на первый взгляд кажутся невыполнимыми.

Крайне любопытен и обладает феноменальной памятью. Его внешность обманчива. Снаружи душка, внутри которого с самого рожденья было множество червоточин, от которых уже никуда не деться.

Егор (указывая в даль). — Ну слава Богу! Вон они.

Стефан. — Золушка, радость ты наша, здравствуй. Вы, как всегда, в своем репертуаре.

Егор. — Еще пять минут, и мы бы все пе’ед’ались.

Ирина. — Как же я по всем вам скучала!

Алексей. — Вечно вы на своей тропе войны.

Ирина. — Ни дня нельзя обойтись без подколов и издевок. Взрослые люди, а ведете себя как малые дети. Как мы еще умудряемся до сих пор быть вместе, ума не приложу.

Акайо (размышляя). — Мы идеально сбалансированная группа людей, так или иначе подходящих друг другу душевным пониманием.

Ирина. — Ой, да брось ты.

Виталий. — Тебе стоило четыре года назад хорошенько призадуматься над выбором своей будущей профессии. Ты точно ошибся с выбором факультета. Сто процентов.

Стефан (разводя руками). — Это все конечно хорошо, споры, беседы после летних каникул, но мы всего не виделись сколько? Пару месяцев!? Думаю, можно и потерпеть пока мы не обустроимся в купе поезда.

Сэмюель. — Как-о-o-й же ты все-таки не терпеливый, Стефан.

Продолжая бессмысленный ветренный разговор, они растворились в туннели метро и уже через пол часа обустраивали собственные уголки временного пристанища. Отправление было назначено на 15:15, сейчас 14:50, а значит у них еще было в запасе практически пол часа, и они могут спокойно, без спешки, отметить свой отъезд (как обычно провожают старый уходящий год, садясь за украшенный салатами стол, минут так за двадцать до первого боя курантов). По крайней мере так всегда делали в семье Кузнецова. Взяв всю инициативу по данному вопросу в свои руки, он незамедлительно поставил в центр стола дорогостоящую бутылку абсента. Напиток совсем отличался от тех, что обычно привыкли видеть на прилавках спиртных магазинов.

Сэмюель (улыбаясь во весь рот). — Н-о-o ничег-о-o себе!

Акайо. — Откуда такие щедрые дары?

Стефан (стараясь зацепить). — Кого пришлось убить на этот раз?

Егор. — Источники п’осили не «азглашать себя.

Ирина. — Господи!

Виталий. — К чему вся эта скрытность?

Егор. — Не к чему, но думаю стоит сменить тему для «aзговора. Я так или иначе все «авно вам не «асскажу.

Ирина. — Что за повод хоть?

Алексей (поддерживая идею выпить). — Думаю поводов сегодня найдется предостаточно.

Егор. — Мне пообещали, что она выстояна по тому самому зап’ещенному «ецепту.

Сэмюель. — И эт-о-o главн-о-o-е!

Стефан. — Дай-то Бог.

Ирина. — Чувствую, будет веселая ночка.

Сэмюель (улыбаясь широкой клоунской улыбкой). — Раз так-о-o-е дел-о-o, я т-о-o-же п-о-o-делюсь! — И вывалил на стол солидный пакетик отборных шишек.

Ирина. — Ты что, совсем офонарел!?

Сэмюель. — А чт-о-o здесь так-о-o-г-о? М-о-o-жн-о п-о-o-думать у нас эт-o-о будет впервые.

Ирина. — Начнем с того, что там, куда мы едем, хватит и своего дерьма. А подставляться на досмотре через границу как-то совсем не хочется.

Алексей (пытаясь задобрить свою кровинку). — Ой, да успокойся ты. Нам ехать еще уйму времени. Разойдется все за одну ночь, до последней крохи. Еще и мало будет, первой и не хватит…

Голос из динамиков вагона (сопровождающийся большими помехами). — Отправление поезда, через пять минут. Просьба провожающих покинуть вагоны.

Егор. — Взд’огнем «ебятки. За наш пе’вый совместный и незабываемый отпуск.

Стефан. — Дай Бог не последний.

Акайо. — Пусть эти две недели станут самыми лучшими в нашей жизни.

Сэмюель. — Если п-о-o-везет, о-o-тпраздную св-о-o-е день р-о-o-жденье с шик-о-o-м.

Голос из динамиков вагона. — Осторожно, двери закрываются.

Первые стопки были опрокинуты и поезд медленно сдвинулся с рельс. Веселые, еще совсем не обремененные лица, провожали взглядом Киевский вокзал, мысленно представляя, как они в скором времени будут расхаживать по улицам Голландии.

Егор. — Кто едет с вами в купе: соседка, или же потный жи’ный сосед?

Ирина. — Акайо купил себе два билета, так что нас совсем никто не потревожит.

Егор (оголив зубы). — Стало быть тревожить его будете вы!

Алексей (поддержав улыбку). — Мы громко не будем.

Акайо. — Время не стоит на месте, а словно диаграмма нашего сердца движется вперед, то подымаясь вверх, то падая вниз…

Стефан. — Философия нам сейчас не к чему.

Акайо. — Не перебивай. Я вот о чем толкую. Остался последний год учебы и каждый из нас вернется в свой обыденный, протертый до дыр, мир. Кто знает, может нам и не суждено будет больше встретиться!

Алексей (думая о свадьбе). — Да брось. Может и не так часто, но думаю, что пару раз мы встретится еще сумеем.

Акайо. — Мечты! Мечты! Мечты! Они одурманивают ваши головы, заводя вас в тупик, руководствуясь одним лишь обманом.

Виталий. — Кто-нибудь, возьмите разговор в свои руки. Я не могу больше слушать его высказывания, а ведь он еще трезв.

Сэмюель. — И так, п-о-o-г-о-в-о-o-рим о-o пр-о-o-шедшем кр-о-o-х-о-тн-о-м разрыве. Кт-о чем п-о-o-радует нас первыми свежими н-о-в-о-o-стями? Что-o н-о-o-в-о-г-о успел-о пр-о-o-из-о-йти у кажд-о-o-г-о за два месяца веселья?

Ирина (улыбаясь, охмелев после первой рюмки). — Хорошо. Предоставим слово нашей даме. Думаю, для многих уже не секрет, что мы обручены!?

Виталий. — Постойте-ка! Об этом меня не оповестили. И давно?

Ирина. — Со вчерашнего дня.

Виталий. — Мои поздравления!

Сэмюель. — К-o-o-гда планируете свадьбу.

Алексей (решив вставить в разговор свое слово). — Мы об этом толком еще и поговорить не успели.

Ирина. — Думаю не раньше, чем после окончания пятого курса.

Егор. — Но хоть «ешили воп’ос с жильем?

Виталий. — Да, не в общаге же жить до старости.

Алексей. — Думаешь мы всю ночь решали бытовые вопросы будущего?

Стефан. — Чем вы там ночь занимались, знать хочется не больше, чем о результатах выборов мэра Москвы.

Сэмюель. — Но-o х-о-o-ть какие-т-o-о идеи в ваших светлых г-о-л-о-o-вках д-о-лжны были всплыть?

Ирина. — Мы занимаем туже ячейку общества, что и основная масса всей молодежи. Поэтому ипотека, будет в дальнейшем, нашим единственным решением и общим большим шагом во взрослую жизнь.

Егор (закинув брови от удивления). — Ипотека!?

Акайо (медленно пожевывая кусочек плитки молочного шоколада). — Ипотека — это самоубийство! Двадцать лет ты вычеркиваешь из своей жизни, в надежде, что заживешь после, но после, жить уже слишком поздно.

Стефан. — Ты и вправду себя философом считаешь? Я вот не пойму никак?

Акайо. — Я всего лишь выражаю свои мысли. Не у каждого они вообще имеются.

Окумура, не говоря ни слова, показал свою клоунскую улыбку, устремив свои очи в сторону Матусова. Второй, в ответ на его ехидность, лишь незаметным жестом кивнул ему в ответ. Сэм, сидевший по левую руку от Алексея, тем временем увлеченно накручивал косяки, старательно уделяя своему процессу все внимание.

Виталий. — Раз такое дело, пожалуй, стоит это отметить. Егор, прошу вас наполнить наши стаканы.

Егор. — О чем «ечь!

Виталий. — Этот тост я хочу посвятить нашим молодоженам. Надеюсь, вы станете достойным примером всем нам.

Акайо (вставив свое слово). — И шагнете в светлое будущее рука об руку.

Стефан (в голосе чувствовались нотки некоей задумчивости, никак не увязывающейся со сказанными им словами). — Совет вам да любовь.

Сэмюель. — За вас з-о-o-лушки.

Опрокинув очередные пятьдесят грамм зеленой жидкости, Сэм с поклоном истинного аристократа восемнадцатого века, раздал всем по самокрутке и сделав задумчивое лицо в сторону Водынаевой, первым взорвал свой косяк.

Возвышенность. Каждую клетку организма уносит в даль, в мир, где нет места проблемам житейским или обидам. Это место наполнено светом с самого своего зарождения. Природа подарила столь ценное величие над человеческим разумом и каждый жаждет обуздать энергию запретного плода, зная каким сладким на вкус будет ожидание реципиента. Эйфория наносит ответный удар, нейроны мозга расслаблены до уровня моря, питаясь возникшими отовсюду иллюзиями подаренного блаженства. Тело парит, витая в облаках, унося все выше и выше.

Ирина (достав свою записную книжку и положив ее в центр стола для общего обозрения). — Смотрите, я тут выбрала для нас наиболее лучший маршрут, учитывая пожелания каждого. Сможем сэкономить себе пару лишних дней.

Сэмюель (просчитывая в голове возможные варианта празднования дня рождения). — А эт-о, о-o-чень даже умная идея. Ты м-о-л-о-o-дчина.

Ирина (весело улыбнувшись). — Все ради вас, ребятки.

После непродолжительной паузы, Водынаева почувствовала в своем теле прилив эйфорического блаженства, и разлеглась на плече Алексея.

Акайо (встав на ноги). — Друзья мои! Я хочу попросить вас об осторожности. На днях мне приснился странный сон. Шесть белогрудых голубей прилетели и постучались в окно нашего купе.

Егор. — Ты се’ьезно!

Ирина (пытаясь пересилить нахлынувшую сонливость). — Смерть шестерых из нас! Забавно.

Алексей. — Вот только кроме тебя, в сонники никто из нас не верит.

Акайо (выкручиваясь из возникшего положения). — Это всего лишь легкое волнение и ничего больше. Не стоит зазнаваться.

Егор (доставая из-за пазухи кубинскую сигару). — Раз такое дело, то, пожалуй, я скурю ее сейчас один.

Акайо (преградив рукой подступ зажигалки к свертку из табачного листа). — Э-эй! Притормози коней. Хочешь выглядеть статно, придерживайся всех этнических качеств.

Егор (недоумевая). — А что не так-то?

Акайо. — Сигары, мой любезнейший друг, подкуривают строго спичками. Так ты сохранишь ее аромат.

Стефан. — Куда бечь!

Через час веселье завершилось.

Поезд тем временем стремительным шагом подходил к туннелю. Группа молодых людей, допив свою «сочную» бутыль, сладко спали, рассматривая красочные цветные сны. Стефан, оказавшись более стойким, докуривал остаток своей самокрутки, когда неожиданно для него, да и для всех остальных (резко прервавшихся от просмотров своих мультфильмов), вагон издал тряску (схожую с вибрацией землетрясения).

Ирина (протирая сонные глаз). — Что это было?

Акайо (даже не открывая свои веки). — Турбулентность.

Стефан (зарядив Окумура легкую пощечину). — Идиот. Мы в поезде, а не в самолете.

Акайо (истерически крича). — Попрошу без рук!

Ирина. — Сейчас не время для сор.

Алексей. — Может это из-за туннеля?

Стефан. — Что-то мы долго по нему уже едем. Я не припомню такого на карте.

Ирина (испугавшись за свою жизнь). — Что ты хочешь этим сказать?

Еще одна последующая волна смела со стола остатки недавнего пира и по всему вагону послышались крики паники.

Егор (спокойным голосом, словно ничего и не произошло). — Ско’ее всего в туннеле п’оизошел обвал. В этом нет ничего се’ьезного. Ложитесь спать…

Но договорить ему так и не удалось. Очередная волна вибрации, сопровождаясь огненным отсветом, выбила Кузнецову три передних зуба, забрызгав все его лицо свежей ароматной кровью, после чего опрокинула вагон с рельс. Перевернув его несколько раз вокруг своей оси, мир — так полюбившейся каждому студенту — исчез, оставив только боль.

Сорвавшаяся верхняя полка раздробила череп Акайо, раскидав по полу его философские мозги, после чего ее забег устремился дальше, и она прижала Витрасова к стенке, перебив ему обе коленные чашечки. Из открытой раны полным ходом вытекала кровь, уводя в темную комнату крупицы его цепляющейся за жизнь души. Матусову повезло меньше всех. В переполохе вращающегося вагона, ему в правый глаз прилетел подарок, в виде горлышка от бутылки, вонзив его до самого основания. Жизнь, утекла, мгновенно! След Водынаевой тянулся несколько десятков метров туннеля. Из номера ее купе были видны одни лишь ноги. Остальная часть отсутствовала. Первые пятнадцать минут были слышны стоны каждого находившегося в купе. Мужество овладело в это мгновенье практически каждым, пытаясь сохранить достоинство перед возможным концом. После чего, в глазах студентов наступила ночь.

Наслажденью нет предела, и нет ограниченья!

Сегодня ты сильней всевышнего Царя.

И как же жаль, что этот путь не вечен,

И время вынуждено тебя обгонять.

Свобода исключительна лишь только в этих водах.

Ступя на землю, прерывается гармонии эфир.

Ты бороздишь захваченные вновь владенья,

Отстаивая право, на каждый новый миг.

Цена всего величия безмерно высока,

Осмелятся переступить экватор единицы.

Но кайф, полученный с употребленья,

Разрушит все преграды на века.

Сцена вторая: Причина и следствие

Химия жизни. Мира сего. Мы все связаны одной цепочкой гигантского элемента Земли, а все случайные и не случайные смерти, являются не более чем распадом частиц, заменяя старые на более новые и молодые. Человек не хозяин своей судьбе. За многих уже давно все решено. Проживая свой крохотный отрезок времени, ты ждешь, или не ждешь, пока смерть распределит твою душу на верх. Разве может душа сама желать попасть вниз? Исключено! Находясь на смертном одре, человек, кем бы он ни был, начинает считать свои заслуги, вычеркивая все дерьмо, что успел сотворить, обходя лучи света. Апофис навис над судьбами людскими, и многие предписаны страданиям и мукам еще за тысячу веков до своего рождения. Ждите! Ждите своего часа и мечтайте, что над вашими душами распределения добра и зла, не сыграна злая шутка и счастье придет в ваш новый вечный дом. Если же нет… Крепитесь! Отвага вам еще понадобиться.

Открывшаяся просторная комната, была вся пропитана цинком. Стены были забрызганы давно засохшей кровью. Отовсюду доносились крики и стоны измученных людей. Было страшно до мозга костей. С первого взгляда разуму было сложно уловить волну происходящего, место было ему не знакомо. Где-то совсем отдаленно каркал ворон. В помещение стояла сильная жара. Сжатый воздух сковывал горло препятствуя подаче кислорода. Позади доносилось множество различных диалогов на совсем непонятных наречиях. Каждая секунда длилась словно вечность. Хотелось сорваться с места и умчаться на волю случая, отдавшись судьбе. Увы! У нее совсем иные планы. Здесь не работает кнопка удачи. Сидевший на подобие первого электрического стула испуганный студент, был привязан к нему цепями, на которых, если приглядеться, были отчетливо видны еще совсем свежие куски чужой плоти. Кричать и звать о помощи было так же бессмысленно, как заставлять курицу летать. На его лице была плотно закреплена толстая кожаная маска, закрывающая всю нижнюю часть головы.

Так проходила студенческая вечность, но на деле, с момента описания происходящей картины прошло не более пятнадцати минут. Раздавшийся скрип открывающейся двери создал гробовое молчание среди всех присутствующих. Голоса стихли. На стенах разгорелись огненные факелы, растопив своим теплом черную потрескавшуюся кровь. Сменив (спустя мгновенье) свой окрас на ярко-бордовый, густая субстанция медленно поползла вниз по стене, устилая собой старый, прогнивший, брусчатый пол, кровавым ковром. Зажило абсолютно все. Каждый уголок помещения задышал вновь раскрывшимися легкими младенца. Свежая кровь полилась с потолка, с обветшалых верхушек стен, где уже давно облезли и даже местами обвалились потолочные плинтуса. Из щелей в полу, как саранча повылезла тысяча проснувшихся пауков.

Всю эту картину, резко развернувшейся кровавой бани, разрезал испугавший до дрожи голос:

Ответственный секретарь. — Встать! Суд идет! Прошу всех присутствующих сесть. Разверните подсудимого, Стефана Шмидта, лицом к заседанию. Обвинителей и защитников, если таковые имеются, прошу занять свои места. Всех присутствующих присяжных прошу записывать ход судебного заседания в виде конспекта по предложенному протоколу «Подземелья». В конце заседания протоколы надо сдать для принятия объективного решения по слушаемому делу. Начинаем судебное заседание. Слово имеет судья «Страшного суда» — Грешник.

Грешник:

«И имя его — Грешник!

Да придет он в ваш дом,

Да сотрясутся стены домов,

И в распахнутую дверь устремится душа согрешения…»

Имя ему Пастор Жак. Цвет его наглых глаз — зеленый. Рост — 173 см. Телосложение плотное, забитое мышечной массой. Волосы темно-русые, слегка завитые. Имеют длину до плеч и всегда скреплены ободком. Лицо ничем не приметное. Обычное пятно в серой массе всего человечества.

Родился на рубеже XIII — XII веков до нашей эры. Умер в возрасте сорока лет. И для Жака этого было предостаточно. Был одним их главных участников Троянской войны. Продал свой народ за горстку серебряников (Это он предложил царю Агамемнону построить Троянского коня (Подарок!) — причину гибели великого города).

Слова Пастора. — Постройте огромного деревянного коня, куда вы сможете поместить свое лучшее войско. Сами же покиньте берег и встаньте якорем по другую сторону острова Тенедоса. Приам любит подарки. Он обязательно согласится ввести дары врага в город, с надеждой скоропостижно покончить с войной.

Десятилетие войны, отрицательно складывалось на каждом воине спартанского царя Менелая, и он принял предложение Жака, построив одно из самых легендарных сооружений в истории! На этом его продажность не ограничилась. Алчность, вот что всегда влекло Пастора. Во время осады города, он загнал и лично казнил троих главенствующих правителей осады: Одиссея, Агамемнона и Менелая. Вся троица пала от руки царского слуги. Ахилл стал свидетелем происходящего коварства, но не успел отомстить за своего правителя. Тогда он был вынужден обратиться к военному гадателю Калханту и пленить прогнившую душу, не знавшую слово — честь. Проклятая Ахиллесом, душа Пастора была навечно заперта в Чистилище.

После восхождения на трон нового короля ада (к чему он приложил свою руку), был назначен на должность судьи «Страшного суда».

Жак был помещен в тело жуткого монстра. Имеет четыре ноги, выглядевшие словно два склеенных воедино сиамских близнеца. Так же имеется четыре руки, две из которых держат чаши весов, поддерживая цепи двумя оставшимися (при необходимости — пользуется в случае тяжких грехов). Черты лица имеют человеческую форму. Большое расхождение имеется лишь в затылочной доле — там расположена окостеневшая форма полумесяца, острыми краями к низу туловища. Кожа Пастора защищена сухими роговыми чешуйками, наиболее крупными на брюхе и морде. Из-за высокой температуры, приходится время от времени сбрасывать старую шкуру. Происходит это пять-шесть раз в году и занимает весь процесс не меньше недели. После чего приходится заниматься непрерывными судами, отправляя проклятые души на вечные адские муки.

Не жизнь, а кровавая сказка!

Грешник. — Прошу всех садится. Объявляется к слушанию дело номер ZS387L по обвинению Стефана Шмидта, в свершение ряда преступлений. На этих весах лежит твое запятнанное сердце, которое будет биться до тех пор, пока судебный процесс не будет закрыт.

Стефан лихорадочным взглядом окинул свою грудную клетку, где обнаружил окровавленный рубец и пустоту внутри.

Грешник. — На вторых весах мы возложили правду. Если ей станет по силам перевесить все набравшиеся в «очаг» грехи, твоя душа станет прощена. Если же нет (резко повысив голос), твоя душа станет вечно гнить в самых страшных муках и уже больше никогда не сможет покинуть ад!

Уловив ушами последние слова грешника, Стефан неловко обмочился в штаны, и желтая пахучая жидкость стремительно смешалась с плавающим под ногами сгустком вспененной крови.

Грешник. — Что ж! Зачтем ваш приговор!

«После суда наступает вечность — блаженная в общение со Христом для одних и мучительная — для других.

(Ин. 5:29; Дан. 12:2 и проч.)

Грешник. — Стефан Шмидт, вы же «Германец» в кругах друзей, обвиняетесь в неправильном выборе своего жизненного пути — 01. 07. 2015 года. В день, когда вам следовало поехать в больницу к умирающему, любящего вас всем сердцем отцу, а не следовать инстинкту бессмысленного мышления и направляться на вступление по кривой дорожке. После чего вы изрядно умудрились запятнать свою душу.

Грешник не даром ходил кругами вокруг истины. Его цель была оживить в мозговой подкорке памяти студента все то, о чем Пастор так аккуратно пытается донести подсудимой душе.

«…

Стефан. — Мам, завтрак уже готов?

Мама. — Да, можешь спускаться.

Стефан. — Кто звонил в такую рань?

Мама. — Дорогой. Звонили из больницы. Сказали, что у отца серьезные ухудшения. Отмени на сегодня все свои дела, нам стоит его навестить.

Стефан (быстрым темпом поглощая свою глазунью). — Прости, мам, но сегодня я никак не могу.

Мама. — Ты вообще понимаешь, о чем я тебя сейчас прошу. У тебя отец при смерти, не сегодня-завтра, умрет, а он не может! (глаза непроизвольно налились жидкостью)

Стефан. — Понимаю. Даже более чем. Но я вроде ясно дал понять, что сегодня не могу. Для меня это очень важно. Если тебе так хочется, навестим его завтра утром.

Мама (пустив слезы). — Что может быть важнее?

Стефан (повысив голос). — То, к чему я стремился уже многие месяцы. А к отцу можно съездить и в любой другой день. Он хоть так, хоть так, без сознания.

Мама. — Не смей повышать на меня голос, юноша. Чтобы сказал на это твой отец, окажись он сейчас рядом?

Стефан. — Мне уже надоело попросту трепаться. Я опаздываю!

Мама. — Как ты со мной разговариваешь, молодой человек. Побойся Бога! Ты едешь и точка!

Стефан. — Если я не явлюсь на назначенную мне встречу, у меня могут возникнуть большие проблемы. Я не привык создавать себе трудности, я предпочитаю их решать.

Мама. — Трудности у тебя будут, если ты осмелишься меня ослушаться…

Мать еще долго что-то говорила вслед усердно собирающемуся сыну, но он уже заткнул свои уши наушниками и мысленно был вдалеке от мирских семейных проблем, удаляясь от домашнего очага под мягкие нотки группы Rammstein.

Стефан готовился к этому дню целых пять месяцев, кровью и потом выбивая себе право вступить в нашумевшую по всей Германии того времени группировку — «Сектор свобода» — акцентирующих все свое внимание на толкование нацизма. Ради оказанной чести, он неоднократно избивал евреев, азиатов и даже местных бедняков (но чистых по крови граждан). Его зверство, отправило в реанимацию пятнадцать невинных человек, четверо из которых уже никогда не смогут самостоятельно питаться, что там говорить про ходьбу на собственных ногах.

После вступления, Шмидт смог твердо простоять на ногах еще целый год. Покинул группировку из-за расхождения во взглядах и покушения в убийстве лидера «Сектора свобода». Обозленный за позорное изгнание из, что можно сказать, родного дома, сдал все их планы враждующей стороне — «Сектор — чистая кровь», тем самым развязав войну между группами.

Сделаться студентом по обмену, были скорее всего именно взгляды побега, с целью сохранить собственную жизнь…»

Грешник. — Вижу, мне удалось докопаться до истины, но вот что стало самой пикантной вишенкой нашего адского пирога. За двадцать пять дней, до вышеуказанного события, испуганный за судьбу сына отец, следил за заблудшей овечкой от самого дома и стал свидетелем, как его плоть и кровь, угрожая ножом, запуганной и в слезах, четырнадцатилетней девочки, избивает на ее же глазах отца. Сердце Бернда Шмидта истекло кровью от причиненной тобой душевной боли.

Бернд Шмидт:

Родился 11 февраля 1959, на земле Баден-Вюртемберг, в коммуне Германии — Вёрт. Умер 1 июня 2015, в возрасте 56 лет. Цвет глаз — голубой. Чистокровный ариец (благодаря чему, у его сына и появилась возможность вступить в ряды послегитлеровских нацистов). Осужденный на «Страшном суде», потерял крохотную возможность завладеть проездным билетом в рай, но получил шанс не страдать в страшных муках, как было уготовано основной массе проклятых, поедающих собственный гной и варясь в котлах с кипящим маслом.

Был лично назначен королем ада новым главой демонов перекрестка. Это делает его неприкосновенным и дает немалую силу (что могло с легкостью лишить сына формальностей с судом).

По всей вероятности, злоба, затаившаяся в пропахнувшей кровью и болью душе, росла с каждым днем и не желала спасать виновника (вот как уже целое столетие — увы, время в аду летит куда быстрее, а душа, испытывающая каждую секунду тонны страданий, меняется в худшую сторону, убивая любые оставшиеся крупинки света, превращая тебя в одно большое черное пятно).

Грешник. — Так уж вышло, что за тобой в эту ночь следил еще и «Сектор свобода». Они никогда не оставляли свидетелей, но твой старик оказался сильнее, чем им показалось и выжил от смертельной наживой раны. Жаль, что в себя он так и не пришел… Вам слово!

Служащие заседания сняли с забитого лица студента маску, и он тут же заговорил.

Стефан. — Это все ложь! Моего отца ограбили. Мои личные мотивы никак не могут быть с этим связаны.

Грешник. — Чаша весов, наполненная вашими грехами, истекает черной кровью и говорит совсем об обратном. Ваша правда совсем зачерствела, пора уже вам понять, что отсюда есть только один выход и на сколько он окажется для вас суровым и болезненным, выбирать вам. Наши присяжные выносят самые жестконравные вердикты, не стоит играть на их опустевших душах.

Стефан (говорил и рыдал, как шестилетний мальчишка). — Я вам не верю! Как бы страшно мне сейчас не было, все вами сказанное может быть правдой, лишь только отчасти. Да, я виноват во многом, за что теперь хочу искупить свою вину, но смерть отца здесь не при чем. Я бы знал об этом, хоть краем уха, но знал бы. Знал!

По студенту было видно, что он находится на грани истерики.

Грешник. — Хватит!

Стефан (крича во все горло). — Я не виноват! Не виноват!

Грешнику осточертело ждать, пока Шмидт придет в себя и попросил стражников привести его в чувство. Методы у них были совсем иные. Слезы резко сменились душераздирающим криком в сопровождение боли. Стефану вбили в обе стопы по металлическому пруту, те же самые колья, что и когда-то давно, были забиты в тело Христа (Подарок «Грешнику» от короля ада).

Стефан. — Прекратите! Мне больно! Что вы хотите еще от меня услышать?

Грешник. — Правду!

Стефан (пуская окрашенные кровью слюни). — Нет у меня больше правды! Я все вам уже сказал!

Грешник. — Увы, но этого не хватит для спасения вашей черной души. К тому же у нас имеется свидетель обвинения. В случае отсутствия правды, это переломит остатки вашего внутреннего мира, стерев все воспоминания вашей юдоли печали и плача, сохранив только страх и вечную боль в отсутствующем сердце.

Стефан. — Делайте, что хотите. Мне уже все равно. Посмотрите на меня, я похож на самое настоящее ничтожество.

Грешник. — Введите свидетеля. — (После минутной паузы, когда все уселись и вновь воцарилась тишина, не считая криков за стенами зала суда, Грешник продолжил) — Бернд Шмидт, клянетесь ли вы говорить правду и ничего кроме правды, положив руку на «Библию Зевса»?

Зевс:

Чистилище — место, куда стекаются все самые поганые нечистоты адского отродья. Это место считают проклятым даже сами демоны. Здесь, в темном уголке описанного перепутья, было рождено Оно! Ему не было ни имени, ни названия, но все же Оно было на половину ангелом. Он научился управлять точками материи, впервые сумев обуздать сам грех. Изучил умение воссоздания огненных стрел, после чего был клеймен прозвищем — «Зевс».

Гонимый монстрами, он был изгоем, которого никто не боялся, унижая при каждой новой встрече. Его крылья пали и теперь ему нечего было дать взамен устрашению. Возможно, именно это и заставило двуногое рогатое чудовище, встать на свои копыта куда поустойчивее прежнего. Так он поднялся выше каждой жившей в Чистилище твари. Став еще сильнее прежней энергии, по воле непроницательного случая, он сверг самого Люцифера, разбросав его жалкие останки по всему ландшафту, вблизи замка (что говориться — вынес из дома мусор).

Заняв его место, Зевс стал новым королем ада (коим и является по сей день).

Рост этого исчадья ада — 7 метров 20 сантиметров. Цвет глаз — ядовито-желтый. При становлении в боевую стойку, вечно подогнутые колени выравнивают положение, увеличивая рост на целых 50 сантиметров (при этом мускулатура принимает каменную форму, а над вьющимися рогами воспламеняется синий огонь — символ первородства).

На лице носит маску, олицетворяющую форму человеческого черепа.

За время правления видоизменил конечности рук, отрастив длинные когти, способные разрезать даже сами скалы.

Врагами по сей день являются: падшие ангелы (братья и сестры Люцифера), а также «нечистые духи». Все они заперты «Зевсом» в специально сконструированной тюрьме (там они ждут своего часа отмщения и верят, что этот день скоро придет).

Бернд. — Клянусь!

Грешник. — Слово предоставляется Бернду Шмидту.

Бернд. — Стефан, сын мой. Ты проклятое создание, обрекшее мою душу и душу своей матери на вечное гниение, да сохранит ее тело жизнь как можно дольше.

Стефан. — Прости, я не знал причину твоей смерти.

Бернд. — Душа твоя запятнана кровью невинных и не достойна прощения. Я обвиняю тебя за причинение боли и обрекаю тебя на вечные страдания в Чистилище.

Грешник. — Прошу всех встать! Суд удаляется для вынесения вердикта. Перерыв пятнадцать минут. После чего я зачитаю приговор присяжных.

Состояние Стефана сложно было сопоставить с любым знающим нашим земным миром. Как он был жалок: пропахнувший собственной мочой, он еще и умудрился выплеснуть себе на колени остатки последнего живого пира. Ноги постепенно начинали отказывать, вводя останки растерзанной души в состояние предсмертного шока. Студент любовался своим бьющимся на весах сердцем, которое начинало с каждым ударом уменьшать собственный обычный ритм, готовясь остановиться.

Ответственный секретарь. — Встать! Суд идет! Прошу всех присутствующих сесть.

Грешник. — Присяжные вынесли вердикт — Осудить!

Тут же, после завершения слова, сердце юного Стефана Шмидта издало последнее сердцебиение и почернев, превратилось в кучу черной, что смоль сажи. Смерть, болью отдалась в пустотах груди и Стефан невольно проорал от невыносимого спазма. «Германец» стал пускать изо рта переработанные в пену густые слюни, даже не понимая, какая жизнь его теперь ждет.

Грешник. — В качестве обвинения, Бернд Шмидт временно снимается с должности главы демонов перекрестков, с целью лично принять обязанности Поводыря над своим кровным сыном.

Поводырь:

Каждой проклятой душе, перед распределением в один из кругов ада, следует пройти пытку собственного греха (будь то убийство, жадность, алчность или одно из других).

Поводырь в этом механизме выполняет роль этакого киномеханика, запускающего цикличность отведенной им сцены, до бесконечности (точнее до тех пор, пока остатки души не испытают на себе все земные и неземные страхи).

В аду считается самой низшей профессией. Даже палачам отведена куда более значимая роль.

Сцена третья: «Страшный суд»

«Жизнь — это очередь за смертью,

Но некоторые лезут без очереди.»

Адольф Гитлер.

Стефан, испуганным взглядом, резко подорвался с кровати, под режущий ушные перепонки звук. Подобный будильник больше подходил для пыток. От громкого протяжного воя, сопровождающегося миганием красного дверного фонаря, заложило слух и первые несколько минут, юный Шмидт пытался понять, что произошло.

Он совершенно не помнил последние события жизни (примерно за десять лет), а состояние напоминало острое похмелье, с продутой на ветру спиной (кости которой безутешно выли от боли). Осматриваясь по сторонам, студент никак не мог вразумить, где оказался. Дома своего он, естественно, не помнит, но мозг отчетливо дает понять, что это явно не его комната.

Крохотное помещение. Стены окрашены в красный цвет. Окон нет. Выход преграждает армированная стальная дверь с узким окошком для глаз и еды. Из мебели была только койка и полуразваленный стул. В углу пылилась алюминиевая кружка и большое прохудившееся пластиковое ведро. С него в час по чайной ложки вытекала светло-желтая жидкость с дурным протухшим запахом.

Стефан. — Моча! Вот черт, да я в тюрьме!

Размышлять больше не осталось времени. Засовы двери повернулись и в открытую дверь вошли двое вооруженных немцев, уставив на Шмидта дула своих автоматов. На правом плече каждого ярко выделялась красная повязка с изображением свастики по центру.

(Неизвестен). — Номер 9759374, встаньте.

Стефан (сам не осознавая, что говорит). — Что происходит? По какому праву?

Память, словно отшибло и какие вопросы следует задавать первыми, для него остается загадкой.

(Неизвестен). — Вы находитесь на территории «Нового Бургундского Свободного Государства», в шестом пленном лагере, сектор восемьдесят пять, на территории бывшего Урала. Ваша обязанность включает в себя уборку цеха по деревообработке, вывоз опилок, а также следует соблюдать чистоту во всех солдатских уборных. Вам ясно?

Стефан (совсем не давая себе отчета действий). — Я чистокровный ариец! Как вы смеете держать меня посреди всего этого славянского сброда. Я требую к себе уважения и немедленной встречи с вашим фюрером.

Шмидт резко встал с кровати и направился по направлению к взведенным куркам. Пройдя два шага, он с грохотом повалился на грязный холодный бетонный пол, залив эти жалкие три квадрата собственной кровью. Увидевшие опасность солдаты концлагеря, дали залп из всех орудий, сделав из его статного лица кровавое месиво. Нос, глаза и левая часть рта отсутствовали, а плескавшаяся из открытых ран арийская кровь, старалась заполнить появившиеся на его физиономии отверстия. Раздававшиеся первые секунды хрипы стихли и грудная клетка, опустившись, замерла мертвым сном…

Минутка памяти истории…

1 сентября 1939 года, вооруженные силы Германии, перешли границы Польши. Начало второй мировой войны было успешно заложено. Уже к началу 1941 года войсками Германии была захвачена большая часть вражеской земли.

22 июня 1941 года фашистская Германия напала на СССР и благодаря плану «Барбаросса» война с Советской Россией закончилась через два месяца после ее начала. За счет, теперь уже, бывших советских территорий, Гитлер осуществил проект поэтапной колонизации «восточных земель» с целью расширения «жизненного пространства» немцев.

В течение 30 лет на территории бывшего Советского Союза успело поселиться около 9 миллионов чистокровных арийцев из Германии и всего Поволжья. Численность местного колорита значительно поубавилась, сократив общую цифру до 14 миллионов человек, уничтожив евреев и прочих «неполноценных», включая и большинство славян. Основная масса была выслана в Сибирь, а также Урал, и превращена в рабов. Указом фюрера им запретили получать образование и лишили родной культуры.

Главенствующее правительство Новой Империи расположилось возле замка Вевельсбург, построив вокруг него «Ватикан нацистов».

Уже к концу 1944 года, третьим рейхом был полностью уничтожен «последний оплот мирового еврейства» — США!

Учитывая все притязания еще во времена первой мировой войны, Гитлеровский захват мира окрестили — «Тридцатилетней войной». Но война не прекратилась! Она продолжается и по сей день. Союзники Вермахта, одаренные бесчеловечной жадностью, отбирают друг у друга, не понимая сколько крови они уже вылили на собственную почву.

Мир стал другим: кровавым, безжалостным и пропитанным страданием рабов.

Стефан испуганным взглядом, резко подорвался с кровати, под режущий ушные перепонки звук. Все тело было объято потом. Страху не было предела, но звона сердца он не слышал, словно его там вовсе и не было. Подобный будильник, оторвавший опухшее и с мешками под глазами лицо студента от подушки, больше походил для пыток.

…

Скрип петель испугал сосредоточившееся тело Шмидта, отчаянно пытавшего понять, что с ним происходит и где он находится на самом деле. Из появившегося в проеме двери мрака, вслед за вошедшими дулами автоматов, нарисовались два статных фрица.

(Неизвестен). — Номер 9759374, встать лицом к стене с вытянутыми руками.

«Сон», так отчетливо врезавшейся в подкорку головного мозга со всеми его вытекающими последствиями, дал явно понять, что перечить им плохая идея и Стефан, как самая послушная дворовая шавка, выполнил все указанные действия. Его заковали в кандалы, после чего по длинному узкому коридору вывели в «стойло» — место, с подобными ему несчастными, где каждому давали право попытаться утолить свой голод. Площадь столовой насчитывала тысячу квадратных метров и вмещала в себя пятьсот тысяч человек, приходившимся ютиться за крохотными столиками в надежде получить лишний кусочек хлеба.

На людей, превращенных в самых жалких ничтожных рабов, было больно смотреть — кожа, натянутая на кости. Грязные, что смоль, они к тому же все без исключения были в ссадинах и порезах, большинство из которых были выражены сильными нагноениями. В основном это были славяне, китайцы и евреи (те немногие, кому удалось в свое время избежать Гитлеровской экзекуции и поселиться на постоянное местожительство в одни из самых страшных концлагерей Урала). Насчитывалось несчастных гонимых собратьев не более одного процента.

После десятиминутного завтрака, учитывая, что обеда здесь нет и в помине, Стефана доставили вместо пилорамы на медный рудник, откуда он в первый же час попытался сбежать. Поймав секундный момент удачи, он понесся изо всех сил куда глаза глядят, но не учел, что территория ему неведома и шансы быстро сровнялись к нулю. За подобную дерзость ему пришлось испытать на себе оскал специально обученных доберманов, превосходивших вдвое размеры людского понимания. Добежав до высоченного бетонного забора, высота которого достигала сто метров, на студента набросились с двух сторон шестнадцать оголодавших «церберов», разорвав это юное тельце в клочья. Пока его плоть в очередной раз испустила дух, ему пришлось вынести на себе самую страшную боль, что только может представить человеческий разум. Сперва Стефану отгрызли обе конечности, это были единственные части его тела, пытавшие сопротивляться игре со смертью. Ноги были оторваны по самые колени. Одному из доберманов приглянулись голубые глаза юноши, и он жадно высосал глазные яблоки несчастного студента, лишив его шанса наблюдать за кошмарной участью. После псы добрались и до его рук: одна исчезла вместе с частью плеча, вторая была лишь немного пожёвана (отсутствовало всего два пальца). Один из псов, бетонной плитой уселся на груди Шмидта, ломая под тяжестью собственного веса его ребра. Он изо всех сил тщательно старался добраться до печени студента, так сладко издававшей свой ароматный запах. Кровь лилась со всех сторон, как на Долине гейзеров, а юный Стефан все не хотел умирать. Покуда одному из адских псов не пришла идея оторвать студенту верхнюю часть лица (дабы полакомиться мозгами), Стефан Шмидт все чувствовал, слышал, но к счастью, уже не видел.

Все началось, как с чистого листа, вот только теперь на лице Стефана была нарисована совсем иная гримаса. Он не знал покамест где он (точнее в какой из возможных альтернативных реальностей), почему не может умереть и как вырваться из замкнутой петли страданий. Память к нему так и не пришла, поэтому Шмидт не понимал, что еще совсем не давно пережил «Страшный суд» и все это — лишь малая доля того, что ждет каждого оказавшегося в аду.

Прошла неделя новой жизни. Стефан выполнял свою работу, питался отходами чьей-то пищи и дождевыми червями два раза в день. Старался как можно меньше лезть на рожон. Нет, он не смирился с тем, что его политические взгляды обернулись против него самого. Но теперь, постоянно лицезря кругом и всюду красные баннеры с изображением нацисткой свастики, думал о своем решение иначе. Несмотря на это, он ежедневно получал не меньше трех ударов хлыстом и спина его уже выглядела не лучше старой разделочной доски. Шмидт стал отчетливей понимать место, в котором оказался и никак не мог смириться, что правительство Германии, так бесчеловечно поступило с его чистой кровью.

Студент не знал прошлой-настоящей жизни и спокойно проглотил наживу вместе с куском плесневого хлеба, под рассказ худощавым стариком «новейшей истории мира».

Старик (разжевывая сухарь). — Вот уже как три месяца ты твердишь мне и моим людям за завтраком о своем грандиозном плане побега…

Стефан. — И стоит уже наконец-то решиться! Одному это дело не выиграть.

Старик (продолжая заниматься тем же делом). — Не перебивай старших! Сопляк еще! Это, насколько даже мне еврею известно, невежливо. Арийская кровь, а ведет себя как китайский ребенок (переводя взгляд на собеседника по другую от себя руку).

(Неизвестен). — «Шумер» дело говорит. Как нам понять, что ты не подосланный фюрером.

Стефан. — Стал бы я так распинаться и терпеть все эти притязания? Да на моей спине живого места нет (встав из-за стола, студент прикрепил слова делом, показав им свою исполосованную поясницу).

Старик (завершив свою работу челюстями). — Однако, не смотря на весьма правдоподобный аргумент, мы в растерянности. Здесь доверия нет даже к собственным собратьям. Любой тебе вставит нож в спину за лишней кусок хлеба. По началу, когда концлагерь только набирал свою мощь, управляющие фрицы, использовали подобные игры в качестве развлечения по выходным. Но вишенкой на торте у них была кастрация за шикарный ужин. Рабы соглашались собственноручно отрезать свои достоинства, делая это обыкновенными садовыми ножнами, на глазах у сотни работников вермахта. Ты пойми нас правильно. За время освоения Урала нас всех уже здесь погибло 63 миллиона человек. Как считает приемник Гитлера, это необходимо, чтобы проредить стадо заблудших овечек — нечистот, как нас сейчас всех называют. Ты же напротив, совсем не вписываешься в наши критерии. А вот причины, по которым Штраус так с тобой обошелся, сказать сложно.

Штраус Крюгер:

Родился 18 марта 1955 года в Мюнхене. Цвет глаз — синий. Скрыл свое истинное происхождение от Адольфа Гитлера, мечтая в дальнейшем заполучить должность генерала немецкой армии. Успешное вранье послужило ему во благо и Штрауса 20 апреля 1987 года, на празднование дня рождения фюрера, назначили приемником Гитлера (лично).

Мать Крюгера была чистокровной немкой. Заблудшая овечка была слишком глупа и решила подарить свою невинность сыну управляющего домом их семьи. Многие не знали об их союзе и думали, что юный Крюгер плоть и кровь растившего его отца. Мать не могла вечно скрывать настоящее появление на свет своего дитя и в конечном итоге сдавшись, рассказала все сыну. Она была одурманена вымышленным миром и совсем не думала о реальности.

За характер Штрауса стоит отдать должное воспитанию его вымышленному отцу. Озлобленный новостью, он хотел было покончить с собой, ведь в созданном Гитлером мире, такому изгою как он, не выжить. Арийская кровь взяла верх над контролем разума и воспользовавшись должной справедливостью, Крюгер решил отомстить за порок его фамилии, отстояв честь семьи. План был придуман и очень прост — грабеж. После мнимого разоблачения преступника, Штраус прилюдно избил своего кровного отца, не питая к нему ни жалости, ни сожаления. После чего он лично отрубил ему обе кисти и заживо закопал в выгребной яме позади поместья. «Отец» смотрел на убивавшего его сына не отводя глаз, лишь молча пуская горькие слезы, без слов прося прощение.

Мать была вынуждена наблюдать за всем происходящим ужасом, но боясь за собственную жизнь, а также жизнь того монстра, которого породила (а ведь еще пять минут назад она считала его сыном), молчала и старалась скрыть воспламенившую в душе боль утраты. Штраусу тогда было шестнадцать.

После утекло много времени и Крюгер встав у руля, был уже совсем не тем юным дьяволом, он стал еще куда страшнее собственного предшественника, превзойдя своего вождя в правление Империей (даже Гитлер, обладая таким эгоистичным самолюбием, был намного мягче).

Долгие годы, правя миром, Штраус размышлял над завоеванием последнего недостающего кусочка Земли — Южная Америка. Адольф давно оставил эту идею, потеряв к ней полный интерес. Гитлер понимал, как наблюдавший за всей шумихой материк за прошедшие десятилетия сумел укрепить собственные владения и ему попросту не хотелось идти на них войной. Южная Америка стала сильным противником (несмотря на то, что она стала единственным).

Посчитав себя всемогущим, Крюгер не рассчитал силы врага и 18 марта 2015 года, понес значительные потери, напав малым войском. После было решено отложить затею на неопределенный срок. Штраус во второй раз выглядеть в дураках не имел права и решение пришло самим собой. Перебросив с Сибири стратегический запас секретного вооружения (подарок Гитлера), Крюгер 1 мая того же года, выжег территорию Бразилии дотла. За неделю вся территория материка превратилась в прах.

После вышеописанных событий еще прошло слишком мало времени, но о побеге каждый раб теперь боялся даже подумать.

Стефан. — Я же говорил вам, что совсем ничего не помню и долго пытался поверить в происходящее, как в заправду.

Старик (взявшись за кружку воды). — Нам от этого не легче. Крюгер не прощает ошибки, тем более рабов.

Стефан (разводя руками). — Да я даже не знаю о ком вы все толкуете.

Старик (продолжая свой короткий завтрак). — Прости, но мы твердо для себя решили и, пожалуй, останемся в стороне.

Стефан. — Славяне согласны все, до единого. Вместе у нас больше шансов. К тому же, вырвавшись из нашего блока, мы можем увеличить наши ряды. Без вашей поддержки, за стеной возникнут те же вопросы, что и здесь. Подумайте получше. Ключи от оружейки были излиты еще вчера.

Старик. — И все-таки, мы желаем вам успехов, но помирать будем рабами, здесь, в новом доме, пусть и бездушными рабами Новой Империи.

Стефан (пожимая старику руку). — Тогда прощайте. Мне очень жаль, что мы не смогли договориться и прейти к общему мнению.

Старик. — Удачи в твоих начинаниях. Да поможет тебе Бог. Если он еще тебя не покинул.

Ночь желала приходить с меньшим рвением и от ожидания нужной минуты, юному Стефану становилось все более неспокойно. Дождавшись двенадцати часов, он наконец-таки свободно вздохнул и открыв преграждающую выход дверь, направился на встречу с группировкой славян. Войдя в столовую, место, где были назначены общие сборы, студенту в нос ударил весьма неприятный резкий запах. В комнате пахло железом и было тихо, как в морге. На предосторожность, пугающая мысли Шмидта тишина, было совсем непохоже. Сделав пару шагов вперед во тьму, открытая им дверь с грохотом затворилась и в помещение зажглись два неоновых прожектора. То, что ему тут же пало в глаза, вывернуло желудок наизнанку. Пятьдесят человек, те, кто отважился следовать гнилому плану Стефана, были наказаны самым дичайшим образом, взятым из воображения самого Штрауса. Пятнадцать рабов, те, что моложе всех остальных, были распяты на перевернутых крестах вниз головой. Их детородный орган был удален (на живую), после чего, залив все тело, вплоть до самих ушей, собственной кровью, мученикам был вспорот живот и скормлены свои же кишки. Но и остальным повезло не меньше! Отобрав десятерых стариков, которым и бежать особо не было смысла, Крюгер заживо запустил в мясорубку, начиная перемалывать их кости от самых ног. Как правило доживали все лишь до колен, после чего умирали от потери крови, в агонии и муках. Крик стоял такой силы, что лопались ушные перепонки. Остальные были четвертованы, их останки измельчены до крохотных частей и добавлены в суп, который завтра подадут всем покорным рабам, мирно спавших в эти минуты в своих тюрьмах. Стефан думал, что с ним проделают тоже самое, но его слегка избили, стараясь не повредить лицо (приказ Крюгера!) и доставили к фюреру.

Рядом со Штраусом восседал тот самый старый еврей, давший отказ во спасение своих жизней. Гадать здесь нет необходимости, именно он и был повинен в смерти своих братьев по несчастью. Стефана усадили на стул, напротив их двоих, не позволяя открыть рта. Оставшись наедине (втроем), Крюгер, прежде чем заговорить с испуганным мальчишкой, перерезал старику горло обычным канцелярским ножом, залив его горячей кровью всю одежду Шмидта.

Штраус. — Вы, молодой человек, первый кто удостоился чести быть лично засвидетельствованным моим присутствием. Я посчитал, что будет очень благоразумно пожать руку тому, кто в столь короткие сроки смог выявить и уничтожить на корню, весь этот порочный круг невеж.

Подойдя к Стефану практически вплотную, Штраус пожал ему руку, после чего студент словил очередной флешбэк своего смешанного винегрета памяти. Он смог увидеть то, что полностью перевернуло его мир реальности. Разглядеть картинку целиком ему просто не хватило времени. Закончив рукопожатие, Крюгер не задумываясь отправил бедного юнца в нокаут. Очнулся Стефан уже в знакомой ему дыре, в луже собственной мочи и крови (от полученных на лице ран). Прокрутив в голове новые фрагменты памяти, все стало на свои законные места. Теперь дело оставалось за малым.

Побег! Но совсем иным способом и с иной целью. Крюгер (точнее отец Стефана в его теле) допустил ошибку касаясь студента лично. Прикоснувшись к сыну, он сам того не осознавая снял блокаду некоторых запечатанных зон его памяти, и юный Шмидт теперь помнил абсолютно все, включая собственную смерть, суд и его последствия.

Ад — это замкнутый круговорот собственных грехов, спрятанных в бесконечной петле. Лишь убив «Поводыря», можно разорвать цепь и вырваться на свободу, где быть может появится возможность на куда более разумное существование в этом поистине жарком месте (если тебя не сожрут). В этой огненной бездне, где текут реки пламени для очищения душ грешников, царит отчаяние, которое не знает границ жестокости. Но ад — это не только место физических страданий. Ад — это еще и место вечного одиночества, предельного безумства и невыносимого горя. Бесы, демоны и злые духи (а также огромное множество всевозможных нечистот), непрерывно терзают души грешников, и все это будет длиться до бесконечности — из ада нет выхода.

Шесть месяцев были опрокинуты за плечи. Стефан окреп после тяжелых увечий и вынашивал в голове новый корыстный план.

Месть!

Бернд не знал о случившемся прорыве памяти в разуме сына, но старался всеми силами оградиться от личных встреч. Как бы настойчивый студент не пытался показывать свое желание добиться аудиенции, все оставалось тщетно. Стефан постоянно лез на рожон, за что не раз ему ломали ребра и нос, но это никак не помогало студенту отлынивать от поставленных задач и ему приходилось драить вонючие генеральские толчки, преодолевая собственную боль. К тому же в наказание за непослушание устава фюрера, он делал это собственными руками. Следившие за ним люди не выпускали его до тех пор, пока дневной план блестящих писсуаров не был выполнен на пять с плюсом (иногда дневная работа затягивалась не меньше чем на восемнадцать часов непрерывного блаженства в храме «наилучших запахов» Уральских гор). После работы, Шмидт получал кружку воды (где стоило выбирать — попить, либо смыть с рук весь букет дневного заплыва), плесневелый сухарь и котлету (из прошлых попыток к бегству).

Первый блин вышел комом!

Сняв с себя последний гипс (злобы за причиненные увечья было накоплено через край), он убил одного из охранников остатками зубной щетки, нанеся ему тринадцать ударов в левый глаз. Лицо от летящих ошметков умылось немецкой кровью, но сорвавшись на одном, Стефан потерял счет времени и лишь только задрав голову (желая оглядеться в поисках врага), словил оглушающий удар тракторной подошвой в височную долю. Мир перевернулся кругом и потеряв координацию, Шмидт уже не мог самостоятельно подняться. Увидев, что этот жалкий раб сотворил с его напарником, он размозжил Стефану голову, забрызгав кафель его раздавленными мозгами.

Круговорот вновь вернулся к исходной точке.

Студент испуганным взглядом резко подорвался с кровати, под режущий ушные перепонки звук. Подобный будильник больше подходил для пыток, но Шмидт уже знал с чем имеет дело, и что твориться вокруг этих серых стен. Перезапустив цепочки петли, все вернулось на круги своя. Знал об этом только он и Крюгер Штраус (т. к. являлся непосредственно его Поводырем). Этого студент и не учел. Проделав первоначальную задумку, Стефан вновь отправил пятьдесят человек на жестокую смерть, но как в тот раз уже не был удостоен чести лично встретиться с фюрером. За подобную дерзость (как лидера восстания), его распяли на кресте в назидание другим. По приказу Крюгера, Стефану запрещалось умирать, и смотревшая за ним стража делала все, чтобы поддерживать в нем частичку жизни.

Так он провисел неделю!

С наступлением нового дня ад лишь только усилился, подогрев огонь котлов до своего предела. На утро, как это было обычно заведено, его не отправили на работу. Вместо этого, Стефана доставили в камеру пыток, где Штраус хотел добиться объяснения повторенной им сцены побега. Не зная наверняка, Бернд Шмидт решил перестраховаться, показав сыночку истинные прелести «Страшного суда».

(Неизвестен). — Радуйся несчастный. Ты сегодня не умрешь. Тебя будет лично пытать сам Штраус Крюгер. Он мэтр своего дела. Тебе будет чертовски больно, но нам от этого станет куда приятнее.

Немец зарядил студенту смачную пощечину и оставил наедине со своими мыслями.

Штраус. — И так, приступим! Первый вопрос — расскажи все, что ты помнишь о последнем годе своей жизни?

Стефан (спокойным голосом). — Ничего!

Штраус (показав на лице нотки злости). — Ответ не верный. Знаешь, почему эту комнату прозвали «домом ужаса»? Еще с 1942 года, мой наставник привозил сюда всех арестованных норвежцев из сопротивления, которое Адольф так красочно пресёк. После чего, тех немногих кто выжил, развозили в концлагеря и на расстрел.

Крюгер в процессе разговора подвесил Стефана к потолку формой лодочки, животом к земле (руки были связаны за спиной). Закончив свою речь, он избил его цепью. Когда с ним было покончено, на студенте не осталось живого места. Усадив обратно за стул, ему сперва выдрали все ногти, а уже после задали тот же невменяемый вопрос.

Штраус (улыбаясь). — Расскажи все, что ты помнишь о последнем годе своей жизни?

Стефан вместо слов, уцепился трясущейся рукой за ладонь палача, в надежде, что случится чудо, но увы, ничего не произошло.

Только потом студент узнал, что пытал его вовсе не отец, а подставное лицо, назвавшееся его именем.

Штраус. — Скажи, ты хочешь смерти?

Стефан (преодолевая болевой порок). — Катись в преисподнюю!

Штраус. — Мы и так в ней находимся.

Не желая вести разговор с упрямым рабом, назначенный палач поместил его в чан с ледяной водой, где продержал пять часов. После осуществления задуманного, палача вызвали на верх и по истечению срока, когда пришло время доставать окоченевший труп, в комнату пыток спустился сам Крюгер (лицо не было на сей раз прикрыто) и двое его служащих. Стефана достать из ледяной глыбы получилось не сразу, палач перестарался с заданным градусом заморозки и переморозил воду. Отбив несколько примерзших к телу кусков льда, которые оторвались вместе с кусками сморщенной кожи, студента смогли уложить на стол. Он был не жив, ни мертв. Сразу и не скажешь. Тело было неподвижно. Конечно, никто не мог выжить в подобном холоде, но Штраус дабы убедиться в смерти сына, прежде чем вновь перезапустить петлю, наклонился над его лицом.

Стефан (хрипя). — Теперь я твой Поводырь!

Студент резко открыл глаза и вонзил украденный у палача пинцет для удаления ногтей в горло отца.

Стефан. — Как мне повезло сдохнуть позже тебя. Ты слишком плохо меня знаешь и просчитался. Я три года занимался моржеванием и чувствовал, что именно ты объявишься посмотреть, как я в очередной раз испустил дух.

Бернд смотрел все это время на свое исчадье, не отводя глаз, прикрывая обеими руками проткнутую артерию. Весь залитый кровью, он повалился на земляной пол, даже не сказав ничего в ответ.

Весь мир замер перед глазами Стефана и спустя пару минут, превратился в пыль, открыв перед ним бескрайние просторы адского леса — «Извилистая Тропа».

Сцена четвертая: Чистилище

Извилистая тропа не был прекрасным лесом. Вместо раскинувшихся крон деревьев, переливающихся красками осенней радуги, с макушек спадала обуглевшая листва. Солнце не проникало в его загадочный мир печали и скорби. Его просто не существовало в этом месте. Находится в этом лесу опасно даже самой Смерти. Вместо воя ветров, здесь отовсюду доносятся крики без конца умирающих душ (случайно заблудших останков людей, по ошибки оказавшихся не на своем месте). То слева, то справа не затыкаются каркающие вороны, рычат обозленные монстры и завывают голодные адские псы, зачищающие подобные сбои в системе распределения ада. Хуже места не найти. Ад покажется цветочками в сравнение с Чистилищем, но от него никуда не спрятаться и всем уготованным вечно гнить (без права на избавление), придется проходить пересушенный бурелом поваленных бревен и кучи мелких колючих веток снова и снова, пока Извилистая Тропа окончательно не сведет непокаянную душу с ума, отдав в чью-нибудь пасть для растерзания.

Умирая здесь, в этом подавленном лесу, душа лишается всего. Избавляясь от вечных страданий, она исчезает бесследно, и назад дороги уже нет. Чистилище — окраина пропасти памяти личности каждого индивида. Пути всего лишь два: стать пищей сильных, для тех, кому Чистилище как дом родной, или подняться на ступень выше убитого встречного, кем бы он не оказался — демоном, падшим ангелом, либо любой другой мерзопакостной личностью — и покромсав его на ужин, пройтись по его останкам и проложить себе дорогу из свежих костей к дверям Ледяного озера Коцит.

Этот путь желает пройти каждый, но этот миф еще никому не было по силам даже услышать в полной мере. Сказкам здесь подобным, местные не рады. Загоняя гонимых запуганных трусов, считающих себя на «поверхности» Богами, можно без особого напряжения пополнить запасы исчезнувших, с лица всего Сущего, душ. Как бы там ни было, легенды не рождаются сами собой. В каждой тайне, есть доля тайны (и самая малость правды!), возможность, которую, всегда имеет место быть, пытаются развернуть в ее полное величие необузданных загадок.

Треск ломавшихся под ногами веток, послышавшейся где-то вдалеке, заставил Стефана застыть на месте. Шаги были настолько умело обыграны в его разуме, что он не мог в точности понять с какой стороны на него надвигается буря. Спустя крохотный отрезок времени, сумев разглядеть приближающую опасность, страх сменила легкая радость, нигде ранее невиданная этим зловонным местом. Но чувства оказались ошибочны. Подбежавший в лоб, сшиб Шмидта с ног и занеся над его головой непонятное самодельное орудие, был готов срубить ему голову.

Стефан. — Сэм, это я, я! Стефан! Не убивай! Прошу, остановись…

Сэмюель (опустив лезвие вниз). — Стефан? Это-о-о правда ты? Не м-о-о-гу в это-о п-о-о-верить.

Голос Дикенсона был чертовски запуган, ему было куда сложнее обычного вести диалог, но он всеми силами старался выдавить дрожащую улыбку радости.

Стефан (вздохнув от облегчения). — Как же я рад встретить знакомое лицо. Мне было очень страшно. Каждый новый шаг, я боялся быть съеденным или убитым.

Сэмюель. — Ты здесь давн-о-о?

Стефан. — Дня два, может чуть больше.

Сэмюель. — Т-о-о-огда ты еще с-о-о-о-всем зеленый в эт-о-о-м лесу.

Стефан (закатив к небу брови). — Стало быть ты здесь куда дольше?

Сэмюель. — Я третий месяц бегаю о-о-т края в край в п-о-о-исках друзей, или х-о-о-тя бы вых-о-о-о-да о-о-тсюда.

Стефан (удивляясь сказанным ему словам). — Выхода? Ты думаешь отсюда есть выход.

Сэмюель (все так же спокойно). — Я нашел дверь. Перед смертью, о-о-дин из убитых мн-о-о-й о-о-б-о-о-р-о-отней пр-о-о-г-о-в-о-о-рился о-о вратах в о-о-краину ада. Я было-о не поверил, но-о неделю назад личн-о-о наткнулся на дверь с девятнадцатью замками. П-о-о-нять бы, где разд-о-о-быть ключи и м-о-о-жно-о будет свалить о-о-тсюда живыми и невредимыми.

Стефан. — Ты хотел сказать мертвыми и невредимыми.

Сэмюель (начиная подкипать от злости — сказывается долгое пребывание). — Я х-о-о-тел сказать, чт-о-о не за что-о не о-о-тдам это-ому пр-о-о-клят-о-о-о-му лесу св-о-о-ю душу.

Стефан. — Сперва нам стоит найти остальных.

Сэмюель. — Ты видим-о-о меня с-о-овсем не слушаешь! Я же го-ов-о-о-рю, что-о-о нахо-о-ожусь здесь три месяца и ты первый, к-о-о-го-о мне по-осчастливил-о-о-сь п-о-овстречать, не считая бесчисленно-о-е к-о-о-личество-о «бесо-ов», к-о-о-т-о-о-орых мне прихо-о-дило-о-сь с б-о-о-льшим трудо-ом истреблять, что-о-обы выжить.

Стефан. — Господи! Три месяца. Я наверняка был уверен, что вскоре подохну в этих краях. Как тебе это удалось?

Сэмюель. — Сло-ожно-о-о т-о-олько-о сперва. У меня б-о-о-лела г-о-оло-ова о-от по-ост-о-оянн-о-о-ой темени, прихо-о-одил-о-о-сь прибегать к кро-ов-о-о-опусканию. Я не был уверен, что-о эт-о-о п-о-о-мо-ожет здесь, в мире мертвых, но-о как по-оказала практика, жизнь в аду, во-о мно-о-го-ом сх-о-жа с мир-о-о-м живых. Это-о все, что-о мне о-оказало-ось по-о силам, аптек увы здесь нет и аспирино-о-ом нам не о-о-обзавестись.

Стефан (не веря собственным словам). — Ты оказался намного сильнее духом, чем я. Я удивлен твоему рвению. Моя душа совсем разбита, сломлена, я бы даже сказал растоптана.

Сэмюель (не обращая на лесть внимание). — Теперь нас дво-ое. П-о-о-верь в паре у нас куда бо-о-льше шанс-о-ов выжить. Я старался нападать лишь на о-один-о-о-чек. Здесь мно-огие передвигаются стаями и о-очень част-о-о ряд-о-о-м крупно-ого-о ско-опления ско-о-ота, о-обязательно-о есть так-о-о-й симв-ол (Сэм нарисовал куском ветки знак на мокрой земле).

Стефан. — Звезда Давида!

Сэмюель. — Ты имеешь ввиду печать Со-о-л-о-ом-о-о-на? Как я сразу не до-о-огадался!

Стефан. — Да, и ее тоже.

Сэмюель. — О-она давала ему в-о-о-озмо-ожно-о-сть управлять душами, но-о эт-о-о т-о-о-чно-о не ее о-о-ни сто-о-ор-о-о-ожат.

Стефан. — Сколько таких знаков ты уже видел?

Сэмюель (на секунду задумавшись). — Тринадцать.

Стефан. — А ты не думал, что это и могут быть местоположения ключей?

Сэмюель. — А ты прав. То-о-огда все сх-о-одится к л-о-о-гичн-о-о-ому о-объяснению. В о-осно-овн-о-о-ом я видел рядо-ом с печатью группы о-обо-о-ор-о-отней, вампиро-ов, демо-оно-о-ов и левиафано-ов (те еще выро-о-одки). О-одно-ого-о мне даже удал-о-о-ось о-обезглавить, правда о-он чуть было-о-о не о-отгрыз мне руку (показывая свои увечья).

Стефан. — Ужас! Как давно это было?

Сэмюель. — По-олт-о-о-ора месяца назад.

Стефан (подумав о себе на его месте). — Не слабо тебе пришлось.

Сэмюель. — Я начал рисо-овать карту, к-о-о-гда по-о-онял, что-о петляю по-о о-о-одно-ому и то-ому же месту и по-о-омечал все из-о-ображения шестик-о-онечно-о-й звезды.

Стефан. — Нас мало! Если меня ты все-таки нашел…

Сэмюель (не дав ему закончить говорить). — Это-о случайная встреча. Я выслеживал о-огненную птицу, ко-о-огда наткнулся на тв-о-ой шум.

Стефан. — Ты знаешь, твое поведение меня уже слегка пугает, а речь и подавно.

Сэмюель (скрипя зубами). — По-оживи здесь с мо-о-е. Для меня эти три месяца про-ошли сло-о-овн-о-о вечно-ость. Ты не знаешь счета времени, о-оно-о сло-о-вно-о-о о-останавливается. Я не мо-огу спать уже где-то-о пять недель. Руки др-о-ожат о-от каждо-о-ого-о малейшего-о шо-о-ор-ооха. Мысли начинают звереть, и я кр-о-омсаю все на сво-оем пути без разбо-о-ора. По-ото-о-ому что-о мне страшно-о!

Стефан. — Я понимаю тебя, больше, чем кто-либо. Поверь мне.

Сэмюель (шепотом крича). — Да ничего-о ты не по-о-онимаешь! Мне на днях пришло-о-ось убить ребенка — дево-очку. Ей на вид было-о не бо-о-ольше шести. О-она пыталась меня с-о-ожрать. Во-оот и где здесь справедливо-ость!

Стефан (уставив на него свой пристальный взгляд). — Ты и сам прекрасно понимаешь, за что мы все здесь очутились!? Не так ли!?

Сэмюель (не желая рассказывать ничего лишнего). — Даже если и так, разве именн-о-о это-о до-о-лжн-о было-о с нами про-о-оиз-о-о-ойти по-осле смерти?

Стефан. — А ты хорошо помнишь последние годы своей жизни?

Эти слова, как гипноз подействовали на Дикенсона и его взгляд замер, провалившись во тьму своих воспоминаний.

Из воспоминания «Страшного суда» над Сэмюелем Дикенсоном.

Глаза совсем не хотелось открывать. От невыносимого запаха гнили страх стал приходить с большей силой. Каждое движение было скованным, раздражаясь свежими приливами боли. Пересилив полосу глубочайшего испуга, Сэмюель (в дальнейшем Сэм), с осторожностью приоткрыл глаза. Помещение, в котором его держали непонятные на то время нечисти, напоминало ему старый заброшенный дом, вблизи от дедушкиной фермы. Рассматривая каждую деталь интерьера, Дикенсон смог разложить по полочкам букет дивных ароматов: сперва открылась гниль, которая разрослась практически в каждом уголке комнаты; она была слегка прислащена нотками свежего мха вперемешку с затхлостью (из-за заколоченных повсюду окон). Вся постройка была из бревен, давно утративших свой былой вид. Со стен то и дело обваливалась труха ссохшегося дерева, поедаемое термитами. Учуяв под ногами слегка заметную вибрацию, Сэм, до конца не переваривший увиденное, резко наклонил голову вниз и заорал безмолвным голосом. Как выяснилось у него отсутствовал язык, боль от удаления которого тут же показала сознанию, насколько грубо он был удален.

Если на секунду все остановить и заглянуть в глубинку его полости рта, мы сможем увидеть тонкие мясные волокна с кусочками запекшейся крови, и белый налет благодаря хроническому гастриту желудка (на который Сэм забил еще в старших классах, начав злоупотреблять алкоголем). Устроенные самому себе поединки, не всегда заканчивались его нокаутами. И тогда, взяв его тело под контроль желаний самого организма, старательно борющегося с проникшей заразой, глупый парень блевал за углами ночных клубов, в которых любил тратить свое никчёмное время.

Теперь вернемся обратно…

Ноги до самых щиколоток, кишели жирными опарышами, поедающих останки чьей-то плоти. Чуть выше, где-то посередине, между коленом и пяткой, ноги были плотно привязаны колючей проволокой к деревянному стулу, на котором восседал испуганный студент. Слезы лились ручьем. Руки так же были прикреплены к подлокотникам. Из порезов густыми всплесками сочились остатки почерневшей крови. Судя по мокрой, пропитанной липкой жидкостью, одежде, ее там осталось уже совсем немного.

Подняв свой взгляд на уровень глаз, Дикенсон разглядел судебный стол и рядом, сидевших в молчание присяжных (он смог насчитать сорок два). Теперь ему было ясно, где он, лишь непонятно зачем? И как? Но не это так сильно приковало взгляд Сэма. На стене, словно специально для него, висело зеркало, а вот отражение в нем, было не совсем привычным. Если откинуть в сторону его разорванные губы (результат сопротивления во время удаления языка), и смыть всю лишнюю грязь, останется одна приметная деталь — рога!

Ответственный секретарь. — Встать! Суд идет! Прошу всех присутствующих садиться. Подсудимому Сэмюелю Дикенсону следует выдать блокнот и перо с чернилами, для возможной попытки отстоять свои права. Обвинители и защитники в этом деле участвовать не будут из-за своей недосягаемости.

Свет люминесцентных ламп усилился и Сэм, отводя глаза в сторону потрескивания электроэнергии, увидел множество трупов, сшитых между собою толстыми нитями. «Потолочной фреске» стоит отдать должное. Это жуткое творение создавалось веками. Трупы имели сильное расхождение в возрасте: с одних сочился еще свежий гной, другие давно утратили всю разложившуюся плоть, оставив лишь кости, покрытые паутиной. Каждое тело было прибито на три громадные скобы: одна на шее, вторая проходила через грудную клетку, третья приковала ноги, проткнув лучевые косточки.

Ответственный секретарь. — Всех присутствующих присяжных так же прошу записывать ход судебного разбирательства в виде конспекта по предложенному протоколу «Подземелья». В конце заседания записи следует сдать для принятия объективного решения по нашему делу. Итак, начнем судебное заседание. Слово имеет судья «Страшного суда» — Грешник.

Грешник (сделав всем поклон, он уселся на свой трон, находившейся напротив Дикенсона, заслонив своим телом зеркало). — Объявляется к слушанию дело номер ZS386L по обвинению Сэмюеля Дикенсона в совершение ряда тяжких преступлений. На этих весах лежит твое пропитанное грехами сердце с небольшим довеском твоего поганого языка. Как ты смеешь заметить правде с трудом удается сдерживать твои злодеяния на весу и вскоре, она даст слабину.

Сэм внимательно вслушивался в каждое слово Грешника, стараясь сдерживать баланс между страхом и спокойствием. Пока это ему давалось легко, и он марко (от неумения пользоваться пером и чернилами) делал на пожелтевших страницах какие-то зарисовки.

Грешник. — Вы, Сэмюель Дикенсон, сокращенно Сэм, он же Африканец в кругу друзей, являетесь исчадьем ада с самого своего рождения. Столь очерненных проклятых душ осталось небольшая горсть. Вы станете ценным кадром на службе Зевса.

what are they accusing me of?

Сэм все тем же внимательным взглядом, прервал болтовню Грешника, поднятым кверху блокнотом с надписью.

Грешник. — Не любите медлить!? Хорошо. Приступим сразу к обвинению. Вас обвиняют в жестокости, грязном общение с окружающими и убийстве матери, причиной которой и стали перечисленные выше факторы. 8 марта 2007 года она не смогла больше выносить свое проклятое отребье — тебя и в итоге покончила с собой, пытаясь прибрать к своим рукам и твою жизнь. У смерти был четкий приказ, оставить твою жизнь в теле ребенка, чтобы получить возможность насладиться твоим судом в полной мере. И вот ты здесь! Полностью созревшая душа, готовая к адскому суду.

it’s all a lie!!!

Вместо ответа, в голове послышался голос стен, издававший знакомый Сэму голос. Заигравшая песня ввела тело студента в сон, и он, не удержавшись закрыл глаза.

…Спит на подушке тигренок давно. Ночь на дворе и повсюду темно. Спи мой родной, засыпай побыстрей. Крепче укутай себя потеплей. В сказке ночной погуляй на коне. Сладостей съешь и домой поскорей. Утро придет, и ты станешь взрослей. Но, а пока сладких снов мой храбрец…

…

Дедушка. — Можно войти?

Хриплый голос старика проник в комнату внука.

После похорон матери прошло четыре часа. Все еще были одеты в траурные костюмы, а на лицах не унывала скорбь. Так, любящий своего единственного внука дедушка, являлся отцом его матери и ему было больнее остальных. Год назад он проводил в последний путь жену. Теперь единственная дочь (а спустя еще три месяца, при возвращении из магазина, остановится и его сердце).

Вся родня недоумевала над случившимся — убить себя и попытаться прихватить с собой свое дитя! Все, что известно последним видящим ее глазам — глупый мальчишка довел своим поведением мать до нервного срыва. Через пятнадцать минут произошло то, что произошло. В предсмертной записке было только три слова:

Прости меня, Боже

Никто тогда не понимал их смысл (да и после тоже). Она не извинялась за содеянное, слова прощения были за то, что она породила, ведь до последнего верила, что все это, вина ее и только ее. Правда открывается не всегда. Девятилетнему негоднику, неконтролирующему свои эмоции (в частности, это относится к злоупотреблению отвратности своего поведения), было больно в душе так сильно, как даже не было при ударе об бревно (да, велосипед ему дался не сразу). Глаза покраснели от беспрерывных двухдневных слез, которые уже давно были сухи.

Сэмюель. — Я ждал тебя.

Дедушка. — Мне пришлось задержаться. Я не мог не проводить гостей. Твоему отцу сейчас «нездоровится».

Сэмюель. — Не стоило ему столько пить этой гадости. Я переживаю за него.

Дедушка. — Сегодня я останусь у вас. Помогу завтра прибраться и сделаю тебе твою любимую запеканку.

Сэмюель. — Спасибо тебе, дедушка, но я не голоден.

Дедушка. — Я понимаю твое состояние, больше, чем кто-либо, но нам все равно нужно чем-то питаться.

Сэмюель. — Тогда я съем с утра хлопья.

Дедушка. — Хорошо, пусть будут хлопья.

Сэмюель. — Что ты мне хотел сказать, там внизу, когда нас прервали?

Дедушка. — Я хотел отдать тебе это письмо. Мы нашли его с отцом в вещах твоей матери.

Сэмюель. — И что в нем?

Дедушка. — Это предстоит узнать тебе. Мы не решились вскрывать то, что было адресовано лишь тебе одному.

Сэмюель. — Давай вместе. Мне страшно!

Дедушка. — Извини, но я, пожалуй, оставлю вас наедине. Если захочешь, расскажешь после. Я еще загляну к тебе, позже.

Сэмюель. — Спасибо тебе.

Дедушка. — Я люблю тебя Сэмюель.

Сэмюель. — И я тебя, дедушка.

*ПИСЬМО*

Мать должна быть сильной, чтобы при первой возможности прикрыть собой свое дитя от бед. Я всегда была слаба! Стоило сделать все намного раньше. Такое исчадье ада как ты, должен был сдохнуть еще в моем утробе. Но нет же! Ты умудрился выжить тогда, когда твою шею сковала пуповина, видящая уже тогда в тебе зло. И так всегда! Всякий раз, оказавшись в любой из возникавших на твоем пути неприятностей, угрожающих так или иначе твоей жизни, ты выходил сухим из воды. Всегда! Мне лишь оставалось терпеть твои вечные издевки в мой адрес, наглядно радуясь твоим успехам. Из года в год, вот уже как на протяжение четырех лет я вынашивала в голове план отмщения, за оказанный подарок свыше, но ничего путного в голову мне не приходило. И тут снова подворачиваешься ты, Сэмюель, со своими капризами, чуть не сведших меня с ума. Благодаря полученному от тебя нервному срыву, мне наконец открылись глаза. Всему виной был не ты! Казалось бы. А я! Ведь это именно я давала все эти годы тебе воспитание. А это значит, что вся ответственность за сотворенное тобою зло, лежит на мне. Я решилась на содеянное не сразу, но пару прощальных бокалов моего любимого красного сухого вина, подтолкнули меня к действиям. Если ты все же читаешь все эти строки, значит ты в очередной раз избежал собственной кармы и выжил. Чертов везунчик! Так же это значит, что меня уже нет в живых и это самое прекрасное, что со мной могло произойти. Прости меня за то, что сделала тебя подобным монстром. Только не изведи отца! Ему сейчас одиноко.

Надеюсь, ты проживешь счастливую жизнь!!!

P. S. Придет день, когда мы обязательно встретимся и тогда я загляну в твои глаза подготовленной к предстоящему ужасу. Это будет твой ужас!

Дедушка (зайдя в комнату внука спустя сорок минут). — Тук-тук. Ты еще не спишь?

В одежде, в полном умиротворение, Сэмюель тихо посапывал, уткнувшись лицом в подушку. Письма рядом не было, но деду оно было и не нужно.

Грешник. — Сэмюель Дикенсон, чаша ваших весов опустилась в пользу грехов. От правды не осталось и следа. Ваш грязный язык оказался тяжелее, чем я думал.

Go to hell! Bastard!

Грешник. — Прошу всех встать! Суд удаляется для вынесения вердикта. Перерыв двадцать минут. После чего я зачитаю приговор, вынесенный нашими верными присяжными. Прошу принять к сведению очерненность его души чрезмерно завышена и ценна.

Сэм был крайне спокоен. Его лицо горело от злости, а по скулам бегали желваки. Не смотря на оказавшуюся ситуацию (которая, скажем так, была сыграна не в его пользу), его нервная система была самим умиротворением. Дело было сделано, решение принято. Дикенсона не заботила смерть и даже результат присяжного вердикта. Все, о чем он сейчас думал, это месть, ярость и желание достичь высот в новом мире. Вечность требует сместить верха.

Грешник. — Встать! Суд идет! Прошу всех присутствующих сесть. Присяжные вынесли свой вердикт! Осудить! Доставить в место заключения, прямо из зала суда.

Пока Грешник произносил слова, сердце Сэмюеля Дикенсона успело раствориться на субатомном уровне, смешавшись с затхлым воздухом зала суда. Смерть бетонным грузом легла на грудь студента, сдавив тисками виски. Черная кровь прилилась к глазным яблокам, раскрасив белок самыми темными красками ада. Демон возродился!

Грешник (обращаясь к одному из присяжных). — Сабнак, спасибо Вам за предоставленные апартаменты. Именно Вам выпал жребий стать Поводырем Сэмюеля Дикенсона. Развлекайтесь! Можете расходиться! Суд окончен.

Сабнак:

Сабнак — должность демона, ответственного за гниение трупов.

Его имя, полученное при рождении — Дмитрий Юрьевич Темный.

Родился 8 сентября 1380 года. Умер 31 августа 1449 (в возрасте 68 лет). Цвет глаз — кари-зеленый. Был князем Великого княжества Владимирского. Дмитрий с ранних лет панически неравнодушен к умершим человеческим телам. За огромные деньги (когда после смерти отца, деньги перешли в его руки), он скупал убитых солдат и мог днями наблюдать, как разлагаются их тела. Он тестировал подобное увлечение под воздействием различной температуры, каждый раз удивляясь индивидуальности разлагающегося трупа.

Был пойман 27 июня 1411 года в храме Святой Богородицы, за зверское издевательство над телами умерших мужчин. Каждый день, на протяжение двадцати шести суток, ему доставляли по одному умершему. Так, по его словам, он строил собственный «календарь гнили». Был осужден на пожизненное заключение в специально сконструированной крепости. Тогда был его последний день, когда ему довелось своими глазами увидеть свет. Еду ему доставляли через узкое отверстие в двери (которая тем же первым днем была заложена камнем). Туалет находился внизу уличной стены (это была самая обыкновенная прорезь, которая углублялась до самого основания башни — 137 метров). Дата смерти является приблизительной. О его смерти узнали лишь по разлагающемуся запаху его тела. Похоронен там же (его мертвые останки было решено не трогать, чтобы не будить демона отмщения).

При поступлении в ад, был с места «Страшного суда» назначен ответственным за гниение трупов. Ему было приятно заняться любимым делом, и он подошел к данному вопросу со всей строгостью своего закона. В дальнейшем внес вклад, пополнив страницы «Супродемуса» воссозданным с нуля «календарем гнили».

Сцена пятая: Смирительная рубашка

«Когда-нибудь наши потомки скажут,

что я породил ХХ век.»

Джек Потрошитель. 1888г.

Серое весеннее утро. На расстояние десяти километров улегся густой туман. Газон был давно не стрижен и от изобилия влаги, сильно пахло росой. Майские жуки стремительно готовились ко сну, прячась от птиц за уже распустившуюся листву. Старый заброшенный особняк, у которого были очень большие сходства со школой восемнадцатого века (правда несло иной характер), пылился на небольшой возвышенности, окруженный лугами на сто миль. Вела к нему всего одна дорога, но гостей здесь не крепко ждали. Единственное, что украшало мрачную постройку — высоченный кованный забор, на каждой, из толстого прута, пики которого красовалась рычащая пасть льва. Центральный проем был клеймен крупными инициалами.

Прутья были выкрашены, еще совсем недавно высохшей, черной краской, выделяя своей могучей стеной рапсово-желтый оттенок трех букв.

Заброшенные здания всегда производят гнетущее впечатление. Из темных окон, выглядывает тысяча горящих глаз, при первой возможности, сожравшие б любой кусочек мяса. Заброшенных психиатрических лечебниц это касается вдвойне. Одно только впечатление о страданиях и муках, прожитых душ пациентов в этом «доме скорби», заставляет бегать мурашки даже у мертвых.

Зайдя за здание, невольно бросается в глаза деревянная избушка, исправно выполняющая роль крематория. Персонал больницы достигает свыше шестидесяти сотрудников, пугающих своей внешностью до мозга костей. Их полуразложившееся лица вселяли страх вечной улыбкой (из-за отсутствия излучены губ). Сложно было судить, живая медсестра тебе принесла лекарство, или же мертвая, но не смотря на миллионы гнойников по всему телу, она с жадностью глотала свежий воздух Нью-Джерси, показывая вид самой здоровой женщины на свете.

Медсестра (открыв после стука дверь кабинета врача). — Доктор Коттон, сегодня поступили новые пациенты.

Генри Эндрюс Коттон:

Родился 24 февраля 1876 года. Американец. Глаза зеленые. Нос большой, сгорбленный. Губы впалые. Сильно выражены мимические морщины. Так же имеет большие черные брови (несросшиеся). Пострижен коротко (в немецком стиле), волосы седые.

Получил блестящее образование. Учился у самого Алоиса Альцгеймера и других лучших психиатров своей страны. В тридцать лет возглавил психиатрический госпиталь в Трентоне, Нью-Джерси. Лечебница была открыта в 1848 году. После первой мировой войны, количество душевнобольных изрядно возросло. Благодаря Коттону, она стала настоящим «домом ужаса». Время его безумства, считают золотым. Он свято блюстил собственные законы, веря, что бактериальная инфекция способна излечивать психические заболевания. Поэтому он массово подвергал больных против их воли жестоким калечащим операциям (у больных удаляли внутренние органы). Им не давали антибиотики, пока инфекция свободно гуляла по организму, заражая пациента. Многие умирали в жестоких мучениях, лишь ради того, чтобы доказать все варварство и бессмысленность его дела. Он был беспощаден даже к крохотным деткам. Генри Коттон неоднократно пытался изменить цвет их радужной оболочки глаза, вкалывая различные вещества. Однажды он собрал людей и провел перед ними опыт на только что казненном за убийство Джордже Форстере. Расположив на его теле электроды, врач пустил ток. Наблюдавшей за представлением публике представилось ужасное зрелище. Мертвое, но еще не успевшее остыть, тело пришло в движение. Один глаз попытался открыться. Не все смогли выдержать подобное издевательство над умершим и один из зрителей умер от шока на месте. Пытаясь усмирить собственный голод, Коттон обжигал людей паяльной лампой и помещал их в газовые камеры. После чего он бросал трупы в свою лабораторию, которая всегда находилась в подвале его лечебницы, где он тщательно вырезал органы, а кости и скелеты подготавливал для продажи.

Доктор Коттон. — Дайте-ка взглянуть. Так. Отправляйте всех на удаление больных зубов, а после доставьте ко мне пациента из палаты №231.

Медсестра. — Будет исполнено.

С момента указаний врача прошло не более тридцати минут. Крики боли только начали постепенно угасать, ощутив головокружительный эффект.

Сэм Дикенсон ни помнил не единого прожитого им дня (он и был пациентом №231). Все, что хоть как-то понимал студент, было тем, что он не здоров. Челюсть ныла от удаленных четырнадцати зубов. Без наркоза, без должного лечения и попыток спасти тот или иной зуб, их просто выдрали самыми обычными пассатижами. Прижавшись к койке, он всячески пытался отговорить врачей от их коварства и зверства.

Дантист (принявшись за дело). — Не волнуйся. Обычно именно там и скрывается недуг.

На эти слова, беззащитному и связанному по рукам и ногам, сказать было нечего. Да и кто вообще станет слушать психа! Ему, как и всем остальным, после завершения процедуры, сделали «приторный» укол и по указаниям главврача, доставили в его лабораторию — местный подвал.

О стерильности здесь не было и речи. Хирургические приборы лежали в беспорядке, капли засохшей крови, стали как одно целое. Кушетка была накрыта старой «белой» простыней. Вся в пятнах: желтые, красные, черные… Какие только цвета не дополняли ее былой вид. Из света была лишь одна бестеневая лампа, свисающая у подголовья операционного стола. Сэма доставили в смирительной рубашке, дабы он не мог причинить себе вреда. Таковыми были предписания его истории болезни в момент поступления. Хотя этот запуганный юнец, даже не помнил есть ли у него близкие и родные?

Стены и пол операционной были выложены мелкими плитками белого цвета. Из мебели, здесь еще стоял стол, где делали заметки проделанной работы и большой холодильник для трупов на шесть персон. Прохладный воздух, выходивший из постоянно включенного кондиционера, перебивал запах сваленных в кучу тел (у всех была вскрыта грудная клетка), но по какой-то причине их не собирались убирать с глаз. Они были так аккуратно взвалены друг на друга, будто специально служили для вселения страха.

Доктор Коттон (обращаясь к медсестре среднего возраста, доставившая в лабораторию Дикенсона). — Шивчее! Нам необходимо успеть сделать отчет по предстоящим опытам.

Главврач влетел в помещение с такой скоростью, что даже не обратил внимание на расколовшуюся от удара двери плитку.

Доктор Коттон. — Если вы сейчас не ускорите все подготовления, то окажетесь на этом столе.

Подойдя к своему пациенту, он ему нежно улыбнулся, снял смирительную рубашку и заковал в кандалы.

Доктор Коттон. — Будем знакомиться. Меня зовут Генри Коттон. Я являюсь вашим лечащим врачом.

Сэм не мог ему ответить по трем причинам: рот заметно опух от проделанной работы дантиста, присутствие страха о предстоящих мучениях (он хоть и является психом, но прекрасно понимал, что лучше, чем было, уже не будет) и из-за ужасной головной боли, где без остановок каркали «предвестники беды». На глазах выступили капельки слез, что не осталось не замеченным взглядом Коттона.

Доктор Коттон. — Не волнуйся. Я тебя вылечу. Скоро, ты определенно поправишься. Обещаю. (обращаясь к медперсоналу, где Сэм только сейчас заметил, до чего обезображены были их гниющие лица) Готовьте приборы. Думаю, следует начать с удаления слезных желез. Анестезия не требуется. (затем Генри включил свой карманный диктофон) Запись 42Б15. Пациент №231. Удаление источника заразы произведено успешно, но «психический вирус» успел укоренится в области лица больного. Сейчас будет произведено удаление слезных желез, с целью взаимодействовать на недуг больного путем воспаления прооперированной ткани. Утром будет произведена повторная проверка.

Действие морфия подходило к концу. Это стало ясно студенту, после полученного первого надреза, который Генри Коттон произвел над левым глазом. Надрез был небольшой — миллиметров семь-восемь, и Сэм рассчитывал, что сможет с легкостью его преодолеть, но боль оказалась настолько невыносимой, что бедолага дважды обмочился в штаны. Дикенсон бился в агонии, как раздавленный жаворонок. Он изо всех сил пытался высвободить прикованные к кровати руки и ноги, но его кандалы были рассчитаны на подобные случаи и работавший над его лицом доктор, даже не обращал на подергивание его тела никакого внимания. Шансы на спасение сравнялись к нулю!

Доктор Коттон (не отвлекаясь от работы). — Добавки все равно не получишь. Так что угомонись и терпи — мужик ты в конце концов, или кто?

Сделав маниакальный взгляд, выраженный широкой улыбкой, Коттон продолжил операцию. Он нанес Дикенсону еще три неглубоких надреза (по паре на каждый глаз, по одному на низ и на верх). Сэм не желал умолкать и продолжал завывать, раздражающие весь персонал, серенады. Когда точка грани перевалили за предел терпения, одна из медсестер привязала ему кляп. У нее было обезображено пол лица и отсутствовал один глаз, но Сэм даже не смог уделить этому значение. Боль превыше всего! Адские страдания, с легкостью скинут с вершины даже веру в Богу, что уж там говорить о внешнем восприятие окружающего мира.

Второй надрез, казалось, производился еще медленнее и по его завершению студент не справился со шквалом получаемых эмоций и в итоге находясь в горячем поту, потерял сознание. Долгое время его пытались привести в чувства, но тело Сема Дикенсона умело сопротивлялось и не сдалось перед натиском трех врачей. Возмущаясь над длительным ожиданием, Коттону осточертело ждать «спящую красавицу», и он принял решение поиграть вслепую. Глазные яблоки были насильно открыты специализированным приспособлением, а надрезы увеличены еще на шесть миллиметров.

Операция была успешно закончена, надрезы наскоро зашиты, а обездвиженное тело доставлено в смотровую палату. Придя в себя, Дикенсон стараясь всячески пересилить невозмутимую боль, вокруг окружностей глаз и рта, решил покончить с собственными пытками раз и навсегда. Использовав собственную смирительную рубашку, которую в спешке ему забыли надеть медсестры, Сэм повесился над дверным проемом за выпирающий крюк, державший ночной инфракрасный светильник.

Пробуждение второе.

Было прохладно. Вентиляционная система поддерживала столбик ртутного градусника на четырнадцати градусах выше нуля. Голова гудела, как в момент сильного похмелья. Сэм попытался напрячь свой мозг, но никакая вечеринка в его голове не возникла.

Сэмюель. — Видим-о-о изрядно-о я вчера налакался, что-о в р-от успели нагадить не то-олько-о-о мухи.

Он попытался сделать усилие, чтобы подняться с кровати, но скованность в теле не позволила ему пошевелиться. Красный фонарь, горевший в качестве ночника, погас, сменив ночной сумрак, яркому светлому дню. В комнате не было окон, и смена дня и ночи здесь происходила по щелчку. Десять ламп заискрили над головой Дикенсона и его взгляд сковало безумие панического испуга. В голову тут же всплыли моменты прошлого провидения в психлечебнице, закончив мучение через повешение.

Сэмюель. — Да что-о же я тако-ое со-о-ожрал, что-о д-о сих по-ор не о-о-отпускает.

Сэм пытался первое время орать, зовя кого-нибудь на помощь, но стены были звукоизолированы, и никто кроме него самого его не слышал. Придя наконец в норму, студент попытался успокоиться и глубоко вдыхая воздух, медленно ворочая головой, оглядел свои жуткие хоромы.

Свивальник не давал свободу действий, но разглядеть свои мягкие стены и пол было не трудно. Размышлять времени не было, за ним вскоре пришла обезображенная медсестра.

Дантист. — Ваш недуг нам ясен. Вы слишком пренебрегли здоровью своих зубов. Мы будем вынуждены удалить четырнадцать из них. Мужайтесь.

Без должной анестезии, самыми простыми кусачками, Сэму обезобразили обе челюсти. Трое дальних, дались не сразу, но применив на деле долото и молоток, далеко засевшие корни удалось достать. Пострадала лишь нижняя челюсть. Из-за сильного давления извне, кость дала трещину и безутешно ныла. Дикенсон, захлебываясь в собственной крови, потерял самообладание и его мужество сменилось страхом. Он рыдал, как младенец, прося перестать его мучать. Сэм окончательно перестал верить, что это больница, еще после того, как его вывезли из палаты в коридор: разбитые стены, сгнившие балки деревянного потолка, и множество пыли и паутины, говорило о том, что это здание заброшено уже многие годы. Но, на все его утверждения, так же, как и на разлагающиеся лица врачей, ему отвечали, что его недуг набирает обороты и нужно срочно приступать к операции.

Теперь он лежал накаченный морфием в комнате какого-то подвала и ждал своей новой участи. Наркотик затуманил рассудок, и он больше не боялся ничего. Молча пуская слюни, он оглядывался по сторонам, лежа на операционном столе. Комната выглядела не совсем так, как в его прошлом видение. Рядом с ним лежала закованная цепями медсестра. Ее нос был полностью провален и обглодан опарышами, которые ползали по всему ее телу. Сэм пытался верить, что все это мираж, созданный его болезнью, так как медсестра находилась в полном здравии и ждала, как и он, своей участи.

Сэмюель (подумав негромко вслух). — Мо-ожет о-она то-оже со-о-ошла с ума? Го-ов-о-орят медперсо-о-онал психлечебниц часто-о ко-ончает пло-охо-о. Кто-о знает.

Он хотел у нее спросить, но не видел смысла в заданных вопросах. У нее был завязан рот, а ему было сейчас так хорошо, что он просто улыбался в ее сторону и радовался каждому новому вздоху.

Спустя пол часа, их тишину прервал вошедший доктор.

Доктор Коттон. — Здравствуйте. Меня зовут доктор Генри Коттон. Я ваш лечащий врач. Как только я закончу с мисс Аннет, мы приступим к вашему лечению.

Беверли Онэт:

Родилась 4 октября 1968 года, в городе Ноттингем, Великобритания. Умерла 6 декабря 2007. Обладала гетерохромией. Левый глаз был зеленого цвета, правый карий. Род деятельности — медсестра. Веселая и харизматичная личность со скрытыми качествами серийной убийцы. Беверли не нападала на пожилых людей, как предпочитают делать многие. Она предпочтительно выбирала для своих развлечений беззащитных детей. Онэт делала им укол хлористого калия или же инсулина, вызывая досрочную остановку сердца. Жажда новых преступлений возрастала с каждым новым случаем, и она уже не могла остановиться. Голод сильнее всего прочего, и никто не способен совладать с ним.

В своей палате, Онэт совершила насилие над ста тринадцатью детьми, убив восемьдесят четыре из них. И все это произошло за какие-то семь месяцев. Правда аппетит так и не был удовлетворен. Ее жертвами выступили малыши в возрасте от двух месяцев до пяти лет. В случае с двух месячной, родители были настолько благодарны ее мнимому уходу, что даже попросили ее стать крестной матерью малышке. А ведь именно уколы жестокой медсестры ХХ столетия и стали причиной последующего паралича и повреждения мозга ребенка. Спустя несколько лет, бедняжка и вовсе потеряла зрение.

После ареста Беверли, с ней пообщались психиатры, которые выявили у нее расстройство, известное как синдром Мюнхгаузена. В итоге была приговорена к пожизненному заключению в психлечебнице.

В возрасте тридцать восемь лет, не смогла смириться со своей судьбой, вскрыв себе вены.

Действие морфия подошло к своему логическому завершению. Радостная эйфория прошла и страх вновь обвил тело бедного студента, бросив его в холодном поту.

Сэмюель (сильно волнуясь). — О-о-она мертва?

Доктор Коттон. — Нет. С чего вы взяли? Ее состояние не хуже вашего, мой друг.

Сэмюель. — Н-о-о-о черви? Ее тело-о-о без ко-о-онца п-о-о-оедают черви!

Доктор Коттон. — Сэм, вы больны и поэтому вам мерещиться всякое дурное. Но не волнуйтесь, скоро все измениться, а сейчас я бы хотел попросить вас не мешать работать. Спасибо.

Дикенсон не знал, галлюцинация это, или нет, но ему было сейчас очень жарко. Воздух был скованным и ему трудно дышалось.

Беверли (медсестра была очень напугана). — Простите меня! Это больше не повториться!

Онэт боялась его дальнейших действий. В кандалах у нее находились не только руки и ноги, а также шея и торс. Поэтому она не могла даже пошевелиться и старалась вымолить прощение словами.

Доктор Коттон (срезая с нее всю лишнюю одежду). — Дорогая Беверли. Я позволил тебе выбраться с порочного круга ада, дав шанс возвыситься и превзойти саму себя. Ты подвела меня!

Беверли. — Но ведь он все равно не подозревает о собственной смерти.

Доктор Коттон. — Это ничего не меняет. Порядок превыше всего, ты знаешь правила. Ты уже неоднократно злоупотребляла своей должностью, чтобы удовлетворять свои потаенные фантазии. Время расплаты пришло.

Беверли (дрожа от страха). — Я сполна заплатила за свои земные ошибки.

Доктор Коттон (закончив приготовление). — Я знаю, Беверли, знаю. Но настало время заплатить за неземные. Прощай мой «Ангел смерти».

Не желая больше выслушивать нытье, Генри не взирая на ее болтовню, принялся за работу. Взяв поднос с иглами (длинна каждой достигала двадцать пять сантиметров), он стал по одной медленно вставлять их Онэт в голову. Раздавшийся душераздирающий крик, приклеил тело Дикенсона к операционному столу. Он мгновенно побледнел и стал молиться о своем спасение. На тринадцатой игле, Беверли Онэт умерла, растворившись как воздух. Сэму только удалось на секунду запомнить выражение ее лица. Оно было похоже на дикобраза.

Сэмюель. — Что-о здесь про-о-оисхо-одит?

Доктор Коттон. — О чем вы, любезный?

Сэмюель. — Медсестра! Что-о вы с ней сделали? Куда о-она по-о-одевалась?

Доктор Коттон. — Какая медсестра? Мы здесь с вами одни. Медперсонал сейчас подойдет.

Сэмюель (крича во все горло). — Это-о все ло-ожь! О-отпустите меня немедленно-о!

Доктор Коттон (все так же безмятежно). — Успокойтесь, я вижу, что вы напряжены. Вспомните хорошенько, вы сами подписали согласия на все дальнейшие процедуры.

Сэму было нечего на это сказать. Он окончательно запутался и принялся ждать, пока с ним проделают тоже самое. Но ничего подобного с ним делать не собирались. Введя пациенту местный наркоз, ему удалили оба яичка, после чего было принято решение удалить еще и селезенку. Операция продлилась не больше часа, впоследствии его доставили в наблюдательную палату. Здесь было маленькое окошко. Стены окрашены в синий цвет, который с годами стал больше походить на серый, а местами и вовсе давно осыпался. На потолке висела люстра со встроенным вентилятором, который медленно гонял по комнате затхлый воздух. Санитарный пост находился очень близко, так как за студентом был назначен строжайший контроль.

Организм Дикенсона должен был выдержать на себе удар предстоящего заражения и самоизлечиться. Каждый новый день он все больше и больше испытывал на собственной шкуре свежие муки боли и зуд гниющих швов, которые быстрыми темпами поедали его нервные клетки мозга, превращая тело в овощ.

Доктор Коттон (последние слова доктора, которые услышал Сэм перед смертью). — Ты оказался слаб!

На следующее утро, его окоченевшее тело отнесли на местное кладбище, решив не придавать огню.

Пробуждение третье.

«Сны — реальность?»

Теперь Сэм совсем не понимал цикличность собственных снов, боль от которых даже сейчас отдавалась в мышцах.

Сэмюель (размышляя в слух, чуть громче обычного). — Мо-ожет я все еще сплю? Выглядит куда бо-ольше по-охо-ожим на правду. Я про-осто-о о-обязан найти сво-ою исто-орию бо-олезни…

Продолжить ему не дала вновь пришедшая за ним медсестра. Он всматривался в ее окровавленное лицо и не понимал почему она кажется ему такой знакомой. Эти чувства было нельзя просто взять и списать на те непонятные сны, что рьяно прокручивались у него в голове. Нет! Это чувство было иным, словно вырывалось откуда-то извне. Оно настолько сильно пульсировало в его голове, что у него невольно заструилась из носа кровь. Медсестра была вынуждена прерваться от своих дел, что послужило глупому студенту во благо. Дикенсон использовал ловкость высвобожденных рук и успел припрятать под матрац ее шарнирные ножницы с изгибом по плоскости.

Медсестра. — Эй! Погоди приятель. Лечение скоро начнется, еще не время умирать.

И этот голос!? Что все это могло значить? Дикенсон был полностью погружен в свои думы и даже не заметил, как к его рту поднесли клещи.

Дантист (крепко ухватившись за два «кроличьих зуба»). — Надеюсь ты готов к выздоровлению.

Проделав небольшое усилие, он разом вырвал их на корню.

Сэмюель (извиваясь на ровном месте). — А-а-а-а!!! Как же бо-о-ольно-о-о! Мать… Вашу. Что-о-о ж вы за врачи такие?

Заикание, вперемешку с целым ртом свежей крови, делало его речь крайне неразборчивой, и дантист, не обращая должного внимания на его кроткие лозунги, вырвал Дикенсону с таким же успехом еще девять зубов.

Теперь Сэм лежал в полном забвение, накаченный лошадиной дозой наркотиков. С трудом перебирая темные закоулки памяти, неизвестно благодаря какой смеси: то ли боль, то ли кайф, но студенту удалось вспомнить это жуткое лицо медсестры.

Сэмюель (выдавил из себя, улыбаясь во весь беззубый рот). — Я узнал вас!

Медсестра. — Успокойся, это всего лишь легкое забвение от полученного лекарства. Расслабься.

Сэмюель. — Нет! Это-о то-очно-о вы! Вас по-оказывали по-о телевизо-ору. Я то-о-оже то-огда был по-од кайфо-о-ом. Вы давно-о уже мертвы! А значит и я т-о-оже!

Медсестра. — Успокойся! Не заставляй добавлять тебе к морфию еще и снотворного. Постарайся вдуматься в свои слова, это полный бред сумасшедшего.

Сэмюель (сильно нервничая). — Вам б-о-о-ольше не удастся меня про-о-овести. Я узнаю, чт-о-о-о здесь пр-ооисхо-одит и разо-облачу эту бо-ольницу.

Медсестра. — Тебе надо просто поспать.

Сэмюель. — Я…

Медсестра (вводя шприц снотворного). — Спи. Вот так.

Сэмюель (засыпая). — Джейн Топпан, «Ангел смерти», я заставлю вас…

Джейн Топпан:

Урожденная Онора Келли. Родилась 17 августа 1854 года. Умерла 29 октября 1938, в возрасте 84 лет. Место рождения — Бостон, Массачусетс. Цвет ее крупных глаз — янтарный. Род деятельности — медсестра. Хобби — американская серийная убийца. В 1901 году призналась в 31 убийстве. Место смерти — психиатрическая клиника, где она спокойно дождалась собственной старости и покинула этот мир счастливей многих. Тогда она еще не понимала, что ее ждет.

Джейн воспитывалась в Лоуэлле, штат Массачусетс, в бедной фермерской семье. Психиатрические заболевания были врожденным дефектом многих, за что отдельное спасибо ее отцу. Уже в детстве у нее замечались расстройства, связанные с бурным всплеском эмоций, сопровождающих хаус и разрушения. В 1863 году отец решил отдать дочь и ее сестру в бостонский приют, где они не смогли смириться со своей участья, сея кругом погром, калеча своих сверстников и работающий там персонал. Но и здесь они не смогли задержаться на долго. После нескольких непростительных ошибок отвратного поведения, их отдали в семьи, в качестве слуг-учеников. Джейн попала к некоей Энн Топпан, которая формально не признала девчушку и не дала ей свою фамилию. Все эти годы, Джейн горько негодовала на свою приемную мать, которая не сильно-то отличалось от родной и оскорбляла ее при каждом малейшем поводе. Ко всему прочему, Онора Келли очень недолюбливала ее родную дочь Энн — Элизабет, питая к ней самые скверные чувства. Она каждый день наблюдала как обходительно себя вела мать с дочерью и сколько грязи приходилось на ее долю страданий. Но, не смотря на все невзгоды, она продолжала жить с ними, не взирая на тот факт, что была освобождена от опеки еще в 1874 году.

Полная женщина выросла неспокойной, не только своим генам, но и благодаря непростому детству. Приемная мать так же была бедной, что глубоко в душе еще только больше увеличивало ее злобу к окружающим.

В 1885 году Топпан начала обучение на медсестру. Уйдя с головой в учебу, она хоть как-то пыталась забыть о выпавшей на ее долю судьбе. Со временем Джейн стала использовать своих пациентов в качестве подопытных кроликов в экспериментах с морфием и атропином. Она изменяла назначенные дозировки лекарств и наблюдала, как это меняет их нервную систему и структуру клеток. Каждый раз прикасаясь к измученным пациентам, она получала сексуальное удовлетворение и полное блаженство. Даже свой первый секс ей запомнился гораздо меньше данного упоенья. Во время первого года учебы, Джейн испытывала странный интерес к фотографиям вскрытых тел.

Данное поведение не помешало ей закончить образование и начать работать с пациентами. Ничего не понимающие больные, прозвали ее «Веселая Джейн». Она улыбалась каждому и делала это с самой полной отдачей, не вызывая ни малейшего подозрения среди всего медперсонала.

В 1899 году Джейн убила свою сводную сестру Элизабет, крупной дозой стрихнина. После, она ухаживала за ее бывшим мужем, но в итоге была разоблачена за свои прошлые дела.

26 октября 1901 года Джейн Топпан арестовали за убийство, а уже 23 июля 1902 суд признал ее невменяемой из-за своего врожденного безумия и приговорил в сумасшедший дом. «Веселая Джейн» провела остаток жизни, размышляя о дальнейшем удовлетворение, и благодаря вынесенному приговору «Страшного суда» об адском прелюбодеяние, получила второй шанс, где и по сей день продолжает творить свое злобное блаженство.

«Убить как можно больше людей — беспомощных людей, чем любой другой мужчина или женщина, которая когда-либо жила…»

Любимые слова Джейн Топпан, которые она произносит даже после смерти.

Доктор Коттон. — Пациент готов?

Слова доносились приглушенно, сквозь дикий страшный сон и Сэм не сразу вернулся в свою мнимую реальность «кошмарного подземелья».

Доктор Коттон. — Наша спящая красавица проснулась! Давно уже пора. Нам из-за вас пришлось отстать от графика. Пациенты ждут, а болезнь не дремлет.

Сэмюель. — Я видел Джейн…

Доктор Коттон (перебив). — Тише! Успокойтесь! Все в полном порядке. Я вас уверяю, это было всего лишь воображение, связанное усилением вашего недуга.

Сэмюель. — Нет! Я то-очно-о вам го-о-ово-орю. Я тро-огал ее. Это-о была та самая Джейн То-оппан. Я знаю, что-о о-она умерла уже о-очень давно-о, а значит и весь персо-о-онал клиники то-оже. И ваше лицо-о!? О-оно-о ведь так же искажает по-олно-ое разло-ожение. Вы то-оже мертвы?

Доктор Коттон. — Боюсь, мы уже опоздали. Это твоя болезнь, она засела уже очень глубоко в тебе и путает мысли с реальным и нереальным миром. Я обещаю, что приложу все свои усилия, чтобы вылечить тебя.

Сэмюель (издав крик). — Не тро-огайте меня! Убирайтесь про-очь! Я требую немедленно-о меня о-отпустить.

Доктор Коттон. — Закрепите его голову покрепче. Не хочу повредить его горло, когда начну вырывать гланды.

Сэмюель (крик только усилился). — Я сказал не смейте прикасаться ко мне!

Дикенсон, вырываясь изо всех своих сил, оторвал крепление правой руки и пока присутствующий медперсонал пытался усмирить его демонский напор, Сэм воспользовался украденными ножницами, вонзив их в глаз ассистенту доктора Коттона.. Они так глубоко засели в его глазном яблоке, что бедный студент не успел выдернуть их обратно. Отойдя назад на пару шагов, врач рухнул на земляной пол, подергиваясь в предсмертных судорогах. Адреналин хлынул в голову и Сэму казалось, что он сумеет выбить свою свободу голыми руками, но в глазах резко потемнело, руки больше не слушались собственное тело, опустившись как плети и он бездвижным камнем обмяк на операционном столе. Кровь окрасила хромированное подстолье и в комнате пыток воцарилась секундная тишина, разорванная воплями Генри Коттона.

Доктор Коттон (размахивая руками). — Какого черта ты натворила! Кто тебя просил его убивать.

Сэм уже не слышал этих слов. Лежа со скальпелем у левого уха, он медленно прогружал локации своего нового пробуждения.

Пробуждение четвертое.

Осознание пережитого ужаса свежими извилинами отложилось в мозгу Дикенсона. Он твердо знал, что ему делать дальше и выжидал появления серийной медсестры. Пока он жив, она ему не помеха, но представляя, как часто ей доводилось разделывать его тело, заставляло вставать дыбом волосы даже на кончиках пальцев. Сегодня «Веселая Джейн» пришла с небольшим запозданием. Он думал, что где-то минут на десять-пятнадцать, но выжидать такие крохотные минуты было крайне невыносимо.

Пока Топпан занималась приготовлением студента для отправки к дантисту, он умудрился отвлечь ее взгляд в сторону выхода и вытянул из кармана ее серого, от прожитого времени, халата связку ключей, припрятав их в свой тоненький матрац. Оставалась лишь надеяться, что после очередного зверства Сэма доставят обратно в его палату.

Описывать очередное издевательство над его челюстью не имеет смысла, ничего нового из злорадства дантиста узнать не получиться. Отойдя от морфия, студент ожидал своей участи. Надежда как можно скорее оказаться в своей палате и дождаться ночи, во что бы то ни стало, придавало его нервам стойкость и мужество.

Его ждал сюрприз!

Доктор Коттон. — Как вы себя чувствуете?

Сэмюель (с деловым вопросительным взглядом). — Разве мо-ожно-о себя как-то-о чувство-овать, ко-огда тебе выдрали по-очти все зубы, а?

Доктор Коттон. — Прости, но это вынужденная мера. Ее проходит каждый пациент моей клиники. Без этого дальнейшее лечение не имеет ровным счетом никакого смысла.

Сэмюель (странным для испуганного человека голосом). — Это-о бо-ольше по-охо-оже на само-ое о-обыкно-овенно-ое издевательство-о.

Доктор Коттон. — Вижу ваша хворь засела где-то глубоко в вашей голове. Она сдавливает ваше мышление, и вы не видите полной картины действительности.

Сэмюель. — Как же!

Доктор Коттон. — Все будет в порядке. Джейн, подготовь пациента к лоботомии.

Сэм хотел сконцентрироваться на предстоящей пытке, но был тут же накачан наркотиками и уже не отвечал за собственную речь. Генри без промедления взялся за скальпель и сделав два продольных надреза на его лбу, принялся за сверление. Медленно, никуда не торопясь, словно наслаждаясь каждой минутой проделываемой работы (хотя так оно и было), он высверлил в черепе Дикенсона шесть отверстий, опосля, грубо, без всякого профессионализма, выдолбил молотком часть кости. Череп треснул неравномерно, и одна его крохотная часть раскрошилась. У Сэма резко подпрыгнуло давление и его с трудом удалось стабилизировать. Доктора это совсем не смутило, даже можно сказать слегка улыбнуло. Улыбнулся ему в ответ и студент, который в этот момент совсем не давал отчет своим выходкам.

Удалив Дикенсону часть лобной доли головного мозга, чтобы пациент в дальнейшем меньше времени мог уделять своим раздумьям, он наложил ему десять внутренних швов, поставил вместо удаленной кости титановую пластину, добавив к интерьеру его головы еще четыре дополнительных винта. После чего он вернул на место задранную назад кожу лба и наложил ему двадцать семь аккуратных швов. Лоб был зашит ювелирно, за что отдельное спасибо мастеру.

Измученное и изувеченное тело студента отмыли от собственной запекшейся крови и доставили в палату, где он должен был пережить предстоящее заражение ради собственного излечения.

Ночь пришла быстрей, чем ее ждали. Сэм первые два часа кричал от прилива боли, не помня ничего о собственной затеи. Язык и вправду был его врагом. Не пререкайся он сегодня с доктором, мог бы отделаться очередным удалением мешающегося органа. Теперь же он с трудом понимал, где находиться и что с ним происходит. Почему ему так больно! Ближе к рассвету, часть памяти смогла зафиксировать обрывки прошлого, правда всего процентов на тридцать. Этого, как оказалось, было достаточно, чтобы Сэм смог встать с кровати и попытаться достигнуть желаемого. Дело было в другом. Студент теперь желал скорейшей смерти. Обезображенный, с отсутствующей частью мозга. Для чего раскрывать ящик Пандоры? Он отчетливо понимал, что проживет не больше нескольких суток. Заражение захватит контроль над его организмом, и он умрет в жестоких муках, борясь с собственной болью.

Стараясь перебороть пульсацию свежих ран, Дикенсон разогнал затуманенные бесполезные раздумья и решил вернутся к намеченному ранее плану. Так хоть может посчастливиться умереть несколькими днями раньше.

Оказавшись в коридоре психиатрии, из живого персонала, оставалась одна спящая медсестра, поедаемая опарышами. Тошнота нахлынула к горлу, но желудок был совершенно пуст и с легкостью справился с концентрацией сил. Сэм немного побледнев (до состояния трупа, учитывая, что он и так не был румян), тихим покачиванием направился на поиски кабинета своего «ПАЛАЧА».

Светало. Солнечные лучи с трудом старались пробиться сквозь запачканные окна, переливая стоявшую в воздухе пыль. Когда он вошел в кабинет Генри Коттона, на часах пробило шесть. Подтирая собственные слюни, он застыл у висевшей на стене стеклянной рамки «свода правил». В таком умиротворение, словно «спелый» овощ, Сэм простоял полтора часа. Оцепенение «картины с буквами», словно околдовало его разум. С открытым ртом, весь в собственной слюне, он пытался вспомнить словарь и как первоклассник, проделывая над собой усилия пытался все прочесть.

Надпись гласила:

Свод правил Генри Эндрюса Коттона

Утверждение первое: В психбольницу люди попадают навсегда.

Утверждение второе: В психбольницу может попасть каждый.

Утверждение третье: Психушка — райское место, где людей делают овощами, зомби, управляемыми марионетками.

Утверждение четвертое: Санитары в психушках должны быть дикими садистами.

Утверждение пятое: В психбольницах людям дают сказочные препараты, при помощи которых каждый имеет право жить в пряничном домике.

Утверждение шестое: Психиатр всегда ищет повод поиздеваться над пациентами, назначить ему самые тяжелые наркотики, наказать, стереть ему память и просто насладиться его адской болью.

*Психического, Вам, здоровья!*

Доктор Коттон. — Вот ты где! А мы тебя уже обыскались!

От резкого голоса врача, Сэм дернулся и обмочился в штаны, как испуганная собачонка. Он медленно повернулся в сторону услышанной им речи и принялся ждать своей участи. По щекам медленно побежали крупицы слез.

Доктор Коттон. — Ох и навел ты шума сегодня!

Сэмюель (с непосильным трудом пытаясь выдавить каждую букву). — Я… Тебя… Убью.

Доктор Коттон (сделав шаг вперед по направлению Дикенсона). — Знаешь Сэми. Я стараюсь всегда придерживаться этих правил. Во всем! И поверь мне, эта система работает не один год. Забраться в мой кабинет было плохой затеей.

Сэмюель. — Я… Тебя… Убью…

Слюни от его речи, смешавшись с градом слез, падали на алый паркет, создавая в луже мочи вспененные островки пузырей. Сделав усилие над своей окоченевшей от страха правой рукой, он запрокинул связку ключей над своей кровоточившей головой и из последних сил кинулся на Генри Коттона. Доктор с легкостью увернулся от детских игр Дикенсона и недолго думая, вскрыл ему глотку. Кровь, крупным плевком брызнула на заляпанное руками стекло двери кабинета и неподвижное тело студента с грохотом приземлилось на потрескавшуюся плитку коридора.

Медсестра (подбежав к доктору Коттону). — Что нам с ним делать?

Доктор Коттон. — Ничего! (задумавшись про себя) Он мне так весь медперсонал изведет. Пора все брать в свои руки.

Пробуждение пятое.

«Желанием их будет выйти из огня,

Но никогда им из него не выйти.

Им — вечные мучения.»

Коран. 5:37.

Свет выключили раньше обычного. Это был очередной первый день Сэмюеля Дикенсона в психлечебницы, но далеко не первый в его кошмарном мире адских видений. Каждый раз все начиналось как с чистого листа, без каких-либо огрехов. Но теперь! Теперь явно все шло не по намеченной линии сотворенного над ним коварства. Каждую секунду он проживал часами. Все поры на черной коже студента были напряжены, заставив волосы шевелится на руках и ногах. Он не знал, что за новый этап игры ему был уготован и не смотря на прошлый провал, где ему так и не посчастливилось разузнать о себе правды, ждал старта. Сэм чувствовал, что вот-вот войдет «Веселая Джейн» и был готов попробовать докопаться до истины вновь.

Прежде чем открылась дверь, его «плюшевой» комнаты, в развешанных по углам динамиках зазвучала детская колыбельная.

…Спит на подушке тигренок давно. Ночь на дворе и повсюду темно. Спи мой родной, засыпай побыстрей. Крепче укутай себя потеплей. В сказке ночной погуляй на коне. Сладостей съешь и домой поскорей. Утро придет, и ты станешь взрослей. Но, а пока сладких снов мой храбрец…

Звон громкой песни, болью отдавался в лобной части мозга, пытаясь о чем-то усердно напомнить Дикенсону. Но как только он не старался выдавить хоть самую малость собственных воспоминаний, все было напрасно.

Их не существовало!

Об этом говорило все. Каждая крохотная мелочь, включая вечно незнакомые запахи и странные скрипы в глубине сознания. Если прошлое было, то оно осталось бы в памяти навсегда. Прошлого нет! Нет того, которого хотелось. Что с ним сейчас происходит, остается тайной. Сэм начинал сдаваться. Кругом для него давно все померкло, умерло вместе с ним — жалким психом.

Узнать хоть крохи, пока ему еще по силам, главное пытаться сохранить рассудок (если в этот раз Коттону не придет в голову отрезать его здоровые-больные ноги). Каждодневные пытки начинают сводить с ума по-настоящему, и бедному студенту кажется, что это и есть тот самый настоящий мир, в котором он всего лишь поехавший на голову больной пациент. Таких как он полно, ими забиты палаты каждой психиатрической лечебницы. Кричащие из окон — «Я Наполеон!» — в действительности так ведь и считают. Так чем Сэм лучше остальных?

Дверь с размахом распахнулась и Дикенсон решил на всякий случай притвориться спящим, ведь по старой легенде, так и должно было быть. Время было пять утра. Его обычно будили ровно в семь.

Голос матери Сэмюеля (самыми нежными нотками своего голоса). — Мама пришла!

Этот голос заставил тело студента невольно содрогнуться. Этого не было заметно наглядно, но легкая вибрация за секунду пронеслась от головы до пят, отразившись в пальцах слегка неприятным покалыванием. Сэму удалось скрыть все в тени.

Голос матери Сэмюеля. — Поговори со мной. У меня ведь не так много времени.

Сэм недоумевал, как поступить, ведь даже не помнит лица собственной матери и продолжал претворяться спящим.

Голос матери Сэмюеля. — Дорогой. Твой сон скоро кончится, но мы можем еще успеть поговорить. Я знаю, ты давно ждешь меня. Прости, что не пришла к тебе раньше.

«Сон? (мысли Дикенсона) Какой еще сон!? Нет, нет, нет, нет.»

Это окончательно запутало мысли студента, и он открыл глаза.

Сэмюель. — Мама? Это-о и вправду ты?

Голос матери Сэмюеля. — Конечно сынок. Болезнь совсем тебя извела. Скоро ты поправишься. Слушайся врачей и тебя выпишут домой.

Сэмюель (глаза намокли, слегка покраснев). — Но-о как ты мо-ожешь это-о знать. Ты всего-о лишь пло-од мо-оей бо-ольно-ой фантазии? Так ведь!

Голос матери Сэмюеля. — Верь мне!

Сэмюель (громким басом). — Верить!? Тебе!? Ты запихнула меня в эту «адскую кухню», где из меня каждый день го-от-о-овят различные блюда и хо-очешь, что-обы я тебе верил?

Голос матери Сэмюеля. — Не ори на мать! Это для твоего же блага!

Сэмюель. — Как же. Для м-о-оего-о блага! Вы то-олько-о по-осмо-отрите на эту невинную женщину. Да ты про-осто-о решила о-облегчить себе жизнь и избавилась о-от страданий. В-о-от и все. Теперь, ко-огда трахаешься с о-отцо-ом, хо-отя бы не прихо-одится напрягать мысли, что-о я мо-огу прервать ваш акт.

Голос матери Сэмюеля. — Да как ты смеешь так думать обо мне. Я растила тебя, отдавая всю себя. В том, что с тобой стало — нет моей вины!

Сэмюель (в голосе слышалось отчаяние). — Даже сейчас, ты пришла ко-о мне с о-одним спло-ошным враньем.

Голос матери Сэмюеля. — Каждое мое слово правда. Не отдай я тебя сюда, ты чего ради наложил бы на себя руки. Я не могу потерять тебя. Родители не должны хоронить своих детей.

Сэмюель (опять рыдая). — Вранье! Вранье! Вранье!

Голос матери Сэмюеля (пытаясь навязать собственное толкование). — Тебе все еще так же плохо. Твоя болезнь не хочет тебя отпускать.

Сэмюель. — Прекрати! Меня все это-о о-осто-очертело-о. Ты не успела переступить по-о-оро-о-ог мо-оей палаты, как тут же по-опыталась меня о-одурачить. Так мо-ожет это-о не я псих? А ты?

Голос матери Сэмюеля. — Я совсем не понимаю тебя, сынок? Что с тобой стало.

Сэмюель (четко произнесся каждое слово). — Я уже давно не сплю! Мама!

Дикенсон достал руки из давно распутанной смирительной рубашки и обхватил ее силуэт обеими руками. Только так он мог убедиться в ее реальности. Один щелчок и память как ураган «Катрин» набросилась на побережье его памяти, принесся Сэму все то, что он так долго ждал и пытался найти.

Сэмюель (скаля зубы). — Мой Поводырь Сабнак — Мама!

Сабнак попытался вырваться из объятий Дикенсона, чтобы позвать подмогу, но Сэм оказался шустрее. Он достал из его кармана шариковую ручку и что есть мочи, вонзил в левое плечо. Демон перевалился через кушетку, запачкав белый пол своей давно свернувшейся кровью. Студент, не имея времени на раздумье, понесся из больницы прочь. Схватив пожарный топор, он устелил коридор больницы разрубленными трупами медперсонала. Весь пол был затянут копошащимися трупными червями и забрызган пятнами желтого гноя. Сэму удалось добраться до выхода и покинуть лечебницу.

Что дальше?

Оглядев раскинувшиеся со всех сторон луга, Дикенсон наконец для себя понял, что выхода от сюда не существует. Но, так просто сдаваться, он теперь точно не будет. Рога, за прошедшее после суда время, значительно увеличились в размере. Он это понял, когда перед выходом пригвоздил ими Джейн к стене. Она в истерике пыталась сделать ему какой-то укол, за что Сэм в одночасье укоротил ей руку, а затем снес ее наполовину сгнившую голову.

Доктор Коттон (раздался голос с коридора больницы). — Не дайте ему уйти!

Оставаться на одном месте было нельзя. Вдохнув глубокий глоток запаха свежей росы, Дикенсон решил отомстить Поводырю за все страшные пять дней, что прошли для него словно вечность. Осталось проредить его персонал.

Беверли. — Сюда! Скорей сюда!

Женский голос доносился из распустившего свои листья куста сирени. Немного посомневавшись, Сэм направился на его звук.

Сэмюель (заверещал он испуганным голосом от увиденного). — Не подходи ближе!

Перед ним стояла Беверли Онэт. Дикенсон тыча в нее окровавленным топором, стал медленно пятиться назад.

Беверли. — Постой! Я не причиню тебе вреда.

Сэмюель. — Ты ведь умерла на моих глазах!

Беверли. — Здесь все не так, как ты думаешь. Мы все во власти Коттона. Я ни хочу больше оставаться с этим садистом. Я помогу тебе выбраться, а после ты заберешь меня с собой.

Сэм конечно же ей не поверил, но она умудрилась посеять в его мыслях сомнение и отвести взгляд в сторону. Онэт подкралась к нему сзади и не мешкая нанесла удар по голове тупым предметом (им оказалось бревно). Потеряв равновесие, Дикенсон повалился ничком на землю, но сумел сохранить контроль над разумом, не дав ей завершить задуманное. Замешкайся он еще на пару секунд, и она раздробила бы ему голову, окрасив сирень сережками из его мозгов. Сэм, преобладая над новой болью, резко увернулся от нависшего удара в сторону и разрубил Онэт ее посиневшее с годами бедро. Умывшись, полившимся из рваной раны, гноем, он, недолго думая, отделил ее гнусную голову от туловища. Правда лишь со второго раза.

Так как строить планы было совсем не кстати, Сэм решил какое-то время отсидеться в местном крематории. Размозжив на входе обухом топора голову завсегдатого «измельчителя», Дикенсон стал единственным жителем избушки и ждал, пока демоны повалят за его душой.

Его искали не долго. Открывавшаяся от ветра дверь навела их на мысль и тридцать шесть самых отъявленных проклятых душ направились за поимкой беглеца в надежде получить очередной бонус ада, без которых было гораздо сложнее выживать даже признанным рабам Зевса. Они ворвались в эту маленькую обитель с такой яростью, что по первому взгляду казалось, им хватит сил снести ее с места. Оглядев пропахнувшее трупным ядом помещение, всех ждало одно сплошное разочарование. Сэму хватило времени и смелости, и он рассчитал все с точностью до мелочей. Дикенсон разбрызгал по углам легковоспламеняющееся горючее, служившее для розжига печи, а сам вылез в узкую форточку, единственный доступ кислорода. Дождавшись полного заселения, студент оббежал хибару и разом запер всех внутри их смертного амбара. Пока кричащие во все горло демоны пытались в агонии выбраться наружу, он грациозно чиркнул по алому кирпичу спичкой и устроил им настоящую адскую пытку огнем. Даже не раз испытавшие подобное на себе бесы, не смогли выдержать обжигающих языков пламени и обуглившись до самих костей, умерли в самых страшных муках.

Месть положила свое начало!

Сэм дослушал радующее его слух пение шипящих голосов и с улыбкой на лице направился за поимкой главного зверя этого номера. Не трудно было догадаться, где Сабнак мог бы его дожидаться. Дойдя по коридору до кабинета Генри Коттона, он с грубой силой избалованного подростка, распахнул его ударом ноги. За что тут же словил пулю магнума сорок пятого калибра, сорвавшую с его ухмылки всю спесь, вместе с правой частью лица. Куски плоти и десяток зубов рассыпались по блестящему полу, пошатнув тело Дикенсона в сторону. Испытав дикую боль, он присел на одно колено и пока справлялся со звоном в ушах, прогремел второй выстрел. Сэм успел вовремя увернуться за стену, и пуля лишь прошла по касательной его левого плеча, не нанеся ему значительного урона.

Сабнак. — Вот мы и остались с тобой одни. Когда я с тобой покончу, а я всенепременно это сделаю, твой новый кошмар начнется с гораздо большими усилиями. Твои мучения от прожитых деньков в моей лично созданной иллюзии для «Страшного суда» станут цветочками.

Опасаясь словить удар топора, Сабнак с осторожностью выглянул из кабинета, но студента не оказалось на месте. Лишь окровавленные пятна подталкивали в каком направление он удалился.

Сабнак. — Тебе некуда бежать! Ты все равно умрешь. Если не от моей руки, так от потери крови.

Поводырь медленным движением, с осторожностью совершая каждый новый шаг, шел по указанным на полу отметкам, которые в конечном итоге привели его в тупик.

Сабнак. — Не может быть!

Тень стремительно нависла над телом демона. Сабнак повернулся, чтобы первым совершить выстрел, но сверкнувшее лезвие окровавленного топора, прилетело в этот момент ему между глаз, вдавив их вглубь черепа. Левый глаз еще какое-то время подмигивал, но тело Генри Эндрюса Коттона (Сабнака) уже не несло в себе жизни. Студенту удалось отправить душу Сабнака между мирами. Сэм оставил о нем только крохи воспоминания о проведенном им «Страшном суде» над Сэмюелем Дикенсоном, и то, лишь в его памяти.

Спустя минуту он и вовсе испарился, превратившись в дорожную пыль, а за ним и вся созданная им иллюзия. Перед студентом раскрылись просторы темного густо поросшего леса. От нахлынувшей усталости он уснул мертвым сном.

Сцена шестая: Чистилище, часть вторая

Стефан (настороженно). — Ты куда пропал?

Сэмюель (выйдя из ступора воспоминаний). — Про-ости, засмо-отрелся на сво-ое о-отражение. Я уже начал забывать, как выгляжу.

Дикенсон понял, что он (Стефан) не видит его рога и решил, что пусть дальше так и будет.

Стефан. — Как нам найти остальных?

Сэмюель. — Мы будем придерживаться четко-о намеченных плано-ов и сто-оит по-ото-о-оро-опиться, о-огненная птица мо-огла сильно-о о-от нас удалится.

Стефан (размахивая руками). — Да зачем она тебе сдалась. Давай лучше приложим усилия и постараемся отыскать кого-нибудь еще.

Сэмюель. — Благо-одаря тво-оему по-оявлению, у меня по-оявилась о-одна маленькая мысль на это-от счет.

Стефан. — Что за мысль?

Сэмюель. — Не имеет смысла раскрывать все карты, по-ока до-о ко-онца в них не уверен. По-оэто-ому харе трепаться, закрываем рты и по-ошли. Мне о-осто-очертело-о уже с то-обо-ой бо-олтать.

Стефан. — Ты очень изменился Сэм. И боюсь, что далеко не в лучшую сторону.

Сэмюель. — Мы все изменились. Если ты еще не по-онял, мы мертвы. Нас давно-о о-оплакали ро-одственники и принялись про-оживать сво-ою бессмысленную жизнь дальше.

Стефан. — Мне просто кажется, что именно сейчас и нужно стараться сохранить собственное преобладание. Перед нами лежит вечность.

Сэмюель. — Я тебя услышал, но-о ты по-опал не на пикник. Хо-отя ско-оро-о ты и сам в это-ом убедишься.

Стефан (стоя на своем). — Это ничего не меняет.

Сэмюель (проявляя собственную злость). — Если не хо-очешь ближайшую минуту в о-очередно-ой раз сдо-охнуть, закро-ой уже нако-онец-то-о сво-ой ро-от и по-о-ошли.

Стефан. — Гребаный заика!

Сэмюель. — Сам мудак!

Дикенсон значит чего-то боялся и как оказалось не напрасно. На их шум сбежались монстры.

Стефан (запел испуганным голосом еще совсем не смыслящий в новой жизни студент). — Нас заметили! Пригнись!

Сэмюель. — По-оздно-о!

Стефан. — Откуда они здесь?

Сэмюель (удивляясь его словам). — То-олько-о не го-ово-ори, что-о знаешь их?

Стефан. — Это ракшасы — демоны-людоеды и злые духи в индуизме и буддизме.

Сэмюель (о чем-то задумавшись). — Буддизме го-ово-оришь? Не знаю о-откуда у тебя такая инфо-ормация, но-о это-о о-очень даже хо-оро-о-ошо.

Стефан (в панике). — Именно. У меня нет оружия!

Сэмюель. — Ты видел вспышку света?

Стефан. — Да, но как нам это поможет?

Сэмюель. — А во-от сейчас и узнаем. За мно-ой.

Стефан (крича во все горло). — Сзади!

Не успел Дикенсон обернутся в сторону вспышке света, как многорукий великан, оскалив все три свои головы, набросился на не ожидавшую опасности душу. Черные глаза демона вспыхнули ярким пламенем. Вселяющий страх великан до того напугал некогда бесстрашного Шмидта, что он прижался к земле, сросшись с разбросанными повсюду щепками. Пытаясь раздавить своими многочисленными руками оболочку Дикенсона, нечистый издавал вопль, шум которого разносился на многие километры. Причиненная боль от хрустящих костей, только больше разозлила запятнанную душу Сэма, его рога загорелись, а прилив новой силы позволил высвободить держащую лезвие руку. Недолго думая над проблемой, американец перевел дух и одним взмахом срубил всю левую часть его рук. Оказавшись на земле, он не стал долго наблюдать над бьющимся в смятение ракшасом и снес ему все три головы. Их ухмылки и после своей смерти продолжали ехидно улыбаться. Оставшаяся группа по какой-то причине решила воздержаться от нападения на неизвестного для них нового демона Чистилища. Став невидимыми, они тут же покинули поле боя.

Сэмюель (крича во все горло). — Стефан! Стефан! Ты где?!

Стефан (выглядывая из своего укрытия). — Я в норме.

Сэмюель. — Если не хо-очешь, что-обы тво-оя душа была разо-орвана на части, переставай вести себя как трусливая девка. Снимай с его-о по-ояса (указывая на порубленный труп ракшаса) кинжал и веди себя впредь по-одо-обающим о-образо-ом. Я не со-обираюсь с то-обо-о-ой нянчиться.

Стефан. — Я здесь провел не три месяца и мне еще, знаешь ли, многое не понятно в этой системе выживания.

Сэмюель. — Хватит хныкать, по-ошли уже.

Стефан. — Куда?

Сэмюель. — В сто-оро-ону света. По-ора уже убедиться в мо-оей тео-ории.

Приблизившись к источнику вспышке, они услыхали какой-то шум происходящего в эту секунду сражения. Подкравшись к ним поближе, Дикенсон сразу узнал в одном силуэте лицо Акайо Окумура и теории со вспышкой тут же приобрела реальность.

С появлением в Чистилище новой души, Извилистая Тропа озаряется яркой вспышкой света, на которую является огненная птица (пока правда не ясно с какой целью), но и конечно же вечно голодные монстры, как например один из бившихся с японцем ракшас. В руках буддийского студента был длинный ассагай, которым он как оказалось, очень искусно владел. Оружие не было сделано из чего попало, как у Дикенсона, а из это следовало, что он прихватил его с собой из зоны «Страшного суда». Сэм не желал вмешиваться в происходящее сражение, понимая, что шансы японца равны. Его сердце давно перестало быть мягким, ведь его теперь попросту нет.

Стефан прервал всю писанную картину маслом, разорвав пергамент надвое. Он разгромил сию тишину леса своим басом. Немец был очень зол на слова Дикенсона и решил ему доказать, что не малого стоит. Но разве можно было так глупо показывать свои навыки, указывая всем о своем присутствие. Перевернувшись в его сторону, ракшас взмахом средней левой руки отправил Шмидта в нокаут, отбросив его душу на десять метров от себя. Кинжал выпал из его мертвой хватки, и Стефан разлегся на перине из сушенной листвы деревьев, издав легкое похрипывание сдавленной от боли грудной клетки. Окумура в этот момент воспользовался удачным случаем и пока взор ракшаса был нацелен на новую жертву, проткнул его тело копьем. Демон повалился на спину и получил «подарком Стефана» в свой единственный глаз. Он хоть и имел четыре головы, но зрячая была всего лишь одна и та с одним глазом в правом боку. Испустив дух, тело монстра сравнялось с землей. В этот момент из тени вышел довольный Сэмюель Дикенсон, грациозно похлопывая в ладоши.

Акайо (разведя руки для объятий). — Какая приятная встреча. Не думал я, выбравшись из петли своего суда, тут же увидеть знакомые лица.

Сэмюель. — Так ты по-оявился здесь со-овсем недавно-о?

Акайо. — Минут двадцать назад и привел с собой этого одноглазого гада.

Сэмюель. — Видимо-о его-о по-оявление здесь ждали. Я видел группу ему по-одо-обных, здесь, непо-одалеку.

Акайо. — И где они сейчас?

Сэмюель. — Мне удало-ось убить о-одно-ого-о из них. О-остальные решили не ввязываться в битву и раство-орились.

Акайо. — По всей видимости были не голодны.

Сэмюель. — Кто-о знает.

Акайо. — Ох, ты ж, совсем забыл про нашего психа.

Сэмюель (подойдя в плотную к лежащему телу студента). — Стефан? Живо-ой?

Стефан (с недовольством). — Жить буду. Если данная фраза здесь уместна.

Сэмюель. — Впредь веди себя по-отише.

Акайо. — Да что ты набросился на парня. Он мне можно сказать жизнь спас.

Сэмюель. — Я наблюдал за тво-оей рабо-ото-ой. Ты и сам непло-охо-о справлялся.

Они перекинулись словами известных ранее событий, а также Сэм поделился своими догадками с появлением каждого из них. В частности, данное обращение адресовалось к Шмидту, который рвался всех отыскать. Поиски были бесполезны. Душа сама должна прервать петлю своего «Страшного суда». Иначе просто никак.

Сэмюель (наконец приобняв Окумура). — Вид у тебя бо-одрый. Смо-отрю, весело-о про-о-ошло-о тво-ое мучение!?

Стефан (продолжая тонкую нить Дикенсона, решил вставить свое слово). — Не расскажешь?

Акайо. — Да здесь уже нечего скрывать. Надеюсь, нас больше никто не потревожит.

Сэмюель. — У меня за это-о время вырабо-отало-ось хо-оро-ошее чутье. Я успею нас о-отвести о-от беды.

Акайо. — Тогда я, пожалуй, начну. Боюсь мой рассказ покажется долгим.

Сцена седьмая: «Встать! Суд идет!»

Пропитанное историей здание, величественно возвышалось среди окаменелых скал. Обычно умиротворенное и безмолвное, но сегодня здесь намечается что-то масштабное и грандиозное, разнося по округе щебетливый гомон множества душ. Чудо умы построили это место, прячась от посторонних глаз, на высоте трехсот пятидесяти метров над землей, на одном из сотворенных природой отступов окружающих ландшафт гор. И даже не смотря на такую недоступность, Дацан был огражден прочным забором, омываемый постоянным холодком тибетских ветров. Буддийские храмы живут в двух реальностях. Этот мир совсем не похож на прочее виденье жизни всего людского потомства. По сакральным традициям, получаемой долгие столетия веры, ворота были расположены строго с южной стороны, где узенькая тропинка, выдолбленная в торце скалы, удалялась глубоко вниз к самому подножию земли. Только отчаянный человек осмелится ступить на эту дорожку. На ее ступеньках с трудом помещалось обе ступни, а из поручней были лишь вбитые в камень кольца, которые по своему внешнему виду совсем не внушали доверия. Вера! Вот что дает монахам силу. Они ступают на эту тропу, совсем не думая об опасности. И конечно же — страху нет места в этом божественном месте. Дацан — действительно священная территория, охраняемая статуями животных, свирепых божеств и воинов. Никто не смел преступить порог храма в обуви. Даже плечи и те всегда должны были быть прикрыты. Законы буддизма суровы, но они несут истинные учения понимания жизненных ценностей, даруя умения ими пользоваться в полной мере. Они заслуживают этого! Сколько усилий требуется монаху для достижения полной осознанности — просветления. Выходя за пределы дуального ума, происходит растворение двуличного эго, и буддист начинает воспринимать единение со всеми окружающими. Словно он и природа есть одно целое.

Молитва вот-вот начнется и множество побритых наголо монахов, облаченных в свои священные саронги, стремглав заполняли кодо (главный зал). Вдоль стен были расположены молитвенные барабаны, которые непрерывно вращались. Структура углубленности учения Дацана, всегда отражает «три драгоценности»: священного буду, нерушимый закон, и само общество своих учеников.

Молодой японский студент выделялся из толпы одной весьма отличительной чертой — его голова не была обрита наголо. Сидя в позе лотоса, он находился словно в каком-то трансе. Его глаза были закрыты, а руки сложены в приветственной молитвенной форме, возле груди. Он ждал начала церемонии, высвободив собственные чакры в поднебесное состояние невесомости.

Было раннее утро, но многие прошли уже длинный бодрствующий путь. Все кругом стихло и каждый стал напевать собственную мантру.

Акайо Окумура сидел ближе всех к статуе будды, циклично повторяя свою молитву:

Акайо. — Ом Махадевайя Намах (Я преклоняюсь перед Великим Господом Шивой).

Так он проделал ровно сто восемь раз.

Акайо (не понимая легкий провал в памяти). — Как я здесь оказался? Где все? Как мы доехали до Амстердама?

Вошедший глава Дацана, прервал доносящиеся отовсюду молитвы. Акайо встал, подождал пока тот закончит свое простирание и решил расспросить про место, но верховный успел опередить его речь, перебив вопрос своим высказыванием.

Верховный. — Почему ты не радуешься своей новой жизни?

Акайо (не понимая суть заданного вопроса). — Эта жизнь не на столько сладкая, чтобы на нее смотреть радостными глазами.

Верховный. — Заковать преступника в кандалы.

Акайо. — Что все это значит?

Японец попытался сопротивляться, но четверо стражников скрутили его хлипкое тело в два счета, поставив на колени перед главой храма.

Верховный. — Король Каланитисса. Вы обвиняетесь в жестоком убийстве Архата и всеми вытекающими из этого грехами. Да спасет вашу душу Будда.

Король Каланитисса:

Имя ему Авл Кассий Агрикола.

Дата рождения: 31 января 563 года до нашей эры. Дата смерти: 5 февраля 483 года до нашей эры (в возрасте 80 лет). Место рождения — Римская Империя.

Цвет глаз этого белокурого полководца пепельно-серый. Скулы выражены, губы маленькие нитевидные. Нос занимает большую часть лица. Отличительная черта — рыжая борода, совсем не вписывающаяся в общий диапазон палитры красок.

Характер стойкий, временами несдержанный и вспыльчивый. В возрасте семнадцати лет вступил на службу римского легионера. У него был идеальный по меркам того времени рост — 177 сантиметров, благодаря чему тут же попал в первую когорту. Спустя тринадцать лет получил должность полководца, что не считалось у римлян обычной практикой.

Принесся на новой должности свой первый «сакраментум», в этот же день был направлен на подавление войны с аквами. До массовых миграций было еще совсем далеко, но император считал, что допусти он сейчас чужеземцев в свои земли, кельты укрепят границы и отвоюют часть захваченной территории. Сама фраза — «война с аквами» — была не больше, чем просто больная фантазия Авла. Целью переброски войск Агриколы, был контроль за порядком в Трансальпийской Галлии, с возможным подавлением возникавших стычек. Но Кассий изначально знал, что ведет свое войско на битву — «К победе и славе!» — как он твердил на каждом привале.

Беспощадно ворвавшись в город, Авл успешно перебил новоприбывших тевтонов, задев лишь малую часть войска аквов. Их миссией, были поиски нового дома, но безрассудство Агриколы породило новое желание. Трансальпийская Галлия стала для римского галеона склепом, построенным на свежей крови римлян. Армия Авла Кассия Агриколы была практически уничтожена. Уцелевшие римляне были уведены в рабство. После, восстание было подавлено, но победа в последствие обернулась Риму катастрофой. Бестактность полководца стала фундаментом Кимврской войны, состоявшейся спустя четыреста лет. И как бы мифически не звучали эти слова, не всё всегда происходит так, как мы думаем.

Авл сумел избежать смертельной участи, укрывшись с верными соратниками в соседней деревне. Император непременно распял бы его и его людей за подобное самовольное решение, понесшее позор для Империи. Люди Кассия понимали это ничуть не хуже и решение пришло само собой. Перерезав всем глотки, пока те тихо мирно спали, бывший полководец каким-то чудо сумел выбраться из лап Римской Империи, отправившись в качестве кочевника в город Кушинагар (Индия) — место, в котором через пятьдесят лет он и примет собственную смерть от настигшей его подагры (старость совсем не была тому виной).

Агрикола смог быстро обрасти местным авторитетом, а умение вести войска, создало ему новую армию. Тесно общавшись с местным правителем Архатом Маурьи, он лестно верил обливающим его уши красноречивым словам Авла, что даже не замечал, как ослепленность постепенно лишала его правления собственным государством. Он наконец-таки понял, для чего Кассий затеял всю эту игру, но было слишком поздно. Предательство было уже задействовано. Жарким осенним утром, во время подготовления к празднику сбора урожая, в покои Маурьи ворвалась группа из двадцати приближенных людей Авла. Шансов на спасение не было. Повсюду уже несколько часов лились реки крови всех тех, кто до последнего вздоха оставался верен своему государю.

Архата публично поставили в котел с кипящим маслом и заставили медленно умерать, корчась от получаемых страданий. Его юную тринадцатилетнюю дочь заставили в упор наблюдать за болью отца. Тогда Авл впервые провозгласил себя Королем Каланитисса. С тех пор его прежнее имя нигде не упоминалось. Он избежал за содеянное наказания, так как большая часть солдат теперь была на его стороне. Прибрав к рукам земли Архата, он стал самым богатым индусом в радиусе нескольких сотен километров.

Оставалось лишь дело за малым! Укоренить новое провозглашенное имя — Король Каланитисса. Что за король без королевы? Дочь Архата была самой подходящей на эту роль кандидатурой, но местные врачеватели вынуждали его ждать, пока она не станет «зрелой». Его терпение были долгим, но не бесконечным. Когда ей исполнилось четырнадцать, а медики вновь оттолкнули желание Каланитисса, он четвертовал каждого, кто посмел выступить против его желаний. После, Король взял ее силой и надругался над бедным цветком невинности.

Свадьба, так тщательно планируемая, была сыграна на следующий день, а буквально через шесть месяцев, Король Каланитисса стал вдовцом. У бедняжки от получаемых изо дня в день травм, открылось внутренне кровотечение, и она умерла, лежа в собственной кровати, даже не узнав о смерти. Тридцати пятилетний вдовец не сильно расстроился о случившемся и жениться во второй раз не стал (у него не было желаний разветвлять свое потомство, зная как жадно оно веками борется за наследство своих предков). Обложив себя вниманием множества «горячих» глаз, он прожил еще долгую и счастливую жизнь. Пока одним прекрасным зимнем вечером болезнь не прибрала его жизнь к рукам, отправив его душу прямиком в Нарака — ад! До этого дня, он успел сменить свою католическую религию на буддизм и был полностью поглощен своими новыми исповеданиями.

Смерть Каланитиссы ждали с нетерпением и в час, когда она настала, переполнившееся море стало тонким намеком на червоточину его души. Тогда он этого не знал.

Его душу встретили со всеми должными почестями. Выиграв «Страшный суд», он был направлен на вечную службу во Флагетон, город насильников. Каланитисса помогал кентаврам следить за всеми, чьи души плавятся во рву из раскаленной крови. По прошествии двух с половиной тысячелетий разгадал руну из попавшего ему в руки «Супродемуса», гласившую о возможной реинкарнации адской души в земное тело. Тем днем на свет появился маленький беззащитный ребенок, получивший от рождения имя Акайо Окумура…

Акайо (трясясь от страха). — Это какая-то ошибка. Меня зовут Акайо Окумура.

Его слова никто не слышал, или же не хотел слышать. А может он и вправду стал чем? Японец пытался осмыслить так резко навалившиеся проблемы, постоянно болтая пальцами рук от сильного всплеска нервов.

Верховный. — Отведите подсудимого в старую часть кодо, для начала церемонии «Страшного суда». Попытается кричать, вырвите ему язык. Мне хотелось бы не мешать послушникам читать свои мантры.

Окумура не желал лишаться языка и решил приберечь свою речь для возможности оспаривать свое право в суде. Звеня цепями кандалов, он тихими шажками поплелся к северной части Дацана, ожидая услышать более конкретные доводы по обвинению.

Ступив через порог кодо, Акайо заметил в нем кардинальные изменения. По левую сторону от него вместо привычных всем барабанов, красовалось сорок два деревянных стула, инкрустированных сусальным золотом. Буддисты в здешних краях не пользовались подобными убранствами. По центру так же красовалось царское кресло, оббитое алым гобеленом — «Трон короля!» — невольно подумалось студенту, в чем он оказался прав. Его усадили в его новое ложе, а кандалы зацепили за подготовленные в кресле кольца. Перед глазами открылся алтарь — место, которое с виду осталось нетронутым и до сих пор продолжало нести буддийскую красоту. По обе стороны от алтаря стояли сундуки, в которых хранятся (или хранились ранее) священные писания Шакьямуни.

Спустя полчаса, зал стал плавно заполняться различными нечистотами и в голове словно колокольный звон начали яркими вспышками всплывать фрагменты прошлой жизни души студента.

Акайо. — Так вот значит почему меня так всегда влекло к буддизму!

Присяжные вошли первыми и каждое новое-знакомое лицо, ударяло наковальней по вискам Окумура.

Каланитисса (отодвинув разум Акайо на задний план). — Мара, Цен. Я смотрю не упускаете возможность насладиться моим возвращением!

Слова были обращены к вошедшему искусителю душ и демону красного цвета.

Пока память души окончательно не пришла в норму, в голове Акайо словно боролись два человека: один делился историей, второй с трудом все поглощал, забывая о своей прожитой жизни.

Каланитисса. — Ньен! Старый проказник! Даже тебя уговорили покинуть родной дом.

То был бык желтого цвета, который в свою очередь на высказанную Королем лесть, выпустил из ноздрей пар.

Каланитисса. — Цати? Да я посмотрю вся моя семья сегодня в сборе.

С этим воином у него были тесные узы. Он и сам позабыл насколько связал себя с этим чудовищем.

Присяжные уже давно заполняли свои места и позади трона Окумура разместились местные зеваки — роланги. Это самые обычные ожившие мертвецы, поднятые от вечного сна с местного тибетского кладбища. Кто-то видимо сильно потревожил священную землю, раз смог навести столько много шума. Голос в голове японца усмирился и больше, покамест, не встревал в разговор. Тишина в голове принесла мимолетную радость, смешавшись с новой бурей неизведанного. На лице студента вырисовалась излучена губ, вот только проблема, в которой он оказался, осталась.

Акайо (шепотом). — Я понимаю ваш язык!

Слова чуть было не слетели с уст японца, и он принялся вытягивать из присяжных новую и очень полезную информацию. Пока Каланитисса не вступил в игру, Окумура не понимал о какой книге так множество перешептываний и опасений. На их жутковатых лицах можно было разглядеть тревогу и боязнь.

Каланитисса. — Так значит Супродемус здесь, в суде!..

Акайо не успел уловить всю суть внезапной радости в нейронах его мозга, отвлекшись на вошедшую судью.

Ответственный секретарь. — Встать! Суд идет!

(Неизвестен). — Прошу всех сесть. Подсудимый Король Каланитисса, вы так же можете сесть. Присяжные, займите свои места. Всех присутствующих прошу записывать ход судебного заседания — номер 1597843698528 — в виде конспекта, по предложенному протоколу «Подземелья». В конце слушания протоколы надо сдать для принятия объективного решения и вынести приговор по слушаемому делу. Начинаем судебное заседание.

Ответственный секретарь. — Слово имеет временно исполняющая обязанности судьи «Страшного суда» — Ниррити.

Ниррити:

Богиня смерти и разложения, является предводителем рода Ракшасов.

Родилась 31 марта в год сотворения мира сего, во времена создания земного света и тьмы. Точность указать практически невозможно: по одним легендам поговаривают, что она родилась сто шестьдесят одну тысячу сто двадцать лет назад, по другим еще намного раньше. День, единственное, что Ниррити любила повторять о себе.

Место рождения — земли нынешней Нормандии.

Одинокой девушке, столько тысячелетий расхаживая по адскому пеклу и земной поверхности, нужен был верный спутник. Ее вкусы были крайне сложны, но однажды ей удалось подобрать собственный эталон, оказавшись проездом в первом поясе седьмого круга ада.

Хрупкая, темно-русая девушка с необычайно большими зелеными глазами. Когда они полностью пропитались любовью Короля Каланитисса, то стали краше летней листвы. Ее внешность — самой красивой принцессы во вселенной. И в столь жутком месте, она пронзила адскую душу Короля, леденящими осколками любовной гармонии. Даже Ева, до сих пор варившаяся в кипящем котле собственных соков, была серой мышью с этой переливающейся в огне изящной нежной кожей.

Груди Ниррити были крепче грецкого ореха, ловко вмещаясь в руке Каланитисса, которые он большую часть проведенного вместе времени не выпускал из виду. Зад был упругим, возбуждая в черном нутре Короля каждую мертвую молекулу. Локоны ее темных волос спадали на плечи, а губы кораллового цвета, с болью врезались в поцелуях адских плясок. Каланитисса еще с первой их встречи, пытался тщательно раскусить ее характер, но так увлекся ее красотой, что совсем позабыл о своих желаниях. Даже отличительная черта в виде крыльев из разложившихся птичьих костей, с остатками перьев по краям их основания, никак не могла его отпугнуть от бесконечных объятий Ниррити.

Жизнь забила новым ключом. Любовь обросла корнями, ведь только она способна приукрасить душевное существование в столь жарком месте, именуемое адом! Но все равно, после пройденного этапа, душа совершает ошибки.

Имея возможность бывать, где богине смерти вздумается, сильно злило прикованного к Флагетону Каланитиссу, и он начал искать всевозможные пути, чтобы получить шанс отправить душу в свой самый любимый мир — мир живых! Ниррити стала совать свой нос в дела возлюбленного и смогла разнюхать, что он изучает запретную книгу. Это так сильно вскипятило в Короле ярость, что он отодвинул от себя свою богиню, уступив место новым рвениям. Ниррити никогда не желала ему зла, она просто боялась, что его за это покарает сам Зевс, но больше она стала бояться, что он разлюбил ее земную красоту. Ответ пришелся самим собой и в одно прекрасное мгновенье она предстала пред своим кавалером во всей своей красе.

Все обман!

На самом деле она была безобразна. Природа ракшасов знает свое дело. Выражение ее лица стало злобным, все покрытое потрескавшимися морщинами. Она была очень стара и одета в грязное платье нищих, сросшееся с ее телом. Ниррити была очень высокого роста, а тело ссохлось до неузнаваемости, отвращая своим мерзким видом. Богиня всегда была безжалостной и долгое время скрывала от своего Короля непостоянство и гнев. Каланитисса совсем не учел, что она, так же, как и все ракшасы уже родилась монстром. Уши безобразны и шершавы, зубы длинные, имея общие сходство с акульей пастью. Нос с горбинкой, был весь усеян без конца лопающими гнойниками. Руки тряслись. Но самое главное, что излюбленная грудь короля — обвисла, а упругий зад и вовсе исчез.

Каланитисса оттолкнул Ниррити с еще большим забвением уйдя в расшифровку своих заклинаний. Она без конца испытывала голод и жажду. Богиню тянуло только к нему. Король постоянно уклонялся от ответов, почему так внезапно стал холоден к своей половине сердца. Но когда его загадка была решена, он завлек ее в свои объятия и использовал как приманку. Пока стражники Флагетона отвлекли свои взоры на Богиню ракшасов (до сих пор неясно что он им такого пообещал), Каланитисса использовал свое заклинание, и в конечном итоге реинкарнировал свою душу в мир живых.

Душа Ниррити была навечно разбита, а злоба желала одной только мести. Никто не мог знать, в чьем именно теле возродиться душа Короля Каланитисса и всему аду оставалось лишь только ждать смерти его временного сосуда.

Каланитисса (в его голосе впервые были слышны нотки страха, что сильно встревожило разбитую по кускам душу Окумура). — Ниррити! Вижу, ты сменила человеческую тушку! Почему ты здесь? Где Грешник!?

Ниррити (радостным тоном). — Как же долго я ждала нашей встречи!

Каланитисса. — Ты стала еще более неучтива.

Ниррити. — Пойми, Каланитисса, ты для всех нас самый сладкий экземпляр за многие столетия. За твою душу была настоящая бойня. Но я смогла уговорить Зевса дать Грешнику выходной. У него и без тебя хватает рабов. Вы, падшие души, мрете без остановок. Ад скоро переполниться от всякой низкопробной мерзости. Но ты! Ты у нас особенный — Великий Король Каланитисса, главнокомандующий армией Флагетона. Поэтому судить тебя выпала честь именно мне.

Каланитисса (молча кивая головой). -…

Ниррити. — Да мой сладкий, ты все правильно понял. Сегодня придет отмщение за все страдания, что ты умудрился причинить даже царству мертвых.

Король, окончательно вытиснув на второй план Акайо, внимательно вслушивался в слова своей бывшей возлюбленной, стараясь второстепенно улавливать шепот присяжных, которые по всей видимости недооценивали своего подсудимого (разве можно так вальяжно кидаться словами, где лежит Супродемус). Каланитисса было хотел открыть рот, но судья его опередила, продолжив свое бахвальство.

Ниррити. — В этот раз тебе не победить в «Страшном суде» и уж точно не избежать уготованной для тебя кары. И уж тем более не сбежать из царства Зевса (король Каланитисса ехидно улыбнулся ей в ответ, что сильно взбесило богиню). Ты нарушил кодекс, воспользовавшись запретной для тебя книгой и посмел убить хранителей Флагетона. Ты должен радоваться, что попал ко мне, кентавры желают тебя расчленить без суда и следствия, как самую низшую падаль. Тебя спас закон, и я. Виновен ты в предательстве к моей любви. Но все это, всего лишь твои старые грехи. Сумел ты породить и множество новых…

Каланитисса (наконец вставил свое слово). — Я требую справедливого суда.

Ниррити. — Не волнуйся. Твое дело пройдет в рамках «кодекса Зевса» и не выйдет за его пределы.

Каланитисса. — Тебе нельзя доверять.

Ниррити. — Этому я у тебя научилась. Стоит задуматься.

Каланитисса. — Это все обвинения? Если да, то я уже их слышал ранее. Можем начинать, я порядком подустал с тобой болтать.

Ниррити (впервые, за последние двадцать лет, улыбнувшись). — Какой прыткий! Земная жизнь убила в тебе все адское мироздание.

Каланитисса. — Пустая болтовня.

Ниррити. — Хорошо. Присяжные, к вышеперечисленным грехам прошу вас добавить убийство родного брата (закончив, Ниррити щелкнула пальцами).

Каланитисса (подняв смех по всему кодо). — Ха, у меня никогда не было родного брата. Даже двоюродных и тех не помню.

Старые воспоминания, на которые Каланитисса должным образом решил не обращать внимание, белой пеленой накрыли его разум, усадив за руль прожитые годы Акайо Окумура.

Кэтсуо. — Иоши, завтра Ясуши передадут его новой семье. Можешь попрощаться с ним, пока еще есть время.

Кэтсуо, Иоши, Ясуши Окумура:

Семья, ныне печально известного Акайо Окумура.

Кэтсуо Окумура:

Родился 18 декабря 1959 года. Цвет глаз — серый. Рост — 179 сантиметров. Родился и вырос в центре Токио. С самого рожденья знал, что возглавит корпорацию отца. Единственный ребенок в семье. Одиночество выработало с годами в нем один сплошной эгоизм. Но для правления столь многомилионной компании, стал золотой жилой на борозде правления.

Акции постоянно росли вверх и тридцатилетний Кэтсуо еще долгое время не подумывал о своей женитьбе. Отца и матери уже долгие годы не было в живых. Они погибли во время горнолыжного курорта, уснув вечным сном под покровом сошедшей лавины. Поэтому подтолкнуть к столь нелегкому решению его было некому. Лишь свалившее на больничную койку, неожиданное для многих, воспаление легких, навело его на мысль о собственном потомстве. Партия была той же неделей отобрана и уже через месяц Кэтсуо обвенчался с Иоши Тахакаси.

Иоши Тахакаси (Окумура):

Родилась 29 декабря 1979 года в городе Киото. Цвет ее притягательных глаз — голубой. Появилась на свет в завершающий свой цикл — год Желтой Земляной Козы. Что сделало ее очень спокойной и уравновешенной. Эти качества с легкостью помогли смириться с ее участью. Она узнала о замужестве за месяц до назначенной даты. Даже платье она выбирала себе не сама. А своего будущего мужа в живую увидела только в момент церемонии венчания.

Слияние двух главенствующих Империй, сделало Кэтсуо одним из самых влиятельных людей в Японии. Он полностью отдал себя работе, и совсем позабыл о задуманных ранее планах. Не смотря на постоянное отсутствие своего мужа, Иоши уже через две недели забеременела, а спустя положенный срок, произвела на свет двух красавцев близнецов.

Кэтсуо должен был радоваться подобному подарку с выше, но его эгоизм шел впереди всего прочего понимания собственной морали. Пять лет он вынашивал в своей голове идею, как сделать так, чтобы у него в конечном итоге остался только один единственный наследник. По прошествии этого срока, он пересилил страх перед всевышнем, отдав должное своей процветающей компании и Ясуши Окумура был отдан в приемную семью, без права вернуться в родное крыло.

Ясуши Окумура:

Цвет глаз — серо-голубой. Рост — 173 сантиметра. Первым появился на свет. А все остальные качества строения ума этого ребенка были схожи с его родным братом и давно всем известны.

Ясуши было всего только пять, но этот смышленыш уже сейчас знал себе цену и понимал на что хотят обрести его судьбу. Этого не должно случиться!

Много делать не пришлось. Акайо рос самым обыкновенным избалованным, отцом, ребенком, ничем не отличаясь от любой другой золотой детворы. Тем временем Ясуши старался, наоборот, проявлять всю свою детскую любовь, тепло и нежность к матери, не требуя ничего взамен. Разве могла она так подло поступить с единственным понимающим глубину ее сердца членом семьи?

Зайдя в комнату к Ясуши, она увидела не спящего ребенка, хотя время отбоя давно наступило.

Иоши. — Ты все знаешь? Верно, Ясуши?

Ясуши. — Я слышал ваш разговор. За что отец так со мной поступает?

Иоши. — Тебе будет сложно сейчас это понять. Даже я не до конца осознаю всю его суть. Правда перечить его Слову я не имею права. Обладая такой империей, он боится, что после его смерти произойдет раскол. Вас двое, а кресло всего одно.

Ясуши. — Но мы же братья! Мама, я не хочу тебя терять (слезы). Не отдавай меня этим людям (истерика).

Иоши было больно смотреть на свою кровь и она, не выдержав плача, выбежала прочь из его комнаты, оставив на журнальном столе свежезаваренный ароматный чай из мелиссы и карамели. Это все, чем она могла сейчас его успокоить. Спустя пятнадцатиминутной истерики он наконец-то взял себя в руки и со злобой в душе, сопровождающей остаточным всхлипыванием, выпел остывший чай и уснул крепким сном, уткнувшись в подушку. Сон застиг его мгновенно!

Иоши. — Акайо, ты спишь?

Мать зашла в комнату к сыну, когда на часах была уже половина первого ночи. Акайо не то, чтобы спал, он был полностью погружен в мир своих заблудших избалованных фантазий и не реагировал на помехи звуков со стороны двери его комнаты. Решив долго не испытывать судьбу, Иоши сделала ему укол инсулинового шприца и вышла в коридор. Ей здесь не нравилось. Она очень редко бывала в его комнате. Акайо был больше привязан к отцу. И это несмотря на то, что видел он его минут по двадцать с утра и около часа перед сном (если не брать в расчет те дни, когда в компании были ночные заседания).

Иоши, после еще около часа блуждала возле их комнат и только ближе к трем часам ночи легла в собственную кровать. Вечно уставший муж, даже не заметил ее отсутствие. Как у них вообще появились дети? Та еще загадка!

Завтрак должен был пройти, как и всегда. Их последний совместный завтрак! После чего, Ясуши должны были объяснить свод правил, пригрозив ему жизнью и переправить в новый дом. Голого, в чем есть, без своего багажа. Прошлая жизнь, должна остаться в прошлом! Одна маленькая сумка со ста тысячами долларов его новым родителям на содержание. Грустный конец, столь славного начала.

Кэтсуо. — Почему их до сих пор еще нет. Я опаздываю на работу. У меня сегодня важная встреча с инвесторами из Китая.

Иоши (спокойным голосом). — Няня не может до них достучаться.

Кэтсуо (обращаясь к своему телохранителю). — Сатоши. Иди приведи детей в чувство. У тебя пять минут.

Десять минут спустя…

Кэтсуо Окумура заканчивал завтрак, собираясь направиться к поданному лимузину (предпочтение которых всегда доставалось немцам).

Сатоши. — Акайо, вопреки вашим требованиям изъявил желание поспать сегодня подольше обычного. Сказал, что ему не скоро это теперь удастся. Я не очень понял, о чем он, ведь сейчас лето — каникулы, но силой волочить за стол без ваших указаний не стал.

Кэтсуо. — Хорошо, пусть спит, пока может. А что Ясуши? Его машина уже давно прибыла, поедет у меня без завтрака.

Сатоши. — Одевается. Говорит правда очень невнятно. Слова нераздельные. Сказал, что не стоит его называть чужим именем. Будет жаловаться на меня отцу. В таком духе.

Кэтсуо (грозным басом руководителя). — Иоши, твоих рук дело?

Иоши (вздрогнув от резкого крика мужа). — Я ничего ему не говорила.

Кэтсуо (все так же грубо). — Надеюсь ты мне не лжешь.

Иоши (сильно испугавшись за свою жизнь). — Я клянусь тебе. Ты же знаешь, что я никогда не иду поперек твоим решениям.

Кэтсуо. — Выходит этот подлец все подслушал. Любопытная мелочь. Что ж, тем лучше для меня. Не придется ждать и прощаться.

Встав из-за стола, Кэтсуо перекинул все обязанности о доставке «груза» к месту адресата и покинул дом.

Все было сделано, как нельзя лучше. Иоши впервые обрадовалась уходу мужа. Ребенка, постоянно твердившего, что его зовут Акайо, силой усадили в машину и о его существование все тут же забыли.

Мать зашла в комнату сладко спящего сына и привела его в чувство.

Ясуши. — Мама? Пора?

Иоши. — Не стоит больше никуда торопиться. Ты дома (и рассказала ему о спасение).

Иоши стало больно за проделанное зверство Кэтсуо, что ее мнение в этом доме не стоит и пени, и наконец решив взять ситуацию в свои руки, подумала отомстить мужу. Она усыпила обоих сыновей, не сказав никому об этом ни слова. И пока весь дом находился во сне, поменяла детей местами. Коварство было выполнено со сто процентным успехом и любовь ее сына сохранена.

Иоши. — Запомни лишь одно правило. Теперь и отныне тебя зовут Акайо Окумура. Так стань же достойным наследником своего отца!

Пятилетний ребенок понял, о чем просила его мама и изо всех сил старался играть в избалованного мальчишку, что сильного раздражало его самого. Использовав свои возможности во благо, Ясуши чтобы получить шанс избавиться от навязанной жизни и постараться забыть прошлое, уговорил родных отдать его в буддизм.

Ясуши. — Я хочу раскрыть собственные чакры…

Так прошли целые десять лет…

Жизнь не сильно изменилась. Имя Акайо так сильно пропиталось его кожей, что он полностью позабыл о существование родного брата и как его самого звали при рождение.

Весна была еще не окончена, но признаки жары давно предрекают лето, хотя многие его уже совсем не ждут. Третью неделю столбик термометра не опускается ниже тридцати градусов, и от этого сильно пугаются местные жители Японии. Рисовые поля в упадке, кругом царит засуха. Правда в семье Окумура жара встречалась иным способом.

Праздник Дончод-Хурал уже завтра. Живший полной жизнью Ясуши (хотя это имя уже давно никто не произносил), собирался отведать вкус праздника во всей его красе. Пользуясь покровительством отца, он уговорил его на неделю отправиться в храм Тодай-Дзи, что находился в городе Нара.

Иоши (единственный заданный ему вопрос и тот из уст матери). — А как же твоя учеба?

Ясуши. — Я лучший в классе!

Милые глаза, смотрящие в ее сторону, сладкая улыбка любящего сына, а большего для ответа и не требовалось. Отец лишь спросил, на какую сумму следует рассчитывать, увидев счет.

Ясуши. — Ты же знаешь, что она не превышает и тысячи долларов, как и всегда. Я не умею тратить больше.

Кэтсуо. — Верно. Хоть мне это совсем и не понятно. Куда подевалась твоя тяга к бахвальству. Но ведь я, наоборот, должен радоваться этому и, я и вправду счастлив, ты будешь достойной заменой своего отца. Твое нежелание им становиться скоро пройдет, вот увидишь.

На этом беседы за завтраком прекратились, а спустя опустошенные чашки улуна, все разбрелись в собственных мыслях нависших дел. Акайо, как его теперь требовалось именовать, воспользовавшись услугами отцовского водителя, был доставлен на вокзал, где на скоростном поезде собирался отправиться на день рождения, просветления и паринирваны Будды Шакьямуни — один! без сопровождения. Кэтсуо был, конечно, против, как и уверованию своего сына, но ему пришлось согласиться.

Ясуши. — Кроме меня в храм все равно никого не впустят.

И то была истинная правда, с которой пришлось смириться.

Молитва была окончена и все медленно пятясь назад, покидали кодо. Акайо оглядывая окрестности храма, удивлялся его красотой, пропитанной частичками самой истории.

(До боли знакомый голос). — Намо Будда, Намо Дхарма, Намо Сангха.

Эта молитва золотой монетой отзвучала в голове Акайо, словно он сам ее произнес. Слова бесконечно повторялись и любопытство заставило его вернуться назад. Подходя к преклонившемуся лбом к земле бедняку, Окумура испытал в душе немыслимое чувство боли и отчаяния. С ним подобное уже было. Но когда? Он никак не мог вспомнить. Молившейся не обращал на подошедшего абсолютно никакого внимания, хотя тот стал рядом с его головой. Молитва все продолжала свое пение, действуя на нервы, опьяняя голову.

Ясуши (невольно вырвалось из его уст). — Акайо!?

Молившейся резко прервался и медленно поднял свою голову. Глаза их только что соприкоснулись, но в душе каждого творилось полное понимание возникшей встрече. Близнецы вновь обрели утерянную между собой связь, но радости от встречи не было ни у кого.

Ясуши (начал он разговор). — Брат мой. Никогда уже не думал я встретить тебя, да еще и живым, полным сил.

Акайо (с сухостью в голосе). — Ты забыл сказать бедным!

Ясуши. — Не стоит изливать на меня свой гнев. Я был таким же ребенком, как и ты и сам долгое время пытался осмыслить то, что сделала наша мать.

Акайо. — Она всегда любила тебя больше всех. Это аксиома! Не стоит оправдываться. Я жив, благодаря молитвам и не более. Обо мне некому позаботиться, и я не купаюсь как ты в золоте. Убирайся туда, откуда пришел.

Ясуши (искренне). — Прости, коль винишь во всем меня. Но давай забудем не на долго о вражде. Сегодня такой великий день. Позволь мне пригласить тебя к себе и разделить ужин.

Акайо (холодно). — У меня нет такого желания, но вера учила меня не отказываться от подношения в еде, и я принимаю твое приглашение. Но, не вздумай предлагать мне деньги. Я не возьму их из твоих рук.

Ясуши. — Хорошо, я учту твои пожелания.

18:00

Секундная стрелка не успела еще начать свой новый цикл, открывая двери следующим минутам жизни, как зазвонил звонок двери. Ясуши пол дня готовился к встрече, размышляя над тем, что скажет брату. Помощь принимать он отказывался, а вернуть кровь домой шансов не было (или были?). Все, чем он мог ему сейчас помочь — это накормить голодный желудок, который, по всей вероятности, давненько не вкушал съестных харчей.

Ясуши. — Брат мой! Ты все же пришел. Рад, что ты не передумал.

Ясуши направился в его объятия, но Акайо насухо ему отказал.

Акайо. — Я сказал, что приду, а мое слово еще имеет цену. И в этом заслуга совсем не вашей крови. Тебе не ведомы такие мелкие формальности.

Ясуши. — Может на время прервемся, а то в коридоре разговаривать как-то неудобно. Пройдем к столу.

Акайо молча проследовал по направлению выставленной руки брата.

Акайо. — Я ведь тебе ясно дал понять, что не приму от тебя милостыню.

Ясуши. — Это всего лишь ужин. Не стоит его оценивать как-то иначе.

Акайо. — Просто ужин! С какой легкостью ты стал прощаться с отцовскими деньгами. Просто ужин, мой дорогой, не стоит тысячу долларов.

Ясуши. — Я, возможно, виноват перед тобой, хоть и сам так не считаю. Это меньшее из того, что я могу для тебя сделать.

Акайо. — Идя сюда, я долго размышлял, как поступить правильно, не взирая на законы моей общины…

Ясуши. — Брат.

Акайо. — Послушай. Я не отыму много твоего драгоценного времени. Так вот. Я надеялся, что ты остался все тем же примерным мальчишкой, который совсем не вписывался в тот мир, в котором ты живешь. Ведь это именно поэтому тогда решили отдать тебя, а не меня. Ты не чувствовал вкус денег. Я до последнего пытался в это верить. Но я ошибся! Впервые за последние десять лет. Твоя мать жестока, как и ты. Мне стоило еще ребенком опасаться ее нежных рук. Ее я не прощу никогда и желать здоровья ей не стану. Как и тебе. Видимо так и должно было все закончится. Справедливость сама решила восторжествовать в красках порока.

Ясуши молча улавливал суть брата, пытаясь понять его тонкие намерения.

«А не поменяться ли ролями он хочет мне предложить? (крутилось в его голове) А что? Это честно! Он имеет на это полное право.»

Мысли всплывали одна за другой, уводя разум в глубь подсознания. Ясуши практически отключился от внешнего мира, стараясь представить, что тогда от этого произойдет, когда яркий отблеск холодного металла, резко поставил его на место.

Обезумевший от собственных страданий Акайо (а если капнуть глубже, узнав о его жизни, сердце обольется кровью у каждого чувственного лица), решил уравнение, получив совсем иной результат. Убийство брата! Это все могло вернуть на круги своя. И все! Он возобновит свое имя, а о большем Акайо сейчас и не мечтал.

Отчаянно накинувшись на Ясуши, с поднятым к верху ножом, он попытался нанести ему удар по артерии, но сработанный рефлекс брата (спасибо отцу! Носильные занятия Кунг-фу спасли сейчас его шкуру) парировал удар. Все было мгновенно! Отбившись, Ясуши выбил из рук брата нож, отбросив его тело в шведский стол. Тело Акайо обмякло на месте, украсив омаров свежеполитым соусом из японской крови. Случайность — стоившая жизни. Ясуши хотел только защитится, но лезвие скользнуло под летевшее тело Акайо и застряло у него между легких. Смерть наступила быстро. Центральный клапан был перерезан и сердце, не выдержав нагрузки, разорвалось.

Ясуши. — Что же я наделал! (трясущей рукой набирая номер телефона) Папа помоги!

Когда приехала группа зачистки, тело было завернуто в скатерть и ни у кого не было желания смотреть, чье лицо скрывается под маской. Он должен был раскаиваться, но не мог. А спустя два года перед окончанием школы, во время серьезной ссоры с отцом, признался в том, что не является тем, кем Кэтсуо его считает (умолчав про убийство). Отец пытался после этих слов неоднократно отыскать своего любимца, но и он сам и его приемные родители канули в лету.

Ниррити. — Король Каланитисса и Ясуши Ок…

Акайо (выскочив из тени собственного сознания). — Меня зовут Акайо!

Ниррити. — …и Акайо Окумура. В этих ящиках лежат ваши сердца.

Акайо. — Мое сердце бьется у меня в груди.

Ниррити. — Это мы сейчас поправим.

Дослушав ее речь, двое ролангов подошли к сидячему телу Окумуры и с самой ненавистной жестокостью, вырвали еще бьющееся сердце из груди студента. Не было ни боли, ни крови. Только душевное понимание того, что тебя только что лишили части самого себя.

Каланитисса. — Ты стала куда злее.

Акайо. — Нас что, будут судить за общие грехи?

Ниррити. — Ты и он — одно целое. У вас есть, что сказать в свою защиту?

Акайо. — Я хочу вызвать душу брата. Он подтвердит, что это случайность.

Ниррити. — Ясуши (Акайо) в раю и находится вне досягаемости заседания нашего суда.

Акайо (не понимаю, по какому праву его обвиняют в смерти брата). — Но ведь это он хотел меня убить, а не наоборот.

Ниррити. — Он уже давно покаялся в своих грехах и обрел свободу. Ты же, никогда не пытался попросить за содеянное прощения.

Акайо (выказывая полнейшее недовольство). — Это полное бесчинство.

Ниррити. — Вам есть что еще сказать? (тишина) Ваши души запятнаны кровью невинных. (после минутной паузы) Прошу всех встать! Суд удаляется для вынесения вердикта. Перерыв десять минут. После чего, я зачитаю вам приговор присяжных.

Тишина не длилась долго. Присяжные покинули зал суда для принятия сложного решения. Ниррити отправилась в комнату отдыха, ожидая долгожданного триумфа над Королем Каланитиссой.

Каланитисса. — У нас мало времени. Как только будет оглашен приговор и нам назначат Поводыря, я скину оковы, и мы покинем ад вместе.

Акайо. — Чего именно ты от меня просишь?

Каланитисса. — Самую малость. Не путайся у меня под ногами! Мне нужен полный контроль над разумом. Супродемус рядом. Я чувствую ее силу, она манит к себе. Пора готовить почву.

Акайо (сильно встревожившись). — А как же наши сердца?

Каланитисса. — Они уже нам не понадобятся.

Акайо (ему до сих пор было не по себе, что в его собственном теле живет столь старый и опасный дух). — Может не стоит играть с самой смертью.

Каланитисса (с какой гордостью он произнес эти слова). — Я и есть смерть!

Акайо. — Что может быть хуже того, что с нами уже произошло?

Каланитисса. — Ты стал слишком много болтать не по существу.

Каланитисса запер Акайо глубоко в собственном подсознании и принялся зачитывать одно из выученных заклинаний:

Каланитисса (вслух, но шепотом). — Ту скотади диальети стин айматири нихта. И порта тю Флагетон та мас аникси та матья. Ту скотади диальети стин айматири нихта. И порта тю Флагетон та мас аникси та матья. Ту скотади диальети стин айматири нихта. И порта тю Флагетон та мас аникси та матья. Ту скотади диальети стин айматири нихта. И порта тю Флагетон та мас аникси та матья. Ту скотади диальети стин айматири нихта. И порта тю Флагетон та мас аникси та матья. Ту скотади диальети стин айматири нихта. И порта тю Флагетон та мас аникси та матья.

Ответственный секретарь. — Встать! Суд идет!

Ниррити. — Прошу всех присутствующих сесть. Присяжные после непродолжительного спора вынесли приговор — смертная казнь! Приговор принести в действие незамедлительно. Ваша душа отправится во Мрак и уснет вечным сном.

Каланитисса (задергавшись в стуле, игра пошла не по планам). — Это нарушает законы «кодекса Зевса». И алисиде спане, и алисиде спане. И алисиде спане, и алисиде спане. И алисиде спане, и алисиде спане.

Король К. подорвался со стула и оттолкнув присяжных в сторону, в миг завладел Супродемусом.

Ниррити (от ее крика задрожали стены, осыпав часть раствора во швах кирпичной кладке). — Не дайте ему уйти!

Каланитисса метнулся к выходу, с которого уже минут двадцать пахло свежей вскипяченной кровью Флагетона, но в какой-то момент красный свет, просачивающийся с щелей порога, растворился, сменив окрас на радужный. Гонимый желанием поскорее осуществовать свою новую мечту, он совсем не заметил, как Ниррити прибегла к тому же заклинанию и сменила конечный пункт прибытия через портал.

Ниррити (возгласом школьной учительницы, отчитывающей избалованного школьника). — Дагон! Тебе выпала честь стать его Поводырем. Отыщи эту падаль и убей. Пусть он страдает в самых жестоких муках, что сможет вообразить твой извращенный ум. Только прошу тебя, не подведи!

АНТРАКТ

Место, которого нет на карте. Его нельзя увидеть, нельзя потрогать, но можно прочувствовать. Эта боль безгранична. Она сеет хаос и проповедует тьму. В мире нет ничего боле, с чем можно было бы сравнить эту черту, черту — покоряющую грань между самой жизнью и самой смертью.

Наша жизнь многогранна. Она сулит бесконечное множество поворотов, на том или другом этапе сосуществования, но конец у нее всегда один. Человечество давно избаловало себя, очернив души каждого и дорога им после смерти одна — дорога в ад. И пусть немногие сумеют вымолить себе прощение, переступив врата рая, в Лимбе им придется испытать ошеломляющее безумство, сопровождающее страхом перед содеянным и болью, которую придется прочувствовать до самой глубины своей загубленной души.

Смерть открывает что-то новое, ранее необузданное. Ты лишаешься бренного тела, которому теперь придется гнить под землей, в маленьком деревянном ящике, поедаемое червями, и отправляешься в бесконечное плавание мучений и страданий. Твоя душа будет истерзана, подавлена, разбита (и в каком-то моменте может быть уничтожена и отправлена во Мрак — место вечного сна и покоя). Так будет повторяться снова, и снова, и снова. И лишь самая малость всех покоренных душ, те, кому удастся пересилить свой собственный «Страшный суд» и выбраться, не растеряв все кусочки разрубленной на миллион частиц души, смогут продолжить жизнь в агонии и по колено в гное, а единицы займут место среди правящих в аду, по правую руку от Зевса.

Эта та самая малость, скрытая за ширмой нетривиального дня. Просыпаясь, ты думаешь лишь о том, что тебе срочно нужно отлить и заварить чашечку ароматного кофе. Днем, все заняты возможностью продлить это существование подольше, не дав сосуду умереть с голоду. Хотя давайте развернем этот отрезок времени по-честному — работа не спасает тебя, продлевая жизнь! Все происходит с точностью, да наоборот. Да! Она действительно нас кормит. Но законы Земли, установленные далеко не правилами природы, настолько загнали нас всех в угол, что мы вынуждены растрачивать подаренную этой вселенной возможность, гробя собственное здоровье и судьбу, уже при жизни начиная забивать гвозди в собственную крышку гроба. А придя вечером домой, ты уже наполовину позабыл о прожитом дне, забив свои мысли желаниями поскорей обнять подушку, погрузившись в «Долину Грез», в ожидание нового звонка будильника, ведь он куда ближе, чем ты думаешь.

Осознание «Жизни после» — приходит только «после». По окончании половины века (если тебе посчастливилось переступить этот порог, не став на колени раньше положенного срока), ты начинаешь оглядываться назад, цепляешься зубами за прошлое и пытаешься его вернуть. Именно поэтому разум забывает о том, что стоит посмотреть вперед и хоть самую малость подготовить свою истерзанную душу к неизбежной пропасти, из которой давно уже тянутся окровавленные руки, желая заполучить свежие грехи.

Раньше, или позже — это предстоит пройти каждому. Смешно было бы подумать, что после такой жизни, мы сумеем каким-то образом просочиться сквозь райские врата, или же обмануть стерегущего их архангела Кастиила. Стоит смириться с неизбежным: ждут нас не кущи и гурии, а мрачный ландшафт ада. И чтобы не растеряться за гробовой доской, стоит подготовиться к этому заранее. Тем более, что авторитетных свидетельств о том, как ориентироваться в адской местности, можно найти целую кучу. Главное — без паники.

И что самое главное! Никогда не стоит заблуждаться и бить себя в грудь, крича, что «Я» сама святость! Я не сделал ничего плохого! Это иллюзия! Подземный мир имеет свои взгляды на этот счет и уже с самого твоего рождения готовит тебе местечко, и только того и добивается, чтобы ты в один прекрасный солнечный день оступился.

А ты обязательно оступишься!

Верь в это!

АКТ ВТОРОЙ: «КОНЕЦ КОНЦОВ»

Сцена восьмая: Коллаборация

«Тем же, которые не уверовали,

Уготованы напиток из кипятка

И мучительные страдания за то,

Что они не уверовали»

Коран 10:3—5

Дагон:

Цвет его божественных глаз — пепельно-желтый. По своей внутренней сфере происхождения — ракшас — монстр, каких мало.

Родился в 23 веке до нашей эры, в эпоху становления филистимлян. Внешность, данная при рождении, сделала его похожим как на рыбу, так и на человека. Длина рук имела непропорциональное соотношение, что делало их хватку крепче кованой цепи. Они так же были частично покрыты чешуйками, увеличиваясь в своих размерах, уходя к нижней части тела.

Рост — гигантский, напоминающий Гулливера. Всем своим видом он заставлял съеденный ужин каждого покинуть свое временное пристанище. Дагон всегда носил длинные вьющиеся волосы и такую же бороду (седые от рождения). На голове величественно восседал колпак, выполненный по подобию папы римского, но с перевернутым крестом у самого основания. На «поверхности» предпочитал передвигаться, летая на колеснице, запряженной воздухом.

Местом рождения генерала армии Ниррити был Ханаан (местность к западу от Иордана — земля обетованная). Служба Богини была его загробной профессией. Земной же сферой влияния Дагона в первую очередь было земледелие и плодородие (в такое не легко поверить, если заглянуть в его душу, но это так). После был провозглашен Богом филистимлян.

Он явился к этому необузданному народу, как гром среди ясного неба. Только что становившаяся на ноги цивилизация, была не дисциплинирована и нуждалась в божественной силе. Дагон был хитрой сущностью и знал, где сможет в большей степени утолить свой голод. Филистимляне — древний народ, населявший приморскую часть Израиля с двенадцатого века до нашей эры. К моменту их процветания ракшас был уже могущественной особью, имея за плечом не только армию монстров. Ему всегда было мало собственной души. Дагон боялся, что однажды, кто-нибудь решит ее у него отобрать. Он начал свой подход из далека, делая чрезмерно много подношений людям, используя земную власть над урожаями. Постепенно приручая дикарей, ими был создан культ — «Бет-Дагон» и они поклонялись своему божеству, считая самым могущественным существом во вселенной. Народ филистимлян жил в процветание и отныне ни в чем не нуждался, но Дагон показал им путь к новым высотам и ими тут же овладела жадность. За возможность расширения своих границ, они стали продавать ему свои души и очень быстро покорили близлежащие еврейские поселения, захватив у них все, что они тогда имели. Филистимляне допустили лишь одну ошибку (опять же, не без вмешательства свыше) — «Ковчег завета». Эта была святая вещь евреев, не считая что-либо хоть как-то схожим с ее силой. За подобную дерзость, они все были прокляты и обречены на погибель. Когда филистимляне обратились к Дагону за помощью, он не явился к ним. Теперь он только ждал, покуда продажные души не перейдут в его власть. По прошествии какого-то жалкого столетия, все они были разбиты и исчезли со страниц истории, после походов на их земли Александра Македонского.

Теперь Дагон имел не одну, а целую сотню тысяч душ и перестал оглядываться назад, боясь быть убитым ангельским клинком. С тех самых пор он покинул «поверхность», обосновавшись в собственной крепости на окраине Флагетона.

Сказка о жадном гноме

***

Эта история произошла в далёком-далёком прошлом. Однажды, в вьюжную зимнюю пору, маленький гном Пифт возвращаясь с охоты, попал в ураган и не смог вернуться в свое родовое гнездо. Он блуждал по заснеженному покрову три дня и три ночи, до тех пор, пока не заплутал в неизведанную пещеру. Пифту она была не знакома, и он никогда не слышал о подобных подземельях в своём царстве, но сверкающие зелёные камни затягивали его разум в неизведанную пропасть тьмы. Это был камень отчаяния — Зеленум (ударение на 1-ую гласную букву). Он обладал различными свойствами, и одним его пагубным состоянием была жадность! Пифт заполнил пещерными драгоценностями все свои свободные карманы, освобождая от «мусора» все, что мешала ему богатеть. Но и на этом Пифт не остановился, уже с трудом передвигаясь от тяжестей в собственной одежде, он выбросил из охотничьего мешка тушку свежей оленины, в которой так сильно нуждалась его семья, и стал жадно обламывать самые крупные камни, так долго жившие в собственных домах.

Пифт так увлёкся своим новым делом, что даже не заметил, как отдалился в самую глубь пещеры. Там его сердце чуть не лопнуло от удивления — в средине огромной залы лежал старейшина Зеленума. Этот камень превышал размеры его собственного дома и излучал самые яркие оттенки зелени. Таких красочных цветов Пифт не видел ранее в своей жизни. Обжигая глаза, его душа, сияла от касания его лучей. Но пещера не могла быть ни обитаемой! Пифт не сразу обратил свой взор на приближающийся звук. Когда раздался посторонний голос, было уже поздно.

— Как ты посмел явиться в мои покои, чужеземец. — Слова старика, державшего в руке посох, сопроводились ударом в грудь гнома и Пифт растелился на холодном камне, растеряв все собранное добро. — За это я обрекаю твою душу на вечные страдания. Ты постигнешь самую страшную боль. — После чего трижды хлопнул посохом об землю.

Пифт оправившись от удара, так сильно испугался за свою жизнь, что не позволил старому магу закончить начатое, и не задумываясь выстрелил из своей двустволки. Кровь медленными ручейками растеклась по земле. Зелёное свечение, получаемое от энергии камня, угасло и Пифт словно почувствовал его мощь, загоревшись ещё большей жадностью. Рот гнома был открыт, роняя на пол слюни. Пифт перезарядил свое грозное орудие дробью покрупнее и с лёгкостью в сердце перешагнул через ещё тёплый труп старика, отстрелив себе самый жирный кусок от огромного Зеленума.

Он потратил тридцать три дня и столько же ночей, чтобы дотащить свое богатство до дома. И когда его оголодавшие детки выбежали от радости, что их отец жив и вернулся домой с добычей, он не позволил им открыть свой мешок, отстранив в сторону.

— Еды нет, возвращайтесь живо в дом. — Сказал он грозным басом детворе, а сам направился поскорее прятать богатство, надеясь как можно быстрее его пополнить.

Слухи молниеносно разлетелись по Палет-Тауну и уже каждый хотел взглянуть на новое богатство Пифта. Но жадность уже давно завладела им и полностью отстранился от семьи и жителей своей деревни.

***

Прекрасное утро озарило рассветом спальный район Палет-Тауна. Пифт забыл, когда в последний раз ел нормальной еды, но его это совсем сейчас не заботило. Руки трясло, сердце постоянно ныло от боли, но гном не унывал, даже становясь похожим на эльфа. А вот его жена Мистик думала совсем по-другому. Она похудела на добрых пятнадцать килограммов за то короткое время, что он отсутствовал и если бы не помощь добродушных соседей, то уже давно бы испустила дух. На троих сыновей и дочку без слез было страшно смотреть. Дети с трудом передвигались. Их животы постоянно крутило, а тела просили еды. И ведь совсем не мудрено, что по прошествии ночи, она обязательно явиться за ответами.

— Пифт, объяснись пожалуйста, что означает твоя выходка. Ты заперся в своём ангаре, и не позволяешь детям войти. Если бы соседи не посчитали тебя мёртвым, мы бы и сами давно умерли с голода. — Жена гнома выглядела уставшей и сильно испуганной. Но самое главное, ей очень хотелось есть.

— Прости, мне нечего вам дать. Животные покинули Виридианский лес. — Гном был крайне спокоен, словно вокруг ничего не происходило. Все, как и каждый день!

— Уже кругом все утро под окнами нашей хижины шепчутся, что ты раздобыл много золота. Так давай купим в мясной лавки у Брока еды. Он только вчера забил несколько десятков голубей и одного жирного кабана. Мы очень голодны. — Бедняжка не сдерживала слез, и от усталости шаталась из стороны в сторону.

— Уходи к себе. Здесь для тебя ничего нет! — Злоба загорелась огнем в глазах Пифта, и он перестал отдавать отчет своим действиям, не контролируя собственное тело. Зеленум завладел его душой!

— Как это понимать? — Не могла она поверить в слова своего любящего семью мужа.

Он всегда был щитом и опорой, но сейчас его речь была крайне возмутительной. Она не понимала, что Пифтом уже давно овладела жадность и он перестал видеть грань между семейным очагом и силой безграничного богатства, которым делиться не было сил. Мистик сделала упорный шаг в направлении Пифта, и от полученного внутри тела холода, обмякла на месте. Жена гнома была мертва! Она лежала на маленьком тюке соломы с торчащей рукояткой ножа из груди. Белоснежное платье как паутиной заполнилось кровью. Её ничего не понимающий взгляд так и остался сверлить Пифта после своей смерти. Гном был спокоен, его волновал только камень. Не обращая внимания на тело жены, он тут же стал проверять сохранять своего сокровища. Спустя короткое время жадность напомнила Пифту, что возникшая «мелочь» помешает их общему делу. Испугавшись за свой светящийся булыжник, гном тем же часом избавился от тела своей жены, спрятав ее останки на заднем дворе. Его ум подсказал ему как нужно себя вести, и он всем говорил, что Мистик поехала в соседнее поселение за запасами.

— Зима близко! — Говорил он всем интересующимся прохожим, и улыбаясь шёл дальше.

За прошедший месяц он успел трижды пополнить свой тайник, но совсем позабыл о собственной безопасности. После последнего возвращения с пещеры сокровищ, он увидел, как ничего не понимающие детишки играются в его ангаре с конём. Здесь нету места состраданию и горю. Обезумевший от ярости гном, так сильно испугался, что они могли причинить вред его богатству, что даже не заметил, как случайно заколол всех вилами. Дело было сделано, богатство спасено. А большее его уже не беспокоило.

Три дня и три ночи, Пифт не отходил от ворот ангара, охраняя зелёные камни, свет которых старательно пытался вырваться сквозь щели в досках. Жадность настолько затуманила мысли гнома, что он совсем позабыл о том, что не единственный, кто живёт в Палет-Тауне. С наступлением четвёртой зари в его владения вошло двадцать стражников от правителя поселения и заковали монстра в кандалы. Полдень он уже встретил в сырой гробнице.

***

— Что все это значит? — Возмутился Пифт. — По какому праву? — Никак не мог унять он свой пыл.

— Убийство жены и четверых детей ради жалкой кучки навоза. — Четким отработанным голосом зачитал судья.

Гном не мог поверить своим глазам, но пытаться отстаивать слова зачитывающего приговор судьи не стал.

«Навоз» — смеясь подумал гном. — «Они не знают о моем сокровище и когда я смогу подкупить стражу, я стану самым богатым гномом на все Земле!».

Его счастью не было предела, он хохотал словно обезумевший. Но когда его доставили к выкопанным трупам своей семьи, гном на секунду сгрустнул, после чего вновь растянул на своём лице гримасу небывалого величая и бескрайнего счастья.

— Вам будет зачитан смертный приговор, после чего его сразу же приведут в действие. — Продолжал читать судья приказ правителя.

— Стойте! Не совершайте ошибок. Вы будете жалеть если меня убьете. — Пифт как змея на сковороде пытался найти лазейку и выйти сухим из воды.

— Мы освободим Палет-Таун от монстра, после того как отрубим ему голову. — Голос судьи продолжал держать нить справедливости.

— Я вам заплачу. Я дам всем вам столько богатств, что вам и не снилось. — Жадность сменилась страхом, страх обуздал контроль над телом жалкого гнома и пытался всеми силами вырваться из лап злоумышленника.

— Вы самая бедная семья в поселение, у вас нет ни гроша, чем ты собираешься нам платить, навозом, что возишь целый месяц в свой ангар. — Наконец голос судьи сменился смехом, от произнесенной гномом шутке.

— Это Зеленум, редкий камень, забирайте все, он спрятан под тюком сена. — Гном истерически тыкал пальце в сторону распахнутых дверей ангара.

Уставшие слушать бредни Пифта солдаты, ввели его в сопровождение судьи в ангар, где уже давно был вскрыт его тайник, а в мешках вместо зелёных камней лежали кучи засохшего навоза.

— Этого не может быть. — Гном упал на колени, полон отчаяния и боли.

Перед глазами предстал старый маг, которого Пифт убил из-за полученной жадности. Старик молча улыбался гному, кивая головой от удовлетворения своему заклинанию. Пещера, в которой он стоял посреди огромного зала была полностью завалена сваленными кучами навоза. О мистическом камне не было даже намека.

— Виновен! — Послышалось с левого уха гнома.

Пифт пустил крохотную слезу, и голова тут же слетела с плеч.

Мораль в сей сказке есть одна!

Жадность бывает очень сильна!

И нет оправданья, тому кто её покорит!

Каждого ждёт, неминуемая боль и гранит!

Конец

(Неизвестен). — Привет Пифт! Как там твое богатство? Когда уже начнешь хвалиться?

Проходивший мимо его дома весельчак, не услышал в ответ ничего стоящего, кроме ели слышного бормотания.

Пифт. — Кто я?.. Как здесь оказался?..

После, отдалившись на значительное расстояние от гнома, звуки шепчущего голоса перестали доноситься до слуха прохожего, заменив радиоволну песнопением природы.

Но гном не перестал бормотать. Оставшись вновь наедине, его еще больше охватило страхом. Перед ним лежал свежий труп убитой жены. И пусть он полностью ничего не помнил и не понимал всю сложность возникшей перед ним ситуации, Пифт (ведь раз его так назвали, значит таковым и было на самом деле его имя), отчетливо знал, что это его жена и убита она так же его рукой.

Пифт. — Господи Боже! Что же мне с ней теперь делать? Как же так могло произойти?

Как бы там ни было, выбор здесь был не велик. Нет, это не то же самое, что и развязать целлофановый пакет, но сделать это было необходимо сейчас. Ему совершенно было постыдно закапывать ее тело в землю. Он считал, что это намного выше его морали. Раскидав по углам пару связанных тюков соломы, Пифт сделал ей могилу прямо в хлеву, создав миниатюрный курган из сена.

Словно два «Я» дрались в одном невинном сосуде, но гном понимал, что голоден и вопреки всем нависшим проблемам, срочно должен был забить свой живот. Остальное пусть пока подождет. Он вошел в избу, где его четверо детей, таких же голодный, как и он сам, тихо игрались, притаившись в углу сырого зала. Пифт не принимая во внимание, что они вообще были здесь, прошел в отведенную под кухню комнату, достал припрятанный последний кусочек сушеной свинины и принялся жадно его поглощать.

(Неизвестен). — Ало, я взял один первый, и один второй номера «Деснянская правда».

Этот голос, ураганом пронесшейся в голове гнома, резко зазвенел в его ушах, и Пифта тут же начало тошнить. Вся еда превратилась в гниль, съедаемую червями и опарышами. После, он еще долгое время не мог прийти в себя. Тело ломило изнутри, будто бы там кто-то тормошил его органы ломом, причиняя адскую боль. А еда теперь всегда была отвратной на вид. Двух недель, как и не бывало.

Из конюшни давно уже пованивает полуразложившейся бывшей женой, разнося ее трупный яд по всей округе Палет-Тауна. Дети уже с трудом передвигаются по дому. Они стали самыми настоящими узниками, которых морили голодом и не позволяли покидать клетку. Не мертвы, но и не живы.

С наступлением четырнадцатой зари в его владения вошли двадцать стражников, направленных от правителя поселения и, без разбора, заковали монстра в кандалы. Полдень он уже встретил в темнице.

Пифт (возмущенным голосом). — Что все это значит? По какому праву? (он никак не мог унять свой пыл)

Судья (четким отработанным голосом). — Убийство жены и издевательство над собственными детьми. И ради чего? Ради жалкой кучки навоза!

Гном не мог поверить своим ушам.

Пифт (подумав про себя). — Ведь я даже не успел разобраться в себе.

Он не стал отстаивать слова, зачитавшего ему приговор и молча, протянул вперед свои руки.

Надсмотрщик (без остановок бубня себе под нос — старые люди бывают очень странными). — Обед будет через час. Даже таким как ты полагается есть. Была б моя воля, я первым делом отменил бы этот указ…

Пифт (сам того не осознавая). — Скоро вы все сможете летать.

Знал он точно только одно — из тюрьмы ему срочно нужно было бежать. И как можно скорее!

Надсмотрщик. — Ха-ха-ха… Поздно клоуном решил заделаться.

Тюремная камера была общего типа и в ней уже ждали своей участи пятеро провинившихся. Первые пятнадцать минут ушли на знакомство с местностью. После чего, Пифт, или тот, что сейчас живет в его теле, решил действовать.

Пифт. — Эй, грязный нигер. Ты знаешь, мне кажется, что тебе здесь не место.

Негр. — Ты сейчас это кому сказал, мешок говна.

Пифт. — Прошу у вас прощения, любезный, но деливший со мной койку сказал, что к вам все здесь так обращаются (хотя соседа схватили за обычный пьяный дебош и он тихо мирно спал, ожидая конца своего похмелья и скорейшего возвращения домой)

Негр. — Я не понял это что, шутка какая-то!?

Дальше все пошло, как по маслу. Немного поучаствовав в «ледовом побоище», гном дождался вмешательства стражи и под шумок покинул темницу. Добежав до ближайшего окна, Пифт твердо решил, не задумываясь, в него выпрыгнуть, но благодаря здравому смыслу, взявшим над ним верх, остановил свой напор перед каменным подоконником. Гном оказался на девятом этаже. Назад дороги нет. Во время кавардака была опрокинута одна из настенных ламп, разнеся огонь по всему полу. Теперь пылал весь этаж. Его вот-вот хватятся! Оставалось одно — прыгать на дерево.

Пифт (обуреваемый страхом и в полной нерешительности). — Господи Боже! Господи Боже! Господи Боже! Аааа…

Прыжок выдался не очень удачный. Ветвь, за которую ему удалось зацепиться, обломалась под его весом. Соскочив вниз, ему чудом удалось ухватиться за более твердый сук (в пределах седьмого этажа). Щека была порвана, грудная клетка перебита (с трудом мог дышать), гудел левый локоть. Мелкие ссадины считать причины не было — они покрывали девяносто девять процентов его тела. Правда, болеть сейчас совсем не время. Пифт медленно дыша, пополз вниз, цепляясь за растущие ветки, отгоняя в сторону нарастающую от каждого движения боль.

(Неизвестен). — Акайо, сколько у нас сегодня пар?

От возникшего нового звона в ушах, Пифт потерял равновесие и упал с дерева (находился он в этот момент на высоте второго этажа). Отключился! Видно, что совсем на самую малость, так как стражники еще не успели за ним подоспеть. Шансов на спасение, останься он в городе, совершенно не было и гном принял решение, покуда не придет в голову ясность, отсидеться в лесу.

Пифт (размышляя над последней вспышкой памяти, зализывая собственные раны). — Так вот значит кто я такой! Акайо Окумура! Куда меня… Постой. Это же… Вот дерьмо! Черт меня дери. Я же в сказке! В той самой сказке, что мать рассказывала мне ребенку перед сном. Выходит, я сейчас в теле самого Пифта, а та покойная его жена. Дети были еще живы, а значит на исход я повлиять могу. Стоит разобраться, чтобы это все могло значить. Я должен вернуть свое лицо! И полный контроль над памятью!

Ему снова жутко хотелось есть.

Пифт (разговоры с самим собой вызвали у него чувства дежавю). — До пещеры, насколько я помню, путь не близкий, придется поискать в лесу что-нибудь съестного… Я словно раньше уже подобное делал, и не раз!

Минутный отдых доставлял гному много боли, которую он так усердно пытался скрыть от собственного сознания. Сорвав на поляне горсть черных ягод, Пифт (хотя давайте теперь уже будем называть его Акайо Окумура — так будет легче нашему бедному подсознанию ориентироваться на местности), не задумываясь решил убить урчание в своем животе. Но поднеся их ко рту, который он и так с трудом смог открыть из-за слипшейся на порезе крови, вместо ягод в ладони оказалась лишь горстка личинок майских жуков. Окумура начинал понимать, что все что с ним сейчас происходит, по большей части самообман. Разве можно разгуливать в детских сказках! Но пересилить чувство «живого ужина» никак не смог. Он упал на спину от нахлынувшей тело усталости и стал медленно погружаться в сон, так и оставшись голодным.

Акайо уже дремал, когда резкий пронзительный лай собак вывел его разум из небытия. За ним организована погоня! Японец растерялся. Ведь он совсем не знал, в какую сторону ему идти. Сказки сказками, но путеводителя по миру детских воспоминаний у него не было, и где находится та самая пещера с мнимым богатством, он не знал. Закрыв руками глаза, он доверился инстинкту мышечной памяти своего сосуда, подумав, что это должно сработать и «помчался» из последних сил прочь. Опасность приближалась! Сложно представить это жалкое передвижение придавленной подошвой ботинка гусеницы, но не смотря на всю эту небылицу, ему удалось отдалиться от ищеек и в скором времени лай собак затих.

Ветренная прохлада леса сменилась скованным воздухом, отдававшимся эхом в окружение метра от гнома, и он наконец-то позволил страху открыть глаза. Чутье его не подвело! Он действительно стоял в той самой пещере, о которой так долго грезил его детский ум. Наверное, это была бы мечта любого ребенка — очутиться в месте безграничного богатства — услышь он хоть раз эту историю. Пройдя немного вглубь, Акайо сперва окинуло холодом и сыростью, а спустя короткое мгновение в глазах гнома отобразилось яркое зеленое свечение.

Зеленум!

Тот самый огромный монумент, горою возвышающийся в углубленной комнате его родного дома. Здесь до сих пор были видны следы насилия Пифта, видно совсем недавно здесь побывавшего. Но куда делось тело хранителя? Раздумье тут же оборвало отдаленное пошаркивание в правом ответвленном кармане пещеры и Окумура сам не понимая той причины, стремительно направился на возникший шум. Комнатка оказалась пуста!

Акайо. — Я не мог ошибиться? Кажется.

И снова возник этот скребущий звук, но откуда он доносился? Японцу пришлось оглядеть каждый темный уголок, прежде чем он смог наткнутся на гробницу мага. Пифт, придя в пещеру во второй раз, не смог смотреть на почерневший труп старика, который уже не первые сутки поедали изнутри трупные черви, постепенно начинающие выглядывать из норок его лица. Поэтому первым делом было решено устроить для бывшего хранителя Зеленума достойный склеп. Когда Акайо отодвинул прикрывающий захоронение камень, его взору предстало малоприятное зрелище. Сперва в нос ударил затхлый запах гнили. Труп был наполовину разложившейся. По виду — не меньше полугода (такое по хронологии событий не должно было быть возможным)! Половина его лица отсутствовала, оголив почерневший череп, другая была липкой от остатков гниющей кожи. Но странным было не это. Старик был жив и просил о помощи, протягиваю к японцу свою окостеневшие руки.

Хранитель (ели разборчивым голосом, из-за отсутствия языка и множества зубов). — Кто я? Как здесь оказался?

Если бы не сказанные его хриплым голосом знакомые Акайо фразы, гном ни за что б не остался с ним наедине. Но Окумура почувствовал связь и не задумываясь взял живого мертвеца за протянутую руку.

Яркий белый свет, режущей болью ударил ему по глазным яблокам и мир полностью для него изменился.

Акайо. — Я нашел свое лицо!

Память полностью восстановилась. Сказка исчезла, но где он оказался теперь, оставалось загадкой, даже для вновь вернувшейся части его души — Короля Каланитиссы.

Акайо (тот, кому принадлежит это имя). — Как ты смеешь называть меня чужим именем. Я пожалуюсь на тебя отцу.

Сатоши. — Одевайся. У тебя пять минут. После спущу тебя силой.

Акайо. — Ты еще попляшешь у меня.

Каланитисса. — Мы что, опять оказались в твоих воспоминаниях?

Акайо (тот, кто присвоил себе это имя). — Боюсь, что нет. Это жизнь, глазами моего родного брата — Акайо!

Каланитисса (восхищаясь новой игрой своей бывшей возлюбленной). — Очень интересно. Ниррити удалось слить воедино разум ваших душ. Видимо пришлось не слабо попотеть, чтобы вытянуть его воспоминания из самого рая. Потрясающе!

Акайо. — Не вижу здесь ничего потрясного. Нам теперь придется бесконечно проживать свое жалкое существование в муках за наши грехи.

Каланитисса. — Подотри слюни и пошли.

Акайо. — Я не могу. Это тело не поддается моим требованиям.

Каланитисса. — Выходит в сказке было поприятнее. Я еще никогда не хотел так сильно вернуться в тело мертвеца.

Сатоши. — Ты готов?

Акайо (тот, кому принадлежит это имя). — Куда мы едем?

Сатоши. — Не делай вид Ясуши, что ты не ведаешь о недавнем решение твоего отца.

Акайо. — Да, но меня это каким боком касается?

Сатоши. — Самым, что не на есть, непосредственным.

Садясь в лимузин отца, Акайо до сих пор не понимал куда его собираются отвезти в такую рань, да еще и летом! Избалованному мальчишке сложно уловить нотки страха. Гордость бежала впереди его эго, белой пеленой закрывая все добросовестные качества.

Сатоши. — Вылезай, приехали. И сумку с деньгами не забудь.

Телохранитель Кэтсуо вел себя не подобающим образом с пятилетним Акайо, обращаясь с ним словно с мусором. Злоба в разуме ребенка, только что осознавшего, насколько за одно короткое мгновение может сломаться жизнь, начала отращивать свои корни, превращая райское воспоминание в сущий ад…

Забежим немного вперед!

На счет Сатоши можно было больше не беспокоиться. Молитвы безумца были услышаны. Через пять лет после этой разлуки, его переехал грузовик. Так просто! Чистая случайность воли судьбы. Хотя сама судьба — дело тонкое и совсем не обузданное. Во время утренней пробежки, водитель совершивший наезд на Сатоши, отвлекся на своего пса, пытавшегося стащить из пакета кусок колбасы. Кто бы мог подумать! Попав прямо под колеса, его тело не проскочило мимо, где у него оставалась сотая доля процента выжить, а застряло под задним мостом. Втерев собственные ошметки в асфальт метра на три (водитель не сразу смог сообразить, что произошло), его голова попала прямиком под протектор, и лицо Сатоши взорвалось как арбуз. Понадобилось четыре часа, чтобы собрать весь разобранный пазл в общий мешок. Тело гнусного телохранителя так и упаковали в гроб, в черном пакете, больше напоминающий мусорный мешок.

Акайо очень холодно принял свою новую семью, которая должна была в скором времени переправиться жить во Вьетнам. Их планы резко изменились после получения богатства. Ребенок тогда еще не знал, что семья его приняла еще холоднее. Он заочно был обречен на страдания. Только пройдя все тяжбы собственной жизни, можно твердо устоять на ногах, не покачиваясь при сильных ветрах. Эта жалкая парочка спустила все деньги на выпивку и black jack. Уже через месяц они все троя оказались на улице, обреченные на вечные поиски пищи в мусорных баках.

Так прошли только первые полгода.

Казалось бы, ничего серьезного не произошло. Если постоянно держаться вблизи крупных супермаркетов и кафе, можно вполне неплохо питаться. Но разве мог тогда Акайо представить, что бездомных может оказаться настолько много. Он, маленький ребенок, купающейся с самого рождения в золоте и платине, не воспитывался так, чтобы ему когда-то могла прийти в голову жалость о тех, кто не в состояние себя прокормить.

Кэтсуо. — Каждый занимает ту ячейку общества, на которую сам себя обрек. И практически каждый не пытается ее преодолеть.

Отец однажды сказал возможно правильные слова, но ведь помимо основной массы, есть те тридцать процентов бездомных, которых обрекли на это гнетущее существование не по собственной воле.

Постоянная перепалка из-за плесневелого куска хлеба, изводила разум ни в чем не повинное дитя, с которым так жестоко обошлись звезды.

Неделя за неделей, месяц за месяцем, и ничего нового. Попил из лужи, поел отходов и все по кругу. Теперь эта замкнутая цепочка была неразрывна и тесно с ними связана. Каждый новый день, смотря в глаза тем, кто довел до такого кошмара его последние дошкольные месяцы (и зачем Акайо забивал свои мысли столь бессмысленным желанием, разве могли его взять в школу? Детдом! Да, но разве туда хочет кто-то попасть, даже оказавшись в такой заднице), его выворачивало наизнанку от ненависти, но уходить от них он не собирался. Куда? Зачем? Жизнь кончилась, так зачем теперь все усложнять. После очередных трех месяцев скитания по подворотням и закоулкам улиц Японии, его приемная мать (Мэна, кажется ее звали), подхватила воспаление легких и после шести мучительных ночей, со слезами на глазах, покинула этот зловонный мир.

Приемный отец. — Теперь будет легче. Больше еды.

И как на это должен был отреагировать шестилетний ребенок!? Вопрос без ответа. Но точно знал, что от этого человека, чьего имени он не знал, нужно срочно делать ноги. Он является источником проблем: опоил жену, проиграв при этом все то, с чем можно было посмотреть в далекое будущее и прекрасно укоренить корни в любой ячейке предпринимательства, довел Мэну до гниения, которая несмотря ни на что, продолжала отдавать этому вечному нытику последние крохи себя (любовь! Самое кошмарное, что смогло придумать человечество), и кто его знает сколько до этого периода дерьма, он еще успел натворить бед.

На этой ноте закончилась очередная сырая ночь Акайо Окумура, и он плавно попытался уйти в сон, чтобы утром хорошенько обдумать эту свежую идею и понять, что ему теперь от этой жизни нужно.

Каланитисса. — Когда это уже закончится? Я больше не выдержу этой мути.

Король Каланитисса не мог найти себе места в подсознание близнеца японца.

Окумура ничего не ответил на его слова. Он так увлеченно наблюдал за несчастной судьбой брата, словно это был его самый любимый фильм, который давно уже был засмотрен до дыр, но все равно, при каждом новом повторе преподносил что-то новое.

Детское мышление — вещь хрупкая и не так вычислительна. На принятие решения понадобилось больше времени, чем он сам того ожидал. Вот уже третью ночь, лежа в коробке из-под холодильника, Акайо разглядывал убывающую луну и шептал себе под нос:

Акайо (тот, кому принадлежит это имя). — Завтра. Я сделаю это завтра.

Каланитисса. — Твою-то мать. Ваше время еще более бесчеловечно. Он его что, съесть собирается!?

Окумура был полностью погружен в воспоминания брата и даже не пытался из них выйти.

Каланитисса. — Да очнись же ты наконец! Ты разве не видишь этого?

Акайо (тот, кто присвоил себе это имя). — Он смог дожить до встречи со мной, а значит его время еще не пришло. Не мешай мне!

Каланитисса (вне себя от ярости). — Чертов идиот! Но вот почему меня закинуло именно в твой сосуд. У твоего брата, чье имя ты посмел так нагло отобрать, куда больше мужества.

Акайо. — Ты хочешь это обсудить?

Каланитисса (ни разу не моргнув). — Да, вот только боюсь момент не подходящий. Я дождусь, пока смогу от тебя избавиться и вот тогда-то мы с тобой поговорим.

Но студент уже вновь был в забвение и не реагировал на возгласы своей самой темной части души.

Было примерно часа четыре утра. Может половина пятого. Точным было то, что рассвет еще не наступил.

Ребенок, завернувшись в лохмотья старого пледа, пытался отогнать от себя ночную прохладу. Его приемный отец, точнее человек, с которым он старался чувствовать себя в большей безопасности, нежели один, уже не видел свое внутреннее эго без постоянной дозы очередного глотка «допинга». Искать остатки спиртного на дне бутылок, было куда проще, чем драться за найденные объедки чьего-то завтрака или ужина. Задача проста — доказать, что это ты нашел сэндвич первым. За время скитания, голова спившегося бездомного перестала здраво мыслить. Процентность серой массы превышала все возможные нормы и в итоге, он в конец обезумел. Теперь ребенку приходилось добывать провиант для них обоих. Но сейчас Акайо спал, а старику жутко хотелось есть. Пытаясь справиться с навалившей на больную голову мыслей, он вдруг подумал, что прошло совсем не мало времени с тех пор, когда он ел хорошенький кусок свинины. Размышляя об этой нелегкой дилемме, он то и дело поглядывал на спящее дитя, смотря сквозь его тело, находясь в полном погружение собственного воображения.

Приемный отец. — А чем он не поросенок. Немного правда худощав, но вполне сгодится, за неимением лучшего. Молодое мяско можно обглодать и с костей.

Мысль пришла размазано, как и его очередное похмелье, но голодный желудок и обильно повалившие изо рта слюни, решили все вместо него. Добавив к крепкому сну Акайо, «глоток» хлороформа (украденного как-то не так давно в одной из местных аптек), он вытряхнул его из тряпичного кокона, оттер от грязи (не пожалев на процедуру последние остатки своей утренней дозы) и как в самых настоящих сатанинских ритуалах, положил крестом на мокрый асфальт.

Хорошенько все взвесив, безмозглый пьянчуга принялся за приготовление костра. Мусорный бак и ржавый лист металла, были самыми подходящими инструментами на этой кондитерской кухни.

Парень должен был давно уже проснуться. Костер до красна прогрел пластину и начал постепенно менять окрас бледной кожи Акайо на ярко-бордовый.

Каланитисса. — Акайо (обращаясь к своей половине души), он не проснется. Надо что-то делать!? Акайо!.. А черт с тобой… Парень, проснись. Ты должен проснутся. Очнись я тебе говорю!!!

Этот крик, пронесшийся по разуму всех троих, вывел студента из своего никому непонятного забвения. Но спящее тело ребенка лишь слегка содрогнулось (здесь и далее мнения расходятся — ведь это могли быть обычные судороги от обжигающей, кожу, боли). Голый юнец все еще крепко спал.

Каланитисса (вобрав в свои легкие максимальное количество воздуха). — Очнись же, я тебе говорю!!!

Послышался треск подкорки головного мозга и Акайо наконец открыл глаза.

Акайо (тот, кому принадлежит это имя). — Что ты делаешь?

Он окинул испуганным взглядом своего ничтожного опекуна, занесшего над его животом сверкающий осколок разбитой бутылки.

Приемный отец. — Прости, но я должен успеть тебя выпотрошить, пока твое дерьмо не зажарилось до хрустящей корочки, вместе с этой аппетитной шкуркой.

Голод полностью завладел безумцем и разум перестал присылать в мозг данные о самоконтроле. Его сейчас с легкостью можно было сопоставить с одним из «Ходячих мертвецов» — сходства были колоссальные.

Акайо. — Отпусти, отпусти…

Приемный отец. — Не смей подымать шум, не то я тебе сейчас рот в размерах увеличу. Это еда моя и только моя. Я не собираюсь тобой ни с кем делиться.

Край бутылки оказался поднесенным к излучине губ Акайо и до него донесся запах кислого пива. Ему очень сильно хотелось сходить в туалет и от возникшего страха, нужду пришлось справить, не отходя от кассы. От полившегося ручья тут же раздалось чуть слышное шипение.

Пластина нагревалась!

Акайо (рыдая из последних сил). — Мне больно! Здесь горячо. Отпусти меня.

Здоровяку стоило подумать заранее, до того, как юнец, ерзая на листе металла, словно червь на сковородке, сумеет выскользнуть из узлов. Еще так мало понимающее дитя, совсем не знало, что именно пыталось сотворить это страшное животное. Акайо, своим маленьким головным мозгом лишь смог сообразить, что старик пытается его убить и первым делом, дал от него деру.

Приемный отец (подняв слишком много шума). — А ну стой! Я все равно зажарю тебя! Твой кусок свинины не стоит того, чтобы так за него бороться. Тебя выбросили словно мусор. Я кому сказал вернись! Ты должен слушаться своего отца!

Но маленький голожопый ребенок, шлепал босыми ногами по сырому асфальту и ритмично побалтывая своим съежившемся стручком, медленно уносился прочь, задрав ему в ответ средний палец на правой, обожжённой руке.

Приемный отец. — Как только поймаю, отрублю их тебе все до единого и затолкаю в рот вместо гарнира.

К сожалению (или вернее к радости для молодого запуганного до смерти ребенка), обезумевший старик, в погоне за счастьем, оступился на брошенную рядом с урной бутылку дорого вина и потеряв равновесие, разбил себе голову о торчащий из стены металлический прут. Нижняя челюсть, издав хруст раздавленной пачки с чипсами, была полностью оторвана и забрызгала своей кровью все в радиусе метра.

Боявшийся за свою жизнь Акайо на секунду обернулся, чтобы узнать, как близко за ним погоня и почувствовав фору, исчез за углом здания. Все действие заняло не больше пятнадцати секунд. Парень даже не увидел той огромной лужи крови, растекшейся вокруг трепыхавшегося в конвульсии трупа. Он был рад, что у него появилась возможность оторваться от преследования и даже не думал о том, что его временный отчим уже больше никогда не подымится с этого аула.

Он умер быстрее, чем заслуживал. По всюду были разбросаны гнилые зубы старика, а язык свисал практически до самых плеч. Из рваных волокон ткани струились остатки проспиртованной крови и душа ничтожно прожитого жизнь сосуда, старалась как можно быстрее покинуть это вызывающее неприязнь пристанище.

Спустя час, Акайо уже твердо знал, что ему удалось укрыться, но теперь его тревожило совсем другое — он был один в огромном мире, голый, грязный и голодный. Мелкие ожоги он пока не замечал, но совсем скоро они скажут о себе знать. Ему было всего шесть, а ведь это еще то время, когда о тебе обязаны заботиться другие, даруя любовное тепло и защиту.

Одиночество! Вот что стало его верным другом. Скитаясь первое время рядом с окраиной леса, Акайо питался выкопанными из земли червями и даже старался не думать о том, что ему следует отыскать одежду. Ночью он спал, укутавшись в солому, которая стала ему мягче домашней перины. Днем охотился на насекомых и собирал капли росы. Он настолько одичал за прожитые в такой резервации годы (а их так прошло около трех), что совсем не поверил своим глазам, когда на его пути показалась группа подобных ему. Люди! Здесь! В мире одиночества и покоя! Сложно даже представить, как должен вести себя мозг в подобной ситуации. Но мозг Акайо, насмотревшись за жизнью насекомых, решил притвориться мертвым и при первом же контакте, рухнул в высокую траву «без чувств».

Каланитисса (восторженно). — Ты видел, он услышал меня? Мы можем управлять его телом!

Акайо (тот, кто присвоил себе это имя). — Ты бредишь. Это совпадение и не больше.

Каланитисса (указывая на неожиданно проявившиеся покраснения). — Тогда что ты скажешь про свои ожоги?

Акайо (сходу). — Ментальная связь близнецов.

Каланитисса. — На любой вопрос, у тебя всегда есть ответ. Да что ты из себя все умного строишь. Ты мертв! Пойми это наконец. Это все игра. Игра нашего общего «Страшного суда», подаренная нам Ниррити… Увижу, разорву!.. Ты вместо своих кинопрокатов, должен беспокоиться о том, как нам от сюда сбежать, желательно живыми. Отправиться во Мрак я еще пока не готов. Здесь должна быть дорога в Чистилище.

Акайо. — Для чего ты туда так рвешься?

Каланитисса. — Для дальнейшей жизни в аду. Хотя я бы рассмотрел вариант выйти на Поверхность.

Акайо. — Ты уже пробовал, не надоело экспериментировать?

Каланитисса. — Я хочу опробовать другой способ. Здесь нас без конца будут пытаться извести, уничтожить. Отбить желание самой жизни. Поводырь, вот кто нам сейчас необходим. Понять бы кого она нам назначила?

Акайо. — Ты как знаешь, но мне и здесь хорошо. Тут спокойно и не надо ни за что беспокоиться.

Каланитисса (не сдержав эмоции). — Это все обман!

Акайо. — Пусть так. Зато здесь меня еще ни разу не пытались убить.

Каланитисса. — Зато с ума тебя свести, я вижу, удается им так просто.

Акайо. — Не мешай мне больше.

Каланитисса. — Аналогичное желание.

Акайо. — Делай что хочешь, но меня в это не впутывай.

Каланитисса. — Ты уже замешан в этом. Так или иначе.

Акайо. — Пусть будет так.

Акайо не так давно исполнилось девять, но он давно потерял ход времени и не знал, какой сейчас день и год. Парень стал хорошо разбираться в жизненных идеях и намного обдуманнее принимать то, или иное решение. Одиночество заставило развиться быстрее своих сверстников и на решительные действия не требовалось более пятнадцати секунд.

Появившаяся на горизонте группа из пяти человек, выбрала это место не случайно. Они все были аскетами и отказавшись от крова и мягкой кровати, пришли сюда воплощать свои идеи в жизнь. Вот уже как одиннадцать лет они исправно верят в умерщвление собственной плоти и не нарушают собственные винаи. Воображению Акайо они представились словно огородное пугало. Одежда, которая когда-то очень давно была им в пору, теперь весела на них, как старый картофельный мешок и была такой же пыльной и рваной. Они заметили обнаженного юнца (который лишь зимой заворачивался в украденную шкурку) и сперва решили, что им просто померещилось. Что здесь мог делать одинокий ребенок? Да еще и голый! Но когда они подошли к его «мертвому» телу (замечу, делал он это мастерски, Ди Каприо мог бы ему позавидовать), поняли, что наткнулись на очень ценный клад и не задумываясь привели его бездвижное тело к жизни. Малец долго сопротивлялся, пытаясь сохранить бесполезность для жаждущих, но не дышать больше двух минут не мог и по истечению данного времени, сдался.

Акайо (тот, кому принадлежит это имя). — Кто вы такие? Что вам от меня нужно? (слова сыпались из его уст, как из пулемета)

Аскет (присев рядом с парнем на корточки). — Не бойся нас. Мы не причиним тебе вреда. Ты здесь что, один?

Акайо (здесь получилось не совсем правдоподобно, глаза были опущены в низ, правая нога взъерошивала землю). — Нет. Мои родители охотятся на лисиц.

Аскет. — Это место давно уже не обитаемо не людьми, не животными. Тем более лисицами! Их никто не видел в здешних краях.

Акайо. — Может вы просто давно здесь не были.

Аскет. — Так оно и есть. Но ты точно здесь один. Вот только вопрос почему? Нас пугает это. Ведь ты еще совсем ребенок!

Акайо. — Жизнь — сложная штука, даже для детей. У каждого на то свои причины. Кто вы такие? Вид у вас, признаться, подозрительный.

Аскет. — Мы группа аскетов-кочевников. Ты знаешь кто такие аскеты?

Акайо. — Монахи!

Аскет (улыбнувшись). — Да, можно и так сказать. Жизнь нас заставила пересмотреть материальные ценности, поэтому мы возложили на себя столько много непосильных обычному человеку трудов.

Акайо. — И что же вам это дало? Вы выглядите не лучше меня.

Аскет. — Свободу!

Акайо. — Я тоже свободен и без этих ваших каких-то там аскетов.

Аскет. — Ты слишком молод, чтобы все это понять, но очень мужественен и храбр, раз смог один выжить в этом богом забытом месте. Пойдем с нами. Мы научим тебя правильно распределять все то, что ты и так пытаешься делать в одиночку.

Акайо (настороженно). — А почему за всех говоришь только ты?

Аскет. — У остальных обет безмолвия.

Акайо. — Ты главный?

Аскет. — У нас нет главных. Все мы равны. Пойми, с нами ты направишь свои чакры в правильном направление, не навлекая на себя опасность. Ты готов к этому? Мы не можем себе позволить оставить тебя здесь.

Акайо. — Я вам не доверяю.

Аскет (стараясь увести его от страха). — Ты здесь давно?

Акайо. — Три зимы.

Аскет (удивляясь словам мальчишки). — Быть не может! Ты отказался от многого и уже давно в праве называть себя аскетом.

Акайо. — Я делал это не по своей воли. У меня просто на просто нет другого выхода.

Аскет. — Это так. И это плохо. Вера в мучение должна нести смысл. Всевышний не видит цель твоих страданий, и они не будут тебе зачтены.

Акайо. — И куда вы хотите меня забрать?

Аскет. — Будешь жить с нами и тебе уже не придется привыкать к новой местности. Мы собираемся обустроится в глубине этого леса.

Акайо. — Тут вы ошибаетесь. За все время, что я здесь пробыл, я ни разу не покидал прибрежной зоны этих зарослей и понятия не имею, что прячется за этой листвой.

Аскет. — Так не будем же заставлять наши желания долго ждать. Ну, вперед! Раскроем эту тайну вместе.

Впервые за столь долгое время улыбнувшийся ребенок, схватил за руку своего собеседника, и они все шестеро направились на поиски нового дома.

Акайо не стали обучать чтению и попросту дали устное объяснение всех важных винаи. Их повторяли ему в день по двадцать четыре раза, на протяжение первых трех месяцев, покуда строки законов аскетов, жирной мозолью не отпечатались в его мозгу.

Так прошли очередные три года.

Первым его испытанием стало крайнее голодание. И без того исхудавшее дитя, с трудом справлялось с поставленной задачей и пару раз чуть не покинуло этот мир раньше положенного срока. Затем последовало время дождей и его подвергли непогоде. Полуобнаженный, он мог часами сидеть под проливными ручьями, стараясь соблюдать при этом полное умиротворение своего внутреннего мира. Отказ от постели дался ему с большей легкостью. Акайо было не привыкать спать на сухих ветках, и он получал от этого полное блаженство.

Но вот когда дело дошло до самобичевания (тогда шел уже их третий совместный год), он наконец для себя осознал, что не этот путь необходим ему для познания мантры своей души. По прошествии двух месячной порки, которая оставила на его теле не маленькое воспоминание о прошлом отрезке «познания новой жизни», Окумура решил отказаться от строжайшей аскезы, так и не приблизившись к цели, к которой так яро рвутся его верные товарищи. Он расстался с аскетами мирно и начал вести более умеренный образ жизни, проводя медитации другим способом. Приевшийся всем пейзаж безымянного леса, сменился на горные хребты, где Акайо и провел вместе с буддистами до самой встрече с братом.

Акайо (тот, кто присвоил себе это имя). — Его смерть уже совсем близко. Скоро мы покинем эту комнату. Можешь расслабиться (в голосе слышались нотки отчаяния неизбежной кары).

Каланитисса. — Не буду врать, это поистине приятная новость. Но мне вот стало интересно, разве ты не хочешь попытаться спасти своего брата от смерти.

Акайо. — Ты вроде бы сам говорил, что это бессмысленно. Я уже мертв. Что мне это даст?

Каланитисса. — Вот именно — мертв! Может хоть так ты сможешь вымолить себе прощение и тогда у нас появиться крохотный шанс преступить порог райских врат.

Акайо. — Не думаю, что сторожившие вход архангелы, позволят тебе очернить их святой уголок.

Но больше они не сказали друг другу ни слова. Зерно идеи по спасению души брата, засело в голове и терзало почву, разрастаясь по грядки разума.

Во время праздника Дончод-Хурал, после того как Ясуши встретил родного брата, Акайо продолжил свою молитву, стараясь отгонять прочь все возникавшие новые мысли. Он просидел в той же позе еще не менее полутора часов.

Воспоминание, так долго уже не возникавшее в его голове, сошло селем с гор, доставляя много свежей боли и разочарования. Оно безумно хотело отомстить своей матери, но вера помогала ему все эти годы справляться с гневом, который ударил ему пощечину с еще большей силой. Но как причинить им всем боль теперь, спустя столько прожитого времени? Акайо мог это сделать лишь через брата. Ведь явись он на порог семейного дома, в его небылицы все равно бы никто не поверил и скорее всего просто выставили бы за дверь. Ясуши все детство был душкой и Акайо не хотел причинять боль своему брату, не убедившись в том, что он действительно этого заслуживает.

Вопреки своим взглядам на нынешнюю жизнь, Окумура решил взять на встречу нож и, если в разговоре он почувствует, что его брат изменился, вонзит его ему в сердце. После он сможет спокойно вернуть свою утерянную славу.

Даже не знаешь, осуждать эту нелегкую душу, или погладить по головке. Так, или иначе, места в аду для него не нашлось.

18:00

Секундная стрелка не успела еще начать свой новый цикл, открывая двери следующим минутам жизни, как зазвонил звонок двери. Ясуши пол дня готовился к встрече, размышляя над тем, что скажет брату. Помощь принимать он отказывался, а вернуть кровь домой шансов не было (или были?). Все, чем он мог ему сейчас помочь — это накормить голодный желудок, который, по всей вероятности, давненько не вкушал съестных харчей.

Ясуши. — Брат мой! Ты все же пришел. Рад, что ты не передумал.

Ясуши направился в его объятия, но Акайо насухо ему отказал.

Акайо. — Я сказал, что приду, а мое слово еще имеет цену. И в этом заслуга совсем не вашей крови. Тебе не ведомы такие мелкие формальности.

Ясуши. — Может на время прервемся, а то в коридоре разговаривать как-то неудобно. Пройдем к столу.

Акайо молча проследовал по направлению выставленной руки брата.

Акайо. — Я ведь тебе ясно дал понять, что не приму от тебя милостыню.

Ясуши. — Это всего лишь ужин. Не стоит его оценивать как-то иначе.

Акайо. — Просто ужин! С какой легкостью ты стал прощаться с отцовскими деньгами. Просто ужин, мой дорогой, не стоит тысячу долларов.

Ясуши. — Я, возможно, виноват перед тобой, хоть и сам так не считаю. Это меньшее из того, что я могу для тебя сделать.