Бесплатный фрагмент - Бесы «Кровавой зари»

Предисловие

Первая Русская революция прервала эволюционное развитие страны и стала предвестницей огромных катаклизмов в истории России двадцатого века, в конечном итоге, приведших к разрушению не только Российской империи, но и её наследницы в лице Советского Союза.

Накануне революции крестьяне составляли самое многочисленное сословие Российской империи — около 77% от общего населения. О ситуации в крестьянской среде председатель Комитета министров С. Ю. Витте сообщал: «Как может человек проявить и развить не только свой труд, но инициативу в своем труде, когда он знает, что обрабатываемая им земля через некоторое время может быть заменена другой (община), что плоды его трудов будут делиться не на основании общих законов и завещательных прав, а по обычаю (а часто обычай есть усмотрение), когда он может быть ответственен за налоги, не внесенные другими (круговая порука) …когда он не может ни передвигаться, ни оставлять свое, часто беднее птичьего гнезда, жилище без паспорта, выдача коего зависит от усмотрения, когда, одним словом, его быт в некоторой степени похож на быт домашнего животного с тою разницею, что в жизни домашнего животного заинтересован владелец, ибо это его имущество, а Российское государство этого имущества имеет при данной стадии развития государственности в излишке, а то, что имеется в излишке, или мало, или совсем не ценится». Эти противоречия и возрастающее противостояние крестьян с помещиками всё чаще выливались в бунты.

А в городах фабриканты забирали с каждого рубля, заработанного для них рабочим, в виде прибыли 68 копеек в отрасли обработке минералов, 78 копеек — в металлообработке, 96 копеек — в пищевой промышленности. Расходы на содержание заводских больниц и школ, а также страхование рабочих составляли всего лишь 0,6% текущих расходов предпринимателей.

К тому времени экономические, социальные и политические противоречия в российском обществе затянулись в тугой узел проблем. Экономический кризис 1900 — 1903 годов, поражение в русско-японской войне 1904 — 1905 годов, провокационный расстрел рабочих в Петербурге 9 января 1905 года выплеснулись в страшный русский бунт.

Стало окончательно ясно, что далекие от чаяний народа «верхи», раздираемые борьбой за власть, уже не могут контролировать государство, а бесправные «низы», разлагаемые многочисленными революционными группировками с экстремистскими левыми идеями, уже не хотят жить «униженными и оскорблёнными при самодержавном строе».

В книге я публикую малоизвестные воспоминания революционеров, которые готовили этот бунт и принимали в нём самое активное участие.

Из воспоминаний революционера-народовольца Николая Морозова

На фотографии интеллигентного вида человек, сын помещика и крестьянки, ученый, писатель, член-основатель 1-й статьи при инсталляции масонской ложи «Полярная звезда» и досточтимый мастер ложи «Заря Петербурга», основоположный лжетеории об отсутствии в истории человечества периода античности (его последователь А. Т. Фоменко), почетный член Академии наук СССР по химическому и физико-математическому отделению, и видный деятель российского революционного движения Николай Александрович Морозов.

Вот что он вспоминал о своей бурной жизни перед микрофоном в 1941 году: «Я уже знал, что существуют государства, например Соединённые штаты Америки, в которых народ управляется выборными своими представителями. А в церквах везде говорили о Благочестивейшем, Самодержавнейшем, Великом Государе нашем, и говорили, что власть его не от народа, а от Бога…

В 1874 году началось известное студенческое движение «В народ!». Я в то время уже был знаком с многими радикально настроенными студентами и тоже пошёл блуждать среди крестьян. За это меня исключили из гимназии и всякие мечты о дальнейшей научной деятельности у меня резко оборвались, я сразу пошёл в революционное движение. Благодаря тому, что у меня были литературные способности, я писал в то время и стихи, и прозы, по окончанию движения в народ меня отправили за границу, в Женеву, с целью издавать там революционный журнал под названием «Работник», специально для рабочих.

Я быстро организовал там это дело, выпустил около пяти номеров, но тут я почувствовал, что уже не могу более оставаться в иммиграции, потому что мои товарищи гибли в России один за другим. И мне захотелось разделить их участь.

Я поехал в Россию, но на границе был арестован и посажен в дом предварительного заключения. Там меня держали три года и потом судили вместе со 193-мя другими товарищами. И это был известный, так называемый, «Большой процесс». Благодаря тому, что за мной не могли открыть ничего другого кроме разговоров с крестьянами, мне вменили в наказание моё трехлетнее сидение и выпустили на свободу.

Я сразу почувствовал, что мне уже не возродиться к научной деятельности. И поэтому, встретившись со старыми товарищами, с Клеменцом (революционер-народник Дмитрий Александрович Клеменц?), с Перовской (Перовская Софья Львовна — член Исполнительного комитета террористической организации «Народная воля», организовала и руководила убийством российского императора Александра II — прим. автора), особенно, с любимым моим Кравчинским (Кравчинский Сергей Михайлович — террорист, в 1878 году убивший шефа жандармов Н. В. Мезенцова и бежавший после этого за границу — прим. автора), мы основали тайное общество «Земля и Воля». (Основные члены второго состава организации в 1876— 1879 годах: А. Д. Михайлов, Г. В. Плеханов, Д. А. Лизогуб, позже С. М. Кравчинский, Н. А. Морозов, С. Л. Перовская, Л. А. Тихомиров, Н. С. Тютчев — прим. автора).

Через несколько месяцев тайная организация разделилась на «Чёрный передел» и «Народную волю» (Чернопередельцы делали ставку на пропаганду анархо-социалистических идей в крестьянской среде и среди городских рабочих. А «Народная воля» встала на радикальные позиции террора — прим. автора). Меня выбрали редактором «Народной воли».

В январе 1880 года типография «Народной воли» была арестована («Народная воля» перестала существовать в 1887 году. Основные члены организации — народовольцы: А. И. Желябов, А. Д. Михайлов, С. Л. Перовская, В. Н. Фигнер, Н. А. Морозов, С. Н. Халтурин, Н. И. Кибальчич, Ю. Н. Богданович, Герман Лопатин, Н. С. Тютчев, Александр Баранников, Н. В. Клеточников, Я. Л. Юделевский, В. И. Дзюбинский. Об этом историк Фриче написал тогда в статье «Крушение Народной воли»: «Разгром „Народной воли“ был прежде всего равносилен крушению веры во всемогущество интеллигенции, в её историческую миссию, в её творческие силы» — прим. автора) и меня снова отправили за границу издавать толстый революционный журнал.

Первой его книжкой вышла «Парижская коммуна» Лаврова (имеется в виду один из идеологов «народничества» Пётр Лавров, который в день провозглашения Французской республики, 4 сентября 1870 года, был вместе с восставшими на парижской площади Согласия и требовал: «Да здравствует республика!», а потом издал книгу об этих событиях — прим. автора), второй — Шеффле — «Квинтэссенция в социализме» (подразумеваются труды немецко-австрийского экономиста и социолога Альберта Шеффле об экономической сущности радикального социализма — прим. автора), а для третьей книжки мне захотелось, во чтобы то ни стало, издать что-нибудь из сочинений Маркса (Карл Генрих Маркс — основоположник марксизма, автор теории прибавочной стоимости — прим. автора).

С этой целью я поехал к нему в Лондон. В Лондоне в это время жил мой товарищ Гартман. Вместе с ним мы отправились к Марксу, который тогда жил в предместье Лондона в хорошеньком беленьком домике. Подойдя к двери, Гартман три раза ударил висящим на ней молоточком, как полагалось тогда по английскому обычаю вместо звонков.

К нам вышла молодая девушка, Гартман спросил её: «Дома ли мистер Маркс?».

Она ответила: «Нет.».

Почти в то же самое время вышла к нам другая молодая девушка, которая оказалась дочерью Маркса — Элеонорой.

(Элеонора Маркс-Эвелинг — младшая дочь Карла Маркса от Женни фон Вестфален. Активная деятельница социалистического и женского движений Великобритании, суфражистка, переводчица литературных произведений. Жена английского социалиста Эдуарда Эвелинга — прим. автора).

Она встретила Гартмана, как своего хорошего знакомого, и сказала, что её отец находится теперь в Британском музее. И вернётся только поздно вечером. Завтра утром он будет дома и очень рад будет нас видеть.

Разговор у нас начался по-английски, но так как я ещё плохо владел разговорным английским языком, а только читал на этом языке, то в след за несколькими английскими словами, я употребил какое-то французское слово, и тогда она тоже перешла на французский язык, на котором и продолжались все наши дальнейшие разговоры.

На следующий день, в назначенный час, мы были уже у Маркса.

Он принял меня чрезвычайно приветливо, расспрашивал о том, что делается в России, говорил, что предаёт нашему движению чрезвычайно большое значение, что в Европе такая борьба, как у нас, ему кажется немыслимой, но, начавшись в России, она может привести к восстанию пролетариата на Западе. Таким образом, может послужить началом к всемирной революции.

Когда я ему рассказал за чем приехал, он сказал, что с удовольствием подберёт несколько своих книжек, чтобы я приходил за ними на следующий день.

На следующий день я был у него уже один, без Гартмана. Маркс мне дал несколько своих сочинений, среди которых находился и его «Коммунистический манифест».

Когда я прощался, после получаса разговора, и он и Элеонора пошли провожать меня до станции железной дороги, которая находилась в километре от их дома, приблизительно. На прощание помахали друг другу руками, и он сказал, чтобы я навестил его, если буду в Лондоне.

Маркс имел тогда внешность совершенно такую, какую вы теперь можете видеть на его портретах. Я даже так и сказал ему об этом, а он, смеясь, ответил: «Как странно быть человеком который похож на свой портрет, когда как обыкновенно портрет похож на человека».

Он производил впечатление человека, хорошо понимающего своё значение. Манеры его были скорее профессорские.

Когда я возвратился в Женеву, я первым делом посмотрел его книжки, и нашёл, что самое лучшее будет напечатать его «Коммунистический манифест».

Мои товарищи согласились с этим, мы начали перевод. Но раньше, чем мы закончили перевод, вдруг пришло письмо от Перовской, которое сообщало мне, что в России готовиться очень важное событие (убийство императора Александра Второго — прим. автора) и что моё присутствие крайне необходимо.

Это, конечно, имело для меня решающее значение.

Я собрал свои вещи и отправился в Россию. Но на границе я опять был арестован. Меня посадили сначала в Варшавскую цитадель, где я вошёл в сношение, как обыкновенно у тюремных — стуком, с моим товарищем Балицким (?), который, недели через две, сообщил мне о событиях 1 марта, что Александр Второй убит.

Я сразу почувствовал, что моя жизнь уже кончилась. Я отлично понимал, что меня более не пощадят и стал готовиться к казни.

Меня привезли в Петербург через несколько дней после казни Перовской с товарищами и посадили в Петропавловскую крепость. Через год меня судили вместе с сотоварищами «народовольцами». Тех из нас, которые принимали непосредственное участие в вооружённых действиях, приговорили к смертной казни. Однако за мной не могли установить ничего подобного, а только литературную деятельность, то меня приговорили к бессрочному одиночному заключению».

На этих словах звукозапись воспоминаний Морозова обрывается.

Известно, что Морозов с 1882 года отбывал одиночное заключение в Шлиссельбургской крепости, где принялся за изучение естественных наук. В ноябре 1905 года был амнистирован. С 1907 года преподавал в Психоневрологическом институте и в Вольной высшей школе П. Ф. Лесгафта в С.-Петербурге, читал научно-популярные лекции в Сибири и на Дальнем Востоке.

После Февральской революции 1917 года Морозов был депутатом Учредительного собрания от партии кадетов, после его роспуска отошёл от политической деятельности. С 1918 года по 1946 год был директором Естественно-научного института им. П. Ф. Лесгафта в Петрограде.

В 1923 году, по распоряжению В. И. Ленина, ему в пожизненное пользование перешла усадьба Борок, ранее принадлежавшая его отцу — сегодня музей Морозовых. А в 1932 году Николай Александрович передал в распоряжение Академии Наук СССР часть усадьбы, где в 1938 создана Верхневолжская база АН СССР, от которой ведёт свою историю Институт биологии внутренних вод им. И. Д. Папанина РАН.

Н. А. Морозов — яркий представитель первой волны русских экстремистов.

Маёвки в тюрьмах и на природе

Одним из главных инструментов революционной борьбы стали так называемые «маёвки».

«…Вспоминается мне 1 мая 1907 года в пермской губернской тюрьме. Мы, женщины, сидим в общей камере. Завтра 1 мая.

Тюремщики уже накануне проявляю большое беспокойство, наверняка получен приказ об усилении надзора, а в камере у нас своя жизнь. Совещания идут о праздновании 1 мая. Нашли красную блузку, из неё шьём знамя. Завтра, хотя бы на прогулке, хотя бы из-за решётки тюремного окна, но мы развернём это знамя в знак нашей стойкости, непреклонности, в борьбе против царизма, против царского насилия над рабочим классом, над народными массами.

Утро 1 мая, тюрьма проснулась. В нашей камере во всю стену окно, можно взобраться к потолку, а оттуда видна воля. Я взбираюсь по решётке, товарищи дежурят у двери, чтобы тюремщик не открыл глазка в двери.

И что же я вижу за стеной тюрьмы? Драгуны. Лоснящиеся красивые лошади, жёлтые околыши фуражек солдат, на фоне весенней зелени тюремного садика. В саду, всюду, кругом — драгуны.

Спускаюсь с решётки, в камере столпились взволнованные товарищи. «Что там, как там?». «Товарищи, кругом драгуны, — говорю я. — Тюрьма оцеплена, значит опасаются демонстрации рабочих».

Ну, тут фантазии… Страстное желание, чтобы демонстрация состоялась, овладевает нашим настроением. Мы уже мечтаем, как выбросим и развернём наше красное знамя, сшитое этой ночью, как покажем его навстречу демонстрантам… Вот уже наступает вечер… Снова собрались мы в кучку вокруг Клавдии Тимофеевны Свердловой. Шёпотом, чтобы стены не подслушали нас, решаем обратиться с первомайской речью к драгунам…

И вот, я, на мою долю выпало это счастье быть первомайским оратором, я на решётке окна. Быстро окидываю взглядом улицу. Идут прохожие, чиновники со службы, в садике гуляющие драгуны, измученные утомительной стоянкой на посту. «Товарищи, драгуны!», — вдруг прорезает воздух мой голос. Испугано вздрогнул один из них, другие приняли боевую осанку, смотрят в сторону своего командира. Он ринулся к воротам тюрьмы, по-видимому, за указаниями. А я уже сказала всё, я уже развернула красное знамя — маленький кусочек красного шелка. Драгуны слушали, как вкопанные стояли они. Ни одна рука не схватилась за карабин. И как только вернулся их командир, я уже стояла посреди комнаты, товарищи меня обнимали, жали мне руки.

Кто-то распахнул окно, кто-то поёт «Варшавянку»»… — вспоминала 1 мая 1934 года Клавдия Кирсанова.

«Настоящая революционерка», — называл её активный участник первой русской революции В. А. Урасов. Ему вторила большевичка, вторая жена Якова Свердлова — Клавдия Тимофеевна Свердлова-Новгородцева: «На редкость энергичная и жизнерадостная девушка».

«Боевая и энергичная… обладала необыкновенными организаторскими способностями, была неизменным исполнителем всех тюремных комбинаций, — рассказывал сидевший с ней в пермской тюрьме Одиноков. — Через неё шла передача всех новостей с воли и сообщений внутри. Все важные письма и записки шли через Кирсанову, и никогда не было случая провала. Это знала вся тюрьма, знала и администрация. Поэтому за Кирсановой особенно строго следили. Однако её ничто не могло остановить и помешать ей. Конвой не успевал повернуться, а она уже бросит записку гуляющему на прогулке или прямо в окно башни-одиночки. А то и промчится прямо в коридор башни или больницы и с ходу кинет в «волчок»»… Для меня было загадкой, как это она успевает передавать корреспонденцию не только внутри тюрьмы (это я своими глазами видел), но и за её стенами. Потом я узнал, что на неё работают несколько распропагандированных ею надзирателей, фельдшерица тюремной больницы и даже дьякон тюремной церкви».

КИРСАНОВА Клавдия Ивановна (28.03.1887 — 10.10.1994 гг.), член РСДРП с 1904 года. В 1905 году за революционную агитацию была исключена из гимназии. Вступила в санитарный отряд боевой рабочей дружины. 10 июня 1906 года за агитационную работу в войсках была арестована, но отпущена через три месяца. В апреле 1908 года осуждена на три года поселения в селе Яндинское Иркутской губернии за организацию попытки побега заключенных из Пермской губернской тюрьмы.

В Якутской ссылке Кирсанова стала женой знаменитого большевика Емельяна Ярославского. Бежала из ссылки в Пермь. За побег и революционную деятельность 19 августа 1909 года приговорена к трем годам каторги, а 17 мая 1910 года — к четырем годам каторги с последующим выселением в Сибирь. На каторге наладила активную передачу информации внутри каторжан и с воли.

После 1917 года революции избрана председателем Совета рабочих и крестьянских депутатов города Надеждинска.

Участвовала в боевых действиях Гражданской войны в составе организованного ею отряда особого назначения. Была председателем Военного совета Верхотурского округа, членом Военной коллегии 3-й армии Восточного фронта. Осенью 1919 года Кирсанова возглавляла политотдел губвоенкомата Перми.

В сентябре 1920 года становится секретарем Омского городского комитета партии, а затем первым ректором областного рабоче-крестьянского коммунистического университета. Через два года организует курсы уездных партийных работников при ЦК РКП (б). Избирается членом исполкома Международного женского конгресса. С 1941 года лектор агитационно-пропагандистского отдела ЦК ВКП (б) на фронте. С 1945 года вела работу в Международной демократической федерации женщин, являлась членом президиума Антифашистского комитета советских женщин. Награждена орденами Ленина и Красной Звезды.

И таких фанатичек-революционерок было много.

Ольга Алексеевна Белова (Гаврилова), партийная кличка «Ганька», вспоминала о дореволюционных маёвках в Иванове: «Как только мы собрались, появились казаки. Мы решили, что будем с ними драться, разбегаться не будем. Вооружались кто чем мог, корягами, палками… Вот так мы праздновали 1 мая!».

БЕЛОВА (Гаврилова) Ольга Алексеевна, (14.07.1884 — 03.06.1967 гг.) партийная кличка «Ганька», член РСДРП с 1903 года. С 1904 года посвятила свою жизнь революционному движению в Иваново-Вознесенске (ныне Иваново).

Участвовала в организации демонстраций и стачек рабочих, печатала на гектографе прокламации, была связной революционных кружков. Неоднократно арестовывалась. На допросах держалась стойко.

После 1917 года работала в профсоюзных структурах города Иваново. Награждена орденом Ленина.

В момент своего создания, в июле 1889 году на Парижском конгрессе, Международное объединение социалистических рабочих партий, так называемый «Второй интернационал» (Социалистический интернационал или Рабочий интернационал — прим. автора), приняло решение провести манифестации в поддержку трудящихся 1 мая 1890 года, в память о борьбе чикагских рабочих-анархистов.

На следующий год 1 мая было провозглашено ежегодным Днем международной солидарности трудящихся. С тех пор революционное рабочее движение охватывало всё больше стран.

И в России уже 17 апреля (5 мая) 1891 года группа рабочих Путиловской верфи собралась в лесу на окраине Санкт-Петербурга провести политическую маёвку и послушать инженера-технолога и по совместительству революционера Михаила Ивановича Бруснева.

Через год маёвки прошли в Харькове, Одессе, Тифлисе, Твери, Туле и в других городах.

В основном, поначалу маёвки проходили в виде традиционных весенних якобы «пасхальных» пикников на природе.

Маёвки быстро обрели популярность в России потому, что международный революционный праздник попал на почву старинных традиций. Вот как описывает 1 мая 1805 года С. Жихарев в своих «Записках современника»: «Сколько народу, сколько беззаботной разгульной весёлости, шуму, гаму, музыки, песен, плясок и прочего, сколько богатых турецких, китайских палаток с накрытыми столами для роскошной трапезы и великолепными оркестрами… Сколько щёгольских модных карет и древних прадедовских колымаг, и рыдванов, блестящей упряжи и веревочной сбруи, прекрасных лошадей и претощих кляч, прелестнейших кавалькад и прежалких Дон-Кихотов на прежалких Росинантах…».

И так продолжалось годами и десятилетиями. В Москве ещё с 1730-х годов майские пикники периодически устраивали в Марьиной роще, в Петровском парке, и на протяжении столетий в Сокольниках. В «Путеводителе по Москве и её окрестностям» за 1872 год отмечалось: «В особенности замечательно здесь гулянье 1-го Мая, на которое собирается почти вся Москва».

Первая политическая маёвка в Самаре прошла в 1896 году. Один из участников М. Д. Пеньков описывает её так: «Погода на 1-е мая 96 года удалась очень хорошая. Собрались мы с багажом на Самарку по Садовому спуску, человек около 30-ти. Пришлось снять три лодки, поехали мы от берега все порознь, а за железнодорожным мостом съехались все и направились на ту сторону.

Преследования как будто не было.

По приезде на ту сторону сварили чай и стали закусывать. Во время чая один товарищ читал что-то из Бебеля… Несколько товарищей говорили о значении 1 мая, затем спели «Дубинушку» и ещё некоторые песни. Потом, как велось тогда, подвыпили и совсем развеселились».

А в это время в Петербурге более профессиональный революционер Фридрих Ленгник удачно бегал от полиции с ленинской прокламацией к 1 мая 1896 года.

Вот, что Ленгник вспоминал: «В тюрьме Ленин написал блестящую прокламацию к 1 мая 1896 года… Я получил эту, написанную Владимиром Ильичом, первомайскую прокламацию из рук Надежды Константиновны Крупской… И отнёс её, как величайшую ценность, к одному товарищу, который не подозревался ещё в причастности к революционному движению… Я достал хорошо уже мне знакомый мимеограф (множительный аппарат — прим. автора), и принялся её печатать. Я получил трёхсотый экземпляр и принялся его рассматривать, как среди ночи раздался тревожный звонок.

Я выбежал из своей комнатки и бросился к своей хозяйке, которая очень сочувствовала нам в революционной работе. Попросил её взять в свою комнату всю мою примитивную типографию и изготовленную мной продукцию и лечь в постель. Я же немедленно разложил на своём столе невинные книги и тетради, и пошёл отпирать парадную дверь с самым спокойным и невинным видом.

Немедленно ворвалась полиция и жандармы и принялась потрошить мою комнату. Хозяйка так блестяще сыграла свою роль испуганной обывательницы, что жандармы сочли лишним проводить обыск в её комнате. И я был спасён и даже реабилитирован абсолютно не давшим результата обыском…

На другой день обложившись листовками и отделавшись от шпиков, я поехал на конке к Николаевскому вокзалу (ныне Московский вокзал в Петербурге — прим. автора), и сел на паровой трамвай, шедший за город, за так называемую Заневскую заставу.

Я сидел наверху и вдруг с ужасом увидел, как полиция бросилась к трамваю и оцепила его со всех сторон. Я считал себя погибшим, но оказалось, что на моих глазах на паровом трамвае был арестован другой товарищ, который тоже был нагружен первомайскими прокламациями и, по-видимому, не сумел отделаться от сыщиков. Я доставил таким образом все мои прокламации, и они были распространены по заводам и фабрикам царской столицы».

ЛЕНГНИК Фридрих Вильгельмович (12.01.1873 — 29.11.1936 гг.), член РСДРП с 1893 года, известный под кличками «Фриц», «Курц», «Зарин», «Васильев», «Ге», «Г. В.», «Вольф», «Кол».

Советский партийный и государственный деятель, организатор профессионального образования в РСФСР.

В десятилетнюю годовщину Международного Первомая в 1899 году появилась песня «Праздник Первого мая» такого содержания:

«Праздник светлый и свободный,

Славься, первый майский день;

Наш союз международный

Новым блеском ты одень.

Уж прошёл и год десятый

С той поры, как целый свет

Облетел призыв крылатый

В этот день работы нет!».

Но с каждым годом революционеры старались радикализировать майские народные гуляния и заметно преуспели в этом. Если в 1895 году политические маёвки прошли в восьми городах, то в 1899 году уже в 16-ти, в 1900-м — в 20-ти, а в 1902 году — в 36-ти!

1 мая 1902 года слесарь Пётр Андреевич Заломов (прототип героя романа М. Горького «Мать» Павла Власова) возглавил демонстрацию в Нижнем Новгороде.

Вот, что он вспоминал в январе 1967 года: «Гремит «Варшавянка». Демонстранты твёрдо и уверенно шагают к заводской проходной. Неподалёку уже разлившийся ручей, который пересекает улицу.

Из переулка с боем барабанов выходит рота солдат.

Мы запели: «Мы жертвою пали в борьбе роковой». Я нёс знамя с лозунгом: «Долой самодержавие!».

Расстояние между солдатами и нами быстро сокращается. Офицер командует: «Ружья на руку! Бегом марш!». Солдаты со штыками наперевес ринулись на нас.

Мгновение, и как было условлено, два малых знамени сорваны с древков и спрятаны под пиджаками знаменосцев, а большинство демонстрантов слилось с толпой.

Я перепрыгнул ручей и высоко держа знамя, твёрдо иду вперед. Ещё несколько шагов и штыки вопьются в грудь. Но рота внезапно встала без команды, штыки поднялись вверх.

Подскочил бледный, как полотно, офицер. Меня схватили. Посыпались удары прикладом. «За что бьётесь? — с негодованием воскликнул я. — Разве я разбойник или вор?».

Удары прекратились. Меня окружили и повели, рота шагала сзади. Толпа быстро редела, но дело было сделано. Демонстрация сыграла свою роль».

Из его воспоминаний становится понятна извечная тактика революционеров — провокация: «два малых знамени сорваны с древков и спрятаны под пиджаками», «большинство демонстрантов слилось с толпой», а вперед послан фанатик, который должен стать «сакральной жертвой».

Заломов не был убит «кровавым самодержавием», а приговорен к пожизненной ссылке в Восточной Сибири, но в марте 1905 года, на деньги писателя Горького, бежал из Енисейской губернии. Уже через несколько месяцев он стал активным организатором боевых дружин во время Декабрьского вооруженного восстания в Москве.

ЗАЛОМОВ Пётр Андреевич (15.05.1877 — 18.03.1955 гг.), член ВКП (б) с 1925 года.

С 1898 по 1899 год работал слесарем в Главных железнодорожных мастерских в Перми, вёл активную революционную пропаганду среди рабочих.

В 1906 году тяжело заболел и отошёл от политической деятельности. Занялся садоводством и животноводством в уездном городе Суджа Курской губернии.

После 1917 года принимал активное участие в организации Советов в Курской губернии.

Во время Гражданской войны арестовывался петлюровцами и белогвардейцами, подвергался зверским пыткам, чудом избежал расстрела.

В 1925 году организовал колхоз «Красный Октябрь». Оставил мемуары о революционной деятельности «Воспоминания».

С 1941 года жил в Москве. Награждён орденами Ленина и Трудового Красного Знамени.

Наибольший размах политические майские демонстрации приобрели во время Первой русской революции в 1905 — 1907 годах и состоялись в большинстве городов империи.

А. Солженицын писал в «Архипелаг ГУЛаг»:

«…В городе Николаеве в 1906-м году 197 арестантов местной тюрьмы объявили «забастовку», согласованную, конечно, с волей. На воле по поводу их забастовки выпустили листовки и стали собирать ежедневные митинги у тюрьмы. Эти митинги (а арестанты — само собою из окон без намордников) понуждали администрацию принять требования «бастующих» арестантов.

После этого одни с улицы, другие через решётки окон дружно пели революционные песни. Так продолжалось (беспрепятственно! ведь это был год послереволюционной реакции) 8 суток! На девятые же все требования арестантов были удовлетворены! Подобные события произошли тогда и в Одессе, и в Херсоне, и в Елисаветграде. Вот как легко давалась тогда победа!».

Забастовки и стачки

«Стачка — круговая порука в нечистом деле, тайное условие и самый круг, обязавшийся поддерживать друг друга».

Из толкового словаря Владимира Даля

«…Настроение у рабочих, в особенности, в связи с войной в Японии… было боевое. Не прочь отстоять свои интересы в забастовке, в особенности, когда очень нажимали на нас и штрафовали по всяким пустякам.

В девятьсот пятом году наш завод (судостроительный завод Семянникова (Невский завод) в Петербурге — прим. автора) в числе первых объявил забастовку, мы не работали. После появления царского манифеста начали работать, но проработали недолго. Встал вопрос: сколько же времени нам работать? Партия выдвинула лозунг: «8 часов работать, 8 часов отдыхать и 8 часов для сна!» И мы в явочном порядке стали так работать — 8 часов», — вспоминал М. И. Бублеев.

БУБЛЕЕВ Михаил Иванович (0?.10.1888 — 0?.06.1969 гг.) — партработник, в 1903 году из бедной смоленской крестьянской семьи приехал в поисках работы в Москву. Трудился «мальчиком» за три рубля в месяц в магазине с 7 часов утра до 10 часов вечера. Заболел и был вынужден вернуться в деревню.

На следующий год земляки помогли устроится на судостроительный завод Семянникова (Невский завод) в Петербурге. Начал учиться в воскресной школе для рабочих, где преподавали А. М. Коллонтай и сестры революционера В. Р. Менжинского, соратника Ф. Э. Дзержинского. На их уроках он познакомился с политикой и занялся революционной деятельностью, стал боевиком. Типичная биография революционера того времени!

Вот как описывает Бублеев стычку боевиков с казаками в 1904 году: «На нашем заводе проводились большие митинги. И вот во время одного митинга председатель прерывает оратора, обращается к нам и даёт распоряжение: «Боевикам всем выйти немедленно из мастерских! Около завода казаки. Собираются прорваться на завод. Нужно их не допустить.».

Выходим. Я в то время был в боевой организации. Мы побежали, там, где был вход на территорию завода. Слышим уже выстрелы. Подбежали, ворота закрыты, наши товарищи там лежат уже. Говорят, там, где другой вход, в столовую. Побежали туда. И там казаки пытались пройти. Мы выстрелами отогнали их. Казаки на территорию завода не прошли».

Считается, что одна из главных стачек, давший толчок забастовочному движению в Российской империи началась в церковный праздник Иоанна Крестителя 7 января (по старому стилю — прим. автора) 1885 года на текстильной фабрике «Товарищества Никольской мануфактуры Саввы Морозова, сына и Ко» в селе Никольском (теперь город Орехово-Зуево — прим. автора), когда этот день объявили рабочим.

Это не понравилось работникам, большинство из которых были старообрядцами, как и хозяева фабрики. В этом простые люди увидели неуважение к общине староверов, на деньги которой Морозовы создали фабрику. И хотя они уже давно расплатились за неё, рабочие считали, что фабриканты должны уважать традиции и помогать им. Тем более, что за последние пару лет Морозовы пять раз снижали зарплату и постоянно вводили новые штрафы.

В мае 1886 года на судебном процессе защитник участников стачки, известный адвокат Фёдор Плевако возмущенно вопрошал: «Морозовская фабрика была защищена огромной стеной, из-за наличия которой никто не видел того, что в действительности происходило на фабрике. Все мы возмущаемся историями про чернокожих невольников, но сейчас перед нами невольники с белой кожей. Я расскажу только об одном случае. Средняя заработная плата на заводе составляла 9 рублей. Из них удерживали в среднем 3 рубля. Разве может рабочий пожить на 6 рублей и прокормить семью?».

В ночь с 5 на 6 января профессиональный революционер Пётр Моисеенко и активист Василий Волков собрали полсотни авторитетных работников мануфактуры и вместе с ними сформировали первые основные «Требования по общему согласию рабочих».

В 6 часов утра 7 января 1885 года началась невиданная до сих пор стачка в России. Менее чем за час в ней приняли участие восемь тысяч из 11000 работников морозовских мануфактур.

Сначала разгромили фабричную лавку и пекарню, потом дом ненавистного мастера Шорина, облагавшего рабочих штрафами. На суде, выступая в качестве свидетеля, оправдываясь, что 22 года честно выполнял волю хозяина, мастер рассказывал: «Когда штрафы достигали 50%, рабочих заставляли брать расчёт, а потом они как бы вновь поступали на фабрику, им выдавались новые книжки, и таким образом могущие быть доказательства непомерных штрафов — старые расчетные книжки исчезали бесследно».

В это время Пётр Моисеенко отбил телеграмму министру внутренних дел Дмитрию Толстому с требованием прислать независимую комиссию. Днём в Никольское вошли два армейских батальона 12-го Великолукского полка. А к вечеру прибыли московский прокурор Николай Муравьев и владимирский губернатор Иосиф Судиенко.

11 января рабочие попытались вручить свои требования губернатору, а Судиенко приказал прибывшим казакам арестовать Волкова и Фёдора Шелухина, и заодно полсотни активных «смутьянов». Вскоре группа работников во главе с Моисеенко силой отбила у караула 39 арестованных.

12 января в селе уже было 2750 солдат и казаков и Никольское объявили на военном положении.

Губернатор приказал начать высылку на родину 606-ти забастовщиков, прибывших из других губерний. Морозов оповестил о приеме новых рабочих, согласился уволить мастера Шорина и отменить штрафы, взысканные с 1 октября 1884 года.

В это время военные выгоняли работников из казарм, предлагая им приступать к работе или уходить с фабрики. При этом главный зачинщик стачки и единственный профессиональный революционер Пётр Моисеенко бросил рабочих и скрылся (лишь 18 января был арестован — прим. автора), а без его руководства боевой дух у его обманутых соратников пропал.

Текстильщики уже с 14 января потянулись на работу. 20 января о восстановлении порядка было доложено императору Александру III, который запрещал открывать огонь по бастующим.

И всё-таки «эта громадная стачка произвела очень сильное впечатление на правительство, которое увидало, что рабочие, когда они действуют вместе, представляют опасную силу, особенно когда масса совместно действующих рабочих выставляет прямо свои требования», — написал В. И. Ленин.

В результате из-за стачки морозовских рабочих в 1885 году в империи был запрещен ночной труд для женщин и подростков, а на следующий год ограничен максимальный размер штрафов, и предписано, что рабочие должны получать зарплату деньгами, а не товарами из фабричной лавки.

Последующие массовые стачки рабочих Петербурга в 1896–1897 годы вылились в настоящую «промышленную войну».

А уже 7 мая 1901 года в столице три с половиной тысячи бастующих рабочих Обуховского завода в течение нескольких часов камнями и кусками кирпича отбивали атаки конной полиции. Это событие получило название «Обуховская оборона».

И пошло-поехало…

«На нашем заводе («Бутырский машиностроительный завод Густава Листа», ныне Московский компрессорный завод «Борец»), когда приносили гранаты, бомбы, мы заряжали их в лаборатории… Испытывали их в Измайловском лесу. Сосна в обхват, когда мы подбрасывали под неё бомбу, от неё ничего не оставалось, её всю раздирало. Вот это оружие и готовилось к бою…», — вспоминал участник трёх революций Александр Дмитриевич Блохин, член РСДРП с 1903 года, член Московского ВРК в революции 1905 года.

«…5 декабря Московский Комитет (РСДРП — прим. автора) постановил начать забастовку 7 декабря… Московский Совет рабочих депутатов выпустил воззвание с призывом к забастовке с переходом в восстание. — вспоминал Блохин. — И 7 декабря рабочие Москвы забастовали… Мы в первый раз услышали «Долой самодержавие! Да здравствует демократическая республика!».

В это время у нас был большущий портрет царя Николая в золочённой раме. Мы его сняли, облили керосином, суриком, и сожгли. И после этого вышли с красным знаменем за ворота. Остановили фабрику Эйнем (товарищество «Эйнем» — русская кондитерская фирма второй половины XIX — начала XX веков, теперь «Красный Октябрь»), Голутвинскую (Голутвинская мануфактура — крупнейшее текстильное предприятие России, основанное М. Рябушинским) и другие.».

БЛОХИН Александр Дмитриевич в 1917 г. избран членом Исполкома Московского Совета. В 1918 г., будучи начальником гарнизона Замоскворечья, неоднократно охранял В. И. Ленина на митингах.

Блохин в период Гражданской войны работал военным комиссаром Замоскворецкого района г. Москвы, Бронницкого уезда Московской губернии. В октябре 1920 г. был назначен военным комиссаром Серпуховского уезда.

В последующие годы находился на военной и хозяйственной работе.

В 1970-х гг. на торжественных мероприятиях, посвящённых годовщинам революции, персональный пенсионер А. Д. Блохин выступал первым после Л. И. Брежнева.

2 ноября (20 октября по старому стилю — прим автора) 1905 года в Москве хоронили сакральную жертву предстоящей революции — известного в узких кругах ветеринара-социалиста, которого 18 октября убил металлической трубой мастеровой Михалин, обороняясь от стрелявшего в него из нагана «человека с красным флагом» Н. Э. Баумана (кличка «Грач»).

«…Похороны товарища Баумана вылились у нас в мощную демонстрацию московского пролетариата. Но царское правительство эту мирную демонстрацию обагрила кровью. Когда похоронная процессия возвращалась обратно, около Московского университета, с Манежа и близлежащих зданий были даны залпы. Мы попали под перекрёстный огонь. Это было наше первое боевое крещение наших боевых московских дружин».

Здесь товарищ Блохин слукавил. Вечером, на обратном пути похоронной процессии у Манежа, революционным дружинникам на плохо освещённой улице почудилась засада черносотенцев по которой они открыли огонь. Расквартированные в Манеже казаки, решили, что нападали на них, начали планомерно отстреливаться, делая один залп за другим. Боевики разбежались. Шестеро было убито, около сотни раненых.

С 1894 год по 1904 год численность участников стачек превысила 400 тысяч человек, с каждым годом повышалось количество политических требований на демонстрациях, росла поддержка рабочего движения интеллигенцией, в первую очередь студентов.

Только одна летняя стачка рабочих Юга России в 1903 года охватила 200 тысяч рабочих крупных промышленных центров: Керчи, Одессы, Николаева, Екатеринослава, Елисаветграда, Киева, Тифлиса, Батума.