***
Иду в березовый туман.
В прохладу ветреной свободы.
Под кров качающихся сводов.
В сокоточение белых ран.
Слезой земною плачут ветви,
Морозом сломлены в январь.
Искрит березовый хрусталь,
Пронизан золоченым светом.
Так, небо тянется к земле,
Через живой воды капели.
И перекресты птичьих трелей,
Звенят в весенней синеве.
Мой милый человек
Мой милый человек, мой долголжданный друг,
Роднюсь с тобой, душою истощенной.
Роднюсь с тобой, не только лишь, не вдруг
С тобою, мы давно раскрепощенны.
И нет в безмолвии нашем, дум таких,
Что не моглось бы нам в слова простые,
Облечь, не надрывая душ своих,
Чувствительные струны золотые.
Мой милый человек, откуда боль твоя?
Какой судьбе ты улыбнулся слепо?
Или должно быть так же, как и я,
Мечте своей доверился нелепой?
Откуда, мне знаком твой скромный лик?
С каких страниц, ты заглянул мне в душу,
И с ласкою, к щеке моей приник,
Не злобствуя, не требуя, не руша?
Мой милый человек, твое богатство — высь!
Твоя отрада — в нежности касаний,
И в шепоте листвы, и в пении птиц,
В безгрешности, доверчивых признаний.
Мелькая, ты теряешься в толпе,
Твоих следов, не видно на асфальте.
Но по ночам, являешься ко мне,
В простого ситца легком платье.
Мой милый человек, мой одинокий друг,
Во мне, мертва уж горечь об ушедшем.
Но, в пустоте родясь, другой недуг,
Иною жаждой мучит, сумасшедшей.
Сухою пылью, жжет бессонный взгляд.
И душит вдох, бесслезным горьким комом,
И нет путей — вперед, или назад,
И правды нет — ни в знаемом, ни в новом.
***
…И ехать — долго, налегке,
Без багажа, без напраправлеья.
Оставить по утру в купе,
Тепло и холод сновиденья.
…Сойти в желтеющий туман,
Вдохнуть забытую прохладу,
И выдохнуть всю боль из ран,
Примяв затылком зелень мяты.
И ноги вымочить росой,
Идя тропой полузаросшей
И с тихой встретиться рекой,
И лист по ней, рукой продрогшей,
Пустить — как памяти ладью.
И вслед, глядеть ему с улыбкой —
Путь уплывет — о чем скорблю,
В немую глушь по глади зыбкой.
И в каплях, свиснувших с ветвей,
Иссохшей, замершей осины,
Увидеть чудо новых дней —
Вторую жизни половину.
Ах, август…
Ах, Август, мой любимец, ты
Всегда обманом душу лечишь.
Иссушенную плоть листвы,
Будто питаешь- не калечишь.
И слезы льешь, как не по мне,
Пунцовую сгущая влагу.
И взор, в оранжевый рассвет,
Швыряешь мой, как дрожжи в брагу.
И пить, увядших трав настой,
Ты уговариваешь тихо,
Как мужичонка холостой,
Свое оправдывает лихо.
И пью ж..! — под шепоты листвы,
Под взбалмошный клик куличий,
Под жизни, драные холсты —
Один, другого неприличней.
Что жизнь? — как брошенный щенок
Пожрать бы ей чего — и ладно.
Сыскать бы теплый уголок —
И помереть, не так досадно.
Ах, Август, врал ты мне опять.
Опять сшутил ты злую шутку.
Ни лето, хочет придержать,
Охотник, целящийся в утку.
Мне, Осень пялится в лицо,
Кривя надменную улыбку.
А ты, красивым подлецом,
Скользнешь сквозь старую калитку.
Листвой простуженной дрожа,
Утонут в крике воробьином,
И оголившись на глазах,
Замрут черемухи картинно.
…Все стихло в кружеве снегов.
Все сине сверху, бело снизу.
В проломе между двух веков,
Болтаюсь, словно под карнизом.
Где мое время? тут, иль там…
Туда — никак! Тут — невозможно!
…Ага, спасители! Так, так…
«Ой, осторожней, осторожней!»
Да денусь, разве ж, я куда!?
О память, лбов не расшибают.
Вот, в настоящем, это — да!
Ломают, еще как ломают!
Исповедаться б так, чтоб не каяться.
В обнаженность коленей уткнувшися,
Мять ладонями легкое платьице,
С доверяющих плеч соскользнувшее.
Пятернею запутаться в локонах,
Не иссушенных гидроперитами,
Чтобы чья-то душа, точно коконом,
Окружилась моими молитвами.
И любить бы ее, ненасытную —
Желтым полем, туманом, да радугой.
Не запретную и не закрытую,
Не обманную — волчью ягоду.
Не утонуть мне в ладоге
Давно ль с Тобою виделись,
Недавно ли — что ж, в этом?
Ко мне, Ты не приблизишься,
И я, далек от света.
В какой глуши укрыться мне,
В какой ночи растаять.
Чтоб рук Твоих не знать во сне,
Пьянящего касанья.
Упасть в продроглость Ладоги,
Иль вжаться в грудь Урала,
Убресть суглинком пахоты,
К ильменскому причалу…
И плыть по глади озера,
Ничком, глазами в звезды,
В рыбацкой барке осенью,
От молодости поздней.
Где доброму — недоброе,
Где черный мрамор — вечному,
Там белое оплевано,
Случайностями встречными.
Где правде — пулю нервную,
Где в мякоть сердца — камень,
Там, слов шальными стрелами,
Слепые души ранят.
Не утонуть мне в Ладоге,
Не слечь в хвою Урала.
Очей зелено-каревость,
У всех меня украла.
Я знаю, это будет осень
Я знаю — это будет Осень.
Когда рябина красная горит.
Когда косым дождем сбивает проседь,
Соленую с гранитных плит.
Когда уже не жаль и нет надежды,
И силы нет — ни верить, ни любить,
Когда души последние одежды,
Изношены, то — время уходить…
И будет тихо. Очень, очень тихо,
Над павшею травой под серебром.
И в брежженьи рассвета я утихну,
И просветлюсь, бледнеющим лицом.
Я знаю — это будет Осень.
Но, на дворе пока февраль —
Долюбливаю голые березы,
И синь высокую, и ветреную даль.
Осеннее
Мечты мои неспешные,
Дурманные и глупые,
Как листья полетевшие,
Оборванные, хрупкие —
Обуглились, рассыпались,
Призывами бессильными,
По известковым папертям,
С руками некрасивыми,
Молящими о податях,
В бумажно-медной тленности,
А я, трясусь от холода,
В бесчувственной кромешности.
И грудь окоченелую,
В тряпье худое кутаю —
Надеждами несмелыми,
Лазоревыми утрами.
Все желтое и красное,
В октябрьской метели —
Все мечется и кружится,
В холодном, тихом теле.
Я строю храм березовый,
На жизни утрамбованной,
Безрадостными веснами,
С единственной иконою.
Кому — побед и почестей,
И славы — для веселья.
А мне б — душой не корчиться,
В бессонности постели.
Собрать бы дум гербарии,
И сжечь у теплой печки —
Чтобы грехом не ранили,
Огня душевной свечки.
И выплеснуться чистыми,
Безгрешными, не тайными,
Не скраденными мыслями,
К иконе той хрустальной…
***
Я жду в ненастье снежных зим,
Весны, бурлящей половодьем.
Туманом тронутых низин.
И шума птичьих карагодов.
Жду тихой ночи торжества,
В чуть слышном шепоте ольховом.
Июньских зорей колдовства,
В эфире желто-бирюзовом.
Восхода жду. Другого дня.
И в ожидании чутком этом,
Я тихо таю без тебя.
Влюбленный в завтрашнее лето.
Я смутно вижу силуэт.
И говорю с тобою в голос.
И, словно чувствую в ответ,
Лица касающийся волос.
Ты, точно майская гроза,
Меня обходишь стороною.
Лишь пыльной, хлещешь по глазам
Волной, удушливо-сухою.
Толь осуждая, толь щадя,
Моим сомненьям потакая,
Ты, бережешь от всех меня.
Сама того не сознавая.
Ты — яркий свет…
Ты — яркий свет в моих потьмах.
Ты — поводырь души смятенной.
Твой легкий след, петляет белым,
В моих чернеющих полях.
И я — охотник неумелый —
Его читаю наугад,
И по нему иду несмело,
И в даль, слепой бросаю взгляд.
Ты — бред любой моей ночи.
Ты — голубая кровь мечтаний.
Я запер, выбросив ключи,
Тяжелый сейф воспоминаний.
Я астроном Твоей души —
В ней — звезд восторженный искатель.
Я скульптор, лепящий в тиши,
Неосязаемость объятий.
И я зову Тебя, зову!
И этот зов, дрожит меж строчек,
Стихов, родившихся к утру,
И вскрывших смыслы многоточий.
И в них, нашли свой звук слова,
Свободу — быть и не таиться.
В букет душа их собрала,
И в окна птицею стучится.
Как мне ни быть…
Как мне ни быть, как ни стараться,
Пытаясь сбросить опьяненье,
С больной души, что в диком танце,
Все об пол бьет мои колени.
Все застилает очи дымом,
Мечты несбыточной и дерзкой.
И жарким летом холод зимний,
Вдыхает в судорогу сердца.
И сон единый — как предтеча,
Печальным ангелом кружится,
Над головой моей беспечной,
И шепчет мне: Угомонись ты…
Угомонись, передоверься,
Моей посланнической воле.
Тебе, уж боле не согреться,
В ответ подаренной любовью.
Ну что тебя еще заботит?
Кому еще ты хочешь верить?
В какую каторгу ты гонишь,
Души истерзанной отрепья?
…Стою перед Тобою — вечным-
Покинул мир зеленоглазый.
Душа — навытяжку, как свечка,
Уже не прячет пятен грязных.
Уже не буйствует, не ропщет,
Уже не просит, не робеет.
Но лишь сомкнув худые горсти,
Любовь последнюю лелеет.
— Так что же? — отпусти и это.
И пусть летит свободной птицей.
Не забирай ее у Света,
Чтобы другим могла присниться.
И в нерешительности зябкой,
Душа ладони разомкнула,
И там — внизу — в постели жаркой,
Ты от видения очнулась.
Тебе и странно и неловко,
И не найдешь тому причины…
Ночь, словно хитрая воровка,
Уйдет с рассветом желто-синим.
И новый день опять завертит,
Веретено протяжной скуки,
Но знай — всегда тебя поддержат,
Мои невидимые руки.
***
Ничего то теперь не осталось,
От прошедшей веселой весны.
Моя глупая, глупая радость,
Превращается в темные сны.
Я наверное жить на умею —
Все себя раздаю по кускам.
В долговые расписки, в «Не верю» —
Превращаются годы — в туман.
У меня пара сносных рубашек,
Пара новых почти башмаков,
И одна — обнаженная — пляшет,
В теплом серце, больная Любовь.
Пусть безумна танцовщица эта,
Пусть костяшки на пальцах — в кровь!
Ей, не нужно аплодисментов.
Не игра ее танец — зов.
Ей, нельзя прерывать этот танец —
Лихорадочный, глупый, смешной.
Он мне дарит последнюю радость —
Оставаться душою с Тобой.
***
Холод. Холодно все кругом.
Холод в воздухе, холод в душах.
Холод над головою кружит,
И на лужи ложится льдом.
В этом мае, уснуть бы мне.
Чтоб надолго — на год, иль на два —
Не застать чтобы листьев наглость,
Изумрудную в синеве.
До поры, схоронить бы радость,
Что кладу ежедневно в гроб,
Прихорашивая без усталости,
И целуя в прохладный лоб.
Рано. Рано Тебя аукаю.
Рано откликов жду Твоих.
Сам, уже переплавленный мукою,
Я любить могу за двоих.
Может быть переждется, развеется
Этот холод, как ранний туман.
И от радости, щеки зардеются.
И с Тобою, мы ступим в храм.
***
В какой глуши укрыться мне,
В какой ночи растаять.
Чтоб рук Твоих не знать во сне,
Пьянящего касанья.
Упасть в продроглость Ладоги,
Иль вжаться в грудь Урала,
Убресть суглинком пахоты,
К ильменскому причалу?
И плыть по глади озера,
Ничком, глазами в звезды,
В рыбацкой барке осенью,
От молодости поздней.
Где доброму — недоброе,
Где черный мрамор — вечному,
Там белое оплевано,
Случайностями встречными.
Где правде — пулю нервную,
Где в мякоть сердца — камень,
Там, слов шальными стрелами,
Слепые души ранят.
Не утонуть мне в Ладоге,
Не слечь в хвою Урала.
Очей зелено-каревость,
У всех меня украла.
***
Как мне ни быть, как ни стараться,
Пытаясь сбросить опьяненье,
С больной души, что в диком танце,
Все об пол бьет мои колени.
Все застилает очи дымом,
Мечты несбыточной и дерзкой.
И жарким летом холод зимний,
Вдыхает в судорогу сердца.
И сон единый — как предтеча,
Печальным ангелом кружится,
Над головой моей беспечной,
И шепчет мне: Угомонись ты…
Угомонись, передоверься,
Моей посланнической воле.
Тебе, уж боле не согреться,
В ответ подаренной любовью.
Ну что тебя еще заботит?
Кому еще ты хочешь верить?
В какую каторгу ты гонишь,
Души истерзанной отрепья?
…Стою, перед Тобою — вечным-
Покинул мир зеленоглазый.
Душа — навытяжку, как свечка,
Уже не прячет пятен грязных.
Уже не буйствует, не ропщет,
Уже не просит, не робеет.
Но лишь сомкнув худые горсти,
Любовь последнюю лелеет.
— Так что же? — отпусти и это.
И пусть летит свободной птицей.
Не забирай ее у Света,
Чтобы другим могла присниться.
И в нерешительности зябкой,
Душа ладони разомкнула,
И там — внизу — в постели жаркой,
Ты от видения очнулась.
Тебе и странно и неловко,
И не найдешь тому причины…
Ночь, словно хитрая воровка,
Уйдет с рассветом желто-синим.
И новый день опять завертит,
Веретено протяжной скуки,
Но знай — всегда тебя поддержат,
Мои невидимые руки.
***
Мечты мои неспешные,
Дурманные и глупые,
Как листья полетевшие,
Оборванные, хрупкие —
Обуглились, рассыпались,
Призывами бессильными,
По известковым папертям,
С руками некрасивыми-
Молящими о податях-
В бумажно-медной тленности,
А я, трясусь от холода,
В бесчувственной кромешности.
И грудь окоченелую,
В тряпье худое кутаю —
Надеждами несмелыми,
Лазоревыми утрами.
Все желтое и красное,
В октябрьской метели —
Все мечется и кружится,
В холодном, тихом теле.
Я строю храм березовый,
На жизни утрамбованной,
Безрадостными веснами,
С единственной иконою.
Кому — побед и почестей,
И славы — для веселья.
А мне б, душой не корчиться,
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.