Белый конь

Белый конь

Высокобезнравственная повесть

Охотясь за Принцем на Белом Коне,

главное, не зашибить лошадь

Пролог

Как экономика должна быть экономной, так одиночество — всегда одиноко. Когда встречаются «два одиночества и разводят у дороги костер», они уже не одиноки, поскольку их двое.

Двое, трое, четверо… Четыре женщины за одним столиком — это «Секс в большом городе», а не одиночество. Все, что больше одного, называть одиночеством — нонсенс!

С этим и столкнулся сочинитель «Белого коня» — как собрать вместе одиноких женщин? Они не собираются! В бане ли, в службе знакомств, на природе или тайком на явочной квартире милые женщины перестают быть самими собой, они выделываются друг перед дружкой, врут, кокетничают, завидуют, ненавидят и искренности от них в жизни не дождаться. А чтобы повесть действительно получилась, надо оставить их там, где они, по-настоящему они: в темноте, лицом в подушку, задыхающихся, рыдающих, но на самом деле мечтающих, фантазирующих и желающих… Господи, чего только не желающих!

Ночь. Именно наедине с ночью женщина по-настоящему одинока.

Кстати, раз в год ночью, в единственном месте у некоторых одиноких леди появляется возможность собраться вместе: на Ивана Купала, на Лысой горе, и это, вовсе не объединяющее мероприятие, называется «Шабаш». Однако ведьмы — не героини моего повествования.

Первая ночь

Если бы я вдруг стала сама собой, я бы от себя сошла с ума!

Меня спасает вселенская ложь: воспитание, образование, телевидение, книги и прочее… Воспитывали, согласно общей морали, глуша меня во мне. Обучали, давая ненужные знания, совсем не подходящие для моего дальнейшего существования. По ящику — вранье о добропорядочности и справедливости, и только взрывы, катастрофы, украденные дети вызывают дрожь и затаенную печаль. На глазах слезы, но это слезы не мои, а той, которую воспитали и обучили плакать в положенных местах. Смеяться тоже… Идешь на концерт и умираешь от хохота, слушая артиста-юмориста или писателя-сатирика. Хотя абсолютно то же самое, но другим голосом от ведущего новостей по телевизору и, будьте любезны, — рыдания взахлеб.

Книги… А что, книги?! Чем они лучше других? Правда, в некоторых рассказывается о Принце на белом коне. Мол, является он и обнажает тебя до самого донышка, срывая шелуху воспитания, образования и прочей чепухи… «Ты что, книгам веришь?» — спрашивают с изумлением. Не знаю, но думаю, где-то он есть, этот Принц на белом коне? «Ненормальная, идиотка, чокнутая!!!» Так я же и говорю, стала бы собой — сошла бы с ума.

Начала его искать поздно, года в двадцать три. Маленькая была, дурочка. Закончила институт, и филолог с красным дипломом, попала секретаршей к Николаю Петровичу. Отдать должное, Николай Петрович, как матерый алкоголик, в первый же день устроил испытание. Дает тысячу рублей и велит купить выпивку. На вопрос, что именно, машет рукой, мол, что понравится. А я тогда в спиртном ничего не понимала… Что в спиртном — материться не умела! Водитель его молчит, лишь с ухмылкой плечами пожимает. Чую, подвох, а в чем — черт разберет. Ладно, поехали. Захожу в магазин, а там коньяка — залейся! Наивная, хлопаю глазами, сыплю голубые брызги и тоненьким голосом спрашиваю продавца, какое зелье вкуснее, «Черный аист» или «Белый аист» — бутылки аж светятся от наклеек. Продавец мудрым голосом поясняет, это, девушка липовая Молдавия — не вздумай покупать. Единственное здесь приличное — Дагестан, его и бери. Спорить не стала, еще купила кое-какую закуску, сложила все в пакет и — к шефу. Николай Петрович заглянул внутрь, довольно хмыкнул и с удивлением посмотрел на сдачу в протянутой руке.

— Э-э, голубушка, это твое. Забирай!

Итак, боевое крещение, так сказать, прошла — за работу. День тружусь, другой, а на третий появляется он… Может, на кого-то подобные и производят впечатление вплоть до падения со стула, а на меня не очень. Ну да, метр девяносто семь, черный блейзер от Тиффани, под ним нечто розовое и шелковое, расстегнутое до пупа от Гуччи, белые отглаженные брюки и туфли, уж не помню от кого — всегда не до туфель было. Но лысый, лы-сы-й! Для меня лысина — нечто потное, мокрое и скользкое. Фи, фи! И еще раз, фи!!

— О! — говорит. — У Николая Петровича снова все по-новому! Как вас зовут?

Смело отвечаю:

— Маша.

— А по батюшке?

Я — в осадок! Впервые в жизни у меня спросили отчество.

— Владимировна.

— Здравствуйте, Мария Владимировна. А я Геннадий Михайлович. К шефу можно? Мы созванивались.

— Ага… Да, то есть, можно.

Они сидели, разговаривали, выпивали (Уж знаю. «Чай» кто разливал?). А я за это время пришла к точному выводу, лысые — не мой конек. Закончив переговоры, мужчины решили развлечься.

— Машенька, — запинаясь, сказал Николай Петрович, — едем в кегельбан.

Ке-гель-бан? Что такое кегельбан? Баня с кеглями?! Зачем в бане кегли? Как филолог, я могла разобрать слово по составным. И главное здесь баня?! Еще чего! Но опять же, тружусь всего третий день. Не утомилась… И так сразу терять работу не хотелось. Испытание с коньяком выдержала, может, здесь как-нибудь выкручусь?

Гусеница быстрее ползет, чем я собиралась. Выключила компьютер, разложила бумаги, принялась подмазывать губы, дважды, чтоб надежнее, подтянула колготки. Да мало ли дел найдется у секретарши после тяжелого рабочего дня?

Они терпеливо ждали внизу. Шеф пошатывался у своей черной «Волги» и махал рукой:

— Машенька, быстрее, опаздываем…

Я лично никуда не опаздывала.

Геннадий Михайлович стоял ближе. Он, наверно, заметил мою неуверенность и прошептал:

— Мария Владимировна, не волнуйтесь, давайте его обманем, — повернулся к шефу и крикнул, — Николай Петрович, пусть девушка, поедет со мной, а мы следом за вами!

Оба, казались, навеселе. Однако у Николая Петровича — водитель, а Геннадий Михайлович сам за рулем. Впрочем, своими глазами видела, шеф хлестал, зато гость лишь пригубливал. Может потому, глупенькая, предпочла белый автомобиль лысого.

Отправились…

Этот долбанный кегельбан находился в дальнем районе города, но Николай Петрович явно не торопился. Я видела, как он что-то говорил водителю, смеялся и все время оборачивался назад, наблюдая, не отстали ли мы. Чего же тогда он меня подгонял? Тут бы удариться в подозрения, но я все ждала, когда Геннадий Михайлович спросит мой адрес и отвезет меня домой. Вот небесное существо, крыльев мне только не хватало! А лысый все мурчал, все успокаивал, руки свободно лежали на оплетенном руле, и только массивный перстень гипнотизирующее посверкивал бриллиантом. Я и впрямь впадала в истому. Лето подходило к концу, но август не собирался отступать, к вечеру холодало, однако в тот день солнце светило, будто прописалось на небе.

— Чего он так тащится? — спросила я вяло и капризно.

Геннадий Михайлович оживился:

— А давайте, кругом! Все равно приедем раньше! — он резко свернул в сторону.

— Площадь Юности, — возразила я.

— Что, площадь Юности?

— Я там рядом живу.

Машина рассекала загустевающий воздух. Не вру, пространство становилось плотным и звуконепроницаемым — по крайней мере мне так казалось.

— Мы не туда едем, — пыталась я вырваться из кисельных берегов и молочных рек. Я кричала, как недорезанная, рвалась расколотить лобовое стекло, а на самом деле робко шептала, обмахиваясь вспотевшей ладошкой.

Да, мы ехали не туда, не к площади Юности… Я вообще не понимала, где мы. Насыпи, железнодорожные пути, разбитые вагоны, и справа, и слева, словно кровеносные артерии, а посередине ползущий автомобиль с тонированными стеклами. Нас не разобрать, зато все вокруг отлично видно, как из танка. Хотелось скомандовать: «Огонь!», а можно и не командовать — атмосфера накалялась сама по себе. Нет, Геннадий Михайлович не гладил меня по открывшемуся бедру, богатый перстень продолжал сверкать на баранке, но я знала, сейчас должно вспыхнуть и сгореть к чертовой матери. Насыпи лоснились от жира, шпалы пышно набухали, рельсы отливали пурпуром, а раззявленные вагоны, причмокивая жевали густой воздух. Сейчас это покажется странным, а тогда — вполне естественным, ведь мы приближались к тупику!

Были у меня мужчины… К двадцать трем годам как не случится мужчине? Даже неприлично в мои лета оставаться в девицах. Пусть будет еще один — ха-ха-ха! — на этот раз — с голым черепом…

А дальше я перестала что-либо понимать. Трикотажная кофточка слетела и закружилась по салону, следом осенним желтым листом поплыл топик. Я не голливудская звезда, лифчик порой надевать не обязательно… На работу мини — ни — ни, юбка обязана придерживаться строгих линий… Кстати, где она?! Надежно подтянутые колготки растворились прямо на ногах, о стрингах и говорить нечего — исчезли. Желтый шар оторвался от туловища и оказался у меня между ног. Что это, язык? Язык!!! Фитилек затрепетал, словно к нему поднесли факел! Медленный огонь пополз по распахнутым бедрам, пробрался внутрь живота, зажигая каждую клеточку, доводя до кипения каждую капельку крови. Но вот у дымящейся, как торфяник, груди он вырвался наружу и помчался по телу, по высушенной длительной засухой степи, оставляя за собой выжженные алые пятна. Рот исказился, то ли от жажды, то ли от крика. Наконец, где-то наверху, в голове, взорвалась тьма… Даже в кончиках пальцев отозвалось эхо. Но я еще не умерла! Огонь гас, как гул благовеста, как волчий вой, уплывая к луне. А оттуда, с небес, снисходила благодать: сожженную кожу охватывала прохлада, по исстрадавшейся плоти потекли ручейки — в последний момент меня сняли с костра и аккуратно сложили в холодильник. Как тут не задрожать? Сознание, прихрамывая, возвращалось, как побитый за углом хулиганами отличник. Боже, неужели это со мной случилось?! Первый раз! Лодочка, покинув узкое русло тела, вынесла меня, неразумную, в океан.

По тому океану греб навстречу Геннадий Михайлович.

Он сидел рядом, обхватив руль, и искоса поглядывал на меня. Господи, абсолютно одетый! В пиджаке, штанах, в перстне на безымянном пальце. А я распласталась, как морская звезда, и ни в чем! Ни в чем, и не шевелилась — нагота сковывала меня, словно кандалы.

И вдруг этот лысый черт заскулил:

— О что я наделал, соблазнил невинную девушку и теперь она на меня напишет заявление в милицию…

В мгновение я скукожилась на заднем сиденье. Как там очутилась — без понятия! Забилась в уголок, как русалка, вся в пупырышках и зеленая. Или синяя? Не уверена, меня в тот момент дальтонизм прохватил.

— Одежку ее измахратил. Как она теперь домой пойдет? Голая, без колготок, а кругом люди.

Я же не врубилась, что надо мной прикалываются. Оно хоть и случилось, но с первого раза еще ни одна сходу умной не становилась. Тут скорее глупеешь…

Трусы, как ни странно нашлись, и, путаясь в тонких веревочках, я их с грехом пополам напялила.

— Ну что, Машенька, в милицию? Там и заявление напишешь.

А мне не до милиции, ни до чего — побыстрее тряпки свои найти.

Но дальше, вообще, фигня началась.

— А может, без органов обойдемся?

Вдруг Геннадий Михайлович достает бумажник, выуживает оттуда тысячу и сует мне в кармашек сумочки. У меня на сумочке, на задней стороне карман с молнией. Так вот, он расстегивает эту молнию и кладет зеленую бумажку, да не одну.

— А это за покореженные трусики и за поцарапанные бедра, я сегодня неважно побрился.

Короче, издевался надо мной, как хотел. Пока назад ехали, только глазами хлопала и мычала нечто невразумительное. А остановились, смотрю, вовсе это не милиция, а наш дорогущий «Пассаж».

— Идемте, Мария Владимировна, колготки вам выбирать и еще что-нибудь по мелочи…

На другой день — все, как обычно: звонки, бумажки, посетители, для кого чашки с конфетами, кому рюмки с бутербродами. Однако работа секретарши не такая уж простая. Потому что с одной стороны начальство, а с другой — персонал. А это значит, слухи, инсинуации, интриги. Хоть недели не проработала, но уже первые узелки начала вязать. Если откровенно, в тот день как-то случилось не до служебных хитросплетений, некоторые предметы даже из рук падали — этот лысый гад не позвонил и не появился. И потом… А выходные тянулись, как жвачка.

В понедельник, перед перерывом, зашла к шефу и среди прочих вопросов, как бы в проброс, поинтересовалась, мол, что за птица Геннадий Михайлович.

У Николая Петровича аж глаза засветились:

— Отличный мужик, Маша, директор завода, наш подрядчик, вполне надежный партнер, — собрался и уехал на обед.

Я осталась одна. Того и надо! Ширк по бумагам, записям, ведь знала, что искать и почти сразу добилась успеха. Через минуту я звонила в приемную лысого.

— Кто спрашивает?

— Секретарь Николая Петровича.

— У него сейчас совещание. Узнаю, возьмет ли трубку?

Моментально!

— Мария Владимировна, вы?! Прекрасно! Передайте Николаю Петровичу, к концу дня подъеду…

Мы расстались через четыре года. Женатый мужчина никогда не будет принцем, а «Волга», пусть и белая — белым конем.

Вторая ночь

Все из-за проклятого пустыря! С одной стороны замызганный забор комбината, а с другой остатки старой деревни — какие-то полусгнившие срубы. Тропинка ближе к бывшему жилью. А так, в ширину метров двести, да от остановки до дома минут пять-шесть пешком. Можно, конечно, дальше проехать и там — культурно, по асфальту… Но, во-первых, ни одного магазина, во-вторых, идти в два раза дольше. Кто торопиться, предпочитает через пустырь.

Утром, даже в мороз, нормально: все же на работу отправляются, не тропинка — главный проспект микрорайона. А народу! Обязательно знакомых встретишь, соседей, сослуживцев или с кем в очереди когда-то стоял — редко, когда не с кем в транспорте перемолвиться, за болтовней и дорога короче.

Вечером, особенно поздним, другое дело. Тут рабочий график не действует, добираешься, как правило, в одиночку. На пустыре всегда темно, от прожекторов с комбината больше теней, чем освещения, даже в безветренную погоду воздух, кажется, шевелится и кишит призраками. Просвежиться сюда не тянет, хотя несчастные любители домашнего собаководства именно тут выгуливают питомцев. Тем, видать, тоже дискомфортно, быстро делают дела и скулят, просятся домой. Одна забота, как бы в собачье дерьмо не угодить — на пустыре его достаточно.

А зимой! Снег, ветер, мороз… Чего только ни надето! Скороговоркой: сапоги, носки, рейтузы, колготки, юбка, кофта, теплая кофта, бабушкина шаль, надо всем — шуба, шапка, капюшон, а все равно бежишь, как голая. Нету места, где б тебя не общупали ледяные, скользкие, скорые пальцы. А дома чайничек, а там воды — чуть-чуть, чтоб тут же вскипело, заварилось и шубу, шапку, варежки — долой, и шмыг за стол, и на всю квартиру: швырк — чавк, швырк — чавк! Звиняйте, господа, не до политесу…

К тому же чертов пустырь не отпускает, как ни беги — скорость не прибавляется, лишь запыхиваешься и дышишь через раз. А как не задохнуться, когда в одной руке сумочка и сколько она весит, говорить не надо? Конечно, ее тяжести не замечаешь — привычка, но это при прогулочном шаге, а когда несешься, чувствуешь себя революционным матросом с пулеметом за спиной. Кроме сумочки, в той же руке пакет из химчистки, и пакет с приятной обновой, а в другой, понятное дело, жратва. Нет, я худею, постоянно на диете, так что делов-то: пара яблок, апельсин, кефир, еще кое-чего. В общем, с этим «еще кое-чего», четверть пуда набегает, хочешь, не хочешь — прешь! И родной дом, кажется, за чертой горизонта, а ты сама — то ли Миклухо-Маклай, то ли капитан Грант.

Наконец добралась — уф! Вновь скороговоркой: согрелась, разделась, поужинала… Так нет же, продолжает привлекать! У меня одна сторона как раз на него выходит. Ночью он похож на Марианскую впадину — бездонный и бесконечный, а днем — всегда на осень. Даже зимой в его белизне чудится что-то ямщицкое, заунывное. Сколько раз ловила себя — стою у окна и пялюсь…

Короче, достал меня этот полигон! Чтоб каждый день по нему не шастать, решила купить машину. Чтоб культурно — сразу к дому, чтоб с вывертом хлопнуть дверцей, и, чтоб не торопясь, нога за ногой, словно ступая по подиуму, идти к подъезду.

Готовилась к этому событию, как Красная Армия к взятию Берлина. Сначала выучилась на права. Поднатужилась и к осени набрала до необходимой суммы. Через добрых знакомых вышла на мужика, продававшего неновую «Хонду», как раз то, что нужно. Гараж? Нет, на гараж я пока не потяну. Зато рядом с домом платная стоянка, а зимой можно договориться об аренде.

Наступил октябрь и прощай, пустырь! Ну, не совсем прощай, но хотя бы…

Я давно заметила, в году есть два абсолютно мистических месяца — май и октябрь. Природа меняется на глазах! В мае, еще вчера голые ветки — вдруг все в зелени, яблони в белом, а кусты сирени взрываются бутонами. В октябре наоборот — обнажение! Причем не сходу, как из предбанника в бассейн, а постепенное, по высшему классу: изумрудные одежды сменяет желтое с оторочкой или сексуально-красное белье, и лишь потом открывается стыдливая веточка и белое, в родинках березовое плечико.

Даже пустырь по-своему прихорашивается, распластывается во всю ширь и разве что не постанывает.

Вот тогда-то все и случилось, в начале октября, под шелест опадающей листвы. Чего я через него поперлась? Собиралась ведь проехать еще остановку и отправиться домой по цивильному тротуару. Пусть дольше, зато безопаснее. Видимо, задумалась, размечталась, как последняя идиотка, и по привычке вышла на своей остановке. Спохватилась, с полсотни метров отшлепала. Возвращаться? Подумала, себе дороже: пока назад дойду, пока транспорт дождусь — у нас не проспект, захолустье, и не час пик, не скоро дома буду. Решилась — вперед! А как же, мы же смелые, хотя вокруг, будто чума прошла — ни души…

Дело в том, что завтра с утра я должна стать владелицей автомобиля, а мужик, продающий «Хонду», требовал без всякого задатка только наличные, да еще капризничал, мол, заждался, у него желающих — очередь. Вот и торопилась. В сбербанке тоже козлы, сразу сумму не выдавали, требовалась заявка и два-три дня ожидания, словно они сами дензнаки печатают. И вот сегодня вечером я наконец их сняла и, прижимая накопленное к груди, в смысле битком набитую сумочку, пробираюсь, как партизан с гранатой, через, будь он неладен, пустырь. Даже собаководы куда-то сгинули. Где их песики-барбосики? Тявкните, голубушки! Как назло — тишина… Ветер и тот сгинул, закрался в кусты и оттуда украдкой подсматривает. А бедная женщина склонила голову и, словно сквозь ураган, — напролом. Вот уже и ветхие срубы сбоку замаячили. Ага, значит, половину пути пролетела. Соберись, подруженька, ты же можешь, прибавь шагу! Зря, конечно, в школе с уроков физкультуры сачковала…

И тут я оказалась в чьих-то лапах!

— Гра-абят!!!

Бесполезно! Кто услышит? Ни собачки кругом. К тому же рот запечатан ладонью, хорошо нос остался открытым, могу дышать. Его вторая рука крепко обхватила за талию, оторвала от земли и он по воздуху понес беззащитное, обвисшее тело в руины. Мои руки тоже заняты — из всех сил прижимаю к груди драгоценный ридикюль.

Рот освободился, видимо посчитал, что уволок меня достаточно далеко. Господи, да куда здесь ни тащи — все глушь и мрак. Чувствую, начинает задирать юбку. Кажется, это не ограбление… Не знаю почему, но я ему помогаю?

Сзади цедят:

— Колготки снимай, — и дергает их вниз, дергает…

Вот скотина, не дергал бы, сама быстрее сняла. Ах да, у меня же в руке сумочка! Прощай колготки, трусики туда же, обеими половинками ощутила вечернюю прохладу земли — лежу, что ли? Не важно! Не важно — пальцы до судорог сжимают мое небольшое богатство. А он торопливо сует своего карася. Помочь? Побыстрее бы завершить этот кошмар? Тогда, сумочка под голову! Вставил, пыхтит… Но что это?! Будто током ударило. Эй-эй, мне вовсе не до скачек! Но помимо меня, меня снова шандарахнуло, и не хило, замечаю, шандарахнуло. Хочу поправить сумочку, но пальцы вдруг немеют от восторга. И не только пальцы. Ноги салютом взнеслись к небу и отплясывают сами по себе, живот в мурашках, будто завалилась на муравейник, перси трепещут, словно колокола перед звоном, аж под мышками сладостно. Пятнадцать, ше-естнадцать, се-емна-адцать! Он… Впрочем, я о нем и не думаю, я себе поражаюсь. Но он наяривает, как Садко на гуслях, а я, как Анка-пулеметчица, отстреливаюсь. Только вместо криков «ура!», я мычу, стону, и ловлю себя на том, звуки до меня лишь доносятся, а сама я нема, как ры-ыба-а-а! И слезы самопроизвольно текут по щекам — я плачу и плачу, и вовсе не от горя. Лежу распластанная на сырой земле и всхлипываю. Одна… Господи, а он где?! Нету! А сумочка?! Под головой тоже нету! Ай! Ах, нет, вот она, под поясницей. Как там очутилась? Наверно, чтоб не простыть, переложила… Ага, чтоб не простыть, — сказала и рассмеялась. Как же так, вроде в беспамятстве, а с сумочкой подсуетилась — хи-хи-хи…

И долго мы тут, веселые, валяться, будем?

Вставать не хотелось, но пришлось: медленно, постанывая, светя маленькой луной в небо, поднялась. Колготки и трусики искать не стала — бог с ними. Одернула юбку, кожаную курточку и, вихляя на каблуках, потащилась домой. Все не могла сообразить, что же со мной случилось?

Дома сразу в душ. Кипяток не ошпаривал, ледяная струя не обжигала. В стакан — четыре кусочка сахара, в рот — столовая ложка варенья, чай оставался пресным и безвкусным.

Зашла соседка, милая женщина, мы с ней во многом откровенны. Позже позвонила лучшая подруга. Они обе ахали и вскрикивали.

— Сколько ты говоришь раз?

— Вроде бы, тридцать…

— Может, ты ошибаешься? Три?

— Три — это праздник. А тут — ураган, буря, стихия с жертвами и разрушениями.

— Ты совсем не помнишь, как он выглядел?

С трудом собирала мозаику. Кажется, в красном спортивном костюме. Вышел человек перед сном объездить белого коня, а тут как раз одинокая дура в очках и с сумочкой по пустырю дефилирует… Кажется, бородат. Кололся. И совершенно определенно пах потрясающим советским парфюмом «Шипр»! Специально флакон купила — нюхаю.

Машину, конечно, купила, однако пустырь меня еще долго не отпускал. По вечерам, как привидение, слонялась, поджидала бородатого наездника в красном спортивного костюме. Не знаю, сколько бы это продолжалось, если бы несколько раз не встретила милую соседку, блуждающую с отсутствующим видом по кустам. И уж совсем успокоилась, когда набрела на свою лучшую подругу, а она живет в другом конце города.

Третья ночь

И такое возможно… Только для этого надо быть не мною — не смогу! Зинкой, например, моей лучшей подругой.

Откровенно сказать, Зинаида не красавица. Далеко не красавица. Высокая — да, стройная — да, ноги от ушей — да, но, черт возьми, не красавица! Брюнетка с носом, типа Джессики Паркер. До тридцати пяти дожила, все ребенка хочет, а замуж никак не выходится. Казалось бы, возьми, да роди от кого-нибудь — что ты! Так не принято! Она ж из генеральской семьи, там всю жизнь ножами с вилками едят, вековечные традиции — короче, каждый сходит с ума по-своему…

Как-то звонит мне, мол, поехали в секс-шоп выберем пластиковую морковку. Зачем, говорю, мне не надо. А когда скучно, разве ты не балуешься? У меня же Пам-Памыч есть, объясняю, даже если он досрочно выполняет пятилетку, всегда нахожу способ догнать его.

А тут Зинка обнаружила VIP-службу знакомств, ну, где там бизнесмены, депутаты и прочая знать — вообще, отпад. Во-первых, она засекречена, как подземный ядерный полигон, во-вторых, ни телефона, ни адреса в природе не существует, в третьих, Зинаида все-таки стала клиентом — что ж, не зря из генералов.

Понятное дело, не про наши чины, и я просто сгорала от личной любознательности, но Зинка все подала под постным маринадом.

— Ничего особенного, — молвила она с кислым лицом.

Ага, «ничего особенного» — так и поверила. Но с другой стороны, при ее знании всяческих свах, сводней, посещений подпольных домов свиданий (заносило и туда) и балов «Кому за 30» — опыта не занимать. Могла позволить себе и после сверхсекретной VIP-службы поморщиться. Уж она такое понарассказывала — уши в трубочку, глаза по чайнику. Да что, рассказывала, однажды уговорила и заманила, на вечеринку «Кому до ста!». Шок…

Я по запросам женщина скромная, что имею, тем и довольна — за лишним не гонюсь. Но в тот день подружка так страдала, аж больно смотреть, взяла и согласилась. Хотя собственных соображений не изменила. Например, считаю, коль мужчина-солидол и желает познакомиться с приличной дамой, он и сумму должен заплатить приличную. В ресторан пойти, на раут или еще какой званый ужин — да мало ли… Но ни в коем случае ни в библиотеку, ни в театр, ни в Дом культуры. Разве тогда, если, как Зинку, приспичит. Видала я тех приспиченных.

Девчонками мы в этот ДК на танцы бегали, а я еще в драмкружке занималась. Кого исполняла? К сожалению, не помню — значит, не Джульетту. Здесь играла лучшая группа в нашем городе «Аргонавты». Ребята уже были взрослыми, студенты, не то, что мы, пигалицы, а все равно от их музона кипятком писали. Нынче живой музыки нет — дискотэка. Так нам объяснила пожилая дама на контроле: «Сегодня дискотэка». На улице лето, а в помещении — Новый год. Будто и не меняются времена: крутящийся зеркальный шар у потолка, мигающие разноцветными бликами прожектора, ленты серпантина и кружочки конфетти под ногами. Музыка? Здесь музыку не слушают и танцуют невпопад — иные цели, другие задачи.

Зинаида вошла, как королева, но музыка не притихла и свет не стал ярче, кажется, никто и внимания не обратил — полумрак. Увы, здесь каждый самодержец в своем разоренном государстве. Тем не менее моя приятельница была бодра, как из бани.

— У стены стоять — западло, танцуем, — сказала она и мы прошагали в центр, присоединяясь к нескольким качающимся силуэтам.

— Зинуля, привет!

Ого, оказывается нас разглядели!

— Иришка, здравствуй, сладкая! Познакомься, моя подруга.

Я кому-то кивнула, кто-то кивнул мне.

— Кто? Что?

— Пока никого.

Ответ Иры мне почудился странным. Огромный зал заполнялся быстро. Не битком, но люди прибывали и вскоре гул толпы начал перекрывать музыку. Все вокруг становилось нереальным, словно шли какие-то мистические кинокартинные съемки. Особенно странными выглядели мужчины. В отличие от обычных (которые в ресторанах), они представляли недружный отряд десятирублевых охотников (десять рублей — цена входного билета). Один такой приблизился. На вид трезвый, но с утренним выражением лица — это когда проснулся и до первой рюмки мимика никак не меняется. Чистенький: рубашка из прачечной, галстук из химчистки. Даже морозоустойчивый одеколон не смог перебить запах крахмала и реактивов. Смотрел на меня, как на повод выпить. Хорошо танец оказался быстрым, ретировалась в люди и прибилась к другому острову. Там все люди — острова, и я вдруг четко ощутила, как должна благодарить Бога за своего Пам-Памыча. И чего я капризничаю?

Зато Зинаида, это генеральское потомство, чувствовала себя, как рыба в воде.

— Не хандри, подруга, сейчас настоящие ребята подвалят.

«Настоящие»? Это какие? Типа из «Бригады»? Не думаю, чтоб тех киношных бандитов устроил бы местный рынок. Девчата тоже ведь десятирублевые. Или прикидываются, как мы с Зинкой? Попроще и без бриллиантов…

Мне исподтишка указали на здешнюю королеву. Венценосная особа представляла из себя директоршу «Универсама». Вот на ком злата-серебра! Как она не боится напугать простой люд? Ну что ты, пояснили мне, у нее ж дома полно водки, а ради этого люд готов подавить в себе любой страх, в том числе перед ее макияжем и возрастом.

А бравые парни на самом деле оказались из бригады, точнее, из дружины. От них несло законопослушанием, добропорядком и пивом. Девы к ним никли. Сделав пару кругов по залу, они сбросили алые повязки с рукавов и остались довольны.

Спокойная за Зинаиду, я покинула танцзал по-английски — уход Наташи Ростовой со своего первого бала никто не заметил…

А про VIP-знакомства я все-таки из Зиночки вытащила. Невозможно подобное в себе держать, на то и подруги. Поскольку адреса и телефоны службы как бы отсутствовали, встречалась она с благородными джентльменами, идальго и сеньорами в разных кафе. Явки и пароли каждый раз менялись и над свиданиями витал дух секретности. И как не витать, дабы притушить ореол известности, приглушить шелест денег, скрыть блеск безумия важных господ, крадущихся на тайные встречи.

— Да-а, — вздыхала Зинка, высаживая сигарету в три затяжки, — то, что им дано «сверх», делает их «над» другими людьми. Они физически не могут не смотреть свысока, не разговаривать снисходительно, не относиться к миру покровительственно — это ведь они его создали по собственным законам, — так рассуждала генеральская дочь, знающая бомонд не понаслышке. — Один, к примеру, денежный туз, пока я пробиралась к столику, рассмотрел меня с ног до головы и заметил, да, размеры его устраивают, типа длина ног от бедра, размер бюста и вместимость багажника. А сам, метр с кепкой, мог от дождя под моими титьками спрятаться и не промокнуть. Еще один, стряпчий, — процедила Зинуля, — разложил бумаги, на меня, мельком глянул и забубнил, мол, видеться будем по вторникам и четвергам с четырнадцати до шестнадцати, за что получу щедрое вознаграждение. Не жадный. Я спросила про воскресенье — не отреагировал. Наверное, до сих пор в том бистро сидит. Но одному, я, тупица взбалмошная, на удочку угодила, — и захохотала, будто в цирк попала. — Ай, подруженька, а почему и не цирк?! Нет, точно я когда-нибудь во что-то ужасное вляпаюсь! Ведь зная свой характер, стараюсь быть осторожной, оглядчивой, веду себя, чуть ли не ангел. У меня же за спиной не обычные крылья, а золотые погоны отсвечивают — надо честь семьи блюсти! Но тут другое, короче, слушай. Попался мне, а точнее, я попалась одному мэну. Натуральный, я тебя уверяю! Прикид, парфюм, маникюр, причесон — все на месте. И небезызвестный… Мне бы, дурочке с переулочка, задуматься, чего сей муж в службу знакомств обращается? Уж ему-то, казалось бы, и пальцем шевелить не надо… Но я губу раскатала и растеклась, как мысль по древу — полную сознательность потеряла. В общем, вечером, после хорошего застолья в дорогущем кабаке закатили мы к нему. Хоромы — елки-палки! Комнат не сосчитать. Здесь бы убивать и закапывать. Думаешь, я хоть на секунду насторожилась? Куда там! Веселюсь его шуткам, как недорезанная, а настроение, хоть через скакалку скачи. Разбежались мы. Он из гостиной в одну дверь, я в противоположную, где ванная. Возвращаюсь уже в пеньюаре.

Знаю я тот пеньюар! Фонарный столб сам начнет ток давать и на стену полезет.

— Сижу с ножками в кресле, курю не в затяг, чтоб потом не задохнуться. Жду. Душа трепещет, как курица на сносях. Уж сколько я в ванной провозилась, ты представляешь, а его все нет. Жду, а его все нет! Волноваться начала, затягиваюсь… И тут вдруг раздался грохот, будто танки. Ближе, ближе, я на ноги вскочила, а навстречу мне из распахнутых дверей — он! Голый, на роликовых коньках, а впереди набухшая сарделька! «Хватай, — велит, — и катай!» И понеслась я, как Ассоль под алыми парусами, по всем апартаментам. А куда деваться?

Ну, роликовые коньки еще ладно, а вот однажды…

Однажды поздним вечером, когда на противоположной стороне земли в Канзасе случились три подряд торнадо, а в мексиканской тюрьме заключенные устроили бунт (можно проверить по газетам), на бедную Зинулю накатило. При том, по мощности — точно торнадо, а по неукротимости — антигосударственный мятеж.

Кинулась к записным книжкам с прошлыми, настоящими и возможно будущими телефонами. Но поздний вечер оказался по настоящему зимним. За окном мело аж звенело, ветер сыпал пригоршнями, словно крушил хрусталь, а снежинки больно кололись, как стеклянные. Люди носа не казали, сидели по домам и радовались теплу. А Зиночку в кресле бил озноб, будто не было заклеенных окон, толстых штор и раскаленных батарей. Диск крутился в холостую. Кокетливые интонации, жеманные хихиканья, капризные возгласы, томные вздохи, зазывные сюсюканья, игривые взвизги, жаркий шепот и жадные причмокивания — пропадали зря! И только через полтора часа страстной борьбы за выживание раздался обнадеживающий щелчок. Некий Петя отозвался на призыв, но, по всей вероятности, глядя в окно, поставил суровые условия, ни в какой центр он не поедет, а будет ждать Зиночку на остановке.

Петя жил на Менделеева, человека далекого, как по времени, так и по расстоянию. За улицей Менделеева начиналась неизвестность. Зинка засобиралась. Но поскольку ей предстояла не быстрая пробежка в булочную и обратно, а долгожданное свидание: обстоятельная подготовка, плюс дорога, плюс непогода, про которую влюбленная дама абсолютно забыла, сыграли свое подлое дело — Пети на остановке не стояло. Опоздала девушка! Может, кто и зарыдал бы от горя, или кинулся догонять, уходящий в вечность, автобус, или пал бы духом и замерз прямо на остановке — но только не Зинаида.

Оценив унылую местность, и, разглядев сквозь вьюгу несколько светящихся в отдалении пятиэтажек, она вспомнила, что ее возлюбленный обитает в одном из домов возле остановки. Вдобавок, на сегодняшний день имя Петя не самое распространенное. Ура, сказала храбрая женщина и отправилась в поход.

Она стала ходить по этажам, звонить в каждую квартиру и спрашивать, не здесь ли живет Петя.

Подвиг ее длился недолго. Уже в третьем подъезде дверь открыл заспанный старичок и сказал:

— Да. Но он уже спит.

— Будите!

Петя вышел в одних трусах, босиком и вытаращил глаза.

— Чего смотришь, милый? Снимай сапоги! — и протянула обутую ногу. — Снимай! А вы, дедушка, идите, отдыхайте.

Не знаю, как там удалось дедушке отдохнуть, но Петя трудился до рассвета. А рассветы зимой поздние…

Зинка как-то вздохнула:

— Эх! Стоит мой белый конь у подъезда, жует травку, а подарить его некому.

Четвертая ночь

Он был настоящим конем. Я бы сказала, белым конем. На таких обычно приезжают принцы.

Приезжают, соскакивают, похлопывают по холке:

— Ну, ты пока — туда-сюда… А я тем временем — то да сё…

Может, не так обыденно, может, гораздо торжественнее. Приезжают, сходят, музыка, рота почетного караула, хлеб-соль, «Будьте любезны, в залу», а коня незаметно под белы рученьки в сторону, чтоб под ногами не путался. По крайней мере, ни на одной фотографии, ни в одном кадре кинохроники его не видать — сплошь официальные лица.

Прискакал он на Новый год. Но этому предшествовала целая история. Началась она ранней осенью. Ах, осень, томная пора! Конечно, если весна впустую, лето впустую — все надежды на осень…

Но Машка заглянула еще дальше:

— Как мы собираемся встретить Новый год?

— Ты что, с ума сошла? — сказали мы, не прерывая томления. Дело было в кафешке, пили кофе, лениво судачили. — Не видишь, осень на дворе.

Нашли кого осадить.

— Осень окажется краткой, как май, декабрь — не месяц, а пшик. И что?! Будем сидеть под елочкой у кого-то из нас и пялиться друг на друга? Или попремся в ресторан, где рожи от наших особо не отличаются, а?

Глаза у Машки блестели. У нас — нет, а у нее — да. Значит, там появилась идея.

— Выкладывай, — сказали мы.