Бесплатный фрагмент - Беларусь. По местам легенд о любви

Браслав. Легенда о происхождении названия Браслав

Начало истории Браслава

Город Браслав Витебской области стоит на берегу чистейшего озера Дривяты, входящего в систему Браславских озер. Название города имеет в корне балтскую основу «брасл», брод, мелководье. Это не случайно: c IX века на данной территории жило балтское племя латгалов. С ними соседствовали кривичи. Позже на 14 метровой горе, носящей сейчас название Замковая, возник древний центр Браслава. Принято считать основателем города полоцкого князя Брячислава, отца Всеслава Чародея.

Первые летописные сведения связывают город с нападением на него в 1065 году литовских князей Кернуса и Гимбута и отражены в «Хронике Быховца». Разрушенный тогда литовцами, город вскоре заново отстроился. Археологические находки рассказывают, как жители ставили рубленые наземные дома, занимались гончарным ремеслом, ткачеством, обрабатывали кожи и кость, занимались сельским хозяйством, и конечно же, рыболовством. Ведь древний Браслав развивался на перешейке между озером Дривяты и рекой Друйка. Центром города стал замок, давший название горе.

С начала XIV века город вошел в состав Великого Княжества Литовского. Им непосредственно управляли Великие князья, посылавшие в него своих наместников. С жизнью Браслава в 1559 году связано распоряжение польского короля Сигизмунда Августа, приказавшего перенести город на другое место, ибо «построен на месте небезопасном» Видимо, король видел опасность в дюнах над Дривятами. Но город, имевший 5 улиц, больше сотни домов, казармы, православную церковь, костел, больницу, рынок, православный монастырь замок остался стоять на своем месте.

К сожалению, Браславский замок не сохранился, но о нем рассказывают документы 1514 года, когда Браславу королевским указом было подтверждено магдебургское право, русские хроники Ливонских войн 1558—1583 годов, карта замка 1613 года и его описание 1649 года.

Браслав — центр повета. Поветовые соймики

В 1566 году Браслав стал центром повета Виленского воеводства. Поветом руководили предводитель и его помощник подкормий. В городскую администрацию входили хорунжий, судья, подсудок, писарь. Специально для проведения поветовых сеймиков в 1590 году на горе построили здание, где так же находились суд и архив.

На соймиках избирались депутаты на общий сойм Речи Посполитой, проходивший раз в два года, депутаты на сойм ВКЛ и депутаты в Трибунал. Белорусская шляхта была непосредственным участником государственного управления, так как все шляхтичи Речи Посполитой могли с правом вето участвовать в сойме, избиравшем короля Польши.

Браславский соймик решал многочисленные местные проблемы. На нем ценились яркие и пламенные речи, а споры по разным вопросам часто перерастали в военные стычки. Главное место во время поветового соймика занимали закулисные переговоры между руководителями различных шляхетских партий. Обычно для привлечения на свою сторону большинства они устраивали угощение. Знатным панам и заграничным гостям полагалось качественное венгерское вино и отборные продукты. Мелкой шляхте на столы подавали говядину, свинину, баранину, жареных индюков и гусей. Готовилось все специально соленое и кислое, вызывающее желания пить, особенно пиво.

С утра слуга, обслуживающий мелких шляхтичей, три раза подносил им водку, а на стол ставил хлеб, масло, смаженину. Во время трапезы к ним подходили крупные шляхтичи, магнаты, и давали наставления, что нужно поддерживать, а чему противиться. Потом отводили в костел, где вершился сам соймик. Там мелкой шляхте приходилось стараться изо всех сил, отстаивая интересы своих «кормильцев» и речами, и дракой, и даже саблями. После сессии их снова отводили к месту застолья и трапеза продолжалась. И так продолжалось в течение всего соймика.

Голосование за выборные должности называлось «кресованьем»: на доске против имени кандидата ставился мелом крестик. Чем больше кресок, крестиков, тем больше голосов. И, несмотря на пиры и пьянство, на подкуп должностей, шляхта чувствовала совою ответственность за страну, чувствовала свою значимость в решении государственных дел.

Продолжение рассказа об истории Браслава

Браслав сильно пострадал в период русско-польской войны 1654—1667 годов. В 1661 году город полностью сгорел, и государственный сейм освободил его на 4 года от всех податей. После окончания войны Браслав остался в составе Польши и начал отстраиваться. Но очередная война, Северная, 1700—1721 годов, принесла новые разрушения.

В 1795 году, после третьего раздела Речи Посполитой Браслава вошел в состав Российской империи. Через него, как и через многие другие наши города, прокатилась война 1812 года. Здесь даже несколько дней располагался штаб французского генерала М. Нэя, которого потом выбил из города отряд полковника Я.И Власова.

В 1843 году Браслав получил новое имя — Новоалександровск, и со своими 300 жителями вошел в Ковенскую губернию.

До начала Первой мировой войны Новоалександровск жил тихой местечковой жизнью. В 1915 — начале 1918 года рядом с городом остановилась линия фронта. Потом Браслав ненадолго оккупировали немцы. После освобождения, в декабре 1918 года, в городе был создан военно-революционный комитет. В начале 1919 года новая власть сделала Браслав центром Браславского района Литовской ССР, потом Литовско-Белорусской ССР.

С февраля того же года по Рижскому миру Браслав стал польским городом и развивался как центр туризма. В тот период по проекту архитектора Ю. Клоса общественный городской центр перенесли на западную окраину. Были построены жилые двухэтажные здания в «закопанском» стиле для чиновников, административные здания.

С 1939 года Браслав со своим населением 4,9 тысяч человек вошел в состав БССР, а в 1941 году был оккупирован немцами. Освобождение пришло 6 июля 1944 года. В честь этого события в городском сквере установлен монументальный памятник.

Вскоре после окончания войны началась реконструкция города, бережно сохранившая примыкающую к Замковой горе застройку XIX — начала XX века. Дома, стоящие вдоль улиц, окаймляющих озеро, поставлены на фундаменты из крупного бута. Сейчас в Браславе появляются довольно интересные по своей архитектуре частные застройки, в том числе гостевых домов.

Костел Рождества Девы Марии и Успенская церковь

Одна из главных архитектурных достопримечательностей города — костел Рождества Девы Марии возле Замковой горы, построенный в 1894 году. С 1967 года он является памятником архитектуры.

В костеле находится чудотворная икона Матери Божьей Монастырской. У нее необычная история. С XV века икона хранилась в православном монастыре на острове озера Неспиш, в трех километрах от Браслава. С XVII века монастырь перешел к униатской церкви, ордену базилиан. В 1832 году монастырь полностью сгорел во время пожара, но икона чудом уцелела. Верующие принесли чудотворный образ в Браслав, но икона исчезла и ее нашли через некоторое время снова на острове. Так происходило два раза. На третий раз вернуть икону поручили двум преступникам. И, лишь после этого икона осталась в Браславском храме.

Ледниковое озеро Дривяты

И все же основная визитная карточка Браслава — озера. В первую очередь ледниковое озеро Дривяты, возникшее 12 тысяч лет назад. Название Дривяты произошло от балтского корня «др», «рыхлый, топкий». Именно таковы его южные берега. В озеро бегут 11 речушек и ручейков, а вытекает одна Друя. Песчаное дно Дривят похоже на холмистый рельеф — то большая глубина, то мели, которых здесь около 50. Кое-где в мелких местах сохранились ледниковые валуны. На озере, открытом ветрам, часто бывают большие волны. Вдоль городского пляжа тянется 100 метровая полоса мелководья. А на глади озера лежат 6 островов.

На берегу Дривят можно увидеть множество лодок, в основном деревянных. Как и сотни лет назад, здесь занимаются рыбной ловлей.

В XIX- XX веках озеро считалось самым рыбным в Браславском регионе. Три части его территории принадлежали графам Броэль-Плятерам, одна четверть — местной церкви. Аренда озера стоила больше 6 тысяч рублей, но доход от выловленной рыбы, особенно судака, превышал арендную плату. Зимой ее, замороженную, везли в Варшаву, Ригу, Санкт-Петербург.

Вода из озера, очень насыщенная кислородом и считавшаяся вкуснее колодезной, использовалась для приготовления еды. В наше время в Дривятах много леща, щуки, налима, угря. Последний иногда встречается длиной до полутора метров.

Браслав в судьбе московской княжны Елены Ивановны

С Браславом связана печальная судьба дочери Ивана III и византийской принцессы Софьи Палеолог Елены (1476—1513). Ей, очень красивой, образованной, обучавшейся у византийского монаха из окружения матери, было уготовано стать супругой Великого Литовского князя, а потом польского короля Александра.

В начале 90-х годов XV века встал вопрос о скреплении мирных отношений между польской короной и Московским княжеством. По предложению Польши речь пошла о браке княжны Елены Ивановны и Великого литовского князя Александра Ягеллончика.

В результате в начале 1494 года в Москву отправилось великокняжеское посольство воеводы Петра Мантыдриговича. В его задачу входило подписание договора о границах и обручение, на котором Александра заменял молодой литвин Станислав Кежгайло.

Хотя Александр имел разрешение Папы Римского на брак с православной княжной, в самой Литве католические сановники настаивали на переходе невесты в католицизм. Тогда Иван III выдвинул следующее требование: будущий зять должен письменно отказаться заставлять Елену принимать католичество. Александр согласился, но с определенными условиями. Если его жена по своей воле захочет стать католичкой, то «воля ей». В итоге брачные переговоры затянулись почти на год, и ни одна из сторон не желала уступать. (56)

В конце концов Александр подписал обещание о выполнении требований Ивана III, и в 1495 году Елена Ивановна со свитой и приданым отправилась в Вильно. Ее сопровождал свадебный поезд с московскими боярами и духовенством. Александра представляли его приближенные: виленский воевода Александр Гаштольд, полоцкий наместник Ян Забрезинскиий и наместник браславский, смоленский и могилевский Юрий Зенович.

Великий Литовский князь встретил Елену Ивановну за три версты от Вильно, стоя на красном сукне, расстеленном на поле. При встрече нареченные пожали друг другу руки. Обряд венчания в соборе святого Станислава проводил виленский епископ Табор. На нем присутствовали митрополит Киевский архимандрит Макарий, прибывший с княжной священник Фома, московская боярская свита. Княжна по литовскому обычаю стояла на трех саблях. Свадебные торжества продолжались две недели.

Великая княгиня получила в подарок Браслав и множество других земель в Виленском и Трокском воеводствах. Одни ей давались пожизненно, другие она могла передавать православным монастырям, что Елена Ивановна с удовольствием делала.

Великая Литовская княгиня много путешествовала вместе со своим мужем. Особенно она любила бывать в Браславе. Но посещение любимого города не всегда сопровождалось радостью. Так, в 1500 году, во время очередной войны с Москвой, супруги приехали в Браслав, чтобы находиться вблизи от театра военных действий.

Отец Елены Ивановны, московский правитель Иван III, объявил эту войну в ответ на стремление литовской стороны заставить его дочь сменить веру. Поводом для подобного воздействия католического окружения на Елену Ивановну послужили следующие события. В конце 90-хх годов XV века встал вопрос об объединении Западно-русской православной церкви и Ватикана, но лишь при условии перехода супруги Великого Литовского князя в католичество.

Исследователь биографии Елены Ивановны историк Б. Н. Флоря разыскал документы, в которых Папа Римский Александр VI Борджиа дал Виленскопу епископу полномочия принудить ее к католичеству «мерами церковного исполнения и другими законными средствами», вплоть до расторжения брака и конфискации имущества. А Краковскому епископу Фердинанду, брату Великого князя, поручил предать Елену Ивановну церковному суду, если не удастся переубедить. (56)

Александр не допустил подобных действий в отношении своей супруги. А планы церковной унии не поддержали ни православное население, ни католическое духовенство, желавшее обратить православных в католичество.

Во время той войны, неблагоприятной для литовской стороны, в Елене Ивановне увидели возможного посредника для заключения мирного договора с Москвой. Именно с таким предложением к ней обратился Краковский кардинал Фердинанд с группой епископов. В знак примирения Великой княгине в августе 1501 года подарили имения умершего князя И. Ю. Заславского и перешедших на сторону Ивана III князей С. И. Бельского и В. И. Шемячича.

Но когда в том же году сейм Речи Посполитой избрал Александра польским королем, православной Елене Ивановне было отказано в королевском статусе. Супруга короля даже не присутствовала на его коронации.

Из переписки Елены Ивановны с отцом можно узнать, что она всеми силами старалась отвести гнев московского правителя от своего мужа, которого любила. Она просила отца заключить мир, с горечью сожалея о том, что ее брак вместо ожидаемых добрососедских отношений вызвал войну. Ей пришлось горячо убеждать, что все козни против нее строит католическая верхушка. Еще королевская супруга выражала опасение, что в случае смерти мужа над ней «силу учинят». Защищая дочь, Иван III потребовал от краковского кардинала и Виленского епископа письменный отказ принуждать ее к смене веры.

В 1504 году во время сейма в Радамле король впервые за всю свою жизнь заболел. Вскоре болезнь парализовала всю левую часть тела. Вначале правителя привезли в Краков. Там королю стало лучше и он начал ходить. В октябре монаршие супруги отправились в Вильно. В литовской столице королю практически навязали лекарей-шарлатанов, от «лечения» которых ему становилось все хуже.

Несмотря на болезнь, Александр продолжал выполнять свои обязанности. Он вместе с супругой отправился в Лидский замок поддержать войско перед битвой с татарами. В Лиде король написал завещание о назначении брата Сигизмунда своим главным наследником и опекуном Елены Ивановны с обязательством сохранить за ней все владения.

Обострение болезни заставило короля с женой вернуться в Вильно. Там Александр и умер 19 сентября 1506 года, оставив 30-летнюю королеву вдовой. Она осталась жить в Виленском Нижнем замке, много путешествовала и очень часто бывала в своем любимом Браславе.

Новый польский король Сигизмунд I первое время действительно заботился о родственнице и даже приумножил ее владения за счет земель взбунтовавшегося М. В. Глинского. Поэтому, когда Глинский искал помощи у нового московского правителя Василия III, брата Елены Ивановны, она посоветовала брату сохранять с польским королем мир и изгнать предателя. Но Василий приютил Глинского и начал боевые действия против Польши.

С 1508 года положение Елены Ивановны становилось все хуже и хуже. Король ее не почитал, как вдову брата, виленский воевода отнял земли, а паны разбазаривали казну. Но Елена Ивановна продолжала заниматься меценатством, поддерживать финансово православные монастыри и церкви.

В 1512 году Елена Ивановна сообщила русским послам о желании вернуться в Москву, не имея на то разрешения короля Сигизмунда. Хотя, в первую очередь, разрешение касалось не сколько ее самой, сколько положенного ей огромного имущества, которое по закону страны должно было вместе с женщиной отправиться на ее родину.

Брат Василий наказал ей приехать в Браслав и там ожидать его войско. Собираясь в Браслав, бывшая королева попросила прислать ей казну из 14 сундуков, хранившихся в монастыре францисканцев. Преданные Сигизмунду приближенные Елены Ивановны срочно сообщили об этом королю, и тот королевским указом запретил монахам отдавать сундуки с драгоценностями и деньгами. Затем король велел виленскому и трокскому воеводам задержать непокорную родственницу.

Елену Ивановну арестовали после службы в Успенском костеле, потом насильно отвезли в Троки, затем в Бирштаны. Король начал раздавать ее земли своим приближенным, заставляя вдову брата официально закреплять за ними эту собственность. Василий III выражал протесты против такого произвола над сестрой, но польский двор все отрицал.

Осенью 1512 года началась очередная русско-польская война, а в начале 1513 года король позволил Елене Ивановне выехать в Браслав. Сигизмунду в политической игре с Москвой она была уже не нужна, на ее земли имелось достаточно претендентов и женщину решили убрать. Как утверждал хронист ордена францисканцев Ян Комаровский, в Браслав послали человека с «лютым зельем», и приближенные дали Елене Ивановне «меду испити». (56)

Елена Ивановна умерла в любимом ею Браславе 25 января 1513 года. Ее тело король велел перевезти в Вильно и с почетом похоронить. А в письме к краковскому епископу Сигизмунд написал: «Этим государству нашему не мала уменьшилось хлопот».

Московскую княжну и вдову польского короля похоронили в Пречистенском соборе в Вильно. Там долгое время хранилась икона Одигитрии, которой ее благословил отец. Позже икону передали Виленскому мужскому монастырю Святой Троицы.

Народный доктор Станислав Нарбут

С Браславом связаны не только грустные истории. Одна из них, жизнеутверждающая, о народном докторе Станиславе Нарбуте, мечтавшем создать «эликсир вечной молодости».

Станислав Нарбут родился 4 мая 1853 года в имении Швары, ранее Лидского повета, ныне Вороновского района Гродненской области. Его отец Теодор Нарбут (1784—1864) — известный археолог, историк, военный инженер, разработавший проект Бобруйской крепости. Старший брат Людовик участвовал в польском восстании 1863 года, руководя всеми военными силами повстанцев в Беларуси и Литве. Когда он погиб в бою, его место занял другой брат, Болеслав. После разгрома восстания Болеслава приговорили к расстрелу, но потом сослали в Сибирь. Сестра Станислава, Теодора, тоже участвовала в восстании и бежала в Париж.

Теодора Нарбута из-за «неверноподданического» воспитания детей приговорил к ссылке в Сибирь. Плохое самочувствие послужило поводом для отмены приговора. Теодор Нарбут умер в своем имении в ноябре 1864 года. Его 60-летнюю жену Кристину Садовскую (1803—1899) выслали в пензенскую губернию. Она вернулась в Шавры в 84-летнем возрасте и доживала век рядом с могилой мужа и сына Болеслава.

Самый младший сын Нарбутов, Станислав, с помощью родственников смог поступить в Виленскую гимназию. После ее окончания он уехал в Германию и в 1872 году поступил Мюнхенский университет. В России, как член семьи «государственных преступников», Нарбут не имел права на получение высшего образования.

В Мюнхене студент Нарбут, впитавший дома идеи демократии, принял участие в студенческих волнениях, за что его отчислили из университета и арестовали. Но вскоре арест заменили штрафом и восстановили в университете.

В 1879 году Станислав Теодорович получил степень доктора медицины и остался работать в Германии. Свою диссертацию он посвятил исследованию большой проблемы сельского населения Беларуси того времени — происхождению колтуна.

В начале 80-х годов Нарбут решил вернуться на родину. В России заграничный диплом не давал права на медицинскую практику и Станиславу Теодоровичу пришлось подтвердить диплом, обучаясь два года в университете Дерпта (сейчас Тарту, Эстония).

Приехав в 1882 году на Браславщину, он до 1905 года занимался «вольной практикой». Постепенно доктор пришел к мысли о необходимости занять официальную должность земского врача, чтобы обеспечить медицинское обслуживание не только состоятельным жителям, оплачивающим его услуги, но и малоимущим. В 1905 году он принял присягу «на верность Императору» и получил назначение земским врачом Новоалександровского повета.

В сентябре того же года произошла закладка лечебницы, по сей день называемой «нарбутовской». Доктор не только инициировал ее строительство, но и частично финансировал. Буквально за месяц были построены стены из красного кирпича, поставлена деревянная крыша, заложен фундамент для квартиры врача и его семьи. В октябре 1906 года здание больницы на 35 коек уже приняло первых пациентов.

Получив прекрасное здание, Нарбут мог успешно заниматься своей работой. Он стал не только родоначальником легочной хирургии на территории Беларуси, но и много внимания уделял профилактике инфекций, детскому здоровью. Это единственный случай в медицинской практике, когда врач с докторской степенью работал уездным врачом. Медицинское состояние Новоалександровского повета находилось на таком высочайшем уровне, что Нарбут досрочно получил титул коллежского советника и орден святого Станислава III степени.

Станислав Теодорович проявлял большой интерес к вопросам долгожительства и «вечной молодости». Для их сохранения он разработал рецепт, включавший в качестве «лекарств» трудолюбие, оптимизм, доброжелательность, интерес к жизни. Тем же задачам служило и созданное им в Браславе 1907 году Общество народной трезвости.

Примером оптимизма и интереса к жизни можно назвать участие земского врача в спектаклях любительского театра, издании газеты «Дух Браславца», инициацию создания пожарной городской дружины в 1895 году. Пожарные не только тушили пожары. По выходным они организовывали концерты духовой музыки на Замковой горе.

В время Первой мировой войны Нарбута назначили начальником военного госпиталя Северо-Западного фронта. Он получил тяжелое ранение в ногу, которую пришлось ампутировать.

Когда в Браслав пришла Красная Армия, Станислав Теодорович хоть и не принял новые идеи, но безоговорочно выполнял свой врачебный долг, лечил красноармейцев. Поэтому оказался «неблагонадежным» для властей Литвы и Польши в последующие годы, когда Браслав поочередно входил в состав этих государств

С 1921 года доктору пришлось заниматься административной работой, решать кадровые вопросы. Польские власти забрали здание больницы для административных служб, а ему досталась небольшая комната, служившая и кабинетом, и канцелярией отдела здоровья. Станислав Теодорович начал отправлять многочисленные письма в органы здравоохранения Варшавы и Вильно с целью вернуть здание больницы, его детища, в которое было вложено столько сил и средств. Через некоторое время здание вернули, и больница снова начала выполнять свое назначение

В 1925 году 71 летний доктор отказался от должности и занялся частной практикой. В следующем году, в ноябре, он умер от воспаления легких, простудившись во время посещения больных. Его похоронила на Замковой горе. Один из пациентов, Томаш Жарик, пожертвовал для этого свой земельный надел.

Вначале над могилой Нарбута поставили крест, а позже белую 12-метровую стелу-свечу, символ врачевания. На ее вершине поместили фонарь, который ночью зажигали дежурные полицейские. Фонарь не только воплощал древний девиз медиков «Светя другим, сгораю сам», но одновременно служил маяком, освещающим путь рыбакам в озере Дривяты.

Деньги на памятник собрали признательные жители Браславского края. Их хватило не только на стелу, но частично и на строительство дома для оставшейся без кормильца вдовы доктора. На памятнике была укреплена доска с надписью «Станiслав Осцiк Нарбут. 1853—1926. Лекару удзячная Браслаушчына». Доску уничтожили в советское время, установив на памятнике табличку с посвящением жертвам Великой Отечественной войны. Но в 90-е годы прошлого века жители города снова вернули памятнику надпись о Нарбуте.

Браславские медики являются достойными продолжателями дела народного врача. В Браславе с 1956 года действует детский противотуберкулезный санаторий. А в здании «нарбутовской лечебницы» сейчас Свято-Пантелеймоновский женский монастырь.

На Замковой горе находится не только памятник «народному доктору». Там, на месте древнего языческого капища, стоят деревянные скульптуры, изображающие героев красивой и грустной легенды о происхождении города.

Легенда о происхождении названия Браслав

Когда-то давно, среди голубых озер, на большой горе стоял прекрасный город, укрепленный башнями. А среди города возвышался замок. В том замке жил богатый князь Двин. Он всегда побеждал в битвах, и все другие князья дрожали перед ним. Князь имел богатство, славу, власть. Но он постоянно грустил. Все знали: Двин хмурый и злой от того, что у него нет сына и на нем закончится славный род Двина.

У князя была лишь одна дочка, Дрыва. Ее любили три молодых князя — Снуд, Нов и Брас. Однажды князь Двин со своей дружиной отправился в военный поход. В замке остались Дрыва и ее мать. Дрыва стала насмехаться над молодыми князьями. Она сказала им, каждому в отдельности, что пойдет лишь за того, кто вонзит свой меч в соперника.

Тогда Снуд и Нов задумали убить Браса. Они устроили засаду на дороге, по которой Брас должен был везти подарки для княжны. Но Брас заранее почувствовал недоброе, и с подарками для Дрывы отправил своего слугу. Снуд и Нов убили бедного слугу, думая, что убили самого Браса.

Молодые князья вернулись во дворец, зная, что им еще придется сразиться друг с другом. Ведь, согласно жестокому условию княжны Дрывы, в живых должен остаться только один. Снова зазвенели мечи. Снуд ударил мечом в самое сердце Нова, но и сам вскоре умер от ран. Так погибли два молодых, красивых, сильных князя.

Брас, узнав об этом, помчался в замок к Дрыве. Дрыва выбежала ему навстречу.

«Любимый, — сказала она, — бой закончился, твои соперники погибли, теперь я могу стать тебе верной женой». Посмотрел на нее с презрением гордый Брас и ответил: «Злобная княжна! Мне не нужна твоя любовь». И ушел от нее.

Красавица Дрыва не стерпела такого позора и бросилась в озеро. Ее мать, не вынеся горя, почти сразу умерла. Через некоторое время вернулся из похода князь Двин. Но и он, горюя о жене и дочке, недолго прожил, завещая править городом и замком Брасу.

Брас был славный князь, очень справедливый. Но всю свою жизнь он прожил один. Его имя осталось жить в названии города Браслава. А имя княжны — в названии озера, где она нашла свою погибель, Дривяты. Как и имена старого князя, княжны и молодых князей в названии рек Двина и Друйка и озер Снуды и Новяты.

Воложин. Легенда о мистике Аризале

Вехи истории Воложина

Город Воложин, центр Воложинского района Минской области, находится в 75 км от столицы. Название его, возможно, произошло от имени Валога, человека, решившего поселиться в этой болотистой местности. По названию поселения получила свое имя и река Воложинка. Другая версия рассказывает, как в давние времена на месте современного Воложина останавливались на отдых погонщики волов. Волы пили из реки воду, а когда приходило время двигаться дальше, погонщики начинали кричать им: «Волы, жень!», что значило «волы, идите!». Так и произошло название Воложин.

Летописные сведения о Воложине впервые встречаются в немецких хрониках конца XIV века. Еще с городом связан заговор 1445 года воложинских князей против Великого Князя Литовского Казимира Ягеллончика. Владельцы Воложина братья Сухты по политическим мотивам намеревались завлечь молодого правителя в Налибокскую пущу на охоту и там убить. Но заговор был раскрыт, а заговорщиков казнили.

В 1507—1551 годах город стал центром Воложинского староства в составе Новогрудского воеводства, а затем местечком Ошмянского повета Виленского воеводства. Он периодически менял хозяев. Им владел А. Гаштольд, король Сигизмунд I Старый, его сын Сигизмунд II Август. С 1567 года — это собственность Николая Радзивилла Рудого, а с 1614 года Александра Слушки.

В то время Воложин являлся бойким торговым местом с еженедельными торгами, проходившими на рыночной площади. От нее в XVII веке отходили пять улиц: Виленская, Сморгонская, Кривая, Тыльная, Минская. Местечко имело 2 костела и 2 церкви.

Воложин при графах Тышкевичах

Новая жизнь Воложина началась в 1803 году, когда его купил граф Юзеф Тышкевич. При нем в 1806 году был построен дворцово-парковый ансамбль, а в 1816 году костел святого Юзефа в стиле классицизма. Современники говорили, что костел больше напоминает античный храм, чем католическую церковь.

Воложинский дворец Тышкевичей — тоже образец классицизма. Построенный на высоком берегу реки Воложинки, он прекрасно вписывался в ансамбль рыночной площади. Архитектор А. Косоковский выполнил дворцовый комплекс по традиционной схеме. Она включала каменный дворец, стоящий на высоком цоколе, два боковых флигеля (один для официальных приемов, второй для оранжереи), прямоугольный парадный двор. В самом дворце главное место отводилось «охотничьему» залу на втором этаже. Перед дворцом разбили регулярный парк, спускающийся к реке.

Население в 30-е годы XIX века насчитывало около 1700 человек, а в 60-е годы того же века больше 2,5 тысяч. Жители местечка строили деревянные и каменные дома, открывали лавки, трактиры. Но исключительное право «продажи питей» принадлежало владельцу местечка графу И. Тышкевичу, «помещику польского происхождения», как писали «Виленские ведомости».

Воложин разрастался, и в 80-е годы XIX века здесь уже жило больше 3,5 тысяч человек. В нем были 3 христианские церкви, синагога, волостное правление, народное училище, почтовая станция, аптека, мельница, камера временного судебного следователя. Торговлей занимались преимущественно евреи. Ежегодно проводилось по пять ярмарок, специализировавшихся на продаже волов, лошадей, льна, кож. В конце XIX века открылись больница с двумя врачами, мещанская управа, народное и приходское училище.

Воложин в XX веке

В Первую мировую войну город стал прифронтовым, а в 1918 году его оккупировали немцы. Позже Воложин вошел в состав провозглашенной Белорусской Народной Республики. 1918 год запомнился местечку двухнедельным восстанием воложинцев против немцев, во время которого часть солдат оккупационной армии, воодушевленных лозунгами большевиков, перешла на сторону восставших.

С 1921 до 1939 года Воложин входил в состав Польши как центр Воложинского повета Новогрудского воеводства. В 1929 году он получил статус города и право выбирать городскую раду из 12 человек. В магистрат вошли 4 человека. Первым городским главой, бурмистром, стал Станислав Швед, польский офицер.

На территории Воложенщины в тот период распространялись анти-польские настроения. Поэтому приход Красной Армии в 1939 году воложинцы встретили с энтузиазмом, как и вхождение в состав БССР. С 1940 года Воложин стал центром Воложинского района Барановичской области. В период Великой Отечественной войны здесь действовали многочисленные партизанские отряды, размещалось областное партизанское руководство.

Во время оккупации все еврейское население, которое в городе преобладало, оказалось в концлагерях. Репрессиям подвергали и белорусов, русских, поляков. Возле горы Высокая оккупанты расстреляли больше 1000 человек. Массовые расстрелы проводились на городском стадионе, на «зеленом плацу», еврейском кладбище. Всего за время оккупации, закончившейся 5 июля 1944 года, погибли 8 тысяч воложинцев, жителей города и окрестных деревень.

После освобождения город вошел в состав Молодеченской области, а с 1965 года как районный центр — в Минскую область.

Штетеле Воложин

История Воложина неразрывно связана с историей местной еврейской общины. Когда в Западной Европе в XV — XVI веках прокатилась волна антисемитизма, в ВКЛ и Польшу эмигрировало большое количество евреев-ашкенази (название евреев Восточной Европы). В ВКЛ они создали этнографическую группу литваков с собственным диалектом идиша и традициями. В Воложине литваки оказались в 1567 году, получив покровительство владельца местечка Радзивилла.

Белорусские местечки, где поселялись евреи, назывались штетеле, или штетлы. По переписи населения 1897 года в Воложине и окрестностях из 4534 жителей 2425 были евреями. Интересен документ судебного разбирательства между графом Тышкевичем и воложинской еврейской общиной. Дед графа, Юзеф Тышкевич, выдал в 1809 году общине конвенционный документ, гарантировавший определенные права и размер налогов. Документ обязывал местных крестьян покупать товары исключительно у местечковых евреев и свою продукцию продавать тоже только им. Также земля, находившиеся на ней дома, лавки и прочие строения, уже стоящие или в будущем построенные евреями, полагалось считать собственностью их и их наследников при уплате определенного чинша. Чинш уплачивался и за право торговать спиртным. От уплаты освобождались синагога, образовательные учреждения, госпитали.

Новый хозяин запретил им строить новые дома и ремонтировать старые, занятые под продажу спиртных напитков. Еврейская община подала жалобу, которую рассматривал Сенат. Дело занимало 7 томов в 3000 листов. Хотя Сенат и признал некоторые положения документа устаревшими, но подтвердил главные требования общины. Позже община зашла слишком далеко, подав губернскому начальству прошение о запрете строительства графом Тышкевичем на рыночной площади торговых лавок. В губернии прошение отклонили, и Иван Тышкевич соорудил на торговой площади множество каменных лавок.

Мировая слава Воложинской иешивы

Духовным центром общины была синагога. Но мировую славу приобрела Воложинская иешива, ставшая образцом крупных талмудических учебных заведений. Ее основал в 1803 году Хаим Воложинер. Последующие руководители назначались из его потомков или родственников, крупных авторитетов в области изучения иудаизма. Ими были Иосиф Беер Соловейчик, Хаим ха-Леви Соловейчик и другие.

В иешиве Талмуд преподавали с позиции анализа текста и понимания его обычного значения. Новшеством стало проживание учащихся на территории учебного заведения, дабы они не подвергались «разлагающему влиянию среды». В связи с этим Воложинер организовал сбор средств среди еврейских общин Беларуси на содержание иешивы и проживание ее слушателей, которых тогда было всего 10 человек. В 1812 году здесь обучались уже 100 будущих раввинов. (47)

Авторитет заведения за десять лет настолько вырос, что Виленский военный губернатор отдал предписание российским военным везде и всегда защищать учащихся Воложинской иешивы. А глава образовательного учреждения считался одним из руководителей общероссийской еврейской общины.

В 1824 и 1858 годах иешиву закрывали. В 1866 здание сгорело, но сразу же начался общественный сбор пожертвований на восстановление. В 80-е годы XIX века в Воложин приезжали изучать Талмуд 400 студентов не только из Российской империи, но и из США, Германии, Австрии. Здесь, несмотря на приверженность строгим классическим образцам преподавания, ощущались веяния новых течений в иудаизме. В том числе нравственно-этического мусар, еврейского просвещения Хаскала и движения сионистов Ховевей Цион.

Студенты изучали исключительно Талмуд и источники еврейских законов. Когда Российское министерство народного просвещения утвердило документ об обязательном преподавании им светских наук, русского языка и математики, как в еврейских народных училищах, глава учреждение Н. Берлин отказался пойти на подобный шаг. Иешива снова оказалась закрыта с 1892 по 1895 годы, а самого Берлина и учащихся из Воложина выслали.

С 1895 и до Первой мировой войны в учебном заведении снова продолжались занятия, но с приближение к Воложину фронта их прекратили. В польский период иешива снова приступила к обучению раввинов, которое продолжалось и после 1939 года. Она получила общемировое название «ЭМмаЕШИВА», «мать иешив». Ее последние 64 учащихся погибли в воложинском гетто в период немецкой оккупации 1941—1944 годов.

Еврейская община Воложина в польский период 1921—1939 годов

Община имела три городских синагоги, начальную религиозную школу «Тарбут», где детей обучали кроме основ иудаизма, польскому языку и истории Польши. После нее многие поступали в 5-й класс польской семилетней школы.

В те годы развивалось предпринимательство. Предприниматель Ванд Поляк построил электростанцию и являлся главным городским поставщиком электроэнергии. Члены общины владели лесопильней, мельницей, льнообрабатывающими предприятиями, кондитерскими и кафе, магазинами оптики, фотографиями. С 1921 по 1939 годы евреи Воложина, впрочем, как и всей Западной Белоруссии, монополизировали самые прибыльные ремесленные специальности в сфере обслуживания: фотомастера, парикмахеры, часовые мастера, извозчики-фурманы. Фурманы зарабатывали очень большие деньги, не только курсируя между населенными пунктами, но и работая на свадьбах и других семейных празднествах.

Польские власти для открытия предприятия или ремесленной мастерской требовали получения промышленного свидетельства, «карты». Оно стоило больших денег и временных затрат из-за бумажной волокиты. Поэтому многие занимались ремеслом и торговлей нелегально. Если такая деятельность обнаруживалась, то налагались штрафы и «гешефт» закрывался.

Крупные промышленные еврейские предприятия, оформленные в соответствии с польскими законами, особенно лесопилки и деревообрабатывающие фабрики, имели хорошее техническое оснащение, в том числе паровые и электрические котлы. На предприятиях обычно работало от 2 до 6 наемных работников.

Вовсю процветала торговля. В лавочках и магазинах покупателя всегда встречали очень вежливо, приглашали с порога зайти, всех называла «панами», предлагали делать покупки в кредит. На прилавках лежали колбасы, сыры, разные сладости, сиропы, шпроты. Единственный день, когда еврейские магазины закрывались, была суббота, день шаббата. Евреи держали продуктовые магазины, бакалеи, кондитерские, магазины колониальных и галантерейных товаров, лавки, специализирующиеся на продаже чая, кофе. Основными владельцами ресторанов, таверн, баров, кафе, вино-водочных магазинов тоже были евреи. Они содержали гостиницы и постоялые дворы. Особенно известными владельцами постоялых дворов в Воложине и окружающих деревнях считались И. Люск, М. Левин, З. Рабинович, братья Брудно.

Существовал вид деятельности, который сейчас называется маркетинг. В то время его специалисты именовались «факторы». Они за финансовое вознаграждение изучали рынок, прогнозировали сделки, занимались их юридическими вопросами. По виду деятельности сделки делились на торговые, служебные, промышленные. (16)

Процветало ростовщичество. Обычно еврейские ростовщики давали деньги «в долг» под 4—5% или под залог ценных вещей и бумаг. В качестве оплаты принималась даже работа заемщика по его ремесленной специализации.

Именно тогда зародилась система местечковых банков. Банки давали деньги на развитие ремесла и предпринимательства на 1—2 года под 8—10% годовых. Еврейские крупные купцы не только торговали, но и были владельцами промышленных предприятий, ремесленных мастерских, арендаторами крупных магазинов. Польские власти не чинили им препятствий и не ограничивали предпринимательство.

Воложин С 1939 до 1945 года

После вхождения Воложина в состав БССР Советская власть запретила все традиционные еврейские религиозные и светские учреждения, общественные организации. Были арестованы члены еврейских партий, сионистской и Бунд. Но самым сильным ударом стал запрет на частную торговлю. Поскольку быть ремесленником-единоличником тоже запрещалось, создавались различные артели. Например, райпромкомбинат на базе предприятий Поляка и Раппопорта со столярными, лесопильными, кузнечными цехами. Очень быстро члены общины приспособились к новым условиям и стали руководителями воложинских учреждений и предприятий.

В период немецкой оккупации воложинские евреи, как и все их собратья на оккупированных территориях, подверглись геноциду. Проводились их массовые расстрелы, в том числе 1,5 тысяч человек на еврейском кладбище.

В Воложине долго рассказывали следующую историю. Во время очередного расстрела евреев одной женщине удалось сбежать, но ее выдал местный житель. Позже на его семью обрушились многочисленные беды. Но к нему никто не испытывал жалости, считая великим грешником.

После войны в Воложине практически не осталось представителей еврейской национальности. Но до сих пор в город приезжают многочисленные представители иудаизма из-за рубежа отдать дань уважения воложинской иешиве.

В конце 40-хх годов в ее здании открыли ресторан, потом кулинарию. В 1998 году Воложин посетил израильский государственный деятель Шимон Перес, уроженец деревни Вишнево Воложинского района. Между ним и белорусскими властями была достигнута договоренность о реконструкции здания и передачи его еврейскому религиозному объединению республики Беларусь.

Владислав Петрович Сивой-Сивицкий. Поэт, публицист, фольклорист

С Воложиным связана жизнь Владислава Петровича Сивого-Сивицкого (1865—1939), белорусского поэта, публициста, собирателя фольклора, писавшего под псевдонимом Старый Влас. Отец его работал у графа Тышкевича поваром.

В 9 лет потеряв родителей, Владислав оказался в семье своей тети Юзефы. Через некоторое время он нанялся к тому же графу Тышкевичу. Сначала работал помощником повара, потом поваром. С 1892 года граф назначил его объездчиком, а потом повысил до лесничего. В этой должности Старый Влас прослужил до старости, лишь меняя места проживания по долгу службы.

По образованию поэт был самоучкой. Сам учился писать и читать по-польски и по-русски. Начал писать стихи Владислав Петрович, когда познакомился со своей будущей женой Антониной Войцеховской. После свадьбы тяга к стихосложению не исчезла. И не только к стихосложению. Старый Влас постоянно записывал свои мысли, превратившиеся с 1907 года в публицистические зарисовки, или «дописы» для издательства «Наша нива».

Вот одна из бытовых зарисовок, напечатанная им в «Нашей ниве». «А в приселке Сидорович у одного богатого хозяина была парадная семейка как баб, так и мужчин, и самый младший из них, кревчик, был еще не женат, и ему, как видно, захотелось жениться, а тут старшие не разрешают, хоть ты им кол на голове чеши. Тогда он придумал вот какую штуку: присмотревшись, как бабы варили затирку на ужин, подсыпал туда хорошую пригоршню блекату, а те как нахлебались, так и пошли выделывать разные штуки. Одни поют, другие воют, третьи голосят; дети залезли под печь …Аж жутко, что там сделалось. Назавтра, говорят, привозили знахаря, но бедному кревчику жениться как не давали, так и не дают».

Свои стихи и заметки Сивый-Сивицкий писал по утрам или во время объездов лесных угодий. Как поэт он впервые выступил в той же «Нашей ниве» в 1909 году. Его творчество заметили и оценили Янка Купала и Якуб Колас.

Большое внимание писатель уделял теме пьянства, предлагая в качестве «лекарства» организовывать переход на хутора, вести там хозяйство, «окультуриваться». «Братья белорусы! Бросаем старые порядки, и переходим быстрей на хутора. Будет меньше несчастий, а пользы много». (49)

Он сам стремился к образованию и культуре. Все восемь детей Владислава Петровича получили высшее образование. Владислав Петрович в 30-е годы открыл в своем доме частную школу, где приглашенная учительница преподавала на белорусском языке.

В творчестве Старый Влас использовал народные предания, легенды, поговорки, шутки. Он писал вплоть до последних дней. Около тысячи стихов, названных им «абразками» записывались каллиграфическим почерком в тетрадь.

«Слоуца адно, а часам другое,

Сказана мудра, у пору,

Душу адсвежыць, мысль заспакоiць

Як бы адверне з плеч гору» (49)

К сожалению, в полном объеме этот поэтический клад не сохранился.

Стары Влас в 1934 году вышел на пенсию, получив от графа Тышкевича надел земли за свой труд. Умер поэт и публицист Владислав Петрович Сивый-Сивицкий в Вильно 30 сентября 1939 года. И только в 1990 году белорусское издательство «Мастацкая лiтаратура» выпустило его сборник «Год беларуса».

История бортничества

С Воложиным с давних времен связан не только «мед поэзии», но мед настоящий и развитие бортничества. В Беларуси издавна любили мед и умели его добывать. В первую очередь древнейшим архаичным способом — с помощью размещенных на деревьях бортей или ухаживая за роем, живущим в дупле дерева. Этнографы связывают такой вид производства меда с древнейшими шаманскими практиками. В том числе с лазаньем по дереву, объединявшему Землю и Небо, Явь и Навь. Известны «бортные знаки», которые, возможно, каким-то образом «магически» использовали бортники, имевшие в древности очень высокий социальный статус.

Первые бортники находили рои пчел в дуплах лесных деревьев и начинали за ними ухаживать. Они сами делали в стволах деревьев борти-дупла и заманивали туда рой. Позже стали изготавливать колоды, имитирующие дупла. Ставили их в лесу, на деревьях, в полях.

Обычно борти объезжались два раза в год, в мае и перед Воздвиженьем. Бортники чистили борти от мусора, проверяли их крепость и забирали мед. Борть делалась из сосны и дуба, имевших внутренние пустоты. Сердцевину вычищали, дерево подрезали. Получался бочонок, к которому приделывали крышку и дно. Позже стали изготавливать колоды, имитирующие дупла, с вырезанным «входом» для пчел, тоже называемым «бортью». Через него также забирали урожай меда.

Борти были большие и очень тяжелые, иногда весом до одной тонны. Бортники кооперировались, и несколько человек поднимали ее с помощью приспособления в виде лебедки на верхушку дерева.

Для охраны борти от медведей брали деревянную колоду и подвешивали над бортью на веревке. Получался маятник. Когда медведь пытался залезть на дерево за медом, он упирался головой в эту колоду и начинал отмахиваться от нее лапой. Чем сильнее медведь отмахивался, тем сильнее качалось бревно. В конце концов зверь уставал бороться с ним и сваливался с дерева, так и не отведав меда. Иногда дно борти пробивали клювами птицы или выгрызали куницы. Но самыми опасным были не звери, а люди, желавшие полакомиться чужим медом. Они, забравшись на дерево, не только забирали мед, но уничтожали пчелиную матку. И тогда пропадал весь рой. (43)

С бортничеством связывалось множество поверий и традиций. Когда бортник совершал обход своего пчелиного хозяйства и кого-либо встречал по дороге, то встречного полагалось угостить медом. Иначе год будет неурожайным. Но некоторые хозяева не боялись поверий и никого не угощали. Против таких скупцов существовал следующий обряд. Если бортник не давал встречному мед, нужно было снять свою шапку, вывернуть и потереть. Считалось, что после этого пчелы бортника больше никогда не сядут на его борть. Еще одно поверье советовало размещать борти не только в лесах на деревьях, но и на кладбищах. Согласно ему, души умерших помогали пчелиной семье приносить много меда. (4)

Бортники, в отличие от нынешних пчеловодов, не надевали специальную одежду, спасавшую от пчелиных укусов. Они просто натягивали на голову шапку, поднимали высоко воротник и лезли на дерево. Пчелиные укусы для них были не страшнее комариных, настолько они к ним привыкли.

Так же, как для любящих еврейских мужей не страшны скандалы и ругань их жен. Наоборот, они старались извлечь от этого наибольшую для себя и семьи пользу. Об этом еврейская легенда о мистике Аризале.

Легенда о мистике Аризале

Однажды к великому мистику Аризалю пришел еврей и пожаловался на жену. «Чего бы я ни хотел, она все делает наоборот, — сказал он. Это просто невыносимо. Может мне развестись с ней?»

Но Аризаль, великий мистик, который мог видеть скрытое, ответил: «Это твой тикун (исправление). С помощью жены ты можешь исправить недостатки своей души. В прошлом рождении ситуация была противоположной. Ты был плохой стороной».

Муж принял его слова и полностью изменил свой взгляд. Он понял, что не стоит огорчаться. Ведь всякий раз, когда жена старается его расстроить, исправляется какой-то недостаток его души.

А жена продолжала делать ему многочисленные неприятности. Но чем хуже она себя вела, тем радостнее ему было. Она старалась огорчить мужа изо всех сил, а он говорил «спасибо», дарил подарки и любил еще сильнее. Наконец супруга не выдержала и спросила, что случилось. Он рассказал ей о словах великого мистика Аризаля. О том, что ее сопротивление служит его тикуну, исправлению его души.

«Что? — закричала жена. — Я тебе буду делать тикун?! Забудь об этом!» С этого момента она стала самой любящей женой, делая для мужа все, что ему нужно, все, что он хотел.

Прошло несколько таких дней, и он ударился в панику, вернулся к Аризалю и пожаловался: «Моя жена не хочет делать мне тикун, который мне так нужен». Аризаль успокоил его: «Ты уже получил свой тикун. Она изменила поведение к тебе не по своей прихоти, а потому что на небе увидели: ты относишься к сопротивлению жены с истинной любовью и благодарностью. Это и было исправление твоей души».

Гервяты. Легенда об уже — судьбе

Гервяты — владение виленских епископов

На севере Гродненской области, в приграничном с Литвой Островецком районе, находится деревня Гервяты. Хотя первое летописное упоминание о ней датировано 1434 годом, ряд историков утверждает, что ее основал в 1271 году литовский князь Германт. По его имени и назвали поселение, Германты, позже превратившееся в Гервяты. Вторая версия названия — от литовского gerve, цапля. Якобы на местных болотах их жило великое множество.

До 1514 года Гервятами частным образом владели Виленские епископы, которые в 1536 году построили деревянный костел Святой Троицы. С 1774 года здесь работала «парафиальная школа» при костеле. В ней учились 4 шляхетских и 9 крестьянских детей. Потом в разное время количество учеников то увеличивалось, то уменьшалось.

Гервяты развивались как местечко, входившее в состав Виленского повета Виленского воеводства, оставаясь собственностью Виленского епископата.

Традиция белорусских местечек

Что же такое белорусские местечки? В старобелорусском языке это слово обозначало «маленький город, городок». Они занимали срединное положение между деревней и городом, беря от этих двух структур все самое хорошее.

История местечек в Беларуси началась в XIV веке. Это населенные пункты, созданные государством, ВКЛ, на деньги государственной казны и платившие в нее налоги. С XVI по XVII века право основывать местечки получили шляхта и церкви.

Причина появления местечек связана с транзитной торговлей. В то время ВКЛ «кормило» своим зерном многие европейские страны, и местечки стали местом сбора сельхозпродукции для отправки ее речными путями к Балтийскому морю и дальше в Европу. Они строились на расстоянии 12—30 километров друг от друга, чтобы крестьяне могли в удобные и короткие сроки привозить свои товары. Позже местечки стали главными торговыми пунктами по продаже крестьянской продукции. С 1564 года местечки получили возможность иметь магдебургское право и выкупаться от собственников-феодалов.

После вхождения земель Беларуси в состав Российской империи местечки постепенно потеряли значение главных пунктов транзитной торговли. А после введения в 1791 году «черты оседлости» еврейской диаспоры они стали основным местом расселения евреев.

Крупные местечки постепенно превращались в волостные центры. Их основное население составляли мещане, стремившиеся походить на жителей более крупных городов. В конце XIX века мужчины-местечковцы одевались в сюртуки и кафтаны, носили манишки, модно брились, оставляя усы и бакенбарды. Местечковые дамы старались наряжаться в красивые платья самых модных фасонов.

Советская власть в первые двадцать лет существования дала «добро» местечкам и выпустила декрет об образовании новых. Но с 1938 года, после новой классификации населенных пунктов БССР, большие местечки стали городами, средние — городскими и рабочими поселками, маленькие, без промышленного производства — деревнями.

В Западной Беларуси местечки существовали до присоединения к БССР в 1939 году. Поэтому с 1939 года Гервяты, в которых не было промышленных предприятий, вошли в состав в состав республики как деревня.

В этой деревне с 1903 года находится роскошный неоготический костел Святой Троицы.

Неоготический костел и дендропарк

Проект храма разработал архитектор А. Альшаловский, а строительством руководил В. Михневич. В начале строительства выяснилось, что грунтовые воды не позволяют сделать глубокий котлован под фундамент. Пришлось отводить русло реки Лоши на 300 метров от места стройки.

Недалеко от Гервят, рядом с хутором Гибирда, построили специальный временный кирпичный завод. Известь для кирпичей добывали в Лоше и в раствор добавляли яйца. Их тысячами собирали у местных крестьян. Ежедневно на стройке работало 70—80 человек. Черепицу для крыши привозили из Германии. Для этого владелец Гервят В. Домейко арендовал в Гудаге железную дорогу.

Результатом строительства стал храм из красного кирпича высотой 61 метр, построенный по всем правилам готической архитектуры. Внутренне убранство не отличается пышностью. Оно строгое и простое, а алтари внутри повторяют облик самого костела. Наиболее интересны кованые детали, деревянные скульптуры, витражи.

Вокруг костела устроен прекрасный дендропарк. В том заслуга настоятеля Леонида Нестюка (1953—2017), более двадцати лет несшего службу в храме. История дендропарка началась в 1998 году. Тогда еще Гервяты входили в состав колхоза «Родина». Священник в одном из Минским питомников получили в дар костелу саженцы серебристой ели, туи и можжевельника. Это послужило толчком к изучению ксендзом ландшафтного дизайна. Нестюк закончил по нему заочные курсы и приступил к созданию ландшафтного парка. Он приобретал в питомниках Беларуси, Литвы, Польши нужные ему виды деревьев, создавая строгий и в то же время изысканный ландшафт окружающей костел территории.

В 2006 году в Гервятах началась стройка первого в Островецком районе агрогородка. Когда снесли остатки некогда сгоревшего магазина и два домика, хозяевам которых дали новое жилье, освободившуюся территорию перед костелом отец Леонид использовал для расширения парка. В нем появились величественные скульптуры двенадцати апостолов и, словно парящая в небе, скульптура Архангела Михаила на высокой колонне.

За свой труд священник получил поощрение от светских властей — его портрет поместили на районную Доску почета. Хотя у Леонида Нестюка появились помощники по уходу за дендропароком, но он до конца жизни сам выполнял все ответственные дела. Ему доставляло огромное удовольствие сажать деревья, подстригать и оформлять их кроны, рисовать новые парковые композиции.

Заботясь о костеле, ксендз поменял в нем обычные окна на цветные витражи и организовал работы по обновлению фасада.

Службы в костеле, вмещающем до 400 человек, всегда проводились и проводятся на белорусском, литовском и польском языках. Как в прошлые века, так и сейчас, большой процент населения в Гервятах составляют этнические литовцы, потомки западных и восточных балтов: ятвягов с дайновой, аукшайтов с жамойтами, исконно живущих на островецких землях.

Языческая вера литовцев

Литовцы довольно долго сопротивлялись христианизации и поклонялись своим языческим богам. Самые могущественные боги пантеона являлись носителями мужской энергии. Хранителями земледелия и крестьян были Лаусксаргис и Жямепатис. Лесом заведовал Пушкайтис, живший в бузине. Он повелевал подземными человечками Барстукай. Если богу приносились жертвы, то он посылал человечков выполнять для жертвователя домашнюю работу и давать его полям ему много зерна. Для Барстукай во время специальных праздников литовцы в амбарах ставили столы с хлебом, молоком, сыром, маслом, мясом.

Среди женских божеств особенно почитались олицетворявшие Природу Жямина и Мядейна. Жемина считалась богиней земли. Жертвоприношения ей сопровождали словами: «Дорогая Земля, ты даешь мне, а я даю тебе». Потом в борозду клали хлеб, лили на землю пиво. Старики перед сном целовали землю со словами: «Земля, моя мать, я произошел от тебя, ты носишь меня и после смерти ты похоронишь меня».

Судьбу человека определяли Мать всех ветров Вею Мотина и Утренняя заря Аушрине. Потом его до последнего дня сопровождали Лайма, счастье, богиня, определявшая судьбу человека, и Гильтине, смерть. Почитались богиня пчел Аустея и богиня домашнего очага Габия.

Со временем главными мужскими богами стали бог грома Пяркунас, бог ужей и Луны Андевис и бог огня Кальвялис. Кальвялис занимался кузнечным делом и выковал небеса, солнце и оружие Пяркунасу.

Пяркунас, бог грома и молнии, представлялся литовцами в образе гневного мужчины средних лет, с вьющейся черной бородой, увенчанного пламенем. Этот бог символизировал высший подъем производящих сил, мужество, успех, верхний мир, небесный огонь, молнию. Пяркунас имел четырех сыновей, что соотносилось с четырьмя частями света и четырьмя временами года. На земле жилище бога олицетворял возвышенность или каменная гора.

Пяркунас постоянно преследовал своего врага — Велняса, похитителя скота и плодородия. Он гнался за ним на каменной или огненной колеснице, запряженной четверкой коней. Иногда бог являлся в виде всадника на огненном коне. Главным моментом преследования противника считалась гроза. Она очищала землю от зла, возвращала украденный скот и оружие, давала плодородие и возрастающее богатство.

Литовцы почитали деревья: дуб, березу, сосну, ель, клен и верили в их целительные силы, особенно деревьев с двойными стволами. Пяркунасу посвящались дубы, Лайме — липы. Деревьям приносили дары, их окружали кругом из камней. Против злых духов литовцы всегда использовали палку из ясеня, ветку можжевельника, бузины или ивы.

Жители Гервят до сих пор хранятся предания об айтварасах, летающих духах в виде огненных змей или существ с головой ужа и светящимся хвостом. Полюбившемуся айтварасами семейству они приносили счастье и богатство.

Отношения литовцев с богами строились в виде сделки, когда человек молитвой и жертвоприношением получал от них что-то желаемое и нужное. Поведение людей зависело не от божественной воли, а от традиций и общественного мнения. (27)

Культ Криве-Кривайтиса

Литовцы, обожествляя силы природы, посвящали им леса, воду, животных. Обряды выполняли специально обученные жрецы. Наиболее известен культ Крыве-Кривайтиса, верховного жреца Пяркунаса, его жрецов вайделотов и дев-войделоток, хранительниц священного неугасимого божественного огня. Криве — название верховного жреца, идущего от родоначальника жреческой традиции. Символом Криве считалась кривая палица.

Он служил возле священного дуба, перед которым горел неугасимый огонь. В качестве жертвы Пяркунасу чаще всего приносили козла, священное животное, посвященное богу. Известны и ритуальные чествования этого животного.

Жрецы отвечали не только за жертвоприношения, но и за гадания, установление праздничных дат, выполняли судейские функции. Мужчинам-жрецам, в отличие от жриц, разрешалось вступать в брак. Известен лишь один случай нарушения обета безбрачия жрицей-вайделоткой. История рассказывает, как один из сыновей Гедимина, Кейстут, во время богослужения увидел жрицу-вайделотку Беруту. Он полюбил ее, похитил и женился на ней. От этого брака родился знаменитый князь Витовт.

Верховный жрец Криве-Кривайтис выполнял свои обязанности пожизненно, а предчувствуя смерть, приносил себя в жертву во благо всего народа, сгорая заживо на костре. Даже после христианизации, вплоть до XVII века, культ продолжал жить.

Литовско-белорусский культ почитания ужей

Особую роль у литовцев, как и у белорусов, занимало почитание ужей. Самым главным считался Хозяин, Король ужей. Его представляли в виде огромного ужа с золотой короной на голове, ходившего на хвосте, словно человек. Своих подданных Король уж собирал свистом, слышным по все Беларуси и Литве.

В Литве Хозяина ужей называли Акопринос, а его родного брата — Жалигун-Каралюс. Литовцы очень любили ужей и всегда под печкой давали им пристанище, кормили молоком и хлебом. Ужи запросто ползали по домам, запуская свои мордочки в миски с едой. Считалось, что если в доме живет уж, то в нем всегда будет счастье и достаток.

У литовцев существовал очень древний обряд. Когда домашний уж умирал, хозяева сильно горевали о нем, как о старом семейном друге. Потом сдирали с мертвого ужа кожу и вытапливали его подкожный жир для особой свечи, оберега от всякой беды. В тяжелое время такую свечу зажигали даже днем. Считалось, что свет ее разливался по всей Литве, освещая темные места, будил всех ужей, и они во главе со своим Королем спешили на помощь. Собравшись вместе, ужи могли переворошить все под землей и принести деньги или драгоценности, отомстить обидчику и многое многое другое.

Существовала вера, что Король-уж наделял избранных людей сверхъестественными возможностями, отдавая им свою корону. Он часто превращался в человека и вступал в брак с понравившейся девушкой. От таких браков, по легендам, рождались ужалки, прекрасные девушки со змеиными хвостами вместо ног. Они обитали в лесах и любили золотым гребнем расчесывать волосы. Ужалки не имели никакой одежды, кроме роскошных драгоценных украшений подаренных отцом, обладавшим несметными сокровищами. Иногда красавицы теряли свои драгоценности, а нашедший их человек обретал счастье.

Умирая, ужи уходили в свой собственный Рай. Но Рай не принимал тех ужей, которые хотя бы раз укусили человека. Они тоскливо существовали до тех пор, пока их кто-либо не убивал, или они не замерзали.

Среди белорусов большое распространение получили легенды об уже с золотыми рогами. При виде его полагалось бросить перед ним какую-нибудь одежду, чтобы уж по ней прополз, и сказать: «Уж молодой, сбрось рог золотой!». (4) Уж тогда обязательно сбрасывал один рог. Про ужей белорусами и литовцами сложено много легенд. Вот одна из них, известная в Гервятах.

Легенда «Уж-судьба»

Жили в местечке двое молодых людей, он и она, пастух и пастушка. Пастух Мацак был высокий, чернявый, могучего телосложения. Одним словом, красавец-силач, асилок.

А пастушка Богдана, хоть и добрая, приятная в обращении, трудолюбивая, но вот лицом не вышла. Парень с девушкой рядом пасли соседские стада коров, сначала подружились, потом полюбили один другого.

Собрались они пожениться, но родителям Мацака Богдана очень не понравилась. Но что можно сделать с молодыми и их любовью! Сердцу не прикажешь и не заставишь расстаться.

Мацак задумал сделать так, чтобы лицо его любимой изменилось, стало более красивым. А если и не красивым, то хотя бы приятным, чтобы родители не перечили его женитьбе.

Старые люди научили парня, что нужно поймать самого Хозяина ужей, убить его и сварить. Потом остудить и дать девушке съесть. Мацак стал ждать Воздвиженья, когда все ужи выползают из нор.

Когда пришел день праздника, юноша побоялся идти в лес днем. Он знал: за убийство ужа люди могли изгнать его из местечка. Пошел он лишь после захода солнца. Что он видел в лесу в ту ночь, что ему пришлось вытерпеть, никто так и не узнал. Но Мацак смог убить Хозяина ужей и принести домой. Уж действительно оказался очень большой и необычной толщины. Сделал Мацак с ним все, как сказали старики. Остудил и дал любимой съесть миску своего варева. Та, не догадываясь, что там было, все съела и долго хвалила суженого за хорошо приготовленную еду.

Прошел один день, второй, третий, а Богдана оставалась прежней некрасивой девушкой. Но по прошествии трех дней лицо ее переменилось, и она превратилась в самую первую красавицу всего повета.

Мацак и Богдана поженились и стали жить в ладу и мире. Они прожили вместе не один десяток лет, вырастили шестерых детей и уже воспитывали внуков. В хозяйстве у них все очень ладилось, потому что оба отличались трудолюбием.

Все шло своим чередом. Пришла старость. Однажды вечером они стали вспоминать далекую молодость, как подружились, как полюбили один другого. И тут Мацак решил рассказать жене, что случилось на самом деле, почему она стала красавицей.

Как только он это рассказал, тело Богданы стало сильно выкручивать. Она слегла, три дня не вставала с постели, а как прошли три дня и три ночи, сразу умерла.

Когда Богдану похоронили, на следующий день на ее могиле увидели огромного ужа, который грозно шипел, но уползать не собирался. Мацак запретил односельчанам его убивать, ибо понял, что это судьба его жены.

Гомель. Легенда о Гомейле и Волоте

Начало истории Гомеля. Радимичи

Областной центр Гомель, согласно письменным документам, был основан в 1042 году на правом высоком берегу реки Сож, при впадении в него речки Гамеюки. В летописях он известен как Гомей, Гомий, Гомин, Гомь, Гомье. Но еще за 200 лет до этого на описанном месте существовало родовое поселение радимичей.

Происхождение название города чаще всего связывают с легендой о плотогонах, гнавших по Сожу плоты и кричавших друг другу «Го-го! Мель!». Хотя профессор филологии Гомельского Государственного университета А. Ф. Рогалев, опираясь на отголоски древней легенды, полагает: место названо в честь мифологического прародителя его жителей, благородного разбойника Гома. Диалектное слово «гом» обозначает крик, гам, шум. А древнеславянский корень «гом» переводится как нечто выпуклое, круглое, возвышенное (гомола). Как считает Рогалев, Гом мог быть говорливым или толстым. Возможно, по мнению профессора, Гом являлся радимичским князем-волхвом. А впоследствии эта его ипостась трансформировалась в разбойника. Ученый убежден, что «исконные» гомельчане имели и имеют корень «гом» в своей фамилии. (44)

Что касается славянского племени радимичей, пришедших на гомельские земли якобы «от ляхов» в IX веке, то его название выводят от имени легендарного родоначальника Радима. Этимология имени связана со славянским словом raditi, стараться, заботиться. По поводу происхождения радимичей, и откуда они действительно пришли, дискуссия продолжается по сей день.

Все племена радимичей объединялись в этнополитический союз. Во главе «малых племен» стояли князья, знать и народное собрание. Во время войны собрание становилось и военным ополчением. Существовало жреческое сословие, проводившее свои службы в языческих святилищах

Радимичи заселили Посожские земли далеко не мирным путем, отбирая их у старых хозяев — племени балтов. Позже они оказались втянуты в борьбу уже за собственную независимость от Киева. Все попытки покорить радимичей до 984 года оставались неудачными. Только киевский князь Владимир в битве на реке Пищани (точная локализация не установлена) смог победить дружину воеводы радимичей под именем Вольчий Хвост. Но даже после победы на землю племени князь не назначил киевского наместника, а лишь установил правила уплаты дани. (20)

Радимичи имели свою систему управления и собственные «грады», такие как Гомель (Гомий)

Гомель — пограничный форпост ВКЛ. Городское самоуправление

Гомель долгое время был пограничным форпостом ВКЛ. Ему приходилось отражать набеги крымских татар в XVI веке, осаду казаков и московских полков в конце XVI и середине XVII веков. В то время, когда другие города развивали торговлю и ремесло, Гомелю приходилось все материальные ресурсы вкладывать в усиление и сохранение обороноспособности.

Город имел самоуправление. Польский король подтвердил его городской печатью с изображением креста и латинской надписью «Герб места Гомля». Королевская печать хранилась в здании, где заседал городской орган власти, и за нее отвечал городской голова. В то время изображенный на печати знак становился гербом. Есть мнение, что первым гербом Гомеля был щит красного цвета с изображением на нем белого креста.

В Статутах ВКЛ насчитывалось 28 пунктов, регламентирующих использование печати. За заверенный городской печатью документ горожанину полагалось вносить довольно большую денежную плату. Печать давала городам права без вмешательства великокняжеской администрации решать между собой различные вопросы, в том числе имущественные и гражданские. А также улаживать вопросы с высшими властями и другими городами и местечками

Даже после присоединения белорусских земель к Российской империи, вплоть до последней четверти XIX века, сохранялась традиция городских печатей, изготавливаемых частным образом. Правда, уже не с латинскими или польскими, а русскими надписями. Своей городской королевской печатью гомельчане пользовались до момента передачи города императрицей Екатериной II графу П. А. Румянцеву-Задунайскому.

Гомельская шляхта

Отдельно нужно сказать о гомельской шляхте, исконно белорусской, владевшей большими земельными наделами и добротными домами. Гомельские шляхтичи, впрочем, как и вся шляхта ВКЛ и Польши, не могли быть осуждены городским судом и не платили поземельного налога. Они гордо несли свою службу непосредственно королю. Наиболее известен знатный гомельский шляхетский род Левановичей, происходивший от боярина Левона Григорьевича Волка. Он в 1560 году получил от короля Сигизмунда Августа привилеи на владение землей в «Гомли» и окружающих деревнях. Еще один влиятельный род Фашчев, шел от боярина Яна Фашча.

Население Гомеля того времени составляли в основном этнические белорусы, о чем говорят упоминавшиеся в различных документах фамилии горожан: Кричевец, Жыхарь, Дубина, Аксамит, Саркалет, Алферович.

С XVII века Гомля, или Гомий, стал Гомелем под воздействием латинского языка, на котором писались все государственные документы Речи Посполитой, образовавшейся в результате унии ВКЛ и Польши

В XVI — XVIII веках город притягивал к себе выходцев из российских земель. Особенно в первое десятилетие XVI века, когда он входил в состав земель Московского княжества. К концу XVIII века Гомель имел также большую украинскую диаспору.

Польское население города, состоявшее из средней, мелкой шляхты и католических священников, насчитывало всего 18 домов. Немногочисленной была и еврейская диаспора, в конце XVIII века 60 дворов и 65 «бездворных» домов. Все они подчинялись кагалу.

Торговля. Фальшивомонетчики. Городские улицы

В Гомеле был построен деревянный оборонительный замок. Его стены строители обмазали глиной, чтобы они имели более достойный и устрашающий вид. Замок имел большие земельные наделы и заводы-«рудни», изготавливавшие железо из болотной руды.

От замка до городских стен расходилось 5 главных улиц. А на севере от него, за подъемным мостом, находилась городская торговая площадь с множество торговых рядов, городских складских помещений, сдаваемых городом в аренду купцам. По двум сторонам площади стояли православный и католический храмы, оба посвященные Матери Божьей. Недалеко от площади, у подножия замка на берегу Сожа была сооружена пристань. Сюда прибывали торговые суда и курсировал паром.

В пограничном с Россией Гомеле ходили как местные монеты, так и московские. Последние считались очень популярными, особенно медные копейки, полкопейки, полушка, четверть копейки и их часто подделывали. Документально известно о подделке российских монет в Гомельских угодьях гетмана Сапеги Ветке, Холмичах и Избони в 1711 году. К тому времени прописанное в Статутах ВКЛ наказание фальшивомонетчикам через сожжение живьем на костре уже потеряло свое силу.

Улицы Гомеля строились не очень длинными. Например, Чечерская, начинавшаяся от рынка, заканчивалась через 100 метров. Улица Спасовская, где находился костел, считалась более престижной, и на ней построил свое имение шляхтич пан Красовский. Самой «аристократичной» была Корниловская с ее 28 домами знатной гомельской шляхты: Левановичей, Плеских, Руцких, Михенкевичей. Их дома имели несколько этажей, застекленные окна и кафельные печи. В комнатах стояла хорошая мебель, дорогая посуда.

Традиция кофе и чаепития

Образ жизни, пища, напитки шляхты и среднего сословия в Гомеле были теми же, что и по всей Беларуси. Шляхта любила пить кофе. Традиция кофепития в стране существовала еще с XV века, и кофе считался национальным напитком. Еще одним национальным напитком было подогретое пиво с гренками. А вместо чая белорусы употребляли травяные отвары. Китайский напиток до присоединения к России здесь продавали аптекари от головной боли.

После раздела Польши чайная традиция, хотя и медленно, но все же распространилась на землях Беларуси среди очень обеспеченного населения. Чай стоил дорого и считался престижным. Его пили со сливками, лимоном, смешивали с малиновым и вишневым соком или с красным вином.

Культура употребления «горелки»

И шляхта, и простой народ, живший в Слободе, пили водку, «горелку». Согласно белорусским легендам, ее впервые приготовил из пшеницы Черт. Напиток он назвал «горелкой»: с горы падает, а кто его много выпьет, тот сгорает. Бог, узнав об этом, благословил водку и наказал, чтобы люди, ею не злоупотребляющие, получали от напитка только силу и здоровье. У белорусов долго существовали предрассудки, связывающие сознание пьяного человека с нечистой силой, и они придерживались правила: две-три рюмки — для Бога, а если больше, то это уже на службу черту. (19)

Особая роль «горелки» отводилась при проведении сельскохозяйственных праздничных обрядов. На них полагалось веселиться, хорошо и много есть и пить. «Без горелки и праздник не праздник», — говорили наши предки.

Но простое пьянство белорусская народная традиция называла «болезнью над всеми болезнями, ибо оно губит больше людей, чем все болезни вместе взятые». Культуру питья старались соблюдать все сословия. Существовала традиция во время мужских посиделок пускать по кругу только одну рюмку, обращаясь к соседу словами: «Покарай тебя Боже блинцом, да еще маслом и пивцом». (43)

Гомель в составе Российской империи

В тот период в городе начала постепенно формироваться новая, «служилая» часть городского населения: слуги российской администрации, солдаты, казаки гарнизона. К 1799 году в Гомеле было 16 улиц и множество закоулков. На них, кроме «служилых», жил торговый и ремесленный люд, рыбаки, плотогоны, перевозчики, писари.

В конце XVIII века на месте разрушенного деревянного замка началось строительство дворца нового владельца города, графа Румянцева–Задунайского. Ему императрица Екатерина II подарила эти земли, ранее принадлежавшие польским магнатам Чарторыйским. Главный корпус дворца строили в 1777—1796 годах архитекторы Е. М. Алексеев и К. И. Бланк.

При следующем владельце Гомеля, Ф. И. Паскевиче, дворец неоднократно реконструировался. Заложенный еще при Румянцеве парк Паскевич постепенно превратил в романтическое и экзотическое место. Здесь посадили японскую лиственницу, тую, бальзамическую пихту.

Реку Гомеюк рабочие спрятали в трубу, и на ее месте появился Лебединый пруд.

О боевых подвигах князя Паскевича напоминал его монумент в образе римского полководца. А о многочисленных путешествиях — скифская каменная баба. Сейчас в роскошном здании дворца находится Гомельский областной музей с прекрасной экспозиций, проводятся концерты и балы.

Район Кавказ

С князем Паскевичем связано название старого гомельского района Кавказ, полученное им примерно в 40-е годы XIX века. Возможно, князю, прославившемуся своими кавказскими военными операциями, местные крутые склоны оврагов чем-то напоминали тот южный, прекрасный и суровый ландшафт. «Кавказ» располагался на северо-восточной окраине города, с центром в районе нынешних Подгорной и Госпитальной (Кавказской) улиц. Здесь в хижинах, мазанках, стоящих по склонам многочисленных оврагов, жили лодочники, рыбаки, прачки и самый бедный ремесленный люд. Сюда приходили скрывавшиеся преступники и правонарушители

В районе Кавказа, на склоне правого берега Сожа, находился овраг Дед, остаток озера Дед, или Дедно, старого русла реки. Этой территорией заинтересовались власти Могилевской губернии, в состав которой входил город. Излучина Сожа представлялась хорошей основой для создания речного крупного порта. Даже появился дорогостоящий проект его строительства. Но не нашлось достаточных денежных средств, и порт появился в Гомеле только в 30-е годы прошлого века

Болотный ландшафт и его значение

Гомель — это город, родившийся среди болот. Все пространство от Гомеля до реки Узы вплоть до XVI века занимали болота. Самое известное — огромное Кобылье болото на юго-западе от города. В XIX начале XX века даже в самом Гомеле находилось болото, называвшееся Горелое. Причина названия следующая: наши предки некогда нарушили экологический баланс древнего ледникового озера, сжигая деревья находившегося рядом дремучего бора. В результате озеро превратилось в болото.

С болотами связан городской район Волотова. Волотова — бывшая деревня, существовавшая с конца XVI века и вошедшая в черту города в 1974 году. Специально для строительства спального района здесь в конце 60 — начале 70-хх годов прошлого века проводились большие работы по мелиорации.

Поэтому именно в этой главе нужно рассказать об отношении белорусов к болотному ландшафту, как одному из природных символов Беларуси. Тем более, что сейчас готовится проект государственного Закона о сохранении болот.

Согласно белорусской мифологии, болото создал либо бог подземного мира Чернобог, либо черт. Последний хотел по примеру высшего Бога создать мир, но подавившись землей, выплюнул ее. От этого плевка и появились на земле болота. (62)

Несмотря на такие легенды о происхождении, болота всегда помогали нашим предкам. Там добывался торф, на болотах крестьяне собирали зимой валежник. С болотами было связано лозоплетение и изготовление лаптей. Белорусы даже изобрели болотные лыжи, чтобы собирать спелые ягоды клюквы и хворост.

Если вспомнить историю страны, то именно болота в начале XIII века преградили путь на наши земли первой волне монголо-татарского нашествия. Партизанское движение во время Великой Отечественной войны тоже связано с болотами. Они давали возможность выжить, укрыться. Партизаны выходили из болот на боевые операции и снова возвращались в «дрыгву», уверенные, что враги побояться «сунуть нос» в ее смертельные топи.

Этнографы и антропологи связывают влияние болот с особыми чертами белорусского этноса. Болотные почвы требовали постоянно «быть начеку», останавливаться и оглядываться, продумывать каждый свой шаг, чтобы не провалиться. Еще одно качество болот, когда засыпанное в одном месте, оно через некоторое время появляется в другом, сформировало следующий жизненный принцип белорусов: если не складывается одно, значит, будет что-то другое, более хорошее.

Мифология болот

Издавна народная мифология заселила болота злыми богами и духами. Белорусы их остерегались, но не боялись, поскольку могли им противостоять. В лозе, росшей возле болот, в маленькой избушке без окон и дверей, лишь с проемом для входа, жил бог Лозовик. Его представляли маленьким карликом, не больше чем ноготь, одноглазым и с огромной бородой. Считалось, что Лозовик затягивает людей в болото видом своего домика. Человек видел домик, хотел к нему подойти, а домик исчезал и появлялся в другом месте. И так до тех пор, пока Лозовик не хватал любопытного в свой мешок.

В самом темном лесу, в самом опасном болоте проживал старейший из болотных духов Кадук. Его представляли как копну сена, кочку из мха или зверя с огромной лохматой головой и огромной пастью до ушей. В пасти блестели белые зубы и огнем горел красный язык. Ему подчинялись все болотные духи. Существовало поверье: Бог велел, чтобы сам Кадук не имел власти над людьми. Но если кто-либо в трудный час произносил его имя, происходило все, что этот человек говорил.

На болотах устраивали свои жилища три брата, три болотных бога: Болотник, Багник и Аржавенник. Их не могли поразить даже стрелы Перуна, но погубили мелиоративные работы.

Болотника представляли толстяком без глаз, покрытым толстым слоем грязи из водорослей, мха, болотных насекомых. Ему нравилось, когда поверх его болота росли красивые цветы и сладкие ягоды. Он выращивал между ними кусты багуна, одурманивающего человеческий разум. Болотник пробивал «болотные окна», окружал их растениями и пригонял в них рыбу, завлекая жертву. Но окна не всегда получались глубокими и люди часто их обходили. Во время больших морозов Болотника мучил страх, что болото вымерзнет. И бог старался своим дыханием согревать болотную воду.

Его брат Багник прятался в торфяных болотах и походил на черную лужу. Он никогда не появлялся на поверхности, и лишь «бурбалки» и болотные огоньки говорили о его присутствии. Багник больше всего боялся, что люди вычерпают всю грязь болота для изготовления торфа.

Третий брат, Аржавенник, грязно-рыжего цвета, отличался очень толстым животом и тонкими ногами с налипшей на них ржавчиной. Он постоянно рыгал, и все обходили его жилище стороной. Жил Аржавенник более приятно, чем другие братья, поскольку летнее солнце не высушивала его ржавое болото, а земля вокруг него не годилась для людей.

Верования белорусов заселили болота русалками-болотницами. Они имели вид грязных и несчастных старух и умели плакать тоненькими детскими голосами. Так они обманывали людей, заставляя их бросаться на помощь ребенку, и забирали к себе в болото. Особенно злобствовали болотные русалки по отношению к красивым девушкам и женщинам, завидуя их красоте.

За темным лесом, среди болота, под старой корягой жил еще один болотный дух, Хапун. Его наделили невысоким ростом, длинной седой бородой и удивительной быстротой. Он летал по воздуху с мешком, в который сажал непослушных детей. Их он уносил к себе в нору и там мучил, избивая крапивой. Таких детей никто не мог найти. А когда они вырастали, то тоже становились Хапунами, что мальчики, что девочки, у которых вырастала такая же длинная седая борода.

Люди, осушая болота, уничтожили многих болотных духов. В том числе в Гомеле, где сейчас находится микрорайон Волотова. Название микрорайона и бывшей деревни связано с жившими на этой земле легендарными великанами-волотами. О них в давние времена сложили легенду «О Гомейле и Волоте».

Легенда «О Гомейле и Волоте»

Очень давно, когда людей было очень мало, жили мужчины и женщины богатырской стати. Их было еще меньше, чем обычных людей, и они селились на горах и пригорках над реками и ручьями. Там, где сейчас стоит Гомель, тоже поселились богатыри, Волот и Гомейло. Волот жил у излучины Сожа, ловил рыбу, охотился, собирал ягоды и грибы. Гомейло устроил свой дом между сожскими ярами, пахал землю и разводил скотину. Богатыри жили мирно, ходили друг к другу в гости, а споры решали богатырскими поединками.

Как-то в те места пришла жить красивая богатырка по имени Девка. Она поселилась в речной долине возле криниц. Девка пряла, ткала, вышивала и очень любила петь. На ее пение слетались птицы кавки, или галки. Богатырше нравилось думать, что она имеет над ними силу, что зачаровала птиц своим пением.

Под чары Девки попали и оба богатыря. Каждый из них захотел взять ее в жены. Сама богатырша никому предпочтения не отдавала, и богатыри постановили, как обычно, решить спор поединком. Они назначили бой на утро и разошлись каждый к своему пригорку собрать силы.

В это время кавки, словно ошалев, сбились в огромную стаю и полетели к Гомейлу. Они начали кружить над его домом, как кружили над жильем Девки, когда та пела. Гомейло смотрел на птиц и не мог понять, почему птицы кружатся. Еще он крутил жернова, молол муку, чтобы зря время не терять. А Волот, услышав крик птиц, залез на высокий дуб и увидел, что птицы, обычно кружившие над домом богатырши, теперь летают над домом его соседа. Волот очень разозлился, думая, что Девка в гостях у Гомейло. Он спустился с дерева и хотел, вырвав его с корнем, запустить в птичью стаю. Но потом немного остыл и решил, как ему нужно поступить.

Волот собрал по окрестностям бояр из людей и двинулся с этим войском к дому Гомейло. К тому времени кавки уже улетели, а Волот с боярами остановились возле двора соперника. Он принялся упрекать соседа в вероломстве и сговоре с богатыршей. Изумленный, Гомейло пытался все объяснить, но ответом на слова богатыря стала стрельба из боярских ружей. Гомейло разозлился и бросил жернова. А они улетели высоко в небо. Тем временем бояре снова принялись стрелять. Тогда разъяренный Гомейло вырвал из земли вековое грушевое дерево и разбросал им все человеческое войско. И даже не заметил, как сук от дерева пропахал глубокую борозду до реки. Борозду позже назвали Боярским спуском.

Затем Гомейло ударил Волота комлем ствола груши настолько сильно, что тот споткнулся о валун и полетел в низину, к Сожу. Гомейло прыгнул следом. В речной низине они принялись сражаться до крови, вколачивая друг друга в землю.

Наступила ночь и месяц осветил сражавшихся богатырей. Богатырша Девка тогда спала. Грохот сражения ее разбудил, и она решила, что это грохочет гром. Но, выйдя из дома, увидела дерущихся богатырей и поняла, что грохот идет от их сражения. Богатырша не желала гибели ни Гомейло, ни Волоту. Она хотела бежать на место их поединка, но прилетели птицы, и, словно каменная стена, закрыли дорогу. Богатырша разозлилась и со всей силы ударила по птичьей стае. Кавки разлетелись и натолкнулись на месяц. От месяца откололся кусок и упал в Сож, недалеко от места битвы богатырей. Вода из Сожа выплеснулась и затопила сражающихся Волота и Гомейло. Они не могли выбраться, ибо по грудь один другого забили в землю.

Мертвые птицы рухнули с месяца градом вниз и воткнулись клювами в землю чуть выше затопленного места битвы богатырей. Земля раскололась, и из нее вышел Кавка-князь. Это он посылал к богатырше птиц и строил козни против богатырей. Птичий князь сам хотел взять в жену богатыршу Девку.

Выйдя из земли, он сразу направился к избраннице. Но в тот момент с неба на него упали брошенные Гомейло перед битвой жернова. Кавка-князь замертво упал, и только перья от него по разлетелись по всей земле.

Когда богатырша увидела, что из-за нее произошло, принялась плакать. Она плакала так сильно, что превратилась в речку, которую люди назвали Девкой. Затон, где погибли Гомейло и Волот, назвали Дедно или Дедново, считая богатырей своими предками. Место, в котором жил Волот, назвали Волотовой, а место где жил Гомейло — Гомелем. Яр, откуда появился Кавка-князь, так и назвали, «Кавка-князь». А потом забыли почему, и стали называть «Кавкнязем», а потом «Кавказом». Не назвали только остров на Соже, который появился от упавшего куска месяца.

Залесье — усадьба Михаила Клеофаса Огинского. Легенда «Корона змеи»

Михаил Клеофас Огинский. Дипломат и композитор

Михаил Клеофас Огинский родился в Гузове 25 сентября 1765 года в семье магнатов Огинских. При крещении мальчик получил множество имен, чтобы его охраняло большое количество святых, как это полагалось в семьях знати Речи Посполитой: Клеофас-Михаил-Франтишек-Феликс-Антоний-Игнатий-Юзеф-Тадеуш.

С самого раннего возраста родители пеклись о хорошем образовании для сына. Отец из Вены выписал гувернера Жана Ролея, француза по национальности, известного воспитателя, работавшего во многих аристократических семьях Европы. Преподавателем музыки у Михаила-Клеофаса стал молодой композитор и дирижер Юзеф Козловский.

Прекрасное образование и родственные связи помогли Огинскому с раннего возраста начать успешную политическую карьеру. В девятнадцатилетнем возрасте юноша стал депутатом сейма и участвовал в работе Эдукационной комисси, затем занимал должность мечника и подскарбия Великого Княжества Литовского, состоял на дипломатической службе в Голландии и Англии, в 23 года получил в награду за заслуги Орден Белого Орла.

После раздела Речи Посполитой в 1791 году, чтобы не потерять свои имения на ее территории, он принес присягу Екатерине Великой. Но любовь к родине заставила нарушить эту клятву и во время восстания Тадеуша Костюшки в 1794 году стать на сторону восставших.

Разгром восстания и последовавшие репрессии заставили Огинского эмигрировать. В Европе Михаил-Клеофас налаживал связи с западными политиками с целью восстановления Польши, но со временем понял безнадежность своей затеи.

В 1801 году Огинским было получено разрешение возвратиться на родину. В 1806 году он поступил на службу к российскому императору Александру I. Император очень ценил политический и дипломатический талант Огинского, поэтому и в России карьера Михаила-Клеофаса стремительно развивалась. Он стал не только сенатором, но и доверенным лицом Александра I.

Во время войны с Наполеоном, который занял территорию Польши и создал 80-тысячный корпус польского войска, возникла ситуация, требовавшая объединения всех пророссийских и антинаполеоновски настроенных сил Западной губернии. Ради этого правительство Александра I готово было пойти на некоторые уступки. Опытный дипломат Огинский решил использовать данную ситуацию в целях возрождения Великого Княжества Литовского. В 1810 и 1811 году у него состоялись частные беседы с императором по поводу такой идеи. Высказывания Александра I зародили у Огинского надежду на возможность реализации его замыслов. Император поручил ему разработать проект реформы по созданию провинции Великое Герцогство Литовское из земель Гродненской, Виленской, Минской, Могилевской Витебской, Киевской, Подольской губерний и Белостокского и Тернопольского округов.

Во время работы над проектом Огинский постоянно беседовал с царем по всем возникающим спорным вопросам, рассказывал об истории Литвы. Он объяснял императору, что в Литовских землях еще до заключения унии с Польшей сформировался мощный патриотический и военный дух, обычаи и традиции, которые соблюдались и во время Речи Посполитой. И, если благодаря России, будет создана автономная Литовская область с сохранением прежних прав, она станет настоящим форпостом, защищающим российские рубежи от любого вражеского вторжения. В записке, представленной императору 11 мая 1811 года, Огинский изложил основные тезисы проекта новой провинции: возвращение исторического имени территории, юридические нормы из Статута ВКЛ 1588 года, безапелляционный трибунал, уравнивание в налогах жителей Западного края с остальной российской территорией.

На протяжении всего 1812 года Михаил Клеофас Огинский работал над проектом создания Великого Герцогства Литовского, беря себе в союзники самых уважаемых и знатных представителей общественности своей родины. Но российский император постоянно откладывал решение о проведении реформ. Победа над Наполеоном намного снизила ценность данного проекта для Александра I, и в беседе с царем в ноябре 1815 года Огинский осознал всю тщетность своих надежд на возрождение ВКЛ в новом статусе. (29)

Он решил оставить дипломатическую службу и уехал в свое родовое поместье Залесье. В Залесье его горячая душа патриота на некоторое время обрела спокойствие.

Поместье Огинских Залесье

Поместье Залесье являлось собственностью семьи Огинских с XVII века, когда его купил Марциан Михал Огинский (1672—1750), витебский воевода. Первый раз Михаил Клеофас Огинский поселился здесь после возвращения из эмиграции в 1802 году вместе со второй женой, итальянкой Марией Нери, по первому мужу Нагурской. Первая жена Огинского, Изабелла Лесоцкая, развелась с ним во время скитаний по Европе.

Тогда, в 1802 году, усадьба состояла из деревянного отштукатуренного дворца XVIII века, четырех флигелей и хозяйственных построек. К усадьбе вела липовая аллея, до сих пор сохранившаяся. На тот момент усадьба принадлежала дяде Михаила Клеофаса, Франтишеку Ксаверию. По распоряжению Огинского началось строительство нового дворца по проекту Михаила Шульца, после смерти которого строительством занимался виленский губернский архитектор Иосиф Пуссе.

Новый двухэтажный дворец состоял из двух крыльев, соединенных под прямым углом: 50-метрового главного и 150-метрового бокового, включавшего оранжерею. Центральную часть здания украшал портик с колоннами, а крыша заканчивалась башенкой с часами и каменной вазой. Через весь дворец проходила анфилада комнат, в том числе музыкальная гостиная, залы для приемов гостей, столовая. На втором этаже находились библиотека и кабинет Огинского.

Дворец окружал парк, состоявший из старой французской части и новой, английской. Украшением парка стало озеро с островом. В озеро несли свои чистые воды маленькие речки, протекавшие через парк. Через них были перекинуты ажурные мостики и устроены искусственные водопады. Дополняли впечатление изысканности и романтизма ажурные павильоны и беседки. В парке Огинский установил памятные камни, посвященные Тадеушу Костюшко и гувернеру Жану Ролею. На территории поместья были обустроены два зверинца — традиция того времени, неуклонно соблюдаемая всеми представителями знати.

В спокойствии и благоденствии прожил в своем поместье Огинский до 1806 года, пока его снова не призвали на дипломатическую службу. В Залесье он занимался музыкой, сочинял свои произведения и музицировал с такими же любителями, как сам. В тот период он погрузился в общественную деятельность родного края, став почетным членом Виленского университета и с удовольствием принимал участие в заседаниях ученого совета. Занимался благотворительностью в роли председателя Виленского благотворительного общества, перечисляя в его фонд полученные за продажу музыкальных произведений деньги.

Когда разочарование от неудачи с проектом образования Великого Герцогства Литовского вынудило Огинского в 1815 году оставить дипломатическую службу, он снова вернулся в Залесье. К тому времени, после смерти дяди, поместье стало его полноправной собственностью.

В родовом поместье он продолжил занятия музыкой и композицией, написал и в 1817 году издал два сборника романсов и полонезов, деньги от которых снова пошли в кассу Благотворительного общества Вильно. Дипломат и композитор на свои средства открыл школу в Молодечно, подарив ей часть книг из собственной библиотеки и коллекцию музыкальных инструментов. Им спонсировалась постройка и содержание Дома презрения в Вильно. Михаил Клеофас продолжил заниматься литературным творчеством, сочиняя эссе о музыке. Позже они войдут в книгу «Письма о музыке». Большое время отдавал Огинский и написанию «Мемуаров».

При Огинском поместье Залесье приобрело славу культурного центра белорусской аристократии, получив название «Северные Афины». Сюда съезжались просвещенные влиятельные люди, любители музыки и литературы, ценители эстетики.

В 1822 году по состоянию здоровья и из-за обострившихся разногласий с женой Михаил Клеофас Огинский покинул Залесье. По легенде, перед отъездом композитор сел за любимый рояль и написал полонез ля минор. Потом он вышел из дома, сел в карету и навсегда покинул родную страну. А ноты произведения остались лежать на рояле. С собой он забрал весь архив, который вел на французском языке.

Последние годы жизни Огинского

Уехав из Залесья, Огинский остановился во Флоренции, наиболее благоприятной для пошатнувшегося здоровья. Но он не мог долго оставаться на месте и постоянно путешествовал, в том числе во Францию и Германию. В Италии Огинского навестил Адам Мицкевич, подогревший литературные амбиции Михаила Клеофаса. Во Флоренции он полностью закончил свои четырехтомные «Мемуары о Польше и поляках, начиная с 1788 и до 1815 года», которые издал в Париже в 1826—1827 годах. Затем в 1828 году были написаны «Письма о музыке». Затем началась работа над новым масштабным трудом — рукописью продолжения мемуаров «Заметки о событиях, происходящих в Польше, начиная с конца января 1830 года».

Тем временем здоровье Огинского ухудшалось. В 1833 году присматривать за отцом приехала его дочь Эмма с мужем Ипполитом Бжостовским. В течение полугода он находился рядом с дочерью и ее семьей, что скрашивало протекание болезни. Ему удалось благословить свою внучку Елену, родившуюся в сентябре 1833 года.

В октябре 1833 года произошло обострение болезни, и 15 октября Михаил Клеофас Огинский умер. Его похоронили в церкви Санта-Кроче во Флоренции. Кроме литературных произведений, он оставил потомкам 60 музыкальных творений: полонезов, романсов, различных фортепьянных произведений и одноактную оперу «Зелида и Валькур, или Бонапарт в Каире».

Судьба поместья Залесье

После отъезда Огинского в Залесье до самой своей смерти в 1852 году жила его жена. Потомки Огинского владели Залесьем до 1927 года, когда внук композитора продал имение частному летнему пансионату.

Когда территория вошла в состав СССР, новая власть открыла здесь дом отдыха. Он работал некоторое время и после окончания Великой Отечественной войны. Потом усадьбу перевели на баланс завода «Сморгоньсиликатбетон» и она никак не использовалась. В 1996 году Залесье перешло в подчинение Министерства культуры Республики Беларусь в качестве филиала музея истории театральной и музыкальной культуры. Была принята программа восстановления семейного гнезда рода Огинских. Ее финансировал республиканский и Гродненский областной бюджеты, различные общественные организации. Реставрацию провели очень грамотно, и после ее окончания, 25 сентября 2014 года, в усадьбе открылся музей с постоянной экспозицией.

В интерьерах усадьбы находятся антикварные вещи, купленные на различных международных аукционах, поскольку принадлежавшая Огинским обстановка не сохранилась. Среди них множество музыкальных инструментов, в том числе рояль XVIII века, мебель, картины, посуда. Мебель и детали интерьера подбирались в соответствии с оставшимися инвентарными описями. Замечательно воссозданы кафельные камины. Стены дворца украшены подлинными картинами художников XIX века, среди которых портреты родителей композитора, его первой и второй жены и детей, самого Михаила Клеофаса. С большой тактичностью оформлен кабинет Огинского, где в окружении многочисленных книг и бумаг, на столе лежит скрипка.