Башня

                                                       Царице Небесной,

                                              Пресвятой Богородице

                                                     Приснодеве Марии

                                              по обету посвящается.

Глава 1.
Приключение с ангелом

«Человек я, воистину, мирный!» — думала донельзя возмущённая Татьяна, лёжа на своём разлюбимом диване, понятие которого составляло не столько само спально-лежальное место, сколько комплекс различных комфортных психо-энергетических показателей. Кроме того, около дивана стояла этажерка: книги любимых авторов, избранные — любимые! — произведения, которые можно, с тем же (или — большим?) удовольствием, перечитывать хоть всю жизнь и маленький, журнальный, столик для чашки с кофе.

— Я, конечно, человек мирный, посему — на диване — перележу абсолютно всё: вплоть до чуда чудного, вплоть до дива дивного, а после и переживать будет нечего! — но существуют вещи и люди, которые меня — с дивана — могут и поднять! И тому, кто — по любой причине! — меня поднимет, я — не завидую!

Пришлось, однако, вставать, поскольку она сдуру забыла сделать одно из двух: или же выключить телефон или переставить его на столик. И поскольку набравший телефонный номер явно знал, что ленью Татьяны, как, кстати, жаждой познания и скоростью мысли по самую макушку можно было бы наделить не одну дивизию… Естественно, звонивший был твёрдо уверен, что когда-нибудь Татьяна всё равно не выдержит и трубку поднимет. И, естественно, голос в телефонной трубке принадлежал Лысому, грозившему Татьяну при встрече, на которую она должна прибыть немедленно, осчастливить сверхпотрясающими, чудесными новостями, которые Татьяне захотелось узнать. Потому что все новости, исходившие от Лысого, всегда оказывались хорошими. Кстати, кличку Лысому прилепили собратья-альпинисты, пребывавшие в уверенности, что кличка, с помощью которой в горах следует обращаться к человеку, введёт в заблуждение «чёрного альпиниста», ищущего тех, кто бросил его пропадать и погибать: просто язычество какое-то!

Так что теперь, приличия ради, следовало бы всё-таки сделать авральную приборку своей весьма неординарной наружности, хотя бы ради предстоящего выхода в люди…

Лысый (давно, с незапамятных времен в Татьяну безответно влюблённый), познакомился с ней по собственной инициативе, узрев её, совершенно случайно, в цеху на своём заводе, где она брала интервью, причём, увы, не у Лысого. Он, вскоре сумевший её, изумлявшей всех без исключения своей непередаваемой и неописуемой способностью не просто спать, не просто лежать, читать, писать — жить на диване! — вытащить в горы…

Виновник вынужденного путешествия ждал Татьяну у дверей своего подъезда, но с таким же почётом он встречал всегда и всех: Лысый посчитал, что если самому Христу было не зазорно мыть ноги своим приближённым, то и он не сломается, встречая гостей на улице. (А при этом преспокойно утверждал, что он практически язычник!). Так что Лысый предстал перед Татьяной сразу же, как только она выкарабкалась из автомобиля, переждал взрыв неистового негодования, а потом совершенно невозмутимо сообщил, что вся команда давно собралась и ждёт её.

Татьяна, да будет вам известно, состояла в самом активном составе неизлечимо и непередаваемо очарованного племени горных туристов (это — нечто среднее между альпинистами и просто туристами). Так вот, внезапно нарисовалась реальная возможность внепланово сходить в поход: Лысому с рабочей командой внезапно «засветила» командировка практически в те края, где находятся вожделенные горные вершины, а поскольку он, одновременно, был капитаном команды туристской… Но даже Лысому, и даже по такому радостному поводу позвонившему поначалу был задан вопрос: неужели ж он не знал, что у Татьяны период уединения и лежания на диване?!.

Но поскольку Татьяне пришлось, в конце концов, — встать, то потом, как и всегда, самым главным стало — выбраться из дома. (Тем, кто знает, какую неподъёмную проблему составляет, для уединившейся души, переориентировать, уговорить, перенацелить бренное тело, жаждущее только покоя, из состояния расслабленности — к выходу на улицу, переполненную вечно галдящими двуногими, говорить об этом лишнее, а кто не знает — не объяснишь!). Надо ли говорить, что Татьяна, кроме того, ещё и ужасно сожалела о прискорбной необходимости прервать путешествие в чудесные, светозарные миры Света, расстаться с дорогими ей Светлыми братьями и вернуться в земную юдоль?..

Но, через несколько часов, как раз к окончанию рабочего дня Лысого, Татьяна всё-таки из дома выползла, чтобы добраться к дому Сергея одновременно с ним. Само собой, ни о каком общественном, то есть, муниципальном, транспорте и речи быть не могло — ведь даже в обычные дни, когда прочие человеки не вызывали желания немедленно смыться от них подальше, трещащий по швам автобус казался разновидностью испытательного стенда — на самообладание… И поэтому, естественно, прямо у родного парадного Татьяна подняла руку: покажите мне водилу, который не хочет заработать, якобы на «бензин»!..

Справедливости ради надо честно признать, что внешность у Татьяны была — та ещё! При первом взгляде на её лицо почему-то невольно вспоминался анекдот о двух деревенских бабках, впервые увидевших, по счастливому случаю торгового выезда в город, негра. Едут затарившиеся городским товаром бабки в трамвае — к своей автобусной станции, сидят и копаются в кошелях и сумках. И радостно делятся вслух городскими впечатлениями. Вдруг одна поднимает голову: «Батюшки, обезьяна!» Негр ей пытается объяснить: «Я — не обезьяна, нет, я — эфиоп!» «Батюшки, разговаривает!» Когда начинала разговаривать Татьяна, все обязательно мгновенно настолько заслушивались — с первой же минуты! — что о показавшейся вначале более чем рядовой внешности Татьяны потом неизменно вспоминали, как о прекрасно-королевской. Но — в первый миг!.. А особенно — без всякой подготовки, со стороны!

Так что легко было понять, почему, невзирая на всегда томящее наших нищих граждан стремление разбогатеть, уже притормозившие водители в половине случаев раздумывали брать эту пассажирку, и тогда даже демонстративно сулимый дензнак высокого номинала в Татьяниной руке — не действовал. Но общеизвестно: русский народ — народ широкой натуры: эх, удаль молодцу во славу!

И сегодня нашелся — всегда находился! — один, особо мужественный шоферюга, который ни на саму Татьяну, ни на внешность её не смотрел, а пристально, страстно вожделея, смотрел лишь на «стольник» в её руке, который немедленно же переходил в его руку (и который он потом, как многие до него, о чём бедолага, естественно, не подозревал, с мольбой тыкал обратно в Татьянину сумку: в обмен на номер её телефона и на возможность по этому номеру позвонить: друзей же — катают даром!)…

Потому что, усевшись поудобнее где бы то ни было, в том числе и в чьей-нибудь машине, Татьяна немедля начинала говорить: всегда с чего угодно начиная, перескакивая по любым темам, необъяснимым образом съезжала потом на свои разлюбимые горы и так расписывала прелести походов, что количество горных туристов страны среди граждан, осчастливленных возможностью пообщаться с Татьяной, росло с непостижимой быстротой. (Правда, туристов, потом постоянно (годы!) на всех базах спрашивавших о красавице Татьяне и отбраковывавших всех представляемых им встреченными группами Татьян, потому что все они, самые расписные красавицы — той, единственной Татьяне и в подмётки не годились!).

Татьяна разговаривала сегодня охотнее, чем обычно, ибо настроение было из тех, при котором самыми близкими человеку становятся молчаливые существа: деревья, камни, рыбы…

А тут ещё — Лысый! О, нет, после того, единственного раза, когда он столь внезапно (и похоже — не только для неё!) предложил Татьяне всего себя — в безграничное, вечное пользование, Лысый (которого, кстати, в миру звали Сергеем) за все последующие годы эту тему не поднимал больше — ни разу. У него на глазах Татьяна дважды — очень неудачно — побывала замужем (именно из-за его железо-бетонного взгляда и молчания!), но он не сделал даже попытки что-либо изменить. Зачем? Он был Мужчина и потому был мудр: твёрдо знал, что невозможно Женщину обмануть, скрыть от неё, как ты к ней, на самом деле, относишься: как и в хорошем смысле, так и в плохом. Не обманешь её мнимой влюбленностью, но и не навяжешь ей ничего и силком — не вырвешь! Татьяне даже и говорить ничего не надо было: надо было только захотеть остаться с Лысым, молча, мысленно, где угодно находясь — захотеть! И всё! А коли ни разу не захотела — она свободна!

Оказавшись у Лысого дома, Татьяна, конечно же, немедленно расположилась на коричневом диванчике, который негласно считался принадлежащим только ей. Во всяком случае, ни сам Сергей, ни его друзья (а дружил он, в основном, с коллегами, которые, одновременно, состояли в руководимой им команде альпинистов-туристов, а из не коллег — с теми, кто состоял или кто собирался вскоре вступить в ряды альпинистов) — никогда и ни при каких обстоятельствах не пользовались этим предметом мебели, даже если Татьяны не было и близко. Собственно, она могла общаться с ним только по телефону и не бывать в доме у Лысого месяцами — институт, в котором она училась, находился в другом городе, она достаточно часто моталась в командировки, навещала друзей и так далее и тому подобное) — диван всё так же оставался доступным только для неё.

Так вот: расположившись на «своём» диване, Татьяна немедленно была обеспечена фирменным кофе, в варке которого Лысый не знал себе равных и велела себе ни о чём, кроме восхитительного кофейного аромата и прекрасных перспектив на отпуск не думать, чтобы обрести душевное равновесие. Лысый же преспокойно дождался, пока Татьяна насладится первой чашкой и соизволит выслушать его сообщение, потому что и сам всегда был полностью согласен с тем, что насилие — самый худший, максимально обреченный на неудачу способ добиться своего. Тем более, что действительно сильному — насилие просто ни к чему! Сильный насилием брезгует.

— Ну, Лысый, я, кажется, успокоилась. Да и — раз уж ты столь жестоко вытащил меня из дому — выкладывай свой грандиозный план. И очень хотелось бы, чтобы он оказался действительно достойным моего мужественного порыва изменить ради твоего сообщения своё решение!..

— План, Танюша, автоматически возник потому, что нашему отделу, в полном составе, предложили трёхмесячную командировку в район Пятигорска. То есть почти вся команда окажется практически рядом с горами. Глупо было бы этим не воспользоваться, не сэкономить дорожных расходов. Мы с мужиками уже решили: поднажмём, пару-тройку дней поработаем сверхурочно и, даст Бог, выкроим недельку-две, да ещё и выходные — чтоб никто никуда не торопился! Так что всё упирается в вас с Еленой: захотите ли и сможете ли к нам присоединиться. Вам-то придётся добираться самоходом, только вдвоём. Конечно, ваши рюкзаки мы прихватим с собой — не вопрос! Но удастся ли вам получить отпуска, и именно тогда, когда мы сможем освободиться и — на всё время похода? Учти: и давно запланированный на лето поход тоже никто отменять не собирается! То есть походов будет два. Что скажешь?

Татьяна на время задумалась. Предложение было соблазнительным до невозможности. Татьяна даже, пусть и гипотетически, немедленно почувствовала внутри оживающую способность любить все человечество, начиная с ближайшего представителя оного, которым в данную минуту являлся Лысый (конечно, исключительно платонически!). Но поскольку точного времени командировки Лысый пока не знал, времени, когда команда освободится от работ — тем более, то начинать договариваться с начальством о внеочередном отпуске — просто смешно. Но загашник материалов ей придётся начать готовить прямо завтра: Татьяна ведь — корреспондент со стажем, приличная к тому же очеркистка, посему написать свои триста месячных строчек вперёд может практически за неделю. Посему, как только группа Лысого стартует в командировку, у неё останется месяца два на журналистскую работу. Пахать, конечно, придется в полную силу, потому что, когда ты на работе отсутствуешь достаточно длительное время, у коллектива должны оставаться материальные следы твоего наличия в штате! Чтобы ни у кого из коллег не закралось и тени крамольного подозрения, что зарплату тебе платят не столько за то, что числишься в платёжной ведомости, или что носишь, пусть и совершенно заслуженно, титул «золотое перо», сколько — за хорошо подвешенный язык, способный выпытать любой секрет даже у скалы… А кроме того, в арсенале любого наёмного работника имеется множество способов увиливания, при острой нужде отмазаться от необходимости ежедневно являться в родной трудовой коллектив, всегда остаётся старый верный, хоть вовсе не благовидный, способ: купить больничный лист!

— В общем-то, да, реально! — с явным наслаждением выдыхая аромат кофе: уж коли наслаждаться — так в совершенстве! — сказала задумчиво несколько смирившаяся с состоявшейся переменой места и со столь же кошмарной необходимостью обратного — к дому передвижения Татьяна. И, с высокомудрым видом обозрев коллектив, нетерпеливо ожидающий её мнения, выложила свои нехитрые соображения. Надо ли говорить, что в ответ не только Лысый, но и все остальные из группы радостно поддержали её, излучая великиё энтузиазм, пообещав даже освободить их в походе от полного веса рюкзака!

***

Не прошло и недели: ребята во главе с Лысым отчалили в командировку. Татьяна чуть ли не за волосы, по вдохновляющему примеру барона Мюнхаузена, силком себя вытащив из топкой дискуссионной вязи с охамевшим начальством, которое, пойдя на некоторые уступки, тут же, словно спохватившись, с устрашающим аппетитом потребовало такого резкого перевыполнения репортажного плана, что после взятия этой нереальной планки не захочется уже ничего. Тут в живых бы остаться! Тем не менее, Татьяна вкалывала так, что даже Папа Карло устыдился бы своей лени! Почти в каждом номере печатались её репортажи и заметки. С подписью Татьяны и без оной, но и ответсек редакции и шеф отдела, естественно, прекрасно знали, кто автор. А поскольку Татьяна обладала действительно хорошим слогом, то её начали ставить в пример на редакционных летучках и планёрках. А один очерк даже удостоился похвалы самого главного редактора!

Кому совсем не известна изнанка редакционной жизни, тот невольно может подумать, что журналисты, которые столь безапелляционно учат весь подлунный мир, как быть во всех аспектах существования полностью совершенным, сами могут быть приравнены к ангельскому сословию — только крыльев не видно… Ничего подобного! — такие же смертные, а временами — гораздо хуже! Особенно достаётся от каждого корра — ответсеку, который составляет макет, то бишь план, предстоящего к выпуску номера газеты, а посему может нещадно искромсать твоё тщательно взлелеянное творение: газета ведь не резиновая! Татьяне, которая писала легко и естественно, как дышала, это редактирование не казалось таким кощунственным преступлением, как тем, кто вечно мучился над каждой строчкой, как Сизиф со своим камнем.

Кстати, о птичках: если для тебя составить двадцать предложений на заданную тему — такая каторга, то почему ты добровольно заделался острожником да ещё так яростно держишься за свои кандалы?! Чудно! На свете ведь столько профессий: выбирай любую другую и живи в своё удовольствие! Нет, поди ж ты: сидит, как укравший у Кисы Воробьянинова колбасу отец Фёдор — на скале! Так ведь Востриков на скалу в ужасе взобрался, спасаясь от страшного в гневе Бендера, а кто гнал горе-писаку в журналисты?! Но это так, к слову пришлось! Татьяна же почти круглосуточно пахала, уставая до такой неописуемой степени, что не всегда оставались силы хотя бы доплестись до собственного дивана — и она через раз заруливала на ночёвку в квартиру Лысого, благо дом стоял практически рядом с редакцией. Потому что ползти в таком изнеможении до собственного дома, расположенного, по закону подлости, на другом краю города, было просто немыслимо.

Корреспонденты, помимо выполнения своих прямых обязанностей — добытчика информации и летописца, ещё и несколько раз в месяц дежурят по номеру (если, конечно, газета — ежедневная). А дежурить — значит, читать и перечитывать (раз пять) номер газеты — в процессе верстки и типографского исполнения на предмет вылавливания всех ошибок. Оставаясь в дрожащем от страха состоянии — как в этот день, так и всю ближайшую неделю: ошибку внимательные и дотошные читатели могут обнаружить и через три дня, и через три недели. И ведь не поленятся набрать номер редакции и сладостно сообщить, где и какая ими, куда более грамотными, в данном номере обнаружена ошибка. И с великим упоением издали покивать назидательно пальчиком — ах, вы такие-сякие-разэтакие, плоховато следите вы за правильностью употребления такого прекрасного и могучего языка, как русский!.. А кому же ещё за этим и следить-то!

Конечно, журналисты, как и хирурги, со временем привыкают к неизбежным треволнениям профессии и перестают — по поводу и без повода — трястись, как осиновый лист: не ошибается только тот, кто ничего не делает! (И, кстати добавляет язвительно сатирик, только тот, кто профессионал и знает своё дело в совершенстве!).

Так что к исходу аврального месяца Татьяна испытывала ту, всепоглощающую, жажду, которую никакой водой не напоишь: потому что чувствовала себя значительно хуже, чем, предположим, выжатый лимон. В последнем, по крайней мере, остаются ещё кожура, сиречь цедра, и несколько семян, из которых может вырасти целое дерево! Татьяна же не могла бы разродиться даже десятистрочной заметкой. Она теперь могла только одно: пасть хладным трупом на диван и лежать, дожидаясь, пока накопится сил добрести до ванной. Не говоря уж — до кухни.

Готовить Татьяна, естественно, никогда не успевала и бывали периоды, когда месяцами она жила только на кофе с бутербродами: ей безконечно жаль было времени, которое каждый раз уходит на приготовление хоть самой немудрящей еды и после сомнительного удовольствия — мытьё горы грязной посуды! И посему — великая хвала тому ленивцу, который придумал консервы! И такая же тому, кто — пельмени! Потому что все холостяки, к которым с полным правом Татьяна относила и себя, просто вымерли бы или от постоянного поглощения еды всухомятку или, приобретя язву желудка — от голода, как мамонты!

Оставаясь на ночёвку у Лысого, Татьяна, кроме экономии времени на дорогу, обретала здесь и благословенный покой: никто из коллег и ни одна из подруг, не входящих в альпинистский круг, узнать номер домашнего телефона Лысого — не удостоились. Так что позвонить в квартиру Сергея, разыскивая Татьяну, могли только он сам (что, кстати, он и делал практически ежедневно, не найдя Татьяны дома) да Елена. А поскольку с Еленой у Татьяны были отношения (по неизвестной обеим причине!) — никакие, не вражеские, но и не подружкинские, даже не отношения коллег, то позвонить сюда она могла только в самом крайнем случае. Какового случая, тихо надеялась Татьяна, не выпадет в ближайшие сто лет!

Потому что, пробыв полный рабочий (причём — ненормированный!) день в редакционном гаме, и самый жизнерадостный оптимист вынужден будет искать тихий угол. Чтобы, к примеру, восстановить нормальную деятельность барабанных перепонок и других разных органов, которыми должен, но от усталости и многократного перебора дозы кофе и сигарет перестал управлять головной мозг.

Лысый как раз в этот вечер позвонил и сообщил, что состояние командировочных дел, увы, пока не позволяет даже приблизительно прогнозировать относительно реальной даты, когда можно будет уйти в горы. Но Татьяна вымоталась уже настолько, что ей было практически всё равно: невозможно испортить настроение, которого нет… Если человеку хочется только одного единственного: никого не видеть, ничего не слышать, ничего не говорить, ничего не делать — только полного, абсолютного уединения и покоя — никакие хорошие или плохие новости положения не изменят: степень усталости достигла предела!

Казалось бы — до чего же странно: некоторый человек ведёт здоровый (иногда) образ жизни, не жалуется на здоровье настолько, что даже не помнит точного адреса собственной поликлиники, систематически ходит в довольно трудные походы, причём маршруты этих походов пролегают исключительно в горной местности, часто ведут, в прямом смысле слова, по вертикали, при этом носит рюкзак весом практически в половину собственного, весь период в горах спокойно может обходиться сколько угодно времени минимумом того, в чём нуждается самый неприхотливый аскет, да ещё и неизменно излучает такую энергию счастья, удовольствия, прочих разных положительных эмоций — и падает от смертельной усталости, попахав всего месячишко на непыльной, интеллигентной работе! Загадка!

Отгадка же этого парадокса — проще пареной репы. Дело-то — в том, что первое действие происходит в прекрасных, любимых, а самое главное, в чистых — в любом и всех экологических смыслах — горах: человек дышит, ест, пьёт, спит и все иные действия совершает в настоящей, естественной, первозданной чистоте. Другое же, в отличие от первого — происходит в огромном, промышленном (то есть — грязнейшем) городе, в котором присутствует грязь и видимая, и невидимая: не только всякие промышленные выбросы, причём чего угодно, и в воздух, и в воду, и в почву, где человека травят разные излучения, вплоть до радиации. А кроме того — полно и весьма вредоносных скоплений самых различных психических излучений — от ставшего привычным (но не переставшего быть столь же вредным) скандала в транспорте, до тягчайших преступлений… В городе, в котором из-за смога небо бывает видно только по большим праздникам! То есть естество всего живого затоптано и загажено настолько, что можно собственное имя забыть… Вот и вся загадка!

***

Несколько придя в себя, Татьяна сумела, с большими трудами, доползти до душа, потом сварила кофе, в процессе варки которого не раз помянув с тоской Лысого, прилегла и — через часок — почувствовала, что вскоре опять сможет осознавать себя человеческой особью. А не загнанной лошадью, которую лучше бы — из милосердного сострадания — кому-нибудь пристрелить. Допив кофе, Татьяна из позы полулёжа перешла в лёжа. И непроизвольно закрыла глаза, потому что не то что читать, даже просто смотреть — не могла.

Самым простым и разумным действием человека в таком состоянии было бы уснуть, но мозг ещё не вышел из состояния высокой перегрузки и отказывался отключаться. И Татьяна, весьма кстати вспомнив недавно прочитанное пособие по йоге, попыталась полностью сосредоточить всё мысли, всю силу серого вещества в районе переносицы — и оставаться в таком положении до тех пор, пока не успокоятся извилины. То есть, пока бешеная деятельность серых клеток мозга не снизит скорость до нормальной. Поскольку болезненно взбудораженному мозгу любая деятельность была, как бальзам, Татьяна мгновенно ощутила, как, каким-то неведомым образом, вся мыслительная сила разума ринулась в точку предполагаемого нахождения «третьего глаза» и вот — темнота перед закрытыми глазами внезапно стала приобретать оттенок тёмной синевы, потом — насыщенно синий, потом просто синий, потом — цвет морской воды, потом — почти голубой, зато перемежающийся золотистыми зарницами…

А потом всё поле зрения, весь горизонт — до максимально возможных пределов — залила такая нежно-зеленоватая синь, что Татьяне даже показалось, будто она лежит на мелком дне моря и видит сквозь воду — солнце! А вместе с этой несказанной, совершенной, нежнейшей синевой её душу вдруг объял такой невыразимый, божественный покой, какой, наверное, бывает только в раю, который и называется — блаженством. Татьяна поняла, что никогда больше не сможет впасть в состояние, в котором доставалось всем и каждому, что ни попадалось под руку.

Через буквально пару-тройку минут (или через час, показавшийся минутой) она, удивляясь, почувствовала, что вся положенная физическая сила вернулась к ней, что она бодра, как в первый день творения, спокойна, как олимпиец, жизнерадостна, как юная фея и добра, как сам Господь Бог…

Но, увы, жизнь такая подлая и коварная и — всё хорошее быстро — очень! слишком! неизбежно и непременно — заканчивается: при всё том же положении Татьяна вдруг ощутила чье-то присутствие рядом и, встревоженно распахнув глаза, в полном онемении увидела, что рядом с её диваном стоит …столик с двумя креслами, в которых вальяжно сидят два совершенно неизвестных Татьяне молодых человека и мирно пьют кофе. Татьяна потрясённо зажмурилась: чур меня, чур!!. Снова взглянула: сидят!

— Вы кто? — потрясённо спросила Татьяна.

Молодые люди были ошарашены не меньше Татьяны, внезапно обнаружив, что каким-то неведомым образом Татьяна их видит… Они молча переглянулись, подумали и через миг один из них, тот, в тёмно-сером свитере-самовязе, сидевший ближе к дивану, внезапно встал и рывком задёрнул неизвестно откуда взявшуюся, между Татьяной и ими оказавшуюся, не пойми, на чём висящую чёрную штору. И Татьяна их видеть сразу же перестала. Но перестать кого-то видеть и на этот счёт совершенно успокоиться, решив, что ничего не было: разные вещи. Кто это был или что это было? Каким это, интересно, образом в комнате Лысого стоит абсолютно другая мебель, которой свободно пользуются, то есть определённо знают предназначение каждого предмета, какие-то неизвестные хозяину люди, да ещё явно чувствуют себя, как дома??! Причём, вполне возможно, это и в самом деле есть их дом.

Так что есть в действительности их появление? Параллельное измерение? Пересёкшееся с нашим миром именно в этой точке? Но — не слишком ли велика эта, так называемая, точка: целая комната в квартире Лысого! Да и — только ли комната? А, может, весь этот дом населен людьми, которых никто не видит? Весь город населён? Вся страна? Или вся Земля вообще — весьма возможно, кем-то ещё, параллельно с нами, населена весьма плотно и они, эти жители другого, параллельного нашему уровня, нас видят, а мы их — нет? А иначе: что это за чёрная штора такая? Почему, интересно, она была открыта, пока добрые молодцы были совершенно уверены, что невидимы для Татьяны? — наблюдали за ней? сторожили её? а когда она их внезапно увидела — почему рывком эту штору задёрнули? Кто и какой властью, хотелось бы знать, наделил их таким правом — смотреть, но самим быть невидимыми для неё: то ли им этого — нельзя, то ли не хочется…

И что это такое: параллельное измерение пространства? Только ли измерение, которого мы не видим и проникнуть в которое — физически не можем? Но разве кто-нибудь сказал, что оно, это измерение, просто-таки обязано располагаться хотя бы под минимальным углом к нашему на Древе мироздания?!? С таким же комфортом оно преспокойно может располагаться в точно тех же координатах — с точки зрения любой из наук, кроме физики! Свет в нём, например, может обладать несколько другими свойствами и характеристиками и этого — достаточно! Ведь наше зрение работает в только одном узком, конкретном диапазоне, в других же, в ультра- и инфра-спектрах, например, мы — слепы, как новорожденные котята!..

Татьяна долго ещё настойчиво вспоминала всё, что знала обо всякой мистике и эзотерике, пытаясь, с помощью законов логики, т.е. логически верного мышления, вывести хоть какие-то правдоподобные умозаключения о своём видении, но объём имевшейся у неё базовой информации был явно слишком мал и она решила плюнуть на все привидения и спать.

Оказалось, йога: лучшее снотворное! Сосредоточение всей силы мозга в одной точке и удерживание внимания в этой точке плюс накопившаяся усталость — и Татьяна уснула, как младенец. И приснился ей до невозможности странный сон — ей, которой сны вообще снились раз в пятилетку, да и то по особо выдающимся юбилеям! Посему, проснувшись, она постаралась хотя бы предположить, что сон означал, но, кстати, только через двадцать лет она поймёт его истинный смысл.

Татьяне снилось, что она, не задумываясь — зачем, с непостижимым, непонятным упорством, причём почти вопреки собственным желаниям, взбирается вверх — по даже не столь крутой, сколь уходящей в безумную даль высоты круговой лестнице. Во сне Татьяна то поднимается вверх спокойно, ровно, а то вдруг нападают какие-то злобные толпы теней, из естественного рефлекса самозащиты Татьяна с ними борется: то вырывается и проскакивает ещё один пролёт вверх, то проигрывает и падает вниз — почти к самому подножию лестницы. Но снова упорно карабкается и всё повторяется сначала, но уже на более высоких уровнях, ступенях, пролётах и площадках лестницы…

И вот, наконец, Татьяна всё-таки — дошла до последней ступеньки, до самой верхней, последней лестничной площадки, пол которой тут же перешёл в паркет дугообразного коридора. Тут только выяснилось, что коридор идёт вокруг башни, на, собственно, единственный её этаж, где и заканчивается. Вокруг башни, по периметру, шёл коридор, а в центре башни были помещения. Татьяна почему-то пошла с лестницы налево, причём так уверенно, словно точно знала, куда именно идёт, пропустила несколько дверей, даже из спортивного любопытства не попытавшись их открыть, а какую-то очередную — почему именно эту? — открыла. В лицо ей из зала хлынул такой свет, которого в обычной реальности, на земле — не бывает! Свет — в совершенстве: максимальная яркость, но не слепит, явный, казалось бы — свет, а греет… Сквозь этот свет Татьяне видна была чья-то фигура, но чья — Татьяна так и не разглядела, не смогла разглядеть, потому что фигура-то эта — кого-то огромного — стояла на пороге, спиной к свету…

Татьяна проснулась от этого сна — вся в мёртвящем холодном поту, трясясь мелкой дрожью от мистического ужаса. Ничего ведь, казалось бы, особенно страшного во сне не было, не происходило, все тени, несмотря на их ничем необъяснимую, безпричинную злобность, были в конце пути побеждены, как и положено, но для Татьяны, свои уникально редкие сны обычно намертво забывавшей, одно то, что всё так ярко помнится, совершенно ясно говорило, что сон — из тех, судьбоносных. Ещё понять бы, что всё это значит!

Несколько часов, почти до рассвета, Татьяна, унимая колотившую её мелкую дрожь, просидела на кухне — пытаясь обрести почву под ногами, отпивалась, сварив несколько турок, кофе и напряжённо думала. И старательно, напряжённо пыталась понять, почему именно ей именно теперь приснилась такая сверхчудная, никаким образом необъяснимая, никакими способами не упрощаемая странность, причём сразу после того, как она столь неожиданно увидела «соседей» -незнакомцев. Совпадение ли это? А если не совпадение, то что значит этот странный сон?

К утру она твёрдо решила: в квартиру Лысого в отсутствие хозяина не приходить. По крайней мере, в доме этом — не ночевать! Потому что у себя Татьяна почему-то ни разу ведь никого не видела, да и сомневалась, чтобы и у неё в квартире оказалась точно такая же, как здесь — ещё одна — точка пересечения с параллельным миром.

Но, с другой стороны, где гарантия, что и в доме у самой Татьяны, не обитают, с той же безмятежной уверенностью в собственном праве на это место, соплеменники таинственных квартирантов Лысого; что из параллельного измерения никогда и ни при каких условиях и в Татьяниной (или в любой другой) квартире с такой же лёгкостью не откроется таинственная невидимая дверь (которая — закрыта ли?!), что и к ней в комнату столь же обыденно не заселятся, а позже и не появятся в нашем мире незваные гости из соседнего мира. Которые на «изыди!» могут и не среагировать.

— Хотелось бы понять, — думала Татьяна по пути домой, — кто же они, на самом деле, такие, откуда прибыли и с какой целью, что здесь делают? Если эти таинственные «гости» (или — хозяева?!) допустили, чтобы я их увидела, а я ведь видела их — обычными открытыми физическими глазами — то не специально ли они это упущение допустили? Вряд ли у них бывают стихийные катастрофы, настолько разрушающие стену между сопредельными мирами, чтобы их смогли увидеть люди, которые им ни к чему. Значит — я им к чему-то? К чему? Чего могут хотеть от меня представители какого-то неизвестного мира? (До чего, кстати, они похожи на самых обычных, земных людей! Но — люди ли они? А если всё-таки — люди, то откуда именно они родом, с какого мира, с какой планеты?)

Да, и ещё одно — по какому, собственно говоря, праву эти незваные, по крайней мере, мной, пришельцы, вознамерились употребить меня в своих — какими бы они ни были целях?! Я — существо по определению вольное, никому подчиняться не собираюсь и в рабство ни к кому тоже поступать не намерена. Известно ли им это?

По всей вероятности, это (а вероятней всего — и всё остальное) для них секрета не составляло, ибо визитёры, не успела Татьяна, уже дома — попробовать лечь спать, явились в тот же миг. (Причём, что интересно, те самые двое, которых они видела в квартире у Лысого. Это, намекается, надо понимать так, что они именно к Татьяне прикомандированы?) То есть Татьяна видела их при выключенном свете и при закрытых теперь глазах. На тебе!

— И что вам нужно от меня?

— Узнаешь в своё время.

— Да кто же вы, всё-таки, такие?

— И это узнаешь тоже!

Татьяна почувствовала себя полноценным кандидатом в пациенты психушки: мерещатся какие-то личности, да так живописно, ярко и реалистично и — разговаривают! А коли разговаривают, грех, кстати, информацией не разжиться! Если они предлагают Татьяне вступить в беседу, что ж — побеседуем, только надо помнить собственное предположение, что господа вполне способны читать и мысли!

— Что значил мой нынешний сон про башню, про лестницу? И кого я увидела в самом конце сна — кого я видела в потоке света, когда стояла у порога того зала, у той высоченной и очень тяжёлой даже на вид двери?

— И это узнаешь в своё время.

Татьяна, впав в праведный гнев, решила больше ни о чём с ними не разговаривать, никаких вопросов не задавать. Не хотят, хотя бы из вежливости, отвечать, — красный флаг им в руки! За каким же тогда фигом они сейчас ей объявились, а? Да ещё и продемонстрировали готовность к диалогу. Сидеть здесь им совершенно незачем, а значит — дорога скатертью. Я вас в гости не приглашала, я к вам в друзья не набивалась…

— Приглашала, тем не менее!

Татьяна ошалело вытаращилась на них: это когда же она пригласила не пойми кого да ещё и забыла об этом!

— Оцени себя нашими глазами. Любить способна? Врать не любишь? Слово стараешься держать? Людей, из-за дурной силы своей, зря не обижаешь? Уважаешь порядочных и чистых душой?.. А всё это — приглашение нам.

— Кому — вам?

— Представителям Сил Света. Мы ведь именно тогда появляемся, приходим, даём себя увидеть, когда человек, которому — по законам жизни — была назначена трудная судьба, не только не озлобляется от перенесенных страданий, а и находит в себе силы пребыть выше собственных мук и остаться достойным звания человека. Кто не вымещает на неповинных своих бед, своего горя, своих страданий, а, наоборот, на собственном опыте зная, как жгуча и мучительна боль, заведомо жалеет всех и готов помочь любому. А достойно пройдя испытания, этот человек может быть выбран для исполнения определённой миссии.

Тот, кто прорывается через тернии — к звёздам, ведь даже никогда не задумывается, что звёзды, обитающие на звёздах — ждут, и не просто ждут, а деятельно помогают идущему и всегда готовы встретить любого, кто к ним стремится. И нуждаются — в каждом идущем…

Силы зла — всегда во всеоружии и неустанно действуют: об этом известно даже детям. Так почему бы — вместо того, чтобы лениво ворчать о том, какой вокруг невообразимый и сверхвозмутительный бардак буквально во всём, не закатать рукава и не приняться за работу?! Которой — воистину непочатый край! Работы — очень тяжкой, настолько тяжёлой, что самый тягостный и непосильный земной труд покажется, в сравнении, просто лёгкой забавой даже для самого слабого человека.

— А что делать-то нужно? — уже с интересом спросила, несмотря на только что данный себе зарок — не вступать с ними ни в какие беседы, Татьяна. Напрочь забыв, естественно, насколько всегда активно декларировала собственную лень. Забывая или не считая нужным добавлять каждый раз объяснение о том, что лень — понятие растяжимое, как и все иные понятия, и может иметь разную степень выраженности в данную единицу времени.

— И это узнаешь — но в своё время. Пока же ты — не готова: для выполнения нашей работы сначала нужно достичь полного самообладания, потому что люди, с которыми, а тем более — для которых тебе придётся работать, которым придётся помогать, преисполнены, как и положено земным людям, противоречий и недостатков, так что тебе понадобится вся выдержка, всё терпение, всё — сверхвозможное — смирение и ласка к ближнему… Разве ты обладаешь всеми этими качествами на сегодняшний день?

— Увы! — пришлось согласиться. Потому что многим доставалось — и заслуженно, и не очень — от Татьяны «на орехи», когда она, пресытившись в очередной раз всеобщим неуправлямым хаосом и самым возмутительным разгильдяйством, впадала в священную ярость. Надо отдать ей, однако, должное, что терпения у неё было достаточно много — и терпела она всегда до самых последних пределов, причём не зная, где эти пределы находятся, — но когда твои терпение и выдержка некоторыми хитрованами принимаются за слабость, приходится давать им понять, что абсолютно зря они поставили два столь разнородных понятия в один синонимичный ряд. Сколько раз ей приходилось вбивать в некоторые слишком твёрдые черепа идею, что сознательное не употребление кем-то силы и слабость, то есть абсолютное отсутствие силы — две большие разницы, как говорят в Одессе…

Потом, конечно, Татьяна может первой придти извиниться, повиниться, помириться, особенно с теми, кому досталось не очень или совсем не заслуженно, что называется, под горячую руку. Зато с теми, кто получил по справедливости, происходили прямо-таки невероятные метаморфозы. Ведь если человек изначально — не отъявленный мерзавец, то, замаравшись во зле, чувствует некоторое, так сказать, моральное неудобство и начинает, то ли для вида, то ли для себя рьяно заниматься благотворительностью. Отдаёт, что называется, копейку во измещение украденного миллиона… Но — с паршивой овцы — хоть шерсти клок!..

Татьяна решила плюнуть на все, происходящие прямо с доставкой на дом, чудеса и всё-таки уснуть. Она закрыла глаза, но естественно ожидаемая темнота оказалась не привычной — непроглядно-чёрной, а чёрно-синей, потом вдруг, внезапно превратилась в синий тоннель, строго круглый, стены которого двигались по собственному периметру, создавая именно этим вращением, даже на первый неопытный взгляд, возможность передвигаться по нему с невероятной скоростью — хоть поезду, хоть человеку. Кто-то, с двух сторон, взял Татьяну за руки и она вдруг понеслась, да так, что вскоре стены тоннеля перестали быть видимы, различаемы взглядом и не стало заметно ничего, кроме ветра. Татьяна не стала спрашивать, почему, куда и зачем, и кто её несёт, потому что признала правоту мудреца, однажды сказавшего, что всё, в конце концов, разъясняется. Значит, и это, в конце концов — разъяснится.

О! Лучше бы — не разъяснялось. Потому что Татьяна вдруг оказалась в каких-то странных и страшных подвалах, причём — одна. Спутники непонятно как и когда исчезли, но кто-то незримый, тем не менее, поддерживал мысленную связь с нею и указывал, в каком именно месте и какую именно вещь она должна взять и, как бы ни было трудно, вещь эту — вынести. В месте этом, ужасном, глухом и неприятном, стоял плотный, густо воняющий полумрак, но Татьяне удалось каким-то непостижимым образом увидеть то ли кровать, то ли сундук, на котором были навалены груды самых разнообразных, трудно распознаваемых вещей и связки книг. И она взяла, по подсказке Спутника, одну книгу, самую чёрную, самую большую по формату, самую толстую и, крепко прижав её к груди, стала выбираться, ведомая к выходу кем-то невидимым.

Книга не только оказалась ужасно тяжёлой, но и, к безмерному удивлению Татьяны, — живой: напряжённо и неожиданно сильно она вырывалась из рук, пружиняще отталкивалась от груди, непрерывно извивалась всеми листами, очень больно упиралась в солнечное сплетение углами жёстких обложек, но Татьяне всё же удалось её удержать и выбраться в более светлые коридоры, где её опять — с двух сторон — подхватили и увлекли куда-то Спутники. И ей сразу же стало намного легче, потому что было всё-таки страшно. Внезапно Татьяна оказалась перед кем-то, кто никем иным, кроме Иисуса Христа, быть не мог (но не может же быть, в самом деле, чтобы это был Он!), и передала книгу — из рук в руки. И, не удержавшись, спросила: