Нелогичный маленький пролог
«Здравствуй!
Знаешь, дышать становится всё тяжелее. Помнишь, как мы были другими?
Помнишь, как ты читал мне балладу о женщине в сером, и я подумала, что примерила её платье на себя?
Это было так давно, а кажется, что целая вечность прошла мимо меня. С закрытыми глазами, которые смотрят на мир, а не видят самого главного.
Любовь не может пройти. Уход — не причина, чтобы вырывать кого-то из сердца. Беспощадно и страшно — смотреть своему счастью вслед.
Не считай меня сумасшедшей».
Опять отвлёкся. Даже не знаю, что со мной сегодня происходит!
«Я надеюсь, что она всё выдумала. Депрессивная личность, которая бессовестно манипулирует людьми! Так весь мир в чёрных красках погрязнет!»
Вновь слезящимися глазами, пытаясь нацепить маску эгоизма и пафоса, вглядываюсь в экран ноутбука.
Дама в сером
Почему замолчал? Кончились оскорбления? Мне спустя год всё-таки удалось победить?
Вечный оптимист
Мне кажется, что сегодня не лучшее время для борьбы со вселенской депрессией, которая так роднит тебя и твою любимую героиню.
Дама в сером
Меня с ней роднит чувство отчуждённости от этого мира, где стало модным уходить просто так. Жаль, что «кто-то» просто так отвязаться не может. «Кому-то» лень оставить «кого-то» просто так. Нужно выжать все соки своей небогатой лексической соковыжималкой.
Вечный оптимист
Я просто стараюсь открыть ваши глаза, миледи. Как у вас там написано: «закрытые на мир, не замечающие самого главного». Будто из вашего короткого рассказика вырванное с корнем, идеально подстроенное под вашу серую, скучную жизнь, которой не хватает разнообразия. Сходите в кино, погуляйте с друзьями, развейтесь. С парнем при луне, в конце концов! Если, конечно, у вас он имеется. Настоящий, а не «уходящий снова и снова, просто так…»
Дама в сером
(спустя минут тридцать, не меньше, пока тикали часы, словно отбойные молотки для моей головы)
Знаете, смеяться над чужими чувствами стало так не модно. Выветрилось временем. А я рада, что вы учитесь «тихо подкрадываться к жертве». Раньше ваши «эпитеты» было так легко погасить, заставить вас долго думать о смысле моей фразы! Хоть чему-то можно научить человека, который разрывает замок чужой души, даже не думая, что там может храниться.
Вечный оптимист
Я говорил, что отомщу вам!
Дама в сером
И «мстя» ваша оказалась плохой. Мне абсолютно не страшно.
Вечный оптимист
Это же неправда, чёрт возьми!
Дама в сером
Может, и нет. Боюсь только, что вы мстите самому себе. Своим радужным впечатлениям от жизни.
Вечный оптимист
Думаете, прочитав ваш бред, я расхочу жить?
Дама в сером
Зачем же так? Я думаю, что вы захотите оставить меня в покое. Просто так. Не приставая больше ко мне с претензиями по поводу любимых «депрессивных, скучных, совершенно неясных, ничему не учащих современное поколение, миниатюр покалеченных скукой авторов»! Да. Возможно, я и покалечена. Только не скукой, это точно. Может, вам просто уйти прямо сейчас, ничего не читая, поняв, что со мной спорить бесполезно?
Вечный оптимист
Нет. Ухода вы от меня не дождётесь, дорогуша. Терпите, скрипя серыми зубками.
Дама в сером
Ну, смотрите. Вы сами выбрали мою сторону. Жду с нетерпением…
***
Экран погас. Похоже, очередная гулянка электриков в нашем старом доме закончилась очередной аварией.
Я выругался. Даже дочитать не дали, сволочи! Самые натуральные.
«Что она там ждёт с нетерпением?! И это манерное „вы сами выбрали мою сторону“! Нет, она точно больная!»
«Хотя, может, записи в дневнике действительно из жизни?»
«Нет. Это бред. Простой, корявый бред. Такие литературно-фальшивые слова не могут как-то описать реальность, в которую я всё ещё верю, не смотря ни на что! Чтобы со мной не произошло…»
«Такое странное обращение… будто из прошлого века вернулась! И такое выражение: «Уходить просто так…». Неужели кто-то может без всякой причины? Даже мои близкие ушли не просто так! По крайней мере, так я себе говорю».
Я шумно выдохнул, ёрзая на стуле. Свет погас, а делать мне было совершенно нечего. Выходной, как-никак. Скорее даже, работа от меня отдыхает, чем наоборот.
«Ну, ничего. Вечно начинающий программист Дмитрий пойдёт завтра снова рушить свой маленький стол нервными ударами кулаков, если компьютер опять выкинет трюк с набором различных ошибок. А начальство будет страдать от моих забав. Я стучу кулаками по столу, и это меня забавляет. Гнев не держится внутри».
Наверняка, у неё всё не так. Она приходит на работу, хмуро смотрит по сторонам, сидит спокойно на одном месте, не вертясь и ни с кем не разговаривая. Она копит всю свою злость внутри себя и не хочет кричать. Скорее, злобно потирая ручки, писать мне всякие замудрённые гадости, на которые сложно найти подходящий ответ. В этом её единственное утешение.
Как говорил Литвак: «Когда любви нет, единственным средством разрядки является конфликт»…
Почему я сегодня думаю о ней? С самого утра.
Даже когда стараюсь отвлечься, перед моими глазами всегда встаёт эта страница, что я перечитываю её виртуальный дневник.
«Мне больно вспоминать о даме в сером, но приходится жить, как героиня этого романа на одной странице…»
Сколько раз клялся, что сопливый бред читать не стану.
Сколько раз говорил, что больше не буду отвечать на сообщения этой помешанной!
Нарушать собственные обещания никогда не входило в мои привычки.
Что эта писака со мной сделала?! Она меня вывела и заставила себя ненавидеть?!
Да, правильно. Но иногда я затрудняюсь ответить себе на этот вопрос.
«Надо будет прочитать её дневник до конца. Только бы не заснуть, Митя… только бы не заснуть, прошу тебя! Только бы высказать своё подробное мнение об этой придуманной жизни! Это же не может быть правдой? Ведь так?..»
А всё началось с «Баллады…»
Мерзкий рассказ, который мне не захочется прочесть вновь. Мерзкий рассказ с мерзкой героиней, которая строит из себя центр депрессивной, тёмной вселенной.
Мерзкий рассказ, что угрожает воплотиться в жизнь.
Только в чью?
Немного из прошлого
— Димыч, почему у тебя до сих пор нет девушки?
Достал. Честное слово. Кажется, что для моего закадычного дружка Кольки эта фраза стала утренним ритуалом.
— Ну, скажи, не будь ты сволочью! — он так шутит. Вот только от этих дурацких шуток мне хочется запустить в него ноутбуком. Но я, еле сдерживая себя, нервно постукивая пальцами по столу, опускаюсь на своё, затёртое до дыр, рабочее место.
— Димыч, давай на чистоту: сколько тебе лет? Давно уже пора…
— А тебе давно пора замолчать, Коляныч! — подделываюсь под его манеру разговора. Сколько можно специально нарочито растягивать слова?! Подобно сломанной пластинке. Надоело уже его хвастовство.
«Моя девушка то, моя девушка — это!»
Своей Анной уже действует мне на нервы. Клавиатуру сгрызть хочется, когда он рассказывает, как ему повезло!
И при каждом их свидании — противный комок в горле. Будто зависть, но ещё не совсем. Будто не хочется ещё сдаться и сказать: «Да, Колька… тебе повезло, чёрт возьми»! Будто не хочется переписать собственную историю заново.
— Хватит уже. Только обратись, я тебе кого-нибудь найду! У Ани много знакомых одиноких подруг…
Нет. Этого рыжего вихрастого болвана успокоить невозможно. Его веснушки то и дело мелькают у меня перед глазами, не давая настроиться на задание от нашего любезного начальства. Неужели ему самому не надоедает нести чушь?!
— Тебе заняться нечем?! Иди лучше в «Давай поженимся» вместе со своей Анной заодно! — последняя неудачная попытка отделаться от назойливых, растянутых слов. Будто жужжание мухи…
— Да послушай только! — ну всё. Ещё одна напыщенная фразочка, и моему терпению настанет окончательный, бесповоротный… — Среди них есть практикантка из университета, Жанна! Она, конечно, живёт в другом городе, но может и приехать ради такого потрясного кавалера! (я медленно поднимаюсь со стула и потираю руки. Он, заметив этот жест, быстро-быстро пятится назад, словно рак с выпученными глазами. Но говорить продолжает, однако, мерзавец!) — Чёрт, Димыч… не заводись… я же упаду, в конце концов! Я… вот что хотел сказать… она… эта Жанна… Аня показывала мне фотку… она безумно похожа на твою мать, копия, копия… особенно глаза… тебе же нравились женщины, напоминающие Её!
— О ком ты говоришь?! — я уже не могу себя контролировать и хватаю «закадычного друга» за плечи. Никто не знает, что выражает моё лицо. Наверняка, гнев отражается в его глазах. Дрожь по телу. В который раз. Только редким людям удавалось меня вывести из себя. Только тогда, когда говорили о Ней и других, незнакомых мне, девушках.
— Пойми… эта Жанна тоже понесла потерю, и я думал, что вам будет легче вместе! Я просто решил помочь! — пролепетал мой друг, весь съёжившись под моим взглядом. — Димыч, да не горячись ты так!
— Не заговаривай мне зубы, Великий помощник! О ком ты говоришь?!
— Пойми, это же просто… сравнение! — выдавливает он из себя.
— Просто сравнение!.. — все слова исчезли. Я просто не мог говорить. Только хрип вырвался из моей груди.
Вот так. Для кого-то человек может стать «просто сравнением». Для тех, кто не видит дальше своего счастья.
— Учти: нет такой женщины, которая бы смотрела на мир, как Она. А имя Жанна мне теперь противно. Спасибо. Мне теперь вообще не хочется с кем-то встречаться! — я отпустил его и направился к рабочему месту с тяжёлым сердцем.
Врал. Мне хотелось заботы и любви, спустя много лет. Хотя бы для того, чтобы заглушить воспоминания.
Эти слова — просто так, для того, чтобы этот «сводник» замолчал.
Первое напоминание о глазах моей идеальной женщины. Оно просто кольнуло меня в сердце иглой одиночества. Доказало, что я живу в своей квартире один, не считая компьютера. Снова и снова рассыпался град пуль по телу, говоря, что это одиночество не может быть естественным.
Говоря, что я хочу её вернуть… не смотря ни на что. Доказывая моё очередное бессилие с невероятным успехом!
***
Глубокие, бездонные глаза. Никто не может иметь такие же.
Они смотрят прямо в душу. Бирюзовые леса, что заманивали меня каждый день в ловушки из блинчиков и горячего шоколада.
Двадцатидвухлетний ребёнок преданно смотрит на Неё.
Для кого-то (холодно и официально) — Лидия Николаевна.
Для кого-то (фамильярно и фальшиво) — Лидик, Лидонька, Лидочка…
Это ненастоящие имена, выгравированные на рваной бумаге их лбов. Буквы распадаются ледяным дождём, рисуя на моём сердце её настоящее имя: Мамочка.
Сколько можно было сидеть на её коленях, смотреть, как она работает по ночам, не высыпаясь, умудряясь волшебно готовить и говорить мне ласковые словечки, за которыми я так и не смог расслышать горечь.
Не смог.
А хрупкая женщина среднего роста с короткими каштановыми волосами, удивительными мирами в глазах…
она подметает полы и думает о своих проблемах. О болезни, которую хочется отвергнуть, выкинуть в сторону и просто жить, наслаждаясь каждым моментом. Даже трудной ночной работой фельдшера. Даже утренними пробежками домой, когда она скидывала с себя усталость. А потом — за плиту, пока сыночек-эгоист не проснулся.
А когда проснётся — она не отходит ни на шаг, сама наливает чай, бьёт по рукам, если сыночек что-то захочет сделать сам…
«Вкусно ведь, вкусно?» — она заглядывает мне в душу. Вечно молодая.
Она держалась за жизнь. Она хотела работать. Хотела потанцевать на моей свадьбе.
Держалась. Но руки сами разжались, когда пропасть поглотила всё. Начисто поглотила.
Как в её любимом коротком романе, где женщину поглотила мирская пустота, и та стала серым призраком.
«Баллада о женщине в сером…»
Я возненавидел это произведение тогда, неизвестно почему. Не хотел, чтобы мама попала в бездну и устраивала другим прекрасное будущее, сама не будучи счастлива.
Она не сдавалась и продолжала идти, чтобы мир мой, отражённый в её глазах, не казался таким мрачным.
«Вкусно ведь, милый»?
Когда-то этому вопросу суждено было стать последним в её жизни.
***
Пусть будет «Вечный оптимист». Я так подумал, когда выбирал себе подходящий ник. Пусть…
Не знаю, почему. Может, никто не узнает про мою боль, что точит моё сердце.
Затупилось и растаяло в позитивных мыслях, которых я раздаривал людям.
Пусть все думают, что я — самый счастливый человек на земле. Что я мыслю позитивно и загоняю в угол депрессию. Самому ведь помогает. Правда. Лучше алкоголя.
Кажется, что мир перевернулся…
(отрывок из дневника Дамы в Сером)
Я стояла возле. Возле того, кто перевернул мой мир. Снова. Вопить хотелось бы — не давали глупые формальности
Мы находились в театре. И толпа людей проходила мимо нас, заглушая своими восхищёнными криками — всем понравился спектакль. Безумно
Да… спектакль был действительно неплохой. Даже хороший. Очень-очень
И настроение «очень-очень». Только сначала. Только те час сорок, которые мне были милостиво даны
Буквально несколько минут назад мне хотелось вопить «Браво!» до хрипоты, до боли. И хлопать в ладоши, чтобы они покраснели от красок восхитительной игры
А сейчас хочется…
Эгоистично и жестоко заткнуть кому-то восхищённому рот. Просто потому, что у него в бочке мёда этой ложки дёгтя не было
Просто потомку, что этой «кто-то» счастливей меня. Может, на чуточку…
А может — он на пике блаженства — За это. Вообще-то. Следовало ударить, как судьба ударила меня! — вскричала я на пороге театра, привлекая внимание прохожих, которые задорно улыбались и крутили пальцем у виска
«Истеричная стерва…» — думали они и были отчасти правы
Я сходила с ума от своей беспомощности, готова была согнуться пополам от внезапного приступа острой сердечной грусти. Пусть бы увезли на скорой
В палату с грязно-серым потолком
А затем отправить в морг мою изорванную душу, которая кричит, извиваясь в предсмертных судорогах. Ещё кричит
Но потом будет поздно. Она замолчит, опустеет
Очень трудно будет вновь заставить её говорить. Горячие утюги, пропитанные чувствами?
Нет. Просто незачем. Просто прежний голос души вернуть слишком сложно. Охрипший от слёз и научившийся не звучать, когда нужно и не нужно
Несколько раз в ушах отдавалось: «Который раз хожу, а всё поражаюсь! Мир переворачивается вверх дном, после того как посмотришь этот спектакль!»
Вот-вот. Вверх дном, до сухости во рту и сжатых кулаков. И невыплаканных слёз. Пустого сердца
***
Тёмно-каштановые волосы, кудрявые от рождения, были пропитаны лаком и заколоты на затылке
«Своеобразная причёска… которая ему нравится
И какая разница, что это не нравится мне!» — дрожащая рука безжалостно воткнула в волосы шпильку. Последнюю, на этот раз
Вздыхаю с облегчением. Лишь на мгновение
Беспокойный взгляд моих серо-зелёных глаз пробегает по новому платью, что мне доставили сегодня утром
«Для тебя. Только в нём мне хочется увидеть мою королеву сегодня!»
Сухой язык чувствовался на гладкой блестящей бумаге, которая была с вычурной аккуратностью пришпилена к платью
Восклицательный знак не значил ровным счётом ничего. Просто так, для украшения этой строгости, совершенно никому не нужной
Начальник. На работе и в жизни. Что с него было взять?
Костюм, как с иголочки и всегда тщательно выбритое, бледное, острое лицо с холодными, неприступными глазами
Иногда он казался мне сундуком, который нужно открыть, приложив много страдания или старания
Откроешь — и богатство в виде воздушной, доброй, нежной, вдохновенной души ослепит тебя, подобно блеску драгоценных камней!
Я любила этот сундук за внутренние сокровища, которые могли и не существовать вовсе. Но я отчаянно верила и подчинялась всем его требованиям
Верила, что когда-нибудь…
Впрочем, это неважно. Главное, что я себя перекроила. Перешила на новый манер. И никого в этом обвинить никогда не сумею
В современном мире стало модным брать на себя ответственность
Кроить, впрочем, было не так уж больно. Глаза завязаны, не видно душевной крови. Ослеплена. Невыносимо и страшно
И не жалуюсь. Никогда и никому не посмею. За все пять лет не жаловалась
(Только больно, когда кусочки старой материи всё ещё встают на пути образования новой ткани…)
***
Запах нелюбимых духов оглушал
Фигура зажата в корсет. Сделать вздох без пронизывающей, противной боли невозможно. Что там вздохнуть?! Даже сделать малейшее движение
Мои глаза наполняются слезами
«Это всего лишь боль… потерпи! Лишь до конца спектакля!» — уговаривала я себя и ломала руки
До конца спектакля оставался час
А мне казалось, я не вытерплю и минуты
Вот — глаза пробегают по чёрному, как ночь, подолу.
А затем — по красным вкладкам на груди и рукавах — фонариках
Мой «начальник», небрежно держа меня за руку, усмехается
Он всегда любил чёрно-красные тона. Пепелище костра, который залили кровавым потоком
Рубиновое ожерелье — очередные капли в этой луже на груди
Туфли жестоким капканом схватили мои ноги. Чёрные, бархатные туфли на высоченных каблуках
(Помнится, как мне было страшно сделать только шаг! Один только шаг, причиняющий неимоверную боль…)
Я боязливо смотрю на моего спутника. Страх и страсть, смешавшиеся с готовностью всё перетерпеть ради нескольких минут счастья, обуяли
Я крепче сжала его руку, а он брезгливо скривил губы в ответ на этот жест — Не делай так больше, ладно? — и я поклялась себе действительно так больше не делать, посчитала этот жест преступлением!
Такой металлический, строгий голос. До самого сердца, до лютой дрожи… — Ладно! — тихо пролепетала я в тишину и вновь уставилась на сцену
Наши руки за этот вечер так и не соединились снова
Льдистые серые глаза его поблёскивали сквозь очки. Никто бы не смог угадать, что кроется в этих бездонных озёрах: радость, печаль, гнев?
Скорее всего, это было равнодушие. Которое страшнее порой, чем самая лютая ярость
***
«Загадочные вариации». История про двух людей, потерявших себя. Потерявшихся
Но не потерявшим любовь — единственную, страстную
Этот спектакль я не забуду никогда…
И название из головы никто не вычеркнет
Потому, что я не знаю, потеряла ли всю любовь к этому миру или ещё нет
Мы сидели на первом ряду
До актёров — рукой подать,
Поняла я с тоскою вдруг,
Что играю. Опять, опять…
Зал грохотал, а на моём вымученном осунувшемся лице появилась улыбка. Наконец-то счастливая нота в этой мелодии
Со вздохом облегчения я встала и посмотрела на моего спутника. Он медленно, вальяжно поднялся и брезгливо посмотрел на меня — У тебя помялось платье! — бросил он и, отвернувшись, пошёл своим неторопливым, громким шагом — А следующий спектакль? Какой будет следующий? — в этот же день спросила я у девушки-кассира — «Баллада о женщине в сером!» — нарочито бодро ответила она
И это запомню. Навсегда
Потому, что пришла на этот спектакль уже одна, в простом сером платье. Совершенно не королевском
***
Я полетела в яму. И меня оглушил оркестр. Грустно-мрачный оркестр, под названием Правда
Оступилась, не сделав ни единого шага вперёд
И круг замкнулся. Начальник исчез из моей жизни, как исчезали многие
Просто так. Ушёл и не обещал вернуться — Знаешь, мы больше не сможем быть вместе. Как-никак, моя жена обещала приехать. Она уезжала на два года в жуткую командировку. И, чтобы просто не быть одному, я решил поиграть с тобой!
Такой честной мерзости я ещё не слышала. Мне хотелось бежать от немыслимого стыда и запоздалой горечи, появившейся у меня на языке
Растрепать волосы, убрать всю косметику (алая до безумия помада, чёрная тушь и тёмно-серые блестящие тени вместе с ярко-розовыми румянами были в тот день на моём лице)
Одежду отправить на помойку, одеть старую кофту, доставшуюся от бабушки, завернуться в тёплый плед, уставиться в одну точку (непроглядная тёмная комната)
И кричать… долго долго кричать. До одурения. До бессилия. Упасть головой на подушку и заснуть. Забыться
А я? Просто стояла и молчала. Будто ничего не произошло. Вернее, крик был, но только внутри, будто застрявшая рыбная кость
Это только сначала. А потом побежала, забыв свою верхнюю одежду в гардеробной. Побежала домой, дико крича и не оглядываясь
Даже не задумывалась, что для меня могут открыться двери в дурку. По безлюдным улицам, сквозь фонари бежала до боли в ногах
Побежала. Сесть в его машину не хватило бы моральных сил
А мои волосы, напомаженные лаком, подрагивали при каждом шаге. Вскоре я упала. Упала. Упала. И лежала, пропитываясь холодом земли
Не думала, что могу заболеть. И не думала, что меня могут отыскать какие-то хулиганы
В моё сердце давно сквозило страшное словосочетание «Всё равно!» — По-че-му?… — еле слышно я пробормотала в темноте
***
Это стихотворение появилось через неделю после этого события
Просто нашло вдохновение под руку с грустью и опустошением. Пришло и заставило представить своё настоящее без всяких прикрас:
Ты не верь тем, кто скажет, что это бессмысленный бред
Я живу (мне так кажется), только меня вроде нет
Кожа цвета печали нелепо слилась со стеной
Не уверена, это мой голос, иль все-таки твой
Каждый день, словно капля в бокале безликости лет
Если спросишь, хочу ли меняться, ты знаешь ответ
Пусть циничной улыбкой окрашен последний мой день
Одиночество — смерть… жаль, что я ненавижу людей.
Из рассказа о ней
— Слушай, Димыч… ты это… прости, а? — заискивающе произносит Николай.
Он нарочно напоминает мне этими словами о сегодняшнем происшествии. Назло. Будто бы не выпил все эмоции полностью. Может быть, все же следовало его хорошенько треснуть? Кулаки уже чешутся.
Сквозь перчатки, которые подарили на День Рождения. В каждой вещи — её имя начертано. А он ещё напоминает стократными извинениями!
— Я тебя прощу, только если перестанешь сто раз говорить: «прости, извини…» и что-то в этом роде. Мне не нравится, когда повторяют одну и ту же фразу. И один и тот же мотив — возбудить воспоминания. Выбешивает. Достаточно, Коляныч.
— Хорошо.
Так чётко и быстро, без всяких многоточий. Действительно «хорошо». Будто скупая и заученная фраза — вот и всё. Но чего же на самом деле хочу я?
Сотни раз твердил, что не нужно меня жалеть. Но сейчас как-то душно стало на холодной улице сквозь худое пальто без всякой подкладки. Дешёвое, хоть мама говорила: «Никогда не экономь на себе, если можешь позволить!» И шапки не ношу. Чёрные вихры, нерасчёсанные и слипшиеся, представляют собой нелицеприятное зрелище.
Сотни раз говорил себе, что хочу самостоятельности. Теперь же — полная свобода, сделай только шаг! А сладко ли мне сейчас жить без советов и ограничений? Много ли приятного сделала эта «свобода» от дикого слога «сво» из небезызвестного слова: «сволочь»?! Наверное, нет.
Только жгучую тоску на сердце оставила и душу заставила выплюнуть на лёд. Чтобы кто-нибудь подобрал — не какая-нибудь Жанна со знакомыми глазами. Кто-то другой, растворившийся в темноте сумерек и такой же выплюнувший душу.
— А… как там наша дорогая «Дамочка в сером»? Что, уже сдалась, да?
Надеюсь, он увидел в этот момент мой уничтожающий взгляд. Эта тема была не лучше предыдущей. Ни капельки. Интересно, он специально выманивает из меня лютые ругательства в свою сторону?!
Если так, то ему это вот-вот удастся.
— Нет. Не сдалась. Давай лучше поговорим на другую тему! — натянуто произношу я, сдерживаясь и не превращая слова в крик.
— Что, всё ещё продолжаете литературные перепетия, да? Ну, в смысле, с тех пор как она тебе ссылку на тот рассказ, с которым ты теперь носишься?!
Эти слова выбили меня из колеи снова. Я остановился. Что-то внутри не давало дышать. На этот раз наступил холод, что пронзил меня. Напомнил, что на улице — сухой скрипящий снег и под минус двадцать. Наверное. Впрочем, может быть, это внутри меня. Сам не различаю, какая снаружи погода, а какая — за гранью земного градусника.
— К… какую бумажку ты имеешь ввиду?! — непонятное чувство разорванного секрета и преступной догадливости друга. Неужели, он лазил по карманам пиджака?! Чёрт… не нужно было оставлять его на спинке стула!
— Ту измятую, которую ты недавно выкинул в мусор с раздражённым выражением лица и сказал: «Никак не могу разобраться, как человек может так искусно и долго врать? Я чуть не поверил сам!»
Дословно цитирует, мерзавец. И движения даже точно указывает.
Правильно известный психолог Виктория Орманова говорила: «Не смотрите мимо преступника, когда он говорит оправдательные, самые красивые слова в мире. Смотрите на него и угадаете точно, виновен он или нет! Эмоции не контролируемы, как мы не пытаемся их сдержать. Всё написано на лице…»
Он всё увидел и не поленился полезть в мусорку, чтобы прочитать. Нет… он же сейчас не станет… доставать этот жуткий, неприятный предмет, напоминающий о второй неприемлемой теме для меня!
Станет. Как же я забыл, с кем имею дело! Шурша своими клеёнчатыми перчатками, которые ему подарила любимая, достаёт эту смятую бумажонку. Когда-то это был лист формата А4. Сейчас — нечто комковатое, содержащее следы моих слюней и очень похожее на туалетную бумагу не лучшего качества.
— Могу тебе даже процитировать и понять, почему именно тебе не нравится этот рассказ. И почему у тебя сейчас нет девушки.
Здрасьте, пожалуйста! А это тут при чём?! Нет, нужно идти домой и прекращать этот дурацкий разговор, который имеет одну сторону по направлению к вопросу Коляныча: «А почему этот дурак Димыч до сих пор не завёл себе девушку, не оправившись от мерзкого поступка бывшей?!»
— Так вот…
Опять за своими мыслями я не успел разглядеть того, что стою на месте и даже не пытаюсь. Становится всё холоднее. Труднее дышать и видеть это привычно-серое небо у себя над головой.
Который день серое. Ни единого облачка — просто полоса, которая тоже призвана напоминать мне об этой теме потерь и оптимизма. Об этом споре, где я сыграл не на своей стороне.
***
«Эта девушка носила серое платье и чёрную накидку из перьев разной величины. Каждый раз она надевала на лицо ажурную чёрную вуаль — чтобы никто не замечал страданий в её огромных, ещё по-детски невинных синих глазах, которые день за днём наполнялись лютой серостью…
Она шла по дороге с опущенной головой — распущенные локоны отражались в лужах. Лужи были всегда — рваные, отражавшие непонятный простор той страны, в которую душа героини уехала. Навсегда. Эта страна была не намного лучше реальной.
Просто существовать в ней сейчас было необходимостью — казалось, что смерть была ближе за гранью этой страны. Она тянула костлявые руки к девушке, но не знала, что клетка слишком сильна. Стекло не пробиваемое, осколки не летят — девушка грустно улыбается, но не смеётся.
Кажется, смех убрали насильно — чья-то близкая рука украла улыбку и спрятала в карман — эта рука теперь греет другое мнимое сокровище.
Героиня вновь опускает взгляд и идёт по улице, пропуская людские беды через себя — не сквозь, а именно через. Помогает незримой рукой, утирает чьи-то слёзы, но не справляется со своими.
Помогает, чтобы другие шептали пустоте постылое «Спасибо» — но она рада этому, топя себя в холоде взглядов тех, кто воспринимает тепло за должное или за разменную монету. Срежет зубов вместо благодарности — но она уже всё принимает.
Потому, что приучилась на горе и радость реагировать одинаково. Для неё это тихое горе, тихая радость — чувства, с которыми она давно свыклась и не привыкла о них сообщать.
Дождь вечно на её глазах, на лице. Без зонта бредёт Женщина в Сером, хрупкая рука в кружевной маленькой перчатке хватает невидимую спасительную трость стеклянного зонта. Это её мир — здесь страна, в которой идут дожди по-прежнему, но не трогают так горячо и больно уже наполовину замерзшее сердце.
Создаётся ощущение, будто она замёрзла только для самой себя, или только замерзает — забыла про всё, кроме одежды и аккуратного макияжа — под глазами ровные стрелки дорогой туши, а губы чуть тронуты обворожительным, светло-лиловым блеском.
Румяна и пудру пока не использует — не привыкла в куклу расфуфыренную превращаться. Хотя, может, со временем превратится и станет сибариткой, любящей роскошь и праздную жизнь. Но пока не стала — не время ещё.
Но девушка душу не расчёсывает, как локоны, которые она постоянно прибирает под шляпку в стиле восьмидесятых годов с вуалью, сквозь которую видишь мир в клеточку. Словно тюрьма и спасение от дождей без всякого дождя. Обжигающе-холодных дождей…
Душа осталась вся в перхоти, несколько похожей на снег — замерзает без чужих прикосновений, которые раньше доставляли удовольствие и боль — просто нет больше того пришельца, который увозил в другую страну. Перетерпев предательство, люди закрываются и решают не помогать другим.
Героиня другая. Для неё помощь — это глоток воздуха. Чужое счастье — привычная, тихая радость. А когда-то была такая сладкая привычка терпеть потрясения каждый день. Сюрпризы, удивительные и даже страшные — но такие, которые были слегка похожи на счастье.
Прежняя жизнь не такая, как сон из радостей других. Но с той страной не без сожаления нужно попрощаться — так просто нельзя. Смерть разобьёт рукой стеклянную стену.
Она умрёт, не успев доставить другой странной парочке со своими конфликтами очередного примирения — это будет выходить из программы. Неприятный сюрприз.
Другое дело, если бы ради кого-то. Так надо найти кого-то. И она бредёт, бредёт — её больше нет. Сердце замерзает, а она растворяется в сумерках. Лишь на пять минут, чтобы время дали отдохнуть и отстраниться. Даже от выдуманной страны.
Никто не знал, когда появилась Женщина в Сером. В тот же самый день, который стал для её прототипа точкой личного отсчета? Она впала в кому и растворилась в сумерках. Придумала собственную страну, хотя кто-то нёс чушь, что люди не могут мыслить в таком состоянии…
Уход, когда нуждаешься — лучшее средство для доведения человека. Из последних сил броситься под машину и оказаться в собственной стране — выход… дарить людям радость. Не придуманную, а настоящую.
В конце концов, это ведь тоже похоже на счастье? Немного дождливо, холодно и противно, но даже к этому можно привыкнуть.
Свыкнуться со своей шкурой и до конца осознать, что ты уже больше или меньше, чем просто человек. Дама в сером, чей мир окружен чёрной вуалью…»
Друг закончил читать это на одном дыхании, заставив меня пошатнуться и закрыть глаза. Чувство было такое, что меня вывернули наизнанку. Как же я этого не любил!
— Димыч? Тебе плохо? Что с тобой?! — он подскочил ко мне и схватил за руку, чем заставил открыть глаза. Сначала перед ними всё плыло, но затем вновь стало до противного прежним.
Прежним… да что со мной, действительно?!
— Нет. Ничего…
Зубы мои стучат. Ноги становятся ватными, пока Колька дотаскивает меня до лавочки.
— Я не думал, что тебе станет плохо! Если можешь… извини. Это было, наверное, слишком личным, чтобы просто брать и читать. Однако, я подумал, что если ты с ней ссоришься…
— Нельзя читать переписки даже с врагами! — устало закрываю глаза. Неужели меня выбила из колеи всего лишь одна записка?! Я не могу, просто не хочу в это верить.
— Хорошо, Димыч. Я больше никогда не буду этого делать.
Примерно минуту мы сидели молча, меня бросало то в жар, то в холод. Я не знаю, что за лихорадка напала этой осенью… зимой… весной… какая разница?
Через минуту я решил прервать тишину, разорвать её, как ненужный лоскут. Молчать и разговаривать с самим собой было ещё больнее, чем говорить с тем, кто читал переписки с моими личными врагами.
— И каким образом, интересно, ты докопался до сути того, почему у меня нет девушки? Исходя из этого письма, да? — издевательский тон никогда мне не подходил. Но сейчас другого не оставалось.
— А… можно мне не отвечать на этот вопрос? — заискивающе вопросил Колька, поглядывая на меня своими бегающими зелёными глазками, будто кролик на удава.
— Нет. Не отделаешься. Сам начал говорить на эту тему, не отвязался, когда я тебя просил. Сейчас уже поздно убегать от разговора по душам: я весь внимание и не собираюсь ничего забывать. Ни одного твоего словечка!
Похоже, мне удалось его напугать. Он одёрнул свою зелёную куртку, вжал голову в плечи и опустил взгляд. Его прерывистое, испуганное дыхание долетало до меня. Я вымученно улыбнулся: наконец не мой черед переживать.
— Ну же, ты раньше был таким смелым! — «подбадривал» его таким образом, зная, что бодрости от этого у Кольки не прибавится.
— Ну… вдруг тебе опять плохо станет, мало ли что… — пробурчал он, засунув руки в карманы.
— Ты моим здоровьем не закрывайся. Сам знаю, что мне нельзя волноваться после того случая с…
— Вот как раз про случай сбегания твоей бывшей в город своей мечты и о впадении в кому я и хотел поговорить! — выпалил Колька и тут же резко пожал плечами: — Ты сам напросился, Димыч. Видят какие-то люди, бродящие в сумерках, надевающие серые костюмы: я не хотел делать тебе больно, начиная ту тему, которая тебе опять не нравятся.
Меня будто огрели молотком сзади. Я никак не думал, что мой «лучший друг» свяжет это письмо и тот случай, который произошёл со мной незадолго после смерти матери. Ещё одна оборвавшаяся спасительная соломинка, которая предоставила мне угрозу потопления в собственном омуте дурных воспоминаний.
Лучше бы я действительно ничего не спрашивал.
Ха-ха…
Беспомощным взглядом окидываю то, что вокруг меня. Всматриваюсь, протираю глаза и не могу разобраться — что же вернёт мне веру в мечту, не сожрёт, подобно зверю и освободит от жуткой, гнетущей, противной тоски.
От неё ужасно хочется избавиться. А хочет ли она избавиться от меня?
Начитавшаяся книжек леди, привыкшая к витиеватым выражением, описанием картин грусти своей…
А так хочется заорать на всю улицу благим матом! Чтобы все слышали, чтобы всё долетело до человека, что был и остался мне дорог, как не противно это признавать.
Дорог и в то же время так дешёв. Так же дешёв, как моё серое пальто с короткими рукавами и постоянно отрывающимися белыми пуговицами, которые скрипят под моими пальцами.
Зажимаю пуговицы. Хочется расстегнуть их в холодный осенний день, пробежать по улице, поднять кучу брызг.
До боли хочется, но не можется. А это ужасно противно. Иду в свой «любимо-ненавистный офис» и знаю, что там никто не ждёт появления ещё одного серого пятна в их жизни, которое недавно смело надеяться, что стало цветным.
Знаете… красный и золотой. Красное сердце, пронзенное золотой стрелой. Тряхну головой, чтобы поскорее отогнать эти мечты. Красное сердце.
Красное сердце в булавках золотых английских, которые жалят, делают из тебя куклу, заставляют чувствовать противную, саднящую боль, которая грызёт сердце, но не может оттуда вырваться.
Куклу поставили в коробку. Искусственный смех «типа греет» охладевшие руки.
Ха-ха. Монотонный смешок осени в лицо.
Снимаю перчатку. Становится то холодно, то жарко, то туманно всё видится вокруг, то яснее ясного. А то и вовсе — абсурдный мир.
Когда-то я читала книгу «Слишком свободная марионетка», где описывалась кукла, отличающаяся от других жителей вымышленной страны, где она была вынуждена повести их к свободе, хотя совсем этого не желала. Вначале. Разница между нами лишь в том, что я хочу привести себя к гордому состоянию «Независимость», но не могу.
Разница в том, что хочется иногда стать идеальной, непобедимой, словно Мери Сью. (увидела этот термин совершенно недавно, да простят меня подростки, называющие себя фикрайтерами. На сувениры ведь порвут…)
Хочется иногда, в отличие от главной героини этой книги. Но не можется — сама себе кажусь слишком маленьким хрупким созданием в длинных неказистых шерстяных перчатках, украшенных посеребренными пуговками.
— Расходились здесь! Пропустите! Не нужно толкать меня! — какая-то слишком нервная прохожая в слишком спокойный для неё день проходит около меня, бросает косой взгляд. А я тихо усмехаюсь про себя, искривляю в глупой усмешке узкие пепельно-розовые губы.
Тёмно-каштановые волосы, обычно распущенные, сейчас заплетены в узкий пучок. Чёрный жемчуг, строгая юбка карандаш, блузка, белая, словно снег… вот и весь облик обычной офисной трудяги, которая хотела лишь на миг поверить в сказку и «настойащую любофф».
Хотела, но стала куклой в руках у этой осени. Сама виновата. Сама вонзала в сердце эти английские булавки.
Теперь терпи. И смейся, смейся, подобно заведённой игрушке, подобно рядовой марионетке, не идущей почему-то за идеалом навстречу свободе, а прокладывающей собственный путь к «Не-за-ви-си-мо-сти…»
Ха-ха.
Непрошенной слезой всё же замирает постылая свобода. Около знакомого кабинета в знакомом офисе останавливается Маленькое создание и сжимает кулаки до посинения. Лишь бы не заплакать.
Вот так я могла бы мыслить о себе, как о Маленьком создании. Вот так, наверное, мыслят обо мне и другие — рисуют в своём воображении катастрофы, что могли со мной произойти.
И смеются за спиной, вздыхая: «Мне бы её проблемы!» Просто не знают, что пришлось испытать «Маленькому созданию». Не имеют ни малейшего понятия об этом. Не могут залезть мне в душу, и хорошо. Значит, не плюнут. Не позволю. Уже позволила одному стервятнику.
Лишь бы не сломаться. Суметь выдержать напор, с которым судьба давит на плечи. Суметь. Не впасть в сладкий сон, где всё хорошо.
Обманчиво хорошо. Надо смотреть на мир. Надо владеть собой.
Бессильно опустив голову, я прохожу за рабочее место. Стол, заваленный кучей бумаги — вот мой причал. Истинный причал секретарши, понадеявшейся на горы любви, романтики и розовых сердечек… в этой жизни важно найти своё место. До безумия важно, знаете ли.
И не позволят зариться на чужие заслуги, на чужой трон из чистейшего золота. Поверьте, лучше быть на своём месте.
На нем –ваше клеймо. И никогда ничьим другим оно не станет, если вы не позволите. А я не позволю себе даже пойти и уволиться. Не позволю помыкать собой его чувствам переменчивым, словно майский ветер.
Не позволю ему уйти с победой, хотя в представлении своём уже сто раз проиграла, подчинилась — была слишком слабой, чтобы стать чуточку сильнее.
Не позволю. Пусть он не видит то, что сокрыто в моих мыслях. Пусть не видит отчаяния. Никогда.
— Добрый день… — его речь обрывается. Минута молчания, длиною в вечность. Я закрываю глаза, стараюсь не расплакаться. Мне всё равно. Я жива, я улыбаюсь, я смеюсь! Слушайте, какой громкий мой смех…
Ха-ха.
Сдавленно шепчу себе под нос.
— Здравствуйте.
Получилось холодно, как у заправских стерв, что выходят из комнаты с поднятой головой, а потом бессильно рыдают за стенкой? Получилось?
Смотрю в зеркало, вижу жалкое выражение лица, сморщенный носик, будто у Пятачка из детского мультика.
И понимаю. Не получилось. План провалился, но отступать ещё рано.
— Как жизнь? Как провели выходные? — а вот у него со своими дурацкими вопросами получается задевать людей и скрывать всё за равнодушием.
Или… он правда равнодушный донельзя? Или влюблённость была маской, чтобы потом стянуть её и дико засмеяться, подобно королевскому шуту?
Это очень смешно. Ха-ха. Слёзы полились из пластмассовых трубочек… а дура-возлюбленная заплакала по-настоящему. Это ужасно смешно.
— Приемлемо.
Опять сухое, вызубренное слово. Использованные куклы говорят именно хриплым голосом, из которого выпили все ноты –счастливые и грустные, оставили лишь пустоту, кромсающую изнутри.
Никакой «Strepsils» не поможет от этой боли, от комка, что застрял в горле. А что поможет — я и сама толком понять не могу.
— Вы уверены в этом? Я никогда не видел вас настолько бледной и усталой. Вам, наверное, плохо… может, уйдёте с работы пораньше?
— Что? — я ошалело подняла глаза.
Предлагает уйти, хочет поскорее избавиться. Я же его терзаю, не даю посмеяться над горем простой секретутки, захотевшей на «старости рабочих лет» головокружительной любви с таким Апполоном?!
— Может, уйдете с работы пораньше? Вы нехорошо себя чувствуете, судя по внешнему виду. Мешки под глазами, измученное лицо… стойте.
Неужели, вы плакали?
Изумлённо спрашиваешь. Хороший актёр в плохом офисе затерялся. Клоун. Нет, не плакала я, а смеялась.
Разве ты не слышишь?! Ха-ха-ха! Загадочные вариации. Музыка нарастает в сердце, звучит мелодия, заполняет душу. А я не плачу, а смеюсь назло.
— Нет, спасибо. Мне гораздо лучше будет забыть о своём горе на работе. За делами, которые позволят отвлечься…
— Отвлечься? О горе своём лучше рассказать друзьям, близким… что находятся помимо работы. Не в офисе.
— А у меня стены — лучшие друзья! Серые, печальные. Безумно подходят под моё и осеннее настроение. Я слилась с этой осенью, можете меня поздравить. Не будет ничего плохого, если я сольюсь со стеной и расскажу ей, а не кому-нибудь ещё своё горе… она, по крайней мере, не проболтается. Не наплюет в душу и не обманет ожидания!
Он нагибается ко мне, словно хочет что-то прошептать, пальцем манит к себе. Давай же. Обмани, околдуй меня ещё раз. Мне всё равно.
Разбивай, ломай мечты мои об офисные стены. Мне нечего терять.
Я смеюсь, разве не слышишь? Я смеюсь специально для тебя, чтобы ты оставил меня в покое! Ха-ха…
Такие не оставляют, такие вцепляются в сердце и не выпускают из скрюченных пальцев.
— Слушай, милая, я всё понимаю. Но ты сама знала, на что идёшь… не нужно истерить прямо в офисе, ладно? Люди оборачиваются на нас, смеются, бросают замечания… иногда это просто выводит из себя. Я не могу допустить, чтобы моя репутация, заработанная после многих лет, в один миг взяла и рухнула.
— Репутация? А когда-то ты говорил, что я — самая красивая, самая ценная, самая прекрасная вещь на Земле… теперь вот Репутация сменила меня?
— Не следует говорить об этом. Не мои проблемы, что ты принесла себя в жертву. Ты знала об этом шаге, ты знала, что я представляю из себя тёмный омут, в котором водится не один чёрт… но не смей плакать, Дама в Сером. Упивайся горем одна.
— А если я прямо сейчас заплачу, то что ты сможешь сделать? Натравишь меня собаку по кличке Репутация? Успокойся, от её зубов мне больше не будет больно — после первого укуса второй не так страшен…
— Скорее, я рассмеюсь тебе в лицо, чтобы сотрудники не слышала твоих слёз, Дама в Сером. Скорее всего, я уволю тебя, если ты не будешь выполнять моих требований…
— Требований?! Каких ещё требований я у тебя не выполняла, будучи собачкой вечной на вечных побегушках?!