Выросла
Не городи ты огород. Не надо вымыслов.
Не изменила… Не нашла… Да всё не то!
Я из тебя за это время просто выросла,
Как вырастают из любимого пальто.
Конечно, прав — останусь дурой одинокою.
Сошла с ума и жизнь пускаю с молотка.
Вот отдаю тебя другой, а сердце ёкает.
Но, что поделаешь…
кольчужка коротка.
Игра
Признаюсь, мне он был слегка забавен. Размахивал словами, как пращой.
Считал наивно, что Сальвини равен. Стихи писал и что-то там ещё…
Я партию свою вела успешно, дрожала, аки лист в его руках.
Ну да, врала, а кто из нас безгрешен? Всегда врала. И был животный страх
того, что всё закончится банально. Исчезнет обоюдная игра.
Мы станем просто «парой идеальной» и будем вместе кофе пить с утра.
Дежурный поцелуй, работа, гости, покупки и другая лабуда.
Жизнь без игры — одна сплошная осень. Какая это скука, господа.
А может всё бывает по другому? Без суеты, привычки и измен?
Когда вдвоём совсем не скучно дома, когда любовь — свобода, а не плен?
Да что гадать. Спектакль отыграли. Шарман. Аплодисменты. Браво. Бис…
С какою-то немыслимой печалью смотрел на нас Амур из-за кулис.
После
Там, где река моей судьбы впадает в небо,
Где только прошлого мерцает окоём.
Пойму я всё. И что есть быль, и что есть небыль.
Но тут же, впрочем, и забуду обо всём.
Не понимая спора между тьмой и светом,
Ещё не зная о борьбе добра и зла,
Чистейшей сущностью я вынырну из Леты,
не помня как и сколько жизней прожила.
Там боль и страх, любовь и веру — всё отрину.
И это правильно. Но только… не хочу.
Я постаревшему, совсем седому сыну
дождём когда-нибудь в окошко постучу.
Статистка
Меня тошнит от запаха фиалок. А может и от голода… тошнит.
У травести и гранд-кокет (нахалок) такой самодовольно-сытый вид,
что хочется завыть и утопиться. Ослы! Да я согласна в гранд-бл..и*!
Не бедности, а нищенства граница давно уже маячит впереди.
На кой мне леший ваши пиететы? Вы денег предложить боитесь зря.
В желудке со вчерашнего обеда четыре пересохших сухаря
и кильки пересоленной полбанки. С такой диеты сдохнет даже мышь…
Вы звери или люди? В содержанки мне предложите!
Я хочу в Париж!
О семейной жизни и компьютерных играх
Да что ж ты, ирод, корм собачий кушаешь?
Я щей сварила — как на целый взвод.
Встань от компа, шварцнеггер мой засушенный,
иначе *опа к стулу прирастёт.
Где деньги, что на отпуск собирали мы?
Купил кольчугу, меч и огнемёт?
Сильнее стал, кинжал ты мой дюралевый?
Тебя ж и кошка лапкой зашибёт.
Гляди — лицо-то, словно у покойника.
Сходил бы погулял, пока весна.
Природа — не герань на подоконнике.
И я тебе не ведьма, а жена!
Я молотком компьютер твой порушу на…
Хлебни чайку. Не вырони стакан.
Чего пищишь, чакноррис мой игрушечный?
Мой комнатный очкастый ураган.
Мне наплевать на выгодные трафики,
недоспасённых орков и принцесс.
Пошли в кровать. Улучшим демографию…
Хотя б активно включимся в процесс.
Фантастическое
Жжёт легонько ладонь беспокойное солнце в кармане.
Пусть ещё посидит. Просто свет раздражает глаза.
Зашвырнуть бы его… да туда, где никто не достанет
Раздавить бы его, но нельзя… Почему-то нельзя.
Снова кто-то сквозь стон о здоровье Всевышнего молит.
Всё небрежней прядут мойры судеб незримую нить.
Надоедливы люди. А что они знают о боли!
Как им не надоест постоянно о чём-то просить…
Знать все тайны миров — вот воистину адова мука
ржёт и корчит гримасы сатанинских приспешников рать.
Он сжимает в кулак (нет, не лапу — пока ещё руку)
и пытается вспомнить, но не знает о чём вспоминать.
Скучно в вечности этой холодной, пустой и огромной
Вид страданий чужих развлекает, но только слегка.
Он остался в живых, даже выдержал взгляд Аббадона.
Только чем заплатил — он не помнит…
цена высока.
Не трагедь
Ты не придешь, и не пьянит вино.
Как кислород глотаю дым табачный.
Дела забросив, ухожу в минор…
Не удалось за хвост поймать удачу.
Сейчас внутри проснётся пьяный бес.
Я, целиком отдавшись в лапы беса,
тебе отправлю двадцать смс
и спать улягусь гордою принцессой.
Мой глупый мир стал худшим из миров.
Прощай, герой с холодной кровью рыбы.
Да чтоб ты сдох!
А впрочем — будь здоров,
мой самый неудачный в жизни выбор
Убогая
она носила безумные шляпы (возможно, собственного производства)
любила кофе, полыни запах. Не ощущала своё сиротство.
бездомных кошек кормила булочкой, жила тихонечко, вполнакала.
была конечно же местной дурочкой. порой стихи воробьям читала.
да к ней привыкли — живи, убогая, корми собачек, мечтай о крыльях.
Не обижали, почти не трогали. И только дети её дразнили.
Она любила весь мир и каждого. Был каждый день ей — не понедельник.
А на дразнилки не обижалась… Не нажила ни друзей, ни денег.
И умерла на дорожке пыльной. Случайно, в общем, и обнаружили.
за счёт казённый похоронили такую вот, никому не нужную.
Всё, что осталось — тетрадка серая, а в ней стихи этой дуры брошенной.
они людей заставляли верить в давно забытое и хорошее.
нашлись издатели и наследники. тетрадка стала кусочком лакомым…
А на могиле взошли бессмертники
и долго кошки на крышах плакали.
Золушке
Золушке… ммм… за сорок. В зеркале — чья-то рожа
(тут, не иначе, морок) с дряблой пигментной кожей.
Ножки давно не мини. Выросли, как и уши…
Время — субъект противный. Не создаёт, а рушит.
Талия бегемота, руки — что лапки птичьи…
Принц увлечен охотой (только не носит дичи)
Горничные в покои принца — весёлым клином.
Чем он их только кроет? Тоже мне… «я муж-чи-на»
Золушка, впав в немилость, ходит к отцу за речку.
Там ещё сохранилась старая горе-печка.
Там королева ловко выгребет с печки сажу,
После, грызя морковку, сказку отцу расскажет.
Мол, на балу блистала, ездили на Мальдивы.
(нужно отцу так мало, чтобы уснуть счастливым)
Славно живём да сладко — мёды да перепёлки…
Тыква с метлой в остатке
и башмачков осколки
Кошка
внутри меня живёт дворовая кошка — разорвано ухо и бок ошпарен.
её редко зовут «кискис» или «крошка», очень часто — «кышбля» и грязной тварью.
пытается быть свободной и гордой. просить никогда ничего не стала бы…
её мяуканье (верно, с голоду) всегда выходит просящим и жалобным.
да она давно ничего и не хочет. На веру с надеждой не стало силы.
любви бы только немного… глоточек… она не капризная. Ей хватило бы…
Ждёт её смерти кошачий бог.
помочь ничем уже невозможно.
тихонечко глажу плешивый бок.
подохнет скоро.
я следом тоже
Для улыбнуться
Лежит поэт — невольник лужи,
имея очень бледный вид.
Он и описан, и простужен…
и бомж какой-то рядом спит.
Лежит, упившись пива с водкой,
под зад напиннанный пиит.
Он романтичный был и кроткий…
Нашёлся критик-паразит!
Не глядя на поэтски слёзы,
лиричность, страстность и накал,
за кровь-любовь и розы-грёзы
всего беднягу обоср… (нахамил ему, в общем и пиннул ещё)
О тебе
Ты — очень странное создание господне.
Наивна, может, или истинно мудра?
Бездумно-солнечно живёшь в одном сегодня,
совсем не думая про завтра и вчера.
К тебе сбегаются лягушки, мышки, птички,
и просит пузик почесать пугливый ёж.
А коль собаку не пустили в электричку —
ты станций пять с ней и пешком легко пройдёшь.
И укусив тебя (по недоразумению) —
почётным донором стал старенький вампир.
Тебя Господь лепил в хорошем настроении.
Без вас, таких, не состоялся б этот мир.
Письмо подруге
«Наша Таня громко плачет
Уронила в речку мячик…»
В грузовик не лезет кошка. Не ложится ванька-встанька.
И бычок упёрся рогом — хочет доску одолеть.
Зарастают мохом стёжки. Только нам ли плакать, Анька,
над мячом каким-то мокрым? Это — тягостная бредь.
Глупый орган, типа «сердце» продолбить желает рёбра.
По вискам стучат паскали, как отбойным молотком.
Посыпая раны перцем гвоздь последний в крышку гроба,
уложив туда печали, с песней бодрою вобьём.
А потом и сами ляжем… Серо, муторно и мячик
(чтоб его акулы съели), как топор пошёл ко дну.
И дела белы, как сажа… Бабы сильные не плачут.
Только вечером в постели тихо воют на луну.
А луне и горя мало. Вой, не вой — какое дело.
Хочешь — лоб разбей с разбегу, мозг размазав по стене.
Ей плевать, что ты устала до последнего предела.
Ты не зайка на скамейке — мячик порванный на дне.
Зайку бросили под лавку. Оторвали лапу мишке.
В этом подлом мире, Анька, так ведётся испокон.
На исходе ночь-удавка. Просто мы устали слишком.
Просто нас грызёт по жизни личный внутренний дракон.
От бессонницы зверея боль выплёскиваем в строчки.
Только это нам не может ни на капельку помочь.
Мы уже не верим в Грея. Значит можно ставить точку?
В день сурка, слегка пожамкав, нас выплёвывает ночь.
Про дом
Пришла. Подтёрла щенячью лужу.
(ну как тут злиться? Щенок — умора)
Потом готовила вкусный ужин
(ты, будто, должен вернуться скоро)
Догрызла чёрствую с маком слойку,
кино смотрела про бизнес-вумен…
А вкусный ужин лежит в помойке,
никем не съеден… Ты мной придуман.
Домой дорога — как путь к Голгофе,
когда из близких — щенок и телик.
Я пью крепчайший горячий кофе
одна в холодной своей постели.
Старею глупо, неотвратимо.
Плету из грусти узор-мережку.
Дом — это место, где ждёт любимый.
Всё остальное — не дом… ночлежка.
Прозретое
Прощай, мон шер. Пришлась не ко двору.
Заканчиваю глупую игру.
Наивны только дети и собаки.
Я — полная кретинка? Может быть…
Так не мешай тихонько уходить.
Дверь отопри, не доводи до драки.
И не хватай меня за рукава.
Как понимать — «последние слова»?
Ты что — судья?
Боюсь, теперь не в силах
влачить и дальше бремя бытия,
в котором лишь твоё большое «Я»,
а «я» моё — лишь мимо проходило.
Ты — супермачо, принц, атлант, герой!
Но, что-то я устала, дорогой,
быть пленницей восторженного транса.
Дай, уползу букашкой за порог…
Зачем ты, милый, на пороге лёг?
Пусти коленку, жертва мезальянса!
В подлунном мире каждому — своё.
Тебе — фанфары, бубен и копьё
(напутала я что-то с бубном, вроде).
Мне — сигарету, кофе, бутерброд.
Другую песню. Без фальшивых нот…
Рецепт борща оставлю на комоде.
Злое
«…Бог свидетель: я солгу, украду, убью, но никогда больше я не буду голодать, никогда!..»
(Скарлетт О'Хара. Унесённые ветром)
Да мало ли грешили? Укради! (не мы такие — жизнь несправедлива).
Чем на чужой кусок смотреть тоскливо и завистью зеленой исходить.
Чем угасать безгрешной и унылой. Почти умершей, но зато святой.
Фемида нас давно уже забыла. Убей. Замучай. Плюнь. Махни рукой —
а чтоб все синим пламенем горело! Пусть небеса к таким, как мы, глухи.
Будь сукой, стервой. Жги по беспределу.
Я отмолю потом твои грехи…
Рассудят всех. Мы будем прощены. Посмотрит милосерднейший всевышний
и всех подряд — безгрешных, согрешивших, не думая о степени вины.
Кому, за что, какой отмерить мерой — простит и все. Простит, не помня зла.
Не устрашишь рычанием химеры того, чья ноша очень тяжела.
Замерзшего огонь не испугает. А жаждущий с восторгом выпьет яд…
Не знаю, сколько нам еще до края, но помолюсь.
За то, что всех простят.
Любовная печалька
Свои мечты в сырой подвал зарою,
на pur l’amour надежды хороня…
У гастронома встретила героя.
А может принца, только без коня.
Стоял, прижав к столбу свою сутулость.
Стекала кровь из шрамов боевых.
В груди внезапно сердце встрепенулось —
Пришла любовь… ударила под дых.
Он рассказал, что пострадавший в драке,
что ничего не помнит голова.
И защитил меня от злой собаки
породы жуткой — чихуахуа.
Сказал, что с детства обделён любовью
(мой честерфилд задумчиво куря),
Что сам — отменно крепкого здоровья,
и в предках были три богатыря…
Пылая страстью в гости пригласила,
пришила с брюк оторванный карман.
Чтоб поддержать его мужскую силу —
до часу ночи стряпала лагман
и остальные афродизиаки
(одна три года! Чтоб — наверняка) —
блины, котлеты, муссы, кулебяки
(пока в дому не кончилась мука)
Он, напитавшись, лёг под одеяло.
Шепнул, икая: «Я тебя люблю»
(ногами так изысканно воняло,
как камамбером или дором блю)…
Пропали даром пирожки с малиной.
Зазря скормила все мясные щи.
Не получилось песни либидиной.
Либиды нет, хоть с лупою ищи…
Молчит неделю женская природа
(сейчас ей точно лучше помолчать)
Пропал запас продуктов на полгода,
и ложки мельхиоровые, ммммать.
пересчитав зубами все ступени
и о дверной косяк расквасив нос,
ушёл, бедняга, прямо на коленях
(но ложки, сволочь, всё-таки унёс)
Кошачье
«…Да, брось, безухий, я в любовь не верю…
Тем паче так, чтоб в омут головой…
Дрожишь? Замёрз… Ползи подмышку, зверя…. А имя тебе будет — Домовой….»
(Вадим Файфер)
Пинка не дашь? Болит нещадно бок. К двуногим порастеряно доверие.
А может ты и есть — кошачий Бог? Меня с котят не называли «зверей».
Что уши? Потерял не с куражу. Там, на помойках, жизнь — не земляника.
У самого-то шкура, погляжу, не молью глупой трачена, поди-ка.
Я лапы отморозил на снегу. Так, думал, и загибну в жутких корчах.
Ты извини — мурлыкать не могу. Забыл, как подключается моторчик.
Горбуша? Мне?! Зачетные харчи. Ты, брат, того… Теперь нас тоже двое.
Я, говорят, тоску могу лечить. Мышей отважу, если беспокоят.
Не выгонишь? (а на душе свербит) Оставь хотя б на коврике у двери.
Я от пинков не плакал и обид…
Меня с котят не называли «зверей»
Кошачье. Продолжение
Ты извини, что вискаса в сумке нет.
Хочется очень сегодня напиться вдрызг.
Есть в холодильнике пара сырых котлет
и путассу. Это рыба — кошачий визг.
Надо — пожарю. А нет — так сырые сьешь.
Ты не бросай меня, Рыжий, а то умру.
Празднуем день идиотских пустых надежд?
Рыбой закусим горе, тоску, муру,
сплин, одиночество, горькое «не нужна»,
мысли о том, что жестоким бывает мир…
Знаю, не любишь ты запах и вкус вина.
Выброшу, хочешь? И купим сейчас кефир
или сметану. Не пробовал? Бедный мой.
Знать, у тебя житуха — помилуй бог.
К черту помойку! Мурлыка, пошли домой?
Хряпнем кефиру и выведем на фиг блох.
Знаешь, о прошлом, правда, забыть пора.
Хватит унылой дурью сжигать нутро.
завтра всё будет лучше, не как вчера…
Валим до хаты. И вместе начнём с зеро.
Укоризненное
«…исшед вон, плакася горько…»
Как тяжело терять не находя,
и после думать — чем же виновата…
Минорный шум октябрьского дождя.
Оплачем, осень, новую утрату,
которая находкой не была.
Придуманная сказочка всего лишь.
Не станешь нужной, если не мила.
Хоть застрелись — любить не приневолишь.
Я знаю, хватит и ума, и сил
надеяться на время-парацельса.
Не вспоминать, что ты когда-то был.
Не броситься карениной на рельсы.
Минорный шум осеннего дождя
напоминает, что нельзя быть слабой.
Всё понимаю… только, уходя,
ты попрощаться мог со мной, хотя бы.
Разговор
Привет. Давно не была. По сто пятьдесят за встречу…
А раньше я не могла. Ну не было сил, прощаешь?
Банально — дела, дела… Ты спрашивай — я отвечу.
Сегодня реветь не буду. Ну правда же. Обещаю.
Семейная жизнь опять, увы, не сложилась что-то.
Никто не умел, как ты, любить меня и беречь.
Да плюнь, не переживай. Найдётся, была б охота…
Давай помолчим… По сотке? С тобой и молчится легче.
Я много теперь умею. И сильною быть, и смелой.
А помнишь — какой когда-то ужасной была трусихой?
Пришлось научиться, папка. Ты рано ушёл… Что делать…
Зато я теперь крутая — молвы не боюсь и лиха.
Умею ходить по краю…
Пора мне. Чего-то зябко.
Мне так тебя не хватает…
и детства…
До встречи, папка.
Меленькое
Не выходит у меня утопиться
(выплываю, словно танечкин мячик)…
Неприятные крикливые птицы
мне накаркали любовь, не иначе.
Или злая нагадала цыганка
мне такого (черти б драли) героя.
Не смертельно. Так… саднящая ранка.
Только чешется, зараза, и ноет.
Не страдаю (может, самую малость).
Да о чём страдать-то, честное слово…
Но с другими, как бы я ни старалась,
удовольствия — почти никакого.
О дружбе
Немного тех, с кем ты пойдешь без страха в бой.
С которыми на пир, вот тех — колонны.
Но нет почти таких, с кем можно быть собой
и притворяться лучше нет резона.
Не сразу, но найдешь, с кем можно спрятать труп.
С кем передвинуть шкаф — таких поболе.
Ну а кому открыть, что ты по жизни глуп
и, не стесняясь, зареветь от боли?
А если вдруг в судьбе случится поворот —
захочешь упорхнуть из жизни птицей,
то где найти того, кто на курок нажмёт,
когда ты сам не сможешь застрелиться?
Скорбно о диете
Разбила я об стену лоб.
Сижу на кухне и рыдаю,
Огромный жирный эскалоп
французской булкой заедая.
Мне так хотелось стройной стать,
Но в этом мире счастья нету.
Я на диету села, ммммать…
И раздавила всю диету.
Она под тяжестью моей
Погибла в муках самых страшных
Мне не порхать, как воробей.
Весёлой не скакать букашкой.
Не похудела ни черта.
Нет справедливости на свете!
Пихаю в скорбные уста
Пирог…
Поминки по диете.
Невезучее
Не принц, не конь, а просто — волчья сыть
(к тому ж ещё — ишак наполовину)…
Чем Пенелопой молодость губить,
не лучше ль жить беспечной Коломбиной?
Быть общей веселее, чем ничьей.
Пусть без мозгов, но с мордой тупо-гладкой.
Их, Коломбин, и любят горячей,
и кормят коньяками с шоколадкой.
А тут всё ждёшь, немыслимо верна.
Влачишь существование печально
(вернётся милый? Или — ни хрена?)
да вяжешь, вяжешь… саван погребальный.
Не принц, не конь… Видать — не суждено.
Зачем ждала? А просто — чтобы было.
Все грабли переломаны давно,
но я упрямо напорюсь на вилы!
Письмо в редакцию
Во мне вчера прорезался поэт.
Я небеса не умолял об этом!
Отнюдь! И с молодых беспечных лет
не знал Шекспира и не бредил Фетом.
Стихов любимой пересохшим ртом
я не читал, в экстазе чуть не плача…
Про зайку видел что-то у Барто.
Да про бычка, который слопал мячик.
Чуковского ни разу не постиг.
До Маршака с Бианкой не охочий.
А он (поэт), как первый мудрый клык
на волю рвался, десны мне куроча.
Куда его прикажете девать!
Не вовремя рождаться взяли моду!
Я слов: конфуз, намедни, исполать,
блезир, анчоус — и не слышал сроду!
Влачу существование едва.
Насильно музой череп перегружен.
Не пью неделю. Пухнет голова…
Вам там поэт недорого не нужен?
К поэту прилагается Пегас
чистопородный с крыльев до макушки
(сожрал клеенку, шторы и матрас).
Отдам почти задаром…
Паша Сушкин
Думала
Ищущий да обрящет.
Станет ноябрь маем…
Думала — настоящий.
Снова ошиблась. Знаю.
Думала — самый-самый!
Чище, надёжней, выше.
Дуры мы, бабы, знамо.
Часто не дружим с крышей.
Всё оказалось проще.
Всё оказалось хуже.
Дуры мы, бабы, в общем.
Заново — мордой в лужу.
Думала — с неба манна.
Только подставь ладони.
Я б напилася пьяной —
горе в вине не тонет.
Ищущий да обрящет
веры душе недужной.
Думала — настоящий…
Думать поменьше нужно.
У воробьёв совсем нет коленок
Не пишется чего-то, хоть убей.
Никак не получается нетленок
(а где-то в мире бедный воробей
живёт, страдалец, вовсе без коленок)
Пишу про свет мерцающих свечей
про танец плоти в полутёмном зале
(как плакал, верно, бедный воробей,
когда ему в коленках отказали)
Пишу о реках, травах и стогах,
любви, крови и перелётных птицах.
(у соловья коленей до фига.
Он мог бы с воробьём и поделиться)
Сколь много в жизни горей и скорбей!
Сколь много непредвиденного лиха…
(не преклонит колена воробей,
когда его полюбит воробьиха)
Нет. Не могу! Природе — стыд и срам!
Я, состраданьем движима огромным,
пойду насыплю крошек воробьям,
немыслимо природой обделённым.
Легко ли птицу? Сызмальства — урод.
Ошибка Демиурга в мире тленном…
В насмешку, видно, выдумал народ,
что воробью, мол, море по колено.
Читая О. Генри
«…Бич свистнул в воздухе. На белом платье Панчиты повыше колена проступила алая полоска. Не дрогнув, все с тем же загадочным темным огнем в глазах, Панчита продолжала идти прямо к нему, ступая по клубничным грядкам…»
(Бабье лето Джонсона Сухого Лога
О. Генри)
Шрам повыше колена немного болел сначала. Панчита была капризна, раздражена и зла. А Джонсон её баюкал. «Клубничка моя» — шептал он. И всё же для них обоих весна через год пришла.
У Джонсона Сухой Лог большие добрые плечи. Спина, за которой можно спрятаться от беды. Панчита не зря, конечно, шагнула ему навстречу. Надёжный. Из той породы — не портящих борозды.
Панчите спокойно спится. Ей мачо не снится ночью. Она не скрипит зубами, уставившись в потолок…
А первый же крик ребёнка где нужно расставил точки. И он оказался лучшим — Джонсон Сухой Лог.
Прогномье
Обещают: «Я до гроба
всю дорогу буду рядом.
За моей спиной надёжно,
как за каменной стеной.
Сомневаться и не пробуй,
никого тебе не надо,
ничего тебе не сложно
и не страшно — ты со мной!»
Но как только возникает
хоть какая-то проблема
Аль забрезжит на пороге
мало-мальская беда —
Все герои исчезают
(вот такая теорема)
Скипидаром смазав… ноги
убегают навсегда.
Да и пусть себе уходят
со своей душою гномьей.
Перелюбим, переплачем.
С глаз долой — из сердца вон.
Странно это — сверху, вроде,
(дай господь ему здоровья)
ну вполне реальный мачо.
А внутри — обычный гном
Город
Этот маленький город казался какой-то игрушкой.
Он, дождями умытый, словно хвастался передо мной —
в небе плыл, отражаясь в реке, белый кит добродушный.
И дракон перламутровый радугу нёс над водой.
Город вспомнил меня и качал на зелёных ладонях,
и мелодии детства играл на стальных проводах.
А когда уезжала — он будто чего-то не понял:
Суетливые люди, к чему вы стремитесь? Куда?
Да, наверное всё, кроме детства, в итоге неважно.
Только это мне станет понятно когда-то потом.
Возвращусь ли — не знаю…
Но годы пройдут и однажды
проплыву я над городом белым и грустным китом.
Проза жизни
Жизненный триллер
Рыбу я покупаю только замороженную. После одного случая…
Купила я толстолобика… Это такой зверь, которого долго откуда-то везут в жёлтых цистернах с надписью «ЖИВАЯ РЫБА». Первые признаки жизни он начал проявлять, затрепыхавшись в пакете в тот момент, когда я пыталась втиснуться в переполненный автобус.
Подобрав с асфальта брошенный (с визгом ужаса) пакет и помахав вслед уезжающему без меня автобусу, побрела я домой пеши, держа злополучный пакет с толстолобиком в вытянутой руке.
Дома я малодушно кинула пакет на кухонный стол и ушла смотреть телевизор, надеясь, что несчастное животное всё таки помрёт через какое-то время своей смертью, а не от моей руки.
Когда я решилась заглянуть на кухню, то увидела такую картину, которая долго потом снилась в ночных кошмарах.
На полу трепыхался непомерший толстолобик, бья хвостом и страдальчески закатывая глаза, а живот его уже был наполовину сгрызен довольно урчащим садистом-котом.
Так что рыбу я теперь покупаю исключительно замороженную. Если на сто процентов уверена, что она после разморозки не оживёт.
PS: Рыб извивался в пакете, страдая безмерно.
Души людские не дрогнут, покрытые льдом.
Жалко рыбят. Без отца-то страдают, наверно.
Заживо съеден несчастный жестоким котом…
Сплошное расстройство
Как-то один мой друг, из дальних странствий воротясь, рассказал что есть на свете чудо-животная. С ушами, как у чебурашки и огромными грустными глазами. То ли речная она, то ли морская. Экзотическая, в общем. Так вот: ежели эту животную в аквариум посадить и аквариум на обеденный стол поставить, то, когда садишься кушать — эта зверюшка подплывает, прилипает ушами к стеклу и смотрит невыразимо голодными глазами. Так смотрит, что весь аппетит напрочь пропадает, и кусок в горло не лезет. Очень я на него сердилась, что мне такую не привёз. Мало того — забыл, как она называется.
Эх…
Не достичь мне газельей стройности без эдакой животной. Никак не достичь.
PS: А такая животная есть-таки! «Чебурашка» называется!
Такое доброе, доброе утро…
Светит солнышко с утра
На работу всем пора.
Просыпайся сей же час,
А не то получишь в глаз…
Какой идиотский текст и препротивный голос. Что это было?
Ааааа… Это же я вчера вечером придумала, спела «околозаборной сопраной», записала на диктофон и поставила эту ерунду на будильник. Заткнись ты, изверг мобильный! Встаю. Только ещё пять мину…
Проспала! На работу опаздываю!
Так. Без паники. Кофе отменяется. Умываться. Чистить зубы… Ччччёрррт! Какой идиот в стаканчик для зубной пасты засунул крем для ног?! Какой… Сама и засунула. Кот бы до такого не додумался. Отплёвываемся, надеясь, что зубы от этой чистки не выпадут. И почти не противно. Привкус ментола и ещё какой-то гадости. Тьфу…
Не проспала бы, только сон снился интересный. Будто летала я по квартире в ванне, вроде гоголевской Панночки. За котом гонялась. Он шарахался, а я смеялась и «ууууууу» завывала. Странный сон…