#БабаМилосская

Венера Милосская некогда была Золотой Бабой — легендарной богиней народов Урала, куда попала с племенем угров, возвращающихся на родину после участия в походе гуннов на Римскую империю. На берегу уральской реки до сих пор хранятся руки шедевра мирового искусства. Их поиски долгие годы ведут тайное общество, церковь и криминальный мир: одни с целью придать изваянию прежнюю божественную силу и использовать её для достижения вершин власти, другие — видят в этом предвестие Апокалипсиса и хотят воспрепятствовать, третьими движет нажива. В центре этих событий невольно оказывается журналист районной газеты Георгий Кириллов, по прозвищу Чемодан.

Книга о том, чем заканчиваются истории о сотворении кумира и праве человека на выбор, исходя из его представлений о чувстве справедливости и веры в Бога, пусть и далёкой от канонов. Сюжет частично основан на реальных событиях.

Место и время действия: Приуралье, Зауралье, Европа — V век, остров Милос — 1820 год, Франция — вторая половина XIX века, Россия — начало XX века и Средний Урал — наши дни.

Он же Гога, он же… Чемодан

(В качестве пролога)

— Чемодан! Ни хрена себе… Да чтоб я сдох!

Слышишь такое, и чудесный солнечный променад Пионерского курорта, изогнувшегося янтарной россыпью вдоль песчаного балтийского берега, начинает превращаться в подворотню за продмагом, окропленную креплёным вином вперемешку с пивом и обильно орошенную мочой. Цепляешься за единственно возможную в данной ситуации спасительную мысль: это сон, и если постараться — например, ущипнуть себя, — то можно проснуться. И тогда снова стать Георгием Петровичем, вдохновенно посвящающим спутницу в суровые условия жизни за Полярным кругом, перемежая повествование декламацией «Северной надбавки» Евтушенко.

Но голос Егора раздавался в самой, что ни на сеть, яви. И щипать себя за ляжки бесполезно. А вот уцепить большим и указательным пальцами кусок толстого брюха полицейского полковника я бы сейчас не отказался. Да не просто абы как, а с оттяжкой и вывертом, да ещё потом бы полюбовался, как возле выпуклого, величиной с детский кукиш, пупка начинает наливаться и зреть гематома. И это вместо того, чтобы обнять старого друга. Вернее было бы сказать, постаревшего друга из прошлой жизни.

— Чемодан, алле! Георгий Петрович, он же Гога, он же Гоша, он же Жора… Ты что, оглох? Кричу ему, кричу…. — мощная лапа легла на моё плечо, как фельдмаршальский эполет.

Отчаявшись дождаться реакции на вербальные призывы, заимствованные не только у героя фильма «Москва слезам не верит», но и, похоже, у его маргинальных подопечных, Егор решил перейти к тактильному общению.

— Александр… Борисович! Какими судьбами здесь? — мне не пришлось разыгрывать удивление, я лишь попытался не выдать интонацией истинных помыслов.

— Да ты чё, Чемодан, какой на хрен Бо-ри-со-вич?! Это же я — Егор, Санёк Егоров! Неделю тут в ведомственном санатории. Сам-то давно из Елизавета?!

С этими словами человек, с изяществом бегемота в оранжерее топтавший едва зародившийся флирт, привлёк моё, ставшее вялым тело и надёжно приобнял, словно опасаясь, что оно выскользнет на гранитную плитку променада. Со стороны это могло выглядеть, как схватка сумоиста с тщедушным раздатчиком флаеров. Вдоволь насытившись моментом, Егор ослабил хватку и, всё ещё не отпуская добычи, сделал пол-оборота в сторону моей спутницы. Та отпрянула.

Она находилась в том возрасте, когда мужчины обычно затрудняются в определении того, как третьему лицу представить её в рассказе о курортном приключении — девушкой или женщиной. На эту, скажем так, молодую особу я уже часа полтора старался произвести впечатление. Одинокая, она с интересом наблюдала, как курортники на пирсе кормят чаек на лету — подкидывают куски хлеба, которые тут же цапают охочие до дармового корма птахи. Стоит себе такая манкая мишень, как пройдёшь мимо? Я заглянул в закуток шашлычной, выменял у златозубого оптимиста за сотню четверть буханки, разломал её на крупные куски и молча поднёс в пригоршнях даме. Меня одарили величавой улыбкой и приняли подношение.

Если кто-то подумает, что мы просто скидали в небо горбушку серого, то он мало что вообще смыслит в этой жизни. Мы вместе кормили птиц. По интимности, этот процесс в эмоциональном плане, возможно, и уступает первому поцелую, но является куда более сакральным.

Я представился — сам не знаю почему — по фамилии, имени, отчеству. Она, помедлив, ограничилась именем, тянущим за собой немало литературных ассоциаций: «Татьяна». Оставалось закрепить успех рассказами о суровых буднях за шестьдесят девятой параллелью (не зря в молодости несколько лет отбатрачил в Мурманском траловом флоте):

За что эта северная надбавка!

За —

вдавливаемые

вьюгой

внутрь

глаза,

за —

морозы такие,

что кожа на лицах,

как будто кирза…

Если доверять так называемым флюидам, выходило, что «Таня, Таня, Танечка» была не прочь завести необременительные отношения с общительным и с виду интеллигентным мужчиной. Но теперь, судя по тому калейдоскопу чувств, которые отразила её мимика, превращение мурманчанина Георгия Петровича в Жору Чемодана «из Елизавета», явление слоноподобного типа, готового свои панибратские замашки, казалось, распространять сколь угодно широко, резко поменяли эти планы. Спутница, ещё минуту назад готовая разделить с тобой оставшуюся неделю отдыха, решила не рисковать.

— Ой, вы знаете, а я телефон в номере забыла! Муж должен звонить. Я пойду. До свидания, — отчеканила дама и зашагала прочь, ступая твёрдо, словно при строевом шаге, от чего напрочь стерлось волнующее колыхание зада на чуть полноватых, но длинных и крепких ногах.

Можно было всё поправить: догнать, объяснить и вместе потом за ужином посмеяться над анекдотичностью ситуации: как не последнего в этой стране журналиста и без недели генерала полиции приняли за курортных аферистов. Но почему-то не хотелось.

— Ну, извини, дружище… — По моему взгляду Александр Борисович, ныне стотридцатикилограммовый, не меньше, заместитель начальника областного полицейского главка, а в нашей прошлой жизни — стройный тренер Шаринской ДЮСШ Саня Егоров, или просто Егор, обо всём догадался.

— Манда, — резюмировал он чуть погодя, глядя на строевой шаг то ли девушки, то ли женщины так, словно закрывал дело, направляя его в суд.

— Ага, — не стал я перечить, а то ещё и этот возьмёт под несуществующий козырёк и куда-нибудь умарширует. Ситуация так и просится в заголовок: «Манда, Егор и Чемодан».

— Вот что, дедушка, неплохо бы вина выпить, — первое, что пришло мне на ум, когда Татьяна растворилась в толпе курортников.

— Узнаю! Узнаю брата Колю!

— Называйте меня ситуайен, что по-французски означает гражданин, — и, завершая обмен фразами из «Золотого телёнка», словно паролями из молодости, я добавил. — Тем более, что тебе, менту, не привыкать.

Наследство — это лотерея, к розыгрышу которой, по сути, не имеешь отношения, но, тем не менее, пользоваться её плодами вынужден, даже если они тебе и не совсем по вкусу. Обременительным может оказаться даже абсолютный — во всяком случае, по обывательским меркам — джек-пот, выпадающий первенцам венценосных родителей. Правда, случаи добровольного отказа от короны не так уж часто встречаются в анналах истории и их относят к теме «и такое бывает», а самих отказников — к разряду людей не от мира сего. На самом деле, таких примеров могло быть намного более, если бы принцы крови были больше верны не её цвету, а зову сердца.

Впрочем, данные умозаключения на тему наследства являются опосредованными из-за отсутствия какого-либо личного опыта. Мои предки, словно истинные пролетарии, чисто теоретически могли завещать лишь то единственное, что, по определению авторов «Манифеста коммунистической партии», они имели шанс потерять, — цепи. Вещь в плане материальной ценности весьма сомнительная, к тому же для человека умственного труда мало практичная и обременительная. Но это в обще-гипотетическом плане, в практическом же — мне перепала лишь кличка. Через три поколения рода Кирилловых: от прадеда Василия Ивановича к деду Григорию Васильевичу, от него к отцу Петру Григорьевичу, а от него ко мне — Георгию Петровичу (хотя нередко друзья окликали иными формами этого имени — Гога или Жора). Всех нас звали Чемоданами.

До постройки в начале XX-го века Транссиба, в частности, участка «Пермь — Кунур — Елизаветбург», на месте нынешнего посёлка в Шаринском районе Яшковской области и железнодорожного остановочного пункта Визь располагалась одноименная почтовая станция. Позже областному центру Яшковск вернули историческое название Елизаветбург, но сам регион продолжал носить имя пламенного революционера. Место станции было отведено на одном из ответвлений знаменитого Сибирского тракта, позднее разрезанного железной дорогой. В окрестностях посёлка ещё и сегодня можно наткнуться на остатки этой грунтовки, затянутой редколесьем, а любители исторических ценностей с металлоискателями, бывает, натыкаются на кандалы на её обочинах. Тогда же это был оживлённый тракт, где свободно могли разъехаться встречные тройки.

Одной из них и правил местный возница Василий Кириллов. В каждый его приезд на Сильвинский железоделательный завод, располагавшийся в пяти верстах от Визя, Василия неизменно нанимала одна барыня, как теперь принято говорить, из деловых. Разъезжала за сотню верст и более — то в Верхний Тадил, то до Суктуна надумает. Всем хорош был ямщик: и видный — не замухрышка какой, и ездил расторопно, и лошадей и экипаж содержал как следует. Тем и приглянулся, несмотря на один изъян — матерился без удержу. Но клиентка нашла способ отучить ямщика через слово вставлять мать-перемать.

— Всем ты ладен, Василий Иванович, ничего не скажу. Иначе бы чего ради только тебя, да ещё и с приплатой, нанимала? Но терпежу моего уже не стаёт, придётся нам с тобой расставаться, — решилась как-то прояснить отношения барыня.

— Чё же так? Аль чем не угодил?

— Уж больно ты сквернословить горазд, — через слово… Не для моих ушей всё это…

— Да как же, барыня, со скотинкой иначе управишься? Она же по-хорошему-то не понимает.

— Так и не давай ей спуску, только не сквернословь. А уж не в мочь, то хоть заменяй бранные слова на какие другие.

— Скажете тоже… Какое же другое может подойти?

— Да хоть… — взгляд её упал на облучок, к которому была приторочена поклажа, — чемодан!

— Можно хоть попробовать, — согласился возница и, привстав, стеганул вожжами и разродился в адрес лошадей обширной тирадой, обильно пересыпанной словосочетанием «чемодан, ити мать».

Одним словом — исправился. И понеслось! Потом прижилось. И даже когда Василий Иванович лишился своего ремесла — ветвь Сибирского тракта, разрезанная «железкой», умерла, словно обескровленный организм, — его не перестали звать Чемоданом. А за ним — его детей и внуков. Кличка переходила из поколения в поколение по мужской линии наравне с фамилией. И если где за пределами малой родины, куда не долетала визявская молва, Кирилловым удавалось отцепить не особо лестное прозвище, то по возвращении в родные края, вместе с привычными видами уральской тайги, вплотную подступавшей к Транссибу и околице, ждало и неотлипчивое: «Чемодан!».

Первоначальный смысл прозвища канул в лету вместе с Василием Ивановичем. Отец говорил, что он помнил уже не лихого матершинника-ямщика, а ветхого старика, проводившего большую часть времени на русской печи.

— Война, нать-то, скоро будет, — были последние слова первого Чемодана.

Как в воду глядел расстрига-сквернослов. Через неделю после похорон началась череда кровавых событий, в которых Советский Союз принимал самое непосредствевное участие: гражданская война в Испании, бои на озере Хасан и реке Халхин-Гол, а там уж дело дошло и до Финляндской войны, откуда рукой подать оставалось до июня 1941 года.

Так вот, хоть первопричина семейного прозвища и отбыла в мир иной, тем не менее, в последующих поколениях кличка была оправданна какой-либо чертой её носителя. Про деда, пропавшего без вести где-то под Харьковом в марте 1942 года, ничего сказать не могу, сведений о своеобразности его натуры не осталось. А вот мой отец Пётр Григорьевич отличался тягой к перемене мест. Сначала холостяком, а потом и с женой Катериной Назаровной, налегке — обживаться скарбом не успевали — поколесил немало по стране Советов: Алтай, Казахстан, Вятка, Урал, Оренбургские степи… В поисках чего предпринимались эти вояжи, сейчас сказать трудно. Отец вряд ли искал какой-то особой лёгкой доли, длинного рубля или спокойной и сытой жизни, но и не был типичным летуном типа перекати-поле.

На каждом новом месте батя брался за постройку дома — всего их было пять. Но каждый раз, едва обустроившись и наладив жизнь, когда можно было передохнуть от кочевого существования по съёмным углам и ветхим избушкам и начать жить-поживать да добра наживать, он срывался с места. Не торгуясь, Петр продавал новострой и, получив аванс, объявлял сбор постепенно разрастающейся семье. Сам, подхватив чемодан, исчезал в чреве общего вагона. Дождавшись «вызова» по новому адресу, убывало и семейство. Остепенился, только когда родился четвёртый ребёнок — сын Георгий, по-простому — Жорка. И то, как сказать — остепенился. Когда мне было полтора года, отец в последний раз собрал чемоданишко и сорвался из города посреди Оренбургских степей, где только что построил шлаколитой просторный дом, в сторону полустанка на Транссибе — своей малой родины.

— Хочу, чтобы дети не пылью степной дышали, а воздухом лесным, — впоследствии так объяснял мне свой выбор.

И в самом деле, никуда больше не двинулся. Хотя в подпитии то и дело обсуждал перспективы переезда и постройки очередного — шестого — дома. Эти разговоры приводили мать в более глубокое уныние, чем побои, на которые по пьяному делу родитель был беспричинно скор.

Что же касается меня, то родовое прозвище я оправдывал тем, что постоянно что-то собирал: сначала старые вещи, монеты, которые в те времена переходили из рук в руки чаще всего «за так» или в обмен на сущие безделицы, позже это стали какие-то истории, знания. В отличие от предметов старины, многократно подорожавших, они не имели стоимости, но я, словно Плюшкин, копил их, не давая себе отчёта, зачем это делаю. Все слышанные от кого-то когда-то байки, прочитанные вскользь книги, статьи в энциклопедиях словно оседали в виртуальном чемодане. К тому же, в отличие от обычного скарба, это содержимое нельзя было подвергнуть ревизии, избавляться от ненужного, чтобы особо не захламлять поклажу. Так всё и копилось, каким-то неведомым образом систематизируясь по серым извилинам.

Теперь с полной определённостью могу сказать, что если бы не этот «чемодан», я бы не смог верно оценить событий, свидетелем и невольным участником которых стал. Просто прошёл бы мимо. И тогда житель уральской провинции не оказался бы на пороге разгадки одной из самых интригующих загадок мирового искусства, способной оказать влияние на развитие мировой истории. Вернее, даже не на пороге, а у закрытой двери, за которой она спрятана и запечатана роковой для каждого, желающего вольно или невольно её отпереть, печатью.

Всё это произошло не в одночасье, как бывает в фантастических романах или фильмах, где, скажем, герой, нырнув в реку в реальном времени, выныривает уже в другом историческом отрезке или в параллельном мире, где его поджидают самые удивительные приключения. Здесь обошлось без подобных фокусов. Просто однажды нужно было лишь докумекать — как у нас говорят — и сложить пазлы, на которые прежде никто не догадался взглянуть как на части единого целого. Правда, каких-то из них не хватало, и тогда приходилось заполнять прореху предположениями, логически вытекающими из общего вида картины. Но эти пазлы-эпизоды следует отнести не к фантастике, а скорее к вариативности исторических событий, на которые, как оказалось, так богат наш мир.

Погоня за Золотой Бабой

Тук… тук-тук-тук… тук-тук… тук… тук-тук-тук… тук-тук… тук… тук-тук-тук… тук-тук…

Дятел, браво справляющий свою мозготрясную работу, в субботнее утро воспринимается исключительно наказанием, ниспосланным грешнику за пятнично-питнйные утехи. Я надеялся поспать как минимум до обеда, а потому даже отключил сотовый телефон, чтобы ничто и никто не помешали этим планам. Но всех сюрпризов природы и промыслов Неба человек предусмотреть не в силах. Я ещё какое-то время не реагировал, надеясь, что стукоток как-то сам собой поутихнет, но, в конце концов, сдался. Заглянув в деревенский домофон — автомобильное зеркало заднего вида, прикреплённое к наличнику так, чтобы видеть, кто «стучится в дверь ко мне», понял, что это отнюдь не долбаная птица оприходует ворота в ритме чокнутого радиста.

В доски постукивал приличного вида мужчина, и делал это, скорее всего, ключами от «Рено Логан», что стояла на дороге. Сразу подумалось, что облик стукача плохо вяжется с автомобилем, на котором он приехал. В чём дело, понял, когда вышел открыть ему ворота. Мужчина выглядел так, что ему самое место было за рулём «Ленд Ровера», ну, или, как минимум, — «Тойоты-Камри». Одет презентабельно, но без пижонского лоска: коричневые туфли на все времена — классический фасон со шнуровкой на крепкой подошве, костюм серого цвета в белую крапинку слегка пожёван от долгого сидения в автокресле — ткань дорогая, натуральная, такая легко мнётся, голубая рубашка из материи плотной текстуры с двойными — французскими — манжетами под запонки, сами они были из серебра, с вставками из сердолика. Короче, он меньше всего походил на продавца моющих пылесосов и самозатачивающих ножей, но и мне, в свою очередь, судя по прикиду незваного гостя, предложить ему было нечего.

С возрастом бремя похмелья одолевало всё несносней и несносней, отчего я становился более внимательным к деталям. Сначала это касалось состояния собственного здоровья или, вернее, — симптомов нездоровья, позже настороженная чуткость перенеслась и на всё остальное: абстинентная внимательность к частностям стала какой-то гипертрофированной, хоть напивайся накануне каждого репортажа.

Незваный гость типом лица напоминал Роберта де Ниро. Не так, чтобы он мог смело заявляться на конкурс двойников оскароносного актёра, но в целом вполне ему соответствовал, разве что губы были более пухлыми, да и сам — чуть грузнее, к тому же изучал тебя голубыми, а не серыми глазами. Я вообще давно взял за правило при описании людей искать схожие черты с известными персонами. Так намного проще передать достоверный образ. Вот скажи я, что у вообразившего себя дятлом типа был крупный нос, и что с того? К примеру, у Бельмондо или Жана Рено тоже носяры будь здоров, но у одного нос поддавлен, как котлета, а у другого набухает на окончании нераспустившейся почкой, так, словно ещё хотел пустить побег, да передумал. При желании можно продолжить примеры выдающихся шнобелей, но что за нужда, если сразу найден тот, что нужно — крупным, правильной формы нос «Бешенного быка» делало его основание. Таким эту часть лица ещё видят ещё иллюстраторы одноименной повести Гоголя. Но начал я не с этого.

— Вы лев? — спросил я, не дав гостю раскрыть рта, впрочем, он этого делать особо и не торопился. — в свою очередь, изучал хозяина дома.

Его взору хозяин этот предстал не в самом лучшем виде: заспанный, два дня не бритый, в одних джинсах и с запахом изо рта, способным удерживать на расстоянии вытянутой руки кровососущих крылатых тварей. И очень похоже, не их одних. Мужчина тоже не демонстрировал желания сближаться.

— Впечатляюще! — воскликнул незнакомец. — Вы поражаете своей проницательностью, Георгий Петрович. Действительно, меня зовут Лев… Николаевич. Но откуда?!.

— Да не кричите вы так, — поморщился я от проявленного некстати напора. — Просто у вас запонки с сердоликом, а это камень Льва по знаку Зодиака. Мне, как понимаю, представляться не следует?

— Ну кто же не знает журналиста Георгия Кириллова?! Кстати, одна из ваших публикаций и привела меня на Урал. А познания в геммологии, надо понимать, остались от камнерезного прошлого? — теперь пришла его очередь являть осведомлённость.

— Да вы, смотрю, основательно подготовились к визиту.

— Ну, информация о ваших «жизненных университетах» есть на сайте «Уральской газеты» в рубрике «Авторы», так что здесь глубоко копать не пришлось, хотя и без этого не обошлось. Что же с пустыми руками к вам из столицы было ехать?

— Прямо на этом? — кивнул я на «Логан» с местными номерами.

— К счастью, нет. До Елизаветбурга добрался самолётом, а остановился в Трубоуральске. Там и взял машину на прокат. О чём, кстати, ни малейше не пожалел. Какая превосходнейшая природа в ваших краях!

Я настроился кисло выслушать пафосную арию заморского гостя, исполняемую едва ли не каждым, кто впервые оказывался в нашей уральской Швейцарии, но мужик так же резко прервал её, как и завёл.

— Не пригласите войти?

Лев не знает сомнений, обязательно выполняет задуманное… Ни с того ни с сего в памяти стали всплывать особенности знака Зодиака. Одно утешало — энергия знака Зодиака истощима. Но я, пожалуй, не буду испытывать ресурс прочности. Тем более, было чертовски любопытно, что привело столичного жителя в наше захолустье.

— Но дайте мне хотя бы пару часов на то, чтобы прийти в себя. Вчера имел неосторожность соперничать с молодыми людьми в истреблении зеленого змия. Ночью казалось, что преуспел, сейчас — не уверен в этом. Пока можете продолжить знакомство с окрестностями. Тут недалеко в соседнем селе Сильва (да, как та самая Сильва Вареску из оперетты Кальмана) имеется с живописными берегами пруд, оставшийся ещё от железоделательного завода Петровских времён. Да и вообще есть где утолить страсть пытливому любителю-натуралисту.

— Что ж, воспользуюсь представившейся возможностью, — и не думал перечить Лев Николаевич. — Значит, у вас я буду… в час. Нет, лучше в половине второго.

Пауза ему была нужна для того, чтобы бросить взгляд на часы, движением руки явленные из-под манжет. Как я и предполагал, они были неброские с виду: классическая модель, корпус из стали, кожаный ремешок, из опций лишь секундная стрелка да окошечко календаря между рисками на четыре и пять часов. Всё ничего, не считая, что циферблат украшал миниатюрный мальтийский крест над названием фирмы Vacheron Constantin.

Спровадив москвича, я взялся за уборку в гостиной, где вчера, вернее, уже сегодня ночью, истощило себя празднование дня рождения глвного бухгалтера «Шаринских вестей» Наталии Самарской. Празднество, начавшееся в редакции, продолжилось на сильвинском пруду, а за полночь перетекло в моё жилище. По бутылкам даже не бывший в курсе вчерашнего, но сведущий в питии человек мог просчитать сюжет событий. Водка «Столичная» и полусладкое «Саперави» — традиционный гендерный расклад — обрамляли закуски в дебюте, выбор обосновывала первоначальая цель — немного посидеть, ничего ни с чем не мешать. Конечно, дожить до моего логова остатки с редакционного стола не имели шанса. Вино и водку принесли те, кого не сбили с толку последующие набеги в винно-водочный отдел, и они до конца остались верными своему первоначальному выбору. Редкое, надо сказать качество.

Пиво появилось по настоянию выпускающего редактора Виктора Евгеньева, пожелавшего полирнуть. Было это уже по пути на водоём, после того как стены редакции стали тесны ожидаемо взбурлившему действу. Поводом же послужило то, что у двадцатитрёхлетней именинницы, напросившейся за добавкой, в алкомаркете настоятельно потребовали предъявить паспорт. Впечатлённая своим возвращением в ранг несовершеннолетних, она купила вдвое больше планируемого.

Сухое красное «Мерло» явилось тоже по пути на природу, но уже по моему настоянию, как непременный атрибут к мясу на углях, чью роль с успехом сыграли сардельки. Пиво и вино брались с запасом, ведь «в тайге мороженого нам не подадут». Кто-то из барышень решился повысить градус, но не изменяя виноградной лозе, так образовался коньяк «Лезгинка». За счёт примкнувших к нашей компании на берегу знакомых именинницы Наталии ассортимент выпивки пополнился ординарным виски «Scottish Collie» и «Пепси-колой». Холодная, несмотря на июль, вода только взбодрила фантазию, и по возвращении в Шарю, я пригласил всех, кто остался в строю, на кофе «по-хемингуэевски» с кальвадосом. Это был чистой воды экспромт, к которому автор «Прощай, оружие» имел отношения не больше, чем к краснодарскому чаю. В шаринских магазинах, как и следовало ожидать, кальвадоса не держали в виду отсутствия спроса, но, вопреки этой логике, оказалась граппа. Пришлось сослаться на никогда не существовавшие свидетельства Скотта Фицджеральда, что в исключительных случаях Хэм пользовал виноградную самогонку вместо яблочной.

В своих воспоминаниях, а где и догадках, я шёл словно охотник по следам лося-подранка, собирая пустые бутылки. В перехлёст этим мыслям промелькнули картины детства, когда сбор — нет, не бутылок, а стеклотары — имел не просто практический, а даже какой-то сакральный смысл, как любой первый заработок.

Весь этот ералаш улетучился из головы, когда я открыл окна и взялся за пылесос (с грязной посудой разобрался ещё ночью по старой привычке — мыть по горячим следам, невзирая на состояние). Уборка — это вообще самое наипервейшее средство от похмелья. В этом плане пылесос «Урал» выше всяких похвал: изрыгающий децибелы, сравнимые с форсажем взлетающего истребителя, он довольно споро изгонял тревожные мысли, долго и нудно терзающие человека с перепоя, заодно отпугивал и мысли об опохмеле. По этой причине я до сих пор не избавился от допотопной техники, хотя импортный менее шумный пылесборник тоже имелся в наличии; ему давали шанс отличиться в другие — ничем не омрачённые — дни. Взбодриться и отвлечься удалось, слегка вспотеть — тоже. Контрастный душ (бриться не стал — раз пропустил пятницу, то делать это в субботу было и подавно ни к чему) и завтрак обжигающей глазуньей с колбасой и свежезаваренным чаем с имбирём завершили восстановительные процедуры. К повторному визиту Льва Николаевича я был в порядке. Ну, или почти, что было скорее плюсом, учитывая ещё не убаюканную полностью наблюдательность. Вообще-то хорошо, что его чёрт принёс с утра пораньше. Иначе бы я, скорее всего, надумал опохмелиться, что на фоне начавшегося неделю назад отпуска могло вылиться в очередную попойку.

— Если можно, я не буду снимать обувь. Лев Николаевич, скорее поставил в известность, чем спросил разрешения, и прошествовал в гостиную. Видите ли, в тапочках чувствую себя словно босым или, хуже того в носках с прорехой на большом пальце.

— Валяйте, согласился я без особого энтузиазма, наблюдая, как ботинки на толстой уверенной подошве попирают мои недавние труды.

Но тут же нашёл, на чём отыграться. Мысленно ухватился за образ пальца, торчащего из прохудившегося носка, — он словно уравнял меня со столичным хлыщём. Стоило ему чуть вознестись во время разговора, а местами он был действительно хорош, как я тут же представлял, что под телячьей отличной выделки кожей стыдливо ютится большой палец, прорвавший давно нестриженным ногтем ветхий носок.

— Дороги у вас, прям, как в Альпах. — Лев Николаевич, или как там его на самом деле, уместившись в кресле, решил-таки закончить прерванную прежде арию заморского гостя. — Мне есть с чем сравнивать, ведь доводилось водить и в тех краях. Не зря я где-то читал, что ваши края называют уральской Швейцарией.

— Могли бы остановиться в Шаре. У нас тут есть одна небольшая гостиница, правда, без особых изысков, даже — завтрака. Но как вариант бивака — вполне.

— Догадываюсь. Даже в Трубоуральске лучшая гостиница тянет в пиковом случае на полторы звезды, а тут… я могу себе представить. Нет уж. Я лучше покатаюсь. Люблю водить, тем более, в Шарю ведёт такая интересная трасса: и рельеф и виды…

— Так какая моя статья вас сподвигла к этому вояжу? — теперь уж я прервал трёп гостя и попытался сделать это в его стиле общения. Подстраиваться под собеседника — вообще профессиональная манера ведения разговора.

— «Оружейный клад древних угров», опубликованная в прошлом году и в «Уральской газете», где вы, как я понимаю, сотрудничаете в качестве внештатного сотрудника.

— Занимаетесь историей или этнографией?

— В общем понимании — нет, но в определённом смысле и то и другое. К чему можно добавить культурологию, религиоведение и ещё ряд научных направлений. В двух словах не объяснишь, но со временем Вы всё поймёте.

— И много времени потребуется для этого? Не то, чтобы у меня на сегодня и ближайшие три недели запланированы какие-то срочные дела, но всё-таки хотелось бы иметь представление.

— Не знаю, как дело пойдёт. Но думаю, встречи за три-четыре управимся.

— Однако… Только, может, я избавлю вас от трудов, если скажу, что оружия у меня на руках нет. После гибели человека, который его обнаружил, я передал всё в музей истории Шаринского района. Он на соседней улице, там можете удовлетворить своё любопытство.

— Георгий Петрович… — гость скорчил гримасу, так, словно языком пытался выковырять забившееся между зубами мясо. — Дело ведь не столько в самих ржавых железяках, хотя в музей обязательно загляну. Вы, должно быть, уже и сами кое о чём догадываетесь. Возьмусь предположить, что сейчас в вашей голове в связи с происходящим вокруг вас в последнее время складывается определённое видение событий, весьма невероятных для обычного понимания и ещё недостаточно ясных. Не хватает, образно говоря, некоторых пазлов, чтобы получилась чёткая картина. Я дам вам эти пазлы. Но они дорогого стоят. В мире есть лишь определённый круг людей, владеющих этой информацией, но ещё больший состоит из желающих быть посвящёнными. Мы оба реалисты, и не буду скрывать, что с моей стороны это отнюдь не альтруистический шаг. Взамен — услуга за услугу — я хотел бы узнать о том, что открылось вам в этой истории, а лучше — увидеть сами находки. И отнюдь не те, что описаны в статье.

— Всё какими-то загадками говорите, — ответил я, как сумел, на этот ход. — Крайне заинтригован и, хотя не понимаю, о чём идёт речь, готов попробовать.

— Замечательнейше! Гость отреагировал так бурно, словно у него только что прошла многочасовая икота. Разговор обещает быть долгим, не разрешите мне курить в доме, чтобы не отвлекаться на перекуры? Я и без того смолю, как паровоз, а уж когда волнуюсь — подавно. Сейчас именно тот случай.

— А по вам и не скажешь, своё «добро» я продемонстрировал тем, что распахнул одно из окон в гостиной и добавил в качестве бонуса, — могу предложить кофе. В последнее время перестал варить его в турке, а пристрастился к специальному для заваривания в чашке. Тот же молотый, но каким-то образом дополнительно обработанный. Просто роскошь! Пару ложечек в чашку, заливаешь кипятком, и через пяток минут наслаждайся приличным кофе. Правда, только чёрный молока не держу, как и сахара.

— Преотличнейше! Гость явно перебарщивал с употреблением превосходной степени, хотя на безудержного оптимиста был похож меньше всего.

Я принёс уже вскипевший термопот, кофе, чашку с ложечкой. Первые слова гостя сопровождались звуками, издаваемыми потрошением мягкой пачки сигарилл — маленькиих сигар, по форме и толщине больше напоминающх сигарету, чирканьем зажигалки, журчанием воды…, но потом уже ничего не отвлекало от действительно интересного повествования. Было такое ощущение, что присутствуешь на лекции преподавателя, убедительно разбирающегося в предмете, а это всегда цепляет и порой даже компенсирует вялую харизму оратора. Впрочем, Льву Николаевичу на её отсутствие сетовать не приходилось.

— О Золотой Бабе, — начал он, — в наше время хотя бы краем уха не слышал разве что снежный человек. Как только её не называли на разных языках: Юмала, Золотая Старуха, Злата Майя, Калтась, Гуань Инь, Дьес Эмигет — Медная Статуя, Сорни Эква — Золотая Женщина, Сорни Най — Золотая Владычица или в просторечье Золотая Баба. И это ещё не полный перечень имён идола, чьё появление на капищах древней Пармы и Югры и исчезновение неизменно ставят вопросы: Когда? Откуда? или Куда? Нет ответа и на, казалось бы, менее сложный вопрос: как выглядит богиня? Уж более тысячи лет за древним божеством северных народов — угров, вогулов и остяков, предков нынешних хантов и манси, идёт охота. За это время хотя бы должно было появиться представление о том, как именно выглядит столь желанный предмет. Однако и с этим нет определённости.

Сведения по объёму немалые, но по сути — скудные и противоречивые. По версии одних, она — наследие мифической страны Гипербореи, другие предполагали, что это изваяние тибетской буддийской богини бессмертия Гуань Инь, выражающей суть бодхисаттвы (буквально — «существо, стремящееся к просветлению») Авалокитешвары. Дело в том, что у озера Зайсан на востоке Казахстана находилась караванная стоянка южных купцов, торговавших с остяками и вогулами. Вполне возможно, скульптурное изваяние прекрасной богини могло оказаться там, а уж потом попасть к жителям Севера и стать их божеством. И не просто одним из многих, а — Великим, к которому с поклоном и дарами многие века стремились все племена обширного края.

Известно немало описаний Золотой Бабы, от весьма традиционных для изваяний божества до оригинальных, в числе которых свидетельство австрийского барона Зигмунда фон Герберштейна. Он дважды — в 1517 и 1526 годах — бывал в Москве в качестве посла императора Священной римской империи Максимилиана I. Но можно предположить, что барона больше заботила не дипломатическая миссия, а что-то другое. Например… поиски Золотой Бабы. Есть основания думать, что посол главным образом был охотником за легендарной богиней. Желающих её заполучить числа не счесть. Веками они стремились на Урал и далее — в Сибирь, в надежде завладеть золотым изваянием, но все, кому довелось вернуться, похвастать успехами не могли.

Скандинавские саги повествуют о трех набегах викингов в девятом, десятом и одиннадцатом веках на Биармию — так они называли северо-восток нынешней России, целью походов было завладеть золотым божеством. Последнюю попытку предпринял ярл (так называли представителей родовой знати) Торир Собака. Одна из саг рассказывает о том, как его воины с большим трудом добрались до святилища, но поживиться не успели — появилась стража идола и перебила почти всех викингов. Оставшимся в живых пришлось срочно отступать.

— Лучше бы бродяги попытались сесть где-нибудь на княжеский престол, — не удержался я от комментария. — Это у варягов на Руси, как считают историки, неплохо получалось. Да и доходней дело-то, чем грабёж.

Лев Николаевич никак не прореагировал на мою реплику, дав понять, что прерывать его лекцию совсем не обязательно. Ну, и пожалуйста! Хотя твёрдо обещать не могу.

Из дальнейшего повествования я узнал, что неоднократно и дружины новгородских молодцов-ушкуйников отправлялись в походы за золотым кумиром. Например, известно о безуспешных попытках Гурята Роговича продраться сквозь урманы и миновать хитроумные ловушки. Был среди желающих заполучить Сорни Най и Семен Курбский, к встрече с которым фон Герберштейн готовился задолго до поездки в российскую столицу. Есть сведения, что особе, приближённой к императору, удалось добиться свидания с пленным воеводой Иваном Челядниным. Этот боярин, будучи одним из командующих русским войском во время войны с Ливонией, в ходе битвы под Оршей, состоявшейся 8 сентября 1514 года, попал в литовский плен, где через год умер. Так вот барон во время беседы с пленным воеводой выспрашивал у того, как отыскать на Москве Семена Курбского.

На рубеже XV — XVI веков тот с Петром Ушатым и Василием Гавриловым, собрав порядка пяти тысяч воинов, предприняли попытку завоевать Югорские земли. И частично это им удалось. Разномастное войско: его основная часть состояла из русских — с берегов Северной Двины, устюжан, вятичей, вологжан, к которым примкнули татары и мордва — выдвинулось на покорение северных земель двумя путями. Отряд Курбского и Ушатого продвигался по системе волоков, соединяющих водные «большаки» Севера — Онегу, Северную Двину, Мезень и Печору, а Гаврилов со своими ратниками шёл Волгой, Камой, далее по её притокам Колве и Вишерке до Чусовского озера, оттуда поднимались по Березовке к волоку на Волосницу — приток Печоры. Объединившись на этой северной реке, войско основало Пустозерский острог, ставший опорным пунктом для походов на Югорию — так именовалось прежде Приобье, где обитали ханты и манси. В столицу отряды вернулись в 1500 году не только с победами, давшими право Ивану III добавить к своему титулу звание «князя Югорского, Обдорского и Кондийского», но и с рассказами о Золотой Бабе. Сам Петр Ушатый обыскал междуречье Тавды и Оби в поисках святилища богини, но тщетно.

Судя по всему, встреча с триумфатором югорского похода Семёном Курбским у посла-барона состоялась в первый его приезд в 1517 году. Уж кому-кому, а напарнику Ушатого, изводившего себя и своих людей поисками Сорни Най, было что порассказать любопытному и щедрому на подарки иностранному посланнику. Не исключено, что вдохновлённый этими беседами глава дипломатической миссии стал строить проекты северной экспедиции и позабыл-позабросил дела своего посольства.

А между тем, главной целью его было способствовать прекращению войны между Московским царством и Литовским княжеством, а также склонить Ивана III уступить Смоленск Польше и вместе с поляками выступить против Турции. Но, как мы знаем из истории, свою миссию барон провалил. Так что можно сказать, Золотая Баба или, скажем так, — её призрак сослужили Российскому государству хорошую службу. Мира не последовало, Смоленск в ходе войны присягнул-таки московскому царю, страна не ввязалась в баталии против весьма грозного на тот момент противника — Османской империи, Польское же королевство после удачных набегов янычар на южную и центральную Европу стало терять былое могущество и до поры до времени поумерило имперские амбиции. Замирись тогда Москва с Краковом, вынашивающим коварные замыслы, поляки могли оказаться в Кремле лет на девяносто раньше Смутного времени. И как знать, нашлись бы ещё или нет тогда свои Минин с Пожарским, чтобы выбить пшеков из Белокаменной и дать России шанс на возрождение. Так-то.

В 1526 году фон Герберштейн ещё раз побывал с посольством в Москве, но никаких политических дивидендов своему монарху и в этот раз не выгадал. Бесславный итог миссий австрийского дипломата может крыться в том, что он так и не смог познать прибауточно-частушечную русскую душу. Замыслы же искателя и путешественника даже не успели увязнуть в непролазной грязи распутицы — решительность повыветрилась от одного осознания масштабов российских просторов. Тем не менее, бесславными поездки в Россию не назовёшь, они прославили-таки его на всю Европу.

Собранные географические и этнографические материалы, в том числе и «Указатель пути в Печору, Югру и к реке Оби», составленный участниками похода Курбского, легли в основу книгу «Записки о московитских делах», написанную на латыни и изданную в 1549 году. К фолианту прилагалась карта Московского государства, долгое время служившая основным источником для тех европейцев, кто интересовался загадочной страной. Одна из пометок этой карты весьма примечательна — между рекой Обь и Уральскими горами изображена женщина с указательной надписью SLATA ВАВА. Сама дама, к слову сказать, весьма отличалась от словесного описания — вполне такая европейская матрона без каких-либо акушерско-анатомических подробностей.

— Вот можете сами взглянуть, — с этими словами гость протянул мне… нет, не старинный фолиант и даже не ветхий от времени лист бумаги, как можно бы было ожидать от столь сведущего и представительного человека, а планшетник, с картой на экране и подписью под ней.