Бесплатный фрагмент - Аврора. Перезагрузка

Апрель

Буквально слыша хруст в своих еще не старых коленях, Ванька поднялся на пятый этаж.

Решение сгонять за пивом пришло неожиданно, как неожиданным было и появление Серого сегодня утром у старой деревянной двери его хрущевки, обветшалой как внешне, так и внутри.

Уняв отдышку еще в коридоре, скинув кеды, Ванька уже вполне бодро входил на собственную кухню, весело потрясывая пакетом с купленными радостями жизни. Стекло, набитое живительной влагой, глухо постукивало, приятно шуршали пакетики чипсов, терлись друг о друга, создавали еле слышимый шум праздничного субботнего настроения.

На кухне его ждала обычная картина. Среди крашеных еще при деде с бабкой, кое-где уже облупившихся стен, за пустым холостяцким столом сидел его друг детства, курил, стряхивая пепел в блюдце с яблочком.

— Надымил-то — Ванька бережно положил пакет на стол. Поплелся отдирать клейкую бумагу с форточки. Зима сошла быстро, обнажив скучный пейзаж из мусора и окурков в палисаднике перед домом. Пора было убирать со старых окон нехитрое утепление из клочков ваты и бумажного строительного скотча, но Ваньке все было недосуг. Работая допоздна всю неделю, по выходным ездил к своей подружке Аленке на другой конец города. Все мечтал о ремонте в своей квартире, да откладывал: то денег нет, то настроения. Может поженятся с Аленкой, тогда продадут бабкино наследство и уедут в новостройку, заживут как люди.

Оторвав наконец-то скотч, впустил в дом свежий весенний воздух и щебетание синиц, карканье ворон, шум проезжающих по трассе машин.

Серега в этот момент уже распаковал чипсы, открыл пиво и ждал друга за накрытым столом.

— Может яичницу пожарим? Ванька, почесав голодное пузо, потянул руку к холодильнику, одновременно второй поднося холодную бутылку ко рту.

— Чего пришел то? — Я и спросить не успел. Посмотрел внимательно на Серого.

Вид у того был странный какой-то. Вроде все нормально, одежда чистая, кудри уже поседевших русых волос вьются так-же, как и в молодости. Но смущал Серегин взгляд. Очень серьезный, сосредоточенный на чем-то внутри себя.

— Рассказывай давай. — Ванька уже бил яйца на зашипевшую сковороду.

— Вань, нормально все. Ничего не случилось особо. Я просто поговорить пришел. — Серега затянулся.

— Знаешь, я понял, что кроме тебя мне по душам и поговорить-то не с кем.

— А Маринка? Жена вроде, не слушает что-ль?

— Да такое жене не говорят вроде. С Маринкой нормально у нас. Но я серьезно.

Серега хлебнул холодного, замолчал.

В тишине дождался, когда Иван поставит перед ним горячую сковородку с сытной яичницей, в которой была предусмотрительно зажарена какая-то колбаска и лук, и кусочки белого хлеба.

— Налетай давай, Ванька уселся напротив, бодро взлетела пивная крышка уже второй бутылки пива.

— Ты Матрицу смотрел? — Серега спросил, жуя теплое, сытное.

— И чего? Смотрел, конечно.

— Вот и я смотрел. Только одно дело смотреть, а другое почувствовать, пронести сквозь себя. Понимаешь? — Серый был действительно серьезен. Эта серьезность вызвала вдруг улыбку у друга.

— Ты чего Серый? Загрузился?

— Наверное. Ты думал зачем мы живем, Вань?

— Ну, блин, ты даешь. Ванька захрустел чипсиной. Я такими вопросами с подростковых прыщей уже не задавался. — Думаю живем, значит надо. Шарик-то вертится. Я вот — шофер. Кто-то должен возить продукты в магазин? Должен. Вот мои папа и мама родили меня, наградив всеми нужными для этого талантами. Ну там, зрение хорошее, скорость реакции, отсутствие амбиций опять-же. Ну чтоб шарагу закончил и за баранку. Вот и живу, топчу родную. — Ванька засмеялся, — А ты что-то новое придумал?

— Я думаю, мы все тут в специально написанной программе. — Вот даже слова твои это подтверждают.

— Поясни. — Ванька отхлебнул и поставив бутылку на стол отправился мыть опустевшие в миг тарелки.

— Ну смотри, ты говоришь — шофер. То есть ты не описываешь другие свои качества, кроме полученной для социума специальности. И так мы все. Понимаешь? Все вокруг тащим свои роли, всю жизнь, в рамках своей запланированной реальности. Сейчас попробую объяснить. Стоишь ты, например в баре, пьешь пиво, вот как сейчас, потому что пятница. В пятницу все что-то пьют. Потом заказываешь пиццу. Жирный такой кусок тебе приносят, там сыр, колбаса всякая. А ты стоишь, кусаешь этот кусок, сыр тянется горячий, в руке стакан запотевший и вроде все нормально так, по плану. И вдруг тебе отчаянно хочется кефира. Помнишь, как в детстве? Чтоб бутылка стеклянная, чтоб крышечка из фольги алюминиевой, голубенькая такая. И вместо того, чтобы уйти, бросить все, пойти в магазин искать этот кефир, ты продолжаешь торчать в этом чертовом баре. И пицца уже в рот не лезет, а ты пихаешь, жуешь насильно, пивом своим давишься. А все почему? Потому что пятница, все так, вот и ты как все.

— Блин, Серый, ты чего за дурак-то такой? Я теперь кефира захотел. Да ну тебя. — Ванька грустно посмотрел на батарею бутылок на столе. — И чего делать?

— А что мешает тебе пойти за кефиром? — Серый взъерошил свой седой чуб, поднял на друга уже веселые глаза.

— Да фигня — это тогда, а не суббота будет. Какой кефир?

— Вот, вот видишь? Ты даже чего-то захотел, но пойти и взять это не можешь. Почему?

— Потому что я пиво на пятый этаж припер. — Ванька жевал чипсы, думал про себя что-то, потом созрел для вопроса. — Ну хорошо. Представим себе, что я весь банкет наш вдруг бросил и пошел за этим вожделенным кефиром. Что дальше-то?

— А то, что этим шагом, ты немного ломаешь свою старую программу, меняешь что-то незримо в кодах, в циферках, которые незримо прописаны и получаешь другое развитие событий в твоей жизни или что-то изменится в твоей реальности.

Ванька аж поперхнулся.

— Серый, ты идиот? Конечно поменяется. Я пиво не попью, Я в магазин пойду. Я кефир притащу и может даже передумаю и в холодильник поставлю.

Серый угрюмо смотрел ему прямо в глаза.

Что-то странное с ним, — Подумал Ванька.

— Нет, друг, я пробовал. Точно что-то должно измениться. — Серега отпил еще глоток.

— А с чего ты это взял-то — Ванька не унимался, тема разговора его явно заинтересовала.

— Я пробовал. Но не знаю, как объяснить. Мелочи какие-то незначительные, но они цепляют, заставляют концентрироваться на себе, на своих желаниях, удивляют. Вот ходишь ты всю жизнь по одной и той-же улице и вдруг замечаешь дерево. Странное какое-нибудь, которого никогда не замечал. Мир другой становится, обрастает новыми подробностями. И ты включаешься в эти мелочи. Они случаются и заставляют искать все время что-то, необычное в привычном.

— Давай, одевайся в свои шлепки. Пошли — Ванька резко встал. — Пошли, пошли, на улице покуришь. Прокурил мне тут уже все.

— За кефиром? — спросил друг.

— Да. — резко бросил Ванька, подошел к окну, открыл форточку пошире.

— Проведем эксперимент.

В это самое время, минуту в минуту, на первом этаже дома, аккурат под Ванькиными окнами, бушевала буря. Роль стихии, сметающей все на своем пути, выполняла молодая девица с длинными ногами, крепкими ягодицами и паклей крашеных волос, старательно собранных на макушке в модный, но жиденький пучок. В это самое мгновение, когда Ванька признался в своей обнаруженной тяге к кефиру, аккурат после Серёжкиного рассказа, фурия стояла, разглядывала пейзаж из окурков за окном, оставленных зимой ее сожителем в снимаемой ими квартире.

— Свинья, — кричала она. — Какая же ты свинья. Весь двор загадил.

Сожитель в это время еще лежал в кровати, почесывая пузо, думая — чем займет этот день.

Фурия решилась на демонстративный подвиг. Побежала в комнату, распахнула скрипящие дверцы старого платяного шкафа, выудила из горы скомканного, наваленного кучей, что-то яркое. Натянула это яркое на себя и в гневе побежала дальше по квартире, не забыв громко хлопнуть полированной дверцей. Схватив в ванной резиновые перчатки, пакет под мусор, повинуясь безотчетному порыву сдернула с подоконника горшок с ярко — красной геранью, принесённой однажды будущей свекровью.

Что двигало ей в этот момент? Она не смогла бы ответить на этот вопрос. Эмоции захватили, вдруг, внезапно. Глядя на мусорку за окном, ей резко захотелось убрать этот бардак из ее жизни. И в первую очередь это касалось ее сожителя, мирно почивающего на старом, продавленном диване. Но начать она почему-то решила с палисадника, дав себе еще немного времени на размышление.

Друзья неспешно дошли до магазина, долго разглядывали прилавок с молочкой. Кефира, как в детстве, в стеклянной таре не нашли. Выбор пал на продукт в пакетах. Что тоже навевало воспоминания, уносило в прошлое.

— Если следовать твоей концепции, мы сейчас порождаем некий сбой программы. — Высказался Ванька на кассе.

— Ну я так предполагаю. — Осторожно заметил Сергей.

— Моя концепция звучит примерно так, — продолжил он, когда уже вышли на улицу.

— Совершая каждый день одни и те же дела, поступки, живя по привычке, ты живешь в рамках прописанной программы. И иногда просто виснешь. День проходит за днем, и ты даже не помнишь, чем были наполнены эти дни. Просто функционируешь. Но стоит тебе волевым усилием сделать что-то необычное для тебя, как система начинает перенастраиваться и в изменениях мира это можно заметить.

— Что-то я не вижу никаких изменений — Сказал Иван. Ему очень захотелось домой. И разговор этот, и вся эта дурацкая ситуация уже не веселили. Он нес злополучный кефир, чувствуя себя уже дураком.

Перед подъездом резко встал, взгляд зацепился за яркое красное пятно, торчащее за крашеной в зеленый цвет оградкой.

— Эт что такое? — Изумленно присвистнул. -Смотри Серый, еще утром тут окурков гора была, мусора всякого. Это как так? Мы же в магазине минут пятнадцать всего были, пока туда-сюда. — Изумленный друг посмотрел на пакет в руке, потом вытянув шею разглядывал цветок в горшке, бодро торчащий в середине абсолютно чистой, весенней земли с еле пробивающейся травкой, несмело тянувшейся к синему небу.

— Мусор где? — Ванька не унимался.

— Не знаю. — Серый закурил, пуская дымные кольца вокруг себя. -Не знаю Вань. Но именно об этом я и хотел тебе рассказать, Вань. Сдвиг в программе. Причем в твоей. Я и мусора не видел и икебана эта мне не интересна. Это твой сбой, тебя зацепило.

— Я теперь пива опять хочу. — Хмуро пробурчал Ванька и отправился в подъезд. Выкинув кефир в помойку рядом с палисадником, он открыл дверь, пропуская вперед друга.

Триумф. Восторг. Слава.

Момент, к которому она шла всю свою жизнь. Вот — эта самая секунда, когда, зардевшись от счастья, Аврора опускает лицо в огромный букет цветов, подаренный только что ее поклонником. Розы, хризантемы, какие-то красивые веточки немного щекочут нос и покрасневшие щеки, пряча в свой аромат счастливую улыбку новой звезды сцены.

Кто в ту минуту мог ей сказать, прошептать тихо на ушко, предупредить, что именно этот миг станет самым большим кошмаром в ее жизни, всего через какой-то там год? Что, просыпаясь утром от собственного крика, в слезах, она раз за разом будет вспоминать один и тот же сон? Что, именно эти мгновения ее жизни, этот букет, эта опера, эти секунды, будут преследовать в ее в темной безголосой ночи.

— Как странно устроена жизнь — Думала Аврора поутру, освободившись от липких оков ночного кошмара. -То, что так вдохновляло, радовало и придавало сил, сегодня убивает. Медленно и изощренно.

— Как можно взять и забыть свою жизнь? Перечеркнуть все, до того страшного момента, когда она из молодой звезды в одночасье стала никем?

Воспоминания преследовали, шли за ней как тень, день за днем, в ее голове.

На чтобы не упал ее взгляд, все возвращало в прошлое. И с каждым днем это прошлое рисовалось ей счастливее и счастливее по сравнению с унылой реальностью. Если раньше она жила — то сейчас просто существовала. Без чувств, без эмоций, проживая день за днем, не ставя себе планов на будущее. Привычка жить прошлым прочно вошла в жизнь, отравив каждый день ее существования.

Иногда Аврора словно бы просыпалась, оглядывалась по сторонам, изучая свою новую реальность. Она замечала, как постепенно осталась без профессии — все, что связывало с театром, приносило невыносимую душевную боль. Театр был покинут навсегда. Осталась без поддержки многочисленных знакомых и подруг, которых оказалось привлекала только ее яркая сторона. Шуршащая обертка, усмехалась про себя Аврора. Яркая, как обертка вкусной конфетки, она манила к себе людей своим блеском, энергией успеха, благополучием. А в горе — осталась совсем одна.

Осталась без средств к существованию, так как былые гонорары уже просочились песком сквозь пальцы на ту, прошлую, благополучную жизнь. Только эта маленькая квартирка, купленная во внезапном порыве, почти в центре города, выбранная из многих вариантов из-за красивого вида из окна, на старый двор — вот и все что она успела приобрести для своего будущего

Как испорченную игрушку выкидывает, наигравшись забалованный ребенок, так и ее, без сожаления и извинений выкинуло былое общество, вычеркнуло из записной книжки, признав существом потерянным и несчастным. Где все эти ухажеры и подруги, что вились вокруг, звонили, стучали в дверь в ночи, приходя с шампанским и очередными историями. После известия о ее горе, эти люди сделались сразу слишком занятыми, слишком холодными, оставив ей только одиночество и резкую боль разочарования. Она стала чувствовать себе отверженной своим привычным обществом, изгнанной не только из-за кулис, но и с подмостков, сметенной, как старая пыль, забытой тут же.

Жизнь хрустнула, как тонкая сухая веточка, сломалась, подарив только остатки воспоминаний и ненависть к собственному телу, что так предательски подвело. Не справилось с болезнью.

Свой Золотой голос — как называли его критики, она потеряла бесповоротно и навсегда. Сначала она чувствовала излишнее напряжение в связках после выступлений. Потом резко, на сцене, связки порвались, оставив хрип, бесчеловечный вой, ужас и боль, бесконечный страх. Безуспешная операция поставила точку — Авроре больше не петь. Приговор звучал, как удар по лицу, по телу, по всему ее существу, что еще вмещало талант и огромную самоуверенность. Дрожащей рукой, она поправила волосы, пробежалась по складкам модной юбки, одним этим движением показав врачу свою растерянность от услышанной новости.

С этого момента началась новая жизнь, наполненная отчаянием и болью, разочарованием и ненавистью.

Маленькая Юлька, щуплая, как все второклассницы, бежала к двери кабинета музыки. Звонок уже прозвенел, а ей так надо было успеть занять свое место рядом с любимой учительницей и конечно, роялем. Урок музыки был для Юльки настоящим школьным волшебством. Она вставала рядом с инструментом, закрывала глаза и запевала. Голос уводил в даль, туда, где заснеженные вершины, или цветущий май, где светит яркое солнце и нет ничего в мире более важного и интересного.

В конце года, Елена Константиновна, после долгих раздумий решилась все-таки вмешаться в судьбу ученицы из второго «А». Своих детей у Елены не было, как не было и мужа, всю свою любовь молодая учительница музыки вкладывала в своих учеников и дела школы. Подумав — передумав разного, обсудив сама с собой возможные последствия своего шага, Елена Константиновна приняла решение и отправилась на родительское собрание второклассников. Она пришла уже под конец собрания, дождалась окончания и отвела в сторонку Юлькину мать. Долго объясняла этой простой женщине, что у нее неимоверно талантливая дочь, что девочку необходимо учить музыке, развивать голос. Предложила свою помощь в поступлении в местную музыкальную школу.

Юлька помнила, как встретила мать, возвращавшуюся с того собрания. Она играла с подружками во дворе дома весь вечер, поджидая новостей, волнуясь, что будет опять отругана за математику и может даже оттаскана за тоненькие косы. Робко подошла к матери, несущей в авоське домой нехитрые продукты, купленные по пути.

— Это ж что удумала училка то? Пианину может еще захочет? Где я поставлю эту пианину? Да и не надо нам того? Правда Юльк?

— Правда мам! — Ничего не понявшая Юлька радостно откликнулась.

Мать строго оглядела дочь:

— Ишь измазалась то вся. ПОЁШЬ? — Вдруг спросила грозно.

Юлька вздохнула: — Пою.

— Вот и пой дочка. Пой тихонечко, кто ж мешает. А школы эти нам лишние. На кой они нам. Вот отучишься, пойдешь в училище на медсестру, уколы ставить научишься. Всю жизнь с копейкой будешь, при профессии. А вот это все лишнее, не нужное.

Юлька шла рядом не понимая, о чем говорит мать, но чувствуя в душе, что сейчас происходит что-то важное в ее судьбе.

Мать вдруг резко встала посередине дороги. В авоське звонко тренькнули бутылки молока.

— Запомни дочь. Мы люди простые и жить нам просто. И дурь из головы выкинь. Пением не прожить и не заработать — певичка, это не профессия.

Как пригвоздила Юльку взглядом и пошла дальше.

Теплым сентябрьским днем, когда солнце еще ласково светило в окно школы, после уроков Елена Константиновна попросила ученицу третьего Б остаться в кабинете музыки на разговор.

— Юля, нам надо с тобой серьезно поговорить.

Юлька стояла, замерев у черного, покрытого лаком божества, которое буквально несколько минут назад помогло ей унестись из этой вселенной в другой мир — волшебный мир музыки.

В классе пахло пылью, немного мальчишечьим потом и Юлькиным недавним счастьем.

— Я могу отвести тебя в музыкальную школу сама. — Елена Константиновна волновалась, голос ее немного дрожал, звучал тихо, заставляя прислушиваться к каждому слову.

— Знаю, твоя мама не согласна, но я не могу видеть, как пропадает такой талант. Ты сама готова пойти учиться? Может сможешь уговорить маму после вступительного экзамена.

При слове экзамен, Юлька затвердела вся внутри от страха. Но пообещала. Она готова была обещать все, что угодно, лишь бы получить возможность петь чаще, чем раз в неделю на школьном уроке. Она готова была на все: врать, изворачиваться, учиться на одни пятерки, лишь бы иметь возможность стоять рядом с роялем, закрыв глаза, выпуская из своего худенького тщедушного тела звуки, уносящие вдаль, в космос, растворяясь в собственном голосе, расщепляясь на молекулы радости и счастья.

Они договорились. Вечером перед самым важным днем в своей жизни Юлька тщательно помылась, начисто почистила уши, одела чистые трусы. Сама погладила школьную форму и постирала свои единственные серые колготки в рубчик — до утра должны высохнуть.

После уроков, как заговорщики, они с Еленой Константиновной прошли целый квартал до музыкальной школы. Юлька шла молчаливая, сосредоточенная, старалась запомнить дорогу.

Потом ее провели в кабинет, в котором за большим столом сидели какие-то люди и Елена Константиновна сама сев за рояль в углу, попросила Юльку спеть.

Зажмурив глаза от страха, Юлька запела. Она пела про сирень, про детство, про будущее которое непременно должно быть счастливым и радостным. Голос перестал дрожать, расслабилось тело, внутри все раскрылось навстречу звукам.

Весенний день,

Сирень, сирень

И детство наше юное.

И лес манит

И даль звенит

Солнечными струнами.

Пела Юлька, старалась.

По дороге домой Елена Константиновна сказала, что Юльку приняли и она теперь ученица музыкальной школы по классу вокала. Попросила ее хорошо учиться и не пропускать занятия.

Аврора смахнула вдруг набежавшую слезу. Из всей ее прошлой жизни только Елена Константиновна, уже совсем немолодая, но все такая же бодрая и увлеченная своим делом, только она понимала ее. После операции Аврора приехала к матери. Встретив очередной скандал на тему: «Я тебя предупреждала. И ты осталась теперь ни с чем». Позвонила Елене Константиновне и напросилась на чай. В маленькой однокомнатной квартирке было уютно. Они сидели на кухне, по- простому, по- домашнему, обсуждали Аврорино горе, вспоминали мельком ее детство. Вспоминали как она пряталась от матери все годы учебы в музыкальной школе. Врала что ходила на кружок вязания, потом на кружок рисования, шахматы. Врала, когда вытаскивала тайком из шкафа свое единственное нарядное сиреневое платье и переодевшись в школьном туалете ехала на очередной конкурс. Вспоминали, какой скандал пришлось пережить при поступлении в музыкальное училище. Именно тогда мать отказалась от Юльки, бросив в лицо — Профурсетка. Ты мне больше не дочь.

И тогда Юлька придумала себе новое имя. И пошла, поменяла паспорт и стала Авророй. Именно такой псевдоним она мечтала себе выбрать для сцены, когда станет известной на весь мир, а иначе и быть не может, певицей. И вот это имя теперь в ее паспорте. И нет голоса, нет сцены, нет ничего… Только имя, приносящее боль.

А за окном новая весна. И ничего уже Юлька — Аврора от нее не ждет. Нет ожидания любви, радости, каких-то бытовых планов. Устроившись в какую-то контору, в канцелярский отдел, Аврора научилась ходить пять дней в неделю на работу: научилась отправлять факсы, пользоваться компьютером, ходить на почту за письмами организации и не жить. Она научилась существовать в настоящем, привыкнув к вынужденному одиночеству, научилась не ждать будущего. Так как любое будущее без голоса ей было не интересно и не нужно. Привычно обслуживая свои бытовые нужды, она была постоянно погружена в воспоминания. И только в них находила смысл своей скучной, однообразной новой жизни.

МАЙ

Ванька вышел утром на кухню, огляделся. Новый чайник на новой плите радостно засвистел, поприветствовал, подмигнул отражением солнечного луча на гладкой, полированной стенке. В чистые окна струился солнечный свет, приглашая в новый день, в новую весну, в новую жизнь. За этот месяц, что прошел с той встречи с Серегой произошло столько перемен, что Ванька удивлялся. Удивлялся своей собственной смелости так круто изменить свою жизнь. После встречи с другом, после этой истории с горшком в палисаднике, что-то сдвинулось с мертвой точки внутри, размоталось. Ванька стал ЖИТЬ.

Он, проснувшись на следующее утро, другим взглядом посмотрел на себя самого. Как-будто широко раскрылись глаза или кто-то старательно протер его внутренние линзы. Ваньке открылся совершенно неприглядный вид его квартиры. Все, что еще вчера было привычным, обыденным, вдруг начало раздражать. Старый, бабкин еще, хлам на кухне, облупленные стены, неудобная мебель, скрипящие двери, на все вдруг открылись глаза. На собственное растущее пузо, на уходящее время, что тратится в никуда, на собственные малодушные планы когда-нибудь жениться и все изменить.

И вместо того, чтобы привычно перешагнуть раздражение от себя самого, затолкать его внутрь, спрятать подальше, забыть, Ванька вдруг сел за стол, взял листок бумаги и карандаш и стал писать. Он выписывал все, что хотел поменять. Все, что его тревожило, все, что хотелось сломать, изничтожить, выкинуть из его НОВОЙ ЖИЗНИ. В результате, всего через месяц, он ходит по отремонтированной квартире в коридоре которой стоит велосипед — давняя мечта кататься в парке неподалеку, исполнилась буквально вчера.

Ваньку было не узнать. Куда девался малохольный, добродушный увалень с печальным взглядом? Сейчас на него смотрела из зеркала довольная физиономия человека, который только начал свои игры с миром, человека, которому, как ребенку, интересен каждый миг, каждый день.

С Аленкой расстался через неделю, поняв, что не любит и не любил. Просто честно себе признался, что искал «подходящий» вариант. Чтоб как у всех — ЗАГС, быт, дети, новый телевизор. А на самом деле не любил, не чувствовал. Тянуло на мирское, телесное, но душой был к ней холоден. Пришлось признаться и оставить эту историю в прошлом. Стыдно было неимоверно. Этот новый, другой Ванька, пообещал себе, что не будет больше никого обманывать. И самое главное — не будет обманывать самого себя. В привычку вошло теперь разговаривать с Серым по телефону. Они созванивались пару раз в неделю, обсуждали, спорили, размышляли.

— С чего ты вообще решил, что важен для системы?

Ванька вспомнил вчерашний разговор.

— Может быть вкладывая всего себя на поддержание матрицы, ты просто раболепствуешь, лишая себя привилегии стать интересным. — Серый задал совсем непростой вопрос. — Я прям чувствую, как ты там у провода круглишь глаза и пытаешься понять. — Друг смеялся.

— Давай допустим, что, совершая каждый день запрограммированные действия, ты ничем не отличаешься от толпы себе подобных. Ты неинтересен своей послушностью и обыкновенностью. Но что, если ты научишься удивлять? Совершать незапланированное, просто поддаваясь внезапному порыву чувств? Например, бежать после работы домой, а не идти вразвалку, ползти утром на кухню — представляя себя ужиком, петь песни сидя на унитазе, пугая соседей и самого себя?

Ванька хихикнул — Признайся Серый, пробовал? Ужиком ползал? Пел?

— Конечно. И пел, и ползал.

— И что?

— Да ничего. Гастрит прошел, а так все по-старому.

— Нет. Давай в подробностях.

— Смотри. Механизм прост. Начинаешь удивлять систему. Показываешь ей язык и становишься кем-то другим, большим, чем просто твое тело или твоя функция. Осознаешь новые границы и вуаля — система перестраивается под тебя нового. Мир меняется. Он тебе больше не враг, не равнодушный парень, он становиться тебе другом, помощником. Вы сливаетесь вместе с потоковым движением в расширении тебя самого, как личности.

— Круто. — Ванька задумался, почесал за ухом. — Бонусы пойдут?

— Ага. — Сначала пинки и испытания, а потом и бонусы. Если принять, что все, что тут творится — это игра, то выбор есть всегда: сидеть на одном, прописанном уровне, или искать лазейки, скрытые двери, и вылезать во что-то новое и интересное. Но никто не говорит, что эти двери, они не снаружи — они внутри нас. Внутри нашего сознания.