«… мне хотелось рассказать, как на кафедре, где оказался Доктор, не только изучали астму, но и могли „придушить“ неугодного аспиранта не хуже этой самой болезни. И не только аспиранта.»
Бывшему Шефу привет из прошлого
От автора, или Как я писал этот роман
Несколько лет назад ко мне попала необычная рукопись. Мой друг Доктор более двадцати пяти лет вел дневник. Писал он в него нечасто. Но все значительные с его точки зрения события, происходившие с ним, с его знакомыми или друзьями, он, бывало, долго и тщательно обдумывал. И если какая-то история казалось ему интересной или важной, он ее заносил в этот дневник. Хотя все записанное в действительности имело место, никаких имен он не называл. И в результате отдельные эпизоды личных заметок превратились в странную книгу, где все без исключения люди стали безымянными — указаны только их занятия или положение.
Доктор объяснил, что сделал это не случайно: каждый герой — это не существующая личность, а обобщенный образ, созданный впечатлениями от личных встреч с разными людьми, умноженный на его собственное воображение. Поэтому пусть читатель не ищет сходства и совпадений в этих записках с реальными событиями и людьми. А если таковые найдутся, то это — простая случайность. Так и я не стану называть имя главного героя, полагая, что все описанное могло бы иметь место где угодно и с каким угодно человеком. Доктор попросил меня опубликовать для начала эти записки в интернете, надеясь узнать мнение читателей, а впоследствии отредактировать и «причесать» написанное и, может быть, опубликовать в виде книги.
Понадобилось несколько лет, чтобы я смог разобрать лишь половину неразборчиво написанных страниц. Ведь почерк у Доктора, как и у всех его коллег по профессии, оставлял желать лучшего. «Расшифрованные» записи я по главам выкладывал на сайте в интернете, и из них сложилась эта книга. Конечно, это не просто публикация дневника Доктора в календарной последовательности дней и событий. Мне пришлось не только объединять огромное количество разрозненных записей, относящихся к одним и тем же событиям и персонажам, но и по ходу работы выстраивать сюжет. Поэтому пусть читателя не удивляет отсутствие строгой хронологии происходивших с Доктором событий. К тому же многие факты, отсутствовавшие в его дневнике, пришлось уточнять и добавлять в повесть с его слов, а кое-что — и домысливать. Ибо Доктор всегда, даже в отношениях с друзьями, отличался некоторой скрытностью. Поэтому еще раз повторю: пусть читатель не ищет сходства героев повести с реальными людьми, если таковые объявятся.
Выкладывая отдельные главы на сайте в интернете, я одновременно выстраивал сюжет, перекраивая его много раз. Может быть, оттого она многим и показалась интересной: мне присылали отзывы, замечания и даже пожелания. Ну, а когда последняя глава была написана, я убрал все черновики из интернета и потом еще много раз «отделывал» текст.
Что касается дальнейших планов, то в будущем я продолжу разбирать записи Доктора, потому что намерен опубликовать его дневник полностью. Может быть, кто-то спросит: «А о чем, собственно, эта книга? О медицине?» — Думаю, нет. Медицина — это только декорация, на фоне которой я попытался рассказать, как жили люди всего три десятилетия назад. Ведь, как мне кажется, жизнь за это время изменилась, а вот люди — нисколько!
Пролог
С детства Доктор мечтал стать ученым или изобретателем и сделать великое открытие. Он тогда, да и спустя много лет, довольно смутно представлял себе разницу между ученым и изобретателем. Однако главное, в чем был уверен, — это то, что в любом случае великое открытие будет сделано. А началось все с того, что он прочел фантастический рассказ о гении-неудачнике, открывшем способ, как превратиться в невидимку. Название рассказа как-то само собой забылось. Однако судьба главного героя, как и в известном романе «Человек-невидимка», сложилась довольно несчастливо, и великим он не стал. Правда, в отличие от романа Уэллса, это произошло более прозаично, и до убийства дело не дошло. К моменту, когда открытие было сделано, оно оказалось никому не нужным: исчезли государства и границы между ними, не стало своих и чужих, богатых и бедных, все были здоровы, счастливы и никак не могли приспособить к жизни в «золотом веке» это необычное открытие. Гений оказался неудачником и просто куда-то исчез, чтобы не докучать своим счастливым собратьям по планете.
Доктор — в то время еще ребенок — никак не мог поверить, чтобы такое замечательное открытие могло оказаться невостребованным. Он много раз представлял себе, как невидимый советский разведчик бродит среди не замечающих его врагов и какие геройские подвиги совершает благодаря такому замечательному открытию.
Других ситуаций, кроме борьбы разведчиков с врагами, он не мог себе вообразить, так как в это время был воспитанником суворовского училища, и героические военные темы были ему ближе всего. Примерами для него были великие полководцы Суворов и Кутузов, оружейники Токарев, создавший пистолет ТТ, и Калашников — изобретатель своего однофамильца-автомата, советские разведчики Зорге, Абель и многие другие. Однако маленький суворовец мечтал о другом: как он, окончив училище, а затем академию, служит в сверхсекретном научном оборонном институте. Работая днем и ночью, он делает великое изобретение, а еще лучше — открытие для Советского Союза и всех его друзей по социалистическому лагерю. Как и его литературный герой, будущий Доктор не ожидал, что это произойдет очень быстро: великое изобретение в ставшем уже безымянным рассказе сравнивалось с пирамидой, возводимой терпеливо и настойчиво долгие годы. А кирпичиками этой пирамиды должны были стать долгая и интересная учеба, обширные знания и тысячи трудных, но необычайно интересных экспериментов. В том, что он будет ученым, не было ни капли сомнений: училище он закончил с отличием и был направлен на учебу в военную академию. С тех пор прошло много лет…
Глава 1. Раковый
Доктор проснулся в середине ночи, по привычке посмотрев на часы: была половина второго. Его разбудили чьи-то шаги и кашель.
«Дежурный по училищу! — ужаснулся он. — Что теперь будет? Ведь заснул на посту!»
Проснулся совсем и вспомнил, что нет уже ни училища, ни нарядов с ночными бдениями. А вместо этого — скучная работа в терапевтическом отделении обычной городской больницы.
«Вот и делай открытия в «отделении для умирающих»! –подытожил он с досадой.
Да, читатель, мечтатель-Доктор стал заурядным врачом-ординатором обычной городской больницы. Ему шел тридцать второй год. Позади — суворовское училище, военная академия, медицинский институт. Девятнадцать лет учебы и никакого толка: он всего-навсего «молодой специалист» — ординатор первого года обучения. Фактически тот же студент, только с дипломом врача. А вместо изобретений и открытий — рутинная работа в терапевтическом отделении и утомительные ночные дежурства, напоминавшие ему о долгом военном детстве.
Да, не о таком он мечтал на выпускном курсе медицинского института: ему казалось, что он, имеющий два высших образования — инженера-химика и врача, непременно будет приглашен для интересной научной работы и в конце концов сделает свое главное изобретение или открытие в жизни. Действительно, на распределении ему повезло: его пригласили для дальнейшей учебы и работы в одно из управлений Минздрава страны, которое охраняло здоровье членов ЦК партии и правительства. Руководил управлением известный всей стране академик, а Шеф Доктора был в этом управлении одним из главных консультантов.
Ординатура, однако, оказалась обычной врачебной лямкой в терапевтическом отделении: очень уж удобным было для администрации больницы «затыкать дыры» неопытными выпускниками института. И почти все ординаторы первого года числились в «отделении для умирающих». Название это было, конечно, неофициальным и появилось случайно: как-то проходя по коридору Доктор услышал, как у больничного телефона-автомата вопила больная старуха:
«Я просилась на лечение в клинику, а меня привезли в отделение для умирающих!»
Ей-то было невдомек, что гордое название «клиника» прилепили к обычной городской больнице просто потому, что на ее базе располагалось несколько кафедр медицинского института. И на одной из этих кафедр — терапии — Доктор числился ординатором у Шефа.
Пока Доктор просыпался, кашель усилился, стал надрывным, а затем каким-то всхлипывающим.
«Придется вставать», — с тоской подумал он.
За всю свою более чем тридцатилетнюю жизнь он так ни разу и не отоспался. Неудивительно, что ночные бдения в больнице были для него сущей каторгой. Пока он вставал и выходил из ординаторской, прошло не более пяти минут, а из холла отделения слышался уже не кашель, а захлебывающееся клокотание. То, что он увидел, выйдя из ординаторской, показалось настолько странным, что он не поверил глазам: серый линолеум пола багровел огромными пятнами. От неожиданности и нереальности увиденного он оторопел и только затем понял: все вокруг было залито кровью.
«Вот тебе и спокойное дежурство», — пронеслась первая мысль и тут же пришла вторая:
«Кто?»
Хотя, наверное, спрашивать было излишне. Вот он, тощий, синий и небритый, работяга лет сорока, которого накануне вечером привезли умирать с раком легкого, сильными болями и кровохарканьем. Доктора он встретил словами:
— Ну вот и добралось до меня Министерство здраво… захоронения.
На что последний промолчал (хотя шутку оценил), но про себя отметил, что Раковый явно не жилец. Ведь не лечить — умирать привезли его в отделение для умирающих. Наверное, не зря так его назвали: немало престарелых людей отправляли оттуда прямо в морг. Правда, вслух об этом говорить было не принято. Давая указания об этом поступившем — Раковом, врач приемного отделения с ложью и в глазах, и в голосе заверяла:
— Вам с ним и делать ничего не надо. Давайте от кашля кодеин, при сильных болях морфин, а по поводу кровохарканья мы все меры приняли, думаю, до утра он дотянет. А там к нему уже родственники придут дежурить. Так что желаю вам, чтобы ночь была спокойной.
«Вот тебе и «дотянет», вот тебе и «делать ничего не надо»!
Все эти мысли пронеслись в голове Доктора за какие-то несколько секунд. И вот он уже трясет за плечо заснувшую на посту сестру со словами:
— Давай быстро делать все, что можно, — кивая головой в сторону холла, куда из-за отсутствия свободных мест в палатах и положили на ночь Ракового.
Но что можно сделать, когда не кровь, а жизнь толчками выходит изо рта сидящего на больничной койке, заливая алым потоком пижаму, простыню, и медленным красным ручейком струится на пол? Ничем уже нельзя помочь, и под сопение сестры, ставящей нужную только для истории болезни капельницу, приходится повторять почему-то еще не потерявшему сознание работяге:
— Все будет хорошо, все будет хорошо, только не кашляй!
Ведь так хочется верить, что все будет хорошо, и так хочется «дотянуть» до утра! Хотя уже давно знаешь, что смерть приходит за людьми обычно ночью. Наверное, понял это и Раковый, потому что вдруг открыл глаза и прошептал еле слышно:
— Все, это конец…
Но послышались Доктору в его словах сомнение и надежда. Как будто тот спрашивал:
«Ведь буду еще жить, ну хоть еще немного, пусть в больнице, пусть с болью, с кашлем и кровью? Ну хотя бы до утра, чтобы увидеть жену и детей, и если умереть, то с ними, а не с вами двумя из Министерства здраво… захоронения».
Но назло надежде и сомнению конец наступил: лицо исказилось, глаза закатились, тело дернулось и скатилось с постели в кровавую лужу. Доктор снова посмотрел на часы и не поверил своим глазам: на часах была половина второго ночи.
«Не может быть!» — первая мысль сменилась второй:
«Часы встали?»
Но секундная стрелка продолжала свой ход.
«В ординаторскую — там есть другие на стене».
Одна секунда до ординаторской, а там покрытые пылью и известью после ремонта, по-видимому, уже как год мертвые часы. Опять бегом в холл, и снова мистика: рядом с койкой Ракового сестра ставит капельницу, кровь продолжает течь изо рта, только уже не потоком, а тоненькой струйкой. Тот что-то тихо шепчет, но сразу же при появлении Доктора наступает конец: лицо искажается ужасной мукой, глаза закатываются, тело дергается и теперь уже во второй раз скатывается с постели в кровавую лужу. Ошеломленный взгляд на часы зафиксировал без четверти два ночи. Ничего не понимая, Доктор уставился на сестру, а та, видимо, чувствуя какую-то непонятную вину, стала как-то сбивчиво оправдываться:
— Не было вас на месте, нигде не могла найти, вот и пришлось ставить капельницу…
— Но ведь он же при мне сказал: «Все, это конец», — стал вслух вспоминать Доктор и тут же умолк: сестра ошеломленно уставилась на него, вид у нее был растерянный и испуганный…
Доктор — материалист, во всем любивший ясность и точность, не мог поверить, что такое могло произойти наяву. Оставалось одно объяснение: первая смерть ему приснилась. То, что Раковый — не жилец, было ясно сразу, возможные причины тоже не загадка. Вот только непонятно, почему все так точно совпало, хотя, если говорить по правде, совпал только конец. А в подобных случаях все довольно легко домыслить. Непонятно только, почему сестра не могла его найти? Но и тут есть объяснение: она сама проспала и прибежала к Раковому уже под конец. Оставалось не разъясненным, каким же образом он спал и одновременно бегал из ординаторской в холл и обратно, а если спал, то в какой именно момент встал? Решив, что разъяснит это позднее, Доктор ушел в ординаторскую за историей болезни умершего.
Оставшиеся до утра часы сестра мыла пол и оттирала от крови кровать и тумбочку. Доктор в ординаторской сочинял в истории болезни посмертный эпикриз, описывая, конечно же, все не так, как было на самом деле. Да и кто бы поверил, что можно дважды увидеть смерть безнадежно больного. Вот так закончилось для него не предвещавшее ничего особенного обычное ночное дежурство в отделении.
В девять утра он отчитывался за него на утренней конференции. По поводу умершего не возникло никаких вопросов: врач из приемного так обрисовала историю болезни Ракового, что действиями Доктора никто даже не поинтересовался. И только сестры в отделении как-то странно смотрели в его сторону и перешептывались. Доктор сразу понял: это не к добру. И действительно, через какое-то время его пригласила к себе Куратор этого отделения, одна из ассистентов кафедры Шефа.
Глава 2. Куратор
Должность Куратора — ассистента кафедры на базе клинической больницы — была в те годы очень неспокойной. Не потому, что много работы, а потому, что много хлопот, как эту должность сохранить, да еще если Шеф — тиран местного масштаба. Ассистент, как Янус, — персона в двух лицах. С одной стороны, он — преподаватель кафедры и ведет занятия со студентами мединститута, а с другой — занимается лечебной работой в отведенном ему отделении. Отсюда и зарплата у ассистента двойная: учебная ставка плюс лечебная ставка. Но в клинике Шефа никакой лечебной работой ассистенты не занимались. У них не было прикрепленных палат, поэтому они не делали обходов больных, не вели дневники в историях болезни, не делали лекарственных назначений и, как следствие, ни за что не отвечали. Вся их лечебная практика заключалась в том, что раз в неделю они обходили прикрепленные к одному из ординаторов палаты, делая формальную запись об осмотре больных ассистентом кафедры. Поэтому рабочий день у ассистента был коротким — до двух-трех часов дня, когда заканчивались занятия со студентами. Но все равно, в итоге за месяц набегала вполне приличная сумма, которая с годами росла в зависимости от педагогической нагрузки и стажа. Была только одна проблема: должность эта конкурсная, а выборы проходят каждые пять лет. И не дай Бог к следующему конкурсу не показаться Шефу достойным этого места! Да и молодые кадры добавляются каждый год, в основном из аспирантов. Все — сынки и дочки профессуры, а то и высоких чинов Минздрава. Тут уж, как говорится, «молодым везде у нас дорога», а старикам — заслуженный отдых и пенсия. Поэтому главное для ассистента — вовремя рассмотреть молодежь.
Ведь те, кто в ординатуре или аспирантуре от Минздрава, точно пойдут в ассистенты. И тут самое главное — явного претендента немного придержать. Конечно, вряд ли стоит лезть на рожон, если это сынок или дочка какого-нибудь высокопоставленного лица. А вот безродным — с неизвестной родословной — прямая дорога в научные сотрудники, лучше младшие. Пусть там и сеют «разумное, доброе, вечное». Только вот иногда бывает трудно понять, стоит ли кто за спиной очередного молодого претендента, а если стоит, то кто.
«Иной раз помощь чьему-нибудь чаду с известной фамилией может моральной выгодой обернуться, а может — и наоборот. Ты к нему со всей душой, а он завтра на твое место придет».
Таким вот невеселым раздумьям предавалась немолодая уже женщина — Куратор, с неприветливым и скорбным выражением лица. Подзабывшая, кстати, что она — самая что ни на есть блатная, племянница известнейшего кардиолога, имя которого носит крупнейший в стране институт. Увидев входящего Доктора, она, явно сделав над собой усилие, приветливо улыбнулась, но ход мыслей остался прежним.
«Ну, вот хотя бы этот: кто такой и откуда взялся? Ординатор Кремлевского управления и ведет себя уж больно независимо! Вчерашний студент, а имеет приличную машину, хотя в медицине фамилия неизвестная. Чей же он? Тут может быть кто угодно: мать, отец, тесть, теща или даже дядя с тетей, тогда по фамилии не определишь».
Да, тяжелые заботы грызли изнутри приветливую на вид женщину — Куратора, на носу у которой был очередной конкурс. Но Доктора она вызвала по другому поводу:
— Что там с Вами на дежурстве произошло? Говорят, смерть проспали?
Доктор в ответ предпочел изменить формулировку:
— Меня вовремя не оповестила сестра: ставила капельницу, ведь назначения на этот случай я ей продиктовал вечером накануне. Вероятно, увидев, как все началось, она посчитала более важным начать их выполнять, а затем уже искать меня. Но не успела.
Возразить Куратору было нечего, и она предпочла эту тему закрыть, но неудовольствие все же выразить.
— Вот Вы — совсем молодой врач, учитесь еще, а на дежурстве спите в ординаторской, а не наблюдаете больного в палате у постели!
Доктору давно уже надоела эта демагогия медицины прошлых веков, которую при случае напоминали еще студентам. Он брезгливо покривился, представив себя сидящим в старой обшарпанной палате, где ночью от тухлого запаха старых умирающих тел нечем дышать. Но ничего не ответил, а с опущенной головой стал крутить на пальце золотой перстень, что делал всегда, если сильно нервничал. Печатку он носил вместо обручального кольца — так ему больше нравилось. К сожалению, только ему, но не остальным.
— Что это Вы стоите и крутите? — имея в виду перстень, взъярилась Куратор. — С Вами ассистент кафедры разговаривает, а вы перстеньком с бриллиантами перед носом у нее вертите! Вели бы себя скромнее. Можно подумать, что папа у вас академик!
Это была очередная попытка выяснить родословную Доктора, который слишком уж независимо себя вел.
— Мои родители — простые люди, отец из рабочих, мать из служащих, — скромно ответил Доктор и тут же добавил:
— А что, детям простых людей не место в медицине?
Вместо ответа Куратор обиженно поджала губы и милостиво разрешила ему удалиться. Все, казалось, закончилось благополучно. Но это только казалось. Он вдруг вспомнил, что на следующий день предстоит важная встреча с заведующим кафедрой — Шефом.
Глава 3. Шеф
Знакомство Доктора с Шефом даже нельзя было назвать в прямом смысле таковым. Он просто его увидел на первой утренней врачебной конференции в новом учебном году, где помимо Шефа — ведущего — должно было присутствовать еще по крайней мере человек пятьдесят врачей и научных сотрудников. Доктор был уже наслышан о Шефе — молодом перспективном профессоре — и передовых исследованиях его сотрудников, которых он отбирал исключительно по способности мыслить и склонности к научной работе. И конечно, Доктор надеялся занять среди учеников Шефа не последнее место. В тот день Доктор пришел на конференцию за полчаса до начала. Казалось, наступает новая, необычная жизнь, и нужно было перевести дух, осмотреться, да и место занять поудобнее.
Когда Шеф вошел, Доктор от неожиданности даже не встал вместе со всеми, настолько был ошеломлен. Можно сказать, даже потрясен: ведь перед ним стоял вылитый Рафферти — главный герой одноименного телесериала, поставленного по американскому роману. Этакий рафинированный профсоюзный босс, готовый ради собственной выгоды продать кого угодно. Безукоризненно прилизанный, уверенный в себе и заранее готовый ответить на все вопросы — даже на те, которые могут погубить друзей и близких. В одно мгновение пронесся в голове у Доктора весь сериал про профсоюзного босса — негодяя и подлеца. И тут же появилось какое-то неясное чувство тревоги: он знал, что первое впечатление от увиденного для него всегда оказывалось верным. Хотя Доктор давно усвоил, что людей только встречают по одежке, а вот провожают — по уму. Но в этот момент он просто мечтал, чтобы первое впечатление оказалось обманчивым: мало ли что может померещиться с испугу при первом знакомстве с официальным «генералом» от медицины. Ибо то, что Шеф был личным консультантом первых людей в государстве, автоматически превращало его если не в светило науки, то в ее «генерала». Да и выбор был сделан, мосты сожжены и теперь только этот человек, непонятно чем вдруг напомнивший Доктору того самого профсоюзного Иуду — героя из прошедшего по телевидению сериала, должен был выдать ему пропуск в Большую Науку…
То, что наличие пропуска — обязательное условие, он вскоре понял: занимались научными исследованиями на кафедре лишь избранные — аспиранты и научные сотрудники. Аспиранты же, как позже уяснил для себя Доктор, почти все были блатные — сынки и дочки профессуры и начальников разного ранга. Было, правда, два-три человека «из народа», доказавших личную преданность и лояльность Шефу еще со студенческой скамьи. Личность же самого Доктора на кафедре никого вообще не заинтересовала: он был лишь одним из нескольких десятков ординаторов, попавших в клинику Шефа по распределению. А поскольку в ординатуру сразу после окончания института брали немногих, то и Доктора вначале тоже приняли за блатного. И, наверное, не стоило никому объяснять, откуда ты и кто. Но приученный к правде бывший суворовец не стал кривить душой и рассказал, что он с отличием окончил медицинский институт, а до этого — военную академию, и зачислен в ординатуру по распределению Управления Минздрава. Однако, он, так опрометчиво раскрывший свое незнатное происхождение, вскоре понял, что отсутствие высокопоставленных родственников оказалось роковым: относиться к нему стали совершенно по-другому.
Ну, а в первый день — после утренней врачебной конференции — не первой молодости женщина, появившаяся в конференц-зале в несвежем нейлоновом халате (вылитая тетка из магазина! — подумал о ней Доктор), сверившись с каким-то списком, объявила, что завтра он должен ехать на сельхозработы в колхоз — убирать картошку. Доктор оторопел: такого поворота событий он уж точно не ожидал. После распределения он не раз повторял себе:
«Все, уйду теперь в клинику, буду работать днем и ночью, пока не добьюсь своего!»
«Вот мне и работу достойную нашли, — про себя ехидно подумал он, — изучать химию гниющих корнеплодов!»
Доктор был уверен, что никуда насильно его не отправят. Другое дело, что категорический отказ от «битвы за урожай» в колхозе ему могут припомнить в будущем. Когда он учился в институте, ничто, кроме занятий, его там не задерживало: ни общественные дела, ни студенческие вечеринки, ни всякого рода добровольно-принудительные работы на овощных базах и в колхозах. И никакой комитет комсомола не мог формально его заставить заниматься подобным общественным идиотизмом: к третьему курсу он благополучно выбыл из комсомола по возрасту. Поэтому любые посягательства «комсомолистов» (как он их про себя называл) на свое свободное время Доктор — представитель беспартийной молодежи — пресекал в корне, не реагируя на их призывы к свободному труду. По правде говоря, «комсомолистов» и коммунистов Доктор возненавидел еще со времен учебы в суворовском училище, а затем в военной академии: ими были, как правило, самые отвратительные личности. Говорили они очень складно, но по глазам было видно, что не верят в то, что говорят, и уж совершенно точно не будут делать. Так же складно вещала эта тетка в халате: не забыла отметить ни продовольственную программу партии, ни трудную жизнь советских колхозников, ни важность обеспечения москвичей овощами, ни какой-то там патриотический долг.
Доктор внимательно выслушал все призывы и, сделав несчастное выражение лица, проинформировал обладательницу нейлонового наряда, что никуда поехать он не сможет, у него тяжелые семейные обстоятельства, а необходимую для освобождения от трудовой повинности справку из деканата ординатуры и аспирантуры он представит на днях. Судя по выражению лица активистки борьбы за урожай, Доктор понял, что нажил себе если не врага, то недоброжелателя. Поэтому, не теряя времени, он решил уточнить у еще одного кандидата на поездку в колхоз, что это за личность. Ответ его поверг в уныние: личность эта оказалась заведующей учебной частью кафедры, к тому же особой, приближенной к Шефу: она была его неофициальным заместителем и порученцем.
— Понятно, Завуч, — сформулировал Доктор ее должность и звание.
Так это имя к ней и прилепилось. Все это вспомнил Доктор, встретив на следующий день Завуча на пути к кабинету Шефа на кафедре. Однако Шефа на месте не оказалось, и Доктор расстроился…
Дело было в том, что наконец-то у него появился шанс заняться научной работой, о которой он давно мечтал. Промаявшись больше двух месяцев в отделении для умирающих, он подошел к Куратору, когда та была в хорошем расположении духа, и спросил, кто может порекомендовать ему тему для научных исследований. Получил ответ, что только Шеф. Доктор не поведал ей того, что начал сам писать научный (а скорее, мистический) доклад, посвященный ритмам жизни, болезни и смерти. Ведь не секрет, что больным людям становится хуже по ночам, приступы многих болезней провоцируются в определенные часы и, как мог не раз уже убедиться на личной практике Доктор, смерть тоже приходит чаще ночью.
Как известно, вся жизнь человека с рождения подчиняется биоритмам. Ритмов жизненной активности существует множество: короткие — суточные, более длительные — месячные — их различают как ритмы физической, эмоциональной и интеллектуальной активности; сезонные (связанные со временами года) и годовые. Для некоторых ритмов, например, физических, эмоциональных и интеллектуальных, существуют даже точные методы расчета. Вот тут Доктору и пришла в голову мысль о том, что, если есть ритмы жизни, возможно, существуют и ритмы смерти. И если их найти и научиться рассчитывать, то можно будет иногда предотвращать рано приходящую смерть. Тогда будут умирать только старые и немощные, а молодых можно будет спасать.
«Конечно, вряд ли это так уж просто, но попробовать стоит», — так размышлял Доктор.
Целую неделю он просматривал истории болезни в отделении для умирающих, выписывая из них даты рождения и госпитализации пациентов. Затем еще неделю рассчитывал биоритмы и сопоставлял значения каждого из них с датами поступления в больницу. Результат его ошеломил: почти три четверти из всех обследованных попали в больницу в неблагоприятные по рассчитанным биоритмам дни. А у тех, кто попал в отделение по «скорой», процент совпадений был еще выше!
«Теперь бы проанализировать истории смерти, — подумал Доктор, — но вряд ли мне это разрешат, еще примут за сумасшедшего!»
Немного поразмыслив, он решил пойти и показать Шефу хотя бы то, что есть. Расчет был простой: если Шеф одобрит идею, то к дальнейшей работе препятствий не будет. Разговор состоялся на следующий день: после утренней конференции он подошел к Шефу и торопливо, волнуясь, стал говорить, что хотел бы заняться научными исследованиями и что даже начал изучать биоритмы. Шеф, как человек осторожный и осмотрительный, понявший из сбивчивых объяснений Доктора только то, что речь идет о биоритмах — вполне научных явлениях, сказал:
— Вы, молодой человек, не торопитесь с выводами, а приходите на научное заседание кафедры в субботу и расскажите о своих результатах. Вот там мы и обсудим вашу дальнейшую работу.
Доктор был счастлив… И в назначенный день он уже спешил на очередную плановую конференцию аспирантов и научных работников кафедры, которые традиционно проводились под руководством Шефа и назывались «аспирантскими субботами». Войдя в зал, Доктор занял место подальше, в уголке, чтобы удобнее было слушать всех и на всех смотреть. Вошел Шеф, и конференция началась: сотрудники вставали и отчитывались за проделанную в течение последней недели работу. Во всех докладах говорилось практически только об одной болезни — астме. Вот чем занимался Шеф и его научная команда — бронхиальной астмой, о которой Доктор знал, конечно, меньше, чем присутствующие, хотя в практических вопросах разбирался не хуже. Но об этом, читатель, я расскажу позже. А пока вернемся к той самой субботе…
Послушав с полчаса, он подумал, что, наверное, зря подошел к Шефу со своими, как теперь ему казалось, дурацкими «научными» затеями, и что вряд ли Шеф предоставит ему слово. Ему даже казалось, что он умрет от страха и стыда, если это произойдет. К своему удивлению, в самом конце заседания Доктор получил приглашение выступить. Он встал и вдруг совершенно спокойно (будь, что будет!) рассказал о своих идеях и расчетах. Вначале ему показалось, что его слушают с недоумением и насмешкой. Но это было, пожалуй, в самом начале его сообщения. А вот когда Доктор, рассказывая о своих расчетах, произнес «корреляция» и «суперпозиция кривых при расчете графиков биоритмов», в глазах присутствующих, казалось, промелькнуло удивление, а может, даже уважение от научной терминологии. Тем не менее, после всего, что об этом было сказано, в атмосфере конференц-зала «запахло» недоумением, которое отражалось и на лицах присутствующих:
«Кто это?»
«И зачем он все это рассказывает?»
Положение прояснил Шеф, объяснив:
— Вот, новый ординатор интересуется биоритмами, может быть, стоит ему поручить это исследование?
«Это мое первое научное задание», — обрадовался Доктор.
Через неделю — к следующему научному сбору — у Доктора были уже первые результаты, а скорее — предварительный план организации своего (как он уже считал) научного исследования. Он добросовестно прибыл к началу мероприятия, прослушал все доклады и замечания Шефа по ним и ждал, когда же, наконец, пригласят выступить его. Но этого не произошло! Шеф даже ни разу не посмотрел на него, а когда взгляд направлял в его сторону, то казалось, что он смотрит на пустое место. Хотя место это (а точнее, кресло в зале) было занято Доктором. Конференция закончилась, все пошли к выходу, а Доктор решил подойти к Шефу. Но уже на пути к нему увидел, как тот, отвернув голову в другую сторону, идет из зала заседаний к своему кабинету. Что же произошло? Доктор ничего не понимал и был в отчаянии…
Перед тем, как зайти в свой кабинет, Шеф раздраженно бросил Секретарю:
— Меня нет на месте!
А сам, усевшись в кресло, решил немного передохнуть и обдумать, как ему поступить с Доктором. По правде говоря, по-человечески ему было неприятно так вот обходиться с людьми. Но железным правилом Шефа было держаться подальше от «сомнительных» с его точки зрения личностей. В его положении, на взлете карьеры, когда в будущем еще много рубежей — членство в Академии, а, может быть, и руководство ею, дальнейшее продвижение в Управлении Минздрава, организация собственного института — неразумно привлекать к работе человека, пусть на первый взгляд способного, но с «подмоченной» репутацией.
А то, что с этим Доктором не все чисто, было ясно, как Божий день. Недаром на последнем перед аспирантской субботой заседании кафедры об этом ординаторе встал вопрос. Все удивились поступившему от Куратора и его коллеги «сигналу»: вчерашний студент, но держится независимо, в средствах явно не нуждается — имеет и машину, и собственную квартиру, носит печатку с бриллиантами, золотую заколку в галстуке.
«Кто его родители? Неизвестно! Институт закончил с отличием, но все, кроме учебы, игнорировал, в общественной жизни не участвовал. Вот и Завуч сообщила, что демонстративно отказался от сельхозработ. Как же такого допустить к кафедральным делам и науке?»
По правде говоря, Шеф не ожидал, что Доктор снова появится на аспирантской конференции, да еще явно с каким-то новым докладом. Ведь, по всем соображениям, Куратор должна была намекнуть Доктору, что он персона нежелательная, хотя запретить посещение этих собраний нельзя — вход для ординаторов кафедры на них свободный.
Тут Шеф вспомнил вдруг все этапы своей безупречной карьеры: институт и комитет комсомола… Студенческие трудовые отряды и медаль за освоение целины… Затем — вступление в партию, спецординатура… Работа за границей, орден… Защита диссертации и ассистентство на кафедре…
Сколько раз он сам со студентами ездил на уборку урожая в колхозы! Взлет от ассистента до заведующего кафедрой (после смерти прежнего). А там и утверждение профессором, и молниеносный проход в члены-корреспонденты. Конечно, если бы не протекция членов правительства и связи, многое было бы недостижимым.
«Но главное же не в этом, а в моем уме, таланте и безупречной репутации, — удовлетворенно подумал о себе Шеф. — И на кафедру себе подбирать нужно людей с известным происхождением и прошлым. Ну, а Доктор этот пусть лучше после ординатуры в больнице поработает, и желательно — не здесь…»
Расстроенный Доктор вышел из конференц-зала и тут же наткнулся на Завуча, поздоровался с ней, но в ответ на свое приветствие получил небрежный кивок и какую-то, как ему показалось, злорадную улыбку. Эта улыбка выражала удовлетворение от чего-то, что Доктору не следовало знать. Он еще больше расстроился, поняв, что нажил все-таки врага за свой отказ ехать в этот чертов колхоз. А по пути в отделение для умирающих наткнулся и на Куратора, которая посмотрела на него таким же странным взглядом. Тогда-то Доктор и понял, что все это неспроста. Он решил обдумать это позже и выяснить, чем же это вдруг он «не показался» Шефу. В том, что он действительно «не показался», Доктор убедился окончательно уже через неделю, потому что Шеф демонстративно перестал его замечать. Оказавшись в одном месте с Доктором — в коридоре, на лестнице или в конференц-зале — он просто отводил от него свой взгляд в сторону или на потолок, как будто видел там что-то более интересное, чем ничего не значащий ординатор первого года обучения, числящийся на его кафедре. Тогда Доктор твердо решил выяснить, что же произошло за две недели, прошедшие от первого разговора с Шефом до последней аспирантской субботы. Он решил поговорить на эту тему со своим другом — Физиком.
Глава 4. Физик
Где можно найти себе друга-Физика? Естественно, там, где занимаются одноименной наукой — на кафедре «медицинской и биологической физики». Так называлась кафедра, занимавшаяся физическим «ликбезом» студентов первого курса медицинского института. Доктор, как и все студенты, тоже оказался на этой кафедре на первом курсе. Конечно, никакой особой «медицинской и биологической» физики там не преподавали, а просто вдалбливали в головы будущих врачей сокращенный курс физики для высших учебных заведений. Но Доктору, имевшему высшее техническое образование, полученное в военной академии, не пришлось изучать, как он выразился, «биологически урезанную» физику. Вместо этого он получил сразу зачет и оценку «отлично», за которой последовало предложение работы на кафедре по совместительству. Доктор согласился и вскоре начал трудиться по вечерам, проверяя практикумы у студентов и руководя командой лаборантов, бывших под его началом. На одной из лабораторных работ он и познакомился с Физиком.
Физик — в то время ассистент кафедры, был в приятельских отношениях со многими значимыми фигурами института, включая профессоров, деканов и даже одного из трех проректоров. Все было просто: он был талантливым репетитором, и многие дочки и сынки профессуры прошли через его руки, чтобы поступить в институт. К тому же его регулярно назначали членом экзаменационной комиссии, и те, кого он обучал физике, сдавали этот предмет всегда успешно. Репетиторство приносило не только знакомства и связи, но и материальные блага, так что Физик был достаточно обеспечен. Он — один из немногих на кафедре — имел автомобиль, собственную кооперативную квартиру, обустроенную с доступным по тем временам комфортом. К тому же он блестяще защитил кандидатскую диссертацию, был хорошим преподавателем, поэтому к нему благосклонно относился заведующий кафедрой, обещавший в перспективе должность доцента. Но главный талант Физика заключался в удивительном инженерном чутье и способности разобраться в сложной технике любого происхождения. Он мог разбирать, собирать и ремонтировать все, что можно было только себе представить: часы, стереосистемы, магнитофоны, фотоаппараты, автомобили. В какой стране эти устройства были произведены — в СССР, Японии или Америке, не имело особого значения. Без особых усилий он приводил в порядок сложные научные приборы для измерения всякого рода физических величин. Вершиной инженерного таланта Физика был сложнейший радиоспектрометр — аналог американского аппарата, который он собрал собственными руками для своих научных исследований по диссертации…
Через год, перейдя на второй курс института, Доктор ушел с кафедры физики и стал подрабатывать со знакомым фотографом-напарником на выездных съемках. Но с Физиком продолжал общаться и регулярно привозил ему в ремонт одну из двух японских фотокамер, которые в годы «железного занавеса» обслужить было негде. Ломались они по простой причине: не выдерживали толстой и грубой советской фотопленки. К тому же Физик по протекции Доктора регулярно чинил фотоаппаратуру и его многочисленным коллегам-фотографам. Так что общались они часто, хотя между кафедрой Физика и клиникой Доктора была «дистанция огромного размера» — от одного конца Москвы до другого. Конечно, в клинике никто не знал и не догадывался, что у Доктора еще со студенческих времен была денежная «халтура», которая в те годы приравнивалась чуть ли не к криминалу. Но об этом, читатель, я расскажу позже…
В то «застойное» время, когда в Москве было мало автомобилей и совсем не было пробок, путь от городской клиники до кафедры Физика занимал у Доктора на машине тридцать-сорок минут, в то время как на общественном транспорте — метро и автобусе — больше часа. Да и вообще передвигаться на авто в то время было гораздо удобнее. Имея автомобиль, можно было успеть и на занятия в институт, и на свою подработку с Напарником — съемки в школах и в детсадах. Даже через центр Москвы проезд с одного конца города до другого иногда отнимал не более получаса. Поэтому в свою «черную» субботу, незаметно покинув больничный корпус, Доктор поехал к Физику на своем «жигуле». Размышляя о том, где найти приятеля, он подумал, что занятия в институте могли уже закончиться. Поэтому и решил ехать прямо к Физику домой, в тот же район, где располагался и медицинский институт. Быстро преодолев все дороги, перекрестки и светофоры, Доктор минут через тридцать пять был уже в квартире Физика. После обычных приветствий и замечаний о жизни, работе и погоде они уселись в мягкие кресла и Доктор начал свой рассказ…
С момента распределения Доктора в клинику к Шефу они встретились впервые. Поэтому новоиспеченный ординатор рассказал обо всем: о том, как Завуч пыталась отправить его в колхоз, о Кураторе отделения для умирающих, об аспирантских субботах, о Шефе, переставшем с ним даже здороваться. Физик слушал внимательно, но так, словно он уже многое знал и понимал. Когда Доктор закончил, приятель подвел итог.
— Тобой недоволен Шеф? Но это обычное явление для всех кафедр, придется тебе к этому привыкать. Другой вопрос, в чем же конкретно это недовольство заключается? Сейчас попробую выяснить.
Как Доктор и ожидал, Физик лично самого Шефа не знал, но связи и знакомства в клинике имел. Он тут же сделал несколько звонков и после нескольких минут телефонных переговоров сообщил Доктору неприятное известие: во-первых, Шефу на него поступил «сигнал», а во-вторых, в этом деле замешан Стукач. Подробностей по телефону не передали, но Физик обещал выяснить все в личной беседе с кафедральной знакомой, которая эту новость сообщила. Стукач? Доктор был окончательно расстроен…
Глава 5. Стукач
Стукач… Доктор не ожидал такого поворота событий. Со времен суворовского училища он усвоил главное правило в жизни: никогда не говорить о других плохого за их спиной. А уж тем более — начальнику. В училище стукачей не просто не любили, им устраивали «темную»: после отбоя все собирались у постели такого подонка, накидывали на него пару одеял и полчаса в полной тишине колотили всем коллективом. Темная действовала как хорошее лекарство. И доносчик запоминал это на всю жизнь. Спустя годы, уже в военной академии, Доктор столкнулся с официальной системой доносчиков или, как их именовали, секретных сотрудников (сексотов). Таким сексотом оказался его лучший приятель по курсу. Правда, тот сразу же предупредил Доктора о своих связях с Особым отделом академии и даже указал еще на нескольких своих «коллег». Доктора удивило, каких разных людей выбирают особисты себе в помощники: тут были и отличники учебы, известные всей академии, и тихие неприметные троечники, и даже сынки высокопоставленных полковников и генералов. Как понял Доктор, принцип отбора доносчиков заключался, во-первых, в выборе тех, кого в стукачестве нельзя было даже заподозрить. А во-вторых, в том, что каждый из сексотов на чем-то погорел и искупал перед особистами свою вину. Были, правда, некоторые (в том числе и приятель Доктора), которые пошли на это добровольно и по самым разным мотивам. Вероятно, это были и комплекс неполноценности, и тайное желание казаться себе более значительным, и надежда на лучшее распределение и карьеру. Но были и самые неожиданные случаи. Приятель Доктора, как он сам поведал, согласился стать сексотом, чтобы не выбрали кого-нибудь другого, кто стал бы «стучать» направо и налево. Но, наверное, имелись у приятеля и другие мотивы: он был совсем маленького роста и стоял в строю последним. Со своим росточком в метр и пятьдесят восемь сантиметров он носил лихие усы, как у героев революции, что часто вызывало у окружающих насмешки. Может быть, «должность» сексота и была той компенсацией, что позволяла чувствовать себя более высоким, более значительным и более важным…
Все это Доктор вспомнил, когда через некоторое время ему позвонил Физик и назвал фамилию кафедрального Стукача. Тот занимал должность ассистента кафедры и работал в терапевтическом отделении, располагавшимся этажом ниже, чем то, в котором работал Доктор. Он в точности напомнил Доктору его приятеля по армейской учебе: такого же маленького роста и с такими же подкрученными пышными усами. Стукач всегда ходил в хорошем настроении, был со всеми улыбчив и приветлив. И только если внимательно присмотреться, можно было заметить, как его совсем не приветливые глаза ощупывают тебя от макушки до пяток. Правда, не каждый обращал внимание на его взгляд, а уж тем более студенты, которые приходили к нему на занятия. Студенты его любили за веселый нрав, умение пошутить и оценить веселую шутку или анекдот, который могли рассказать своему преподавателю. Вот только не догадывались они, что о некоторых анекдотах и шутках Стукач отчитывался еженедельно в одном из кабинетов главного корпуса перед «сотрудником», занимавшим непонятно какую должность в институте.
Столкнувшись со Стукачом на лестнице через пару дней после сообщения Физика, Доктор хмуро кивнул ему вместо того, чтобы вежливо поздороваться. А тот отметил про себя, что Доктор уж очень неприветливо и хмуро посмотрел на него, не поприветствовав, как положено ординатору при встрече с ассистентом кафедры, а лишь небрежно кивнул головой.
«Может, он знает о моем „сигнале“ Шефу?» — мелькнула в голове мысль, но он тут же ее отбросил.
Ведь никого лишнего на заседании кафедры не было, а самые важные подробности он передал Шефу лично. И кроме него никто не знает об этом. Да и недаром, видно, Шеф попросил уточнить, кто такой этот Доктор и составить о нем дополнительную справку.
«Прояснили мы тебя, голубчик!» — злорадно подумал Стукач, кивая головой в ответ.
«Лучше уж один раз стукнуть, чем восемь лет перестукиваться», — вспомнил он кстати шутливую поговорку особиста и, здороваясь с Доктором, приветливо ему улыбнулся. А последний, увидев улыбку Стукача, еще больше нахмурился и про себя подумал:
«Веселый, сволочь, наверное, снова кого-то заложил. Как говорят, стук летит быстрее звука! Небось, и место в аспирантуре когда-то, и должность ассистента по протекции особистов получил…»
Настроение было на нулевой отметке. К тому же нужно было решать, что делать дальше.
«С Шефом все ясно, — размышлял Доктор, — он, по-видимому, не хочет разбираться в новых людях сам, а полностью полагается на „информацию“ от таких вот подонков. Да еще и неизвестно, сколько их, таких, в клинике пригрелось? Но в любом случае вначале нужно внимательно осмотреться, разобраться в окружающих тебя на кафедре людях. А потом уже и решать, как все-таки изменить отношение Шефа к своей персоне. А может быть, подойти к Шефу и самому с ним объясниться?»
Такие вот заботы грызли Доктора изнутри. Но о главном он и не подозревал: сам Шеф, прежде чем стать консультантом членов партии и правительства, дал особистам подписку о неразглашении «государственной тайны» и, естественно, о сотрудничестве. А может, это произошло и раньше — при приеме в спецординатуру. И теперь до конца жизни после встреч с иностранцами на научных симпозиумах, конференциях или у себя в клинике он должен был писать подробные отчеты обо всех контактах, только в более высокие инстанции, чем те, в которые доносил Стукач…
Доктор шел в ставшее для него уже постылым отделение для умирающих и думал о том, как улучить момент и встретиться с человеком, который поможет ему во всем разобраться. Звали этого человека Секретарь, а посоветовал к ней обратиться тот же Физик…
Все новости и события на кафедре проходят через ее Секретаря, и оттого должность эта хлопотная. Ведь сотрудников на кафедре множество, и каждому что-то требуется. Поэтому Секретарь — это человек, который держится больше на энтузиазме, чем на зарплате. Часто на эту работу соглашаются не прошедшие конкурс абитуриентки, иногда — соскучившиеся по работе домохозяйки с высшим образованием, а реже — люди, которым требуются связи в медицине, чтобы поддерживать здоровье — собственное или своих родственников. Секретарь на кафедре Шефа работала именно по этой причине. У нее тяжело болела мать, а госпитализировать ее в приличную клинику в застойные годы было целой проблемой. А для сотрудников кафедры клинической больницы эта проблема упрощалась до минимума: требовалось только подписать направление у Завуча, которая отвечала за консультативный прием и госпитализацию на так называемые «клинические койки». Поэтому Секретарь, формально зависящая только от Шефа, вынуждена была подчиняться и ей, что, конечно, Завуча очень устраивало: она «грузила» несчастную еще и своими обязанностями по организации учебного процесса. В итоге за что только не отвечала Секретарь!
Во-первых, она отвечала за длинную полку папок с давно ненужными никому входящими бумагами в виде приказов, распоряжений, писем, планов и всего того, что плодит бюрократическая машина института. Во-вторых, за такую же кучу исходящей корреспонденции, накапливающейся из года в год. В-третьих, намертво «приклеившись» к пишущей машинке, печатала целыми днями написанные малоразборчивым почерком Завуча расписания, планы семинаров, конференций, работ и еще много чего, что воспринимается просто как огромная гора мусора с неисчислимым количеством печатных знаков. В-четвертых, она была обязана отвечать на все звонки с требованиями поговорить с Шефом или найти его, если он не на месте. Ну и, наконец, всегда находился кто-нибудь еще, не имеющий пишущей машинки и желающий напечатать какой-нибудь документ. И вообще все, кому лень сделать что-то самому: отстукать на машинке коротенькое письмо, отослать свою почту, позвонить куда-то по телефону, ответить на корреспонденцию, стремились переложить эту работу на плечи Секретаря. К тому же на кафедре в те безкомпьютерные годы числилось всего две пишущие машинки — в научной лаборатории и у Секретаря. Вот все и шли к ней со своими проблемами. Отказать никому невозможно — все просьбы и поручения важны, и каждый проситель считает своим долгом упомянуть имя Шефа. Ну а больше всех доставала Секретаря Завуч, перекладывая всю свою работу на ее плечи.
«Ничем вообще заниматься не хочет, только ходит и указания раздает!» — раздражалась про себя молодая женщина лет тридцати пяти, ожесточенно барабаня по клавиатуре и допечатывая последний лист расписания, выданного ей накануне Завучем.
За этим занятием и застал ее Доктор рано утром, пока не было ни Шефа, ни обычно толпящихся у его кабинета сотрудников. Она совсем не удивилась визиту Доктора, о котором уже была предупреждена. Секретарь с готовностью согласилась помочь другу Физика, который пару лет назад так же — по рекомендации ее друзей — помог подготовить по физике ее племянницу, поступавшую в институт. И именно пятерка по физике, полученная на последнем экзамене, помогла набрать той нужное количество проходных баллов. Физик тогда категорически отказался от денег, сказав, что с друзей их не берет. Поэтому сейчас она была рада случаю оказать его другу любую посильную помощь. И сколько кафедральных секретов она выдала за полчаса до начала рабочего дня, знали только два человека: сама Секретарь и Доктор…
Теперь Доктор многое узнал о людях, от которых он зависел в течение ближайшего года. Прибежав в свое отделение к началу обхода, он, однако, не пошел в палаты, а засел за свой стол в ординаторской и, делая вид, что пишет что-то в истории болезни, начал систематизировать всю полученную от Секретаря информацию. На чистом листе бумаги он нарисовал некое подобие таблицы с ячейками по количеству интересующих его персон и стал заносить в них полученные от Секретаря сведения. Часа через два он закончил свои записи, рассортировал их по степени важности и увидел, что главные места в его списке после Шефа занимают Завуч и Куратор. Именно они занимаются всеми ординаторами первого года обучения в клинике. Куратор отвечает за лечебную работу в его отделении, а Завуч — за обучение всех ординаторов.
«И именно с ними я успел испортить отношения», — с досадой подумал Доктор.
Впереди маячил тяжелый год, в течение которого нужно было все исправить и по-настоящему «показаться» Шефу…
Глава 6. Реаниматор
Вскоре Доктор понял: он вряд ли в ближайший год сможет изменить отношение Шефа к своей персоне. Ведь, как уже читателю известно, тот просто перестал его замечать. Он «не видел» Доктора даже на расстоянии вытянутой руки. При любом удобном случае он демонстративно и весьма пренебрежительно отворачивался в сторону, обращаясь к любому человеку, находящемуся в тот момент рядом с ним. А если вдруг Доктор появлялся близко, он поднимал к глазам руку с часами, всем своим видом показывая, что очень куда-то торопится, и тут же уходил. Пару раз на утренней конференции, когда Доктор докладывал о принятых на дежурстве больных, Шеф просто вставал и выходил из конференц-зала или, что еще хуже, не задавая ни одного вопроса, ждал, когда тот уйдет, закончив свой доклад. Больше всего удивляло Доктора то, что остальные кафедральные сотрудники (из тех, кого он уже знал) стали относиться к нему точно так же. Одни проходили мимо равнодушно, даже не здороваясь, другие отводили глаза при встрече и торопливо проходили мимо. Даже Куратор, в обязанности которой входило контролировать работу Доктора в отделении, перестала обращать на него внимание и досаждать мелкими придирками.
«Ну, вот и я «казнен непризнанием свыше», — как-то обреченно подумал Доктор, вспомнив слова малоизвестной песни, написанной на смерть любимого им Поэта во время московской Олимпиады-80, которая только этим и вошла в историю.
«Перекрыли слегка кислород», — опять пришли в голову слова грустной песни.
«Но делать все равно что-то надо! В конце концов, хотя бы закончить ординатуру, а там видно будет. А пока работу по биоритмам нужно продолжить, тем более что никто меня особо не контролирует».
В этом смысле опала для Доктора была очень кстати. Он теперь мог спокойно, сидя на дежурстве, делать свои расчеты ритмов жизни и смерти. Нужно было только брать больше дежурств. Ну, а с этим проблем никогда не было, ведь никто не любит работать ночью. Бывает так, что за ночь не то, что поспать, присесть некогда. Как начнут вызывать по всяким пустякам болящие старики и старухи, требуя то давление измерить, то сердце послушать («вроде не так, как обычно, бьется!»), так всю ночь и пробегаешь. Поэтому многие блатные ординаторы — сынки и дочки высокопоставленных родителей — свои дежурства «продавали» тем, кто хотел бы немного заработать. Как-то ночью он и познакомился с Реаниматором, который тоже брал лишние дежурства. Реаниматор, как и Доктор, числился на кафедре ординатором первого года обучения. Только, в отличие от последнего, он после окончания медицинского института прошел «боевое крещение» в реанимационном отделении единственной на целый район больнице где-то на крайнем Севере. Место, конечно, не легкое, зато повидал он много да и научился многому. И как одного из лучших молодых врачей его направили в Москву в ординатуру для обучения на кафедре Шефа. Только вот учиться оказалось там нечему. А чему могут научить врача с опытом работы в реанимации на второстепенной терапевтической кафедре института? Но Реаниматор не расстроился, сказав себе, что главное — получить удостоверение о специализации. Да еще за эту пару лет следует попытаться зацепиться за Москву, ибо холодная и голодная жизнь на Севере ему порядком надоела.
Все это он, особенно не торопясь, рассказал Доктору, который вызвал его для консультации из БИТа (блока интенсивной терапии), где он дежурил в эту ночь. Реаниматор был вызван для консультации и перевода в БИТ не вызывающего, на первый взгляд, никаких опасений обитателя отделения для умирающих, если бы только Доктор не рассчитал по биоритмам его прогноз на ближайшие сутки. И здесь читателю, наверное, потребуются некоторые разъяснения. Что за биоритмы рассчитывал Доктор, и не мистика ли все это?
Скажу сразу: не мистика! Ведь известно, что с момента рождения и до смерти жизнь человеческая подчиняется строгим ритмам. Да и читатель, наверное, слышал о физическом, эмоциональном и интеллектуальном циклах, волнообразно изменяющихся в различные сроки от самой высшей (плюсовой) до самой низшей (минусовой) точки, проходя в середине нулевую отметку. Было время моды на эти ритмы, да и слухи тогда ходили, что самое опасное состояние для человека — именно прохождение через критическую — нулевую — отметку. И что, якобы, в эти дни не допускают к работе людей ответственных и опасных профессий — летчиков, космонавтов и кого-то там еще. А предприимчивые японцы в обычные бытовые калькуляторы даже вставляли программы расчета всех трех биоритмов. Вот такой калькулятор и привез Доктору из далекой Японии один знакомый фотокорреспондент. Доктор, будучи еще студентом, не один десяток раз проверял на себе эти самые биоритмы: и перед экзаменами, и на занятиях физкультурой, и когда грипповал. Ничего не совпадало! В общем, оказалась полная ерунда. Но вот однажды, уже перед окончанием института, возьми и попадись ему на глаза формулы расчета резонансов из какой-то (уже и не вспомнить) технической монографии. И хотя речь шла об электромагнитных колебаниях, Доктора осенило: опасные для человека дни нужно рассчитывать не по отдельным биоритмам, а по наложению друг на друга всех существующих ритмов жизни. Засев за литературу, он выяснил, что помимо биоритмов, определенных от даты рождения, существуют, как минимум, годовые, сезонные и суточные (их еще называют циркадными) ритмы. А если оценивать работу сердца, то, конечно, нельзя игнорировать и минутные, и секундные изменения! И вот если все эти ритмы рассчитать, построить графики и наложить друг на друга от начальной точки, вот тогда-то и выяснится «ахиллесова пята» человеческой жизни, а может быть, и смерти. Именно с этой идеей Доктор и пришел к Шефу, но тот, так ничего толком и не поняв, решил, что речь идет об обычных суточных (циркадных) изменениях, использующихся для лекарственного мониторинга.
И вот, найдя на дежурстве в своем отделении Сердечника — молодого пациента, которому не нашлось койки в кардиологии, Доктор решил рассчитать его «ритмы смерти». Дежурные сестры с удивлением наблюдали, как он на листах кальки весь вечер чертил какие-то графики, что-то считал на калькуляторе, перерисовывал из истории болезни ЭКГ, и многозначительно крутили пальцем у виска, вспоминая, по-видимому, еще и ту роковую ночь с умершим Раковым. На все вызовы в отделения к больным (к счастью, они все оказывались пустяшными) он тратил одну-две минуты, чтобы снова чертить в ординаторской какие-то непонятные графики. Одна слишком любопытная сестра решила спросить, а что же такое Доктор чертит? Не задумываясь ни на секунду, Доктор брякнул:
— По заданию Куратора — графики показателей соцсоревнования среди ординаторов…
Сестра «увяла» и отстала с расспросами.
И вот уже к ночи, вызвав Реаниматора, Доктор передал ему историю болезни Сердечника, в которой сделал запись «о необходимости перевода больного в блок интенсивной терапии в связи с ухудшением состояния». Каждый врач знает: против такой записи не возразишь! А вдруг смерть? Тогда и отвечает тот, кто эту запись проигнорировал. Реаниматор был не глупым и дальновидным, и поэтому тут же вызвал сестру с каталкой — перевезти больного в БИТ. А заодно, между делом, пробурчал:
— Вот завтра и посмотрим, были ли основания для перевода. Послушаем, что скажет Шеф на утренней конференции!
Доктор не нашелся, что ответить, и тоже буркнул:
— Посмотрим…
На другой день после дежурства Доктор и Реаниматор встретились на утренней конференции. Оба прибыли к самому началу и даже не успели переброситься парой слов. Первым о своем дежурстве отчитывался Доктор. Сообщение было кратким: Сердечник после консультации Реаниматора переведен в блок интенсивной терапии, поступивших за ночь новых больных не было. Ночь прошла спокойно. Следующим отчитывался Реаниматор. И начал он с того, что Сердечник, переведенный в БИТ по рекомендации Доктора, внезапно умер там через полчаса и был увезен в морг. Шеф — ведущий утренней конференции — первый раз после «черной» субботы взглянул на Доктора в упор, затем глазами нашел в зале Куратора и, кивнув ей головой, сказал:
— Разберитесь, что там произошло.
«Ну вот, — подумал Доктор, — все теперь повесят на меня». Но он еще не знал, что в отделении вместе с Куратором его ждут родственники Сердечника…
Глава 7. Сердечник
По пути из конференц-зала в отделение Доктор думал о том, что его прогноз оказался абсолютно точным. Только вот никому это не помогло. Сердечник все равно бы умер, даже если бы он показал и объяснил Реаниматору все свои расчеты.
«Разве бы тот ему поверил? Нет, не поверил бы, а только бы сам посмеялся, да еще другим рассказал… А что было бы тогда? Лучше даже не думать…» — такие мысли крутились в голове Доктора, тоскливо ожидавшего Куратора в ординаторской, которая все никак не приходила.
Но вот дверь отворилась. И в ординаторскую вошла Куратор, торжественно и скорбно сопровождая молодую, лет тридцати пяти, женщину и совсем старого мужчину.
— А вот и врач, который дежурил в эту ночь в отделении, — укоризненным тоном произнесла она, указав перстом на Доктора.
Тот сразу понял, что это родственники Сердечника и что предстоит непростой и неприятный разговор. Он встал из-за стола и стоял, ожидая вопросов. Но их не последовало: родственники просто стояли и смотрели на него, как на преступника. А затем развернулись и вышли…
— Они только что от Главврача, — сообщила злорадно Куратор, — жалобу на вас собираются писать в Минздрав… Что же вы опоздали с переводом в БИТ?
Доктор не мог поверить, что услышал такое… Но через какое-то мгновение, интуитивно защищаясь от несправедливого обвинения, вместо ответа даже не спросил, а крикнул Куратору:
— А какие показания были для перевода?
— Увидим на вскрытии, — многообещающе ответила она…
Сердечник лежал на мраморном столе больничного морга с посиневшими уже конечностями и сине-багровыми трупными пятнами на теле. К ноге была привязана бирка с номером болезни и надписью «БИТ». Реаниматор и Куратор с Доктором пришли одновременно. Вообще-то говоря, по правилам после перевода больного в реанимацию, БИТ или даже просто в другое отделение дежурный врач уже никакой ответственности за его дальнейшую судьбу не несет. Но тут случай был особый: неожиданная смерть да еще и распоряжение Шефа «разобраться». Куратор, зная все нюансы кафедральной лексики, правильно поняла, что разобраться предстоит с Доктором. Поэтому она и пошла с ним на вскрытие умершего Сердечника, хотя тот с момента перевода к отделению никакого отношения не имел.
Подошел Патологоанатом, чтобы начать обыденную для себя работу. Доктор отодвинулся подальше от стола, пропуская его, чтобы не помешать процессу «разделки» человеческого тела. Но отошел подальше он и потому, что не мог смотреть, как того, кто «поступками… близок к ангелам…» (Доктор любил перечитывать «Гамлета»), будут разделывать ножами и пилами как в мясном цехе. Он еще на третьем курсе института решил, что никогда не станет ни хирургом, ни патологоанатомом. Тогда, на кафедре патологической анатомии, он попал на занятия к женщине-преподавателю, которая перед каждым своим вскрытием пила валерьянку, а руки у нее все равно тряслись то ли от волнения, то ли от ужаса происходящего. Хотя на теоретических занятиях она была приветлива со студентами и всегда спокойно и сдержанно относилась ко всем возникающим проблемам. Доктор тоже внутренне содрогался от того, как визжит пила, распиливающая череп, как с глухим треском «распахивается» грудная клетка, и кровь ручейком стекает по специальному желобку…
Здесь, в больничном морге, присутствуя на неизбежных для него вскрытиях (к счастью, не таких частых), он всегда удивлялся спокойствию и равнодушию, с которым патологоанатомы выполняли свою работу. Больше всего его ужасали изумленно-радостные восклицания от неожиданных патологоанатомических находок. И сейчас Доктор ждал, как приговора, радостного сообщения типа:
«Вы посмотрите, какой обширный свежий очаг некроза в сердечной мышце!», или «Какая аневризма!» Но вскрытие заканчивалось, а патологоанатом молчал и только привычными движениями «шинковал» внутренние органы, пытаясь определить причину смерти…
— Ничего… Абсолютно ничего… — этими словами завершил он свою работу и поинтересовался:
— А вы-то, сами, что думаете?
Куратор недоуменно ответила:
— Что тут думать, если на вскрытии ничего…
Положение спас Реаниматор, предложив:
— Внезапная сердечная смерть. Проблема непонятная до сих пор, но, тем не менее, существующая. Что еще можно предположить, если нет данных за инфаркт?
На это Доктор возразил:
— Внезапная смерть — это смерть через несколько секунд или минут после первых проявлений болезни, например, боль в сердце, закончившаяся остановкой сердца. Вы это зафиксировали в БИТе?
— Конечно, — ничуть не смущаясь, заявил уверенно Реаниматор, — только вот в истории болезни не успели записать. Но сейчас допишем…
Ах, лукавил, лукавил бывалый Реаниматор. Ведь никто и не заметил, как Сердечник «отдал концы», потому что в это время все, включая дежурных медсестер БИТа, сидели в отдельном маленьком закутке, пили чай и смотрели телевизор. И по правде говоря, отсутствовали-то всего минут пятнадцать-двадцать! Кто мог знать, что так выйдет, если новенький вообще ни на что не жаловался…
В оставшееся после дежурства свободное время Куратор и Реаниматор, озабоченно совещаясь, проверяли и согласовывали все записи в истории болезни. А Доктор, все еще обдумывая случившееся, не торопясь ехал на своем «жигуле» после дежурства домой. И удовлетворение от того, что Куратору не удалось с ним «разобраться», все же омрачала мысль о том, что умер человек…
А через три недели из приемной Главврача в отделение передали жалобу, написанную на него в Минздрав. Доктор думал, что увидит обычный конверт, обычное письмо на одном листе с жалобой на себя. Но ему кроме одного листа, исписанного нервным почерком кем-то из родственников Сердечника, преподнесли вдобавок еще и целое дело, сшитое из сопроводительных писем с резолюциями всех вышестоящих органов здравоохранения с требованием «разобраться и принять меры». Ради любопытства Доктор полистал всю эту бюрократическую переписку и удивился тому, сколько инстанций занималось жалобой: Минздрав, городское и районное управления здравоохранения и, наконец, администрация больницы. Убитые горем, озлобленные на советскую медицину в лице Доктора и на весь белый свет родственники, наверное, думали, что им станет легче, если они узнают, что «нерадивого» врача наказали. Но бумага, которую они получили в ответ (теперь уже прошедшая все инстанции в обратном порядке — снизу наверх), наверное, убила их еще больше. В ней говорилось, что никакой халатности Доктор не проявил, что Сердечник был переведен в БИТ сразу же после жалобы на боли в сердце, и что медицина в этом случае оказалась бессильной. И откуда им было знать, что Сердечник был все равно обречен, потому что так наложились друг на друга ритмы его жизни и смерти. Ну а жалобу, как и положено, обязательно читает тот, на кого ее написали. Такие уж были времена. Но я думаю, читатель, они и сейчас не изменились. Сам же главный «виновный» — Доктор — от всех произошедших с ним за это время событий даже и не заметил, как подкрался Новый Год. И в Новом Году он познакомился со странным человеком, которого назвал в своем дневнике Отступником.
Глава 8. Отступник
Приближался Новый Год, и большинство сотрудников клиники обсуждали главный вопрос: кому дежурить в новогоднюю ночь? Конечно же, никому этого не хотелось, да и Доктор не был исключением. Обычно это решал жребий, и он ждал дня, когда в отделении соберутся все ординаторы, чтобы вытянуть из чьей-нибудь шапки одну из бумажек с подписанной праздничной датой. Бумажек этих было три: тридцать первого декабря, первого и второго января. Любая из них означала, что Новый Год будет испорчен окончательно. Дежурство в новогоднюю ночь означало, что весь следующий день с утра придется отсыпаться, а потом и праздник закончится. Ну, а первое или второе января означало прерванный, а значит, тоже испорченный короткий новогодний праздник. Но проходили дни, а никто не звал Доктора на жеребьевку. Доктор был уверен, что вопрос решился сам по себе, и кто-то просто «купил» эти дежурства: ведь оплачивались они по двойному тарифу. Каково же было его удивление, когда он узнал, что сам числится в списке новогодних дежурств. Оказалось, что какой-то поганец записал Доктора (якобы по его личной просьбе) дежурить тридцать первого декабря, и более того, этот список уже утвержден приказом главного врача больницы. Выяснить, кто же этот «доброжелатель», так и не удалось, и Доктор с каким-то обреченным бешенством сначала думал, как все же этого гада отыскать. А часа через два, немного поостыв, он лихорадочно соображал, как бы увильнуть от новогоднего «подарка». По всему выходило, что увильнуть вполне возможно: в местной поликлинике, где он жил, были хорошие связи. Но это означало, как говорили в армии, что он сам кому-то «устроит подлянку». А вдруг им окажется хороший человек? Да и своим недоброжелателям, которых, как оказалось, у него гораздо больше, чем он думал, он в очередной раз даст возможность «стукнуть» на себя Шефу. Трезво поразмыслив, Доктор решил не дергаться и, как говорят, отстоять новогоднюю вахту, тем более что за нее полагался отгул…
В последний день уходящего года, быстренько обойдя свои палаты, поздравив оставшихся на праздники больных и пожелав им благополучной жизни в Новом Году, Доктор незаметно «смылся» из своего отделения. До начала дежурства оставалось почти четыре часа, поэтому он решил не торопясь проводить Старый год, пусть оказавшийся для него и не совсем удачным. В кафе неподалеку, где у него был знакомый администратор, его ожидал накрытый стол с закусками и коньяком. Выпив, закусив и хорошо пообедав (фирменная солянка, котлета по-киевски, кофе и мороженое), он в отличном расположении духа отправился на дежурство. И больничное отделение казалось ему уже и не таким плохим местом для новогоднего вечера.
«На посту или на вахте в армии гораздо хуже», — философски размышлял он, подходя к своему корпусу.
В положенный час Доктор поднялся в отделение, выслушал все рекомендации по оставленным под наблюдение больным и отбыл в ординаторскую, чтобы быстренько просмотреть их истории болезни. По пути он перебросился парой слов с дежурной медсестрой, от которой узнал, что, скорее всего, больницу на эту ночь для скорой помощи закроют, так что новых поступлений не будет. В канун праздника практически все отделения, кроме реанимации и БИТа, были полупустыми.
«Народ на Новый Год лечится дома и совсем другими средствами», — подумал про себя Доктор, и настроение его улучшилось.
В ординаторской стояла небольшая елка, и посередине было выдвинуто два приставленных друг к другу письменных стола, пока еще пустых. На душе стало веселее от того, что все-таки будет пусть больничное, но все же новогоднее торжество. Заниматься было особенно нечем и Доктор, уже вполне освоившийся на территории больничного корпуса, решил обойти другие отделения и пригласить знакомых ординаторов к себе наверх. Зайдя в отделение, где работал Стукач, он, к своему удивлению, увидел на месте дежурного врача одного из ассистентов кафедры Шефа. Доктор не был с ним знаком лично, а просто мельком видел у Секретаря в приемной, которая на его вопрос, что это за личность, ответила:
— Был лучшим аспирантом Шефа, а теперь — ассистент кафедры.
Но послышалась в ее голосе какая-то назидательно-грустная нотка. Казалось, что ей отчего-то жаль этого человека. Вспомнив этот разговор, Доктор подумал, что может именно он подскажет, как вести себя с Шефом, чтобы добиться наконец определенной ясности в своей будущей судьбе.
«Только вот как начать разговор?» — лихорадочно соображал Доктор.
Но, не успев еще ничего придумать, услышал вежливое приветствие и поздравление с наступающим Новым Годом.
— Грустно, правда, встречать такой праздник в больнице, но так уж получилось, — добавил незнакомец.
Затем, как бы продолжая, спросил:
— Первый раз на Новый Год дежурите?
Доктор в душе усмехнулся и попытался вспомнить, сколько раз встречал Новый Год дома. Оказалось, что всего-то не больше чем в половине случаев за всю свою жизнь. Тут же вспомнились суворовское училище и академия, с их тяжелыми военными буднями и тоскливыми праздниками. Особенно запомнилось, как оставленный однажды на Новый Год в училище (большинство ребят уехало на зимние каникулы домой), Доктор и еще двое «пострадавших», так же, как и он, запершись в спальне, пили из большущей бутылки (их называли «бомбами») вино, разливая его в мыльницы. Называлось оно «Цимлянское» и, по-видимому, было порядочной гадостью. Но почему-то после этого, первого в своей жизни праздничного вина с легким мыльным запахом Доктору никогда не было так вкусно, хотя за свое тридцатилетнее бытие он перепробовал всяких напитков предостаточно. Собеседник вдруг заразительно засмеялся, и Доктор неожиданно сообразил, что он все это, вспоминая, рассказывает вслух.
— Ну, а здесь-то Вы (собеседник обращался к нему на «вы» — отметил про себя Доктор) что делаете после училища и академии? — с удивлением спросил он.
И вопрос этот прозвучал с таким неподдельным интересом, что Доктор — обычно скрытный с незнакомыми ему людьми — начал рассказывать ему обо всем. Сбиваясь, перескакивая с одного на другое, путаясь в последовательности событий, он поведал незнакомцу о будущем открытии, ритмах жизни и смерти, о Кураторе и об отношении Шефа к своей персоне…
— Да, — подытожил собеседник рассказ Доктора, — не туда вы попали!
— Как не туда? — опешил будущий изобретатель. — А куда же?
— На кафедру, где не открытиями занимаются, а обеспечивают кандидатскими и докторскими диссертациями любимых сынков и дочек профессуры, да еще высокопоставленных чиновников, — с веселой иронией ответил собеседник.
И видя изумление Доктора, начал ему рассказывать что-то просто невероятное. Кто такой Шеф на самом деле? Великий ученый, который мечтает сделать переворот в науке? Он обычный карьерист, для которого наука — возможность собственного продвижения. Вспомните полковника Скалозуба из «Горя от ума». Так и Шеф, подобно ему, добивается званий и должностей любыми способами: «Чины добыть есть многие каналы. Об них как истинный философ я сужу. Мне только бы досталось в генералы…»
Но наука — не армия, и человека в ней продвигают идеи… А когда их нет, то где взять? Из зарубежных журналов. Так он с этого и начал карьеру делать, занявшись еще в ординатуре биохимическими проблемами. На кафедре терапии, конечно, плохо в этом разбирались, так что он «свое» исследование представил чуть ли не новым (так и объявил!) направлением в науке. Все и приняли это за чистую монету. А Шеф, оказывается, просто воспроизвел работу, опубликованную за рубежом, да и защитил диссертацию. Заведующий кафедрой, правда, потом узнал — и давай его «гноить»: тот из колхозов и овощных баз не вылезал — со студентами на общественные работы все ездил. Но оказалось, это в плюс: продовольственную линию партии правильно понимает. Тогда он в КПСС и полез — карьеру делать. К тому же еще с институтских времен комсомольские привычки остались: активист и демагог. На партийный призыв целину осваивать первый откликнулся. Правда, там все вкалывали, а он собрания комсомольские устраивал — итоги работы подводил и графики строил для обкома. Так медаль и получил. Потом женился удачно — говорят, на чьей-то родственнице из верхов. За границу послали поработать: в итоге — орден. Вернулся, а тут вакансия появилась — внезапно умер заведующий кафедрой. На освободившуюся должность много достойных людей претендовало, но решили все не личные и научные заслуги, а звонок сверху. Вчерашний ассистент стал сразу заведующим кафедрой, едва докторскую защитил. И каким-то мистическим образом смерть бывшего заведующего как раз совпала с ее утверждением. Вот она — тема для размышлений, если вспомнить его связи с КГБ!
Да и докторская его — лишь дело техники. Поскольку он задействовал под нее весь кафедральный ресурс, подключив массу сотрудников и лаборантов. Ну, а чтобы защита прошла «на ура», он к ней фильм снял про астматический статус. Привлекли к делу одного больничного хроника и попросили изобразить тяжелый приступ удушья. А сам Шеф в фильме этом имитировал «реанимационные» мероприятия. Тот астматик так вошел в роль, что натурально в реанимацию попал. Еле откачали (правда, уже без участия Шефа), но на пленку все сняли с его комментариями. Потом на защите в Ученом совете не было подано ни одного голоса против: еще бы, такой замечательный врач и талантливый ученый! Ну а дальше никто и не заметил, как его в Академию протащили. Без ничего — без монографий, без открытий и без изобретений!
А сейчас он авторитет свой наращивает и окружение создает, протаскивая нужных людей в науку. Наберется идей из последних зарубежных публикаций и планирует в Ученом совете темы диссертаций для блатных сынков и дочек. Они защищаются успешно, а Шефу как основателю «новых направлений» в советской науке — слава и почет. К тому же родители этих блатных — профессура и чиновники разных рангов — Шефу по гроб жизни обязаны: их любимые детки потом на кафедрах или в НИИ пристраиваются. Ведь особенно не принято своих отпрысков на собственной кафедре «защищать», поэтому и идет натуральный обмен. Вот сейчас если посмотреть, кто на кафедре из «своих»? Дочка министра здравоохранения из южной республики, трое детей профессоров из нескольких медицинских институтов, несколько отпрысков чиновников из Минздрава. Даже генеральский сынок есть. Тут он назвал фамилию, и Доктор вспомнил рассказ Физика, как этот балбес экзамен с третьего захода еле-еле на тройку только сдал. Ну, а если кому для престижа в Минздраве доктором наук стать захочется, Шеф и здесь окажет услугу. Ведь он же член ВАКа, так что любую докторскую «протащить» всегда сможет. С его связями место академика получить — лишь вопрос времени.
— Вон Уролог, удалил члену Политбюро аденому да дней десять потом массаж простаты поделал. А в благодарность — звание академика, Героя Социалистического Труда и НИИ в подарок! За банальную операцию! Так что, если в стране появится высокопоставленный астматик, Шеф тут же все и получит!
— Я, сам-то, гораздо позже во всем разобрался, — продолжил коллега по дежурству. — А когда в аспирантуру поступал, особо не задумывался, что да как. Дядя у меня — в Минздраве. Рассказал мне про Шефа, что, мол, он самый передовой и пробивной. Я и выбрал эту кафедру. А тему Шеф порекомендовал, сходную со своей, — с биохимическим уклоном. Я, правда, всю работу сам сделал — от начала до конца. Ну, а Шеф, как потом оказалось, якобы под мою диссертацию от Дяди много чего получил для исследований: технику, валюту. Тот еще вымогатель оказался! После защиты оставил меня ассистентом на кафедре, конечно, чтобы от Дяди из Минздрава дальше деньги тянуть. Ну я и решил, раз уж так сложилось, собирать материал для докторской. Заодно и ссылки по нашим кандидатским диссертациям и всем похожим работам стал смотреть, с литературой начал разбираться. И оказалось, что все это уже давно исследовано и опубликовано, а мы результаты просто повторили. А я-то, по наивности, показал ему те статьи из заграничных журналов. Ну а потом поговорили… Так я за «научную истину» и пострадал…
— В общем, оказался он обычным лицемером и вымогателем! А в итоге меня заклеймили как… — тут собеседник запнулся, но Доктор подсказал:
— Отступника.
И тот, согласно кивнув головой, продолжил:
— Теперь говорят, что предал кафедру и лично Шефа, хотя кроме нас с ним никто об этом разговоре не знает. Все только шепчутся. Я для него на кафедре — враг номер один. Дежурить меня он обязал как обычного ординатора. К занятиям со студентами не допускает, статьи мои в печать не подписывает. Получается так, что через год конкурс на должность, а у меня ни научных работ, ни педагогической нагрузки, ни лечебной работы. Вот так. Думаю, что к моменту следующих выборов устроит он «под меня» собрание кафедры с коллективным осуждением и резолюцией не давать рекомендацию на участие в конкурсе. Так что недолго мне тут осталось…
Доктор слушал, не зная, что сказать в ответ. А Отступник продолжил:
— Хотел я было на другую кафедру перебраться, уже и договоренность была сверху, и тот заведующий был не против моей кандидатуры. А когда пришел на собеседование, то вдруг получил отказ… Якобы вакансию закрыли. Решил выяснить без шума, в чем там дело. И что же? Поверить не мог: в отделе кадров института «по секрету» шепнули, что я будто пью и жену в запое избиваю! Ясно, что Шеф постарался, его работа. Он «по секрету» своим приближенным — Завучу или Парторгу — шепнет какую-нибудь гадость, а те и разносят по кафедре и институту…
— Я ведь и раньше о таких вещах краем уха слышал, но не мог поверить, а вот теперь на собственном опыте убедился. Так что теперь будете знать, чем Завуч с Парторгом занимаются.
Доктор ошеломленно молчал. А в голове мелькнула только одна мысль:
«Рафферти…» — это он вспомнил свое первое впечатление от встречи с Шефом… Да еще анекдот армейский пришел в голову:
Генеральский внук спрашивает деда:
— Дедушка, а когда я вырасту, смогу стать генералом?
— Конечно, сможешь, — отвечает дед.
— А маршалом? — снова спрашивает внук.
— Нет, внучек, — у маршалов свои внуки есть…
Тут в ординаторскую, издав радостный крик, вбежала Медсестра:
— Ну, а вы почему еще здесь? Поднимайтесь наверх, все уже собрались провожать Старый год!
Доктор взглянул на часы: до Нового Года оставался час, действительно пора… В ординаторской отделения собрались все, кто дежурил в корпусе. Два сдвинутых письменных стола были уже заставлены шампанским и разными напитками. Закуска была разная — от консервов и колбасы до больничной еды — хлеба, сахара, масла и каких-то подозрительных серых котлет. Старый год провожали недолго: потом еще нужно было проследить за порядком в палатах. Сестры наливали вино и водку в рюмки. Доктор, все еще ошеломленный разговором с Отступником, машинально выпил свою рюмку и пошел по палатам делать вечерний обход. Если бы кто-то внимательно на него посмотрел, то подумал бы, что идет не совсем уверенно. А может быть, и подумал, что это только кажется…
Во многих палатах было уже тихо, потому что все спали. Те, кто остается в больнице на Новый Год, вряд ли в состоянии его весело встретить. Поэтому только в двух палатах были слышны голоса: в одной отмечали Новый Год «завсегдатаи» — районные хроники-инвалиды, попадавшие в больницу с обострениями своих болячек почти каждые два-три месяца. А в другой «гуляли» две молодые девчонки, приехавшие в Москву из провинциальных городков, госпитализированные в больницу «по скорой», но не успевшие покинуть ее до Нового Года. И еще до того, как они стали спрашивать его разрешения встретить праздник, он, запинаясь от чего-то, произнес:
— Вы, пожалуйста, тише празднуйте. А то многие уже спят.
В ответ он услышал радостное и дружное:
— Спасибо!
Обойдя все палаты, Доктор вернулся в ординаторскую в тот самый момент, когда Генеральный Секретарь поздравлял советских людей с Новым Годом. Сестры уже разливали шампанское. Доктор поднял бокал и с двенадцатым ударом курантов после тоста «С Новым Годом, с новым счастьем!» произнес свою коронную фразу:
— Мы будем жить вечно. А если и умрем, то только при попытке выжить!
Кроме Шекспира он любил перечитывать и Хеллера… К тому же никогда не раздумывал: «Быть или не быть?» Он всегда верил только в одно: «Быть!» Новый Год наступил, и празднование продолжалось. Тостов было много, и Доктор в конце концов запутался, с кем и за что пьет. В голове все еще крутились обрывки разговора с Отступником, а перед глазами почему-то все время маячила молодая Медсестра из соседнего отделения…
Глава 9. Медсестра
Тосты следовали один за другим, и Доктор, допив шампанское, перешел на коньяк. Но даже после всего выпитого настроение не улучшалось, а только становилось тоскливее. В голове все крутился разговор с Отступником и навязчивая мысль, что ему уж точно ничего не светит среди членов стаи кафедральных блатных. А что блатные всегда впереди, он убедился еще в академии. Вспомнил, как, выполнив дипломную работу и блестяще защитив ее, он надеялся, что попадет в НИИ или адъюнктуру (военную аспирантуру). Ведь даже руководитель дипломного проекта был удивлен, когда Доктор без посторонней помощи разработал оригинальную схему и сам собрал маленький приборчик, определявший наличие любого радиоактивного излучения от одной сотой до нескольких сотен рентген. Им можно было пользоваться и как измерителем, и как индикатором с заданной чувствительностью. А умещался он в кармане и работал от одной маленькой батарейки «Крона», которой хватало больше чем на месяц. Единственной проблемой было то, что это оказалось никому не нужным. И, несмотря на отлично защищенный дипломный проект, поданную заявку на изобретение, ему — одному из лучших на своем курсе — предложили послужить где-то на Дальнем Востоке начальником химического склада. А сынки генералов и полковников генштаба — троечники и бездельники — получили то, что получить по справедливости должен был он сам.
Да тут еще и здоровье подкачало: в последний год учебы, то ли от нервного и физического напряжения, то ли от постоянной работы с радиоактивными источниками Доктор стал худеть, страдать от несварения желудка и головных болей. Ни болезнь, ни ее причину военные эскулапы так определить и не смогли. Без особых успехов лечили то от «гастрита», то от «вегето-сосудистой дистонии», и, в конце концов, признали годным к службе без всяких ограничений. Ну, а раз годен, изволь «поди-ка послужи!» Но со службой в войсках Доктор успел познакомиться еще на стажировке в «образцовой» воинской части на предпоследнем курсе академии. И идти на службу, где офицеры каждый вечер напивались до потери сознания, а наутро с похмелья шли на занятия с личным составом «по боевой и политической подготовке», ему не могло даже присниться в самом кошмарном сне. Доктор до сих пор помнил «три закона воина-химика», которым смеха ради обучали «молодых» солдат:
1. Куда ветер — туда дым!
2. От двух шашек дыма больше, чем от одной!
3. Чем больше морда, тем больше противогаз!
Поэтому трезво взвесив предложение стать «начальником Чукотки», он решил поставить крест на своей военной карьере. Проштудировав несколько томов медицинской энциклопедии (в академии была огромная библиотека), он сам нашел нужную статью и определил свой диагноз. Оставалось только официально записать его в личную медицинскую книжку, а затем подать рапорт о направлении на военно-медицинскую комиссию. На следующий день, выпросив у регистратора в медчасти свою медицинскую карту, он прямиком направился в одну из гражданских платных поликлиник. В отличие от бесплатного здравоохранения, там можно было сразу проконсультироваться хоть у академика, если таковой был в штате. Заплатив необходимую сумму, он получил талон и через полчаса сидел уже в кабинете профессора-эндокринолога. Тот, выслушав жалобы и проведя беглый осмотр, подтвердил все то, что Доктор выудил из статьи про заболевания щитовидной железы. А на вопрос о причине последнего предположил, что в этом виноват сам Доктор, небрежно обращавшийся с источниками радиации при калибровке изобретенного им прибора.
— А для дальнейшей службы в армии я пригоден? — поинтересовался кандидат на военную ссылку, обращаясь к консультанту.
— Вряд ли, — ответил тот, записывая свое заключение на бланке со штампом поликлиники…
Дальше все было просто. Поход в гарнизонную поликлинику к эндокринологу, который просто переписал все, что было на листке, полученном от профессора (не станешь же оспаривать диагноз известного светила медицины!). Затем направление на военно-медицинскую комиссию в госпиталь, где врачи, убедившись в безрезультатности своих усилий по лечению болезни Доктора, начисто списали его в запас…
Стоя у окна с бокалом в руке, Доктор клял себя последними словами, вспоминая, как он «купился» на вывеску от Кремлевского управления, хотя перед распределением ему предлагали аспирантуру на одной из теоретических кафедр института. Но кто мог ожидать, что и здесь нужно не служить, а прислуживаться.
— Страна рабов… — пришли на ум слова поэта, и тут же кто-то спросил:
— Каких рабов?
От досады Доктор поперхнулся глотком недопитого вина и увидел перед собой ту самую симпатичную Медсестру, которая крутилась вокруг него весь вечер, а теперь с любопытством на него смотрела.
— Опять заговариваюсь, — отметил тот, вспоминая встречу с Отступником, и то ли от досады, то ли от злости выпалил:
— Тех, кто пашет как папа Карло, а получает как Буратино!
Тут Медсестра громко засмеялась и предположила:
— Ну, тогда, наверное, это мы — медсестры? А может быть вы — врачи?
Обоим стало отчего-то весело, и Доктор предложил:
— Давайте выпьем за то, чтобы об этом не думать. Ведь сегодня Новый Год!
Выпили по глоточку, потом еще и еще…
— Может, к нам в отделение спустимся, — предложила Медсестра, — там и тише, и кресла есть мягкие. Ты ведь все равно на два этажа дежуришь?
Доктор удивился этому неожиданному «ты», сказанному каким-то особенным, манящим голосом, не нашелся, что сказать, а так-то странно и хрипло (пытаясь прокашляться) повторил:
— Ну да, на два…
И только спустившись на этаж ниже (в отделение, где работал Стукач), он сообразил, что во всем корпусе мягкой мебели не было и в помине, а во всех холлах и коридорах громоздились уродливые стулья и кушетки, покрытые драным коричневым дерматином.
— И где же мебель… мягкая? — спросил Доктор немного заплетающимся (наверное, от выпитого за вечер) языком.
— Подожди, — шепнула та, прошла в сестринскую комнату, вернулась с каким-то ключом и поманила его в сторону одной из комнат.
Он пошел за ней и оказался перед дверью с табличкой «Ассистент» и фамилией Стукача, еще через пару секунд сидел в его кабинете на новеньком мягком диване, а сзади Медсестра тихонько запирала дверь на ключ…
Что было дальше? Доктор называл это деликатным словом «отдохнуть», предпочитая не использовать всякого рода похабщину… Отдыхали они долго, на полную катушку: и на креслах, и на диване, а под конец даже на письменном столе Стукача. Обнимая, целуя и лаская новую подружку, Доктор вдруг с каким-то злорадством представил себе, как бы отреагировал владелец кабинета, узнав, кто здесь развлекался. Почему-то эта мысль так возбудила его, что силы не то что бы удвоились, а даже утроились… А может быть, это был просто результат действия выпитого за вечер. Под «занавес» они устроились на полу, покрыв халатами дешевый синтетический ковер и несколько мгновений тихо лежали, отдыхая от всего, что случилось в эту новогоднюю ночь. И тут неожиданно Медсестра рассмеялась и сказала:
— А мебель эту поставили день назад. А его (Стукача — понял Доктор) еще и не было здесь. Так что мы с тобой этот диванчик и кресла обновили!
— Ну, давай тогда еще и обмоем их, — предложил он ей, доставая предусмотрительно захваченную из ординаторской недопитую бутылку шампанского. Отковырнув пробку, и отхлебнув из горлышка глоток, он вдруг возмутился:
— Вот сволочь! Он себе еще и комплект мягкой мебели отхватил. Может от особистов подарок?
— Каких еще особистов? — удивилась Медсестра.
— Тех самых, у которых стук быстрее звука! — со злостью ответил он и начал рассказывать историю со Стукачом. Та слушала и смотрела на него так же, как смотрела сестра в отделении, где умер Раковый. И тут Доктор сообразил, что для нее, двадцатилетней девчонки, это кажется полным бредом, и вовремя «закруглил» рассказ словами «доносит все Шефу». Слава Богу, это она поняла и больше не стала ни о чем спрашивать… Сидя на диване и прижавшись друг к другу в холодном кабинете (топили в больнице все-таки паршиво!), поочередно прикладываясь к горлышку, они прикончили шампанское. И несмотря на холод, Доктору стало тепло и спокойно…
На часах была половина шестого утра, пора было собираться: ведь кто-нибудь из больных отделения может рано проснуться. На прощание Доктор поцеловал Медсестру и неспешно побрел к себе в ординаторскую, размышляя о том, как ему повезло, что какой-то гад записал его в список новогодних дежурств. И еще он думал о том, когда же в следующий раз ему повезет дежурить с ней еще раз.
«Нужно как-то подгадать и „купить“ лишнее дежурство, совпадающее с ее сменой», — решил он…
Но подгадывать не пришлось: на очередном дежурстве, делая вечерний обход в ее отделении, Доктор увидел Медсестру, сидящую на посту и раскладывающую лекарственные «пайки» для больных. Мельком взглянув на входящего Доктора, она даже не улыбнулась ему, а просто спросила:
— Здравствуйте, Доктор, вы сегодня у нас дежурите?
— Да, — ответил он, а на душе стало почему-то тревожно. «Может быть, она решила, что новогодней ночи достаточно?» — пришла в голову мысль, и Доктор поспешил ретироваться из отделения…
Вечер тянулся долго и тоскливо. Хорошо, хоть работы было много: оформить три выписки на следующий день (чтобы с утра после дежурства сразу уехать домой) и дописать ежедневные дневники в историях болезни своих пациентов.
«Не мешало бы еще просмотреть и другие истории, — думал он. — Может быть, найдется свежий случай для расчета биоритмов и прогноза?»
Но ничего просмотреть так и не удалось, потому что Доктора без конца вызывали в палаты, где лежали недавно поступившие. У одних «сердце билось не так», другие жаловались «на давление и головную боль», третьи — «на тошноту». Но причина была в одном: люди так напивались и наедались в праздники, что потом попадали в стационар с обострениями своих хронических болезней. Но, как правило, серьезных проблем не оказывалось, и всем помогало одно средство — внутримышечная инъекция популярной в терапевтических отделениях смеси под названием «тройчатка»…
И только к двум часам ночи, когда все «укололись и забылись», Доктору удалось организовать себе чай с парой бутербродов, приготовленных дома: больничную пищу он терпеть не мог. Наскоро все съев и выпив, он, даже не сняв халата, прилег на кровать, спрятанную от посторонних глаз в ординаторской за двумя шкафами, и попытался заснуть. Глаза закрывались от усталости, но заснуть не удавалось. Вместо сна наваливалась тяжелая дремота, потом наступало пробуждение — он смотрел на часы, а затем — снова сонное забытье. И так каждые пять-десять минут. Доктор устал уже вести счет времени, и ему казалось, что это не сон, а тяжелое похмелье тянется бесконечно долго и никогда не закончится, но вдруг кто-то тихо постучал в дверь.
Вздрогнув от неожиданности, он очнулся от тяжелого сна, открыл глаза и, приготовившись к неизбежному вызову к очередному «жалобщику», открыл дверь. Перед ним стояла Медсестра. Что было дальше, читатель может представить сам. Отличие заключалось лишь в койке вместо мягкой мебели, да в ординаторской вместо кабинета Стукача…
Вот так, благодаря новогоднему дежурству, Медсестра стала любовницей Доктора. Правда, встречаться они могли только на работе: Доктор все свободное от занятий в больнице время проводил на своей подработке. Он почти каждый день ездил с Напарником на съемки в школы, в детсады, в разные учреждения и конторы (Напарник называл их «шарашками») на всякого рода мероприятия и юбилеи. Однажды они даже снимали учения по гражданской обороне в бомбоубежище одного из районов Москвы. Доктор обычно занимался съемкой и отвозил пленки в печать, а Напарник занимался поиском новых точек и собирал деньги. Бизнес был вполне доходный: за неделю работы можно было получить профессорскую зарплату. Отсюда и машина, и новая кооперативная квартира, и деньги, которые всегда имелись в наличии. Ну а дежурства в больнице он теперь «подкупал» исключительно для встреч с Медсестрой.
Теперь не было ни времени, ни желания заниматься расчетами ритмов жизни и смерти. Приходя на дежурство, Доктор думал только о том, когда наступит ночь и все обитатели отделения успокоятся в своих палатах. И когда это время наступало, он сидел в ординаторской и ждал, а сердце бешено колотилось сначала от волнения (как перед экзаменами в мединституте), а потом — от радости, когда приходила она. За месяц с небольшим — после памятной новогодней ночи — он отдежурил раз восемь-десять, что несказанно удивило и заинтересовало Куратора.
«Что это он вдруг дежурства полюбил?» — раздумывала она, тщательно просматривая истории больных, которые он вел.
Но с историями все было в полном порядке, так что повода придраться к Доктору и «просигнализировать» Шефу не находилось. Так, наверное, все бы и продолжалось до летнего отпуска, если бы не началась эпидемия гриппа.
Глава 10. Контингент
Как известно, эпидемии гриппа повторяются из года в год. Доктор еще в институте всегда удивлялся тому, насколько в общей массе бестолковы и неопрятны люди: стоило заболеть нескольким, и они начинали заражать всех окружающих.
«И все оттого, что ведут себя как свиньи», — с раздражением и отвращением думал он всякий раз, сталкиваясь со сморкающимися, чихающими и кашляющими на него городскими обывателями.
«Что вам дома не лежится? От зависти, что ли, здоровых пришли заражать?» — хотелось спросить их в подобных случаях.
Хотя поступал, в конце концов, он по-другому: просто отходил от них подальше — ведь толпу воспитывать бесполезно. Если человек не усвоил за свою жизнь простое гигиеническое правило, что сопли нужно вытирать носовым платком, а не рукавом, и не разбрызгивать их вокруг, чихая на окружающих, то исправит его только могила.
Самому Доктору болеть никак не полагалось: сразу же «накроется» халтура и жить будет не на что. Стипендии ординатора едва хватало не бензин. Поэтому он всегда старался от любых кашляющих, чихающих и сморкающихся держаться подальше. И вот тебе сюрприз: то самое Кремлевское управление, что направило его в ординатуру, отзывает всех своих ординаторов на эпидемию гриппа для временной работы в Центральной поликлинике. Эту новость ему торжественно сообщила Куратор, получив от Завуча соответствующее распоряжение. На следующий день Доктор с тоской катил на своем «жигуле» в центр Москвы, где в тихом, уютном и неприметном для московских обывателей месте расположилась та самая главная поликлиника, обслуживающая «слуг народа» и членов их семей.
Подъехав к массивному зданию, окруженному высоким кованым забором, Доктор увидел, что подъезд к нему перекрыт шлагбаумом, а на посту стоит не какой-нибудь престарелый вахтер, а милиционер. Зная по опыту, что с ментами так просто не договоришься, он оставил машину на улице и направился к зданию прямо мимо стража порядка. Пройти, однако, удалось только после проверки документов (хорошо хоть паспорт догадался взять с собой!) и тщательного сравнения фотографии в документе с лицом его владельца. Обнаружив явное сходство, милиционер сверился с каким-то списком и показал, куда нужно идти. Пройдя по указанному маршруту, Доктор оказался в этой самой поликлинике, на этаже, где располагался кабинет главного врача. И перед дверью этого кабинета толпилось около десятка таких же, как он, «мобилизованных» ординаторов. Тут же выяснилось, что он приехал вовремя и что с минуты на минуту начнется инструктаж…
Главный врач поликлиники вышел неожиданно для всех — мгновенно, бесшумно открыв дверь (как преподаватель в институте, проверяющий на экзамене, не списывает ли кто — отметил Доктор), и пригласил всех в конференц-зал в конце коридора. Инструктаж длился недолго и начался не с разъяснения обязанностей, а с перечисления того, что запрещено. Всем временно «призванным» на работу запрещалось распускать языки, а также запоминать, а уж тем более разглашать адреса и личные данные прикрепленных к поликлинике больных. Также запрещалось обсуждать медицинские проблемы Контингента между собой. Слово «Контингент» он произнес с таким торжественным и просветленным выражением лица, как будто говорил о Боге!
— Все медицинские карты будете получать под расписку и после окончания работы лично сдавать в регистратуру, — закончил он свой инструктаж и добавил:
— А сейчас уточните по списку, кто в какое отделение направлен, и приступайте к работе.
Доктор посмотрел в список и направился в указанное для него терапевтическое отделение. Там его уже ждал еще один инструктаж…
— Наш Контингент (тоже с почтительным придыханием!) — это руководящие работники партийного и правительственного аппарата. Они не должны ездить в поликлинику сами, поэтому врачи и средний медперсонал выезжают к ним на дом, — с преданностью в голосе объяснял Доктору местные порядки заведующий этим отделением.
— Выезжать будете на прикрепленных к вам машинах с водителями, — торжественно продолжил он. — За день нужно обслужить три-четыре вызова.
Тут Доктор вспомнил, что на поликлинической практике он за день на машине выезжал и по десяти адресам и ужасался, как это участковые врачи ходят по вызовам пешком или в лучшем случае на общественном транспорте.
«А три вызова в день, да еще с доставкой на дом, вполне можно пережить», — подумал он весело и улыбнулся.
— Не улыбайтесь особенно! — предупредил его заведующий. — Наш Контингент фамильярности не любит. Поэтому ведите себя скромно, если вам что-то из вежливости предложат, отказывайтесь. А самое главное, постарайтесь запомнить, кто относится к Контингенту и что ему полагается. А пока не запомнили, вот вам памятка.
Тут Доктор, к своему изумлению, из полученной бумажки узнал, что Контингент — это только члены партийного и правительственного руководства. За ними идет другая категория — члены семьи Контингента, а там еще какая-то (он так и не понял!): то ли двоюродные и троюродные родственники, то ли проживающие с Контингентом, но не члены семьи. Кроме того, существовал и еще какой-то Бывший Контингент. И все эти отличия отмечены разноцветными бумажками-флажками, наклеенными на обложку медицинской карты. Но самое главное он уловил сразу: Контингент помечен красным флажком!
«Ну да, все правильно — они ведь из Красных», — с иронией подумал Доктор.
И когда инструктаж закончился, он стал готовиться к своей первой встрече с Контингентом. Первый, с кем он встретился, был Маршал Советского Союза.
Глава 11. Маршал Советского Союза
Получив в регистратуре под расписку три медицинских карты (две — отмеченные красными флажками, и одну — желтым), рецептурные бланки, пачку больничных листов и еще каких-то бумаг, Доктор запихнул все это в свой кейс и вышел на стоянку, расположенную во дворе поликлиники. Там у одной из «волг» черного цвета его уже поджидал шофер с написанными на бумажке номерами вызовов и домашними адресами больных. После короткого обсуждения с водителем маршрута и очередности визитов они тронулись в путь. Первый — самый близкий — адрес оказался на известном всей стране проспекте, где проживал сам Генеральный Секретарь. Туда и направился Доктор на свою первую встречу с Контингентом. Конечно, он немного нервничал: ведь отзыв, который впоследствии напишет на него главный врач, может повлиять на его распределение после окончания ординатуры. Хотя, по правде говоря, после всех произошедших с ним на кафедре событий он уже особо ни на что в перспективе и не надеялся.
Подъехав к указанному в списке дому, водитель остановился и указал Доктору на нужный подъезд. Благополучно миновав сидящую внизу бдительную дежурную по подъезду (сейчас их называют на французский манер «консьержками»), тот поднялся на второй этаж, еще раз сверился с номером квартиры и нажал на кнопку звонка. И на чей-то голос из-за двери:
— Кто там? — ответил:
— Врач по вызову из Управления…
Дверь немедленно распахнулась, и перед Доктором предстал одетый в стеганый (как у профессора Преображенского — отметил тот) халат немолодой мужчина лет пятидесяти, пригласивший его войти. Внутри эта квартира оказалась просторным «сталинским» строением с высоченными потолками, лепниной и несколькими ведущими в разные комнаты дверями.
«Вот это квартирка!» — подумал Доктор, вспомнив свое новенькое кооперативное приобретение из трех комнат в современном панельном доме рядом с метро, чем он особенно гордился. И тут же собственная квартира представилась ему бетонным убожеством, смахивающим на бомбоубежище, где они с Напарником как-то раз снимали учение по гражданской обороне.
— Ну, а кто болеет? — бодро спросил Доктор обладателя профессорского халата.
— Я болею, — объявил тот и, нисколько не смущаясь, затем добавил: я ведь Маршал Советского Союза, и ко мне положено приезжать домой!
— Ясно, товарищ Маршал, — отчеканил Доктор, вспомнив армию, и уточнил: — а вы, товарищ Маршал, какого рода войск?
Тут Маршал немного замешкался, а затем стал объяснять:
— Я, вообще-то, посол Советского Союза в африканской республике… (Доктор впоследствии так и не смог вспомнить труднопроизносимого названия, о котором он никогда и не слышал), — а это приравнивается по званию к должности Маршала.
Чем занимается африканский посол в Москве, Доктор уточнять не стал, а только спросил:
— Где можно вымыть руки и осмотреть вас, товарищ Маршал?
Тут очень кстати вышедшая во время разговора женщина (то ли жена, то ли домработница?) указала на дверь ванной комнаты, где Доктор тщательно вымыл руки (всех особенно предупреждали об этом на инструктаже!), вытер их приготовленным специально для него полотенцем и вышел для осмотра пациента. Его проводили в спальную комнату Маршала, который уже улегся в постель, ожидая врачебного осмотра. Расспросив, осмотрев и выслушав стетоскопом «больного», измерив у него температуру, Доктор ничего особенного кроме легкой простуды не обнаружил. Но все же, сделав серьезное выражение лица, объявил:
— Вам, товарищ Маршал, для полного выздоровления нужно недельку подлечиться дома, необходимые лекарства я сейчас выпишу.
Тут он достал из чемодана рецептурные бланки, собираясь писать и одновременно объяснять, но тот его опередил и важно попросил:
— Выпишите мне финский «Анальгин-Хинин» — он мне лучше всего помогает!
Доктор, работавший всего первый год в стационаре, где и обычного советского анальгина иногда не хватало, опешил, но виду не подал, а авторитетно заявил:
— У вас, товарищ Маршал, сейчас период острой воспалительной экссудации. И на этом этапе патологического процесса лучше всего поможет обычный советский аспирин, тем более что через полчаса вы его купите в ближайшей аптеке. А вот анальгин-хинин в данной ситуации вам только навредит.
Уверенный тон и непонятные слова о «патологическом процессе» вызвали ошеломляющий эффект: Маршал немедленно улегся в постель и со словами «слышала, что Доктор сказал?» отправил жену в ближайшую аптеку. Потом долго благодарил Доктора, тряс ему на прощание руку, повторяя, что в следующий раз вызовет к себе именно его. Доктор скромно молчал…
Следующий адрес — Ленинский проспект и такой же сталинский, похожий на дворец дом. На звонок вышла дама лет сорока пяти, тщательно одетая, причесанная и накрашенная. Зайдя внутрь, Доктор увидел апартаменты, которым бы позавидовал, наверное, сам товарищ Маршал.
«Да, — вспомнил Доктор монолог из „Собачьего сердца“ Булгакова, — эти тухлой колбасы есть не станут! Захватили все самое лучшее». — И приветливо улыбнулся хозяйке.
Но, как выяснилось с первых минут разговора, родственница Контингента (помеченная, кстати, желтым цветом) колбасы вообще никакой не ела.
— Я, товарищ Доктор, — вегетарианка, — жеманно начала она, — и хочу вас предупредить, что в моем организме наблюдается избыток калия! А вызвала я вас для назначения обследования и дальнейших рекомендаций по диете. Ведь вы, наверное, знаете, что я Вдова академика (тут Доктор вспомнил фамилию известного химика, по учебнику которого он в свое время учился) и приравниваюсь к Контингенту?
— Понятно, — вздохнул Доктор, — только хочу вас предостеречь, что, во-первых, строгая вегетарианская диета может привести к дефициту белка и преждевременному старению! А во-вторых, если вы ощущаете избыток калия, то следует провести все обследования. Я вам сейчас выпишу необходимые направления.
Узнав о вероятности преждевременного старения, Вдова академика безропотно выслушала все рекомендации и, получив нужные направления, спросила:
— А можно я позвоню, чтобы в следующий раз прислали ко мне лично вас?
— Можно, — согласился Доктор (к следующему разу он надеялся вернуться к себе в клинику), а про себя подумал:
«Он, что, весь ненормальный, Контингент этот?» Оставался еще один вызов…
Выйдя из подъезда, Доктор посмотрел на часы и удивился: был уже пятый час.
— Как время летит быстро! — удивился он и только потом сообразил, что выехал он всего три часа назад. Оставался последний вызов — в Перовский район.
«Непонятно, — раздумывал он в машине, разглядывая медицинскую карту, — как этот Контингент вообще попал в такую глушь, а не в центр города?»
Ехали очень долго: накануне навалило много снега и, в отличие от центра, дорога была местами еле проходимой. Ну а у самого дома машина вообще застряла, водитель полез было в багажник за лопатой, но Доктор из солидарности предложил ее вытолкнуть. На счастье, рядом проходили два каких-то мужика и за трояк (как раз на бутылку водки!), предложенный Доктором, весело и быстро вытолкнули «Волгу» из сугроба, докатив ее до подъезда. Оставалось найти нужную квартиру.
Никакой консьержки и даже намека на ее существование в подъезде не оказалось, поскольку это был обычный (даже и не кооперативный) железобетонный дом, построенный, по-видимому, для пролетариев близлежащих промышленных предприятий. Облупленные, исписанные стены подъезда, изуродованный лифт — все это напомнило Доктору его коммуналку, где он обитал до получения кооператива. Но жилище Контингента он нашел сразу по двери, отделанной дорогим дерматином, очень похожим на кожу, да еще с покрытой «под золото» плашкой с номером квартиры. Нажав на кнопку звонка, Доктор ожидал ответа, но дверь неожиданно распахнулась, и на пороге появился всклокоченный, бледный и потный человек с очень неприветливым выражением на лице. Впустив Доктора внутрь, он вместо приветствия набросился на него с криками, смысл которых заключался в том, что вызванный с утра врач появляется только к шести часам вечера! В то время как больной с температурой выше тридцати девяти лежит беспомощный у себя в квартире.
— Вот позвоню жене, она с вами разберется, — кричал он, размахивая перед лицом Доктора руками.
Со времен армии Доктор усвоил хороший способ разговора с кричащими на него людьми: он стоял и молчал. Тот немного еще поорал, а затем, увидев, что реакция на его крики нулевая, замолчал, ожидая ответа. И к своему изумлению, услышал следующее:
— Во-первых, успокойтесь. Ваш вызов был получен мною после двух часов и обслужен в порядке очередности, установленной руководством (тут, конечно, Доктор схитрил, ибо очередность устанавливалась из удобства передвижения по городу).
— Во-вторых, если вы способны так повышать голос на врача, значит, ваше состояние не столь угрожающе. А в-третьих, я сейчас вас осмотрю и приму все необходимые меры по лечению. Но о вашем неуважительном отношении к персоналу Управления я доложу руководству!
Все сказанное произвело нужное действие: Контингент успокоился и стал что-то рассказывать о жене, которая осталась дома со своим отцом, а его, чтобы он их не заразил, отправила с гриппом к матери в Перово.
— Все понятно, — подытожил Доктор, — санитарно-эпидемиологическая профилактика. Давайте-ка я вас осмотрю.
Но оказалось, что после недельного пребывания в соплях и последовавшей потом «ссылки» на окраину у Контингента развилась самая настоящая пневмония. И Доктор искренне удивился, откуда у того были еще силы так громко орать! Стало ясно, откуда температура, бледность с синеватым отливом, пот, слабость, паника и крики. Требовалась госпитализация, он вызвал машину и стал ждать ее прибытия. Машина пришла только через час и увезла больного, а Доктор с водителем отправились назад — в поликлинику. По темноте и плохой дороге ехали долго и добрались только к девяти вечера. Доктор, уставший и злой, сдал в регистратуру медицинские карты и отправился домой.
«Ну, и работка, — размышлял он по пути, — всего три вызова, а весь день протолкался, и даже поесть не успел! Недаром, видно, зарплата у них (врачей Управления) выше. Да еще и Контингент соответствующий: все, как один, — ненормальные».
Но, приехав на следующий день в поликлинику, к своему удивлению он узнал, что все трое уже успели позвонить главному врачу, выразить благодарность за хорошее обслуживание и пожелание прикрепить этого врача персонально к ним. Тут Доктору стало стыдно за свою нетерпимость к больным, пусть даже и не очень ему симпатичным.
«Посмотрим, может и среди Контингента есть нормальные люди» — решил он…
Глава 12. Ровесница века
Больше месяца Доктор ездил по вызовам к Контингенту и уже привык к одному и тому же: независимо от цвета наклеек на медицинских картах все вызывавшие врача вели себя совершенно одинаково. Они сразу же объявляли о своих званиях, заслугах и занимаемых должностях. При этом обращались к Доктору подчеркнуто вежливо, возводя, как ему казалось, невидимый барьер, подчеркивающий их привилегированное положение в обществе. И всегда требовали только заграничные лекарства. А Доктор, которому изрядно все это надоело, безропотно выдавал им рецепты на любые препараты, и они оставались довольными. Объявленная раньше эпидемия гриппа давно пошла на убыль, и многие оказывались не больными, а вполне здоровыми. А вызов врача на дом был для них возможностью поговорить о своем здоровье и жизни вообще. И, вероятно, поэтому в последнюю неделю своей работы в Кремлевской поликлинике Доктор встречал именно такой Контингент. Особенно ему запомнились две встречи…
Первая состоялась в весенний апрельский день. На улицах вовсю таял последний снег, через стекла кремлевской «Волги» безжалостно светило яркое солнце, но ни земля, ни воздух еще как следует не прогрелись. Наверное, поэтому в машине и не выключался отопитель. А от этого в салоне царила невыносимая духота, но все попытки опустить стекла, чтобы уменьшить температуру, заканчивались сквозняком, холодом и запотевшими стеклами, с чем водитель категорически был не согласен. Доктор, одуревший от этой духоты и тоскливо длинной дороги в сторону Юго-Запада (отсюда — и невыносимое солнце), с нетерпением ждал конца поездки. И вот, наконец, машина подъехала к строению явно дореволюционной постройки. Так оно и оказалось, потому что в пятиэтажном кирпичном доме не было лифта, и Доктору пришлось подниматься на последний этаж пешком. Уставший от поездки в машине и голода (утром не успел позавтракать), подъема по крутой лестнице, весь потный, он чувствовал себя весьма паршиво. К тому же сказывались, наверное, и весенний гиповитаминоз, и выматывающий своими бесконечными поездками нелепый график работы, когда устаешь не от работы, а от бесконечных перегонов с одного конца города на другой. В общем, оказавшись у дверей нужной квартиры и еще не заходя в нее, Доктор уже мечтал поскорее оттуда выйти…
На звонок из-за двери послышались шаркающие шаги, и перед Доктором оказалась весьма дряхлая старушка.
«Как египетская мумия, — подумал он, — ей уже восемьсот лет, а больше семисот не дашь…»
— Здравствуйте, Доктор! — неожиданно звонко и весело поприветствовала его «мумия». — А я вас уже с утра дожидаюсь!
Зайдя внутрь, он увидел, что, несмотря на почтенный возраст этого дома, квартира была просторней и уютней любой современной трешки. По крайней мере, потолки там были уж точно больше трех метров.
«Вот поэтому и лестница такая крутая», — сообразил Доктор, вспомнив свое «восхождение» на пятый этаж.
— На что жалуетесь? — автоматически спросил он, присаживаясь на стул, предложенный хозяйкой, и открывая медицинскую карту, отмеченную почему-то красным флажком.
— Там все написано, — ответила та, и Доктор, к своему изумлению, прочел запись регистратора, принявшего вызов: «жалобы на общую слабость и потливость…».
Затем посмотрел на дату рождения на обложке карты и чуть не упал со стула — 1900 год! Прикинув в уме, сколько же ей теперь лет, подумал, что у него самого шансов дожить до такого возраста уж точно не будет. Ровесница века оказалась разговорчивой, и Доктор больше не успел задать ей ни одного вопроса. Она успела рассказать ему и о своем тяжелом детстве в царской России, о свершившейся Революции и о своем участии в ней. Добавила и про большевиков, и про встречу с Вождем мирового пролетариата. С гордостью поведала Доктору о своей работе на селе, об организации колхозов и раскулачивании «врагов» под руководством Отца всех народов.
— А сейчас я веду общественную работу в должности председателя Союза большевиков 1917 года, — объявила она под конец.
«Вот дает старушка», — подумал Доктор, спросив еще раз для уточнения:
— Ну, а врача по какой причине вызвали?
— Да вот слабость какая-то и потливость, может, топят сильно?
— Может быть, — согласился Доктор, — да и витаминов весной организму не хватает, давайте я вам их выпишу.