Бесплатный фрагмент - Архитектура для начинающих

В привычную серость февральского дня непривычно ворвалось совершенно апрельское солнце, заставляя взрослых щуриться, котов на подоконниках жмуриться, а детей и прочую молодежь радоваться чему-то необъяснимо и неотвратимо приближающемуся, о чем космические лучи разграфитили светотенью все, без исключения, стены многоэтажек, расплескались бликами, брызгами света из-под машин, раздразнили обещанием неминуемой и невыносимой легкости бытия, и вовсе уже непрофессионально заблудились в ресницах двадцать восьмой весны, неуверенно сейчас ступающей на каблуках по предательски ледяному крошеву тротуара. Кутаясь в меховой ворот зимнего пальто и изо всех сил пытаясь проморгать солнечных зайцев, Рита едва не налетела на другую девушку, так же ослепленную внезапной атакой небесного светила.

— Ой! — земля опасно зашаталась под итальянскими каблучками.

— Держитесь, — неожиданно отозвалась обладательница стильных ботинок, крепко стоящих на любой поверхности, помогла Рите восстановить почти утерянное равновесие, вежливо кивнула и зашагала дальше.

— Спа… сибо… — выдохнула вслед ей Рита. Адреналин встряхнул все тело, до последней родинки одной-единственной мыслью — «не упала!» — это на самом деле было бы ужасно нелепо. Рита еще раз поискала глазами ту, что спасла ее от «минутки позорной славы», но хулиганистое солнце, видимо, вошло во вкус и не соглашалось отпустить теперь «так просто», грозя усложнить непростую ситуацию еще и потоком слез.

«Спасибо», — улыбается еще раз Рита вслед невидимой/неведомой героине и аккуратно продолжает путь в обыденность среднефевральского полудня, где в супермаркете она выбирает пакет замороженной клюквы, к нему же в корзину кладет два лимона, мускатный орех, корицу и упаковку морской соли. Заходит в хозяйственный отдел взять средство для мытья посуды, зубочистки и освежитель воздуха. Уже двигаясь к кассе, вспоминает о канцелярии, где список покупок пополняется детским альбомом для рисования, акварельными красками, кистью и банкой «непроливайкой».

На улице тем временем заметно прибавилось людей. Сначала неспешный трафик Городка взорвали своими голосами школьники и студенты — парами, группками, гурьбой повалившие на и с обучения. Затем всевозможные «офисники» потянулись в кафе за бизнес-ланчами, оккупировали исторически сложившиеся места для курения, сплетен и перемалывания новостей. Мамаши с колясками вышли на тротуары тяжелой бронетехникой, рассчитывая захватить в свои копилки витаминов как можно больше солнечного света….

Лавируя в разноликом потоке прохожих, Рита чертит свой путь домой, предельно осторожно ступая по-предательски скользкому подтало-замерзшему асфальту тротуара. В руках пакет с покупками, в глазах отражение предвесенней кутерьмы.

«Она Солнечная», — вновь улыбнулась Рита микроскопическому жизненному эпизоду, поблескивающему снежинкой на рукаве памяти. Еще чуть и бесследно растает, исчезнет фантазийный орнамент, заключенный в математически точно выверенных кристальных гранях.

«И чужая», — прячет за прозрачной улыбкой тайну женщина, с завидной, по простым человеческим меркам, действительностью. Будь это средний российский, американский, европейский или даже азиатский городок — формула неизменна: крепкий дом, ценящий муж, здоровый ребенок и немного личного времени «для себя».

К основным составляющим непременного женского счастья некоторые дамы иногда добавляют наличие шубок, дорогих украшений, машин или, на худой конец, выездов к чистому морю. За Ритой же, родственниками, близкими, коллегами вежливо и надежно закреплено звание «не от мира сего». Она не достает мужа всевозможными требованиями «звездочек с неба», никогда ни на что не жалуется и ничем не хвастается, ни с кем не соревнуется уровнем семейного дохода, кулинарными успехами, собственными или талантами подрастающего дитяти, не следит за новыми пираньями-секретаршами в супружнем окружении, как и не обращает совершенно никакого внимания на меткие взгляды мужчин. Она словно вообще живет где-то в другом измерении, а здесь просто исполняет роль счастливой домохозяйки.

В отличие от нее, в своем кругу общения, Ольга слывет расчетливой, целеустремленной, часто циничной и еще чаще язвительной штучкой. За обсуждение своей непохожести и невписываемости в чужие стандарты может запросто вкатать в асфальт. Это, однако, не останавливает охотников до экстремального сведения счетов с жизнью, и они вьются вокруг нее на почтительном расстоянии, подобно планетам и астероидам солнечной системы, иногда вступают в коалиции «обиженных коллег», иногда образовывают пояса сплетников или пролетают мимо холодными кометами и растворяются в бесконечности ледяного вакуума вселенной. Другая часть — «избранные», это хорошие знакомые, личные знакомые и «неплохие» сослуживцы — они считают Ольгу этаким человеко-генератором неиссякаемого тепла и энергии, каждый, получая свои порции жизнеутверждающего внимания в зависимости от приближенности и удаленности, радио-кругами расходясь в вакууме повседневки. Сама же Кампински, уверенно шагая вперед, молчит о себе даже с самой собой, когда глядит в иссиня-черное ночное небо, опрокинутое над переливами огней никогда не засыпающего мегаполиса, даже ныряя сознанием на глубочайшее дно бокалов корпоративных или клубных загулов, или даже возносясь к вершинам чувственных страстей…

«Нетипичная для этого места», — на ходу отметила «про себя» Ольга, едва избежав столкновения с незнакомкой, автоматически оглянулась вслед, отмечая на ходу — ослепленная солнцем девушка не видит ее, но очень мило прячет улыбку, продолжая свой опасный путь.

Ольга кладет пакет с покупками на соседнее пустующее место, садится за руль и не спеша выводит машину с парковки торгового центра. Прибавляет скорость — за окном ускоряются крашеные бульварные ограждения, ёлки, облетевшие кусты, разноэтажные дома. Ее мысли бегут впереди автомобиля. В них уже не осталось и тени мимолетного происшествия, только легкое чувство грусти светлой, невесомой и непонятной.

«Впрочем, — мысленно продолжает свой монолог сильная и независимая женщина, — отставить хандру. Ибо все временно. Мое пребывание здесь, ваше в карте текущей реальности. Пан Пересмешник зачем-то смешал мои карты и вновь вернул в Городок, от которого я бежала…» — размышляя, она вскидывает брови и пожимает плечами. — «Так не дадим же ему обыграть нас на собственном поле!»

Ольга притормаживает, сворачивает во двор новой многоэтажки и аккуратно останавливается в миллиметре от носа еще более новенького «пежо».

— Ну, привет, — смотрит в глаза бывшему однокласснику.

— Ленинграда?! — ехидно, издевательски рассмеялся пацан. Вокруг шумит праздник имени «первого сентября». Школа украшена цветами, слезами, улыбками. Вокруг спорщиков собирается компания семилетних знакомцев. Незнакомая им темноволосая девочка со смешной, как у Марины Цветаевой, стрижкой, исподлобья глядит на признанного заводилу. За ее спину отступает Джамала, которую здесь тоже никто еще и никогда не видел.

— Из Ленинграда, — твердо звучит голос человека, решившего стоять на своем во что бы то ни обратилось.

Мишка Золотарев смеется:

— Нет такого города! Нам еще в саду это говорили!

— А вот и есть! — не сдается Оля.

— Вруша! Вруша! — ржет группа поддержки.

— Вовсе нет, — авторитетно вступает Катя. — Вовсе не вруша. Просто этот город теперь называется Санкт-Петербург, но многие пожилые люди по-прежнему говорят Ленинград.

— Заучка! — обидно кричит Мишкин друг и корчит рожицу.

— А ты выскочка и дурак! — Катя гордо отворачивается. Мишка с Олькой испепеляют друг друга взглядами.

— Шестая аудюха! — вместо приветствия восхищенно тянет Золотарев, когда не находит достойного определения. Сказать, что подруга детства мажорит, не скажешь — вот на «тэтэшку» можно, а шестая… — он ревниво/любовно проводит ладонью по теплому капоту — это же совсем другое дело!

— Я сначала не поверил, когда услышал, что именно ты на проект приедешь, — вместе шагают к подъезду, поднимаются по ступеням, открывают железную дверь.

— Почему? — Ольга входит в подъезд первой, спрашивает Мишку и сама себе отвечает: — Думаешь, завалюсь?

Третий этаж — лифт ни к чему, шаги гулко отдаются в почти первозданной тишине подъезда.

— За полгода четверо ваших слились, — Миша тащится позади. Ольга злится, понимая, что он непременно пялится на ее задницу, плотно обтянутую американскими джинсами. Потому что и задница хороша и Мишка вполне себе половозрелый мужчина, и то, что он в курсе о негласной, темной стороне Олькиной души, не изменит законов биологии, физиологии или анатомии.

— Я слышала, ты хотел за проект взяться, — она разворачивается на верхней площадке, он спешно отводит взгляд от причинного места.

— Думал, — пожимает плечами, достает связку ключей. — Да передумал.

Ольга смотрит, как он открывает дверь, почти верит ему — «забил?».

Корпоративная квартира пуста — дом только в прошлом месяце сдали, тут даже жильцов еще больше половины не заселилось. Кто ремонты делает «под себя», кто еще оформляется…

Компания проектировала целый микрорайон, но в процессе опять что-то пошло не так и возведено было только три из тринадцати запланированных домов. Четвертый по счету ведущий архитектор, тире, инженер злосчастного проекта написал по собственному и сделал ручкой. Филиальщики, которые должны были отвечать за «работу на местах», валили все шишки на офис, его «оторванность» от «тутошних реалий». Офис хватался за голову генерального, тот выискивал очередного камикадзе, но фактически это уже ничего не меняло — район оставался лишь на бумаге и, может быть, еще в чьих-то светлых мечтах, а компания, тем временем, несла убытки.

— Слушай, а тут неплохо! — Мишка оглядывается по сторонам и на Ольгу. — Только пусто совсем. Давай я тебе хоть стол привезу, диван…

Она кладет пакет с покупками на подоконник, открывает окно, комната заполняется свежим воздухом, далеким шумом машин, отзвуками голосов. Внизу, чуть поодаль, площадь перед торговым центром залита солнечным светом и талой водой — по этому расплавленному золоту ходят люди, над ними, до слез слепящее ультрафиолетом, небо, а вдалеке чернеет февральский лес.

— Ну, если ты действительно к нам всерьез и надолго… — фоном звучит Мишкин голос. Золотарев, наверное, обладает врожденной коммуникабельностью. Ему никогда не составляло сложности разговорить даже самого закостенелого буку-интроверта, причем последний чувствовал бы себя вполне комфортно, но только не Кампински: во-первых, она слишком хорошо знала этого повзрослевшего соседского мальчишку, а во-вторых, с некоторых пор стала ставить каждое его, особенно искреннее слово, под сомнение.

«Именно за этой инфой отец тебя отправил?» — вертится на языке. — «Узнать, какого хера я здесь делаю и как долго буду притворяться, что без ума от назначения?».

Ольга смотрит так, словно мысленно прикидывает траекторию полета. Мишка еще заполняет вакуум комнаты словами, когда Кампински поворачивается, цепко отслеживает реакцию на:

— Я не буду продолжать старый проект. Вы еще не в курсе, но он в заморозке.

Миша удивленно замолкает и с минуту просто смотрит на Ольгу. — То есть… эээ… совсем? — на языке его явно вертится куда больше вопросов, но все их одновременно не задашь.

— Я могу тебе верить? — негромко звучит Ольгин голос. Глаза внимательно следят за Мишкиными зрачками. Они всегда выдают самые тайные чувства, а, следовательно, и мысли. — «Он, конечно, сын своего отца, но что-то свое ведь в нем должно еще остаться?».

Мишка в ответ пытается прочесть в Ольгином взгляде истинность или ложность прозвучавших слов.

— Серьезно? — сказать, что он удивлен, ничего не сказать. — В смысле, вполне, можешь. Только объясни…

— Окей, — подытоживает, Ольга. — Кое-что, я думаю, ты и сам понимаешь, поэтому не буду ходить вокруг. Согласен, что локальные застройки в Городке удобны Филиалу, но ни фига не выгодны Центру?

Миша не отводит взгляд, хмыкает и кивает.

— До Семенова долго это доходило, — продолжает Кампински, — но, четверо подряд слившихся профи — это слишком. Даже очень занятой человек начнет подозревать неладное.

Она делает паузу, давая ему время собраться с мыслями и сделать новые выводы.

Мишка задумчиво потирает позавчерашнюю щетину:

— Ты на место генерального? — предполагает он.

Теперь хмыкает Ольга, переводит взгляд с золотящимися в почти весеннем солнце ресницами — ее «нет», звучит словно «да» — она возвращается взглядом к Золотареву.

— Мне оно не нужно. Оно должно стать твоим, — разводит руками, — если только пошевелишься. — Решение еще не принято. Но, сам понимаешь, что основные варианты уже есть.

Примолкший Золотарев согласно кивает. Такие разговоры не ведутся, когда «по воде писано». «В Центре действительно есть железный кандидат».

— А ты чего хочешь? — Мишка, в свою очередь, ищет правду в Ольгином взгляде. «Она не из тех, кого можно просто „поставить/назначить“ в угоду любой политике Компании. В ней слишком много амбиций и честолюбия. У нее, наверняка, в этой ситуации свой интерес».

— Я хочу «Северо-Запад», — подтверждает она его догадку. — Помнишь?

— А… утопия, которую, по легенде, зарубил мой отец сто лет назад?

Вдвоем Золотарев и Кампински стоят у раскрытого окна, глядят поверх крыш Городка на черное, далекое редколесье. Отсюда не видно, но они знают, что лесные колки межуются с болотистыми заливными лугами. За ними пролегает железная дорога с гигантским просто пассажиро- и грузопотоком, энерго- и газовая магистрали. Под ними настоящий слоеный пирог из торфяного слоя, суглинка и скального основания. В архиве Компании данные за десяток лет геологических изысканий, наблюдений за данным участком, противоречивых мнений и тот самый замороженный проект.

Ветерок теребит отросшие Ольгины волосы. На последнем фото в новостях «портала» о назначениях Мишка видел ее с экстремально короткой стрижкой.

— Отец не одобрит, — озвучивает старую, очевидную истину. — Ему не нужны революции и прорывы. Только стабильность, надежность.

Молчаливый Ольгин взгляд в ответ красноречивее тысячи слов. Компания не может быть статичной (если она жива). Надежность в бездействии — читай, болото, а это губительно.

— Я понял тебя, — остается в воздухе, когда Золотарев уходит, унося с собой вереницу планов, возможностей, свежие сплетни.

Вирус запущен, дальше дело техники и монотонного, нелегкого, каждодневного труда.

Ольга достает из кармана куртки мобильный телефон с десятком пропущенных. Оставленный на «беззвучном», он трепещет в руках вибровызовом абонента под записью «Опера №5».

— Здравствуй, — отворачиваясь от опустевшей комнаты к раскрытому в будущее окну, с облегчением выдыхает молодая женщина. — Да нет. Как ты? У меня хорошо…

— Глупости! Зачем тебе? Марго! — искренне удивляется красиво стареющая дама. В пространстве большой профессорской квартиры ее голос оттеняет мелодичный звон стенных часов, которым уже под двести лет.

Гостиная, круглый стол, чайные чашки. В вазочках мед и варенье — сконцентрированные до сиропа оттенки лета.

— Мам, мне всегда этим хотелось заниматься, — с мягкой улыбкой отвечает Рита. Простое темно-зеленое платье идет к ее глазам, цвета уральского малахита, но почему-то именно сегодня навевает совсем уже неожиданные мысли об исламе и мусульманских женщинах…

Диана Рудольфовна отводит взгляд. Делаясь серьезной, она поднимается. Удаляясь на выверенное количество шагов, становится строгим, темным абрисом на фоне светлого окна и там замирает.

Рита тоже не спешит со словами. На языке послевкусием разнотравье медового сбора, отражением в глазах музейная эстетичность гостиной.

Спустя почти тридцать лет у ее матери, наконец, появилось место, где можно расставить портреты и фотографии в рамочках. С комодной полки на свою взрослую дочь смотрит детсадовская «снежинка» Динка. Черноглазая и черноволосая с непосредственной улыбкой «до ушей». Ее бабушки и дедушки однажды отправились осваивать казахстанскую целину по своей и государственной воле, ее родители еще помнят саманные бараки, а сама она гордо рассказывает стих о советской родине. Октябренок. Пионерка. Комсомолка… а затем «перестройка, гласность», талоны, парад суверенитетов и долгий путь из бывшей союзной республики на абсолютно незнакомую родину «историческую».

Где-то в Городке теряются последние упоминания об их фамильной корневой системе. Однако Диане искать эти древности было не с руки — гордая, с несгибаемым характером, острым умом и неисчерпаемой жаждой жизни, она оставила здесь клан своих братьев, сестер, дядь и теть, дабы отправиться прямиком в Москву. Поступать, ковать собственное счастье и будущее.

— Ты же знаешь, — негромко произносит Диана Рудольфовна тоном снежной королевы, — мы далеко не всегда можем делать только то, что хотелось бы.

С черно-белого фото на Риту глядит, не мигая, роковая темноокая красавица и говорит об обратном — она всегда поступала именно так, как сама считала правильным, или необходимым, или просто желанным. Она никогда не кусала губы, дабы не произнести лишних слов, и не отводила глаза…

— Мам, я пойду, — собирается Рита. Она не боец и не будет спорить. Просто без боя отступит и сдаст позиции. — Мне еще за Сонькой, и у тебя куча дел.

— Не вздумай, Марго, — на всякий случай еще раз предостерегает Диана Рудольфовна «контрольным выстрелом в спину», — цени то, что у тебя есть. А у тебя есть абсолютно все, что нужно женщине…

«Кроме петли» — улыбаясь, мысленно произносит Рита, кивает на «поверь моему опыту» и, торопясь попрощаться, выходит в подъезд.

«Заяц, я не приду на обед, не успею», — отправив сообщение, Мишка с головой погружается в изучение набросков проекта: от руки, на бумаге, чернилами и карандашом, по старинке. «В этом Кампински вся! — хмыкает он. — Ленинград!»

Городок стоит на холмах, на природном возвышении, чуть в стороне от разветвленной сети местных мелких речушек, обрамленных лесами с севера и болотистыми лугами на западе, чуть в стороне большая федеральная развязка, ж/д узел. Там некогда был поселок, который медленно обескровел до трех домов с пятью восьмидесятилетними стариками и их четырьмя огородами.

Ольга предлагает сеть каналов, водохранилище, которое обеспечит водой не только огромный будущий жилой район с сити-центром и современной желдор станцией, но и старый город. Район займет северо-запад. Каналы отведут лишнюю воду и создадут определенный стиль.

В «зеленой» зоне встанут жилые микрорайоны с детскими садами, школами и спортивным центром. Ближе к ж/д станции — деловой центр, между ж/д и авторазвязкой огромный торговый. К его созданию предлагается подключить компанию партнера, которая занимается исключительно торгово-развлекательными комплексами.

«Передам тебе поесть с отцом», — прилетает ответное смс, в которое отправитель никак не вкладывал звучащий угрозой смысл. — «Лови. Он уже собирается».

Мишка теребит щетину.

Отец — это жуть.

Он никогда не поддержит.

И пусть проект составлен грамотно, профессионально и даже в чем-то гениально. Отец приложит все усилия, поднимет все связи в градоуправе и прочих смежных местных организациях, чтобы заблокировать любую попытку Центра претворять здесь свои идеи в жизнь. Это противостояние уходит корнями в разноликое прошлое. Во-первых, внутреннее — прирастая регионами, одна известная московская Компания поглощала те из местных строительных организаций, которые были сильнее остальных, но слабее ее. Грубо говоря, Компания оценивала местных игроков и старшего «обращала» в свою сеть/веру, делая его собственным Филиалом. В отличие от незадачливых «коллег» из некоторых других Городков, поплатившихся после своими местами, Золотарев-старший поступил по-восточному мудро. Он не вступал в конфронтации, принял условия Центра. Вследствие чего стал (любимой женой) главным застройщиком в Городке по благословению и от имени Компании. Он умел повернуть так, что двигались лишь, по его мнению, выгодные проекты, «центровые» висли где-нибудь в процессе согласований с горпланом и прочих организаций (благо, в этом случае, их море можно найти), и новый день сменялся новой ночью.

Застой в Городке оправдывал локальные застройки в один-два, реже три-четыре многоквартирника, пока градообразующий монстр-комбинат не получил новую «путевку в жизнь» в виде транша и госзаказа.

«В своей войне с Центром отец тупо не видит этот момент!» — злился Мишка, пытаясь некоторое время назад доказать отцу целесообразность развития старого проекта строительства нового района под кодовым названием «Северо-Запад». Он готов был сам его разрабатывать, но отец ослом упирался в «нам это не выгодно» и тихой сапой выживал из Городка очередного ставленника Центра. Двое первых Мишке нравились — отличные, интересные были ребята. Жаль, им не хватило характера против скалы Золотарева-старшего. Последние, один за другим, просто «отрабатывали номер», спешили исчезнуть.

— Но не будет это продолжаться бесконечно! — пытался он донести до отца после очередного «исчезнувшего», на что Никита Михайлович смотрел со спокойствием старого индейского вождя. «Мал еще», — говорил этот умудренный жизнью взгляд.

Назначение Кампински Золотарев-старший также не принял всерьез. Скорее, посмеялся. Отправил сына на встречу/разведку узнать между делом, зачем новоявленный специалист, изо всех сил рвавшийся прочь из Городка в Центр, возвращается обратно. Да еще не куда-нибудь, а ведущим на «проклятый» участок.

— Это жжж неспроста, — хмыкал он, строя свои версии.

Про которые Мишка сейчас понимает — диаметрально далеки они от истины.

— Семенову нужен прорыв здесь. Городок скоро треснет по швам, странно, что вы этого не замечаете, — она бросала слова точно в цель и не глядя. — Или игнорите, но, тем хуже.

— Официальная версия сплетен, — я спала с генеральным, об этом узнала его жена, и меня сослали сюда в наказание, — выдала негласный расклад бывшая одноклассница.

— Проклятый проект, с которого все бегут. Семенов ждет одного из двух — либо я сольюсь — не дождется! Либо устрою здесь революцию.

Рассказывая, Ольга не смотрит на Мишку. Ее лицо серьезно и очень похоже на ту девочку, что упорно стояла со своим «Ленинградом» против всего остального мира.

— Пока я поддерживаю эту его официальную сплетневую версию, он подпишет мне практически все. Это карт-бланш.

— Это похоже на правду, — признает Мишка, окидывает взглядом предоставленную ему Ольгой копию ее проекта по «Северо-Западу». Либо пан, либо пропал.

— А…. — Мишка глуповато хихикнул в окончании диалога, — ты правда спала с ним?

«Какая, в попу, разница?» — Ольга глядит на кровать, наиболее приглянувшуюся в этом мебельном магазине. Широкая. Мягкая.

— Да, вместе с матрацем, — диктует продавцу-консультанту. — Вместе с доставкой и сборкой. Кухонным уголком, шкафом-купе и вешалкой в прихожую. Оплата безналом. Реквизиты сейчас все сброшу… Где у вас в Городе лучшая бытовая техника?

Ушлый продавец тут же звонит другу/родственнику, и тот заверяет, что встретит прямо на пороге своего магазина и оформит все в лучшем виде.

«Круговая порука, родство и просто выгодные связи — наше все. Наш монолит. Наша правда, библия, истина в одном лице».

Мишка vs. Отец. Молодость или Опыт?

Ее проект — безумие, рассчитанное досконально. Оформленное «в лучшем виде» и, что называется, «с полным фаршем».

Ольга досадливо морщится:

— Я терпеть не могу эту фразу.

Продавец тут же меняется:

— Леди, я не хотел вас обидеть, впредь буду выражаться на исключительно чистом питерском. Этот светильник, поверьте, просто мечта! Белые ночи, эро… романтика в вашем доме. Прибавить его к холодильнику, стиралке и микроволновке?

Новым спецам и их будущим семьям, наводняющим сейчас Городок мало «просто жилья». Миллениалам нужен комфорт, нужна эстетика. Легкость в подъездных путях, экологичность и просто что-то новое, интересное.

Старое vs. Новое.

Традиции и устои против новаторства, буйства фантазии, смелости идей.

«Икар тоже стремился вверх», — время от времени кто-то обязательно говорит ей это. Она давно стала циником. Икар был значительно до. С тех пор можно было сто раз усовершенствовать его крылья и утереть нос, наконец, всем вместе взятым Дедалам.

Оформив часть необходимых покупок, Ольга садится в машину. Впереди ее ждет «общий сбор» и разговор с начальником филиала — Мишкиным отцом, человеком, который знает о ее происхождении больше, чем она сама.

Олька держит палку в руках. Кряжистую, царапающую ладони и довольно увесистую, судя по тому, как отчаянно Мишка пытается потереть ободранную под рубашкой спину.

— Еще шаг и по башке, — мрачно обещает девочка на его угрожающий взгляд. За ее спиной все та же Джамала с черными косами, белыми бантами и в слезах.

Им по восемь лет. Новая осень и новое первое сентября кончается прямо за школьным забором, где Мишка в глумливую шутку хотел стянуть с Джамалы трусы, да больно получил по спине корявой дубиной.

— Я убью тебя! — Мишка ищет прищуром слабое место в Олькиной обороне. Он не слышит ребят, галдящих вокруг. Он видит врага — непреодолимое и неожиданное препятствие — девочка с палкой! Что может быть более нелепым и дурацким?

— Рискни здоровьем, — хмыкает в ответ неправильная отличница. Она должна бы быть как Катя — нудная, высокомерная, в скучных очках и обязательно зубрящая какой-нибудь стих перед началом урока.

— Кто твой отец, девочка? — смешно выговаривая слова, спрашивает отчим Джамалы, кривоногий, щуплый садовник, прибежавший на детский крик и совершенно непонимающий сейчас, что ему делать.

Над Мишкой тоже вырастает неоднозначная, широкоплечая фигура.

— Мой отец — адмирал! — отвечает фигуре Кампински и предостерегает. — Не подходи.

— Даже пытаться не буду, — басит Мишкин отец. Золотарев-младший прячет голову в плечи, предчувствуя хорошую трепку, а старший внимательно смотрит на Ольгу.

— Дедушка твой — Федор Игнатьич?

Девочка молчит и утвердительно кивает, не опуская, однако, палки.

— А мама, дочь его, Даша?

Ребятня затихает. Пытаясь понять, в чем подвох, Оля вновь подтверждает — да.

Старший Золотарев согласно кивает со странной своей, взрослой ухмылкой — так мы соседи. На одной улице живем!

— Она из Ленинграда! — выкрикивает кто-то из толпы.

— Правильно, — подтверждает Мишкин отец. — Там адмиралов много. — Легко подталкивает сына вперед. — Шагай, давай, оболтус. С тобой дома поговорим.

— Пойдем, пойдем, — уводит за руку Джамалу перепуганный садовник. Ребята, шумя, тоже начинают расходиться по своим делам и домам, а Оля все смотрит вслед удаляющейся фигуре Мишкиного отца.

— Здравствуй… те, — ей идет эта блузка. Белоснежно-шелковая, бесконечно-нежная красиво обнимает трепетные плечи, уходит в глубокое декольте, оттеняя бронзу по-восточному мягкой кожи. Ассоциируя с кофе, корицей, гаремом…

— Здравствуй… те, — Ольга смотрит в глаза. Большие, карие, честно-пречестно- лживые.

Ничуть не смущаясь, Джамала держит в руках какие-то папки, приглашает в конференц-зал, поясняет:

— Все собрались, нет только вас и Никиты Михайловича, — ее голос бархатный с колокольчиками. В ее ушках по бриллиантику, а пальцы в золоте, все, кроме безымянного. В последнюю их встречу, на школьном выпускном, она была так же прекрасна.

— А Михал Никитич? — интересуется Ольга, не торопясь проходить мимо.

Ресницы Джамалы едва заметно вздрагивают, зрачки расширяются.

— Здесь я, — хмыкает из-за Ольгиной спины Мишка, подходит с бумажным стаканом «эспрессо» в руках. — Секретарша здесь вредная. Не наливает мне кофе, пришлось самому.

Осуждающе-милая улыбка Джамалы очаровательна. Целовать эти губы, должно быть, одно удовольствие, как и прижимать к столу эти бедра.

— Придется нам задержаться, — интимно понижает голос Золотарев. — Повторить еще раз корпоративные правила. А? Как у вас с этим, Кампински? В Москве?

Ольга переводит взгляд с Джамалы на Мишку. Он победителем смотрит поверх граней бумажного стаканчика с кофе. В давнем споре этих двоих поставлена очередная жирная точка.

— В СССР секса нет, — пожимает плечами девушка, вспоминая глупую фразу, облетевшую мир в каком-то лохматом году. — Только работа. Только хардкор!

— Таким образом, за три недели мы пройдем с вами краткий курс — что такое Автокад, как он работает и как, собственно, работать в нем… — шагая вправо и влево, монотонно объясняет сутулый, лысоватый мужчина. Рита, в числе еще двадцати человек, большинство из которых местные студенты, рассеянно слушает «вступительное слово», скользит взглядом по вечеру, словно по бегущей мимо нее прозрачной воде.

Она хотела бы быть внимательнее, но за последние несколько лет так привыкла абстрагироваться от происходящего (жизни), что уже не помнит, как «выныривать» или где.

Жизнь за стеклом — где все эмоции и желания спрятаны за зеркальной стеной/границей между реальным миром людей и своим собственным, внутренним. Камера-одиночка за маской вежливости и благополучия.

«Как же мешает сосредоточиться сама эта аудитория!» — досадует Рита, подсознательно цепляясь сознанием за стены, лампы, потолок и миллион прожитых мгновений, глядящих прошлым «важно» из каждой трещинки в неважности сего часа.

«Так горячо здесь было тогда, волнительно и свободно!»…

— …по окончании курса мы с вами выполним контрольное задание… — вещает лектор. Студенты слушают вполуха, копаются в смартфонах или откровенно скучают, глядя в окно, выискивая за его прозрачной гранью рисующиеся пунктиром карты свой собственной «настоящей» жизни. Взрослая часть пришедших на курс старательно записывает предполагаемый учебный план — они в этой «настоящей» живут, и только Рита, зависшая в моральной невесомости, растерянно чертит на последнем тетрадном листе квадратики и треугольники. Острыми углами они колют в сердце, ладони, глаза:

«Я ведь помню еще! Вооон за тем столом было написано, рассчитано, выполнено не одно сложнейшее задание того времени, — мысленно отмечает позавчерашняя студентка. — И тогда это казалось таким важным! Таким жизненно необходимым! И таким, позже, до слез бессмысленным!»

От осознания странной цикличности, от бессилия что-либо изменить, хочется плакать. Рита больно кусает губы, и это странно удерживает неконтролируемый поток слезоизвержения. Остается только немое — «неужели это на самом деле происходит сейчас, и я старухой вздыхаю о „том времени“, как они о своей призрачной юности?»

Сгущаясь, сумерки превращают оконное стекло в темное зеркало. В нем отражается Рита. В ее глазах отражается вечер и этот бесконечный зеркальный коридор вопросов без ответа.

«Когда/как я умудрилась втянуться в кабалу? Зачем?»

«Мне почти 28. У меня есть образование. Ребенок. Дом. Муж. Мама, наконец нашедшая свое счастье. Список повседневных дел, соответствующих моему статусу матери, замужней жены и хорошей дочери. Этакие должностные инструкции соответствия, от которых отступать я не имею права, ибо — так положено. Так правильно. На этом самом порядке стоит мир».

«Хотя, по мне, он скорее похож на гранитную могильную плиту, одновременно являющуюся фундаментом этого самого патриархального мира».

— И это не отвечает на мой вопрос, — тихо шепчет Рита.

— Хорошо, я выскажусь проще… — долетают до сознания слова лектора из-за кафедры.

«Знаки, — уголки губ молодой женщины трогает легкая горечь улыбки. — В какой-то момент я перестала читать их, стерла, свернула со своей личной тропы на общий тракт, который веками вымащивался каменными глыбами традиций. Зазоры между ними затирались раствором устоев, житейско-бытовой „мудрости“».

«О чем же мне теперь плакать? Мама права — у меня действительно есть все, что нужно любой хорошей женщине этой вселенной, а раз так, то не к чему больше стремиться. И мне сейчас здесь не место».

Душа в невидимой камере-одиночке приникает лбом к ледяным, стеклянным граням. От их холода немеют чувства и мысли.

По окончании вступительного слова шумно/беспокойная студенческая часть слушателей спешно покидает аудиторию. Рита же остается в числе тех, кто не торопится, не спеша складывает тетради и планшеты в сумки. Несмотря на онемевшее бытие, что-то еще очень больно и горячо стучит в висках (или ПОКА стучит).

Дежавю — сколько раз уже она покидала и возвращалась на это самое место с самыми разными эмоциональными составляющими — вступительный экзамен, посвящение в студенческое сообщество, курсовые, планы на будущее… академ, который в эти планы не входил, и спустя два года заочное обучение, которое она могла бы уже не проходить. Работа по специальности, как и работа в принципе — ей не грозит. С некоторых пор ее работа и сфера ответственности — это уютный дом, ухоженный муж и здоровый ребенок (от перемены мест слагаемых, как известно, сумма не изменится). У мужа по умолчанию впереди карьерный рост до уровня отеческого генерального положения в Филиале всесильной Компании. У нее?

Рита идет гулкими коридорами.

«Светлое семейное будущее — ибо это великое предназначение женщины! А любовь… — просто глупое слово, не имеющее ничего общего с жизнью настоящей, повседневной, истинной. У меня есть все, что нужно женщине».

— Па, я задержусь, не жди, — Миша собирает в портфель предварительный план-проект. Эту ядерно-водородную бомбу, взорвавшую навсегда тихий мир Филиала и вывернувшую его наизнанку.

Уже собираясь покинуть конференц-зал, Никита Михайлович останавливается, тяжело оглядывается и указывает пальцем.

— Нет уж, сынок, хватит, — его голос начинает фразу почти ласково, а заканчивает свирепым рычанием загнанного в угол хищника. — Хватит здесь якшаться с этой своей, прости господи… Пока весь свой ум ей в п….одол не спустил, хоть иногда включай верхнюю голову! — он не скрывает ни усталости, ни злости, ни раздражения. — Сейчас ты отвезешь меня домой, завтра с утра за мной заедешь и расскажешь по дороге, почему нам не выгоден этот проект!

На последних словах Мишка начинает трясти головой.

— Нет! Нет! И нет! Нам выгоден Олькин проект! Он нам нужен! Он нам просто жизненно необходим! И ты сам это понимаешь! — по мере слов Мишка поднимается за столом. — Нужен всему Городку, а не горстке ретроградов из филиала! Вам, конечно, так спокойнее…

— Что-о?!..

Этот рев на повышенных даже подслушивать не нужно было, он разносился по пустым коридорам офиса, рикошетил о закрытые двери кабинетов и летел дальше.

Закрыв красивые ушки красивыми пальцами, Джамала в сердцах спешит прочь, в замеченную приоткрытую дверь импровизированной курилки.

— Оксан? — в запрещенном месте для курения, устроенном прямо на пожарной лестнице, всегда царит очень густой полумрак.

— Уже ушла, — отвечает другая девушка. По мере привыкания глаз к тени, Джамала различает сотрудницу в традиционной «пионерской» одежде секретарей — белый верх, черный низ. Рядом с ней стоит, прислонившись спиной к стене, бывшая одноклассница. Становясь ярче, огонек сигареты освещает ее лицо и гаснет вновь, уступая место темной неизвестности.

— Оль… — как-то испуганно и нерешительно звучит голос Джамалы. — А ты на машине?

Темный силуэт чуть заметно поворачивает голову в ее сторону.

— Скажите, пожалуйста, куда мне отсюда идти? — спросила Алиса

— А куда ты хочешь попасть? — ответил Кот.

— Мне все равно… — сказала Алиса.

— Тогда все равно, куда и идти, — заметил Кот.

Сонечке пять. Она мирно и сладко спит, вряд ли понимая, о чем мамина сказка.

Рита поднимается, поправляет одеяло у своего ангелочка, выключает ночник и тихо покидает детскую.

По полутемной лестнице спускается вниз, к свету, горящему в кухне и гостиной. Видит взъерошенного Мишку, а он сердито смотрит в холодильник на обилие контейнеров, бутылочек, чего-то еще…

— Ужин на столе, — Рита выключает лишний свет. Миша оглядывается на нее, на стол, где его привычно ждет что-то свежеприготовленное.

— Угу, — он угрюмо тащится мыть руки. Она наливает в чайник воду и зажигает газ. Затем достает из стенного шкафа маленький «заварник».

— Ты будешь? — поворачивается к Мишке через плечо. Она не видит его, но слышит и знает, что он там, за столом, с аппетитом очень голодного человека уничтожает остывший ужин.

— Холодное, — «для порядка» бурчит Мишка.

Рита пожимает плечами и всыпает в фарфоровый чайничек двойную порцию заварки.

— Мог бы предупредить, что сильно задержишься, тогда ел бы горячее.

— Это отец все…. — вскипая, большой чайник прерывает Мишкины возмущения своим свистом. Рита выключает газ, заливает кипяток в маленький и закрывает крышечкой.

— Не веришь, у матери спроси! — мешая досаду с раздражением, голодом и едой, бурчит обиженным ребенком вполне себе взрослый мужчина. — Он заставил меня домой его везти сегодня, и завтра с утра его на работу забирать тоже буду.

— А что случилось? — Рита садится за стол напротив мужа. Отстраненность в ее глазах сменяется интересом и теплом, которое согревает Мишку изнутри. Магия, которой никогда не научат в Хогвартсе, незаметно и верно превращает смертельно опасное чудовище в мирного, доброго человека. Только очень усталого.

Чувствуя, как спадает непосильный груз напряжения, Миша тяжело вздыхает, ковыряется вилкой в остатках ужина и не знает, с чего начинать свой рассказ.

Может быть, с того, что Олька никогда не давала ему покоя?

С самого первого момента их знакомства. Словно айсберг, появившийся из сумерек белой Ленинградской ночи, она стала фатумом Титаника его успешной жизни. Разрушив первую иллюзию его детства о том, что он знает все.

— Я сам над ним работал, — говорит он сейчас себе и жене. — Только…. не получалось все, не складывалось, и отец… — Миша с досадой отодвигает тарелку, принимает от Риты кружку. — Если бы он поддержал меня, понимаешь? Я бы сам перебрал «Северо-Запад». Но я точно знал, что он зарубит….а вот ее вряд ли!

Рита кивает, смакует чуть терпкий с легкой горчинкой настой.

— …теперь она задаст ему! — тем временем распаляется в эмоциональных откровениях муж. — О! Ты даже представить не можешь, что она за человек! И он не представляет, он предлагает мне плагиат! Это глупо! — в громких восклицаниях страх и страсть. — А я ее поддержу! Ради него же! Ради, мать ее, Компании…

Иногда даже «в доску» свои люди показываются с неизученной, изнаночной стороны, о которой не подозреваешь. Рита с растущим удивлением наблюдает сейчас неожиданное явление Золотарева, возбужденного от уверенности в собственной неуверенности. Руки трясутся, глаза бегают, в голосе вообще петушиный хор.

— Кто она? — тихо спрашивает молодая женщина, никогда не ревновавшая мужа, даже имея неоспоримые доказательства измен и неверности. Миша удивленно замолкает на полуслове. Смотрит так, словно впервые, неожиданно увидел Риту. Словно здесь ее не должно было быть, или до этого он объяснял ей таблицу умножения, а она спрашивает, не это ли причина зеленой травы.

— Кампински, — нелепо звучит его голос, произносящий нелепую фамилию. — Мы в школе учились с ней, я тебе не рассказывал. Она не человек просто, а танк.

По мере его слов Рита начинает отрицательно качать головой.

— Нет! Не рассказывай мне и сейчас! Я не намерена обсуждать твоих фавориток за вечерним семейным ужином! Вздыхать, подпевая тебе — ах, какая женщина!

Глаза Михаила выдают растущее прерванным возбуждением бешенство.

— Дура! Я не о том! Вы вообще похожи с ней… — рявкает, психует и ошарашено замолкает, удивленный какой-то своей внезапной догадкой.

— Сам дурак! — иронично и зло отвечает Рита. — И еще одна твоя дурацкая мечта про любовь втроем! — она поднимается, выплескивает остатки чая в мойку, автоматически ополаскивает кружку и ставит на место.

— Ага, с бревном и феминисткой! — бесится Золотарев. Она не дает ему договорить, покидая столовую, роняет обидные фразы.

— Forever alone, дорогой! И не забудь позвонить своей гейше!

Не дождавшись звонка, Джамала, засыпая, обнимает медведя. Большого такого, плюшевого и розового. Его подарил ей Мишка в прошлом году. Его она прячет в шкаф, когда Зоолотарев приходит…

Он приходит несколько раз в неделю. Иногда реже, иногда чаще, не исключая дни месячных — мы же всегда можем что-то придумать? И Джамала непременно придумывает, развлекает, ублажает — ведь она хочет и впредь жить в этой квартире, большую часть ипотеки за которую он исправно оплачивает. Работать в Компании (имея лишь базовое среднее образование). Покупать себе новые украшения или получать их от него в подарок. Быть независимой — как бы по-дурацки смешно в ее положении это ни звучало.

— Спи, спи, мой хороший, — прячутся слезы в розовый плюш. — Мы еще победим их всех! Вот увидишь. Просто надо быть чуть хитрее, надо чуть подождать, потерпеть и улыбаться…

Словно ребенок, она сворачивается клубочком под защитой своего мишки. Ей снится сад, цветущий розово-белым облаком, благоухающий, словно шербет. Дворик с мозаичным полом и стенами. Странная печь-нора во дворе. Лепешки с вареньем из лепестков роз. Чужой язык и красивые песни, которые поет красивая своим счастьем девушка Малика. С невыносимой любовью она смотрит на мужчину с непривычным для этих мест цветом глаз и волос. Загорелый в черное, белобрысый, сероглазый Алексей высок, широк в плечах, силен, как бык, хитер, как лис, циничен и воспринимает любовь-обожание юной восточной красавицы, как должное. Он всегда берет то, что хочет по праву сильного. История и мать умалчивают о том, как в обход армейского устава и жестких местных традиций, они с Алексеем могли спокойно прожить четыре года в глухом таджикском селении. Об этом Джамала после делала собственные выводы на основе недомолвок и случайно всплывающих слов о «русском отце», трибунале, наркотрафике через границу, спешном замужестве девятнадцатилетней Малики с вдовцом Салимом, конкурентным преимуществом которого против всех местных женихов стал его скорый отъезд в Российскую Федерацию. Похоронив всех своих, он уезжал навсегда. Джамале было три года. Она еще не понимала, что больше никогда не увидит свой двор, свои персики и того, кто оставил незаживающий шрам в душе ее матери.

Салим перевозил их из города в город. Сменялись общежития, вагончики, коммуналки с миллионом чужих, неприветливых лиц. Не изменялась тоска в глазах матери, с которой она каждый раз смотрела на схожий цвет волос или фигуру с тем призраком, что иногда снился Джамале. Не изменялись страх и ненависть, с которой Салим смотрел на маленькую Джамалу.

— Ты не нужна мне, — сказал он однажды ее матери. — Я возьму себе другую, не такую красивую, но она родит мне детей и будет довольна, а ты можешь и дальше тосковать о том, кто никогда не любил ни тебя, ни твою дочь.

— Хорошо, — ответила Малика. — Я не буду больше тосковать о нем. Я буду улыбаться тебе и рожу тебе столько детей, сколько захочешь. Но им нужен дом, а не эти бесконечные переезды.

Джамала впервые остро чувствовала ложь в каждом слове и взгляде матери. В ее красивых песнях, которые она теперь пела в старом беленом доме с хлипким забором из деревянных палочек. Она впервые стала стесняться мать из-за большого, круглого живота, с которым та повела «свою красавицу» на праздник первого сентября, и впервые, переборов стеснительность, сама подошла к незнакомой девочке, так же одиноко стоящей в стороне от остальных ребят. Лишь бы только мама не пошла ее знакомить и рассказывать, какая трусишка у нее дочь.

— Здравствуй! — почти правильно выпалила Джамала, улыбаясь изо всех сил. Девочка со смешной стрижкой «горшком» повернулась и удивленно посмотрела на нее, а потом неуверенно улыбнулась.

— Привет.

— Я здесь новенькая, а ты? — сердечко бедной Джамалы готово было выпрыгнуть из груди от страха и непривычной смелости.

— Я тоже, — ответила девочка. — Как тебя зовут? У тебя необычное имя, — она еще раз улыбнулась и потрогала пальцами толстенную косу Джамалы. — И необычные волосы.

— А… — растерялась первая. — А у тебя очень красивое платье! Ты откуда?

— Из Ленинграда.

— Из Ленинграда?! — походя, громко рассмеялся белобрысый пацан с загорелой дотемна кожей и удивительно серыми на ее фоне глазами. — Нет такого города!

— Есть такая буква! — сказал Петрович, нажимая кнопку звонка искомой квартиры.

Новое утро принесло грузчиков, новую технику, мебель, сборщиков и снег. Трудно сказать чему/кому из них Ольга порадовалась больше, но спустя буквально полчаса она поспешила сбежать из квартиры, ставшей маленьким заводом по производству большого количества шума. Подготовиться здесь сейчас к очередному совещанию просто никак не представлялось возможным, и она решила воспользоваться свободным временем в ознакомительных целях. Как изменился Городок за последние несколько лет? Что в нем появилось нового или осталось старым. К примеру, раньше в этом здании находился небольшой магазин цифровой техники, а теперь типография, рекламное агентство, «фото за 4 минуты» и канцелярская лавка одновременно.

Припарковав машину у вытянутого двухэтажного строения, отделанного новеньким дешевым сайдингом, Ольга поднялась по скользким ступеням, присыпанным свежим снегом.

Предприимчивый бизнесмен не стал париться, а сделал на все свои организации разные вывески и одну общую «приемную», заодно служащую магазином и «быстрым фото».

— Здравствуйте, — дежурно произносит молодая женщина, не отрываясь от работы за компьютером. Она обрабатывает изображение сорокапятилетнего городчанина для последней в его жизни замены паспорта. Сам он сидит тут же и разглядывает преимущественно томных красоток в образцах фоторамок. По Ольге скользнул оценивающим взглядом, явно присвоил ей один из предпоследних баллов по собственным предпочтениям и вновь вернулся к созерцанию стандартных красотковых прелестей.

— Здравствуйте, — улыбнулась Ольга, узнав в местной сотруднице свою вчерашнюю незнакомку на каблуках. Сегодня она предпочла кроссовки, джинсы и теплый свитер крупной вязки, который бессовестно повторяет контуры ее красивой фигуры. И если вчера, в мельтешении слезоточивых солнечных лучей, Ольга запомнила лишь неустойчивость положения летящей (почти в прямом смысле) девушки, ее милую, испуганно/извиняющуюся улыбку и темно-блестящие волны волос, то сегодня без суматохи и ледяного крошева под ногами Ольге хватило одного взгляда рассмотреть/отметить милый овал лица, красивые губы, где верхняя чуть тоньше нижней, из-за чего постоянно кажется, что незнакомка улыбается, аккуратный носик, немного несимметричные брови, нисколько не портящие общее впечатление, скорее, наоборот, заставляют еще раз взглянуть внимательнее и, конечно, глаза — два загадочных темно-зеленых озера.

Подняв их на Ольгу, девушка почему-то страшно смутилась.

— Здрв… да… — она вновь поспешила вперить взгляд в электронное фото со сменным костюмом. Почти физически ощутив волну ее смущения, Ольга улыбнулась приятности и тайне, которая все еще осталась не раскрытой — почему же эта девушка «нетипичная» для Городка? Что в ней такого, не бросающегося ни на первый, ни на второй взгляды, но уверенно сообщающего (Ольге) сигналы пришелицы с другой совершенно планеты?

Мужик, тем временем, скучая, изучил время на циферблате больших стенных часов с логотипом чего-то рекламного, шумно вздохнул, поскреб в затылке.

«Напряжение и тебя коснулось?» — мысленно хмыкнула Кампински и поинтересовалась вслух:

— У вас есть возможность отсканировать или снять копии с А3?

Тонкие пальчики Риты задают команду «сохранить» и «распечатать». Черный принтер в углу начинает сердито фырчать и оживает бурной деятельностью.

— Да, есть, — не глядя на Ольгу, отвечает ей девушка. — Практически любой формат можно.

Новоиспеченные фото городчанина аккуратно кладутся в белый конверт и отдаются страждущему клиенту. Суетливо потоптавшись, поправив шапку и шарф, мужчина покидает мир рекламы и прочих бытовых услуг. За громко хлопнувшей дверью наступает звенящая тишина. В ней Ольга и Рита стоят друг против друга, внезапно окаменев в неловкой паузе. Так странно иногда складывается минутное молчание посреди оживленного разговора. Оно оглушает. Оно на миг лишает ориентации во времени, пространстве…. Секундомером бьется жилка у виска. Рита смотрит в глаза Ольге — обе уже не помнят о «чем речь».

— Не сейчас, — наконец, находится вторая, — я на будущее. Она вдруг ощущает себя нарушителем, вторгшимся в чужой заповедник. Но, незнание законов, как известно, не освобождает от ответственности.

— Ясно, — Рита выдавливает из себя дежурную улыбку, поворачивается к столу, неловко задевает лежащую на краю папку, из которой тут же на пол высыпаются разнокалиберные готовые снимки. Пытаясь их поймать, роняет подставку с маркерами, карандашами, ручками. Краснеет.

— Я зайду позже, — сбегает Ольга, чувствуя себя препротивно.

На улице все тот же серый февраль и Городок, который теперь кажется еще более унылым, чем прежде.

Доставив мрачного, как повелителя темных сил, отца в офис, Мишка сослался на дела и поспешил улизнуть из серого здания, ставшего в последнее время тюрьмой, а не фундаментом надежности и стабильности жизни.

Сначала он хотел позвонить, но потом понял, что уже поздно — уже припарковался у подъезда нового дома, где со вчерашнего дня должна обретаться Кампински. Только вот машины ее нет на привычном (со вчерашнего дня) месте. А значит, нет и ее самой.

В четвертом классе они неожиданно подружились. Заклятые враги — Золотарев и Кампински единодушно были выбраны учителями для защиты чести класса и школы на городской физико-математической олимпиаде.

Неожиданно для самих себя они составили потрясающий дуэт, сплоченный экстремальной ситуацией. Они понимали друг друга с полуслова и полувзгляда. Дополняли и поддерживали. Они стоили сотни участников и завоевали самый высший балл. Но самая большая победа для обоих состояла в том, что они научились слышать друг друга. Это же стало и их бедой в новых сложившихся отношениях. Ибо под дружбой «не разлей вода» скрылось от посторонних глаз дикое и безумное соперничество буквально во всем, усложняющееся тем, что и Золотарев и Кампински легко могли просчитать каждый следующий шаг друг друга и успеть сделать этот шаг первым.

Последующие несколько лет Мишкины родители только успевали удивляться многообразию интересов собственного сынули, а Олины бабушка с дедушкой устало вздыхали — это не девочка, это черт в невинном обличии!

В отчаянной и интересной гонке незаметно пролетели несколько лет, когда Мишка внезапно обнаружил новые и странные оттенки чувств к заклятой своей подруге. Проснувшиеся гормоны ехидно-доверительно подсказывали ему новые способы и плоскости, в которых тоже можно было бы посоревноваться, и он с воодушевлением принялся просчитывать новые ходы, вынашивать радужные планы об их с Кампински романе. Да! А почему нет? Она привлекательна. Она надежна. Она друг, в конце концов!

Глядя сейчас на пластиковые окна третьего этажа, Мишка усмехается себе прошлому.

Это был ее шестнадцатый день рождения. Он готовился к нему, как вся советская армия готовилась к штурму Берлина. Выбирал подарок и цветы, продумывал стрижку, одежду, свою речь. Отрабатывал перед зеркалом жесты и интонации. В мечтах он не раз уложил ее на все, что хоть как-то могло послужить опорой в этом нелегком деле, и в назначенный час получил жесточайший отказ.

— Я не люблю тебя, Золотарев! И не хочу! — едва сдерживая слезы, кричала она после его объяснения так, словно он действительно предал ее. — Ты же был моим другом! Как ты мог?! Как ты мог такое подумать?!

В одночасье Мишка лишился верной подруги, нежной возлюбленной и предполагаемого первого в своей жизни секса. Но так и не понял в тот день — почему?

Телефонный звонок отвлек от тени воспоминаний — Джамала позвонила сообщить о списке текущих дел и между делом узнать — Куда ты вообще пропал? Все хорошо? Что-то случилось?

— Я без звонка, — Оля растерянно пожимает плечами. Бабушка хлопочет, что это неважно, и врасплох ее еще никто никогда не заставал. — И не застанет!

— Уж единственную свою внучку я всегда найду, чем угостить! — настойчиво усаживая за стол, успевает заметить. — Хотя, ты всегда была худовата, этим не удивишь. А в остальном похорошела. Повзрослела. Посерьезнела. А где твои вещи-то?

— Она и впрямь на сестру мою в молодости стала похожа, одно лицо! — не давая Ольге ни шанса вставить хоть слово, замечает дед. — А Соня — копия наш отец была, а отец был весь в моего деда-исследователя, который ушел с экспедицией в Гималаи, да так и не вернулся…

Пользуясь тем, что старики все сами за нее себе расскажут, Ольга на минуту останавливается у старого трюмо. С полочки на нее внимательно и серьезно смотрит странная женщина в строгой военной форме. Она не попадает ни в один из признанных канонов женской красоты и вместе с тем она завораживающе прекрасна, как яхта, автомобиль или межконтинентальная ракета перед стартом. Стремительные и вместе с тем плавные линии — собранное, сильное тело, спортивная по-спартански фигура в одновременно напряженной и изящной позе. В детстве и юности Ольга почти каждый день сравнивала свое лицо со старыми фотографиями Софьи Игнатьевны, после — забыла. Сейчас же удивленно смотрит на собственное отражение. Ее всегда раздражала в себе эта слишком светлая кожа (там, где у смуглых ничего не заметно, я же открыто демонстрирую каждый прыщ или эмоцию), слишком темные на ее фоне глаза с золотисто-русыми, в цвет волос, ресницами и непередаваемо-фамильная посадка головы.

«Так и есть!» — теперь это не просто «прямые брови, высокий лоб и классический, римский нос», это некая совокупность, как признак породы у собак.

Иронично скривив красивые губы, Ольга все равно осталась похожей на свою гордую двоюродную бабку, отвернулась.

— Дед недавно фотографии все старые разбирал, — доверительно делится бабушка, собирая на столе целый чайный пир с пирожками, конфетами, вареньем, зефиром и бог знает, чем еще.

— Хочу в порядок привести семейный архив, — соглашается Федор Игнатьич. — И тебе оставлю после. Ты, точно знаю, всю эту память сохранишь. Ты наша кровь и наша фамилия, не то что Дашутка… эх….

Бабушка прикусывает кончик языка, ждет, пока муж покинет гостиную.

— Совсем осерчал он тогда на Дашеньку, — вполголоса жалуется внучке, едва крепкая, с армейской выправкой фигура, пропадает за портьерами. — С тех самых пор так и не знается ни с ней, ни с зятем, и даже Дениску не признает. Ты-то сама мать давно видела?

В глазах бабушки и строгом ее голосе укор, за которыми прячется житейская, бабья такая вина за непутевую дочь.

— Давно. Я не хочу об этом говорить, — твердо отвечает Ольга. Спустя много лет, она научилась отвечать на этот вопрос не лукавя. — И встречаться нам незачем.

— Она твоя мать, — звучит убийственный житейский довод.

— У меня еще и отец есть, теоретически, адмирал, — отвечает детская обида. — Но он хотя бы не выгонял меня из собственной квартиры…

— Ты здесь по работе? — громкий голос деда отправляет в тень прозаичные дрязги. Федор Игнатьевич заполняет своей персоной гостиную. — Ты без вещей, но на машине.

— Да, дедуль. Мне компания предоставляет квартиру, — с облегчением отвечает Оля. — Буду проектировать новый район.

— Ишь ты! — хмыкает дед, садится напротив. — С Золотаревыми? — в восемьдесят семь его взгляд прям, тверд и ясен. Бабушка наливает ему чай в старую, большую, глиняную кружку.

— Где-то с ними, а где-то и против, — в голосе девушки слышен задор. — Только я все равно своего добьюсь! Вот увидите!

— А район-то где? — интересуется бабушка.

— Что-то у них не идет толк в последнее время, — сомневается дедушка. — Что ни возьмут, все потом стоит долгостроем.

— На болотах, — серьезно отвечает внучка и изо всех сил скрывает, что всерьез боится услышать неодобрение. Ведь это действительно сумасшедшая идея и действительно близкие люди. — Там самое удобное и выгодное во всех отношениях расположение.

— Кроме только болот, — бабушка озадаченно замолкает.

Ольга переводит взгляд. Из глаз деда Федора на Ольгу смотрит целая эпоха. Больше чем полвека назад он приехал сюда в команде молодых инженеров-конструкторов для проектировки и строительства огромного завода. Городок в то время был в несколько раз меньше нынешнего, а кое-где из-за скопления строительных вагончиков-времянок напоминал невиданных масштабов цыганский фестиваль. На «подъем» завода со всей страны слетались будущие специалисты, энтузиасты, невесты, что привело к первому строительному буму. Заводской район поднялся в считанные месяцы — стандартные двух-трехэтажные дома, расставленные, словно солдатики на широком плато, продуваемые всеми ветрами и с перебоями в работе водопровода. Тогда и это жилье было роскошью!

— Потом было принято второе решение — Октябрьский район. То, что позже назовут «хрущевками», выткалось «коробками-микрорайонами». Он аккуратно и гармонично вписался между Заводским и Мещанским (историческим) центром. На мой взгляд — это был самый вменяемый проект за все годы до и после. Потому что потом девятиэтажками подняли Светлый — кластер зомби, — дед Федор поморщился. — Однотипные, серые панельки у черта за пазухой. Ни подойти, ни подъехать. Вечно замусоренный и задымленный.

— Его крестный отец Никитка Золотарев — на нем он пришел инженером и поднялся выше. — Федор Игнатьич берет паузу на глоток остывшего чая. Ольга молчит, систематизируя услышанное, многое из прозвучавшего она знает, но все же это не умаляет интереса. — Тогда тоже звучали предложения об освоении «Северо-Запада», — задумчиво продолжает дед, глядя в относительно близкое прошлое. — Их громче всех высказывал Юра Афанасьев, хотя, в то время он был уже далеко не Юрой.

— Он тебе в отцы годился, — вставляет бабушка.

— Он до самого конца не выглядел так, — отмахивается дед Федор. — Это не человек был, а ходячая атомная станция. От него можно было всю городскую энергосистему подпитывать в случае ядерной войны.

Бабушка только отмахивается — ладно, ладно.

— Жаль, но в то время решения принимались не целесообразностью, а какими-то «партийными» соображениями. Впрочем, тебе это ни о чем не скажет и не поможет, — Федор Игнатьич испытывающе смотрит на внучку. — А ведь я помню, как ты там пропадала.

— Чуть свет, Оленька на озеро, — улыбается воспоминаниям бабушка.

— Только там была абсолютная тишина, — Ольга связывает их с текущим временем. — Это очень важно. Я не понимаю, как можно было упустить, что доминирующее направление ветра там к заводу и железной дороге, а не обратно, как в Заводском или в Светлом. Ни шума, ни дыма, ни затхлости в мыслях и мозгах, — она тихо смеется.

— И с водой там получше, чем в Заводском-то будет, — согласно кивает дед, бабушка ворчит, что с водой там будет даже слишком хорошо. — Она там везде, у нас в детстве столько скота там потонуло на заливных лугах. Хоть рис сажай!

— Венеция вообще стоит на сваях, и ничего! — провокатором усмехается Ольга. Бабушка строжится, а потом тоже прыскает со смеху, один Федор Игнатьич остается серьезным.

— Не по зубам эти болота Золотаревым. И всему их Филиалу тоже, — он кивает, словно соглашается сам с собой. — Никита чувствует это, потому трусит, — смотрит на Ольгу. — А вот тому, в ком живет дух Петровского города, (Бог с ней, с Венецией, наш-то тоже не прост) есть смысл попробовать. Ты — наша смелость, гонор всей нашей фамилии — дерзай! Не зря мне Софья со своим адмиралом на днях снились. Не зря!

/Закусив губу, Рита закрывает глаза, чтобы не расплакаться.

Тихо журчит вода в фаянсе общественного типографского туалета. Лампа дневного света жужжит где-то в вышине потолка. Пестрый, казенный кафель рикошетит эти два звука и уносит их в вентиляцию.

Склонившись над умывальником, Марго считает пять на вдох, пять на выдох, а в сознании неуправляемо колотится обида и досада на себя саму.

«Неудачница! Дура неуклюжая! — кричит что-то с самого темного дна души. — Ты просто ходячий позор! Зачем ты вообще есть в этом мире?!», — и по щеке быстро-быстро сбегают слезы — не удержала даже их!

Капают с подбородка в мойку, в темноту склизких канализационных труб.

Кто-то дергает входную дверь. Шпингалет неуверенно шатается, но удерживает позицию.

Рита ладонью закрывает собственный рот. Хочется выть волчицей. Излить душу в этом, полном тоски, вое морозной ночи при полной луне, но даже этого права у нее нет — у нее все хорошо. В этой жизни лучше, чем у всех. Только позавидовать./

Второй раунд переговоров начался ровно в три. Вернее, он начался в тот момент, когда Ольга Кампински столкнулась в коридоре с Золотаревым-старшим и после приветствия поинтересовалась, к какому выводу он пришел. Сверху вниз смотреть на «эту девочку» у него больше не получалось по причине роста и немалого гонора последней, поэтому он набрал в грудь воздуха и ответил — идем!

Заметив, как эти двое с решительным видом дуэлянтов прошествовали в актовый зал, Джамала посчитала своим долгом оповестить всех заинтересованных и высокопоставленных местных лиц, начиная с Золотарева-младшего. Которому, кстати, не очень понравился тот факт, что минувшим вечером ее домой подвозила Кампински.

— Могла бы такси взять, — пожал плечами он. — Надеюсь, ничего лишнего вы… не сказали друг дружке.

— Лишнее ты ей сказал за вчерашним кофе, а я молчала, — постоянный баланс между стервозностью и уступчивостью выматывал, но и добавлял жизненного тонуса.

Голоса в актовом зале повысились до критической отметки.

Слушая гневную тираду о том, что такое строительство в данном месте в принципе невозможно по множеству явных и косвенных причин, Ольга вежливо кивала и улыбалась.

— А теперь, коллеги, — она окинула взглядом собрание местных «авторитетов», остановилась на Золотареве-старшем, — я расскажу вам как и почему этот район не только может, но и должен быть построен именно там, на Северо-Западе. Михаил Никитич, документация с вами?

Она действительно родилась в Ленинграде, в этом северном городе, раскинувшемся на болотах. Явившем свидетельство целеустремленности одного великого человека и укрепившемся коллективной несгибаемостью истинного духа многих других, озаренных, окрыленных, вовлеченных.

Ленинградом звала его Софья Игнатьевна, двоюродная бабушка, заменившая маленькой Оленьке мать и отца и весь остальной мир до пяти с половинкою лет. Отдавшая «чаду» все — свою любовь, знания, нежность и чувство сопричастности к «застывшей музыке» архитектуры, каналов, мостов. Своими прогулками и рассказами она создала в памяти маленького человечка крепчайший фундамент для прекрасного замка воображения с крепкими стенами характера. В него вложила все тепло своего одинокого к преклонным годам сердца. Ее муж давно умер. Ее сын хорошо устроился в Австрии и хотел бы забрать мать к себе и внукам, но больше всего на свете Софья Игнатьевна любила свой город, не могла с ним расстаться. Любовь к нему она концентратом вводила в каждую бутылочку с детским питанием, в каждый взгляд, обращенный к новорожденной жизни в ее тихой и старой квартире.

Софья Игнатьевна с большим скепсисом отнеслась к беременной семнадцатилетней племяннице, которую брат попросил приютить у себя до времени. Даша не нравилась Софье, но родственный долг она исполняла достойно. Вежливо, терпеливо, где-то участливо. А когда появился в доме сопящий комочек, то неожиданно привязалась к нему всем сердцем.

Дочь не нужна была слишком юной матери. Родив от трусливого и непостоянного Ромео, Джульетта хотела бы вычеркнуть этот эпизод из поэмы своей жизни. Поэтому ни секунду не препятствовала Софье Игнатьевне, неожиданно решившей взять полное шефство над неугодным младенцем…

Золотарев-старший тяжело смотрит на Ольгу. Она прямо смотрит в ответ.

— Кто твой отец, девочка? — спросил когда-то давно кривоногий отчим Джамалы.

— Мой отец — адмирал! — гордо ответила девочка надвигающейся тени Золотарева-старшего, а он странно усмехнулся и согласился.

— Значит, строишь здесь свой личный Ленинград? — проскрипел он сейчас усмешкой. — Или Санкт-Петербург.

Ольга чуть вправо склоняет голову:

— Он смог, и я смогу, мы с ним заодно, одной соленой крови.

— Говорить красиво ты мастер! — мужчина тяжело выдохнул. — Хорошо. Готовь проект. С предварительным согласен. Но учти, утверждать его буду не только я.

Башня из деревянных кирпичиков дрогнула, но устояла. Мишка затаил дыхание, Ольга еще раз осторожно потрогала один из нижних блоков, с поджаренной на боку надписью «дженга». Джамала ахнула и засмеялась:

— Вы как маленькие!

— Несущую не трогай! — азартно советует Мишка.

— Погоди, — Оля упорно тащит блок. Башня шатается, но стоит. Под аплодисменты, по правилам игры, блок водружается на верхний этаж. За него выпивается очередной глоток текилы, заедается лаймом, и очередь переходит к Золотареву, да Джамала нечаянно шатает не очень устойчивый кафешный столик. Вавилонская башня летит вниз под хохот троих друзей детства. На них кто с улыбкой, кто без, оглядываются другие посетители «кафе-пиццы», официанты вежливо снуют с заказами ароматного изобретения итальянских крестьян, заодно убирая опустевшие тарелки.

И что-то тоскливое чувствуется Ольге в этом дурашливом веселье, ненастоящее и неуловимое. Словно сквозняки по ногам или двоящиеся от фонарей тени — обманчивые ощущения, непонятно даже, существующие на самом деле или надуманные?

Катая на языке кисло-острый вкус текилы с лаймом и перцем вместо соли, Ольга очень естественно морщится — «просто усталость, завтра пройдет, только выспаться и врубиться в проект».

— Может, еще по одной? — Мишка собирает блоки в картонную коробку. — Пахнет очень! — его тень явно скрывает свои оттенки тоски, издеваясь, смотрит на Ольгу прозрачными глазами.

«Или меня просто глючит!» — мысленно предлагает себе заткнуться Кампински. Помогая Мишке собирать деревянные блоки, кивает на его обручальное кольцо, хмыкает вслух:

— А тебе разве домой не пора? Ты ж вроде в официальном у нас?

Поджимая пальчики, Джамала отвлекается на тихо звякнувшую в ее айфоне новость.

Мишка закрывает коробку, отодвигает ее от себя и развязно обнимает Джамалу за плечи.

— Мы к Джаме сейчас поедем. Мне надоело здесь, — он глядит с непонятным Ольге вызовом, а она, по каким-то микроскопическим приметам: движению ресниц, оттенку взгляда и другого неуловимого, понимает — Джамале его действия и озвученная перспектива крайне неприятны/нежеланны. Мишке, судя по аналогичным невербальным приметам, происходящее тоже доставляет мало удовольствия. Скорее, эта дурацкая ситуация выматывает обоих, но оба настойчиво продолжают свою игру.

Отводя взгляд, Ольга искренне не понимает — «зачем?» — садится на переднее сидение в такси, Джамала с Мишкой устраиваются позади. Водила слушает радио «Энерджи» и уверенно рулит вперед по занесенному бульвару.

«А впрочем, это точно никак меня не касается», — Ольга думает о том, что сама она предпочитает свободу и честность — отношения, не напрягающие друг друга бытом и ответственностью. Принцип — нам хорошо здесь и сейчас. Мы свободны и счастливы, а как надолго, покажет время. Неделя, месяц, пару месяцев… Как только становится «плохо» — лучше сразу расстаться друзьями и в путь, к новым свершениям.

— Всем счастья! — желает она, прощается с бывшими одноклассниками, не доезжая до дома Джамалы, выходит на углу — они почти соседи. Договариваются завтра созвониться, и теплый, душный мирок радио «Энерджи» рулит дальше — с ним уходит странно/тоскливый морок нарочитого веселья.

Вздохнув с облегчением, Ольга наматывает на шею шарф, идет по колено в пушистом, рыхлом, свежевыпавшем снегу. Дурачась, ловит его на язык, испытывая свободу на вкус, а он сыплет и сыплет с ночного неба.

Сидя на подоконнике, Рита и Соня глядят вниз и вдаль. Снег валит как из ковша экскаватора, если верно такое сравнение, засыпает город, заглушая все случайные звуки. Наряжает дома, деревья, елки последним зимним нарядом русской сказки.

— А мы в домике! — говорит Соня, закрывая шторки в комнату. Рита укутывает дочку в шаль и обнимает, прижимает к себе это маленькое и самое родное тепло на свете.

Стенные часы бьют позднее время.

— А нам разве спать не пора? — Соня шепотом.

— И пропустить самое интересное? — шепчет, улыбается Рита. — Мы никому не скажем, мы будем сидеть тихо-тихо и подглядывать за появлением снежных зайцев.

Соня щурится на заоконный снегопад.

— А уже скоро?

— Я думаю, да, — серьезно отвечает Рита. — Видишь, вон те снежинки закручиваются у фонаря? Это верный знак — зайцы где-то рядом.

Девочка с интересом вглядывается в снежные вихри, ее мама в причудливый танец свето-тени.

— у Алисы кролик жил в саду, а у нас в снегу — в снеговоротной норке! — увлекается дочка. — Мы сейчас в нее прямо провалимся!

Шторка едва колышется, нагнетая жуть. На подоконник бесшумно взмывает полосатый Василий, распускает хвостище и серьезно смотрит на Риту с Соней.

— Улыбнись, — шепчет ему женщина. — Мы же знаем, что ты добрый. Просто у тебя работа такая.

Затаившись в маминых руках, Соня с любопытством наблюдает — Вася щурит желтые катафоты, зевает и улыбается в полый рот — ррработа такааая, за поррррядком следить. Тени падающих снежинок мельтешат по всем троим.

— И мы летим вместе с ними, — шепчет Рита. Они с Сонькой вдвоем летят над засыпающим городом. Васька ждет их на окне. Улицы пусты. Огни домов, рекламы витрин, снегоуборочные «аварийки» мигают оранжевыми огоньками.

— Снег такой теплый, — трогает Соня руками. Она засыпает в маминой сказке и шали.

Рита видит в ее сне их двоих с дочкой — босиком в пустом и ночном городе, в свете его фонарей и витрин, в теплом пухе летящего свежего снега. Хохоча, Соня разгоняет сугробы снежинок. Искрясь, они оседают на ее волосы и плечи.

— Снежная королева совсем не злая! — кричит девочка.

За ее восторгом и пеленой снегопада Рита угадывает незнакомую тень. Тень наблюдает за ними. Сонька дурачится с Васькой, который, оказывается, несмотря на почтенный возраст, тоже любит побеситься. Тень смотрит на Риту сквозь снег. Внимательно. Напряженно. И непонятно.

— Кто ты? — просыпаясь на своем подоконнике, шепчет женщина. Ее сердце встревожено бьется.

— Здравствуйте! — спустя несколько дней солнце вновь светит во все глаза. Вновь время ланча, площадь перед торговым центром запружена прохожими и талой водой, вновь знакомая незнакомка на каблуках торопится по своим делам. Она чуть замедляет шаг, поднимает глаза и уже чуть меньше смущается прямому Ольгиному взгляду.

— Здравствуйте, — в уголках губ затаилась неуверенная улыбка.

— Я заходила на днях, хотела оставить заказ, — Ольга равняет свои шаги Ритиным, — но, похоже, без вас там неразбериха.

Она смотрит чуть искоса, отчего фразы кажутся лишь наполовину серьезными.

— Да? — Рита осторожно ступает по мокрому от талой воды асфальту. Ей жизненно важно правильно выбирать места для всех следующих шагов.

— Молодой человек так и не понял, что мне нужно, хотя слова «копия» и «А3» я говорила на чистейшем русском, — уверяет Кампински, советует. — Вон там суше и безопаснее.

Переходя на указанную траекторию, Рита смеется:

— Это, видимо, был Лешка, он не сотрудник, он сын нашего монтажника.

— Немного шепелявит? — Ольгины шаги чуть шире, поэтому она постоянно на шаг впереди и для поддержания разговора ей приходится оглядываться.

— Леша страшно этого стесняется, — догоняет Рита. Дальше вдвоем проходят через широкий вход с крутящейся дверью и оказываются перед большой картой-указателем, украшающей стену холла.

— Я шла в кафе, — поясняет Ольга.

— Я тоже, — вновь улыбается Рита.

Обрученные согласием, девушки направляются в сторону «Эспрессо», где в этот час наблюдается аншлаг. Людно, шумно и как-то бестолково/радостно — надвигающейся ли весной, солнечным светом или не менее солнечным запахом кофе.

— Я могу угостить вас? — внезапно спрашивает Ольга, когда они оказываются в непосредственной близости от барной стойки со снующими за ней работниками кафе. Рита удивленно хлопает ресницами. Очередь относительно быстро движется.

— Не смущайтесь, — в улыбке Ольги нет подвоха. — Я жила в Городке, знаю, что здесь это звучит несколько… нетипично. Но вы ведь тоже не отсюда? Интересно пообщаться с новым здесь человеком.

— И давно вас не было? — чуть громче вставляет Рита между посторонних «свободная касса, два латте, бургер…», ее удивление трансформируется в интерес и почти побеждает смущение.

— Последних… восемь? — Ольга задает вопрос собственной памяти. — Больше?

— Выходит, что я теперь более местная, чем вы. Я как раз прожила здесь эти последние восемь-десять, — Рита внимательнее смотрит на Ольгу и негромко, задумчиво отмечает: — Но вас не назвала бы городчанкой.

— Это комплимент? — Ольга, в свою очередь, замечает плавный переход от смущенных улыбок к интересу из тех, что для самой Ольги «норма жизни», а для Риты явно из категории скрываемых в самом потайном месте самого темного угла души.

— Так, кофе? — подняв брови, спрашивает Кампински, решая про или для себя, что — «Темных сторон мы пока касаться не будем».

Словно подслушав тайный ее голос и соглашаясь с непроизнесенным предложением, Рита доверяется:

— Угощайте!

Латте, американо и два каких-то невесомых десерта. Столик у окна в самом дальнем углу. Музыка в стиле «Европы+».

— Продолжаем разговор, — оставив верхнюю одежду на вешалке, девушки садятся друг против друга.

— Итак, что привело вас сюда? — несколько развязно спрашивает Ольга.

— А что заставило вас отсюда уехать? — улыбается в ответ Рита.

— Так нечестно! — смеется Ольга. — Но я отвечу. Тяга к знаниям!

— Вы уехали поступать?

— «Вы» звучит несколько дико сейчас. Вы не находите? — озвучивает она общую мысль. — Либо меня слишком много, либо нам по пятьдесят лет. Я Ольга, — то ли по-пацански, то ли по-деловому протягивает руку.

— Рита, — вновь неуверенно отвечает девушка. Рукопожатие сбивает ее с толку и одновременно добавляет реальности происходящему — теплая, крепкая ладонь (должно быть, пахнет крепким кофе).

— А я, напротив, училась здесь, — откровенность за откровенность. — Мы с мамой больше не могли оставаться в Москве.

«Вот еще одна затаенная грустинка», — отмечает про себя и продолжает как ни в чем не бывало.

— Политехнический?

— Да.

— С бессменным ректором Павлом Юрьичем во главе?

— Осторожнее, — смеется Рита. — Он мой отчим все-таки…

— Не может быть! — громко восклицает Ольга, удивленная до глубины души. Спохватывается: — Ваша мама, должно быть, потрясающе-отчаянная женщина!

Рита лукаво смеется:

— Ваша?

— Прости, на «ты» после этого язык не поворачивается, — Ольга разводит руками. — Как ей это удалось?

Рита пожимает плечами:

— Говорят, что с первого взгляда. Она преподает там высшую математику.

— Ууу, царица наук! — шутит Ольга. — Тогда понятно, и это самая потрясающая новость о Городке за все последние восемь-десять лет!

Обе в диалоге открыто смотрят друг другу в глаза, что не свойственно для обеих в обычной, повседневной жизни. Обеим до странности легко, несмотря на нестандартность ситуации.

«А что такого?» — запоздало задается вопросом Рита.

«Мы просто пьем кофе», — сама себе отвечает Ольга.

— У ва…. тебя здесь родные?

Ольга подтверждает и попутно честно кается:

— Да, бабушка с дедом, но я их очень редко навещала. Иногда звонила.

Рита сочувствует и словно снимает ее вину:

— Значит, причина возвращения….?

— Работа. Черт! — телефонный звонок резко ставит разговор на паузу.

Считав имя абонента, Ольга досадливо морщится, но не сбрасывает. Рита воспринимает намеком.

— Не буду мешать, — она поднимается, дарит прощально-теплую улыбку. — Спасибо за кофе. Я очень рада знакомству!

— Спасибо, Рита. Хорошего дня, — досада в Ольгином голосе прячется за дежурный холод. — Але.

— Она спала с генеральным! — шепчутся за кофе сотрудницы офиса.

— С нашим Михалычем? — удивляются те, кто еще не в курсе.

— Нет, — поясняют другие, — с московским, с Семеновым!

— Их застукала его жена, — поясняют третьи. — И ее в ссылку сюда отправили. А с сыном нашего они учились в школе.

— Да, мы все учились в одном классе и дружим с детства, — компетентно вставляет Джамала. О ее «дружбе» с замом главного все давно и в деталях знают, но, соблюдая правила игры, вежливо соглашаются.

— Но если это ссылка и ненадолго, то зачем ей тогда заваривать такую кашу с новым проектом? — резонно вопрошают скептики. — С ним она застрянет здесь на гораздо более продолжительное время.

— Интерес, — предполагает кто-то. — Может быть, ей действительно нравится ее работа и ее «прет».

— Азарт, — поддерживает некто.

— Карт-бланш, — повторяет Мишка отцу Ольгины слова. — Было там у них с Семеновым или нет, но она уверена, что ей он все подпишет. И почему-то я тоже не сомневаюсь в этом.

Золотарев-старший задумчиво изучает карту Городка и области, висящую на стене.

— Да, — признает он. — Ты изначально был прав.

Мишка проходит по кабинету, выглядывает в приемную, где тихо и нет никого. Возвращается к отцу с одним-единственным вопросом, который не дает ему покоя уже очень давно.

— У нее твой характер? — в отсутствие Ольги этот вопрос замылился и почти забылся, но сейчас он заболел с новой силой.

Никита Михайлович удивленно и недобро смотрит на сына.

— Я слышал однажды, как ты говорил матери, что хорошо знаешь того «адмирала», — теперь Мишка решает идти до конца. — И помню, как мать испугалась, когда я сказал, что хочу жениться на Кампински.

Никита Михайлович одновременно удивлен, не удивлен и раздосадован. «Зачем это сейчас?» Миша молчит. Вопрос прозвучал, ответ непременно последует.

— У нее, скорее, характер твоей бабушки, царство ей небесное, — отвечает Никита Михайлович. — Это была женщина-кремень! Если что не по ее — искры летели! — он по-старчески кивает сам себе, делает несколько шагов, увеличивая расстояние между собой и сыном. — Да, я…. знаю того «адмирала», но она не моя дочь, если ты это имеешь ввиду. Я никогда не отказывался от ответственности — это закон.

Между строк и в голосе отца Миша слышит откровенное сожаление. «Он, наверняка, гордился бы ей такой».

Становится стыдно за нелепые подозрения, а после и вовсе приходит.

«Отец не „гулюн“».

Последняя мысль сутулит Мишку чувством собственной вины другого характера.

— Значит, мы кровные? — заглушает вопросом неприятные голоса.

Никита Михайлович подтверждает:

— Кровные. Я никогда не позволил бы вам жениться, — при этом в его взгляде добавляется тяжести. — Я и с Ритой ваш брак не одобрял, но здесь… — он бессильно разводит руками. — Сам себе хозяин.

Мишка отворачивается. Как же он ненавидит эти разговоры.

— Как не одобряю и твое блядство, — предсказуемо продолжает отец.

— Ритку я не брошу! — резко отвечает сын. — Семья есть семья, а то, что она фригидная, кто ж знал тогда?

— Ты сегодня прямо светишься, — отмечает Диана Рудольфовна, навещая дочь на рабочем месте. В фотостудии в это время обычно немного посетителей, и в данный момент ими занимаются другие сотрудники.

— Мама? — солнечно удивляется Рита. — Здравствуй! Как ты здесь?

Женщина невзначай заглядывает в монитор компьютера, там фотошопные «наброски» поздравительного календаря для чьей-то свадебной годовщины.

— Мимо шла, — следует загадочный ответ.

— Мама. Математик и случайность — вещи несовместимые, — не верит дочь. — Это я могу случайно оказаться у тебя на работе в середине рабочего дня, но только не ты. Так что колись.

— Сама колись, — обижена женщина. — Могла бы и подыграть. Думаешь, легко всю жизнь математиком быть?

Рита смеется — странный сегодня день.

Диана улыбается, но с некоторой настороженностью, действительно, странный.

— Может, в кафе? — предлагает дочь. — Я могу отойти на полчаса. У меня здесь не срочно.

— Нет. Дело как раз касается твоей… работы, — в этом месте Диана всегда затрудняется, так как назвать занятие Риты профессией у нее язык не поворачивается. — «Что это за профессия фотограф-самоучка?»

— Интересно, — произносит Рита.

— Мне очень понравился портрет, который ты сделала Золотаревым-старшим, и я хочу такой же с Пал Юрьичем, — это равносильно негласному принятию поражения в старом споре, когда Рита отказалась от работы в офисе мужа и зачем-то отправилась осваивать фотошоп в маленькой студии, где ни зарплаты, ни карьеры не сделать.

— Хорошо, — соглашается девушка. — Мне нужно будет сделать несколько ваших фото.

— Чему ты так улыбаешься? — Диану не оставляют подозрения, и еще она очень не любит признавать свою неправоту.

— Одна моя новая знакомая сегодня назвала тебя потрясающе-отчаянной женщиной, когда узнала о вас с профессором.

— Вот как?! — целая гамма чувств, подозрений мгновенно отразилась в маминых глазах. — Кто она? Что за знакомая?

— Не знала, что ты так ревнива, — смеется дочь. — Да и Павел Юрьевич вроде не давал тебе поводов.

— Потому что знает, я за ним зорко слежу. Павел очень интересный, харизматичный мужчина. У нас половина института девчонок по нему сохнут.

— А остальная половина просто очень хорошо скрывают свои желания!

Собираясь уходить, Диана поправляет шапку, пальто.

— Мне никогда не приходило в голову ревновать твоего отца, — вполголоса. — Он всегда был для меня просто еще одним большим ребенком. Не от мира сего. Мечтатель с чистейшей душой. У меня дух захватывало от нежности к нему, — она смотрит на дочь. — Внешне ты на меня похожа, внутренне же вылитый твой отец. Ревновать вас — просто кощунство, — «И, может быть, это не совсем хорошо», — осталось висеть в воздухе непроизнесенным.

После ухода Дианы Рудольфовны Рита поднимается, заваривает себе пакетик чая и возвращается к рабочему столу, но не торопится начать прерванную работу.

«Я действительно идеалистка, как мой отец. Он всю жизнь преданно и самозабвенно любил мою маму. В их отношениях не было страсти, но была умопомрачительная нежность, — ушедший в дежурный режим экран призрачно отражает лицо задумавшейся Риты. — Во всяком случае, он был счастлив. И ему действительно не нужна была никакая другая. Другая изначально нужна была Мишке!»

— Вер…. Я… нормально… — разговаривая по телефону, Ольга босиком, в одних плавках и майке выходит в кухню. В квартире полумрак. Минимум всего нужного, максимум функционального и ничего лишнего. — Днем не очень удобно было…

С темных небес в окно заглядывает любопытный молодой месяц.

Ольга ставит на плиту чайник, заодно зажигает свечу в аромалампе, гасит спичку и отправляет ее в пепельницу, полную угасших собратьев.

— Извини… работаю сутками, готовлю проект…

В этом небе, в отличие от московского и тем более от питерского, миллион звезд.

— Как там Вечный город?.. Шумит? — улыбается. — Итальянцы вообще шумный народ… Здесь?.. Хрустальное-хрустальное небо… Становлюсь романтиком?

По второй линии пытается пробиться Джамала. Оля равнодушно смотрит на мерцающие буквы и продолжает прежний диалог:

— Что значит, не важен?.. Вер, это мой проект, и я серьезно! — скука на лице перерастает в досаду. — Разумеется, он задержит меня здесь… Чего ты не понимаешь? Мне этим интересно заниматься! Это мое дело, Вера, я к нему, черт побери, всю жизнь свою шла! — нервничая, она начинает мерить шагами кухню, окончательно меняется, слушая монолог далекой Веры. Досада перетекает в раздражение и откровенную ярость. — Только попробуй хоть слово Семенову!.. Это будут последние. Поверь! Это мое личное с ним дело! Ты здесь ни при чем!

Сжимая и разжимая кулак на свободной руке, Ольга смотрит в окно, видит в собственном отражении лицо собеседницы и убивает ее леденящим душу взглядом.

— …будь довольна тем, что я вообще с тобой разговариваю…

— …никогда тебе не обещала!

— …сука!

— …мне только по чужим койкам скакать?

Не дослушав абонента, она в бешенстве кричит:

— Иди к черту тогда! — швыряет испуганный телефон в темень угла, открывает окно. — Сука! Сука! Сука! — разносится тревожной ночью в застывшем от холода районе.

— Не могу дозвониться, — отвечает Джамала, отнимает в очередной раз айфон от ушка и посылает Мишке бархатный взгляд. — Ты уверен, что она никуда не уехала?

Закинув руки за голову, он, абсолютно голый, лежит посредине широкой кровати, олицетворяя собой лень и вселенское спокойствие.

— Да куда она денется? Проект свой рисует… — голос сходит на нет, глаза закрываются сами по себе, еще немного — и он действительно захрапит глубоким сном.

— Мишань, может, давай я кофе сварю? С коньячком? — она ласково проводит ладонью по его животу. Ночник создает двойственность, освещая красивое тело метиски под полупрозрачным пеньюаром, но только сегодня, как ни старается Джамала, а победить лиричное настроение Золотарева у нее не получается.

— Я за рулем, — не открывая глаз, отзывается Миша. — Скажи, вот чего ей надо, а?

За секунду воздух в комнате меняется, словно становясь тяжелым и спертым от этих слов.

Джамала ненавидит разговоры о его жене. Каждый раз они начинаются именно так, не предвещают ничего хорошего, а заканчиваются и вовсе ужасно.

— Кому? Кампински? — играет дурочку с очень слабой надеждой на верное попадание.

— Да нет, — Миша досадливо опровергает неверную догадку. — Ритке моей. Вот ей, суке, что еще надо? Я уже перепробовал все…

Собрав распущенные по плечам черным морем волосы в хвост, Джамала бросает украдкой взгляд на захандрившего любовника.

— Мы уже обсуждали это, она просто не любит секс, а я люблю… тебя, — последнее слово звучит на два тона ниже, почти неслышно.

— Врешь ты все, — в тихо разгорающейся ярости Мишка открывает глаза. Она сидит перед ним, на краю собственной кровати в луче рассеянного света. Такое милое, невинное личико, нежные плечи, укрытые в призрачную защиту белого кружева, под ним бронзовеет идеальное тело… «Разорвать к черту эту импортную паутинку, до истерического „что ты делаешь?!“, намотать волосы на кулак, прижать вон к тому высокому креслу… — чувствуя, как просыпается в нем интерес, Мишка усмехается своим мыслям. — Ей бы понравилось, наверное». — Его голос становится хриплым: — Вы все со мной играете. Врете! Сколько их до меня у тебя было?

Жуткая злоба просыпается в его глазах. Джамала облизывает пересохшие от испуга губы:

— Ты же знаешь, никого, только тот, за которого меня отчим выдал…. — сейчас он все-таки поймает ее волосы, будет тянуть вниз, пока ее лицо не окажется у него между ног.

— Я не вру тебе, это правда… — успеет выкрикнуть она, прежде чем он впихнет ей в рот свой главный аргумент силы и права. Превозмогая обиду, отвращение и тошноту, Джамала будет послушно делать все, что он захочет, где он захочет, как он захочет. При этом стараясь не разбирать его слов, ибо проще после отмыть тело от его присутствия, чем душу от селевого потока грязных и мерзких оскорблений.

Он ненавидит свою жену. Она не дает ему, презирает его, но оба продолжают жить вместе, потому что дочь, семья, родители, соседи, родственники, общий дом и еще миллион дурацких причин.

Удовлетворившись, Золотарев с омерзением оставит измученную Джамалу лежать в кровати. Она же давно знает — лучше молчать, не шевелиться в это время и самое главное — не открывать глаза, не смотреть на него. Он оденется второпях, уходя, харкнет последними ругательствами. С щелчком дверного замка наступит долгожданная тишь.

Лунная ночь над Городком сменится очередным утром. Оно поднимет большую часть городчан мелодиями будильников и отпустит меньшую c ночных смен домой.

Небо в наступающем дне будет таким же голубым, несмотря на чьи-то человеческие обстоятельства, снег — холодным, вода — мокрой.

Рита приготовит мужу завтрак, дочери какао, себе легкий перекус на работу и поведет Сонечку в детский сад.

Мишка проснется в отличной физической форме, отягощенный лишь привычным грузом вины по отношению к Рите, Соне, Джамале, отцу. Скомкает и сунет это чувство в карман до поры до времени. На столе его ждет вкусный завтрак, в гараже новенький «пежо», на работе намечаются очередные свершения. А Рита?.. Не пошла бы она к черту со своими закидонами!

Джамала понежится в шелке простыней, восстанет из них и, переступив через ворох перепачканного прошедшей ночью постельного белья, отправится в кухню варить кофе. По пути она непременно бросит внимательный взгляд на свое отражение в большом зеркале. Оценит стройность фигуры, точеность бедер, округлость грудей и гибкость рук. Для двадцати восьми она более, чем идеальна!

Ольга устало поднимется из-за компьютера, чтобы только выключить белый свет ламп, дотащиться до кровати со скомканным одеялом и завалиться спать, так и не вспомнив о валяющемся за кухонным столом телефоне.

Телефон погасит цветной экран с последним китайским предупреждением об иссякающем аккумуляторном заряде, пропоет отбой и разорвет на время сотовое соединение внешнего мира с абонентом, так и не прочитавшим покаянное смс от «Оперы№5» — «Прости меня, пожалуйста. Скоро увидимся. Я очень-очень тебя люблю».

«Городок» сродни «любви» — такое же вечное и абстрактное понятие с весьма относительным определением о своей сущности.

Что такое любовь?

Миллион определений и все субъективны.

Городок — универсальный социальный объект с собственным условным набором качеств/свойств. Где объективно — он еще не мегаполис и уже не деревня. И если в первом всем откровенно по фигу друг на друга, на странности, сексуальную ориентацию или религиозные пристрастия соседа — главное, чтобы этот условный сосед не портил «мой личный жизненный ландшафт»; а во втором о всей соседской личной жизни осведомленность лучше, чем о своей собственной. То Городок — промежуточный вариант. Где с одной стороны у тебя есть определенная свобода воли/выбора, а с другой куча «неравнодушных» знакомых, близких или соседей, которые непременно явно или косвенно сунут нос в твою кровать.

Городок условен. Меняются диалекты, местность, суть остается прежней, бессмертной в своей формуле «уездного города N». Где, к примеру, Ярославль и Барнаул, находясь в разных часовых поясах, прошиты единой иглой, каким-нибудь «московским проспектом». И пусть в одном любимая приставка городчан ко всему что угодно «хоть», а во втором «поди», единый смысл существования, непременно достичь неких «московских» высот, прокатившись по своей жизни, как по проспекту. Стать «не хуже», выполнить основную программу и непременно проследить за соседом, тонущем из года в год в том болоте. А любое инакомыслие непременно зарубить на корню «ибо нефиг быть счастливее окружающих», нельзя отличаться/высовываться. На этих принципах держится весь мировой порядок.

— Здравствуйте, — Дежавю. Спустя пару дней Рита вновь стоит перед Ольгой. Кафе «Эспрессо». Правда, нет ни солнца, ни ланча и время «ближе к вечеру». Народ вокруг — все больше замерзшая на улице молодежь. Да и сама Рита, собственно, ни себе, ни Ольге не ответила бы точно, зачем оказалась здесь сейчас. Просто отступила от привычных, неписанных правил по неясному велению сердца (любопытства?), просто шла с учебы и сделала немалый крюк до кафе, как никто из ее местных знакомых никогда не стал бы делать…

«Может быть, только Ольга…» — она сидит за тем же самым столиком, но мысли ее явно где-то очень далеко. Поднимает глаза на голос Риты, и две противоположные вселенные неожиданно для обеих сливаются в одну — слишком глубокие, личные, не успевшие перекраситься в официальное, взгляды. Впервые для Риты и внезапно даже для Ольги ее взгляд оказывается слишком глубок, открыт и честен, такой, что Риту охватывает странное и жуткое ощущение то ли полета, то ли свободного падения. Ольга проваливается следом во временную кроличью нору. Неожиданно, до щекотки в животе и перехваченного дыхания, но, в отличие от Риты, все-таки испытано не раз, и Ольга знает, как планировать в восходящих потоках экспромта на картонных крыльях случайности.

— Здравствуй, — ее голос становится ниже, губы теплеют намеком неофициальной улыбки, словно подтверждают не шапочное знакомство с подобной случайностью, а полное, взаимное согласие.

В глазах Риты, напротив, аварийные сигналы «системный сбой», — она всю жизнь подсознательно ждала и искала такого именно, как у Ольги взгляда, ответа, реакции, а теперь, встретив, испугалась и резко выставила непробиваемый щит. — «Не смотрят так незнакомые женщины на незнакомых женщин!»

— Видимо, кофе был сегодня крепок, — отвечает, списывая для себя и для Ольги эту странность на не совсем трезвое состояние последней. — В нем было больше коньяка, чем кофе?

И пока Рита разыгрывает стандартную роль, Ольга не делает и даже не планирует попыток объяснить и просто ответить что-то. Она со своей этой полуулыбкой читает растущие с каждой минутой неловкость, сомнения в душе Риты. — «Остаться ли ей теперь или идти дальше? И куда вообще идти, и что будет, если останусь?»

«Хорошо будет и интересно» — соблазнительно обещает вечер.

— В прошлый раз нам помешали… продолжим? — Ольга жестом предлагает сесть напротив. Ее голос опускается еще чуть ниже по шкале тембра/бархата. Осознанно или нет, но она уже включилась в игру. По венам пробежал огонек азарта. Он же тайным кодом вплелся в голос и в слова, что микроскопически точно теперь попадают в нужные соединения, задевают тайные струны, отчаянно скрываемые Ритой глубоко в душе.

«Либо еще не осознанные ею до конца. Из страха признаться самой себе в некоторой «неправильности», — догадывается Ольга.

— Не знаю, — выдыхает в ответ женщина, не в силах контролировать учащающееся сердцебиение, умножаемое самой настоящей внутренней паникой. Кровь приливает к вискам, зрачки расширяются. Ольга почти физически ощущает зарождающийся в сознании Риты двенадцатибальный тропический шторм. Он приятен, нравится ей, откликается ленивым теплом в руках, а затем резко обрывается дурацкой неизбежностью, где «городок» неистребим в душе каждой его жительницы/жителя.

Ольга опускает взгляд, чтобы скрыть от обеих Ритин побег. — Не садятся незнакомые женщины вечером за столик к незнакомым женщинам.

— Здравствуй! — за временно Ольгин стол порхает Джамала с избитым: — Какие люди и без охраны!

Ольга выгибает бровь. «Сколько лет этой дурацкой фразе? Бесит она меня», — последнее замечание двусмысленно намекает и на саму Джамалу.

Джамала красиво поправляет локон, коварно выбившийся из общей прически. Трогает сережку и дарит самую милую из запаса своих улыбок:

— Холодно там! Мороз! — разумеется, она чувствует негласный Ольгин намек.

— Как же тебя отпустили проветриться? — иронично усмехается последняя. — Да еще в полной боеготовности.

— С корпоратива сбежала, — поясняет Джамала, достает из рукава фляжку. — Ну, не будь злюкой, — делает глоток и протягивает старой подруге. — Давай трубку мира?

Вот что всегда Ольге действительно нравилось, так это Джамалина способность сглаживать острые углы и гасить многие ненужные конфликты еще в стадии искорок.

Фляжка из чеканного серебра, зловеще булькнув, переходит в Ольгину ладонь. Содержимое приятно обжигает язык, нёбо, горло историей не менее тридцатилетней выдержки и, оставив на губах легкую горчинку, разливается в сознании бархатом из множества вкусов.

— Все должно быть на высшем уровне? — Ольга возвращает фляжку. До конца погасить искры разноликих чувств в Ольгиной душе ни Джамале, ни коньяку не удалось, поэтому с сарказмом звучит следующий вопрос:

— Его ни с чем не перепутаешь, но ты сама-то знаешь ли ему цену? — Ольга смотрит, как Джамала делает маленький глоточек, невольно морщится и честно отрицательно качает головой.

— Начальству сегодня подарили. Они до этого водки уже напились, так что никто не заметит.

Эта честность убивает.

Ольга прячется вновь в свой невидимый панцирь, вертит в руках телефон, хранящий неподобающе много личного. Например, легкие трещины на дисплее, оставшиеся после одного из недавних вечеров.

— Еще по одной? — соблазняет Джамала.

Ольга не хочет задаваться вопросом — «Зачем она здесь и сейчас такая красивая, мирная?» Фляжка делает новый круг, щедро раздаривая золотое тепло одного из старинных коньячных домов Франции.

— Не сердись на меня, — чуть вправо склоняет голову красивая женщина, по-своему истолковывая задумчивое молчание подруги. — Я тогда была глупой, перепуганной девочкой, — в ответ на ее слова Ольгина память подгружает нужные слайды с эхом старых ощущений.

— Я сама была немногим умнее, — признает Кампински, отвлекаясь от иных мыслей. — Надеюсь, сейчас… — она разводит руками, подыскивая нужные слова, но обращенные к другому человечку, слова-предатели прячутся по углам, как испуганные дети, и не хотят выходить на свет для развлечения нежеланной гостьи.

— Сейчас все хорошо, — утвердительно кивает Джамала. — И я очень рада встретить тебя.

Ольга делает очередной глоток из фляжки, закручивает крышку, отдает хозяйке.

— Не стоит злоупотреблять. Он слишком хорош для банальной пьянки, — поднимается. — В местном кафе.

— Продолжим в другом где-то? — следом за Ольгой Джамала выходит в сумерки вечера. — Надеюсь, ты пешком? Я провожу тебя. Помнишь, как мы гуляли здесь в темноте?

— Фонари горели через два, и я страшно хотела поцеловать тебя где-нибудь за очередным темным столбом, — хмель развязывает лишние подробности.

— Я понимала, что с тобой что-то творится, но никак не понимала, что именно, — Джамала берет Ольгу под руку, вдвоем идут по оттаявшей и замерзшей аллее. Все, без исключения, фонари исправны. Их свет подобен гигантской качели, то озаряет лица девушек, то угасает вновь, оставляя их в матовом полумраке.

— К тебе? — подходя к дому, сладко/заманчиво спрашивает Джамала. Обе живут на одной улице, через дом. Останавливаются на углу. Ольга смотрит в честные-пречестные лживые глаза и улыбается. «Ты ведь никогда не была с женщинами, не ври мне». — Ты безумно соблазнительна, сказка моя несостоявшаяся, — произносит вслух, ласка в голосе стелется шелком и бархатом.

— Все хотят меня, — многообещающе улыбается другая. — Все хотят сказку, но я к тебе… Сейчас нам не помешает никто….

— Не сомневаюсь, — шепчет Ольга в самое ушко. — И нам было бы хорошо, нереально. Но прошлое мы не изменим, а будущее друг другу подпортим.

Джамала хлопает ресницами, отстраняется:

— Не понимаю!

— Спокойной ночи, — издеваясь, желает циник. Уходя, Ольга слышит темпераментные проклятья в свой адрес, вызывающие в ней безудержный смех.

На темной улице Риту догоняет автомобиль, резко останавливается, слегка скользя на предательской наледи.

— Ну ты бегаешь! — открыв дверь, восхищается Миша. — Еле догнали!

В машине кроме него еще Соня и Золотаревы-старшие. Играет музыка, пахнет чесночными салатами, баней, духами, самогоном.

— Садись давай, — раскрасневшаяся свекровь подвигается на заднем сидении.

— Я к маме! — Сонечка живо перебирается через бабушку. В этой кутерьме свекор успевает бросить внимательный взгляд на невестку.

— За тобой будто гнались, — хмыкает он. Дверь закрывается, Миша ведет машину дальше.

— Здесь в горку, — унимает дыхание Рита. — И домой торопилась.

— А чего так поздно задерживаешься? — вступает свекровь. Сонька обнимает маму за шею, а Рита изо всех сил пытается скрыть свою дрожь. Ее словно озноб колотит.

— Заказ интересный. Засиделась.

— Сколько стоит тот заказ? — скептически настроена женщина.

— Мам, я хорошо зарабатываю, — отвечает Мишка за жену. — Рита может вообще нигде не работать.

— Так и взял бы ее к себе в контору вместо этой таджички. Там тоже ничего делать не нужно, только ногти красить, да начальству кофе варить.

— Бать, надо нам Нину Андреевну начальником отдела кадров посадить, — хохочет сын. — Секретарши будут по струнке ходить и перестанут решать личные дела в рабочее время.

— Она за моей зарплатой шпионить начнет. Нет уж, — хмыкает в ответ Никита Михайлович.

— Мам, я видела королеву, — шепчет Соня на ушко. — Сегодня, когда в садике все спали, я видела ее в рисунках на окне, а потом они исчезли. Ты веришь мне?

— Конечно, солнышко. Мы же барахтались в теплом снегу.

— А другие не верят.

В полутьме Рита улыбается Соне:

— Они просто знают, что «этого не может быть», и поэтому, даже когда видят что-то необычное, просто не видят его, потому что его…

— Не может быть! — по-заговорщически тихо смеется девочка.

Машина останавливается у больших темных ворот. Золотаревы-старшие и младшие живут по соседству, через забор.

Соня и Рита спешат домой, Миша остается загонять машину в гараж, а Никита Михайлович подозрительно глядит вслед невестке. — «Не такая уж она и фригидная, как ты думаешь».

— На какой такой работе она у тебя шляется по ночам? — не выдерживает все-таки и хмыкает сыну. Миша любовно проводит ладонью по капоту машины и отвлекается на голос отца.

— А?

— Дурак, — с чувством отвечает Михаил Никитич. — То, что она с тобой не спит, еще не значит…

— Перестань, бать! — Мишка резко меняется в лице. — Не начинай! Ритка проверена уже и не раз. Ее просто вообще секс не интересует ни с кем.

— Я тебе говорю, — не унимается отец. — Она сегодня с кем-то была! Мне-то со стороны виднее!

— Спокойной ночи, — давно оставив надежду переубедить отца, Мишка стремится покинуть семейное «поле боя». — Закрой дверь плотнее, когда пойдешь.

Глядя в черное зеркало на дне медной турки, Ольга варит кофе. В ответ на нее хмуро косится собственное отражение. После выпитого коньяка неприятно, тупой болью давит виски. Нужно было либо совсем не усугублять, либо набраться в синий блюз, ибо все летит к чертям.

Честно — Ольга в данный момент откровенно сожалеет о капитуляции Золотарева-старшего. О своей, «так называемой», победе.

Лучше бы он зарубил, как других, еще там, в самом начале, но, нет!

Поднимаясь пеной, солнечный напиток грозит вулканической лавой обрушиться на языки синего пламени, доводящие его же до кипения, погасить их и застыть самому в отсутствии огня.

— Как аллегорично! — вовремя снимая кофе с плиты, саркастично усмехается Кампински.

Впрочем, если быть до конца честной, проект еще не одобрен. Его попросту нет в конечном своем варианте. Он еще не родился. Она на сносях, мается бесплодными потугами, а мешает всему вынос мозга, именуемый «личной жизнью», бьет по нервам, выбивает из колеи, проваливая незадачливого архитектора в творческий кризис, когда из всех идей в голове остаются только матерные. Они не рифмуются с новым районом на проблемной земле. Они убивают любое доброе Ольгино начинание в личном, что приводит к вышеозначенному выносу мозга, он — к отсутствию творчества. Порочный замкнутый круг.

Налив кофе в чашку, Ольга делает маленький глоток на пути в комнату. Кофе обжигающе горек. Разложенные на столе чертежи — скучная скатерть исчерканных бумаг. Мертвых. Абсолютно.

«Как и все мои чувства к кому бы то ни было».

Завернувшись в плед, Ольга впадает в какое-то оцепенение, словно зародыш в тесной и темной яичной скорлупке.

Лежа в темноте с закрытыми глазами, Рита слышит, как в спальню тихо на цыпочках входит муж. Притворяясь спящей, она дышит на счет — так более правдоподобно и менее нервно, что крайне необходимо после сегодняшней мимолетной встречи с Ольгой. Рита панически боялась признаться себе в том, что пошла туда вечером с тайной надеждой на эту самую встречу, что Ольга словно поймала ее на месте преступления своим взглядом, и теперь Рите смертельно стыдно за свой глупый, наиглупейший побег.

Тихая, невидимая возня в темноте — Мишка раздевается, старательно складывает свои вещи.

«Сейчас он уляжется, наконец!» — растет снежным комом раздражение.

Тяжесть здорового, мужского тела продавливает соседнюю сторону широкой супружеской кровати.

«Один, два, три, четыре, четыре, три, два, один», — на вдох и выдох бесстрастно считает Рита, завернутая, словно мумия, в свое личное одеяло. Время от времени Миша еще пытается требовать супружеский долг, но с каждым годом все реже, все четче и нерушимее негласная «государственная» граница, старательно выстраиваемая Ритой.

Прошло время, когда она пыталась переспорить себя, свои «неправильные» желания «правильными». Искала удовольствие в интимной близости с дурашливым Золотаревым. Пыталась доказать самой себе, что он хорош, ведь не зря же все его бывшие хоть и ненавидят, но до сих пор готовы простить. Но никогда она не хотела его так, как сходила с ума от одного только взгляда некоторых женщин. Как горела сегодня в глазах Ольги — воспоминание тут же волной дрожи прошило тело.

— Ты чего? — полусонно буркнул Мишка.

— Спи. Простыла. Наверное, — из-под своего одеяла отозвалась Рита. Отвернулась.

Спорить с собой бесполезно, а изменить что-либо невозможно.

«У меня есть всё, что нужно любой женщине», — так все считают. Все, кто только желал ей простого женского, старался, прилагал усилия… а ее собственно-придуманное счастье это миф, зло, блажь (кому как больше покажется правильным).

«Инфантилизм чистой воды — выполнять чужую волю, а потом этих „условно-чужих“ обвинять в собственных неудачах, снимая с себя ответственность», — признает Рита, чувствуя себя еще более глупой, еще менее недостойной чего-либо иного. За это свое «иное» нужно уметь воевать и отстаивать собственное на него право!

Собравшись в позу «зародыша», привычно сдерживая слезы, Рита обещает себе в следующий раз бежать без оглядки от того кафе и даже от мысли еще одной возможной встречи с Ольгой.

«Я не достойна ее. Не достойна этих встреч… глупая домохозяйка», — убеждает себя, дрожа то ли от страха, то ли от странного чувства без названия, очень похожее на смесь из противоречия эмоций.

Ни к чему хорошему не приведут игры с тем глупым «я», которого, возможно, больше нет давно. Только разрушат и без того шаткое равновесие, выстроенное/выстраданное с огромным трудом.

«Я не смогла, не успела уйти в жизнь собственную, а теперь не смогу/не посмею разрушить чужие. Моей же… все равно нет больше. Только в отражении жизни дочери».

— Угу, — шумит кто-то над головой

— Прости, пожалуйста. Я была не в себе вчера, — негромко произносит знакомый, почти официальный голос. В фотостудии сегодня людно. Всем срочно понадобились фото на документы, сканы документов, формы документов. Как вошла сюда Кампински, Рита не успела заметить, а теперь спешно пытается придать лицу обычное свое отвлеченное выражение. Теперь Кампински стоит над ее столиком и делает «хорошую мину», или Рите только это кажется?

— Мне нужна твоя помощь, — продолжает Ольга, когда первый испуг в глазах Риты успокаивается. — Больше никто в Городке не сможет помочь. У меня проблема. Нет камеры, но очень нужно сделать несколько хороших снимков на профессиональный аппарат. Понимаешь?

«Провокационный вопрос!» — тая в глазах Ольги, мысленно кричит Рита. — Я не могу! Я обещала им, дочери, маме…» — и понимает, что абсолютно не помнит формулировки своего никогда не звучавшего вслух обещания, произносит вслух, слегка заикаясь:

— П-прямо сейчас? — и благодарит стечение обстоятельств за то, что, по крайней мере, сидит, ибо слабость в ногах поистине приобретает угрожающие размеры. Лицо Ольги, напротив, не выражает ничего, кроме вежливого, живого внимания. За ее мысли и ощущения Рита не может поручиться. Представлять, что в них есть хоть тень сочувствия ее собственным, Рита просто не решается.

— Да, — подтверждает Кампински, явно намереваясь добиться своего. — Если это платная услуга, я плачу двойной тариф за срочность. Если нет, то любое твое условие.

«Что же ты делаешь, жизнь, со всеми нами?!» — спустя несколько минут Ритины обещания самой себе с треском летят в мусорную корзину, а Ольгина машина прочь из Городка. Что-то отчаянно-радостное и волнующее есть в ее полете/побеге. Рита сидит впереди, рядом с Ольгой, проверяет уже проверенный десять раз уровень заряда батареи, карту памяти.

— Мне нужны будут панорамы железнодорожного узла, автомобильной развязки и целины, — безусловно, чувствуя зашкаливающе-высокий эмоциональный фон, тем не менее совершенно спокойно Ольга скашивает взгляд на Ритину обувь. Сегодня Рита в не очень высоких зимних кроссовках. — Хотя, в саму целину же нам лезть не обязательно?

Подобно эквилибристу Рита делает очередной маленький шаг по странной грани между невидимым волнующим и очевидным спокойствием:

— Думаю, нет, — заключает, чуть прикусывая губу.

Дома заканчиваются, начинается загородное шоссе, пролегающее сквозь заснеженный лес. За окном мелькают деревья, с ног до головы одетые в поблескивающий на солнце иней. Машина легко и почти бесшумно летит вперед к свободе и неизвестности — «той самой, которой нет… у меня…», предательски шепчет кто-то в Ритином подсознании. — «Или на которую у меня нет морального права», — ибо тут же в эфире сознания встревоженно поднимают голоса ответственность, обязанности и куча невидимых/неподъемных долгов.

— Не холодно? Если что, говори обязательно, — идея о панорамах пришла Ольге спонтанно, стремительно, сама собой. Изначально Кампински лишь хотела извиниться и, может быть, пригласить на чашечку кофе. Но не удержалась! Бабушка сказала бы «черт попутал», да Ольга была слишком хорошо знакома с тем самым лукавым, практически на «ты», и зачастую носила его собственное имя. Ей до жути приятно было свое собственное и Ритино, в унисон, легкое волнение, наполнившее тело/сознание, что — не удержалась!

В этой сейчас непосредственной близости волнение усилилось, стало глубиннее.

— Обязательно, — повторяет другая. «Опасным любопытством» еще в детстве она сама для себя назвала странный щекоток, что рождается в солнечном сплетении из смеси страха, интереса, возбуждения, передающегося трепетом всему телу, а за ним и вселенной. Он мешает говорить Рите, делает ее фразы рваными, односложными, либо вовсе грозит заиканием.

Легкая улыбка едва касается Ольгиных губ:

— Спасибо, что согласилась, — она смотрит вперед на серебряную ленту дороги. Ее голос, напротив, вселенски спокоен. — Я очень боялась, что откажешься, и тогда не знаю даже, что бы я делала. Это просто адски важно и срочно.

У Риты же никак не вяжется оксюморон из спокойствия Ольгиного голоса и тревожного смысла слов о едва не пережитом ею крахе «дела всей жизни».

— П-правда? — скусывает с губ заикание. — Так невозможно? Для чего?

Ольга включает музыку. Приятно-инструментальное созвучие незаметно растворяет избыток напряжения, заполняет невесомым, невидимым, но осязаемым эфиром неловкие пустоши в диалоге.

— Для работы, Рит. Для всего Городка.

Психологи утверждают, что самое сладкое слово для человека, это имя его. В данном случае Рита будто услышала его впервые из Ольгиных уст. Оно ей понравилось. Они с Ольгой словно стали еще на пару шажочков ближе, несмотря на то, что сидят в соседних креслах.

— А что… чем ты занимаешься? — теперь она смелее смотрит на спутницу и даже пытается шутить. — Там находятся полезные ископаемые?

Кампински на миг встречается с Ритой глазами (в них улыбается солнце).

— Надеюсь, что нет, — ее голос вновь не вяжется со словосодержанием. — Иначе мой проект коту под хвост, а ваши земли под ковш экскаватора.

Расшифровка для Риты занимает несколько секунд. Она удивленно-испуганно хлопает ресницами:

— Ужас какой!

— И я о том же, — кивает Ольга. Впереди показывается нагроможденность ж/д узла. — Давай здесь несколько кадров, а потом ближе.

Машина паркуется у обочины, девушки выходят на воздух (Рита хватает его глотками). Не холодно. Пахнет весной, и дышится так легко, что кажется, сейчас взлетишь.

— Так чем ты занимаешься? — заметно успокоив волнение, повторяет вопрос Рита. — Ты так и не ответила.

Привычные движения отвлекают, снимают неловкость. Она «пристреливается», делает несколько панорамных снимков, оглядывается на Ольгу, стоящую чуть поодаль.

— Хотела пошутить, что ворую государственные секреты, — отвечает та. — Но, думаю, это была бы не лучшая моя шутка.

Ее слова сегодня прямо иезуитская пытка для незадачливого фотографа из Городка. Рита неуверенно улыбается. — «Она всегда такая? Или это я сегодня мисс придурок номер один?»

— Я архитектор, — признается Ольга. — Проектирую жилые районы, — ветер слегка треплет ее волосы и относит слова в сторону. Рита подходит ближе. С тем же успехом Ольга могла бы сказать ей — я Бог, просто Бог.

— Вот это да! — в голосе Риты удивление соперничает с восхищением и тушуется легкой тенью недоверия. — Правда? Здесь будут дома? — позади нее искрится снежная целина, над ней в серо-синее перистыми, далекими облаками, небо, взмывает ветер.

— Целый район с магазинами, школами, фитнес-центрами, — Ольга ведет машину дальше. Рита греет руку об руку, трет ладони и пальцы. Фотоаппарат лежит у нее на коленях.

— Но…. Здесь же болота, — несмело высказывает расхожее мнение, пытается вспомнить, почему, собственно, здесь никогда и ничего не строили раньше. Ольга не смотрит на Риту, но улыбается именно ей и еще тысячам городчан в ее лице.

— В этом для меня весь интерес! Понимаешь? — она совершенно искренне на миг ловит Ритин взгляд. Теперь нет городчан в эфире, только Ольга и Рита. Творец-хулиган и восхищенные глаза красивой женщины. — Кроме всего прочего, о чем тебе сейчас долго и нудно объяснять. Про ветры, почвы, технологии — помимо этого всего — это вызов такой! Мой родной Ленинград тоже стоит на болотах и ничего, неплохо стоит уже несколько сотен лет! Там не осталось ничего для меня, только пример от великого предка, как строить нужно. А здесь, звучит издевательски, но непочатый же край работ! — слушая Ольгу, Рита по-новому смотрит/видит целину, простирающуюся по обе стороны дороги. — Я «Северо-Запад» в дипломной рассчитывала, потом побоялась и переиграла на другой, теперь же не брошу! Теперь или никогда! — она смеется, Рита улыбается, латино-музыка танцует в облачных просветах неба и солнца.

— Значит, ты все-таки не из Городка? — говорит Рита, когда машина несет их обратно, неотвратимо приближает момент расставания, уже зарифмованный Ритой в свой собственный час расплаты за украденное удовольствие у… она теряется в определении, чего именно. Будь любой другой человек на месте Ольги, у Риты не было бы и намека на что-то подобное, но Кампински действовала на нее как удав на кролика, при этом сама-то понимает ли?

— Я родилась в Питере и прожила там до шести лет, — отвечает Ольга. — Моя мать отсюда. Здесь ее родители живут, здесь я училась в школе. Потом уехала. А ты?

Признаться, по некоторым обрывкам фраз Ольга уже составила определенную «карту» Ритиной жизни до. Теперь остается проверить.

— А я, наоборот, приехала после одиннадцатого. Рождалась и училась в Москве, — отвечает Золотарева. — Не считая политеха, его здесь заканчивала.

— Я там живу последние несколько. Год минус или плюс в опыт — был в Питере и просто между небом и землей.

— А Москва тебе нравится?

— Очень.

— Многие фыркают, живут там, работают и ненавидят.

— Я не такая.

Рита улыбается Ольге.

— А какая Москва тебе нравится больше?

Ольга улыбается Рите.

— А знаешь… всякая, от старых улочек до ультрасовременных высоток.

Заснеженный лес вдруг приобретает очертания милых Ритиному сердцу московских двориков, сквериков, одной ей известных «фишечек». Ольга словно видит их в Ритиной ауре, любуется исподволь ими и мечтательной соседкой. Ее улыбкой, блеском восхищенных глаз, смешным носиком, заколотыми второпях кучеряшками.

Почувствовав, Рита поворачивает голову, но Ольга глядит на дорогу.

«Мне показалось?» — Рита исподволь любуется новой странной знакомой. Ее образ в целом притягивает, завораживает внутренней энергией, чем-то невидимым и оттого, наверное, грандиозным. Черты ее лица правильные, как у античных богинь, при этом волосы вносят определенный хаос в человеко-перфекционизм.

— Если тебя еще не потеряли, заедем ко мне, скинем фотки сразу в комп? — предлагает Ольга, подъезжая к месту отправления. В глазах пляшут чертики, заманивая все дальше, глубже. — С меня кофе и поесть. Мне так очень хочется… кушать.

«…не отпускать тебя. Мне интересно с тобой, приятно», — слышит Рита в Ольгиных словах свой собственный смысл, верит в него, спорит с собой, что «и омут не так уж страшен, и его обитатели вполне себе симпатичны».

— Кать? — Рита узнает коллегу, ответившую на телефонный вызов студийного «городского». — Как у вас?.. Отстрелялись? … — жестом показывает Ольге ехать дальше, мимо студии. Кампински прибавляет скорость, машина пробегает мимо поворота. — Я еще задержусь здесь немного… — прощается с невидимой Катей Рита. — Хорошо, я потом посмотрю, отправь мне в локалке, ну или на «ц» скинь… Пока.

Впереди, чуть на отшибе от пятиэтажного квартала, высятся три двенадцатиэтажки серо-стального цвета, выбивающиеся по всем параметрам из всего Городочного пространства. Словно специально именно этого эффекта добивались.

— Ты в Шукшинских живешь? — риторически произносит Рита, когда машина въезжает на территорию крайнего дома. Здесь все еще так ново, что в некотором смысле режет глаз.

— Почему Шукшинские? — ожидая лифта (хотя обычно ходит пешком до своего третьего), Ольга удивленно выгибает бровь. Рита поднимает глаза. Странная дрожь снова мешает ей говорить, угрожая косноязычием и заиканием.

— Потому, как три тополя, — отрывисто поясняет меткий народный юмор. Ольга в это время как себя чувствует Риту. Ее волнение, неуверенность, возбуждение…

— Шутники, — с улыбкой предлагает войти в открывшиеся двери лифта.

«Почему бы и да?» — Ольга смакует фривольное размышление, уже давшее телу команду на лень и жар. — «Она прекрасна, я ценитель прекрасного», — перекатывая на языке собственные ощущения, Ольга из-под ресниц следит за Ритой, словно кошка с мышью играет и оправдывает собственные действия неизменными законами дикой природы. — «За все время поездки и предыдущих диалогов ни разу не проскользнуло ни единого намека на личную жизнь. Ни звонков, ни сообщений, ни колец… В конце концов, нам обеим уже не 15».

Рита, напротив, прячет взгляд. Ее сердце стучит в висках, ее нервы натянуты куда сильнее лифтовых канатов одним-единственным вопросом — «как далеко я готова зайти? или… все только надуманно? Кажется?»

В прихожей незнакомой квартиры Рита вслед за Ольгой скидывает обувь, куртку и шарф, проходит в комнату. За Ольгиной спиной Рита чувствует себя спокойнее. Нервный озноб почти отпускает, пока она знакомится с новым пространством.

В комнате два окна — одно большое с балконной дверью, второе обычных средних размеров.

Примятая кровать, два стола — один длинный и прямой, как для мини-банкета, завален листами А3 с различными чертежами и чертежными инструментами. Второй — компьютерная этажерка с моноблоком, проектором и чем-то еще.

— Карту, — произносит Ольга, оборачивается. Рита не успевает остановиться. Столкновение неизбежно. Следствием ощутимого соприкосновения рождается обжигающе-невидимая волна. Она проходит сквозь обеих, сквозь их одежду, не оставляет сомнений в том, что обе уже давно на взводе.

— Сейчас…. — Рита путается в ремне фотоаппарата, последнего пассивного препятствия между. Ольга помогает Рите снять его с себя. Возвращаясь обратно, волна бьет с новой силой. Теряя равновесие, Рита обнимает Ольгу за талию. Теряя самообладание, Ольга жадно целует ее в губы, так, словно они первые и последние в ее жизни. Разрушив табу, тайну, нельзя, Рита обнимает Ольгу за плечи, запускает пальцы в шелковый хаос ее волос. Ольгины руки пробегают по спине Риты, оказываются под свитером, обжигают прикосновением к коже и замирают…

— Только не останавливайся, — выдыхает бессилием Рита. — Или я умру.

Свитер летит к чертям. Она оказывается на кровати, Ольга стаскивает свою водолазку и оказывается над Ритой. Глядя прямо в глаза, она медленно склоняется и со вкусом целует ее в губы. Перед глазами Риты плывут облака. От невыносимой истомы хочется кричать, но с губ, учащаясь, срывается только дыхание, переходящее в стон. Кровь превращается в яд, яд превращается в мед, сочится потом со сладковато-терпким запахом. Стекая языком с холмиков в ямочку, Ольга пьет эту соль, чувствуя истерию желания в своих руках, управляет ею, изматывая Риту. Расстегивает молнию ее джинсов, ныряет пальцами в горячее ожидание и ощущает, как предательская волна, столкнувшая их у стола, теперь топит обеих, вознося сначала к звездам, а затем стремительно роняя в бездонную пропасть. Впиваясь ногтями в Ольгину спину, Рита кричит ее имя, словно древнее заклинание, бушует, извивается. В пальцах Ольги после стихает пульс уходящего шторма.

— Ты нереальна, — шепчут пересохшие губы. Медленно, нирваной наползает полнейший штиль.

— И что теперь будет? — подпирая кулачком подбородок, Джамала смотрит, как оголяются стены ее кабинета, вернее, приемной кабинета заместителя начальника филиала. Двое соотечественников в синих робах советуют сходить на обед или в любое другое место.

— Сейчас тут будет очень грязно и пыльно, — поясняют они. На днях в злополучной приемной лопнула труба отопления со всеми вытекающими из нее последствиями.

Миша решил воспользоваться несчастьем и заполучить новый капитальный ремонт, в это время честно увиливая от работы. А Джамале осталось неприкаянно слоняться по офису и помогать тем из сотрудниц, кому особенно делать нечего.

С самого первого момента их знакомства Золотарев занял в ее душе обособленное место, то, в котором до этого негласно проживал образ отца. Соединившись в единое целое, этот образ и мальчишка-одноклассник возымели двойную силу воздействия на маленькую, а затем и на подрастающую девушку. Джамала боялась Мишку, ненавидела его за этот свой страх, но одновременно не могла сказать ему ни слова против. Впрочем, как и многие в их классе. Вряд ли у всех них образ Золотарева складывался с чем-то большим или тайным. Обычная ребячье-дворовая иерархия. В которую никак не вписывалась Кампински со своим Ленинградом. Ее Джамала ненавидела за свое безумное восхищение ею же. Оля олицетворяла собой все, о чем Джамала могла только мечтать — смелость, решительность, ум, своеобразное чувство юмора и врожденное чувство стиля. Ощущая рядом с ней себя в безопасности (относительно Золотарева), в младших классах Джамала копировала жесты и произношение ненавистного кумира, старалась учиться так же. Для этого приходилось много зубрить. В старших классах проблем добавили взбесившиеся гормоны, и теперь страх перед Золотаревым грозил обернуться в страсть.

В одиннадцатом классе Ольга стала совсем странной. Она скрывала причины внезапного разрыва отношений с Мишкой. Она иногда начинала дрожать, оставаясь наедине с Джамалой, и говорила, что мерзнет, хотя вовсе не было холодно. На выпускном они договорились станцевать вальс. Репетировали его у Ольги дома, а потом Оля провожала подругу, собирая недобрые взгляды соседа по улице. Мишка свистел им вслед, Оля зло плевала ему под ноги. Джамала немела от непонимания и беспричинного страха.

— После выпускного все изменится, — в последний вечер сказала ей Оля. — Как бы глупо это ни звучало, но мы станем считаться взрослыми. И им придется считаться с нами, — она ждала выпускного, как освобождения от тюрьмы, собиралась в свой Ленинград, в котором ее должна была ждать наследственная квартира.

— Я заберу тебя с собой, — пообещала, прощаясь с подругой у хлипкой калитки старого домика. — Если захочешь. Завтра ответишь мне на выпускном.

Впрочем, обе тогда уже знали ответ. Джамала тайком приготовила вещи (она уже решила непременно, несмотря ни на что, ехать с подругой).

В назначенный день мама помогла ей надеть красивое платье и уложить волосы, а потом шла позади, переживая, что дочь украдут по дороге в школьную столовую, где должно было состояться торжество (ибо в то время она уже нашла ей хорошего жениха, и у нее были свои планы на взрослую дочь). У столовой ее встретил Мишка — как всегда высокомерен и очарователен.

— Ты офигительна! — присвистнул он, поедая Джамалу глазами. Это символизировало потерю слов от восхищения неземной красотой, признание ее превосходства над всеми остальными смертными и просто наивысший бал из всех существующих.

Боясь оступиться, Джамала гордо продефилировала мимо. «Наконец-то она победила извечного врага, Мишка сражен ее красотой, повержен гордостью и неприступностью и вообще, теперь будет вечно где-то там, у слегка припыленной подошвы туфелек на высоченном каблуке».

— Подожди! — Мишка удержал ее, давая понять, что все-таки «он здесь мужик», огляделся по сторонам и взволновано, сбивчиво зашептал о том, как все эти годы она ему нравилась. Как он не знал, что делать, и доставал ее лишь для того, чтобы она обратила на него внимание. Как теперь он точно знает — «после выпускного им придется с нами считаться, и я смогу тебя представить своей маме, как мою девушку, а потом и как мою…. ну, ты понимаешь?» — он проникновенно смотрел ей в глаза, думая о том, что после никто не подкопается, ведь что она там себе «поняла», это лишь ее собственные фантазии.

«Он показал лишь мне свою слабость!» — лихорадочно запрыгали мысли в голове юной девушки. — «Этот всесильный Золотарев на самом деле очень милый, мягкий и бессилен против меня. Я пойду с ним, чтобы показать это всем!» Разрешив взять себя под руку, Джамала вместе с «золотым мальчиком» гордо вступила в нарядный актовый зал.

Они, несомненно, произвели фурор. Такого точно никто не ожидал — золушка стала принцессой, ее принц галантен, учтив и влюблен!

Плывя под руку с мальчиком-мечтой всех местных девочек, Джамала точно знала — счастье выглядит именно так. Они танцуют вдвоем с Мишкой отрепетированный с Ольгой вальс — одноклассники, родители, учителя смотрят, затаив дыхание от удивления и восхищения (девочки отчаянно скрывают в слезах «не может быть!», мальчики кусают локти друг другу). Миша и Джамала по-взрослому целуются после танца у всех на виду и закрепляют эффект, свои отношения, что-то еще… Обводя гордым взглядом толпу простых смертных, она останавливается на белой, как мел, Кампински, мысленно с превосходством шепчет «прости» и едва унимает волнение от того, что обошла теперь даже ее, великую, гордую и всесильную. Оля и Мишка глядят исключительно друг на друга. В тот момент Джамала никак не могла понять их странный молчаливый диалог. Мишка словно мстил Кампински за что-то. Оля выглядела так, словно ей всадили пулю в лоб или нож в спину. В ту ночь Мишка с Джамалой сбежали с праздника в тайное место, о котором знали лишь трое, чтобы скрепить свои отношения первым сексом. В ту ночь Кампински уехала в Питер на проходящей электричке-призраке.

Сказка кончилась.

Утро пришло осознанием жестокости — кто тебе сказал, что этот мир райский сад, в котором сбываются все мечты? За мечты надо платить — это первое правило взрослой жизни.

Джамала авансом сполна оплатила все мыслимые будущие счета, а потому позже, оплакав (слезами счастья) преждевременную смерть престарелого мужа, без каких-либо зазрений совести строила глазки и планы на Золотарева, нисколько не принимая в расчет женатый его статус.

Сидя в тихом филиальном кафе сегодня, она подсчитывает остатки ипотечного долга, свои личные накопления и предстоящие денежно-золотые поступления от Золотарева. Сейчас его время оплачивать проценты по основному долгу. Он использовал ее, как приманку, как неодушевленный предмет, как Олькину игрушку, которую можно просто взять и сломать, чтобы напакостить не оценившей его хозяйке. И какое кому после дело до этой игрушки? Ольга просто сбежала, Мишка выбросил…

«Еще три взноса, и квартира моя» — расставляет галочки та, чьи чувства давно выгорели — «ему знать не обязательно. Ему сейчас не до этого, и деньги еще как минимум полгода будут поступать на мой счет, после он не отзовет их и не вернет — только я смогу воспользоваться. И только деньги в этом мире дают свободу, власть, имя».

После выпускного, посчитав его своеобразным аттестатом взросления или подтверждением полного совершеннолетия, перепуганную этим самым совершеннолетием Джамалу торжественно выдали замуж за «большого человека» — престарелого Исмаила, начальника отчима с собственным хорошим домом, тремя детьми от предыдущего брака и садистскими наклонностями. Так родители позаботились о благополучии дочери в довершении своего родительского долга.

«Теперь только я сама собой распоряжаюсь, и меня интересует Оля Кампински», — составляется новый бизнес-план. — «Ты очень вовремя появилась. Здесь месторождение исчерпано, а ты — Москва, головной офис, другие зарплаты и люди другие, не эта семейно-круговая порука местного филиала, а реальная возможность отловить настоящего олигарха».

Техникой выживания в мире, которым правят основные инстинкты, Джамала в совершенстве овладела, попав в полное и безраздельное пользование Исмаила.

«Надеюсь, черти в аду хорошо подтапливают твой котел!»

После него любые выбрыки Золотарева, самоутверждающегося за ее счет — детский лепет, оплачиваемый недетскими подарками и суммами.

«Твое слабое место — это проект», — перебрав кучу видимых и невидимых фактов, выносит заключение внутренний аналитик для файла «Кампински».

«Разузнать детали ее непонятной истории с Семеновым», — стратег составляет план будущих действий. — «И, видимо, придется попортить свое доброе имя странной связью со странной девушкой, как бы сама эта девушка не выпендривалась!»

Внешне выглядит так, будто Джамала очень серьезно и ответственно разбирает какие-то работы по заданию своего непосредственного начальника. — «Впрочем, — она ручкой постукивает по столу и ставит в своем блокноте плюсик. — Этот пункт скорее будет изюминкой в моей „карьере“, полезным опытом, потому что мужчины очень любопытны и любят пофантазировать на эту тему. В любом случае, лишний опыт всегда не лишний».

Незнакомое, непривычное ощущение, словно держишь в руках новорожденную вселенную и одновременно этой вселенной являешься. Оно плавно перетекает сознанием, становясь из внутреннего ощущения внешним, а первозданная легкость приятно разливается тельной тяжестью, отпускает грехи и дарит чувство полета.

Долгожданное примирение внутреннего с внешним и наоборот.

Рита не спит. Лежит с закрытыми глазами, мысленно медленно и тщательно исследуя себя изнутри: свои ощущения, очертания, настроение — откровение, произошедшее минутами раньше, в равной степени теперь изменит все. Изменит привычный уклад ее тоскливо-размеренной жизни, больше похожей на постоянное самопожертвование (по крайней мере, для нее самой), отношение к миру, к людям (родным и не очень), к сексу и в первую очередь — к себе.

«Как же хочется жить! — бьется сердце колокольными перезвонами. — Любить, мечтать, дышать, умирать от страсти и от нее же возрождаться вновь!»

— Рит, — выждав достаточное время (по собственному мнению), шепчет Ольга, растягивает гласную. Ее дыхание касается лица, а губы едва уловимо целуют в висок. — Ты здесь? — Взгляд скользит по сомкнутым ресницам и, падая с них, тонет в нежной линии Ритиных губ. Ольга далека от каких-либо чувственных откровений, она в них живет, они давно стали нормой ее привычной жизни. Хороший секс — это всегда оригинальный коктейль из интриги, страсти, нежности и еще каких-нибудь приправ/ингредиентов, соответствующих случаю, но это еще не повод к фундаментальным, серьезным отношениям или изменениям.

— Я счастлива, — едва приоткрыв глаза, Рита отдает бездонный океан своей нежности в тихой улыбке. — Так хорошо мне еще никогда не было, прости… если это звучит банально.

— Это звучит приятно, — мурлычет Ольга, ей интересна и очень симпатична эта зеленоглазая вселенная. Тешит самолюбие, предлагает продолжить… после кофе.

«Назад все равно пути больше нет!» — забавляется кто-то невидимый в ее душе.

…Осторожно, кончиками пальцев Рита касается склонившегося над ней лица Ольги, отражаясь в ее глазах, вдруг остро и безвозвратно понимает, что такой не видела себя никогда… нигде… ни с кем…

Ольга нежно целует ее ладонь, а после касается губами губ, на пару секунд задерживаясь, словно решая «продолжить сейчас?». В ее дыхании Рита чувствует очертания слов наверняка на родном, но еще не достаточно изученном языке, прикрывает глаза и улыбается:

— Ты просто не представляешь… как я жила…

Омлет, салат, пара бутербродов, вафли по-венски и свежесваренный кофе — завтрак, приготовленный в четыре руки под обоюдно выбранную музыку, вышел на славу, тем более, что такого зверского чувства голода Рита не испытывала уже очень давно. Ольга тоже очень непротив перекусить.

Устраивать пир девушки решили в комнате на столе, с которого началось их интимное знакомство. Поставив тарелки, сели друг против друга и с аппетитом принялись за еду, мешая с ней короткие фразы, вопросы, ответы.

— Планы на вечер? — между салатом и омлетом переспрашивает Рита, одновременно отчаянно отгоняя пугающие мысли о неминуемом возвращении в «колею». — У меня занятие в политехе по автокаду.

— Вот как? — Ольга мастерски расправляется с бутербродами с кофе. — Изучаешь? — ее голос не только стал мягче и глубже (хотя куда еще мягче), сколько более «кошачьим». В нем Рите слышится довольное урчание почти сытого хищника, отчего мурашки толпами снуют по собственной спине от поясницы к плечам и обратно.

— Я давно хотела его освоить. Просто не складывалось…

Странные две сущности в сознании и теле Риты негласно сейчас примеряют себя друг другу, все еще оставаясь в определенной растерянности, словно из черного и белого теперь обе равномерно пятнисты. С одной стороны их бьет ознобом эхо медленно отступающего напряжения, с другой жаром расслабляет странная вселенская нега. Спокойствие, разлившееся во внутреннем Ритином океане после секса, гасит адреналиновый пожар и этим накапливает новую силу где-то в темно-синей глубине подсознания, снова зовет странными, неслышными песнями, закручивающейся в животе в канаты, почти физической тоски. Она обостряет восприятие, дробя действительность на фрагменты, словно соединяя микро-снимки в странный диафильм с волнами звука, смысла, запаха.

— Если хочешь, я тоже могу провести тебе краткий курс, — Ольга подливает дополна в кружку Риты из кофейника, остальное выливает в свою. Ее улыбка, голос, взгляд — вся она сплошная двусмысленность и провокация.

Словно подшофе, Рита медленно оглядывается на чертежи и комнату в целом, будто ища у них поддержки, боясь/желая снова утонуть в неконтролируемом потоке собственных прихотей.

— У тебя будет время? — в ее вопросе поверхностно-вежливое сомнение, а в глазах стихия, сила трех тысяч сгорающих одновременно солнц.

«Интересно, а они не причиняют тебе физической боли — эти фантомные светила, обреченно пылающие сейчас без возможности возродиться позже заново?»

— Это будет нелегко, но для тебя найду, — продолжает свою игру Ольга. Из-под ресниц она смотрит на Риту, физически ощущая взаимосвязь, обоюдную созависимость. Она полностью в ее власти, им обеим сейчас это доставляет великое удовольствие — одной явно, другой неосознанно. Рита будет послушной и мягкой, если Ольга сумеет справиться с ее диким темпераментом. Их обеих ждет головокружительное приключение, если только Рита доверится Ольге полностью, без остатка и без оглядки на какие-то там страхи и приличия.

— А… Ты бы… хотела… — эти слова даются Рите с немалым трудом. — Чтобы я…

— Еще раз пришла? — лукаво подсказывает Ольга, мысленно потешаясь над необходимостью зачем-то обличать очевидное в человеческие слова, продолжает свою игру, возвращая вопрос. — А ты? — она не отводит прямого взгляда, не отпускает Ритин.

Рита смело и гордо вскидывается в:

— Хотела бы! — понимая краем сознания, что отвечает не столько Ольге, сколько самой себе, своим «нельзя».

«Она так похожа сейчас на юную пионерку, которую разводят на «слабо», — смеется в свою очередь чертик в Ольгином подсознании, но, даже осознавая это, она не спешит (или не может, не хочет) остановиться (это ведь только игра!). — А почему в сослагательном? Передумаешь?

Провокации, словно движения, изучающие глубину допустимой боли, пульсируют, странное чувство бьется в сердце/висках. Рита кусает губы и прячет глаза. Еще немного и весь ее невысказанный мир хлынет потоком слез, смывая все и всех на своем пути.

«А вот этого нам не нужно!» — вовремя решает изменить тактику Кампински.

— Мне будет жаль, — полушепотом звучит Ольгин голос. Губами она касается кончиков Ритиных пальцев, чуть склоняется и заглядывает в глаза, смотрит прямо, серьезно. — Жаль, если ты не придешь больше. Понимаешь?

В душевной пытке появляется привкус крови из прокушенной губы. Не смея отвести взгляд, Рита прячется глубже и глубже в себя, насколько это вообще возможно.

— Нам повезло с тобой встретиться, понимаешь? Мне повезло. Ты фантастически чувственна, — негромко, мягко продолжает Ольга. — Любить тебя — привилегия избранных. Именно так я себя ощущаю рядом с тобой. Ты нереальна, обалденна… и мы не дети, поэтому не будем смущаться, называя личные качества своими именами. Ведь… так?…

Теряясь в Ольгином взгляде, в тщательно выстроенном лабиринте негромких слов, Рита просто боится поверить ей/им до конца. Но ориентиры все сбиты, а новые меры добра и зла пока не найдены, не утверждены. В паузе меняется музыка. Мелодичная баллада на еще более проникновенную. Ольга не торопит, но непременно ждет ответа, и Рита знает об этом. Знание обязывает…

— Так, — едва слышно звучит голос Риты. Ее внутреннее падение в бездну вынужденно замедляется в странной точке невозврата. Обе, Рита и Ольга словно в невесомости, заполненной музыкой, солнечным светом и обещанием новой близости. Будто в первый раз, словно до этого ни разу еще не касалась, Ольга едва уловимо, кончиками пальцев очерчивает овал лица Риты, манит к себе, перетекая взглядом в поцелуй, где, прикрыв глаза, ощущает мир иначе — изнутри и одновременно снаружи.

— Я хочу тебя, — шепчет в ушко. — Без лишних вопросов о том, кто на самом деле мы там, за этой дверью. Это неважно здесь и сейчас… Ты согласна? … Я вижу, что да…

Изголодавшись достаточно долгим воздержанием, Ольга смаковала девушку, как хорошее вино, которое можно, конечно, выпить залпом, но куда приятнее по глоточку, по сантиметру, не торопясь исследовать руками географию тела. Чувствовать, как сначала в нем успокаивается напряжение страха, дрожь неуверенности и смущения, а затем волнение переходит в иное русло — возбуждения, жара, желания именно ее, Ольгиных, касаний.

Истосковавшись в пожизненном своем заключении в тюрьме самоограничений, внешних приличий и правил, Рита сначала несмело и недоверчиво выглядывала во вдруг приоткрывшиеся двери, ведущие к неизвестности свободы. Первый шаг, как разверзшаяся бездна у ног. Дух захватило от стремительного падения вниз. В глазах темнело головокружительным страхом — что я делаю? Это не я!

— Доверься мне, — шептала Ольга. — Все хорошо, мы не падаем, мы летим.

Небесный атлас стелился их второй кожей, скользил мягко и нежно. Ольгины ласки становились откровеннее, а дыхание Риты окрашивалось легкими стонами, когда, перестав себя сдерживать, она услышала/ощутила Ольгу иначе, и тогда удовольствие удвоилось взаимностью.

Понимая, что ничего подобного в жизни Риты еще не случалось, Ольга не торопилась, словно заново переживала с ней свои ощущения от первого собственного открытия мира чувственности, с той лишь поправкой, что теперь она гораздо точнее знала маршруты удовольствий. Впрочем, этот опыт нисколько не умалял ее собственного интереса, а был лишь инструментом в арсенале исследователя.

Выписывая вензеля своих тайных знаков на теле доверившейся ее желаниям Риты, Ольга теряла голову, а Рита в какой-то момент перестала удивляться реакциям собственного тела, этой ее личной терра инкогнита. У нее захватывало дух от смелости, щемящей нежности и чего-то еще, на что не хватало пока словарного запаса для описания самой себе и определения. Она лишь глубоко выдыхала эмоции голосом, когда Ольга очередной раз погружалась в нее резко/глубоко, хватала на вдох странный кленовый запах и впивалась вдруг заострившимся когтями во влажные, напряженные плечи…

Где-то там, в мифическом пространстве, где нет времени и морали, Рита растворилась океаном чувственности, потеряла границы и стала первозданной стихией в чутких руках странной, почти незнакомой женщины.

Рита смутно помнит, как в сумерках, вместо занятий по автокаду едва добралась до дома. По дороге звонила маме, сказалась больной, попросила забрать Соню из сада. Рухнула в кровать и уснула так крепко, словно умерла.

Она родилась на границе зимы и весны в странной квартире-коммуне своего творческого дедушки — свободного художника.

Ее будущие родители встретились на вступительных в Московский ВУЗ, и, как гласит семейная легенда, полюбили друг друга с первого взгляда. Жгучая, черноокая красавица Диана и молчаливый мечтатель с небесно-голубыми глазами поэта. До противоположности разные, они идеально дополнили друг друга недостающими качествами, уравновесили и спустя совсем немного времени пришли к выводу, что больше в этой жизни никто иной им не нужен.

Лежа на животе, Рита свободно растянулась по всей длине кровати. Привычно строгое, серьезное или грустное выражение лица — маски, носимые ею даже во сне, сменились сейчас на легкое сияние умиротворения. Так на фресках выглядит Будда, достигший просветления.

Удивленный (если не сказать больше), Мишка стоит в полумраке комнаты над спящей женой. Обычно чутко реагирующая на любой звук, сейчас она не слышит его. Не реагирует на свет и даже на осторожное касание. Она спит так крепко, словно… Мишка нервно одергивает руку. На прикроватной тумбочке полувыпотрошенные блистеры незнакомых таблеток, пустой стакан с каплей воды на самом дне.

— Невинный! — смеялась Диана, узнав дословное значение имени любимого и сходя с ума от нежности к нему. К его пушистым ресницам и теплым, доверчивым объятиям. К его улыбке, нерешительности в ее присутствии и непоколебимой твердости во всем, что касается обучения. Двухметровый ангел и математический гений, он весь был собран из противоречий, которым не хватало только одного — ее неиссякаемой энергии, ее страсти.

Мишка поискал пульс на руке у спящей Риты, понял, что не помнит, где и как его искать.

Бьющаяся жилка на ее виске, издеваясь, символизировала жизнь.

На всякий случай он проверил чистоту вен (на доступной руке, другую Рита держала под подушкой, и извлечь ее оттуда не представлялось возможным), понюхал дыхание на наличие алкоголя — чисто!

Мать Иннокентия стала тем камнем преткновения, о который обычно проверяются чувства влюбленных. Возненавидев Диану с первого упоминания о ней, она просто представить себе не могла, как ее единственный сын, ее кровь и плоть, надежда и гордость мог выбрать в жены эту варварку с черными глазами и несносным, диким нравом.

«Прогресс прогрессом, а цыганские заговоры никто не отменял!» — отчаявшись переубедить сына, решила про себя несчастная женщина и потомственный педагог, выплачивая колоссальные суммы денег всевозможным колдунам и гадалкам, дабы они отворотили чары Дианы от несчастного зачарованного Кешеньки ибо по-другому просто не могла ни объяснить себе, ни представить его влюбленности. Тем временем ее бывший муж, Кешин отец, приютил молодую беременную пару в своей трехкомнатной квартире — богемной коммуне с десятком творческих обитателей. Им выделили целую половину комнаты с двустворчатым окном (которое Кеша время от времени использовал как дверь, благо, первый этаж), со странным укладом жизни, запахами красок и гашиша, песнями на всех языках мира, музыкой, стихами, танцами и, конечно же, картинами, некоторые из которых сложно было таковыми назвать. В этом великолепном безобразии маленькая Рита впервые сказала свое «агу», впервые сделала шаг, впервые увидела мир.

В непонятной тихой ярости Миша покинул спальню жены. Спустился в кухню. Сам себе разогрел ужин, при этом спалив половину съедобной его части. Махнул двести грамм водки и обиженный отправился спать в гостиную, под звук неумолкающего телевизора.

Рита настояла на том, чтобы Ольга отвезла ее только к студии.

Там деловито попрощались.

После она видела, как Рита, словно отработав три смены на заводе, едва покачиваясь, пошла домой. Одна.

«Сладко», — потягивалась Ольга. Впереди ночь, чертежи и расчеты. Неожиданная интрижка взбодрила лучше любого допинга. Разрешила все сомнения и душевные метания нескольких последних суток. Теперь они показались Кампински досадным недоразумением, словно с глаз спала повязка из нудного, призрачного сна. Захотелось творить!

— Сумасшедшая! — когда-то восхищенно прошептала первая Ольгина девушка и во многом очень верно определила характер всех будущих отношений Кампински. Они все носили характер легкого или временного безумия. Не признавая рамок и границ, сама Ольга признавала только вседозволенность.

«Секс — моя религия. Искусство — вера и смысл жизни, а что может быть искуснее, чем любить женщин? Пусть даже недолго…» — девиз времени абсолютно свободной любви и полного разврата.

Складывая план будущей работы в логическую цепочку, Ольга тонко улыбается прошлому.

В двадцать три ее девиз вседозволенности сменился периодом абсолютной верности своей «единственной», это был период иных открытий, не менее важных, чем первый чувственный опыт. Они обогатили её внутренний, душевный мир не только удовольствием, но и болью.

В двадцать пять, после душераздирающего расставания циничным перебором — «кто на новенькую?»

В ледяной пустыне живет снежная королева и ворует горячие человеческие сердца, чтобы заморозить их, сделать фигурками сверкающих украшений для своей тронной залы.

Двадцать восемь, рефлексия, зависшие в неопределенности отношения без будущего и именно здесь, теперь — Городок, Рита — заблудшая фея сказочного леса, спящая красавица, лань из королевского заповедника. То, что с ней «что-то не так», Ольга поняла еще при первой встрече. Укрепилась в этой уверенности при второй, но вовсе не планировала последующих событий. Они свалились/сложились сами собой.

«Хотя… если верить герру Воланду, то даже кирпич ни с того ни с сего никому и никогда на голову не сваливался».

Время за работой для Ольги в эту ночь летит незаметно.

«Так что хватит оправдывать стодвадцатибальный шторм детским „она первая начала“!»

«Признай уже, что ты сама ее довела до этого своими голосовыми играми и полувзглядами».

«Но зачем?»

«Жила себе девочка спокойно. Справлялась худо-бедно с тем непонятным, о чем не принято говорить и даже думать в нашем обществе. И уж, наверное, были причины, по которым она именно жила спокойно и справлялась».

— Заткнись, — сама себе тихо советует Кампински, когда мысли «второго канала» начинают мешать работе «первого». — Ее жизнь точно не твоя проблема. Никто никого ни к чему не принуждал, а все остальное — это игра, повышающая общий тонус, уровень адреналина и серотонина вместе взятых. Их у тебя сейчас в избытке, так и займись делом, вместо рассуждений в стиле мыльных опер «быть или не быть?»

«Вероятность вашей будущей встречи тает с каждой проходящей минутой. Сейчас девочка вернется домой, сходит в душ, поговорит с мамой о вечном и позвонит мальчику, с которым у них явно пауза в отношениях. Она хотела узнать, как это бывает с девочками, теперь можно и умереть…. Дурочка! — Дальше жить спокойно!»

На столе из сети чертежей в двухмерном пространстве поднялся вдруг голографией новый городской район. И ничего, что его сейчас видела только Ольга. Отступив на шаг, она мысленно вертела его так и эдак, разглядывая со всех сторон, ныряя внутрь и проникая в структуру.

«Спасибо Рита, за эту твою очень своевременную сказку. Ты даже не представляешь, что этот Городок продолжением своей жизни будет обязан именно тебе».

Утром Рита проснулась сама. Без будильника

Потянулась. Посмотрела в окно, на первое в этом году весеннее небо. В его сини оставили росчерки самолеты.

Тело, словно перышко — легкое-легкое. В голове тишина, на душе пустота.

Первый день от сотворения вселенной — бестелесный дух летает между небом и водной гладью. Нет ни земли, ни опоры — лишь две ненадежные, живые стихии. Вода и воздух, и солнца свет.

Теплый душ напомнил вчерашний день — Ольга так же тепло, легко и везде касалась губами ее тела.

Смущение, уже готовое захлестнуть сознание Риты при первых намеках на воспоминание, вдруг остановилось. На смену ему пришло другое чувство — осознанности своего Я. Вопрос — «Почему и зачем я сама себя смущаюсь/стесняюсь?»

«Это мое тело и моя душа. Так разве я не могу ими распоряжаться по собственному желанию и отдать их тому, кому хочу, несмотря на общепринятые догмы? Я ничего не нарушаю. Я просто счастлива. Эфемерное, расхожее определение химической реакции, дающее физическому телу состояние легкой эйфории или особенное состояние души?

Недосуг сейчас заниматься философией. Знаю лишь одно — я воровка. Я много лет воровала счастье у самой себя, жила не так, как хотела бы! Не там, не с тем и вообще, вся наша жизнь — явление временное… мысль запуталась, как спагетти».

Рита выключает душ, заматывается в банное полотенце. Из запотевшего зеркала на нее смотрит счастливая, новорожденная женщина, еще не понимающая, что этот мир вовсе не райский сад.

— Ты не выглядишь больной, — подозрительно произносит помятый Мишка.

Он не выспался, он голоден и зол.

Рита готовит завтрак — легкий салат и паста с острым соусом, и постоянно натыкается на сковороду с горелыми остатками вчерашнего Мишкиного ужина. Переставляет ее, передвигает… В очередной раз просто выбрасывает в мусорное ведро.

— Ты с ума сошла? — возмущается муж. — Она ж… ее ж отмыть еще можно!

Рита поднимает глаза, и становится ясно, что она только сейчас заметила его присутствие. А еще становится ясно, что мысли ее далеки и солнечны.

— Отмыть? — она оглядывается на сковородку, потом на Мишку, пожимает плечами. — Но я не хочу.

Это уже не первый звоночек, это целый колокольный набат.

— То есть… как? — офигевает Михаил, не верит собственным ушам. — Она же новая и ты это… должна.

В глазах взрослой женщины истинно детское удивление:

— Убирать за тобой грязь?

С минуту они пристально изучают друг друга.

— ПМС? — с надеждой произносит Михаил. Перед ним знакомая и абсолютно чужая женщина.

— Сротапанна, — ровно отвечает Марго, изо всех сил стараясь сохранять серьез и не расхохотаться ему в лицо. — Буквально означает «тот, кто вошел в поток», согласно традиционной метафоре, сравнивающей достижение просветления с переходом бурной реки. Тот, кто входит в поток, открывает свои глаза дхарме. Вошедшим в поток гарантируется просветление не больше чем через семь перерождений, а может, и скорее, — она могла бы еще долго цитировать последнюю прочитанную статью по введению в буддизм, но Мишка сбежал, обозвав напоследок Риту нецензурным выражением, которое она ему простила, ибо — войти в поток можно, став праведным человеком, узнав о дхарме, добившись правильного состояния ума и живя в соответствии с дхармой.

Тот, кто вошел в поток, получает подкрепление своему интеллекту от учения Будды «правильное воззрение», он следует буддийской морали (шила) и почитает Три драгоценности… — их Рита не помнит, но, не суть. Сейчас для нее открылась первая собственная драгоценность — собственное Я, которое она непростительно долго отодвигала на десятый план. Пришло время узнать его.

— Мама! Мама! Наша тетя Света пришла! — кричит маленький Мишка своей маме, бежит через двор, лавируя между кладками кирпичей, связками бревен, штабелями досок. Их дом еще строится, семья ютится в «летней кухне». Следом, натыкаясь на все подряд, продирается пьяная женщина в легком платье — тетя Света, в тридцать выглядящая на 45, двоюродная сестра Мишкиной мамы.

— А почему она такая странная? — спрашивает он, когда мама, уложив родственницу спать, выходит во двор вешать стиранное белье.

— Потому что болеет, — нехотя отвечает сыну.

Мишке около шести. Он головаст, крепок, смышлен и бесстрашен (не боится даже дедова Полкана).

— А почему она болеет?

Мать встряхивает его рубашечку, цепляет на прищепки и тянется за новой.

— Потому, что у нее мужа нет.

Мишка деловито сопит, вспоминая всех знакомых в таком статусе. Но получается, что у каждого мужа уже есть жена, а если жены нет, то он не муж.

— От горя болеют, — продолжает свои размышления мать.

— Если нет мужа, это горе? — делает свой вывод сын.

Женщина усмехается его сообразительности и подтверждает.

— Для женщины первейшее горе. Если у нее нет мужа, то не будет и детей, а если нет детей, то незачем и жить.

— У тебя есть я, и тебе есть, зачем жить, — размышляя вслух, Мишка ковыряет босым пальцем сырую глину. — И ты не заболеешь, потому что у тебя есть муж. А я, когда вырасту, тоже стану чьим-нибудь мужем?

Его звонкий вопрос останавливает женщину, идущую к старой баньке с опустевшим тазом. Она оборачивается и усмехается.

— Ишь! Чьим-нибудь! Тоже мне! — ее интонацию Мишке сложно понять, вроде ругается, а вроде нет. — Ты будешь самым лучшим мужем, и это мы еще повыбираем, кого из девок осчастливить! Но с такими ногами в дом не пущу! Кыш на колонку!

Поливая пальцы ног холодной, колодезной водой, Мишка смотрит, как слоями с них сходит рыжая глина.

«Значит, я — это хорошо. Я буду выбирать, кого осчастливить — это тоже хорошо. Катька-зануда не сможет меня выбрать, и это просто здорово! Когда она в следующий раз в саду встанет рядом со мной в отряд, я так ей это и скажу, что я никогда не буду ее мужем!»

«Да и вообще, я пока еще никого не хочу осчастливливать».

— Мам, Ритка приболела, Сонька пока у ее мамы, — торопливо бросая фразы в телефонный разговор, Мишка ведет машину по знакомой с детства улице. Она изменилась с тех пор — дома стали больше, заборы моднее. Неизменным остался только угловой дом Олькиного деда Федора. Который, впрочем, почти не виден за высоким, глухим забором и двумя огромными, древними соснами.

— Мам, не знаю, чем! — «Мужа у нее нет», — всплывает в памяти. — Простыла, наверное! Все, я за рулем, давай!

<i> В первом классе он с сомнением глядел на одноклассницу из Ленинграда — «неужели найдется дурак, который захочет стать ее мужем? Она же не больная даже, а вообще сумасшедшая».

Во втором был уверен — мужа ей не видать, как своих ушей! Она палкой дерется, лучше любого пацана! Это не жена, а убийца. Приходишь домой с работы, а она тебя палкой!

С четвертого по десятый о семейных узах временно было забыто. Все силы уходили на непосильное соревнование — кто круче?

В одиннадцатом он вполне серьезно намекнул матери о том, что ее снохой, скорее всего, станет Кампински — у нее ноги длинные, и вообще, она ничего, настоящий друг!

Мать тогда перепугалась не на шутку. </i>

— Джам, я сейчас подъеду, сваргань мне чего-нибудь пожрать, — не слушая ответ, он уверен, Джамала сейчас дома. Сейчас начнет метаться по кухне и сочинять, чем его порадовать. Для таких случаев у нее всегда что-нибудь заготовлено. В тайне она наверняка считает себя более достойной быть ему женой, чем Ритка.

Когда не сложилось с Олькой, он долго не мог понять — ПОЧЕМУ?

Он ходил за ней кругами. Маньячил круглыми сутками у дома, школы, везде, где только мог быть в пару метрах досягаемости. И она сдалась — открыла ему свою дурацкую тайну. Она никого не любит, и нет у неё никаких бойфрендов ни в голове, ни на стороне, потому что ей вообще нравятся девочки, и замуж она никогда и ни за кого не выйдет.

— Как это? Тебе…? — обалдел тогда Золотарев. — Не, я слышал вроде…

— Так же, как и тебе, — хмуро ответила Олька. Тяжело вздохнула и посмотрела на друга, словно тогда уже прощаясь с ним. — Такие дела.

Несколько дней Мишка «приходил в себя», так и эдак переворачивая эту новость. Все сходилось — слишком другая была Кампински с самого начала. Не мальчик и не девочка, а то и другое одновременно.

Он следил за ней, как партизан из Беловежской пущи — как она общается с одноклассниками и одноклассницами, чем отличается и чем схожа с ними, и на кого из девок как смотрит. Но Кампински была такая же, как всегда и только смотрела на него укоризненно — «блин, Золотарев, ты же хоть и бывший, но друг!»

Он уже готов был ее простить и продолжить дружбу заново, когда понял, что неравнодушна она к Джамале.

К слову, последняя на тот момент сказочно похорошела. Обзавелась грудью, фигурой и попкой. И если бы она не была таджичкой (пусть даже наполовину), то он, возможно, задумался бы о ней всерьез.

А пока просто нашел способ отомстить за свое униженное эго.

— Слушай, Ритка с ума сошла! — рычит с порога. — Какую-то хрень мне цитировала утром и сковородку выбросила.

Джамала жарит котлетки, кромсает салат.

— Какую сковородку? — удивляясь, она округляет глаза.

— Новую! Почти. — Он топчется в дверях кухни, не зная, как и куда примоститься. — Я ее только немного того вчера… прижарил.

— Кого прижарил? — еще больше удивляется девушка.

— Ну не Ритку же! — хмыкает Михаил. — Где тут у тебя сесть?

Джамала выключает газ, мурлычет:

— Можешь в комнате, где тебе удобно. Я сейчас туда все принесу.

Между строк улыбается свое:

«Надо же, как удачно складываются события. Сейчас я тебя накормлю, а после ты и сам не заметишь, как между сплетен о жене расскажешь мне все про свою ленинградскую подружку, — улыбаясь, она выставляет тарелки на маленький столик в комнате. Тоже мне новость — Ритка с ума сошла. Да она всегда была немного того, как и ты, придурок»

— Ешь, солнце, потом расскажешь. — «Скоро я уже от вас избавлюсь!»

— Пока — пока, Сонечка! — машет рукой бабушка Диана единственной своей любимой внучке. Она похожа на нее, как и дочь, но не только внешне — в отличие от Риты, Соня унаследовала еще и бабушкин характер — решительный, настойчивый, твердый, как гранит, при этом открытый и зачастую излишне прямолинейный.

«Поэтому мне с ней легко находить общий язык. Намного легче, чем с молчаливой и мечтательной Марго». То, что Диана когда-то отчаянно полюбила в ее отце, после всегда раздражало в родной дочери. Потому что послушная, покладистая непредсказуемость — это просто кошмар! Когда Диана объясняла как, что сделать, поступить в той или иной ситуации и прочее, Рита никогда не спорила, внимательно слушала, соглашалась, а потом оказывалось, либо она не так поняла, либо мама не так объяснила, либо что-нибудь еще уму Дианиному непостижимое, приводящее к совершенно неожиданным последствиям (подозрительно удовлетворяющим саму Риту).

Единственное, что Марго исполнила/оправдала из маминых надежд/стараний — это очень удачно вышла замуж. Хотя в самом начале отношений дочери с «золотым мальчиком», Диана очень сомневалась в удачном исходе дела.

«Это все наследственность», — неопределенно оправдывала она непонятный мир дочери, когда настойчивый Золотарев пришел к ней для предварительного разговора о «руке и сердце» несравненной Маргариты. Разница лишь в том, что при всей своей мечтательности и нерешительности, Ритин отец действительно самозабвенно любил Диану, а вот Кешина дочь… просто позволила любить себя.

— Мам, забери Сонечку из сада, я приболела, — сказала она вчера странным голосом. Диана вслушивалась сквозь телефонные помехи — сотовая связь всегда вносит некоторые коррективы в звучание голоса, какой бы идеальной она ни была.

— Ничего страшного, мам, — судя по всему, Рита идет по улице, и ей действительно «тяжело»?

— Она спит, — позже сердито дал отчет Миша. — Нет у нее никакой температуры. Не знаю я ничего. Просто спит, и все! Соньку сами завтра отведете?

Удачно выдав дочку замуж, Диана впервые за последние двадцать с лишним лет вздохнула легко и свободно.

Вспомнила о своей личной жизни, благо о своей внешности не забывала никогда. И даже позволила себе влюбиться, с головой уйдя в поздний и неожиданно страстный роман с завзятым (до встречи с ней) холостяком Павлом Юрьевичем.

— Все хорошо, — обычно/привычно ровно отвечает Рита.

Шесть лет примерной супружеской жизни без скандалов и кризисов.

И вот теперь это странное «приболела», после которого спится богатырским сном.

Поглядывая на часы, Диана прибавляет шаг. Впереди показалось здание, отделанное новомодной жестью. Там прозябает (иначе не назовешь), ее странная дочь, вместо того, чтобы блистать в управлении собственного мужа, который занимает далеко не последнюю ступень в большой компании.

Положив руки на стол, а голову на руки, Рита пребывает в полузадумчивом, полулежащем состоянии. В наушниках играет музыка. В крови еще покалывает легкая газация от вчерашних встреч — этакая фантомная память, словно ее обнаженной кожи еще касаются Ольгины невидимые руки…

Уже не утро, но еще и не день — время ланча. В это самое время они однажды встретились с Ольгой. Из мысленного сумбура наконец возникает одна более-менее определенная идея — собраться сейчас и отправиться в ТЦ по соседству. В надежде встретиться там опять случайно, на нейтральной территории, ибо очень хочется вновь увидеться с ней, поговорить, посмотреть в глаза и, быть может, даже вновь оказаться в ее теплой власти, но «я никогда не пойду к ней сама!»

В студии немноголюдно, все заняты своими делами, у каждого свой личный проектик. На новую посетительницу Рита обратила внимание последней, да и то лишь тогда, когда Диана вплотную приблизилась к ее столу.

Матерью за это время анамнез был собран — Рита выглядит лучше обычного, задумчивость соответствует норме, но явно не соответствует содержанию — нежно-мечтательная улыбка вместо привычно отсутствующего взгляда в себя выглядит по меньшей мере необычно, хоть и весьма мило.

— Мам? — удивленно произносит молодая женщина, снимая наушники. — Привет… не ожидала.

Женщина постарше изображает теплую улыбку, за которой прячет подозрительность с волнением. Как же она могла не прийти после вчерашнего странного звонка? Как самочувствие, погода в доме? И я не отказалась бы от горячего кофе…

— …все хорошо. — Рита подвигает свободный стул к своему столу, убирает мамино пальто на вешалку, готовит в кофемашине мокачино. — Нет, мы не ругались. Нет, я не беременна. Кстати, я сама к тебе собиралась, показать первые наброски вашего фотопортрета…

В общении сложности обоюдны — если Диану иногда бесила задумчивая ненадежность/непонятность дочери, то Рите тяжело приходилось с маминой настойчивостью, дотошностью в добывании информации «непосредственно из моей головы!».

«Причем даже получив информацию открытым текстом, мама все равно делает неправильные, часто противоположные выводы! Я тебе думаю-думаю, ну почему ты меня не слышишь/не понимаешь?!» — возмутилась однажды еще маленькая Риточка, удивительно верно очертив разность восприятия. Позже каждая нашла свой личный способ получения/передачи информации с поправками на собственный темперамент. Одно осталось неизменным — Диана не любила рассказывать Дочери о ее собственном детстве, о тех годах, которые Рите запомнились отрывками, цветными картинками/картинами деда. Тем удивительнее редкие минуты откровений, появление и логику которых сама Рита до сих пор не смогла постичь, но обычно ловила их жадно и с удовольствием.

«Это была какая-то неправильная, больная зависимость…» — сегодня Ольга появилась в самый разгар Диано-Ритиного диалога о делах двадцативосьмилетней давности. Обсуждалась встреча, искра и фатальная влюбленность потомственного москвича с яркой представительницей дружбы народов. С экрана монитора за происходящим одним глазом подглядывает Павел Юрьевич. Второй у него, конечно, имеется. Просто увеличенный портрет остался именно в таком положении, отчего монитор показался Ольге гигантской замочной скважиной.

— Первое, что я помню, — негромко говорила Рита, — это запахи, шкаф, который отделял нас от других, и картины.

Диана отвлеченно смотрела вдаль, в окно, словно пыталась разглядеть за ним прошлое.

— Они вечно курили в доме, — полусердито-полугрустно вставила она. — Твой родной дед, три его гражданские жены-натурщицы и их вечные гости.

«Ого!» — Ольга мысленно усмехнулась.

— Да, таких откровенных картин я больше никогда не видела, — воспоминание явно смутило и развеселило Риту.

— Он талантливо писал, — заключила Диана. — Сейчас я могу, наконец, это признать. Он не только передавал красоту тела, каждая его картина была словно живая. Это меня и бесило в то время, представь, с каждой стенки и из каждого угла на меня, тебя и Кешу неизменно смотрели эти его живые нимфы, прикрываясь одними фиговыми листочками или не прикрываясь вовсе. Этого ты не помнишь, но я ему в то время постоянно устраивала выставки-продажи, чтобы только распродать срам.

— Ты не рассказывала!

Диана тихо вздыхает.

— Я сидела дома в академе, и мне чем-то нужно было заниматься в перерывах между стиркой твоих ползунков и готовкой борщей…

Рассеянным взглядом Рита замечает Ольгу, закусывает губу. Ольга демонстративно изучает прайсы типографии.

— Характер и мировоззрение ребенка закладывается до шести лет, неудивительно, что ты у меня такая странная, — продолжает рассуждение Диана Рудольфовна. — Богемно-цыганский образ жизни в квартире твоего гениального деда не мог не оставить свой след. Явление его жуткой матери позже всех нас едва не отправило на тот свет. Так что цени, доча, то, что у тебя есть сейчас. И хоть иногда выныривай из своего заоблачного мира.

Слушая мать, Рита отчаянно косит взглядом на Ольгу. Ольга тоже слушает рассказ Дианы Рудольфовны, улыбается и в определенный момент все же решает поднять глаза.

— Привет… — удивленно произносит в это время Катя, еще одна бывшая одноклассница Кампински и Золотарева. — Ольчун?

Она только что вошла в студию. На ходу снимает шапку и поправляет волосы:

— Как ты здесь?

Проезжая мимо студии, которую жена предпочла его офису, Миша замечает Ольгину ауди, припаркованную у входа. С того самого дженга-вечера (когда праздновали негласную победу над Золотаревым старшим) они не виделись и не общались.

Джамала даже думала, что Кампински и вовсе уехала обратно в Москву. Но Мишка точно знал, что это не так.

«Она сутками будет корпеть над проектом и представит его точно в срок, хотя сделает за пару дней до намеченной даты».

«Может, зайти? Поздороваться?» — он даже притормозил и уже прикинул разворот, но вовремя вспомнил, что в студии первое — работает его бывшая дура-отличница-одноклассница, а во-вторых, Рита, и как она поведет себя сейчас, он абсолютно не представляет.

«Она никогда не устраивала сцен, тем более на людях, но сейчас время странного ПМСа».

Поэтому Мишка едет дальше. Машина Кампински выпадает из его поля зрения, пропадает за городскими домами. К ней, тем временем, выходят Ольга с Ритой.

— Составишь мне компанию?

Рита оглядывается на спокойный, недвусмысленный вопрос. Отвечает. — Я не знала, что вы с Катей знакомы.

Ольга открывает дверь ауди.

— Я же говорила, что отсюда. Мы учились вместе. Садись.

Глядя на Ольгу, Рита садится на переднее сидение.

— А куда мы?

— Спасать мир, — вторая обходит машину. — Договариваться с инопланетянами, — садится за руль. — И на обратном пути в «Ашан».

Рита тихо смеется. Смех звучит слегка нервозно, но искренне.

Ольга заводит машину и смотрит на попутчицу:

— Хотя…. Может, в «Ашан» сразу? Расскажешь, где он тут у вас?

Осеннее утро, желтый сквер, над ним геометрия многоэтажек. Люди спешат по делам. Мать ведет в школу своего взрослеющего сына, а он случайно замечает Нимфу. В игре свето-тени стволов и веток полуоблетевших деревьев — полувидимая девушка. В косых солнечных лучах абрис полуобнаженной красавицы, подвернувшей красивую, босую ножку. Она досадливо трет лодыжку, другой рукой держась за ствол рябины. Из одежды только чеканные украшения и волосы, черными кучеряшками рассыпанные по белым плечам, гибкой спине, едва прикрывают грудь. Нимфа никого не видит. Непонятно, как и откуда она здесь одна в такой час и в таком виде. Собственно, видит ее только мальчик, которого мама на ходу тянет за руку. На нем курточка, школьные брюки, сумка через плечо. Ему лет тринадцать. В свободной руке он держит сборник экзаменационных билетов, где на измочаленных углах страниц видны чернильные рисунки уходящей в небытие сказки.

— А если посмотреть внимательнее, то становилось понятно, что все деревья вокруг них — это тоже полусказочные персонажи. Полулюди, полу- что-то еще. Старый дуб, такой сурьезный, кряжистый мужичище с задумчивым взглядом. Хулиганского вида кусты и скромно-осуждающие Нимфу приличные девушки березки и липы. А солнце на самом деле не просто светит, а ловит Нимфу шелковой сетью. И непонятно, какой из двух миров более реален — тот, в котором мама ведет сына в школу, или другой, который никто, кроме сына, не видит. Но от этого он не становится ненастоящим. Он есть — этот мир, и они не видят нас, они живут рядом, не ощущая людей и их города, — рассказывая, Рита не заметила, как машина уже подкатила к вытянутой, гигантской коробке гипермаркета. — Эту картину написал мой дедуля, и она очень долго висела у нас дома, даже когда мы переехали в малосемейку. Можно сказать, что я рассматривала ее шестнадцать лет подряд и взрослела вместе с ней. Мы все рассматривали ее, и каждый видел нечто свое, помимо общего. Я думаю, мама с папой намного раньше меня заметили их собственное сходство с нарисованными персонажами. В разные годы они относились к ним по-разному. Мы даже менялись этим персонажным ощущением.

— Как это? — Ольга, наконец, обретает дар речи. Рассказ Риты захватил ее настолько, что она тоже не заметила, как успела довести машину по совершенно незнакомому маршруту до пункта назначения.

— К примеру, изначально Нимфа — это моя мама, какой увидел ее мой папа, которого его мама упорно вела по жизни в нужном направлении. Задумчивый дуб, это мой дед в период созерцания. А потом, гораздо позже, мальчик — это я, я вижу мир иначе. Вижу живые деревья, хулиганское солнце, а моя мама упорно ведет меня в «правильный» человеческий, где всё это только фантазии и глупости. Мой папа становится задумчивым, статичным дубом…

— А… Нимфа? — все же решается спросить Ольга. Любопытство перевешивает.

Рита грустно улыбается и пожимает плечами.

— Она не видит мальчика, она случайно здесь, проездом, мимоходом, и ей нет до этого мира никакого дела.

— Где сейчас эта картина? Я бы хотела ее увидеть.

На что Рита только отрицательно качает головой.

— Одна интеллигентная дама изодрала ее в клочья.

— Совсем? — удивляется Ольга и едва верит.

— В конфетти.

— В творческом экстазе?

— Если бы! В приступе праведного гнева.

— О, как!

— Картину нарекли дьявольской иконой, и в топку.

— Жуть!

— Не говори.

Ольга смотрит на Риту, Рита глядит в ответ. Мир вокруг странен, непривычен.

Диана провалилась на вступительных экзаменах, но возвращаться к родственникам в Городок была не намерена, устроилась на тот из московских хлебзаводов, где предоставляли общежитие. — «Я не сдамся! Не дождетесь!» — твердила она воображаемой приемной комиссии. У проходной ее неизменно встречал долговязый Кеша с любовью в глазах. Он поступил, что называется, не парясь, но только не представлял теперь жизни без непоступившей иногородней Дианы. — «Без тебя моя формула жизни не имеет ни решения, ни смысла» — говорил он. Диана соглашалась, не соглашалась, а все без толку, ибо она была уже смертельно им больна. Близость принесла щемящую нежность, невесомость, чувство полета. Жизненная неопределенность выбивала почву из-под ног, и этот же факт позволял воспарить над земным и привычным, вынуждая искать свои собственные решения древних формул созидания, создания одного на двоих теперь мира.

— Судя по количеству макарон, ты к нам надолго. — Девушки толкают полузаполненную тележку между стеллажами с продуктами. Ольга отправляет в нее пакетики приправ и бутылочку оливкового масла.

— Один дом спроектировать — это не быстро, а я планирую увековечить свое имя в целом городском районе.

Рита смеется:

— Макароны здесь сыграют ключевую роль, из них можно склеить макеты!

Ольга откровенно хохочет:

— Это я понимаю, видеть мир иначе и творчески подходить к техническому заданию!

Тем временем Джамала звонит в квартиру Ольги слушает тишину в ответ.

Часть утра она провела, тщательно продумывая собственный образ. То, что привлекает/нравится Золотареву, не подходит для Кампински — этот гениальный факт пришел ей в голову еще вчера, но окончательно сформулировался лишь сегодня. Слушая сбивчивые жалобы Золотарева на собственную жену, она представила себе Риту — эту вечно отстраненную, странноватую женщину. К примеру, Джамала так ни разу и не смогла представить, как у Риты с Мишкой вообще возможен был секс, настолько они разные, зато очень хорошо понимала, чем нужно привлекать Золотарева и чем его удерживать возле себя и на расстоянии.

Теперь же, тоннами просматривая фото в интернете, Джамала ищет новый образ, подходящий для Кампински. «А еще он, образ, не должен всех сейчас шокировать и резко привлекать к себе внимание».

Измениться, не изменяясь — вот девиз и философия нового дня!

В квартире Кампински тишина. Не дождавшись ответа, Джамала нехотя ретируется на улицу, оглядывается по сторонам. — «Как же я не заметила, что ее машины нет!» — ругает сама себя. Часики напоминают о необходимости поторопиться и не гневить начальство опозданиями. Гордая, красивая, независимая женщина начинает свой стремительный путь к автобусной остановке. Она не замечает людей и прохожих, при этом отчаянно скрывая немаловажность каждого случайного взгляда, каждого этого случайного прохожего вне зависимости от возраста и пола последнего. Мужчины, женщины, дети — абсолютно все невербально и по-своему должны подтвердить ей — Джамала красива, горда, независима.

«Вот ты-то мне и нужна!» — видит ее из окна студии Катя. Среди рабочих файлов на студийном Ритином компьютере она как ни искала, не нашла ничего подозрительного. Папки проектов, базы фактур, рамок, счетов — обычный хлам не отвечающий внезапно разыгравшейся интуиции/нюху на что-то этакое, о чем непременно и со вкусом после можно будет сплетничать.

«Или даже использовать в виде козыря в той самой не объявленной войне, которую эта дура тупо не видит. Чего только Золотарев в ней нашел?» — вновь натягивая шапку, Катя оглядывается на единственную остающуюся в студии коллегу.

— Аль, где Ритка вчера была целый день? — кричит ей уже от двери, мысленно торопит с ответом.

Девушка из-за дальнего стола поднимает затуманенный работой взгляд, моргает и пожимает плечами.

— На выезде, а что?

— Так, — отмахивается Катя, исчезает с не совсем понятным, — в ее бардаке никогда ничего не найдешь! Я на пару минут!

Алина хлопает глазами на захлопнувшуюся за Катей дверь, пожимает плечами и возвращает взгляд в монитор собственного компьютера, скользнув по пути о Ритин стол, царапнувшись о маленький кактусик на Катином и пропрыгав по нескольким фото в рамочках — Катя и сын, сын, Катя, котики.

— Тебе какую? — табло в гипермаркетовском кафе подсвечивает названия пицц и перечисление ингредиентов. Рита, читая, облизывает губы, а Ольга исподтишка наблюдает за ней.

— Не смущай меня, — розовеет первая под этим внимательным и несерьезным взглядом.

— И лишить себя такого удовольствия? — шепчет на ушко вторая, нисколько не думая что-либо менять.

Рита понимает ответ по-своему, удивленно поднимает бровки:

— Ты…. — поворачивается и краснеет окончательно. — Со мной флиртуешь?

«Девятнадцатый век. Тургеневская девушка», — изо всех сил сдерживается не рассмеяться Ольга. Ей приятна эта Ритина искренняя, «детская» непосредственность, но так забавна.

— Не пали нас, — подыгрывая, доверительно шепчет она подруге.

— Выбрали? — неожиданно вступает в разговор третья сила в лице работницы пиццерии.

— Знаешь, я никогда и никому не рассказывала, — задумчиво отвечает Рита на размытый Ольгин вопрос «о себе». — И не потому, что скрытная. Просто…. «некому?» — спрашивает сама себя.

Оля сидит напротив за крошечным столиком, едва вмещающем одну на двоих пиццу и два высоких бумажных стакана с трубочками.

— Твоя мама виновата. Зачем она так интересно рассказывала про «богемно-цыганский» образ жизни и трех натурщиц? — лукаво озвучивает истину.

— Мама очень не любит говорить о прошлом, — чуть склоняет голову Рита. — Сегодня ты застала уникальный момент.

Помимо нежности, близость неожиданно принесла еще один жизненный аспект — беременность. Конечно, и Диана и Кеша знали, откуда берутся дети, но наивно считали, что это как смерть — бывает не с ними.

— Мой папа родился в Москве, — рассказывая, Рита постепенно раскрепощается, и обе начинают «проваливаться» в историю, осознанную по редким семейным фоткам и скупым родительским фразам. — Его предки кровь и прах этого города. Не смейся, они еще Рюриков помнят, наверное. А у маминых предков темная и запутанная история с какими-то бессарабско-греческими контрабандистами, пленными немцами, покорением целины и побегом после из союзной республики на историческую родину.

— Ого! — смеется Ольга. — Богатое наследство! Прости, но родители твоего отца, по моему, просто скучные снобы.

— Его мать, — оскал Риты на миг становится хищным. — Жуткая тетка!

Ольга удивленно вскидывает брови — такая откровенная ненависть не вяжется в ее восприятии с нежной и мягкой Ритой.

— Потомственный педагог очень хотела сына гения от представителя династии художников, — пересказывает Рита фразу, брошенную однажды собственной мамой. — Сын действительно оказался гением, только вообще в математике, а не в музыке, как мать, и не в живописи, как отец. Но это, наверное, не самая суть.

— Их дочь теперь гениальный фотограф, — улыбается Ольга. Рита (о, чудо!), не краснеет, а словно едва пробует взглядом на вкус новые для себя отношения, «игру?»

— Первое, ясное, что я помню — это паруса и облака, и я напряженно пытаюсь разобраться, что же из них паруса, а что облака, — отвечает, в свою очередь, Ольга. — Моя незабвенная тетушка была до сумасшествия влюблена в Ленинград. Боюсь, я даже сейчас не смогу осознать, что именно он для нее значил. Только примерно представить — он и она единое, живое целое. Где жизнь рождается именно в сочетании сознания человека и физически существующих зданий, каналов, мостов. Прости за пафос, сегодня тянет что-то, — они улыбаются. Не смеются, проникают друг в друга собственными видениями данного утра, вчерашнего страстного помешательства. За их спинами питерское туманное небо перевоплощается в московский дождь двадцативосьмилетней давности, где взрослые решают свои взрослые проблемы, а их маленькие дети видят паруса в облаках.

— Как ты поняла, что тебе… нравятся… девушки? — Рита стеснялась, но не спросить не могла. — Прости, глупый вопрос. Наверное. Но он очень… Все еще очень для меня.

— Не отвечен? — Ольга смотрит в ее глаза и удивляется сама себе — «детский сад!» — А как ты поняла, что хочешь меня?

— У тебя есть дочь? — перескакивает в текущее время Ольга. — Ты… как-то сказала, — она затрудняется вспомнить фразу.

— Да, — подтверждает Рита с невероятной теплой нежностью в улыбке. — Сонечка. Ей уже пять.

Ольга согласно кивает, а потом удивляется:

— Надо же!

— Что? — удивляется отражением Рита. Ольга пожимает плечами.

— Не знаю. Так звали мою тетю, — отводит глаза в реальность местного времени. Спрашивать об отце девочки ей не хочется. — Поехали?

Когда вчерашние дети лишились невинности — стало страшно. За себя, за родных, за уходящее детство и то, что назад, как ни плач, пути нет.

В хибарке за высоким забором — потайном месте троих, остались двое, и те разошлись по углам. Скрывая слезы, Джамала дрожала в зябком, стареньком покрывале, принесенном сюда когда-то ее подругой-одноклассницей. Мишка стоял к ней спиной и смотрел в серое небо, предвещающее июньский рассвет, на ходу застегивая непослушные пуговицы рубашки.

— Я тебе позвоню, — отвечает Джамале, боясь взглянуть открыто и прямо, он смотрит на нее «в целом», как на пейзаж или картину с размытым сюжетом. Поднимает с пола пиджак, ее выпускное платье. — Пойдем, твои обыскались, наверно…

Он довел в то утро Джамалу до школы и отправился спать с призрачной надеждой на то, что проснется в другом мире, где ничего не случилось. Где дурочка Джамала прошла мимо и не повелась на его сахарную брехню. Где они с Кампински выпили свое законное шампанское в процессе выпускного вечера, наорали друг на друга и помирились. Навсегда остались друзьями. Где он проводил девчонок к утренней электричке, помогая сбегать глупышкам от Джамалкиных родителей…

Во дворе стояла машина отца, покрытая росой. Тишь и какая-то странная обреченность, безнадега томила душу. Мишка сорвался к Ольге. Она друг, она поймет! Еще можно, наверное…

Хмурый Федор Игнатьевич заходил в ворота своего дома, когда его остановила Джамала одним единственным насущным вопросом. Мишка подглядывал из-за угла.

— Уехала она, — сердито ответил старик девушке в потрепанном розовом платье. — Ночным, Ленинградским. Навсегда….

От чувства вины Мишка скрылся в армии. Жесткая, размеренная уставом и понятиями действительность стряхнула с жизненных основ все лишнее и наносное. Домой он вернулся свободным от химеры, зовущейся совестью. Свободным и изголодавшимся по девичьему вниманию.

По разработанному задолго до его рождения родительскому плану, поступил в местный политехнический институт, дабы закончить его и примкнуть к строительной компании отца

«Ну, не собственной, конечно….» — размывчато иногда дополнял он, соблазняя очередную потенциальную невесту.

«Мне нравятся все женщины на свете, — пелось в одной старой песне. — Но выбрать должен все-таки одну». И это «должен» не давало ему покоя, а спустя несколько лет учебы и выбираний, вопрос и вовсе встал ребром.

— Твоя сестра вон уже третьего ждет, а я от тебя внуков, видимо, не дождусь! — бурчала мать по утрам и по вечерам, за завтраком и за ужином. И если до того отец отмахивался — «не готов еще», то теперь молчаливо поддерживал мать.

«Значит, пора», — обреченно заключил Михаил. Огляделся вокруг и внезапно увидел Ее.

— На таких женятся, — одобрил выбор умудренный жизненным опытом двоюродный Мишкин брат. Сам уже имел двойню и недостроенный дом. — С ипотекой только не торопись.

«Какая там ипотека!» — ломая себе голову, Мишка строил отношения со странной сокурсницей, словно шел по минному полю — красиво и мирно, но нифига не понятно. Там, где другие девушки визжали от счастья, она лишь мило (спасибо хоть не снисходительно) улыбалась. Цветы? — очень мило. Гулять? — очень мило. Подарок? — что ты? Настаиваешь? — и удивленно-наивно «ну, если….».

— Она играет, — заключил другой авторитет. — Целки все такие сначала, а потом будет ноги тебе целовать. Как приучишь, в общем.

Мишка спел серенаду, повеселив всех родственников, у которых проживала Рита, и обитателей той же улицы в «частном секторе».

Завалил конфетами и мягкими игрушками — их поток остановила только угроза Риты раздать запас в ближайшей школе младшеклассницам.

Копировал чужие стихи, напивался, дебоширил, извинялся, говорил с ее мамой… в конце концов подарил ей кольцо.

Она задумалась.

Мишка вовсе впал в ступор — ну почему мне все это?! Почему эта зараза не такая как все?! Другие на ее месте тут же принялись бы назначать или выяснять дату свадьбы, звонить мамам-подругам, примерять платье. Рита лишь сдержанно сказала, что ей нужно подумать…

— Я не советчик тебе, Михаил, — пробасил отец, тяжело посмотрел на взрослого сына. — Но думаю, что она не та, которая тебе нужна.

Без каких-либо объяснений, просто «не та» и всё.

«А вот фиг вы все угадали!» — взыграло где-то внутри у Мишки, заглушая все здравые доводы родителя и другую неясную (не осознанную Мишкой) причину. Своим почти отказом, своей отстраненностью, чужеродностью в этом Городке, миллионом других мимолетных и едва заметных нюансов, она напоминала ему Ольгу. Напоминала тот старый, забытый повседневностью, но томящийся в подсознании вызов.

«Я женюсь на ней, — твердо решил тогда Золотарев. — И для этой святой цели любые средства хороши!»

Щелчок замка отсекает грани разных реалий. Катя протягивает Джамале закрытую пудреницу с зеркальцем внутри.

— Спасибо, — моргает, смотрит на бывшую одноклассницу сквозь набежавшую слезу. — Не размазалось?

— Нет, — отвечает полувосточная красавица, скрывая легкую досаду за привычной вежливостью. Нужная Джамале маршрутка только что отъехала от остановки, из-за Изотовой она пропустила ее.

— Эти линзы просто кошмар, — Катя забивает словами неловкость. — Как хорошо, что я тебя встретила! Без тебя, даже не знаю…

— Да, хорошо, — вежливо улыбается в ответ Джамала. Мысленно прикидывает, время, на которое может затянуться ее опоздание.

— Знаешь, кого я сегодня встретила? — как ни в чем не бывало продолжает тем временем Катя. — Помнишь Кампински? Вы еще дружили втроем.

— Конечно! — волшебная фамилия, как и предполагалось Катей, моментально привлекает все Джамалкино внимания. В карих глазах ее немедленно вспыхивает легкое превосходство. — Мы и сейчас дружим. Я знаю, что она здесь.

Мысленно Катя ликует. — «Ты никогда не отличалась большим умом!», а вслух:

— Но, она ж ненавидит Городок?

Джамала красиво-снисходительно пожимает плечами:

— У нее новый проект. Не могу рассказать тебе всего. — А ее «извини» звучит вовсе издевательски за напускной невинность.

— Я понимаю, — умело подыгрывает Катя.

— Но это будет очень большой проект, — утверждает мини-победу Джамала.

— Вы снова все вместе? — Катя переворачивает страницу текущего разговора.

— С Золотаревым? — переспрашивает Джамала. — Ну да, они же коллеги.

— Я пыталась спросить у Риты…

Джамала презрительно кривит красивые губы.

— Нашла у кого! Что она может знать?

«Что, не нравится? Ишь, зашипела!»

— Ну, они все-таки зарегистрированы, — картинно сомневается Катерина.

— И всего на этом! — хмыкает Джамала.

Катя продолжает:

— Я думала, вы поженитесь.

— Я тоже, — красиво, ностальгически вздыхает первая сто раз отрепетированным ответом на это неудобное житейское замечание. — Но мои родители не разрешили. Ты же знаешь, как у нас строго. А теперь семью я разбивать не буду. Кстати, как твой бывший? Вы видитесь?

— Нет! — резко отвечает Катя, затем спохватывается и дополняет. — Он уехал в Москву на заработки и с концом. Феденьке алименты только высылает. Так, значит, Ритка не знает ничего?

— О чем?

— О компании, о проектах.

— Да откуда? — Джамала щурится на приближающуюся маршрутку. — Она квочка, дома только сидеть с ребенком. И проект это не Мишкин, а Олькин.

— А Ольку она не знает?

Отвечая «нет», Джамала спешит к маршрутке, с твердым намерением эту не упустить, да и разговор с любопытной Катей скорее нудный, чем интересный.

— Пока, Кать! Рада была видеть тебя! — роняет на ходу.

— Пока, — сладчайше улыбается Джамале вслед Катерина. «А я-то как рада!»

Прижав Риту к стене, Ольга повторяет ладонями контуры ее тела, заодно освобождая от одежды, слушая, как учащается дыхание, и растягивая время, помноженное на тягучесть удовольствия. Не остановиться.

Впадая в странную/сладкую зависимость от ежедневных встреч, Рита удивляется, не узнает и боится сама себя. Своей вскипающей в крови энергии, которая грозит немалыми разрушениями, едва «выпусти ее из-под контроля», — шепчет Ольга. Голос сводит с ума.

«Я никогда не думала, что он так материален, твой голос», — невидимый, невесомый, он обволакивает тело волнами, радиацией проникает внутрь, создавая помехи истинного восприятия данной реальности.

Как пелось в привязчивой старой песне — «танцы вдвоем, странные танцы» в квартире с минимумом мебели и полным уже отсутствием одежды. Если бы эти стены могли говорить, они сплетничали бы день и ночь о вольностях, которые изо дня в день позволяют себе две красивые женщины. Наверняка, чересчур ранняя весна в Городке в тот год обусловлена зашкаливающим все уровни градусом страсти этих встреч.

Сошел с ума снег, оголяя изгибы городских улиц. Следом за ним массажными щетками (вениками, граблями) пробежали субботники. В букет, разошедшихся не на шутку, первоцветов, апрель добавил капли терпкой горечи прошлогодней листвы, истлевшей на кострах, а потом возомнил себя визажистом от кутюр и принялся диктовать новый стиль одежды для непостоянства погоды. Грозы чередовались с непривычным для весны знойным солнцем, то вдруг с неба безо всякого предупреждения лились потоки дождя, словно в компьютерном шоу, ярко подсвеченные небесным прожектором, а то и вовсе невесомые, как пух, летели хлопья снега.

— Это вам не Рио-де-Жанейро! — хохотала Ольга, обнимая продрогшую Риту. Та закрывала глаза, прижимаясь виском к любимым губам, и понимала, что пропадает.

Что Ольга — тот самый «специалист из Центра», про которую второй месяц подряд твердят и спорят оба Золотарева, Рита догадалась уже давно. Не каждый же день новые архитекторы наезжают в Городок, чтобы построить здесь свою авторскую Венецию.

Догадалась и испугалась так, что временами дышать становилось трудно. Невидимая железная лапа сжимала сердце, раня острыми гранями, а разум понимал — «Ольга откажется от меня в тот же час, если узнает!» — что скажет муж и родня, Рите было, на удивление, безразлично.

«Без них я буду только счастливее, а без нее я умру», — шумит/вскипает кровь в висках каждый раз, когда особенно нежно Ольга ласкает ее, когда целует, когда просто молчит или говорит что-то, работает за компьютером или разъясняет Рите автокадовы сложности.

Скандалищем пугает здравый смыл, ежедневно провожая до заветной квартиры, а нечто шальное и безрассудное отвечает ему:

«Ну и пусть! Пусть убьют меня после. Распнут, четвертуют или сожгут на костре, все не важно! Ибо прежде я поживу хоть немного!»

«А много ли для счастья надо той, которая даже искать его давно перестала?»

— Ее, — полуденным воришкой выскальзывая из студии, едва уловимо шепчет себе Рита. — Не «его», — спешит знакомой аллеей, затем в переулок и короткой «народной» тропой до трех высоток имени не менее народного классика.

«И что это за счастье такое? — украдкой, безумно, бездумно, вне закона» — громоздятся подъездные ступени пролетами в три этажа.

У Ольгиной двери Рита останавливается всего на минуту успокоить дыхание, но не сердце — оно бьется быстрее и лишь на мгновение замирает. Словно выстрел — сухой щелчок дверного замка.

— Самое настоящее, — выдыхает счастливая, делая шаг вперед.

Еще в самом начале Ольга настояла, а Рита согласилась не задавать друг другу неудобных вопросов. Отключить на время социальные определения. Просто быть/жить здесь и сейчас такими, как встретились — почти незнакомками, без груза «прошлых жизней», внешних долгов. Этакими «чистыми листьями».

— Так легче нам обеим будет, поверь, — убеждала Кампински, как только она умела убеждать Риту. — Ну, пожалуйста, давай не будем насиловать мою психику и память посторонней информацией. А? Там и так сейчас первозданный хаос вселенной, из которого мне еще вчера нужно было слепить новый мир. И есть определенная прелесть игры в слепую. Интрига. Так мы более близки друг другу. Поверь…

В ее словах был смысл и была отсроченная казнь, перед которой страшно хотелось надышаться жизнью. Разрываясь в душе на беса и ангела, Рита непременно соглашалась с Ольгой, но при этом чувствовала себя распоследней лгуньей, ибо врала всем без исключений — Ольге, Мишке, маме и даже самой себе. Клеймила себя предательницей за то, что скрывала от Ольги свою еще более ненавистную теперь фамилию и буквально чувствовала этот песок в невидимых часах судьбы — рано или поздно расплата придет.

«Но верни время к первой нашей встрече, ни от одной доли секунды, проведенной с Ольгой, не отказалась бы и не откажусь никогда!»

Кампински, в свою очередь, такими терзаниями не страдала. Она всецело и с головой погрузилась в творческо-математический процесс под кодовым названием «Северо-Запад». Ее удивляло то, что никогда еще не было так легко и волнительно работать над проектом.

Раньше секс просто помогал ей чувствовать себя в тонусе (или расслабиться), сейчас же отношения с Ритой буквально окрыляли. Ольга чувствовала себя всесильной, всеумной, всевнимательной и много других, прочих положительных эпитетов в исключительно превосходной степени.

Несмотря на масштабность предстоящего предприятия, она видела его в самых мельчайших черточках, точках, координатах. Как объяснить эту 3D карту в голове с нано-подробностями каждой пылинки на будущих улицах Городка? Откуда столько сил и энергии? Почему, работая сутками, отдаваясь любви взахлеб, оставляя на сон себе всего по несколько часов, она не выглядела как призрак, напротив, сохраняла невероятно кристальную чистоту/ясность в мыслях, расчетах, сознании?

Да очень просто! Необходима Муза и чувство влюбленности! Только обязательно без якорей быта, вопросов про завтра и про вчера с беззаветно влюбленным взглядом.

Рита приходит каждый день поздним утром. Приносит с собой свежесть и ритм нового дня. Варит кофе или заваривает чай. Обнимает за плечи сидящую за компом Ольгу, бросает глубокомысленно-улыбчивый взгляд на столбцы расчетов, чертежи.

«Где-то здесь будущий дом, в нем непременно есть уютная и свободная квартира, в ней непременно есть двое, а между ними есть химия. Они любят друг друга, парят в своей вселенной и, конечно, не знают, что мы уже видим, видели их задолго до их странной встречи».

Эти обрывки выдуманных чужих реалий забавят Ольгу, делают ее проект объемным, живым. «Одухотворенным?»

— Я чувствую себя Богом, — сказала она однажды, когда вдвоем с Ритой, уставшие, они лежали между одеял.

— А я соглядатаем, — тихо рассмеялась другая. — Я вижу тебя, и вокруг появляется мир. Этот твой Город. По его улицам ходят люди, и ездят машины, не замечая нас, немудрено, ведь мы — это он и есть. Мы в каждом доме, кирпичике, листике, и мы их видим и чувствуем.

«Бог-соглядатай», — не зная, как реагировать на такое кощунство и детскую непосредственность, Ольга притягивает ее к себе. Рита ластится шелковой кожей. Пропадая в нежности, она не знает границ.

Их встречи ограничиваются только временем. Но продолжаются после в невидимом душевном пространстве. Ибо все в Ольгином доме шепчет о Рите, хранит тепло ее прикосновений. Она здесь даже тогда, когда где-то не здесь. И защищать этот новорожденный мир приходится Ольге даже от самой Риты. Все имеет свою оборотную сторону.

— Может быть, подружимся в соцсетях? — изучая материалы по квартирному дизайну, скачанные Ольгой для нее из корпоративных архивов, Рита, походя, замечает значки фейсбука и прочих. Оглядывается на Ольгу, застывшую в раздумье над чертежом, и сама тут же пугается собственной глупости — «Там она моментально узнает все обо мне!»

— Не хочу, — холодно отвечает Кампински спустя пару минут. — Появится масса неудобных вопросов с обеих сторон. Черт! — она дезертирует в кухню, сидит там на подоконнике с чашкой остывшего Ритиного чая.

— Ты очень, безумно нравишься мне такая, как сейчас, — шепчет Рите, когда та появляется в ее свитере, надетом на голое тело, тепло обнимает и прижимается щекой к ее плечу. — Давай оставим эту иллюзию, где я твоя, а ты моя. Я не хочу знать больше. Не сейчас по крайней мере. Там мы другие, чужие.

— Давай, — с облегчением соглашается первая.

Но женщина в Рите слишком женщина.

— А я хотела бы знать о тебе все, — спустя пару дней вновь мечтательно мурлычет Рита, когда обе абсолютно нагие млеют в теплой ванне в облаках пены.

— Например? — расслабленно сдается Ольга.

— Ну…. Например, почему ты не любишь гречку? — задает первый вопрос Рита.

После невольной МХАТовской паузы Ольга все же отвечает:

— Алька почти два года меня ей кормила. Вечные диеты для идеальной фигуры.

Смяв пену в ладонях, Рита поднимает глаза:

— Знаешь, что?

— Неа, — отвечает другая, пряча издевательскую полуулыбку а-ля «яжеговорила». — И знать не хочу.

— Я завтра не смогу прийти, — Рита с сожалением оглядывается от дверей, она всегда против, чтобы Ольга ее провожала.

— Почему? — последняя снимает с вешалки Ритин плащ.

— Юбилей у свекра… — случайно вырвавшееся слово внезапно взрывает квартиру оглушительной тишиной. Поздно кусать губы.

Ольга удивленно вскидывает брови:

— Ты замужем, — произносит вслух, словно без этого не может поверить. — Ты замужем? — хватает за плечи и сверлит взглядом насквозь. Если бы возмущение убивало, то в квартире были бы трупы (не меньше двух).

— Ты обманула меня! — в бешенстве Ольга отталкивает Риту, возвращается. — Почему ты не носишь кольцо?! Смотри на меня! Почему?! — впервые страшно кричит Ольга.

Рита, напротив, становится самим спокойствием, но не может ничего ответить, кроме:

— Это неудобный вопрос.

Она смотрела на Ольгу, готовая умереть прямо сейчас и здесь и вопреки всему выбирая жизнь:

— Прости… Прости, пожалуйста! Я не права, наверное, но мы же договорились не спрашивать…

«Не бросай меня!» — молчала Рита изо всех сил. Плакала. Целовала руки. Ольга кричала в бешенстве:

— Ты обманула меня, понимаешь? Просто не сказала всей правды, просто промолчала. Что еще ты скрываешь? — в каком-то странном отчаянии она смотрела Рите в глаза, словно видела в них не только Риту, а кого-то еще из своего прошлого.

— Ничего, — сквозь слезы так и не ответила самого страшного. — Больше нигде не состояла, не привлекалась, не замечена…

Несмотря на свой старый железный принцип — не спать с замужними, Ольга в итоге сдалась.

Призналась сама себе, что действительно не хочет отпускать эту женщину. Не сможет без нее закончить свой проект.

«Она не сказала мне с самого начала про какого-то там дурацкого мужа, но сама-то знала, на что шла, — сама себе оправдывалась Ольга. — И раз уже все случилось/случается второй месяц подряд, то теперь-то не все ли равно?

Их отношения не прекратились. Стали в чем-то острее даже. Словно теперь воровали каждую встречу у кого-то невидимого и безжалостного. Каждый миг, как последний, с пунктирами расставаний до завтра, до следующего мига.

И не знали, что зоркий глаз местного фатума уже выследил траектории встреч.

— Мне нужен Золотарев, — мрачно произносит Катя. Джамала вызвала ее в сквер по срочному, неотложному, наиважнейшему делу. Не замечая шпионок, укрытых кустами цветущей сирени, Рита садится в подъехавшую машину. Ее лицо светится счастьем, нежностью, предвкушением. Она улыбается той, что за рулем, и каждый волосок ее, блестя на солнце, дышит влюбленностью.

— Вот так, — веско заключает Джамала, когда машина пропадает за поворотом. — Тебе нужен Золотарев? Мне нужна твоя помощь.

— Как… она… они…. — верещит бывшая отличница, изо всех сил стараясь не выдать Джамале, что сама пыталась шпионить за Ритой последние два месяца.

— Я скажу тебе, что и когда нужно делать, — Джамалу вовсе не волнуют Катины попытки «сохранить лицо». Этика в интригах — это полная чушь.

— Если он узнает…. — с плохо скрываемой радостью пытается сердобольно ахнуть Катя.

— Он узнает, но позже, и именно так, как нам это будет удобно, — Джамала говорит серьезно и бесстрастно. «Нам» звучит здесь не зря. Оно создает эффект вовлеченности и сопричастности.

— Ты что-то задумала? — подозрениям Кати нет границ, в интригах ей до Джамалы, как до Джомолунгмы. — Ты ведь спишь с ним, об этом все знают!

— Я знаю об их с Риткой отношениях все и смогу подсказать, что делать, чтобы он женился на тебе, когда разведется с ней, — пропуская мимо ушей подозрения Кати, Джамала продолжает вести свою линию. — И если он тебе действительно нужен со всеми своими машинами и домами, то слушай меня.

— А если я сама ему расскажу и покажу, чем занимается его благоверная? — пытается парировать Катя.

— Он тебя возненавидит, как мерзкую сплетницу, и придет ко мне плакать в ложбинку. — Джамала устало закатывает глаза и вздыхает: — Не будь дурой. Я знаю, что делать надо.

— Скоро два месяца, как мы с тобой, — неопределенно произносит Рита. Сегодня она более задумчива, чем обычно. Вернее, все последнее время она становится задумчивее и грустнее, хотя по-прежнему делает вид, что все окей.

— Устроим по этому поводу пикник? — Ольга выводит машину за город. Она, в свою очередь, упорно не хочет замечать эту Ритину «хандру» — явное и прямое следствие причин из категории «неудобных вопросов».