Бесплатный фрагмент - Апостол Иуда

Предисловие

Меня давно интересовал вопрос: какие мотивы определили предательство Иуды? Версия предательства ради денег не убедительна. Интересовало это не только меня. Леонид Андреев в повести «Иуда Искариот» выдвинул свой вариант. В обнаруженном Евангелие Иуды говорится, что Иуда действовал по просьбе Христа. Тогда возник другой вопрос: почему великая миссия Христа должна быть реализована посредством предательства? Изучив различные материалы по данному вопросу, я пришёл к выводу, что Иуда не предавал.

Восстановить реальную картину событий, описанных в Евангелиях, вряд ли когда-либо удастся, прошло уже более двух тысяч лет. Считать Евангелие историческим документом не приходится, христианская религия основывается на догмате веры — системе аксиом. Если выбрать иную систему аксиом, то можно нарисовать несколько другую картину. Своей повестью я не пытаюсь восстановить историческую достоверность, просто предлагаю художественную версию событий исходя из следующих аксиом:

1. Христос был человеком, пророком, выполнявшим Божественную миссию.

2. После известных событий он остался жив, направился в Индию, где продолжил выполнение своей миссии. Об этом говорится в Коране и рукописях, хранящихся в монастырях Тибета.

3. Письмо Понтия Пилата кесарю Тиберию, хранящееся в библиотеке Ватикана, подлинно. Из этого следует, что Пилат не мог отдать Христа на казнь.

Многие исследователи Туринской плащаницы утверждают, что следы на ней могло оставить только тело живого человека. Предполагают, что Христос остался жив после казни. В повести я предлагаю иной вариант развития событий — казнь не состоялась, в плащаницу было завернуто тело живого, но измученного пытками Иисуса. Предложенный вариант событий является логичным исходя из решения первого вопроса: был ли Христос Богом, принявшем облик человека, или был человеком, выполнявшим Божественную миссию? Это вопрос не только веры, это ещё и вопрос эффективности управления. Не станет командующий войсками фронта переодеваться в солдатскую форму, чтобы довести до роты боевой приказ — это не эффективно, для управления войсками существуют другие средства. Так и у Бога есть более эффективные средства управления, чем воплощение в человеческий образ. А если Христос выполнял Божественную миссию, смысл которой состоял в исправлении учения, искаженного жрецами, устранившими Моисея и внедрившими в сознание людей идею рабства от имени Бога, то задачей Иисуса не могла быть смерть на кресте во имя искупления грехов человечества.

Отсюда следует, что Иуда не предавал Христа. Иисусу нужно было донести свое учение до саддукеев, убедить в том, что они исполняют чужую волю, а именно они определяли мировоззрение народа. Он не мог просто явиться к Каиафе, тот попросту не принял бы бродячего проповедника, как не примет митрополит представителя какой-либо секты. Другое дело, если в окружении митрополита у Вас есть свой человек, можно попытаться договориться о встрече. Если предположить, что Иуда был вхож к Каиафе, то Христос мог прибегнуть к его помощи, чтобы встретиться с первосвященником. Но первосвященник ответил Иуде примерно так, как ответил бы митрополит на предложение встретиться с руководителем секты, — «говорить с ним буду только в суде». Христос был согласен придти на суд, чтобы иметь возможность донести истину до саддукеев, хотя бы таким путем. Он понимал, что идет на огромный риск, но не на верную смерть. Он знал, что по закону его обвинить не смогут. Но, видимо, тогда, как и сейчас, суд не всегда руководствовался законом.

Очевидно, что разговор с Каиафой и его тестем Анной, имевшим огромное влияние, хоть и отстраненным от власти, состоялся, об этом говорит и Евангелие, но кратко, одним предложением. Думаю, что разговор был более обстоятельным, и Иисусу удалось донести истину до саддукеев. Поверили ли ему? Поверили, иначе бы не отдали на расправу Пилату, поверили и испугались того, с какими могущественными силами им придется столкнуться, если они пойдут по пути, предложенному Христом. Потому, выдвинув ложные обвинения, отправили к Пилату, где Иисус был бы казнен безо всякого суда властью центуриона, суду в римской империи подлежали только граждане Рима, а выступивших против власти кесаря просто казнили без суда и следствия.

Но если письмо Понтия Пилата императору Тиберию, хранящееся в библиотеке Ватикана, — подлинно, то Пилат не мог казнить Иисуса, поскольку уже доложил императору о его непричастности к возмущению иудеев против римской власти. Не стал бы он и обращаться к народу, который воспринимал как варваров, дикарей, с обычаями которого не считался никогда, о чем пишет Иосиф Флавий, характеризовавший Понтия Пилата, как человека грубого, резкого в решениях, не признающего святынь подвластного народа. Потому, Иисуса, истерзанного пытками во время допроса в синедрионе, Пилат отпустил, а казнил Варавву, который должен был возглавить восстание против римлян. Это было логично, с точки зрения римского прокуратора, а утверждение в тексте Евангелие о казни Христа возникло в результате путаницы, возникшей от совпадения имен, и Христа, и Варавву звали Иисусом. Варавва — не имя собственное, Бар Авва — сын Божий, так называли наследников царского трона, и Варавва, и Христос происходили из рода царя Давида, но разных ветвей, обоих воспринимали как мессий, призванных освободить народ от римского владычества, но разными средствами.

Подробно я изложил свои соображения в ответе на критику повести, в статье «Роль Моисея и задача Христа».

Иуда Искариот

Огромное, красное солнце поднималось над Иерусалимом. Первые лучи его окрасили золотистым цветом легкие перистые облака, скользнули по стенам храма, расположенного на вершине горы, заиграли на медных рогах Харэли, верхней ступени священного жертвенника. Первосвященник Каиафа вышел во двор храма и огляделся. Ученика его, Иуды Искариота, не было видно нигде. Он постоял ещё некоторое время и громким голосом позвал Иуду.

— Я здесь, равви! — воскликнул, неизвестно откуда появившийся Иуда.

— Где ты был? Ты должен вставать с первыми лучами солнца, пора наколоть дров, развести огонь, приготовить храм к богослужению.

— Я всё сделаю, я уже ходил принести дров.

Первосвященник осуждающим взглядом посмотрел на Иуду и строго сказал:

— Ты, видимо, опять вечером ходил с этим сыном плотника, Иисусом Назареем?

Иуда молчал, опустив глаза.

— Отвечай, я спрашиваю тебя, — сказал Каиафа, — и не лги, это

тебе не к лицу.

— Да, я был с ним, — ответил Иуда.

— Зачем ты ходишь с ним? Ведь он же сын плотника, с ним ходит толпа таких же оборванцев, как и он сам. А ты, Иуда, принадлежишь знатному иудейскому роду, и негоже тебе, будущему священнику, таскаться с нищими и слушать их глупые речи.

— Я хочу познать истину, равви, — ответил Иуда.

— Разве ты не знаешь, Иуда, что истина заключена в заветах Моисеевых? Читай пророков святых, послание Господа нашего к народу своему — и ты познаешь истину.

— Но он учит тому, что не написано в святых книгах.

— То, что не написано в святых книгах, не может быть истиной, берегись слов, слетающих с нечестивых уст, они погубят тебя, Иуда!

— Но он не говорит ничего дурного, он учит народ любви и смирению!

— Говоришь, он учит народ любви? А разве не учат нас любви к Господу книги Моисеевы?

— Но Иисус учит любить не только Господа, он учит любить врагов своих!

— Как, любить врагов? И это говорит вам он, сын плотника? — Каиафа рассмеялся. — Разве не сказано в писании, что не может быть любви между евреем и гоем? Бог избрал наш народ, а все, кто не принадлежат ему, могут быть лишь нашими рабами, гои достойны смерти, а не любви. Кто учит свой народ любить врагов, тот ничего не принесет ему кроме рабства и страдания! Если бы народ Иудеи вдруг, однажды возлюбил врагов своих и сложил бы перед ними оружие — ни одного иудея не осталось бы на святой земле. «Око за око, зуб за зуб» — вот закон, по которому должны поступать с врагами нашими! Возлюбить врагов — это значит предать свой народ! Разве ты можешь, предать свой народ, Иуда?

Иуда Искариот молчал. Сомнения терзали его: кто прав? Первосвященник и Моисей или Христос? Каждый из них был прав, но как разобраться во всём этом?

— Как ты говоришь, то прав ты, но и в его словах есть правда, как понять мне, чья правда истинна?

Каиафа тихо усмехнулся в седую бороду:

— Ты думаешь, на земле существует только одна правда, Иуда? Запомни, у каждого из нас своя правда. У кошки и у мышки разная правда, и справедливость разная. У первосвященника и сына плотника не может быть одной правды, запомни это, Иуда, а теперь иди, работай!

— Я непременно сделаю всю свою работу, равви, но когда я сделаю её, могу я пойти к Христу? Я хочу понять, о чем говорит он, и если он не прав, то я хочу знать, в чем!

— Хорошо, иди, — ответил первосвященник, — только впредь не ходи туда без моего ведома, и рассказывай мне всё, чему учит вас Назарей, спрашивай, что не понятно тебе, не стесняйся, Иуда.

Весь день Иуда провел в трудах праведных, он работал на благо храма, читал священные писания, а когда наступил вечер, отправился к Христу. Тогда он ещё не был в числе двенадцати его ближайших учеников. Он ходил в толпе народа и жадно ловил каждое слово Иисуса. Приблизившись к Христу, Иуда коснулся края его одежды и спросил:

— Скажи, учитель, зачем ты говоришь, что нужно любить врагов своих? Разве не должен я взять меч и защитить дом свой от врагов, которые придут разорить его?

— Ответь мне, Иуда, разве зло может победить зло? Разве силой можно одолеть силу? Ведь на всякую силу найдется другая сила, ещё более могущественная. Ответным злом можно только приумножить зло, но никогда нельзя сотворить добро. Только любовь может принести мир и покой народам. Как зло приумножает зло в этом мире, так и любовь приумножает любовь. Возлюби врага своего, и он ответит тебе любовью, и опустит он меч, сраженный добротой твоей.

— А если не опустит он меч? — возразил Иуда. — Если воспользуется любовью моей и уничтожит меня?

— Значит, не была любовь твоя искренней, и не смог ты победить ненависть в душе своей!

— Ты говоришь, — сказал Иуда, — что если ударят тебя по одной щеке, подставь вторую. Значит, любовь и доброта не остановила врага, и он готов нанести удар по второй щеке?

— Я говорил, не подставь, а обрати к нему вторую щеку. Обратить щеку, ещё не значит позволить ударить по ней.

— Но, как понимать слова твои? Разве не значат они смирения пред врагом?

— Если смиришься ты, то падешь ниц пред врагом своим, а если не дрогнешь пред ним, а обратишь к ударившему тебя вторую щеку, то посмеет ли он вновь ударить тебя? Ударив тебя по щеке, враг хотел обидеть тебя, испугать, а если нет ни обиды, ни испуга в сердце твоем, поскольку любовь движет тобою, то не достиг он цели своей, и остановится перед силой любви твоей. Ибо злом нельзя одолеть зла, и зло, сотворенное в ответ на зло, не перестанет быть злом, и умножится зло на земле, и умножится скорбь ваша.

Иуда, вернувшись домой, никак не мог уснуть. Он раздумывал над словами Христа. Можно ли любовью своей одолеть ненависть врага? Прав ли Иисус? Разные мысли приходили к нему. Ответа не было.

Наутро, когда Иуда рассказал Каиафе о беседе с Христом, тот иронически усмехнулся.

— Вот, ты поверил Иисусу, а если враг твой, который пришел убивать, грабить, насиловать, не поверит ему? Да наплевать врагу на любовь твою и на веру твою! Он верит в силу оружия, а не любви, и когда опустится меч на твою голову, где будешь ты, со своей любовью? Где, я спрашиваю тебя, Иуда? Разве любовь Лота к людям спасла Содом и Гоморру от гнева Господнего?

— Но Господь спас Лота и семью его, — возразил Иуда.

— Господь спас Лота за праведность его, а не за любовь к людям. Люди от любви его не стали добрей, не стали праведней. Не нашлось и тридцати праведников в городах этих. Что предложил Лот людям, окружившим дом его, и требовавшим выдать им тех, кого приютил Лот в своём доме, чтобы надругаться над ними?

— Лот предложил им своих дочерей, но те отказались.

— Предположим, что Лот возлюбил тех, кто хотел надругаться над гостями его, возлюбил так, как учит тому Иисус. Тогда, следуя учению Иисуса, он должен отдать им всё, что они просят, то есть -предать на поругание тех, кто искал убежища у него! Кем бы стал Лот тогда? Он стал бы предателем, он предал бы Господа, и не был бы спасен им!

Иуда взглянул на первосвященника и опустил взгляд. Видимо была истина в словах Каиафы. Можно ли, возлюбив врага своего, отдать ему на растерзание тех, кто просил защиты от этих врагов? Разве не будет это предательством? Как же тогда быть с учением Иисуса? Но, с другой стороны, Иисус тоже прав, злом невозможно победить зло. Видимо, не зря говорил Каиафа, что у каждого своё понятие о добре и зле.

На следующий вечер Иуда снова пошел к Христу. И, когда он задал Иисусу мучивший его вопрос, тот ответил:

— Это всё потому, Иуда, что ты делишь мир на своих и чужих. Для Господа Бога нет чужих, все мы дети его, и он любит всех одинаково. Скажи, стал бы отец меньше любить сына своего только потому, что он болен, слаб духом и сбился с пути истинного?

— Но если я одинаково люблю и ближних своих, и врагов своих, то как же поступить мне, когда враг просит отдать на поругание или на смерть ближних моих?

— И опять ты выбираешь между врагом и ближним своим, а раз выбираешь — нет у тебя одинаковой любви и к тем и к другим. Отдав ближних своих на поругание или на смерть, ты станешь на сторону врага и предашь ближнего своего. Если же ты откажешь врагу в просьбе его, то, защищая ближнего, ты отвергнешь врага своего и восстанешь против него. Но если ты возлюбишь всех одинаковой любовью, то не будет между вами вражды, и тебе не придется ни предавать одних, ни восставать против других. И тот, кто был врагом тебе, одарённый любовью твоей, возьмёт дочь твоего народа, чтобы стать мужем ей, и породнится народ с народом, и исчезнет вражда, побежденная любовью, как исчезает на заре побежденная светом тьма.

— Но Бог избрал наш народ, он запретил отдавать дочерей нашего народа замуж за сыновей иноверцев, и брать дочерей их сынам народа нашего. И сказано, чтобы не искал наш народ мира с ними. Как же тогда понимать слова твои?

— Бог избрал народ наш, чтобы он нёс свет истины другим народам. Скажи, если ты одного из сыновей своих поставишь учителем над остальными, разве будешь ты с ненавистью относиться к тем, кого сделал учениками, и любить лишь учителя? Ведь все они братья, дети твои.

— Но еврей не может быть братом гою, так писано в Законе!

— Скажи, Иуда, Бог един?

— Да, Бог един для всех, а кто молится другим богам, идолам — тот не познал истинного Бога.

— Вот видишь, Бог един, значит все народы — дети его. Тех, кто не познал истину, следует учить, а не убивать. Бог — есть любовь, а ненависть исходит от людей, не познавших одной простой истины — только любовь созидает, а ненависть разрушает души ненавидящих.

Христу нравился этот пытливый юноша, стремящийся разобраться во всем, познать истину, и он решил приобщить его к своим ученикам. Когда Иуда рассказал об этом Каиафе, тот долго думал: отпустить Иуду с Христом или нет. Запретить Иуде, быть среди учеников Иисуса он не мог, это означало бы то, что не убедил он своего воспитанника в истинности законов Моисеевых, и лишь запретом доказал свою правоту, а запретный плод, как известно, сладок. Но и отпустить его он не мог, кто тогда докажет Иуде, что ложно учение сына плотника? И тогда Каиафа сказал:

— Конечно же, ты можешь быть среди учеников Иисуса, но, как я понимаю, ты ещё сам не решил, какое учение ты принимаешь: Моисея или сына плотника.

— Я хочу разобраться во всём, равви.

— Это правильно, что ты сам решил во всём разобраться, но кто же поможет тебе, когда не будет меня рядом с тобой? Можешь как и прежде приходить ко мне и рассказывать о том, чему вас учит Христос, я и сам хочу лучше узнать то, что говорит вам сын плотника, — слукавил Каиафа.

— Но почему именно сыном плотника называешь ты его? Иисус происходит из рода Давида, и прошел исполнить Закон, данный Господом нашим.

— Кто лучше нас, саддукеев, может исполнить Закон? Мы чтим каждую букву Закона, а что может дать людям он? Он говорит вам о Царстве Небесном? Но Господь создал человека из глины и грязи, и вдохнул в него душу живую, и, прожив жизнь свою, возвратится человек в грязь, из которой взят. И Иисус твой не исключение, для Господа он, конечно же, сын Божий, а для людей он не более чем сын плотника. Вот почему я так говорю.

— Но учит он людей не плотницкому ремеслу, а Закону, данному Господом Богом. «Бог — есть любовь» — говорит он.

— А помнишь ли ты, Иуда, что говорил Господь наш Иисусу Навину?

— Он повелел Иисусу убить всех жителей Иерихона: и мужчин, и женщин, и детей, и весь скот их.

— То же повелел он Иисусу Навину сделать и с жителями Гая и других городов, расположенных по ту сторону Иордана, ибо отдал эти земли иудеям, сынам Израилевым. Господь Бог наш, Бог Авраама и Моисея, и имя ему — Иегова! Так ответь мне: может ли тот, кто называет себя сыном Господа нашего, учить народ любить врагов своих, если отец его небесный учил ненавидеть и уничтожать врагов детей Израилевых?

— Но Иисус учит, что Бог един и для нас, и для тех, кто не принадлежит народу нашему.

— Господь являет любовь свою сынам народа им избранного, но с врагами нашими он жесток и беспощаден. Потомок царя Давида не может учить народ любви к врагам своим. Закон дан Богом нашему народу, всё, что писано в Законе — свято, и не подлежит сомнению.

— Но Закон писан людьми, а люди могли и исказить заветы Господа, как понять, что в Законе от Бога, а что от людей?

— Как язык твой повернулся сказать такое!? Закон писан пророками, познавшими Всевышнего! Любое отступление от буквы Закона — ересь! И я не хочу больше слышать ереси в святых стенах! Уйди от меня! Знать тебя больше не желаю!

Иуда ничего не возразил разъяренному первосвященнику, он молча повернулся, и пошел прочь. Каиафа понял, что погорячился. Сейчас он уйдет. Уйдет, и никогда больше не вернется. А Каиафе нужен, очень нужен был тот, кто бы сообщал ему о каждом шаге Иисуса Назарея.

— Постой. Вернись, — примирительным тоном сказал он, — ты уходишь с обидой в сердце своем, так и не поняв истины. Иди к Иисусу, слушай, что он говорит, но прежде, чем подвергать сомнению то, что писано в Законе, подвергни сомнению то, что говорит он, сын плотника. Если ты будешь тверд в вере нашей, то быстро поймешь, где истина, а где заблуждение. Я всегда готов помочь тебе, приходи, двери храма и дома моего всегда открыты для тебя.

Иуда ушел, но Каиафа был уверен, что он вернется, обязательно вернется и всё расскажет ему, он слишком хорошо знал Иуду. Как бы ни было велико влияние Христа на него, влияние Каиафы было не меньшим.

Так Иуда Искариот стал одним из двенадцати апостолов Иисуса Христа.

Понтий Пилат

Прокуратор Иудеи Понтий Пилат шёл по аллее сада. Вчера из Рима пришел корабль, он привёз письмо от кесаря Тиберия. Слухи об Иисусе Назарее, который собирает на своих проповедях толпы людей, дошел и до Рима. Кесарь требовал от прокуратора подробного отчёта о событиях, происходящих в связи с появлением этого проповедника, называемого Христом, спасителем. Кесаря волновала популярность Иисуса. Он опасался, народных волнений. Понтий Пилат же, не разделял опасений Тиберия, его больше беспокоил бесчинствующий в этих краях разбойник Варавва. Недавно он напал на обоз с продовольствием и деньгами для римских легионеров и ограбил его. Все попытки выследить и поймать разбойника до сих пор не имели успеха. Прокуратор ждал своего помощника, Антония. Антоний прибыл точно в назначенный час.

— Ты звал меня? — обратился он к Понтию Пилату.

Антоний был строен, высок, на полголовы выше своего господина. Левую щеку воина украшал шрам. Он сын погибшего друга Пилата, и прокуратор приблизил его к себе, поручая задания особой важности — те, которые он не мог доверить никому. Антоний был не только воином, он получил высшую степень образования, окончив риторсткую школу, он обладал знаниями, весьма полезными для Понтия Пилата в деле управления вверенным ему краем. Властный и жестокий прокуратор часто пользовался знаниями Антония, но никогда не просил совета, поступая лишь по своему усмотрению.

— Да, Антоний, я звал тебя. Что ты можешь сказать по поводу Вараввы? Если этот разбойник и дальше будет продолжать грабить наши обозы, то римские легионы скоро останутся без денег и без питания. Неужели славные наши центурионы не могут справиться с кучкой жалких оборванцев?

— К сожалению, Варавва неуловим.

— Неуловим? Он что может возникнуть и раствориться как призрак? Разве он не из плоти и крови? Разве нет людей, у которых он находит приют?

— Мы назначили награду за его голову, но люди не выдают его.

— Не выдают? Разве нет в Иудее людей, которые за награду, или хотя бы из-за страха перед нами выдадут его?

— Но его они боятся больше чем нас. Они верят, что он неуловим и опасаются мести, если предадут его. Он и его люди — это сикарии, они безжалостны к тем, кого заподозрят в содействии римской власти.

— Неужели настолько велик страх перед ним? Назначь больше денег за его голову!

— Нет, это не поможет! Однажды мы получили сведения о том, в каком селении он будет ночевать. Мы напали на это селение, но Варавве удалось уйти. Потом он вернулся и сжег всю деревню, он убил всех жителей, даже детей. Люди боятся его. Они верят в то, что его невозможно поймать, верят в то, что он бессмертен. Если его убить, он воскреснет и снова начнет мстить тем, кто предал его. Варавва вечен, как вечно зло на этой земле.

— Надо положить конец этим слухам! Варавву нужно непременно поймать и казнить! Чтобы все видели, что это обыкновенный человек из плоти и крови, и всякому злу приходит конец.

— Мы поймаем его, устроим ему ловушку. Завтра снова пойдет обоз с продовольствием и деньгами. Я велел держать это в строгом секрете. То, что держится в строгом секрете, непременно становится известно людям Вараввы. Думаю, он приложит все усилия, чтобы выведать маршрут. Но вместо мешков с продовольствием и деньгами телеги повезут легионеров, прикрытых мешковиной. Варавва попадет в ловушку, мы схватим его.

— А кто знает о ловушке?

— Только я и ты.

— Это хорошо. Надеюсь, тебе удастся этот план, и я доложу об этом кесарю. А теперь иди, я жду Каиафу, он не должен видеть тебя.

Перед тем, как ответить Тиберию на его письмо, Понтий Пилат решил побеседовать с Каиафой. Этот первосвященник пользовался большим влиянием среди иудеев, и прокуратор не мог не считаться с его мнением. Главное интересовало его, почему священники так опасаются Иисуса, что крамольного было в учении Христа, и действительно ли оно могло угрожать владычеству римлян в Иудее.

Каиафа не предупреждал прокуратора о своем прибытии через слуг, и не ждал аудиенции, как другие посетители: он вошёл и направился прямо в сад, где прогуливался Понтий Пилат. С прокуратором он держался на равных, слегка подчеркивая своё превосходство, считая, что должность служителя Господа должна расцениваться как более важная, нежели должность римского прокуратора. За Понтием Пилатом стоит император, за Каиафой — сам Господь Бог.

— Приветствую тебя, прокуратор Иудеи, — сказал Каиафа, приблизившись к Понтию Пилату.

— Привет и тебе, Каиафа, — ответил тот.

— Говорят, ты хотел видеть меня?

— Да, я хотел тебя спросить, что ты думаешь о том бродячем проповеднике, которого называют Иисусом Христом? Говорят, он пользуется большой популярностью среди народа?

— Это ты говоришь о Назарее, сыне плотника? — скривил губы Каиафа в саркастической усмешке. — Слухи о его популярности сильно преувеличены, ходят за ним такие же оборванцы, как и он сам.

— Почему ты называешь его оборванцем? Слышал я, что происходит он из рода Давида, рода ваших царей.

— Род Давида давно угас. Если Иисус и происходит из этого рода, то всё равно он оборванец, и никогда ему не взойти на престол.

— Значит, он не представляет никакой опасности ни для Иудеи, ни для римской империи, — заключил прокуратор из слов Каиафы.

— Ну, это как сказать. Сам он, естественно, никакой опасности не представляет, но его ложное учение, как ржавчина, разъедает умы людей. Слово иногда бывает опаснее меча, если люди поверят ему, то перестанут соблюдать законы Моисеевы — то, чем живет народ иудейский, на чем стоит государство наше.

— Разве он призывает народ к бунту?

— Он возомнил себя посланцем Господа, царем Иудейским. Он с презрением относится к священникам, которые самим Господом избраны для служения ему. Это хуже, чем призывы к бунту, это покушение на святая святых Иудеи, на основы иудейской религии.

— До религии вашей кесарю римскому нет дела, это ваше право и ваше дело, какому Богу молиться. Римскому государству он, по-видимому, ничем не угрожает.

— Напрасно ты так думаешь, прокуратор. Распад любой империи начинается с распада идеологии.

— Но его проповеди касаются лишь вашей религии, как это может угрожать идеологии империи Рима?

— Рано или поздно учение Иисуса может выйти за пределы Иудеи.

— Не преувеличиваешь ли ты опасность, Каиафа? Ведь ты говоришь мне, что за ним ходит лишь толпа оборванцев, таких же, как и он сам.

— Все начинается с малого, самая полноводная река, которая разливается и затопляет поля, начинается с маленького ручейка. Если не пресечь зло в самом его начале, потом может быть уже поздно. Проповедям сына плотника нужно положить конец.

— Каким образом?

— Его нужно судить, как преступника, посягнувшего на основы порядка, установленного Господом нашим.

— Ну, так и суди его. Мы не мешаем вам молиться вашему Богу и не запрещаем вам судить вероотступников.

— Но он опасен для Рима! Поверь мне, прокуратор.

— Позволь это решать мне самому, кто более опасен для Рима: бродячий проповедник или разбойник, нападающий на обозы.

В глазах первосвященника блеснула ненависть и презрение. Он умолк. Его попытки убедить римского прокуратора в опасности, исходящей из учения Иисуса и отвести внимание от Вараввы, не удалось. Сам Каиафа не считал, что учение Христа может серьезно повлиять на религиозные воззрения народа. На земле иудейской существовало множество течений: саддукеи, к которым принадлежал Каиафа, фарисеи, ессеи, назареи, к которым причисляли Христа, зелоты, к которым относили Варавву, — и все они по-своему трактовали Закон.

Фарисеи признавали и письменный, и устный Закон, вели аскетический образ жизни. Саддукеи, признавая лишь букву письменного Закона, и отрицая устный Закон, предпочитали роскошь и богатство. Ессеи отличались строгим аскетизмом, и не терпели никакого инакомыслия. Назареи — бродячие проповедники и целители, учили народ любви и смирению, зелоты, признающие лишь силу оружия, призывали к вооруженному свержению римского владычества. Но все они верили в мессию, происходящего из рода иудейских царей, который спасет землю и народ свой от римских поработителей. Роль мессии большинство из них связывало с зелотом Иисусом Вараввой, который призывал к восстанию против римлян. Вот и пытался Каиафа отвлечь внимание Понтия Пилата от Вараввы, убедив его в том, что опасность исходит, именно от Христа.

Каиафа ушёл, и Понтий Пилат, проводив его долгим, презрительным взглядом, остался один. Он понял, что убеждая его в опасности, исходящей из проповедей Христа, Каиафа пытается всячески обезопасить от гнева прокуратора Варавву. «Наверняка, — думал Понтий Пилат, — Каиафа имеет связь с этим разбойником, именно поэтому его никак не могут схватить. Нужно немедленно покончить с ним, а тогда уже разговаривать с Каиафой. Кто управляет этим государством? Священники совместно с разбойниками с большой дороги? Да и какая собственно между ними разница? И те и другие грабят народ, держат его в страхе и повиновении. Одни стараются уклониться от уплаты налогов римскому кесарю, а другие их и вовсе не платят. И в этом государстве находится единственный человек, который призывает не отвечать злом на зло, проповедует любовь к людям — и это он угрожает римской империи? Священники хотят схватить его и предать смерти. На чем же зиждется это государство, если проповедовать любовь к людям считается в нем преступлением?» Понтий Пилат решил сам, лично поговорить с Иисусом Христом, но в первую очередь нужно покончить с Вараввой. Сегодня же ночью он должен быть схвачен.

Варавва

Обоз медленно втягивался в лес. Скрипели колеса на колдобинах разбитой дороги, слышались крики возниц, храп лошадей, да команды начальника отряда охраны. Отряд был немногочисленным. Ни возницы, ни воины охраны не знали о том, что таится под мешками в повозках, и лишь один Антоний, ехавший во главе отряда, знал истинное назначение обоза. День клонился к закату. «Днем не нападут, — думал Антоний. — Только с наступлением темноты следует опасаться атаки разбойников». Но как только последняя повозка обоза вошла в лес, впереди на дороге замаячила фигура вооруженного человека. Он стоял спокойно, не двигаясь, и ждал приближения обоза. Антоний ошибся, он не предполагал, что разбойники так обнаглеют, что станут нападать на транспорты среди бела дня. Им наверняка было всё известно: не только маршрут обоза, но и состав охраны. Когда обоз приблизился, разбойник поднял меч, приказывая остановиться. Повозки остановились. Из лесу, из чащи появились вооруженные люди, быстро окружили обоз.

«Торопиться нельзя, — думал Антоний. — Нужно ждать, когда они плотнее сомкнутся, надо точно рассчитать удар. Главное — схватить Варавву, не дать ему уйти.»

Воины, затаившись под мешками, ждали команды. Антоний не спешил. Он приказал охране опустить оружие и не сопротивляться. Варавва подошел вплотную к Антонию и, скривив губы в усмешке, произнёс:

— Мудро с твоей стороны было опустить оружие, это может спасти вам жизнь. Тут одни проповедник говорит, что если разбойник отнял у тебя штаны, то отдай ему и рубашку.

Разбойники засмеялись.

— Я вижу не только иудеи, но и римляне прислушиваются к словам Назарея, — смеялся Варавва, он подошел близко, совсем близко к Антонию, и стал слева от него, справа, чуть дальше стоял другой разбойник.

Антоний держал руки, сложенные крест на крест под плащом, правая рука сжимала рукоять меча, висящего вдоль левого бедра. Он не пользовался коротким римским мечом, гладиусом. Мечи эти делали из низкосортного железа, они быстро тупились, и хотя имели преимущество при действиях в строю, были мало пригодны в индивидуальной схватке. Антоний предпочитал спату, длинный кельтский меч, изготовлявшийся из высококачественной стали. Его применяли в основном в кавалерии римлян. Разбойник, вооруженный коротким римским мечом, стоял справа от него так, что Антоний не смог бы напасть неожиданно. Разбойник понимал, что его противник вооружен, но короткий римский меч, на таком расстоянии бесполезен, потому он был спокоен и с легкой ухмылкой поглядывал на Антония. То, что произошло дальше, привело разбойников в шок.

Антоний поднял левую руку вверх, приподнимая полы плаща, освобождая меч. Правая рука его в этот момент с нарастающей быстротой выхватывала из ножен спату. Меч, сверкнув в лучах заходящего солнца, взлетел вверх, затем, описав дугу вправо, со свистом рассекая воздух, полетел в сторону разбойника. Антоний сделал выпад вправо, усиливая удар. Разбойник слишком поздно понял свою ошибку. Он поднял руку с мечом, пытаясь защититься от удара. Но разве какой-то меч-коротышка сможет удержать спату? Со звоном отбив гладиус разбойника, спата в одно мгновение снесла ему голову. Звон меча был сигналом для воинов. Телеги взорвались брызгами мечей и щитов, войско, в несколько раз превосходящее численность разбойников, мгновенно выросло перед ними, словно из-под земли.

Антоний бросился к Варавве. Тот был вооружен обычным римским мечом: фактически беззащитен перед спатой Антония. Сапата была большой редкостью на контролируемых Римом территориях. В экипировке кавалеристов Рима того времени отсутствовали стремена, а эффективно работать мечом сидя на коне, но не имея опоры в ногах, было сложно, и кавалерия не находила широкого применения в боях. Потому длинные кельтские мечи имели немногие воины.

Антоний мог без труда поразить Варавву, но тот нужен был ему живым. Легионеры обступили разбойника, но Антоний приказал им держаться на безопасном расстоянии. Варавва, отлично владевший мечом, в ближнем бою мог уложить нескольких легионеров прежде, чем его схватят. Антоний сделал выпад в сторону Вараввы, заставляя его защищаться. Варавва поднял меч, чтобы отразить удар, но Антоний увел спату в сторону, вниз, и описав дугу, ударил лезвием спаты по клинку Вараввы у самого основания. Спата срезала гладиус разбойника, как стебель тростника. Варавва остался без оружия.

— Хватайте его! — скомандовал Антоний.

Трое крепких легионеров навалились сзади на Варавву, схватили его и связали. Остальные разбойники, подавленные внезапным появлением превосходящих сил противника, не могли оказать серьезного сопротивления. Разрубленные мечами, пронзённые копьями тела многих из них лежали на земле, оставшиеся в живых были обезоружены и стояли, окружённые воинами отряда. Раненые лежали тут же, ожидая своей участи.

И только Шимону, одному из воинов отряда Вараввы, удалось вырваться не замеченным из кольца римских легионеров. Схоронившись за кустом, в чаще леса, он с ужасом наблюдал картину безжалостной расправы со своими товарищами.

Раненых добили и мертвые тела оттащили с дороги. Потом дошло дело и до живых. Антоний подошел к одному из разбойников и сходу, не говоря ни слова, снес ему голову, продолжая двигаться вдоль строя. Он подошел к следующему разбойнику и поднял меч. Разбойник взмолился, пытаясь выпросить пощаду.

— Те, кого ты грабил и убивал, тоже просили тебя о пощаде, — сказал Антоний, — но ты не пожалел их, чего же ты ждёшь от меня?

— Милосердия, господин, милосердия, — ответил разбойник.

— Милосердия? Хорошо, я проявлю милосердие, я убью тебя сейчас, мечом, и ты избежишь распятия, — с этими словами он провел острием меча по горлу разбойника, голова запрокинулась назад, из горла хлынула кровь, разбойник покачнулся и рухнул наземь.

— Кончайте с остальными, — распорядился Антоний. Когда со всеми разбойниками было покончено, обоз продолжил свой путь, везя единственную добычу — связанного по рукам и ногам Варавву.

Шимон оставался в своем убежище, не смея пошевелиться, стараясь не дышать. И лишь когда точная тьма окутала лесную чащу, замолкли голоса солдат, и только какая-то ночная птица горестно кричала, словно оплакивая убитых, Шимон поднялся на ноги и нетвердой походкой направился вон, подальше от этого проклятого места.

Несмотря на позднее время, Понтий Пилат не спал, он ждал Антония. Наконец, тот пришел. Он был прямо с дороги, в пыльном плаще, со свежими пятнами крови, разгоряченный и возбужденный недавним боем. По выражению его лица прокуратор понял, что операция удалась.

— Я выполнил всё, что обещал, — сказал Антоний прямо с порога вместо приветствия, — Варавва схвачен, закован в цепи, и брошен в подземелье.

— А остальные?

— Убиты.

— Все?

— Все до единого.

— Вот и хорошо. Теперь я по-другому могу говорить с Каиафой, но для начала мне нужно встретиться с Христом, найди его, Антоний, и передай, только так, чтобы другие не слышали, что прокуратор просил его придти. Ты понял меня, Антоний?

— Да, мой господин, понял.

— И перестань называть меня «мой господин». Ты не раб мне!

Письмо прокуратора кесарю Тиберию

Наутро Антоний разыскал Иисуса Христа, который был на окраине города в окружении своих учеников. Он подошел к нему, поклонился, и тихо сказал:

— Прокуратор просил, — он сделал ударение на слове «просил», но произнес его таким тоном, чтобы было ясно, что просьба хотя и не содержит угрозы, но равносильна приказу — чтобы ты пришел к нему, как только сможешь.

Христос отвечал ему так же тихо:

— Передай прокуратору: я приду, как только солнце склонится к закату.

Он исполнил своё обещание, явившись к прокуратору, как только край солнца коснулся горизонта.

Когда прокуратору доложили, что к нему пришёл бродячий проповедник, Понтий Пилат сказал:

— Пусть войдет.

Иисус вошел и остановился перед ним. Пилата охватило странное чувство тревоги и непонятного беспокойства. От этого человека, сына плотника, бродячего проповедника, варвара, дикаря, с точки зрения римлян, исходила какая-то неведомая, неодолимая сила. Он, Понтий Пилат, прокуратор Иудеи, наместник кесаря, имеющий неограниченную власть над этими людьми, чувствовал себя в присутствии Христа маленьким, ничтожным существом, не осмелившимся даже заговорить первым. Он вдруг остро почувствовал, что все богатства, вся земная власть его, всё, чего достиг он в этой жизни, вскоре обратятся в прах, и могила нищего ничем не будет отличаться от могилы вельможи. Все тленно на этой земле. Но того, вечного, нетленного, той духовной силы, которая исходила от Иисуса, не ощутил он в своей душе, там были лишь пустота и мрак.

— Ты просил меня придти, — сказал Иисус Понтию Пилату, — я пришел.

Пилат посмотрел на Иисуса, их глаза встретились, во взгляде Христа была кротость, спокойствие и уверенность. Пилат быстро овладел собой, преодолев минутную слабость, взгляд его вновь стал жёстким и властным, он сказал:

— Да, я звал тебя. Могу ли я спросить тебя о твоем учении?

— Я слушаю тебя, прокуратор, спрашивай.

— Говорят, что ты называешь себя царем Иудейским и жаждешь занять престол Ирода?