Cписок литературы Ridero
Странник/НОС 2021
18+
Антитела

Электронная книга - 360 ₽

Объем: 236 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

ЧАСТЬ I

1. Охр

Воскресным утром полицейский дрон патрулирует воздушное пространство над районом Текстильщики.

Если увеличить изображение с его камеры, можно увидеть, как на стене кухни, расположенной на двадцать третьем этаже новостройки, включается телевизор, и во весь экран разворачивается знакомое каждому физическому лицо Президент-бота.

Президент-бот улыбается, склоняя голову к правому плечу. Угол наклона выверен до сотой доли градуса — это новая черта, она подключилась в пятницу, после Выборных игр, в точном соответствии с запросами электората. По сравнению со своей предыдущей версией Президент-бот выглядит моложе и свежее: поубавилось мимических морщин в уголках глаз, стала чётче линия подбородка.

Президент-бот приветствует с экрана страну, город и жителей квартиры на двадцать третьем этаже — огромного человека, как будто слепленного из комьев глины, и девочку четырёх лет, которая сидит у огромного человека на мощной короткой шее, свесив ноги ему на грудь.

Через высокое в пол окно человек и девочка смотрят на окраину Распределённой метрополии. Система микроклимата включила затемнение, и снаружи дом выглядит как гигантское зеркало. В поляризованном свете солнце кажется масляным желтоватым шаром.

Внизу под солнцем идёт стройка.

Из окна кухни стройка напоминает чертёж будущего микрорайона, на котором начали собирать макет в масштабе один к ста. Квадраты коричневой глины примыкают к квадратам жёлтого песка, по тёмному дну котлована ярко-жёлтыми жуками ползут четыре экскаватора, плоскость земли расчерчена на секторы бетонными швами подъездных путей, тут и там лежат штабели зелёных и голубых труб, похожих на детали конструктора, от белого навеса проходной текут тонкой цепочкой рыжие каски рабочих.

В отдалении за зелёной лесополосой обломком сгнившего зуба торчит закопчённая кирпичная труба и темнеет остов старого заводского корпуса — последняя промзона метрополии, почти смытая в прошлое бетонным ливнем новых кварталов. Скоро трубу сточат в пыль, чтобы вкрутить вместо неё сияющий многоквартирный имплант.


Небо над стройкой белыми шрамами прорезают четыре инверсионных следа — четыре самолёта разлетаются в разные стороны бесконечного пространства.

— Самолётики, — тихо говорит девочка, проглатывая букву «л». — А куда они летят?

— Вон тот — на запад, тот — на юг, этот — на север, а последний, вон тот — на восток, — огромный человек прижимает лицо к светло-жёлтым волосам девочки. Его голос звучит низко, как двигатель джипа на холостом ходу.

— А почему их так много?

— Потому что мы живём в самом лучшем месте на земле, — воздух внутри лёгких огромного человека отталкивается от стальных рёбер и выходит из внутренней тьмы через узкий, похожий на шрам рот. — И все люди хотят к нам приехать.

— А они хорошие, эти люди?

— Конечно хорошие.

— А если они вдруг плохие?

— А если они вдруг плохие, — огромный человек подхватывает девочку двумя пальцами за подмышки, — я буду тебя от них защищать! Потому что кто я?

— Ты Охр, Охр, — смеётся девочка, уворачиваясь от щекотки.

Человек улыбается шрамом рта, прижимает девочку к груди и делает корпусом движение, как будто уклоняется от удара — влево, вправо, снова влево, Президент-бот смотрит на них с экрана, и его зрачки движутся в том же ритме, что и корпус огромного человека: влево, вправо, снова влево.

Человек опускает девочку на пол, она бежит от него, её смех стихает в глубине квартиры.

Оставшись в кухне один, он упирается руками в створки окна, поднимает голову и смотрит в небо, где над районом нарезает круги полицейский дрон.


К системе наблюдения его подключили девятнадцать лет назад, через год после Восстания детей. Девятнадцать лет дрон отмечает его местоположение днём и ночью. Горит зелёная точка на часах: зона уверенного приёма. Если Охр произнесёт вслух кодовое слово, выдержав перед ним и после него секундную паузу, система поднимет тревогу, усиленный псами кибергвардии наряд получит команду на выезд.

Он ни разу за девятнадцать лет этой штукой так и не воспользовался.

Когда началось Восстание, Охр только вернулся после первой африканской командировки. Приказы не обсуждал. Ему сказали: «Подавить любой ценой». Он пошёл и подавил вместе с другими парнями из «Стальной фаланги».

Во время любых операций лица бойцов «Стальной фаланги» должны быть закрыты масками. Так было всегда, и сейчас, и двадцать лет назад тоже. Но тогда, после подавления Восстания, что-то пошло не так — их нашли и сдеанонили, а потом начали убивать по одному.

Первого спецназовца из «Стальной фаланги» расстреляли у подъезда. Зацепили двух гражданских, одного насмерть. Ещё двух из отделения Охра взорвали через два месяца вместе со служебной тачкой. Потом убивали, не разбирая: двоих техников из взвода обеспечения, троих десантников из Рязанского училища. В самом подавлении они не участвовали, стояли в оцеплении где-то в районе Нового Арбата, но кого это волновало.

Убивали их напоказ, на камеру, фиксировали всё в деталях: фото, видео с разных ракурсов. Снимки и ролики с хэштегом #казнь_палачей банили во всех соцсетях, а они снова появлялись в анонимных аккаунтах, и концов было не найти.

Тогда их, его и других парней, вызвали на инструктаж и сказали, что подключают к системе наблюдения. Следить теперь за ними будут, сказали, двадцать четыре на семь.

Они ещё прикалывались: что теперь, никакой личной жизни?

— У вас её по уставу быть не должно, — огрызался инструктор.

Сержанта, с которым Охр зачищал баррикады на Арбате, заперли в дурке через пять лет. За месяц до того, как выбежать голым на разделительную Ленинского проспекта с автоматом в руках, сержант звонил ему ночью пьяный, орал в трубку, что программа наблюдения — обычная наружка, потому что после той делюги их боятся даже там, он сам знает где, и теперь держат на мушке, а когда станут не нужны, нажмут на пульте дрона кнопку, он сам знает какую.


Охр подмигивает невидимому дрону в небе над Текстильщиками.

Смотрит на часы. На запястье выше ремешка наколоты три крошечные буквы: «Охр». «Охр» — первое слово, даже не слово, а крик, которым дочь встретила его, впервые увидев. Назвала его так задолго до того, как научилась говорить — будто крошечным ртом младенца произнёс это слово древний бог, который убивал и воскрешал из мёртвых. Он взял себе новое имя, выбил его на запястье.

Жена поджала губы, когда он вернулся с татуировкой: это вообще что? Сказал: она меня так назвала, теперь это моё имя. Дочь смотрела, улыбалась и повторяла на языке, понятном только ей и ему: охр, охр, охр. С тех пор он был Охр, а своё прежнее имя оставил только для службы, для командира и документов.


Половина восьмого, пора выходить.


***


Джип «Великая стена» выезжает из разбитого стройкой двора на Рязанку. Монитор сбоку от приборной панели подключён к серверам СОН — полицейской Системы обнаружения несоответствий. Система собирает и анализирует сигналы о подозрительных физических по всему городу. Сегодня уровень тревоги стоит на отметке «Жёлтый» — в полдень на Тверской ожидают несоглас, пять-шесть сотен физических. С вечера в переулках ждут команды металлические псы кибергвардии.

Охр переводит СОН на голосовое управление.

— Центральный сектор, камера дрона.

СОН переключается на дрон над Тверской. Несоответствий не обнаружено.

— Центральный сектор, подземка.

СОН выводит на экран камеры в метро. Людей мало — восемь утра, воскресенье. Трафика почти нет, сигнал идёт свободно, можно подключиться к любой камере, можно объединить потоки нескольких камер в один и пролететь вдоль поезда, от одного вагона к другому, от одной станции к следующей. Жёлтая полоска в верхней части экрана темнеет, уходит в оранжевый.

— Рапорт.

— Красная ветка, середина состава, камера напротив дверей. Уровень тревоги жёлтый плюс, — отвечает синтетический голос.

— На экран.

Охр сбрасывает скорость, перестраивается в правый ряд, вполглаза смотрит за дорогой. На экране — бесконечный метровагон без перегородок. У дверей стоят трое, здоровые, под два метра, в свободных спортивных штанах, баскетбольных кроссовках, на всех линялые футболки. Тёмный уличный загар — руки до локтя, шеи до воротниковой зоны. Вокруг пояса у двоих повязаны кофты с капюшонами. Металлоискатель во внутренней обшивке вагона ничего не обнаружил, но под кофтой может быть керамический нож или пластиковый хлыст. Трое смеются, говорят тихо, микрофон в вагоне ничего не фиксирует. Толкают друг друга в грудь, хлопают по плечам, как на разминке. Поезд останавливается на Кузнецком. Трое выходят. Перед тем как переключить камеру, Охр ставит на них маячок — теперь за ними следит весь СОН. Если подойдут близко к району несогласа, уровень тревоги поднимется до красного, к здоровякам направят ближайшего патрульного, за патрульным, клацая лапами по асфальту, побежит кибергвардеец, зависнет в небе метрополии невидимый дрон.


***


В девять Охр паркуется на Дмитровке возле Центра Выборных игр, массивного серого здания с гербом. Выходит и идёт пешком вдоль улицы, осматривает местность.

Физических на Дмитровке немного. СОН подсказывает: основная масса собирается сверху, возле Тверской, где клацают сочленениями хромированных ног кибергвардейцы. Выходной, лето, солнце, день будет жарким. Охр всё рассчитал: несоглас начнут в полдень, поорут часов до двух, потом будет команда на задержание, гвардейцы погонят толпу, он с парнями упакует человек десять — всех, кто с плакатами, и тех, кто рядом с ними — и закончат к четырём, потом домой.

Навстречу Охру по тротуару едет велокурьер. Доставка еды, жёлтый короб за спиной, чёрные волосы, аккуратно подстриженная подкова бороды, над верхней губой выбрито. Охр встаёт поперёк тротуара, перегораживает проезд. Курьер видит: не проскочить, рулит на проезжую часть, не успевает сбросить скорость, переднее колесо соскакивает с бордюра и упирается в морду чёрной БМВ. Велосипед приподнимается в стоппи, зависает в замедленной съёмке над чёрным капотом, заваливается набок и падает с металлическим дребезгом. Жёлтый короб раскрывается, из него летят на асфальт картонные пакеты и коробки, одна коробка рвётся, выплёвывает на дорогу жирную горячую пиццу, пицца тут же попадает под колесо проезжающего мимо минивэна, гудки, крики, в воздухе пахнет едой.


Автобус «Стальной фаланги» стоит в тени голубых елей возле здания с бородатыми мужиками на фронтоне.

Возле автобуса к Охру подходит прапорщик: новый командир лично приезжал в половину седьмого, проверял готовность состава.

— Я ему говорю, командир, воскресенье же, все нарушители спят после субботнего.

— А он?

— Ушёл куда-то злой. Тебя вспоминал.

— Вспоминал, ещё бы. Вызывал на днях, для беседы. Почему, говорит, до сих пор на выездах, почему не на оргработе, кабинет был бы. Пояснил ему: видел я этих, в кабинетах, до семидесяти лет лямку тянут. А я не хочу. До пенсии дослужу и уеду, у меня через пять лет другая жизнь будет.

— И он такой: не понял?

— Ну. Спросил, как он это системе оценки качеств личного состава представит.

— А ты ему?

— А я ему: я без понятия, это вы в кабинете сидите, а мне на выезд надо.

— И что, правда уедешь? Через пять лет?

— Вообще легко.


Один из бойцов, новенький, в полку недавно, перевёлся неделю назад, просит разрешения обратиться. Говорит, выше на Тверской кибергвардия потоптала физического, сломали ему то ли руку, то ли ногу.

Охр усмехается.

— У них прошивка такая. Предупредительный выстрел, упреждающий удар. Чтобы без фаеров и масок. Если мирный — получит компенсацию по страховке. Если найдут запрещённое — значит, за дело. Наша задача какая?

— Охранять правопорядок.

— Ну и всё. Считай, выполнили.

Новенький отходит.

Охр с прапорщиком возле автобуса, парни сидят внутри. Мимо них к Тверской идут физические, косятся на Охра. Он привык: больше смотрят — меньше проблем. Упреждающий удар, предупредительный выстрел. Силу должно быть видно.


— Двоих со мной оставь, — говорит Охр прапорщику. — Буду тебя вести отсюда, куда идти и кого брать. Пошумите там, особо не калечьте.

Они ждут в тени голубых елей. Ждут два часа, три. В половину первого физические начинают отступать от Тверской, идут вниз, в сторону Дмитровки. Слышно, как сверху лязгают лапы киберпсов, а из их динамиков раздаются режущие ухо синтетические звуки, похожие на медленный невесёлый хохот: «Ха! Ха! Ха!»

Несоглас оттесняют в каменный рукав Столешникова.

Поток людей растёт: течёт мясная река, сперва медленно, редко, потом всё быстрее и гуще. Задроты, цивилы, дохляки, женщины, хиппари, педики, торчки, разноцветные, неподготовленные. Каждый проходящий поворачивает голову в сторону Охра — огромного человека в чёрной форме с крошечным, похожим на шрам ртом. На голове у человека тесно натянут выцветший до рыжего берет, большие пальцы заложены за тактический ремень. С монитора на крыше бутика Louis Vuitton ласково смотрит переизбранный Президент-бот.

Люди текут с Тверской и собираются, как вода в яме, на пересечении Столешникова и Дмитровки. Охр с парнями ждёт команду.

СОН показывает оранжевый уровень угрозы — дрон засёк у кого-то плакат с агитацией. Пришли делать картинку, как всегда, после Выборных игр. Они сами так говорят: делать картинку. Расчёт на то, что Охр и его ребята применят силу, толпа начнёт снимать, постить в соцсети. Типа полицейский террор в Распределённой метрополии. Охр знает: применят с удовольствием. Подавят, как всегда, любой ценой.

Дают команду на разгон. Охр свистит своим: стройся! Парни натягивают балаклавы, выходят из автобуса. «Стальная фаланга» Распределённой метрополии встаёт под барельефом с тремя бородатыми мужиками. Щёлкают друг о друга пластиковые щитки на плечах, сжаты кулаки в тактических перчатках, на поясных петлях висят дубинки, у Охра в кобуре — личный «Глок». Он проходит вдоль строя, поправляет на прапорщике броник, одёргивает на новичке х/б — под наплечниками ткань натягивается до хруста. Перекрёсток Столешникова и Дмитровки белеет лицами физических. На их лицах страх. Парни смотрят в толпу как на пирог — сейчас они его разрежут на восемь ровных кусков.

— На разделение, — бросает Охр.

Фаланга выступает в боевом порядке. Забрала опущены, в руках дубинки, с каждым шагом из лёгких сквозь чёрную ткань балаклав рвётся мощное «Ха!», и этот крик громче, чем механический смех стальных псов.

Толпа подбирает щупальца, физические жмутся к стенам, к дверям магазинов. Те, что вдали, уже бегут прочь, а фаланга наступает, горят за забралами глаза, стучат сердца под кевларовой бронёй.

— Плакат на три часа, — говорит Охр в рацию, и фаланга разворачивается в цепь, окружает физического, который тащит из-под толстовки ватманский лист с чёрными буквами. Рука в тактической перчатке тянется к листу, сминает его в эффектном кадре, другая опускает на плечо физического резиновый стержень спецсредства. Физический оседает, падает на колени, кричит от боли. Вокруг него — пустота, пузырь ужаса. Через мгновение внутренняя поверхность пузыря обрастает объективами камер, всё, что может снимать и записывать — снимает и записывает, 5G плывёт от нагрузки, из толпы кричат «Позор!», Президент-бот улыбается с экранов, ярость плавит воздух над перекрёстком.

— Я народ! Я твой народ! — кричит бойцу физический.

— Ебал тебя я в рот, — рычит боец и бьёт носком берца в солнечное сплетение, перебивает дыхание, физический корчит рот, изо рта и глаз текут слюна и слёзы.


СОН регистрирует: от толпы отделяется девушка в длинном и сером, с татуировками на руках и шее, тощая, тень человека, а не человек. Она бросается к физическому на асфальте, встречает грудью кулак бойца «Стальной фаланги», падает рядом. Рвётся ткань, блистеры с какими-то таблетками летят под ноги, с коротким шипением лопается белый пластиковый пузырёк, как микровзрыв.

Их поднимают, этого с плакатом и эту в сером, несут, по дороге её роняют на асфальт, она падает, почти сливаясь с ним.


СОН регистрирует: в толпе появился физический в маске, его засекли три уличные камеры и дрон возле Nobu. «Маска, берём», — звучит в интеркомах «Стальной фаланги», двое бойцов разворачиваются и без усилий, как кожу скальпелем, режут толпу, бегут вдоль Дмитровки.


2. А.

Грипп накрыл в такси.

Высушенный и прокопчённый, пропитанный насквозь чёрным чаем, насваем и гашишем таксист привёз в бесконечную пробку на Лубянке. Время застывало эпоксидкой, намертво склеивая реальность: сорок минут, сорок пять минут, пятьдесят — и всё те же машины по бокам, те же экраны на зданиях. До дома оставалось не больше четверти часа пешком, но уже болело в глубине черепа, за глазами, а суставы на пальцах рук ныли, как ударенные дверью. Впору было не идти, обгоняя пробку, а лежать, хотя бы в этом прокуренном салоне корейской тачки, собранной на заводе под Саратовом, слушать приглушённое радио, тягучую, как вода посреди ночи из-под крана на кухне, неразличимую восточную музыку. Главное — не заснуть.

Водитель посмотрел на А. в зеркало заднего вида.

— Как вы себя чувствуете? Всё хорошо?

Заметил, что заболела? Испарина на лбу? Глаза блестят? Через два дня грипп догонит и его. Хорошо бы, у него не было ничего хронического, тогда пройдёт без осложнений. Таксисты больничный не берут. Идеальные распространители, биологические бомбы.

Светофор впереди переключился, машина дёрнулась, продвинулась ещё на десять метров. Сверху лился свет трёх экранов, установленных на трёх зданиях вокруг площади: на «Детском мире», на Министерстве противодействия несоответствиям и на здании, где вход в метро, поверх двух арок-туннелей.

С экранов улыбался Президент-бот. Набрал воздуха в лёгкие — рендер был идеальный, не придраться, не отличить от живого человека — и заговорил. По нижней части экрана побежал текст, в правом углу зачернел раздавленным жуком QR-код для перехода на мобильную версию трансляции. Это была первая речь Президент-бота после Выборных игр. Обращение к нации.

— Хорошо ведь, что молодой! — снова заговорил таксист. — Идут навстречу людям. Всё как мы хотели. Вы согласны со мной?

А. вздохнула. Когда озноб стихал, на заднем сиденье становилось тепло, мягко и хорошо.

— Это же программа. Картинка. Там нет человека. Какая разница, как выглядит картинка? Она может как угодно выглядеть.

— Зачем так говорите? Это же искусственный интеллект, — таксист поднял палец. — Он обучается, и нам хорошо. Мы ему говорим на выборах, что от него хотим, а он делает. Это лучше, чем когда человек там.

— Где?

— Там, — таксист дёрнул головой вверх. — Во власти. Человек может быть злой, жадный, для себя всё делать, а у программы ни злости, ни жадности. Только разум!

На слове «разум» таксист хлопнул руками по рулю.

— Э, куда! — он резко надавил на клаксон.

Справа, расталкивая беспилотные болванки, протискивался бело-голубой джип «Великая стена» на забрызганных грязью внедорожных колёсах.

— Вот люди что делают, видите? Что хотят! Не уважают никого. А искусственный интеллект — это разум, чистое сознание. Да куда ты лезешь, чёрт!


Картинка на больших экранах над площадью поменялась. Лицо Президент-бота стянулось в небольшой прямоугольник и отползло в левый нижний край, уступило место выпуску новостей.

Люди в тёмных костюмах торжественно открывали мост через большую реку, название которой А. не удавалось разобрать. Река была холодного тёмно-защитного цвета, над ней дул ветер, поднимались волны. Камера показывала опоры моста — бетонные надолбы идеальной формы и идеального серого цвета в тон небу — и двутавровые балки, соединённые заклёпками размером с человеческую голову. Люди в костюмах стояли посередине моста, один из них — его камера брала крупнее прочих — разрезал ножницами красную ленту. Лента полетела по ветру, пересекая реку и небо, празднично мелькнула на сером и защитном, исчезла.

Затем показали новую ветку пригородной электрички, скоростной поезд, похожий на космический корабль, с серыми футуристическими формами. Внутри поезда живым коридором стояли и улыбались работники железной дороги в серой форме, на машинисте была красная фуражка, а вдоль живого коридора шёл ещё один человек в тёмном костюме, и снова камера брала его крупным планом. Потом пустили сюжет про свиноферму — чистый, отмытый до ровного серого цвета свинарник, розовых свиней, фермеров в белых халатах. Следом за фермой дали воинскую часть за Полярным кругом, на воротах части триколором: «Стабильность. Соответствие. Единство» — девиз Распределённой метрополии.

Внизу в лучах экранов стояла пробка — уже второй час. Водитель такси поглядывал искоса на экран, улыбался. А. посмотрела влево — в соседнем беспилотнике к оконному стеклу прилипли две физиономии, женская и детская, они тоже улыбались, как и её водитель, как следовало улыбаться каждому физическому во время просмотра новостей: каждый день, круглый год, вчера, сегодня, завтра.


Хотя завтра, возможно, всё будет иначе. Завтра А. и Росомаха покажут им другую картинку.


Если, конечно, этот грипп не добьёт А. уже сегодня.


Гриппом А. болела по два раза в сезон, всегда одинаково: голова, горло, суставы, озноб.

Когда озноб отступал, А. начинала любить свой грипп. За то, что настоящий. За то, что им не может заболеть рендер, бот, моложавый человек на экране. За то, что грипп и миражи Распределённой метрополии — явления разной природы. Не любила только, что грипп каждый раз начинался перед несогласом. За сутки поднималась температура, и начинало саднить в горле. Или, как сейчас, ломило пальцы, и, если закатить глаза, темнота под веками вспыхивала искрами боли, а руки и ноги наливались тяжестью.

Она говорила Росомахе: это древнее, как Великая Мать, просыпается внутри, восстаёт против алгоритмов Распределённой метрополии, отключает иммунную систему. Тело выходит на собственный несоглас: пятьдесят килограммов физической плоти против искусственного интеллекта.

Росомаха отвечал: тело твоё — предатель, играет за команду упырей, за псов-кибергвардейцев, за убийц из «Стальной фаланги», за колонны автозаков вдоль бульваров, за маску Президент-бота на экранах.

Говорил, покажи ему, кто здесь хозяин, ты — личность, носитель идей, борец с режимом — или эта груда костей?

За «груду костей» получил от неё неделю бойкота и даже цветы купил впервые в жизни.

Больше, чем грипп, её бесил запас таблеток, который приходилось носить с собой, чтобы не умирать прямо на улице. Чтобы сбивать температуру, освобождать отёкший нос, отправлять в нокдаун чёрта, скоблившего ножом в глубине горла.

Слишком много таблеток для любого полицейского: слишком похоже на другую статью, удобный повод упаковать и доставить в отделение, а там — откатают пальцы, внесут данные в СОН, вживят в плечо чип, и привет, постоянный надзор. А пропаганде больше ничего не надо: как же, наркозависимые на уличной акции! И её фото за колченогим столом в отделении, если повезёт, то с чёрной заглушкой поверх глаз, а на столе — россыпь таблеток. Расскажи им потом, что это парацетамол, колдрекс, антибиотики в желатиновых капсулах, что это не отходняк после амфетамина, а чёртов грипп, просто чёртов грипп в середине лета, когда ни у кого больше этого чёртова гриппа нет.


Когда подъехали к дому, сталинке в переулке рядом с Большой Спасской, её снова колотило в ознобе, и хотелось одного: завернуться в одеяло, прижать колени к животу и закрыть глаза.


В углу просторной кухни стоял накрытый чёрным покрывалом телевизор — как попугай, которого отправили спать, накинув на клетку полотенце. Так Росомаха блокировал датчик движения — система считала, что в квартире никого нет. Простой трюк, работал только на старых моделях.

Окно в одной из комнат было заклеено голографической плёнкой — обманкой для дронов. Если смотреть снаружи, то видно в него было всегда одно и то же: стол, стул, кровать, закрытый шкаф. Изнутри Росомаха для надёжности заделал окно пенопластом и ковриками для йоги, чтобы не засекли тепловизором или виброметром. После этого комната на первом этаже сталинки превратилась в непроницаемый для внешнего наблюдения бункер: преступление покруче, чем маску надеть посреди улицы.

В бункере Росомаха готовил плакаты: выписывал по расчерченному на квадраты ватманскому листу буквы слоганов.

— Сразу развернём?

— Подождём, пока толпа соберётся. Когда оттеснят и начнут винтить.

У Росомахи были длинные и жилистые руки, как у скалолаза, бандитский подбородок и невысокий лоб. Он был похож на Росомаху из комикса — даже бакенбарды отпустил — только в лёгкой категории, сухой и быстрый. А. говорила: тебе пойдут татуировки, рукав в японском стиле. Он смеялся: зачем, это же особая примета. А. делала новую тату раз в полгода. «Это мой спорт», — отвечала, когда спрашивали, куда ей столько и осталось ли ещё место. Ей нравилось трогать свежий рисунок, нравилось острое ощущение исколотой кожи, нравилось чувствовать мир на один слой чётче.


— Я таблетки принёс, — сказал Росомаха. — На столе, на кухне.

— Теперь хорошо бы меня с ними не повязали. Потом скажут, что наркотики.

— Всё равно скажут. Они всегда это говорят.

Он закончил рисовать. На полу лежали два ватманских листа с разными лозунгами. «ЧЕЛОВЕК — ЭТО НЕСООТВЕТСТВИЕ» и «ВЛАСТЬ ЧЕЛОВЕКУ».

— Как думаешь, какой взять?

— Давай оба возьмём, а там посмотрим по ситуации.


***


Ночью в температурном мороке А. снится, что ей четыре года, она лежит в своей кровати, на неё накатывает её первый детский грипп. Свет блестит, будто воздух стал твёрдым, а потом со стеклянной раскрашенной под кусок агата лампы под потолком свешиваются и тянутся к ней узкие и гибкие тёмно-коричневые дракончики размером с кошку, с зазубренными хвостами и чёрными беличьими глазами на сморщенных лицах старичков. А. кричит родителям, показывает рукой на лампу: смотрите, смотрите, вот они! Взрослые возле кровати поднимают лица к потолку и вместо того, чтобы прогнать тварей, начинают фотографировать их на смартфоны, показывать друг другу снимки, смеяться и неразборчиво о чём-то говорить, как будто А. нет в комнате, и как будто под потолком не вертится клубок блестящей, как радар-блоки киберпсов, плоти.

А. просыпается в лихорадке.


***


В воскресенье, в одиннадцать, в толпе напротив жёлтой церкви в ста метрах от Тверской она находит точку равновесия, прислонившись к гранитной стене, зеркальной и прохладной, как остуженный парацетамолом лоб. На стену отбрасывает тень огромная липа, до А. добираются только редкие блуждающие лучи. Когда рядом проходит человек, она чувствует запах духов, запах пота, запах табака. Росомаха где-то неподалёку, под футболкой у него обёрнут вокруг тела лист с нарисованным лозунгом. Можно закрыть глаза, нырнуть в темноту, потом открыть глаза, всплыть на поверхность и снова увидеть его, вот он, в двух метрах, в трёх.

Движение в толпе возникает внезапно, как будто вынимают пробку из ванны с водой. Люди начинают идти, бежать, наталкиваются друг на друга, звуки становятся громче и беспорядочнее, потом в шуме возникает ритм — тяжёлый ухающий звук «Ха! Ха! Ха!» — и когда она в очередной раз открывает глаза, видит Росомаху, он протягивает ей руку:

— Бежим, вытеснять начали!

Вдали солнце блестит на хромированных лапах псов.

А. отталкивается спиной от прохладной зеркальной стены, плывёт за Росомахой в горячей волне, в человеческой раскалённой реке. Солнце падает сверху, гигантским катком катится по толпе, осколки света летят из окон и витрин в глаза. Позади плавятся в пластиковой оболочке чёрных радар-блоков кибермозги. Из динамиков раздаётся: «Ха! Ха! Ха!», как будто смеётся кто-то невесёлый, стальные лапы скребут по асфальту.

Они доходят до пересечения с Дмитровкой, встают в толпе возле фонаря, напротив витрины Louis Vuitton.

— Ты как?

А. смотрит на Росомаху:

— Я, как обычно, в чёртовом гриппе. Я клетка революционного вируса в теле общества, ты же в курсе. Доставай плакат.

Вокруг них обычные воскресные физические, пушечное мясо, хиппи, цветные, доходяги, торчки, женщины, ветераны движения с 2012 года.

Росомаха запускает руку под футболку, дёргает, как будто это не плакат, а бомба, поднимает над головой.

Чешуйки засохшей туши падают, кружась в воздухе как чёрный снег. Они ещё не успевают осесть на его волосах, а справа из тени, от барельефов с бородатыми мужиками, выдвигается «Стальная фаланга». Бойцы быстро и смешно идут короткими, как в спортзале на разминке, шагами. Возле бетонного здания под синими соснами стоит огромный человек с узким шрамом вместо рта, его небольшую голову обтягивает выцветший рыжий берет.


3. Лишнев

Бизнес-аналитик туристического агентства «Антидот» Лишнев обычно обедал в одиночестве — не в офисной столовой, а в кофе-зоне за углом от ресепшена.

Еду Лишнев приносил с собой, в пластиковых контейнерах. Он бы и за рабочим столом ел из своих контейнеров, но так делать ему запретила Марина, вице-президент по клиентскому сервису, сказала: пахнет твоя курица на весь опенспейс.

Девочкам на ресепшене тоже пахло, но прямо сказать Лишневу об этом они не решались и не любили его молча, даже по утрам не здоровались, как будто не было его в природе: не человек, а пустота с запахом курицы.

Место в офисе у Лишнева было козырное, насиженное, у дальней от входа стены, в углу, и в рабочее время он для разгрузки смотрел порно, а когда заводился так, что не мог больше терпеть, шёл в офисный туалет и мастурбировал, сидя на унитазе.

Контейнер из-под еды тоже мыл в туалете.

Дежурный охранник офиса видел на своих мониторах всё, что происходило в опенспейсе, и мог догадаться, почему Лишнев проводит в туалете так много времени, но, как и девочки на ресепшене, предпочитал с ним не связываться.

Лишневу полгода назад исполнилось сорок. Он жил один в маленькой съёмной квартире на улице Вавилова, неподалёку от метро «Университет», хотя прописан был в гораздо более просторной трёшке на Большой Спасской вместе со своим отцом. Отец Лишнева вскоре после смерти жены поселил у себя женщину Любу. Люба вела хозяйство, убиралась, готовила и спала с отцом в одной постели. Она была на тридцать лет моложе отца Лишнева и на два года старше самого Лишнева.

В прошлом году Лишнев заезжал к отцу проверить, что у него и как — Люба мыла пол в белой комбинации на тонких бретельках, чёрных велосипедках до середины мощных икр и чёрных хозяйственных перчатках. Перчатки от воды блестели как в БДСМ-порно. От Любы пахло горячо и потно, жёлтые волосы прилипли ко лбу, лицо у неё было розовое, а рот — большой и шумный, она всасывала через него воздух и громко выдыхала, как будто штангу поднимала. Когда Лишнев вошёл, Люба поздоровалась с ним и продолжила мыть пол, низко наклоняясь и отставляя зад, а потом остановилась, разогнулась и спросила Лишнева, почему он так на неё смотрит.

С тех пор Лишнев в квартире на Спасской не появлялся.

Он нашёл в сети ролики с милфами, похожими на Любу по возрасту и телосложению. В одном из роликов милфа доминировала над тощим парнем с длинным и тонким членом, сидела крутым задом у него на лице и мочилась ему на грудь. Лишнев досмотрел ролик в офисном туалете, поставив телефон на полочку рядом с унитазом.


В рабочее время, кроме просмотра порно, Лишнев сводил в экселе цифры, отслеживал тренды по рынку и писал отчёты для директора агентства Серёжи. В кабинете Серёжи, угловом стеклянном аквариуме с видом на Лужники, стоял винный холодильник — Лишнев как-то погуглил пару этикеток и пришёл к выводу, что на вино Серёжа тратит в месяц больше, чем у него, Лишнева, зарплата.

Серёжу Лишнев презирал и в глубине души желал агентству «Антидот» прогореть, а Серёже — разориться и пойти по миру вместе со своей Мариной. Все знали: они спят. Пришла в июле секретаршей, а в январе стала вице-президентом, нормально такое вообще?

По пятницам Марина приходила в офис в розовом спортивном костюме, плюшевом, с вышитой на спине короной, иногда надевала с костюмом серебряные туфли на высоких и тонких каблуках, и губы у неё были как компрессором накачаны.

Лишнев подслушал, как она говорила возле кофе-машины, что губы подарок папы с мамой, типа она их не сделала, типа они у неё натуральные. Конечно, рассказывай.


Напротив офиса «Антидота» над главной ареной Лужников чернел на фоне Воробьёвых гор плазменный экран в форме огромного кольца. Обычно на нём весь день в панораме 3600 показывали новости — про открытие новых мостов, урожай и международную обстановку.

В пятницу, после Выборных игр, экран с утра не работал — избирком считал голоса, а рендерная служба обрабатывала данные. В половину шестого по чёрной поверхности плазмы протянулась наконец ярко-белая полоса и развернулась в стабильно чёткое изображение — страна получила окончательный рендер свежеизбранного Президент-бота.

Внизу, на причале Воробьёвской набережной, напротив теплохода-ресторана «Пришвин», захлопал салют.

Пока тусклые в дневном свете залпы оседали над рекой, все, кто работал в «Антидоте», оставили дела и подошли к окну, чтобы в деталях рассмотреть новое первое лицо.

— Молодой какой, — сказал кто-то.

— И волосы густые, и не седые почти, на висках только.

— Кожу подтянули.

— Вообще посвежее стал, конечно.

— Круто сделали.

— Я б ему дала, а то достало старичьё, — сказала Марина.

— Ты кого, Марина, старичьём назвала? — хохотнул в своём угловом аквариуме директор Серёжа.

— Ой, Серёж, точно не тебя, — засмеялась мелко Марина. — Ты клёвый и молодой, здесь и без тебя хватает.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.