Бесплатный фрагмент - Африканский тиран

ДИСКЛЕЙМЕР: В данном произведении упоминаются отношения, противоречащие традиционным ценностям РФ, но исключительно с целью пропаганды ценностей традиционных. Автор считает, что простое замалчивание порока является худшим пороком и ведёт к моральному упадку общества.

Тиранами становятся не для того, чтобы избежать холода.

(Аристотель)

Человека стоит оплакивать при рождении, а не после смерти…

(Монтескьё)

Может ли выдуманная история в выдуманном мире быть настоящей? Судите сами…

Юный мечтатель

— А что бы ты сделал, если бы получил, скажем, миллион денег? — спросил Абрафо.

— Если я получу миллион денег, то построю стриптиз-клуб, в котором будут плясать совсем голые девушки. Люблю голых девушек.

— Выходит, ты всех девушек что ли любишь, Кифару?

— Чёрных меньше. Они никогда не бывают совсем голыми. Белые лучше.

Они лежали на ржавой после дождей крыше школы и грелись под лучами высокого полуденного солнца.

Оба уже ходили в третий класс.

Абрафо было одиннадцать лет, Кифару — девять, однако он выглядел старше и часто знал о жизни больше своего закадычного друга. Абрафо оставалось только удивляться и восхищаться.

Особенную взрослость Кифару в глазах сверстников придавал его ууме, который, говорят, и послужил причиной такого странного даже для этих мест имени. Когда он только-только родился, и отец взял орущего сына на руки, все присутствующие увидели, что его ууме непобедимо торчит, как рог носорога. Вот отец и прозвал его «Кифару» — носорог.

Школа, на крыше которой они лежали, мечтая о миллионе и девушках, находилась на окраине города.

Город назывался Катикати, что в переводе с суахили так и означает — «центр». А всё потому, что Катикати раскинулся в самом центре их острова Кисивы. Был он, конечно, не городом в обычном понимании этого слова, а скорее деревушкой средних размеров, однако остальные деревушки на Кисиве выглядели ещё меньше, поэтому Катикати считался городом, а заодно и столицей Кисивы. Причём уже не острова, а всего государства, которое тоже так и назвалось — Кисива.

Островное государство Кисива умудрилось оказаться не только чуть ли не посреди озера Ньянза, которое открывшие его европейцы в своё время назвали озером Виктория, но и на перекрестии владений Уганды, Кении и Танзании. Все три страны за воды озера и тамошние острова постоянно спорили. Когда споры почему-то стихали, все снова хотели дружить, и тогда сыпались предложения дать озеру Ньянза какое-нибудь общее название. Общее, то есть на языке суахили, который худо-бедно, наравне с родными, знали тут все. Названия получались обычно совершенно дурацкие вроде Ухуру, что означает «независимость», или Ширикишо, что означает «союз», или даже Умоджа, что переводится как «единство». Ни одно, разумеется, не прижилось, и озеро продолжало оставаться Ньянза, то есть «озеро».

В третьем классе Абрафо и Кифару с удивлением узнали, что их остров, оказывается, не всегда принадлежал сам себе. Когда-то давным-давно им безраздельно владела Танзания. Однако лет за пятьсот до рождения обоих в Танзанию пришли носатые португальцы, которые разом захватили чуть ли не все портовые города и занялись работорговлей. Местным неграм и арабам это не понравилось, они подняли восстание, прогнали португальцев и стали заниматься работорговлей сами да с таким размахом, что многие земли Танзании полностью обезлюдили. Этим воспользовались шустрые кенийцы, проникшие на Кисиву, но не успевшие покорить островитян, как погрязли на материке в междоусобные войны и были вынуждены убраться восвояси, уступив остров выходцам из Уганды. Те прожили на Кисиве недолго, подхватили какую-то болезнь, незнакомую местным, помучились и чтобы окончательно не передохнуть, тоже ретировались, продолжая, однако, владеть островом на расстоянии, то есть чисто формально. Раз в год на Кисиву являлся представитель правительства Уганды, с кучей всяких предосторожностей пробирался в Катикати, имел там разговор со старейшинами, подписывал всякие важные бумаги, громко выступал на главной площади перед посмеивающимся народом и тихо исчезал. Когда он и вовсе перестал являться, поползли слухи, что Уганде и тамошним королям — кабаке — не до их острова, поскольку их самих покинули — по крайней мере, официально — британские колонизаторы, и теперь Уганда снова превратилась в сложный союз пяти королевств: Буганда, Торо, Буньоро, Бусога и Рвензуруру. А это означало внутренние распри и постоянную борьбу за главный трон, по сравнению с которым какой-то клочок земли посреди огромного озера — лишняя головная боль, причём теперь уже неизвестно чья именно.

Даже их учительница, молоденькая и толстенькая Вереву, толком не знала подробностей той истории, в результате которой в одно прекрасное утро жители Кисивы проснулись свободными и никому не обязанными подчиняться. Когда Кифару, не любивший загадки, попытался выяснить, что же произошло, вежливо поднял руку и задал Вереву вопрос, та только пожала влажными плечами и предложила ему спросить у отца.

Отец вернулся в тот день с рыбной охоты поздно, уже под вечер. На дне его баркаса лежало три здоровенных нильских окуня больше и тяжелее Кифару, который, тем не менее, счёл своим долгом первым делом отцу помочь, а уж потом вдаваться в расспросы.

Отца Кифару звали Абиой.

Имя было не местным, и Кифару долгое время не подозревал о его значении — первом секрете, который он разделил с отцом.

Когда они выгрузили улов, Абиой прошёл в дом и стал ужинать. Кифару сел напротив и терпеливо ждал, чтобы отец сам его заметил и завёл разговор.

Им прислуживала юная Таонга, его тётка, которая делила с отцом ложе с тех пор, как её сестра, мать Кифару, по чистой случайности стала добычей одного голодного крокодила. Таонга считалась красавицей, у неё была бархатистая кожа, чёрная, как ночь перед рассветом, и она могла бы найти себе мужа получше, но традиция требовала от неё жертвы, отчего она и стала для Кифару невольной заменой матери. Общих детей у них пока не было, однако Кифару казалось, что когда он подглядывал за купающейся Таонга, живот у той уже начинал круглиться.

Таонга поставила перед Кифару тарелку с пышными горячими лепёшками, погладила по бритой голове и ушла готовить обед на завтра.

— Наша училка не знает, почему мы никому больше не нужны, — сказал Кифару, когда они остались одни.

Отец бросил на него строгий взгляд, но промолчал. Откусил белыми зубами кусок свиной колбаски, пожевал, подумал, потрогал зелёную банку пива, проверяя, насколько она успела согреться, отхлебнул глоток и улыбнулся:

— Вереву хорошая девушка. Она не обязана всего знать. Как и ты.

— Я не «хорошая девушка». Я твой сын, сын «рождённого в королевской семье», а значит знать обязан. Расскажи.

— Ты помнишь Адетоканбо?

Помнил ли он деда? Конечно, помнил. Смутно, но помнил. Дед был важным человеком. Он возглавлял совет старейшин острова. Умер в тот год, когда Кифару стал ходить в школу. Пришёл встречать внука после уроков, сел под старым баобабом и уже не встал.

— Помню, — сказал он, жуя лепёшку и поглядывая на отца.

— Адетоканбо сделал нас свободными.

Кифару поперхнулся.

— Правда?! Почему ты мне никогда этого не рассказывал?

— Ты и не спрашивал.

— Как ему это удалось? Он был храбрым воином?

— Нет, но он умел убеждать.

Кифару вспомнил широкие скулы деда, всегда заросшие колючками седых волос, вспомнил его подслеповатые глаза и негромкий голос, который все окружающие слушали с большим вниманием.

— И кого ему пришлось убеждать?

Отец прищурился. Это означало, что ему весело.

— Торговцев. Они перестали торговать с большой землёй. Постепенно про нас повсюду забыли.

Кифару посмотрел на отцовское пиво. Абиой заметил его взгляд.

— Нас перестали посещать чужие торговцы. Но наши через некоторое время стали сами плавать в Уганду и привозить всё необходимое. Там их никто не спрашивает, откуда они. Рыбаки и рыбаки.

— А деньги? — спохватился поверивший было отцу Кифару. — Где они берут деньги?

— Подумай сам.

Он представил себе отца и старшего брата Абрафо, как они привязывают к пристани лодку в каком-нибудь далёком порту, вытаскивают вёдра с рыбой и идут на рынок их продавать.

— Они получают деньги за рыбу, а потом покупают на них то, что нужно нам.

— Ну, вот видишь, совсем не трудно, если чуть-чуть подумать!

На следующий же день Кифару поделился своим открытием с Абрафо. Тот не только не удивился, но и сказал, что сам скоро собирается в Уганду на рынок. Его отец решил, что он должен приучаться к семейному ремеслу.

— Без меня? — воскликнул Кифару. — Я поеду с вами.

Так он впервые попал на большую землю.

Уганда не произвела на него ожидаемого впечатления. Там было слишком много народу. Одеты все были, правда, поярче, чем на их Кисиве, некоторые женщины даже носили брюки, но в целом, если присмотреться, у многих одежда была слишком поношенной и местами рваной, чего его соплеменники наверняка бы себе не позволили.

Говорили они тоже странно. Кифару понимал их суахили, однако не всё и не всегда, поэтому они с Абрафо на обратном пути то и дело пересмеивались, вспоминая искорёженные знакомые слова.

Зато Кифару умудрился в той первой поездке совершить открытие, которое, как он понял гораздо позже, отчасти определило всю его дальнейшую жизнь.

Пока отец и брат Абрафо сбагривали рыбу, они отлучились и прошлись по рынку.

Шум, гам, запахи, чужие лица, странные вещи на прилавках — всё это пугало и манило одновременно.

— Смотри, мзунгу! — дёрнул его за рукав Абрафо.

Кифару не сразу понял, куда именно нужно смотреть, поскольку «мзунгу» вообще-то означает на суахили просто «странник»: от «зунгу» — «кружить на одном месте». Он ещё не знал, что так здесь принято называть любого белого человека. Собственно, он тогда и не подозревал, что люди могут быть настолько светлыми, как та парочка туристов, в которых Абрафо тыкал пальцем. Туристы шли между прилавками, всем вокруг улыбались, хотя вид имели довольно напряжённый.

Кифару сразу это почувствовал. Он вообще хорошо чувствовал людей.

Мужчина был в интересной шляпе с широкими полями, закрывавшими от солнца его потное лицо. Клетчатая рубашка с короткими рукавами и шорты до колен тоже темнели влажными пятнами. Вероятно, виной тому был грузный живот, каких в здешних местах трудно было увидеть. Тем более у мужчин.

— Рожать приехал, — подхватил его мысль Абрафо.

Но Кифару уже позабыл про мужчину, поскольку гораздо больше его поразила спутница толстяка — худенькая и стройненькая, с длинными прямыми волосами цвета вороньего крыла и белой, как соль, кожей. А ещё у неё были большие раскосые глаза, взгляд которых на мгновение встретился с восхищённым взглядом Кифару и скользнул дальше.

Наверное, она была постарше их училки и даже постарше Таонги, но Кифару она показалась настоящей красавицей, и он жалобно посмотрел на Абрафо.

— Вот кого я бы здесь хотел купить.

Абрафо в ответ только расхохотался и поманил приятеля куда-то за развешанные вдоль прохода между прилавками цветные тряпки. Кифару хотел преследовать прекрасную мзунгу дальше, но Абрафо оказался слишком настойчив, пообещав показать что-то ещё более интересное.

И не обманул.

В глубине рынка пряталась лавка торговца книжками. Кроме книжек, здесь пылились яркие открытки, календари, свежие газеты и старые журналы.

Всё это Кифару разглядел потом, когда оторвался от созерцания роскошного тела красавицы на двойном глянцевом развороте одного из призывно распахнутых журналов, отчего все её выдающиеся прелести в самых интересных местах перечёркивались прямыми сгибами. Красавица была совершенно голой, совершенно белой, с такими же тёмными, как у той незнакомки, волосами — на голове и под животом — и победоносно улыбалась ему, Кифару. Которому стало тесно и захотелось есть, пить, спать и многое что ещё, причём всё сразу.

Не обращая внимания на Абрафо, он осторожно приблизился к прилавку и сделал вид, будто разглядывает книжки. Продавец, сухонький старичок, недоверчиво поинтересовался, что ему нужно.

— А на каком языке говорят мзунгу? — в свою очередь озадачил его Кифару.

Старичок подумал, пошамкал беззубым ртом, облизал сухие губы и ткнул длинным ногтём в обложку довольно толстого томика синего цвета в перекрестии красно-белых полос.

— Словарь, — пояснил он и добавил: — Английский.

Так Кифару попутно совершил ещё одно открытие: он узнал о существовании английского языка.

— Мы должны это купить, — сказал он, оглядываясь на Абрафо.

Сказал он это потому, что уже заметил: подпись под фотографией голой красавицы была очень похожа на буквы в словаре. А значит, он должен этот английский выучить, чтобы иметь возможность говорить с мзунгу. Их женщины, во всяком случае, явно того стоили.

— У нас нет денег, — напомнил Абрафо.

— Тогда давай украдём.

— Ты с ума сошёл? Нас арестуют и посадят в тюрьму.

— Не арестуют. Если поймают, то в худшем случае отнимут книжку.

Они могли так отрыто обсуждать свои дальнейшие действия, поскольку переговаривались сейчас не на понятном всем суахили, а на народном языке своего независимого острова — сива-улими — который не знал никто за его пределами.

— Меня отец взгреет, — вздохнул Абрафо.

— Не взгреет, — заверил его Кифару и, не дожидаясь согласия друга, метнулся к журналу.

Журнал оказался не приклеенным, а прижатым к картонной подставке обычной бельевой скрепкой. Кифару дёрнул журнал к себе за изящную ножку красавицы в красной туфельке. Другой рукой, пока картонка заваливалась, смахнул с прилавка словарь, сунул под мышку и бросился наутёк. Старичок от подобной наглости охнул, завизжал и стал судорожно ощупывать грудь в поисках специально предназначенного для подобных случаев свистка. Ничего этого друзья не видели, а когда услышали пронзительную трель, были уже достаточно далеко, чтобы сбить вероятных преследователей со следа, нырнув под очередную завесу платков, шалей и ковров.

На пристани они объявились, как ни в чём не бывало, и только брат Абрафо заметил их заговорческий вид. Он промолчал, а отец был слишком занят окончательным пересчётом покупок, чтобы отвлекаться.

Вскоре они благополучно отчалили, и тогда Кифару осмелился вытащить из-за пояса пригревшийся там словарь. Журнал он прятал под рубашкой за спиной и всю дорогу очень надеялся, что не превратится от волнения в того потного мзунгу. Хотя и в мзунгу он тоже был бы не прочь превратиться, если это позволило бы ему остаться наедине с его изумительной спутницей.

Так Кифару узнал о существовании целого нового для него мира, в котором нашлось место для белых людей, особенно для белых женщин.

К тому моменту, когда они с Абрафо оказались лежащими на крыше школы, он уже вдоль и поперёк изучил украденный на рынке журнал и кое-что даже сумел прочитать и обдумать.

Оказалось, например, что самой замечательной девушкой в журнале была вовсе не та, которую авторы поместили на разворот. Нет, она была потрясающей, и Кифару не отказался бы её потрогать живьём, однако сильнее остальных на него произвела впечатление другая, очень похожая на ту, которую он видел воочию, на рынке. Кожа у неё на фотографии была даже не белой, а чуть желтоватой, а глаза не раскосыми, а узкими, как у потягивающегося гепарда. Она стояла в одной коротенькой маечке и высоких сапожках, вызывающе расставив стройные ноги и заложив руки за голову, под копну чёрных вьющихся волос. В тексте под картинкой говорилось, что девушку зовут странным именем Нгок и что она родом из страны под названием Вьетнам. Ничего подобного Кифару слышать не приходилось, отец и тётя Таонга тоже ни про какой Вьетнам не знали, но когда он попросил учительницу показать его на карте, та довольно быстро отыскала толстый и зелёный ууме далеко-далеко от их озера и сказала, что узкая полоска справа, отделённая пунктирной линией, и есть Вьетнам.

Сам журнал был американским.

Про Америку на Кисиве слышали. Даже кое-чем оттуда пользовались в хозяйстве. Например, у одного из друзей отца, силача и балагура Имаму, во дворе стояла зелёная машина, которую все называли «джип». Машина эта только и делала, что стояла, однако считалось, что если найти для неё горючее и дать ей попить, то она сможет сама ездить, куда угодно. А приехала она как раз из Америки, где таких — целые железные стада.

Кифару старый джип много раз видел, но теперь заинтересовался по-настоящему. При первом удобном случае он пристал к Имаму с вопросами, пожелав узнать, откуда именно тот его пригнал. История оказалась запутанная, Имаму только и делал, что посмеивался, вспоминая, как служил в армии ещё до рождения Кифару, и «этот драндулет» ему «достался по наследству».

— А почему, дядя Имаму, ты на нём больше не катаешься?

— Аккумулятор сел и бензин выдохся.

— Кто сел? Куда выдохся?

Кифару так ничего и не понял, но основные слова запомнил хорошо.

— А до Вьетнама на нём можно доехать? — задал он главный вопрос, ради которого пошёл после школы не домой, а прямиком к соседу.

— До Вьетнама? — задумчиво протянул Имаму. — А что ты там забыл?

Разумеется, Кифару не стал посвящать его в свои секреты и рассказывать, что мечтает найти одну очень красивую девушку, которая позирует голышом для американских журналов, хотя ему и хотелось. Имаму наверняка оценил бы его выбор. Но журнал был тайной. Даже Абрафо он дал его только полистать да и то лишь в своём присутствии и один раз. Абрафо не настаивал: в этом смысле он был круглый дурак — его больше интересовали местные девчонки. Никакой фантазии!

Футбол

— А что бы ты сделал, если бы тебе дали миллион? — спросил в свою очередь Кифару, поглядывая с крыши на ватагу их одноклассников, уходивших вприпрыжку с футбольным мячом в сторону пляжа.

Абрафо тоже их заметил и приподнялся на локте.

— Я бы… я бы построил стадион и набрал в команду самых лучших игроков со всего мира. Пошли?

Они кубарем скатились с крыши и побежали догонять остальных.

Футбол был на их острове чем-то вроде религии. Мяч любили катать все от мала до велика. И не только катать. Если не набиралось две полноценные команды, разве можно было отказать себе в удовольствии встать с теми, кто пришёл, в круг и начать играть в «чеканочку», подбрасывая мячик в воздух всеми частями тела, кроме рук? Остальные громко считали касания, подзадоривали и радостно орали, когда кому-нибудь удавалось побить очередной рекорд.

Когда поблизости оказывались братья-близнецы Кваку и Квеку, вечно таскавшие с собой пластмассовые ведёрки вместо барабанов, всё это сопровождалось ещё и бешенным ритмом их не знавших усталости ладошек.

Чаще других выигрывал Абрафо.

Правда, когда дело доходило до настоящего матча, с воротами и вратарями, побеждала обычно та команда, за которую выступал их одноклассник — ногастый и плечистый Таджири. Оно и немудрено: ему уже было двенадцать, а в школе он по-прежнему торчал только потому, что не мог посещать её постоянно, пропадал на целые недели и из-за этого отставал. Говорили, что Вереву даже занимается с ним отдельно, за плату. Родители Таджири могли себе это позволить: где-то на побережье, на территории Кении, у них за несколько лет до этого умер богатый родственник, который владел там настоящей гостиницей. Отец Таджири проводил теперь в гостинице почти всё время, мать ездила туда-сюда и часто брала с собой сына, который таким образом рано привык к полной самостоятельности, а заодно и научился играть в футбол лучше всех. Сам он был довольно замкнут и не любил хвастаться, однако в школе знали, что поездки к отцу в Кению он совмещает с тренировками в тамошнем футбольном клубе для одарённых подростков.

Сегодня Таджири среди ребят не было.

Когда Кифару и Абрафо следом за основной ватагой выбежали на пляж, их там уже ждали.

Вторым по величине городом на Кисива после Катикати считался Киджиджи. Но это если основываться на фактах и статистике. Потому что жители Киджиджи, разумеется, считали свой город первым, главным и вообще лучшим. У них там было всё то же самое, что в столице — школа, церковь, рынок, пастбище для скота, мастерские, пристань и всякое такое, а вот пляж оказывался общим. Среди взрослых это почти никаких ссор не вызывало — ну, первый, ну, второй, какая разница, главное, чтобы все вместе и против остального большого мира — а вот детвора воспринимала противостояние с соседями серьёзно и давало волю чувствам, особенно в футбольных баталиях.

Команда Киджиджи в среднем была чуть постарше Катикати, что делало победу над ней сложнее, однако и тут друзья Кифару нашли повод позубоскалить. Ведь их старшие братья уже помогали родителям по хозяйству, и у них не было времени на игры. Значит, в Киджиджи совсем нечего делать, раз тебе вон уже сколько, четырнадцать-пятнадцать лет, а ты всё ещё бегаешь с мячиком.

На самом деле в футбол, как уже говорилось, любили играть все, включая отцов семейств, но такие матчи были серьёзными, заранее обговаривались и проводились в строго определённое время, когда даже лавки и мастерские закрывались, то есть раз в месяц, а то и в два. Школьники же имели возможность мериться силами гораздо чаще, чуть не каждый день, и тут разница в возрасте, конечно, сказывалась.

Была у команды соседей и ещё одна особенность, которая, напротив, всем друзьям Кифару нравилась и подливала масла в огонь: среди ребят из Киджиджи попадались и девчонки.

Особенно выделялась их заводила и капитанша, невысокая, но крепко сбитая, проворная и совершенно безстрашная Зэма. Кифару точно не знал, сколько её лет. Не спрашивать же, чтобы потом над тобой все смеялись, мол, втюрился что ли, познакомиться решил? Абрафо наивно предполагал, что она его ровесница, однако ему никто не верил. Уж больно дерзко она себя вела, причём и по отношению к собственным приятелям, которые безпрекословно её слушались.

Зэма окинула как всегда надменным взглядом их приунывшую команду, заметила отсутствие Таджири, перемигнулась со своими и вынула из-за спины новенький мяч.

Мяч и точно был на загляденье. Такой, каким должен быть настоящий мяч, а не такой, каким обычно играли в Катикати: гладкий, блестящий, сшитый из чёрных и белых ромбиков.

— До одиннадцати? — спросила Зэма.

Кваку и Квеку ответили ей утвердительным постукиванием.

— Из трёх, — добавила она.

— Почему не из пяти? — поспешил подцепить её Абрафо.

— У нас сегодня нет времени с вами тут возиться. Мы гостей встречаем.

— Что за гостей? — насторожился Кифару.

— Не твоего ума дело, мазила.

Она слишком хорошо помнила, как в прошлый раз он в самый ответственный момент запулил мяч в никуда, чем обрёк свою команду на позорное поражение.

Разошлись, воткнули в песок сухие палки, служившие воротами, пересчитались. Киджиджи оказались в меньшинстве — семеро против девяти. Можно было, конечно, отдать им одного лишнего игрока, но это было не принято. Всё-таки город на город. Хотя всем не терпелось играть, никто не хотел становиться предателем. Братья-барабанщики покорно заняли своё место на краю поля и стали настукивать ритм, изображая стадион.

Чтобы победить «из трёх» матчей, достаточно было выиграть в двух.

Кифару не покидала мысль о том, чтобы выяснить, куда же Зэма так спешит. Понятно, что гости придут не к ней, а в лучшем случае к её родителям, однако если бы это был кто-нибудь из местных, вряд ли бы детям велели не отлучаться. Видимо, кто-то важный. Может быть, даже не с острова. Интересно, откуда тогда.

Сегодня Кифару хотелось отличиться и отомстить за прошлый проигрыш, но Бахати, который, когда не играл Таджири, считался у них капитаном, велел ему уступить позицию нападающего Абрафо и отойти назад, взяв на себя роль распасовщика. Кифару почти обиделся, правда, как ни странно, игра сразу заладилась, он отдал подряд две голевые передачи, и с удовольствием заметил, что Зэма завелась.

В такие моменты её можно было назвать даже красивой: косички разлетались в стороны, большие глаза горели, она азартно высовывала язык и забывала поправлять трусики, которые норовили сползти с ядрёной попки.

Однако важно было не это, а то, что, проигрывая, она часто теряла самообладание и тоже допускала глупые ошибки. Например, заполучив мяч, забывала о том, что кто-нибудь из партнёров может оказаться в более выгодном положении, и считала своим долгом прорваться к воротам сама.

Тут её подстерегал злой и всегда собранный Кифару.

Грубости по неписанному закону на поле не допускались, но ведь всегда можно опоздать и не успеть убрать ногу или сделать вид, что поскользнулся на песке, или незаметно задеть плечом. Хотя последнее с Зэмой не прокатывало. Она вся была как живое пушечное ядро, а владение мячом придавало ей уверенности в своей безнаказанности, так что она не стеснялась и сама таранила кого угодно.

Кифару бросался ей в ноги. При этом он старался чётко, как учили старшие товарищи, играть в мяч, который выскакивал из брызг песка и оказывался у Бахати или Абрафо. Зэма кричала, что было нарушение, но её не слушали, потому что все видели: отбор прошёл чисто.

Под конец второго, решающего матча, в котором Катикати снова вели, Зэма несколько раз падала на Кифару. Наверное, подустав, она хотела ему хоть как-то отомстить, сделать больно, однако делала только приятно. И не только потому, что без них двоих преимущество оказывалось на стороне Катикати, но и потому, что близость её разгорячённого, облепленного песком тела, придавала Кифару новых сил.

— Ты это специально, — тяжело дыша, шипела она, отталкиваясь острыми локтями от его живота и вставая.

— Не умеешь проигрывать, учись, — бодро отвечал он, морщился и шлёпал её по шоколадной ляжке. — Больно!

— Потерпишь!

И он с удовольствием терпел.

Последний гол долго не залетал. Хотя Киджиджи забили к тому моменту всего восемь и отыграться уже явно не могли, они ушли в глухую защиту, стояли стеной и были полны решимости умереть, но не сдаться.

— Уберите автобус! — смеялся вместе с друзьями Кифару.

Это было одно из футбольный выражений, почерпнутое им благодаря журналу с голыми девушками. Там была карикатура на английских футболистов, которые буквально выкатили и поставили перед своими воротами командный автобус с уплетающем бутерброды шофёром. Судья разгневанно свистел, зрители кричали «Уберите автобус!», а англичане бегали вокруг и протыкали шипами на бутсах шины, чтобы уж наверняка.

Киджиджи тоже не переспрашивали, что они имеют в виду, хотя едва ли понимали. Про автобусы на острове, разумеется, слышали, но как они могут быть связаны с футболом, оставалось лишь догадываться. А догадываться сил уже не хватало.

В конце концов, Зэма сделала вид, будто ей важнее вернуться домой во время, вся команда рванула в атаку, Кифару чудом перехватил отбитый защитниками мяч и закатил его в пустые ворота. Предыдущий позор был отомщён.

— Хороший у вас мячик, — сказал на прощание Бахати. — Приходите ещё. Мы всегда вам у нас рады.

— Пляж общий! — сжал кулаки один из раздосадованных проигрышем противников, однако Зэма обняла его за плечи и повела прочь, хмуро оглядываясь.

В следующий раз они наверняка подготовятся получше. Ничего, в следующий раз и у них, возможно, снова появится Таджири.

— Я пойду за ними, — шепнул Кифару на ухо Абрафо. — Надо разузнать, кто у них гостит.

— Дались они тебе! Пошли лучше ко мне. Мать приготовила куку-пака.

Куку-пака, жареная на гриле курица, тушёная затем в кокосовом соусе, попала на Кисиву из Конго. Здесь многие умели её готовить, но у матери Абрафо, действительно, получалось вкуснее всех.

Соблазн был велик. Дома едва ли его так накормят. Курица или таинственные гости?

— Оставь мне кусочек. Я только гляну, кто там приехал, и сразу прибегу. Даже остыть не успеет.

Абрафо задумался.

— Может, мне тогда тоже с тобой махнуть?

Кифару уже понял, что снова победил, и припустил за Зэмой.

Шнурок развязался

Абрафо нагнал его в зарослях у дороги на окраине Киджиджи, где тот прятался, наблюдая за недавними противниками, которые понуро прощались и расходились по домам. Это подтверждало, что Зэма говорила не о городе, а о себе. Гости были её, личные.

Отдав кому-то из друзей предавший их сегодня мячик, она пошла по тропинке в направлении центра города.

— Ты знаешь, где она живёт? — зачем-то шёпотом поинтересовался Абрафо.

— Откуда? Мне такие, как она, вообще не нравятся.

— Ты всё о своём.

— Не отвлекайся, бежим.

Прячась за кустами, они сделали небольшой крюк, обогнули всю компанию и пересекли дорогу прямо перед носом у двух раздражённо просигналивших им машин. Машины были похожими на джип Имаму, но только гораздо более представительными, не такими потасканными, да ещё и с брезентовыми крышами. Каким ветром их сюда занесло, оставалось лишь гадать.

— Видал? — выдохнул Кифару, когда они благополучно оказались на другой стороне улицы под сенью низкорослых пальм.

— Думаешь, это они?

— А кто ещё? Говорил тебе, тут что-то нечисто.

Абрафо больше не спорил.

Когда они, крадучись за Зэмой, добрались до того места в укрытии очередных кустов, откуда было отчётливо видно, как она прошла в железную калитку кривоватого кирпичного забора, окружавшего такой же кирпичный дом, выкрашенный ядовито-зелёной краской, обе машины — пустые и с выключенными моторами — уже стояли тут же. По улице перед домом прохаживались, вероятно, соседи, делавшие вид, будто им всё это совершенно не интересно.

Абрафо не успел прихватить приятеля за руку, как тот прямо через кусты продрался на дорогу и беззаботно направился к зелёному дому. Кифару хотелось послушать, что говорят люди.

Взрослые на чужих детей внимания обращают мало, поэтому никто их не остановил и не стал расспрашивать, откуда они и как тут оказались. Местная детвора, в свою очередь, брала пример с родителей и тоже предпочитала не отвлекаться от обычных уличных забав.

Дом за забором по здешним меркам выглядел вполне представительно. Дорогой мячик явно не был единственным достоянием семьи Зэмы. Не поэтому ли к ним пожаловали необычные гости?

— Кто это приехал? — поинтересовался Кифару у старушки, сидевшей поблизости на табуретке и курившей длинную сигарету.

Старушка оставила его вопрос без ответа и только поглаживала сморщенной рукой пригревшуюся у неё на коленях белую кошку. Глаза у неё при этом были какими-то стеклянными и ничего хорошего не предвещавшими.

Машины только с первого взгляда издалека показались им пустыми. На самом деле в одной по-прежнему сидел водитель: мордатый парень в белой, как старухина кошка, бандане, отчего его кожа выглядела ещё чернее. Он тупо смотрел на калитку.

Тут из дома, а чуть позже — со двора, послышались женские крики, точнее, окрики:

— Эй, постойте! Куда вы её ведёте! Отпустите!

К женскому голосу присоединился мужской:

— Не надо! Не трогайте её! Я всё заплачу… Подождите!

Кифару почувствовал, как люди вокруг резко отхлынули. Очевидно, они застали приезд «гостей» и ждали чего-то подобного. Только старуха осталась сидеть, глядя в другую сторону.

Из калитки вышли двое молодцов в ярких майках, обтягивавших мускулистые торсы. Следом появился третий, постарше, в расстёгнутой розовой рубахе. На груди — гирлянда золотых цепочек. Одной рукой он тащил за собой упиравшуюся Зэму. Во второй поблескивал предмет, подозрительно похожий на пистолет.

Зэму не плакала, однако лицо её противно корёжила гримаса страха. Нет, даже не страха — ужаса.

Кифару смотрел на неё, смотрел на мужика в розовой рубахе, на яркие майки и знал, что сейчас произойдёт. Как будто с ним это уже случалось раньше. Правда, он не помнил, чем всё тогда закончилось.

Нагнувшись, он подобрал с дороги ветку, ни длинную, ни короткую, лежавшую тут, вероятно, с незапамятных времён. Ветка была голая, без сучков и перерубленная с одного конца топором или мачете, отчего конец этот выглядел достаточно острым.

Съёжившись и старясь выглядеть на свои девять лет, Кифару вышел из-за машины и медленно направился прямо навстречу розовой рубахе.

Вблизи мужик показался ему ещё огромнее.

Зэма упиралась, и он уже не тащил её, а толкал.

Золото на тёмной груди сверкало.

Те двое, что вышли первыми, собирались занять свои места: один — второго водителя, другой — пассажира. Он распахнул дверцу в ожидании Зэмы.

Кифару прошёл мимо него. Прошёл так спокойно и невозмутимо, что тот даже не додумался его остановить.

— Дядя, — сказал Кифару розовой рубашке, — у тебя шнурки развязались.

Сказал он первое, что пришло ему на ум. Главное было говорить достаточно тихо, чтобы не было понятно.

— Чего? — так и среагировал похититель. — Чего ты там бормочешь, суслик?

«Суслик» приблизился к нему вплотную, преграждая подступы к машинам. На Зэму он даже не смотрел. Всё его внимание сосредоточилось на руке с палкой и на пистолете.

— Дядя, — сказал он чуть громче. — Мне тебе нужно кое-что важное сообщить.

И он невинно поманил так ничего и не заподозрившего собеседника ладошкой.

Когда ты вооружён пистолетом, весь мир кажется тебе испуганным и притихшим. Ты можешь им повелевать, можешь командовать, можешь делать с ним всё, что тебе вздумается. Это ясно всем. Кроме, разве что, вот таких несмышлёных карапузов.

Мужик машинально наклонился.

— Выкладывай, только по…

Наверное, он хотел сказать «покороче». Но не договорил.

Кифару резко выбросил руку вверх, и остриё палки с противно чавкающим звуком вонзилось похитителю в глаз.

Дальше всё происходило, как говорится, будто в замедленной съёмке.

Розовый циклоп отпустил Зэму и от боли выронил оружие, схватившись обеими руками за лицо и палку, которую Кифару так у него в глазу и оставил.

Потому что теперь для него важнее всего был пистолет, упавший ему прямо под ноги.

Подобрав его, он развернулся и, тоже держа тёплую ещё рукоятку обеими руками, не думая, пальнул в ближайшего из противников, того, что стоял у открытой дверцы.

На яркой майке вспыхнуло ещё более яркое, красное пятно, а сам парень послушно сел на подкосившиеся ноги.

Кифару почти выронил пистолет, никак не ожидая такой сильной отдачи, которая чуть ни оторвала ему пальцы. Но он справился, потому что ему предстояло сделать ещё два выстрела.

Вокруг кричали уже все.

Это он понял позже, а тогда, оглохший и натянутый, как тетива лука, повернул дуло пистолета в сторону второго бандита, который, так и не успев сесть за руль, одним прыжком обогнул капот машины и отчаянно бросился на него. Слишком отчаянно. Неужели он думал, что Кифару не выстрелит? Хотя откуда ему было знать о том, что в украденном журнале с девушками он как-то вычитал и запомнил слова одного американского наёмника, который так и сказал бравшей у него интервью журналистке:

— Если уж вынул оружие, воспользуйся им. Не собираешься пускать его в ход, не трогай.

Второй выстрел получился увереннее. Пистолет будто приноровился к рукам нового хозяина, был благодарен ему за возможность показать своим убийственные способности и не мешал.

Последний из гостей, до сих пор сидевший за рулём, так и не понял, что происходит. Он слышал грохот выстрелов, видел, как падают один за другим его подельники, но не видел, откуда стреляют. Поэтому он крутанул ключ зажигания, собираясь дать задний ход и смыться, мотор затарахтел, он дёрнул рычаг коробки передач, спохватился, что не снял с ручника, чертыхнулся, машинально глянул в пыльное зеркальце за ветровиком, но вместо зеркальца увидел направленное на него дуло.

Дуло плюнуло свинцом.

После третьего выстрела наступила тишина.

Только шуршали по щебню колоса продолжавшего откатываться назад джипа, на руле которого лежал потерявший лицо труп в красно-белой бандане.

Из дома выскочили родители Зэмы. Мать, высокая женщина в синем халате, обняла онемевшую дочь, а отец набросился на беснующегося от боли и ярости одноглазого бандита, сбил с ног и принялся пинать, как заправский футболист.

Взгляд Кифару упал на улыбающуюся старуху и стоявшего рядом с ней друга.

Абрафо смотрел на него так, будто видел перед собой привидение.

Привидение махнуло ему рукой, повернулось и бросилось наутёк.

Они долго бежали по дороге, потом огородами, потом свернули в деревья, бежали, не оглядываясь, хотя понимали, что никто за ними не гонится.

— Погоди! Не лети так! Кифару! Стой! — взмолился наконец Абрафо. — Ты совсем чокнулся?

Остановились, с трудом переводя дух, переглядываясь и нервно пересмеиваясь.

— Ну, ты даёшь!.. Мама дорогая! Ты же их убил! Ты их грохнул! По-настоящему!

Кифару вместо ответа стащил через голову мокрую от пота майку и завернул в неё драгоценный трофей.

Абрафо поперхнулся.

— Ты что, собираешься его хранить?! Тебя же…

— Что меня же? — Кифару посмотрел на друга исподлобья. — С ним надёжнее. Ты сам видел. Там ещё патроны остались. И теперь я знаю, как им пользоваться. Не выбрасывать же.

— Покажи!

Пришлось снова разворачивать майку.

Они сели на корточки и долго рассматривали оказавшийся совсем не большим чёрный пистолет типа револьвера. На короткой рукоятке в овале значилась марка производителя — Webley. Пузатый укороченный барабан на шесть патронов. У основания дула наверху — гравировка: Webley & Scott Ltd. Рядом с курком — прямоугольная дужка. Если отвезти дужку назад и надавить на дуло, пистолет переламывался, демонстрируя отверстия в барабане, два из которых были по-прежнему заткнуты патронами. Над барабаном — ещё две гравировки: MADE IN ENGLAND с одной и MARK IV 32 с другой.

— Красивый, — вздохнул Абрафо.

— Одной пули не хватает, — сосчитал Кифару. — Наверное, он им успел воспользоваться раньше.

— Ты сам-то понял, что сделал? — Абрафо потрепал друга по шее. — Ты уложил троих тремя выстрелами!

— Я спас Зэму.

От которой теперь многое зависело. Если она расскажет родителям, кто они такие, последствия будут непредсказуемыми. К ним наверняка наведаются. За такое не грех и отблагодарить. Во всяком случае, так поначалу решил Абрафо. Правда, подумав, он же пришёл к выводу, что не факт.

— У тех бандитов могут быть дружки.

Кифару посмотрел на пистолет. Если два, то не так страшно.

— Но это уже не наше дело, — продолжал рассуждать Абрафо, когда они двинулись через лесок дальше. — Ясно, что её отец влип в какую-то историю. Они приехали за долгом. У него не оказалось денег, и они решили забрать Зэму. Как заложницу. Мы… ты им помешал. Они теперь твои должники. Представляешь?

— Не представляю и не собираюсь, — буркнул Кифару, хотя ему было приятно слышать такие слова от старшего товарища. — Она им ничего про нас не расскажет. Она нас не знает. Мы ведь тоже про неё до сегодня ничего толком не знали.

— Нас могли узнать другие, пока мы оттуда уматывали.

— Ты что, боишься?

— С чего ты взял?

— Тогда не пугай меня. Я там и так чуть в штаны ни наложил.

— Ты?

— А ты думал! Ты кому-нибудь в глаз палку втыкал?

Они споткнулись, снова остановились, и обоих вырвало.

— Вот теперь можно и куку-пака у твоей мамаши отведать, — подытожил Кифару, вытирая кулаком губы.

Ночной разговор

О случившемся они, разумеется, никому рассказывать не стали. Убийство — дело на их острове неслыханное, а уж тем более как минимум тройное. Похвастаться, конечно, хочется, но не до такой степени, чтобы лишиться всего. Это понимали даже дети.

Поэтому про события в Киджиджи Кифару услышал только на другой день, когда Таонга вернулась с рынка.

— Ты представляешь, — начала она за ужином, — вчера в Киджиджи убили троих. Говорят, бандиты заезжие.

— Откуда у нас взяться заезжим бандитам? — недоверчиво хмыкнул отец, усталый после рыбалки. — Наверняка обычные сплетни. Она там любят набить себе цену. Не повторяй всякую чушь.

Таонга упорствовать не стала, однако Кифару показалось, что она как-то странно на него посмотрела.

После ужина он улучил момент, и когда отец отправился поиграть с друзьями в домино, спросил Таонгу:

— Это правда?

— Что правда?

— Ну, про бандитов…

Она пожала плечами.

— А кто их убил?

Она потрепала его по волосам.

— Никто толком не знает. Говорят, хозяин дома, на дочь которого они напали. Или даже его младший сын.

— Младший сын?

— Да. Соседи будто видели какого-то мальчика с пистолетом. Наверное, сын.

— А этот хозяин, он-то сам кто? Зачем на него было кому-то нападать?

— Кифару, ты уже большой и должен понимать, что нападают на тех, у кого водятся деньги.

Он сделал удивлённо-испуганное лицо.

— Значит, и на нас могут напасть?

— Не дури! Я имею в виду лишние деньги, шальные.

— Разве деньги бывают лишними?

— Не в том смысле.

— А в каком?

— Если у тебя появляются деньги нечестным путём, скажем, если ты кого-нибудь ограбил или обманул, то этот человек имеет полное право потребовать их у тебя обратно. У нас деньги только те, которые мы с твоим отцом зарабатываем своим трудом. Они честные.

— И их мало, — добавил Кифару, глянул на возмутившуюся было тётку и добавил примирительно: — В смысле, у нас нет лишних.

— Вот именно.

Однако, слухи не затихали и даже ширились. Поговаривали, что убитые, действительно, члены какой-то опасной кенийской банды, и что в любой день могут явиться те, кто захотят за них отомстить.

Эта перспектива ни Кифару, ни Абрафо не нравилась.

— Зачем ты полез? Ничего бы они этой Зэме не сделали.

— Откуда ты знаешь?

Абрафо не знал.

Родители на всякий случай запретили им играть в футбол на пляже и вообще отходить далеко от дома или школы, поэтому встретить Зэму и узнать всё из первых рук они тоже не могли. Хотя очень хотели. Настолько, что Кифару решил пробраться под покровом ночи в Киджиджи и всё выяснить самостоятельно. Без пистолета. И без Абрафо. Один. Чтобы никого не подводить. И чтобы никто не подвёл потом его. Единственное, что он взял с собой, так это отцовский фонарик.

По ночам дороги на Кисиве не освещались ничем, кроме скудного света из окон домов. Но это касалось только улиц, а чтобы перебраться из города в город приходилось двигаться в кромешной тьме, если не считать мутной и высокой в это время года Луны.

Тишину нарушал только стрекот цикад да уханье далёкого филина.

На полпути Кифару представил себе, что будет, если его хватятся. Ничего хорошего, но он принял решение, как тогда, с веткой, а раз принял, он уже не мог отступить. Он должен был увидеть, чем всё закончилось. Если закончилось.

Диких животных, несмотря на несчастье с матерью, он не боялся. Считалось, что их здесь просто не водится. На то он и остров. Даже одичавших собак. Собакам нужно было чем-то питаться, поэтому они зря от людей не убегали. Крокодилы — дело другое, но крокодилы дальше береговой полосы не заходили. А Кифару пробирался в Киджиджи напрямки, через спящий лес.

Когда он добрался до цели, Луна уже уплыла далеко ему за спину.

Только сейчас он понял, что отыскать нужный дом будет вовсе не так просто, как ему представлялось. Тогда был день, и они шли за Зэмой. Обратно бежали без оглядки. Неудивительно, что он не запомнил никаких ориентиров.

Прислушался, будто надеялся услышать моторы джипов.

Ну, конечно! Джипы! Если он найдёт их, то найдёт и дом.

Однако сколько он ни бродил по ямам и колдобинам вдоль безлюдных улиц, никаких джипов ему так и не попалось. Что вполне объяснимо, ведь отец Зэмы наверняка их либо спрятал, либо куда-нибудь подальше отогнал. А если он не такой дурак, как Кифару, который только сейчас это понял, то он давно уже сграбастал всё своё семейство в охапку и удрал отсюда подальше, так, чтобы их не нашли.

Кифару собрался развернуться и искать обратный путь, когда заметил кошку, безшумно перебегавшую улицу в том месте, куда падал свет от забытого кем-то и самостоятельно затухающего костра. Ночью все кошки серы, однако эта была явно белой.

Если эта та самая кошка, подумал Кифару, она может бежать сейчас домой. И поспешил за ней. Ему снова показалось, что однажды он это уже проделывал.

Бежала кошка неспешно, то и дело останавливаясь и принюхиваясь, будто не хотела, чтобы он отстал. А потом свернула в сторону и исчезла.

Кифару растерянно замер.

— Стрелок пришёл, — сказал почти над самым ухом противный голос.

Он испуганно шарахнулся и услышал квакающий смех.

— А я думала, ты смельчак!

Кифару пригляделся к тени у забора. Неужели та самая старуха?

— Всех назад тянет, — продолжала тень. — Вот и Зэмка твоя когда-нибудь возвернётся. А пока нет, не ищи её. Спасаться уехала от всякой нечисти. Только спасаться бы ей надо не от них, а от отца. Он ей жизни не даст. Он никому жизни не даст. Ты для него пульку случаем не приберёг?

Кифару оторопел окончательно. Ему стоило больших трудов открыть рот и спросить:

— Кто вы?

— Та, которая первой тебя увидела и узнала, — ещё более странно ответила тень. — Хотя лучше бы я тебя не видела и не знала. Ведь ты хуже остальных. Хуже Зэмки с её отцом. Хуже тех, что приезжали по их душу. Хуже мистера Мунгу, который их сюда послал. Но уж так получилось. Чему быть, того не миновать. Тебе иначе нельзя. Остановишься — погибнешь. Будешь двигаться вперёд — далеко пойдёшь.

С ним разговаривала местная колдунья. Таких на острове хватало. Некоторые даже были настоящими. Они умели предсказывать. Одна вон сказала ведь его отцу после свадьбы, что он женился на трупе. Правда, такое любому можно напророчить, и рано или поздно это окажется правдой. Хуже всех? В каком смысле?

— В каком смысле «хуже всех»?

Но тени уже не было. Он на всякий случай осмотрел забор при свете фонарика, который, разумеется, забыл включить в самый важный момент. Никаких дыр или калиток. Только слова остались звенеть в памяти: далеко пойдёшь.

Первые последствия

Когда он утром проснулся у себя в постели, то первым делом подумал, что это был всего лишь сон. Никто его не хватился, а обратную дорогу он помнил очень смутно. Вот только когда Таонга увидела его, собиравшегося в школу, всплеснула руками:

— Где это ты так ободрался?

У него и в самом деле все ноги оказались в царапинах.

— Нигде, расчесал, — отмахнулся он.

На уроках хотелось спать.

Вереву заметила его скучающий вид, но ничего не сказала.

Вообще-то вид у него был не скучающий и даже не сонный, а задумчивый. Мысли лезли в голову нагло, одна за другой, не давая сосредоточиться. Он вспоминал слова старухи, и одно имя застряло в памяти дрянной занозой.

К последнему уроку заявился Таджири.

Кифару счёл это добрым знаком и решил, что если кто и в состоянии ему помочь, то только он.

— Ты из Кении? — прямо спорил он, когда они остались на школьном дворе пинать мячик.

— Ну.

— Ты там многих знаешь?

— Нет, а что?

Кифару бросил взгляд на Абрафо, сосредоточенно чеканившего и приговаривавшего:

— Одиннадцать, двенадцать…

— Ты когда-нибудь слышал про мистера Мунгу?

— Мистера Бога? — удивился Таджири, однако Кифару удивился ещё сильнее, когда тот добавил: — Да. Про него все слышали.

— Я не слышал, — вмешался Абрафо, наконец потерявший мяч и откативший его следующему в очереди. — У меня пятнадцать.

Поскольку следующим оказался Таджири, ждать продолжения разговора пришлось довольно долго.

— Двадцать девять.

Получив мяч, Кифару придавил его ногой и напомнил свой вопрос.

— Мистер Мунгу очень влиятельный человек на побережье.

— Ты его когда-нибудь видел?

— Как тебя — нет, но отец говорил, что он бывал в нашей гостинице. Он там всё равно что этот, как его, ну, губернатор что ли. Я видел его на портретах. Толстый. В очках. А чего он тебе дался?

— Просто так, — увильнул Кифару. — Имя показалось странным.

— У него много имён, — согласился Таджири. — Думаю, это прозвище. Но его там все именно так называют. А некоторые даже считают.

— Ты о чём? — заинтересовался Абрафо.

Таджири не ответил. Кифару договорил за него:

— Когда у тебя есть лишние деньги, ты можешь заставить всех считать тебя богом. Или дьяволом, если хочешь.

— Какие лишние деньги?

— Очень большие, — вздохнул Таджири, и Кифару почувствовал, что между ними образовалась невидимая связь. Возможно, даже прочнее, чем у него с Абрафо.

Несколько дней не происходило вообще ничего. Жизнь постепенно вернулась в прежнее русло. Они снова убегали на пляж, купались и играли в мяч. Один раз повстречали там ребят из Киджиджи. Зэмы среди них не было. Поинтересовались, где она.

— Уехала. Но мы и без неё с вами справимся.

— Похоже, пронесло, — заключил Абрафо, когда они после матча зашли освежиться в воду. — Нас не ищут. Хорошо, что ты всех тогда укокошил. Теперь тебя никто не узнает. Даже Зэмы больше нет.

— Не всех, — напомнил Кифару. — Первый, тот, что в розовой рубашке был, мы ведь не знаем, может, он выжил.

— Вряд ли. С ним её папаша должен был расправиться.

— Надеюсь. Но есть ещё соседи. Куча народу нас видела.

— Брось. Даже если и видела, они не знают, кто мы и откуда. Ты только не одевайся в то, в чём был тогда, и всё обойдётся. А потом я слышал, что бандиты с детьми не воюют.

— Ага, а почему они тогда Зэму схватили и хотели умыкнуть?

— Всё равно. Если кому и мстить, то её отцу. Он их на деньги кинул, не ты.

— С чего ты взял, что кинул?

— Мать говорила.

— А она откуда знает?

Вопрос вышел глупым. Мать Абрафо была местным врачом. Обычно люди приходили за помощью к ней, но иногда она сама шла их лечить, если другого способа не оставалось. Раньше её иногда подвозил на своём джипе Имаму.

— Недавно за ней из Киджиджи посылали. Там у них какая-то старуха померла, так и не смогли откачать. Ну, вот и пообщалась с местными заодно. Помнишь, какой у Зэмы мячик шикарный появился? Оказывается, кроме мячика, он, в смысле её папаша, кучу всего с большой земли понавёз.

— Из Кении?

— Наверное. Даже, говорят, телевизор. Представляешь?

Телевизоры на острове водились, однако не в семьях, а общие — стояли в школах или специально отведённых для этого помещениях, под замками. Обычно ими распоряжались старейшины, которые устраивали общие просмотры для всех желающих, причём, как правило, брали за это деньги «на нужны общины». Но чтобы иметь телевизор дома! За такое и свои же поджечь могли. Выделяться богатством на Кисиве было не принято.

— Он что, кого-то ограбил? — спросил Кифару, вспомнив разговор с мачехой.

— Не, мать сказала, что дали в долг. Он собирался то ли магазин открыть, то ли ещё куда вложиться. Но почему-то не получилось. Часть он вроде бы вернул, а потраченное уже не смог. Мы там с тобой оказались как раз, когда они к нему решать вопросы приехали.

— А твоей матери про нас случаем не рассказывали?

— Да, но путано. У этой Зэмы есть всякие младшие братья, поэтому народ до конца так и не разобрался, кто стрелял. Теперь, когда все они куда-то дружно отчалили, думают, что наверняка кто-то из них.

— Только вот куда они могли отчалить и на чём? — Кифару заметил просыпавшихся на отмели крокодилов. — Давай к берегу. Пора домой. Я что-то не очень хорошо себе представляю, как они грузят телевизор на лодку?

— А что тут такого?

— Не, не верю. Не в Кению же они подались, чтобы их там точно сцапали. Явно где-нибудь тут прячутся.

Вечером отец вернулся домой встревоженный и злой.

Какие-то чужаки заявились на пристань, ходили там с угрожающим видом и выспрашивали, не приходилось ли кому в последнее время брать на борт целую семью со всем скарбом. Лодка отца была слишком утлой, чтобы их заинтересовать, но они даже с ним имели беседу, вспоминая о которой теперь, он чертыхался и отплёвывался.

— Скоты пришлые! Кенийский рожи! Думают, если у них пушки, то они могут из себя хозяев строить. Был бы у меня автомат…

— Абиой, перестань, — остановила его Таонга. — Тебе только автомата не хватало. Ты с ними что, воевать собрался? Все и так знают, какой ты смелый. Но только я знаю, какой ты бываешь глупый.

— Это не глупость! — отрезал отец, не обращая внимания на притихшего Кифару, сделавшегося невольным свидетелем их разговора, поскольку готовил уроки за тем же столом, за которым Таонга накрыла ужин. — Хотел бы я познакомиться с парнем, который их дружков по-свойски отымел. Можешь себе представить: четверых завалил на месте! Говорят, совсем ещё малыш. Я этому, правда, не верю, но оно и не важно. Мужик именно так поступать должен.

— То есть, ты считаешь, что убивать хорошо? — брякнула на стол горячую сковороду Таонга. Из-под крышки соблазнительно пахло рыбой.

— Я не сказал, что это «хорошо». Я считаю, что иногда это правильно. Врагов нужно уничтожать. Если бы у меня сегодня…

— … был автомат, то ты бы их всех перестрелял. Абиой, тебя сын слушает. Что он может подумать?

— Кифару, — встрепенулся отец. — Что ты думаешь?

Кифару думал о том, что бы произошло, если бы он признался им сейчас в том, что на самом деле и был тем самым «парнем», с которым отец счёл бы за честь познакомиться. И что у него в надёжном месте спрятан пусть не автомат, но совершенно настоящий пистолет с двумя боевыми патронами. Однако его тайна должна была оставаться тайной от всех.

— Убил бы, — буркнул он, не отрываясь от тетради.

— Вот видишь! — воскликнул отец, а Таонга только вздохнула:

— Дурачьё…

На следующий день они с Абрафо тоже видели тех чужаков. Прямо во время уроков возле школы остановился джип, и в класс без приглашения вошли два не верзилы, не громилы, а вполне прилично одетых человека в чёрных костюмах и белых рубашках. У одного был даже изумрудного цвета галстук, говоривший о том, что он главный.

— Здравствуйте, дети, — сказал басом человек в галстуке.

— Здравствуйте, — ответили они хором, как учили.

— Что вам нужно? — отложила мел Вереву. — Кто вы такие?

— Думаю, вы все прекрасно знаете, — улыбаясь ей, пояснил незнакомец, — что несколько дней назад на вашем острове в соседнем городе было совершено убийство. Мы из полиции, ищем убийц?

Поскольку Вереву продолжала смотреть на него с недоверием, он вынул из внутреннего кармана пиджака удостоверение, помахал им в воздухе и убрал обратно.

— Можно? — Вереву протянула руку и замерла, всем своим видом демонстрируя настойчивость.

Незнакомец покачал головой, но был вынужден снова удостоверение предъявить. Вереву повертела книжицу.

— Вы не наша полиция, господин… — Она сверилась с данными: — Господин Набонго Ва Хинга. Вы из Кении. Кто вас сюда пустил?

— Пустил? — показал белые зубы кениец. — А кто нас мог не пустить? На вашей территории были убиты граждане нашей страны, убийцы с места преступления скрылись, и мы обязаны провести тщательное расследование.

— Вы… — хотела что-то ещё возразить Вереву, но тот упреждающе поднял руку с широченной ладонью.

— Вы учительница — вот и учите. Но только их, — указал он на притихший класс, — а не меня. Полагаю, никому не нужны лишние проблемы.

Однако Вереву было не так-то просто запугать.

— Почему вы проводите ваше расследование здесь, в моей школе? Вы же сами сказали, что ищите убийц.

Полицейский, прищурившись, осматривал класс. Его коллега оставался стоять при входе и наблюдал за Вереву.

— По двум причинам, сударыня. Во-первых, свидетели описали стрелявшего, как мальчика вот такого возраста. — Он ткнул пальцем в Кифару. — Согласитесь, довольно примечательное обстоятельство. Специально такое сложно придумать. Поэтому под подозрением именно школьники. Мне очень жаль.

Он жестом велел Кифару встать. Тот не пошевельнулся.

Было очень страшно, но на него смотрели все, и он не мог подвести Вереву, которая только что показала им пример, так смело разговаривая с незнакомцами.

Полицейский указал на Абрафо, на Таджири и ещё на нескольких ребят. Все нехотя поднялись и застыли возле парт.

— А тебе, юноша, особое приглашение? — вернулся он к Кифару.

Едва ли его отец захотел бы познакомиться с тем, кто подчиняется незнакомцам только потому, что они выше ростом и в дорогих костюмах.

— У меня ноги болят, — сдерживая дрожь в голосе, ответил он. — В футбол переиграл.

— В футбол переиграл?

— Ага. Игра такая есть, — тихо заговорил Кифару. — Две команды, мячик, ворота. Я её очень люблю. Мы её очень любим. Вчера мне досталось. По ногам. Вам когда-нибудь доставалось по ногам?

Он замолчал, ожидая ответа.

Видимо, полицейский что-то почувствовал. Нет, он не изменился в лице, не бросился вон из класса, но помрачнел, и больше на Кифару не смотрел.

— Во-вторых, та семья, во дворе которой произошло убийство, сбежала с острова. Не правда ли, подозрительно? Кто-то им помог. — Он сделал небрежный знак всем стоявшим снова сесть. — Нам нужна информация. Это касается всех владельцев лодок. Им за это ничего не будет, не бойтесь. Мы только хотим выяснить, куда эта семья направилась. Зато тому, кто узнает и сообщит нам, кто их перевёз, причитается вознаграждение: две тысячи шиллингов. Хорошенько подумайте, вспомните, поговорите со своими родителями. Наверняка кто-нибудь что-нибудь да видел. Когда вспомните, позвоните вот по этому телефону. — Он взял со стола мел и аккуратно вывел на доске цепочку цифр. — Можете продолжать. Извините за вторжение, сударыня.

Последние слова кениец произнёс с насмешкой, но он их произнёс, покинул школу вместе с напарником и укатил восвояси.

Вереву сразу же взяла тряпку и телефон с доски стёрла.

— Поганцы! — только и сказала она. — На чём мы остановились?

Однако для Кифару та история даром не прошла. Одноклассники его зауважали ещё больше, а Абрафо так и сказал после урока:

— Ну ты, брат, даёшь!

— Ничего я не даю, — зевнул Кифару. — А вот зачем ты перед всякими обезьянами в костюмах встаёшь, мне непонятно.

— А если он не просто так приезжал? А если он знает? Почему он сразу на тебя накинулся?

— Как накинулся, так и откинулся. Уехал ведь? Видали мы таких полицейских. Вереву правильно ему сказала. Если это наш остров, если мы не кенийцы, то кто его сюда вообще пустил?

Этот же вопрос он задал вечером отцу. Правда, пришлось в двух словах рассказать о случившемся и умолчать о собственном «геройстве». Иначе отец мог неправильно его понять.

— Ты верно рассуждаешь, — согласился тот. — И если бы сейчас был жив твой дед, мой отец, думаю, ничего подобного бы не произошло. Я поговорю со старейшинами. Мы не должны пускать к себе всех подряд. Кстати, ты телефон того полицейского записал?

— Конечно.

Про деда отец вспомнил в тот вечер ещё раз, когда разговаривал с Таонгой в постели и думал, что их никто не слышит.

— Я подмечаю в Кифару черты Адетоканбо, — сказал он не без гордости. — Ему до всего есть дело. Когда я был в его возрасте, мне это в отце не нравилось. А сейчас я понимаю, что он был прав. Без этого просто нельзя.

— У тебя хороший сын, Абиой, — тихо согласилась Таонга.

— Представляешь, он даже не упомянул, как надерзил тому кенийцу. Мне потом отец одного его приятеля рассказал. Молодец, не побоялся. Будет толк.

Они ещё о чём-то пошептались, но Кифару уже не слушал. Он лежал на спине, окружённый темнотой жаркой ночи, смотрел в невидимый потолок и представлял себе, сколько журналов можно было бы купить на две тысячи кенийских шиллингов.

Дружина

Следующий день считался на острове праздничным, никто в школу не будил, и Кифару думал поваляться в постели подольше, однако у отца оказались другие планы.

Праздник так и назывался — Ухуру. Много лет назад в это день Кисива как государство обрело независимость. Никто за неё не боролся, крови не проливал, поэтому день был выбран почти произвольно и совпадал с началом сезона дождей, которые раньше проливались на головы островитян и их соседей гораздо чаще, чем теперь. Вместе с дождями на озеро приходили настоящие бури с ураганными ветрами, рыбный промысел почти прекращался, однако благодаря этому естественному обстоятельству Кисива оказывался предоставленным сам себе. Поэтому у праздника было и другое, неофициальное название — Вамесахау.

По случаю праздника на центральной площади Катикати устраивались торжества, поучаствовать в которых сходились жители всего острова. Не все, конечно, поскольку многим ни до Катикати, ни до праздника не было дела: они спешили разобраться со своими домашними заботами и запастись всем необходимым на период вынужденного бездействия. Старики тоже предпочитали оставаться дома. Зато для молодёжи наступало раздолье. Ухуру был прекрасной возможностью повстречаться с новыми людьми, завязать новые знакомства и, кто знает, может быть даже найти вторую половину.

Площадь тоже так и называлась — Мраба. В обычное время здесь господствовал рынок. Сегодня рыночные лотки сдвигались к краям, а середину занимали музыканты, исполнители народных песен и, разумеется, подо всё это непрерывно танцующая публика.

По традиции начинался праздник с приветственных речей старейшин, которые напоминали собравшимся о главном поводе: народ Кисива имеет славную историю, его никто и никогда себе не подчинял, быть жителем их острова — почёт и привилегия, так что давайте пожелаем друг другу многих лет мира, добра и процветания.

Раньше Кифару был слишком мал, чтобы правильно понимать происходящее. Его гораздо больше интересовали всякие сладости, которые почему-то именно в этот день можно было найти на лотках улыбающихся торговок в одинаково оранжевых платьях и платках. Таонга говорила, что эти женщины всю остальную часть года живут на дальней оконечности острова, в местечке под названием Таму, где самые плодородные почвы и где издавна готовили самые вкусные блюда, причём многие из рецептов хранились ими в секрете даже от остальных соплеменников. Действительно, Таонга не раз пыталась дома сотворить нечто подобное, например, медовым леденцам с орехами, которые здесь продавались на специальных ниточках, однако такого вкуса, чтобы захотеть проглотить язык, у неё не получалось.

Теперь без сладостей тоже, конечно, было не обойтись, но они как-то сами собой отошли на второй план. Сейчас важнее был отец и то, ради чего они в первую очередь сюда пришли. А пришли они, как тот объяснил по дороге, чтобы воспользоваться очень хорошим поводом и поговорить со старейшинами.

Старейшины избирались в каждом более-менее крупном городе острова, но главными среди них были трое, и всех их Кифару хорошо знал, потому что, во-первых, они раньше дружили с его дедом, а во-вторых, потому что они сами были дедами его друзей. Так что вообще-то пообщаться с ними при желании он мог бы в любое время, однако сегодня общаться предстояло не ему, а отцу, что придавало происходящему важности, равно как и тот факт, что собрать старейшин вместе удавалось далеко не всегда, поскольку двое из них были ещё достаточно полны сил и бодры, чтобы не сидеть дома с трубкой и чашкой, а трудиться и помогать семьям.

Одного из них звали Гугу. Он был отцом Имаму и дедом близнецов, Кваку и Квеку.

Второго звали Мвенай. Он был отцом их учительницы, Вереву.

Наконец, старейшего из старейшин звали Векеса. Он уже ничьим отцом не был, а жил втроём со старушкой-женой и внучкой, Мазози, подругой Таонги. У неё тоже круглился живот, так что ожидалось пополнение. Поговаривали, что Мазози пошла по стопам матери, поскольку и у той никогда толком не было мужа. Она умерла при родах, отчего Векеса так внучку и называл. Теперь Таонга переживала о том, чтобы судьба не повторилась, и всё обошлось.

Отец постоял в стороне, послушал торжественные речи, а потом сделал сыну знак, и они направились к главному зданию не только в Катикати, но и, пожалуй, на всём острове. На суахили оно называлось каниса, что следовало переводить как «церковь». Но поскольку это была не церковь в обычном понимании, местные предпочитали говорить ибандала, то есть, скорее, «помещение для встреч» или просто «комната, где собираются люди».

Ибандала представляла собой добротное глинобитное сооружение, построенное в незапамятные времена и прекрасно сохранившееся. Когда-то оно было даже двухэтажным, но молния ударила в росший рядом баобаб, огромная ветка отвалилась и проломила крышу, разрушив часть верхнего этажа. Ветку сняли, разрубили и понаделали удобных скамеек, которые стояли теперь здесь же, вокруг площади, а весь этаж пришлось разобрать, чтобы сохранить остальное. Новую крышу укрепили балками, и в итоге ибандала, какой её застал Кифару, получилась эдаким теремом с чердаком.

Уже на его веку церковь раскрасили. Занимался раскраской отец Бахати, их футбольного капитана. Он считался художником, хотя нигде этому ремеслу не учился, зато умел смешивать и получать очень яркие краски, которые как нельзя кстати пришлись на выцветших от времени глиняных стенах. Благодаря этому смелому новшеству здание сегодня выглядело пёстро и весело, то есть именно так, как должно выглядеть место, куда каждому хочется зайти.

А заходили в ибандалу по самым разным поводам.

Многие шли проведать Убабу.

Убаба был… убаба. На суахили его бы называли мганга, но «мганга» — это нечто вроде шамана, а убаба — гораздо больше, чем просто шаман. Это и знахарь, и лекарь, и вещун, и ворожей, и жрец, и много чего ещё, о чём Кифару мог только догадываться.

Убаба жил в ибандале, жил безвылазно, то есть даже по праздникам не выходил к людям. Кому надо, те приходили к нему. Говорили, что ему неизвестно сколько лет и что он пережил всю свою семью. Другие поправляли, что Убаба, мол, потому и убаба, что у него, в отличие от большинства, семьи вообще никогда не водилось, из-за чего он сошёл с ума и стал всезнающим отшельником, живущим и за не родившихся детей, и за внуков, и за правнуков.

К Убабе шли за советом. Шли за утерянным здоровьем, когда обычная медицина не помогала. Шли, чтобы пообщаться с предками. Чтобы узнать судьбу. Чтобы судьбу изменить.

Кто-то считал Убабу обладателем несметных богатств. Кто-то — бедняком, у которого за душой нет ничего своего.

Дети любили послушать Убабу, потому что он захватывающе, в лицах умел рассказывать историю их народа, звучавшую из его уст как кладезь красивых и страшных сказок. При этом он сам словно превращался в своих героев и позволял раскрывшей рот детворе не только услышать, но и увидеть происходящее.

Долгое время Кифару полагал, что Убабу и есть главный человек на их острове. Но однажды он наведался в ибандалу вместе с дедом и с изумлением обнаружил, что Убабу перед Адетоканбо если не лебезит, то ведёт себя в его присутствии очень и очень почтительно. Так он узнал про совет старейшин, который тоже заседает в ибандале, принимая важные для всего острова законы, и к которому Убабу не имеет никакого отношения, разве что сугубо соседского.

Сегодня они с отцом шли именно на совет.

Просто так взять и заявиться на совет было невозможно. Но только не для отца Кифару. Он был сыном Адетоканбо.

Старейшины заседали в просторной зале, занимавшей почти всё внутреннее пространство церкви. Кроме входной двери, в зале была ещё одна, в дальней стене, за которой находилась келья Убабу. Сейчас она оказалась закрыта.

Стоявшие при входе двое стражей в национальных одеждах воинов и с копьями наперевес могли показаться частью костюмированного праздника, однако проверять это предположение никто никогда не отваживался. Стражи имели грозный вид и совершенно конкретные инструкции: держать всех праздно шатающихся на расстоянии копья.

Отец прошёл между ними, как незримый дух. Стражи только кивнули ему. Кифару, затаив дыхание, просеменил следом.

— А, это ты, Абиой! — приветственно поднял руку с курительной трубкой Векеса. Он сидел на полу, с прямой спиной, сухой и седовласый. У него была борода, что считалось редкостью даже среди старейшин. Двое других тоже белели сединами, но бород у них не было. — Заходи, заходи. Спасибо, что не забываешь старых друзей.

— Мы как раз Адетоканбо вспоминали, — сказал Гугу, сидевший слева от Векесы и державший трубку в зубах.

Трубка была кривой и висела, как рыболовный крючок.

Мвенай полулежал на локте чуть поодаль. Он не курил, однако выглядел не менее задумчиво. Вместо трубки у него в руке была полупустая бутыль с длинным горлышком. Появление гостей он встретил раздражённым бурчанием и нехорошим взглядом мутноватых глаз.

Векеса указал на пол перед собой.

Отец и Кифару сели, скрестив ноги.

Мвенай молча протянул отцу бутылку, но тот вежливо отказался, улыбнулся и приготовился сказать то, ради чего они пришли.

— Не спеши, Абиой, — остановил его Векеса. — Ты, я вижу, заглянул к нам по важному делу, а важные дела второпях не делаются. Лучше скажи, почему ты привёл с собой сына.

— Кифару уже большой и многое понимает. Вчера именно он заставил меня задуматься над тем, что я хотел бы с вами обсудить. В нём зарождается дух.

Отец говорил спокойно, однако в его голосе чувствовалась гордость.

— Хорошо, очень хорошо. — Векеса сладко затянулся. — И что же такое сказал тебе твой сын?

— Он спросил, почему мы пускаем к себе чужестранцев.

Векеса изобразил на лице непонимание, приглашая к пояснению.

— Вчера какие-то кенийские бандиты под видом полицейских нагрянули к ним в школу, прямо на урок, — сменив тон, продолжал отец. — Дочка наверняка вам рассказывала, уважаемый Мвенай. Я слышал, что она повела себя с ними как настоящая кисива и выпроводила их взашей. Вчера всё обошлось. Но мы ведь понимаем, что этим так не кончится. Они уже суют свои носы в наши лодки. — Он оглянулся на дверь. — Мы празднуем независимость, а в это время чужаки разгуливают по нашей земле. Они предлагают деньги тем, кто готов предать своих соплеменников. Они размахивают оружием. Кто им вообще разрешил сюда являться?

— Раз уж ты, Абиой, упомянул мою дочь, — неожиданно взял слово Мвенай, — я вынужден напомнить, с чего эта история началась. Произошло убийство. Убили их людей…

— Мы их не защищаем, — прервал его Векеса. — Но и не выгораживаем убийц. Они имеют право знать.

— Я так и думал, — понизил голос отец. — Они имеют то право, которое мы сами им даём. Видимо я чего-то не знаю или не понимаю, но если бы кто-то сунулся с оружием ко мне домой, я убил бы его вот этими руками. И не стал бы разбираться, из Кении он, из Уганды или из соседнего города. У нас всегда были правила.

— Так ты пришёл напомнить нам о правилах? — застучал зубами по трубке Гугу. — Похвально, Абиой. Однако мы их знаем. — Он выдержал паузу, призывая старейшин к вниманию. — И поэтому я с тобой совершенно согласен. Была допущена ошибка. Простительная, кстати, потому что мы успели привыкнуть к спокойной жизни. — Снова пауза. — Кто дал добро на приезд тех бандитов? Ведь мы же не станем спорить о том, что те, кого убили, были именно бандитами?

Старейшины переглянулись.

Мвенай пожал плечами.

Векеса нахмурился.

— Они были на джипах, — вырвалось у Кифару. — На джипе, — поправился он, поскольку не должен был знать подробностей той трагедии, и имел в виду, конечно, посещение кенийцами школы.

Отец кивнул и посмотрел на старейшин.

— Верное замечание, — согласился Гугу. — Это значит, что их сюда к нам доставил паром с большой земли. Паром! И никто их не остановил, даже не проверил.

— Не можем же мы теперь запретить швартоваться у наших берегов парому, — усмехнулся Мвенай. — Паромы нужны, чтобы доставлять тяжёлые грузы. Одними лодками наши нужды сегодня уже не обеспечишь.

— Нам не нужны чужие джипы, — заметил отец. — Достаточно джипа Имаму, который стоит и никому не мешает.

Гугу понял намёк, вынул изо рта трубку и поддержал:

— Предлагаю запретить въезд на территорию острова посторонних машин. Запрет можно мотивировать загрязнением окружающей среды. Мы заботимся о нашем здоровье и здоровье наших детей.

— Повод хороший, — согласился Векеса. — Вот только о чём мы будем заботиться, когда они возьмут и пересядут на верблюдов.

Мвенай засмеялся, подавился и закашлялся.

— Я рад, что некоторые считают это поводом для веселья, — не повышая голоса, снова заговорил отец. — Но мы с сыном, внуком Адетоканбо, воспользовались праздником и пришли к вам троим не для развлечения, а чтобы призвать задуматься и положить конец тому, что может перерасти в катастрофу для Кисивы, его народа и его независимости, которую мы все так любим в этот день отмечать.

Кифару никогда прежде не слышал, чтобы отец говорил так чётко, как по писанному. И так смело.

— Произошедшее показало, что прошли те времена, — продолжал он, — когда мы могли позволить себе прятать голову в песок и надеяться на забывчивость наших соседей. Если мы не дадим им отпора теперь, они про нас вспомнят и не просто вспомнят, а сделают предметом раздора. Нас снова станут рвать на части.

— Так ты пришёл нас спрашивать, учить или ругать? — ссутулился было Векеса и снова выпрямился: — Или предлагать? Не поверю, чтобы у сына Адетоканбо не было заготовлено дельного плана.

Теперь улыбались все трое, причём, как показалось Кифару, вполне дружелюбно.

— План у меня есть, — согласился отец. — Правда, не знаю, насколько он вам понравится. Я думал над ним всю ночь. Но я думал один и только одну ночь. Вы можете предложить что-нибудь получше.

— Не стесняйся, рассказывай, — выпустил облачко пахучего дыма Гугу.

Кифару чувствовал, что у него начинает слегка кружиться голова. Вероятно, старейшины курили не чистый табак или не табак вовсе. Он слышал, будто Убаба умеет готовить какие-то специальные травы, от которых сознание просветляется настолько, что некоторые начинают видеть духов и общаться с ними. Хорошо бы старейшинам это помогло увидеть сейчас его знаменитого деда.

— У нас на Кисиве никогда не было своей армии, — говорил между тем отец. — Потому что она нам не нужна. Это верно. И воевать ни с кем мы не собираемся. Но нам нужна охрана, нам нужно хотя бы несколько бригад молодых и крепких ребят, которые бы следили за общим порядком.

— Дружинники, — подсказал Гугу.

— Называйте, как хотите. Важно, чтобы они были действительно дружными, бдительными и решительными. И чтобы у них были полномочия. В частности, чтобы никто из приезжих на наш остров не мог миновать их пост.

— Тогда это уже не дружинники, а пограничники, — задумчиво хмыкнул Мвенай. — Но идея мне нравится.

— Если мы переходим к обсуждению, — сказал Векеса, — то я позволю себе напомнить, что когда-то такое у нас уже было. Я сам состоял в такой дружине. Помнится, мы ходили по Катикати и заигрывали с девушками.

— Да, было дело, — поддакнул Мвенай.

— А потом всё сошло на нет, — кивнул отец. — Слышал, помню. Но именно поэтому я предлагаю нечто другое. Когда вы дружинили и ухаживали за девушками, кто вам платил?

— Никто, — закатил глаза Векеса. — Дружина всегда была почётной и добровольной.

— То-то и оно! Если вернуться к ней в том виде, как раньше, ничего путного не получится. Каждый город будет защищать себя, заботиться исключительно о своих нуждах и того и гляди переругается с остальными. Даже если те же кенийцы специально не станут подливать масла в огонь. Мы это знаем и потому должны если уж действовать, то действовать наверняка. Ведь вы прекрасно понимаете, как заставить бригады разных районов действовать заодно.

Это прозвучало как утверждение, хотя было вопросом.

— Намёк ясен, Абиой, — почесал бороду Векеса. — Деньги. Деньги, выплачивающиеся всем из одного места. Как и прилагающиеся к ним распоряжения. Тогда не будет никакой самодеятельности.

— Вы совершенно правы. Именно до этого я и додумался нынче ночью.

— И где ты собираешься эти деньги брать? — поинтересовался Мвенай. — Из налогов?

Про налоги Кифару слышал. Все семьи на острове каждый месяц откладывали часть заработанного в общий котёл, что впоследствии шло на особые нужды: старикам помочь, потолок школы залатать, праздник устроить.

— Но ты же понимаешь, — продолжал Мвенай, — что налогами в каждом городе и в каждой деревне распоряжаются местные старейшины. Поэтому твоего, как выразился Векеса, «одного места» никак не получается.

— Значит, надо его создать, — встал на сторону отца Гугу. — Мы должны собрать большой совет и обсудить эту задачу на нём. Идея-то толковая. И нужная. Как говаривал твой дед, Кифару, «совершить ошибку и не исправить её…

— … это и значит совершить ошибку» — закончил за него Кифару. — Я тоже буду дружинником, когда вырасту.

Он подыгрывал им, прикидываясь наивным ребёнком, знающим, что взрослые на подобное легко покупаются.

Все рассмеялись.

Когда в тот же день, наевшись сладостей и наигравшись в футбол, Кифару пересказал услышанное и увиденное в церкви Абрафо, тот сначала не поверил ушам, а когда поверил, то пришёл в восторг.

— Мы с тобой запишемся в дружину, нам дадут автоматы, мы будем охранять Катикати и ухаживать за девушками! Твой отец здорово придумал!

— Всё не так просто, — глубокомысленно заметил Кифару. — Но старейшины обязательно что-нибудь сделают. От этого зависит наше будущее.

Он настолько проникся важностью момента, что то и дело дёргал отца, интересуясь, принято ли какое-нибудь окончательное решение. Отец улыбался, трепал его по голове и предлагал запастись терпением.

Дух деда

Миновало несколько дней.

Временное затишье в вопросе создания дружины не помешало другим событиям развиваться стремительно.

Прошёл слух, будто семейство Зэмы видели на острове. Это означало, что они никуда на большую землю не сбежали, а просто прятались.

Кифару как раз сидел в гостях у Абрафо, уплетая вкуснейшее рагу из картофеля, кукурузы и гороха, когда примчался вне себя от волнения его старший брат и поднял крик, мол, их отца какие-то люди заловили на пристани и куда-то потащили. Все находившиеся в тот момент дома соседи высыпали на улицу и побежали следом за братьями выручать их незадачливого папашу.

«Какими-то людьми», разумеется, были всё те же кенийцы.

По дороге выяснилось, что Чизоба, отец Абрафо, был знаком с отцом Зэмы, и надумал себе на беду защитить его, сказав, будто вернулся из очередного плавания в Уганду и видел всё семейство там, прямо на рыбном рынке. Он надеялся на то, что тем самым собьет преследователей со следа, и они, поверив ему, оставят остров в покое.

Те же верить не спешили и решили сперва проверить. А для этого первым делом учинили ему допрос. Причём с традиционным кенийским пристрастием.

Когда вся толпа высыпала на причал, оказалось, что Чизобу уволокли в «холодильник» — специальное здание на краю пристани, куда рыбакам разрешалось временно сгружать улов и быть уверенным, что он не сразу протухнет.

Двери холодильника стояли распахнутыми, и с улицы можно было увидеть Чизобу, привязанного к стулу посреди полутёмного помещения, забитого ящиками с рыбой. Перед сезоном дождей ловля всегда идёт лучше обычного.

Толпа остановилась и стала кричать на разные голоса.

Кифару протолкнулся вперёд.

Перед входом в холодильник, как недавно перед входом в церковь, маячили двое охранников только уже не местных и не с копьями, а самых что ни на есть кенийских да к тому же с автоматами, причём, судя по равнодушным лицам, настоящими.

Третий бандит, очевидно, их главарь, разговаривал внутри с Чизобу, точнее, бил его по щекам и требовал отвечать правду.

Появление толпы не произвело на него должного впечатления.

Зато вид автоматов возымел смешанное действие: одни благоразумно замолчали и замерли, другие, напротив, закричали ещё громче и схватились за стоявшие тут же без дела багры.

Напряжённость на глазах нарастала. Назревала драка с весьма предсказуемыми последствиями.

Кифару сожалел лишь о том, что всё произошло так быстро, и он не успел прихватить с собой Webley, который дожидался своего часа в надёжном тайнике с двумя патронами в обойме. С ним бы сейчас всё было так просто!

Нельзя сказать, чтобы он не боялся. Однако в тот день, когда он первый раз в жизни стрелял по врагам чужого ему человека, было гораздо страшнее. Видимо, ко всему можно привыкнуть.

Подхватив старенький потёртый портфель в охапку, будто тот мог защитить его от пуль, Кифару отделился от толпы и медленно, но неотвратимо, как судьба, пошёл туда, к Чизобу. При этом он понуро опустил голову и старался не замечать обоих автоматчиков, которые, возбуждённые криками и баграми, взяли свои смертоносные пушки наперевес и водили из стороны в стороны одноглазыми дулами.

Недавно отец говорил про закапывание головой в песок как красноречивый символ трусости. Если ты никого не видишь, то можешь подумать, что спрятался. Пусть он поступает сейчас трусливо, однако Кифару казалось, что если смотреть не на врагов, а только на Чизобу, он останется невидимым.

Как ни странно, это почти сработало.

Трусость довела его безпрепятственно до самых дверей холодильника. Наверное, прошло несколько секунд, но только таких, которые тянутся годами и запоминаются навсегда.

Теперь он смотрел не на Чизобу, а на дознавателя: очень злого, очень накаченного и очень чёрного — чернее всех, кого Кифару доводилось видеть. Не шоколад, а уголь. Или безлунная ночь.

— Как тебя зовут? — спросил он, подойдя вплотную.

Чернокожий остановил руку на замахе и раздражённо уставился на какого-то карапуза с портфелем.

— Что надо? Пошёл отсюда!

— Как тебя зовут? — повторил Кифару чуть громче, не меняя позы и не отрывая взгляда от налитых кровью белков.

— Сказал же — проваливай!

Кифару не шелохнулся.

Сейчас у него не было даже острой ветки. Он мог использовать только слова и понимал, что любое из них способно как нанести урон, так и дать осечку.

— Ты знаешь мистера Набонго Ва Хинга?

Парень явно не ожидал услышать ничего подобного.

Воспользовавшись заминкой, Кифару вкрадчиво продолжал:

— Мистер Ва Хинга сказал, что расследует убийство твоих друзей. Я ему помогаю. Вот. — Кифару медленно открыл портфель и достал листок бумаги, на котором был написан заветный номер. — Он дал мне свой телефон. Хочешь, я ему сейчас позвоню и расскажу, чем ты тут занимаешься вместо того, чтобы искать настоящих убийц в Уганде? — Теперь короткая пауза, чтобы слова долетели до цели. — Мистер Ва Хинга умный. Он знает, что такие, как ты и твои друзья, только и умеют, что силу показывать. Ты разве не слышал, что автоматы на нашем острове запрещены?

— Запре… Чего?

— У меня нет автомата, — застенчиво улыбнулся Кифару. — И у тех людей, которые сейчас порвут вас всех, тоже. Они нам не нужны. И если вы хотите, что-то выяснить, то и вам тоже. — Пауза, чуть подольше. — Ты меня понял, дядя? Или пойдём звонить мистеру Ва Хинге?

Чёрный качок смотрел на карапуза с портфелем и листком бумаги сверху вниз и о чём-то усиленно думал. Кифару тоже молчал, видя, что картинка и звук не складываются сейчас в буйной голове. Картинку было легко смахнуть рукой, но звук спокойной угрозой уже проник в сознание и затеребил чувства. Голова не понимала, как такое вообще может случиться, зато чувства улавливали вибрации слов и предупреждали об опасности.

Качок глянул на толпу, на своих товарищей и выпрямился.

Поскольку все были заняты выяснением отношений и ничего другого не замечали, ему пришлось вынуть из-за спины пистолет, передёрнуть затвор и пальнуть в потолок.

За грохотом выстрела воцарилась гробовая тишина.

Оба автоматчика оглянулись, ожидая, очевидно, увидеть труп на стуле.

Главарь сделал короткий знак рукой.

Автоматы дружно клюнули дулами в землю.

— Не прощаюсь, — сказал он не то пленнику, не то Кифару, сунул пистолет обратно за пояс и пошёл на толпу.

Толпа расступилась, наблюдая, как все трое вразвалочку идут по причалу, садятся в припаркованный тут же джип и резко укатывают прочь, подпрыгивая на кочках.

— Ты понимаешь, дурачина, что тебя могли убить? — отчитывал его вечером отец после того, как выслушал восторженные рассказы соседей о том, какой у него отчаянно смелый сын. — Ты хотел стать героем, но запросто мог стать им посмертно. Этим отморозкам всё равно, кто перед ними.

— Нет.

— Что нет?

— Им не всё равно. И никаким героем я тоже стать не хотел.

— Это всё твои уроки, — с остервенением тёрла полотенцем чистую тарелку Таонга, не зная, плакать ей или смеяться. — «Врагов надо уничтожать»! Это твои слова. Вот он теперь и лезет на рожон.

— Никуда я не лезу, — взвыл от обиды Кифару. — Я вообще не сам всё это делаю. Меня ведут.

— Тебя что? — не расслышал отец.

— Меня ведёт дух деда.

Это было лучшее, что он смог придумать на тот момент, чтобы оправдаться и чтобы от него, наконец, отстали.

Отец почесал затылок, хмыкнул и улыбнулся.

— Я же не говорю, что ты не молодец. Конечно, молодец. Не все бы до такой глупости додумались. И Чизобу ты, похоже, своей дуростью спас. Он тут передо мной прям весь распинался от благодарности и уважения. Говорит, ты того парня будто околдовал на месте. Он аж в лице переменился. Ты ему что, сказал, что у нас оружие запрещено? Так и сказал?

— А разве это не так?

Таонга подошла и положила тёплые ладони племяннику на плечи.

— Уверена, что ты до сих пор не сделал уроки.

— Нам сегодня ничего не задали.

— Надеюсь, ты не думаешь, что тебе удастся обмануть меня так же просто, как того негодяя?

Она не сердилась и даже поцеловала его в щёку. Сегодня от Таонги пахло не только стряпнёй, но и цветами гиацинта.

Таможня

Героем Кифару всё-таки после того случая стал.

На следующий день Вереву со всем классом встретила его аплодисментами и довольно долго говорила о том, что он показал остальным прекрасный пример правильного отношения к «внешней угрозе», хотя и слишком рискованный. Она даже попросила Кифару встать и рассказать, как он додумался так поступить.

— У меня не было пистолета, — честно ответил он и осёкся, однако, кроме Абрафо, никто его не толком понял.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что их проще было перестрелять.

Все засмеялись и снова захлопали.

Вереву сделала вид, будто тоже принимает его ответ за остроумную шутку, и больше не приставала, но после уроков попросила задержаться. Даже Абрафо она велела подождать друга на улице.

— Думаю, отец вчера с тобой уже на эту тему разговаривал, — сказала она, когда они остались одни.

— Разговаривал.

— Вот и хорошо. Тогда я не стану повторять, как это было опасно. Но раз уж так получилось и ты в этом замешан, знай, что я тоже говорю со своим отцом.

Кифару вспомнил Мвеная с бутылкой.

— Я в курсе того, о чём вы договаривались на празднике, и полностью это поддерживаю. Нам обязательно нужна дружина. Причём настоящая, не добровольная и желательно вооружённая. Вопрос только денег.

Опять эти деньги! Во всём они замешаны…

— А зачем вы мне это говорите?

— Ну, просто, чтобы ты знал. Что работа ведётся. И я постараюсь в ней тоже поучаствовать. Отец меня иногда слушает.

Она как будто отчитывалась перед ним. Он это слышал по голосу и видел по взгляду.

Отец мог говорить всё, что ему угодно, но он правильно поступил: его зауважали. Даже взрослые.

Хотя на заседания старейшин Кифару больше не приглашали, Вереву оказалась права: перемены чувствовались. О первой ему стало известно из уст Таонги, которая как-то пожаловалась отцу, что у них стало меньше денег. Тот отреагировал совершенно спокойно и в свою очередь спросил, не заметила ли она ничего нового на улицах.

— Если новым ты называешь тех двух парней, что ходят иногда мимо нашего дома с мачете за поясом, то да, конечно, они потрясающе изменили нашу жизнь.

— Ты прекрасно понимаешь, что таких парней гораздо больше и что ходят они не только мимо нашего дома, а по всему острову. И если сегодня у них, как ты правильно сказала, мачете, то завтра мы достанем для них что-нибудь посерьёзнее. Всё только начинается.

— Что только начинается — это я уже поняла. И очень надеюсь, ты и твои старейшины так же хорошо понимают, чем это может закончиться.

— И чем же?

— Поножовщиной, вот чем. — Таонга не сердилась, но была явно удручена. — Причём между ними и теми из нас, у кого скоро не хватит денег, чтобы за эту твою дружину платить.

— Вообще-то она такая же моя, как и твоя.

— Спасибо. Но если она моя, то я тогда хотела бы видеть их не с большими ножиками, а с чем-то более существенным. Потому что, если ты помнишь, последний раз наши друзья из Кении грозили твоему сыну автоматами.

— Ты сама сказала «последний раз». Сколько времени прошло, а ничего подобного не повторялось. А что до автоматов, то они тоже денег стоят. Но ты мне только что говорила, мол, денег жалко. Так жалко или всё-таки автоматы нужны?

Таонга не нашла, что ему возразить.

Сезон дождей всегда наводил на жителей Кисивы некоторую тоску. Трудно было в полную силу рыбачить и заниматься другими приработками, тогда как казна теперь пустовать не имела право. По своим друзьям Кифару тоже подмечал, что дополнительные сборы на нужды вроде бы понятной всем безопасности усугубляют грустные настроения. Разве что отец Абрафо всячески новое начинание поддерживал и усердствовал, объясняя согражданам его насущную необходимость.

— Вы готовы сидеть связанными под дулом пистолета? — спрашивал он сомневавшихся. — Вот и я нет. Мне одного раза хватило.

От агитации он скоро перешёл к воспитанию в соседях сознательности собственным примером, и его стали частенько видеть на улице со старшим сыном. Оба были вооружены популярными некогда на острове бейсбольными битами и рыболовными ножами. Все знали, что делают они это совершенно безкорыстно, то есть даром, поскольку дожди прибавили свободного времени. При этом у обоих на локтях для пущей официальности зеленели специальные повязки, которыми теперь снабжали всех дружинников.

Как ни странно, пример сработал, и к Чизобе начали постепенно присоединяться главы других семейств. Возможно, им просто хотелось чувствовать себя постоянно при деле.

Имаму где-то сподобился достать бензину, и теперь иногда можно было слышать осторожное тарахтение его джипа, который он тоже поставил на службу порядка. Чтобы лишний раз не пугать сограждан и на всякий случай отличаться от кенийцев, он попросил отца Бахати раскрасить ему борта и капот поярче, отчего джип превратился в железного попугая, которого было видно раньше, чем слышно.

В один из дней, когда небо неуверенно прояснилось, Имаму посадил на заднее сидение близнецов, Кифару присоединился к ним, отец занял место пассажира впереди, и они дружно куда-то покатили.

По дороге выяснилось, что они едут «проверять посты» и заодно самый главный — тот порт, куда швартовался паром из Кении и который поэтому требовал особой бдительности.

Кифару впервые осознал, что никогда так далеко от дома не забирался. Однократная поездка в Уганду на рынок — не в счёт. Он не знал своего острова. Две памятные вылазки в Киджиджи — вот и всё, что он до сих пор себе позволил в качестве путешествий. Ему вполне хватало того мира, которым он был окружён с утра до ночи. Потрёпанный журнал с голыми девушками, несомненно, служил окном в неведомые дали, но пока они представлялись ему просто сладким миражом.

Остров оказался странным образом и больше, и меньше, чем он себе представлял. Да, они кучу времени убили на дорогу, близнецов по очереди укачало и стошнило, отчего пришлось делать короткий привал, но при этом им удалось добраться до порта не только в тот же день, но и, судя по теням, вскоре после полудня, ни разу не попав под дождь. Горизонты раздвинулись, однако остались в пределах досягаемости.

Порт находился у юго-восточной оконечности Кисивы, обращённой больше к Танзании, чем к Кении. Как объясняла на уроке географии Вереву, с этой стороны прибрежные воды были особенно глубокими, что позволяло подходить к острову крупным судам. Таких судов насчитывалось целых два, и швартовались они тут, если никто не заказывал их специально, раз в месяц: одно из Танзании, другое, соответственно, из Кении. По разговорам старших Кифару заключил, что паром с бандитами на джипах был как раз из числа «заказных».

Порт и прилегающий к нему городок назывались Бандари.

Здание «таможни», судя по запаху глины и краски, построенное буквально на днях, располагалось таким образом, чтобы его не мог миновать никто, решивший ступить с причала на территорию острова. Для этого оно с обеих сторон имело двери. Что касается джипов или грузов, то их, по замыслу неведомого архитектора, теперь останавливал полосатый шлагбаум с верёвкой, за которую можно было дёргать, не выходя из таможни. Достаточно было высунуть руку в окно.

Кифару и близнецам это устройство очень понравилось.

В Бандари их повстречал местный ответственный за безопасность и за пропускной пост в частности. Выглядел он, правда, не очень ответственно, очевидно, успев где-то попасть под дождь, но локоть украшала зелёная повязка, а на лице читалась озабоченность.

— Оплачена только половина дома, — напомнил он отцу. — Когда ждать остального?

— Собираем, не переживай. Можно подумать, ты эту глину и бревно для шлагбаума где-то покупал.

— Нет, но всё-таки. Люди работали.

— Это правильно. Люди за работу должны получать. И получат. Потерпите.

— Может, нам всё-таки самим из местной кубышки выделить?

— Нет-нет, — вмешался Имаму, — всё должно быть, как договорились. Иначе запутаемся.

Когда насущные вопросы были таким образом обсуждены и решение по ним вынесено, приступили к осмотру результатов. Все могли убедиться, что крыша не течёт, а шлагбаум и поднимается, и опускается.

Однако самым важным и наглядным достижением новой политики служили трое таможенников, из которых на месте за ненадобностью пока сидело двое, зато зелёными на них были не только повязки, но и вся форма, кроме поношенных, хотя и вполне солдатских ботинок.

Когда оба молодца неохотно поднялись, чтобы поприветствовать важных столичных гостей, стало видно, насколько они высокие и плечистые, то есть такие, какими и должны быть вышибалы из страны. Эти бы точно джипы не пропустили.

— Здешние? — поинтересовался Имаму, сам рослый и мускулистый, но уступавший по всем параметрам.

— Бандари форэва, — хором ответили богатыри, из чего Кифару сделал вывод, что не он один имел доступ к заморским журналам. А иначе откуда бы они знали английские слова?

— Оружие? — спросил отец.

Таможенники с заговорческим видом переглянулись. Один сел за стол, другой отошёл в дальний угол комнаты, где стоял ничем не примечательный шкаф с папками для бумаг, явно пустыми. Оба на мгновение замерли, последовала команда «Тревога», и как по мановению волшебной палочки в руках у них оказались новенькие, блестящие сталью и лакированным деревом автоматы.

Близнецы, позабыв о превратностях путешествия, восторженно заверещали, а Кифару подошёл поближе к столу и заметил, что со стороны сидевшего под крышкой имеется специальное крепление. Видимо, такое же было где-то за шкафом. Хитро!

— С патронами порядок? — всё так же деловито поинтересовался отец.

— Приспичит — отобьёмся, — многозначительно ответил один из стражей.

Со стороны города постучали.

Автоматы исчезли так же внезапно, как и появились.

— Кто? — спросил у двери ответственный за пост. Не получив ответа, переспросил на суахили: — Кто там?

— Набонго, — ответила дверь знакомым басом.

Кенийский полицейский оказался сегодня один, без провожатого, но в том же зелёном галстуке. На фоне повязок и формы галстук смотрелся вполне дружески.

— Не помешал? — осведомился новоприбывший и, не дожидаясь ответа, пожал каждому из присутствующих руку, включая удивившихся бойцов таможни.

Кифару не придумал ничего лучше, как первым протянуть ему свою пятерню.

Набонго машинально её пожал, встрепенулся, пригляделся к Кифару и гулко рассмеялся:

— Погоди-ка, погоди-ка! Не тот ли ты паренёк, который не хотел вставать, сославшись на отбитые в футбол ноги?

Кифару почувствовал, как отец подался вперёд, но опередил его:

— Тот самый. Стою, как видите. А вы уже нашли убийц?

— Нашли.

Присутствующие явно оторопели. Такие новости никак не могли бы миновать их ушей. Кифару же в этот момент смотрел в лицо Набонго и видел, что тот врёт.

— И что вы с ними сделали? — уточнил он.

— Почему ты спрашиваешь?

— Я слышал, что у вас в Кении жёсткие законы. Жёсткие и справедливые. Например, за обычный обман могут отрезать палец или целую руку.

Рукопожатие заметно дрогнуло.

— Могут, — согласился полицейский, отпуская ладонь Кифару. — С этим у нас строго.

Ответственный за пост представил его остальным. Оказалось, что Набонго квартирует в Бандари у его сестры, которая, пользуясь служебным положением брата, содержит лучшую в городе гостиницу, а при ней — ресторанчик.

Чёрный дорогой костюм призывал соблюдать с его носителем определённую дистанцию. Отец Кифару этим предупреждением пренебрёг.

— Это случайно не ваши люди, господин Набонго, очень строгим образом не так давно допрашивали у нас в Катикати одного моего доброго соседа? Настолько строгим, что всем показалось, будто они хотят отправить его за ответом на тот свет…

— Мои люди?

— Не знаю. Потому и спрашиваю. А ещё потому, что когда мой сын, да, вот этот, ваш знакомый по школе, имел неосторожность вмешаться, на них подействовало ваше имя.

— Меня уважают, — мягко согласился Набонго, покосившись на Кифару. — Так это опять был ты? Мне докладывали. Хмм, не ожидал. Молодец, не испугался.

Как ни странно, похоже, он сейчас говорил, что думал.

— Мы на Кисиве ничего не боимся, — ответил Кифару. — С нами сила наших предков. Она нас охраняет. Вот и вы, наверное, пришли попрощаться.

— Ты угадал. Задача выполнена, и мне тут больше делать нечего. Хотя я бы с удовольствием остался. — Он посмотрел на своего знакомого. — У вас гостеприимная деревенька и замечательный ресторан.

«Деревенька» заставила присутствующих поморщиться.

— А давайте вы нам перед отъездом всё-таки расскажете, чем закончилось ваше расследование, — напомнил о себе отец, невольно разряжая обстановку. — Мы из-за произошедшего, знаете ли, целый огород нагородили, люди, вы сами могли видеть, вооружаться стали, а у вас, оказывается, всё благополучно закончилось, только нам об этом невдомёк. Уж поделитесь, не сочтите за труд. Может, вы не того поймали.

Набонго развёл руками и показал, что они пустые.

— Я бы с вами согласился и ответил на все вопросы, — добавил он, — если бы преступников поймали прямо у вас на острове. Но оказалось, что они и в самом деле успели уплыть, так что, говоря языком закона, это уже, увы, не ваша юрисдикция.

— Вы хотите сказать, что это юрисдикция ваша? — не стушевался отец. — То есть, что те, кого вы искали, оказались настолько глупы, что сбежали в Кению, на родину своих жертв?

— О, друг мой! — широко улыбнулся Набонго. — Если бы я хотел что-то сказать, я бы вам тут столько всего наговорил! Люблю пообщаться с интересными людьми. Но мне пора. Слышите?

Все прислушались и, действительно, отчётливо различили приближающееся гудение двигателя. Гудение доносилось не со стороны воды и даже не со стороны города, а откуда-то сверху. Набонго взмахом руки пригласил всех на улицу, где уже развевались макушки пальм и пригибалась трава, а с дороги не поднималась пыль только потому, что снова стал накрапывать дождик.

С неба опускался вертолёт.

Такого в своей жизни Кифару ещё не видел.

Потом, когда вертолёт улетел, и они остались одни, Имаму со знанием дела пояснил, что он вовсе был не военный, а частный, причём маленький. Потому что когда он сам когда-то служил в армии, ему доводилось встречать вертолёты, из которых джипы вроде его выезжали десятками. Кифару не поверил, но Кваку и Квеку за слова отца ручались, поскольку слышали об этом много раз раньше.

Тем временем ответственному за пост, у которого, как потом стало известно, было имя, и имя это было Дуна, пришлось отчитываться перед столичными проверяющими за своё знакомство с Набонго. По его словам, тот был при деньгах, но вёл себя вполне прилично, ничего лишнего ни себе, ни своим людям не позволял. Под «своими людьми» Дуна подразумевал целую бригаду, судя по описанию, похожую на ту, что допрашивала Чизобу. Остальные покинули остров ещё неделю назад, одни, на пароме, без каких-либо пленников или трупов.

— Точно?

— Точно.

Поехали к сестре в гостиницу.

Сестра пребывала в грустном настроении. Она была довольно молода и по местным меркам недурна собой, так что отъезд высокопоставленного жильца, видимо, затронул в ней не только меркантильные струны.

Она пообещала отвечать на вопросы честно и рассказала, что почти всё это время кенийцы жили под её крышей, хотя и с довольно долгими отлучками. Куда они ездили, она не слышала. Ни к ней, ни к другим немногочисленным постояльцам они никогда не приставали, хотя оружия не скрывали, поясняя, что это часть их формы. Правда, никакой иной формы на них и не было — обычные заезжие гастролёры, отличающиеся от местных сограждан разве что широкими скулами да круглыми головами.

Она даже провела их по гостинице — двухэтажному зданию в центре Бандари, выкрашенному в голубой цвет, относительно чистому и обставленному плетёной мебелью. Показала комнаты, где селились её квартиранты. Предложила гостям переночевать, уточнив, что не будет брать с них за постой ничего, однако отец вежливо отказался, мол, увы, они должны к вечеру вернуться домой.

Вскоре они, действительно, попрощались, поблагодарили за гостеприимство, долили в бак джипа бензина из опустевшей канистры, и покатили обратно.

— Хорошо, что мы съездили, — сказал Имаму. — Не могу сказать, что теперь мне за наши границы спокойнее, но зато мы дали им понять, что пристально за ними наблюдаем.

— Ты про Дуну и его мальчишек?

— Кстати, не только. Этот Набонго тоже мог убедиться в том, что мы ребята серьёзные.

— У него есть вертолёт, — заметил Кифару, высовывая из окошка под дождь руку.

— Ну, положим, не у него, а у того, кто его сюда послал, — похлопал сына по коленке отец. — Ясно, что он никакой не полицейский, а такой же бандит, как и все они. Только главный. Иногда подобных ему, я слышал, называют «советником по вопросам безопасности». То есть вышибает деньги у тех, кому его хозяин их ссудил. Почётная должность, сука.

— Он неплохой, — неожиданно сам для себя брякнул Кифару. — Ему не нравится то, чем он занимается, но он привык.

— О как! — рассмеялся Имаму. — Это ты откуда такое знаешь?

Кифару пожал плечами.

— Так бывает, когда люди говорят одно, а во взгляде и на лице у них другое.

— Ну а это ты с чего взял?

Глаза Имаму смотрели на насупившегося пассажира в зеркальце над лобовым стеклом.

— Он у меня иногда бывает странным, — отшутился отец.

— Кифару не знает, — сказал Кваку.

— Кифару дедушка подсказывает, — добавил Квеку.

Поцелуй

С тех пор прошло несколько не то долгих, не то коротких лет.

Они окончили школу и занялись, кто чем.

Отец продал лодку.

Теперь он всё время посвящал организации охраны острова, и продажа лодки стала для него символом отказа от прошлой рыбацкой жизни.

Имаму стал его напарником и шофёром. Иногда они вдвоём отправлялись колесить по городам, проверяя тамошнюю боеготовность.

Свою лодку Имаму продавать не стал, так что случалось им вместе и стариной тряхнуть — порыбачить.

У Таонги тем временем родился сын, а у Кифару брат.

Брата назвали Фураха.

Поначалу он был маленький, чёрненький и смешно таращился на Кифару, когда тот кормил его с ложки, но как-то быстро вырос и скоро уже стал самостоятельно ходить, хватаясь за всё цепкими ручонками.

Подруга Таонги Мазози тоже благополучно разродилась крохотной дочкой, которой дали имя Узури. Было решено, что когда Фураха и Узури вырастут, их обязательно поженят. Кифару, когда об этом услышал, пришёл в ужас, представив себя на месте брата, хотя вслух ничего домочадцам не сказал. Зато излил душу другу.

— Какое счастье, что я умудрился появиться на свет в одиночестве, когда ни у моей матери, ни тем более у Таонги не рожала ни одна из знакомых!

— А что тут такого? — нахмурился Абрафо.

— Да ты только представь себе: живёшь ты такой, ни о чём не подозреваешь, знакомишься с девчонкой, она тебе нравится, погуляли, пососались, потрахались, решаете съехаться и пожениться, а тут тётка тебе такая из-за угла, мол, хренушки, вон та твоей женой будет, мы так давно постановили. Ты смотришь — а она кикимора настоящая. Приятно?

— Не очень, — согласился Абрафо. — Но только Мазози сама ничего, фигуристая, так что и дочка, возможно, симпатягой получится. Погоди волну гнать. Глядишь, всё обойдётся, а твой Фураха тётке… в смысле, мамке ещё спасибо скажет.

— Надеюсь. Но всё равно. Я бы обиделся.

С Абрафо они теперь проводили ещё больше времени вместе. Его отец, Чизоба, в своём юном спасители души не чаял и очень обрадовался, когда тот согласился поработать у него на баркасе рыбаком вместе с обоими сыновьями. Старший, правда, уже достаточно повзрослел и возмужал, всё чаще смотрел на сторону, то есть на девушек, и в один прекрасный день заявил, что уезжает к лучшей из них в другой город, где они будут заниматься выращиванием капусты и манго. Чизоба его пожурил, но, конечно, отпустил. Тем важнее стало активное присутствие Кифару.

Как-то раз во время очередного лова, когда делать было особо нечего, Кифару поинтересовался, а правда ли Чизоба видел злосчастное семейство Зэмы в Уганде.

— Или вы просто хотели этих негодяев от нас подальше увести?

Спросил он об этом потому, что Абрафо ничего ему такого не рассказывал, а на все вопросы клялся и божился, будто отец не любит эту тему трогать.

Чизоба посмотрел на сына, скосил хитрый взгляд на Кифару и кивнул.

— Теперь, думаю, признаться в этом можно, тем более тебе, старина, зная, что ты уж точно никого не предашь. Был грех — соврал. Я ведь с отцом этой твоей Зэмы ещё по школе был знаком. Мы тогда тоже в Киджиджи жили.

— Она не моя.

— Ну, это я так, к слову. Он хороший мужик, хочет всегда, как лучше, но умом не вышел, поэтому выбирает, как проще. Вот и вляпался в очередной раз. Раньше ему всё как-то с рук сходило, а тут не на тех напал. Как будто не знал, что с кенийцами шутки плохи. Мне он потом плакался, что имел дело с хорошими и заслуживающими доверия людьми, а кенийцы явились за долгом откуда ни возьмись.

— Так вы с ним потом ещё виделись? — удивился Кифару.

Чизоба поднёс палец к губам, будто посреди озера их мог подслушать кто-то, кроме крокодилов, да и те предпочитали мелководье.

— Они здесь остались, — тихо сказал он. — Куда им ещё податься? Живут там, где их никому не выдадут, даже если стрелять начнут.

— Я так и думал, что Набонго тоже наврал.

— Кто?

— Полицейский, которых их искал у нас в школе, — напомнил отцу Абрафо.

— Он такой же полицейский, как мы с тобой, — усмехнулся Кифару и добавил с важным видом знатока: — Обычный наёмник. Когда мы его с отцом и дядей Имаму последний раз в Бандари видели, он нам сказал, будто всех убийц поймали, причём не тут, а в Кении.

— В Кении? — рассмеялся Чизоба. — Джитуку бывает глуп, но не настолько.

— Кто бывает?

— Джитуку. Его так зовут, моего приятеля. В Кении ему нечего делать. Раньше он туда, бывало, наведывался, а теперь, разумеется, зарёкся. Нет, они подались к родственникам его жены, в Таму. Но я тебе этого не говорил.

— В Таму?! — воскликнул Кифару. — Всегда мечтал там побывать. Представляю, сколько у них теперь всякой вкуснятины.

Он живо вспомнил женщин в оранжевых платьях, торговавших сладостями на празднике Ухуру.

После того разговора на рыбалке его потянуло в Таму.

Однако судьбе было угодно распорядиться иначе, и праздник сам его опередил.

В тот год Ухуру получился каким-то особенно пышным и ярким, а может быть, просто Кифару стал обращать внимание на то, что прежде его никогда не интересовало. Например, что внимание обращают и на него. Причём не абы кто, а довольно симпатичные девицы, которые, заметив его ответные взгляды, начинали хихикать и шушукаться между собой. Ему даже пришлось заглянуть в зеркало, чтобы лишний раз убедиться: ничего необычного, вполне заурядный подросток-негритос, который по-прежнему бреет голову и донашивает одежду, умудряясь вырастать из неё за одну ночь.

Отца поблизости не оказалось, чтобы спросить, в чём тут может быть дело, а верный Абрафо только улыбился и предлагал:

— Если не хочешь, чтобы на нас смотрели, давай я отойду в сторону.

На него, конечно, девушки тоже заглядывались, но как-то не так, более откровенно что ли. У Абрафо, кстати, в отличие от Кифару, уже был некоторый опыт общения с ними, о чём он не любил хвастать, поэтому Кифару ему верил. Сам он их пока сторонился, то ли стесняясь, то ли будучи преданным своей первой вьетнамской любви.

Прогуливаясь по площади, друзья машинально, по детской привычке свернули к лоткам с леденцами. Оранжевые платья безошибочно указывали правильное направление и манили.

Теперь у Кифару, настоящего рыбака, появились собственные карманные деньги, ни у кого больше не нужно было канючить «ну купи вот этого», он мог выбрать сам, чего и сколько угодно, вот он и выбирал, когда услышал над ухом:

— Привет.

Подняв глаза, встретился взглядом с загадочно улыбающейся девушкой, показавшейся ему сразу неуловимо знакомой. Он точно её раньше не видел, но откуда-то как будто знал.

— Привет.

— Не узнаёшь?

— А должен?

— Не твоего ума дело, мазила, — сказала она, точно попав в давно забытую интонацию и рассмеявшись.

— Зэма…

— Она самая. Я тебя тоже не сразу признала. Подрос.

Чертовщина какая-то! Не успели снова встретиться, как она уже даёт ему понять, что он по сравнению с ней ещё маленький.

— Ты тоже подросла.

Она сделала вид, будто не поняла, что он имеет в виду её заметные даже под складками просторного платья формы.

— В футбол ещё гоняешь?

— Не, времени почти нет. Мы теперь рыбаками заделались, — кивнул он на стоящего тут же в не меньшем шоке Абрафо. — Иногда, разве что. А ты теперь, я слышал, в Таму?

— Как видишь. А от кого слышал?

— Секрет.

— Ты разве не знаешь, что у него отец — главный по безопасности? — отвёл подальше всякие подозрения Абрафо. — Важный человек!

— Кстати, о секретах, — взяла прямо с лотка и сунула в рот леденец Зэма. — Мне надо с вами поговорить. С обоими. Только не здесь, — покосилась она на своих товарок, вольно или невольно прислушивавшихся к их беседе. — Мам, я отойду на минутку.

Женщина, которую она назвала «мамой», бросила на Кифару и особенно на Абрафо оценивающий взгляд и кивнула.

Они втроём пересекли площадь и зашли за церковь. Здесь Зэма неожиданно развернулась, схватила Кифару за плечи и сладко поцеловала. В щёку. Запахло леденцом.

— Извини, что не могла поблагодарить тебя раньше, — только и сказала она.

— Поблагодарить? А за что?

— За спасение, разумеется. Я ведь сразу тебя тогда узнала. Ты даже не представляешь, что для меня сделал. Для меня, для отца, для всей нашей семьи. Мама, кстати, не знает. Я даже отцу не сказала до сих пор. И не собираюсь. Но как ты смог? Там же было так страшно!

Сознаться или изобразить удивление?

— Случайно получилось.

— Он потом и моего отца случайно спас, — заметил Абрафо и похлопал друга по спине. — Он у нас вообще случайный.

Зэма теперь смотрела на Кифару во все свои сияющие от восторга глаза и ничего больше не говорила. Видимо, ждала какой-то ответной реакции. А он в свою очередь смотрел на неё и чувствовал себя полным дураком, потому что вот только что эта уже почти взрослая и красивая девушка с настоящей грудью его поцеловала, пусть даже в щёку, а ему никак не приходит в голову, чем бы таким её отблагодарить. Не хватать же за платье и не доказывать при друге, что он носорог не только по имени, но и по призванию, хотя очень хочется, хочется так сильно, что брюки, которые утром ещё налезали, сейчас кажутся малы.

Потёр поцелованную щёку.

— Что, измазала? — встрепенулась Зэма. — Прости, я не нарочно.

Он снова почувствовал рядом её лицо и жаркий рот, но на сей раз она его не целовала, а несколько раз лизнула влажным языком.

— Так лучше.

Потрогал пальцем.

— Гораздо. — Спохватился: — Слушай, а ты рецепт этих ваших леденцов знаешь?

Когда они, в конце концов, расстались, Абрафо не раз ему эту фразу ещё припомнил.

— Она его лижет, а он такой «скажи рецепт, пожалуйста», — покатывался он со смеха. — Только не говори, будто я тебе помешал, и что без меня ты бы её…

— Подумаешь, в щёку поцеловала! — отмахивался Кифару. — Меня ещё не так целовали.

— Это кто же это?

— Не важно.

— Очень даже важно. Потому что если бы целовали, ты бы знал, что надо делать.

— А что надо делать?

— Ну, — замялся Абрафо, — пользоваться случаем.

— Хорошо, — просто ответил он. — В следующий раз попробую.

Следующего раза пришлось ждать довольно долго.

Зов предков

Кифару укусила муха цеце.

Началась противная история борьбы с отёками шеи и сонливостью. Отец себе места не находил, даже поругался ненадолго с Таонгой, которой, по его словам, важнее был вполне здоровый сын, чем больной племянник, почти сын. Выхаживала Кифару сначала мать Абрафо, приносившая какие-то горькие лекарства, а когда стало понятно, что они совершенно не помогают и делают только хуже, стали звать Убабу.

Убабу пришёл, обкурил весь дом какой-то травой, от которой хотелось плакать и чесалось горло, причём изнутри, и сказал, что предки обязательно помогут.

Кифару тем временем всё меньше понимал происходящее, его постоянно клонило в спасительный, как ему казалось, сон, где он встречался со странными людьми, которые призывали его не сдаваться, потому что он им как будто был зачем-то ещё нужен, поднимался следом за ними на высоченные горы, где было очень холодно, но от облаков под ногами захватывало дух, парился в жарких источниках, окружённый замечательно обнажёнными подружками со сладким дыханием и раскосыми глазами, бродил по гулким пещерам, гладил жёсткую гриву зевающего от удовольствия льва, считал деньги и палил из автомата. Последнее сопровождалось грохотом в ушах и пыльным ощущением на языке. Иногда он из всей этой каши выныривал, видел озабоченное лицо отца, улыбался ему и снова забывался сном.

Спасение пришло, когда его уже не ждали, причём пришло само, на своих ногах.

Кифару потом рассказывали, что как-то уже под вечер к ним явилась никому не знакомая старуха с белой кошкой на поводке, не поздоровалась, не представилась, а с порога велела вести себя к больному, которому, по её словам, совсем худо. Она выгнала всех из комнаты, где он лежал, поэтому никто толком не знал, что именно она с ним делала. Слышали только мяуканье кошки.

Маленький Фураха, который до этого безобразничал, кричал и отказывалась брать грудь матери, резко успокоился и занялся делом, тараща на всех удивлённые глазки.

Спустя какое-то время старуха вышла. Одна, без кошки. Кошку потом так и не нашли.

Прежде чем уйти, старуха отвела в сторону Абиоя и о чём-то с ним долго говорила. Как он потом признался, она взяла с него слово никому сути их разговора не открывать, «чтобы болезнь не вернулась». Однако, судя по перемене с отцом, которого на следующее утро Кифару со слабой улыбкой попросил принести что-нибудь пожевать, старуха заставила его сильно призадуматься.

Ещё через день недуг прошёл без следа, Кифару снова был бодр и полон невесть откуда взявшихся сил, а отец и тётка окончательно помирились.

— Я знал, что всё обойдётся, — воскликнул Абрафо, когда друзья, наконец, оказались вместе. — Такие, как ты, не умирают от укуса мухи.

— Почему ты думаешь, будто я собирался умирать?

— Дружище, я это не думаю, мы это знали. С цеце шутки плохи. Ты вот-вот должен был окочуриться. Ты не представляешь, как мои переживали. Кстати, это мой отец к тебе Убабу вызывал. Кучу денег ему отдал. Потом мы вместе к нему ходили, чтобы хотя бы часть вернул, поскольку толку от его лечения не было никакого. Жадный, подлюга, оказался. Сказал, мол, отдам, если помрёт. Теперь хрен из него чего вытащишь.

— Извини, — усмехнулся Кифару.

— Да уж чего там! Главное — что ты выкарабкался. Деньги — мелочь. Лучше скажи, как оно, на том свете?

— То жарко, то холодно. Никого знакомых. Но горы мне понравились.

— Горы?

О горах они знали только понаслышке. Горы представлялись им чем-то нереально далёким, что изредка можно увидеть по телевизору.

— Оказывается, горы не пустые. Кое-где там даже есть пастбища. Прямо на склонах. Пастухи гоняют туда-сюда целые стада коз и баранов. Стада большие, но пастуха слушаются. Как люди.

— Что как люди?

Кифару замялся с ответом. Он сам не знал, почему заговорил о стадах и пастухах.

— Слушай, а ты эту старуху из Киджиджи помнишь?

— Какую?

— Ну, что рядом с домом Зэмы тогда сидела, когда мы туда забрели. С кошкой.

— Кажется, да. А что? Думаешь, это она тебя откачивать приходила?

Кифару вместо ответа впервые рассказал другу о той ночи, когда наведался в Киджиджи и разговаривал с тенью, которая после этого исчезла. Тень тогда не сказала ничего хорошего, всех подряд, включая его самого, обругала, поэтому вспоминать про их встречу он не любил. Но тут такое дело, что в одиночку не разобраться.

— Погоди, — прервал его рассказ Абрафо. — Она что, так и сказала, мол, Зэмкин отец твоей пули достоин.

— Сказала. Не так, конечно, но смысл похожий.

— И как это понимать прикажешь? Может, её опять спасать надо?

Кифару только плечами пожал. Хотя на душе у него после того разговора снова сделалось неспокойно.

Что касается отца, то изменился не он сам. Изменилось его отношение к сыну. Как если бы любовь росла вместе с ревностью. Или с подозрительностью. Кифару теперь всё чаще замечал на себе его задумчивые взгляды. Подобные взгляды он ловил на себе и раньше, до болезни, но тогда отец их не прятал, как теперь.

— Послушай, — начал Абиой как-то утром, наблюдая за приготовлениями сына к обычной рыбной ловле в кампании Абрафо и его отца, — тебе всё это нравится?

— Нравится? Ты про что?

— Я имею в виду, тебя такая жизнь устраивает? — поправился Абиой.

— В каком смысле?

— Во всех. — Отец понизил голос, хотя Таонга с сынишкой крепко спали после безсонной ночи. — Рыбалка, школьные друзья, этот остров…

— А что не так с рыбалкой?

— Сядь.

Судя по всему, отец намеревался завязать долгий разговор. Не опоздать бы.

— Мне кажется, ты понимаешь меня лучше, чем готов сам себе в этом признаться, сын. Помнишь, ты тогда-то приставал ко мне с вопросами о том, почему наш остров никто больше не трогает?

— Наверное.

— А помнишь, чем вынудил меня рассказать тебе про деда?

Этого Кифару не помнил.

— Ты попрекнул меня моим именем.

— Я…

— Не переживай. Всё правильно. Ты тогда попал в точку, но я не стал тебе рассказывать всего. Всего я и сам до конца не знаю. Но эта старуха…

— Ты ей обещал ничего нам не говорить, — осторожно напомнил Кифару.

— И не собираюсь. Я не про наш с ней разговор, а про то, о чём он заставил меня крепко задуматься.

— О чём?

— Ты слышал про Килиманджаро?

Кто же не слышал про Килиманджаро! Тем более что до неё от озера не так уж далеко. Вот бы на эту гору взглянуть! А уж если взобраться…

— Конечно.

— А знаешь, почему она так называется?

— Ну, Вереву, кажется, говорила нам, что от слова «килима», то есть «холм», и от старого «нждаро», означающего не то «белый», не то «сверкающий».

— Правильно. Это на суахили. И никто из вас не стал задавать ей никаких вопросов?

— Насчёт?

— Насчёт того, почему самая великая гора Африки называется «холмом», например, а не «горой», то есть «млинма»?

— Нет.

— Тогда слушай. Давным-давно на горе, которая сегодня называется Килиманджаро, жил великий царь Килеман. На языке чагга, которые до сих пор селятся вокруг Килиманджаро, это значит «тот, кто побеждает». Килеман и в самом деле был непобедимым воином и сильным мужчиной. У него было семь жён. Они родили ему семерых сыновей.

— А кто родил Килемана? — перебил отца Кифару.

— Точно неизвестно, но говорят, что он появился на свет в семействе горного льва.

«С жёсткой гривой», подумал Кифару, вспоминая свои больные видения.

— Потомки Килемана плодились и размножались. От такого количества обитателей горе в какой-то момент стало тяжело, и она превратилась в вулкан, чтобы прогнать Килемана со всеми его жёнами и детьми. Кроме них, у него за годы жизни накопилось много слуг, любовниц, всякой живности и даже внуков. Поэтому, когда все они стали спускаться, чтобы найти новое жильё, местные чагга увидели на склоне горы целый караван, то есть «джаара» на их языке. Так что вообще-то правильнее было бы говорить Килеманджаара, что означает «караван Килемана». Но сегодня этого уже никто не помнит.

— А что случилось дальше?

Кифару никогда не подозревал, что отец умеет так интересно рассказывать.

— Ну, поскольку Килеман был великим, многие вожди племён и цари помельче захотели заручиться его помощью, а для этого проще всего им представлялось связаться с ним семейными узами. Поэтому скоро они со всех концов Африки послали к сыновьям Килемана своих дочерей свататься.

— Разве не мужчины должны свататься? — удивился Кифару.

— Тогда многое было по-другому, — покачал головой отец и продолжал: — В конце концов, сыграли семь свадеб. После этого Килеман посчитал, что своё предназначение в этой жизни выполнил и взошёл обратно на гору.

— Что? Прямо в вулкан? Он же мог погибнуть!

— Не знаю. Но больше его никто не видел. Возможно, он живёт где-то там, в пещерах до сих пор.

— Вместе со львами?

— Вместе со львами.

— А его сыновья?

— О них я и веду свою речь. После ухода отца им пришлось несладко.

— Почему?

— Представь себе жизнь с братьями, у каждого из которых по жене, причём все жёны разные, каждой что-то постоянно нужно, и при этом всегда не то, что другим.

— Не представляю, — признался Кифару.

— То-то и оно. Закончилось тем, чем и должно было закончиться.

— Они убили своих жён?

— Нет, — рассмеялся отец. — Они собрали весь свой скарб, всех своих слуг и домочадцев и разошлись на семь сторон света.

— И так образовались народы, населяющие Африку, — подвёл итог Кифару.

— Не совсем. Потому что, если ты заметил, в Африке на тот момент уже жило множество народов. Иначе откуда бы взялись жёны? Нет, сыновья Килемана стали этими народами править. С тех пор существует семь влиятельных семей, которые по рождению имеют право царствовать над остальными.

— Ого! И что, им все подчиняются?

— Подчиняются.

— Почему? Разве они не люди?

— Люди.

— Ну, тогда ведь можно от них как-нибудь избавиться.

— Нельзя. Да и зачем? Они же не делают никому ничего плохого.

— А почему нельзя?

— Потому что они заняли семь своих престолов не путём интриг и кровопролитных войн, а по праву рождения. Это право отнять невозможно.

Всем этим отец хотел что-то ему сказать. Он бы не стал заводить такой долгий разговор, чтобы просто поведать давно позабытую легенду.

— Но ты ведь не стал бы рассказывать мне эту давно позабытую легенду, если бы…

— Вовсе не позабытую. Кому надо, те прекрасно её знают. Старейшины знают. Думаешь, почему мы тогда с тобой так просто прошли к ним на закрытый совет?

Кифару уже кое о чём сам догадался.

— Из-за деда?

Отец кивнул.

— То есть, он… то есть, ты…

— И ты тоже, — улыбнулся Абиой.

— Но как! Кто-то из сыновей Килемана, когда ушёл от братьев, поселился на нашем острове?

— Возможно, это был уже не сын, а внук или даже правнук. Я раньше не слишком всем этим интересовался, а вот Адетоканбо хорошо помнил. Поэтому когда начались проблемы с соседями, твой дед говорил не только с нашими торговцами, призывая их оборвать хотя бы на время всякие внешние связи. Он куда-то уплыл, а когда вернулся, рассказал нам с матерью, что встречался с теми потомками Килемана, которые отвечают за Уганду, Кению и Танзанию. Они обещали помочь и, как видишь, сдержали слово.

Дед, наверное, тогда был ещё молодым, потому что бабку, мать отца, Кифару уже в живых не застал. О родителях своей матери он вообще почему-то не слышал, а раз не слышал, то и вопросами не задавался.

— Здорово! Выходит, у вас с дедом такие имена не просто так? Мы — потомки Килемана!

— Имена вообще не даются просто так. Они обладают звучанием, а в звучании скрывается внутренний смысл. Мы получаем их с рождением, как и наши тела, позволяющие нам существовать в этом мире и каждому идти своим путём. Имена важны.

Ехать на рыбалку уже расхотелось. Хотелось понять.

— То есть, ты имеешь в виду, что всем потомкам Килемана все остальные обязаны подчиняться?

— Не обязаны, но должны и подчиняются, — потёр нос, чтобы не чихнуть, отец. — Ага.

— Но откуда они знают? Я имею в виду обычных людей. Мой друг Абрафо понятия не имеет, что мой прапрапра был царём с горы.

— Ты уверен?

— Ну, да. Мы никогда ни о чём таком с ним не говорили.

— И поэтому ты уверен?

— Пап!

— Это не те вещи, о которых принято говорить. Да и мало кому об этом говорить приходится. Вспомни лучше, как он к тебе относится.

— Как?

— Как к равному?

— Конечно.

— Хотя старше тебя насколько, на три года?

— И что из этого?

Кифару продолжал спорить с отцом, однако он уже чувствовал, что напрасно: Абрафо, разумеется, никогда не опускался до подобострастия, однако в их отношениях Кифару всегда был заводилой и лидером. Неужели он уступал ему умышленно, как и другие ребята?

— Твой Абрафо может толком и не знать, но чувствовать. Отец его знает. Вереву знает. Это никогда и ни от кого не было тайной. Об этом просто никто не считает нужным говорить.

— Но откуда?! Ведь ты же сам сказал, что Килеман если и существовал, то давным-давно. Кто может наверняка знать, что это не сказка и что его потомки именно мы, а не тот же Абрафо или Имаму?

— Старейшины. Они всегда были и у нашего народа, и у всех прочих. Они не ведут записей, не пишут типа «вчера родился Кифару, наш новый король». Они просто соблюдают традицию и следят. О тебе тот же Векеса или Гугу в своё время расскажут своим преемникам. А те расскажут о твоих детях.

— А если у меня не будет детей?

— Это нехорошо. Дети быть должны. Пока ты можешь об этом не думать, у тебя ещё есть время, но когда-нибудь ты сам поймёшь, что твой опыт не должен заканчиваться с твоим существованием.

— Поэтому на всякий случай появился Фураха?

— И поэтому тоже.

— А если бы родился не Фураха, а какая-нибудь Узури?

— Разница невелика.

— То есть кровь передаётся и через женщин?

— Конечно. Они ничуть не хуже нас.

Кифару хотел уточнить, на ком он в таком случае имеет право жениться, а на ком нет, но не стал. К тому времени, когда он надумает обзавестись семьёй, он сам будет устанавливать правила.

На рыбалку он в тот день, хоть и с опозданием, но отправился. Ему было интересно посмотреть на своих старых друзей новыми глазами. Он даже собирался их в перерыве между забрасыванием и вытаскиванием сетей спросить прямо в лоб, что они слышали про Килиманджаро. Уж Чизоба-то наверняка что-нибудь ответит. Однако, как ни странно, когда такая возможность представилась, он невольно промолчал. Вероятно, ему просто не хотелось разочаровываться в себе и осознавать, что они уважают его за благородную кровь, а не за то, что он посообразительнее одного, а второго так вообще спас от верной гибели.

Встреча

Постепенно разговор с отцом не то, чтобы забылся, а естественным образом отошёл на задний план. Кифару рос, а вместе с годами росли и его запросы.

Не стоит думать, будто, если бы не кенийцы, жизнь на острове была тихой и мирной. Просто вышеописанные приключения врезались в память Кифару исключительно потому, что они были для него первыми. Шло время, горизонты мира ширились и постепенно захватывали всё новые и новые уголки, о которых он прежде даже не подозревал.

К счастью, на острове с избытком хватало пресной воды и фруктов при отсутствии, во всяком случае, официальном, оружия. Иначе бы между не только соседними городами, но и соседними домами рано или поздно обязательно вспыхнула гражданская война.

Отец и Таонга, когда он их теперь спрашивал, отвечали, мол, так было всегда, просто он никогда раньше не обращал на это внимание. Обычной жизни, по их словам, не бывает без раздоров и склок. Рыбаки всегда и везде завидуют чужому улову. Торговки всегда и везде считают, что их товар недооценивают. Для каждой матери её ребёнок — лучший. Драчуны всегда дерутся. Выпивохи всегда найдут, где промочить горло, желательно, задарма. Забывают про скандалы и объединяются люди только тогда, когда у них появляется общий враг. Например, кенийцы или крокодилы. В остальное время все живут если и не особняком, то погружённые в собственные заботы.

Узнав об этом, Кифару стал думать, как бы так устроиться, чтобы жить без забот. Ведь если забот не будет, не будет и причин для ссор.

Временами его тянуло на тот рынок в Уганду, где он впервые совершил крупный проступок — украл чужое. Но это был журнал. Журнал дал ему новое понимание жизни, на многое открыл глаза, приобщил к английскому языку — то есть воровство пошло во благо. И всё-таки воровать плохо, поэтому он долгое время очень боялся снова показаться там же, не признаваясь даже Абрафо, когда тот звал его сплавать продать очередной улов. Похоже, со временем лучший друг так замотался, что просто забыл об их детской шалости.

Кифару хотел бы забыть, но не мог. Страх не давал ему покоя, и в один прекрасный день он решил через него переступить, как делал всегда, чтобы снова почувствовать себя свободным человеком. На самом деле, он, конечно, понимал, что никакой торговец книгами его теперь не узнает — из маленького мальчика он вырос в почти взрослого юношу, а заглянуть за внешность в душу умеет не всякий.

Рынок нисколько не изменился: те же улыбающиеся лица, те же запахи, та же рыба.

Правда, лавки с журналами он так и не нашёл, а специально спрашивать всё-таки не решился. Видимо, продавец, уже тогда старенький, давно помер.

Зато на месте лотка он обнаружил вещь совершенно невиданную — телефоны. Телефонов было много, причём все они были маленькие, а некоторые даже складывались пополам.

Про телефоны на острове только слышали. Для того чтобы они там работали, с большой земли нужно было тянуть специальные кабели, а заниматься этим никто не озадачивался. За ненадобностью. Зачем лишний раз привязывать себя к не самым любимым соседям да ещё, того и гляди, зависеть от них? Ведь не по воздуху же кабели тянуть. В любом случае это будет прямая связь с Танзанией, той же Угандой или, не дай бог, Кенией.

У телефонов, на которые с удивлением смотрел Кифару, проводов не было вовсе.

— А как по ним звонить? — спросил он у толстомордого парня, с важным видом сидевшего за прилавком.

— Берёшь и звонишь, — ответил тот. — Нужна только батарейка и карточка.

— Какая карточка? — не понял Кифару.

— Такая, которая называется «симка». Она и есть твой телефон. Без неё позвонить нельзя.

— Ясно, — вздохнул Кифару, которому ничего ясно не было. — А куда можно позвонить?

— Куда хочешь, — стал уставать от назойливого клиента толстяк. — Главное, чтобы мачта рядом была.

— Мачта? — Кифару запутался ещё сильнее. — Для чего?

— Специальная мачта, — вмешалась стоявшая рядом девушка в розовой косынке, тоже толстая, вероятно, сестра продавца. — Эти телефоны оттого и считаются «сотовыми», что им нужны соты. Как в улье. Эти соты должны соприкасаться.

— Соприкасаться?

— Обязательно, — подмигнула она, показав пухлым локтём, как это делается. — Мачта излучает, и её излучение соприкасается с излучением другой мачты.

— Здорово! — Кифару что-то прикинул в голове и уточнил: — А на каком расстоянии?

— Зависит от ландшафта, — гордая, что знает такие слова, ответила толстушка. — Обычно километров десять.

— Больше, — не выдержал толстяк. — Спутники вон как высоко летают. Через них всё и передаётся.

— Нигде твои спутники не летают, — отрезала она. — Если бы спутники летали, никто бы мачты не городил. Ни до одного спутника твой телефон не добьёт, дурень.

— Сама такая.

— Уж какая есть.

Она повернулась и гордо удалилась, покачивая крутыми бёдрами.

— Симу киаси гани? — спросил на ломанном суахили вынырнувший из соседнего проулка белый турист.

Туристу было на вид лет тридцать, и на туриста он был похож лишь отчасти. Отглаженными синими брюками, голубоватой рубашкой с засученными рукавами и морковно-красным галстуком он определённо хотел произвести деловое впечатление. Мешали только небритость и потные подмышки.

Толстяк оживился, забыл про Кифару и называл цену. Стало понятно, что с этого и надо было начинать, а вовсе не с каких-то мачт или спутников, потому что за такие деньги любой из его приятелей отправится с сообщением на другой конец острова быстрее любого телефона.

Туриста между тем цена не смутила, и он попытался выяснить, откуда эти телефоны родом. Названий стран он на суахили явно выучить не успел, поэтому Кифару с трепетом услышал английскую речь.

— Мзунгу спрашивает, откуда товар, — перевёл он.

— Скажи ему, что из Кампалы.

Тем временем турист уже самостоятельно сумел во всём разобраться, завладев одним из телефонов и обнаружив мелкие буквы Made in Taiwan. Поэтому ответ Кифару он встретил понимающей улыбкой, однако спохватился и просиял:

— Ты знаешь английский?!

— Немного, — признался Кифару.

— Отлично! Послушай, я тут ненадолго, но мне нужен помощник. Мой суахили, сам видишь, никуда не годится. Не хочешь подработать?

Соблазн был велик, но ведь Кифару уже зарёкся никого лишний раз не обманывать.

— Я бы с удовольствием, но нам скоро отчаливать.

— Отчаливать? Куда?

— Домой. — И Кифару махнул в сторону озера.

Он понятия не имел о том, что делает, вероятно, самый судьбоносный жест в своей жизни.

— Домой? — почему-то удивился турист. — Ты из Кении?

— Нет.

— Из Танзании?

— Нет.

Кифару не хотел называть Кисиву, поскольку многие вокруг могли бы его понять, а это было нежелательно. Кто знает, может, про них и в самом деле забыли. Во всяком случае, Чизоба никогда никому не говорил здесь, откуда они приплыли со своим уловом.

Но турист был чужаком, кроме того, он говорил по-английски, а это делало его в глазах Кифару не только не врагом, но и весьма интересным персонажем. Поэтому когда тот, заинтригованный, пожелал узнать, о чём же тогда речь, Кифару нехотя признался, что живёт на острове.

— Это понятно, — сказал турист. — Но тогда это всё равно Кения или Уганда.

— У нас свой остров, — уточнил Кифару, и это оказалось самой судьбоносной фразой, дополнивший жест.

Турист протянул ему руку. Для пожатия.

— Меня зовут Стюарт Стэнли, — представился он.

— Кифару.

Стюарт бросил взгляд на своё левое запястье, где сверкали шикарные серебристые часы.

— Послушай, Кифару, ты, я вижу, парень сообразительный. Кстати, чем ты занимаешься?

— Рыбу ловлю.

— Понятно. — Стюарт огляделся по сторонам, прощально кивнул толстяку и потянул Кифару куда-то в сторону. — А далеко отсюда до твоего острова?

— Где-то часа два на лодке. Может, подольше.

— Так, — прикинул тот в уме. — Два плюс два это четыре, а то и все пять. Многовато. Хотя тема интересная, очень интересная. А большой остров?

Кифару пожал плечами. Он и вправду этого толком не знал. Кроме того, внезапное внимание со стороны совершенно незнакомого человека да к тому же ещё и белого, не могло его не насторожить. Конечно, приятно и всё такое, но что-то уж больно он оживился.

— Дай мне свой телефон.

Кифару решил, что его разыгрывают, и похлопал себя по штанам:

— У меня нет телефона.

— Я имею в виду не телефон, а твой номер. Номер, по которому я мог бы в следующий раз с тобой связаться.

— У меня нет телефона, — повторил Кифару и добавил: — Ни у кого нет.

Стюарт его понял, почесал лоб и пришёл в явное замешательство.

— Это усложняет дело. Но ничего, что-нибудь придумаем.

— Кифару, вот ты где!

Абрафо всё-таки нашёл его. Хотя они договаривались встретиться на причале перед отплытием.

— Отец зовёт. Поплыли.

— Погоди. Я сейчас. — Посмотрел на нового знакомого. — Нам пора. Приятно было познакомиться, мистер Стэнли.

Тот что-то судорожно соображал.

— А читать по-английски ты умеешь?

— Лучше, чем говорить, — признался Кифару.

— Вы там у себя на острове хотя бы почту получаете?

— Получаем.

Правда, и об этом он тоже знал больше понаслышке. Но Вереву говорила, что часть учебников ей приходит именно по почте. Вот и мать Абрафо почтой пользовалась, когда нужны были какие-то особенные лекарства.

Стюарт выудил из кармана брюк маленькую записную книжицу с привязанным к ней шнурком исписанным карандашиком, открыл пустую страницу и протянул Кифару.

— Напиши мне свой адрес. Желательно и по-английски, и на суахили, чтобы точно дошло.

Кифару подумал и старательно вывел:

KISIWA, KATIKATI, KIFARU

— Вот. Этого достаточно. Меня там любой найдёт.

— А на суахили?

— Точно так же. Мы давно уже по-арабски не пишем. У нас есть и свой язык, но суахили тоже все знают, так что этого хватит.

— Отлично. Спасибо. А вот на всякий случай мои позывные.

И Стюарт протянул Кифару белый прямоугольник плотной бумаги, на котором крупно было написано имя и мелко-мелко — адрес с кучей цифр.

— А кто такой «антрепренёр»?

— Ну, считай что бизнесмен.

«Бизнесмен» было понятнее. Видимо, белым больше нравилось писать загадками. Чтобы их спрашивали и тем самым давали повод завязать разговор.

Кифару сунул бумажку в карман, снова пожал Стюарту протянутую руку и побежал за Абрафо. Чизоба не любил задерживаться.

— Что это за мужик с тобой трепался?

— Антрепренёр.

— Антер… чего?

— Бизнесом занимается. Телефоны покупал. Нам с тобой телефоны нужны?

— Нет.

— Вот видишь. А кому-то нужны. Работу предлагал.

— Кем?

— Переводчиком. Но у него тоже мало времени. Так что в другой раз как-нибудь. Сколько заработали?

Оказалось, что на вырученные деньги можно было бы купить у толстяка половину телефона. Об этом он другу говорить не стал. Как и про бумажку, то есть визитную карточку, которую рассмотрел украдкой, пока они плыли домой.

Судя по адресу, его новый знакомый пожаловал в Уганду из Эдинбурга. Где находится Эдинбург, Кифару точно не знал, но, видимо, из страны, указанной в строчке последней — Скотланд. Похоже, это не Америка. Но если на суахили говорили чуть ли не по всей Африке, то почему по-английски не могли говорить во всём остальном мире?

Помятая карточка перекочевала в тайник, где лежали журнал и пистолет, а случайная встреча скоро забылась.

Гвардеец

Жизнь продолжалась своим чередом.

Маленький Фураха подрос, и Таонга отдала его в школу даже раньше времени, видимо, чтобы дать себе возможность передохнуть хотя бы до полудня. Раньше бы такого молокососа Вереву не взяла (разве что по большому знакомству), но времена постепенно менялись, некоторые семьи, как оказалось, уезжали с острова за лучшей долей, так что некоторые классы почти пустовали. Прежде такое даже представить себе было сложно.

Вот и Таджири, к примеру, совершенно исчез, окончательно перебравшись к отцу в кенийскую гостиницу и посвятив всё время тамошнему футболу. Это Кифару и остальные соседи знали наверняка, потому что однажды матч с его участием даже показали по телевизору, специально по такому случаю вынесенному из церкви на рыночную площадь. Команда Таджири проиграла, но зато сам он отличился, забив гол. Все дружно сделали вывод, что его жизнь на большой земле удалась, а Кифару взгрустнул и решил поговорить с отцом.

Отец как раз собирался в очередной рейд по острову, поэтому Кифару пришлось отказаться от участия в следующей рыбалке. К тому времени он уже подозревал, что если хочет в жизни чего-то добиться, тем более, будучи потомком великого Килемана, то напрасно тратит время.

— Почему ты продал лодку? — начал он без подготовки.

Они сидели в джипе и ждали Имаму, который отдавал последние наказы Кваку и Квеку, остававшимся за старших, поскольку их дед, Гугу, приболел.

— Что это ты вдруг вспомнил?

— Просто так. Почему?

— Ну, сейчас я бы, наверное, её тебе отдал, а тогда ты был мал. Жалко стало?

— Совсем нет. — Кифару поводил пальцем по пыльному стеклу. — Я вот тоже думаю, что рыбная ловля — не моё. У Абрафо гораздо лучше получается. И ему нравится. Его мать людей лечит. Вереву детей учит. Кваку и Квеку с утра до ночи барабанят и музыку сочиняют для праздников. Их вон недавно в Киджиджи играть приглашали. Таджири, сам знаешь, футболистом заделался. А я…

— А чего бы ты хотел?

Про стриптиз-клуб Кифару отцу сказать не мог, хотя детская мечта все эти годы ни на мгновение его не покидала.

Пожал плечами.

— А ты занимаешься тем, чем хотел? — спросил в свою очередь.

— Конечно, — ответил Абиой, не задумываясь. — Ещё когда погибла твоя мать, я понял, что должен стать защитником. Её я уберечь не смог, но зато теперь на мне весь остров. Я продолжаю дело отца, твоего деда.

— И тебе это нравится?

— Тут вопрос не в «нравится не нравится», а в твоём ощущении. Только ты сам можешь понять, что тебе близко, ради чего ты родился.

— Я поеду с вами.

— Уверен? Мы, возможно, даже не завтра вернёмся.

— Ничего. С Чизобой я договорился.

— Хорошо, — не совсем уверенно сказал отец. — Тогда вот, держи. — И он достал из сумки большой ножик с широким лезвием. — На всякий случай.

Отец до сих пор не обзавёлся нормальным оружием. По крайней мере, Кифару не разу не видел у него в руках или на поясе ничего серьёзного. При этом даже рядовые дружинники в Катикати имели по автомату на троих-четверых. Остальные носили железные пруты или мачете.

Со всеми, кого брали в охрану, отец разговаривал сам. Его мнение было решающим. Кандидатами могли стать лишь те, кто не один год оставался на хорошем счету у соседей и как-нибудь себя проявил с полезной точки зрения. Поскольку после отъезда кенийцев ничего серьёзного на острове не происходило, кроме мелких внутренних разборок, служба в дружине — или «гвардии», как называл её отец — была не слишком обременительной, но при этом гвардейцы на нищету не жаловались. Общественная кубышка, которую своим решением ввели старейшины, исправно пополнялась.

— Владение оружием, которого нет у остальных, даёт человеку страшную силу. — Рассуждал отец, пока они ехали в неопределённом направлении, о котором догадывался разве что сосредоточенный на руле Имаму. — Если в нём есть червоточина, оружие может снести ему крышу. Только представь, если кому-нибудь из наших ребят, кого мы вооружили автоматами, взбредёт в голову не на страже порядка стоять, а отомстить старому обидчику или завладеть чужим добром. Наступит конец всем нашим стараниям. Нам больше никто не сможет доверять.

— А почему этого до сих пор не произошло?

— Отбор и дисциплина. Дисциплина и отбор. Ты думаешь, я такой большой любитель уезжать из дома и кататься по всей округе? Но это моя ответственность. Я должен всюду быть сам. Такие вещи, к сожалению, никому нельзя передоверять. И каждый из моих людей знает, что если он нарушит клятву, которую давал, когда вступал в наши ряды и получал разрешение на ношение оружие, ему в тот же час несдобровать.

Отца почему-то всякий раз тема охраны острова заставляла переходить на язык, которым писались учебники.

— Кстати, а какого размера Кисива? — вспомнил Кифару.

— Я не считал.

— Тридцать три километра на одиннадцать, — бросил через плечо Имаму. — Я точно знаю. По спидометру засекал. Ну, может, чуть больше.

Помолчали.

Джип заносило и подбрасывало.

Хорошо, что сегодня с ними не было слабых на качку близнецов.

— А что ты сделаешь с теми, кто эту вашу клятву всё-таки нарушит?

Отец ответил не сразу. Видимо, думал, как лучше выразиться.

— Когда новый гвардеец приносит присягу, он не просто так говорит слова «пусть меня покарает гнев моих товарищей». Он соглашается с тем, что неверный шаг, отступление от дисциплины неминуемо обернётся расплатой.

— Вы его убьёте? — хотел знать наверняка Кифару.

— Такой вариант тоже возможен. Всё будет решать наш, внутренний суд. Возмездие зависит от преступления.

— А вы уже кого-нибудь судили?

— Пока нужды в этом не было.

— Почему?

— Потому что всем этим командует твой отец, — снова вмешался в разговор их возница. — Даже старейшины его слушают.

— А если преступление совершит, допустим, ну, хотя бы вот ты, Имаму? Или ты сам, отец. Вас тоже могут казнить?

Никто из взрослых подобного вопроса явно не ожидал.

— Тоже скажешь! — хохотнул Имаму.

— Мы не совершим, — заверил сына Абиой. — И почему сразу «казнить»?

— Ну, не знаю. Гонится твой гвардеец за каким-нибудь бандитом, хочет его убить, стреляет и случайно попадает в мирного жителя. Это как будет считаться, нарушением?

— Конечно. Стрелять нужно уметь. Мы потому просто так автоматы не раздаём. Сперва гвардеец проходит специальное обучение.

— А кто его этому учит?

— Похоже, старик, ты не зря решил с нами прокатиться, — присвистнул Имаму. — Правильные вопросы задаёшь. А мы тебе на них ответим не словами, а как это называется? Демонстрацией! Всё сам увидишь? Годится?

— Годится. Только я тоже хочу пострелять.

Пострелять ему дали.

Оказалось, что всё гораздо серьёзнее, чем он предполагал, пока рыбачил.

Под командованием отца за несколько прошедших лет собралась и организовалась настоящая маленькая армия со своими новобранцами, рядовыми и офицерами. Её костяком считались люди вроде Имаму, которым в то или иное время довелось побывать наёмниками в некоторых, как они говорили, «горячих точках». Они умели стрелять и умели убивать. Среди них Кифару сразу почувствовал себя своим. Хотя виду не показал. Он понимал, что до поры до времени о его детских подвигах никто не должен даже догадываться.

На острове у них было теперь аж две базы, равноудалённые от ближайших населённых пунктов. Обе окружали высокие заграждения из колючей проволоки, позволявшие прекрасно видеть всё, что происходит внутри, но не дававшие посторонним приблизиться. Отец пояснил, что это способствуют безопасности и вместе с тем не делает из жизни на базах тайны.

Руководили базами те самые офицеры, которых Кифару никогда прежде не встречал и о существовании которых в мирной жизни не догадывался. Они не производили впечатления грозных громил, как его кенийские жертвы или тот же Набонго, однако в них чувствовалась внутренняя сила, а в словах и действиях — знание и опыт. В присутствии отца они делались особенно сосредоточенными, говорили только по делу и почти не улыбались.

Кифару это понравилось.

Ему, действительно, дали пальнуть из нещадно поцарапанного автомата. С непривычки он поднял тучу пыли под мишенью, но быстро приноровился и изрешетил фанерного врага. Автомат сразу отобрали. Патроны стоили дорого.

Разумеется, он не мог не поинтересоваться насчёт пистолетов. Отец с Имаму решали какие-то свои вопросы, а по базе его водил младший из здешних командиров, который посчитал эту миссию почётной и был с сыном самого главного для него человека не по уставу откровенен.

— Пистолеты у нас, конечно, тоже есть. Но они получены, как бы выразиться подипломатичнее, не совсем законным путём, поэтому ты меня не спрашивал, а я тебе ничего не показывал.

С этими словами парень приоткрыл дверцу железного ящика на стене, раскрашенного белой краской под аптечку с красным кривоватым крестом, и показал несколько притихших там револьверов.

Кифару понимающе причмокнул.

Дверца сразу же захлопнулась.

— Без амуниции?

— Ты про кобуры?

— Ага. И про патроны.

Парень заговорчески подмигнул и кивнул на несколько картонных коробок, стоявших прямо на подоконнике, у всех на виду. Кифару не преминул открыть одну, помеченную цифрой.455. Пульки лежали россыпью, соблазнительно поблескивая.

— Это чего за калибр? — на всякий случай поинтересовался он.

— Одиннадцать и шесть. Подходит и для длинных «кольтов» и для «магнума», — охотно ответил офицер, демонстрируя не дюжинные познания в теории.

На большинстве коробок значилось.30.

— Семь шестьдесят два, — последовало пояснение. — Самые ходовые.

Когда парень отлучился справить нужду, Кифару для верности сунул в карманы по пригоршне и таких, и таких. Дома разберусь, рассудил он.

На обеих базах он заметил нескольких женщин. Имаму пояснил, что это поварихи. Поварихи были уж слишком симпатичными и подтянутыми. Поэтому Кифару почти не удивился, когда, покинув офицера-ротозея и вернувшись в домик, где им всем предстояло провести ночь, обнаружил отца в обществе одной из них. Оба занимались тем же, чем отец занимался с Таонгой, когда думал, что Кифару спит. Только повариха делала это громче и смешнее.

Он был уже слишком взрослым, чтобы судить отца. Чужая жизнь его не касалась. Ему хватало своей. В которой, правда, до сих пор не было толком ни одной поварихи. На сверстниц он теперь посматривал свысока, считая их недостойными или неинтересными. Женщины постарше его смущали. Он думал, что они сразу заметят отсутствие у него опыта и поднимут на смех. Да и большинство из тех, кто стоил его внимания, были при мужьях. Рисковать хотелось меньше, чем исследовать их сомнительные прелести. Самой симпатичной в Катикати он не без оснований считал подраставшую Узури, но она, во-первых, ещё не до конца созрела, а во-вторых, была предназначена его полубрату. Когда речь заходила о чести, тем более семейной, Кифару умел чётко соблюдать границы.

— Она тебе нравится? — поинтересовался он у отца наутро.

— Кто?

Кифару пожал плечами:

— Нас не представили.

Абиой сделал вид, будто не понял, однако отнекиваться от очевидного было ещё глупее, и он рассмеялся:

— В кого ты такой глазастый?

На этом разговор закончился, однако теперь их объединяла тайна, и его молчаливое согласие её хранить. Пригодится, подумал он, решив оставить отца до поры до времени в покое.

Зато теперь он знал, что частые отлучки для проверки боеготовности с этой самой боеготовностью почти не связаны. В лучшем случае можно было сказать, что отец работает с кадрами и способствует их пополнению за счёт естественного прироста.

Патроны.45 прекрасно подошли. Барабан револьвера снова обрёл полноценность, а Кифару — друга, в три раза более надёжного, чем раньше.

Наличие железной дисциплины, универсальных патронов и сговорчивых поварих подвигли Кифару на то, чтобы попроситься к отцу в помощники. Он знал, что отец не откажет. Конечно, Таонга о его интрижке и так никогда не узнает, но от помощника — тем более. Мужская солидарность, как-никак.

Посвящение в гвардейцы произошло не на одной из баз, как он предполагал, а прямо здесь же, в Катикати, на площади Мраба, в очередной праздник Независимости. Раньше такого никогда не делалось, но чтобы Кифару не слишком выделялся, присягу вместе с ним принимало ещё несколько человек, не из местных. Почётными гостями присутствовали не стареющие старейшины. Праздник был уже в разгаре, поэтому толпе не требовалось особого повода для ликования, так что посвящение прошло радостно, под громкие одобрительные крики и аплодисменты.

Остальные новобранцы были старше Кифару, но они тоже знали, кто он такой, поэтому из уважения вручили почётный автомат ему, а он к весёлому ужасу собравшихся разрядил его в воздух и прокричал:

— Вату, ухуру, усалама!

То есть «народ, свобода, безопасность».

Зэму он среди оранжевых торговок из Таму не обнаружил, но специально спрашивать не стал. И леденцы по старой привычке тоже решил не покупать. Уж становиться взрослым, так твёрдо и мужественно.

— Мы чего ж, теперь совсем видеться не будем? — спросил Абрафо, единственный, кто хмурился в тот день.

— Будем, — заверил его Кифару и угостил друга крепкой настойкой из бананов — помбе.

В отличие от Кении и тем более Уганды на острове не было принято пить спиртное без повода, но если повод есть, почему бы не выпить. Женщинам оно разрешалось после рождения первого ребёнка, мужчинам — после совершеннолетия. Тем более кто же запретит помбе настоящему воину и настоящему рыбаку!

— Кроме того, — добавил Кифару после большого глотка, сразу ударившего в голову, — я тебя приглашаю в наши ряды. Становись одним из нас. Отец против не будет.

— Твой, может быть, нет, а мой точно будет. Если бы брат не уехал, глядишь, он бы меня отпустил, а так что ему без меня делать.

— Он ещё не так стар, справится.

— Нет, не годится. Я не могу его бросить.

— Ты его не бросишь. Думаешь, ему эта рыба больно нужна? Ему деньги нужны. А ты будешь лучше него получать. И возни меньше.

Абрафо задумался.

— А насколько лучше?

— Ну, для начала, может, также, но потом мы ещё чего-нибудь придумаем.

Кифару и сам не знал, о чём говорит, поэтому выгода прозвучала слишком расплывчато и неубедительно.

Абрафо взял с общего блюда лепёшку из проса и стал надкусывать и мечтательно жевать, прихлёбывая пиво.

— Вот бы заработать столько денег, чтобы…

— … построить футбольный стадион, — прервал его Кифару. — Ты всё об одном и том же.

— Можно подумать, ты расхотел открывать свой клуб с девчонками, — усмехнулся Абрафо. — Футбол интереснее и выгоднее.

Кифару до сих пор с этой точки зрения на свою детскую мечту почему-то не смотрел. Его всегда интересовала суть: футболисты в форме выглядели хуже, чем девушки без всего. Но ведь если рассудить здраво, то дружеское замечание не лишено смысла. Стадионы строят как бы для развлечения, но если разобраться, то для извлечения — прибыли. Билеты стоят денег. Ему в первую очередь хотелось с утра до вечера глазеть на соблазнительных танцовщиц. Но что мешает за то же самое брать с других соответствующую мзду. Посмотрел — заплати.

Однако Абрафо прав и в другом: денег нужно немало. Рыбалкой и даже размахиванием автоматом их в необходимом количестве не собрать. Значит, решил Кифару в тот же достопамятный день, надо придумать что-нибудь эдакое.

Для начала он нашёл нехитрый способ автомат и рыбалку объединить.

Пока весь народ праздновал на площади, они с Абрафо отправились добывать крокодила.

Крокодилы обитали вдоль всего побережья и когда-то наверняка играли роль естественной преграды для внешнего вторжения. С ними никто не хотел иметь дела. Среди обычной мелочи попадались и довольно крупные экземпляры, которым могло что-то ударить в их плоскую голову и они начинали нападать на людей. Для этого нужно было выйти на пляж и направиться к воде. Если сохранять при этом бдительность, крокодила можно было заметить издалека — либо по специфической ряби на поверхности, либо по шороху или шипению в прибрежных кустах.

Опаснее всего крокодилы вели себя в период размножения. Гибель матери Кифару пришлась именно на него. Он до сих пор толком не знал подробностей и помнил только её душераздирающий крик. С тех пор убить крокодила для него было ещё проще, чем убить кенийца.

В детстве они с Абрафо в отместку за мать разорили немало крокодильих гнёзд с десятками вполне съедобных яиц. Яйца собирались, обкладывались глиной, глиняный кулич в свою очередь обкладывался хворостом, всё это поджигалось, а когда хворост сгорал, яйца просто выковыривались и были готовы к немедленному употреблению. Выглядели они внутри как обычные куриные, с желтком и белком. Из чего Абрафо даже умудрился заключить, что крокодилы — тоже птицы.

— Причём домашние, — уточнил Кифару, и оба потом долго ещё смеялись.

Сейчас у них была другая задача.

Им нужен был большой крокодил. Во всяком случае, достаточно большой, чтобы произвести те разрушения, которые они от его имени собирались учинить.

Такой крокодил нашёлся в тихой заводи между Катикати и Киджиджи. Раньше бы они бросились от него наперегонки, но теперь всё было наоборот.

Крокодил увидел автомат, почувствовал неладное и попятился в воду.

Кифару переключил затвор на стрельбу одиночными, подошёл к жертве поближе, прицелился в голову и выстрелил.

Все знают, что самое уязвимое место на теле крокодила — его глаза. Кифару попал точно в левый.

Крокодил лязгнул челюстями и покорно испустил дух.

Двумя острыми мачете друзья отрубили бедной рептилии лапы и голову. Остальное зарыли поглубже в песок. На этот раз хвастовство своим подвигом не входило в их планы.

В планы входило совершенно другое, на что Абрафо согласился далеко не сразу, поскольку посчитал это предательством. Но отказаться было всё равно, что предать друга, а вместе с ним — мечту детства.

Подготовившись таким нехитрым, хотя и отчаянным образом, они под кровом ночи пробрались на пристань, и пока Абрафо заговаривал зубы и без того не слишком трезвым сторожам, Кифару варварски порвал десяток-другой сетей, сушившихся на улице. Рвал он их не ножом, а крокодиловой челюстью, чтобы выглядело правдоподобно. На глине в нескольких видных местах он оставил узнаваемые следы лап, чтобы утром все поняли, чьих зубов это дело.

Рыбаки, действительно, переполошились, причём настолько, что не стали задумываться о том, с какого перепугу крокодил решил попортить им сети, до сих пор считавшиеся несъедобными.

Из чего Кифару сделал правильный вывод о том, что уровень паники обратно пропорционален способности рассуждать здраво.

Пока Абрафо с отцом штопали собственную сеть (пожалеть их, когда у соседей такое горе, было бы равноценно признанию их соучастия), Кифару снарядил отважную экспедицию мстителей в своём лице и за несколько часов очистил весь ближайший берег от крокодилов.

Хотя пользовался он при этом «гвардейским» катером и не менее казённым автоматом, рыбаки сочли (не без подсказки действовавшего изнутри их рядов Абрафо) услугу Кифару благородной частной инициативой и довольно щедро скинулись на благодарность, что и требовалось.

Отца Кифару поставил в известность лишь когда дело было сделано и потребовалась помощь его гвардейцев — под шумок собрать туши мёртвых крокодилов, разделать и за несколько последующих дней продать на рынках подальше от Катикати. Эти деньги уже пошли в гвардейский «общак».

Из чего Кифару сделал ещё один важный вывод о том, что если правильно распределить информацию, довольными в итоге окажутся все — и потерпевшие, и подельники, и зачинщики, то есть он. Абрафо получил свою долю с «рыбацких», но не с «рыночных», немалая часть которых досталась Кифару — и как главному уничтожителю крокодилов, и как сыну Абиоя.

На вырученные деньги приступать к строительству клуба было рановато, однако их стало резко достаточно для того, чтобы придать ему самому уверенности. Не только в отношении привлекательного слабого пола, но и осознании того, что при желании и холодном расчёте, а главное — при решительном действии, возможно если не всё, то многое.

Так автомат и крокодилы помогли ему потерять наскучившую невинность, причём в объятиях сразу двух милых девушек, к тому же — никаких не поварих, а дочек рыбаков. Произошло это в пограничном Бандари и не без помощи продолжавшего проявлять служебное рвение начальника «таможни» Дуны. Кифару зарулил туда на полюбившемся ему катере в роли «проверяющего уполномоченного» от имени своего отца и сразу заручился полным пониманием и поддержкой. Разумеется, девушки девушками не были, но и женщинами в полном смысле слова стать не успели, поэтому общение с ними подарило Кифару много приятных минут и воспоминаний. Он даже не спросил, как их зовут. Просто предложил раздеться, потанцевать, потом долго ощупывал, поглаживал и похлопывал, после чего доверил им свой замечательный ууме, закрыл глаза и стал мысленно перелистывать любимый журнал. На странице с вьетнамкой Нгок произошёл первый выплеск его мужской силы, на странице с красочной рекламой клуба, где даже официантки ходили топ-лесс — второй. Девушки приятно удивились и погнались за третьим, но на сей раз Кифару мужественно сдержался и не прогадал: вечером того же дня Дуна познакомил его со своей племянницей, которая тоже не смогла устоять перед небрежным ухаживанием заезжего автоматчика. В итоге тройная потеря невинности произошла вовсе не так неуклюже, как он опасался, а даже с определённым шиком и снисходительностью. Отчаливая от пристани, Кифару улыбался, сознавая, что новые подружки восприняли его умелым и бывалым.

Взрослая жизнь начинала нравиться ему всё больше. Он теперь считал, что не зависит ни от отца, ни от тётки, а что до младшего брата, то Фураха его никогда не занимал. Младший он младший и есть. Тем более для него, привыкшего верховодить над старшими. Так само собой пришла мысль о том, что надо бы обзавестись собственным жильём.

Дом

Традиционно на острове в одной семье уживалось по крайней мере три поколения. Старики воспитывали, средние трудились, молодые учились. Так было почти у всех его друзей, однако сам Кифару деда знал слишком недолго и потому с возрастом посчитал нарушение этой традиции не зазорным. Да и отец, когда он сообщил ему о своём решении начать жить отдельно, явно не огорчился. Только спросил «Зачем?». Ответ сына его, похоже, вполне удовлетворил:

— Ты сам назвал меня Носорогом. Носорогу становится тесновато.

— Смотри, чтобы носорог не сильно распоясался, — понимающе хмыкнул Абиой.

Когда-то он тоже был таким, так что в душе желания сына понимал и отчасти разделял, поскольку и ему с возрастом хотелось покоя. Шаловливый Фураха покоя, конечно, отнюдь не добавлял, но у него была родная мать, а за Кифару он нёс внутреннюю ответственность один.

Абиой только попросил сына, чтобы тот не принижал его перед соседями и не сбегал к какой-нибудь крале в другой город. Кифару сбегать не собирался. Он готовился удивить всё округу иным способом.

Случилось же всё это потому, что в один прекрасный день ему пришло совершенно нежданное письмо.

— Ты Кифару? — спросил незнакомый мальчишка, останавливая перед их домом громыхающий всеми железными частями велосипед.

Одет мальчишка был вполне прилично, по-взрослому, а под мышкой держал перекинутую через плечо кожаную сумку.

— Я Кифару. Чего надо?

— Ничего. — Велосипедист порылся в сумке и достал потрёпанный конверт. — Доставка.

Кифару взял письмо. Что делать дальше, он понятия не имел.

Мальчишка ждал.

— Как ты меня нашёл?

— Добрые люди подсказали. Я из Бандари. Вчера вечером с паромом пришло.

— Ого! Ладно, тогда спасибо.

Мальчишка продолжал стоять, смахивая с проржавевшего руля невидимую пыль.

Кифару поставил себя на его место и сразу догадался, что от него требуется.

— Столько хватит? — сунул он юному почтальону несколько монет.

Мальчишка деловито пересчитал деньги, повеселел, кивнул.

— Счастливо оставаться.

И укатил, поскрипывая.

На конверте изящным почерком было выведено:

KISIWA, KATIKATI, KIFARU

Кифару и без этого сразу понял, от кого оно. Правда, имя в обратном адресе писалось не совсем так, как на визитной карточке. Там его давнишний знакомый значился как Stewart Stanley, а отправителем письма был некий R. Stuart Stanleigh.

Подумав, Кифару решил: всё это безобразие у мзунгу оттого, что они используют два написания своих имён — упрощённое для обихода и усложнённое, например, для почты.

Сейчас его больше интересовала суть послания.

А суть сводилась к тому, что мистер Стэнли собирался посетить Кисиву с дружеским визитом.

Сверившись с календарём, который Таонга как раз повесила на стенку кухни, чтобы учить сына названиям дней недели и месяцев, он обнаружил, что письмо пропутешествовало непозволительно долго, а потому указанное в нём «планирую быть у вас через месяц» фактически означает, что гость может пожаловать уже со следующим паромом.

Для чего он собрался наведаться в Кисиву, мистер Стэнли не сообщал.

Кифару рассудил, что это вообще не его ума дела и что потому он никакой ответственности за возможные проблемы не несёт.

А проблемы возникнуть могли очень даже запросто.

Мзунгу на их острове не было никогда. Нечего им было здесь делать. Про них и без того приходили нехорошие слухи то из Уганды, то из Кении, поэтому если Кифару объявит, что к нему едет гость из никому не ведомого Скотланда, многие окажутся недовольны, а сам он обязательно попадёт под какое-нибудь подозрение.

Или не попадёт.

Он ведь всё-таки не Чизоба, не Имаму и даже не Векеса. Он — потомок Килемана, а таких на Кисиве сегодня только трое — он, отец да Фураха. Тут даже автомат не нужен, чтобы расставить всех по своим местам. Путь мзунгу объявится, а там уж посмотрим.

Правда, отцу он всё-таки про мистера Стэнли сразу же рассказал. Абиой сперва ему не поверил, но вид письма сомнения разогнал. Кроме одного.

— Ты что ж, его язык понимаешь?

— Ну, да. А что тут такого?

— Английский?

— Английский.

— И как ты его выучил?

— По словарю. У меня давно словарь есть.

Откуда, отец интересоваться не стал.

— И что ты ему скажешь, когда встретишь?

— Хауаю. Можно ещё сказать воцап или просто хэллоу.

— Хэллоу все знают, — согласился Абиой. — Да, интересную ты мне задачку задал. А что ему у нас нужно?

— Понятия не имею. Я вообще думаю, что он что-то вроде торгаша. Когда я с ним в Уганде на рынке познакомился, он к телефонам приценивался. Наверное и деньги у него водятся. Так что вообще-то может даже нам пригодиться.

— Только торгашей нам тут не хватало, — вздохнул отец. — Твой дед даже с соседними боролся, чтобы они с собой всякой гадости сюда не привозили. А этот… чёрт его разберёт. Ладно, поглядим. С каким паромом его ждать, из Уганды?

Из Уганды паром ходил реже, чем из Кении, но швартовался при этом ближе к Катикати, тоже с западной части острова, неподалёку от городка Магариби. Раньше его, то есть медленно подходящий или удаляющийся паром, было видно с крыши школы. Теперь, наверное, тоже, но Кифару давно перестал лазить по крышам.

— Думаю, что да. Ну, так как, примем?

— Почему бы и нет. Но он — твой гость, ты за него и отвечаешь.

Получив таким нехитрым образом поддержку решающего голоса в вопросах безопасности острова, Кифару пошёл обсудить новость с Абрафо.

Он застал приятеля сидящим перед домом в плетёном кресле-качалке и посасывающим из надколотого стакана через тонкую соломинку что-то жемчужного цвета со льдом. Правая нога Абрафо была перебинтована.

— С крокодилом подрался? — поинтересовался Кифару, подсаживаясь на старенький гамак, выложенный для мягкости пожухлыми пальмовыми листьями.

— Не, вывих. — Абрафо поморщился. — Пить будешь?

— Что это у тебя?

— Коктейль.

— Вижу, что не вода. Под градусом?

— А то!

— Нет, сам пей. Мне мои ноги дороги.

Он уже успел заметить, что последнее время приятель частенько попадается ему в не совсем трезвом виде. Очевидно, сказывались поездки в Уганду, самую, говорят, пьющую страну на свете.

— Как знаешь. Моё дело предложить. Что-то стряслось?

— С чего ты решил?

— У тебя рожа заговорщицкая. Колись, дружище.

— А мне колоться нечего. Мзунгу с рынка помнишь?

— Ну.

— Ну вот он со дня на день пожаловать должен.

— Куда? Сюда?

— Нет, умник, на Луну.

Абрафо прыснул, подавился и закашлялся. Вытерев нос, спросил:

— И что ему у нас надо?

— Не пишет.

Кифару показал письмо. Абрафо повертел конверт и вернул со словами:

— Отец в курсе?

— Да, он вроде бы не против. Но сказал, что товарищ на мне.

— Правильно сказал. Зачем он тебе понадобился?

— Это я ему понадобился, если ты ещё не понял. Зачем — сам расскажет, когда доберётся. Я вот думаю, где бы его поселить.

По понятным причинам никаких гостиниц в Катикати не было. Гостиница, которую Кифару посещал с отцом в Бандари, являлась для их острова скорее исключением. Но её существование было хоть оправдано: портовый город, редким приезжим надо где-то переночевать в ожидании того же парома, который легко может и задержаться на сутки-другие. В Катикати чужих и пришлых не водилось. Даже на праздники островитяне приезжали чаще всего со своими гамаками и кастрюлями, поскольку переночевать под открытым небом было делом обычным и даже приятным.

— Можно у моей матери в больнице, если что, — побулькал соломинкой Абрафо.

Под «больницей» подразумевалось соседнее со школой здание, в котором было целых две комнаты: для приёма пациентов и для выхаживания серьёзных больных, которым требовался постоянный уход. В приёмной был шкаф и три стула. В комнате для больных — три койки. Обычно койки пустовали.

— Боюсь, не очень, — вздохнул Кифару, вспомнив рубашку и красный галстук мзунгу. — Ему бы чего-нибудь поприличнее.

Абрафо не обиделся, призадумался и просиял:

— Его надо свести с Мазози! Вот кому мужик под боком точно не помешает. Да и дом у них большой — лишняя комната точно найдётся. А твоему гостю можно сказать, что так у нас положено. Мазози обрадуется.

Мазози не обрадовалась, но и не рассердилась. Кифару всё же пришёл к ней по-соседски, заранее и не столько с предложением, сколько с вопросом, давая возможность всё взвесить и отказаться.

Узури сидела тут же на полу в розовых трусах, катала по шоколадным ляжкам такой же розовый мячик и смотрела на Кифару огромными глазищами.

Дом у них и в самом деле был вполне приличным, в каком и должен жить старейший из старейшин. Он даже наводил на вопрос о том, почему такой же дом не построил себе в своё время дед Кифару. Они с отцом жили сейчас куда скромнее.

— Ты матери говорил? — уточнила на всякий случай Мазози.

Под матерью она подразумевала Таонгу, считая, что так правильно. Кифару её никогда не поправлял.

— Зачем? Ваш дом — вам и решать.

— А что я с ним делать буду?

— Ничего. Он тут под мою ответственность. Кстати, кое-что на суахили он сказать сможет, так что с этим тоже проблем не будет. Поживёт, заплатит, уедет.

Первое слово настораживало, второе придавало смысл, третье — надежду. Положительное перевешивало.

— И сколько его терпеть?

— Он не таракан и не тропический ливень, чтобы его терпеть. Вполне приличный человек, кстати, видный и небедный. Единственный недостаток, что белый, ну так не всем же быть такими красивыми как вы и ваша дочка.

Откровенный комплимент заставил Мазози улыбнуться, и вопрос был решён. Даже без уведомления Векесы, который где-то, как всегда, пропадал.

Но сильнее всего на Кифару произвело впечатление не само письмо и даже не конверт, а наклеенная на него марка. На марке был изображён белый одноэтажный домик с рядом печных труб, похожих на сигареты с фильтром, а рядом — высокая белая башня. Марка крупным шрифтом сообщала, что это Scotland, а шрифтом помельче — Toward Point Lighthouse. При помощи воображения и словаря Кифару удалось догадаться, что последнее слово означает «маяк».

Вокруг белой башни плавали белые облака и летали белые чайки.

Ночью башня ему приснилась, а наутро он сунул конверт в карман и отправился искать строителей.

Вообще-то на Кисиве каждый строил себе жилище сам. Либо ремонтировал, поскольку многие семьи жили сообща в тех домах, которые возвели в незапамятные времена их толковые предки. Дома строились из подножных материалов, из деревьев и глины, глина со временем каменела на солнце и не позволяла дереву гнить, так что при правильном обращении и своевременном уходе такие сооружения могли пережить не одно поколение.

Однако были и умельцы, которые со строительством домов охотно помогали. Они же строили и чинили лодки, занимались рубкой дров, сколачивали на заказ мебель, делали глиняную посуду, одним словом, были мастерами на все руки.

В Катикати к таким мастерам относились братья Изингома и Като. Близнецами они не были, однако, несмотря на несколько лет разницы в возрасте, оставались очень похожи, а когда ещё и одевались в одинаковые строительные робы, их никто не мог отличить. Оба были уже немолоды, и при больших проектах им помогали их дети, ровесники Кифару.

— Я хочу построить башню, — сказал он, явившись к братьям и выложив перед ними на стол полученный накануне конверт. — Вот такую. Сможете?

— Именно такую? — присмотревшись, спросил Като.

— Белая быстро запачкается, — предупредил Изингома. — Придётся часто подкрашивать.

— Необязательно такую и необязательно белую, — успокоил их Кифару. — Главное, чтобы высокую.

— Насколько высокую? — спросил Като.

— Высокая на нашем грунте может покоситься, — опять предупредил Изингома.

— Три этажа минимум.

— Тогда она будет толще этой, — сказал Като.

— Потому что иначе точно как у итальянцев получится, — добавил Изингома.

Кифару сперва удивился, но потом вспомнил, что недавно по телевизору показывали передачу о мировых достопримечательностях, и там была как раз кривая башня где-то в Италии. Туристам она, кстати, очень нравилась, поэтому авторы передачи даже предположили, что её специально такой кривой и строили.

— Пусть будет толще, — согласился Кифару. — Так даже лучше, потому что мне в ней жить.

— Ты в башне жить собрался? — удивился Изингома.

— Это не наше дело, — напомнил брату Като. Видимо, именно он отвечал за финансовую сторону вопроса. — Пошли, покажешь.

— Что? — не понял Кифару.

— Не что, а где, — прекрасно понял брата Изингома. — Место для дома.

В Катикати было две центральные улицы. В районе площади Мраба они пересекались под прямым углом. Одна называлась Длинная — Ндэфу, другая Короткая — Фупи. Длинная тянулась вдоль берега. Короткая в берег упиралась.

Сейчас Кифару жил на длинной, в нескольких домах от школы. Но его всегда тянуло поближе к пляжу. Поэтому он привёл братьев к самому началу Короткой, где не было пока ни одной постройки и откуда открывался замечательный вид на всю гладь озера, не перекрытый прибрежными пальмами.

— Вот тут.

Братья переглянулись.

— Ты уверен?

— А что такого? Катикати растёт. Здесь никто пока не стоится. Не на площади же копать.

С последним доводом нельзя было не согласиться.

Като снял с плеча лопату, которую зачем-то прихватил. Сейчас стало понятно, зачем именно.

Като копнул землю.

Изингома и Кифару наблюдали. Один — выжидательно, другой — удивлённо.

Когда получилась небольшая ямка, Като опустился на колени и размял землю пальцами.

— Я думал, будет хуже, — сказал он, вставая и вручая пригоршню брату.

Тот поднёс ладонь к носу, понюхал, кивнул.

— Можно строить.

— Вот и хорошо, — перевёл дух Кифару. — Сколько понадобится времени и денег?

— Одно с другим не связано, — заметил Като.

— Связано, — впервые не согласился с ним Изингома. — Размером дома.

— Послушай, — продолжал Като, обращаясь к Кифару. — Мы, как ты знаешь, берём только за работу. Дерево нарубим. Глины накопаем. Но тебе же не времянка нужна. Ты там жить собираешься, семьёй обзаведёшься. Так что делать будем на совесть, глину обжигать, сваи несущие поглубже вкапывать. В зависимости от того, какой тебе размер нужен, уйти может от двух дней до двух недель.

— Не, про два дня ты погорячился, — поправил брата Изингома. — Недели две — да. Если не больше. Дай-ка свой конверт. — Ещё раз присмотревшись, ткнул в марку грязным пальцем. — Тебе только башня или башня вместе с таким же домом рядом?

— Уж строить так строить, — забрал конверт Кифару. — С домом, конечно.

Изингома повернулся к Като.

— Ну, что я говорил! Какие тут два дня? За два только пол выроем да основной каркас установим. С тремя этажами спешить нельзя.

— Это точно, — вздохнул Като и назвал примерную сумму.

Раньше Кифару бы поперхнулся, но сейчас он жил во взрослом мире и понимал цену вещам.

— Хорошо, — сказал он. — Начинайте.

Ему почему-то хотелось, чтобы мистер Стэнли оценил его деловой подход и предприимчивость. И пусть у Кифару пока нет визитки, он антрепренер в душе и тоже со своим адресом.

Строительство на столь видном месте не могло не привлечь внимание горожан.

Когда уже была прорыта прямоугольная яма под дом по колено глубиной и такой же глубины круглая — под башню, появились первые любопытные. Стали задавать вопросы. Братьям отдуваться не хотелось, и они послали одного из сыновей за Кифару, который в это время проводил беседу с дружинниками на площади. Он был при исполнении, то есть в форме, так что соседи к нему не задирались и говорили уважительно, однако мнение их было однозначным: тут строить не положено.

Работы приостановились.

— Такие вещи старейшины должны решать, — сошлись соседи во мнении. — Ты со старейшинами говорил?

Кифару не говорил, а врать не стоило.

— Какая вам разница, где будет стоять дом? — спросил он недовольных. — Остров у нас общий. Я ни на чью территорию не залезаю. Строим, сами видите, на отшибе. Никому не мешаем.

— Всё равно надо спросить разрешения, — настаивали соседи, особенно женщины. — Тем более один дом у тебя есть. Если бы все строили, кому и где захочется…

— О чём шумим? — поинтересовался незаметно подошедший Гугу.

— Да вот, Кифару решил без спросу домом обзавестись, — объяснили ему. — Берег уродует.

Гугу за руку поздоровался со строителями, осмотрел яму и прищурился на провинившегося.

— От отца съезжаешь?

— Пора, — многозначительно ответил Кифару.

Ему сейчас больше всего не хотелось, чтобы Гугу спросил, на какие шиши он так размахнулся. Дело не его, но отвечать придётся.

— А не зальёт? — уточнил Гугу у братьев, лишний раз заглядывая в яму.

— Не должно, — ответил Изингома.

— Последнее время озеро только мелеет, — невесело добавил Като. — Если так и дальше пойдёт, к нашим внукам из Уганды пешком приходить будут.

Эта новость подействовала на соседей ещё более устрашающе, нежели лишний дом за околицей, и они стали тут же её обсуждать.

Гугу подошёл к Кифару. Спросил так, чтобы никто не слышал:

— На свои?

— Ну, конечно. На чьи же ещё? Отец добро дал. Ребята место оценили, говорят, строить можно. А тут эти понабежали…

— И правильно, что понабежали. — Гугу сделал паузу, придавая своим словам весомость. — Если бы кто другой позарился, я бы своей властью запретил. Но ты у нас человек не последний, сын мой хорошо о тебе отзывается, да и подрос ты достаточно, чтобы всё понимать.

— Спасибо, дядя Гугу…

— Ну, одного спасибо маловато будет.

— То есть?

— У отца уточни. Потом заходи как-нибудь, поговорим. Хотя вообще-то такие вещи наоборот делаются.

— Хорошо, — буркнул Кифару, стараясь не показать, что растерялся.

Все видели, как Гугу похлопал его по плечу, попрощался со строителями и направился дальше по своим делам. Стало понятно, что ничего противозаконного здесь не происходит.

Братья переглянулись и снова взялись за лопаты.

Народ постоял, потрындел и стал расходиться.

Мнение старейшин на острове уважали. Даже его отсутствие.

Зато у Кифару осталось неприятное ощущение, будто ему указали его место, и место это совершенно не соответствовало его происхождению.

— А ты чего хотел, дурачина? — сказал отец, когда Кифару честно поведал ему о случившемся. — Ты ещё на лбу себе напиши, мол, я тут у вас царь-государь великий, и жди, чтобы все тебя слушались, падали ниц и лишних вопросов не задавали. Нет уж, братец, если ты стал взрослым, то должен понимать, что нужно со всеми уживаться.

— Почему кто-то другой имеет право решать, где мне жить можно, а где нельзя, а я сам не могу?

— По той простой причине, что их большинство, а ты один.

— Но Гугу один, и ничего, всё решил.

— Не делай вид, будто не понимаешь. — Абиой смотрел на сына с улыбкой, хотя и довольно грустной. — Гугу не один. Гугу уполномочен. Уполномочен этим самым большинством. Поэтому его решение дорогого стоит. Во всех смыслах.

— Это ты про то, что он велел у тебя уточнить?

Отец не ответил. Подошёл к плите, взял ковшик с закипающим кофе, разлил по стаканам, сел обратно за стол, подул на облачко ароматного пара и осторожно пригубил. Кифару последовал его примеру.

— Если каждый будет делать, что ему вздумается, считается, что начнётся бардак.

— Считается?

— Никто не проверял. Всегда есть большинство, народ, иногда толпа, которой всегда кто-то верховодит. Тебе понравилась моя история с царём, и ты решил, будто имеешь полное право дуть в дудку, а все обязательно должны под неё плясать.

— Ты разве её сам придумал?

— Нет, но суть не в этом. Ты когда-нибудь видел, чтобы я сильно от наших соседей отличался или резко выделялся? Царей, чтобы ты знал, всегда украшала скромность.

— Да, но когда тебе понадобилось, ты ведь совершенно спокойно зашёл со мной на совет старейшин, и тебя никто не посмел остановить.

— Это другое дело. Как бы тебе попроще объяснить… Не нужно путать позу с действием. Почему, к примеру, именно я, а не кто-нибудь другой, взвалил на себя не самую простую обязанность — оберегать независимость нашего острова? И почему никто этому даже не подумал воспротивиться? Потому что это был мой долг, именно мой, и все это прекрасно понимали. А вот если я встану в позу, возомню себя выше всех, снесу несколько домов и начну на их месте возводить себе замок, мне, мягко говоря, никто не подчинится. И будут правы.

— Я ничего не сносил.

— Я не об этом. Я о том, кто и что может себе позволить. У нас слишком маленький остров, чтобы между собой враждовать. Нам нужно, повторяю, уживаться. Чем быстрее ты этому научишься, тем тебе же будет легче. А для этого, как ты теперь видишь, существуют некоторые правила. И одно из правил гласит о том, что нельзя обходить стороной старейшин.

— Я что, этому Гугу теперь какие-то деньги должен за его согласие занести?

— Думаю, на первый раз можно без этого обойтись. — Отец сделал глоток, и кивнул, чтобы Кифару тоже не забывал пить. — Но ты у него в долгу. Своей властью он оказал тебе помощь.

— А откуда у него эта власть? Почему он оказался старейшиной? Просто потому, что старый?

— Не совсем.

— А когда его не станет, кто его место займёт? Имаму? Просто потому что приходится ему сыном?

Кифару чувствовал, что горячится и что вообще-то так заводиться не стоит. Даже при отце. Но он не мог с собой справиться, а всё услышанное не вызывало в нём ничего, кроме возмущения.

— Имаму его место не займёт.

— А кто тогда? Ты?

Отец пожал плечами.

— Это будет от многого зависеть. Может, я, а, может, и не я. Старейшины не передают свою власть по наследству. И их не назначают. Старейшин выбирают. Отсюда и его власть.

— И кого же выбирают старейшинами?

— Тех, кто своей долгой жизнью доказал, что соблюдает общие правила, знает и чтит традиции и обладает здравым смыслом. Когда кто-нибудь из них умрёт, сам всё увидишь.

— Тогда ещё не скоро, — махнул рукой Кифару. — Векеса вон на сколько деда пережил, и ничего ему не делается.

Разговор с отцом навёл его не совсем на те мысли, на которые наверняка рассчитывал Гугу. Кифару впервые по-настоящему почувствовал, что на их тихом острове глубоко под покровом внешнего благодушия и доброжелательности копошатся неведомые ему доселе мотивы и принципы, которые, если копнуть, всё ставят с ног на голову.

И ещё он понял, что настоящий царь никому не доказывает и даже не говорит, что он царь. Это было бы смешно и глупо. Настоящий царь скромно и тихо гнёт свою линию, наблюдая и отмечая тех, кто за ним следует, а кто — нет.

Теперь он проводил на берегу большую часть дня. Таким образом он имел возможность и за строительством следить, и на озеро поглядывать в надежде увидеть подходящий паром. Нет, конечно, не в надежде. Приезд мистера Стэнли ничего ему не сулил, кроме головной боли и сомнительных последствий.

Парома не было два дня.

Кифару навёл в Магариби справки, но там никто ничего толком не знал. Паром приходил, когда ему вздумается, точнее, когда в Уганде созреет достаточная нужда отправить что-нибудь на остров. Потом он почти сутки стоял у причала под погрузку и гордо уплывал, забирая с собой всех, кому это было нужно.

Кифару подобный расклад был непонятен, однако ничего не оставалось, кроме как ждать.

За то время, пока он ждал, строительство дома заметно продвинулось. По деревянному каркасу нижней части уже можно было ощутить будущие размеры и внутреннее пространство. С башней получалось посложнее, хотя бы потому, что в ход шли цельные стволы пальм, которые приходилось доставлять на двух связанных одна за другой телегах, запряжённых тройкой послушных бычков. Нельзя же было вырубать те пальмы, которые росли вдоль берега, у всех под носом. Тут бы никакой Гугу не помог.

Гугу, кстати, больше не появлялся, и Кифару постарался про него забыть.

Его сейчас куда больше занимал вопрос денег. Потому что он явно переоценил свои средства и когда отдал задаток, выяснилось, что для окончательной расплаты ему потребуется значительно больше, чем он успеет заработать.

Наверное, можно было бы договориться с братьями об отсрочке, но Кифару уж больно ретиво запрягал, так что теперь подобная перспектива его сильно смущала. Настоящие цари отсрочек не просят.

Поэтому, когда с очередной рыбалки вернулся Абрафо и пришёл полюбопытствовать и поудивляться неожиданному начинанию друга, Кифару откровенно спросил, может ли тот дать ему некоторую сумму в долг что называется «до следующей получки». Абрафо искренне обрадовался возможности его поддержать и собрался сразу же бежать договариваться с отцом. Кифару его остановил, поблагодарил и уточнил, что такая необходимость, если вообще возникнет, то ближе к концу строительства. Зато теперь он не лишний раз убедился в том, что на Абрафо всегда можно положиться.

— А башня-то тебе зачем? — поинтересовался последний, прикидывая её будущую высоту.

— Нравится. — Кифару вынул из кармана конверт и снова продемонстрировал заветную марку. — Белой делать не буду, но жить высоко — это…

— … как птица в гнезде.

— Ну, да, если тебе так понятнее.

— Неплохо ты придумал.

— Давай и тебе такую же рядом построим.

— Мне? Зачем? У меня отцов дом есть.

— Будем соседями, в гости друг к другу ходить. Выходишь ты такой утром на балкон, а я уже машу тебе со своего, кофе пить приглашаю.

Абрафо представил себе эту картину, и она показалась ему забавной.

— Только зачем тебе балкон? — прищурился он.

— Как зачем? — удивился Кифару. — На море любоваться, на закаты, всё такое…

— А крыша тогда на что?

Так Абрафо подсказал другу замечательную мысль: не усложнять башню, не делать никаких дополнительных балконов, которые бы, будь они внешними, смещали центр тяжести, либо, будь они внутренними — сжирали бы часть жилого помещения.

— Если хочешь встречать рассветы и провожать закаты, не сходя с кровати, сделай окно пошире. А нужна открытая веранда, вообще гораздо проще обнести крышу перилами, чтобы не свалиться, и отдыхать прямо на ней, когда дождей нет. Да и выше получится.

Кифару эта идея так приглянулась, что он сразу же бросился обсуждать её с братьями. Те согласились, что проделать люк в крыше и пустить вдоль внутренней стены ступеньки будет менее затратно и понадёжнее, чем громоздить балкон. На том и порешили.

Гость

На третий день, уже под вечер, вдалеке появились тусклые огни парома.

Имаму, к счастью, оказался на месте и отказать Кифару в транспортном содействии не мог, поскольку заранее обещал.

Они вдвоём попрыгали в джип и отправились встречать гостя.

Магариби считался самой западной точкой острова. Изначально обычная рыбацкая деревушка благодаря глубине прибрежных вод со временем превратилась в удобное место для швартовки судов с низкой посадкой, то есть всяких большегрузов, редких, но для островной жизни нужных.

По дороге Имаму рассказал, что свой джип он доставлял именно сюда.

Кифару уже знал его историю.

Когда Имаму было столько же, сколько Кифару сейчас, он отправился воевать. Воевать по-настоящему, с пулями, кровью и убийствами. Изначально заварушка происходила в Кении, но в итоге Имаму попал в некий специальный отряд, который вооружили до зубов и перебросили через горы в соседнюю Сомали, где во всю шла гражданская война. Им было поручено изображать повстанцев, сражающихся против исламистов. «Изображать», потому что никакой войны, как оказалось, там не было. Были люди с камерами, журналисты, и была местная массовка, которой давали пострелять, и которая открывала огонь по невидимым целям, когда эти камеры включались. Наиболее отчаянным поручалось сыграть раненых и убитых. Всё это делалось, рассказывал Имаму удивлённому слушателю, чтобы заработать как можно больше денег. Камеры снимали с разных ракурсов один подожжённый танк, потом подъезжал трактор, перетаскивал танк на другое место, его снова снимали журналисты, а в своих новостях они рассказывали о том, что было подбито десять танков. Причём снимали местные. Белые лица мелькали только изредка, играя сосредоточенных и жертвующих жизнью миротворцев. Их тоже было в десятки раз меньше, чем заявлялось официально, что позволяло экономить на выделенных бюджетах. Имаму приходилось видеть несколько раз получавшиеся в итоге репортажи по телевидению. Выглядели они довольно убедительно, но если выключить звук и представить, что на самом деле происходит за кадром, смотрелось забавно.

— Так это что же, всё было понарошку? — не верил ушам Кифару. — Ты хоть кого-нибудь там пристрелил?

Оказалось, что да, конечно, поскольку под шумок тамошние начальники делали свои дела. Объявленная война позволяла списывать на неё любые реальные неприятности, от которых страдали живые люди, начиная сносом жилых построек, целых деревень, на месте которых сразу же оживало новое строительство, и далеко не заканчивая закрытием крупных заводов, которые, разумеется, никуда не девались, а за безценок переходили в другие руки. За то, что эти истории замалчивались и сходили тамошним правителям с рук, сами правители охотно закрывали глаза на заморские корпорации, которые, с одной стороны, оплачивали «войну» и «новости», а с другой, получали безграничный доступ к той же сомалийской нефти, будь она тысячу раз неладна.

Отряду Имаму главным образом поручались операции запугивания, поскольку простые люди телевизоров в глаза не видели, но про войну знать были обязаны.

Не сразу, но постепенно становилось понятно, что их используют в своих интересах всякие местные князьки, чтобы наводить шороху на несговорчивых соседей. Скорее всего, они платили их начальству, а оно поручало бойцам громить тех, на кого указывали заказчики. Так что да, пострелять пришлось и в переделках побывать тоже. За неплохую, в общем-то, зарплату, которая под конец так и не смогла перевесить отвращения к происходящему, в результате чего Имаму решил с войной завязывать. Когда на его глазах не для камеры, а по-настоящему взлетел на воздух целый дом с многодетной семьёй только потому, что хозяин отказывался кому-то что-то платить и был объявлен за это исламистом, разместившим у себя штаб-квартиру заговорщиков, Имаму дезертировал. Заодно он спас джип, который вместе с другой техникой приговорили к показательному уничтожению. Ездить он тогда толком не умел, но видел, как это делается, и по дороге обратно через горы быстро выучился. Джип попался хороший, американский, надёжный, и ни разу его не подвёл. Большую часть заработанных денег Имаму потратил на бензин и откупные, поскольку кенийские власти тоже прекрасно знали, на чём в вечный кризис можно обогатиться, и посты попадались повсюду. Вместе с джипом ему даже удалось привести домой несколько образцов огнестрельного оружия, часть которого, не так надёжно спрятанного, по пути всё же отобрали. Об этом Имаму признался Кифару по величайшему секрету, да и то лишь потому, что сегодня они делали общее дело и были повязаны братской клятвой. Про «братскую клятву» Имаму, конечно, несколько преувеличивал, из чего Кифару сделал вывод об умении Кваку и Квеку надёжно хранить отцовскую тайну, поскольку не знать об оружии, хранящемся всё это время в их доме, они не могли.

— А почему ты на джипе приплыл сюда, а не в Бандари?

— Я же говорю, что бензина было в обрез. Пришлось заставить паромщика подплыть именно сюда, поближе к дому, чтобы не толкать джип, когда он заглохнет, через весь остров.

— Понятно.

Теперь Имаму закупал горючее впрок и только жаловался, что оно постоянно дорожает.

Когда они подъехали, паром уже стоял у пристани и разгружался.

Кифару поискал в малолюдной толпе знакомую белую физиономию. Он предполагал, что увидит мистера Стэнли сразу, но того среди спускавшихся с трапа почему-то не было. Подождав, пока народа станет ещё меньше, Кифару пошёл проверять. Имаму остался в джипе.

— Кто капитан?

— Капитана нет. Болен. Я за него, — отозвался на вопрос Кифару плечистый парень с поломанным ухом, какие бывают у профессиональных борцов.

— Я ищу одного вашего пассажира, белого, наверняка видели.

— Белого? — оскалился парень. — Был такой. Мы его съели.

Кифару не поверил и молча ждал уточнений.

— Посмотри в камбузе, может, там застрял.

— В камбузе?

— На кухне. Вон там. — Парень махнул жилистой рукой в сторону кормы.

Камбуз встретил Кифару букетом самых разных запахов. Среди запахов, на полу, привалившись к ножке стула, сидел мистер Стэнли. Одет он был на сей раз по-походному, прижимал к груди увесистый рюкзак и мирно спал.

— Забирать пришёл? — поинтересовалась дородная дама за кухонным прилавком, видимо, повариха. — Вот и хорошо. А то мы не знали, что с ним делать. Он к нам такой уже загрузился. Я давала ему чай — не помогло. Желаю удачи.

— Не знаете, это все его вещи?

— За вещами пассажиров мы не следим. Но ничего другого я при нём не замечала.

— Ладно. Спасибо.

Помощь Имаму ему бы сейчас не помешала.

— Мистер Стэнли, просыпайтесь!

Услышав своё имя, шотландец открыл глаза, посмотрел на Кифару и улыбнулся.

— Я заметил, — сказал он совершенно трезвым голосом, — что к пьяным тут у вас меньше пристают.

— У нас пьяных вообще нет.

— Ну, я имею в виду у вас в Уганде.

— В Уганде — это не у нас.

— Да, верно, ты прав, — согласился гость, пытаясь самостоятельно подняться, что с первой попытки ему не удалось.

— Кроме рюкзака, у вас ещё что-нибудь было?

Стэнли наставительно поднял указательный палец.

— То, что тебе по-настоящему нужно, всегда уместится в один рюкзак.

— Значит, мы можем идти?

— Значит, можем.

Букет запахов они захватили с собой.

Имаму сразу всё понял и вместо приветствия предложил новому пассажиру лечь на заднее сидение. Сделал он это на ломанном, но всё-таки английском, чем снова немало удивил Кифару.

— Пришлось с такими, как твой приятель, в Сомали пообщаться, — пояснил он, нажимая на газ.

— Я спать не буду, — предупредил их мистер Стэнли и сразу заснул.

Джип был без верха, так что на обратном пути запахи им не мешали, а гостя неплохо продуло в освежающем смысле этого слова.

— Куда повезём? Сразу к Мазози? — вслух задумался Имаму, когда они уже катили по Ндэфу.

— Не, в таком виде он там всех распугает. Жалко, что я поздновато по поводу собственного жилья спохватился. Может, сперва ко мне?

— Это и есть ваш хвалёный Катикати? — донеслось сзади.

Оглянувшись, они увидели, что гость как ни в чём не бывало сидит, подставляет лицо ветру и улыбается по сторонам.

— К Мазози, — сказал Кифару.

Имаму кивнул.

Встретили их настороженно.

Мазози выделила постояльцу комнату, составлявшую часть дома, однако имевшую отдельный выход на улицу. Показала скромные удобства. Предложила поужинать.

Имаму пожелал всем приятного вечера и раскланялся, сославшись на неотложные дела.

Мистер Стэнли всё с интересом рассматривал, не привередничал и не тушевался.

Увидев восхищённый взгляд Узури, с заговорческим видом расстегнул кармашек рюкзака и протянул малышке изящную белую куклу с длинными волосами и такими же распахнутыми глазищами. Узури схватила подарок и стала радостно прыгать, показывая новую подружку смеющейся матери.

Которой мистер Стэнли, не откладывая, преподнёс шикарные бусы и наборчик из нескольких губных помад.

Когда позже Кифару поинтересовался, каким образом он угадал, что его ждёт, предусмотрительный антрепренёр только плечами пожал:

— Я не первый раз в Африке, друг мой. Гостинцы все любят, особенно ваши женщины.

— А ваши?

— Наши? — вздохнул шотландец. — Наших ещё поискать нужно. Наши уже давно дают всем понять, что они не женщины. Но и не мужчины, потому что мужчины для них стали чуть ли не ругательством. Тихий ужас.

Кифару не понял смысла услышанного, но переспрашивать постеснялся. Просто принял к сведению.

Сам он ничего от мистера Стэнли не получил и не обиделся. Вид новый знакомый имел плутоватый, так что ожидать от него можно было всего, чего угодно.

После ужина они вышли на улицу, и Кифару предложил пройтись до своего будущего дома.

— Будущего?

— Его пока строят. Я живу в семье отца, как у нас принято. Но мне хочется начать собственное хозяйство.

— Жениться?

— Не, с этим я спешить не собираюсь.

— Кстати, сколько тебе сейчас лет?

— Девятнадцать.

— То есть, ты уже совершеннолетний?

Кифару последнее слово не понял, а когда мистер Стэнли пояснил, пожал плечами.

— У нас такого разделения нету. Мы судим не по годам, а по делам.

Гость присвистнул.

— А где ты английский так выучил?

— Так плохо?

— Нет, наоборот. Я тебя прекрасно понимаю. Надеюсь, что и ты меня.

— Да нигде, сам, по словарю, по журналам разным… У нас тут ещё и телевидение есть. Там много чего на английском.

— Это вы из Уганды и кенийское ловите?

— Понятия не имею. Наверное. Я редко смотрю. Раньше чаще, когда футболом интересовался.

— А что перестал?

— Да времени нет.

— А чем занят?

Кифару в двух словах рассказал: про отца, про дружинников, про службу. Мистер Стэнли слушал внимательно и не перебивал.

Так они подошли к месту строительства. Работы до утра были приостановлены, поэтому пришлось показывать хозяйство при свете карманного фонарика.

— Неплохо получается! — признал мистер Стэнли. — Да ещё с башней. Молодец!

— И адрес будет, — прихвастнул Кифару. — Как у вас в Скотланде. Например: Кисива, Катикати, Фупи-стрит, дом 1. Звучит?

— Отлично! Похоже, мы не зря с тобой встретились. Ты опережаешь мои вопросы.

— Какие?

— Не суть. Завтра поговорим, на свежую голову.

— Хорошо.

Однако мистер Стэнли не сдержался и на обратном пути сам первым спросил:

— Послушай, а если мне понадобится, скажем, деньги поменять, где мне это сделать? У вас тут банки есть?

— Банков у нас тут нет.

— Счастливые! Только как вы без них обходитесь?

— Так и обходимся.

Они подошли к дому Мазози и присели на лавку.

— Но я правильно понял, что вы — отдельное государство? О котором, правда, никто толком ничего не знает.

— Правильно. Мы помалкиваем.

— Так и надо, — рассмеялся мистер Стэнли. — Ты не возражаешь?

Он достал из кармана брюк трубку уже набитую табаком и закурил от зажигалки с длинным, шипящим пламенем. Дым лез в ноздри, но пах довольно приятно.

— Просто обычно самостоятельное государство выпускает собственные деньги. Но как вы это делаете без банков?

— Никак.

— То есть? Уж не хочешь ли ты сказать, что на острове посреди африканского озера построен долгожданный коммунизм? — Осознав, что Кифару его не понял, мистер Стэнли, добавил: — Тебе же дом не за спасибо стоят, верно?

— Верно.

— И чем ты со строителями расплачиваешься?

— Шиллингами.

— О, шиллингами! А какими?

— Какие есть. Можно угандийскими, можно кенийскими. Сто угандийских шиллингов всё равно что три кенийских. Легко считать.

— Предположим. А если у меня никаких шиллингов нет, а есть фунты?

— Что есть?

— Фунты. — Мистер Стэнли достал из нагрудного кармашка несколько сложенных пополам купюр и показал.

Кифару повертел бумажки в руках.

— Нет, такие у нас тут не попадаются.

— Я догадываюсь, что не попадаются. Но вообще-то они подороже ваших шиллингов будут.

— В каком смысле?

— В прямом. Вот, к примеру, видишь, десять фунтов. На них я сегодня могу купить больше полутора тысяч шиллингов, причём не угандийских, дешёвых, а кенийских. Но только для этого нужен банк, потому что без банка не только ты, но и никто на вашем замечательном острове этого не знает. А узнает, только когда окажется в Англии, где ваши шиллинги не в ходу, и их придётся менять. Сколько, например, стоит такой дом, как ты строишь?

Кифару уже не нравилось то, о чём они говорили, однако гость явно что-то задумал, и он решил не отступать.

Услышав цену, мистер Стэнли закатил глаза, сунул пальцы в другой карман и извлёк сразу несколько красноватых бумажек, на которых значилась цифра 50. Отсчитал парочку, остальные убрал обратно. Показал Кифару.

— Вот твой дом в фунтах.

Фокус удался, смотрелось всё это здорово и соблазнительно, однако смысл происходящего продолжал ускользать.

Заметив слегка растерянный вид собеседника, мистер Стэнли дружески улыбнулся и положил купюры ему на коленку.

— Это тебе за встречу, дорогу и вообще за гостеприимство, — пояснил он. — Заходи за мной завтра не поздно, но и не рано. У нас с вами разница три часа, так что я всё ещё должен выспаться и привыкнуть. Разговор продолжим. Окей?

— Окей.

Мистер Стэнли выпустил последние клубы дыма, выбил трубку об уголок лавки, встал, шутливо отдал Кифару честь и, не оглядываясь, направился к дверям своего нового жилища.

Вообще-то от денег надо было бы отказаться. За дружбу платить не принято, тем более за гостеприимство. Возможно, он утром так и поступит. Тем более что кому тут эти фунты нужны? Но, с другой стороны, если кенийские шиллинги так низко ценятся в этой самой Англии, то не значит ли это, что английские фунты в Кении ценятся с точностью до наоборот? То есть, он только что заработал на новый дом.

Деньги были гладкие и чистые. Как игрушечные. Ему почему-то казалось, что настоящие деньги должны всегда быть мятые, грязные и пахнуть рыбой. Эти пахли краской и табаком. И надеждой.

Ночью Кифару много думал, ворочался и заснул под утро, с первыми лучами солнца.

Разбудило его наглое перекрикивание соседских петухов.

Стоял день.

Решив, что опоздал, не завтракая, быстро умылся, собрался и побежал к Мазози.

Мистера Стэнли он застал сидящим на той же лавке и всё так же дымящего трубкой. Тот наблюдал за Узури, которая, не выпуская из рук подаренную накануне куклу, ходила за матерью. Мазози кормила куриц и отгоняла пегих воронов.

— У вас тут хорошо спится, — сказал мистер Стэнли, отвечая на рукопожатие. — И воздух куда лучше, чем в Уганде.

— А вы разве чувствуете разницу? Вы же курите.

— Ерунда! Я курю только утром и перед сном. Утром помогает настроиться, а вечером — подвести итоги.

Он демонстративно сунул трубку в карман. Кифару удивился.

— Если табак правильно набит, он никуда не денется, а трубкой можно будет ещё не раз воспользоваться, не прикуривая, — пояснил шотландец. — Какие у тебя на сегодня планы?

— Да особенно никаких. Нужно только проверить моих гвардейцев и принять смену. А у вас?

— Думал осмотреть ваш городок.

— Не проблема.

— Проблема в том, что я его уже осмотрел сам, пока ты спал. Появилось несколько вопросов, на которые, думаю, ты по ходу дела легко ответишь. Поэтому, — развёл он руками, — я в твоём распоряжении. Если не возражаешь, сяду тебе на хвост, похожу, понаблюдаю.

— Вы шпион? — не найдя выражения помягче, напрямик спросил Кифару.

— А что, похож?

Кифару честно пожал плечами.

— Вы же мне до сих пор не сказали, что вам на нашем острове нужно.

— А ты, я смотрю, любишь сразу к делу переходить, — рассмеялся мистер Стэнли, вставая. — Уважаю. Думаю, мы с тобой поладим. Ну, пошли смену принимать.

Ничего особенного в происходящем не было. Обычная рутина. На площади перед церковью собралось несколько человек, кто в форме, кто просто с зелёными повязками. Ждали Кифару. Его появление было встречено вялым вскидыванием рук и дежурными приветствиями. Он представил своего улыбающегося спутника на суахили, чтобы тот при желании понял, и сразу перешёл на сива-улими, пояснив, что вынужден нянчиться с белым гостем, который хрен его знает, когда свалит домой, но может оказаться нужным человеком, поэтому, мол, если он вам где безпризорным попадётся, сразу не убивайте, а сообщите ему, Кифару.

— Я его уже видел, — сказал Бахати, располневший после того, как забросил футбол, и теперь выполнявший функции главного разводящего. — Он у Мазози поселился.

— Мазози, — кивнул предмет их разговора.

— Да, я его пока там пристроил. Она вроде бы не против. Он при деньгах. Но, — добавил Кифару строго, — это не повод его трясти.

В свою очередь все присмирели, когда он стал по-английски пояснять новому знакомому, чем именно они тут занимаются. Про этот талант Кифару никто до сих пор не догадывался.

— Мы обмениваемся информацией. Если кто за дежурство заметил что-нибудь интересное или что-нибудь важное услышал, он обязательно должен рассказать об этом остальным, которые на дежурство заступают. Таким образом мы оказываемся в курсе всего, что происходит или может произойти. За это отвечает мой друг Бахати, а я иногда объезжаю остров и привожу сведения отовсюду.

— Информация — главное оружие, — согласился мистер Стэнли. — Ты, выходит, ещё и важный человек.

— Не я, а мой отец. Он всё это дело начал. Раньше за безопасностью на острове никто сообща не следил. А теперь у нас есть, считайте, своя маленькая армия, вооружённая, кстати, не только информацией.

Мистер Стэнли понимающе кивнул, переведя взгляд на автоматы, сиротливо стоявшие у дерева, под которым сидел жующий травинку охранник из новобранцев.

— А что ты называешь «маленькой армией»? Сколько человек? Мне как шпиону, сам понимаешь, интересно.

Он шутил, однако Кифару ответил серьёзно:

— Точно не скажу, но если понадобится, несколько сотен наберём.

— Неплохо, неплохо. Тебе тут ещё долго?

— Почти закончил.

— Окей, я тебя вон у того дома в теньке подожду, — махнул мистер Стэнли в сторону церкви.

— Послушай, ты прям с ним так бойко лопочешь! — восхитился Бахати, когда он отошёл. — Что про меня-то говорил?

— Что ты съел всю кукурузу, и теперь нас ожидает неминуемый голод, — предположил под общий смех кто-то из бойцов.

— Да ну вас! Я серьёзно. Послушай, Кифару, твой новый друг на шпиона смахивает.

— Я ему так и сказал.

— А он?

— Пока думает, что ответить. Ладно, мужики, с вами хорошо, но у меня ещё делов полный рот. Если что, я весь день с ним тут буду торчать, так что если что — обращайтесь.

— Домик-то нехилый получается, — заметил на прощание Бахати.

— Всё на благо острова, — философски ответил Кифару и поспешил на помощь мистеру Стэнли, которого уже обступила свора бездомных собак.

Собаки были, конечно, домашними, однако они давно смекнули, что если претворяться бездомными, то вместе можно больше преуспеть, и с тех пор слонялись между Катикати и Киджиджи в поисках лёгкой добычи. От белого незнакомца необычно пахло, и они решили, что он вполне годится под это определение. Кифару их быстро разуверил, пригрозив сучковатой палкой. Поджав хвосты, собаки брызнули в стороны.

— Не обращайте внимания, они не кусаются.

— Да, судя по их оскалам, я уже понял, что они сразу грызут, — вздохнул мистер Стэнли. — Что это да дом? — указал он на церковь.

Кифару объяснил.

— Понятно — ратуша. А кто этот твой Убаба, который тут живёт, как ты говоришь, постоянно. Ваш мэр?

— Шаман.

— Шаман в церкви? Это сильно! И что он делает? Духов изгоняет и будущее предсказывает?

— Да и ещё лечит, когда получается.

— Молодец Убаба! А развлечения у вас тут какие-нибудь есть?

— Не особенно. Пока в школе учимся, да, ну, футбол там всякий, а когда взрослыми становимся, уже не до развлечений.

— Ясно — здоровая деревенская жизнь. И при этом никто, как я вижу, не пьёт, особо не курит и, похоже, не тыркается.

— Чего не делает?

— Наркотой не балуется, как у нас уже теперь чуть ли не на каждом шагу. Спасибо цивилизации. Нужно забраться на середину африканского озера, чтобы ничего этого не увидеть.

Беседуя, они снова подошли к месту строительства. По мнению Кифару, при свете дня будущий дом выглядел ещё более впечатляющим, однако мистер Стэнли сегодня почти не обратил на него внимания, увлечённый какими-то своими размышлениями.

— Может быть, сходим искупаемся? — предложил он, оглядывая заманчивый пляж.

— Крокодилов не боитесь?

— А что, их тут много? Тогда, пожалуй, нет, ты прав, не будем рисковать.

Они постояли, посмотрели, как бамбуковые брёвна облепляются толстым слоем глины. Кифару чувствовал, что его собеседника буквально подмывает что-то сказать, но он почему-то выжидает.

Прошлись до лодок на пристани.

— Как я понимаю, вы тут главным образом рыбой промышляете.

— Можно и так сказать.

— Судя по хозяйству Мазози, всякую мелкую живность разводите.

— Разводим.

— А есть какие-нибудь предприятия посерьёзнее? Скажем, у вас тут что-нибудь эдакое выращивается?

— Например?

— Ну, не знаю, кукуруза там, кофе, хлопок, чай?

— Кукуруза есть, кофе есть, — согласился Кифару. — Вот только места маловато. Но себя пока обеспечиваем.

— Кофе — это хорошо, — оживился мистер Стэнли.

— Почему?

— Кофе — продукт популярный. Можно экспортировать. А что за сорт? Робуста?

— Понятия не имею. Кофе…

— … оно и в Африке кофе, ты прав. Но вообще тут у вас либо робуста, либо «французская миссия». Я немного в этом деле понимаю, так что мог бы посодействовать.

— Посодействовать?

— Я же говорю — экспорт, всё такое.

Нет, он явно не просто так говорил, не просто так рассуждал вслух. Он присматривался. Хотел увидеть реакцию Кифару. Зачем-то прощупывал его.

— Ещё у нас умеют делать очень вкусные конфеты. Я даже как-то подумывал тоже, ну, заняться их экспортом. У меня знакомые в этом деле есть.

— Конфеты?

Судя по сомнению на лице гостя, идея его не вдохновила.

— А ещё, мне кажется, мы тут могли бы неплохо на крокодилах заработать, — осенило Кифару. — Их мясо можно есть, а кожа, как я слышал, высоко ценится. Тогда у нас заодно стало бы гораздо безопаснее купаться.

— Крокодилы — это идея, — кивнул мистер Стэнли. — Заготовки крокодилов! А что, звучит! Заодно применение вашим автоматам найдёте.

Они наблюдали, как рыбаки друг за другом отчаливают от пристани. Те, что уходили на сутки и дольше. Остальные ушли ещё до рассвета, чтобы вернуться засветло.

— А какие у вашего острова отношения с соседями?

— Оборонительные. Мы стараемся, чтобы про нас там пореже вспоминали.

— Получается?

— Как видите. В смысле, как не видите. Туристов, кроме вас, нет. Им тут просто нечего делать.

— И твои дружинники, как я понимаю, этому способствуют.

— Когда я был ещё маленьким, у нас началась было заварушка с гостями из Кении, но мы их быстро усмирили и создали собственную гвардию. Мой отец и создавал. Я просто по его стопам пошёл.

— Отец жив?

— Конечно. Он… важный человек. С ним считаются.

Кифару не хотелось открывать перед мало знакомым мзунгу все свои карты разом. Он тоже присматривался и прислушивался.

В разговорах обо всём и ни о чём прошёл весь первый день. За это время они прогулялись по округе, заглянули в Киджиджи, пообедали там жареными бананами, посмотрели на пляже футбольный матч в исполнении школьников, заглянули на маленькую фабрику, где обжаривали кофе, купили мистеру Стэнли тростниковую шляпу и познакомились с тремя весёлыми девушками, заинтересовавшимися белым человеком.

Судя по тому, как у мзунгу при виде местных красавиц разгорелись глаза, Кифару понял, что имеет прекрасную возможность произвести на него по-настоящему сильное впечатление. Одну из девушек он неплохо знал, причём довольно близко, хотя и совершенно не серьёзно. Он пошептался с ней, она пошепталась с подружками, и в итоге за небольшой гонорар они согласились исполнить для гостя несколько смелых танцев «в традиционном стиле». Вся традиционность заключалась в том, что танцевали они под сопровождение собственных песен и аккомпанируя себе на маленьких деревянных барабанах, которые зажимали подмышкой. Таким танцам на острове учили всех, ещё в школе. Разница состояла только в том, что для двух нынешних зрителей они танцевали, полностью раздевшись.

Мистер Стэнли пришёл в восторг. С позволения танцовщиц он сделал несколько фотографий на память. Маленький фотоаппарат он носил с собой повсюду, запечатлевая вещи, которые Кифару казались совершенно несущественными. Сейчас он обратил на фотоаппарат внимание лишь потому, что танцы происходили в укромной лагуне у воды, на улице вечерело, и мистеру Стэнли пришлось включить вспышку.

Фотографиями, конечно, дело не ограничилось, и он, позабыв о крокодилах, изъявил огромное желание сходить с девушками искупаться. Размер желания соответствовал размеру его взлетевшего к небесам ууме, и две из любопытства согласились. Подружка Кифару осталась с ним, точно зная, что не прогадает.

Поздно вечером они снова сидели на скамейке перед домом Мазози, смотрели на высокие звёзды и молчали.

Мистер Стэнли докуривал вчерашнюю трубку.

— Мне тут у вас положительно нравится, — сказал он, наконец, правда, не уточнив, как может что-то нравиться отрицательно или положительно не нравиться. — Кстати, а телефоны у вас случаем за последнее время не появились?

— А кому звонить-то? Да и с электричеством у нас не ахти.

— Но хоть оно есть? — уже почти испуганно уточнил мистер Стэнли, оглядываясь по сторонам.

— Местами.

— В смысле? Вы ведь телевизоры как-то смотрите?

— Где солнечные батареи на крышах. Где ветряки. — Кифару пытался сообразить, к чему весь этот разговор. — Смотря кому что нужно. Но проводов точно не найдёте — ни электрических, ни телефонных.

— Зато дышится легко и голова не болит, — подытожил собеседник, словно в насмешку выпуская облачко пахучего дыма. — Чистая экология!

Партнёры

К разговору по делу гость приступил только на третий день.

Они уже успели навестить своих знакомых танцовщиц и теперь шли домой по песчаному берегу, присматриваясь к крокодилам, поскольку оба были настроены по-боевому, а Кифару так даже всерьёз подумывал о том, чтобы начать их промысел в промышленных масштабах. Присутствие белого человека вселяло в него дух предпринимательства.

— Ты что-нибудь слышал про оффшоры? — невзначай поинтересовался мистер Стэнли.

— Вне берега?

— Да, вне берега. Выражаясь в переносном смысле. Хотя на самом деле очень даже на берегу. Но на берегу свободном, как у вас.

— Нет, не слышал.

— Это я уже понял. Попробую, если не возражаешь, объяснить просто. Вы налоги тут платите?

— Налоги?

— Ну, отчисления в общую казну на какие-нибудь общественные нужны. Или, как у нас, на содержание богатых дармоедов.

— Да, у нас есть сборы, — подумав, согласился Кифару. — На безопасность, например. Я с этого деньги имею, хотя я и не дармоед.

— Отлично! Тогда ты меня быстро поймёшь. Вот скажи, например, есть у тебя кто-нибудь из знакомых, кто живёт не с вами, а куда-нибудь переехал.

Кифару сразу вспомнил Таджири с его футбольной карьерой.

— Есть.

— Ты можешь с этих людей, которые переехали, брать сбор за безопасность.

— Нет.

— Почему?

— Потому что они живут не на нашем острове.

— Совершенно верно, молодец! Вот и с оффшорами то же самое. Только речь идёт о гораздо более крупных суммах денег, гораздо. Потому что оффшоры обычно делаются не для отдельных людей, а для целых больших предприятий. Представь, например, вашу кофейную фабрику, на которую мы недавно заходили. Ты к ним приходишь получить «деньги за безопасность», а они тебе в ответ, мол, увы, всё, больше платить не будем, потому что мы переехали, нас тут уже нет.

— Как это так? Это же обман.

— Не совсем. Понятно, что вы берёте деньги с живых людей. Вот у нас, на большой земле, как ты выражаешься, принято собирать разные сборы, разные налоги. Люди, да, если они в какой-то стране постоянно живут, то есть являются её гражданами, вынуждены там свои налоги и платить. А вот если они собрались и открыли какую-нибудь фирму, то фирма должна по закону платить налоги, которые исчисляются из количества продаж. Продала твоя фабрика десять мешков кофе — она платит в казну, ну, не знаю, десять шиллингов. Продала сто — платит сто.

— Понятно, — вздохнул Кифару. — Надо будет подумать, но у нас, если такое ввести, тебя не поймут и под утро могут прирезать. Наши платить не очень любят.

— Платить никто не любит, поверь мне. Да и вам тут такая схема не нужна. Я тебе кое-что более интересное и выгодное предлагаю. Нет, неправильно: не предлагаю, а даю тему для размышления. Так вот, приходишь ты на ту же фабрику, но только теперь не для того, чтобы получить причитающиеся суммы с работающих там людей, а получить процент от продаж, а хозяин тамошний показывает тебе кукиш и говорит: извините, начальник, мы сами ничего тут не продаём, мы только производим, продают наши партнёры, в Кении, в Танзании. Сможешь ты в таком случае что-нибудь с такой фабрики получить?

— Нет.

— То-то и оно! Для фабрики их партнёры вне острова и будут считаться оффшором.

— А, теперь ясно! — закивал Кифару. — Здорово придумано!

— Я не знаю, как у тебя с математикой, — продолжал мистер Стэнли, — но на всякий случай предлагаю догадаться: в каком случае эта схема ухода от ваших местных налогов будет для фабрики невыгодна.

— Невыгодна?

— Да. В каком случае её хозяин не станет связываться ни с какими партнёрами, а будет платить с прибыли здесь?

Пришлось задуматься.

— Если партнёрам за продажи в другой стране придётся платить больше этих… налогов?

— Точно! Быстро схватываешь! Сейчас у нас эта система оффшоров работает по всему миру, и чем больше компания, тем больше она в ней заинтересована и тем меньше налогов платит.

— Всё наоборот?

— Именно. Государства сегодня существуют по большей части за счёт налогов с послушного населения, потому что все крупные бизнесы давно ушли в тень, причём совершенно законно, поскольку законы пишут те, кто обслуживает именно эти самые компании, то есть правительства, которых ради этого на трон и посадили. Но это отдельная история. Не будем отвлекаться. Давай я тебе лучше опишу, что можно сделать в вашей замечательной Кисиве.

Они незаметно подошли к будущему дому Кифару.

Изингома и Като уже приступили к проглиниванию башни. Они стояли на высоких приставных лестницах, а сыновья подтаскивали им тяжёлые вёдра. Работа спорилась, и дом получался на славу.

— Вот представь себе, мой юный друг, — продолжал мистер Стэнли, — что в один прекрасный день я приезжаю к тебе с контрактом. Да не с одним, а с несколькими. Может быть, с несколькими десятками. За каждым контрактом стоит отдельная компания, которая не хочет платить налоги у себя дома. А хочет прописаться у вас на острове, потому что вы даже с кофейной фабрики ничего лишнего не берёте. То есть, у вас очень низкие налоги. Может быть, вы даже решили между собой, что с подобных компаний, которые будут только на бумаге, то есть фактически их на вашем острове не будет, вы не станете брать вообще ничего, чтобы такие замечательные условия привлекали тем больше желающих. И вот, даю я тебе эти контракты, мы их заполняем, указываем в качестве адреса, скажем, твой дом…

— … Катикати, Фупи-стрит, 1, — подсказал Кифару.

— Звучит! Так вот, ты по этому контракту — или по контрактам — становишься директором, точнее, номинальным директором. Это значит, опережая твой вопрос, что ты никакого отношения ни к одной их этих фирм, по сути, не имеешь. Используется в документах только твоё имя, что называется, «паспортные данные», а сам ты делаешь то, что и делал раньше.

— Зачем? В смысле, зачем я такой нужен?

— Затем, чтобы самим хозяевам не светиться, но при этом показывать, будто есть такая фирма, такая компания, которая получает прибыли. Они сами никаких прибылей на бумаге не получают, поэтому налоги у себя платят минимальные. Ты как будто бы получаешь, но ты не в их стране, то есть тебя никто тронуть не может. При этом фактически прибыли получают, конечно, они, только под твоим именем.

Картинка постепенно прояснилась.

— Забавно.

— Не то слово! Причём ты, я думаю, уже сообразил, что за своё номинальное директорство ты получаешь очень неплохие деньги. Особенно если учесть, что ты по контрактам становишься директором целой кучи компаний. И каждая тебе за это платит.

Кифару представил и понял, что не зря возится с гостем. Мечты на глазах начинали сбываться.

— Давайте ваши контракты, — надул он грудь. — Хоть сейчас подпишу.

— Я знал, что тебе моя идея понравится, — похлопал его по плечу мистер Стэнли. — Но для начала нужно всё как следует обмозговать и соблюсти некоторые условия.

— Вы про электричество и телефон?

— И про них тоже. С тобой ведь должна быть постоянная связь. По крайней мене, у меня. Остальным это вовсе не обязательно. Но если мы становимся партнёрами, то да, мало того, что я должен иметь возможность оперативно узнавать, что происходит, и в свою очередь ставить тебя в известность, так не в мешках же тебе будут деньги доставлять.

— А как иначе?

— О, дружище! Сегодня существует такая штука, как интернет, которая ещё круче телефона. Полмира, можно сказать, в нём живёт. Деньги больше из банка в банк никто не возит, а передаёт прямо по нему. Это как если бы ты, вместо того, чтобы платить за автоматы пачками бумаги, просто набрал нужную цифру на экране телевизора и подтвердил оплату нажатием кнопки.

Такое «удобство» Кифару не очень понравилось.

— Я предпочитаю пачки бумаги, — настороженно признался он.

— Будут тебе пачки. Я говорю о тех услугах, которые мы должны иметь возможность оказывать нашим клиентам по контрактам. — Мистер Стэнли на мгновение задумался. — Хотя я и здесь больших проблем не вижу, поскольку толковые айтишники мне знакомы, а они смогут поставить отдельный сервер и привязать его хоть к Кисиве, хоть к Луне с Марсом.

Последней фразы Кифару не понял вовсе, однако, судя по лицу собеседника, проблема интернета могла быть решена без его участия, что радовало.

— А не получится ли так, — задал он назревший вопрос, — что когда заработают всякие ваши телефоны и интернеты, сюда к нам повалят толпы этих ваших предпринимателей, ну, то есть настоящих директоров?

— Отпадает. Если схема работает, никому не охота, извини за выражение, переться, как мне, в Африку и проверять, существует ли указанный в контракте адрес. Чистоту сделки гарантирую я как агент. Вот если начнутся перебои в выплатах, проблемы со связью, если мы не сможем оперативно возвращать очищенные деньги, тогда да, народ насторожится. Но мы этого не допустим, верно? Поставим тебе на башню модную антенну, и будет у вас на острове и телефон, и интернет. По сравнению с прибылями расходы на связь окажутся мелочью. Тем более что я не тот, кому могут повесить лапшу на уши по поводу «спутниковой связи». Знаю я их спутники! Платишь как за спутник, а сигнал гонят всё тот же телефонный или телевизионный. Кроме того, Африка сейчас сплошь кабелями обкладывается, так что не сегодня-завтра и до вашего замечательного острова руки дойдут.

Мистер Стэнли подмигнул Кифару, заметил, что тот снова только глазами хлопает, и дружески рассмеялся.

— Как я тебе завидую, что ты столько всякой нашей ерунды до сих пор не знаешь! Одни только так называемые «космические программы» чего стоят. Деньги из бюджета воруют, действительно, космические, результатов ноль, никто никуда не летает, но все довольны. Народ даже патриотом на этой почве становится, каждый за свою науку переживает и, опять же, молча платит налоги, веря в волшебный «прогресс», хотя никакого прогресса давно уже нет, а давнишние технологии выдаются за новые. Поскольку у людей память очень короткая. Через каждые тридцать лет появляется новое поколение, для которого обычные раньше вещи становятся либо забытыми, либо в диковинку. А для постоянного отвлечения от реального застоя придумали развивать теории — теории относительности, теории эволюции, атомные теории, квантовые. Народ уже не знает о том, что круговорот воды в природе, строение Земли или природа нефти — это тоже теории. Очень удобно, чтобы не было никаких лишних сомнений. Представь на секундочку, что бы произошло, если бы из двух существующих нынче теорий образования той же нефти выбрали ту, по которой она бы стала относиться к разряду возобновляемых полезных ископаемых.

— Что?

— Крупнейшие концерны, делающие деньги из воздуха, приказали бы долго жить, то есть закрылись. Цены на горючее, бензин и ещё кучу товаров опустились бы не в разы, а в десятки раз. Этого нельзя допустить. Поэтому сегодня принята и пропагандируется теория, по которой нефть — продукт, увы, исчерпаемый, то есть с каждым добытым баррелем её в мире становится всё меньше, то есть для конечного потребителя она становится объяснимо дороже.

— И никто, кроме вас, не знает, что это не так?

— Все знают только то, чему их учат в школе.

— Нас в школе этому не учили. Мы про нефть, кажется, вообще не говорили, кроме как про одну из причин постоянных войн.

— Значит, правильно вас учили. Хотя войны нефтью только прикрываются. Войны нужны по ряду других причин, которые мне сейчас обсуждать лень, но которые, в конце концов, упираются в возможность получить влияние и заработать. Так как насчёт оффшора?

— Окей.

— Окей?

— Конечно. Только если деньги будут бумажные и в мешках. А лучше в золоте.

— Ну, золота не обещаю, но с остальным, если сработаемся, проблем не вижу.

Охваченные приятным возбуждением первопроходцев, они скрепили словесную договорённость крепким рукопожатием.

Кифару заметил приближающуюся Мазози. Поняв, что её увидели, она чуть замешкалась в нерешительности, но не остановилась и подошла.

— Гуляете? — поинтересовалась она на суахили.

Её взгляд лёг на мистера Стэнли, и Кифару с удивлением прочитал в нём тщательно скрываемое желание самки.

Надо сказать, что мистер Стэнли был нестар, обладал неплохой, довольно спортивной фигурой и имел обыкновение вести себя рядом с представительницами слабого пола галантно и обходительно. Кифару понимал, что кому-нибудь из них он мог бы даже понравиться и не только за то, что у него водились деньги. Но чтобы Мазози…

— Гуляем? — ответил он.

Она перевела взгляд со своего улыбающегося постояльца на дом.

— Хорошо получается.

— Стараемся, — сверкнул зубами с лестницы Изингома.

— Я как раз по этому поводу. — Мазози задумалась. Похоже, повод она придумывала на ходу. — У меня на кухне пол подгнивать начинает. Когда освободитесь, не посмотрите?

— Отчего ж не посмотреть? — Изингома шлёпал ладонью по влажной глине. — Тем более история известная. В прошлом году сама, небось, помнишь нашествие грызунов. Они у многих стены попортили. А потом дожди начались. Вот полы и поплыли, у кого больше, у кого меньше.

— Так это чего же, всё теперь вскрывать?

— Ну, всё не всё, а лучше заменить, пока совсем трухой не стали.

Мазози вздохнула, снова скользнула взглядом по постояльцу, и спросила Кифару:

— Вас когда ждать? К обеду или к ужину?

Мистер Стэнли уловил знакомые слова, закивал и несколько раз повторил:

— Мчана, мчана.

— Мы уже идём, — подтвердил Кифару.

Мазози кивнула, повернулась и стала удаляться, ловя спиной мужские взгляды.

Мужчины у неё постоянного не было, и все как-то привыкли, что она либо сидит дома, занимается хозяйством, либо возится с дочкой. Появление гостя совпало с произошедшей в ней переменой. Абрафо оказался прав, предложив именно её в хозяйки мзунгу.

Когда они покинули строительство, и их никто не мог услышать, Кифару не сдержался и, понизив голос, спросил:

— У вас с ней что-то наметилось?

— С кем? — не понял мистер Стэнли.

— С Мазози. Она, как мне показалось, приходила проверить, с кем вы проводите время.

— Показалось? — Мистер Стэнли прищурился. — Как тебе сказать… Я ей симпатичен. На меня она тоже производит приятное впечатление. У вас на острове вообще женщины, я заметил, совсем другие, чем в той же Уганде: симпатичные, чистые.

— Вы с ней… того…

— У вас тут есть какие-то запреты по этому поводу? Она ведь, кажется, совершенно свободна. Или я чего-то не догоняю?

Главное для Кифару было то, что собеседник не отнекивается. Значит, что-то всё-таки есть. Ай да Абрафо! Вычислил Мазози!

— Она симпатичная, — согласился он буднично. — Хотите, мы вас поженим?

— Если бы в каждой стране, куда меня заносит жажда наживы, я ещё и женился, то у меня бы, мой юный друг, сейчас был не только целый гарем, но и ни цента в кармане. Жена — вещь обременительная. Мне пока хватает одной.

— Так вы женаты?

Вместо ответа мистер Стэнли показал левую растопыренную ладонь. Кифару не понял.

— Кольцо золотое видишь? У нас это означает женитьбу или замужество. У вас ведь тоже, наверняка, есть по этому поводу какие-нибудь отличительные знаки?

— Зачем?

— Ну, не знаю. Чтобы другим неповадно было.

— Но ведь кольцо всегда можно снять, — предположил Кифару.

Мистер Стэнли расхохотался.

— Ты явно парень не промах. Схватываешь на лету. Вот что значить родиться и прожить всю жизнь на острове, вдали от отупевшей цивилизации. Да ещё не на искусственных харчах.

— Вы о чём?

— Так, не обращай внимания. Радуюсь, что мы с тобой встретились на том рынке. Помнишь?

— Конечно.

— Тебе бы не мешало как-нибудь на большую землю прокатиться. Я имею в виду не тут, — обвёл мистер Стэнли широким жестом округу, — а на настоящую большую землю, в Европу или Америку.

— Америку?

— Почему бы и нет? Было бы даже интересно посмотреть, какое они произведут на тебя впечатление. И какое впечатление произведёшь на них ты.

Он улыбался, и Кифару не мог взять в толк, говорит он серьёзно или по своему обыкновению подшучивает. Посмотреть на большую землю ему хотелось и даже очень, однако сейчас у него были дела поважнее.

Ревность?

Мистер Стэнли покинул их на следующий день. Вероятно, при других обстоятельствах он бы даже уехал, не простившись, но в условиях острова это было невозможно.

Озадаченный такой резкой сменой настроения Кифару навёл справки и быстро выяснил, что никаких паромов в ближайшее время из Уганды не ожидается. Поэтому был найден более простой способ: лодка Чизобы. Абрафо поговорил с отцом, передал со слов Кифару, сколько мзунгу готов заплатить за плавание, и тот сразу согласился, хотя с утра собирался устроить себе редкий выходной.

Вещей у мистера Стэнли не прибавилось, все немногочисленные сувениры вполне поместились в рюкзаке, так что Кифару предложил проводить его до аэропорта или хотя бы до берега Уганды. Он чувствовал, что по пути гость может поменять настроение и развязать язык. Потому что сейчас тот явно чего-то не договаривал. Вчера ещё у него были планы, а тут вдруг всё, собираюсь, пора отчаливать, береги себя и т. п.

Он оказался прав.

Когда лодка вышла на открытую воду, ветер был попутным, и они подняли парус. Однако скоро начался полуденный штиль, полотнище сдулось, и Чизоба с сыном сели на вёсла.

Мистер Стэнли и Кифару полулежали на корме в импровизированных креслах из свёрнутых сетей, готовые, если понадобится, их сменить.

— Что случилось? — прямо спросил Кифару.

— Ничего не случилось. С чего ты взял?

— Но я же вижу.

Мистер Стэнли внимательно посмотрел на него, покосился на гребцов, вздохнул.

— Ладно, скажу, но только тебе. Обещай, что это останется между нами. Иначе то, что мы задумали, может не осуществиться.

— Почему?

Внезапная перспектива лишиться того, чего у него ещё не было, поразила Кифару.

Понизив голос до шёпота, мистер Стэнли сказал:

— Векеса. У меня с ним произошёл неприятный разговор. С угрозами в мой адрес.

— Векеса? Он разве знает английский?

— Достаточно, чтобы указать мне на дверь.

— Постойте, но это же не повод, чтобы всё бросать и сбегать.

— Я не сбегаю. Я принимаю меры предосторожности. И следую совету вашего старейшины. Ведь этот Векеса ваш старейшина, не так ли?

— Да, но я не понимаю… Можно ведь было, если он почему-то против, просто переехать в другой дом. Даже в моём новом уже есть место, где постелить матрас.

Мистер Стэнли помедлил с ответом. Наконец, решился.

— Вчера ты был прав. У нас с Мазози случилась небольшая интрижка. И этот чёртов Векеса нас застукал. Я думал, он меня укокошит на месте. В него будто дикий дух вселился. А самое жуткое, что всё это было тихо, без криков, чтобы соседи не услышали. Он сказал, что если я немедленно не покину остров, то не покину его уже никогда.

— А Мазози? Она как?

— Не знаю. Весь гнев он обрушил на меня. Если ей что-то и досталось, то сущие крохи. Узури даже не проснулась.

Кифару представил эту драматическую сцену в темноте ночи, и ему тоже стало не по себе.

— То-то Мазози до сих пор без мужа, — сказал он задумчиво, больше для того, чтобы успокоить собеседника. — Кто бы мог подумать, что дед так её опекает.

— Это была не опёка.

— В смысле?

— Это была ревность.

На последнем слове мистер Стэнли сделал многозначительное ударение и отвернулся.

— Что вы имеете в виду? — Кифару догадался и сам, но ему не хотелось себе в этом признаваться. — Что вы имеете в виду?

— Думаю, тебе лучше поговорить об этом. Только не с ним, конечно, а с ней. У тебя это должно получиться. Ты на острове человек важный, разговаривать с вашими людьми умеешь. Попробуй, если хочешь. Мне, сам понимаешь, Мазози и её старый хахаль до лампочки.

— Но он не хахаль. Он её дед.

— Вот и разберись. Там у них явно не всё в порядке. Если не с этим, — указал он себе под живот, — то точно с головой.

Мистер Стэнли замолчал, давая понять, что не намерен продолжать тему, пробуждающую не самые приятные воспоминания.

Кифару смотрел на чаек.

Ну и что с того, что Векеса ревнует внучку к белозадому проходимцу? Это его полное право. Возможно, он изначально не хотел селить его у себя, но Мазози настояла, и он только ждал повода, чтобы с незваным гостем покончить.

Но что-то в этой истории не срасталось и не давало покоя. Мазози всегда казалась ему несколько странной, какой-то оторванной. Её редко видели на улице, она никогда не принимала участия в обычных для Катикати развлечениях, и если бы не их дружба с его тёткой, он бы, наверное, даже не догадывался о её существовании. Пожалуй, стоит для начала и в самом деле поговорить с Таонгой.

Или нет?

Да и вообще — зачем? Что он этим добьется? Какое ему дело до того, что думает какой-то дед, пусть даже главный из четырёх старейшин, по поводу похождений своей взрослой внучки? Разве что потом, когда-нибудь, если доживёт, он может точно так же запретить Узури выйти за его младшего братца, но ещё не факт, что до этого вообще дойдёт, так что… так что поживём — увидим.

— А что с нашей договорённостью?

— А с ней всё в порядке, если ты согласен, — встрепенулся мистер Стэнли. — Достраивай дом. Новый твой адрес я запомнил. Как будут новости, обязательно напишу. От тебя пока ничего не требуется. — Он шлёпнул себя ладонью по лбу. — Совсем вылетело из головы. У тебя документы при себе? Дай я хотя бы просто их сфотографирую.

— Какие документы?

— Ну, паспорт лучше всего. Ты его разве не взял? Хотя да, вас в Уганде за своих признают. Всё равно. Если не взял, но помнишь данные, продиктуй. — Он вынул из нагрудного кармашка неизменную книжицу для записей.

— У нас нет паспортов, — сказал Кифару.

Мистер Стэнли опешил.

— Как? Совсем? Никаких документов?

— А зачем?

Кифару подумал про Имаму. Возможно, когда тот отправлялся воевать, какие-то бумажки он наверняка получил. Надо будет его спросить.

Книжица спряталась обратно в кармашек.

— Затем, что в том мире, который отделён от вас этим прекрасным озером, документы иногда требуются. Особенно, если ты хочешь заниматься крупным бизнесом и зарабатывать деньги. У меня есть знакомые, которые документами почти не пользуются и неплохо живут, но таких мало. Тебе придётся завести. Ладно, не переживай, что-нибудь придумаем. Плохо только, что подобные обстоятельства всплывают в последний момент.

— Вы меня не спрашивали.

— Я тебя и не виню. Но нам придётся преодолеть все трудности и формальности, если оффшору на вашем острове быть. Ты ведь понял его прелести?

— Понял. Правда, я ещё не обсудил ваши предложения с отцом.

— Не обсудил?

— Вы так резко собрались…

— Я не про то. Ты со многими должен наш разговор обсудить, прежде чем я пойму, стоит ли продолжать?

В голосе мистера Стэнли впервые прозвучало некоторое раздражение.

Неужели он всё это время держал Кифару за главного на Кисиве? Лестно, конечно, но глупо. Или он каким-то своим чутьём угадал в нём лидера и делал ставку, тем самым подталкивая к активным действиям? Каким? Захвату власти?

— Ставим парус! — прервал его размышления Абрафо.

Действительно, ветер возобновился, а он и не заметил. Поспешил на помощь. Мистер Стэнли остался восседать на сетях. Толку от него как матроса было мало.

Оставшаяся часть пути пролетела быстро. Они причалили в обычном месте, возле рыбного рынка, Чизоба пожал гостю руку и остался в лодке, а они с Абрафо проводили его до того самого места, где стояли белобокие микроавтобусы с синими шашечками, служившие здесь такси — матату. Матату обычно ходили по довольно строго определённым маршрутам, однако у мистера Стэнли был к ним свой, отработанный за прошлые визиты подход. Кифару удивило, как легко он договорился с водителем самого неказистого и обшарпанного. Тот махнул рукой и сказал по-английски:

— Залезай.

— Ну, всё, — повернулся шотландец к друзьям. — Было очень приятно познакомиться с вами и с вашим гостеприимным островом. Поэтому не прощаюсь. Надеюсь, скоро увидимся. Что, — ткнул он пальцем в грудь Кифару, — во многом зависит от тебя.

— Чего он сказал? — переспросил Абрафо, когда матату бибикнул и покатил прочь.

— Обещал вернуться. Ему у нас понравилось.

— Ещё бы! Столько денег за несколько дней разбазарить! Хороший мужик. Пусть приезжает.

Вспомнив про деньги, Кифару решил для интереса проверить слова своего белого знакомого и будущего партнёра.

— Ты не знаешь, где у них тут банк?

— Банк? Зачем тебе банк?

— У меня с собой несколько фунтов. Хочу на шиллинги поменять.

— Тогда тебе не банк, а обменник нужен?

— Обменник?

— Пошли, покажу.

Абрафо чувствовал себя на рынке, как дома. Сказывался опыт многочисленных визитов. Он прекрасно ориентировался в закоулках и, что самое важное, знал местные нравы. Поскольку Кифару никогда бы не подошёл к тому человеку, к которому подвёл его Абрафо.

Это был здоровенный детина с шарами чёрных мышц под оранжевой футболкой с надписью Uganda Foreva на неохватной груди. На совершенно лысом черепе выделялись густые бакенбарды.

— Привет, Чак, — сказал ему Абрафо.

— А, это ты. — Великан вполне дружелюбно протянул здоровенную пятерню для рукопожатия. — Чего надо?

— Как обычно. Вот для него, но по лучшему курсу.

— Курс как-нибудь организуем, — утвердительно хмыкнул Чак и уставился на Кифару. — Сколько?

Кифару ради интереса достал из кармана две бумажки по пятьдесят шотландских фунтов. Он собирался достать одну из трёх, но пальцы прихватили две, и теперь отнекиваться было как-то неудобно. Протянул Чаку. Тот узнал деньги, кивнул и сделал кому-то знак подойти. Подбежал чуть ли не с поклоном мальчуган тоже в оранжевой футболке, почтительно взял деньги и исчез.

Чак посмотрел на Кифару, сунул в рот спичку и стал её задумчиво жевать.

Если бы рядом не было Абрафо, с Кифару бы наверняка случилась паника. А так они просто подождали минуту-другую, и мальчуган возник снова. Он передал Чаку внушительную пачку знакомых бумажек. Тот, не считая, передал её Кифару.

— Пятьсот шесть тысяч, — пояснил он и сразу же потерял к друзьям всякий интерес.

— Пошли, — сказал Абрафо.

— Что это было? — спросил Кифару, когда к нему вернулся дар речи и он осознал, что стал обладателем целого состояния. По здешним меркам, разумеется.

— Чак тут у них авторитетная фигура.

— Это я уже понял.

— Меняет деньги, решает проблемы, короче, следит за тем, чтобы торговля велась честно. Я его давно знаю. Если он тебе в следующий раз понадобится, скажи, мол, привет от Абрафо, и он тебя за своего примет.

— Даже так? Ладно, учту, спасибо.

Теперь ему уже не так не терпелось вернуться домой. Когда карман оттягивает пачка банкнот, тем более шальных, хочется что-нибудь сразу прикупить, пусть даже тебе ничего особо и не нужно.

Плутая между прилавками, они прошли в ту часть рынка, где торговали особенно дорогими товарами, и куда раньше Кифару даже не думал заходить. Здесь можно было найти изделия из почти настоящего золота, разные заграничные шмотки, новые велосипеды, запчасти для автомобилей, люстры, телевизоры и кучу всякой ерунды, которая призвана поднимать тебя в глазах окружающих и своих собственных.

Кифару присмотрелся к фотоаппаратам. Такой, как у мистера Стэнли, стоил тут слишком дорого, и он решил с покупкой повременить. Хотя идея фотографировать голых девушек, чтобы потом иметь возможность сколько угодно их разглядывать в спокойной обстановке, ему понравилась.

Пока он приценивался к чему-нибудь подешевле, его взгляд упал на серебристый аппарат без объектива, вместо которого у него было стеклянное окошко, а в окошке виднелись два странных круга, похожие на восьмёрку. Сбоку торчало несколько кнопок. Размером это чудо было немногим больше спичечного коробка.

— Эта штуковина тоже снимает? — небрежно поинтересовался Кифару у продавца.

— Эта штуковина называется диктофон, — ответил тот. — Она не снимает, а записывает.

— Что?

— Звуки.

Продавец ловко распахнул окошко и вынул крохотную пластмассовую подушечку, в которую и были вставлены оба круга.

— Это кассета. Хватает на два часа записи.

Он убрал кассету на место, вкусно щёлкнул затвором окошка и нажал на кнопку с красной стрелкой.

— Как тебя зовут?

— Что?

— Зовут тебя как?

— Меня? Меня — Кифару. — Он подумал и добавил: — Кифару Килеман.

Продавец остановил запись и нажал другую кнопку.

— Меня? Меня — Кифару. Кифару Килеман, — отчётливо сказал диктофон голосом Кифару.

— Забавно, — вмешался Абрафо. — Только непонятно, зачем такая штуковина нужна.

— Вы обратили внимание, — уничижительно посмотрел на него продавец, — что я при этом не тыкал в вас микрофоном? Так что штуковина, как вы выразились, очень чувствительная, пишет издалека. Настоящая, японская. Батарейки прилагаются. Будете брать?

— Буду, — вырвалось у Кифару.

Головой он был согласен с Абрафо и тоже не мог бы ответить на вопрос «зачем», но внутренний голос, слушаться которого он привык, советовал не мелочиться. Диктофона не было даже у мистера Стэнли.

Дорогой домой и весь оставшийся день Кифару наблюдал за работой строителей и усиленно размышлял. Точнее, вспоминал.

Теперь, когда посторонний мзунгу озадачил его своей странной историей, ставшей причиной спешного отъезда, некоторые собственные наблюдения детства и юности предстали перед ним в ином свете.

Он помнил Мазози с тех пор, когда она была моложе его теперешнего, однако уже ходила с животом. Помнил её бабушку, вечно грустную и довольно скоро перешедшую в мир иной, хотя, если разобраться, ей на тот момент было не так уж много лет. Лишённая таким образом материнской и вообще женской ласки, Мазози оказывалась наедине с дедом, и Кифару их отношения не казались странными, хотя он не раз замечал повышенное внимание деда к внучке. На людях они вместе почти никогда не появлялись, но поскольку Мазози была всегда дружна с Таонгой, Кифару, прибегавшему позвать её домой, приходилось видеть, как дед внучку обнимает, а она в ответ его целует, иногда прямо в губы. По молодости лет он наивно спрашивал Таонгу, что это значит, а она в ответ тоже целовала его в лоб и с улыбкой говорила, что поцелуй — выражение любви.

Теперь он знал, что выражением любви является не только поцелуй, но и многое другое, включая внезапное рождение детей. Поэтому больше обращаться к тётке с расспросами он не собирался.

Внести ясность мог либо сам дед, либо Мазози. Но дед мог ясность и не внести, а вместо этого своей властью спустить на него всех собак, и тогда бы никакая королевская кровь не помогла. Потому Векеса и был старейшиной старейшин, что умел, кого надо, припугнуть и всегда настоять на своём. Во всяком случае, так считал отец, который его уважал, но явно недолюбливал.

Провожая мистера Стэнли, покупая диктофон и возвращаясь на остров, Кифару понятия не имел, что нужно делать. Мало того, он не до конца отдавал себе отчёта в том, почему. Почему он вдруг решил, что оброненное чужестранцем слово «ревность», имеет под собой нечто большее, чем понятное всем чувство? И что, если он доберётся до сути загадки, ему с этой сутью делать? Как чужая жизнь вообще может касаться его?

А потом как-то само собой картинка в напряжённом мозгу взяла и сложилась.

Подвал

Дом к этому моменту был уже полностью готов, и Кифару с молчаливого одобрения отца в него переселился.

На первом этаже у него разместилась отдельная спальня поменьше с широкой кроватью и комната побольше, где он мог принимать гостей, не пуская их дальше. В дальней части дома, почти под самой башенкой располагалась кухня и кладовка. Кладовку Изингома и Като за отдельную плату обставили по периметру удобными деревянными полками под банки, инструменты и оружие.

В последний момент Кифару решил, что ему нужен подпол. С одной стороны, ему хотелось жить высоко, для чего он и задумал целую башню, но с другой — детская тяга к земле и пещерам тоже не отпускала. Вход в подвал закрывал мощный люк — как и всё: деревянный — в центре пола кладовки.

Чтобы не смущать соседей, землю из подвала извлекали в плетёных корзинах и сразу относили на берег, где бросали в прожорливую воду. В результате подвал оказался просторным, позволявшим стоять в полный рост, и надёжно уплотнённым пальмовым каркасом с подпорками. Строители тоже в накладе не остались, молча согласившись о дополнительном этаже «забыть». Подвалы и в других домах имелись, но не такие большие и закрытые. Когда уже в конце строительства Изингома всё-таки поинтересовался, зачем ему столько, тем более в опасной близости от воды, Кифару красноречиво поёжился, давая понять, что получает за деньги приятную и недостижимую иным способом прохладу. Отчасти он не обманывал.

Башня получилась замечательная. Долго думали, как делать лестницу, но в итоге сошлись на традиционном для башен решении: пустили её штопором вдоль стены, благо ширина основания позволяла. Вилась лестница вокруг центрального столба из здоровенной пальмы, который заодно служил подпоркой под помещение наверху, ставшее одновременно спальней, кухней и гостиной. Дальше, как и планировалось изначально, можно было взобраться на крышу и в погожий день жить прямо там, обдуваясь озёрными бризами. На случай сильного солнца или внезапного дождя братья-строители предусмотрели возможность быстрого растягивания брезента между четырьмя столбиками, которые вставлялись в специально заготовленные отверстия в толстом глиняном полу. В результате прямо на крыше получалась вполне сносная беседка.

Соседи, как водится, сперва поохали, скорое всего, из зависти, но постепенно остыли, по крайне мере, виду, что новое жилище Кифару их раздражает или мешает выходить на берег, больше не подавали.

Воспользовавшись случаем, пока они роптали, Кифару попросил строителей внести ещё одно невиданное на острове новшество — поставить на двери запоры. Изнутри.

Закрывать двери на замки считалось неприличным. Если ты не хочешь, чтобы к тебе заходили, значит, тебе есть, что прятать. Поэтому обычно ограничивались поворотной щеколдой снаружи, не дававшей двери распахиваться в ветреную погоду и не позволявшую заходить в дом без спроса животным. Никаких замочных скважин и ключей.

У Кифару тоже такая щеколда имелась, правда, жёсткая и без усилий не открываемая. Однако, войдя в дом, он мог запереться от всего мира на засов, и плевать ему было на то, кто и что про него подумает.

Окна же он специально решил сделать поменьше, через которые не пролез бы ни один взрослый человек. Кроме того, опять-таки изнутри, у каждого окошка имелась заслонка «на случай дождя», как пояснил он своим исполнительным строителям, хотя все прекрасно понимали, что и при отсутствии никчёмных стёкол ни один дождь через такие глубокие амбразуры, получившиеся в результате толщины стен, не просочится. Даже при боковом ветре. Но хозяин попросил — надо делать.

Когда Кифару, наконец, остался один и с замиранием сердца прошёлся по дому, то понял, что мечта сбылась: он оказался в собственной маленькой крепости. И ему нет теперь дела до нарушения неписанных традиций. Он сам будет традиции устанавливать.

С крыши башни открывался не только прекрасный вид на берег и озеро, но, если оглянуться, то и совершенно не предполагавшийся обзор этой части Катикати. Были видны школа, церковь, часть площади, дом Абрафо, Мазози, отцов, где только что жил он сам…

Конечно, трудно предположить, будто Кифару не думал о возможности подсматривать за соседями, но его эта перспектива интересовала гораздо меньше, нежели обратная: чем выше он окажется, тем труднее будет подсматривать за ним.

С окончанием строительства приоритеты изменились.

Кифару превратил башню в наблюдательный пост. Утром, едва проснувшись, он первым делом взбирался на крышу и осматривал окрестности, стараясь оставаться незамеченным. Люди ходили мимо, занимались своими делами и даже не предполагали, что за ними наблюдают. Не было привычки, поскольку раньше ни у кого не было и такой возможности.

Уже на второе утро ему повезло.

Сидя на корточках за перилами, он наблюдал, как из дома во двор, закрытый от улицы забором, сначала выбежала весёлым голышом Узури с неразлучной теперь куклой, а следом за ней вышла в одной юбке Мазози и стала умываться в тазу.

Издалека видно было плохо, но размер шоколадных грудей приятно удивлял. Кифару никогда не думал о Мазози с этой точки зрения, а та всегда старалась одеваться поскромнее и понезаметнее.

Он так засмотрелся и замечтался, что не сразу обратил внимание на старика Векесу, который тоже появился на веранде, заспанно потягиваясь и шаря по карманам. Нашёл сигарету. Закурил. При этом они с Мазози о чём-то разговаривали.

Узури снова забежала в дом.

Векеса не спеша подошёл к полураздетой внучке, погладил её по спине.

Она повернулась.

Кифару замер.

Рука старика совершенно отчётливо легла на одну из грудей. Костлявые пальцы сжались.

Мазози не отпрянула, а запрокинулась и даже как будто рассмеялась.

Старик не сразу, но отпустил её, а когда она снова отвернулась, чтобы продолжить умывание, шлёпнул по заднице и направился в отдельно стоявший домик справлять утреннюю нужду.

Кифару понял больше, чем ожидал. И ещё он понял, что должен действовать, не откладывая, если хочет этим знанием воспользоваться.

Днём, когда Узури спала после обеда, Мазози обычно куда-нибудь уходила — то на рынок, то поболтать с Таонгой, то шла в школу, где помогала Вереву шить наряды для учеников к предстоящему празднику.

Сегодня возле школы её встретил Кифару.

— Привет, Мазози.

— Привет, Кифару. Как поживаешь?

— Да вот, хотел у тебя совета спросить.

В другом случае он бы обратился на вы, но Мазози была подругой тётки, и он с детства привык ей тыкать.

— Спрашивай.

— Нет, мне сначала показать кое-что нужно. Можешь ко мне сейчас зайти? Ненадолго.

— К тебе?

— Ну, да. В новый дом. Я там кое-что задумал, но не знаю, как лучше.

Слегка удивлённая, но не чувствуя подвоха, и подбадриваемая любопытством Мазози согласилась.

Когда они вошли, Кифару воспользовался живым интересом гостьи, и пока та осматривалась, запер день на запор.

— А у тебя тут уютно, — сказала Мазози. — И просторно как!

— Это просто так кажется, потому что я один.

— Вот и повод семьей обзавестись, — рассмеялась она.

— Кстати, о семье, — начал Кифару. — Тема семьи и семейных отношений меня последнее время особенно волнует.

— Давно пора.

— Вон там у меня кухня.

Она послушно шла за ним.

— А вот тут будет кладовка.

— Всё продумал!

— И не говори.

Он нагнулся, открыл люк в полу и, не оглядываясь, бросил через плечо:

— Спускайся за мной. Там как раз мой вопрос и обитает.

Мазози замешкалась, но, в конце концов, решилась и осторожно спустилась по приставной лестнице.

— Это подвал, — сказал Кифару.

— Понятно, — выжидательно кивнула она, осмотревшись и поняв, что подвал совершенно пуст.

— А это пистолет, — добавил он, вынимая из-за пояса своего давнишнего друга. — Раздевайся.

— Что? — изобразила она удивление.

— Раздевайся. Догола. — Он поднял руку и наставил дуло прямо ей в переносицу. — И не думай, что я шучу.

— Ты…

— Не бойся. Я не собираюсь тебя ни убивать, ни насиловать, ни даже приставать. Как я уже сказал, мне нужно только задать тебе один вопрос. Но для этого ты должна раздеться. Ты ведь дома голой ходишь?

— Я…

— У нас мало времени. Живо.

Когда Кифару говорил в подобном тоне, люди как-то сразу понимали, что он не шутит. Так было в детстве, так продолжалось и теперь. Вероятно, ему бы даже не понадобился пистолет, однако он решил не полагаться на случай.

Он молча смотрел, как Мазози дрожащими пальцами распускает завязки на юбке, и лёгкая ткань сворачивается кольцом у её ног. Рубашку она стянула одним движением через голову.

Выпрямилась перед ним, даже не пытаясь прикрыться.

Их взгляды встретились.

Кифару сунул пистолет обратно за пояс. Она уже знала, что находится в его власти, так что зачем лишние формальности?

Включил карманный фонарик.

— Закрой люк.

— Что?

— Люк. Ты спускалась последней и его не закрыла. Закрой.

Он наблюдал, как голая пленница его воли поднимается на несколько ступенек, исчезает по пояс в проёме, приседает, захлопывает над головой тяжёлую крышку и спускается обратно.

— Хорошо. — Он уже стоял у дальней стены подвала, держа под мышкой её одежду. — Иди сюда.

Мазози со вздохом двинулась было к нему навстречу, но Кифару поднял ладонь.

— На четвереньках.

Она замерла, будто пытаясь понять, зачем ему это нужно, но ответа не нашла и решила просто подчиниться. Медленно подползла, следуя за светом фонарика по холодному полу.

Кифару, сам не веря тому, что всё происходит так легко и гладко, обошёл её, разглядывая длинную спину и красивые, напряжённые ягодицы.

Она чего-то ждала.

— Нравится?

— Нравится…

Это было не эхо. Это говорила она. Говорила тихо, но отчётливо и как-то даже слишком серьёзно. Настолько, что он почувствовал себя глупо и переспросил:

— Правда?

— Правда…

Потрясённый неожиданным открытием, Кифару не сразу вспомнил, зачем всё это затеял.

— Встань.

Она поднялась с колен. Не отряхиваясь, дала себя осмотреть. Не стала возражать, когда он осторожно потрогал пальцами большие соски, погладил тыльной стороной ладони слегка выступающий живот и взъерошил густой комок волос под ним. Только дышала чуть громче, чем обычно. Или виной тому была акустика пустого подвала?

— Кем тебе приходится Векеса?

Мазози вскинула на него влажный взгляд. В её красивых глазах читался неподдельный страх.

— Я всё знаю, но хочу услышать это от тебя самой, — сказал он, щелкнул в темноте диктофоном и повторил свой вопрос.

— Векеса приходится мне дедом.

— И только?

Она была на грани.

— И отцом…

— И…

— И мужем.

— Узури от него?

— Да…

— Он тебя заставил? Как и твою мать?

— Он… нет… он очень сильный мужчина. Не знаю, как он это делает, но ему нельзя отказать…

Её голос дрожал.

— Такой же сильный, как я?

Кифару прихватил тонкую кисть и прижал ладонь Мазози к своему ууме, сходившему с ума в заточении брюк.

С её губ слетел вздох изумления, а пальцы сами собой ухватились за твердеющий ствол.

— Кифару…

Он получил то, что хотел. Надо и меру знать.

— Отпусти!

Пальцы неохотно разжались.

Диктофон снова щёлкнул.

— Одевайся.

Он светил ей фонариком, пока она торопливо и ничего не понимая влезала обратно в рубашку и подвязывала юбку.

Из подвала он выбрался первым. Она сама, без напоминания, закрыла за ними люк. В нерешительности замерла, потупившись в пол.

— Извини, если напугал. — Кифару уже сменил тон и с видом гостеприимного хозяина прошёлся по комнате. — Угостить чем-нибудь?

— Нет, спасибо, я пойду.

— Да, конечно.

— Кифару, только…

— Не переживай. Я же обещал, что это строго между нами. Я просто не мог не проверить кое-какие свои догадки.

— Я верю.

Она хотела ещё что-то добавить, однако не решилась. Он пришёл ей на выручку.

— При условии, разумеется, что ты останешься такой же послушной, какой была только что.

— Я буду послушной.

Он заметил на её губах тень улыбки.

Теперь их объединяла не одна, а целых две маленьких тайны.

Векеса

Тем же вечером Кифару сидел на лавочке неподалёку от церкви и поджидал Векесу. У старейшин проходило какое-то важное собрание.

Любые формы кровосмешения на острове не преследовались. В том смысле, что преследовать было нечего, настолько подобные отношения считались из ряда вон выходящими. Если бы кто-то узнал, что брат живёт с сестрой или отец с дочкой, не говоря уж про деда с внучкой, у крокодилов выдался бы праздничный день. Возможно, им скормили бы обоих. Конечно, если заглянуть в легенды, рассказывающие о заселении Кисивы, можно было подумать, что без инцеста тут никак не обошлось, однако история про это умалчивала, а потомки Килемана и его сыновей свято верили в то, что среди пришедших с караванами было достаточно много семейств, чтобы не дойти до библейского скотства.

Почему лучше других понимавший последствия подобных строгих традиций старейшина решил, будто лично его они не касаются, Кифару не знал да и знать не хотел. Это вообще было не его дело. Его делом было то, что из этого недоразумения можно получить. Ему уже пришлось стать невольным должником одного старейшины, так почему бы ни заполучить в собственные должники второго, куда более влиятельного и уважаемого?

Векеса вышел из церкви вместе с остальными: прямая спина, седая борода, неизменная трубка.

Кифару сделал знак пареньку, с которым заранее договорился, пообещав монет на конфеты. Тот вприпрыжку подбежал к Векесе и что-то ему на ухо сказал, указав в сторону площади и лавки.

Подзывая старейшину столь фамильярным образом, можно было вызвать его праведный гнев, однако Кифару рассчитывал на обратное. Малышу, не знающему правил, это легко сойдёт с рук, а Векеса не откажется именно в силу необычности ситуации. Кроме того, место было людное, а не какой-нибудь закоулок, где предстоящий разговор мог бы сойти за неловкую шутку и остаться без внимания.

Юный посланник не сказал Векесе, кто его ждёт. Он просто сказал, чтобы тот посидел на лавке, потому что ему должны сообщить нечто очень важное.

Когда Векеса сел, осмотрелся, заметил невдалеке Кифару и дружески кивнул ему, тот встал и подошёл.

— Здравствуйте, старейшина.

— Здравствуй. Это, случаем, не ты хотел меня видеть?

— Трудно сказать. — Кифару опустился рядом, положил ногу на ногу, улыбнулся. — Как Мазози поживает?

— Неплохо, я думаю. Только с каких это пор тебя стала волновать моя внучка?

— Внучка? — спокойно переспросил Кифару.

Векеса не зря стал главным среди старейшин. Голова его работала быстро и чётко. Лицо уже предало его, хотя голос продолжал невозмутимо:

— Внучка.

— Правда? — хлопнул себя по коленке Кифару. — А может быть дочка? А может быть всё-таки жена?

Не давая старику возразить, вынул руку с диктофоном из кармана и нажал кнопку.

— Векеса приходится мне дедом, — заговорил диктофон.

— И только?

— И отцом…

— И…

— И мужем.

— Узури от него?

— Да.

— Он тебя…

Кифару выключил запись.

Посмотрел на Векесу.

Векеса, забыв про трубку, молчал.

— Чего ты хочешь? — спросил он, наконец, снова доказывая, что в старейшины выбирают если не по уму, то наверняка по догадливости.

— Ну, во-первых, клятвы, что вы и пальцем не тронете Мазози. Сказать правду вынудил её я. Как — не ваше дело. Во-вторых, чтобы с этого самого момента вы стали самым рьяным сторонником моих идей и начинаний, какими бы странными они кому-нибудь ни показались. Больше ничего. Ваших денег и вашей власти мне от вас не надо. Если задумаете отомстить, отравить, не знаю там, убийц подослать, всё, что известно мне, в тот же час станет известно всем. Это я вам железно обещаю. А теперь пообещайте вы.

Похоже, Векеса сразу поверил ему и одновременно не поверил, что так легко отделался.

— Ты всегда казался мне умным юношей, — сказал он. — Твой дед часто говорил…

— Сейчас не важно, что говорил мой дед, старейшина. Сейчас важно только то, что скажете вы. Я могу впредь рассчитывать на ваше понимание и поддержку?

— Да.

— Поклянитесь!

Седая борода дёрнулась и задрожала.

— Клянусь, что буду тебя во всём поддерживать.

— И ещё…

— … и что не прикоснусь к Мазози. Послушай, если она тебе так нравится, она может переехать к тебе. Я не стану возражать.

— Ваша Мазози меня мало интересует, старейшина. Пусть живёт, где жила. Можете даже спать с ней, как раньше. Судя по Узури, у вас это неплохо получается. Важно только, чтобы ни один волос с его головы и с головы её дочки не упал. Если это произойдёт, я буду считать, что вы свою клятву нарушили.

— Нет, что ты! Боже упаси! Даже не думай! Я…

— Вот и хорошо. Спокойной ночи.

С этими словами Кифару поднялся с лавки и оставил старика докуривать погасшую трубку в одиночестве.

Крокодил

Он не предполагал, что настолько непростая задача окажется ему по плечу да ещё так мирно и без шума. Он не знал, чего ожидать от старейшины с его связями, поэтому некоторое время лишний раз не высовывался, а прислушивался и приглядывался. Однако ничего страшного не происходило.

Он поначалу не собирался пользоваться своими столь внезапно возникшими правами на Мазози, вот только воспоминания о её красивых грудях нет-нет, да и заставляли его терять покой. Что мешает ему снова пригласить послушную соседку к себе в дом? Пусть даже об этом узнает Векеса. И хорошо, если узнает. Это станет не лишней проверкой его молчаливого согласия на предложенные условия. Нет, не условия — ультиматум. Он ведь должен понимать, что Кифару никогда понапрасну не угрожает.

Он не знал, насколько Мазози его старше. Раньше, в детстве, она казалась ему взрослой женщиной, ровесницей его матери и тётки. Теперь он с приятным удивлением осознал, что в действительности ей не так уж много лет.

— Мазози? — переспросила Таонга, когда он зашёл к отцу проведать младшего братца и поговорить о делах. — Ей было семнадцать, когда она родила Узури. А почему ты спрашиваешь?

Кифару не знал, почему спрашивает, и только отмахнулся.

Фурахе было уже восемь, на следующий год он и Узури пойдут в школу, значит, Мазози где-то двадцать пять. Выходит, она старше его на каких-то пять лет, если не меньше. Вот почему у неё, несмотря на материнство, такая гладкая кожа и молодое тело. Правда, в прошлый раз он видел его при свете слабого фонарика. Надо бы рассмотреть получше.

Младший брат казался ему маленьким ребёнком. Он прекрасно помнил себя в его возрасте и помнил свои далеко не детские мысли и устремления. Возможно, необходимость ходить в школу вынудит его быстро повзрослеть, но пока он был неженкой и маменькиным сынком. Правда, в чертах его не то задумчивого, не то вечно смущённого лица Кифару подмечал черты не свойственной ему самому, ну, аристократичности что ли, благородства какого-то, унаследованного им от предков, вот только никому, похоже, до этого не было дела и самому Фурахе — в первую очередь. Он даже в футбол редко бегал играть, а когда Кифару интересовался причиной, начинал ещё больше стесняться и бурчал что-то насчёт опасных крокодилов.

Крокодилы, кстати, досаждали теперь не так часто, как раньше, и Кифару было позабыл о своём далеко идущем плане по их уничтожению и превращению в выгодный бизнес. Однако как раз в тот вечер Фураху он дома не застал, а Таонга объяснила его отсутствие футболом.

Кифару невольно насторожился.

Он знал по себе, что страхи, особенно детские, имею дурацкое свойство подкарауливать нас в самое неподходящее время.

— Ты куда? — удивился вернувшийся после дежурства отец, столкнувшись с ним на пороге. — Только пришёл?

— Дай-ка. — Кифару снял с плеча отца автомат и без лишних объяснений поспешил на пляж, по пути проверяя затвор и наличие патронов.

Выйдя на берег, он сначала решил, что внутренний голос на сей раз его обманул.

Вдалеке две команды увлечённо гоняли мяч, а доносившиеся крики говорили лишь о том, что борьба идёт упорная.

Тем не менее, Кифару теперь уже скорее из любопытства, нежели безпокойства решил взглянуть на стеснительного братца, а заодно напомнить детворе, что пора и меру знать.

Солнце медленно садилось где-то там, за Угандой.

Крокодилы на озере Виктория имеют свойство появляться именно тогда, когда их меньше всего ожидают. И совсем не с той стороны.

Идя по берегу, Кифару посматривал на воду, надеясь не увидеть похожую на корягу морду с двумя шишечками глаз. Шум и гам нередко привлекают хищников.

Резкий визг заставил его припустить бегом.

Кричала девочка, одна из футболисток, которую ребята поставили охранять ворота.

Как потом рассказывали свидетели, она не смогла поймать очередной мяч, а когда побежала за ним, то увидела, что её работу выполнил за неё здоровенный крокодил, притаившийся в кустах.

К счастью, он был занят мячом, который ему не сразу удалось прокусить.

Девочка от неожиданности растерялась и застыла, как вкопанная.

Когда Кифару прибежал на место происшествия, первой мыслью его было, что он видит со стороны своё собственное детство, хотя ничего подобного с ним не происходило.

Девочка по-прежнему стояла там, где застала крокодила. Который уже расправился с мячом и теперь размышлял, кем закусить дальше. Тем более что выбор у него был: рядом с девочкой замер Фураха, сжимавший в руках одну из штанг от ближайших ворот. Штангами, правда, служили обычные деревянные палки, так что шансов выйти из поединка живым у него не было. Однако Фураха стоял твёрдо, насупившись и готовый защищаться.

Остальная детвора вела себя по-разному: кто отбежал подальше, кто вооружился камнями, кто набрал горсти песка, чтобы ослеплять крокодила, как учили их родители. И все дружно орали, не то отпугивая зверя, не то подбадривая друг друга.

Кифару подошёл как раз в тот момент, когда крокодил, кажется, определился с выбором, и не спеша, зная, что ужин никуда не денется, заковылял прямо на Фураху.

Кифару одной рукой смёл брата в сторону, отбросив на девочку, завизжавшую ещё громче, что до этого казалось невозможным, а второй вскинул автомат и дважды выстрелил одиночными.

Ошмётки крокодильего черепа взлетели вверх, а сам он ткнулся мордой в песок и так и замер.

— Что разорались? — оглянулся Кифару на резко замолчавших футболистов. — Представление окончено. Давайте живо по домам.

— Мой мячик, — плакала девочка.

— Я подарю тебе новый, — успокоил её Фураха, посмотрел на брата. — У нас есть лишний мяч?

— Лишних мячей не бывает, — усмехнулся Кифару. — Но мы что-нибудь найдём.

На берег уже понабежали родители. В числе первых был, разумеется, Абиой. Он с деловитым видом забрал у Кифару автомат, дал Фурахе лёгкий подзатыльник, помог повеселевшей девочке подняться на ноги и, повернувшись к остальным, крикнул:

— Всё в порядке! Можете расходиться. Наши дети справились с крокодилом. Завтра приходите за мясом. Как ты? — спросил он, садясь на корточки и заглядывая в лицо Фурахи. — Не испугался?

Вместо ответа Фураха снова поднял глаза на старшего брата.

— Подзатыльник был лишним, — заметил тот. — Однако, юноша, наш отец иногда хуже крокодила, но нам же во благо, так что обижаться не стоит.

— Ты вёл себя по-мужски, — согласился Абиой, пропустив замечание Кифару мимо ушей. — Он ущипнул Фураха за щеку и добавил: — Давай не будем пугать маму и ничего ей не расскажем.

Это был его обычный способ уводить разговор на другую тему и заговаривать зубы, поскольку Фураха, придя в себя, не только сам начал дома хвастаться, но и появившаяся на дворе крокодилья туша не могла не выдать произошедшего. На футбол был наложен запрет, Фураха возразил, что будет играть с автоматом, досталось отцу, Кифару молча слушал, и, в конце концов, Таонга не смогла больше возмущаться, приласкала сына, благодарно кивнула Кифару и сказала мужу, чтобы мясом занимался он сам.

Когда они вдвоём вышли в ночь разделывать не состоявшегося вратаря, Кифару поделился с отцом своими планами по поводу крокодильего промысла.

— Мы можем на этом неплохо заработать да ещё с пользой для острова.

— Думаешь?

— Конечно. Со времён появления тут у нас кенийцев это будет первым настоящим делом, для которого нам понадобится оружие. Иначе оно, боюсь, совсем заржавеет.

— За оружием нужно ухаживать.

— Его нужно использовать. Крокодилы — самый подходящий повод. Если ты не возражаешь, я завтра же под шумок возьму с собой ребят, и мы займёмся охотой. Пройдёмся по всему берегу. Пусть крокодилы знают, что у нас им делать нечего. Хотят жить в Уганде или Кении — это их дело. Покусают там кого, нам же лучше. Хорошо?

— Только патроны зря не расходуй. Заодно шкуры не так попортишь.

— Если ты заметил, я и сегодня не очередями стрелял. Что я маленький, не понимаю?

— Нет, ты не маленький. И Фураха, похоже, тоже. В тебя пошёл.

— Да, у нас с ним больше общего, чем я предполагал.

Разделкой крокодила он занимался впервые. Да и отец, похоже, не был в этом ремесле большим мастером. Панцирь на спине оказался слишком жёстким для работы ножом, и они начали с брюха, стараясь не сильно искромсать кожу, которая предполагалась стать первой в будущем предприятии. Позднее Кифару узнал, что проще подобраться к крокодилу с хребта, где можно располовинить его вдоль позвоночника, однако в тот вечер они всласть поизмывались над беднягой, превратив его под конец в груду тонко нарезанных ломтиков. Мясо с хвоста, считающееся особым деликатесом, отец сложил на отдельное блюдо. Он же, сдерживая данное слово, на следующее утро выставил всё это богатство посреди площади и собственноручно угощал всех желающих, разумеется, безплатно. Не зря же ему была дана такая возможность далеко не лишний раз напомнить согражданам о своей значимости и о значимости представляемой им службы. Глядя на его довольное лицо, Кифару думал, что отец явно проникся идеей насчёт охоты.

Во всяком случае, Абиой не стал возражать, когда увидел его и ещё троих вооружённых бойцов на джипе Имаму. Он только напомнил им, что если они намерены раскатывать по берегу таким вот образом, ни один уважающий себя крокодил не составит им компанию, поскольку его ещё издали отпугнёт шум мотора.

— Мы будем беречь не только пули, но и бензин, — заверил его Кифару. — Джип нам понадобится исключительно для транспортировки трупов.

— Удачи, — сказал отец, и они отправились на заготовки.

Слух о вчерашнем футбольном крокодиле их опередил, поэтому местные жители, куда бы они ни наведывались, встречали автоматчиков с пониманием и даже сами спешили показать, где в последний раз им доводилось замечать хищников.

В районе Таму их поджидал приятный сюрприз, нет, два сюрприза.

Во-первых, Кифару впервые с их свидания на празднике много лет назад увидел Зэму. Он сразу узнал её, хотя девушка располнела и была не одна, а с ребёнком на руках. Она сидела под сенью пальмы на пляже и читала толстенную книжку. Маленький мальчик лежал на её коленях и спал.

— Брат? — поинтересовался Кифару, подходя с таким видом, будто они расстались только вчера.

— Сын, — ответила Зэма с гордой улыбкой.

Он присел рядом. Отложил автомат. Она отложила книгу.

— Что читаешь?

— «Хозяева плоской Земли».

— Интересно?

— Полезно.

Кифару хотел спросить, как она поживает, но понял, что это лишнее — и так всё понятно. Кивнул в сторону своих спутников, осматривавших прибрежные кусты.

— А мы вот на крокодилов решили поохотиться.

— Я слышала. Правильно. Но только у нас вы их не найдёте.

— Это почему же?

И тут настало время второго сюрприза.

Зэма тихо, чтобы не разбудить ребёнка, рассказала, что у них в Таму живёт один человек, настоящий зверобой, который сам, по собственной инициативе уже давно ловит и разводит этих тварей, получая яйца, мясо и кожу, которую продаёт партнёрам в Кению. Кифару сразу смекнул, что знакомство с подобным умельцем может оказаться полезным.

Не то охотника, не то фермера звали Эмека.

Эмека встретил людей с автоматами настороженно, решив, что они явились лишить его достатка, однако когда Кифару пояснил, что пришёл по указанию Зэмы, которая, можно сказать, подруга детства, стал само радушие. Оказалось, что Зэма — жена его младшего сына, недавно подарившая ему внука.

Он с готовностью показал гостям своё небольшое хозяйство и по ходу дела давал необходимые пояснения.

Чтобы иметь яйца, но не иметь больших проблем, он постоянно держал в специальном вольере две крокодилихи, к которым по необходимости допускал самцов, тоже из числа выращенных. Всего у него на ферме постоянно жило пять крокодилов. Кроме двух самок и самца, он оставлял себе два яйца и растил то, что из них вылуплялось. Полноценным, как известно, крокодил становился к пяти годам. На протяжении этого времени всё лишнее Эмека убивал и продавал брату, который уже давно обосновался в Кении и научился превращать крокодилью кожу в доходный бизнес.

Кифару поинтересовался расценками и сделал вывод, что либо Эмека, либо его брат мухлюют. Сам он предполагал торговать гораздо дороже. Однако в лице нового знакомого он получил неплохого специалиста в этом непростом деле, который до вечера делился с ними своими многочисленными секретами, угостил на ужин вкусным жарким из хвоста молоденького крокодила и заверил гостей в готовности помогать впредь, если что.

Зэму он больше в тот приезд не видел и специально разговоров о ней не заводил. Эмека сам начинал её вспоминать, вздыхая, что из-за постоянных забот редко навещает внука.

Семья у него была небольшая, но дружная: молчаливая и не слишком гостеприимная жена да старший сын, тоже с женой и двумя дочками.

Кифару решил их не стеснять, и после ужина отдал команду отчаливать. В благодарность и в честь знакомства он подарил Эмеке самого маленького из добытых ими за день крокодилов.

— Неплохой мужик, — вынес свой вердикт Имаму, когда подвозил Кифару к дому.

— Скуповат, но промысел знает, — согласился тот.

Крокодильи туши они перетащили в холодный подвал, где Кифару собирался завтра же приступить к их свежеванию, умудрённый ценными знаниями, полученными от Эмеки. Можно было подумать, что подвал он предусмотрительно вырыл именно в этих целях, а не для тайных свиданий с той же Мазози. Во всяком случае, и у Имаму, и у остальных бойцов вопросов по его поводу возникнет меньше. Когда-нибудь и башню удастся оправдать «хозяйственными нуждами».

Второе свидание

Мазози, кстати, мёртвых крокодилов не испугалась.

Она появилась из темноты той же ночью, стоило джипу отъехать подальше, зашла в дом и остановилась на пороге, ожидая дальнейших распоряжений.

— Тебя дед послал?

Кифару запер дверь на засов и позволил себе расслабиться настолько, насколько тому способствовала новая ситуация. А ситуация расслаблению не способствовала.

— Нет. — Она стоптала юбку. — Не знаю, что ты ему сказал, но он велел мне во всём тебя слушаться.

Рядом с юбкой упала стянутая через голову рубашка.

— А говоришь, что не он…

Кифару делал вид, будто общение с добровольно раздевшейся перед ним женщиной его нисколько не волнует.

— Я сама пришла, — сказала Мазози, опускаясь на колени. — Мне здесь нравится…

Он не стал спрашивать, видел ли её кто-нибудь, когда она шла к нему, или чем сейчас занимается её дочка, если не спит. Проявлять участие было бы глупо. Она знала, зачем идёт, и он это знал. Нужно было просто пользоваться случаем.

Мазози не просто встала на колени. Она медленно подняла и заложила руки за голову, чтобы он мог лучше видеть её вздрагивающее от внутреннего напряжения тело.

Кифару тоже не спешил. Ему хотелось сбросить с себя — как эти рубашку с юбкой — ощущения подростка, когда всё делаешь второпях, урывками, с оглядкой на взрослых, которые наверняка твои действия не одобрят хотя бы потому, что ты сам считаешь правильным их скрывать. Он больше не подросток. Эта роль перешла Фурахе, который наверняка с ней справится, может быть, даже лучше него. Теперь он свободен принимать собственные решения и воплощать их в жизнь так и тогда, как и когда сочтёт нужным. Ведь жизнь дана не только для трудов, но и для получения удовольствия. И уж тем более, если своим удовольствием ты доставляешь кому-то не меньшее.

— Тебе здесь нравится? — переспросил он, отходя в сторону спальни и рассматривая голую гостью издалека.

— Да.

— Чего ты хочешь?

Она на мгновение застыла, то ли подбирая правильное слово, то ли не решаясь признаться.

— Унижения.

Кифару почувствовал грудью коварный укол. Видимо, оказалось задетым самолюбие. Жертва, которая рада быть жертвой, перестаёт ею быть.

— Так тебе нравится унижаться?

— Я никогда этого не делала, — поправилась Мазози. — Не делала раньше. Но в прошлый раз там, в подвале, да, мне понравилось.

Она посмотрела в направлении кладовой и только сейчас заметила на полу следы крови. При тусклом свете потолочной лампы, не успевшей как следует зарядиться за понурый день, они казались чёрными кляксами.

Заметив её испуг и упреждая порыв вскочить на ноги, Кифару рассмеялся:

— Да, ты опоздала. Я уже убил нескольких красивых девушек и затащил их тела в подпол. Пойдём, полюбуешься.

Поняв, что он шутит, Мазози покорно последовала за ним, как учили, на четвереньках, переступая крепкими ляжками, поигрывая ягодицами и покачивая в такт полными грудями.

В кладовой крови было ещё больше.

— Открывай люк.

Пока она возилась с крышкой, Кифару вооружился мощной керосиновой лампой, подаренной ему на новоселье отцом. При её неровном свете крокодильи трупы выглядели загадочными и ещё более устрашающими, чем днём.

— Это и есть твои девушки? — на всякий случай переспросила Мазози, не замечая, что теперь стоит коленями в луже крови. Руки она снова заложила за голову.

— Разумеется. Они плохо себя вели, и мне пришлось их убить. А чтобы не вызывать лишний подозрений, превратил в крокодилов.

— Ты и меня можешь превратить в крокодила?

— А ты собираешься плохо себя вести?

— Нет, — потупилась она и добавила тише: — Хозяин.

Они оба добились своего. Кифару заполучил настоящую живую игрушку, покорную всем его прихотям, а Мазози — его большой ууме, который с первого знакомства наводил на неё животный трепет и рождал не менее животное желание. Но только если Кифару позволялось играть ею, когда ему вздумается, доступ к ууме был строго ограничен и разрешался лишь изредка, в качестве драгоценной награды, ради которой она с готовностью превращалась в рабыню, в тряпку, в ничто.

Той ночью, после нескольких упоительных часов взрослых игр, от которых останавливалось сердце и приятно кружилась голова, он вывел её, как есть, голую, испачканную в земле и измазанную кровью, на улицу, отвёл к озеру и собственными руками неторопливо отмыл до прежнего блеска.

Вероятность быть застигнутыми не только увернувшимися от возмездия крокодилами, но и вдруг решившими искупаться соседями щекотала обоим нервы. Однако крокодилы, если и остались, то где-то залегли, боясь и нос высунуть, а соседи, лишённые воображения и сил, крепко спали.

Только опустошив его ууме полностью, Мазози накинула на себя рубашку, подобрала юбку и, не простившись, убежала домой. Дорогу ей освещал любопытный глаз луны.

Сделка

На прочёсывание всей береговой линии Кисивы ушла неделя.

Кифару только в конце сообразил, что посетил многие закоулки острова, о существовании которых прежде даже не подозревал, и таким образом впервые составил довольное полное представление о том месте, где прожил всю жизнь. Спасибо крокодилам.

Кроме как в Таму, никто больше промышленным их отловом не занимался. Жители большинства прибрежных деревень вообще, похоже, старались подходить к озеру разве что по особой нужде, которая традиционно была связана с рыболовством. Если в деревне почему-то не было рыбаков, то не было и причала, зато были крокодилы, которые прекрасно чувствовали, когда люди не желают с ними встречаться. Бригада Кифару стала их Армагеддоном. Крокодилы верили в свою неприкасаемость и встречали гостей широко раскрытыми пастями, но получали в ответ смертоносный заряд свинца и становились шкурами. Мясо, чтобы не портилось, Кифару решил отдавать местным жителям. Заодно он таким нехитрым образом снискал определённую популярность. Во всяком случае, отец, занимаясь рутинными проверками постов, всё чаще по возвращении хвастался тем, что слышал из уст незнакомых ему людей имя старшего сына.

Наконец крокодильих шкур набралось достаточно много, чтобы подумать об их выгодной продаже.

Общаться на эту тему с Эмекой не стоило: тот наверняка подрядит братца, и весь неплохой улов уйдёт за гроши.

Кроме того, Кифару совершенно не улыбалось путешествие в Кению.

Он знал, что там вообще-то неплохо, что там футбол, Таджири, гостиницы и бандиты во главе с мистером Мунгу, если тот ещё жив. А бандиты абы где не промышляют. Они там, где деньги, пусть даже не огромные. Значит, Кения того стоила. Но Кифару не мог переступить через какие-то внутренние пороги. Ему была ближе Уганда. Кения манила неизведанностью, Уганда — наоборот. Так что, в конце концов, он решил возобновить знакомство с великаном Чаком.

— Привет от Абрафо, — сказал ему Кифару, как учили.

Чак хмыкнул и вопросительно посмотрел сверху вниз.

— Снова деньги привёз?

Похоже, он помнил своих клиентов, по крайней мере, их нужды.

— Нет, кое-что поинтереснее.

Чак прищурился.

— Если ты про наркоту, можешь проваливать.

Кифару ничуть не стушевался.

— Если хочешь играть в угадайку, дело твоё. Но лучше пошли, я тебе покажу. Нет, не наркота, будь уверен.

Чак кому-то свистнул, чтобы его подменили на посту, сделал знак двум не менее внушительного вида бугаям, и они все вчетвером направились к лодке, в которой Кифару оставил несколько вязанок крокодильей кожи.

У лодки дежурил её хозяин Чизоба и Имаму, прятавший под брезентом так, чтобы все видели, автомат. Были и ещё двое охранников, но они, неприметные, стояли среди портового люда.

— Крокодилы? — переспросил Чак, будто не доверявший собственному зрению.

— Они самые. Если нужно мясо, тоже могу подвезти, но интересуют покупатели на кожу. — Кифару прислонился к лодке и скрестил на груди руки. — И расценки.

Чак молча рассмотрел вязанки.

— Это всё?

— Нет, считай, что первая партия. Но, — сразу уточнил Кифару, — оптом продавать не буду. Качество того стоит. Если разбираешься, можешь сам заценить.

Чак ожидаемо принял вызов и сделал вид, будто разбирается. Задал несколько вопросов по существу. Кифару использовал в ответах фразы из богатого арсенала Эмеки и с удовольствием заметил, что те возымели должное действие.

Чак подозвал одного из своих провожатых. Видимо, тот тоже знал толк в крокодилах, и его мнение имело решающее значение. Парень что-то потрогал, понюхал, поковырял, после чего выпрямился, кивнул, но добавил:

— Засолки не было.

Про то, что шкуру крокодила нужно предварительно месяца два просаливать, Кифару, разумеется, слышал, однако ему не терпелось начать настоящий бизнес уже с тем, что имеется.

— Не было, — согласился он. — Если это обязательное условие, сделаем. Но я думал…

— Брать можно, — прервал его вердикт парня, обращавшегося к Чаку. — Только оптом.

Чак посмотрел на Кифару, ожидая решения.

Кифару улыбнулся.

— Цены бы всё-таки озвучили, а? Как есть и после засолки. Только за шкуру, не по весу, разумеется.

Этого Чак не доверил даже напарнику. Который, получив сигнал кивком лысого черепа, удалился и вернулся в сопровождении старого негра с белыми кудрями с усталым лицом.

Старик ещё раз всё как следует осмотрел и обласкал заскорузлыми пальцами, что-то шепнул Чаку и ушёл по своим делам. От внимания Кифару не ускользнуло, что Чак в благодарность незаметно сунул ему в руку свёрнутую деньгу. Значит, игра стоила свеч. Значит, он заинтересован.

Действительно, Чак, призадумавшись, будто это его мнение, а не старика, назвал цену, которая, как Кифару и ожидал, оказалась поинтереснее расценок Эмеки.

— А после засолки что вышло бы? — уточнил он на всякий случай.

Чак покачал головой.

— Остальное мы тут сами получше вас сделаем.

— Не сделаете, — спокойно возразил Кифару, имея в виду то, что видел в хозяйстве у того же Эмеки. — Раз уж сразу не отказался, давай до конца доведём.

Чак впервые посмотрел на собеседника оценивающе. Почувствовал, вероятно, стержень и всё такое. С ответом не спешил, хотя наверняка знал. Сам погладил шершавую кожу, примеряясь, правда, не столько к крокодилам, сколько к их несговорчивому продавцу.

Кифару терпеливо ждал.

— Тебя как зовут? — издалека начал Чак.

— Кифару.

— Типа «носорог»?

— Типа того. Кифару Килеман.

Он уловил вздох, который одновременно покинул лёгкие Чизобы с Имаму. Для них это не могло быть сюрпризом. Сюрпризом для них было то, что он произносит такие вещи вслух, причём как само собой разумеющееся. Фамилий у них ни у кого не было. Тем более подобных. Но он имел право. Легендарный Килеман был его семьёй, а значит и фамилией.

Чак, похоже, не понял того, что только что услышал, однако по тону догадался, что услышал нечто важное. Положил ладонь на крокодила, закрыв стеклянный глаз.

— Давай порешим так, Райно. — Чак явно тоже был неравнодушен к английскому. Сегодня на нём была майка уже не с Uganda Foreva, но с американским флагом, правда потрёпанным, будто его в нескольких местах прошила автоматная очередь. — Я тебе накину по сотне тысяч за шкуру, как есть. Остальное — наше дело. Не согласен — ищи других покупателей.

— Две, — сказал Кифару.

— Чего две?

— Накинь две сотни за шкуру. Тут их у меня дюжина. Все твои. Без засола. Завтра могу ещё столько же подвезти. — Видя, что Чак колеблется, добавил: — Дил?

— Дил, — блеснул зубами Чак и закрепил сделку могучим рукопожатием. После чего кивнул обоим бугаям, и те во мгновение ока разгрузили лодку. — Держи.

Он расстегнул пухлый кошель на поясе и намётанным глазом определил, какой толщины должна быть пачка причитавшихся Кифару банкнот. На всякий случай пересчитал. Кифару внимательно следил за неожиданно проворными пальцами-сосисками и потому перепроверять не стал. Чаку это понравилось.

— Автоматами не разбрасывайтесь, — напутственно заметил он на прощанье. — Здесь у нас такое не любят. Могут легко возбудиться.

— Ну, автоматы у нас не для привлечения, а для отвлечения внимания, — охотно пояснил Кифару, пропуская в лодку своих бойцов из прикрытия, о существовании которых Чак догадался только сейчас. Вооружённые кривыми мачете, они молча прошли на корму и сели.

Чак намёк понял и ничего больше говорить не стал. Повернулся и, почёсывая лоснящийся затылок, направился следом за бугаями, выполнявшими теперь работу носильщиков. Крокодильи шкуры на их плечах покачивали хвостами и лапками, будто прощаясь.

Деньги

На часть вырученных с продажи крокодилов денег Кифару по сходной цене купил себе магнитофон, точнее, модерновый бумбокс с набором дисков и радио. Когда с детства мечтаешь о стриптиз-клубе, бумбокс — не худшее начало для воплощения мечты.

С ролью танцовщицы блестяще — в прямом и переносном смысле — справлялась ненасытная в своей покорности Мазози.

Больше всего Кифару нравилась, когда она исполняла танцы, стоя посреди комнаты в тазу, намыливаясь и обливаясь из кружки. При этом она и в самом деле с головы до ног завораживающе блестела и наполняла единственного зрителя нескончаемым потоком желания, которое тот с удовольствием изливал на неё, а она всё это с себя смывала и начинала заново.

Ещё Кифару нравилось, что их отношения ни с одной стороны нельзя было назвать любовными. Истосковавшаяся по молодому мужскому телу да ещё наделённому безудержно порочной фантазией, Мазози готова была воплощать самые смелые из них просто потому, что испытывала новые для себя ощущения. Если бы на месте Кифару оказался кто-нибудь другой, такой же дерзкий и даровитый, она бы, наверняка, не задумываясь, отдалась ему. Но другого такого «носорога» найти было трудно на всём острове, поэтому для неё он был даже не любовником, а божеством. Он же этим пользовался, не разуверял и не разочаровывал, просто играя, как с глиной, из которой можно лепить любые фигурки, особенно обнажённые.

Мазози была рождена, чтобы оставаться голой.

Теперь, когда он познакомился с каждой родинкой и морщинкой на её коже, Кифару мог с уверенностью сказать, что его соседка, которую он раньше считал довольно заурядной и примечательной разве что хорошенькой дочкой, обладает почти идеальными формами. У Мазози были длинные ноги с тонкими икрами, покатые бёдра, гладкий живот, который она умела незаметно втягивать и делать плоским, узкая талия, глубокий пупок, хорошо развитая грудная клетка, на которой полные груди смотрелись естественными украшениями, хрупкие, хотя и в меру широкие плечи, и выразительная шея, любящая, когда в приступе наигранной ярости её сжимают сильные пальцы.

Покорная его вкусу, она путём разных женских ухищрений выпрямила свои природные кудри. Примечательно, что помогала ей Таонга, которая знала по собственному опыту, как это делается, поскольку некоторыми предпочтениями Кифару, сам того не подозревая, пошёл в отца. Вот было бы весело, если бы Мазози проговорилась, ради кого так старается! Кстати, Таонга ей не поверила, когда та сказала, мол, видела в одном журнале. За ужином, на который по случаю дня рождения Фурахи был приглашён старший брат, она решила посплетничать и предположила, что у подруги кто-то есть.

— Давно пора, — согласился, не вдаваясь в подробности, Абиой. — Её дочке уж скоро в школу, а она всё одна да одна.

Кифару подложил имениннику пирога и сделал вид, будто затронутая тема его не касается.

— Она хорошенькая, — продолжала Таонга. — Узури в неё. Она секретничает, но думаю, что дело ни в каком не журнале.

— С прямыми волосами вам всем лучше, — вынес вердикт Абиой и поинтересовался у сына, как идут дела с крокодилами.

— По первому заходу вроде бы всех перестреляли, — равнодушно ответил Кифару. — Через неделю-другую, думаю, ещё прокатимся, проверим.

— Хорошо. А что с трупами. Пустил в дело?

— Не лучшая тема для дня рождения, — заметила Таонга, хотя Фураха слушал, затаив дыхание.

— Пустил. Покупателя неплохого нашёл.

— Ты про Эмеку? Я его знаю.

— Нет, он дешевит, похоже. В Уганде нашёл. Кстати, спасибо, что напомнил. — Кифару сделал вид, что спохватился, сунул руку в сумку, в которой принёс братцу подарок — игрушечный пистолет, и достал увесистую пачку денег. — Это вам, на хозяйство.

— Тут еда, нехорошо, — снова повысила голос Таонга. — Деньги грязные.

— С каких это пор ты такой брезгливой стала? — сказал отец и по-хозяйски забрал пачку, добавив: — Молодец.

Мазози Кифару никаких денег не давал и подарков не делал. Она и не ждала. Предлог был прост: её деду не следовало знать об их связи. Он наверняка догадывался, однако если она продемонстрирует ему свою независимость, за последствия никто ручаться не мог. Поэтому лучше было избежать лишних провокаций. С другой стороны, Кифару прекрасно понимал, что за деньги можно купить любую красавицу, а вот когда твои прихоти исполняют просто так — это действительно дорогого стоит.

А прихоти естественным образом множились.

Некоторые могли даже выдать их связь куда красноречивее, чем какое-нибудь колечко, но поскольку речь шла, например, о рубцах от плётки на ягодицах, обычно прикрытых одеждой, дед не должен был их видеть, а если бы и увидел, то не мог бы никому в этом признаться, чтобы начать прилюдные разборки.

С каждым свиданием Кифару смелел, а Мазози становилась всё отчаяннее. Как-то вечером, когда уже достаточно стемнело, они занялись любовью прямо под звёздами, на крыше башни. Мазози умела хранить молчание, даже когда её пороли, поэтому не проронила ни звука, однако окажись поблизости какой-нибудь глазастый прохожий, он бы наверняка заметил странное движение там, где ему быть не положено.

Единственное, о чём Мазози даже в такие минуты не забывала, так это про свою ответственность перед дочерью, поэтому старалась не задерживаться допоздна и сёзно просила, чтобы Кифару её отпустил.

Однажды он ей запретил уходить, просто так, из прихоти, и она не осмелилась ослушаться. Осталась лежать, раскинувшись на кухонном столе, и безропотно ждать, пока он подравнивал ножницами густой комок волос под дрожащим животом. И только когда с улицы явственно донеслись крики Узури, звавшей мать, Кифару больно укусил добровольную рабыню за сосок и позволил убежать домой, едва успев накинуть длинную рубаху.

Золото

Чак оказался неплохим партнёром. Он больше к шкурам не придирался, при покупке очередной партии всех своих специалистов не приглашал, ограничиваясь собственным заключением, и исправно платил.

Правда, крокодилов на острове становилось с каждой неделей всё меньше, шкур — тоже, и Кифару призадумался о том, чем заняться в дальнейшем, если не их разведением. В фермера вроде Эмеки он превращаться не спешил.

Из размышлений по этому поводу его вывел сам Чак, который, вручая в очередной раз приятно тяжёлую пачку денег, поинтересовался:

— У тебя крокодилы-то ещё не перевелись?

Он шутил, однако Кифару воспринял вопрос серьёзно, если не сказать болезненно:

— С чего ты решил?

— Шкуры свежие, не из старых запасов, значит, ещё недавно на четырёх лапах бегали. Однако я не знаю такого места в округе, где бы их водилось безконечное количество. Вот и получается, что скоро конец охоте до нового поколения. Если, конечно, вы не всех самок там ещё переколошматили. Кстати, ты сам откуда будешь?

Раньше Чака никогда не интересовало происхождение шкур.

— С Кисивы.

— Откуда?

— С острова. — Кифару неопределённо махнул рукой в даль озера. — Почему спрашиваешь?

Вид у Чака сделался заговорческим.

— Как там у вас дела с травкой и порошками? — понизил он голос.

— Не понял.

— Понял, по глазам вижу.

— Погоди. Ты же сам мне ещё при первой встрече дал понять, что про всякую наркоту…

— Я тебя проверял, — ухмыльнулся Чак. — Тут у нас много всяких прытких околачивается. Ну, так как, интересует?

— Ты мне купить что ли предлагаешь? — по-прежнему не догонял Кифару.

— Что ли. А ты разве тоже предложить можешь? — Взгляд Чака стал настороженным.

— Нет.

— Что нет?

— Ничего нет. Ни травки, ни порошка, ни нужды их у тебя покупать. Я своих людей травить всякой гадостью не собираюсь.

— Почему стразу «гадость»? — обиделся Чак. — Когда чего-то слишком сильно ругают или, наоборот, хвалят, верить не стоит.

— У нас не хвалят и не ругают. — Кифару посмотрел ему в глаза. — У нас за это головы отрубают.

— Понял, — сразу сдулся Чак. — Возможно, правильно делают. Но ты подумай — дело прибыльное, не то, что крокодилы. Я же не в обиду тебе предлагаю, — добавил он извиняющимся тоном. — Другому бы не предложил.

— Спасибо за доверие, — ответил Кифару, удивляясь тому, как легко напугал столь грозного с виду богатыря. — Лучше расскажи мне про золото.

— Про золото?

Кифару не стал признаваться в том, что думает про золото так же давно, как про собственный стриптиз-клуб. Источником служил всё тот же американский журнал, где рассказывалось о «золотой лихорадке». Статья была проиллюстрирована нагловатой моделью, которая явно заложила ради такого дела последнее, что имела, оставив себе лишь ковбойскую шляпу да сапожки. Когда любоваться на её прелести Кифару надоело, он со словарём прочитал статью и узнал, что золото — вещь всегда в цене, всегда дорожающая и потому относительно надёжная. В отличие, скажем, от той бумаги, на которую о теперь менял бедных крокодилов.

— Ты же наверняка торгуешь золотом, Чак. Или знаешь, где его можно, если что, прикупить.

— Предположим, — последовал осторожный ответ.

— Откуда в Уганде быть золоту? — вмешался в их разговор Имаму, стоявший поодаль и обычно только наблюдавший за порядком, храня молчание.

— У нас тут всё есть, — буркнул Чак.

— Из Кении, если не ошибаюсь? Кустарное?

— Вот такое.

Чак словно специально готовился. Запустил пятерню в задний карман обтягивающих здоровенные ляжки джинсов и извлёк жёлтый камушек размером с горошину. Положив на ладонь, показал притихшим друзьям.

— Нравится?

Кифару был разочарован. Он никогда раньше золота живьём не видел, только в украшениях, и представляя его себе более ярким и сверкающим. Кивнул Имаму. Тот осторожно взял самородок с ладони, покатал в пальцах, попробовал на вес, нехотя вернул владельцу.

— Похоже.

— Что значит «похоже»! — возмутился Чак. — Ты спрашивал золото? Я показываю. Если хочешь знать, это примерно столько же по цене, сколько твой сегодняшний улов. Может, чуть подороже, правда.

Кифару покосился на Имаму. Тот пожал плечами, однако повторил свой вопрос.

— Разумеется, из Кении! — Золото перекочевало обратно в задний карман. — Откуда же ещё ему быть? Танзания сама себя налогами душит. В Кении дела попроще обстоят. С ними всегда можно договориться, а граница у нас достаточно длинная, чтобы найти удобную калитку.

— Контрабанда, значит? — предположил для верности Кифару.

— А ты хоть имеешь представление о том, сколько бы к цене прилипло, если бы его сюда в открытую завезли?

Кифару не представлял.

— То-то и оно…

Золотой камушек, пусть даже невзрачный на вид, манил.

Кифару прикинул, сколько у него скопилось дома наличности, и понял, что со своими людьми расплатиться есть чем. Можно было поторговаться.

— Беру, — сказал он.

— Что берёшь? — переспросил Чак, собиравшийся уже распрощаться.

— Золото. — Он показал собеседнику только что полученную пачку угандийских шиллингов. — На всё.

Чак хмыкнул и посмотрел на Кифару сперва недоверчиво, а потом с лёгкой насмешкой.

— Ты уверен?

— Уверен. Но только надо всё взвесить. На весах.

— Дело хозяйское. Идём, если не шутишь.

Прихватив в качестве охранника и эксперта по золотым самородкам Имаму, Кифару последовал за Чаком, но уже не на рынок, а куда-то мимо, на парковку. Там их будто поджидал двухместный пикап с работающим мотором. Чак предложил гостям забираться в кузов, сам сел на место пассажира, и они тронулись.

— Не нравится мне это, — признался Имаму, подставляя лицо пыльному ветру.

— Не переживай раньше времени, — подбодрил его Кифару. — Глядишь, нам ещё скидки дадут.

— Ага, а потом догонят и ещё дадут.

— Я доверяю этому Чаку.

— Возможно, напрасно.

— Вот сейчас и проверим.

Их прокатили по окраине городка, к которому примыкал рынок, и завезли во двор дома, сложенного из разноцветных кирпичей. Кирпичи явно забыли не только покрасить, но и отштукатурить. Второй этаж вообще состоял из бетонных плит. Крышей служили листы ржавого железа, криво торчащие над краем стены.

— Выходим, — скомандовал Чак.

— Это у вас так принято строить? — поинтересовался Кифару, оглядывая хозяйство.

— Это у нас так принято не привлекать лишнего внимания.

Действительно, внутри дом оказался на удивление опрятным и даже уютным, весь в коврах и явно недешёвой мебели. Дверь им открыла среднего возраста, но сохранившая привлекательность высокая дама с розовым тюрбаном на голове. Было непонятно, то ли она так всегда ходит, то ли только что волосы помыла. Спрашивать Кифару не стал, а вежливо поздоровался.

Дама оказалась не главной, а женой хозяина. То есть, наверняка, главной, но без «привлеченья лишнего внимания».

Мужа звали Виктор. По виду он был моложе своей супруги, однако говорил как-то странно, хрипловато и сквозь зубы, как крупные американские актёры, заставляя к себе прислушиваться.

Чак в двух словах обрисовал ситуацию и цель приезда.

— Садитесь, — сказал Виктор, указывая гостям на глубокие кресла, обтянутые… крокодиловой кожей. — Надо свериться.

Он вышел из комнаты и крикнул жене, чтобы принесла кофе покрепче.

Вернулся он раньше кофе, неся в руках большую пластмассовую книжку чёрного цвета. Когда он положил на стол и открыл ей ровно пополам, оказалось, что это никакая не книжка, а маленький телевизор с плоским экраном.

— Компьютер, — гордо уточнил Чак.

— С интернетом? — не остался в долгу Кифару, сразу вспомнивший свой разговор с мистером Стэнли.

— С ним самым, — подтвердил Виктор и стал нажимать на кнопки, меняя картинки на экране. — Вот сегодняшние котировки, — комментировал он происходящее. — Это вот на десять тридцать утра по Лондону. Следующий фикс будет в три часа, то есть по-нашему в пять. Ждать, думаю, не будем.

— Лондон Лондоном, — вмешался Имаму, — но это фикс, а не мировая цена. Нужна комбинация с Нью-Йорком.

— О, у нас тут есть крупные специалисты! — рассмеялся Виктор. — Правильно, комбинация определяет мировую цену, но от Лондона она отличаться не будет. Просто родственники тех, кто сидит в Британии, дают им зазор, чтобы спекульнуть и отовариться. Я предпочитаю следить за Лондоном. — Он вывел на экран график за неделю. — Тренд вниз, значит, скоро скакнёт.

— Тренды нас не колышут, — заметил Чак. — Скажи сразу, по чём сейчас продавать можем? Клиенты, видишь, ждут.

— Я понял, — сразу согласился Виктор. — Вот текущая цена. Одна тысяча семьсот восемьдесят долларов США за тройскую унцию.

— Это сколько в граммах? — насторожился Кифару.

— Тридцать один, — пояснил Виктор.

Имаму кивнул.

Кифару присвистнул.

— А я что говорю, — похлопал его по плечу Чак. — Затратная история. — И добавил, обращаясь к Виктору: — Но ведь мы можем предоставить скидку, верно?

— На первую покупку? — скептически прищурился тот.

— Пейте кофе, остынет, — напомнила его жена, заглядывая в комнату.

— Это не первая покупка, — сказал Чак. — Клиент проверенный. Мы с ними давно торгуем. Надо скидку дать.

— Хорошо, — сразу согласился Виктор и стал смотреть в потолок, что-то там пересчитывая. — Пять процентов.

Кифару положил на стол рядом с компьютером пачку.

— На сколько потянет?

— А сколько тут?

Кифару посмотрел на Чака. Чак назвал сумму. С памятью у него было всё в порядке.

— Минутку, — засуетился Виктор и снова удалился, чтобы вернуться с электронными весами и маленьким мешочком из фиолетового шёлка.

Глядя, как из мешочка на чашку весов выкатываются крохотные золотые камушки, больше похожие на лёгкие конфетти, Кифару нахмурился и заявил:

— А можно без мелочи? Неужели там нет одного подходящего самородка?

Виктор бросил взгляд на Чака, который ему подмигнул. Конфетти уехало с чашки обратно в кисет. Его место заняла золотая горошина — меньше, чем показанная на рынке, однако оказавшаяся дороже предложенной пачки. Виктор горошину забрал, поковырялся в кисете ловкими пальцами и выудил ещё менее впечатляющую.

— А как насчёт пробы? — тихо спросил молча наблюдавший за взвешиванием Имаму.

— То есть? — сделал удивлённое лицо хозяин золота.

— Ну, вы же нам не чистое золото продаёте. Цену лондонскую показали на чистое, последней пробы, а такой самородок — это в лучшем случае какая-нибудь восемьсот девяностая. Тут весь порядок котировки другой. Или я ошибаюсь?

Виктор снова посмотрел на Чака, правда, Кифару почувствовал в его взгляде не призыв к помощи, а страх. Видимо, Имаму попал в точку, причём ту, о которой не подозревал и сам Чак.

Пока в комнате висела пауза, Имаму продолжал, будто поясняя свою мысль исключительно для Кифару:

— Самородки идут на переплавку и теряют в весе. При этом, как мне рассказывали, сами они стоили по-разному в зависимости от размера. Скажем, если самородок от грамма до шести, ему цена долларов восемнадцать за грамм. Если же граммов десять-пятнадцать, то грамм в нём стоит уже долларов тридцать.

— Дай-ка калькулятор, — велел Чак.

Виктор пошарил на соседнем столе и нашёл, что просили. Руки его при этом заметно дрожали.

Чак убрал из чашечки всё лишнее и положил на ней свой собственный камушек.

— Двадцать восемь грамм? — призвал он Виктора в свидетели.

— Двадцать восемь.

— Множим пусть даже на тридцать пять. Получаем… — Чак потыкал пальцем в кнопки. — Получаем девятьсот восемьдесят. Могу даже до тысячи круглить. Похоже?

— Похоже, — согласился Виктор, на которого было больно смотреть.

— А ты сколько с меня, сука, брал? — не повышая голоса, продолжал Чак.

— Но это…

— Ты ещё оправдываться будешь?

— Я…

— Да именно ты!

Кифару смотрел и видел, как глаза Чака наливаются кровью. Сейчас должно было что-то произойти, что-то грубое, громкое и непоправимое.

— Может вам ещё кофейку подлить? — послышалось из-за двери.

Чак усилием воли взял себя в руки.

— Ладно. Мы с тобой позже поговорим. — Он снял с пояса чёрный кожаный пенал, оказавшийся телефоном, и кому-то позвонил. — Подъезжайте к Виктору. Да, дело одно есть. Нет, не по золоту. Золото тут вообще не при чём.

Телефон пискнул и отключился.

— Вопрос не в золоте, а в доверии. Правда, Виктор?

Не получив ответа, Чак вернул Кифару его пачку денег. Допил кофе. Потом взглянул на самородок в чашке весов, забрал, покрутил, будто впервые видел и неожиданно вложил Кифару в ладонь.

— Дарю.

— За что?

— Бери, пока не передумал. За умные мысли.

— Но если бы не Имаму…

— Это уж вы там сами решайте, кому что причитается. Дарю тебе. Считай, что за причинённые неудобства и попытку обмана. Со мной вот товарищ мой бывший потом поделится. Поделится ведь, Виктор?

— По… по… по…

— Поделится, — помог ему Чак. — А вот и детвора подкатила, — поднял он палец, заслышав рокот мотора на улице. До рынка вас подбросят, а я пока тут ещё в гостях посижу. Уж больно кофе хорош.

Кифару и Имаму сочли благоразумным не вмешиваться и лишних вопросов не задавать. От Виктора уже подозрительно пахло. Попрощавшись с Чаком и поклонившись издалека хозяйке, почувствовавшей неладное и застывшей немой статуей на пороге комнаты, они вышли во двор, и прежний пикап, действительно, увёз их обратно, в порт.

По пути Кифару попытался всучить самородок Имаму, но тот наотрез отказался.

— Понимаешь, дружище, не всё так просто. Золото — тема тонкая. Кто его знает, что в нём сидит. Чак — твой друг, не мой. Какие черти у него в башке — одному богу известно.

— И Виктору.

— И Виктору. А золото всё это притягивает. Может и ничего, что он тебе его подарил, от чистого, так сказать, сердца. Но я на себя брать его грехи как-то не очень хочу. Так что не обижайся, мне кроме уговорённого ничего не надо.

— Всё равно спасибо тебе.

Кифару пожал Имаму руку и подумал о том, что когда где-то убывает, то где-то обязательно прибывает. Чак сегодня потерял доверие, а он его обрёл.

История с золотом на том не кончилась.

Вечером Кифару снова заглянул проведать отца.

Сели ужинать.

— Вот, глядите, что мне сегодня добрые люди подарили, — решил похвастаться он, выкладывая на стол загадочно сверкающий при тусклом свете лампы самородок.

Отец осторожно взял золото двумя пальцами и уже хотел было что-то сказать, как его прервал звонкий голосок Фурахи:

— А у меня такой же есть!

— Не говори с полным ртом, — напомнила сыну Таонга.

— Добрые люди такие вещи редко дарят, — назидательно заметил отец. — Похоже, настоящее.

Обиженный тем, что ему не поверили, Фураха выскользнул из-за стола и куда-то убежал. Вернувшись, торжественно положил перед Кифару камушек размером побольше угандийского.

Камушек тоже загадочно сверкал. И оказался подозрительно тяжёлым на вес.

— Откуда он у тебя? — спросил Кифару, чувствуя спиной, что становится жарко.

— Ниоткуда. Нашёл. — Фураха уже взгромоздился обратно на стул и за обе щёки доедал ужин. — Красивый, правда?

Отец положил оба камушка на ладонь. Показал притихшей Таонге.

Кифару уже давно всё понял.

— Где ты его нашёл? — без улыбки спросил он брата.

— Тут недалеко.

— Завтра покажешь?

— Покажу, если ты меня на джипе покатаешь.

Кифару охотно пообещал.

Весов, тем более таких мелких, в доме не оказалось, но, судя по виду, в самородке Фурахи было граммов тридцать пять.

— Тут где-то тысяча американских долларов, — подытожил Кифару тоном знатока. — То есть больше трёх с половиной миллионов угандийских шиллингов.

Последняя цифра произвела на Таонгу впечатление.

— Ты уверен?

— Если не веришь, можешь спросить у Имаму. Он, оказывается, в золоте неплохо разбирается. Сегодня всем здорово помог.

Как именно и кому, никто уточнять не стал.

Фураха и Таонга отправились спать, а Кифару с отцом вышли попрощаться во двор.

— Думаешь, он не придумывает?

— Не замечал за ним.

— Выходит, у нас тут под самым боком золотишко водится, а мы и не знаем.

— Не спеши с выводами, сын. Завтра разберёмся. Бывает ведь: кто-нибудь что-нибудь случайно уронит, а мы начинаем уже непонятно что себе воображать.

— Золотом не кидаются.

— Это да, но кто знает.

— Я знаю. Надо Фураху предупредить, чтобы на всякий случай язык за зубами держал. Наверняка уже всей своей детворе показал, если и вправду нашёл.

— За мной завтра рано машина приходит, так что давай сам. Потом расскажешь.

— Ладно, спокойной ночи.

Ночь и вправду оказалась спокойной. Во всяком случае, Мазози не объявилась, хотя собиралась, и Кифару проспал до первых петухов.

Находка

Фураха, за которым он зашёл, оказался в школе.

Отец, действительно, уже уехал.

Таонга была одна и занималась домашним хозяйством.

— Думаешь, это и в самом деле золото? — спросила она, перемывая вчерашнюю посуду и одновременно умудряясь помешивать что-то вкусно пахнущее в кастрюле.

— Ты сама видела. Похоже. Он скоро будет?

— Фураха-то? Не знаю, но сейчас у них там дни короткие стали, уроков мало, так что можешь подождать.

Она с интересом посматривала на сына сестры.

— А ты подрос.

— В каком смысле? — удивился Кифару.

— В смысле возмужал. — Таонга улыбнулась. — Слышала, кое-кто на тебя глаз положил.

Она наверняка имела в виду Мазози, однако Кифару уточнять не стал. Претворился, будто не понял намёка.

— Жениться пока не собираешься?

Он рассмеялся.

— А что, у тебя есть кандидатки?

— Ну, кандидатки всегда найдутся. Было бы желание. — Таонга последний раз помешала кастрюлю и накрыла крышкой. — Останешься обедать?

— Не откажусь, но лучше давай сделаем по-другому. Если Имаму на месте, я встречу Фураху у школы, мы прокатимся, а потом оба приедем.

— Тогда уж и Имаму зови, раз он таким полезным оказался.

Имаму он дома не застал. Джипа тоже. Вероятно, именно он и подобрал отца поутру.

Кифару прошёлся до школы, справедливо решив, что катание можно отложить и на потом. Главное — разобраться с золотом.

Школа была недавно перекрашена в салатовый цвет и ещё попахивала свежей краской.

С пляжа доносились крики футболистов.

Уничтожение крокодилов привело к резкой активизации пляжного досуга. Футбол обретал на острове второе дыхание.

— Кифару! — Фураха, видимо, заметил брата ещё через окно и вырвался на улицу первым из учеников. — Ты без джипа?

— Отец на нём с утра катается.

— Ты обещал.

— И не забыл. Но сперва покажи свои золотые прииски. Покататься всегда успеем. Кстати, твои дружки в курсе?

— В курсе чего?

— Находки. Ты им показывал?

— Зачем? У них у самих всякие камушки есть.

— Какие? Как твой?

— Да нет, обычные, каменные, не железные. На берегу собирают.

— А ты свой где откопал?

— Мы туда и идём. Сам увидишь.

Фураха, как и в своё время Кифару, не отличался многословием.

Братья шли в противоположную сторону от пляжа, в обход площади, куда-то дальше, где Катикати заканчивался кукурузным полем, за которым тянулся овраг. Кифару там тоже когда-то в детстве играл, но с тех пор больше не наведывался, поскольку часть оврага жители приспособили под городскую свалку. Отходов вообще-то было немного, они привыкли всё пускать в дело, однако то, что могло сгнить, не причиняя вреда природе, оказывалось в овраге. Запах, как он помнил, всегда стоял соответствующий, поэтому Кифару не могло не удивить, что нынешняя детвора этого вонючего захолустья не чурается.

— И часто вы сюда бегаете?

— Да нет. Мы тогда в прятки играли.

— Мы тут тоже в прятки играли…

— И в войну…

— И в войну.

Кифару было стыдно признаться, но именно в этом овраге он впервые поцеловался. Как же звали ту девочку?

— Хочешь сказать, что твоё золото валялось прямо тут? — спросил он, когда они уже спускались по покатому склону, хватаясь для устойчивости за клочья травы.

— Вон, смотри! — вместо ответа воскликнул глазастый Фураха.

Он соскользнул вниз и присел на корточки. Нагнувшись, Кифару увидел, как брат маленькими пальчиками выковыривает что-то из-под невзрачного гравия.

— Ещё один!

Не прошло и минуты, как на ладошке лежало два мелких, однако вполне настоящих самородка. Кифару не верил собственным глазам, потому что такого не могло быть. Однако именно так всё и произошло, о чём в тот же день было рассказано отцу. Фураха с гордостью показал ему стеклянную банку из под какого-то лекарства, до половины заполненный желтоватыми камушками.

Абиой взвесил банку в руке.

— Тяжёлая.

— Приятно тяжёлая, — поправила его Таонга, которая уже всё знала и теперь с интересом участвовала в обсуждении.

— Дай-ка лучше какую-нибудь фарфоровую посудину.

Получив блюдце, Абиой вынул из банки первый попавшийся самородок и провёл им по белому краю. Присмотрелся.

— Видите какой-нибудь след?

Следа не было.

— Мне Имаму по дороге объяснил, что встречаются металлы, очень на золото похожие, но не золото. Например, пирит. Но если бы это был пирит, то на блюдце осталась бы чёрная полоска.

— Это золото, пап, — надул губы Фураха. — Всамделишнее.

Взрослые не стали с ним спорить, а задумались о том, как с этой находкой поступить.

Конечно, найденное братьями и то, что они ещё могли насобирать в овраге, принадлежало им. Однако если овраг — это русло пересохшей реки, золота там должно быть немало, вот только чтобы его найти, потребуется и немало усилий, связанных с копанием в грунте. И не руками и совочками, но мотыгами и лопатами, если не специальной техникой вроде невиданных на острове экскаваторов и бульдозеров. Иными словами, пыли и шума будет много, то есть о находке в итоге будут знать все. А земля на Кисиве общая. Это не Америка и не Австралия, где золотоискатели, точнее, золотодобытчики заранее покупают нужные им участки и только потом, получив разрешение властей, начинают их раскапывать по своему усмотрению. Поэтому Таонга считала, что никакой тайны делать не надо, а найденное золото должно идти в общую казну города.

— В таком случае, — рассудил Кифару, — завтра можно смело закрывать рынки, потому что овощи и фрукты, выращенные на острове, тоже принадлежат всем, а не их хозяевам.

— Фрукты выращивают люди. Они берут деньги за свой труд, — возразила Таонга, тщетно ища поддержки у Абиоя.

— Так ведь и золото мы будем доставать из земли собственным трудом. Почему оно должно принадлежать всем? — сказал Кифару.

— Это наше золото, — поддержал брата Фураха, осторожно роняя камушек обратно в банку.

— Что ты собираешься с ним делать? — задал сыну более прозаичный вопрос Абиой. — Здесь, как ты понимаешь, оно никому не нужно. Видимо, поэтому его никто в овраге и не собирал, даже если находил.

— Если бы жизнь была только на нашем острове, понаделал бы украшений для Таонги, — ответил Кифару. — А так ты не хуже меня знаешь, что золото ценится всюду и всегда растёт в цене, даже если прямо сейчас падает. Завтра оно может быть чуть дешевле, чем сегодня, но через месяц наверняка будет дороже. Я слышал, что в других странах люди предпочитают в него инвестировать, откладывая на чёрный день и не трогая годами. Поэтому лишним оно никогда не будет, даже у нас. Золото всегда можно хорошо продать, особенно если знать правильных покупателей.

— Ты знаешь?

— Да. — Кифару вспомнил мистера Стэнли. — По крайней мере, двух.

— А ещё из золота можно делать деньги, — вставил Фураха.

— Мы об этом и говорим, — улыбнулся отец.

— Нет, вы говорите о том, чтобы его кому-то продать. Никому его продавать не надо. А надо сделать деньги. Свои деньги.

Взрослые переглянулись и посмотрели на Фураху.

Фураха смотрел на банку.

— Если золота много, — сказал он, довольный вниманием, — из него можно понаделать монет. Нам Вереву рассказывала, что раньше деньги были золотыми.

Об этом она и Кифару в своё время рассказывала, вот только думал он тогда больше о далёкой вьетнамской красавице, чем о золоте.

— И что ты с этими монетами будешь делать? — ласково уточнила Таонга.

Фураха удивился.

— То же, что и с обычными деньгами: зарабатывать, покупать, продавать. Кифару вон сколько бумажек приносит, а ты только и знаешь что называешь их «грязными». Бумажки стираются и рвутся. Золото надёжнее. Это металл. Его нельзя порвать, но зато можно отмыть, если что.

Хотя все рассмеялись, Кифару снова взглянул на брата другими глазами, как тогда, на пляже.

В словах Фурахи было какое-то зерно смысла, пока, правда, ускользавшее от него. Золото — это всегда деньги. То есть его всегда можно в деньги превратить. Но ведь в принципе то, что он называет «деньгами», это и в самом деле не более чем бумага, хоть угандийская, хоть кенийская, хоть шотландская. В отличие от золота, которое, действительно, металл. Нужно это обдумать и обязательно обсудить с кем-то, кто разбирается. Вот только кто? Но ведь Фураха, молодчина, и это подсказал: Вереву. Она стала учительницей не потому, что ей велели, а потому что она больше остальных всем интересуется, много всякого читает и вообще женщина умная. Если она столько всего знала, когда он ходил в школу, то сложно даже представить, сколько нового она знает теперь. Наверняка что-нибудь подскажет.

— Утро вечера мудренее, — сказал он, кладя конец спорам и демонстративно вставая из-за стола. — Мне с этим надо переспать. Завтра что-нибудь придумаю.

— Но банка пусть останется у нас, — спохватился Фураха. — Хорошо?

— Хорошо. Сторожить золото поручаем тебе. И никому в школе не проговорись. И ты тоже, — добавил Кифару, обращаясь к Таонге. — Наша находка должна от всех оставаться в секрете. Пока мы ни поймём, как её лучше использовать.

— Ох, ну и деловые у меня потомки! — услышал он уже в дверях смех отца.

Так и пришёл домой с улыбкой.

Стандарт

Дом старейшины Мвеная, отца Вереву, выходил окнами на площадь Мраба, однако вход в него располагался с обратной стороны, скрытый зарослями пальм.

Кифару бывал здесь разве что в далёком детстве, когда после укуса мухой цеце пропустил много уроков в школе и по отцовской договорённости приходил заниматься с Вереву, чтобы хотя бы кое-что наверстать.

С тех пор ничего не изменилось.

Замуж Вереву до сих пор не вышла и, похоже, уже не собиралась. Да и времени у неё на подобные вещи больше не оставалось. Старый Мвенай всё чаще болел. За ним приходилось ухаживать. Остальное время занимала школа, поскольку второй учительницы в Катикати по-прежнему не было. Говорят, её искали, однако безуспешно.

— Есть кто? — окликнул прохладную темноту за порогом Кифару.

— А кто нужен? — донеслось в ответ хриплое покашливание.

— Сиди, это Кифару, я с ним поговорю, — услышал он женский голос.

Как она могла так безошибочно его узнать? Они не разговаривали целую вечность. Хотя, нет, пожалуй, не вечность. Ведь он недавно заходил за братом в школу, и они перебросились несколькими незначительными фразами.

— Может, я не вовремя? — спросил он, когда в прихожую вышла Вереву, усталая, но как всегда приветливо улыбающаяся.

— Нет, нет, что ты, ты всегда вовремя, заходи, Кифару.

Внутри дом казался больше, чем снаружи.

Она провела его мимо комнаты, где курил и кашлял Мвенай, на всякий случай прикрыла дверь и усадила на старенький диван в гостиной. Обстановка была обычной, как у всех. Только в углу прятался накрытый салфеткой ящик телевизора. Если для кого-то это было признаком роскоши, для Вереву, как понимал Кифару, он был источником знаний о мире.

Ради которых он и наведался к ней сейчас.

После обычных расспросов о том, о сём, Кифару перешёл к делу.

— Я вообще-то к вам за консультацией, — сказал он, чувствуя, что по привычке стесняется, как на уроке.

Вереву была постарше Мазози, но едва ли старше Таонги, при этом полнота придавала ей солидности, да и иначе как на «вы» он уже к ней обращаться не мог. В школе она часто надевала очки, но сейчас, в домашней обстановке, была без них, отчего глаза её сделались красивее, а взгляд — беззащитным. Она молча слушала, не перебивая.

— Я тут подумал о том, что вот мы у себя на острове используем всегда чужие деньги. С востока к нам приходят кенийские бумажки, с запада — угандийские. Все давно к этому привыкли и никаких неудобств не замечают. Получается, что нас самих будто и нет вовсе. Но это ведь неправильно. Я понимаю, что во времена молодости вашего отца и моего деда принято было прятаться…

— Скрываться… — поправила она.

— Хорошо, пускай скрываться. Сути это не меняет. Про Кисиву никто не знает, и мы считаем, что это хорошо.

— А что в этом плохого? — Вереву подложила под спину подушку.

Она сидела напротив него, в кресле, приняв расслабленную позу, за которой угадывалось напряжение. Неужели теперь его присутствие заставляет даже знакомых людей зачем-то нервничать и всячески это прятать? Или скрывать?

— Как вы, должно быть, знаете, мне по роду занятий последнее время пришлось немало покататься по нашему острову, и я пришёл к выводу, что…

— Кто тебя научил так выражаться?

Она не возмущалась, она подшучивала. Во всяком случае, глаза её смеялись.

— Говори проще, Кифару. Я тебя и так отлично понимаю. Ты ведь сейчас не на работе.

— Тоже верно. — Он улыбнулся в ответ. — Я хотел сказать, что нам было бы неплохо завести собственные деньги.

— Ты имеешь в виду «напечатать»?

— Ну да, напечатать.

— Зачем?

— Затем же, зачем нам нужен собственный язык. Можно, конечно, говорить до гроба на суахили, но мы же этого не делаем. Мне казалось, что деньги, как и язык, это часть культуры.

— Тут бы я с тобой поспорила, разумеется, но не стану. — Вереву прислушалась к кашлю отца за стеной. — Думаю, ты понимаешь, что «напечатать деньги» стоит денег?

— Конечно. Я не об этом. Это дело десятое. Я о принципе.

— О принципе?

— Да, о принципе этих самых денег. Вы ведь нам в школе про это рассказывали, правда, рассказывали как детям.

— Вы и были детьми, если мне не изменяет память.

— Именно. А теперь я бы хотел, чтобы вы объяснили мне взрослым языком. Ведь деньги откуда-то берутся. И сколько бы мы их ни тратили, они никуда не деваются.

— И это их главная беда.

— В смысле?

— В смысле, что когда денег становится больше, они делаются дешевле, то есть теряют в цене. В учебниках это объясняется «девальвацией».

— Слышал, представляю себе. Но не очень хорошо представляю себе причину.

— Ты же сам совершенно правильно назвал кенийские деньги «бумажками». В Уганде деньги ещё больше бумажки.

— Почему?

— Потому что их стоимость не определяется ничем, кроме «рынка». А рынок сегодня — это обычная политика. То есть если страна котируется в мире, если её почему-то уважают, то уважают и её деньги. Если нет — её деньги никому не нужны.

— Поэтому в цене доллары и фунты?

— Можно сказать и так. Хотя и они тоже с некоторых пор бумажки.

— С каких?

— Когда были откреплены от золота.

— Как «откреплены»?

— История долгая, — вздохнула Вереву. — Скоро уже лет сто как американцы приняли решение о том, что унция золота будет стоить тридцать пять долларов, а все остальные валюты должны к их доллару привязываться. Но такая ситуация мешала банкам, уже тогда начинавшими владеть странами вместе с их правительствами, печатать столько денег, сколько им было нужно. Поэтому постепенно снова всё свалили на «рынок», и доллар по отношению к золоту стал дешеветь. Несколько лет этот процесс для видимости сдерживали, однако в Лондоне унция уже ходила по сорок, если не ошибаюсь, долларов. Банки закричали, что нужно спасать экономику, хотя спасали, даже крокодилу понятно, именно их, а никакую не экономику. Потому что когда доллар от золота всё-таки отвязали, он стал окончательно превращаться в бумагу, которой сегодня нужно в пятьдесят раз больше, чтобы эту самую унцию купить.

— В пятьдесят!

— У тебя, помнится, считать неплохо получалось. Раздели сегодняшнюю цену за унцию в почти две тысячи долларов на тридцать пять, вот оно примерно пятьдесят и получится.

— Где-то пятьдесят четыре, — прикинул в уме Кифару.

— Ну, вот видишь.

— Да, ну и дела…

Она ждала, не зная, достаточно ли его просветила и может ли вернуться к собственным проблемам.

— Если не ошибаюсь, Вереву, вы сами только что упомянули, мол, деньги котируются тогда, когда котируется страна.

— Так и есть.

— Но в таком случае я тоже прав, потому что наша Кисива и денег не имеет, и, мягко говоря, не котируется.

— Хочешь вернуться к началу разговора? Ну зачем, скажи на милость, нам «котироваться»? По-моему, нам и так неплохо.

Кифару невольно ещё раз оглядел скромную обстановку.

— А по-моему могло бы быть гораздо лучше, — ответил он, не сразу заметив неловкость ситуации. Получалось, будто он критиковал чужой дом. Поправился: — Не для этого наши предки спускались с Килиманджаро.

— Не наши, а твои, — тихо заметила Вереву.

Она, разумеется, всё знала.

— Это не имеет значения. Вы ведь понимаете, что я хочу сказать, только почему-то не хотите в этом признаться.

— Тавтология.

— Кто?

— Тавтология. Ты два раза подряд употребил «хотеть».

Она ставила его на место. Конечно, в шутку, просто уходя от ответа, но ему сейчас было нужно другое.

Кифару посмотрел на свою бывшую учительницу пристально, как умел только он.

— А можно деньги обратно к золоту привязать?

Вереву прочитала в его взгляде не детское любопытство, но желание понять.

— Можно. Хотя сегодня принято считать, что нельзя. Потому что жизни теперь учат банки.

— И что для этого, по-вашему, нужно?

— Золото. Много золота.

— Сколько?

— Достаточно, чтобы его эквивалента в виде напечатанных один раз бумажек хватило на всё население страны.

— У нас не такое уж и большое население, — заметил Кифару.

— Да, но золота нет вовсе.

Он не собирался посвящать её в детали. Он пришёл понять принципы.

— Предположим, что я его где-нибудь достану. Что делать дальше?

— По пунктам?

— По пунктам.

Вереву рассмеялась, впервые с начала их разговора искренне и заливисто. Видимо, его просьба так её озадачила, что она на мгновение позабыла про отца.

— Хорошо. Собираешь всё золото, которое найдёшь. Желательно в одном месте и желательно в таком, чтобы его никто не смог бы украсть, но при этом все бы знали, что оно там есть.

— Понятно.

— Затем придумываешь деньги: название, картинки, номинал для каждой купюры. Печатаешь их где-нибудь в третьей стране, где есть соответствующее оборудование, бумага и краски. Привозишь обратно. Открываешь государственный банк. Деньги раздаёшь населению, чтобы оно могло ими пользоваться. Пришедшие в негодность банкноты принимаешь, заменяешь новыми и уничтожаешь. Чтобы количество денег относительно массы золота не менялся.

— То есть, я правильно понимаю, что в таком случае любой сможет за эти новые деньги купить себе часть этого самого золота?

— Теоретически да. Иначе бы никакой «привязки» не получились. Золото в хранилище банка является гарантией ценности ходящей по рукам бумаги. Если в банк приходит покупатель и хочет обменять свои бумажные деньги на настоящее золото, он должен иметь право это сделать. Иначе система не заработает.

— А почему вы сказали «теоретически»?

— Ну, ты же не хочешь, чтобы хранилище банка в один прекрасный день опустело? Для избегания подобной ситуации давно придуманы разные способы. Например, банк, точнее правительство в его лице, может постановить, что да, любой житель острова может купить золото, но только, скажем, не меньше килограмма. Или десяти. Но десять килограммов — это не те деньги, которыми будет обладать даже самая зажиточная семья. Обычная психология. Человек знает, что купить может, хотя на самом деле не может. Золото остаётся в банке, большая часть населения от него как бы отсекается, но при этом право на покупку — вот, пожалуйста, сколько хотите.

— … только не меньше килограмма, — восхитился такой простой идее Кифару.

— В начале прошлого века, когда закончилась первая мировая война и запасы золота сильно оскудели, в Европе постановили, что золото теперь продаётся только в слитках и только, если не ошибаюсь, весом в двенадцать с половиной килограммов.

— Ничего себе!

— Плохо такими мерами заканчивать, то есть прибегать к ним тогда, когда другие способы сохранить золотой стандарт просто не действуют. А вот если сразу ограничения установить, никто лишний раз не задумается.

Зато задумался Кифару. От разговора с учительницей он получил даже больше, чем ожидал. Она будто знала, что он придёт, и специально подготовилась. Он этого не забудет.

— Спасибо вам за науку.

Кифару встал.

Вереву проводила его до улицы. Сказала на прощанье:

— Будь осторожен.

— Кстати, я там кое-что на диване оставил, — спохватился он.

— Ой, сейчас принесу!

— Нет, нет, Вереву, это я вам оставил. Вы мне очень помогли.

— Да брось ты, Кифару!

Он ответил ей улыбкой, пожал тёплую ладонь и направился в гости к Абрафо — единственному, кому мог доверить свою новую тайну.

Золотодобытчики

Овраг тянулся на добрых два километра.

— Раньше тут была река, — уверенно предположил Абрафо, когда они дошли до его дальней части, заканчивавшейся ничем.

— С чего ты взял?

— Все овраги были когда-то реками.

— По-твоему, земля сама не может треснуть?

— Может, но тут точно была река. Посмотри на эту гальку. Она гладкая, значит, обточена водой.

С последним доводом было трудно не согласиться.

— Река-то и намыла твоё золото, — продолжал рассуждать Абрафо, присаживаясь на корточки и шебурша пальцами в траве.

— Наше золото, — поправил приятеля Кифару.

— Которого тут нет, — подвёл тот итог своим тщетным поискам. — Наверное, оно там, где русло было глубже.

— А ты вот, держи-ка. — Кифару торжественно вручил ему лопату, которую всю дорогу нёс на плече. — Побудь рекой — копни поглубже.

Абрафо оскалился, демонстративно плюнул на ладони и принялся за работу.

Глядя на него, Кифару думал о том, как обезопасить овраг от вмешательства посторонних. Поскольку на острове посторонних не было и быть не могло. Остров принадлежал им всем и никому в отдельности. С одной стороны, никто не имел права забрать у него то, что он найдёт, но и он точно так же не имел права громко сказать, мол, моё, не трогайте и даже не подходите. В лучшем случае его бы просто не поняли. А если бы поняли, что он не шутит, призвали бы к ответу. И неважно, что старейшины кашляют и вот-вот помрут — их власти вполне достаточно, чтобы как следует попортить ему жизнь. Вплоть до изгнания, чего прежде не случалось, но кто знает — начать-то никогда не поздно.

По дороге сюда они этот вопрос обсуждали, и Абрафо предложил сказать, будто овраг оцеплен, поскольку в нём обнаружено несколько семейств опасных крокодилов. Отчасти он был прав: перекрыть овраг непременно стоило, это дало бы им некоторое время на быстрое прочёсывание территории, однако совсем не достаточно, чтобы выбрать всё. Для этого тут потребуется в прямом смысле надолго окопаться, а любому понятно, что с лопатами на крокодилов не охотятся и землю ради этого не роют. По крокодилам стреляют. Значит, сразу же появятся многочисленные любопытные, и всё всплывёт наружу.

Просто взять и купить овраг он тоже не мог — за неимением продавцов. Был необходим убедительный повод, который бы разом отбил у всех обитателей Катикати и соседней Киджиджи охоту совать сюда нос, пока ведутся работы.

— Похоже, ты был прав.

Абрафо стоял над горкой выкопанной земли, которую только что тщательно обследовал, и показывал небу вполне внушительный слиток размером почти с перепелиное яйцо.

— Если так пойдёт дальше, нам понадобятся не сумки, а мешки.

Кифару читал, что у американских золотоискателей при виде настоящего золота начинали трястись руки, пересыхало горло, и они приходили в безумную радость. Абрафо выглядел довольным, но даже наполовину не настолько, насколько радовался в детстве удачно забитому голу. Видимо, он не до конца понимал важность находки. И её цену. Это давало надежду.

— Я даже на полотно в землю не вошёл, — продолжал Абрафо. — Думаю, чем глубже от поверхности, тем его больше. С нашего конца овраг наиболее глубокий, поэтому золото прямо под ногами. А тут придётся чуток копнуть, но зато теперь мы знаем, что те самородки, что валялись у свалки, не случайные. Овраг, братец, считай что золотой.

— Возможно, не только овраг, — оглянулся на пальмовые заросли Кифару. — Только представь, если золото лежит на глубине по всему острову!

Абрафо представил, но сразу же прогнал соблазнительную мысль прочь:

— Когда тебе близнецы подвал рыли, много золота нашли?

Кифару об этого ничего не было известно.

— То-то и оно.

— На эту тему лучше с Имаму переговорить. Он кое-что в таких вопросах смыслит.

Имаму стал третьим, кого он посвятил в своё предприятие.

— Золото обычно залегает жилами, — сказал тот, с интересом разглядывая разложенные по столу самородки.

Разговор происходил у Кифару дома, за закрытыми дверьми.

— Поэтому имеет смысл первым делом полностью освоить овраг. Возможно, нам с ним просто повезло, и у нас такая жила одна-единственная.

— Нам бы повезло гораздо больше, если бы она была не одна, — покачал головой Кифару и в нескольких словах пересказал то, что понял со слов Вереву.

— Так ты решил собственные деньги запустить?! — воскликнул Абрафо. — Отличная идея! Закажем красивые, с картинками, от носорога до футбольного мячика. Или с нашими портретами. Ведь мы же золото нашли.

— Вообще-то его нашёл Фураха, — заметил Кифару и добавил: — Так что теперь я вообще не знаю, кому это золото должно принадлежать. — Он посмотрел на Имаму, призывая его присоединиться к обсуждению и высказать своё свежее мнение. — Когда народ прослышит о золоте, овраг разгребут за полдня.

— Не разгребут. — Имаму задумчиво складывал золотые камушки в узор. — Вон Абрафо прослышал — и ничего. Я прослышал — и тоже не бегу домой за лопатой. Золото на большой земле в почёте. У нас его, сам знаешь, не до конца понимают. В хозяйстве оно не пригодится, разве что как украшения, но украшения — это не хозяйство, а блажь, так что…

— Но могут как раз на большую землю слухи и донести.

— Это да. Тогда нам тут точно несдобровать. Те же кенийцы нагрянут уже не с автоматами, а с пушками.

Друзья замолчали, разглядывая стол.

У Имаму получилось выложить на его поверхности нечто вроде большого ууме. Когда Абрафо ему со смехом об этом намекнул, Имаму обиделся и сказал, что это просто башня. Как та, под которой они сейчас сидят.

— Всё равно ууме, — настаивал Абрафо. — Кифару, скажи ему, что ты на самом деле строил не башню, а большой-пребольшой кол, который показываешь Уганде и вообще всем нашим соседям.

Как оно часто бывает в жизни, разрядка и отвлечение внимания помогли вернуть излишне напряжённую мысль в правильное русло. Первым очнулся Имаму.

— Погоди, Кифару, ведь ты, если я правильно понял твой разговор с Вереву, собираешься золото не себе забрать, а всем раздать. Только бумажками, а не самородками. Верно?

— Ну, вообще-то да. Самородки придётся переплавить в слитки и хранить в надёжном месте. Или в нескольких.

— В таком случае, я не вижу больших сложностей начать добычу прямо сейчас. Мы же не будем ни у кого воровать. А народу если это на пальцах объяснить, он тоже не дурак, поймёт.

— Что поймёт?

— Что золото у него не забирается, а собирается, ему же во благо. Чем больше мы золота складируем, тем весомее будет наше царство-государство. Вон у мировых держав оно сотнями тонн измеряется, но и жителей там сотни миллионов. А у нас? Если мы хотя бы тонну отроем, в пересчёте на одного человека это будет несметное сокровище. Ловишь мою мысль.

— Ловлю, — оживился Кифару. — Вот только народ у нас разный и мыслит по-разному. Кто-нибудь наверняка смекнёт выгоду, захочет, раз такое дело, собственное золотишко найти да сбагрить его кому-нибудь в той же Кении. А там возникнут справедливые вопросы, мол, как да откуда. И снова мы утыкаемся в пушки с автоматами.

— Тайна нужна, — согласился Абрафо. — Не будешь же всех отплывающих рыбаков проверять, не прячет ли он под сетями пакетик с такими вот камушками.

— Не будешь. Да, задача…

Стали думать, как сделать так, чтобы всем было хорошо, но никому при этом не было лучше, чем другим, чтобы в итоге не стало хуже всем.

Помогла природа. Точнее, погода.

С приходом сезона дождей среди жителей острова всегда отмечалось увеличение количества всяких недугов, будь то ревматизм или обычная простуда. Во всяком случае, таковыми данными располагала мать Абрафо будучи местным врачом.

Теперь, когда к ней приходили с головной болью, больным горлом или насморком, она не просто давала капли или таблетки, но доверительно сообщала, что, очень может быть, источником нынешней волны заразы является не что иное, как запущенная свалка в овраге.

На уроках в школе Вереву разъясняла притихшей детворе, что выброшенное туда их родителями гниёт, а потом либо уносится дождевой водой и попадает обратно в пищу, либо в редкие солнечные дни испаряется и прямо по воздуху разносится и попадает им в носы.

Довольно быстро молва об опасном овраге разошлась по всей округе.

Со свалкой нужно было во что бы то ни стало что-то делать. Например, зарыть.

И снова добровольную помощь населению первой вызвалась оказать безкорыстная дружина во главе с Кифару и его отцом.

Да, в истинное положение вещей и задачи пришлось посвятить не только мать Абрафо и Вереву, но и бригаду копателей из наиболее доверенных бойцов, однако все они были людьми надёжными и легко контролируемыми. Кроме того, все заговорщики прекрасно знали, что ложь говорится во благо, никого специально не приходится травить, всё происходит точно так же, как происходило в предыдущие годы, только на сей раз придуман удобный «козёл отпущения», под предлогом уничтожения которого будет сделано доброе дело для всего острова и уж точно для обитателей Катикати.

Копаться в овраге стало опасно и почётно.

На отважных дружинников смотрели как на героев.

Никто из обычных жителей со своим мусором к оврагу больше не приближался, а складывал прямо перед домом в специальные пакеты, которые были закуплены Кифару и розданы просто так, чтобы утром или вечером его люди их собирали и уносили… закапывать.

Буквально за неделю овраг превратился в зону отчуждения и опасности.

Тем временем проводившиеся там работы каждый день приносили замечательные плоды. Найдённое золото уже не помещалось ни в какие банки, а складывалось в специально сколоченные деревянные ящики, которые по ещё крокодильей традиции затаскивались в подвал дома Кифару.

Это, конечно, было не дело. Кифару не собирался превращаться в сторожа золотого фонда острова. Он хотел продолжать жить свободной жизнью без лишнего внимания со стороны. Однако здравомыслие не позволяло ему теперь отказаться от круглосуточной, пусть даже неприметной охраны в лице трёх дружинников с автоматами, двое из которых прогуливались на некотором удалении по периметру, а третий дежурил прямо на крыше. Ребята за это неплохо получали и не жаловались, а вот он чувствовал себя в прямом смысле узником золотой клетки.

Изингоме и Като было дано задание рыть специальный погреб под постоянное хранилище, но они честно отказались делать это раньше, чем земля просохнет. Можно было, разумеется, работать и в дождь, под брезентовым навесом, однако тогда за надёжность постройки они не ручались. А задача ставилась, чтобы погреб прослужил века.

Во избежание простоя, они приступили к возведению дома над будущим хранилищем. Дом должен был являть собой перспективную штаб-квартиру дружины Катикати, поэтому ничто не мешало сразу сделать его большим и вместительным. Так, чтобы в итоге расположить под одной крышей драгоценный погреб, его постоянную охрану и банк.

Про банк и истинную цель погреба не догадывались даже строители, а Кифару имел моральное право никого лишнего, кроме ближайших друзей, в свои задумки не посвящать, поскольку все вышеперечисленное оплачивал практически из собственного кармана, то есть из тех денег, что удалось заработать на несчастных крокодилах.

Место для штаб-квартиры было выбрано таким образом, чтобы не вызвать вопросов даже у старейшин — на пустыре между кукурузным полем и дорогой к соседнему Киджиджи. Тут уже никто не из жителей не стал бы возмущаться, как в случае с домом самого Кифару. Тем более что кому теперь придёт в голову мешать таким отважным и полезным ребятам исполнять свою работу для всеобщего процветания?

На первичное прочёсывание оврага ушёл месяц. Перед укладкой в ящики золото взвешивалось и записывалось в специальную тетрадь, которую Кифару по примеру Чака теперь всегда носил при себе. Диктофону он эту информацию не доверял, да и считать так было сподручнее. А считать было что. Месяц работ даже по грубым подсчетам — ввиду отсутствия на острове точных весов — наполнил подвал его дома более чем тремя тоннами самородков. Мелкая шелуха тоже собиралась, промывалась и упаковывалась отдельно: её ссыпали под вечер в пластиковую канистру из-под бензина с большой крышкой. Канистра заметно тяжелела, однако взвесить её они пока не удосуживались.

За месяц определились и роли наиболее доверенных лиц. Так Абрафо теперь отвечал за старателей и добычу в целом. Вереву выступала в роли советника наравне с Имаму, который совмещал при этом должность супервайзера, перед которым отчитывался Абрафо. Отец обеспечивал общую безопасность работ и хранения. Кифару держал текущую кассу, отвечая за то, чтобы все участники процесса оставались довольны потраченным временем и усилиями. Ну и понимали, что выгоднее молчать, чем болтать лишнее.

Именно Вереву настояла на том, что прежде, чем переходить ко второй фазе, то есть к поискам, где бы напечатать деньги, необходимо выбрать из оврага если не всё, то максимальное количество драгоценного металла.

— С такими серьёзными вещами спешить вообще не следует, — заявила она на очередном совещании «тройки». — Конечно, когда появится ещё золото — если появится — транш денег можно возобновить, поскольку мы всегда сможем предъявить залог, но по сравнению с траншем первоначальным это должен быть совсем мизер.

В школе она таким языком никогда не выражалась, стараясь быть понятой детьми. Теперешнее их общение, насколько Кифару ощущал, действовало на неё вдохновляюще. Она стремилась проявить накопленные знания.

Имаму согласно кивнул.

— Кроме того, — продолжала рассуждать вслух Вереву, — нам бы в таком важном деле было бы неплохо заручиться поддержкой извне.

— Что вы имеете в виду?

— Разное. — Вереву сделала многозначительную паузу и подлила себе из термоса горячего чая. Кифару и Имаму отказались. — Во-первых, золото в таком виде оставлять не стоит. Его придётся отчищать от примесей и превращать в слитки. Именно в такой форме оно наиболее ценится в мире. А для этого нам понадобится плавильная печь. Подробностей технологии не знаю, но догадываюсь, что плавка — задача не из простых.

— Печи сегодня, как я слышал, индукционные, а тигли графитовые, — заметил Имаму. — Вдобавок понадобятся всякие хорошие смазки, которыми покрывают изложницу.

— Изложницу? — Кифару уже давно не пытался понять деталей, стараясь при этом ухватить суть.

— Ага, форму для бруска, куда заливается расплав. В Кении я такие видел у тамошних кустарей. Нелёгкая работёнка. Температура должна быть под тысячу триста градусов.

— Ну, с температурой мы как-нибудь справимся, — нахмурился Кифару, — а вот с печкой, мастерами и этими, как вы говорите, тиглями-миглями, вижу, что беда.

— Во-вторых, — продолжала вещать Вереву, — печать денег. Если плавку мы у себя в итоге организуем, то, думаю, всем должно быть понятно, что печатный станок мы на остров ни под каким соусом не затащим.

— Почему?

— По тому, что называется «технологией». Если бы из этого самого золота монеты штамповали — ещё куда ни шло. Но для денег нужны специальные краски, специальная бумага, формы, оттиски — одним словом, нам просто так не освоить. У нас даже компьютера нет, чтобы разработать дизайн. Поэтому я и говорю о помощи извне. Кифару, помнится, к тебе не так давно гость откуда-то приезжал. Ты с ним общаешься?

— Мистер Стэнли? С тех пор, как он уехал, нет, но это нетрудно восстановить. Я могу написать ему письмо. Или даже позвонить, я думаю. У Чака, — переглянулся он с Имаму, — наверняка найдётся телефонный выход на Европу. Мистер Стэнли живёт в Шотландии. У меня есть его карточка с адресом.

— Он тебе как показался, надёжным? — сразу уточнила Вереву. — С ним можно иметь дело? Потому что, как ты понимаешь, права на ошибку у нас нет.

— Это вы сейчас о чём?

— О том, что если наши поиски печки для переплавки золота и типографии для печати банкнот привлекут внимание тех, кого мы не знаем, жди беды.

Имаму согласно вздохнул и тоже устремил на Кифару выжидательный взгляд усталых от недосыпа глаз.

Кифару не нашёл ничего лучше, как поведать слушателям о своём разговоре с мистером Стэнли на тему оффшора — сколько помнил и насколько сам понял.

— Я про такие вещи слышала, — призналась Вереву. — У них там всё построено на обмане. Но большим фирмам обманывать можно. Они эти законы под себя и пишут, а те, кого они содержат, так называемые правительства, их принимают и охраняют. Хорошо, что у нас пока нет правительства.

— Разве? А старейшины?

— Кифару, не смеши меня. Посмотри на моего отца. Непонятно, в чём дух держится, курит, хворает постоянно, с ним иногда даже можно, по секрету тебе скажу, договориться, однако если дойдёт до дела, ни Катикати, ни наш остров ни он, ни остальные в обиду не дадут. Будут спорить, но в итоге порешат так лучше всем. А возьми этих белых президентов, которые нас называют дикарями — сплошная гниль. Что им сверху скажут, то и делают. А народ на них таращится, ничего не видит и не понимает, и потому думает, что так и надо. Я бы там, наверное, и года не прожила.

— Но зато они умеют печатать деньги, — усмехнулся Имаму.

— Это точно! Много денег! Так много, что настоящие от поддельных не отличишь. Потому что поддельные все.

— В смысле, не обеспеченные золотом?

— В смысле, не обеспеченные ничем.

— У нас будет круче, — пообещал Имаму.

К утру письмо в Шотландию было составлено. Кифару просидел над ним полночи, но остался доволен. Ему удалось выразить на чужом языке основное, но при этом вроде бы не сказать лишнего. На тот случай, если послание попадёт в чужие руки. Почтой Кифару пользовался впервые.

На поверку оказалось, что это не так уж и сложно.

Вереву подарила ему запасной конверт, на который он аккуратно переписал с визитки заветный адрес. Она предложила ему дождаться почтальона, видимо, того самого мальчишку, который в своё время привозил ему весточку от мистера Стэнли, однако Кифару рассудил иначе и отправился с Имаму на джипе прямиком в Бандари. Там письмо из его рук принял сам Дуна, начальник таможни, завершивший молодого столичного начальника в том, что переживать не стоит, и депеша уйдёт ближайшим же паромом. Кифару с момента их первого знакомства неоднократно имел возможность проверить исполнительность Дуны, поэтому охотно поверил ему на слово. Предложение снова встретиться на острове, чтобы обсудить вопросы золота и денег, отправилось в далёкую Шотландию.

Кифару также не преминул на всякий случай заверить мистера Стэнли в том, что конфликт с отцом Мазози — в далёком прошлом, и на эту тему он пусть даже не переживает.

О земных принципах

— Охренеть и не встать! — только и смог выдавить из себя мистер Стэнли, когда спустился следом за Кифару в достроенное хранилище под новенькой штаб-квартирой дружины, оборудованное если не по последнему слову техники безопасности, то достаточно надёжно, чтобы предотвратить нежелательные проникновения. — Неужели настоящее?!

Он смотрел через окошко в толстой железной двери на горки сверкающих в свете фонарика брусков.

— Я-то думал, ты мне какие-нибудь колечки да самородки покажешь…

— Это самородки и есть, — пояснил Кифару, довольный произведённым впечатлением. — Только мы их переплавили, как положено. Специально для этого дела печку через моих друзей купили. Вот, глядите.

Он отпер несколькими ключами несколько замков, приоткрыл тяжёлую створку и пустил гостя внутрь. Мистер Стэнли подхватил первый попавшийся брусок.

— Мы на всех и клейма свои выбили.

— Даже пронумеровали!

— А то как же! Всё по науке. И год, когда добыто. И место — Кисива.

— По два кило каждый?

— Тут — да. В целях хранения. Но есть и килограммовые, и меньше. На продажу, если что. Хотя умные люди подсказали, что продавать меньше пяти-шести килограммов на руки не стоит.

Мистер Стэнли кивнул. Он явно про этот трюк знал и не переспрашивал.

— Ты даже не представляешь себе, дорогой Кифару, как здорово всё то, что ты мне показал, — признался он, когда они выбрались из подвала и сели попить кофейку за одинокий столик в пустом просторном помещении, которое планировалось под будущий банк. — Это совершенно меняет схему того проекта, которую я тебе предлагал в прошлый раз.

— Вы про оффшор?

— Ну, конечно! Тогда мы с тобой говорили просто про укромное местечко, где можно притаиться и выдавать необходимые справки под честное слово. Что, как ты легко догадываешься, значительно ограничивало круг наших потенциальных клиентов. Но то, что я увидел своими глазами — это, можно сказать, вторая Швейцария, только поменьше, зато подальше.

— Швейцария?

Кифару было знакомо название «Швеция», потому что оттуда была самая яркая блондинка из его любимого журнала.

— Если ты не в курсе, — поднёс чашку к носу и вдохнул аромат кофе мистер Стэнли, — это такая как бы страна в самом центре Европы, которую издавна никто по непонятным многим причинам не завоёвывает и которая заявляет о своём всегдашнем нейтралитете, что бы ни происходило.

— А вы знаете, почему её не завоёвывают?

— Конечно. Все Стэнли это знают, и не только.

— И почему?

— Швейцария находится под покровительством одной влиятельной международной организации, которая в народе называется «Красным крестом». Тоже нейтральной и вхожей туда, куда не вхожи остальные. Её к нашему проекту можно заодно привлечь, только я боюсь, что они, дай им волю, ваш остров проглотят и не поперхнутся. Поэтому я бы с твоего позволения на этом тему Швейцарии закончил, хотя она, признаюсь, дала мне неплохую почву для размышления.

С этими словами мистер Стэнли сосредоточенно раскурил трубку — уже не ту, что прежде, новую, не деревянную, а как будто пластмассовую.

— Нет, это слоновая кость, — пояснил он. — Подарок одного хорошего знакомого. Кстати, он возглавляет международное общество защиты слонов. Отменный охотник, надо заметить. Но суть не в нём, не в слонах и даже не в моей трубке. Суть в том, что я тебя понял. Понял, возможно, даже лучше, чем ты себя.

— И что это значит? — улыбнулся Кифару.

— Я знаю, как превратить вашу Кисиву во второй Бруней.

Про Бруней Кифару слышать не доводилось.

Мистер Стэнли охотно рассказал, что в далёкой Азии, в Тихом океане, тоже есть остров, Борнео или Калимантан, крохотная часть которого была в своё время отдана англичанами семье султанов. Если бы не англичане, соседние Малайзия и Индонезия давно бы крошку Бруней с его султанами растоптали, порвали и уничтожили. А так Британия султана, отца нынешнего, содержала, платила ему что-то вроде шести тысяч не то фунтов, не то долларов в месяц и занималась разработкой полезных ископаемых, в конце концов, обнаружив серьезные залежи нефти. Сегодня султан делает вид, будто он независим, всячески задабривает полмиллиона своих подданных, которым позволяет толком не работать, а пользуется наёмной силой, которая тоже остаётся довольной. Султан считается одним из самых богатых людей в мире и руководит правительством, руководит армией, руководит религией и всем, что движется и не движется в рамках его царства-государства. Другие посты он доверяет исключительно своим родственникам. Исповедует мусульманство, что позволяет ему иметь нескольких жён и дюжину детей. С жёнами, правда, он то и дело разводится, не трогая лишь первую, самую старую, то есть старшую.

— И как это похоже на Кисиву?

Кифару не улыбалась перспектива султаната да ещё с каким-то исламом, и чтобы за кулисами всем этим руководили заморские гости. Да и зачем тебе богатство, если его в любой момент могут отобрать?

Мистер Стэнли, должно быть, почувствовал нотки сомнения в голосе собеседника, потому что сменил тактику и заварил его в том, что сходство исключительно по островному положению и по размеру.

— Но вам теперь нужна протекция, — добавил он, указывая пальцем в пол и имея в виду золотой запас. — Печатью собственных денег вы себя не убережёте от вторжения каких-нибудь отморозков, которые решат вас тупо обокрасть.

— Я вам не рассказывал о своём детстве? — спросил Кифару.

И он поведал историю давнишнего противостояния с кенийскими бандитами.

— Они вас с тех пор больше не безпокоили?

— Духи предков нас защитили.

— Возможно. Но я всё-таки думаю, что причина тут в чём-то другом. И если тем же вашим добрым знакомым с автоматами дать повод про вас вспомнить, они не преминут к вам наведаться и потребовать должок.

— Мы им ничего не должны, — отрезал Кифару. — А к их появлению мы всегда готовы. На этот случай дружина моим отцом и создавалась.

Мистер Стэнли рассмеялся.

Кифару это уязвило.

— Что тут такого смешного?

— Ничего. Я вовсе не потому. Я подумал, как всё удачно может сложиться. И всё это благодаря нашей случайной встрече на рынке, у прилавка с телефонами. Помнишь?

Кифару помнил, однако не видел связи.

Мистер Стэнли решил не увиливать от ответа. Он успел заметить, что на Кисиве в цене прямота.

— Всё очень просто. Представь, что ты отдал своё золото мне…

— Не обижайтесь, но я такого себе представить не могу.

— Хорошо. Дал на хранение. И не мне, а своему лучшему другу. Как его? Абруфо?

— Абрафо.

— Вот именно. Причём ему доверил своё золото и твой отец, и друзья твоего отца, короче многие. — Мистер Стэнли сладко затянулся. — А теперь вопрос: нужно ли Абруфо…

— Абрафо.

— … нужно ли Абрафо заботиться об охране полученного золота?

Кифару не уловил подвоха, но подвох был, и он промолчал.

— Ответ — конечно, нет. Охраной золота озаботятся те, кто его ему доверил. Это в их интересах. И это именно то, что я вижу в нашем с тобой случае.

— Я закончил три класса, мистер Стэнли, и английскому научил себя сам. Поэтому, уж извините, некоторые вещи до меня доходят долго. Не могли бы вы растолковать вашу мысль, чтобы стало понятно даже дураку?

— Согласен: скромность украшает мужчину. Я в школу вообще не ходил, а английский знаю только потому, что на нём говорили мои родители.

— Не ходили? — искренне удивился Кифару.

— Ни разу. Школа приходила ко мне. В смысле, учителя.

— Вы, то есть, ваши родители, были настолько богаты?

— Понимаешь, когда у человека единственное богатство — это деньги, он как раз в школу ходит, причём норовит попасть в ту, куда ходят такие же дети богатых. Не для того, чтобы учиться, а чтобы получить связи на будущее. Связи важнее денег. Но деньги помогают их заполучить. Ну а что, спрашивается, делать тем, у кого связи уже есть? Правильно: не тратить время и на школу.

— Как же вы оказались здесь, в Африке?

— А что такого? Я люблю Африку. Мне тут у вас интересно. Можно целые государства создавать. Кстати, о государстве. У тебя карта есть?

— Чего? Острова?

— Да.

— Нет.

— Ладно. Покажу на пальцах. Когда я был здесь в прошлый раз, и мы говорили про оффшор, я имел в виду тебя как человека надёжного и предприимчивого, и общее ваше уединение от остального мира. Пока меня не было, ты и твои друзья превзошли все мои самые смелые ожидания и нашли золото. Причём, что особенно важно для меня, вы его не поспешили подешевле продать, как делают те же ваши кенийские соседи, а придумали превратить в залог денежной массы, что совершенно противоречит всему тому, что сегодня происходит в остальном мире, где деньги не стоят бумаги, на которой они напечатаны.

— Умные люди подсказали. Про бумагу я тоже уже наслышан.

— Вот видишь! Вы сами докопались до сути. Теперь дело за малым — всё как следует организовать. И тут ты снова делаешь правильный ход и приглашаешь меня. Я приезжаю, собственными глазами вижу золото и говорю, что нужно готовиться к крупной игре, потому что по мелочам дело не выгорит. Нужен определённый размах, масштаб. Причём не требующий от вас никаких лишних затрат. Сплошные прибыли и плюсы.

— Я слушаю.

— Очень хорошо. Представь себе управляющих разными странами. Их сегодня могут называть президентами, премьерами, султанами и так далее, но они управляющие, которым эти страны по тем или иным причинам доверены. Как правило, по причине родственных связей. Они знают, что век их не вечен, что нужно делать деньги, пока дают, причём так, чтобы не платить дурацких налогов и не быть пойманными за руку. Они хитры, но глупы, поэтому верят тому, что им говорят. Важно лишь то, кто именно им это говорит. Поэтому если в один прекрасный день они узнают, что есть в Африке такое тёплое местечко как Кисива, где в ходу привязанные к золоту, иначе говоря, настоящие деньги, от которых они давно отвыкли, и что правители этой Кисивы гарантируют им сохранность тайны их вкладов, они поднимут на ноги всю свою государственную власть, казённую, которая им лично ничего не стоит, и будут с утра до ночи думать только о том, как бы такую замечательную Кисиву не дать в обиду, чтобы не потерять свои драгоценные капиталы.

— Хотите сказать, они пригонят сюда свои армии?

— Нет, конечно. Так уже давно не делается. Нынче всё перешло на виртуальный уровень. Существует то, во что человек верит. Во что он не верит, того для него просто нет. А верить его вынуждают кто? Правильно: средства массовой дезинформации, которые ему рассказывают, что правда, а что ложь, кого бояться, а кого любить. И при этом никто ни у кого не требует доказательств. Войны давно ведутся исключительно перед камерами операторов. Придумана куча проектов, которые позволяют выкачивать деньги из государственной козны, которую наполняют налоги простых, ничего не желающих знать, потому что думают, будто знают всё, граждан, однако все эти проекты объединяет то, что в реальности их не существует. Они виртуальные.

— Какие-какие? — Кифару второй раз споткнулся о незнакомое слово.

— Я тебе попозже это покажу. Пока скажем так — эти проекты нельзя пощупать, а результаты оценить. Сегодня всё можно сделать, не отходя от компьютера. Например, сказать, что вот этот человек очень талантлив и поэтому у него огромное состояние. Можно включить его в списки самых влиятельных и богатых людей. И все с этим согласятся, не проверяя. Да и как проверить, если всё его состояние — придуманные нолики, которых он сам никогда не видел, а получает хорошую, но обычную зарплату и просто играет порученную роль? Взять хотя бы такой не самый большой, но объединяющий в едином порыве к прогрессу всё человечество проект как космос. Людям, платящим за него налоги, показывают клоунов, изображающих невесомость, плохенькие картинки, сделанные дизайнерами в специальных студиях, и люди свято верят в то, что всё это настоящее и очень серьёзное, требующее ежегодных инвестиций. Никто даже не задумывается спросить, мол, а какой от этих полётов практический толк, кроме сжигания миллиардов денег.

— А какой толк?

— Никакого, кроме игры на несоизмеримости реальных и ожидаемых затрат. Чтобы запустить в небо ракету, которая за те пятнадцать-двадцать секунд, что её снимают с земли, не взорвётся, нужна пустая железная трубка и горючее, которым её перед стартом наполняют. Часто идут на ещё большую экономию и снимают в масштабе.

— Это как?

— Снимают так, будто ракета большая, а на самом деле она — практически игрушечный макет. Такие и погубить не жалко. Когда ракета улетает за облака и при этом не взрывается, её запуск показывают народу. По моим прикидкам не взрывается каждая пятая. Раньше было хуже. Прогресс налицо. В итоге получается погулять на миллион, а сказать, что погуляли на миллиард. Выгода всего в тысячу крат, но зато надёжная и постоянная. Если же кто-то из зрителей задаётся вопросом по сути или если в огород падает недавно запущенный на ракете спутник, а спутник, извините, привязан к лопнувшему гелиевому шару, таких искателей правды никто не услышит, поскольку затопают и залают свои же, кто не готов расставаться с любимой сердцу верой в науку, на которую их прогрессивные правители не жалеют денег.

— Которые идут не на науку, а в оффшор?

— В частности не на науку и в частности в оффшор. Ты уже всё понял.

— Я про космос никогда не думал.

— И правильно делал. Я это просто как пример одного из проектов привёл. Потому что теперь, думаю, ты видишь, что никакие войска ни сюда, ни в Кению, ни в Уганду никто пригонять не будет. Возможно, придётся открыть по небольшой базе быстрого реагирования и там, и там, но это уже вопрос технический. Главное, что до сведения руководителей и Кении, и Уганды будет строго доведено, что никакого острова на озере Виктория нет, а кто скажет, что он есть — или идиот, или провокатор. Поэтому соваться на него и даже просто искать будет себе дороже. Уходит куда-то паром, а куда уходит — это никого не должно волновать.

— Напоминает нашу историю с оврагом?

— Каким оврагом?

— Тем самым, откуда мы золото понасобирали. Чтобы нам не мешали, мы пустили слух, будто копившаяся там не один год свалка стала вредной и заразной, а значит, лучше держаться от неё подальше. Мои ребята-копатели стали героями, потому что смело боролись всё это время с опасностью.

Мистер Стэнли слушал Кифару, позабыв про трубку и разинув рот, а когда тот закончил, заразительно расхохотался.

— Нет, ну надо же! Я ему про «космос», а он мне про такой же точно «космос»! Уверяю, за английский можешь не переживать. Мы с тобой не на нём говорим, а на языке здравого смысла. Нет салфетки — слёзы вытереть?

Салфетки не нашлось, и мистер Стэнли воспользовался рукавом.

— В таком случае, мне тебе многое объяснять не придётся. Чтобы народ отвлечь и пустить в нужном направлении, его достаточно напугать. Лучше всего для этого подходят войны, катастрофы и эпидемии. Последнее наиболее удобно, поскольку наименее затратно: ничего не нужно взрывать и никого не приходится убивать. Люди всегда умирали и умирать будут. Достаточно сказать, что теперь они умирают от какой-нибудь страшной болезни. Только сказать громко и много раз повторить. Можно понастроить пустых больниц, а разницу в смете и затратах взять себе. Потом пустые постройки на что-нибудь сгодятся. Для тех же тюрем, к примеру. Между тем, от страха народ впадает в ступор и теряет способность думать. Он только переживает и реагирует. Такое у нас за последнюю сотню лет проделывалось многократно, и всегда срабатывало. Пока народ боится, можно делать всё, что угодно. Вы сами это прекрасно поняли и использовали, чтобы набить подвал на доброе дело. Но ты себе не представляешь, как после подобных виртуальных войн и эпидемий начинают ломиться подвалы тех, кто их придумывает и получает разрешение на проведение.

— Разрешение?

— Разумеется. Без разрешения у нас ничего делать нельзя. Разрешение даётся на всё. Если что-то провернуть без разрешения, потом приходится чаще всего симулировать собственную смерть, чтобы исчезнуть с радаров.

Последней мысли Кифару не понял и переспросил. Мистер Стэнли растолковал:

— Если ты очень богатый или очень знаменитый, но именно «очень», а не просто так, то с тебя и спрашивается больше. Потому что и твоё богатство, и твоя знаменитость — это то, что не твоё, а то, что тебе позволено иметь. За определённые услуги. Например, чтобы ты в числе первых крикнул в толпу «Чума!» или «Война!», когда попросят. Народ привык верить богатым и знаменитым. Пока ты выполняешь то, что тебе поручают, ты имеешь и славу и богатство. Но иногда тебе хочется чего-то больше, хочется самостоятельности, хочется правды, в конце концов. И тогда тебе дают понять, что ты переступил черту и стоишь на грани, например, огромного скандала, который в лучшем случае втопчет тебя в грязь, а вообще-то обернётся тюрьмой, нищетой и забвением. Тогда наиболее удобный и проверенный способ спастись — умереть. Утонуть, погибнуть в самолёте или вертолёте, пропасть во время наводнения где-нибудь в далёкой стране, где ты неизвестно как очутился, не проснуться после передозировки какими-нибудь таблетками, короче, все способы хороши. Политики и музыканты очень любят покушения на себя, в результате которого они тихо, в закрытом гробу, уходят со сцены и продолжают жить, почти не прячась. Потому что если даже народ их узнает, никто своим глазам не поверит. Отучен. Верят науке. Если наука говорит, что земля — это шар, народ надёт тысячу научных оправданий тому, почему он никогда её шаром не видит, а исключительно плоскостью, хоть из окна дома, хоть с горы, хоть из иллюминатора самолёта.

— А разве земля — шар?

— Нет, но так принято считать. — Мистер Стэнли прищурился и медленно выпустил струйку дыма, которая превратилась в облачко и поплыла в сторону окна. — Наверное, ты спрашиваешь себя: зачем он мне всё это рассказывает?

— Нет, но…

— Считай, что одно из преимуществ для такого циника, как я, оказаться на таком острове, как Кисива, это возможность выговориться, зная, что ты, мой друг, не побежишь завтра меня закладывать. А знать и молчать — худшее из наказаний, поверь. Незнание — великое благо. Особенно когда о своём незнании даже не догадываешься, потому что твоя голова полна теми кривыми знаниями, которые в неё с детства вложили, а ты даже не задумался, зачем. Кое-кто сегодня, правда, начинает выходить из спячки и задаваться правильными вопросами, но тогда вместо страха с поводка спускают второе безотказное оружие — смех. Когда что-то нельзя опровергнуть — это всегда легко высмеять. Причём большая часть запуганного и заученного народа к общему хохоту обязательно присоединится. Поскольку люди боятся одиночества, боятся быть не как все. Их этому тоже научили, но они думают, что это их природа, что так надо.

— Вы рассказываете интересные вещи, мистер Стэнли, правда, я до сих пор не совсем понял ваш план насчёт нас.

— Понял. Прекрасно понял. По глазам вижу. Просто хочешь, чтобы я его озвучил. Эх, сейчас бы вискарика стаканчик пропустить! Ладно, в другой раз. Вы тут все трезвенники собрались, уважаю. Где моя сумка?

Под сумкой он подразумевал свой неизменный рюкзак.

Рюкзак стоял под столом.

Мистер Стэнли вынул из него почти такую же точно штуковину, какую Кифару видел в Уганде, когда они с Чаком посещали Виктора. Она тоже раскладывалась пополам, но была не чёрной, а мышино-серой.

— Компьютер?

— Он самый. Откуда ты знаешь?

— У знакомого есть. Правда, в на большой земле.

— Теперь и у тебя.

— Что?

— Дарю. Он твой.

— Но я…

— Не умеешь им пользоваться, я знаю. Поэтому вот, прилагаю ещё простенькую книженцию, в которой рассказывается, как он работает.

— Для чего?

— Для всего. В первую очередь — для связи. Не нужно больше писать мне писем и ждать ответа. Тут уже установлены программы, которые позволят нам общаться сразу, как по телевизору.

— А как же интернет? У нас ведь нет интернета.

— Сюрприз!

Мистер Стэнли уже включил подарок, экран вспыхнул и показал красивый фиолетовый фон с несколькими маленькими иконками.

— Но вы же его ни к чему не подключили! — снова поразился Кифару. — Ему что, не нужно электричества?

— Не переживай, дружище! Я ведь знал, куда еду, и всё или почти всё предусмотрел. Компьютер я заранее подзарядил, так что на час-другой его хватит. Потом да, тебе придётся его постоянно подкармливать электричеством, но это я уж поручаю тебе. Уверен, что справишься.

— Справлюсь, — пообещал Кифару и уставился на экран, посреди которого откуда ни возьмись, то есть, по сигналу какой-то кнопки, которую смело нажал палец мистера Стэнли, возникло чёрное прямоугольное окошко.

Окошко сразу же перестало быть чёрным и показало бородатую физиономию в очках.

— Привет, босс, — сказала физиономия. — Как меня видно и слышно?

— Привет, Мартин, — довольный произведённым впечатлением ответил «босс». — Похоже, всё работает. Кстати, познакомься с моим другом, о котором я тебе рассказывал.

— Кифару? — переспросил бородач и улыбнулся. — Привет!

— Вы где? — только и мог пробормотать «друг».

— В Шотландии, стране замков, горцев и ветров, — пафосно ответил Мартин. — Как добрались, босс?

— Как всегда. Лучше скажи мне, гений, что тебе там видно по поводу качества нашей связи.

Мартин наклонился к экрану, глаза его стали бегать из стороны в сторону, будто он что-то искал.

— Сигнал ловится неплохо. Поднимает десятку, опускает пятёрку. Думаю, это не предел. — Он снова на что-то отвлёкся. — Я тут вам файлик скинул. Проверьте, за сколько скачается.

Кифару наблюдал, как мистер Стэнли водит пальцем по прямоугольнику под клавишами, а по экрану тем временем ползает крохотная стрелка, тычется в иконки и что-то всё время открывает и закрывает.

— Нашёл. Пошла загрузка. Не вижу, какой объём, но качает бодро. Ага, вот, готово. Секунд пятнадцать.

— Отлично. Всё в норме. Можете пользоваться, босс.

— Молодец. Считай, что в ближайшее время увольнение тебе не грозит. Как зуб?

— Вчера вылечил. Пока держится.

— Хорошо. Если что, я на связи. Потом по этому номеру будет Кифару.

— Десять-четыре, босс.

Окошко свернулось и исчезло.

— Вы можете мне объяснить, что только что произошло? — взмолился Кифару. — Откуда здесь появился интернет?

Мистер Стэнли указал трубкой в потолок.

— После нашей последней встречи я тоже не сидел сложа руки в ожидании, когда ты про меня вспомнишь. Тем более что кенийское правительство как раз озаботилось оснастить интернетом национальный парк Рума, и заказ ушёл к моим хорошим друзьям. Которые выяснили и сообщили кенийскому правительству, что всем будет выгоднее не тянуть провода от Найроби, а подвесить обычный стратосферный спутник, который покроет значительно большую область, и никто не окажется в накладе. Деньги были взяты из бюджета, часть потрачена на доброе дело, а часть, как водится, осталась у правительства, точнее, у правителей. Зато за саму связь нам с тобой даже не придётся платить. Я договорился так, что твой остров получает выделенный поток.

— Что получает?

— Не важно. Главное, что интернет у тебя теперь есть, и он, как ни странно, работает и вполне неплохо, в чём ты сам мог только что убедиться.

— Вы сказали «стратосферный спутник»?

— Сказал, поскольку других не бывает. Я тебе недавно вещал про гелиевые шары. Когда нельзя протянуть провод, прибегают к их помощи. Дело, конечно, геморройное, но за государственный счёт почему бы не освоить? Существует даже специальная авиационная служба, в которой виртуозы умудряются заменять эти шары каждые три-четыре месяца прямо с самолётов. Подробностей не знаю, но теперь ты и сам можешь поискать информацию, если интересно. Интернет, дружище, вещь крайне полезная.

Деньги и девушки

В этот приезд мистер Стэнли пробыл на острове целую неделю.

За неделю под его руководством Кифару худо-бедно научился пользоваться волшебный подарком и несколько раз умудрялся без посторонней помощи выходить на связь со всегда жизнерадостным и бодрым Мартином, а также «гуглить», то есть пользоваться, по словам мистера Стэнли, самым простым и полезным детищем американской военной разведки.

Постепенно перед его зачарованным взглядом через экран компьютера ему открылся целый мир, о существовании которого он только подозревал.

Интернет был полон голыми красавицами (и уродинами, но на них он не смотрел), а те оказались искусными в таких вещах, о которых он даже не мечтал. Слишком откровенные игры ему, правда, не очень нравились, они казались Кифару излишне фальшивыми и показными, явно снимаемыми за деньги, тогда как деньги в интимных отношениях были для него табу. Если ты удовольствие покупаешь, считал он, это уже не удовольствие. Это коммерция. Настоящее удовольствие то, которое ты завоевываешь или на худой конец заслуживаешь каким-нибудь своим мужским качеством, а не длинной или толщиной кошелька. Зато у него появилось немало новых идей по поводу благоустройства собственного стриптиз-клуба, о котором он не забывал даже под бременем более насущных забот.

А забот прибавилось.

Потому что одно дело — подвал для хранения золота, и совсем другое — ангар для хранения будущей валюты, которую уже заказали при непосредственном посредничестве (как он сам выразился, не обращая внимания на игру слов или, напротив, её подчёркивая) мистера Стэнли. Кифару наивно полагал, что будет задействован печатный станок где-нибудь в Германии или Греции (Вереву сказала, что первая отвечает в Европе за печать крупных банкнот, вторая — мелких), однако мистер Стэнли выдержал глубокомысленную паузу и заявил, что печатать будет Северная Корея, проверенная, надёжная и качественная. Она печатает доллары для США, которые делают вид и кричат повсюду о том, будто на самом деле корейцы доллары таким образом подделывают. Однако, если их качество ничем от качества «оригинальных» бумажек ФРС не отличается, то зачем, спрашивается, гнать самолёты с наличностью из Америки в ту же Азию, где нужно расплачиваться с местными режимами, султанами, наркобаронами и прочими подразделениями создателей «гугла»? Проще напечатать тут же, под боком, тем более что Северная Корея считается всеобщим врагом, живущим под замком с внутренней стороны, так что никто её хозяйство извне толком проверить не в состоянии.

— Да и расценки у них щадящие, — закончил свои разъяснения мистер Стэнли.

Вереву, которая его слушала за кампанию, не нашла, чем возразить. Она, как оказалась, тоже немного понимала английский, и шотландец с трубкой стал для неё своего рода безпрекословным авторитетом. В вопросах политики и экономики, конечно. В остальном она предпочитала опираться на собственный опыт.

Поселился на сей раз мистер Стэнли, как и обещал ему Кифару, в новом доме. Разговор у них про Мазози и её отца иногда заходил, однако, без лишних подробностей. Кифару не мог, правда, не поблагодарить гостя за полезную наводку на нежданную догадку, а тот в свою очередь лишь махнул рукой и сказал, что всегда готов поделиться с таким толковым партнёром всем, на что падает его бдительный взгляд.

Ангар для денег пришлось закупать на стороне и доставлять по частям. По словам мистера Стэнли, заказ выполнила одна из тех промышленных организаций, которые обеспечивают частные тюрьмы стопроцентно защищёнными камерами. Не теми, что подглядывают и показывают, а теми, в которых сидят заключённые. По сути, эти части представляли собой отдельные бетонные блоки, которые в указанное место были доставлены по очереди подвешенными под днище грузового вертолёта на могучих тросах.

С первым вертолётом на остров пожаловали также и строители — молчаливые негры в серой униформе, которые ни с кем не разговаривали и только делали своё дело. Собственно, разговаривать им было фактически не с кем: ангар решили расположить вообще за оврагом, так что жители Катикати ничего толком не поняли и лишь слышали отдалённое тарахтение в воздухе.

Ангар да ещё вертолётом Кифару со своими относительно скромными и значительно растраченными к этому моменту средствами, конечно, не потянул бы. Мистер Стэнли заверил его в том, что переживать не стоит, а стоит считать эту часть проекта инвестициями заинтересованной стороны. Под «заинтересованной стороной» он подразумевал себя и тех людей, которые будут обеспечивать новому островному оффшору приток клиентов. Кифару поначалу это не понравилось, но потом он справедливо рассудил, что ничего при таком раскладе не теряет. Для верности он проконсультировался с Вереву и Имаму, которые тоже не обнаружили в происходящем никакого существенного подвоха, кроме того, что если проект забуксует или пойдёт не так, как планировался, шотландец может выставить им счёт. Это предположил Имаму.

— Не может, — сказала Вереву.

— Почему?

— Кифару, ты подписывал какие-нибудь документы?

— Нет.

— Ну, вот видишь! Если этому Стэнли захочется взыскать долг, он сможет разве что забрать свой ангар обратно.

— Лишь бы в нём при этом не было наших денег, — хмыкнул Имаму.

Тем, кто получившийся в результате двух дней возни ангар видел, было понятно, что подобная угроза отпадает сама собой. Здание получилось могучим, что надо. Со стороны оно напоминало огромный сейф, заваленный набок. Никакого электричества — сплошная механика, что, по словам мистера Стэнли, было залогом надёжности. При этом, чтобы открыть подряд несколько массивных стальных дверей, требовалось знать уникальные комбинации замков и иметь соответствующие ключи. Комбинации придумал Кифару, сообщив их по отдельности только той же Вереву и Имаму как наиболее доверенным и наименее заинтересованным партнёрам. Абрафо он доверил резервные ключи, но не коды.

Строители улетели.

Они могли даже не знать, где именно побывали, и уж тем более не догадывались, над чем трудились. По словам мистера Стэнли, им было сказано, что они ведут монтаж первого блока местной тюрьмы.

— Кстати, когда ты все свои деньги раздашь, — добавил он, — эту постройку можно будет так и использовать.

— В смысле?

— В смысле, по назначению, как тюрьму.

— Для кого?

— У вас тут что, никогда никого не наказывают? — изумился мистер Стэнли.

— Не настолько, чтобы сажать под замок.

— Зато стены такой толщины, что тут всегда будет прохладно. В крайнем случае, всегда можешь какие-нибудь фрукты с овощами хранить.

— Ну, разве что фрукты.

Хотя разговор этот Кифару тоже решил запомнить, если вдруг что-то и в самом деле после введения новшеств в размеренную жизнь Кисивы пойдёт не так.

Печать денег заняла больше времени, чем он ожидал. Мистер Стэнли успел уехать и снова вернуться. Правда, теперь он это делал гораздо проще, нежели прежде: опять же на вертолёте. Объяснил он новшество тем, что раньше всё было только в проекте, а сейчас он твёрдо знал, во что вкладывается, и потому мог позволить себе определенные удобства.

— Которые, дружище, неплохо было бы когда-нибудь освоить и тебе, — заметил он, подливая в стакан Кифару густого виски, ящик которого привёз с собой.

— Я подумаю. Что по деньгам?

Дизайн денег мистер Стэнли поручил своим знакомым из Шотландии. По его словам, это были те же самые люди, что работали над созданием шотландских фунтов для одного из трёх тамошних банков-эмитентов.

Название для денег долго придумывать не пришлось. Им стала «песа».

Имаму больше всего волновало, что на банкнотах будет нарисовано.

Вереву переживала за то, что на них будет написано.

Кифару же ломал голову над тем, какому номиналу в золоте они будут соответствовать.

Эскизы денег теперь скидывались им по интернету, и вся кампания приникала к экрану компьютера, рассматривая варианты.

Принципиально было решено, что на самых мелких купюрах, которые будут в наибольшем ходу, стоит изобразить автомат. Именно он в своё время отпугнул кенийских супостатов и именно он будет теперь об этом напоминать другим.

На купюрах среднего достоинства Имаму предложил запечатлеть носорога. Не всего, а только морду, чтобы был отчётливо виден рог. Так они, с одной стороны, отдадут должное зачинщику всех этих нововведений (который скромно сидел тут же и помалкивал), а с другой — опять же покажут свой угрожающий вид.

Самые дорогие деньги решили украсить видом на гору Килиманджаро. Мистер Стэнли поинтересовался, с какой стати, если она вообще-то далеко-далеко, и тогда ему, как старому знакомому, доверили легенду о происхождении народа Кисивы. И снова Кифару оказался в центре всеобщего внимания, поскольку мистер Стэнли только сейчас осознал, с кем всё это время имел дело. Или сделал вид, что только сейчас. Отныне он частенько обращался к юному партнёру не иначе как Ваше Величество, на возражения не реагировал и добродушно посмеивался.

— Думаю, что всё это не просто так, — сказал ему как-то Кифару.

— Что именно, Ваше Величество?

— Помните, вы рассказывали мне про богатое королевство в Азии. Как вы его назвали? Брунея?

— Бруней.

— Да, так вот, вы ещё тогда упомянули название острова — Калимантан. Похоже на нашу Килиманджару.

— Похоже. Но не очень.

Кифару остался при своём мнении, а Килиманджаро осталась на банкнотах.

В итоге к символическому ряду был добавлен крокодил — между автоматом и носорогом — и живописный дом Кифару, сфотографированный на цифровой фотоаппарат мистера Стэнли и отосланный в Шотландию — между носорогом и Килиманджаро.

«Автомат» получил в итоге номинал в один песа.

«Крокодил» приравняли к пяти песа.

«Носорог» украсил десятку.

«Башня» стала символизировать двадцать песа.

И, наконец, «Килиманджаро» удостоилась чести быть символом пятидесяти.

С номиналом в золотом эквиваленте тоже всё разрешилось довольно просто. Один песа поначалу приравняли к одному грамму добытого золота.

— Таким образом, — сказала Вереву, — того, что у нас уже есть, хватит на печать более трех миллионов покрываемых золотом песа.

— Три миллиона при вашем населении — цифра хорошая, — согласился мистер Стэнли. — Что можно будет купить на один песа?

Кифару посмотрел на друзей.

Имаму вооружился калькулятором и прикинул вслух:

— Сегодня цена на золото порядка шестидесяти американских долларов за грамм, верно?

— Верно, — кивнул мистер Стэнли. — Если мы говорим про двадцать четыре карата. Ваше мы толком пока не проверяли.

— Пусть будет пятьдесят за грамм, — подсказал Кифару.

— Пятьдесят долларов сегодня — это… — Имаму посмотрел на Вереву, и та обратилась к компьютеру, который ей доверялся чаще других, как будущей банкирше, за счёт чего она быстрое остальных наловчилась им пользоваться.

— … это почти пять с половиной тысяч кенийских шиллингов. Пять триста шестьдесят, если точно, — вскоре ответила та.

— Что можно купить в Кении на эту сумму? — задумался мистер Стэнли.

— Две пары хорошей обуви, — уверенно заявил Имаму.

— Не годится?

— Что? Почему?

— Многовато получается.

— Чего?

— Золота в одном вашем песа. Надо делить хотя бы пополам. Не грамм, а полграмма. Это не принципиально для ценности песа как такового, но позволит вам, во-первых, быть более подвижными в рыночных отношениях, а, кроме того, шесть миллионов потенциальных денег в два раза лучше трёх. Ведь вы же понимаете, что ваши деньги будут практически тем же самым, что акции при ай-пи-о.

Поняли не все, но согласились единодушно.

Таким нехитрым образом появилась формулировка первой надписи на будущих купюрах — «Обеспечивается таким-то весом золота Национального Банка Кисивы». Вместо «таким-то весом» чётко прописали 0.5, 2.5, 5, 10 и 25 граммов соответственно.

Одновременно решился и вопрос с названием банка. Мистер Стэнли предложил сократить его до НБК, однако Кифару возразил, сказав, что они будут писать полностью.

Benki ya Kitaifa ya Kisiwa набрала Вереву в техническом задании дизайнерам.

— Международный язык коммерции — английский, — напомнил шотландец. — Я бы для солидности разместил английское его написание тоже.

Так было добавлено National Bank of Kisiwa.

Техническое задание с автоматами, крокодилами, носорогами и формулировками улетело Мартину, который был координатором их переписки. Мистер Стэнли пояснил, что если нужно загубить любое дело, достаточно установить больше одной точки для входа и выхода информации.

— Мартину я доверяю, — сказал он. — И если что, спрошу именно с него. Что он тоже прекрасно понимает, поэтому никогда не подведёт.

Кифару слушал и наматывал на ус.

Он уже чувствовал, что пришло время взрослеть. Не в том смысле, которое принято иметь в виду, а в смысле осознания принципов взрослого мира. По сравнению с которым мир, в котором он жил до сих пор, был сравни детскому саду.

В ожидании окончательных эскизов, которые предстояло утвердить и которые с этой целью должны были прилететь в распечатанном виде на вертолёте, Кифару и его предприимчивый друг отправились колесить по острову. Ни Имаму, ни даже его джип они с собой в это раз не взяли. По совету и на деньги мистера Стэнли на рынке Уганды были куплены два дорожных велосипеда.

— Полезная штука, Ваше Величество. Рекомендую в следующий раз приобрести партию оптом и распродать среди вашего пешеходного населения. Укрепляет здоровье и не портит природу. Джип для ваших расстояний — роскошь, хотя и весьма удобен, не спорю, когда требуется оперативное решение вопроса. Кроме того, катание, если смазывать, как ты слышишь, безшумно, что тоже может иногда пригодиться. Ну и свобода передвижения, разумеется, если на машине ты связан с постоянным присутствием водителя, а не сам рулишь.

Кифару не возражал, а колесил рядом и получал удовольствие.

Они не спеша посетили Киджиджи, Магариби, Таму, проведали по старой памяти ферму Эмеки, и под конец дня добрались до Бандари, где заночевали у всегда гостеприимного начальника таможни, точнее, у его ещё более гостеприимной сестры.

На вопрос Кифару о племяннице Дуна несколько смутился, но потом честно признался в том, что девушка недавно нашла себе жениха и теперь просто так проводить время даже с такой столичной знаменитостью не может. Выяснять, имеет ли он в виду, что если не «просто так», то за некоторый гонорар жених может быть на время забыт, Кифару не стал. Сыграла роль как щепетильность к коммерческой любви, так и не замедлившее последовать предложение всё того же Дуны насчёт равноценной замены.

Сестру, владевшую гостиницей, звали Ньёта.

Оказалось, что в Бандари она не только предлагает кров редким гостям, но, чтобы иметь дополнительный источник доходов, по совместительству подрабатывает повитухой и сводней. Как она эти должности совмещает, осталось для Кифару загадкой, однако вкус и ассортимент Ньёты его приятно удивил и порадовал. Девицы, с которыми он в своё время потерял здесь невинность и которые были сосватаны ему Дуной, сразу померкли в сравнении с теми длинноногими и упругими ланями, что явились тем вечером в покои к двум постояльцам.

Поскольку Кифару заранее дал понять Ньёте, что угощает его заморский друг, та не поскупилась, и девушек пришло сразу четыре.

— Пантеры! — только и сумел выговорить мистер Стэнли, рассматривая их голые тела в тусклом свете единственной коридорной лампы, где происходило свидание.

Девушки хихикали и выпендривались, пританцовывая в одних туфлях перед застывшими в нерешительности заказчиками.

Друзья наивно думали, будто должны выбрать двух, однако появившаяся из темноты Ньёта их успокоила, пояснив, что по цене двух они могут забирать всех четырёх, если обещают обращаться с ними вежливо и не обижать. Это была её ознакомительная скидка.

Девушки оказались юными и в меру неопытными, но смелыми и боявшимися только того, чтобы не понравиться. Видимо, им заранее рассказали, что это за клиенты и насколько их расположение важно для светлого будущего Бандари.

Знакомство перешло в голый ужин в самых просторных апартаментах гостиницы и танцы. Не хватало разве что бассейна или джакузи, но Кифару об этом не догадывался, а мистер Стэнли напрочь забыл. Не забыл он только про свой фотоаппарат, на который то и дело что-то снимал, а когда они под вечер следующего дня добрались до дома, показал результаты съёмок прямо на компьютере. Оказалось, что чудо-аппарат умеет делать не только фотографии, но и записывать видео, причём не хуже дорогой камеры. Обоим теперь было что вспомнить. Кифару не очень понравилось только то, что на некоторых записях и фотографиях фигурировал он сам. Мистер Стэнли обещал всё лишнее стереть.

Вертолёт с эскизами прилетел к обеду. На оперативном заседании они были всеми одобрены и утверждены без правок, и мистер Стэнли упорхнул тем же бортом, поскольку он сказал, что не может пустить самую важную стадию — печать — на самотёк. Он же прихватил с собой деньги для оплаты полиграфии. Поскольку бумажных денег в итоге Кифару не хватило, в довесок уполномоченный представитель острова получил несколько золотых слитков.

— Сдаётся мне, что наконец-то мы узнаем, чего твой товарищ стоит, — сказал после прощания с вертолётом Имаму.

Кифару поморщился.

— Ты имеешь в виду, вернётся он или нет?

— Типа того.

— А мне кажется, что он слишком в нас заинтересован, чтобы обманывать по мелочам, — заметила Вереву.

— Я бы не сказал, что он улетел с мелочью, — возразил Имаму. — У нас на такие деньги можно до старости жить.

— Не спеши переживать раньше времени. — Кифару подумал о Мазози и понял, что успел соскучиться по её податливому обществу. — Если бы не он, у нас бы не было компьютера, интернета и надёжного хранилища…

— … у которого мне пришлось обкусывать и отпиливать все петли, за которые его можно было бы опять поднять на воздух.

— Имаму, послушай, я тебя ценю, но иногда ты перегибаешь палку. Какие ещё петли?

— Те самые, за которые эти блоки крепились тросами, когда к нам пожаловали. Строители почему-то их не убрали и даже не загнули.

— Не представляю, что бы могло подобную махину сегодня оторвать от земли.

— Я тоже, но кто же знает, что у этих твоих шотландцев на уме и на вооружении. Всегда лучше предохраниться.

Кифару спорить не стал. Он, как и Вереву, мистеру Стэнли верил. Доверие — чувство не самое полезное, однако его отсутствие делает жизнь пустой и грустной. Кифару, конечно, в душе переживал, но виду не показывал и надеялся.

В надеждах ему помогал интернет, по которому Мартин по первой же просьбе прислал ссылку на мобильный телефон мистера Стэнли.

— Просто на неё, когда надо, нажми, и если он сможет, то ты сего сразу же увидишь.

— По телефону? — не сразу понял Кифару.

— Да, у него собой одна из последних моделей, которых пока нет в продаже. попробуй — увидишь.

Кифару попробовал, однако пробился далеко не с первого раза. Успел даже мысленно выругаться и согласиться с подозрениями Имаму.

— Как погода? — поинтересовалось внезапно появившееся на экране знакомое, только немного вытянутое улыбающееся лицо.

— А как Северная Корея?

— Ты не в настроении, Ваше Величество?

Мистер Стэнли тоже обладал неплохим чутьём.

— Нет. Просто от вас уже три дня ни слуху, ни духу. Я начел слегка переживать.

— Не стоит. Вот, посмотри.

Картинка на экране двинулась в сторону, лицо ушло за кадр, а вместо него появилось большое, исполосованное дождём оконное стекло, за которым открывался вид на серые прямые дороги, редкие деревья и не менее серые квадратные коробки.

— Что это? — спросил Кифару.

— Город с непроизносимым названием. Я сижу от греха подальше в гостинице и жду, когда доложат о готовности всей партии.

— А что там за коробки на улице?

— Это не коробки. Это дома.

— Дома?! Похожи на наше новое хранилище.

— Ты что, современных домов не видел? Хотя, — призадумался мистер Стэнли, — наверное, ты прав, поскольку это так строили ещё в советское время.

Уточнять про «советское время» Кифару посчитал лишним. Его больше интересовало время настоящее.

Между тем камера телефон съехала со скучного окна на стол, посреди которого лежал здоровенный лист бумаги, расчерченный на прямоугольники. Прямоугольники очень напоминали склеенные деньги.

— Да, ты прав, это мне на сверку вчера прислали. — Мистер Стэнли приблизил телефон к листу, и Кифару отчётливо увидел гору Килиманджаро. — Объёмчик приличный получается. Я имею в виду готовую продукцию. Доставлять будем грузовым вертолётом. Вы уже решили, как будете раздавать? За что-нибудь или просто так?

Он имел в виду идею дать каждому жителю острова по одинаковой сумме, чтобы новые деньги сразу же вошли во внутренний обиход.

Разговор этот происходил у Кифару дома, и он невольно пожалел о том, что рядом нет его ближайших советников. Но когда он сам не мог решить того, что поручал другим?

— А за что давать деньги обычным людям? Иначе это уже будет продажа, верно?

— Верно-то верно, но ты не предполагаешь, что среди ваших могут затесаться и посторонние? У кого-нибудь ведь наверняка есть родственники или друзья в Уганде, Кении или Танзании. Ты им тоже будешь дарить ваши деньги?

Пока Кифару думал, мистер Стэнли продолжал:

— Выдавай деньги за информацию.

— Какую?

— Паспортную.

— У нас нет паспортов.

— Ты мне уже говорил. Вот поэтому нужно воспользоваться такой прекрасной возможностью собрать данные со всех ваших жителей. Слышал когда-нибудь про перепись населения?

— Нет.

— Немного потерял. Процедура совершенно формальная, никто никого не считает, цифры, как правило, берутся с потолка, но это потому, что у нас есть система паспортов, а по ним всё становится понятно и без лишнего хождения по квартирам. И так известно, кто где живёт, когда родился и когда умер. Компьютер сам может отсеять покойников, посчитать живых и разделить их по возрасту и полу. За пределами остаются только дети без паспортов, но во многих странах они вписаны к одному из родителей, так что их тоже видно. Сделайте то же самое. Посади парочку толковых девиц, которые умеют быстро писать, и пусть спрашивают у всех, кто явится за деньгами, как их зовут, где живут и сколько лет. Заодно пусть помечают пол. Даже если вы не пользуетесь фамилиями, такая база данных для тебя впоследствии будет безценной.

— Почему?

— Потому что это информация, которая есть только у тебя. А ещё потому, что ты будешь знать, кто и где проживает. Неизвестно, как всё обернётся в будущем. Может, у вас на острове с печати денег начнётся вообще новая жизнь. Кроме того, чем больше надёжных сведений о государстве, тем надёжнее оно будет представляться в роли оффшора.

Мистер Стэнли не забывал своих первоначальных планов. Это окончательно успокоило Кифару и, когда разговор закончился, помогло расслабиться и сосредоточиться на удовольствиях.

— Можешь убирать.

Мазози, которая всё это время стояла перед его креслом на коленях, держа компьютер обеими руками так, чтобы единственному зрителю было удобно, осторожно закрыла крышку и замерла, не зная, что делать дальше.

— Поставь на стол.

Английского она не понимала, поэтому при ней он мог обсуждать с мистером Стэнли любые вопросы, будучи уверенным в том, что завтра же по острову не поползут слухи.

Мазози вернулась к исполнению своих обязанностей сразу же, как только золото из подвала перекочевало в хранилище, а Кифару проводил жильца. Теперь они встречались по вечерам и проводили несколько часов в приятно возбуждающих играх. Мазози созналась, что в одежде она теперь частенько испытывает неловкость. Он приучил её воспринимать себя в естественном состоянии полностью раздетой.

Вообще они разговаривали мало, ограничиваясь сухими командами с его стороны и редкими ответами или просьбами — с её. Кифару не испытывал к своей добровольной рабыне ничего, что можно было бы назвать любовью. Он просто пользовался её доступностью. Надо отдать должное Мазози — она тоже не донимала его излияниями эмоций и довольствовалась тем, что получала. А получала она, по её скупым признаниям, море наслаждения, о котором раньше даже не подозревала. Поэтому послужить ему некоторое время забавной подставкой под компьютер было для неё само собой разумеющимся.

Подружившись с интернетом, Кифару понял, что он такой на свете не один. По сети бродило немало материалов, посвящённых подобным отношениям. Наигранное издевательство, причём часто взаимное, было явно в моде. Не сговариваясь, мужчины хотели чувствовать себя хозяевами положения, а женщины — покорными игрушками их воли. Либо наоборот, но этого Кифару как раз не понимал, не воспринимал и проходил мимо. Слабый мужчина, в отличие от слабой девушки, противоречил природе и вызывал у него приступ тошноты.

Мазози никогда не оставалась до утра, хотя её дочка уже стала достаточно большой, чтобы спать самостоятельно и не искать мать. Она могла заснуть в объятьях Кифару на час-другой, однако всегда просыпалась, прощалась поцелуем в губы или ууме, накидывала одежду и быстро уходила, чтобы не попасть на глаза едва ли, правда, бодрствовавшим в столь неурочное время соседям.

Днём они были друг другу чужими. Настолько, что даже Таонга не догадывалась об их связи. При этом она частенько встречалась с подругой, а вечерами рассказывала за ужином, на который время от времени захаживал в поисках разнообразия Кифару, о том, какой красавицей становится Узури и как жаль, что Фураха пока не осознаёт свалившегося на него счастья.

На самом деле Фураха всё прекрасно осознавал. Один раз он даже по большому секрету признался брату в том, что поцеловался с Узури.

— Зачем? — улыбнувшись, спросил тот.

— Что зачем? — не понял Фураха. — Она первая начала. Сказала, что уж если нам быть мужем и женой, нужно попробовать.

— Ну и как?

Фураха демонстративно поморщился:

— У неё мокрые губы.

— Бывает, — пожал плечами Кифару, подумав о своём. — Только поцеловались?

— А чего ещё с ней делать? Не тискаться же, как отец с мамой.

— Почему бы и нет? Это приятно. Никогда не пробовал?

— Пробовал, — насупился Фураха. — Но не с ней.

— Тоже хорошо.

— Почему?

— Чем больше подружек, тем больше опыта.

— Ты считаешь?

— Уверен. Но если дойдёт до женитьбы, тогда да, выбирай ту, от которой не захочешь бегать к другой.

— Думаешь, отец не бегает?

— Нет, конечно, — охотно соврал Кифару, имея в виду, что отец, если что, пользуется для этого автомобилем. — Почему ты спрашиваешь?

— Слышал, как мама его ругала.

— Не обращай внимания. Как дела в школе? Вереву о тебе хорошо отзывалась.

— Школа мне нравится. Но не учиться, а с ребятами быть.

— В футбол играешь?

— А то!

— На воротах?

— Нападающий! Я больше всех, чтоб ты знал, забиваю.

— Охотно верю. Я в твоё время тоже это дело любил.

— А почему бросил?