Бесплатный фрагмент - Абьюз

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Питерские сны

«И это снилось мне, и это снится мне,

И это мне еще когда-нибудь приснится,

И повторится все, и все довоплотится,

И вам приснится все, что видел я во сне».

Арсений Тарковский

Пролог

Когда я стану деревом

Меня зовут Мария. Мама называла меня Маней. Это имя причиняет мне боль, как и вся жизнь ДО. Это теперь я могу превращаться в кого угодно. Просто идя по улице. Я вижу, как голубь взлетает ввысь, и тут же чувствую легкую, но сильную волну воздуха, поддерживающую мои крылья. И воспринимаю мир боковым зрением, в совершенно иных цветах, которые сложно описать человеку. Мир становится объемным, искрящимся и стремительно вращающимся, словно гигантский волчок. И я ощущаю странный голод в желудке. Есть, нужно что-то есть. И мой глаз зорко всматривается в карусель веток, листьев, дорог, чтобы выхватить то мельчайшее, что можно клевать и глотать…

А потом я возвращаюсь в себя, чтобы вновь скользнуть в иное тело, в иное сознание. Иногда мне нравится быть собой и смотреть на мир своими глазами. До тех пор, пока я не проваливаюсь в детство, и меня не пронзает боль.

Тогда я снова становлюсь пятилетним беспомощным ребенком, плетясь за вечно спешащей мамой, держась мизинчиком за ее мизинец, в вечном страхе, что пальцы расцепятся, и она умчится, исчезнет, растает среди шумной полноводной реки людей. Такая редкость и такое счастье — быть этим неуклюжим слоненком, что хоботом ухватился за мамин хвостик. Но вот на пути — детский сад или больница, что-то из этих вечных перемен. И отцепиться приходится. И агрессивный мир обрушивается на меня. А мама уходит, убегает, всегда второпях, и радуясь, что исчезла помеха в ее бурной головокружительной жизни.

Иду по улице. В ярком плаще. Под светлым весенним дождем. И прикасаюсь взглядом к старой водосточной трубе, из которой ливневыми струями течет, а точнее — извергается струя воды, словно из пасти чудовища. И я становлюсь водой, мягкой, сияющей, в мелких солнечных брызгах. Я подставляю руки под желоб водосточной трубы, и вода обрушивается в мои ладони леденящим потоком. И вдруг я падаю в собственное тело, и водоворотом меня уносит в ту крошечную комнату, где я нахожусь вдвоем с высоким человеком, который держит в руках карандаш и блокнот и что-то рисует в нем. Не что-то, кого-то. Меня. То и дело он взглядывает на меня. А я сижу, съеживаясь от холода, ведь он снял с меня всю одежду. Так всегда бывает, когда мамы нет дома. Он раздевает меня, как куклу, и усаживает на диван. И я должна сидеть смирно.

А потом, отложив свой рисунок, он садится рядом со мной. И его длинные пальцы начинают щекотать меня, и я невольно смеюсь. А он начинает хихикать и прижимается ко мне красными мокрыми губами. А затем расстегивает штаны… И тут — я отделяюсь от собственного тела. Мне шесть лет. Мой взгляд скользит за окно, там растет единственное дерево в нашем дворе. И я становлюсь деревом, и ощущаю толстую морщинистую кору на своем маленьком теле. Я больше не чувствую отвратительных поцелуев, от которых меня тошнит. Я больше ничего не чувствую. Только холодный чистый воздух. Только покой и тишину.

Это был мой отец. Мой отец. Когда я уже выросла и смогла рассказать обо всем маме, она усмехнулась: «Ничего удивительного. Ты была красивой девочкой. Он был в тебя влюблен. И к тому же, он художник. Они все такие».

И я перестала хотеть быть красивой. Я перестала хотеть быть собой. И моя душа продолжила свои странствия, в которые она отправилась уже в детстве.

Я иду по улице. Красные и желтые вывески мечутся от бешеных порывов ветра. Мир полон оглушительных звуков — гудки машин, голоса людей, крики птиц. А я хочу тишины. Тишины и покоя. Ноги ведут меня сами. Они идут по знакомой дороге и приводят меня в маленький двор, где растет единственное дерево. Сильное, с могучими ветвями, устремленными в бездонное небо. Я подхожу к нему и прижимаюсь к мокрой морщинистой коре, сливаясь с ним всем своим существом. И моя душа вдруг принимает странное решение — стать деревом насовсем, навсегда. И больше не возвращаться. Я погружаюсь в безмолвие. Все стихло. Я чувствую толстую кору на своем беспомощном теле. Я начинаю изо всех сил тянуться к свету, солнцу, счастью.

Но я вдруг слышу далекий и приближающийся звон топора.

***

Тихий свет золотых фонарей.

Спящий город уснул в колыбели.

Это отзвук печали моей,

Это звуки печальной свирели.

Я танцую в вечерней тиши,

Одинокая комната тает,

И из детской певучей души

Льется песня далекого рая…

Сон первый

Уроки английского

«She had been told before that her mother was in heaven, that she had wings and a crow»…

Было тихо, только ветер за окном манил Лизу на улицу, обещая свободу и безмятежность. Но она сидела прямо, сложив руки, словно примерная ученица, среди таких же взрослых, как она, и слушала тусклый голос, наводящий скуку.

«She had been told before that her mother was in heaven, that she had wings and a crown», — худенькая учительница в огромных очках задумчиво взглянула на молодых людей, сидящих за партами, и взгляд ее задержался на женщине с короткими темными волосами, лучшей ученице ее группы. — Елизавета, вот с этого предложения переводите, пожалуйста. Лиза нашла в книжке нужный абзац и начала читать. — «Ей и раньше говорили, что ее мама на небе, что у нее есть крылья и венец; показывали картинки с изображением дам в белоснежных ночных рубашках, которых называют ангелами», — Лиза медленно произносила слова, старательно переводя английские фразы на русский. Ученики сидели в душной классной комнате маленького клуба. Перед каждым из них лежала раскрытая книга с цветными картинками, где все было написано только на английском языке. И ради него, этого языка, Лиза пришла сегодня вечером в душный класс. Если она выучит английский, ее примут на работу, о которой она мечтала с самого детства! Белый пароход увезет ее в далекие страны, и она, Лиза, откроет для себя огромный, мерцающий всеми оттенками счастья, мир… По спине пробежала струйка пота. Лиза вздохнула и оглянулась на молодого человека, который вслед за ней начал переводить текст, медленно и вдумчиво подбирая слова.

***

— Мама! — позвала Маня, садясь в кроватке. В комнате было темно. На стене тикали круглые часы, и их стрелки-усы подрагивали, издавая странный трескучий звук. Кроватка стояла возле окна, а на стекле блестела изморось. И Маня протянула руку, чтобы дотронуться до холодного черного стекла. Черного, ведь за окном была ночь. — Мама! — снова позвала Маня.

Было очень тихо. С кухни в комнату проникал сладковатый запах, словно кто-то готовил кашу. Маня слезла с кроватки и босыми ногами прошлепала по скрипучим половицам до двери. Ей хотелось пойти на кухню, поискать там маму. И еще ей хотелось кушать. Она толкнула дверь. Но дверь была закрыта. Тогда Маня постучала. Подождала и снова постучала. Но никто не отозвался.

***

«Там все луга в цветах, и целые поляны лилий, а над ними веет ветерок и разносит по воздуху аромат, и все его вдыхают — всегда, потому что там всегда ветерок», — снова читала вслух Лиза.

Ей было трудно дышать. Воздух был вязкий и липкий. Худенькая учительница слушала, казалось, рассеянно, но всегда вовремя поправляла ученика, если тот ошибался. А Лиза почти никогда не ошибалась. Она была лучшей ученицей в этой школе для взрослых. Для взрослых, читающих детскую сказку на английском языке… Лиза улыбнулась и искоса поглядела на свои тонкие руки с длинными ногтями. Ногти сверкали под слоем блестящего перламутром лака и давали надежду на яркое будущее, которое лучом света прорывалось в серую явь настоящего…

***

Мане казалось, что она стоит в темной влажной пещере, и выход завален огромным камнем. И она не в силах его сдвинуть. Она толкала его, колотила руками, но тщетно. Маня вспомнила, где лежит фонарик, и включила его. По стенам и потолку заметались тени, словно танцевал многорукий великан. — Меня заточили в темницу, — подумалось Мане. Ей было пять лет, и она верила в сказки. — Меня заключили в темницу, и оставили без воды и еды. Только летучие мыши летают тут, и бегают крысы. И Маня стала быстро водить фонариком из стороны в сторону, и тени бешено заметались. Все смешалось — казалось, словно ветер бушует и носит по воздуху обрывки тряпок, листьев, бумаг. И летают привидения и вампиры. И Маня стала прыгать и кричать, но не от страха, а от восторга. — Я тоже буду привидением! — кричала она. — Я вылечу на улицу и буду пугать людей! А потом найду маму, напугаю ее, и она вернется! Маня смеялась и прыгала по комнате, размахивая фонариком. Потом подбежала к окну и посветила в стекло. На Маню взглянула Ночь, равнодушная и беспросветная. — Мама! — растерянно позвала Маня. — Ты там? За окном? Она распахнула форточку и Ночь дохнула на нее смертным холодом. И Мане стало не по себе. Она вдруг почувствовала, что она одна. И что мамы совсем нет…

***

«А маленькие дети бегают в лугах, собирают охапки лилий, смеются и вьют из них венки. А улицы там сверкают. И никто никогда не устает, какой бы долгой ни была дорога», — читала вслух Лиза. И думала: «Как я устала, как устала…» А учительница смотрела сквозь нее и кивала, кивала, словно цветок-колокольчик. «Хорошо бы уже домой, поспать», — и Лизе захотелось потянуться, встать, отвлечься. Но тугая струнка текста держала ее, и она читала. — Очень хорошо, Елизавета, очень хорошо, — голос учительницы успокаивал мягким шелестом, словно осенние листья шуршали на ветру…

***

Маня снова подошла к двери, потрясла ручку, но дверь не открывалась. — Мама, открой, открой! — заплакала Маня. Она так трясла дверь, что несколько книжек с полки упали на пол, рядом с Маней. — Открой! Открой! Я буду хорошей, буду слушаться! Я хочу кушать! Я пить хочу! Ну открой! Она плакала и кричала, но никто не слышал ее и никто не отвечал.

Маня опустилась на пол и стала колотить кулаками по деревянному настилу. И от этого одна книга распахнулась и в свете фонарика Маня увидела яркую картинку: на ней были нарисованы золотые стены замка, и в золотой комнате стояла Принцесса в золотой короне и в золотом сверкающем платье. Маня придвинула книжку к себе и стала внимательно рассматривать картинку. Над золотой принцессой летала фея, или ангел, Маня точно не знала, но ей хотелось, чтобы у нее тоже выросли крылья, пусть даже не золотые…

***

Лиза шла по улице. Холодный ветер наполнял ее радостью. «Этот ветер — попутный! — думала Лиза. — Он обещает мне золотые горы! Вот выучу английский и буду работать там, где захочу! И все мои мечты сбудутся!»

Она улыбалась. Улыбалась дрожащему свету фонарей, случайным прохожим и самой себе. Все будет так, как она хочет! Все! Зайдя во дворик своего дома, она увидела в окне комнаты тусклый лучик света. — Ведь я погасила лампу, когда уходила. И Маня уже спала… Она поспешила в подъезд, и от нетерпения долго не могла найти в сумочке ключи. Наконец, она открыла входную дверь и бросилась по сумрачному коридору в свою комнату. Открыла и ее. И чуть не споткнулась.

У порога, головой на книжке, лежала Маня, ее дочь, и спала. А рядом с ней на полу лежал фонарик. Лиза склонилась пониже и увидела следы от слез на щеках Мани. Потом Лиза проследила за лучом света и увидела яркую картинку, где была нарисована Принцесса. А под картинкой на английском языке были написаны слова. И Лиза прочитала: «А стены вокруг этого града — из золота и жемчуга, и они такие низкие, что можно к ним подойти и облокотиться, глядеть вниз на землю и с улыбкой слать нам привет… А улицы там сверкают»…

Лиза вздохнула и еще раз всмотрелась в английские слова: «And the streets are sparkling. And no one ever gets tired, no matter how long the road is. They fly wherever they want … " Лиза взглянула на Маню и прошептала: «И никто никогда не устает, какой бы долгой ни была дорога. Летят себе куда хотят… " Фонарик мигнул и погас.

Сон второй

Цыпленок

Маня вприпрыжку бежала по улице вслед за мамой. Ей было пять лет. Начиналась весна, солнце было веселым и скользило яркими лучами по тонким льдинкам на лужах. Маня наступала на такую льдинку, — хруп-хруп, — и она покрывалась сетью мелких трещин, а ботинок погружался в синюю воду. Маня начинала тогда скакать по всем льдинкам, в восторге притопывая ногами и извлекая белые фонтанчики сверкающих льдинок из каждой замерзшей лужицы. Она смеялась и светилась от радости, пока мама откуда-то издалека не окликала ее, и она опрометью мчалась за ней. Нужно было спешить.

Они шли в гости. Какое счастье — идти в гости таким прекрасным весенним днем! Но мама немного волновалась. Там, куда они шли, был ребенок. И мама хотела купить подарок. Оставив Маню постоять на улице, она заскочила в магазин, и быстро вышла оттуда с небольшой коробочкой. И они побежали на трамвай.

Оплатив проезд, они уселись на деревянных скамейках друг напротив друга. Маня села у окошка и приготовилась смотреть на сверкающий снаружи мир. Но тут мама открыла коробочку и достала оттуда игрушку. Это был ярко-желтый пушистый цыпленок на тонких пластмассовых ножках. Из коробки мама извлекла еще какую-то бумажку и ключик, но тут же положила обратно. Маня робко протянула руку, чтобы дотронуться до пушистого меха. И мама разрешила ей подержать цыпленка. Подержать до тех пор, пока они едут.

Маня, затаив дыхание, осторожно держала крошечное существо в своих ладонях. Она гордилась тем, что мама доверила ей такую хрупкую вещь. Сердце ее учащенно забилось, щеки покраснели, и она все смотрела и смотрела на желтый комочек. А тот уставился на нее своими черными глазками, и словно говорил: «Я такой маленький, такой беззащитный. Защити меня, Маня. Люби меня. Оберегай меня»…

Девочка чувствовала тепло, идущее от цыпленка, и на какой-то миг ей показалось, что он шевелится и дышит. Да, отзывалось сердце Мани, я буду любить и оберегать тебя! Ладоням было приятно и тепло от пушистого меха. За окном начали загораться огни, день угасал. Вокруг двигались и шумели люди, но Маня ничего не замечала. Она смотрела и смотрела на своего цыпленка, замирая от любви и нежности. Ничего больше не существовало вокруг. Только теплые ладони, а в ладонях — счастье. Счастье, в котором соединилось все: уютный свет лампы перед сном, когда глаза смыкаются в приятной дремоте, и ты улетаешь в неведомые дали; бабушкина колыбельная, весенний солнечный ветер, морщинистая рука дедушки, когда он гладит Маню по голове, мамин голос, высокое синее небо и беззаботное пение птиц. Девочка едва дышала, растворившись в чувстве покоя и безмятежности, а ее руки бережно держали цыпленка.

Мерное постукивание трамвая прекратилось, и мама сказала: «Выходим. Давай игрушку!». Маня в недоумении смотрела на нее, не понимая слов. «Ты что, уснула? Ладно, неси пока. Пошли!». И мама схватила ее за плечо и потащила к выходу. Маня прижала цыпленка к груди и, спотыкаясь, побрела за мамой. Лужи подмерзли, стало скользко, и она боялась упасть, все сильнее прижимая меховой комочек к себе. Но вот и подъезд.

«Давай!» — мама протянула руку. Маня отступила.

«Ты что? Давай цыпленка, быстро!». Она разжала Манины пальцы, вынула игрушку и сунула ее в коробку. «Ну, еще поплачь! Жадина! Иди давай!» Она втолкнула ее в подъезд, и они стали подниматься по лестнице. Слезы душили Маню, но она глотала их. Из носа потекли сопли, и она утерла их рукавом. Маня хотела сделать это незаметно, но мама все-таки увидела и усмехнулась. «Жадина, еще и плакса. Попробуй только пореви там!».

Она позвонила в дверь, за которой слышались крики и смех. «Улыбнись», — прошипела мама. Дверь распахнулась, и Маню ослепил яркий свет. Там шло веселье, бегала стайка детей, взрослые радостно окружили маму. Потом подбежала незнакомая девочка, и мама сунула ей в руки коробку. А потом Маню привели в детскую, где играли и смеялись дети. Незнакомая девочка открыла коробочку и извлекла из нее цыпленка. «Ой, тут еще ключик!» — радостно закричала девочка. Она тут же стала засовывать этот ключ в цыпленка, и провернула его там несколько раз. И тут игрушка вдруг ожила. Цыпленок запрыгал по полу и словно клевал что-то. Маня невольно улыбнулась. А девочка захлопала в ладоши. «Он живой, живой!». Она все заводила его и заводила. А потом вдруг что-то треснуло, одна лапка у цыпленка отвалилась, и он упал. Маня закричала от страха. Она оттолкнула девочку и схватила желтый комок. Девочка тоже закричала и налетела на Маню. «Отдай, отдай, он мой!» — вопила она. Маня заревела во весь голос и еще сильнее прижала к себе сломанную игрушку. Девочка вцепилась ей в волосы. А она просто стояла и ревела.

Тут прибежали взрослые. А мама выдернула у нее из рук цыпленка и отдала его девочке. А потом шепнула ей в ухо: «Мне стыдно, что ты моя дочь».

Взрослые ушли, и никто из них не видел, как девочка, ехидно улыбаясь, сломала цыпленку вторую лапку, а потом долго возилась с ним, пытаясь завести его ключом и заставить прыгать без лапок.

На обратном пути мама не разговаривала с Маней, только строго смотрела на нее. Потом не выдержала и сказала: «Дома я с тобой поговорю. Жадина». Мане было все равно. Ей казалось, что в сердце у нее дыра, и в ней завывает черный ветер.

Дома мама долго кричала на Маню. А на следующий день исчезли все ее игрушки. Но ей было все равно. Больше она не замечала этой весной ни радостных солнечных лучей, ни хрупких льдинок под ногами. Она покорно ходила в детский сад. Ела, когда ее кормили. Спала, когда ей говорили спать.

«Ну и бука же ты!» — сказала как-то мама.

Но Мане было все равно.

Сон третий

Колокольчики

«Колокольчики мои, цветики степные,

Что глядите на меня, темно-голубые?

И о чем звените вы в день веселый мая,

Средь некошеной травы головой качая?»

Алексей Толстой

Иногда мама рисовала. Это случалось редко, и Маня любила наблюдать за ней из своего уголочка. Сначала был белоснежно чистый лист бумаги, а потом он заполнялся цветными пятнами, и вот Маня уже различала очертания вазы, а в ней один за другим распускались нежные цветы на тонких зеленых стеблях. Маня жадно следила глазами за движениями кисти, и ей казалось, что это рисует она. У самой Мани были только цветные карандаши, которые вечно ломались. Она любила держать в руках эти разноцветные палочки, любила водить ими по бумаге. Но получались какие-то каракули. Вот если бы попробовать красками! Но мама красок ей не давала. «Научись сначала рисовать, — говорила она. — Для этого и карандашей достаточно».

Однажды мама вышла из комнаты, и Маня, охваченная внезапным порывом, подошла к ее картине, взяла кисточку, обмакнула в краску и стала завороженно водить ею по бумаге. Она рисовала цветы. Вернее, дорисовывала то, что мама уже успела изобразить. Она макала кисточку то в синюю, то в красную, то в желтую краски, и с наслаждением наблюдала, как яркие огромные цветы расцветают на фоне ясного неба. Маня чувствовала себя волшебницей, а из-под ее руки рождался новый чудесный мир. Она и не заметила, как вернулась мама.

Мама ахнула, закричала на Маню, выдернула у нее из рук кисточку. «Никогда!! Не смей! Трогать мои краски! И рисовать на моих картинах! Ты все, все испортила!» В гневе она разорвала картину, а когда Маня, заплакав, хотела обнять маму и попросить у нее прощения, оттолкнула девочку. «Уйди! Не трогай меня! Не хочу с тобой разговаривать! Взяла и все испортила! Научись сначала рисовать, художник!». Маня тихонько ушла в свой уголок, достала листок бумаги и принялась чертить на нем что-то своими карандашами.

А на следующий день, когда Маня была в детском саду, случилось чудо. Она нашла на полу листочек, на котором простыми цветными карандашами были нарисованы ослепительно-красивые цветы. Колокольчики. У Мани захватило дыхание. Она смотрела на светло- и темно-голубые головки цветов, и ей казалось, что они легонько покачиваются под порывами ветра, и тихо-тихо звенят. И тут ее озарило. Она возьмет этот листок, спрячет, и принесет домой. И покажет маме. И скажет, что это она, Маня, так нарисовала! И тогда мама, конечно, даст ей краски, и разрешит водить кисточкой по бумаге, и Маня снова создаст свой удивительный мир!

Так она и сделала. Сложила листочек вчетверо, положила в кармашек, и вечером с гордостью раскрыла его перед мамой. «Смотри! Это я, я нарисовала! Тебе нравится?» — и девочка с надеждой и ликованием заглянула маме в глаза.

Мама с недоумением разглядывала рисунок. «Где ты это взяла? Что ты плетешь небылицы? Так я и поверила, что это ты», — фыркнула она насмешливо. «Это я! Сегодня, в детском саду! Тебе нравится?». Мама строго поджала губы: «Хорошо. Предположим, что я поверила. Если это и правда ты нарисовала, значит, сможешь и повторить. Бери свои карандаши, садись и рисуй. И чтобы было точь-в-точь. Точь-в-точь, как здесь. А не сможешь, тебе хуже. Терпеть не могу вранья!»

Сжавшись, Маня прошла в свой уголок. Она очень устала сегодня, ей хотелось просто поиграть. Но она послушно села за стол, взяла карандаши и стала очень-очень стараться. Терпеливо перерисовывала она вьющиеся линии цветов, пытаясь наполнить их цветом и жизнью, чтобы также зазвенели они на ветру. Время тянулось очень медленно. Маня слышала, как тикают часы. В глазах все туманилось, рука с карандашом двигалась как во сне, и сердце сжималось от страха. Она очень старалась, но колокольчики выходили кривыми, и цвет у них был не ярким, а тусклым. Штрихи выходили грубыми и упрямо вылезали за контур. Маня терла и терла листочек резинкой, пока бумага не сморщивалась, и от резинки оставались грязные пятна. Маня трудилась, боясь остановиться, и терпеливо слюнявила кончики карандашей, чтобы сделать цвет поярче. Во рту оставался странный горько-кислый привкус грифеля. А потом снова вступала в работу резинка. И вот, когда на мятом листочке уже начала просвечивать дыра, мама неожиданно оказалась рядом и резко выдернула рисунок у нее из-под руки.

— Художник! — насмешливо произнесла мама. — Выпороть бы тебя за вранье! Но уже поздно. Соседи спят. Марш в постель! И чтоб я тебя не видела и не слышала! Лгунья.

Мама скомкала оба рисунка и отправила в мусорное ведро. А Маня быстро разделась и юркнула под одеяло. Она пыталась не заплакать, но слезы упрямо ползли по щекам. Мама выключила свет, и на стене заплясали страшные тени. Маня тихонько натянула одеяло на голову. Наступила полная тишина, только громко со скрипом тикали часы. Слезы текли и текли, и Маня чувствовала себя очень плохой, дурной, ей хотелось просить прощения, обнять маму, поцеловать ее, и увидеть, что она простила ее и снова любит. Но мама спала, и нельзя было ее будить. Завтра, завтра Маня будет просить прощения, и обнимать, и целовать ее. Завтра, завтра…

Всхлипнув, Маня уткнулась носом в мокрый угол подушки и уснула. Она шла по полю из голубых колокольчиков. Цветы сияли под лучами солнца и мягкой волной покачивались на ветру, и нежно-нежно звенели. И тут появилась мама. Она шла сердитая и строгая, и била ремнем по колокольчикам. Цветы осыпались, нежный перезвон их затихал, сменяясь протяжным гулом. «Нет! — горестно закричала Маня. — Мама, не бей! Я больше не буду!». Но мама не слышала ее. Она шла, твердо поджав губы, и все хлестала и хлестала ремнем. И вскоре только стебельки качались на ветру. Солнце погасло. И Маня погрузилась в темноту.

Сон четвертый