Бесплатный фрагмент - Абиг! Ты кто?

I

Рыдания сотрясали его атлетическое, но немного юношески угловатое, тело. Сильные, широкие плечи нервно и резко дергались, если бы не седоватые волосы мужчины средних лет, можно было подумать, что плачет навзрыд молодой человек, стоявший спиной к предполагаемому наблюдателю. Яркий полнолунный свет освещал его обнаженный торос, так загадочно и неестественно, что этому наблюдателю показалось бы, что на свежевыпавшем предновогоднем снеге стоит персонаж из голливудских боевиков. Его загорелое темное туловище атлета, отсвечивающее многочисленными сбежавшими вниз капельками воды, опрокинутой из десятилитровой канистры на разгоряченное тело, ассоциировалось героем этих фильмов. Вот уже, в течение более пяти минут, мужчина стоял на восемнадцатиградусном морозе, и похоже, ему было наплевать на то, что его пляжные тапочки намертво примерзли к деревянному щиту, на котором он принимал водную процедуру, и холод тоненькими иголочками сковал могучее парящее тело.

Он плакал, плакал как дитя, со всхлипом и чуть с надрывом. Были слышны прерывистые вздохи и бормотанье, но невозможно было разобрать его шепот, так как глухой звук надрывного рыдания мешал разобрать слова, вырывающиеся из перекошенного страданьем рта. И только подойдя на расстояние вытянутой руки, можно было услышать страдальческие слова:

— Господи! Прости, и помилуй меня! Спаси и сохрани мою семью, мой дом, дома моих детей, друзей, знакомых и близких. Дай мне силы устоять перед соблазнами и победить свои слабости. Укажи, мне путь в этой жизни, и подари мне возможность познать смысл человеческого бытия на земле… Подари мне любовь к жене, как женщине; любовь к детям и внукам, близким и чужим, и ко всему, что создано тобой. Подари мне творчество — открой мою голову в сочинительстве… Подари мне контакт с Высшим Разумом! Ты же видишь, я ищу путь к тебе, кроме тебя, кто мне его укажет и направит мои стопы в нужном направлении? Отец мой Небесный, пожалуйста, прости меня, что я зря прожег свои, отпущенные тобой годы, и не смог найти дорогу к тебе! Мне не ведомо, какой срок мне отпущено, но, если их хватит, чтоб познать, хоть частичку тебя, я с радостью в сердце закрою свои глаза на смертном одре… Аминь…

Он, резким кивком головы в сторону, сбросил слезы с продолговатого лица восточного типа, перекрестился и дернулся вперед, но примерзшие сланцы не оторвались от дощатого щита, и Дмитрий — так звали мужчину, чуть было не упал на обледеневшую землю. Только сильное пружинистое телодвижение дало ему возможность удержаться на жилистых ногах. Нагнувшись, он руками оторвал тапки ото льда, и обна-женный и искрящийся при ярком свете луны, уверенным шагом пошел через двор, вновь строящегося трехэтажного частного дома. Участок, под строительство индивидуального жилого дома, был огорожен двухметровым временным забором из железных профилей. Он, преспокойно, не боясь, что его могут увидеть оголенного, обвернутого полотенцем, соседи, пересек двадцатиметровый двор и вошел во времянку, где было довольно тепло и уютно для него, хотя другой сказал бы, что здесь, вообще-то, не устроено и разбросано. Будучи неплохим строителем от бога, Дмитрий, своими руками, при помощи сына и внука, построил всю эту громадину, в виде трехэтажного дома со шпилем, который возвышался выше всех строений в округе, а также гаража, времянки и невысокого сарая, для кур и кроликов, буквально за два строительных сезона.

Семья Дмитрия, переехала в Калининград довольно поздно, как пошла «девятибалльная» волна миграции русскоязычного населения бывшего советского государства, в бескрайние просторы России, из всех республик бывшего СССР, после распада Союза. Хотя, Дмитрий, и не имел высшего образования, но, тем не менее, обладал обширными знаниями во многих гуманитарных науках, вследствие того, что долгими вечерами и ночами просиживал за литературой разного толка, иногда даже, баловался «пробой пера», но сочинительство требовало усидчивости и знаний русской грамматики, чем он не мог похвастаться. Усидчивости, в силу безмерной его эмоциональности, ему всегда не хватало, а в русской грамматике, он был дуб дубом. До него, просто не доходили все эти деепричастия, обороты, наклонения и тому подобная муть. Не получив, основы русской грамматики в чувашской национальной школе, он так и не смог, самостоятельно, освоить эту науку, русскую грамматику. Но, имея хорошую зрительную память, он систематически кидался вызовом в сочинительство, и со временем, нашел очень эффективный способ для описания своих чувств и размышлений. Он, в одиночестве, вызывал на диалог «его» — своего «я», и в результате, сумрачный вечер и тихая ночь превращались в насыщенное и плодотворное сочинительство, которое, в конце-концов, стало приносить свои плоды — письмо становилось все более и более грамотным и стройным, а поднимаемые в спорах темы, все глубже и глубже проникали в сферу истинных знаний, и перо, стало выводить опусы все более изящными оборотами и предложениями.

В натопленном, на восемь квадратных метров, жилище, Митя, так звала его в детстве мать, большим махровым полотенцем обтерся насухо и начал резво одеваться, несмотря на то, что стрелки часов на циферблате показывали уже далеко зАполночь. Одевшись, он с дрожью — там, на уровне пупка, сел за письменный стол, взяв шариковую ручку в руку и расстелив перед собой белоснежную бумагу формата А-4, на поверхности полированного стола, вывел быстрым почерком дату в левом углу, а в правом — название города. И вдруг…

Он растерянно оторвал взгляд от бумаги и тупо уставился в стену. Мысли, которые мгновенье назад порхавшие роем в голове, вдруг куда-то пропали бесследно не оставив даже следа, хотя бы в виде какого-то незначительного слова. «Надо выходить из штопора», — подумал Дмитрий, и уверенно посмотрел на бумагу. Он со школьной скамьи увлекался сочинительством, и по-своему опыту знал, что уцепиться за какую-то мысль не стоит большого труда. Достаточно вспомнить, что-нибудь из детства, какой-то яркий эпизод или негативное событие из взрослой жизни, как рука сама начинает выводить нервные и неровные строчки, которые зачастую приводили его до истеричного состояния. Иногда, в таких случаях, Дмитрий, просто плакал или громко и жестко с кем-то разговаривал, пронзительно и властно вглядываясь в виртуальные глаза своего «собеседника».

И сегодня, он четко и ясно вспомнил, как мать, его — шестилетнего мальчугана из чувашской глубинки, понесла на своих натруженных, от непосильного крестьянского труда, плечах в райцентр. Напрямик, через смешанный лес среднероссийской возвышенности, к доктору, который работал в районной больнице и пользовался большой популярностью среди всех жителей окрестных деревень и поселков.

Рожденный, в весну пятидесятого года, в крестьянском доме трёх старых дев, Митя не познал ни отцовской крепкой руки, ни ласковых и нежных губ биологической матери. Младшая из сестер, Екатерина, родив Митю, долго не раздумывала, как строить свою личную жизнь. Прокормив, в течение шести месяцев, младенца грудью, она быстренько собрала личные вещи и укатила на поезде искать свою судьбу, где-то в Подмосковье, на торфяных разработках. Пелагея не противилась, хотя, на правах старшей, наверное, смогла бы удержать её около ребенка. Она, Пелагея, на своей шкуре исп&ытала безмужнюю женскую долю, когда ночами воется тоской одинокой волчицы. Поскольку Федор, отец Мити, ни разу, после того как узнал, что Катя ожидает ребенка, не появлялся в доме своей полюбовницы, Пелагея без каких-либо страхов и раздумий взвалила на себя весь титанический труд по взращению будущего инженера. В том, что Митя будет инженером, Пелагея не сомневалась нисколечко, так как мужчина с такой специальностью для неё был объектом заоблачных вожделений. Будучи по натуре очень порядочной и умной, она без лишних слов и действий, сходу все восприняла как неизбежное и неотказное, и всей душой и сердцем отдалась любви к своему чаду, хотя и ранее была без ума от мальчика. Но, теперь она знала, что никто… — Слышите? Никто, не отнимет у нее это чадо. Просто, можно было диву даваться, как, женщина, никогда не родившая, не познавшая радость материнства, запросто, без лишнего шума и суеты взвалила на свои, необласканные мужскими руками плечи, весь процесс воспитания ребенка. Только очень мужественные люди способны на такие благородные и восхваленные Богом поступки.

Чтоб читатель имел, хоть какое-то представление о колхозной жизни пятидесятых — шестидесятых годов, стоит проинформировать его вкратце об этом, ознакомив трудовой биографией Пелагии за эти годы…

Поскольку, Пелагея, имела всего три класса образования, то естественно, она не могла занимать хоть какую-нибудь завалявшую должность в коллективном хозяйстве советского сельскохозяйственного предприятия. Правда, люди умные — нахрапистые и пройдохи, даже с таким образованием трудились на доходных местах. Леонтий Никитич, её старший брат, был бессменным, в течение четырёх выборных сроков, колхозным председателем, с четырьмя классами. Но участия, в жизни Пелагии, не принимал никакого, чтоб не скомпрометировать себя в глазах районной власти. А ведь, одним росчерком пера он мог устроить ее на любую работу. Зажила бы она тогда, весьма неплохо, но брат трусил, боясь в том, что этот факт родства будет доступен райкомовцам, и не дай бог, отразится на его карьере. Пелагее пришлось устраиваться на самую низкооплачиваемую работу в селе, это — работа уборщицы-истопника в помещении сельского совета, и отдельно стоящего здания библиотеки, где полагалась зарплата в размере ста рублей, дореформовскими соврублями. Много это или мало — такая информация…

За эти крохи можно было купить тогда, двенадцать килограммов сахара-песка, либо шесть литров подсолнечного неочищенного масла. А обязанность состояла в том, что убрав помещения до начала работы сельсовета и библиотеки, впоследствии, Пелагея должна была находиться при представителе власти в качестве посыльной в течение дня. А зимой, встав в четыре часа утра, она бежала в сельсоветский дровянник, где ей предстояло напилить и наколоть дров из полутораметровых берёзовых и осиновых сырых поленьев, так как заготовка дров, как обычно, проводилась всегда под занавес осени. Затопить пять контрамарок, после чего бежать домой, натопить русскую печь, заправить ее чугунами с едой для семьи и скотины, и опять галопом в сельсовет, разносить повестки и всякие бумажки, которых было довольно много, так как председатель не жалел ни чернил, ни бумаги, дабы оправдать свою неплохую зарплату. Все бы ничего, но Пелагее необходимо было еще выполнить обязательный колхозный трудоминимум. Это, не менее ста трудодней в год, невыполнение которых могло грозить очень строгими, вплоть до судебного преследования, последствиями. Колхозный труд, в советские пятидесятые годы, был настолько тяжелым, жестоким и рабским, что по теперешним понятиям, он был равносилен каторжным работам. Колхозник, проработав весь световой день на общественных работах, даже представления не имел, сколько граммов ржи в натуральном выражении и сколько копеек в денежной единице, он получит после подведения годовых отчетов — это в февраль месяц последующего года.

Митя вспомнил, как за свой годовой труд мать получила по четыреста сорок граммов зерна ржи и двадцать две копейки на один трудодень, и как они на саночках, взятой на прокат у соседки, привезли натуроплату — целых два мешка, под завязку наполненных и перевязанных мочальным жгутом, ржи. И то, лишних десять килограммов этого ценного продукта «подарил» матери ее дальний родственник, Владимир Кузьмич — колхозный завсклад, который искренне жалел ее и всячески, при случае, старался проявить добрую волю, в виде дополнительных килограммов во время расчетов. Мать, тоже не оставалась в долгу. Очень часто бывало, этот родственник, захаживал на «магарыч» с нужными ему людьми, и тогда мать на стол выметала все, что имелось в доме. Это: соленые огурцы с буроватыми помидорами, квашеная капуста с антоновкой, с яблоками в головку месячного младенца. Правда, в хозяйстве более ничего и не имелось, кроме небольшого мешочка лесных орешков, фундуков; еще нескольких полулитровых баночек с можжевельником и черникой, которых мать берегла как зеницу ока, дабы окрасить праздничный стол в будущем. Поскольку, у православного люду праздников предостаточно, то приходилось, Пелагее, к своим скромным запасам отнестись очень бережно и осмотрительно, ибо не «заправленный» праздничный стол ассоциировался у сельчан, либо жадностью, либо леностью. Поэтому, жители российской глубинки, из кожи лезли вон, лишь бы угодить гостям, которых в такие веселые дни бывало не мало. Особенно в зимние, когда сама природа-матушка призывала и заставляла, своими стойкими и крепкими морозами, поспешать в теплые, натопленные, бревенчатые избы. Родственников, у каждого представителя определенного рода, было предостаточно, и при желании, праздники можно было продлить и на неделю, и на две, так как, отказа в гостеприимстве выказать никто не смел. Такой менталитет, у малых народов Поволжья, сохранился по сегодняшний день…

Только теперь, через полвека, Дмитрий стал осмысливать тот факт, как приходилось матери выкручиваться в жизни, чтоб, хоть как-то, прокормиться и вырастить сыночка во здравии. Но это плохо удавалось. Детскому организму необходимо было изобилие разнообразных продуктов, особенно молочных и сладостей, с чем в доме Пелагии были большие издержки. Что касается молока, то его в основном на столе не бывало, так как в подворье Пелагии любая корова не являлась долгожительницей. Одна — погибала, переевшись свежего колхозного клевера, другая — пропадала в лесу, не вернувшись со стадом. Такому фатальному развитию событий ни что не могло помешать, даже тайные «походы» к колдунье, у которой мать искренне и без жалости оставляла узелок с десятком яиц. Такая безысходность не раз вызывала у матери темные мысли о суициде, и лишь страх перед Богом, не давал этому замыслу воплотиться в реальность. Да еще, существование Мити играло большую роль…

Ну, а что касается сладостей, то, кроме комкового сахара в банный день, в доме ничего не было. Но в день, когда семья мылась в соседской бане, поскольку своей не было, Митя наслаждался чаепитием. Пристроившись за столом поближе к матери, он поглощал этот, не очень популярный в те времена, напиток, целую дюжину фарфоровых кружечек, дабы получить из рук матери очередной отбитый кусок рафинада. И наконец, разморенный, горячим чаем и сохранившим банным теплом в теле, Митя засыпал прямо за столом, под размеренную беседу взрослых, уронив свою непомерно отяжелевшую лохматую голову на желтые сосновые доски самодельного стола. Мать, осторожно брала Митю на руки и уносила его на высокую железную кровать, где, утонув в гусиных пуховых подушках и матраце, он проваливался в сон, в такой глубокий и безмятежный, что даже не чувствовал, как мать, проводив соседей, у которых мылись в бане, осторожно перекладывала его к стенке. И сама, уставшая, но счастливая, «отдавалась» пуховикам, прижав к своим, никогда не познавшим детского ротика грудям, черную, как смола, голову своего единственного и обожаемого сыночка.

Семья, жила очень бедно. Другая сестра, работала дояркой на молочной ферме, но ее вклад в семейную копилку был так незначителен, что в бюджете семьи, он почти не ощущался. Питание, в основном, состояло из ржаной муки, картошки, пшена, капусты, огурцов, помидор и другой огородной продукции. Еще выручали семью лесные дары, это: грибы, ягоды, орехи и сушенные съедобные травы. Яйца, от пяти-шести курочек, почти не ели, так как они служили бартерной единицей, их можно было обменять в магазине на сахар, лапшу, растительное масло, спички и мыло. И, что немаловажно было для Мити, за одно яйцо, можно было попасть в кино, которое завораживало и притягивало его с такой силой, что никакие преграды не могли помешать ему, туда попасть. Если мать не давала это заветное яйцо, то Митя, его, просто крал из кокошника или из гнезда курицы. Мясо свиньи, которую удавалось выкармливать с интервалом два-три года, круто соленное, хранилось в дубовой бочке до лучших времен, это — сенокос, копка картошки, заготовка дров, когда требовалась огромная трата энергии, и праздники, когда это мясо съедали, в общем-то, сытые люди.

Конечно, сказать что голодали, нельзя, но эти продукты могли поддержать только взрослый организм, а не детский. И по этой причине у Мити, стал проявляться рахит, в виде выпуклости спины и груди. Напуганная до смерти мать, потащила его к сельскому доктору; Зиновий Прохорович, прощупав и прослушав ребенка, прямо сказал, что имеющими в его распоряжении лекарствами, он не в состоянии вылечить Митю, и посоветовал незамедлительно отправляться в райцентр за помощью. Он выписал направление, и Пелагея спешно засобиралась в район…

II

Дмитрий посмотрел вдумчивым взглядом на листки откидного календаря и про себя заметил, что после распада СССР, пролетело более двадцати лет. Как долог был этот период для него, и как короток срок новой жизни, которую только условно можно назвать лучшей, по крайней мере, пока! Ведь, ничто не изменилось, ни материально, ни духовно. Даже наоборот, если он, материально, жил на таком же уровне, как при советах, то теперь, в «эпоху» дикого капитализма, душа его постоянно ныла и кровоточила. С потерей идейного стержня построения коммунизма, Дмитрий, постепенно пришел к выводу, что не стоило менять шило на мыло, чтобы лицезреть на вопиющие факты разворовывания государственных ресурсов, о которых раньше он понятия не имел, в силу отсутствия соответствующей информации. Доступность информации о фактах повсеместного нарушения законодательства государства, всеми госчиновниками, сыграла с ним злую шутку. Будучи внутренне твердым патриотом своей страны, он невольно стал озлобленным и агрессивным. Ему приходилось приложить огромные душевные усилия, чтобы в окружении своих близких и друзей не взорваться в истеричных, неприглядных для окружающих, эмоциональных поступках. Он стал замкнутым и внешне равнодушным ко всему, что происходило в окружающем мире. Иногда, можно было заметить, как он пустым и отрешенным взглядом смотрит на собеседника, и можно было не сомневаться, что в этот миг его сознание обитает где-то очень далеко и уединенно. Если раньше, он, почти стопроцентно, был уверен, что государством управляют достойные, образованные и разумные люди, то теперь… Его поражало, как, такие тупые, на грани дебилизма, далекие от государственного мышления люди, находились у руля и благополучно растаскивали стратегический резерв государства. Он никак не мог понять, почему лидер, вроде бы вполне умный и порядочный человек, не в состоянии навести соответствующий порядок в стране.

С высоких трибун говорилось правильно и заинтересованно. Казалось, все должно меняться в лучшую сторону для народа, но ничего подобного не происходило. Все законы, принятые и принимаемые, как-будто натыкались об бетонную стенку и отскакивали от неё, как теннисный мячик. Бюрократы от власти, темной тучей, нависли над законодательством государства и крепко держали в руках бразды правления. Все попытки президента и премьера, которые были в одной команде и искренне желали перемен в стране, затушевывались молчаливым и целенаправленным игнорированием этих перемен госчиновниками разных уровней и, у простых граждан российского государства, постепенно вырабатывались элементы безропотного менталитета, которые совершенно лишали рабочий люд оппозиционных деяний — этого мощного и эффективного рычага воздействия на власть предержащих…

— Я же тебя просил, не приходить больше! Я не хочу с тобой беседовать на темы, после которых у меня только изжога и головная боль. Ты видишь, у меня сжаты челюсти и катаются желваки на щеках. После этих диалогов, я долго не могу прийти в себя, они меня сильно утомляют и озлобляют. Я не хочу этого! Понимаешь? Не хочу… — выговорив это, Дмитрий повернулся вполоборота к проявившему призраку, который, вот уже в течение полугода, посещал его по ночам, из неопознанного людьми мира.

— Но ведь, ты сам меня позвал! Если бы я не уловил исходящий от тебя импульс, меня бы здесь не было. Тебе же охота поговорить со мной на умные темы. Единомышленников, вокруг себя ты не собрал, своим близким ты не понятен. Телевидение и тарантинки современных писателей тебя не интересуют, поскольку вся эта бульварная писанина — фуфло. С кем тебе общаться, у тебя нет никого?

— Ты прав… Хорошо, продолжим диалог…

Вот уже полгода, как Дмитрий научился вызывать к себе себя. Да-да, не удивляйтесь, именно себя, себя с той стороны. Хотя, он и не мог себя причислить к когорте аутистов, но, тем не менее, некоторая отстраненность от внешнего мира подвели его к своей незаурядной способности — вызывать своего «я». В первое время это было, всего на всего, размытые элементы голограммы, возникающие пред его, отупленным от раздумий, взором. Но этот абрис, с каждым разом обретал все более и более четкие очертания, и вот теперь, по прошедшии этих бессонных полугодовых ночей, с левого боку на диване сидел «он», то есть «я» Дмитрия, вполне реальный и ощутимый, его можно даже пощупать. Амфорностьпостепенно исчезла, и перед ним сидел совершенно реальный «человек», хотя и из виртуального мира, который мог резво двигаться, логично размышлять и вести диалоги на любые темы научно обоснованными доказательствами и терминами. Арсенал познавательной информации был так широк, что Дмитрий серьезно и искренне обеспокоился о своих умственных способностях.

— В прошлый раз, ты чересчур много информации в меня загрузил, как-бы с «рельсов» не сойти. Ты должен понимать, что неподготовленный мозг не в состоянии «переварить» столь широкий круг познаний.

— Не волнуйся, этого не произойдет. Я даю столько информации, сколько твой мозг может «перелопатить». Если ты начнешь неадекватно воспринимать существующий мир, мое присутствие в твоей реальной жизни будет невозможным. Это, вне сферы твоих и моих интересов.

— Какой же, может быть твой интерес? Ты не материален, эфемерная субстанция…

— Твое духовное совершенствование во имя человеческой цивилизации, на данном этапе развития сообщества биологически мыслящих систем планеты — вот конечная цель, моего присутствия в твоем материальном мире.

— Но, во всех поднимаемых вопросах я чистейший аутсайдер, я ничего не понимаю, и не могу осмыслить и проанализировать поступающую от тебя информацию, я полный профан…

— Любое познание — это, альфа-омега. Человек, в процессе познания, движется от простого к сложному. И алгоритм твоих действий, зависит от твоих интеллектуальных способностей твоей личности, а поскольку человеческий мозг в состоянии произвести несколько миллиардов операций в секунду, то твои возможности безграничны, как и Вселенная.

— Ну, ты схватил!.. Наши ученые твердят, что только десять процентов серой массы человека работают на созидание, остальное заблокировано Создателем.

— Чистой воды, галиматья! Человеку, пока, не разрешается «нырнуть» в сферу материально-технических возможностей, в силу неуравновешенности его психики и неустойчивости моральных качеств. В гуманитарных науках, ум «гомо сапиенс» без тормозов, и всеохватен, так как духовное развитие личности невозможно без познания света и тьмы, любви и добра. Предрассудок о десяти процентах, связано с инертностью и леностью мышления человека, которое неэффективно контролируются им, поскольку биоорганизм его запрограммирован на минимальное расходование энергии, при полной «загрузке» топливом энергохранилищ. Чтобы заставить работать этот недальновидный, с точки зрения некоторых продвинутых интеллектуалов, биоагрегат, нужна воля, то есть мозг, он должен дать мышечной массе команду на сокращение, а вот с этим, у большинства представителей человечества, пока, большие издержки. Извилины мозга, этой категории индивидуумов, атрофированы безнадежно, и надо приложить титанические усилия, чтобы привести их в движение. Но, чтобы вывести людей из апатии, нужны качественные стимуляторы в виде духовных и материальных благ, а избранным апофеоз их амбиций…

— Хочу тебе задать один вопрос, — Дмитрий повернулся вчетверть оборота, прокрутив ногами винтовой стул, на котором сидел, — во-первых, за все время нашего общения, ты мне так и не сказал, каким именем к тебе обращаться. Я себя чувствую некомфортно, не могу обратиться к тебе напрямую, — подняв взор от живота своего «я», он прямо посмотрел «ему» в глаза, про себя отметив, что они ничего не выражают, точнее, ничего нельзя в них прочесть, словно смотришь в пустоту, и произнес: — Во-вторых, я замечаю, что ты становишься более очеловеченным и материальным, с чем это связано?

— Это — продукт твоего желания. Ты сам желаешь, чтобы я принял такую форму и вид, мне остается только исполнять твои заказы. Как, ты хочешь меня называть, то это, на твое усмотрение, я же — это ты, твое зеркальное отражение по земным понятиям или клон, конечно, весьма условно, но подходит. Тебя зовут Митя, значит, меня можно очеловечить именем — Ятим. Устраивает? — его бездушные и холодные глаза смотрели, не мигая, и Дмитрию, стало не по себе, по телу пробежала, вибрируя, мелкая дрожь, такая обычно бывает, когда с тепла выскочишь на холод пописать.

— Это банально и не совсем умно. С такими именами воспользовались все наши сказочники и фантасты, уже приелось. Ты ведь, практически, почти живой, возник из пустоты, неживого, то давай тебя назовем вполне понятным для людей именем — Абиоген. Как тебе, нравится? По-моему, весьма звучно и запоминающее имя, — Дмитрий, испытывающе, посмотрел «ему» в глаза.

— Меня устраивает, вообще-то, мне нравится все, что удовлетворяет тебя. Мне нравится мое имя, оно оригинально и благозвучно. Наконец-то, ты обратишься ко мне без кавычек и, как к настоящей личности, — Абиоген, вдруг, сделал судорожный, всхлипывающий вдох, и что-то, в нем изменилось.

Кажется, он стал по-человечески мягким и теплым.

— У меня, что-то изменилось во мне. Пошла реакция, и я, совсем по-другому, смотрю на реальный мир. В моей голове роятся мысли, которых нет в твоем мозгу. Мне это нравится, и я готов за это побороться, если вдруг, ты решишь меня убрать из земной жизни…

Дмитрий резко дернулся головой, пронзительно и испытывающе посмотрел прямо в глаза Абиогену, и подумал: «А ведь, действительно он изменился, и кардинально, в его глазах появился какой-то охотничий азарт, сровний звериному поведению, и осмысленность, которой до сих пор ему не хватало». Раньше, сколько бы Дмитрий не хотел выудить из его пустых и равнодушных глаз что-то, не увенчались успехом. Теперь они сияли естественным блеском и признаками высокого интеллекта.

— Не понял! Ты хочешь сказать, что ты больше не исчезнешь?

— Нет…

— Я, что-то не догоняю… Или, я уже с ума схожу? Мне что, «крышу» снесло? Каким образом, ты собираешься жить на земле, если ты — ничто, пустое место, где, как и с кем? — гневно, почти прокричал Митя, чувствуя, как нервная дрожь разбирает его и злость накапливается в сжатых зубах.

— Мое пустое место заполнилось с той секунды, как ты меня назвал именем. Во мне теперь течет кровь, правда, она не такая, как твоя — красная, а голубая. В моем организме происходят химические реакции, подобные тем, что имеются у тех обитателей параллельного мира планеты Земля, которые регулярно контактируют с людьми, и про которых у землян имеется информация, утверждающая о действительных похищениях некоторых индивидов и опытах над ними. Теперь, я имею некоторый земной вес — массу химических элементов, которая колеблется в районе двадцати удельных единиц. Сильное механическое воздействие может повредить мой организм, но это не страшно, так как я быстро реанимируюсь, поскольку, обладаю способностью, практически из всего, извлечь необходимые моему организму химические элементы.

Дмитрию показалось, Абиоген смотрит на него немного насмешливо и отеческим взглядом, в котором проскочила какая-то искорка, за которую Дмитрий не успел, точнее не смог уцепиться. Он захотел понять — что же, все-таки, произошло в живом теле, которое сидит напротив и навевает на него некий страх и глубокое любопытство, и азарт охотника, когда в ожидании зверя на номере все тело трясет так, что, кажется, зверь слышит, как клацают твои зубы друг об друга, но, тем не менее, члены непроизвольно, почти автоматически, производят все необходимые движения, чтобы завалить выслеженного и хитрого зверя.

— Дай мне свою руку, — протянув левую руку ладошкой к верху, попросил Дмитрий. — Значит, говоришь, кровь бежит в твоих сосудах?

Он почувствовал, как сильный холод, от правой руки Абиогена, проник через ладошку в его руку. Захотелось, интуитивно, откинуть ледяную конечность. Но вместо этого, он резким движением правой руки провел по запястью Абиогена, и они оба, посмотрели на голубую жидкость, которая почти мгновенно сбежала небольшой струйкой на ладонь Дмитрия.

— Больно?

— Нет…

— А говоришь живой… Какой же ты живой, если не чувствуешь боли, основного признака-анализатора живого организма? Ты, просто деревяшка, буратинка, который виртуально шевелит членами и компосирует мне мозги. Фуфло ты, пустышка… Исчезни… Я устал, уже очень поздно, мне завтра рано вставать, — обтерев об штаны неприятную жидкость с руки, Дмитрий встал, но тут же, опять присел, заметив, что ранка, которую он только что, нанес половинкой лезвия, прямо на глазах стала затягиваться, и через минуту исчезла, как-будто, и не было повреждения. — Нифига себе! Прям… как в кино! — удивившись, воскликнул он. — Вот бы людям так научиться управлять своим телом! Больницы сразу бы опустели. Может, научишь?..

— Пока, человечеству это не под силу, в принципе, ему такая способность без надобности, так как каждый этап своего развития оно должно прожить без посторенней помощи, дабы преумножить опыт аккумуляции знаний по познанию законов Космоса.

— А ты, значит, все знаешь про Вселенную? — съязвил Дмитрий. — Любая наука тебе подвластна и можешь этими знаниями манипулировать по своему усмотрению?

Абиоген, спокойно, без эмоций:

— Законы Создателя не поддаются манипуляции, даже самыми продвинутыми в своем развитии представителями разумных существ, в том числе и мной. Всем разумным существам предоставлено одно право — познавать бесконечный Мир Творца. Правда, этот путь без конца. Процесс познания Истины непостижим и недосягаем, и усилия обитателей Вселенной тщетны и безнадежны…

— По-твоему выходит, что у разумных существ нет света в конце туннеля? Тогда, какой смысл сотворения их Богом? Ты не находишь парадокса в этом?.. Тебе, наверное, тоже немного, известно, если я — глупый и недалекий червяк мира сего — и то, нахожу в твоих словах несуразицу и признаки аберративности, отклонения от нормы, нормы законов обустройства Вселенной? — довольный высказанным, Дмитрий медленно откинулся на спинку дивана, и ожидаюче поднял густые и широкие темные брови.

— Такой расклад, в развитии всех цивилизаций Вселенной, Создателем, заложен изначально и преднамеренно. Этот фактор подхлестывает тягу знаниям — от простого к сложному, от нулевого — к бесконечному. Ведь…

— Ну, хорошо, пока оставим эту тему…

Дмитрий изучающим взглядом окинул Абиогена и, промолвил:

— Так ты исчезнешь, или как?..

— Теперь это не в моих силах. Я буду рядом до тех пор, пока твое искреннее желание иметь меня около себя, не будет иметь место. А сейчас, я этого не ощущаю, значит, я твой «хвостик», и надеюсь, надолго…

— Однако, какая наглость!.. Я смотрю, скромностью, наглец, не страдаешь, — поднявшись на ноги, пристально оглядел его с ног до головы и твердо произнёс: — Годится… Будем плясать от того, что имеем на данный момент, а имеем мы обнаженного мужика, который сидит передо мной и нагло лупит на меня своими моргалками, экранными. Может, ты себе какую-нибудь одежку «сочинишь», на химическом уровне, а?.. И, давай-ка, я тебя буду по-иному называть, а то язык сломать можно. Допустим — Абиг!

— Мне нравится, вообще-то ты мужик ничего, «котелок» у тебя варит, — Абиг встал во весь рост и шагнул к шкафу, где висела вся одежда Дмитрия. — Я, конечно, смогу синтезировать себе одежду, но знаю точно — в нем я тебе буду неприятен. Я должен перенимать твои привычки и склонности, чтобы реально претендовать на твою половину, твоего клона, образно, конечно… Твоя одежда повысит температуру моего организма до тридцати шести градусов, так как любая вещь носит в себе «память» о прежнем владельце, в полном объеме физиологических характеристик. Да, и тебе будет приятно будет общаться со мной, касаться меня; не чувствовать чуждый запах и иную энергетику.

— Так ты еще и зловонен? Не хватало мне в доме хлорамина! — беспокойно следя за Абигом, промолвил: — Слушай, ты, ксерокопия! Может ты для приличия, хоть разрешения попросишь у меня? Это мои тряпки, я не люблю, когда мои вещи воняют чужим потом.

— Во-первых, я не чужой. Во-вторых, я не потею. И, в-третьих, я выбираю только то, что бы ты сам мне отдал, разве не так? — Абиг вопросительно посмотрел прямо в глаза, и Дмитрий уловил в его взгляде родственную теплоту.

— Верно, — шагнув два шага вперед, он дотронулся до груди Абига и произнес, поводя пальцами по его коже, — слушай, ты и взаправду стал теплым, даже не полностью одевшись. А кожа, почти как моя, только суховата и шершава.

— Присутствие излишних химических элементов только утяжелит мою массу, обойдемся без сверхнорматива. Во мне, всего, в достаточном количестве, чтобы эффективно функционировать. Но, если ты желаешь, я могу стать более гладким и шелковистым, это не сложно.

Пристегнув последнюю пуговицу, заправил рубашку в джинсы и туго затянул кожаным ремнем, которого Дмитрий сам смастерил из солдатского ремня с бляхой, поскольку современные китайские ремни не выдерживали никакой критики, вследствие чего не пользовались у него пользовательским спросом. А советский ширпотреб, хоть и имел скромный дизайн, но технические характеристики были очень высокого качества, за что Дмитрий и любил старые вещи.

— Вообще-то, не помешало бы, чтоб твоя кожа была приятна на ощупь, если ты претендуешь на человеческий образ, хотя я и не собираюсь с тобой обниматься, у меня естественная ориентация.

Абиг подошел к газплите, открыл кран и, резко, с шумом втянул в себя газ. Дмитрий изумленно уставился на него и саркастически бросил:

— Что, решил отравиться? Что, земная жизнь кактусом продирает? Вроде говорил, что реальность понравилась, а уже хочешь уйти, не рано?

— Метан — простейший алкан, насыщенные соединения парафинов, который придаст моей коже некоторую эластичность, схожей биовидной структурой, но есть один нюансик…

— Какой?

— Снижение порога жаропрочности кожи…

— Не понял! Ты что, несгораемый, как сейф? В тебя можно бабки спрятать на хранение?

— Да, я огнеупорный. Мой кожный покров, моего организма, имеет асбоволокнистую структуру с температурным порогом в четыреста градусов, а парафин, враз снизит огнестойкость до трехсот.

— Ну и хватит. Я не собираюсь тебя использовать для ремонта ядерного котла…

— Хоть на этом спасибо… Предугадывая дальнейшие расспросы, информирую… Я постоянно буду находиться непосредственно вблизи тебя, в радиусе тридцати метров, так как большее расстояние лишит меня твоей энергетики…

— Нифига себе! Так ты меня еще «доить» будешь? Мне это надо? — изумленно воскликнул Дмитрий, резко, корпусом повернувшись вполтела. — Знаю я, как люди-вампиры сосут чужую энергетику! Моя шея, не для твоих клыков… Пошел вон, исчезни!..

— Наоборот, я буду «питаться», в основном, твоей негативной энергетикой. Так что, я для тебя бесплатный санитар, который не сможет прожить вне твоей энергетической зоны более трехсот часов.

— Ну, это другое дело, тогда, я за…

— В человеческих удобствах и пище, я не нуждаюсь. Лишних материальных расходов для тебя от меня не ожидаются, даже наоборот, я дам тебе полезный совет — ты можешь создать себе помощников — специалистов по строительству, чтобы разгрузить свой организм от физических перегрузок по возведению своего дома.

— Зачем? Ты хочешь, чтобы я добровольно на свою шею еще вампирчиков повесил, как янтарное ожерелье? — с ухмылкой, спросил Дмитрий.

— Двадцать процентов твоей плохой энергии — это мой резерв, а остальных восемьдесят, с несгораемыми двадцатью процентами, которые необходимы для поддержания биохимических реакций организма человека, хватит для материализации представителей низшего уровня, из астрального мира, эдак, тысяч на тридцать единиц, а может и больше. Это будет зависеть от твоего эмоционального состояния, а поскольку ты баламут приличный, то можешь стать главнокомандующим целой армии, — выпалив последние слова, Абиг сел на диван и прислонился к спинке.

— Слушай! А разве тебе нужны удобства и комфорт, хотя бы вот этот диван? У тебя же нет никаких чувств, значит, никакого удовлетворения каких-то потребностей не требуется, — подсев вполоборота, спросил Дмитрий. — И почему, тебе нужны двадцать процентов моей энергии, тогда как твоим соплеменникам тысячной доли каждому? Они что, не такие как ты?

— Я такой же, но я отличаюсь тем, что я имею интеллектуальную основу — логическое мышление, чего они лишены. Они, могут исполнять только запрограммированную команду или действия с минимальным логическим мышлением, не более. А что касается чувств, то, для синтеза химических элементов в моем организме, которые не зависят от внешних факторов, так как происходят при постоянной температуре, неизменным количеством молекул в течение строго регламентированного периода, необходимы стабильные импульсы электромагнитных частиц от твоего головного мозга, интенсивность которых не может не зависеть от такого показателя, как уровень твоей дискомфортности. По этой причине, я буду действовать по принципу обратной связи, то есть от себя посылаю тебе сигналы, которые помогут тебе чувствовать себя комфортно. Поскольку любое нарушение баланса физических нагрузок и умственного труда разрушают твое биологическое составляющее, то я, буду исполнять роль будильника, с программой «когда отдыхать, а когда трудиться».

Дмитрий изумленно встрепенулся. Взглянул на Абига, и промолвил, мгновенно пересохшими от нервного перенапряжения, губами:

— А тебе не кажется, что ты взвалил на свои виртуальные плечи непосильный груз? С какого перепугу, я буду подчиняться твоим приказам — когда мне спать, а когда бодрствовать? — он, гневным и пристальным взором, всмотрелся в глаза Абига, но кроме нежности и преданности ничего в них не нашел. И он, тотчас успокоился. — Ладно, прости! Вырвалось. Уже очень поздно, пошли спать. Но тебя рядом не положу. Во сне приму тебя за жену и может получиться конфуз. Вон, расклади кресло. Белье в шкафу…

— Вообще-то, ничего не требуется, я лишен ваших физиологических надобностей. Я могу спокойно просидеть на стуле сколько угодно или провисеть на стенке, но ведь ты будешь иметь чувство вины от таких моих действий, поэтому я буду делать все, что делаешь ты, кроме еды и других надобностей, связанных обслуживанием биомассы человека. Тебя так устраивает?

— Вполне…

III

Помня о том, что встав пораньше — шагнешь подальше, Пелагея, в четыре часа утра уже была на ногах. Спешно покормив полдюжины курей и квочку с цыплятами, а также гусыню с гусятами, она торопливо переоделась по-дорожному и, подойдя к кровати, где почти бесшумно посапывал Митя, стала осторожно тормошить его за плечи, приговаривая:

— Сынок, проснись… Нам пора, иначе не успеем к доктору. Вставай-вставай, — она нежно чмокнула в левое ухо и отошла от койки, чтобы вытащит из липового сундука одежду Мити, которую разрешала носить ему только по праздникам. На табурет положила вельветовые штанишки с хлястиком, купленные по счастливому случаю в райцентре, сравнительно недорого, даже для нее, когда весь её месячный доход со всеми сборами и натуроплатой не превышал триста рублей, дореформенными рублями. Ситцевую рубашонку, заработанную в прошлом году у соседки. За эту рубашку, ей пришлось весь световой день копать картошку. И сандалии — Митина гордость. Когда мать впервые натянула эти желтые, как понос, сандалии, Митя улетел в облака и очень долго не хотел оттуда спуститься на грешную землю. Это было на Троицу, и народ на кладбище, смотрел только на Митины башмаки и восторгался ими — так ему казалось. Хотя желтое чудо так и норовило слететь с ног, так как были куплены на вырост, но, тем не менее, Митя мужественно и стойко вытерпел все неудобства связанные ношением предмета гордости и восторгов, даже кровавые мозоли на пятках не смогли омрачить эту эйфорию. Зато, ему хватило на целую неделю хвастовства перед друзьями, у которых, конечно, дома имелась обувь вразы дороже и добротнее. Но Митя, в силу своего малолетства не мог осмыслить это, поэтому был на вершине блаженства своих чувств.

— Митя! Вставай, вставай, сыночек. В город пойдем, ты же хочешь увидеть поезд?

Всю сонливость, вмиг сдуло. Он радостно соскочил с кровати и побежал к рукомойнику. Два раза вплеснув на сонное лицо воды из железного, окрашенного синим цветом рукомойника, Митя как попало обтерся белым, с коричневыми цветочками на концах, самотканым полотенцем, и торопливо стал одеваться. Но его возбуждение было так велико, что он, никак не мог попасть левой рукой в рукав своей рубашки. Пелагея помогла сыну одеться, взяла в руки платочный узелок с едой, где она собрала шесть сваренных вкрутую яиц, три огурца средней величины, щепотку соли, завернутой в кусочек газеты «Правда», пол каравая ржаного, испеченного накануне хлеба и полулитровую бутылку молока. Перешагивая через высокий порог дома, подтолкнула Митю в спину. Прежде, чем прикрыть входные двери, посмотрела на настенные часы «кукушка», где на циферблате было нарисовано три медвежонка, и удовлетворенно заметила:

— За полчаса управилась. Хорошо. Даст бог, до трех часов пополудни успеем к доктору.

Замкнув дверь на висячий замок с толстой душкой, ключ спрятала в щель на углу дома. Посмотрела внимательным взглядом на свой двор, вспоминая, что сделала, а что не успела, махнула рукой «ой, да ладно»; торопливо перешагнула через дощечку под калиткой в воротах и сильно хлопнула ею, чтобы она захлопнулась на щеколду. Повернувшись к своему дому:

— Господи! Спаси и сохрани мой дом. Помоги нам благополучно возвернуться назад. Во имя Отца, Сына и Святого Духа! Аминь.

Наложила правой рукой крест на себя и на дом. Спешным шагом прошли за околицу, которая находилась буквально в пяти минутах ходьбы от ее дома. Последний раз, бросив мимолетный взгляд на свою избу через несколько огородов, уверенно зашагала в сторону райцентра…

Митя не очень четко помнит, как они шли по лесной дороге, которая во все времена была ухабиста, ее со всех сторон пересекали мощные и кривые корни деревьев, наполовину оголенные частыми дождями и безжалостными колесами большегрузных грузовиков, вывозящих круглый лес из дальних делянок. Июльская жара донимала до умопомрачения, временами Мите, на отдаленных плоских полянках, казалось, что рябит спасительное озерцо.

— Мама! Озеро… Вон, вон…

— Да нет там озера. Скоро дойдем до оврага. Там ручеек, может, еще не пересох. Напьемся…

Действительно, пройдя три сотни шагов, они спустились в овраг, и под гнилыми ветками и густой презеленой травой за метили тоненький, в мизинец, ручеек с прохладной и желанной водой. Митя нашел углубленность и зачерпнул кепкой. Только хотел поднести ко рту, как увидел, что в фуражке над водой, бегает какая-та букашка:

— Мама! — закричал он, — смотри, какая таракашка…

— Водомерка, выплесни и набери еще.

Но выливать уже было нечего. Вся вода убежала сквозь промокшую кепку. Он, вновь зачерпнув водицы, и увидев, что она убегает тоненькой струечкой, торопливо подставил пересохший рот под нее. Митя, вновь и вновь черпал благодатную жидкость, пока его живот не отдулся, как маленькая тыква…

Еще он помнит, как в следующем овраге, где было много ледяной родниковой воды, они обедали. Накушавшись, он завалился на мягкую траву и смотрел на голубое-голубое небо, по которому быстро пробегали «барашки» белоснежных облаков. Все…

Он не помнит, как мать, его сонного, еле-еле пристроила на спину себе, на специальные лямки, перекинутые через плечи, и без продыху пронесла оставшиеся двенадцать километров до райцентра. Мите только казалось, что он сам прошел этот изнурительный путь, на самом деле, конечно, мать сама всю дорогу несла его на своих плечах.

Самое яркое впечатление от этого путешествия у Мити запечатлелось в виде реки. Уставшая мать сидела на песчаном берегу, а он побежал на свежевыстроенный деревянный мост, смотреть на могучую и широченную Суру. Плавное течение реки так завораживало детскую психику, что Мите было и трепетно, и страшно. Даже кружилась голова, когда он смотрел на реку с высоты моста, которого ежегодно смывало весеннее половодье, могучим потоком темных, пришедших из теплых южных районов, вод. Но сегодня было тепло июня месяца, и ребятишки, городские, плескались по обе стороны моста, с громким визгом обрызгивая друг друга водой, сродней теплотой парного молока. День, действительно был хорош, очень пригож…

Пелагея быстро помогла Мите раздеться, взяв на руки его одежду, присела прямо на горячий речной песок. И стала наблюдать, как ее сыночек ножками потрогал воду, посмотрел на шумевшую детвору и смело шагнул в реку.

Митя уверенно шел к середине реки, но, когда вода нежно коснулась его мужского достоинства, вдруг почувствовал, как течение потащило его упорно и стремительно. Она, неистово толкала и стремилась свалить с ног, испугавшего Митю. В ушах застучало. В животе, где-то в районе пупка что-то оборвалось; ноги стали ватными и не слушались. Ему стало так плохо, что он чуть-чуть не потерял сознание. Течение неумолимо несло его к свае моста; ноги сами передвигались под напором воды. Митя понял, что его сейчас совсем унесет. Спасительная свая оставалась в стороне, расстояние до него было в Митин рост. Он оттолкнулся от дна реки, и прыгнул к свае, упав навзничь на воду. Хоть, он уже и сравнялся со сваей, но все-таки умудрился уцепиться своими ручонками за спасительное бревно. Подтянувшись к нему, он обхватил его двумя руками и прижался, как к матери, и сразу стал успокаиваться, поняв, что уже никакая сила в мире его не оторвет от сваи. Бешеный ритм сердца прекратился, и он смело стал осматриваться вокруг, желая узнать, не заметил ли кто его страха…

Но, все были заняты своими делами. Двое дядек орудовали сачками прямо с моста, время от времени вытаскивая их из воды и выгребая из огромных сачков, искрящихся в солнечных лучах рыбешек; шумная ватага детишек разного возраста выбегала из реки и падала на обжигающий мелкий песок, через минуту вновь соскакивала и с криком ныряла в воду; мать, внимательно следившая за ним, которая так и не поняла, что произошло с Митей — так он думал. На самом деле, Пелагея, очень бдительно следила за своим сыном и готова была при первой же опасности кинуться спасать своего обожаемого Митюшу.

Постепенно, совсем успокоившись, Митя осмелел, и отчаянно начал барахтаться в воде. Он не держался за опору, он был герой — вода по пупок и ничего! Ура! Могучая река была усмирена Митей. Он отважно делал попытки нырнуть под воду. Вон, как те мальчишки! Но, как только голова оказывалась под водой, он пулей выскакивал из глубины. Все-таки страшно там, в темноте. После двух попыток, он больше уже не осмеливался повторять эти действия. Отрешенный от всего мира своими чувствами, он прыгал и плескался. И поверьте! Он плавал, совсем как те взрослые мальчишки, правда ноги, никак не хотели оторваться от дна реки, словно к ним была привязана пудовая гиря, хотя он усердно махал своими руками по воде, и вдруг…

Взглянув на мать, он заметил, как на сером, от дорожной пыли лице матери, образовались, от глаз к подбородку, две кривые полоски. У Мити, что-то заёкало в груди, комок схватил горло, лишив дыхания, он торопливо выбежал из воды и кинулся к матери…

Пелагея, двумя руками обхватила мокрое тельце своего золотца, и крепко-накрепко прижала к своей груди.

— Мама! Почему, ты плачешь? Ты испугалась, что я утону, да мам?..

Митя жалостливо посмотрел на мать, у которой, из покрасневших глаз, сбегали крупными каплями слезы, широкими неровными полосами.

— Мама, не плачь! — дрожащим голосом, попросил он. — Вот увидишь, я вырасту большим и сильным, и нисколечки не буду бояться реки. Я научусь плавать, даже лучше, чем вон тот мальчик, — он указал на рыжеволосого парнишку, который очень быстро и шумно грёб руками теплую воду реки, — и спокойно переплыву Суру. Вот увидишь! Я тебе, мама, слово даю! Самое что ни есть настоящее… Не веришь?..

— Верю, верю… Одевайся, я сейчас умоюсь, и пойдем. Нам еще километра два топать. Вдруг доктор рано уйдет с работы! А нам ночевать негде…

Только в зрелом возрасте Митя понял, какого было матери тащить его, восемнадцать верст на спине по смешанному лесу Поволжья, где лесная дорога сплошь состоит из мелкого, как наждачная пыль, песка, изрытого колесами лесовозов. Такая дорога измотает кого угодно, даже очень крепких мужиков. Пройти путь, длиной в двадцать восемь километров по ухабам, сможет только подготовленный и выносливый человек. По такому бездорожью, в наше время, ходят только экстремалы, да и то, на внедорожниках.

Эти две дорожки, на лице матери, на всю жизнь остались у Мити в памяти глубокой кровоточащей раной, которая время от времени приводила его до взрыва эмоций, выполаскивающей душевные силы в виде обильных слёз, исходящих из самой глубины сердца.

Как доктор лечил его, Митя не помнит, но ярко впечатлилось в памяти обилие настоящих, фабричных, красивых игрушек на выкрашенном белилом больничном подоконнике. Он отлично помнит, какой восторг его тогда охватил, и как он был безумно счастлив, от наличия таких разнообразных фантаститеческих предметов, предметов мечтаний деревенского мальчугана, лишенного простых детских радостей, которых мать не могла предоставить ему в силу крайней нищеты, хотя и являлась представителем народа-победителя над фашистской Германией. Бедность, в пятидесятые годы, была такой всеохватывающей все слои населения, что без документальной кинохроники поверить нельзя. Хотя советская пропаганда всячески старалась скрывать нищету народа, но, тем не менее, на кадрах тех лет, желающий увидеть правду, узрит, что реальная жизнь мало чем отличалась от картинок дореволюционной царской эпохи, которых большевики в большом количестве подбрасывали народу со смачными комментариями. Реальных денег не хватало ни на что, ни на еду, ни на одежду, не говоря уже о детских игрушках. Их хватало только тем, кто, находясь при какой-нибудь должности, умел искусно воровать.

Лечение, наверное, было успешным, так как Митя не помнит, чтобы этот недуг его больше беспокоил…

IV

Дмитрию приснилось, что он лежит на дощатом щите, на склоне старого террикона, который еще в сороковых годах прошлого века потерял свой обычный пирамидальный вид шахтного ландшафта, и теперь являлся большой возвышенностью, выделяясь своей зеленой вершиной, поскольку эту зелень питала чистейшая вода, которая беспрерывно выкачивалась из шахты мощными насосами. На самой верхней точке высотки из-под земли торчала стальная труба — в диаметре сто пятьдесят миллиметров, изрыгая прохладной и живительной влагой, сбегающей вниз по кривой, сплошь усеянной кустами и деревьями, канавке. За срок, более полувека, живительная сила воды постепенно распространилась на большую площадь, которая превратилась в прохладную и красивую рощицу небольших деревьев и раскатистых кустов. И теперь неопытные глаза не заметили бы, что обладатель этих окуляров стоит на вершине бывшего террикона, место свалки отвальной горной породы, которая выносится на поверхность, «на-гора», шахтными транспортерами из вновь пробиваемых штолень и штреков.

Митя любил это место уединения, где лежало несколько дощатых щитов, на которых в свободные от работы время или выходные любили отдыхать и позагорать летом шахтеры, из двадцать третьей шахты, «Партизанская» — грубоватый, но очень отзывчивый и мужественный люд. Митя тоже работал на этой шахте, в качестве электрослесаря по шахтным установкам и средств автоматизации, после окончания горного училища, ожидая весеннего призыва в армию. Он не понаслышке знал всю опасность, подстерегающую под землей, когда над твоей головой сотни метров породы и целые озера ледяной воды, которые только и ждут, когда на тебя обрушиться глыбой в несколько тонн или смыть тебя, мощным потоком, освобожденной из каменного плена, воды. Но все эти опасности были пустышкой пред грозным всеуничтожающим взрывом метана, газа-сопутстника угольного пласта, который накапливается во многих ответвлениях и тупиках штреков и лав, поскольку даже мощные вентиляторы бессильны полностью проветривать весь воздух в шахте. И когда, какой-нибудь безответственный разгильдяй, чиркнет спичкой или образуется электрическая дуга при повреждении кабеля, либо магнитного пускателя, вот тут он, метан, покажет, каков он, как гремуч и разрушителен. Тысячи тонн породы обрушатся в пустоты, уничтожая весь многолетний труд шахтеров, и порою захороняя под собой самых лучших мужиков. Эта беда часто, регулярной периодичностью случалось, и случается по сегодняшний день на угольных шахтах Донбасса.

А сегодня, после рабочей недели, выходной день. Митя, с десяти часов утра, уже наслаждался этим благодатным кусочком прекрасного оазиса. К двенадцати часам дня жаркое солнце так пригрело, что, разморенный горячими лучами небесного светила, он ушел в юношеское забытье, когда реальность теряет свое содержание и сознание находится в приторможенном, эротично-сладком состоянии, особенно, когда тебе всего лишь восемнадцатый год. Невозможно словами пересказать ту чудную фантазию Эроса, что посещает каждого в таком возрасте, тем более, что в пору юности Мити, тех вольностей, что имеются у теперешней молодежи в сексе, просто не было. И естественно, его темпераментной натуре приходилось очень и очень туго, угнетаемо до умопомрачения, эти бешеные гормоны, ежесекундно взрывали его мозг, туманя разум. Под журчание ручейка Митя до того мог нафантазироваться, что почти каждый раз это заканчивалось тем, что он соскакивал с земли и бежал под трубу, чтобы вода смыла, спрятала, на плавках след от блаженных фантазий.

И сейчас ему почудилось, что он находится в том промежутке времени, когда он, по большому счету, наверное, был счастлив. Счастлив только потому, что был молод и не разочарован в жизни и людях. Тогда ему казалось, что его ждет великолепная и насыщенная, полная счастливой любви продолжительная жизнь. Он еще не знал, и не мог знать о тех переживаниях и страданиях, которые его чуть было, не доведут до самоубийства в порыве безрассудной, всеразрушающей и тупой ревности.

Рука невольно потянулась вниз под одеяло, но…

В голове пронеслась молния: «Абиг!.. Он же здесь, рядом!..»

— Ты что, всю ночь просидел на стуле? — взволнованным голосом проговорил Митя, приподняв свою шевелюру от подушки и заметив, что тот сидит прямой осанкой на стуле и изучающим взглядом упорно смотрит на него.

— Нет, от тебя уловил очень сильную энергетику, поэтому поднялся, чтобы быть готовым для реагирования, если вдруг понадобится тебе моя помощь.

Его голос действительно проявлял сочувствие и нежность. У Мити сердце сжалось от благодарности, требуя ответной реакции, и он крепко сожалел, что не очень по доброму подумал о своем двойнике.

— Ты разве не понял, что мне приснился сон юности?

— Я не могу контролировать твой мозг, если ты сам этого не захочешь. Это подсилу только твоему Ангелу-хранителю.

— Кстати, мой Ангел, кто он?

— Придет время, узнаешь…

— Хоть на этом, спасибо! — спокойно проронил он, удовлетворив свою тревогу в том, что его не совсем приличные мысли могли оказаться достоянием чужого, пусть даже его «я».

«Все равно, хоть Абиг — это „я“, но как-то не комфортно и стыдно, когда твои мысли могут стать достоянием другого», — подумал Митя.

— Ну и что? Что мне теперь с тобой делать? Я в полной растерянности…

— Живи, как жил… Зачем, что-то сразу все разрушать? Привычный распорядок дня — самый лучший способ избегания жизненных проблем.

— Ну, хорошо! На данном этапе, меня, прежде всего, интересует, как ты устроен, на чем основывается твоя физиология? Ты, сам-то осознаешь, что ты не человек земной, хотя внешние визуальные факторы убедительно говорят о том, что ты, все-таки, дитя парадокса? Тебя не должно быть, но ты есть. Как ты, мне все это объяснишь? — обтираясь цветным полотенцем, спросил Митя. — Я своими тупыми мозгами, понимаю одно, когда человек мысленно создает желаемый образ кого-то, в голографическом формате, то теоретически, это допустимо. Но, когда передо мной стоит вполне ощутимый и осязаемый продукт моей паранойи, да еще с умной рожей, то извините… Мои мозги на уморазделе, того гляди, как-бы они не свалились в яму шизофрении.

— Но ведь, ты сам меня создал!.. Твои умственные изыскания дали положительный результат по материализации дорогих и любимых тобой образов из виртуального мира…

— Ты хочешь сказать, что я, себя, здорово люблю, если в первую очередь создал тебя?

— Так, если ты себя не будешь любить, то не будешь любить никого.

— Значит, профессор Богданов, из Курчатовского института, был в полушаге от открытия, который бы изменил весь ход научной мысли в мире?

— Да, но он, не добился бы его…

— Почему?

— Его мозг, был забит гегомоническими планами. Ни одной нации не разрешается господствовать над всем миром. Даже самый маленький народ, может быть порабощен злодеем только на время. Захватчик, потерпит поражение с неожиданной стороны. Этот процесс контролируется весьма строго, и человечество, приобретя себе духовного пастора, вполне благополучно пройдет все этапы своего развития, хотя этот мир создан носителем большого зла.

— А мне что, за красивые глазки разрешено?

— Твой жизненный путь запрограммирован, и в нем не наблюдается агрессии к человеческому обществу, но, тем не менее, я проявился из другого периода времени в образе тебя для того, чтобы проследить и помочь тебе в твоих изысканиях, и научно обосновать это явление, которое будет в будущем архиважно для сообщества планеты.

— Ты хочешь сказать, что это открытие в данный период ему не понадобится?

— Настоящее самосознание человека, пока не выработало противоядие от зла. Осо…

— Что это за противоядие? — с раздражением воскликнул Митя. — Человеку, шагу нельзя ступить, чтоб ему палку в ноги не совали. Только говорится, что ему дана полная свобода действий, а фактически он на цепи, и она очень коротка.

— Осознание и покаяние — вот противоядие от зла, наличие этих факторов — залог начала необратимого процесса нейтрализации зла.

Можно было позавидовать спокойствию Абига, не обращающего внимания на раздражение Мити.

— И, когда же, все это пригодится человеку? Я имею в виду материализацию.

— Не скоро, по крайней мере, в течение трехсот лет, ему эти знания без надобности. Ну, а если тебе удастся, своим мозгом, пронзить пространство, где в одной точке: время, скорость и пространство, то развитие человечества произойдет по другому сценарию.

— Мы что, за этот срок не продвинемся в своем развитии? — удивился Митя.

— Человек поумнеет здорово, но ему помешают кое-какие масштабные катаклизмы.

— Страшное землетрясение, война, астероид… Что будет?.. — нетерпеливо, рыкнул он.

— Тебе это ни к чему. Занимайся тем, что тебе дается. Ты на правильном пути, развивай свое открытие до логического завершения, тем более первый опыт, пятнадцать лет тому назад еще, прошел успешно. Помнишь ее?.. — как-то добро и любовно проникся взглядом Абиг. — Ту, в белоснежном прозрачном платье. Потом, она улетела на корабле твоей технической фантазии.

Митя, невольно повернул голову в сторону Абига с намерением узнать, не насмехается ли он над ним? Но глаза двойника излучали любовь и сочувствие. Горло сдавило, в нем застрял огромный комок, глаза стали терять оптическую прозрачность…

— А я думал, что это был сон, хотя… — дрожащим, от страданий, голосом выдавил Митя, — я тогда не всё понял. Все эти годы, я жил с этим. Я море слёз пролил, ночами… Мои воспоминания о ней, иссушили мой организм, и чуть было не разрушили мой дух, мне стоило больших усилий, чтобы не скатиться на дно ямы человеческих пороков. В одно время, я даже по скалам предгорий Ала-Тоо, в горах Тянь-Шаня, лазил, в надежде на то, что сорвусь, и кончаться мои мучения. Ничто не помогло, даже переезд на новое местожительство. Меня, даже здесь, это достает и заставляет выть в уединении. Все эти перегрузки для моих глаз не пропали бесследно, я уже дважды ложился под скальпель микрохирурга… — возбужденный голос срывался от непроизвольных всхлипов, и сдавленное эмоциями горло, не хотело выпускать страдальческую речь Мити.

— Тогда, ты не был готов воспринимать тот факт как реальность, вследствие чего, она и исчезла. Ты и сейчас не готов, даже по прошедшии этих пятнадцати лет. Поэтому я здесь, чтобы подготовить тебя к встрече с ней. Ты, вот смотришь на меня, и твой мозг в смятении и неверии. Так нельзя… — укоризненно, сказал Абиг. — Закон Космоса гласит: «Любовь без веры есть, нет веры без любви»

Если ты не примешь эту аксиому, без доказательств, только потому, что она не укладывается в понимание земных законов, тебе её — свою мечту, больше никогда не увидеть, — последнюю фразу, он произнес довольно жестко, но тут же, обнадеживающе проговорил, смотря прямо в глаза, — но ты, на правильном пути. Мое проявление в такой оболочке уже говорит о том, что твои умоискания и умозаключения плодотворны и вполне научны с точки зрения разумных существ.

Немного погодя:

— Только я, никак не могу прочитать в твоем информационном поле, каким образом это научное направление физиолого-психологических изысканий, стало достоянием твоих ненаучных извилин? Ты, всю свою жизнь, прожег в качестве технического персонала, а тут, на склоне лет, достиг таких результатов, каких я не прочитываю даже в информационном поле Земли. Правда, разработки ведутся, но все они, без исключения, в зачаточном положении и, похоже, человечество не скоро войдет в виртуальный мир в качестве полновластного властелина, поскольку у представителей современного человеческого сообщества планеты, очень низок потолок морально устойчивых критериев общественного поведения. Правда, некоторая часть астрального мира, заинтересованной в погибели человечества, подкидывает весьма содержательные идеи в этом аспекте, но другая часть этого мира, в обязанность которой заложено сохранение человеческой духовности, эти «подкидыши» нейтрализирует, либо направляет по ложному пути…

Выдержав паузу:

— Если тебе разрешили войти в процесс материализации мысли и реализовать его в действительность, значит, твои замыслы чисты и не содержат агрессивных планов, в земном масштабе. Либо, происходит локальный эксперимент лабораторного уровня, супер развитой цивилизации, который могут в любую секунду прервать и стереть с твоего информационного поля всю информацию, если твои действия выйдут за пределы рамок дозволенного… Так, откуда у тебя эта идея?

— После военной службы, я работал и жил в столице. Однажды, мне довелось работать на режимной территории института Курчатова. Мы, с коллегой, спаивали силовой электрокабель в десять киловольт, питающий одну из подстанций института, оборванный экскаватором. А произошло всё это, так…

Митя выдержал паузу, вспоминая годы своей юности и, продолжил:

— После всех согласований, нас пропустили на территорию института и проводили до места обрыва, где траншея была разрыта, и концы кабеля были уже очищены. После соответствующей инструкции, нас, охрана покинула. Более, никто за нами не наблюдал. Мы натянули большую палатку над котлованом и принялись за свою работу. Поскольку, я был, в силу своего юношеского возраста, всего лишь помощником кабельщика, то естественно у меня было масса свободного времени, в течение двух дней, пока проводились работы. Молодым, я был весьма изворотливым и пытливым, что мне помогло стибрить, то есть похитить, очень толстый том научных работ, подлежащий к уничтожению на специальной площадке. В каждом научном учреждении, имеется такая служба, которая занимается уничтожением научной документации, невостребованной изысканиями данной научной организацией. А в службе этой, работают одни женщины, которые на огороженной сеткой площадке жгут эти бумаги, где можно найти такие немыслимые бредовые идеи, что у нормального человека в голове не укладывается. В этих бумагах есть даже полностью завершенные, с полным итоговым результатом, работы. Но они не вписываются в рамки разработок, так как имеют косвенное отношение к заказу, а поскольку архивных хранилищ в советское время всегда не хватало, компьютерной техники не было, то работы естественно просто сжигались. Да что там говорить о компьютерах, в советское время много чего не хватало. В очередях давились за всякой безделушкой, тошно вспомнить…

— Как же тебе удалось похитить такой томик с научными работами, если, как ты говоришь, объект был режимным?

— Да очень просто, человеческий фактор сыграл. Я легко входил, и вхожу, в контакт с любым человеком, независимо от его статуса и интеллектуального уровня, а тогда, я был молод и энергичен. Я в первый же день познакомился с девушкой, работающей на этой площадке, она таскала ворохи этих бумаг. Конечно, у меня были совсем другие намерения насчет этой дамочки. Но, когда я краем глаза взглянул на эти бумаги, помогая таскать эту макулатуру своей избраннице, я обомлел, и естественно не удержался, чтобы незаметно кинуть толстенный томик в высокую траву возле нашей палатки, натянутой над котлованом, где мы работали, устраняя повреждение высоковольтного кабеля.

Будучи уже семейным, я очень долго «изучал» эти научные работы, в нужнике при дворе, пока засиживал над очком. Ведь, в мое время, у нашего государства не было средств даже на туалетную бумагу, поэтому люди пользовались, чем попадя. Естественно, при каждом посещении самого популярного объекта во дворе, я ознакамивался трудами умных дяденек и тётенек. Вот в этом томике я, и нашел эту бредовую идею о материализации мысли.

Но, именно она, эта идея профессора Богданова, эта незаконченная мысль, все эти годы занимала мою бестолковку, и оказывается, не зря. Значит, это кому-то надо, возможно, кто-то хочет закончить работы и узнать результаты своих изысканий в этом направлении, не знаю… Я слишком туп и ограничен, чтоб во всем этом разобраться и понять чьи-то замыслы, тем более, если они исходят от представителя не нашей цивилизации, хотя, в чём, я сильно сомневаюсь

Митя накинул на себя рабочую спецовку и направился к двери, бросив:

— Хватит болтать! Мне надо строить дом, а то увлекусь умными разговорами и не успею закончить строительство дома в намеченные сроки.

Тут, Абиг тронул Митю за плечо, схватив за локоть, остановил его уже на пороге. Тот резко обернулся, удивленно посмотрел на виртуала и, недовольно произнёс:

— Что с тобой?

— Я тебя уже информировал, что ты имеешь возможность «клонировать» рабочих, любой специальности, с нужной тебе программой. Запрограммировать их можно на оптимальный темп производства, чтобы тебе было не очень проблематично с организацией их работы.

Хозяин, взглядом проникся к его лицу и стал внимательно изучать его, как-будто что-то интересное нашел там. Потом взял его кисть в руку и, щупая её, изумленно произнёс:

— Между прочим, твоя кожа стала очень нежной и приятной на ощупь. Что это? Результат твоего глотания метана?

— Да, это парафин. Я рад, что мое тело тебе нравится.

— Не понял! Ты что, уже и что-то чувствуешь? Может, ты уже совсем очеловечился? Я смотрю, если дело так пойдет, то на земле вообще отпадет надобность в делании новых человечков? Люди потеряют свое главное предназначение — размножаться, а там гляди, и секс потеряет свою потребность, — иронично произнёс Митя, глядя насмешливыми глазами на двойника.

— Я думаю, этот процесс никому не позволят контролировать, так как он запрограммирован свыше. А законы Космоса ненарушаемы, даже самыми продвинутыми, в своем развитии, представителями разума. На том, держится Вселенная, — откликнулся тот, вновь обращаясь к нему вопросом, — так тебе нужны спецы, ты их будешь делать?

— Видишь, стою, думаю. Фиг его знает! Во что я вляпался, или могу? — в раздумье, он сел на стульчик, стоявший у двери. — Человек в силу своей ограниченности не в состоянии заглянуть в свое будущее, и я, не знаю, что получится из этой затеи.

— Но ведь, ты сам захотел всего этого! Тебя не устраивает земная жизнь, тебе подавай что-нибудь погорячее, да ощутимее. Ты просил судью для себя у Бога, вот он, пред тобой, вполне реальный. Но я, могу быть не только Фемидой, но, и искусителем, так что держи ухо востро.

— Я вижу! На данном этапе, ты не столько судья, сколько искуситель. Ты же прекрасно знаешь, что из этого может выгореть? А ведь, знаешь…

— Знаю, но, пока ты не пройдешь, весь процесс испытаний, сомнений и познания истины, у тебя всегда сохранится шанс что-то сотворить без моего присутствия, и не понять суть происшедшего явления или действия.

— А ты что? Гарантируешь, что твое присутствие даст мне возможность познать истину последней инстанции? Почему, я должен быть уверен в том, что ты, именно то, что мне надо для моего совершенства? А может, ты ниспослан дьяволом, чтоб соблазнить меня на поступки, о которых я еще, может, даже не подозреваю? — Митя откинулся к стене и испытывающе посмотрел в глаза Абигу. — Слушай, твои глаза — это мои глаза? Если это так, то мне нет смысла беседовать с тобой, так как сам себя я всегда оправдаю, каким бы строгим и незаинтересованным судьей не был.

— Ты уже заметил, что я проявляю какие-то признаки чувств тогда, когда тебя посещают совсем другие ощущения твоей натуры, значит, я не совсем ты.

— Ну, тогда, я с тобой дружу.

Мите, пообщаться, действительно стоило. С тех пор, как он вступил в самостоятельную жизнь и по сегодняшний день, в нем произошли большие перемены, и не в лучшую сторону. Так, он о себе думал.

V

Первая любовь… Что это? Как это? Сколько людей на планете, столько же мнений о первой любви. У каждого, это чувство приходит и уходит, приходит и не уходит по-своему, индивидуально и неординарно. Миллионы слов сказаны, и будут говорить о ней, но никто на свете не сможет сказать, что, именно его первая любовь — это Божье творенье, отвечающее всем требованиям самого Создателя. Человеку не суждено узнать всю правду о любви; оно, это знание, вообще–то, и не нужно ему, ибо человек должен испытать сам процесс любви, а не рассуждать, как и что происходит в момент влюбленности, когда вся психофизиологическая сущность его запрограммирована на взрыв страстей и выброс энергии гормонов. Эта установка до того крепка и непоколебима, что человек, даже силой своей воли, во время полового влечения, не способен контролировать свою плоть и свой разум, хотя нам и кажется, что мы в состоянии этого делать. Конечно, до определенного момента, человек может спланировать свои действия, но, как только любовные интриги перевалятся через водораздел разума и плоти, его сознание полностью подпадает в угнетение плотью. Найдется много апологетов, утверждающих обратное, но их отрицания будут основаны либо на отсутствии влечения, тяги к противоположному полу, либо на желании достичь для своей натуры некоторых социально–политических поблажек, либо на каких–то душевных порывах своей натуры. Но, когда процесс любодеяния достигнет во взаимоотношениях двух полов апогеи, все эти факторы отметутся, кроме первой, которая связана, скорее всего, физиологическими нарушениями организма, то есть отсутствием полового влечения.

Была весна, и была Москва. Столица семидесятых, это чистые широкие, без пробок, улицы и скверы, забитые счастливыми улыбающими людьми. Парки, кафе и рестораны кишели разнолюдьем, где можно было, даже при весьма скромной зарплате, прилично отдохнуть и расслабиться. Выйдя в сквер, присев на незагаженную скамейку, можно было наслаждаться шумом большого города. Хотя шум от проезжающих машин был довольно высок, тем не менее, четко слышались: гомон веселящих детей; воркование голубей, слетающих к скамейке, увидев в руках отдыхающих кульки с едой; негромкий искренний смех и говор молодой парочки, сидевшей, напротив, за дюжину шагов; дробь каблучков девушки или молодой женщины по асфальту, не успевшего ещё растаять под жаркими лучами июньского солнца. Головы мужчин невольно поворачивались, словно «бабочка» от пружины будильника, вслед этим каблучкам, и одному Богу было известно, что было в их челах, какие мечты и фантазии посещали, в воспаленные от желаний, извилины этих голов…

Тут же, опрокинув голову и поставив лицо солнцу, можно было слегка задремать в блаженстве, безбоязненно. Чувство радости, спокойствия и безопасности окружало всех людей, независимо от цвета кожи и разреза глаз. Несмотря ни на какие трудности, советские люди, считали себя самыми счастливыми на свете. Так оно и было, ибо ощущение счастья — это внутреннее состояние человека, оно не зависит от внешних факторов материального характера. Счастье — это продукт твоего душевного порыва. Чем моложе человек, тем богаче и ярче его проявление, хотя по молодости мы его, счастье, не замечаем, поскольку наш разум полностью угнетен половыми гормонами, требующими выхода, разнося всё и вся. Счастье раннего возраста придет к нам через десятилетия, когда мы научимся жить своими воспоминаниями. Вот тогда, мы переберем каждый элемент из своей памяти, и в один прекрасный момент, вдруг обнаруживаем, что многие события, забытые нами, всплыли из глубины прожитых лет в таких ярких красках и подробностях, что невольно закрадутся сомнения. Неужели это произошло с нами? Оказывается, мы были способны на такие чувства и поступки, о которых можно узнать только в книгах и кино.

Разве можно забыть те мгновения, когда держа ее руку в своей руке, твое сердце выскакивало из груди и бухало так, что американские сейсмологи ломали головы, что за странные сотрясения волнами набегают из Москвы? Не забыть нам лукавых взглядов, глубоких вздохов и кокетливых телодвижений, от которых мы завораживались и превращались в истукана, словно обезьяна от взгляда удава; ее ласковых рук, нежных подмышек, тихую грешность и женскую красоту, присущей только нашей российской женщине, придавленной ужасным бытом, но, тем не менее, не растерявшей своих наследственных качеств.

В чем, красота и неординарность первой любви? А в том, что такие порывы чувств человек испытывает впервые и они взаимны, мы так думаем, они искренни и слепы, неожиданны и ярки. В этой слепости, мы даже не замечаем, что объект нашего обожания, вообще–то далек от идеала, того образа, будораживающего наше сознание, лет так с тринадцати, и все эти годы висевшего пред нашим взором, словно мадонна древнего живописца, если мы и находим что–то неприглядное в поступках, речах и мыслях своих избранников, мы легко их списываем на случайности, нелепости и рок, и бесповоротно прощаем. Это очень рационально заложено природой, ибо каждый индивидуум должен испытать всепоглощающую безумную любовь, когда плоть не контролируется никакими разумными призывами и командами, и наши неуемные желания, требуя удовлетворения, толкают нас на безрассудные шаги и необдуманные поступки. Мир удовлетворения желаний — вот что такое, первая любовь! Любые средства и любую цену, мы готовы выложить к ногам объекта обожания, лишь бы заполучить мгновенья наслаждения, в прелюдии достижения высшего блаженства в своей страсти, которую мы сами и придумали своим больным воображением о ней, приходящей молодому организму в ночных фантазиях и предутренних грёзах.

Но почему, так короток срок, отпущенный первой любви? А потому, что за те дни, недели или месяцы обоюдная страсть «обезвоживает» и иссушает оба организма до критического состояния, за которым незбежна биологическая смерть. И поэтому, Ангел–хранитель, воизбежании самоуничтожения личности, найдет способ остудить страсти и привести истощенные организмы в привычное русло. Это может быть и другая женщина, случайно попавшая в твои объятья, хотя ты этого совсем не желал и не стремился ее добиваться; и какая–нибудь бытовая мелочь, вдруг обнажившая те недостатки противоположного пола, на которые ты раньше не обращал внимания; и дюжина других причин отрезвляющих или охмуряющих тебя. И твои чувства ниспадут до равнодушия. И только малой толике из этой влюбленной когорты, суждено познать гармонию разума и плоти, желания и мысли. Обладатели, этого чудотворного душевного продукта, пронесут через всю свою жизнь чувства первой любви и память о страсти, обогатив тем самым свое земное существование. Такие счастливчики живут долго, наперекор всем болезням и жизненным препятствиям, живут счастливо, что выражается в отсвечивании внутреннего содержания человека, в их глазах всегда блеск жизни. Еще одна категория влюбленных из этой толпы перволюбцев, предендетов на долгую жизнь, это сохранившие память об азарте и тепле чувств безудержного душевного порыва.

Можно часами рассказывать о первой любви, но так и не достичь самой сути этого чувства. Поэтому не будем испытывать терпенье нашего читателя, а вернемся к нашему герою…

Отдав свой долг родине в военно–строительной части, Московского военного округа, по совету и рекомендации подполковника, командира батальона, Митя стал лимитчиком, с гарантированной жилплощадью в четырёхэтажном общежитии рабочей молодежи по Каширскому шоссе, Москворецкого района. Фортуна подарила ему то, чего другие жители российской глубинки не могли даже в своих мечтах позволить — прописку в столице, которая лимитчику гарантировала неплохую работу, крышу над головой, возможность поступления в Московские вузы и гордое чувство, что ты, почти полноправный житель города–мечты.

Конечно, любой здравомыслящий человек ухватился бы зубами за этот шанс и делал бы все от него зависящее, чтоб удержаться на столичном плацдарме и расширить свое гарантированное жизненное пространство, но не Митя. Эму, этих тепличных условий, созданных Батей для своего любимца, ведь Митя, в течение всей службы, занимая военную должность бригадира–командира отделения, при звании младшего сержанта, являлся бессменным передовиком производства по всем показателям, хватило на пять неполных месяцев бурной жизни. А как это произошло, наверное, стоит рассказать…

— Товарищ младший сержант, разрешите обратиться? — выкрикнул ефрейтор Точильников, прикладывая руку к фуражке и стоя по команде смирно.

— Разрешаю, что у тебя Точильников, опять в увольнение хочешь отпроситься? — оторвавшись от письма, отозвался комод, так за глаза кличковали ребята своего командира.

— Никак нет, товарищ командир! Вас вызывает Батя, он у себя. Мне командир роты приказал передать вам приказ Бати. Разрешите идти!

— Идите…

Митя в недоумении отбросил ручку и задумался, вспоминая, что он такое натворил, с какой стороны ждать удара судьбы. Вроде бы, в последнее время, все происходило удачно, на производстве его бригада опять была самой высокооплачиваемой в батальоне, и грубых нарушений воинского устава не наблюдалось. Труд военных строителей бригады, на собрании в честь Первомая, получил самую высокую оценку среди военно–строительных частей округа, бригада–отделение получила на тридцать копеек выше подёнки, чем в других бригадах. За первый квартал, семьдесят первого года, Митя получил Похвальную Грамоту, премию в размере двадцати пяти рублей и представление на очередное звание, которое так и не состоялось, так как через неделю, при следовании отделения с работы, он нагрубил начальнику патруля Московского гарнизона. За что он был разжалован в рядовые, стараниями начштаба, невзлюбившего его неизвестно за что. Правда, премию он успел получить, так как вся зарплата, после начисления, перечислялась на личный лицевой счет солдата. Деньги со счета, военнослужащие могли получить при дембеле, когда прокукарекает «петушок» последний день службы, которого «старики» назначали добровольно-принудительно из молодого пополнения. «Петушок», после приказа министра обороны, в каждое утро, после команды «подъем», заскакивал на тумбочку дневального, захлопав по ляжкам руками, выкрикивал: «Уважаемые старички! До дембеля осталось… дней!» За этот труд «петушку» полагались хорошие наручные часы, купленные за общие бабки дембелей в последний день службы.

Перебрав в памяти все события последних дней, Митя так и не нашел ничего предосудительного в своем поведении что бы не понравилось Бате, подумав: «Война план покажет», — решительно отправился в штаб батальона.

— Разрешите войти, товарищ подполковник?

— Входи!

— Товарищ полковник, младший сержант Митонов явился по вашему приказанию! — отрапортовал он, приложив правую кисть к козырьку.

Хотя приказ о разжаловании лежал на столе, Батя не торопился его подписывать, в надежде на то, что начштаба остынет и отзовёт свою писульку, так уж не хотелось испортить служебную характеристику своему любимцу.

— Дверь, поплотнее прикрой. Присядь… — Батя рукой показал на венский стул, поближе к себе, в длинном ряду подобных стульев вдоль стены. — Я тебя, вот почему вызвал…

Командир батальона из ящика стола вытащил перевязанную шнурками белую папку «Дело», положил на стол и прихлопнул сверху ладошкой. У Мити в животе ёкнуло, непроизвольно сжалось, по спине сверху вниз прокатилась волна градинок. Ладони мгновенно вспотели, пальцы мелко задрожали, чтобы не выдать свое волнение он руки прижал к робе. Он ничего не успел подумать, просто ему почудилось, что сейчас произойдет что–то дурное для него. «Ну и, в рот вам ноги!» — огрызнулся он мысленно, отчаянно оторвав свой взгляд от страшной папки, и «просверлил» своим взором глаза Бати. Но добрые, с азиатским прищуром глаза, не излучали, ни гнева, ни зла, они светились добродушием и отеческой любовью.

— Вот здесь, я собрал все твои документы. Здесь — работа, лимитная прописка, место в общежитии, вообщем все. Завтра, в десять часов, обходной лист сдашь в бухгалтерию, получишь расчет и, в самостоятельную жизнь. Я очень надеюсь, что у тебя все прекрасно устроится. Как видишь, я сдержал свое обещание, данное тебе год назад. Помнишь?

Митя, недоуменно посмотрел на Батю. Честно сказать, он не помнил, что пообещал ему начальник подразделения. Видя, смущение своего подчиненного, командир продолжил:

— Я тебе пообещал, что оставлю тебя в Москве, если до конца службы будешь ходить в передовиках, — закончил он, толкнув папку к Мите.

Взволнованный Митя соскочил с места в стойку смирно.

— Спасибо, товарищ подполковник, я очень вам благодарен! — приглушенно проговорил он.

Конечно, Митя не мог знать, что своим характером и внешностью, он очень напоминал подполковнику его погибшего в автокатастрофе двадцатидвухлетнего сына.

— Прощай, сынок! Я уверен, ты найдешь свою правильную дорогу в жизни, и станешь порядочным человеком.

Командир, выйдя из-за стола, подошел к Мите. Заглядывая в глаза, прихлопнул рукой по плечу, произнёс:

— Дай тебе б… — и осёкся, наверное, вспомнил, что он коммунист. — Ну, иди…

На следующий день, Митя все свои бумажные дела провернул быстро и без проблем. Перед обедом, в двенадцать часов, он собрал свое отделение, с разрешения командира роты, в красном уголке пустой казармы, так как весь состав подразделения находился на традиционной субботней строевой подготовке, на плацу, откуда через приоткрытые форточки доносились громкие команды командиров.

— Ну, братья–гаврики, я свое оторабанил досрочно! Будем прощаться, — весело произнес он, улыбаясь.

Он нагнулся, достал из–под стола рюкзак, не спеша развязал шнурок и стал выставлять содержимое его на стол — четыре батона, два килограмма колбасы, две бутылки «Столичной» и две бутылки лимонада «Крюшон». Увидев это, ребята зашумели, стали друг над другом подшучивать. Сослуживцы услужливо подсунули Мите стул, он не глядя, плюхнулся на него и скомандовал:

— Соломахин, давай командуй!

Ефрейтор Соломахин, уроженец Белоруссии, расстелил развернутую газету на поверхности длинного стола, опытной рукой порезал батоны ровными ломтиками, колбасу тоненькими пятачками, а одну бутылку водки, разлил в тринадцать граненых стаканов. Эту операцию он делал всегда, когда бригада получала зарплату на руки, в размере десяти рублей каждому. Сумма эта, для военнослужащего советского периода, была весьма даже приличной, поскольку в строевых частях бойцы имели всего три рубля с копейками. Быстро справившись заданием комода, ефрейтор убрал со стола свой универсальный портфель, в котором хранились все принадлежности для коллективной пьянки. Этим небольшим саквояжем, в отделении, все гордились и берегли как зеницу ока при шмонах, которые старшина роты устраивал частенько. В пору ненужности, он хранился за тумбочкой, прижатый к стене ею, и прикрытый краем штор был не заметен. Конечно, назвать пьянкой, выпивку одного литра водки тринадцатью мужиками, слишком огульно и не справедливо, но, тем не менее, этого было достаточно, чтобы молодые парни возбудились и начали трепаться о былом и настоящем.

Соломахин взял в руки стакан, уважительно протянул своему командиру, который встав, на секунду задумался и, произнёс:

— Ну, друзья! Все мы, без исключения, благополучно дослужили до дембеля, и надеюсь, все мы вернемся туда, где нас ждут или в те края, куда сами хотим попасть. Я хотел остаться в столице, и это свершилось. Батя, мне все устроил классно — я имею работу, место в общежитии и прописка мне обеспечена. Так-что, после дембеля буду рад каждому, любого из вас встречу и провожу по–людски. Не забывайте своего командира, пишите! Если кого-то я обидел, простите, это не со зла, возможно, от моей глупости. Свой адрес я вам сообщу, как устроюсь, вам еще две недели тарабанить, я еще успею прийти к вам в гости. Ребята, я пью за вас, пусть всех вас дождутся дома ваши родные и близкие друзья! Спасибо за совместную службу!

Митя одним глотком проглотил свою порцию водки и сев, стал закусывать хлебом и колбасой. Его сослуживцы тоже шумно выпили и потянулись за закуской. Произнося тост, каждый стремился ему сказать приятное и запоминающее, ведь командиром он был не плохим, за всю службу ни один его подчиненный не был наказан, даже на пару нарядов вне очереди. Правда, однажды, одному шкоднику объявил их, но в исполнение не привел; на них не кричал, хотя в гневе мог сказать пару «ласковых» слов, не оскорблял и не унижал их; на плацу муштровал в меру, тогда как другие комоды своих подчиненных гоняли до кровавых мозолей на ногах. За это, Митю, все солдаты уважали, приказы его выполняли беспрекословно, хотя в отделении были ребята намного старше его — двое женатиков, в двадцать четыре года и двадцать семь лет, которых он отмазывал при приездах их жен на свиданку. Получив трехдневный отпуск от командира роты, семейные кувыркались своими красотками на снятых квартирах, и еще три ночи добавлял им Митя, отпуская их после отбоя до подъема, давая им возможность отоспаться на работе, в течение двух-трёх часов, за что женатики, в знак благодарности, ни разу его не подвели.

Когда все было выпито и съедено, парни дружно закурили, кто был подвержен этой пагубной пристрастии, и начали травить друг другу байки.

Митя слушал, но не слышал. Он в мыслях, уже был за воротами, поэтому встал, взял в руки рюкзак и чемодан, и решительным поставленным голосом проронил:

— Ну, все!.. Долгие проводы, до ночи дороги. Я пошел!..

За ним к выходу кинулись его товарищи. Дойдя до входной двери казармы, где рядом стояла тумбочка дневального, который сидя на табурете, все это время, бдительно находился на стрёме, чтобы, не дай бог, Митя со своими подчиненными не попался на глаза начальству из штаба, он стремительно обернулся к солдатам и громко скомандовал:

— Дальше не ходить! Нечего начальству глаза мозолить, попрощаемся здесь!..

Кто руку жал, стараясь показать, какая она у него крепкая; кто обнимался, похлопывая ладошкой по спине; хохол Степа полез целоваться, Митя ему поставил свою безщетинистую смуглую щеку. Наконец, все удовлетворили свои прощальные пожелания, стали в дугу перед Митей, молча смотря ему в глаза.

— Друзья! Пока…

Твердым, почти строевым шагом, шагнул за порог, переложив в правую руку рюкзак, не оборачиваясь, поднял левую руку в прощальном жесте.

Он еще не знал, что его ожидает за воротами подразделения, и ожидает ли?..

Митя не захотел, сразу, вот так с головой, ринуться в трудовые будни. Дабы удовлетворить свою мечту о свободе, он за-ранее, еще два месяца тому назад, нашел себе временное пристанище неподалеку от части, которое было расположено на дачном участке, с владельцем которого, Федором Ивановичем, он познакомился на стройплощадке, где военные строители работали совместно с гражданскими специалистами. Подойдя к калитке дачи, он понял, хозяина-садовода здесь нет, но его это не смутило. Митя знал, где находится ключ от калитки. Пройдя в угол участка, где стояло небольшое остекленное деревянное помещение, он сунул руку за обналичник, достал ключ, отомкнув английский замок, вошел во времянку.

В комнате было довольно светло, сразу от двери за полуперегородкой, аккуратно расположился весь садовый инвентарь; под потолком на полочках лежали всякие хозяйственные вещи; далее от перегородки были сложены набитые чем-то мешки и бумажные коробки, выше, на полочках, ряд стеклянных пустых банок. Помещение было многофункциональным, пройдя хозяйственный отсек, за тонкой фанерной перегородкой, Митя попал в жилую комнату, где хозяин отдыхал от трудов в непогоду, либо ночью перебирался спать из душного каменного дома, где не было мочи уснуть в летнюю жару. А хозяйственный сарай, собранный из тесин и стекол, сохранял в себе столько тепла, сколько на данный момент имелось на улице, тогда как кирпичный дом очень уж неохотно отдавал набранную днем температуру.

В комнатенке было уютно и по-домашнему комфортно. У дальней стены стоял старомодный, но весьма приличный массивный диван, обтянутый коричневым дерматином под натуральную кожу, с мощными боковыми подлокотниками. У ряда окон, на всю стену со стороны сада, стоял дубовый стол с точеными ножками; два венских стула своими изогнутыми спинками прижались к нему, словно двое ребятишек к доброму и сильному отцу. Напротив кровати, у глухой стены, на коричневой тумбочке от спального гарнитура стоял чернобелый телевизор «Таурас». Огромный фикус в эмалированной пестрой кастрюле расположился так гармонично в зоне отдыха, что казалось, что ты находишься в какой-то экзотической стране — это ощущение усиливала бумажная огромная картина, прикрепленная к тесинам кнопками, где были изображены пальмы и голубое море. Надписи на картине явно говорили о том, что она не является продуктом социалистического государства. Только самотканые разноцветные узкие половички портили этот иностранный пейзаж, о котором мечтал каждый советский человек, и возвращали в российскую действительность.

Бросив чемодан и рюкзак прямо посреди комнаты, Митя замкнул свое бунгало, и просто прикрыв калитку из штакетника, не спеша, направился по проспекту в сторону ресторана «Дачный», расположенный в пятистах метрах. Ясный солнечный день, невызказанное чувство свободы и, конечно, просто хорошее настроение, совсем оторвали его от яви. Он шел, никого не замечая, весь в своих мечтах и планах.

— Товарищ младший сержант!..

От резкого тона командирского голоса, Митя в доли секунды пришел в себя и увидел пред собой гарнизонную патрульную группу во главе с капитаном.

— Товарищ младший сержант, почему нарушаете устав? Почему не по форме? — спросил строго капитан, кивнув головой и глазами показывая на расстегнутый воротник.

Митя застегнул верхнюю пуговицу парадного мундира, поправил ремень и фуражку, вскинув руку к козырьку, негромко гаркнул:

— Младший сержант Митонов. Воинская часть — 55762. Демобилизован в запас, — он, не суетясь, из внутреннего кармана мундира, расстегнув пуговицу, вытащил краснокожий военный билет и протянул начальнику патруля. Капитан внимательно изучил документ, вернул владельцу, посмотрев на него, полуобернулся к ресторану.

— Туда? — офицер вопросительно окинул его взглядом, не дожидаясь ответа, весело проговорил: — Не советую пить без закуски, напьешься, опозоришь военную форму. Ну, всего хорошего, удачи на гражданке.

За начальником, патрульные вскинули руки, отдавая честь, к головному убору и неторопливо удалились.

МладшОй постоял с минуту, приходя в себя от неожиданности, улыбнувшись, смело и весело двинул свои «оглобли» в сторону питейного заведения…

Нестерпимая, обжигающая жара проникала везде и всюду — в нос, перекошенный рот, через кожу, и собиралась где-то в районе желудка, выжигая своим зноем всё и вся. То и дело в рот попадал мелкий, как мука, песок пустыни и противно скрежетал на зубах, отчего по телу пробегали волнами мурашки, изнуренное жарынью мокрое тело покрывалось пупырышками и стоячими волосками.

Митя не помнит, сколько времени он лежит в этой яме, похожей на раскаленный в огне среднеазиатский огромный казан, укрывшись, от знойного испепеляющего все живое, солнца. Он хоть укрыт был, от прямых лучей закатывающего светила к горизонту, но температура была равносильна той, что бывает в снятой с огня сковородке. Он старался вспомнить, как он попал в эту яму, в эту долбаную пустыню, но воспаленный и обезвоженный мозг не хотел, точнее, не мог этого делать. Но, всем своим нутром он был уверен, что, где-то неподалеку, имеется оазис с прохладной, ломящей зубы, колодезной водой и диковинными тропическими деревьями, названия которых он не знает, в тени которых гуляют прохладные ветры, принося блаженное спасение от жары. Под сенью этих экзотических растений расположились восточные люди — мужчины в чалмах и халатах, женщины в легких, развивающих на слабом ветру, разноцветных платьях до пят. Яркие, блестящие серебром и золотом платки, покрывающие лишь макушки голов с длинными, угольно-черными заплетенными косами, придают такой колорит и такое мужское желание, что кажется, вот-вот треснут брюки. Митя так явно и четко представил себе этот спасительный уголок рая, что неистово и упорно стал карабкаться по крутому склону песчаной ямы. Мелкий песок ручьем уходил из-под ног и рук, и он «буксовал» не продвинувшись ни на йоту. Неимоверных усилий стоило ему, этот трехметровый скос огромной воронки, пока прямые обжигающие лучи солнца не ослепили глаза Мити…

Отвернув голову от солнышка, лучи которого били через… стекло окна помещения, Митя, вдруг обнаружил себя лежащим на диване, весь в поту и с тяжелейшей головой. Китель от парадной формы и ремень валялись на полу, один сапог на ноге, другого не видно. Рассеянным и мутным взглядом он окинул комнату, сев, неустойчивой осанкой, заметил, что сапог лежит за диваном. Потянулся, чтоб достать его и, свалился с дивана, голова кружилась так, словно вертелась на шарнире на все триста шестьдесят градусов. Приложив все силы воли, он заставил себя встать, обувшись, направился в сад, к водопроводному крану, где была прохладная спасительная вода. Отвинтив барашек крана, он сунул голову под струю и, тут же отпрянул от воды. Из крана выбегал кипяток. Подняв голову, он заметил, что вода бежит из трубы, проложенной по поверхности земли от дома до грядок и, естественно, на солнце нагревалась до пяти-шестидесяти градусов. Подождав, пока сольется нагретая вода, он с большим удовольствием сунул башку под струю. Стало значительно легче, кружение почти исчезло. Вода становилась все прохладнее, что было опасно для головы, поэтому Митя убрал ее из-под струи и стал большими глотками поглощать холодную воду — этот божий дар.

— Что, головка вава?

Митя оторвался от водицы, подняв облегченный черепок, увидел хозяина, Федора Ивановича, сочувственно улыбающегося.

— Да, немножко перебрал вчера, не подрасчитал свои силы. Не помню, как до вас добрался, — набрав полные ладошки воды, брызнул на лицо и выпрямился.

— Твое немножко, свалило тебя в постель на шестнадцать часов, что явный перебор. И сколько же в тебе налилось этого зелья? — спросил Иваныч, подавая полотенце, и не дожидаясь ответа, пошел к крыльцу веранды.

— Я, всего-то пол литра армянского оприходовал. Как сидел в ресторане, помню, а как до вас дошел — нет, — ответил Митя на вопрос хозяина, волочась в след ему.

— Айда, полечу тебя, — позвал хозяин и поднялся на крылечко. — Я, раза три подходил, смотрел как ты там, а ты, как бревно, это и понятно, у тебя расслабуха получилась. Ничего страшного, главное, из всего, что с тобой происходит в жизни выработать для себя верные выводы.

Федор Иванович, из шкафа достал бутылку водки «Москов-ской» и поставил её в центре стола. Оттуда же вытащил две граненые рюмочки. Из холодильника извлек большую головку репчатого лука, свежих зеленных огурцов и, завернутое в целлофан, толстое с прослойками сало, которое нарезал тонкими длинными ломтиками и разложил на маленьком блюдце, украсив луковыми колечками. Огурцы покромсал кубиками, перемешал с мелко нашинкованным луком и окропил растительным подсолнечным маслом. Разлив водку в две рюмки до краев, пригласил:

— Ну, Митя! Дёрнем, за твое выздоровление! — видя, что тот не тянет руку за бокалом, скомандовал: — Давай-давай!..

— Не-е-е, я не буду… от одного вида воротит. Я бы, минералочки выпил.

— Есть у нас и водичка, — Иваныч, сидя на табуретке, дотянулся до дверки холодильника и снял с полочки зеленую бутылочку. — А выпить надо, иначе не поправишься. Поверь мне, моему опыту…

Митя нерешительно взял протянутую стопку. Чокнулись. Владелец дачи залпом вылил содержимое рюмашки в широко открытый рот и с аппетитом стал закусывать. У Мити внутри боролись два чувства, одно кричало «Нет!», другое «Надо!»; дрожащие пальцы предательски выдавали состояние его, угрожая выпустить вспотевший бокал.

— Ну, давай, не думай. Проверенный способ лечения. Я всю свою жизнь, редко-помаленьку выпиваю, как видишь, не спился. В этом деле, главное — не злоупотреблять! Если есть уважительная причина, почему не взбодриться? Важно, чтобы желание проявлялось изредка, иначе не миновать алкоголизма. Тут необходима твердая воля, если она у тебя хилая, лучше не увлекаться, — с наставлением закруглился Иваныч, пододвигая тарелку с огурцами, чтоб подбодрить будущего бухарика.

Выдохнув шумно из легких воздух, Митя опрокинул в себя вонючую жидкость и, остолбенел. Отвращение, будто фекалии проглотил, стало выворачивать все нутро, в желудке развивалась девятибалльная буря, грозя свою энергию вытолкнуть вон из его организма.

— Заедай быстрее или минералочкой придави, — посоветовал опытный пьяница. — Да, кстати, мы не пьем, а лечимся. Вообще-то, знаешь, чем отличается пьяница от алкаша?

— Нет…

— Пьяница пьет, когда душа просит, а бухарик всегда, когда хочет и не хочет.

Митя, даже не заметил, как в животе живо все успокоилось — кровь толчками ударила в голову; по сосудам пробежал жар, разгоняя остатки дискомфортности. Мир, значительно повеселел и посветлел, хотелось жить, действовать, творить. После второй, у мужчин завязалась неспешная застольная беседа, которая продлилась до самой темноты.

Была теплая, удивительная июньская ночь в столице. Была молодая, вся в чудных ожиданиях жизнь молодого мужчины, и никто не мог знать, что его ждет впереди, какие люди встретятся на его пути, какую роль они сыграют в Митиной судьбе? Впереди была, вся жизнь…

Жизнь! Прими еще одну судьбу в свои объятья! Пусть, они не будут слишком удушающими и губительными для него!..

Жизнь! Будь благосклонна к молодости, не дай ей упасть на дно порочности, и подтолкни к созиданию!..

VI

Не прошло и полумесяца, как работы по отделке вновь возводимого дома вошли в завершающую фазу. Десять строителей трудились так интенсивно и слаженно, что Дмитрию пришлось самоустраниться от тяжелой физической работы, дабы не путаться под ногами молодых и накачанных ребят, которые каждое утро получали от своего создателя подробное дневное задание, хотя это он мог сделать мысленно. Передавая голосовой речью необходимую информацию во время инструктажа, он предполагал, что этим придает своим словам значимости и важности. Поставив задачу на день, он отправлялся на микрогрузовике за строительными материалами, которых приходилось подвозить каждый день, поскольку виртуалы-строители производили строительные работы с такой прытью, что отец-создатель уже пожалел о своей беспечности, «настрогав» десять «человечков». Он, никак не мог привыкнуть к тому факту, что эти мощные ребята не едят, не пьют, спят на голых дощатых щитах, хотя в этом совсем не нуждаются. Единственное, что они себе позволяли от человеческих действий — это было их ежевечернее купание после рабочего дня. Они делали сей ритуал с большущим желанием, наверное, обливая друг друга из шланга, довольно долго, и была своя красота и гармоничность в движениях аппалоновских торосов, прикрытых плотно облегающими полосатыми плавками, под ледяной струей родниковой воды из скважины. Шланг, переходя из рук в руки, видимо, доставлял им превеликое удовольствие. Ведь им свое земное тело приходилось содержать в чистоте, так как их кожный покров служил им каналом биохимического взаимообмена с окружающей средой.

Первоначальный замысел Мити, о чисто химическом организме виртуалов, очень скоро оказался ошибочным, ведь не везде находятся необходимые химические элементы для синтеза. Новое устройство тел подсказал Абиг, своей тягой к земным радостям, и теперь в их организмах жили микро-организмы, требующих для своего синтеза сложных органических соединений, поступающих в организм при помощи бактерий, извлекающих углерод прямо из углекислого газа, чего, как известно, достаточно в воздухе. Кожа их стала универсальной, приобрев две основные функции на атомарном уровне, первая — прием из воздуха частиц химических элементов; вторая — вынос из организма тех же отработанных частиц. Конечно, весь этот сложный химический процесс, заимственный у Природы, был бы очень громоздок и неэффективен, не будь в организмах виртуалов миниреактора термоядерного синтеза, со спичечную головку, точной копии нашего светила, Солнца, и большинства звёзд Вселенной. Производимая нашим солнцем энергия, при помощи водородного цикла, пока, никак не подается осмыслению человеком. Когда человек научиться управлять цепочкой термоядерных реакций, превращения водорода в гелий без участия катализаторов, существование человечества станет на порядок выше по всем показателям, и у него, у человека, образуется масса свободного времени, чтобы обратить свой взор внутрь себя. Этот фактор будет являться основополагающим в его духовном развитии, стимулируя его на самосовершенствования своего «я».

— Привет!

Оторвавшись от бумаг, Митя посмотрел на Абига и жестом показал на стул, откликнувшись:

— Привет! Немножко с тобой побеседуем, а потом съездим за материалами. Хорошо?

— Я не против твоих планов.

— После твоих ликбезов, я совсем потерялся в пространстве и во времени. В моей тыкве такая каша, что я самостоятельно оттуда не выберусь. Если раньше, мой мозг, искал решение одной задачи, то сейчас передо мной десятки дорог, и я боюсь заблудиться. Правда, сам процесс моих рассуждений и логическое завершение их, мне очень нравится, это весьма круто и захватывающе. Мой мозг становится наукозависимым, правда на самом низком уровне, но я, даже этому очень рад, поскольку раньше мои извилины в эту сферу далее, чем для решения каких-то социальных проблем, не заходили. Честно сказать, тот уровень знаний, что я имел до сих пор, мне казалось пределом моих возможностей. Спасибо тебе, что «разбудил» меня и дал импульс моим исканиям. Мой низкий земной поклон тебе, Абиг!

Митя глубоко поклонился.

— Принимаю твою благодарность, — ответил тот, слегка улыбнувшись.

— Но у меня небольшая проблема.

— Какая?

— Мой мозг в постоянном напряжении, и в моем «котелке» быстротой молнии проносятся обрывки мыслей, которых я не могу собрать в логическую цепочку и разложить по по-лочкам.

— А этого и не требуется. Ты собирай информацию, а мозг в нужный момент сам прологарифмирует, обработает её, на основе научной информации, доступной тебе, и выдаст совершенный продукт твоих измышлений, готовый к употреблению в твоих умозаключениях.

Абиг встал и направился к двери, уронив на ходу:

— Я тебя у машины подожду.

— Хорошо, я мигом, — отозвался хозяин.

На обратной дороге долго ехали молча. Груженый грузовичок, под управлением Абига, ехал на предельно допустимой, по правилам дорожного движения, скорости, обгоняя попутный транспорт очень грамотно и профессионально.

— Я смотрю, тебе понравилось водить машину. Оказывается, ничто человеческое тебе не чуждо, даже в кайф.

Через минуту.

— А как тебе удается проехать так, что все твои маневры строго согласованы с общим полем транспортного потока? Если бы все водители были такого класса как ты, наши гибэдэдэшники померли бы с голоду. Ты для них враг номер один.

Митя, мельком бросив взгляд на водителя, стал рассматривать квитанции счетов купленных стройматериалов.

— Просто, я могу заглянуть чуть — чуть вперед в будущее, по этой причине, я в состоянии подкорректировать свои действия.

— А насколько вперед? Например, можешь подсказать, что меня ожидает? Ну-у-у… Допустим через десять лет?

— Что касается тебя, могу. Но, эта информация тебе нежелательна, поскольку этот элемент наших взаимоотношений в процесс твоего совершенствования не входит, так как точное знание о своем будущем разрушает человеческую психику, изымав его от созидательной работы. Относительно всего остального, мне разрешается входить во временное пространство ровно на столько, сколько необходимо для твоего самосохранения и твоей безопасности.

Подъехали к стройке. Абиг машину развернул и заехал во двор задом, чтобы рабочим удобно было разгрузить стройматериалы. Он заглушил мотор, захлопнул дверцу и подошел к Мите, который ожидая своего двойника, присел на скамью под кустом.

— Ты хочешь поговорить со мной?

— Я думал ты честный, а ты оказывается мошенник.

— Почему ты решил, что я плут? — удивленно, спросил Абиг.

— Мы с тобой купили двадцать листов гипсокартона, а ты уплатил, только за восемнадцать. Как это у тебя получилось?

— Я внушил менеджеру, что плит восемнадцать, а не двадцать. Стоимость двух плит — это корыстная цель продавца, которая намного выше разумной прибыли.

— Ах ты, сухая арифметика! — возмущенно произнес создатель. — А ты, подумал о тех сотрудниках — кассирах, грузчиках, контролерах и других, которые вообще не имеют никакого отношения к этой корыстной цели? Они, просто работают за строго установленную зарплату, если они ошибутся в расчетах, то с них хозяин, просто состружит мани-мани, да еще занесет в черный список.

Он пристально вгляделся в карие глаза Абига. Тот молчал.

— Что молчишь?

Абиг действительно не мог ничего сказать, поскольку Митя был прав. «Как же так получилось, что я не смог просчитать все варианты своих действий?» — подумал он.

От этих мыслей его лицо приняло какой-то сизый цвет, что заметил хозяин.

— У людей это, что с тобой происходит, называется стыдом. Но, ничего страшного, любую ошибку при желании, можно исправить. Завтра отдашь деньги в кассу, объяснив, что они ошиблись, такое часто происходит в магазинах. Только, прошу тебя, больше не суди людей, пусть они живут как хотят и как умеют. Это их жизнь, каждый за свой грех, самолично ответит пред Божьим судом.

Видя переживания двойника, успокоительно произнес, обняв его за покатые плечи:

— Ладно, не переживай. Все исправимо.

Немного погодя продолжил:

— Завтра приезжают моя жена и сын. Они целый месяц гостили в Киргизии. Встретишь их, предстанешь пред очами моей жены. Интересно… Заметит она подмену, али нет?..

Абиг, долго и молча, смотрел на Дмитрия, но, так и не смог прочесть, какие замыслы держал в голове хозяин. Исполнительно ответил:

— Хорошо! Я понял тебя, — хотя, ничего он не понял.

VII

Поезд мерным и нечастым постукиванием подошел к платформе под арочным перекрытием и плавно остановился.

Катя с сыном уже нетерпеливо стояли в тамбуре, с сумками, где проводница недовольно ворчала:

— Граждане пассажиры! Пожалуйста, отойдите немного назад! Назад! Я же, не могу открыть двери.

Она, неспеша откинула крышку, спустилась вниз, протирая влажной, пропитанной дезинфицирующим раствором, тряпкой поручни вагона и только после этого разрешила сойти.

Катя, за спинами встречающих заметила своего мужа, который стоял спокойно и не проявлял никаких эмоций. Но это не удивило ее, она-то знала своего суженного, сушняк он и есть сушняк, что с него возьмешь. Митя никогда не проявлял своих искренних чувств, и она, за эти неполных сорок лет, так и не научилась прочитывать его мысли, если, конечно, они были у мужа в голове. Он всегда был скрытен и сух в общении. И никто, наверное, не смог бы вызнать истинные замыслы ее избранника.

Сойдясь в браке, казалось бы, случайно, они, тем не менее, прожили довольно долгую совместную жизнь. В этой жизни было все — и любовь, и нетерпимость друг другу, и измены, и взаимные обвинения. Что только не произошло за эти сорок лет? Но, все-таки, как-то суждено было родить пятерых детей и вырастить их; выучить и слегка подтолкнуть в самостоятельную жизнь. Почему слегка? Да потому, что содержать и воспитать такую ораву детворы в переломный период для государства СССР и его граждан, было чрезвычайно тяжелым и непосильным трудом. Перестройка и распад империи довели людей до ручки, до нищеты. Многие просто пропали как духовно, так и физически. Кто безвременно ушел в небытие, кто спился вконец, вытаскивая последние тряпки из дома, кто уехал за границу, еле-еле собрав денег на билет. Но многодетной семье Кати удалось, все эти ветры социальных потрясений, преодолеть вполне благополучно, так как сказалось умение семейной пары держаться друг за друга, какие бы разрушительные «бури» не дули своими ледяными ветрами. Семья благополучно обходила все препятствия на своем жизненном пути. Это, несомненно, была заслуга двух очень ответственных людей, положивших все свои амбиции на алтарь семейного долга.

— Ты что? Не рад, что приехала? — Катя прижалась к мужу, заметив про себя: «А мой-то, похорошел!..»

— Здравствуй! — чмокнув в щеку, муж принял сумку жены и поприветствовал сына, сунув свою пятерню в протянутую руку сына.

— Привет пап! Ты, что-то изменился здорово. Вроде как помолодел…

— Я тоже заметила, — тронув мужа за лицо, Катя проронила — Ты не заболел? У тебя лицо что-то синее и глаза какие-то другие… зрачок в левом, больном глазу, у тебя был больше, чем в правом, а теперь они одинаковые. Ты что, опять операцию сделал?

Муж стоял и попеременно смотрел то на сына, то на жену, и почему-то, озирался по сторонам, как-будто кого-то выискивал в толпе, которая с шумом постепенно удалялась от них.

— Мой муж совсем одичал без жены. Может, ты здесь уже подженился в мое отсутствие? Сейчас приедем, а нас блондинка встретит с крутыми бедрами и бюстом пятого размера. Нет?..

Не дожидаясь ответа, скомандовала:

— Ну да ладно, поехали домой! Дома поговорим…

У девочек все кипело на кухне. Все столы, стулья, шкафы и двухкамерный холодильник были забиты чашками с салатом, тарелками разнообразных блюд, запотевшими бутылками водки и вина, и банками огурцов, помидоров, грибов и еще черт знает с чем. Все носились как угорелые, незлобно покрикивая друг на друга. Кто-то резал, дуя на пальцы, обжигающее мясо, кто-то очень быстро стучал, словно пулемет, по разделочной доске, нарезая кубиками и лентами овощи, крахмал, вареную картошку. Дверцы шкафов и холодильника, безумолку хлопали громко и раздражающе, но никто на это не обращал внимания, все были озабочены одним — достойно встретить мать с братом, по которым соскучились так сильно, что старшая из девичьей компании, Рита, утром даже всплакнула, пожалев себя, представив себя брошенной близкими ей людьми.

Мобильник, на телевизоре загудел, и пробегавшая мимо Вика, схватила трубку и стала слушать после «алло».

— Уже едут. Папа звонил, — сообщив, она схватила тарелки с салатом и холодцом, — Вероника, давай, тащи остальные тарелки, — и потащила в зал.

Через два шага, обернулась:

— Мясо пока не надо, остынет, накрой чем-нибудь.

Через десять минут, большой семейный стол был завален всякими яствами, среди которых красовались красивые темно-зеленые бутылки импортного вина и традиционной русской водкой, прозрачные бутылки которых сплошь были обклеены разноцветными этикетками, зазывающих испробовать это чудо — творенье природы и рук человеческих. Особняком, поближе к краю, стояли запотевшие с мороза емкости с коричневой, зеленой, прозрачной жидкостью — колы, соков и воды. Во главе стола, где обычно сидят родители, в вычурной вазе красовались анютайки, от которых мать была без ума. Чем они так ей нравились, никто не знал, даже папа. Возможно, эти скромные пахучие цветочки ей о чем-то напоминали, о чем-то личном и дорогом. Вообще-то, никто и не настаивал на том, чтоб мать рассказала о своей любви к этим представителям флоры.

Вероника, самая младшая, без конца подбегала к окну, чтоб не прозевать приезд родителей. И вот, из-за угла, появилось, наконец-то, авто отца.

— Приехали, встречаем! — вскрикнула она, подошла к двери и встала, улыбаясь, в ожидании, когда загремят металлические двери лифта.

Поскольку мать была довольно плотной женщиной, она не любила лестничные марши, а предпочитала лифт, хотя семья жила на втором этаже. Вот, наконец, в подъезде все загремело, словно взвод солдат в кирзовых сапогах протопали по ступенькам, и Вероника повернула торчащий в двери ключ и толкнула входную дверь от себя…

После поцелуев, объятий, восторженных возгласов и расспросов вся семья дружно и шумно расселась за праздничным столом. Кто открывал бутылки, кто салаты разные раскладывал, не спрашивая, кто чего желает, ибо все прекрасно знали вкусы друг друга, а отец, молча, присел рядом с матерью и странно помалкивал, чего с ним никогда не бывало. Наконец, все затихли, даже малышня замолчала, подняли бокалы, рюмки и все обратились взором в сторону отца, ожидая его слов, так как глава семьи всегда и везде говорил первым, и другим нравилось, как он, складно, говорит, хотя иногда и нравоучительно. Но отец молчал, рюмка его стояла на столе, все удивленно, ожидаючи, уставились на него.

— Отец, что с тобой? Бери свою рюмку и скажи свой красивый тост. Все тебя ждут, — навязчиво проговорила мать, — наш отец совсем странный какой-то стал.

Отец виновато улыбнулся своей красивой улыбкой. И все заметили, какие у него белоснежные зубы. Ну, чисто выпавший снег, хотя и раньше у него были в хорошем состоянии, правда, чуть–чуть с желтизной и легкой чернотой между нижними резцами.

— Пап! Ты что, зубы отбеливал? — спросил Влад, сидевший напротив.

— Да нет. Просто очищаю тщательно после еды, — наконец-то, услышали от отца ожидаемых слов.

Но было видно, что-то неведомое тормозит его и угнетает. Поднял рюмку и произнес, мельком взглянув на жену и сына:

— С приездом! Дай бог вам всем здоровья и личного счастья, — и опрокинул, в почти сжатые губы, рюмку водки. Закусывать не стал, чего в жизни никогда с ним не бывало, а почтительно стал ухаживать за женой и дочерью Ритой, которые сидели по обе стороны от него.

Шумно отпили граммульку, никто в семье, кроме отца и матери, до дна не пивали, поскольку это не было принято с первых дней, как дети стали справлять праздники с родителями за одним столом. Вообще-то им, детям, родители категорично никогда не запрещали. Но все, три дочери и сын, не могли позволить себе при родителях, опрокинуть рюмку-другую — это табу, кроме старшей дочери, которая еще в шестнадцать лет выскочила замуж и немного разболталась в замужестве. Её муженек, был приличный урод с атлетическим телосложением, почему она, сопливая девчонка, и влюбилась, в вечно поддатого, обладателя геркулесовского торса.

За столом сидели довольно долго. Девчонкам было интересно разузнать все, что в данный момент происходит в их родном городе Каракол, на озере Иссык-Куль — редкая жемчужина — что расположено в горах Ала-Тоо, Тянь-Шанского хребта. Мать, была уроженкой этого высокогорного областного города, и сильно тосковала по родине, почему на третий год жизни в России, помчалась туда, не вытерпев более ностальгического настроения своей натуры. Конечно, девчонки расспрашивали мать и брата в основном о своих подругах и кавалерах. Но информация была довольно скудной, так как, почти все друзья разъехались в разные стороны, в основном, по российским бескрайним просторам. Мать, была довольна и полностью удовлетворена поездкой, принесшей ей душевное спокойствие и тихую безмятежную радость. Ей еще больше захотелось жить и быть неограниченно долго в семье, которую она сама, своей волей, сумела сохранить во благо родимых и любимых детишек, в пору, когда вопрос о совместной жизни с мужем висел на волоске.

Девчонки и Влад, время от времени, бросали взгляды на отца, который в разговоре был скуп на слова, молчал, и о чем-то напряженно думал, забыв даже о еде. Блюда остались нетронутой во всех тарелках, расставленных около него. Но дети и жена сильно не удивились такому поведению, поскольку в последнее время, где-то месяцев семь, отец замкнулся в себе и на квартиру, не имел желания приезжать, а безвылазно сидел на даче, где строился новый дом. Отец, и раньше не блистал красноречием в общении со своими детьми, в силу своей постоянной занятости. Чтобы прокормить большую семью, не приходилось сбрасывать робу и поваляться на диване. Даже один, не отработанный на производстве или шабашке, день, давал о себе знать некоторым ухудшением материального положения семьи, и вскоре, поэтому, отец стал просто трудоголиком, которого невозможно было оторвать от работы, заканчивающейся глубокой ночью. Дети росли довольно свободно от родительских претензий и нравоучений, но, тем не менее, никто из них не уронил, в своей жизни, тягу к порядочности и отказу от порочных поступков и пагубных пристрастий.

Во время разговора, девчонки и внуки, перемерили все подарки китайского производства, которых в большом количестве привезла мать, не устояв перед дешевизной, базарная цена которых очень контрастна, по сравнению с западно-российскими импортными товарами. В этой суматохе, никто и не заметил, что внуки не идут к деду, и не просятся на руки, как обычно бывало.

— А ты, что внуков не берешь на колени? — спросила мать у отца.

Он виновато улыбнулся и протянул руки к внучке, но та отскочила, словно обожженная кипятком и захныкала тоненьким голоском, словно мышка запищала.

— Отвыкла от меня, — пробормотал отец, пряча глаза, — пойду, мне надо найти кое-что.

Встал из-за стола и направился в спальню.

— Отец наш выпрямился и похорошел. Юношеский стан красит мужчину, — заметила мать.

— Вижу, соскучилась по отцу? — съязвила Рита, старшая, довольно плотно сложенная в свои тридцать лет.

— Конечно! Родненький, все-таки… Вот проживешь со своим с наше, я посмотрю, как ты будешь относиться к своему суженному…

— Его еще найти надо, а мне почему-то одни сволочи, попадаются. Как-будто все нормальные мужики повымерли, как в эпоху динозавров, — отреагировала Рита. — Ну, все, я устала! Целый день на ногах, словно белка в колесе. Пошла… Сына, помаши ручкой всем доси-доси… Спокойной ночи…

Все стали разбегаться по комнатам. Влад тоже засобирался к жене, которая ждала его у своей матери, где они проживали вместе с родителями, поскольку своей квартиры еще не было, а дом, тоже еще не был готов к заселению, хотя в начале стройки и планировалось, что вселятся через два года. Работам не было конца, и похоже, заселение откладывается на неопределенный срок. Влад не мог еще знать, что коттедж почти готов, и через неделю-другую, уже можно справлять новоселье.

Мать, проводив сына, замкнула двери, потушив свет в прихожей, вошла в спальню. Её муж стоял с телефоном, спиной к двери и не заметил, как появилась жена. Катя, постояла, молча, и не выдержав молчания, спросила саркастически:

— Что? Любовнице звонишь?

От неожиданности, муж вздрогнул и обернулся так резко, что потерял равновесие и наклонился к зеркальной поверхности спального гарнитура.

— Тише, тише… — замахала Катя руками, — Зеркало разобьешь. Кому это ты звонишь ночью? Что? Обещался к ней приехать, — нарочито спокойно спросила, и, не дожидаясь ответа, стала расправлять широкую постель. — Иди первый в ванную. Я, пока, разденусь, — сев на постель, стала скидывать с себя одежду. — Ну что стоишь, иди… Полотенце на второй полке, — указала пальцем на дверцу шкафа.

Муж достал полотенце и направился в ванную.

— Грязное белье оставь там, чистое, я сейчас найду.

Через десять минут, муж появился в дверях, обмотанный полотенцем ниже пояса. Катя посмотрела на мужа и чуть не ахнула. «Каков красавец мой, все-таки!» — восхитилась она, разглядывая мышечные рельефы всего его тела. Муж так гармонично был сложен, что у Кати мгновенно проснулась безумная, всепоглощающая страсть, которая током ударила по голове и разлилась благодатным теплом по всему ее организму. Да, конечно, она истосковалась по ласкам мужа. Она еле удержалась, чтоб не кинуться в его объятья, удержало ее только то обстоятельство, что после четырехдневной дороги она дурно пахнет. Она скинула нижнее белье, накинула халат и побежала в ванную, кивнув:

— Вон, на подушке твое белье…

Когда она вернулась, муж лежал уже в постели, укрытый под самый подбородок одеялом и смотрел в потолок. Но, когда Катя скинула халат и шагнула к выключателю, его голова невольно повернулась, и он, впился чувственным взором в крутые бедра Кати. Свет потух. Когда глаза привыкли к полумраку, он увидел, что Катя откинула одеяло; взяла ароматизатор с гримерки, брызнула на торчащие груди. По комнате разнесся приятный запах летнего цветника и легкий аромат какого-то экзотического растения.

— Ну, что лежишь, как не живой? А ли не соскучился по жене? — она стала ласкать мужа, водя пальцами по могучему торсу, — ты какой-то весь гладкий и шелковистый. Намазался чем-то?

— Нет… — еле выдавил слово муж.

Абиг почувствовал, как от легких прикосновений пальцев Кати, его организм наливается каким-то огнем, который был ему неведом до сих пор. И по тому, как рука ее опускалась все ниже и ниже, он понял, что он сейчас взорвется, его разнесет по всей комнате и на этом кончится вся эта эйфория блаженных чувств. Он резко повернулся набок к Кате, сбросив тем самым ее руку с себя, и зажал её своим бедром.

В свете уличных фонарей, он скользил своим взглядом по ее телу, и страстное желание туманило голову и требовало удовлетворения. Он начал ее ласкать руками, губами, зарываясь все глубже и глубже в свои ощущения, и ничто уже не препятствовало самовыражению истинных, заложенных природой для всего живого, глубинных чувств полового влечения, когда неудержимая и неконтролируемая, всепоглощающая страсть требует жажду наслаждений и выхода гормонов, взрывом огромной силы, освобождаясь из плена воздержаний. Эти неуемные желания, требующие немедленного удовлетворения, в крепкой связке с любовью могут творить чудеса, возвышая человека над своей сущностью. Любовь и страсть, подняв человека на непомерную высоту чувств, дают возможность познать ему свою природу и свое место в этой природе. Без любви, и страсти плоти, жизнь человека тьма злобная, неправомочная быть. Только слияние двух сердец и плоти дают человечеству право на бытие, в коем мужчина изо дня в день обязан добиваться ее, свою женщину, чтобы воссоединить два любящих сердца и подарить свету плод их страсти — маленького человечка, в которого они заложат свою любовь и страсть, во имя размножения человечества.

Звонок в дверь, как обухом по голове, прервал эту идиллию любви. Вся неземная любовь вернулась на грешную землю, в лоно реальной жизни. Пропала вся фантастичность любви и глубокий кураж от прикосновений.

— Кого еще принесло? Может, сын чего-то забыл? — накинув халат на разгоряченное тело, Катя пошла к двери.

Оторвав трубку от домофона, недовольно рявкнула в него:

— Кто там?

Но трубка молчала. Переспрашивать не стала, пошла назад.

— Наверно, ошиблись…, — она юркнула к милому, откинула одеяло и стала страстно целовать его тело, опять входя в неописуемое ощущение от близости с мужем. А он, тоже испытывал неудержимое желание в совокуплении. Все нежное и гладкое тело Кати покрыл своими страстными поцелуями. Его пальцы обследовали и погладили каждый сантиметр и уголок ее налитого от страсти тела, вновь и вновь возвращаясь к заветному зеву, войдя в которую, мужчина дарит природе и женщине свою копию, чудный продукт двух влюбленных сердец.

И два обезумевших от страсти тела, отдались друг другу без остатка и комплексов. Ни что уже не могло помешать в этом — ни шатание и скрип кровати, возможность быть услышанными детьми через две двери, ни непроизвольные стоны и «ахи», способные возбудить кого угодно, даже безнадежного дистрофика.

Прошло довольно много времени, пока два тела насыщались друг другом, и любовная утеха закончилась освобождением взрывоподобного содержания обоих тел. Кульминацией катания по кровати двух любящих сердец, стал бесподобный одновременный оргазм. От сверхвысокого давления, лица обоих надулись, и произошла непроизвольная задержка дыхания. Потом их тела начало трясти от неудержимого смеха, неуместного с точки зрения здравого смысла. Но их трясло, и они не делали попыток остановиться. Они наслаждались своими чувствами. Их потные тела источали утомление и удовлетворение. От прикосновения его губ к соскам, она все больше входила в веселый раж, и Катя, была счастлива, счастлива по-настоящему, ибо давно уже не испытывала подобного, поскольку муж, в последние годы, все дальше и дальше отделялся от нее. Так ей, по крайней мере, казалось. Может, она ошибалась. «Вон как классно получилось», — подумала она, всем сердцем удовлетворенная сексом. В ней даже пробудилось незнакомое чувство, какого она, никогда за совместную жизнь, не испытывала, но которого ждала, будучи еще сопливой девчонкой, придумав его после прочитанных любовных романов. «Неужели нельзя было, чтобы это произошло лет двадцать назад», — подумала она, все тише и тише водя руками по шелковистому телу мужа.

Ощущение того, что они живут в этом изумительном мире, где царствует такая прекрасная любовь и запах их секса, заполнившего всю комнату, пьянели и возвышали их над всем и всеми. Дыхание обоих плавно выровнялось, и они откинулись на спину в блаженстве и истоме. Они достигли вершины блаженства и наслаждений, и были довольны друг другом. Они получили то, чего хотели — удовлетворения плоти…

Если бы, все люди планеты, жили своими естественными чувствами, удовлетворяя свои страсти и наслаждения, добавив к этим компонентам разум и позитивные мысли, мы бы, возможно, состоялись как супер разумные представители сообщества Вселенной. Возможно, когда-нибудь, Создатель наш и проявит по отношению к человеку милосердие и подведет его к частичному переформатированию, изменив вид и форму бытия своего создания, запрограммировав его на подчинение Главному Закону Космоса — Любви и Доброте…

VIII

Народ высыпал из вагонов и стал расползаться по платформе, словно куча муравьев после дождя. Невозможно было проследить за кем-то конкретно, поскольку от многочисленного движения рябило в глазах. Сконцентрировав все свое внимание на вагоне, где появилась знакомая фигура жены, Митя стал наблюдать за происходящим.

— Ну что стоишь, встречай! — вполголоса приказал он, видя, что Абиг стоит, как истукан, не шевелясь, за толпой встречающих.

Митя сказал так, как-будто Абиг мог услышать его. Вот Катя подошла к Абигу, прижалась к нему. Митя про себя заметил, жена поправилась и потемнела приятным коричневым цветом, от жаркого среднеазиатского солнца.

— Что крутишь головой? Давай действуй, идиот!.. — опять скомандовал, и ругнулся Митя, раздраженно, хотя, конечно, прекрасно понимал, какое неловкое положение сейчас испытывает его «брат».

Честно сказать, просто подстава. «Я, тебе, набил бы твою бессовестную морду!» — подумал про себя Митя. Но, похоже, Абиг не воспринимал его мысли. Или наличие толпы ему мешало, или слишком большое расстояние, хотя Митя стоял за колонной, всего в тридцати метрах от родных. Как бы там не было, но Абиг не реагировал на его мысли. «Оказывается, не такой ты уж супер-пупер» — грустно подумал он. После Кати, к Абигу, прижался своим мощным телом сын, он взял чемодан и сумку, и широким уверенным шагом направился в сторону стоянки. Катя, что-то сказала Абигу, тот виновато улыбнулся и, озираясь по сторонам, схватив большую сумку, как щенок, поплелся за ней.

Абиг вел машину аккуратно и неспеша. Митя ехал за машиной Абига очень близко, чтобы не пропустить какие-нибудь детали этой поездки. Подъезжая к дому, Митя позвонил дочери Веронике. Но, после ответного вызова, прикольного «Суслик, суслик — я сурок. Прием!» — трубу взяла предпоследняя дочка Вика. После ее «алло», он в двух словах сообщил ей, что почти уже приехали и отключил телефон.

Довольно долго, Митя, наблюдал за окнами своей квартиры. Разные пакостные мысли проносились в его голове. То ругал себя последними словами, то тут же находил оправдание, надо же испытать жену. В кармане завибрировал мобильник. Посмотрев, что звонит Абиг, не стал отвечать, а кинул трубу на сиденье. Прерванные мысли опять вернулись к нему и стали тормошить его сознание нескончаемыми вопросами. «А зачем тебе это надо? Кому это надо? А как же она? Ты о ней подумал? Что будет, когда все раскроется?», — эти мысли терзали его душу, возвращаясь вновь и вновь в его голову. А в том, что раскрыться придется, он не сомневался, и сильного удивления от жены он тоже не ожидал, поскольку Катя уже давно была посвящена в теорию материализации мысли. Иногда даже подшучивала над мужем — говоря, что может ему на старости лет удастся вернуть объект первой любви и насладится любовью. Конечно, жена была жизненно практичной и реалистичной особой, и легкомысленный бред «чокнутого» мужа воспринимала как детскую безобидную шалость, хотя, очень часто ее возмущал тот факт, что он вечерами, после работы, пропадал в своей кандейке, забитой, от пола до потолка, книгами. Ей было обидно, постоянно ложиться одной в холодную постель и засыпать незаметно в ожидании мужа, который мог просидеть в своей конуре и до трех часов ночи. На этой почве у них регулярно вспыхивали скандалы, переходящие в бурные разборки. После скандала муж был очень хорош, но не более чем на сутки. И так, в течение почти сорока лет. Катя активно боролась с дурью мужа, но приземлить его, спустив с седьмого неба, ей так и не удалось…

От вопросов, поставленных перед самим собой, отвлек громкий стук металлических входных дверей подъезда дома. Митя поднял голову и увидел сына, который видимо, собрался ехать к жене. Подошел к машине, бросил сумку с подарками, из сумки торчала голова какой-то мягкой игрушки, на заднее сиденье и сел в машину. Завел мотор, но не тронулся, а с кем-то разговаривал по телефону. «Наверно, с женой», — подумал Митя. При ярком свете дворовых фонарей было видно, как он, время от времени, поглядывал на свои окна на втором этаже, где свет потух поочередно во всех комнатах. Машина сына резво выехала из парковки, и также быстро скрылась за углом дома.

Митя тоже посмотрел на окна. В сердце, что-то ёкнуло. Он завел мотор и тронулся. Объехав дом, остановил свой мерс прямо на остановке автобуса, напротив окна спальни, где еще горел свет. Через прозрачные шторы было видно, как перемещаются тени по комнате. Сердце так заныло, захолонуло, что ему стало плохо, в глазах потемнело и застучало в ушах. Это чувство было ему хорошо знакомо, хоть и казалось, всё уже прошло, теперь-то что ревновать? Ан, нет. Оказывается не ушло, не пропало это омерзительное чувство ревности, когда кажется, что готов весь мир разрушить и растоптать, лишь бы заглушить, удовлетворить в мести свой любовный порыв. Мощь этой фантазии такова, что она с легкостью раздробит гранит, выплеснет воду из реки, повалит деревья в лесу, как буря. Буйство воображения может довести до такой крайности воспаленный мозг противоположного пола, что в некоторых случаях мозг не выдерживает и человека просто вырубает на время — это в лучшем случае, а в худшем, ревнивец или ревнивица — потенциальный клиент «дурки».

Свет потух. Кувалда ударила точно в темечко. Через радужную пелену слез Митя смотрел в окно и ждал, когда загорится свет. «Не может быть, не может быть…», — пронеслось в голове, — «скорее всего он ушел».

Запустив мотор, он рванул к подъезду и интуитивно ожидал, хотел, чтоб так и случилось, встретить Абига. Но его не было. Дорога была пустынна и враждебна, попадая под колеса мерса своими бордюрами. Резко затормозив у подъезда, он взглянул на окна своей квартиры, они были безмолвны и мрачны. У него еще была надежда, что двойник в кухне разместится на кресле-кровати. «Дурак! Как, он может спать на кухне. Когда жена только-что приехала, истосковалась по мужу. Во, дурак! Ну что, дебил, допрыгался?..», — он мигом выскочил из салона и устремился к двери. Стал шарить по карманам, совсем позабыв, что ключей у него не было, и нет. Дрожащими пальцами набрал номер квартиры и нажал «вызов», стал ждать. Долго, очень долго… хотел было повторно нажать, но зашипело, и прогремел недовольный, возбужден-ный рев львицы: «Кто там?».

Он все понял. Это произошло… Не ответив, прижался к стене, ноги предательски не хотели удерживать обмякшее тело и мелко задрожали. Глухой стон вырвался из глубин пораженного, когда-то могучего тела, и силы покинули его.

— Вам плохо?

С усилием приподняв веки, он увидел соседскую девчонку, которая недавно переехала в новую квартиру с родителями.

— Нет-нет… все хорошо… — Митя выпрямился и, осторожно спустившись со ступенек, пошел к машине.

Как только захлопнулась дверца авто, его взорвало — глухой, надрывный рев смертельно раненого тигра, заполнил салон. Голову, плечи, туловище трясло так, как-будто супертяжеловес, боксер Валуев, колотил Митю своими пудовыми кулачищами. Из перекошенных от страданий уст, вырывались клокочущие всхлипы, обильно перемешанные со слезами, соленость которых он чувствовал. Потом пропало все — чувство времени, ощущения. Только давление в груди разрывала мышцы, заполнив кровью все пространство в организме, а также болью и страданием. А кого винить, сам же накликал на свою бестолковую голову? Прошел целый час. Боль притупилась и глухо ныла. Ужасно болело голова. «Как бы не крякнуть…», — подумал Митя, как-то отвлеченно и будто о другом человеке. Визуально, он, будто ушел в себя, став совсем маленьким. А весь окружающий мир, ему казался огромным и далеким, ему было знакомо это чувство, он называл его «внутренним взглядом». Такое с ним происходило не единожды, и он знал, что нельзя допускать чтобы окружающие предметы «уходили» чересчур вдаль — это опасно для зрения и мозга. Он усилием воли, вновь и вновь, возвращал себя в реальность. Минут через двадцать он тронулся и, потихоньку поехал на дачу. Он тупо смотрел на уныло набегающую дорогу. Ни о чем не думалось…

Проснувшись, Катя все не решалась приподнять веки, боясь, что вчерашнее видение исчезнет, унося всю сладость секса и нового чувства, проснувшегося ночью. Она прислушалась к дыханию мужа, и ничего не услышав, осторожно приоткрыла один глаз в паническом страхе, что откроет глаз, а его, мужа, не будет рядом, и всё, что было, просто сон, плод фантазии, истосковавшегося по мужской ласке, организма женщины. Но, он лежал рядом с открытыми глазами и упорно что-то высматривал в потолке.

— Ты что лекарство принимаешь? — беспокойно спросила она, учуяв запах лекарств.

— С чего ты взяла? — встрепенулся муж, повернув голову в ее сторону.

— От тебя больницей пахнет, — приподнявшись на локоть, она буравила его полуоткрытое тело и лицо своим взглядом, — не могу понять…

— Что?

— Изменился ты здорово, вроде ты, и в то же время, вроде бы не ты. Никогда такого не было, сколько раз тебя оставляла одного! Ты всегда, после разлуки, худой и черный, смоляной даже, а тут такой хорошенький и гладкий. Что-то подозрительно. Может, нашел кого-то? А?.. — игриво вопрошая, она коснулась губами его кожи на груди.

Оторвалась и удивленно проронила:

— Митя в чем дело? Раньше от тебя потом пахло, а теперь лекарствами?

Прямой вопрос и внимательный взгляд смутили мужа, и по нему было видно, что в нем идет какая-то внутренняя борьба. «Возможно, он провинился», — заметила про себя Катя.

— Если ты нашкодил, я не удивлюсь. Я тебе уже говорила, что меня это, теперь сильно не трогает. Вешаться не побегу, не волнуйся. Можешь даже не рассказывать, мне это не интересно…

Она поднялась с постели и стала натягивать на себя нижнее белье. Заметив, что муж очень чувственно смотрит на нее, опять села на постель.

— Что с тобой? Ты меня удивляешь… я такого взгляда, никогда раньше не замечала…

Все остальные слова застряли во рту, поскольку муж, повалив её, страстным поцелуем прильнул к опухшим от ночных поцелуев полным губам Кати, и стал неистово покрывать лицо, груди, с которых с треском слетел лифт, поцелуями. От нежных прикосновений, соски набухли и обрели красно-коричневый цвет, маня и кружа голову, ее единственному и такому ласковому зверю.

Страсть опять обуяла их, они стали забываться, уходя все глубже и глубже в свои ощущения и предаваясь неописуемым удовольствиям и наслаждениям. Губы мужа, все ниже и ниже щекотали ее разгоряченное и мелко дрожащее, нежно пахнущее самкой, тело. Его нетерпеливые пальцы теребили пушок на лобке, неожиданно рука подсовывалась под ягодицы и рывками ласкала их. А из уст, взбешенного от секса мужа, вырывался рев зверя, который ублажал ее слух и заставлял полностью сбросить все страхи и ложную стыдливость. Катя тоже водила руками по любимому телу, удивляясь гранитной эрекции детородного органа любимого…

— Баба-а-а!.. Деда!.. — громкий крик и дробь кулачков по двери, мгновенно оторвали два слившихся в совокуплении тела. Она, сидя, а он, стоя перед ней на коленях, смотрели друг на друга растерянно, не понимая, что происходит. Их сознание не хотело возвращаться в действительность бытия, их организм не хотел подчиняться разуму и требовал продолжения любодействия и удовлетворения.

— Баба! — и опять, кулачки внука стали выбивать барабанную дробь по полотну двери.

— А-а? — отозвалась Катя и, улыбаясь мужу и указывая глазами ему ниже пояса, тихо произнесла, — одевайся быстрее… кино кончилось…

Накинув на упругое обнаженное тело цветной халат, пошла к двери, на ходу застегивая пуговицы, в дверях обернулась, посмотреть, оделся ли муж, и повернула ключ…

IX

Лучи утреннего солнца весело упали на зеркало, висевшего на стене, у которого по утрам, Митя скоблил электробритвой свои челюсти и щеки, и, отскочив, прыгнули ему прямо на лицо. От прикосновения ласковых зайчиков, он проснулся, и учуял, сквозь закрытые еще веки, приглашающие к побудке лучики солнца. Он лежал и смотрел, не разлепляя век, на светло-розовый цвет жизни. Постепенно в голову стали «собираться» мысли. Вчерашних, мрачно-темных мыслей уже не было, хотя и проспал немного. Правда, в «котелке» стоял некий легкий неконтролируемый шум, который, кстати, думать не мешал. Конечно, все что произошло с Митей, по большому счету для него не было категоричной неожиданностью, поскольку такой вариант развития событий он, в мыслях, все-таки допускал, хотя внутренне и не хотел признаваться в этом, оправдывая себя в своем не совсем чистоплотном поступке.

То, что человеческая жизнь есть очень жестокая драма-трагедия, с непрерывной цепочкой утрат близких тебе людей, он давно понял, но так близко к его родному гнезду это понятие еще не подходило, обдав своим ледяным крылом, от чего все внутри застыло и перестало чувствовать. Ему все казалось, что утраты его не коснутся, так как, он их не хочет, и очень плохо себя представлял в роли страдальца, но жизнь человека непредсказуемая череда марафонского бега с препятствиями, большинство которых скрыты от взора и других чувств человека, и представляют иногда, серьезную угрозу для физико-психологического состояния его организма.

Прошептав: «Господи помилуй!», — он резко вскочил с постели, заметив, что уснул, не раздевшись, после изнурительной бессонной ночи. Свесив ноги с дивана, он тупо уставился на кошку, сидевшую на стуле и внимательно наблюдавшую за хозяином своими черными вертикально-узкими немигающими зрачками.

— Однако, похоже, я тебя потерял…, — вслух, почти траурно проговорил Митя, думая о Кате, без конца вспоминая вчерашний вечер, стараясь подобрать для себя достойную уважения роли. Но, кроме как жалости к себе, он ничто не находил и не испытывал, получилось очень скверно и необдуманно, словно этот поступок совершил пятнадцатилетний пацан, у которого граница между «хорошим» и «плохим» очень размыта и неустойчива.

Получилось, почти как в песне — «на перекрестке семи дорог…». Вся наша жизнь похожа на разветвленную дорогу, на каждом перекрестке мы ищем указатели направлений, предаваясь случайностям, двигаясь на «авось», игнорируя подсказок своей интуиции. Набиваем в результате этого беззаботного движения, кучу шишек и синяков, стараясь подыскать виноватых в наших неудачах и просчетах, хотя все придумали и импровизировали сами, несильно потрудившись над составлением плана и маршрута своего продвижения по дороге своей судьбы.

— Ну что ж… Что получилось, то получилось. Надо смириться и жить дальше. Вообще-то, между нами «черная кошка» уже давно пробежала, и только дети сдерживали этот распад, полуразрушенной нашей семьи, — констатировал он вслух вполголоса, и стал умываться и чистить зубы.

Он, как робот, вышел во двор, посмотрел на ребят, кивнул головой на их приветствие и пошел в зону хозпостроек, чтобы накормить скотину. Автоматически подсыпал зерна курам и кинул подвяленной травы-зеленки кроликам. Выпустил голубей из голубятни и кинул несколько горсточек пшеницы прямо на плоскую крышу строения, уже ни о чем не думая. Вернувшись назад к ребятам, призадумался, старясь выудить из словомешалки в голове какую-нибудь рациональную фразу, но ничего не найдя подходящего, спросил случайными словами, которые упали на язык, обращаясь к бригадиру, к Чику:

— Слушай, материала достаточно, а то мне сегодня некогда с вами заниматься?

— Да! Работы почти завершены. Сегодня будем заниматься косметикой. У тебя очень утомленный вид и тебе следует, наверное, отдохнуть. Мы справимся сами, — откликнулся ровным голосом тот.

— Если что, брякнешь в трубу. Я смотаюсь на море.

— Хорошо. Не волнуйся, все будет хорошо.

Запустив мотор, Митя подождал, пока двигатель чуть про-греется и, по-голливудски, лихо рванул с места. Колеса мерса многократно застучали по булыжной дороге, проложенной немцами еще до войны. Секунды, и авто скрылось за крутым поворотом узкой дороги, юркнув в густую зелень близкорастущих, к проезжей части, полувековых деревьев.

Балтийское море, всегда было для Мити, каким-то загадочным и таинственным объектом его фантазий юношества и более взрослой жизни. Насмотревшись кинофильмов советского периода, он ассоциировал Балтику великими тайнами: потерей «Янтарной комнаты», секретными базами фашистов, оставленных после их бегства из окруженческого котла, организованного советскими войсками в весну победного года.

Когда на самом деле он увидел море, к прежним предположениям добавилось мрачное и удручающее чувства страха перед этой громадиной. Оно, море, было действительно страшное и опасное. Если, теплые воды южных морей дают человеку чувство беззаботности и веселья, то холодные и массивные волны Балтики, оторвав твои ноги от спасительного дна и швырнув тебя на гребень волны, загоняют в твой желудок неосознаваемое чувство животного страха, парализовав все твои органы и конечности, заставляя тебя панически махать своими «граблями» к берегу. И когда ты видишь, что твои усилия тщетны — тебя начинает уносить в море, то весь твой организм подчинится только страху и это даст тебе, между прочим, шанс на выживание, ведь ты своими ногами и руками начинаешь вытворять такое, что море отступает и отпускает тебя из своих тяжелых объятий. И только нащупав, кончиками пальцев ног каменистое скользкое дно мелководья, до тебя дойдет, что ты действительно был в полушаге от гибели по своей дурацкой удали. После одного, такого эпизода в море, Митя больше ни разу не рискнул отдаться во власть стихии, а любил наблюдать за этим монстром издали, сидя на расстоянии не менее двадцати-тридцати шагов от плещущихся и бурунующихся темных волн. С этой позиции море уже не было таким страшным и агрессивным, можно было спокойно порассуждать обо всем, что придет в голову. Митя сел на свое излюбленное место, на теплые железобетонные плиты от старого полуразрушенного людьми и временем причала, и пересилив себя в воспоминаниях, решительно остановил бег мыслей в голове. Минуты три, он ни о чем не думал, просто наслаждался солнцем, морским бризом и пронзительным криком чаек, которые время от времени камнем падали на воду, выхватив корюшку, взлетали опять вверх, по пути, одним движением головы, проглотив блещущую в солнечных лучах мелкую рыбешку. Тут память, опять вернулась к его первой любви…

X

Пробыв на даче Федора Ивановича четверо суток, Митя на пятый день собрал свои вещи в сумку и рюкзак, и направился к калитке, но тут увидел, что на остановке хозяин сошел с автобуса. Поставив сумку на землю, он стал дожидаться Иваныча.

— А ты, что, уже собрался уходить? Вроде бы говорил, что неделю рассчитываешь у меня пожить? И рассчитался со мной за неделю, не понятно, — скороговоркой проговорив, сунул свою пятерню Мите и твердо пожал протянутую руку, — может, что не понравилось? Скажи, я устраню.

— Нет, нет, Иваныч! Все было отлично, просто не по мне это — бесцельно валяться в саду целыми днями. Там меня общежитие ждет и работа. Я сам думал, что недельку отдохну, но уже устал от такого отдыха. Не могу я один. Всякие темные мысли лезут в голову, к людям надо выходить, общение требуется.

— И то верно. В твоем возрасте, уже через сутки начинает стучать в висках, по себе знаю. Для таких молодых, как ты, общежитие — самое то место. Держи сдачу! — вытащив из кармана «трешку», протянул купюру Мите.

— Иваныч! Вы что? Не возьму, договорились, и все тут. Считайте, что я свою неделю у вас пробыл. Ну ладно, я пошел…

Федор Иванович притянул Митю к себе, похлопал отеческими хлопками по спине и дрогнувшим голосом проговорил:

— Ну, сынок! Прощай! Желаю тебе, чтоб ты в этой жизни нашел свое счастье, и чтобы место в ней оказалось удачным и легким. И чтобы хороших людей на твоем жизненном пути встречалось больше, чем плохих. Если вдруг понадобится квартира, то моя дача в твоем распоряжении, знай об этом.

— Спасибо Иваныч, я не забуду вашу доброту.

Взяв сумку в руку, Митя зашагал в сторону остановки. Через несколько шагов обернулся, чуя затылком взгляд Иваныча. Да, хозяин действительно стоял и провожал взглядом Митю, который не мог знать, что в голове Иваныча застряла болезненная мысль. «А ведь, мой сын тоже мог бы быть уже таким, — сверлила мозг пронзительно-обидная фраза, — если бы моя дура не сделала аборт при первой беременности». Тот, необдуманный женой аборт, здорово попортил жизнь им обоим. Федор Иванович так и не смог простить жене ее ошибку. И только внутренняя порядочность, помешала ему бросить ее, и уйти к другой женщине. А ведь мог он, тогда, это сделать, так как в то время к нему клеилась одна дама на работе. С этой порядочностью, он так и прожил тридцать пять лет совместной жизни в бездетстве и глухой обиде на жену.

— Да… — тихо протянул Федор Иванович, наблюдая как Митя садится в автобус и помахал вослед, в ответ на поднятую в прощании руку Мити, — зря! Надо было уйти тогда… — его губы задрожали в нервном тике.

Окружающий мир, вдруг, разом стал расплывчатым и враждебным. Он резко повернулся и уныло, горбясь, тихо пошел вглубь сада…

Не прошло и недели, как Митя стал в общежитии своим парнем для окружающих. Хотя, он был немного замкнутым в себе, но, тем не менее, ребята его зауважали. Физически слабые — за то, что в его лице почувствовали защиту, а сильные — за то, что в этом угловатом парне видели себе ровню, которого просто так не обидишь. Да и характер у Мити был довольно сносным. У него можно было подзанять червонец до получки или аванса. За прошедшую неделю, уже четверо ребят из соседних комнат ходили у Мити в должниках.

Убежденно, он не пил, не курил, скромно питался, почти никуда не ходил, в его карманах всегда позвякивало. И все ребята узнали, что он не жмот и не скряга. Только ребят удивляло то, что человек, отслуживший два года в армии, имеет немалые деньги. Он, в первую же неделю, купил семь выходных костюмов, фотоаппарат «Зенит» последней модели, классную дорогую гитару и радиолу «Урал 111», которая недавно появилась в продаже. Они же, ребята, не могли знать, что в военно-строительных частях, солдатам-строителям платили реальные деньги. Зарплата хоть и была не очень высокой, но ее хватало на то, чтобы оплатить коммунальные услуги, ежемесячно приобретать зубную пасту, сапожного крема, туалетного мыла, белого материала для воротничков, пасту «Гоя» для чистки блях и пуговиц, почтовых конвертов и ручек. Кроме того, военнослужащие имели возможность часть денег от зарплаты тратить на усиленное питание. Это были: ежедневные дополнительные двадцать граммов свежего сливочного масла и коржик на ужин, и что немаловажно, в субботний день, строевой и политической подготовки, и в воскресный, выходной день, солдаты наслаждались почти домашней пищей, пловом или макаронами по-флотски. Все это готовилось гражданскими поварами-женщинами, из свежего жирного свиного или говяжьего мяса, а также утром подавалось молочное блюдо — каша рисовая, либо макароны, кстати, в наше время этих макарон нет вообще, уникальных по вкусу итальянских трубочек. И совсем уже детская радость — на воскресный ужин, солдатский стол украшал разнос с пирожным, либо приличными кусками торта с жирным кремом.

Оставшаяся часть заработка, это восемьдесят-сто рублей, перечислялась на счет солдата-срочника. На дембель, если военнослужащий в течение службы не снимал со счета наличными, каждый солдат уходил в запас с кушем, примерно в две тысячи рублей. Очень большие деньги в те времена. Например: Митя, свой шикарный шерстяной, черный с полосками, костюм, купил за сто сорок рублей.

Радиола была гордостью всех ребят, так как выставленная в окно Митиной комнаты на втором этаже, она целый день развлекала всю разношерстную молодежную публику, проводящую выходные два дня на спортплощадке, под окнами общежития. Ребята, по очереди, забегали в комнату и переставляли большие грампластинки, когда музыка прекращалась, проиграв все пять-семь композиций. У Мити собралось много разных грампластинок. Ребята приносили поиграть свои пластинки и оставляли у него, твердо зная, что они не пропадут, никто их не сломает, поскольку пьянство в комнате, с приходом Мити в холостяцкую семью, прекратилось, хотя на эту тему разговоров между ребятами не было. Какая-то внутренняя сила этого, вновь прибывшего парня, не позволяла прежним хозяевам комнаты нарушать правила общественного совместного проживания.

В общежитии, жизнь молодежи, была довольно веселой и беззаботной. Кто-то уходил на свидание, надушившись тройным одеколоном или «Сиренью». Другие собирались в одной комнате, отмечать чей-то день рождения, шумно, с музыкой и, конечно, с дракой в коридоре. А кто-то, коротал вечера в красной комнате, где рядом стояли столы со стульями, за которыми парни и девчата играли в шашки и шахматы, пролистывали журналы и газеты, которых было в изобилии. Иные смотрели телепередачи, с громкими возгласами, при просмотре футбольного матча или хоккея. Жизнь молодая кипела и бурлила.

В один из таких вечеров, Митя осмелился подойти и сесть за столик, где она, одна, молча, задумчиво сидела за шахматной доской, указательным пальцем выписывая круги перевернутой шашкой по клеточкам доски.

— Вы позволите?

Она кивнула головой, не прекращая свою игру, нежного, с подкрашенным красным ногтем, пальца. Девушка, не мигая, смотрела на него, отчего, он немного смутился, на его щеке появился бледный румянец. «Она, наверно не хотела», — подумал он, и все слова, которых он выучил и приготовил для ее ушей, вмиг улетучились и бесследно исчезли. Прошла целая вечность, пока он нашелся что-то глупое и банальное сказать:

— Может, поиграем? — он кивком, показал на шахматы, подумав: «Не согласится, уйду».

Она опустила свой красивый взгляд. Он успел заметить, девушка, в своей растерянности, поспешно и молча, стала расставлять белые шашки на клеточки со своей стороны, а черные, пальцами руки передвигала в его сторону. С переменным успехом, они проиграли весь вечер, почти молча, хотя у Мити в голове было масса слов, что он хотел произнести. Он думал, что скажет, но так и не смог произнести, даже одного. Язык во рту был таким огромным и непослушным, что не было никаких сил, чтобы вытолкать изо рта скопившиеся слова. Он сопел, краснел, пытался, но тщетно. Слова застряли в нем, как будто их опутали колючей проволокой. Она тоже молчала. Почему? Он не знал. Ее молчание, он вменял себе в вину. В голове крутилось: «Она не хочет, а я ее держу. Ей, просто неудобно меня послать, подальше».

Но, тем не менее, какая-то сила прибила его зад к стулу, двухсотыми гвоздями, и не позволяла отойти. И, только проводив ее до комнаты, на третьем этаже, наконец-то, нерешительно осмелился спросить, еле ворочая языком:

— Вас как зовут?

— Таня…

— А меня, Митя.

— Я знаю, с первого дня, — она улыбнулась.

Он, от ее улыбки, совсем онемел, и уже не смог вымолвить больше ни слова.

— До свиданья, — взмахнув рукой, она упорхнула в свою комнату.

Он стоял, как истукан, члены его не слушались его разума. Кровь, огромными молотками стучала в голове до головокружения; в груди, вот-вот сердце выскочит; в штанах — руки засунул в карманы, чтобы никто не заметил его неблаговидную форму.

Услышав, что по лестнице поднимаются девчонки, он поспешно пошел им навстречу, перепрыгивая через две-три ступеньки бетонного марша…

В каждый вечер, они играли в шашки, машинально водя кругляшками по доске, иногда произнося какую-нибудь фразу, которая была невпопад и некстати. Разум не контролировал их действия и речь. Их контакт происходил на уровне чувств, сенсорных ощущений. Беглые взгляды, учащенное дыхание, нервные движения от прикосновения рук — все это, делало их немного странноватыми и уязвимыми. Но, Ангелы-хранители, двух влюбленных сердец, строго следили за всем, эффективно охраняя их от постороннего вмешательства во взаимоотношения молодых. За все эти дни, к ним никто не подходил, не мешал.

Происходило платоническое слияние двух сущностей, которые с каждым днем, все более и более взаимопроникали друг в друга, на уровне какой-то эфирной субстанции. Они уже не могли прожить друг без друга даже минуты, секунды. Выскочив из метро, на станции «Павелецкая», он иногда, не мог дожидаться автобуса и бежал галопом до общежития, которое находилось почти напротив МИФИ (Московского инженерно-физического института). Быстренько умывшись, почистив зубы, переодевшись, он прыжками спускался в красный уголок и садился за их столик, по стечению каких-то странных обстоятельств, его никто не занимал, и ждал ее появления, поглядывая в окно. Она с работы приходила на час позже, поэтому Митя мог наблюдать, как ее каблучки ритмично, барабанной дробью, простучат по тротуару. И буквально через пятнадцать-двадцать минут, ее девичий, налитой и такой желанный стан, появлялся в дверном проеме большой красной комнаты, с загадочной улыбкой, на полных нецелованных губах, от которой он млел и тупел. Только через неделю, насыщенной сумбурным, но сладостным и желаемым обоими состоянием, Митя, наконец, отважился пригласить ее на свидание.

— Может, пойдем, погуляем? — с трепетом изрек он, приглашая объект своего обожания на давно «перезревшее» свиданье.

— Да, конечно…, — отреагировала она мгновенно, — только я к себе поднимусь на пять минут. Ты меня подожди там, под каштанами, я мигом.

Действительно, не прошло и десяти минут, как он присел на скамейку с массивными чугунными ножками, как она, почти бегом, приблизилась к нему. Он вскочил, не отрываясь, смотря ей в глаза, в которых лучезарно светилась, яркостью молнии, любовь. Он неожиданно почувствовал, что больше ничего не мешает. Ушли в тартарары застенчивость и робость. Он вдруг почувствовал, что какая-то сила поднимает его над землей, и на лопатках появились крылья. Секунда, и два влюбленных человека, слились воедино, в страстном поцелуе, под огромным каштаном, на котором, мечущиеся от любовного ветра пахучие листья, «затараторили» тысячами бесшумных голосов — оду двум влюбленным, чьи сердца, наконец-то, нашли друг друга в таком огромном городе. Взяв ее голову, нежно, двумя руками, он покрывал ее лицо ласковыми поцелуями. Его губы, щекотали ее влажные от счастья глаза. Она весело и радостно, смеясь, поддергивала веками от щекотливых прикосновений его страстных губ. Весь, дрожа, до последней клетки организма, Митя все ниже и ниже опускал свои поцелуи. То вдруг, хватал горячими и мгновенно пересохшими губами мочки ее ушей, на которых висели веселенькие золотые сережки, тихонько и нежно покусывал их своими зубами. Таня, жеманно делала вид, что хочет оторваться от его губ, но любовное притяжение все плотнее и плотнее прижимало их тела друг к другу. Не было в мире силы, способной оторвать два слившиеся в страсти тела.

Митя, обезумев от любви и страсти, резко оторвался от её ушей и, «нырнул» опухшими губами прямо в декольте, где манящая прорезь межгрудья зазывала его взор, с возможным обещанием исполнения его юношеских фантазий. Неожиданно для себя, он учуял запах материнского молока. Это было так кайфово, что у него закружилась голова от детского счастья. Он страстно и знойно покрывал, своими поцелуями, часть упругих грудей. Он блаженствовал и готов был на все. Разорвать на ней все и обнажить такое желанное тело…

— Тише, тише… — дрожащим голосом, отрывисто проронила она, — совсем светло, люди увидят.

На самом деле, было уже сумрачно, а в тени деревьев, почти не видно. Только отблески уличных фонарей отображались, на листьях каштана, мигающими точками искусственного света.

Таня, взяв его голову, осторожно оторвала от груди своей и приподняла, заглядывая в глаза, обезумевшие от страсти.

— Вон ты, какой!.. Я даже потерялась от твоих ласк. Давай, посидим с тобой здесь, успокоимся, а то у меня аж сердце выскакивает из груди. Чуешь? — спросила кокетливо, прикладывая его руку к своей груди.

Митя, ничего не мог сказать в ответ. Его рука ощутила упругую, горячую грудь своей избранницы. Его молодой организм, еще не познавший женских прелестей, совсем вышел из-под контроля его разума, и плоть требовала удовлетворения. Он, дрожащими от волнения и хотенья пальцами, отстегнул пуговицу ситцевого, в цветочек, платья, потом другую, прислушался к ней, но она только отрывисто и тяжело дышала. Он понял, что расширение зоны действия разрешается и, смело вытащил горячую и пульсирующую, как ему тогда показалось, скорее всего, это его рука колебалась в унисон его сердечным ритмам, ближайшую к себе ее левую грудь, и замер от увиденного чуда. Даже в такой темноте он увидел, что она бела и прекрасна. Темный сосок, резко выделялся на белом фоне. Пахло молоком и радостью младенца. По его телу волнами пробежала дрожь, волосики встали «на дыбы», Митя вздрогнул от неожиданного ощущения. Таня, почувствовав его состояние, взяла его голову руками и прижала к груди. И тут же, сама высвободила вторую грудь, расстегнув еще две пуговицы. И теперь, это неописуемое творенье природы, красовалось пред его взором, маня и приглашая к испытанию, испытания счастьем и удовлетворением желаний.

Он целовал ее груди, нежно сосал соски, тихонько рыча, и чувственно поглаживая руками. От ее невольного, еле слышного стона, он приходил в такой азарт, что не будь тех норм поведения того поколения, к которому принадлежали наши герои, конечно, кульминацией этих действий закончились бы совокуплением двух влюбленных тел и сердец. Но, к великому сожалению, скорее к счастью, тогда не было принято, вот так сразу, без долгих ухаживаний, без замужества, отдаваться своему, даже самому любимому парню. Иногда, эти ухаживания, продолжались несколько лет, изматывая молодые тела воздержанием, заставляя их заниматься мастурбацией, не нарушая девственности. Правда, парням было чуть полегче, поскольку не очень принципиальные, имели возможность заняться половым актом со старыми девами, а также вдовами или замужними женщинами, которые не очень-то соблюдали нравственные устои того времени. Ну, а принципиальным парням, оста-валась одна возможность, заняться рукоблудием, которое тогда называлось онанизмом, правда, такой факт являлся объектом обсуждений и насмешек, если вдруг получал огласку среди друзей и знакомых.

Прошли две недели таких ласк и ухаживаний, прежде чем они оказались у Тани в комнате одни и, на вершине чувств, упали на железную пружинистую кровать, где Митя позволил в первый раз провести по упругим бедрам рукой. Но, как только рука хотела попасть в ее трусики или пощупать лобок, покрытый шелковым мехом, так Таня начинала вырываться из-под него, и ему, приходилось отступать от намеченной цели, мириться с этим, так как, в противном случае, можно было потерять даже эту радость, которую ему дарила судьба.

После таких свиданий, Митя еженощно менял трусы перед сном, поскольку они колом стояли от его семени. И довольно часто приходилось переодеваться по утрам, так как, ночные эротические сны, приводили его организм к неизбежному семяизвержению, виртуальному оргазму…

В двадцатых числах июня месяца, в воскресенье, Митя с Таней, договорившись еще накануне, с утра собрались ехать в Архангельское, отдохнуть. Рыцарь, тремя прыжками забежал на третий этаж и постучался в дверь. Услышав «да», влетел в комнату. Все обитатели, девичьей комнаты, были уже на ногах и активно помогали друг другу прихорашиваться. Кто-то волосы расчесывала, кто-то красила подруге губы помадой и ресницы черным карандашом.

— Физкульт привет, девчонки! Какие вы все красивые! Вы что, все на свидание собрались? — весело полушутя, спросил Митя.

— Вам можно, а нам нельзя разве? — отозвалась, также весело, Надя, спортсменка-перворазрядница по волейболу, очень активная девчонка на пару лет старше наших героев.

— Почему же нельзя, можно! Я был бы рад каждую из вас пригласить на свидание, но к счастью, занят…

— О-о-о! Расхорохорился петушок, три дня тому назад, нельзя было слова из него вытянуть, — парировала, самая старшая из женской гвардии, Тамара, подводя у зеркала свои брови карандашом.

— Так у меня, как у того петушка, горло еще не созревшее было, поэтому и молчал, — весело отшутился он.

— Ну все, я готова… Посмотри, я хороша? — подойдя вплотную, заглянула в глаза Мите.

— Божественна… — сглотнул слюну, чуть не подавившись, влюбленный рыцарь.

— Девчонки! Мы полетели, не скучайте, — Таня, послала воздушный поцелуй, — стоп! — она остановила Митю в дверях, — Пока все девчонки хорошенькие, сфотай нас!

Митя снял с плеча фотоаппарат, отошел к окну, долго перетасовывал девушек, одну краше другой, наконец, поймал желаемую композицию и несколько раз щелкнул затвором «Зенита».

— Только не забудь фото отдать, а то забудешь, и мы даже не узнаем, какие мы на карточке получились, — затараторила двадцатилетняя Ирка, уроженка Тернополя, веселая хохлушка из хлебосольной Украины.

— Вы все такие красивые, что фото без моих рук само проявится, — также скороговоркой, ответил Митя, — ну, пока!..

Изобилие разнообразных лестниц, ступеней, терасс, статуй и бюстов поражало своим великолепием и излишеством. Усадебный ансамбль Архангельское в стиле классицизма, восстановленный в восемнадцатом веке Бове, Тюриным и другими архитекторами, скульпторами и художниками, во всей красе предстал пред взором наших влюбленных героев. Архитекторы, создатели усадьбы, используя колоннады, галереи и фонтаны добивались в своих творениях величавости и гармоничности с окружающим ландшафтом. На первый взгляд, при всей своей оторванности от народа, эти сооружения, тем не менее, очень даже соразмерны российскому человеку. Конечно, парня из чувашской глубинки, никогда в своей жизни, не видавшего подобного великолепия, можно понять и по-доброму посочувствовать, глядя на его изумленное лицо и приоткрытый рот. Он без конца щелкал затвором фотоаппарата, запечатляя Таню на фоне фонтанов, статуй и бюстов. Она не хотела специально позировать перед объективом, поэтому Мите приходилось это делать незаметно, вследствии чего, и получились качественные снимки.

Почти целый день пробыли они в Архангельском, где толпы народа так же, как они, отдыхали и наслаждались этим благолепием, не спеша передвигаясь по бесконечным ступеням, либо сидя на вычурных скамейках. Митю особо поразили статуи. Человеческое тело, отображенное в работах Витали, Фаль-коне, Бушкардоне и других, возбуждало его воображение и желание. Он даже искоса поглядывал на Таню, боясь, что она заметит чрезмерное его внимание к обнаженным каменным образам.

В залах главного и малого дворцов, наши герои находились довольно долго, любуясь работами Дейка, Буше, Тьеполо и других художников, которые в своих работах отражали все богатство действительности своей эпохи — передачей света и чувства пространства, человека и его тела, среды его обитания. Гиды в залах, довольно внятно и доходчиво рассказывали об этих картинах, статуях, бюстах. Митино внимание особо привлекло гипнотическое черно-мраморное, обнаженное тело, лежащей Авроры.