Бесплатный фрагмент - A.S.Y.L.U.M: Дети Сатурна

Мудрый вождь приручил небо и землю,

Преодолев влияние холодных фронтов,

Принёс урожай богатый.

Ой, хороши чучхейские методы земледелия!

Хотя и неурожай на шаре земном,

У нас выдался богатый урожай.

Журнал «Корея», (№1, 1982)

Глава 1. В путь

Поезд расслабленно пел вечную песню о путешествиях, о счастье дороги и радости неожиданных встреч с неординарными попутчиками. Колеса выстукивали умиротворяющий ритм, и все предметы в купе как будто подпевали им, создавая общую мелодию.

Единственная соседка Насти Касьяновой, громогласная рыжая женщина лет сорока пяти с безумно завитыми волосами, уже второй час рассказывала душераздирающую историю о том, как пытается зачать от двадцатисемилетнего любовника, чтобы увести его из семьи, и зачем-то выпытывала детали фертильной жизни девушки.

Однако та давно перестала внимать смыслу её речей. «Тук-ток-ток-тук», — Настя всего лишь слушала, как звонкая ложечка бьётся о край стакана в его металлической клетке, и пыталась наложить дорожно-поездную симфонию на какую-то знакомую песню. Ближе всего было «Set the Controls for the Heart of the Sun» — почему-то в дороге ей всегда лезли в голову именно Pink Floyd — и девушка просто отпустила все мысли, медленно погружаясь в мелодию в своей голове.

Впереди её ждало что-то очень нехорошее и одновременно захватывающее — и чем ближе поезд продвигался на север России, тем крепче становилось это предчувствие. Тревога и дикое любопытство смешались в дьявольский коктейль, а сердце то и дело замирало от ужаса. Она не знала, что её ждёт впереди, в Кальхиноре, но не идти туда было нельзя. Словно какая-то невидимая рука схватила её железной хваткой и безжалостно тащила, вперёд и вперёд, навстречу чему-то величественному и страшному. Настю в плен взяло чувство долга; какая-то миссия предстояла ей, чьи контуры она не могла ни проанализировать, ни нащупать даже интуитивно. Похожее ощущение возникает у человека, который стоит на краю пропасти, собираясь прыгнуть с тарзанки.

— И что ты думаешь, — продолжила соседка увлекательную историю из жизни своей дальней родственницы, большую часть которой Касьянова пропустила, — она разрушила всё своими руками! Спалила и сарай, и хату. А её всего-то и припугнули, что отберут детей. Я не думаю, что они сделали бы это — просто хотели, чтобы Анна Михайловна лучше выполняла свои материнские обязанности. Но в её-то возрасте… Женщина давно выжила из ума.

— Когда имеешь дело с безумцами, нужно очень аккуратно планировать свои действия, — ответила девушка. — Одно неверное движение — и будет взрыв. Даже психически здоровый человек выкидывает странные фортели, если его загнать в угол, что уже говорить о сумасшедших…

— А ты, когда попадаешь в безвыходные ситуации, как себя ведёшь? — внезапно сощурились глаза женщины. В её интонациях появилось что-то следовательское.

Брюнетка слегка задумалась, меланхолично помешивая сахар в стакане. Она глядела в своё отражение в пыльном окне и никак не могла себя узнать: те же тонкие, классические черты лица, те же умные серые глаза, те же тёмные волосы, собранные хвост… Только сейчас это всё принадлежало как будто чужому человеку, который с холодным любопытством разглядывал её по ту сторону стекла.

— Я иду ва-банк, — наконец созрела Касьянова. — Если ситуация медленно клонится к закату, а проигрыш неминуем, хуже точно не станет. Создав неразбериху, перевернув всё вверх дном, можно выудить какую-нибудь удачную возможность на обломках прежнего мира… Пан или пропал.

— Это поклонение силам хаоса, — осуждающе отчеканила женщина. — Такие вещи до добра не доводят. Есть божественный порядок вещей, и если идти по его линиям…

Настя приложила лоб к стеклу, чтобы остудить ум и хоть немного отвлечься от мыслей назойливой собеседницы. Перед глазами девушки проносилась великолепнейшая тайга, настоящее чудо природы: ели, можжевельники, буреломы сменяли друг друга, словно в причудливом калейдоскопе. Затем пейзаж повторялся; проходило минут пятнадцать, и брюнетке казалось, будто она смотрит на всё те же картинки, будто невидимый киномеханик крутил перед ней одну и ту же плёнку.

Мысли неуловимо переносили её в прошлое, и в сознании Касьяновой вяло возникали крайне нечёткие, размытые образы. Вон она утопает в депрессивной питерской квартире, где с каждым днём её засасывает болото тупого и бессмысленного существования. Вот в жизнь бесцеремонно вторгается ищейка Аля, превращая её будни в фантасмагорическую чехарду с волшебными существами, погонями, и поиском ответа на самый главный вопрос. Вот хтонический кот Барсик полностью форматирует её сознание, так что Настя чётко понимает, что должна быть в Кальхиноре — скрытом ото всех фантастическом месте, дорогу в которое найдёт только тот, кто знает о его существовании.

В тот момент она с уверенностью осознала, что должна быть там, и в её голове ясно отпечатался маршрут: какой билет купить, на какой станции выйти. Но зачем?.. И не играл ли с ней коварный котяра в какие-то демонические игры?

С момента её встречи с Барсиком прошло всего лишь несколько месяцев, но сейчас Насте казалось, будто это было в прошлой жизни, параллельной реальности, которая растворяется и исчезает из её сознания, будто сахар в горячем чёрном чае.

— А я тебе какой совет дам на будущее, — внушительно сказала соседка, зачем-то взяв девушку за руку. — Ты просто смирись и делай то, что велят тебе линии судьбы. Не бунтуй. Бунт — дело неблагодарное, ни к чему хорошему он никогда не приводит. Нужно тихо сидеть, как мышка, лишних вопросов не задавать. А потом какая удачная возможность мимо проплывёт — ты её хвать! И утащила в норку.

— Удачные возможности никогда не плывут в руки тем, кто сидит на берегу, — осуждающе ответила Касьянова. — У вашей мышки атрофируются конечности от долгого ожидания. К тому же, вы лишаете её шанса научиться плавать. Она всё упустит, когда подвернётся счастливый шанс. Прыгнет в воду да потонет… Ей нужно барахтаться где-то посередине реки, а ещё лучше — соорудить плот и плыть по течению.

— Ну, если кому-то нравится тратить на это свою жизнь, — продолжила женщина, в чьём голосе вновь появились инквизиторские нотки, — я мешать не буду.

В сознание то и дело непрошенными гостями вторгались новые картинки, скреблись у порога, стучались в окошко. Какой-то замок, затерянный в сумрачных лесах; бескрайняя снежная пустыня; шумный город, похожий на ощущениям на Нью-Йорк… Природу этих образов девушка никак не могла понять, но они были так ярки и остры, что пугали её.

— … но тебе на месте не сидится, я же вижу, — выдернула её из задумчивости соседка. — Такого рода люди вечно суют нос туда, куда не просят. Вот племянничек у меня такой был… по крышам прыгал, на стройках шастал, расследования пытался делать всякие. Так и его прибили однажды. Бандиты.

— Если лезешь в какое-то опасное место, где тебе совсем не рады, главное — не бояться. Эмоции должны быть под контролем. Нельзя колебаться и терять веру. Ни на минуту! Как только дал слабину, усомнился в себе — всё, считай, пропал, — с лёгкой улыбкой успокоила её Настя.

— Так а зачем лезть-то? — продолжала удивляться женщина. — Чего вам всем хватает?

Внезапно глаза собеседницы стали как будто стеклянными. Можно было подумать, что женщина умерла, но нет: она дышала спокойно и ровно, лишь тело её оцепенело, рот был чуть приоткрыт, а взгляд неподвижно застыл, устремившись вверх.

Всю дорогу Касьянова чувствовала жжение в левом предплечье, нараставшее с каждым часом; последние полчаса жгло невыносимо, а сейчас боль стала такой остроты, словно в руку одновременно впилась тысяча иголок.

Настя закатала рукав и с удивлением принялась рассматривать странные символы, проступившие на коже, точно от руки невидимого татуировщика. Это был чёрный треугольник, у вершины которого была проведена длинная линия. Вверху и слева располагался белый круг в тёмно-синем контуре, доминировавший над композицией, словно всевидящее око.

Поезд резко затормозил, и у девушки будто щёлкнул переключатель в голове; она чётко осознала, что должна выйти прямо здесь и сейчас. Стянув с верхней полки рюкзак, Настя двинулась к выходу. Зрелище было жутковатое: создавалось ощущение, словно в вагон пустили усыпляющий газ. Люди застыли в тех же позах, что и рыжая соседка, их глаза были такими же пустыми и стеклянными. На секунду Касьяновой почудилась, что она находится на съёмочной площадке, усеянной манекенами разных возрастов. Это безмолвная массовка пугала её. Внутреннее чувство говорило, что нужно бежать отсюда как можно быстрее, иначе будет слишком поздно.

Лишь спрыгнув на землю, брюнетка ощутила некоторое облегчение. Она смотрела вслед удаляющему поезду с некоторой ностальгией; под тот же мерный стук колёс, в её жизни открывалась новая, бурлящая глава.

Глава 2. Кальхинор

До горизонта, насколько хватало глаз, расстилался огромный ромашковый океан. Касьянова даже не успела отрефлексировать, откуда взялась такая кладезь цветов здесь, в сентябре, в северо-западном диком краю. Девушка смутно выдвинулась вверх по едва проступавшей тропинке, ощущая себя Моисеем, перед которым расступились воды Красного моря. Цветы обволакивали, убаюкивали, напевали ей; они тревожно трепыхались на ветру, склоняя к девушке игривые головки, и ласково погружали в свои волны, как бы стремясь уцепиться, задержать, ухватить Настю, а то и на дно утащить. В воздухе разливался медовый запах, действовавший на Касьянову совершенно удушающе. На миг ромашки запрыгали перед глазами ошалевшим калейдоскопом, у девушки закружилась голова; от аромата мёда клонило в сон, и Насте показалось, что если она сейчас упадёт, то уже никогда не проснётся. Странница рванула вперёд изо всех сил; быстрый бег остудил голову и вернул трезвость мыслям.

Вдалеке начала виднеться стена высотой в метров двадцать, как будто каменная. Ограда эта походила на защитное укрепление: она опоясывала кругом неизведанное пространство и простиралась до самого горизонта. Приглядевшись, девушка узрела забавные, обрамлённые зебристой рамой, увешанные бирюльками алые ворота, которые живо напомнили ей декорации для кукольного театра. Хотя ворота и достигали метров пяти в высоту, смотрелись они на безбрежно-необъятной глади стены, словно одиноко торчащий в океане островок.

Больше всего Касьянову захватил вид двух охранников — пухленьких рыцарей в латах — которые точно срослись с оградой. Один был повыше да поуже, другой — поменьше да поширше. Никакого окрика, никакого приветствия не последовало. Настенька беспомощно потопталась на месте, подошла к воротам, подёргала за бирюльки. Засомневалась: уж не бутафория ли всё это?

Вдруг из стены раздался как будто плевок; на мгновение в дверной створке образовался ротик, выхаркнул что-то и скрылся с глаз долой. Девушка подняла послание с земли и повертела его в руках: небольшой ярко-красный конвертик, напоминавший сами ворота в миниатюре. Настя взломала липкую шишковидную печать, и из конверта сам собой выпорхнул блестящий листок, гласивший: «Разрешение на въезд в Кальхинор, выданное Домом Хаоса жертвенному агнцу. Предпоследний шанс отказаться от миссии. Да или нет?».

Касьянова инстинктивно отшвырнула бумагу; сердце её бешено заколотилось и девушка, сама не зная, почему, выкрикнула резкое «нет». Письмо тут же вспыхнуло, в секунду сгорело, а из пепла возникла серая птичка, мигом улетевшая в таёжные дали.

По-хорошему, ей бы стоило развернуться да уйти. Почему-то Насте не хотелось двигаться дальше; но не отступать же, когда такой путь проделан? Превозмогая себя, точно перемещаясь в густом киселе, Касьянова вплотную подошла к воротам. Однако рыцари скрестили алебарды перед самым настырным её носом.

— Что? Что такое? В чём проблема? — заволновалась девушка.

— Не положено, — последовал порывистый выкрик.

— Почему не положено?

— У вас бумага есть?

Охранники надрывали гортани по очереди.

— Туалетная? Пожалуйста. У меня в рюкзаке большой запас.

— Разрешение на въезд.

— У меня было приглашение от Дома Хаоса, вы же видели. Только оно сгорело на ваших глазах. Не в прямом смысле, слава Богу.

— Значит, не положено.

— Послушайте, — примирительно вскинула руки Настенька. — Вы же сами понимаете, что случайный человек сюда не попадёт. Я вспомнила про существование Кальхинора в чрезвычайной ситуации, когда мне едва не переломали все кости. Видите? Эта метка на моей руке проступала всё яснее по мере приближения к этому месту. Да человек, которому бы я рассказала про свои видения и который захотел бы пойти вслед за мной, просто не вышел бы на нужной станции — весь поезд будто в летаргический сон впал. Представитель Дома Хаоса лично отправился в Петербург по мою душу! Может, мы поступимся всеми этими малозначительными формальностями?

Девушка улыбнулась самым ласковым образом.

— Не положено, — гласил ответ.

— Подумайте сами, — старательно изображая рафинированное миролюбие, продолжила Настасья. — Не моя вина, что ваши приглашения загораются, словно китайский пластик, и улетают на юг, будто стая обезумевших голубей. Заметили, как ваши ворота любезно харкнули в меня конвертом?

— Бумага — всему голова, — расщедрился на ответ скупой рыцарь.

— И где вы мне предлагаете достать эту бумагу? — натурально уже вскипела Настенька.

— Не положено без бумаги.

Девушка чертыхнулась, развернулась на пятках и плюнула себе под ноги. Отойдя на пару шагов и демонстративно открыв свой рюкзак, она достала рулон туалетной бумаги, ручку и написала: «Я, Касьянова Анастасия Сергеевна, разрешаю себе войти в ворота, охраняемые теми, кто читает документ. 12 сентября 2017 года. Подпись».

— Такая бумага вам пойдёт? — спросила брюнетка, готовясь броситься в бой, как бык на корриде.

Один из рыцарей внимательно изучил документ.

— Нет.

— Почему? Отличная же бумага. Читайте сами: «однослойная, с тиснением, без перфорации».

— Печати нету.

Настя издала вопль пронзённого стрелой папуаса и вернулась к рюкзаку, своему боевому товарищу. Решение было найдено мгновенно: девушка распотрошила ручку, взломала стержень и измазала документ чернилами, попытавшись придать созвездию клякс подобие цельного рисунка.

Документ в новой редакции был пристально изучен высоким рыцарем.

— Вы не можете выписать пропуск сами себе. Он должен исходить от вышестоящего лица.

— Какого?! — взбеленилась Настасья.

— Вышестоящего.

— То есть стоящего выше меня. Хорошо. Будет вам вышестоящее лицо.

Девушка оставила ботинки на земле и отважно вскарабкалась на плечи великана. Прислонившись к воротам и с трудом удерживая равновесие, она накарябала реанимированной ручкой: «Я, персона, стоящая гораздо выше, чем имеет привычку стоять Касьянова Анастасия Сергеевна, разрешаю ей войти в ворота, которые охраняются лицами, читающие данный документ».

— Другое дело, — просияли лица рыцарей.

Ворота сами собой распахнулись — надо сказать, это действо сопровождалось чудовищным треском, переходившим в ритмичную мелодию. Поспешно натянув рюкзак, Касьянова вошла в город.

— Добро пожаловать в Кальхинор, — угодило ей в спину приветствие рыцарей, заигравших на трубе какой-то чудовищный мотив.

Глава 3. Знакомство с Дейтом

Тот город, что находился за каменными стенами, утопал в цветах. Казалось, именно они и являлись главными жителями этого места. Пространство между домами, которое в привычных Настасье населённых пунктах служило для перемещения, здесь поросло травой невиданных оттенков, от приглушённо-малахитового до экспрессивно-фиолетового. На дорогах — россыпи бутонов, а тропинка для пешеходов еле-еле пробивалась сбоку от цветочной гущи, тоненьким голосочком заявляя своё право на существование.

Сколько Настя ни приглядывалась, так и не смогла идентифицировать растения: чем-то они напоминали наши, но не до конца, всегда с какими-то отклонениями. Жёлтые цветы, которые поначалу казались тюльпанами, источали освежающе-сладкий аромат, напоминавший припудренную ванилью хвою. Внутри бутона таилось нечто, похожее на белую, застывшую в сахаре пчелу.

На окраине дорог предпочитали произрастать красноватые цветы, похожие на маки, но с ромбом в сердце бутона, выкрашенным в разноцветную полоску, — сначала фиолетовую, потом белую, голубую, зелёную и жёлтую. Пахли эти низковатые — по здешним меркам — цветы смесью подсолнечного масла и жжёной пластмассы.

В глубине зарослей встречались оазисы белых цветов со сложным рисунком лепестков, точно разукрашенных фиолетовыми разводами; временами нахалы выплёвывали в пространство фонтаны массивной золотой пыльцы, пахшей исключительно приятно. Настасья попыталась, но не смогла соотнести этот запах с чем-то, что она знала в своём мире.

Касьянову особенно забавляли одиночки оранжевого цвета, которые при малейшем воздействии издавали звон, подобный лопнувшей гитарной струне. Рядом, словно мелкие опята, всегда произрастали хрупкие бирюзовые лютики, на ощупь напоминавшие морскую гальку.

Видов цветов этих странных было мерено-немерено, но не это нашу Настеньку удивляло. А удивляло её то, что дома в этом городе, довольно небрежно раскиданные, были обиты мягчайшем плюшем… снаружи. Углы совсем мягкие — прислоняйся да засыпай. Выглядели они как игрушечные хрущёвки, а что там было внутри — пёс его знает. Входные двери были заколочены, на стук никто не отвечал, а Касьянова была не из тех людей, кто насильно в гости напрашивается.

Единственным её спутником стала огромная собака с длинной шерстью каштанового отлива; невесть откуда она взялась, да так и ходила за девушкой, как приклеенная, тревожно заглядывая в глаза, будто хотела сказать что-то очень важное. Настя делилась с нею едой из своего рюкзака и растерянно оглядывалась по сторонам, ища хозяина своей новой подруги.

Небо в этом месте было умопомрачительно желтым, а над самыми крышами домов, точно огромное яблоко, нависало красно-оранжевое солнце. Днём город словно вымирал; приход ночи знаменовался тем, что солнце как будто пожирало само себя, потихоньку растворяясь в пространстве. Небеса окрашивались в тёмно-синие тона, по ним рассыпались звёзды — такие, как Касьянова рисовала в детстве: яркие, жёлтые, строго пятиконечные. Они светили, точно тысячи маленьких прожекторов, и ночью в городе было даже светлее, чем днём.

При приближении заката жители понемногу высыпали на улицы, брались за руки и шли сквозь цветы, напевая мелодичные песни. Наибольшей популярностью пользовался гимн:

Хорошо в нашем Дейте,

Здесь все люди равны.

Мы не сеем, не пашем,

Не шалим и не пляшем,

Но любить мы вольны.

Во многих песнях слов будто и не было: звуки — плавные, красивые — лились рекой, самовольно покидая счастливые рты. Заговорить с горожанами в такие моменты у Касьяновой не получалось: только смелости наберётся, да так и окаменеет, словно кто рот ниткой зашил.

Три дня она изучала странное место, питаясь запасами рюкзака, ночевала в траве на окраине — благо, погода стояла удивительно приятная, комфортная. На четвёртый день дико заскучала. И хорошо было в этом месте: расслабленно, миролюбиво, да только тоскливо — нет сил.

Настасья решила, будто Орфей-одиночка, спуститься в самые глубины неизвестного ей ада. Отрывки песен навевали любопытство к безбрежной площади Солнца, центру мироздания, хребту Вселенной. И девушка её отыскала, восьмиугольную красавицу в центре города: севильский колорит, крупные, иссушённые солнцем булыжники, сложный рисунок в центре, выписывающий орнаментом непропорциональное лицо. В центре торчала кабина лифта.

Здесь была конечная станция; по-видимому, лифт шёл только вниз. Касьянова обошла бледно-голубую кабинку со всех сторон, постучала по ней кулачком, приложила ухо к освежающему металлу. Тишина.

Каштановая собака, едва заметив лифт, принялась с тревожным лаем носиться вокруг; она загородила проход и страшно гавкала на Настю, не давая ей подойти к кнопке вызова. Девушка озабоченно огляделась по сторонам: неподалёку от кабины, на деревянной скамеечке расположились два человека, целиком поглощённые замысловатой карточной игрой.

— Скажите, куда я смогу уехать на этом лифте? — поинтересовалась Касьянова.

— Куда угодно, — пожал плечами спортивного вида мужчина. ­ — Только зачем?

— Внизу у вас что находится?

­ — Что находишь — всё твоё, — рассмеялся второй.

— Так, — рассердилась Касьянова, упирая руки в боки. — Вы кем себя возомнили? Камнями из бонзо-библиотеки?

— На втором этаже у нас заточены демоны и чудовища древних времён, — нехотя ответил первый, зависнув с картой в руке. — Ты туда не попадёшь, даже если сильно захочешь. На третьем — Арима́н. Но ты туда не иди. Это ад на земле.

— Неправда, — возразил ему собеседник. — У моей тёти любовник есть, он перебежчик из Аримана. И говорил, что только там и был счастлив.

— Что же ты сам к благословенной Аримата́ре не поедешь? — смерил его колючим взглядом оппонент. — Будешь совокупляться с нею на главный праздник, говорят, это весело.

По крикам и возгласам Настя поняла, что партия закончилась в его пользу. Оппонент, впрочем, был не согласен с таким ходом дел и принялся горячо оспаривать результаты.

— Скажите, вы не подержите мою собаку? — попросила она мужчин, указывая глазами на каштановую спутницу. — Она ходит за мной, как приклеенная, но я не имею права взять её с собой: где-то тут должен быть её хозяин.

— Ты серьёзно в Ариман собралась? — присвистнул от удивления проигравший.

— Конечно, — пожала плечами Касьянова. — Всё равно тут делать нечего. Да и любопытство гложет.

— Давай, Манол, попридержим пса, — озабоченно сказал второй мужчина. — Не хотелось бы животинку в такое место отправлять.

Едва только Манол поднялся, собака с жалобным воем убежала прочь, пробуя иногда, всё же, приблизиться к Насте, чтобы отговорить её от этой безумной затеи. Мужчина не сдавался: он решительно закатал рукава и начал аккуратно кружить вокруг лифта, пытаясь изловить пса.

Касьянова тем временем собралась с духом и, не обращая внимания на предательское посасывание под ложечкой, трепетно нажала выпирающую, словно сургучную красную кнопку. Спустя мгновение лифт с безразличием распахнул свои двери.

Внутри всё было как в обычном лифте стандартного жилого дома, только попросторнее. Счёт шёл сверху вниз; Настя находилась на первом уровне и попыталась нажать на кнопку с цифрой 2, но та упорно не давалась, словно брыкающаяся девственница. Пришлось довольствоваться третьим этажом; лифт безропотно принял заказ и бесшумно соединил соскучившиеся друг по другу двери.

Глава 4. Эффективный менеджер

— О Боже! Опять?

Настя сбросила рюкзак с плеч и принялась лихорадочно шарить по отделениям. Ведь распахнутые двери лифта явили её взору двух стражников, подозрительно напоминавших тех, с кем девушка имела неудовольствие общаться ранее. В другой раз её бы весьма позабавило, что мужчины обвешаны лентами с косым триколором в различных цветовых комбинациях, но сейчас было не до того.

— Вот! — достала девушка рулон туалетной бумаги и начала тыкать одному из рыцарей под нос. — Пишите сразу, что хотите. Сами пишите, ясно вам? Я в этом цирке участвовать не собираюсь.

Стражники недоумённо пошевелили ушами.

— Пройдёмте, — мягко сказал один из них, блондин с бледно-пепельным лицом и бесцветными рыбьими глазами. Девушку настойчиво взяли под локотки и повели вперёд.

— Как? — удивилась Касьянова. — Никаких бумаг, векселей-залогов, ассигнаций и поручительств? Боже, как неловко-то вышло. К великому счастию, угораздило меня вляпаться в более высокоразвитую форму жизни. А ещё говорят — ад на земле. У вас тут в Кальхиноре общеобразовательный уровень повышается вместе с этажом?

— Осторожнее. Голова.

— Что? — опешила брюнетка, инстинктивно втягивая шею.

— Если вы продолжите разговаривать, вам отрубят голову, — терпеливо, как школьный учитель, объяснил другой рыцарь. Волосы его отдавали рыжим, а тёмно-зелёные глаза взирали на мир с трагизмом, будто обозревали бесконечную пустыню смерти. При некоторых внешних различиях, мужчины казались абсолютно одинаковыми, словно выпеченными из одной и той же силиконовой формы.

Настя осеклась на полуслове. Пришлось перенести внимание на изучение окрестностей. А изучать было чего: девушка по колено утопала в грязи, с трудом выдёргивая ноги для следующего шага. Касьянова смирилась бы с этим вопиющим неудобством, если бы попала в некое подобие грязевого королевства, но нет: здания, стоявшие вокруг, были безукоризненно, безбожно, ослепительно белыми. Будто вылепленные из снега или мрамора, они дерзко сверкали своей начищенностью, хвастались подозрительной идеальностью.

Дома стояли чуть поодаль друг от друга, чураясь один одного. Все, как один, были трёхэтажными, ну точно сговорились. Крыши — самые разные: и плоские, и выпуклые, и покатые, и треугольные. Так же и с окнами: то подобие бойниц в романских замках, то грандиозные арки во весь этаж. Сколько девушка ни заглядывала внутрь, она не смогла определить, что же творится внутри неприветливых зданий. Людей Настя встретила совсем немного.

Одни шли вдоль домов по некоему подобию тротуара — узенькой окантовке из плитки, что лежала пластом на ложе из грязи. Другие, как и брюнетка, тащились по колено в густой тёмно-коричневой каше. Все встречные были одеты в бледно-бежевые туники до пят, носили множество браслетов и украшений. В глаза эти люди не смотрели; Касьянова исподволь замечала тяжёлые, жадно пожиравшие её взгляды.

Через сорок минут изнуряющей борьбы с зыбучей дорогой Настасья, наконец, обрела уверенность в том, куда её ведут. Ещё выйдя из лифта, девушка обратила внимание на высоченную трёхступенчатую башню, сужавшуюся кверху, как ракета. Эта башня, будто игла, нанизала на себя густое, вязкое, грязно-жёлтое небо, словно весь мир вокруг неё вертелся. Теперь девушка смогла разглядеть и стены, крепко обхватившие центр города, напоминавшие тот грозный вал, что приветствовал её у входа в Кальхинор.

При виде долгожданной цели стражники ускорили ходьбу, и теперь девушке приходилось чуть ли не прыгать по грязи, словно непутёвой лягушке. Шаг тем сильнее убыстрялся, чем ближе становилась башня — в конце троица перешла то ли на вальс, то ли на галоп. Финальной точкой их маршрута оказалась ничем не примечательная дверь высотой метра в три (если бы не огромный запрещающий знак в самом верху, Настя бы и не различила её в бесконечно-ровной стене).

К облегчению девушки, никаких постов здесь не было: дверь бесшумно отворилась, и её передали в руки таких же рыцарей, только без броских ленточек. Их доспехи казались вязанными. За высокими стенами располагался городок, будто не имевший никакого отношения к той тягучей безнадёжности, что пожирала реальность на подступах к его стенам. Здесь была чёткая и красивая планировка, грязи не наблюдалось и вовсе. Светло-серые узкие дома, липшие друг к другу, вызывали ассоциации с деловым центром какой-нибудь вечно занятой столицы. Земля была вымощена сверкающей плиткой, напоминавшей гордо-мраморное одеяние домов за стеной. В математически выверенную планировку городка периодически встревали прямоугольные лужаечки с низкорослыми деревьями, что тихо липли друг к другу, словно ища защиты в дружеских объятиях. Место это как будто было создано ребёнком, решившим поиграть в любимый конструктор.

— Пришелец, однако, — подмигнул один из рыцарей проходившему мимо рыжему мужчине в просторном бежевом одеянии. Все в этом месте, как отметила для себя Настя, носили длинные, почти целиком укутывающие тело плащи, а также простого покроя штаны и кофту в тон. Встречались и белые, и серые, и чёрные, и коричневые оттенки.

— Арима́т сейчас занята, — озабоченно оглянулся прохожий. — В грядках копается. Но я провожу.

— Проводи, будь уж добр, голубчик, — масляным голосом добавил второй охранник, и девушку опять сбыли с рук на руки, словно контрабандный товар.

Мужчина трепетно взял Касьянову за руку и молча провёл вглубь города. Выяснять отношения Настя не стала. Она понимала, что вопросы общего толка, вроде «где я?» и «какое право вы имеете нарушать мою свободу передвижения?», бесполезны. Как можно было догадаться, главное ждало её впереди.

Их малочисленная процессия почти дошла до высокой башни, однако свернула чуть левее. Здесь, у пасторально-уютного домика, в небольшом палисаднике копошилась женщина, вырывая сорняки и аккуратно складывая их в симметричную кучку рядом с собой. Завидев визитёров, она разогнулась и, тяжело дыша, оттёрла пот со лба.

— Многоуважаемая Аримата́ра, — важно заявил сопровождавший Настю мужчина, — мы к тебе пришельца привели.

Это была блондинка лет двадцати семи-тридцати с непримечательным, но довольно приятным лицом. Очутившись с нею в одной толпе, Касьянова не обратила бы на незнакомку никакого внимания. Такие люди обычно ничем не выделяются и совсем не запоминаются, а в коллективе им дают обидные прозвища по типу серых мышей, блеклых молей, привидений или других невидимых существ. Рост женщины едва достигал ста шестидесяти сантиметров. Хитрые голубые глаза со стальным отливом буравили Настю так, что девушке на мгновение стало не по себе. В этом взгляде читалось глубокое знание жизни; первое определение, которое пришло Насте — «себе на уме».

— Ах, вот как, — сказала блондинка, прицельным жестом бросая тяпку на землю. — Что же, что же… Как тебя звать-величать?

— Анастасия. Касьянова Сергеевна, — ответила девушка, заметно стушевавшись. Она нервно сглотнула слюну; отчего-то пришелицу начинало колотить от ужаса. Страх — животный, первобытный — поднимался из самых глубин, и черти наигрывали страшную мелодию, дёргая за струны обнажённых нервов.

— Настенька… Что же, Настенька. Счастлива наблюдать тебя здесь. Как тебе мой город?

— Город. Ничего такой город. Да, — спутано ответила брюнетка, пытаясь взять под контроль слова, разбегавшиеся в разные стороны, словно шальные жеребцы.

— Что же, — с улыбкой Чеширского кота ответила хозяйка странного места. — Так и полагается отвечать достойному гостю. Кстати, совсем запамятовала: зови меня просто А́ри.

Блондинка протянула Насте испачканную землёй руку, и девушка робко её пожала (на секунду ей показалось, что Ари ждала, пока гостья припадёт к ней с поцелуем).

— Тебе понравилось что-нибудь в особенном смысле? Какое-нибудь место, быть может?

— Сложно ответить, — втянула голову в плечи Настенька. — Я пока успела оценить планировку в целом, так сказать.

Эта женщина производила на неё совершенно убийственное впечатление. На секунду Касьянова погрузилась во внутреннюю ирреальность, перед ней замелькали сцены из фильмов ужасов. На одной из них она была кроликом, смотрящим в глаза безжалостному удаву, с чьей жадно открытой пасти уже капает слюна.

— Что же, — рассудительно покачала головой блондинка. — У тебя будет время, чтобы оценить Ариман по достоинству. Нидуэр, проводи девушку обратно. Тебе, Настенька, устроят показательную экскурсию по городу. Самую тщательную. Смотри, приглядывайся: если по сердцу придётся какое место, не стесняйся подходить к нему поближе. Собственно, сопровождающие будут только помогать тебе с передвижениями. Темп и направление задаёшь им ты. Исследуй особенно интересные места! Всё уяснила?

— Да, конечно, — пробормотала Касьянова и быстро отвернулась; ей хотелось как можно скорее сбежать из милого палисадника.

— Ах, постой же! — Ари сделала плавный знак, и к девушке подошла группа из пяти охранников. — Разговаривать с окружающими тебе запрещено. Иначе — голова с плеч. Всё уяснила?

Настасья проглотила застрявший в горле ком и кивнула.

— Ну что ты, не обижайся, — примирительно улыбнулась собеседница. — Это вынужденная мера; этикет сам себя блюсти не будет. Я надеюсь, всё пройдёт наилучшим образом.

И, махнув рукой, женщина отвернулась, чтобы снова взяться за грядки. Настю моментально уволокли с глаз долой и передали в руки мужчин, что первыми встретили её в Аримане.

— Это высокая честь, — многозначительно сказал меланхоличный блондин. — Не подкачай.

— Не подкачаю, даже не просите, — заверила его Настасья. — Руки у меня хилые; никогда не могла себе ничего подкачать, ни пресс, ни колесо лопнувшее… А что я, собственно, должна сделать?

— Тебе нужно как можно быстрее… — открыл было рот его коллега, но блондин шикнул на него так, что слова застряли у бедолаги в горле.

— Ты сама почувствуешь, когда настанет твой час, — с пафосом заявил бледный рыцарь. — Это важная миссия. Ещё никому не удалось её избежать.

Касьянова немного расслабилась. В хаосе, окружавшем её в последнее время, начали проступать контуры и очертания. Итак, неизвестная миссия привела её в это место, ощущения не подвели девушку. Осталось лишь понять, что нужно сделать; однако сколько брюнетка ни пыталась вытянуть подробности у охранников, те не отвечали — замкнулись в себе, словно обидчивые моллюски. В итоге, Настя решила довериться потоку и смотреть по ситуации. Так началась её длинная прогулка по Ариману.

Глава 5. В карцер

Они бродили дней пять, так что Настя полностью исследовала город, заглянула в самые укромные его закутки. Картина везде была одинаковая: всё те же сияющие торжественной белизной здания, утопавшие в липкой грязи, всё те же редкие прохожие, пробегающие по мраморной кайме домов или еле-еле тащившиеся по колено в грязевой трясине. Порою Насте удавалось изучить внутренности построек, но ничего интересного из этих вылазок глаза её не вынесли: потроха домов сплошь и рядом были идентичными.

Комнаты, обложенные светло-бежевыми досками, смотрелись чистенько и аккуратненько: самый минимум мебели, разного рода мелочи и бытовые примочки, всё сделано со вкусом. Удивляли всевозможных размеров кадки с водой, которые были в изобилии расставлены по углам, полкам, подоконникам; Настя не раз видела, как люди омывают в них то руки, то шею, а то и вовсе залазят по самый пояс и начинают рьяно скрести всё тело.

Она вообще часто наблюдала, как ариманцы драят полы или начищают до блеска мраморные фасады своих домов; такая маниакальная тяга к опрятности у людей, живущих в океане грязи и зачастую ходящих в заляпанной одежде (да такой, что нечистоты засыхали и начинали отваливаться кусками), казалась ей предельно странной.

Стражники предоставляли девушке полную свободу; они заметно напрягались только тогда, когда к Касьяновой приближался кто-то из прохожих или когда она подходила чересчур близко к какому-нибудь дому. Впрочем, жители Аримана и не думали терзать Анастасию расспросами: одаривая её взглядами, полными искреннего интереса, они всё же чурались пришелицы, точно та принесла с собой грозный вирус.

Поначалу Касьянова с энтузиазмом брела по грязи, будто Колумбова эскадрилья, жаждущая поскорее причалить к заветным землям. День на третий вся эта котовасия стала её раздражать: во-первых, охранники и не думали проводить никаких экскурсий, разъяснять ситуацию, а только мрачно зыркали из-под косматых бровей. Во-вторых, пейзажи Аримана навевали удивительную тоску. Насте всё больше начинало казаться, что город создавал ленивый дизайнер, чьими любимыми командами были Ctrl + C и Ctrl +V. То тут, то там вместо домов зияли дыры, немного нарушая цельную картину. Так выглядит ровный ряд зубов, из которого изъяли белоснежного красавца. Насте казалось странным, что пустынное пространство никак не используют: вот один дом, вот другой, между ними — ровное поле из грязи, и больше ничего.

Лишь несколько вещей выбивались из общей картины. На второй день молчаливая процессия очутилась на площади — единственном месте Аримана, не погребённом под грязью. Плитка здесь напоминала ту, что устилала дороги элитной части города, где обитала Ари и где Настя всё чаще блуждала в своих мыслях. На третьем этаже каждый новый час тёк медленнее предыдущего, и девушка всё больше уставала от тягучего, замшелого, бесконечного однообразия вокруг. Однако зрелище чего-то нового взбодрило её чувства.

Живо вскочив на необычную мраморную платформу, Касьянова поспешила к центру площади, оставляя за собой жирные следы грязи. Тут возвышалось удивительное дерево: высокое, рельефное, толстое, будто баобаб, — оно походило на прижимистого скрягу, простёршего свои руки над городом. Его крючковатые ветви образовывали над площадью своеобразный купол; ярко-алые листья неспешно слетали на землю, и казалось, будто дерево роняет в тишине кровавые слёзы.

Присмотревшись повнимательнее, Касьянова увидела нечто, заставившее её сердце замереть от ужаса. В дерево как будто врос человек: наружу выступала лишь правая половина его тела; глаз безразлично уставился в пустоту, рука и нога не шевелились. Настя робко попробовала заговорить с мужчиной, но с тем же успехом она могла бы обращаться к плитке под ногами. Обойдя дерево кругом, девушка насчитала ещё три таких человека. Среди них была женщина в полуистлевшем синем рубище, которая даже что-то промычала в ответ на реплики Касьяновой.

Настасья принялась порывисто расспрашивать сопровождающих, в чём дело, но бомбы из взволнованных реплик не смогли пробить брешь в глухой обороне её невольных стражников. Чем больше девушка находилась на площади, тем страшнее ей становилось. Потеряв надежду помочь этим людям и так и не выяснив правды, она отправилась дальше, в своё бесконечное утомительное странствие.

Чуть позже случилась вещь, которая Касьянову даже позабавила. Утром третьего дня девушка, сильно испугавшись, увидела ноги, торчащие из грязи. Толстые, коротенькие, забавненькие ножки напоминали баварские сосиски и были обуты в башмаки с грубой подошвой и большой металлической пряжкой. Такие могли носить, пожалуй, в XVIII веке. На ассоциации с этим столетием Настасью выводили некогда белоснежные чулки и угольно-чёрные кюлоты. Надо сказать, увязший в грязи мужчина со своим обширным, расползшимся по грязи брюхом являл собой разительный контраст с остальными мужчинами города, которых доводилось видеть брюнетке. Те бедолаги были тощими, чахлыми и забитыми на фоне относительно крепких женщин; попались ей на глаза даже несколько дородных, пышущих силой матрон.

Касьянова бросилась вытаскивать недотёпу, но, сколько ни корёжилась и ни пыхтела, не сдвинула его и на дюйм. На её гневные крики и просьбы о помощи никто не откликнулся; охранники стояли и буравили скучающими взорами небо. Пропыхтев так с десяток минут, Настасья сложила оружие и, вступивши в гневные дебаты с негодяйкой-совестью, отправилась дальше. Похожую картину ей довелось увидеть и утром следующего дня: только ноги да прилегающие к ним филейные прелести были узкими, тонкими, и торчали они из стены дома. Нижняя часть торса была облачена в некое подобие охотничьего костюма.

Уже к концу третьего дня Касьянова начала выказывать открытое раздражение. Негодование её ещё больше усиливалось от того, что ради ночёвки стражники, выбрав дом, выгоняли всех его жителей на улицу, и девушке становилась неловко перед покорными хозяевами, безропотно сносившими все окрики и тычки. Впрочем, и среди охранников чувствовалось медленно растущее недоумение: они беспокойно переглядывались между собой, как бы вопрошая друг друга, что же делать дальше.

На четвёртый день Настя очутилась в месте, которое дало ей на миг надежду. То была довольно просторная площадь, выложенная большими камнями. Девушка кожей почувствовала, что здесь собираются люди с какими-то увеселительными целями — дышалось очень легко, и сами камни будто были пропитаны праздничной атмосферой. Но сейчас тут было тихо и безлюдно. Из окон длинного узкого дома, что занимал одну сторону площади, торчали любопытные мужские мордашки; но стоило только Насте посмотреть в их сторону, те тут же прятались. Это напоминало игру в парке аттракционов, когда в одной из множества дыр появляется голова, по которой нужно быстрее ударить молотком, пока та не скрылась. Впрочем, в перестрелке глаз Касьянова явно проигрывала… Девушка полдня прождала на площади, сама не зная, чего, а внутрь дома ей не дали зайти охранники. Ко сну Касьянова отошла в крайне дурном расположении духа.

На пятый день, после особенно яростной тирады вконец разозлённой Анастасии, рыцари отвели её обратно, в более опрятную часть города. Там девушку препроводили к невысокому серому зданию, расположенному аккурат между домиком Ари и высокой башней. Чуть подождав, чтобы сбить волнение, Касьянова отворила входную дверь и очутилась в предбаннике с ещё тремя дверями, где проследовала в правую.

Это был среднего размера кабинет с голыми серыми стенами. Главным предметом обстановки был стол, за которым, с беспокойством покусывая губу, восседала Ари. Блондинка молча кивнула Насте, приказав рукой сесть напротив, и откинулась в кресле с высокой кожаной спинкой, точно украденном из офиса типичного московского директора. На посетительницу женщина не смотрела, предпочитая тревожно разглядывать пол. Правая рука её беспокойно крутила обгрызенный карандаш. Наконец, Ариматара порывисто встала и стала расхаживать вдоль стола.

Насте впервые удалось детально рассмотреть её костюм: просторное пальто цвета топлёного молока доходило женщине до пят и делало её хрупкую фигуру чуть сильнее и объёмнее; обтягивающие штаны в тон подчёркивали плавность линий тела; белый кашемировый джемпер придавал облику женщину мягкости и теплоты.

При всём этом хозяйка Аримана умудрялась грациозно вышагивать на туфлях со шпильками чудовищной высоты, которые смотрелись на ней немного гротескно, словно котурны на античном актёре.

— Как же так, Настенька… — приступила она, смерив Касьянову скептическим взглядом. — Тебе не понравился мой город?

— Понравился, очень понравился, — покривила душой девушка.

— В самом деле?

Ари прекратила своё нервное хождение и застыла, скрестив руки на груди. Глаза женщины опасно сощурились; взгляд её выражал желание побыстрее размазать надоевшую, назойливую муху. Желание, едва сдерживаемое какими-то рациональными соображениями.

— Да, — нервно сглотнула Настя.

— Однако отчего же… Ты была возле Древа Жизни?

— Такое, вмурованное в мрамор, с красными листьями?

— Именно.

— Была.

— И как?..

— Красиво, — пожала плечами гостья.

— Ты касалась его? — с охотничьим азартом уточнила Ари. — Приложила, быть может, ладонь? Приникла ухом?

Блондинка чуть поддалась вперёд. Все кончики её пальцев теперь касались стола, и она едва заметно опиралась на них, то и дело перенося вес с ноги на ногу. Насте был знаком этот жест; она и сама так часто делала, когда пыталась удержать ускользающий контроль в беседе.

— Было дело, — настороженно ответила Касьянова.

— И что?

— И ничего. А что, должно было что-то произойти?

— Всё ясно.

От досады Ари чуть было не прокусила губу. Сделав неопределённый жест руками, блондинка вновь водрузила своё миниатюрное тело в громоздкое кресло. Некоторое время хозяйка города молчала, зависнув над столом и быстро крутя в руках карандаш.

— Скажи, быть может, какое-то место тебе особенно приглянулось?

— Я вижу, многоуважаемая Ариматара находится в затруднительном положении, куда моя скромная персона никак не хотела её отправлять. Следовало бы отметить, что проговаривание тревоги, которая терзает достопочтенную Ариматару, могло бы пролить свет на все возможные недоразумения. Со своей стороны Касьянова Анастасия Сергеевна готова гарантировать полнейшее содействие.

Блондинка слабо улыбнулась и откинулась на спинку кресла, изучая Настю пристальным, немигающим взглядом.

— Ни с одним местом тебе не захотелось… Познакомиться поближе? Быть может, задержаться чуток?

— Торчащие из грязи ноги меня позабавили. Но это явно не те ноги, у которых мне бы хотелось провести остаток жизни.

— Понятно, — с каким-то особым остервенением ответила собеседница.

В дверь робко постучали.

— Что тебе, Крюк? — устало прикрикнула Ари.

— Я только хотел предложить, — просунул голову мужчина неопределённой наружности, — чтобы драгоценнейшая Аримат распорядилась устроить гостье экскурсию по Верхнему городу.

— Ни в коем случае, — скрипнула зубами женщина.

— Тогда — в карцер?

— В карцер, — мрачно перевела взгляд Ари на ошалевшую брюнетку. И добавила: — Ничего личного. Маленькая техническая заминка. Тебе понравится. Я, как и прежде, переполнена отменным дружелюбием. Добро пожаловать.

Глава 6. Художественные вкусы Ари

Это была узенькая камера два метра на полтора. Единственным источником света служило крошечное окошко в двери, куда то и дело заглядывал охранник. Стены комнаты были покрыты веществом, напоминавшим на ощупь сопли. Пахло оно, точно скисшее молоко. На пол была небрежно брошена полуистлевшая лиловая подушка, на которую Касьянову галантно усадил конвойный, по-джентельменски улыбнувшись и пожелав девушке приятного времяпрепровождения.

Настя, исполненная горделивого достоинства, — точно каменная Дева Мария в соборе, с укором взирающая на грешный мир — приняла единственно возможную здесь позу. Девушка обхватила руками колени и уронила на них голову — скорбная, ледяная, оцепеневшая, словно умирающая в снегах странница. Никто не знал, что она отправилась в Кальхинор, и никто не смог бы сюда проникнуть, даже если бы и захотел. У Насти внезапно защемило сердце при мысли об Але — ах, если бы она была здесь! При этом незримый внутренний голос — сущее безумие — нашёптывал девушке, что Каштанка уже в пути, что подруга спасёт её, заберёт из плена.

Такие иррациональные, но крайне воодушевляющие надежды сменялись пронзительным разочарованием. Девушка корила себя за то, что по собственной глупости, самонадеянности и дурацкому любопытству залезла прямо в пасть дракона, угодила в капкан к представителям высшей и — как оказалось — крайне недружественной власти. «Горечь поражения» перестала быть красивой метафорой; Насте казалось, будто она ощущает этот жжёный привкус во рту, точно он въелся в её слизистые, встроился в самую структуру клеток. Увы: дрянная и слизкая похлёбка, коей её кормили два раза в день, никак не помогала смыть с губ это гадкое ощущение. И какого чёрта она полезла в Ариман?

Тогда, в Петербурге, всё в один миг сделалось чётким и удивительно ясным, вещи впервые за долгое время стали по полочкам. Какая-то невидимая волна сбила её с ног и тащила вперёд и вперёд, в Кальхинор. Девушка чувствовала, что она всё делает правильно и иначе не может быть; но заключение заставило посмотреть на мир через другую оптику. Настя решила, что у неё была свобода выбора, просто в какой-то момент она допустила роковую осечку. Надо было выйти на другой станции? Или обойти Кальхинор кругом? Остаться в Дейте? Поехать на четвёртый этаж вместо третьего? Казалось, какое-то одно правильное действие избавило бы её от ужасов темницы.

Брюнетка перебирала в уме всё, что видела и слышала, пыталась связать воедино разрозненные события и сценки. Ей было жизненно необходимо вычленить свою ошибку, чтобы получить призрачную надежду на освобождение; но логика в поведении окружающих не просматривалась. Во время прогулок по Ариману девушку явно стерегли, будто она способна передать горожанам страшную тайну — но какую? И если так, не легче ли было сразу посадить её в карцер или отправить восвояси?

Единственная зацепка — настойчивые расспросы Ари о том, понравилось ли ей какое-нибудь место в городе — привела Настю к тому, что следовало выказывать больше восхищения пейзажами Аримана, громко хвалить бросающиеся в глаза места. Быть может, самолюбие градоначальницы задело её равнодушие? Касьянова живо ухватилась за этот аргумент — как мало человеку нужно, чтобы перестать закапывать себя в могиле безумия!

Поначалу, чтобы сохранить стойкость духа, девушка пробовала считать часы и минуты. Но хлипкая плотина рациональности вскоре дрогнула под напором гнева, негодования и горечи, что рвались из самой глубины души. Лавина яростных чувств разнесла эту хилую преграду в щепки. Только выпустив всех своих демонов наружу, дав эмоциям опустошить себя, Настя начинала отстраивать башню логических конструкций заново, точно человек, что безуспешно пытается возвести высокий карточный домик, который постоянно падает.

Тысячи раз Касьянова перебирала в уме воспоминания, переигрывала их, изобретала миллионы способов сказать или сделать всё иначе; она разложила по деталям каждый шаг своего скорбного пути, бесконечно комбинировала всё новые и новые варианты поведения. Когда скудный паёк её мыслей заканчивался, девушка приникала к окошку и начинала стучать, колотить, звать на помощь. Ей всего лишь хотелось объясниться — но внешний мир был глух и обращал на истерики Насти меньше внимания, чем разморенный сытым обетом сибарит на жужжание мелких мошек. Со временем девушка впала в самое настоящее отчаяние. Ужас сковал и мысли, и мышцы. В такие моменты разум человека похож на бескрайнюю, погружённую во мрак пустыню, где хозяйничают леденящие ветра.

Как долго это длилось? Трудно сказать. Она перестала считать дни, прекратила попытки реанимировать отмирающую умственную деятельность. У Касьяновой было такое чувство, будто её поместили в студень, и сам мозг её медленно превращается в густое желе. Эмоции атрофировались за ненадобностью; когда однажды дверь в камеру распахнулась, девушка испытала не больше изумления, чем стоящий в витрине манекен при виде ещё одного посетителя магазина.

Охранник вежливо помог Касьяновой встать. Поначалу мышцы отказывались ей служить, и передвигалась девушка крайне неуклюже, как ребёнок, который только учится ходить. Внезапный избавитель стал её опорой, её личным костылём; всю дорогу он верещал о каких-то ничтожных мелочах, а Настя ритмично кивала в ответ. Поддакивать не было сил: девушка так долго была в тишине, что каждое сказанное слово отдавалось в пустом своде черепа раскатом мощного набата.

— Вселенская грязь! — злобно выругался сопровождающий.

В один момент брюнетка рухнула в обморок; пришлось хлопотать вокруг неё, сбрызгивать водой, приводить в чувство. Когда девушка открыла глаза, над ней было всё то же безразлично-жёлтое, тусклое небо Аримана; она ощущала сильную слабость и совершенно не представляла, как будет отстаивать свои интересы перед грозными силами города.

— Ну что, проснулась, — грубовато прикрикнул охранник. — Мы из-за тебя опоздаем. Очень невежливо по отношению к нашей дорогой Ариматаре. Уж потрудилась бы не падать.

Чувство вины придавило девушку тяжёлой плитой, так что Насте на миг показалось, что она больше не поднимется.

«Да чёрт возьми!» — возмутилась Касьянова, не узнавая себя. — «Каждый день в этом месте — отравлен. Эта сумасбродка кинула меня в тюрьму по известным ей одной причинам; меня кормили жуткой дрянью и лишили даже призрачного света. И вот, они виноватят меня в том, что я трачу драгоценное время Ари почём зря — и я даю этому чувству завладеть собою!.. Соберись, Касьянова. Чем пасовать перед этими людьми, лучше было и правда врасти в дерево».

Как и следовало ожидать, её привели в кабинет маленькой хозяйки большого города. Здесь было солнечно, просторно; радостная Ариматара порхала вдоль стен, развешивая какие-то чудовищные акварельный пейзажи, громоздкие и безвкусные. Она то и дело протирала стены влажной тряпочкой, очищая их от невидимых Насте пятен. На столе женщины горела розовая свеча, источавшая едва заметный, тонкий аромат малины. Касьяновой, отвыкшей от запахов, почудилось, что её швырнули в огромный чан с малиновым вареньем. Впервые Настя видела градоначальницу такой цветущей; брызги её веселья орошали комнату лучше, чем самый надёжный увлажнитель воздуха.

— Как тебе картина, Настюша? — беззаботно прощебетала блондинка, чуть оглядываясь через плечо. Речь шла о грязно-лиловом весеннем луге, подёрнутом бесцветной грустной дымкой. — Думаешь, сюда повесить? Или чуть выше?

Долгожданная свобода — все эти запахи и звуки, внезапно обрушившиеся и сбивавшие с ног — произвела на девушку преображающее воздействие. Её тощий дух расправил плечи; чувства вины и гнева на себя моментально испарились, точно они были болезнью, привнесенной в её тело какой-то чужеродной бактерией. Как и когда-то давно, точно в другой жизни, в котле её души закипели эмоции. Чёрная злоба нагревала всё тело, медленно будоражила клетки, служила главным генератором энергии. Чем сильнее бурлила злость, тем холоднее Касьянова казалась поверхностному наблюдателю. Девушка стиснула зубы и смерила градоначальницу гневным и презрительным взглядом. К счастью, та была слишком занята картиной, чтобы его перехватить.

За гостью ответил охранник:

— Попробуй под потолок, дорогая Аримат. Да, да, вот в тот правый угол.

Блондинка радостно вскрикнула, подтолкнула к стене стол, с быстротой гепарда запрыгнула на него и приложила картину к заветному месту.

— Идеально! — с тихим, обволакивающим восторгом произнесла женщина.

Стражник тут же кинулся ей помогать, в два счёта вбил гвоздь и водрузил на него аляповатый пейзажик. Ари удовлетворенно вздохнула, тепло поблагодарила мужчину и сделала ему знак удалиться, после чего оккупировала своё любимое кресло.

Касьянова осталась стоять.

— Садись, садись. Да что же ты? Садись! — сказала блондинка, чуть угрожающе повышая голос. — Я два раза не повторяю.

— Спасибо, насиделась уже, — отчеканила девушка, гордо поджав губы.

— Ах, что же ты! — рассмеялась Ари. — Ты обиделась на меня, Настенька? Полноте дуться-то. Это была вынужденная мера. Я знаю, с тобой прекрасно обращались. Как там у вас, на Большой Земле, говорят? Бог терпел и нам велел.

— Но я не господь Бог.

— Нашла чем гордиться, — фыркнула градоначальница. — Забудем всё.

Она вцепилась в брюнетку привычным изучающим взглядом, но сейчас в нём сквозило меньше скрытой угрозы и больше пристального интереса.

— Как вообще дела твои? — начала покачиваться в кресле Ари. — Расскажи мне о себе. Как росла, чем увлекаешься?

— Я не намерена вести беспредметных бесед.

— Что же, — ответила хозяйка города, раскачиваясь чуть сильнее. — Я и сама не люблю переливать из пустого в порожнее.

Блондинка вскочила на ноги и начала порывисто расхаживать по кабинету, любовно разглядывая акварели. Внезапно Ари обернулась и с приободряющей улыбкой спросила:

— Разве тебе хочется меня убить?

— Нет, что вы! — взволнованно ответила Настя. — Клянусь, у меня в жизни не было таких мыслей, даже когда вы… Так меня из-за этого в карцер отправили?

— Нет, что ты, что ты, — махнула рукой женщина. — То была простая предосторожность. Надо же было куда-нибудь тебя деть… Я вот что имею в виду.

Точным и выверенным движением, словно ювелирных дел мастер, Ари достала из кармана белый конвертик с металлически-синими разводами. Протянула его девушке — та живо схватила конверт и извлекла на свет записку. На ощупь материал походил на ткань со сложной канвой.

«Драгоценная моя Аримат!

Не беспокойся. Предоставь ей безграничную свободу. Молча наблюдай и ни во что не вмешивайся. Даже если она захочет убить тебя, взорвать твой город или пойти войной на керков — не предпринимай никаких шагов. Послушай меня, дорогая. Сделай так, как я говорю, и Настя послужит великому делу Света.

Навечно твой,

Эйхарт».

Представьте себе яростную предгрозовую тучу: мрачную, клубящуюся, похожую на осьминога, выпускающего в пространство тонны чернильных пятен. Эта опасность нависла прямо над вами; ещё мгновение — и ударит ливень, и расхохочется гром, и пробьёт землю гроза. Однако туча что-то медлит, будто размышляет. Стоите вы в нерешительности, не спуская с тёмного котла встревоженных глаз, и понуро ожидаете, когда дьявольское варево опрокинется на вашу многострадальную голову.

Вот такая картина промелькнула перед глазами Анастасии, когда все слова сложились в единую смысловую конструкцию. Девушка с недоумением перечитывала записку, ещё и ещё, однако значение текста оставалось пугающим и неясным, как та самая предгрозовая туча. Касьянова всё так же не понимала, в какой момент на неё обрушатся хляби небесные, и покажется ли ей бездушный карцер райским местечком после столь вопиющих заявлений.

Блондинка украдкой поглядывала на недоумевающее лицо своей пленницы, довольно поглаживая подбородок.

— Я не знаю, что бы это могло значить, — сбивающимся от волнения голосом начала Касьянова. — У меня нет никаких деструктивных прожектов. Акту вандализма я предпочту акт театральный, так-то. Да я осмотреться толком в вашем городе не успела! Это место не вызывает у меня вообще никаких эмоций, если честно, только недоумение и скуку. Не то чтобы я поклонница Махавиры, однако мне не доводилось убивать никого серьёзнее мухи. Напоследок: не сказала бы, что испытываю желание служить великим делам Света. Конечно, чисто абстрактно я не против, но не при таких же условиях! И, если верить Барсику, сюда меня призвал Дом Хаоса, а хаос и свет — две вещи несовместные, как мне думается.

Ари тяжело вздохнула.

— Я буду честна с тобой, Настя. У меня нет оснований не доверять тебе: ты выглядишь искренней. Но… Вот как обстоят дела. Ариман тщательно охраняется от внешних воздействий. У нас тут своя атмосфера, знаешь ли, и чужаков мы не жалуем. Жители Дейта, хвала мирозданию, гостить у нас не стремятся, а въезд с нижних этажей запрещён. Очень редко, в экстраординарных случаях, к нам спускается представитель Большой Земли — внешнего мира, я имею в виду. За последние триста лет таких чужаков было всего семь. Мы не трогаем их, потому что одна стародавняя легенда гласит… ох уж эта стихотворная форма… В общем, смысл её таков, что иноземцы, пришедшие из-за стены, принадлежат Кальхинору. Там как-то так: «Красавец прорастаёт в клетки лёгких; игривыми пузырьками бежит по кровяному руслу ребёнок; один — сердце Кальхинора, десять мелких — его пальцы»… Я присмотрелась к первому незнакомцу — это было чуть больше трёхсот лет назад — он походил, походил, да запрыгнул в грязь лицом. Только ноги и остались торчать. Что же, пусть себе торчит — мне нисколечко не жалко. Второй появился лет через тридцать. Курил, как лошадь, ходил и нюхал воздух — а потом как кинулся в стену, да и врос в неё. Целый век никого не было ни видно, ни слышно. А потом за пятнадцать лет сразу четверо пожаловали — ты видела их в дереве. Мои соратники тогда как раз откопали очень древний манускрипт, там было: «Глубоко взволнован Кальхинор; он рад новым спутникам, легко и радостно дышит. Древо Жизни тоскует, мечтая о новых соках. Поглощение прекрасное состоится». И знаешь, правда как-то стало свободнее дышать. Совсем недавно, семнадцать лет назад, заглянул на огонёк один долговязый чудак — да пропал. Посреди бела дня как в воздухе растворился. Мы искали его, долго искали, но он как в бездну сгинул, чёрт бы его подрал. А потом появилась ты.

— И вы безжалостно смотрели, — сглотнула комок в горле Настя, — как я отправлюсь куда-то врастать? Как превращусь в пень? Как проведу остаток жизни мордой в грязи?

— Ты же человек, — махнула рукой женщина. — Проблема не в этом. Проблема как раз в том, что врастать ты никуда не хочешь.

Повисла неловкая пауза.

— Понимаешь, те, остальные, врастали почти мгновенно. Самый стойкий — тот, что в дереве — продержался дня три. И только потому, что нашёл дерево не сразу. Как только пришельцы видели своё место, они тут же теряли разум. Бросались в омут с головой. Остановить их — даже если бы у нас возникло такое желание — было невозможно. А тут — ты.

Наступившая тишина была ещё мучительнее предыдущей.

— И что мне прикажешь с тобой делать? — деловито поинтересовалась Ари, взяв в руки карандаш и принимаясь постукивать им по столу.

— Я что, похожа на фашиста с гранатой? — впервые явно обнажила своё негодование Касьянова. — Что я такого сделаю вашему городу несчастному?

Ари задумчиво глядела в потолок. Её лицо отражало борьбу между тревогой и ленью; так выглядит человек, которому подсунули бесплатный телевизор, что то ли взорвётся в его руках, то ли безукоризненно прослужит до конца жизни — одно из двух. Да ещё и непонятную инструкцию на китайском языке приложили.

— Всё может быть. Мы с моим Советом долго думали, что же с тобой делать. В итоге я написала мастеру Эйхарту. Это глава Дома Света, великий, мудрейший человек, которому я бесконечно обязана. Его ответ ты видела.

Настя в задумчивости уронила голову на грудь.

— Я не знаю, что вам сказать. Со своей стороны лишь могу заверить вас в отсутствии злых намерений. Да что там говорить? Каких-либо намерений вообще.

Блондинка задумчиво склонила голову на бок; было в той пристрастности, с которой она разглядывала Касьянову, даже что-то неприличное.

— Что же, вот как мы поступим…

Хозяйка города склонилась над столом; её глаза сужались, а голова слегка раскачивалась, будто бы женщина желала превратиться в гипнотизирующую кобру. Голос Ари заметно понизился и затих, а речь стала походить на шипение.

— Я отпущу тебя на волю, Настенька. С одним условием, Настенька. Ты будешь молчать обо мне и о том, что видела в Запретном городе; запомнила, Настенька? О своей жизни на Большой Земле ты забудешь в тот же миг, как выйдешь из ворот. Иначе я казню тебя на площади Древа Жизни, отрублю голову при всём честном народе. Договорились? Я очень добрый человек и не люблю, когда моим простодушием злоупотребляют. Если ты поклянёшься мне в верности и обманешь, это ранит меня в самое сердце.

Касьянова слегка замялась; угрожающие интонации Ариматары никак не вязались со смыслом произносимых ею слов.

— Хорошо, — несмело ответила Настя.

— Вот и ладненько, — расслабленно рассмеялась блондинка. — Только без обид, хорошо? Порядок, стабильность и здоровое функционирование всех систем Аримана не мыслимы без некоторых жертв. Мы все должны подчиняться ряду правил, иначе всё тут расшатается и полетит в Тартарары. Когда ты обживёшься чуть лучше, то сама увидишь, что некоторые перегибы моего поведения продиктованы великой любовью к ариманцам. Ты точно на меня не сердишься?

Ариматара вновь была мила и очаровательна, словно игривая кошечка. Если бы кто-нибудь сказал Касьяновой, что эта женщина способна бросить гостя своего города в карцер на неопределённый срок и без объяснения причин, то брюнетка подумала бы, что это сумасшедший.

— Не сержусь, — робко ответила девушка, разумеется, покривив душой.

Владелица Аримана чуть улыбнулась и принялась методично покачивать ножкой.

— Что же, — заявила она, любуясь носком своей туфельки, — раз так, ступай свободно. Мы, конечно, не оставим тебя — наша Настя отправится под опеку к добрым людям. Делай, что сочтёшь нужным, но в рамках дозволенного. Я, конечно, невероятно ценю и глубоко уважаю мастера Эйхарта, однако я далека от того, чтобы принимать слова любого существа в Кальхиноре на веру. Иначе я не была бы эффективным менеджером, — обворожительно улыбнулась женщина. — Так что замышлять моё убийство не советую. А также — напоминаю ещё раз — рассказывать о том, что ты тут видела, распространяться о моей персоне и делиться опытом жизни на Большой Земле. Иначе — голова с плеч.

Вновь улыбнувшись девушке со всем обаянием, на какое была способна, Ари повелительно взмахнула рукой. Тотчас же распахнулась дверь, и двое мужчин вывели Настю наружу.

Глава 7. В семье Зашоров

Её долго водили по затопленным грязью улицам, плутали безбожно, петляли и виляли, пока не подвели к типичному белоснежному дому. Водрузив девушку на порог, стражники властно заколотили в дверь. Высунувшийся сутулый мужчинка с добрым круглым лицом и жёсткими усами чем-то напомнил девушке Маргадона из «Формулы любви», чем сразу же поднял Настасье настроение. Поприветствовав стражников, быстро о чём-то с ними переговорив и получив письмо, незнакомец скрылся в доме. Через минуту дверь радостно распахнулась: в проёме стоял с десяток человек, и все они с превеликим любопытством взирали на Касьянову.

— Ах, какое счастье, какая награда! — заголосила тучная леди с расплывшимся контуром лица. У неё были соломенные секущиеся волосы и серо-голубые глаза с очень мутным выражением. — Хвала Небесному лону, этот день настал! Мы знали, всегда знали!

Женщины начали всхлипывать и восторженно голосить, а мужчины даже стремились превзойти их в эмоциональной трясучке. Смотрелась эта счастливая падучая как-то карикатурно и неестественно.

Настя с недоумением взирала на пиршество буйных восторгов, чувствуя себя Христом, явившимся наконец народу. Когда её ласково затащили внутрь, девушка начала пытливо озираться по сторонам.

Изнутри белоснежный дом — как и у всех жителей Аримана — был отделан материалом, напоминающим светлое дерево. Узор стен отозвался в сердце Насти ассоциациями с радостными рождественскими орнаментами. Хотя здание состояло из трёх этажей, потолков не было; стены обвивала деревянная кайма с метр шириной, на которой располагалось некое подобие кроватей (многие стояли под углом или вовсе перпендикулярно полу) и ящиков с вещами. Что интересно, в стенах было предусмотрено столько выемок, выпуклостей, ручек, полок, что всё это можно было использовать, как скалодром. Многие предметы были словно приклеены или привинчены к стенам, а на кроватях можно было разглядеть ремни и широкие, будто бы кожаные наручники. В углу стояло странное приспособление, напоминавшее дерево, где в изобилии сушилось белье. Там же располагалась огромная бочка с водой, а множество её мелких копий были прикреплены к стенам в разных местах жилища.

Вдоволь насмотревшись на обстановку, девушка перешла к обитателям дома. Она насчитала десять человек: пять детей от года до пятнадцати лет, уже знакомый нам тандем, одну пожилую женщину, одну совсем старую и седобородого старика в комплекте.

Соломенная дама, рыдая, целовала бумагу; остальные члены семейства сумели побороть волнение и стойко подбадривали друг друга. По тому, как они поглядывали на тучную женщину, по жестам и интонациям, которые сквозили в обращении к ней, можно было понять, что это самый почитаемый обитатель дома.

— Ах, вы бы знали, какое это счастье! — без умолку голосила блондинка. — Лучший день в нашей жизни! Мы всегда знали, что Ариматáра-Мáрхур-Здóрма видит, как мы любим её, что она оценит, обязательно оценит. Ах, мой Урчи!

Вторая волна радостных рыданий накрыла женщину, обдав брызгами всех присутствующих. Милого Урчи — того самого усача, что открыл дверь — она и вовсе сбила с ног и утащила в пучину вместе с отливом. Стойко вынося экзальтированные всхлипы уткнувшейся ему в плечо дамы, добряк часто моргал, чтобы сдержать подступающие к глазам слёзы. Касьяновой показалось, что он как будто гасит себя, запрещает себе быть ярче и эмоциональнее в присутствии этой женщины.

— Великая Матерь справедлива, как ни одна из богинь Злых земель, что когда-либо рождались на свет, — с гордым достоинством заметил он. — Она награждает справедливо, а карает ещё строже. Да будет благословенно её святое лоно!

Касьяновой удалось подглядеть, что было в сопроводительном письме. Строго говоря, оно напоминало скорее комикс; вот девушка, похожая на Настю, находится в каком-то страшном чёрном месте, облепленная демонами; вот чья-то сверкающая рука забирает её из этой ужасной дыры; вот небесной красоты женщина баюкает брюнетку у своей груди, а потом отправляет в этот дом.

— Ах, мы послужим нашей обожаемой Ариматаре-Мархур-Здорме! — запрыгала, хлопая в ладоши, девочка лет двенадцати. — Она выбрала нас, именно нас! Ах, если бы я могла вылизать все дома от Северной до Южной улицы!

— Подождите, подождите, — махнула рукой Настя, не переставая удивляться. — Аримата… что? Вы имеете в виду Ари? Такую маленькую блондинку с хитрым взглядом и хищными повадками?

Шаровая молния, влетевшая в помещение, не смогла бы вызвать большего ужаса на лицах присутствующих, чем это невинное замечание. Девочка издала вопль отчаяния и выбежала на улицу. Пара детишек из тех, что помельче, кинулись скрести пол. Пожилая женщина бросилась душить Настю в объятиях, жалобно причитая и голося, словно по покойнику. Остальные застыли, как вкопанные, с раскрытыми ртами и расширенными от страха глазами. Усача Урчи колотило нервной дрожью.

К Касьяновой подбежал седовласый старик, обдал её жаром прогорклого дыхания, схватил за плечи и с яростным блеском в глазах принялся трясти бедняжку, срываясь на крик.

— Никогда не говори ничего плохого о нашей вселюбимой Ариматаре-Мархур-Здорме! Несчастная! Ты смерти своей хочешь? Сойти в могилу раньше срока хочешь? Безумство!

— Я ничего плохого о вашей уважаемой как-ёё-там не говорила, — осторожно ответила брюнетка, плавно высвобождаясь из цепких, как когти коршуна, пальцев. — Я только намеревалась провести процедуру идентификации личности, так сказать.

— Она не знает, Брахт, — взволнованно отозвалась полная дама. — Она просто не знает. Нас же предупреждали уважаемые люди из Запретного города, что мы должны обучить её всему, девушка тут совсем недавно. Ариматара-Мархур-Здорма спишет всё на её глупость, я уверена.

— Хвала Святой Прародительнице, мудрейшей и всевидящей, — забормотал старик, неохотно выпуская из своих лап добычу.

— Очень ценное замечание, — скривилась Касьянова, пытаясь изобразить улыбку. — Теперь, когда я падающей кометой ворвалась в ваши вялотекущие будни, так сказать, мне хотелось бы приступить к содержательной части нашей беседы. Давайте мы представимся друг другу, а потом вы объясните мне правила здешних игрищ.

Девочка вернулась с улицы с измождённым лицом и положила на полочку чудовищно запачканную тряпку. Соломенная леди издала грозный окрик, и все выстроились перед Настей неровной шеренгой.

— Мы — семейство Зашоров. Меня зовут Элайла, — начала толстушка, грозно сопя носом. Она ткнула пальцем в женщину с всклокоченными седыми волосами и диковатым, сумасшедшим взглядом. — Это моя бабушка, Умини.

— Очень приятно, — ответила Настя, шутливо приседая в лёгком реверансе. Старушка лишь вскрикнула и заслонила руками лицо.

— Не обращай внимания, она глуховата. Это моя мать, Дженита.

Смуглая пожилая женщина с сухими, словно вырезанными из дерева пальцами и шеей в глубоких морщинах-кольцах ехидно кивнула, сверкнув ядовитым взглядом. Она украсила себя бесчисленным множеством блестящих бус, колец и пришитыми к тунике металлическими бляшками.

— Это — мои дочери, — продолжила Элайла.

— Я Иксит! — храбро крикнула девчушка, выбегавшая на улицу. Она была долговязой и тощей, походила на цаплю. Её пепельного цвета волосы были заплетены в косички, а бледно-бежевая туника изобиловала множеством карманов и блёсток.

— Я Гаяра, — важно встряла в разговор пятилетняя девочка. Малышка грозила вырасти настоящей красавицей: ярко сверкающие сапфировые глаза источали силу и веселье, густые светлые волосы были тщательно уложены в замысловатую причёску, а пухлые щёчки придавали её облику невероятную миловидность.

— Я Молиона, — по слогам произнесла крошка лет трёх, важно ковыряясь заострённой палочкой в полу. Было в ней что-то грузное, неживое. Бедняжку осенял дух тяжести: её карие глаза смотрели из-под нависших бровей грубо и совершенно неприветливо, а в движениях угадывался потухший огонь отца.

— Это мой муж — Урчи. Эй, ты представишься нашей гостье или нет? — грубо окрикнула спутника жизни Элайла.

— Да, я Урчи, — залепетал усач. Он всё время хотел словно спрятаться, исчезнуть, свернуться калачиком, накрыться с головой одеялом. Мужчина услужливо семенил ножками и втягивал шею в плечи. — Сынок, поговори с доброй девушкой.

— Я Дижон, — с трудом выговорил мальчик лет семи с аппетитными щёчками. Он весьма походил на папу: такой же небольшой, смугленький, с добрыми карими глазами и N-ной степенью маргадонистости в повадках.

— А это Фут, — как бы нехотя махнула рукой толстушка в сторону годовалого карапуза, неприятно поразившего Настю. Никогда не доводилось девушке видеть у малыша взгляда, абсолютно лишённого детской радости. Этот паренёк смотрел серьёзно, скептично, цинично, точно то был брюзжащий старик, оккупировавший тело ребёнка.

Седовласый Брахт коротко — и не без некоторой злобы, как показалось Насте, — кивнул, нервно сглатывая слюну.

— Спасибо за представление, — сказала Касьянова, тщательно обводя глазами гостеприимное семейство, стараясь запечатлеть в памяти отличительные черты, по которым она будет различать Зашоров.

— Пора бы и тебе уже преставиться, — мягко, но властно, как умеют только матери больших семейств, намекнула Элайла.

— Спасибо, преставиться я всегда успею, — чуть слышно пробормотала девушка. — Меня зовут Касьянова Анастасия Сергеевна. Двадцати трёх лет от роду. Вредных привычек и судимостей не имею. Образование — экономический факультет СПбГУ. Образование, впрочем, незаконченное в связи с навалившейся депрессией и дезориентацией в жизненном пространстве. Около полугода не выходила из доставшейся по наследству квартиры на Васильевском острове, пока, на своё счастье, не впустила пожить к себе Алю по прозвищу Каштанка. Благодаря знакомству с нечистой силой в лице сбрендившего неомасона и в морде загадочного Барсика была вынуждена обшарить всю Северную Пальмиру по известному алгоритму «Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». После того как в моей памяти прорезались воспоминания о Кальхиноре и том, как туда добраться, села на поезд с конечной станцией в Воркуте, что свидетельствует о глубоком умственном помешательстве. Первые дни провела в Дейте и по любопытству своему бестолковому отправилась исследовать третий этаж, что говорит о прогрессировании ментального недомогания. Потом я… Потом меня милосердно расквартировали к вам.

— Красиво, — задумчиво уставилась в потолок Элайла. — Но непонятно.

— Так вы видели нашу Ариматару-Мархур-Здорму? — с блестящими от восторга глазами спросила Иксит. — Это правда?

— Иксит! — в праведном гневе окликнула её Дженита. — Нам говорили не задавать гостье лишних вопросов, ты забыла? Дрянная девчонка!

Касьянова внимательнее вгляделась в надсмотрщицу: тот особенный тип кожи, который поначалу показался ей смуглым, на самом деле отдавал прогорклой желтизной, цветом ариманского неба. Все горожане, которые встречались девушке позже, были либо крайне бледны, либо желтоваты — Настя связывала это с отсутствием солнца.

— Святые сосцы, что я натворила! — встревожено дёрнулась девчушка и тут же выбежала за порог.

— Чем она там занимается? — с недоумением поинтересовалась Настя, поглядывая на дверь.

— Она смывает с себя грязь, — с видом глубочайшего благочестия ответила Дженита.

— Не то чтобы она выглядела испачканной. Хотя веселится похлестче свинки Пеппы.

— Вот именно, — вздохнула Элайла. — Наша Иксит так часто скверномыслит, что на ней живого места не осталось. Внутри дома всё чисто, нас ведь так много. Приходится мыть снаружи.

Касьяновой смутно вспомнились люди, до блеска начищавшие стены зданий, на которых она обращала мало внимания в своих грязевых вояжах.

— Но вы не подумайте! — расправил грудь Урчи, у которого внезапно прорезался голос. — Это от искренней любви к Великой Матери. Ведь только тот, кто обожает до глубины души, способен на редкие злые всплески, не правда ли?

Все женщины, даже наполовину существовавшая Умини, презрительно зашикали на отца семейства. А пятилетняя Гаяра и вовсе ущипнула его за бок. Мужчина тут же сник и скукожился.

— Простите, я больше не буду, — тихо промямлил Урчи.

— Да нет, что вы, — с лёгкой улыбкой, желая его приободрить, ответила девушка. — Продолжайте.

— Нет-нет-нет, — замотал головой усач. — Негоже мужчине абстрактничать, когда женщина в доме. Извините, я забылся.

Настасья сдержала подступившее к горлу недоумение и решила оставить разговор на потом. Ей было интересно другое.

— И панорама какого же злодеяния развернулась на моих глазах? Какими тёмными силами командовала Иксит, этот властелин мрака, посылая отряды своих демонов на войну со Светом?

— Класиво, — пролепетала Гаяра. — Но непанятна.

— Ты спрашиваешь, в чём хада́н моей дочки? — захлопала глазами Элайла, тужась понять её мысль. — Ну как же. Она ведь подумала, что ты лицезрела нашу дорогую Ариматару-Мархур-Здорму!

— Вот как, — помедлив, ответила Касьянова, чьи глаза растерянно забегали по полу. — А этого не могло быть, ведь так?

— Ну конечно! — всплеснула руками домоправительница, как бы поражаясь такому тупоумию. — Можно подумать, сама Великая Матерь открыла бы тебе своё лицо!

— Конечно, не открыла, — в замедленном темпе продолжила девушка. — Боги Олимпа не являют свои лица простым смертным. Да и зеркала у меня с собою нету, чтобы выманить богиню из её норки, если вспомнить старый добрый трюк с Аматэрасу.

— Как у неё хватило наглости вообразить такой вариант событий! — злобно фыркнула Дженита. — Представить её, Святую Прародительницу, и тебя… И чтобы она с тобой… Клянусь вагиной, мне сейчас дурно станет. Смою-ка я, на всякий случай, этот хадан.

Она уселась на пол и начала чистить тонкой деревяшкой ногти на ногах.

— Да и я смою, этот… как вы там говорите? Хадан, — уселась Настя на пол. — На всякий случай. А то мало ли, что я там себе думаю.

— Абсолютно правильно! — просияла Элайла и взялась за скребок. — Мы часто так делаем.

— Это называет про-фи-лак-ти-ка, — важно встрял в разговор Урчи, доставая из угла большую тряпку. На сей раз, он получил только пару шутливых затрещин и тычков.

— Ох уж, умник! Ничего с тобой не поделаешь, — любовно воскликнула хозяйка, ущипнув мужа за бочок.

— Я стараюсь, милая моя, ты же знаешь, — смиренно ответил усач, приобнимая жену за талию. Пара с усердием принялась полировать подоконники и оконные рамы.

Вернувшаяся домой Иксит начала весело носиться по дому, карабкаться по стенам и прыгать по кроватям. В этой девочке, казалось, был замурован вечный двигатель.

— Знаете, я здесь совсем недавно, — осторожно продолжила разговор Касьянова, протирая пол бережно подаренной ей тряпочкой. — Вы не могли бы объяснить, что входит в вашу концепцию греха? Не сильно-то хочется провести остаток жизни на коленях.

— Что плохо? — энергично обратилась к ней Дженита, бесцеремонно заползая своей тряпкой на Настину территорию. Стоит ли говорить, что пришелица мыла пол куда хуже, чем хозяйственное семейство. Поверхность казалась Касьяновой идеально чистой, но внимательные Зашоры находили в ней всё новые недостатки. — Плохо всё, что плохо для Ариматары-Мархур-Здормы.

— Даже мысли?

— Первым делом — мысли! Ты отравляешь себя этой гадостью. Заражаешь других. Портишь воздух. Смердишь в мироздание. Конечно, Великая Матерь страдает! Её тело источает кровавые слёзы каждый раз, когда в твоём уме зарождается нечестивая мысль!

Последнюю фразу она произнесла совершенно бездумно, как будто выучила её наизусть. Малыш Дижон начал рыдать; по его пухлым щекам катились гигантские слёзы, будто бы то страдал крошечный динозаврик.

— Прости меня, грандиозная Ариматара-Мархур-Здорма! — голосил он. — Я думал о тебе плохо! Я причинял тебе боль! Ты плакала кровавыми слезами! Из-за меня…

Рыдания скрутили мальчика с такой силой, что он начал биться головой об пол.

— Все мы когда-либо допускали нечестивую мысль о всеблагой Ариматаре-Мархур-Здорме, — впервые за долгое время подал голос старый Брахт. Его фигура источала невозмутимость и была преисполнена чувством собственного достоинства, словно у всевидящего пророка. — Это свойство человеческой натуры. Не стоит винить себя. Главное — как можно быстрее смыть этот хадан.

— Подумать только, — пробормотала Касьянова. — Я обещаю никогда не думать об Ариматате… о Великой Матери, я хотела сказать, плохо. Но если вдруг такое случится — могу ли я полюбопытствовать? Как она об этом узнает?

Воздух разорвала канонада дикого хохота. Особенно сильны были взрывы, исходившие от детей. Этот невидимый артобстрел разорвал девушку в клочья, и Настя авансом капитулировала в бою.

— Ох, насмешила, — оттирая слезу, заявила Элайла. — Великая Матерь видит и знает всё, она же прародительница всего сущего. Мы её дети, часть её тела. Неужели непонятно?

— Готова поспорить, вряд ли хотя бы треть родителей знает, что творится в головах у их детей, — еле слышно процедила брюнетка, злобно скрестив руки на груди.

В дело снова вмешался седовласый Брахт. Он гордо расправил плечи и раскинул руки, будто Моисей, получивший от Господа скрижали завета, — на заднем плане отчаянно не хватало грома и молний. Ранняя зима припорошила инеем его волосы, но вызвала тот колючий холод в глазах, которым можно было бы проткнуть не одно мягкое сердце.

— Ариматара-Мархур-Здорма пронизывает город, который она породила. Дома — это её органы, люди — клетки, улицы — кровеносные сосуды. Поэтому Великая Матерь имеет связь с каждым существом в нашем благословенном Аримане. Ей открыты все наши помыслы и желания.

— А вы не могли бы подробнее остановиться на чисто технической стороне вопроса? Продолжая развивать ваше сравнение: я знаю, что мои клетки могут заболеть. Я почувствую боль и дискомфорт в определённом месте. Но как именно до моего сознания дойдёт, что за клетки поражены и каким недугом они охвачены?

Выражение лиц достопочтенного семейства перенесло Касьянову в тот эпизод её жизни, когда девушка по ошибке забрела в деревенский коровник. Брахт на секунду растерялся, но тут же собрался и продолжил теми же тягучими, певучими интонациями с растягиванием гласных:

— Душа нашей высокочтимой Ариматары-Мархур-Здормы заполняет собой всё пространство Аримана. Расстояние между двумя соседними клетками её высшего разума составляет приблизительно вот столько, — он раздвинул руки сантиметров на двадцать. — Поэтому в каждый конкретный момент часть нашего мозга находится в поле зрения Святой Прародительницы. Наши мысли — едины!

Настя окинула взглядом комнату, пытаясь наложить на пространство невидимую кристаллическую решётку. Высунуть голову за границы всевидящих нейронов зловредной блондинки и правда не получалось.

— Ладно, дочка, — неожиданно мягким голосом сказала Элайла. — Совсем мы тебя утомили. Ты спать ложись, а то поздно уже.

Солнца в Аримане не наблюдалось; с определённого момента, местность медленно погружалась во тьму, будто чья-то невидимая рука регулировала настройки яркости. Волна жужжания накрывала город: ариманцы, повинуясь какому-то общему ритму, словно неугомонные насекомые, начинали шумно раскладываться по кроватям. Напрасны были Настины уверения в том, что она совсем не хочет спать; девушка пошла по рукам радушного семейства, которое настойчиво, но ласково хотело уложить её в вертикальную кровать в районе второго этажа. Вырвавшись чуть ли не с силой, Касьянова выторговала право спать в углу первого этажа на тёмно-синем мохнатом коврике.

Глава 8. Первая пастырская

В этом городе не вели счёт по часам и минутам, здесь даже не было привычного для Касьяновой деления на семь дней недели. Система была двоичной: один день назывался дочеднём, другой — сыноднём, а блок из двух таких дней именовался детоднём. Всё в Аримане измеряли такими детоднями: ни чисел, ни месяцев, ни лет не существовало.

Позже, после длительных расспросов, Насте удалось обнаружить хоть какие-то ориентиры во времени. Вместо «месяца» здесь в ходу были «прорывные» — двадцать восемь-тридцать дней, как средний цикл между менструациями. «Год» заменяли на «подготовку» — время беременности. «Первокровью», кажется, называли срок в двенадцать лет — в честь периода, когда у девочки начинаются месячные. Был ещё более приятный для слуха термин «поколение» — Касьянова, правда, не поняла, соотносится ли он с двадцатью или тридцатью годами.

Разумеется, ни о какой точности летоисчисления в Аримане не было и речи; в ходу была популярна фраза «невесть детодней» — универсальная формула на все случаи жизни. События давних времён терялись в глубинах прошлого, горожане ничего не могли поведать об анналах своей истории. Мир сотворила Ариматара-Мархур-Здорма в великой милости своей; вскоре Настя могла бы читать лекции на эту тему не хуже, чем гарвардский профессор.

Поэтому девушка готова была молиться на наручные часы, которые случайно закинула в рюкзак, уезжая из Петербурга, и которые ей любезно вернули вместе со всеми вещами на выходе из Запретного города. И хотя в Аримане они приносили пользы не больше, чем зарядное устройство на необитаемом острове, часы всё же помогали девушке поддерживать ментальное равновесие, не чувствовать себя выкинутой из цивилизации.

Первая ночь у Зашоров закончилась трагически: Касьянова, толком не отошедшая от нервотрёпки в тюремной камере, была нагло выдернута из сахарных снов жёсткой экзекуцией. Дижон основательно потоптался по её спине, пытаясь достать висевший над девушкой деревянный ключик. Часы на руке показывали пять утра; гомонливое семейство подымалось на рассвете, и по Насте вовсю скользили и топтались дети.

— Ты прости, доченька, — сконфуженно поникла Элайла, крутясь вокруг своей оси, чтобы поймать хихикающую Гаяру. — Тихми́ в доме совсем нет, кормить тебя нечем. Но мы будем обязательно молиться Великой Матери, хвала её плодородному лону.

— Чего, простите, нет? — растерянно заковыляла к ней Настя, в жизни не встававшая в такую рань. Собственный мозг представлялся девушке раздувшейся кислой медузой.

— Тихми, — важно начала поучать Элайла, — это наше всё. Это такое существо…

— Вещество, — поправил её подошедший Урчи.

— Да, существо, из которого можно делать всё.

— Как это — всё? — поразилась Настя.

— А вот так это, — сказал отец семейства, чрезвычайно собой довольный. — Дают тебе серую массу, а ты что хочешь из неё, то и делай.

— Потрясающе, — пробормотала Касьянова. — Это решило бы все проблемы «Единой России».

— Но ты потерпи, вагинушка, хорошо? — ласково погладил её по плечу Урчи. — Закончилось тихми у нас. Хвала Ариматаре-Мархур-Здорме.

— Кто, простите? — заметно напряглась девушка.

Усач нелепо заморгал, как бы не понимая сути вопроса.

— Вам бы, наверное, не очень понравилось, — сурово продолжила брюнетка, — если бы я вас величала «мой маленький пенис».

— О! — приятно ошарашенный, воскликнул Урчи. — И правда похоже, что у меня маленький? Я очень старался, но он никак не уменьшается. Друзья смеются надо мною; но я надеюсь… Ходят слухи, что в один прекрасный день Ариматара-Мархур-Здорма найдёт средство лишить всех мужчин отличительных признаков. Вот это будет счастье!

— Да будет благословенна великая мудрость Святой Прародительницы в детоднях грядущих!.. — внезапно закричала Умини, со стеклянными глазами раскачиваясь в неком подобии кресла.

— Да осветит небо твоё благородное лоно, Настюша, — умилилась Элайла, — да разбухнут сосцы твои, да возрастёт твой живот, да принесёт Ариману десятикратное потомство!

Девушка рассерженно замолчала; она решила, что ещё не всё понимает в культурном коде этого города и что к погружению в иную реальность надо подходить постепенно.

— Спасибо, — тихо прокашлялась брюнетка. — Так что насчёт тихми? Раз оно у вас закончилось, может, вы бы могли одолжить его у соседей?

Перспектива голодать не прельщала Касьянову от слова «совсем». В рюкзаке было пару банок рыбных консервов и пакет овсяного печенья, но её начинало подташнивать от одного взгляда на изрядно надоевший паёк.

— Нет-нет, — хором нахмурилась супружеская чета. — Мы не хотим пачкать грязью их пороги. Им тогда придётся плохо думать о Святой Прародительнице, чтобы начать их отмывать. Мы потерпим.

— Потерпим, дорогие мои? — ласково окрикнул ребятишек Урчи, и они подлетели к нему за порцией обнимашек и поцелуйчиков.

Касьянова совсем приуныла: голодный человек — злой человек. Усевшись в позе лотоса в углу, возле своей кровати, она изучала жизнь этого гостеприимного семейства, как изучает зоолог экзотический муравейник.

— А можно мне такой браслет? — обратилась она с лёгкой улыбкой к Элайле.

Все женщины Аримана носили на правой руке разное число разноцветных браслетов. Поначалу Касьянова думала, что это указание на возраст, но позже начала сомневаться: на руке тридцатилетней женщины могло быть и пять, и пятнадцать браслетов.

— А сколько малышей у тебя там, в Иных землях? — поинтересовалась Иксит.

— Нисколько, — смутилась Настя.

«И для того я отправилась путешествовать в фантастические места, чтобы терпеть типичные приставания родственников?», — подумала девушка.

— Бедняжка, — ужаснулась Элайла. — Надеюсь, Великая Матерь одарит тебя своей милостью и пошлёт кучу детишек.

— Наверняка ты самый чистый человек там, в Осквернённых землях, — оживился Урчи, — и Ариматара-Мархур-Здорма приняла тебя, чтобы включить в лоно семьи.

— Да-да-да, наверное, — затараторила Касьянова (ей хотелось как можно быстрее сменить тему разговора). — Про правую руку я всё поняла, а что за браслеты на левой руке?

Эти украшения носили все жители города без исключения; здесь взаимосвязь с городом прослеживалась яснее. Ариманец лет тридцати носил — на глазок — около семидесяти тончайших, переливающихся на свету, похожих на золотые змейки браслетов.

— Это количество Судных дней, которые мне довелось пережить, — быстро ответил Урчи, и взгляд его помутился. Он сделал предупреждающий жест рукой, чтобы прекратить расспросы Касьяновой. — Этот пояс под моим животом означает, что я уже хочу детей.

Настя давно отметила, что мода Аримана стремилась подчёркивать живот, делать его большим и округлым. И женщины, и мужчины часто носили пояса в районе промежности; совсем юные девушки добавляли второй пояс под грудью, только старухи и дети обходились совсем без поясов.

— А когда вы понимаете, что хотите детей? — дружелюбно уточнила девушка.

— Когда у меня появляется молоко, — растёкся в улыбке Урчи.

— Млако, — грубо одёрнула его Дженита. — Настоящее молоко бывает только у женщин.

— Из вашей груди течёт молоко, в самом деле? — не поверила своим ушам Касьянова.

— Зачем из груди? — стушевался усач. — Грудь мужчины не вмешает столько любви и тепла, как женская, она бесплодна. Снизу…

— О… — пришла в замешательство Касьянова. Она заметила, что мужчина сразу притих, поник послё замечания тёщи, так что предпочла перевести тему в иное русло.

Остаток дня потонул в бессмысленных разговорах. Следующий день также протекал медленно: детишки носились и играли, женщины сгруппировались в кружок и что-то степенно обсуждали, чиня одежду. Мужчин совсем не было видно.

— Вы не хотите пойти с нами на пасторскую?

Она обернулась на ласковый голос и увидела Урчи, державшего за руку Дижона. Рядом стоял Брахт, гордым и неприступным взглядом испепеляя потолок.

— На пасторскую? Это было бы интересно!

Увы, когда Настасья предложила спутникам идти по тротуару, на неё посмотрели с такой строгостью, что девушка решила прикусить язык: она явно чего-то не понимала во внутренних механизмах Аримана. Так что вспышка радости Касьяновой потухла уже через несколько шагов по грязевой пучине. Казалось, с прошлого раза коричневая субстанция стала ещё более густой и тягучей.

— Это духовные беседы для мужчин, — отрывисто кричал Брахт, избравший следующую тактику перемещения: старик высоко задирал ноги под прямым углом, порывисто вонзая их в топь, как боевые копья. — Каждый яйценогий обязан выслушивать святое слово пастыря из Запретного города. Только так он сможет возвыситься духовно и всем сердцем своим возлюбить нашу Ариматару-Мархур-Здорму.

Насте уже было не до расспросов: её ботинок намертво впечатался в дно коричневого моря и никак не хотел его покидать. Дипломатические переговоры по депортации строптивца результатов не давали, так что пришлось задействовать силовые методы. Урчи и Брахт вынужденно взяли на себя роль бульдозера и стали вытягивать упрямую ногу из густой грязи, аки ошалевшего страуса из песка.

Когда они пришли в Дом пастыря, Касьянова решительно не была настроена открывать свою душу для любого рода духовных наставлений. Длинный одноэтажный дом, располагавшийся под самыми стенами Запретного города, внутри был очень прост: ни ажурных узоров на послушной древесине, ни забавных скалодромов для лазания по стенам — лишь пять рядов стульев, утыканных мужчинами всех возрастов и комплекций.

На Урчи снизошёл такой благостный вид, он так умиротворённо водрузил свою филейную часть на скромный трон в третьем ряду, что мигом позабыл обо всём на свете. Так и застыл в благоговейном ожидании, вытянув шею по направлению к пустовавшей трибуне. Дижон оккупировал ближайшее к духовному отцу место; Брахт увидел группку свободных стульев в дальнем углу зала и жестом увлёк за собой Анастасию.

Конечно, появление девушки вызвало большой переполох на благочестивом собрании; посетители оживлённо перешёптывались между собой, тыкая пальцами в Настю. То и дело слышалось: «это она», «та самая», «пришелец», «живёт у Зашоров»…

Ждали, пока зал не заполнится целиком, ждали долго. Войдя в помещение, Настя подсчитала семнадцать свободных стульев; через сто десять минут (как услужливо подсказали ей наручные часы) всё ещё пустовало пять мест. Девушка ощутила непреодолимое желание ввести в Аримане культ часов; она прямо видела, как приносит на собрание огромную сумку с часами и обвешивает ими каждого мужчину с головы до пят.

«Господи, какая восхитительная задумка цивилизации — точное время!» — со щемящей ностальгией думала она. — «Это даже лучшее изобретение, чем колесо. Как сложно жить, когда пространственно-временной континуум превращается в вязкий кисель…».

Наконец, на исходе третьего часа ожидания послышался лёгкий шорох: где-то в глубине зала приотворилась дверь, и в помещение вошёл пожилой мужчина с лоснящейся, похожей на круглый пирог лысиной. У него были мелкие, аккуратные черты лица, немного терявшиеся на крупном расплывшемся лице. Пухленький, среднего роста, он был облачён в подобие ярко-оранжевой рясы, украшенной золотистым орнаментом. Переливаясь всеми цветами радуги, узоры одеяния освещали всё вокруг, одаривали скучные стены зала озорными бликами. На фоне невысоких, бледных и поджарых ариманцев, какие в основном и встречались Касьяновой, незнакомец выглядел экзотическим павлином из далёких краёв.

— Это Таурус, — с негодованием пшикнул на девушку Брахт.

Настя, будто зачарованная, смотрела на большую блестящую лысину. Эта ариманская достопримечательность совершенно её загипнотизировала. Девушка представила могильный курган, внутри которого был погребён могущественный лев; героический холм порос легким вереском, средь которого носились серны и газели.

— Пастырь наш, — грозно добавил старец; ему пришлось ущипнуть брюнетку, чтобы в её глазах вместо дурмана миража появился хотя бы проблеск почтения к Таурусу.

Урчи тем временем подошёл к проповеднику и подобострастно начал что-то с ним обсуждать, кивая то и дело на Настю. Пастырь внимательно, точно врач перед сложной операцией, разглядывал девушку; выслушав Урчи до конца, он милостиво кивнул мужчине, и тот радостно замахал Касьяновой, приказывая ей оставаться на месте.

А человек в мантии взошёл на трибуну; он водрузил на специальную подставку книгу в кожаном переплёте, сластолюбиво, как Дон Жуан перед свиданием, причмокнул губами, и окунул свой указательный палец с крупным перстнем в пожелтевшие страницы. Вяло пролистав треть фолианта, он задержался на одном из мест. Расправив плечи и лениво размяв шею, пастырь начал вещать:

— О, сыны мои! Насколько хорошо вы усвоили мою последнюю проповедь? Почитали ли вы жён своих, словно саму Ариматару-Мархур-Здорму? Любили ли вы дочерей своих, как любит их Великая Матерь? Согрели ли вы всё сущее, приютили ли на груди своей больных и страждущих? Посылали ли вы лучи добра, согревающие небо?

Таурус оторвался от книги и торжественно оглядел свою паству. Его взгляд настороженно задержался на Насте; зал тем временем скандировал радостное «да!».

— Я представлял Великую Матерь сегодня ночью на супружеском ложе! О, какое счастье даровала она нам с женой!

— А я вчера сто шестнадцать раз поцеловал жене ноги!

— Моя грудь стала гораздо больше и мягче!

— Я играл со своими дочками, я был им большой наглой куклой!

— Я самый мягкий, послушный и довольный жизнью из всех мужчин в моей семье! Никогда Ариматара-Мархур-Здорма не являла миру лучшего сосискообразного, чем я! Покладистее меня был только прадедушка…

Все выкрикивали свои достижения, однако ни у кого не было цели восторжествовать над конкурентом. Мужчины слились в радостном экстазе своих свершений; каждый был рад за соседа, все поддерживали друг друга.

— Тише, тише, — удовлетворённо заявил проповедник. — Я вижу, любовь в вашем сердце крепнет с каждым днём. Однако вы забываете о главном уязвимом месте мужчин. Достаточно единожды допустить слабину, заложить в фундамент один гнилой кирпич, и обрушится всё здание. Какой главный порок стручконосца?

— Гордыня, — практически хором пробубнели ариманцы.

— Правильно, сыновья мои. Гордыня — ваш главный порок. До тех пор, пока в вас будет оставаться хоть капля надменности, высокомерия, тщеславия, я буду бичевать и линчевать вас в своих выступлениях. Ну же, признайтесь мне: кто из вас хотя бы на секунду допускал мысль о том, что он превосходит в чём-либо женщину?

Лес робких рук разросся в зале. Настя плутала по нему взором, теряясь в этой стройной чаще, и насчитала около сорока человек, чуть меньше половины.

— Невообразимо чудовищно, — покачал головой Таурус. В зале повисла гнетущая тишина. — Хочу напомнить вам, что Святая Прародительница всё видит.

Послышались сдержанные рыдания и всхлипы. Долговязый тощий блондин с всклокоченной шевелюрой вскочил с места и истерически завопил.

— Но что мне делать, отче, что делать?! Она сказала какую-то глупость; я всё понимаю, но ясно вижу, что умнее её. Как мне стереть эти мысли в своей голове? Я думаю о том, как сильно люблю Великую Матерь и почитаю жену свою денно и нощно, но иногда… Вы понимаете…

Важный, как гусь, пастырь приосанился и хорошо поставленным голосом принялся читать лекцию, которую, видимо, произносил не раз.

— Ты считаешь себя умнее её, сын мой, однако задумывался ли ты о том, какого свойства этот ум? Чего твой ум стоит? Святое солнце! Я объяснял это не раз и не устану повторять до тех пор, пока язык мой не усохнет: ваш ум, сыновья мои, это болезненный нарост на чистом сердце. Он мешает вам любить. Вы мыслите, следовательно, вы анализируете, сравниваете, оцениваете. Легко ли вам любить после этого?

Мужчины с тоской покачали головами.

— Посмотрите на женщину. Предположим, богинеликая свято уверовала бы, что наука — лучшее, что бывает в жизни, ценила бы только науку и всех тех, кто к ней причастен. Смогла ли бы она любить своего новорождённого сына безусловно, всем сердцем, всей душой своей? Нет, он заинтересует её лишь тогда, когда станет учёным. И куда бы привело человечество этот путь? Я вижу ваш ум, мужчины. Ваш ум — это небесный замок, продуваемый ветрами абстракций. Какие вещи интересовали бы вас, дай вам полную волю? Из чего состоит грязь на улицах Аримана, какой высоты шпиль на Великой башне, почему небо жёлтого цвета. Вы бы только и делали весь день, что мололи языками и бряцали мускулами друг перед другом. Пустые бредни! Женщина же соткана из любви. Женщина рождается там, где ум облагораживается эмоциями. Женское чувство таит в себе мириады спрессованных, сжатых мыслей — интуицию. Женщина может прозревать неведомое; в один миг она поймёт то, на что бы вам потребовалась бесконечная вереница детодней. Если бы мы пришли с культом Святой Прародительницы в какой-нибудь развратный Дейт, мужчины ни за что бы не поверили в нашу дорогую Ариматару-Мархур-Здорму. Женщины бы откликнулись моментально, ведь именно они чувствуют свет и истину. Способны ли вы любить, как женщины? Когда женщина любит, она посвящает себя целиком, всю жизнь кладёт на алтарь своего чувства. Она не в силах даже помыслить об измене, она способна тридцать подготовок сидеть на пороге дома и ждать возвращения возлюбленного с другого конца света. Как любите вы, яйценогие? Вы способны увлечься лишь красивой картинкой; если она подкреплена душевным родством — что же, отлично! Если нет — обойдёмся и без этого! И даже в полной гармонии, в полном единении вы способны поддаться обаянию другой.

По залу пронёсся сдержанный, но всё же негодующий ропот.

— Я знаю, сыновья мои, что это не так; вы вышли из чрева Великой Матери, вы наполнены духом её святой любви. Вы почти приблизились по душе своей к женщине, хотя да полной благодати вам ещё далеко. Но что же с теми, кто лишён этой великой радости? Я был в Дейте — и смело могу сказать, что каждый ариманец стоит десяти мужчин этой порочной земли; я был за стенами Кальхинора… Там стручконосцы способны забыть о ребёнке своём, там могут предать девственную душу, что принадлежит любимому без остатка, ради пустых развлечений или пары похотливых чёрных глаз. Там мужчины вступают в длительные бесплотные споры, которые ни к чему не ведут. Как петухи, гарцуют они друг перед другом, стараясь прыгнуть выше и заткнуть собеседника за пояс. И даже в этих варварских странах ариподобные смотрят на это, как на забавы глупых детей. В бесконечном великодушии своём они прощают…

При словах о брошенных малышах и несчастных девственницах мужчин охватило самое настоящее бешенство. Они сжимали кулаки и скрипели зубами, будто на оруэлловских двухминутках ненависти, так что Насте на секунду стало страшно находиться в этом зале.

— Прекратите, дети мои, прекратите, — сказал Таурус, вполне удовлетворённый. — Вас извиняет то, что вы понимаете это и не стремитесь вознести себя выше небес. Представьте, какими чудовищами вырастают мужчины, которым не читают лекции, указывающие на их истинное место! В нечестивых, несчастных странах, что не были порождены нашей драгоценной Ариматарой-Мархур-Здормой, мужчины, будучи ущербными животными, тешат своё самолюбие тем, что поработили женщин и внушили богиням, что они — существа второго сорта. С детства их давят, так что девушка даже не может расправить крылья своего ума, забитого, словно робкая птица. А если попробует, её тут же закидают камнями.

Дрожь ужаса и негодования охватила слушателей.

— Да, да, дети мои, — сделал успокаивающий жест пастырь. — Вы чётко видите, как легко перевернуть мир с ног на голову. И это только касаемо социальных законов! Что же должно твориться в головах, сердцах и душах людей, лишённых света божественной Ариматары-Мархур-Здормы? Попробуйте себе вообразить.

Из последовательных ответов испытуемых Настя узнала, что отсутствие знания о Великой Матери сродни мраку глубокого колодца, тёмной ночи души — вечной ночи, куда не проникает ни одного луча света.

— Правильно, совершенно верно, — вторил ответам Таурус. — А теперь попробуйте представить, сыновья мои, что бы вы сказали такому нечестивцу, если бы он встретился вам на пути? Тише, не все сразу. Давай ты, Пунджо. Выходи на трибуну. Почувствуй себя проповедником.

На помост вышел небольшой человек с крайне непримечательным лицом, настолько невыразительным, что одна эта блёклость уже выделяла его из толпы. Он неуверенно схватился за трибуну, чуть выставил грудь вперёд и начал вещать.

— Женщина лучше мужчины, потому что женщина рожает. Стручконосцы примитивны. Мужчина — существо, дух которого… Ай, мастер Таурус, я опять ухожу в абстракции!

— Не переживай, Пунджо, не переживай, — водрузил тяжёлую руку на плечо юноши проповедник. — Ты на правильном пути, в твоей голове куда меньше абстрактных мыслей, чем было раньше. Скоро ты будешь мыслить, как совершенная женщина.

— Правда? — просиял громкоговоритель, оттирая кулаком слезу. — Вы действительно так думаете?

— Да. Прекрасную тенденцию я вижу. Помни главное правило: как только промелькнёт у тебя бесплотная мысль, представь Великую Матерь в сердце своём, зажги огонь благодарной сыновней любви, сосредоточься на своём чувстве, и абстракция улетит сама собой. У кого есть вопросы, сыновья мои?

Заколыхался океан вскинутых рук, и Таурус по очереди выбирал, кому ответить. В основном мужчин интересовало, как правильно вести себя с женщинами в семье, как перестать отвлечённо мыслить, как глубже пропустить сквозь себя женский мир, чтобы приблизиться к идеалу Святой Прародительницы. Активно делились и практическим опытом: как навсегда избавиться от волос на теле, какими упражнениями легче увеличить грудь и уменьшить мужское достоинство. В неспешной беседе прошло часа три.

— Все вопросы о том, как ещё больше возлюбить Великую Матерь, мы отложим на следующую лекцию. Потерпите четыре детодня, сыновья мои.

Когда зрители начали потихоньку расходиться, Касьянова незаметно пробралась к проповеднику, который замешкался на трибуне, перечитывая какое-то место из книги. Она тихо тронула Тауруса за локоть.

— А, вы та самая пришелица, — мгновенно обернулся пастырь, и его улыбка показалась девушке не слишком приветливой. — Как вы находите своё пребывание в Аримане?

— Мы находим его с трудом, — протянула девушка. — Подумать только, как я жила-то раньше среди этих поганых нечестивцев, которые не знали своё место в доме.

— Не иронизируйте, — задумчиво ответил мужчина. — Это плохо кончится.

— Ну что вы, я недостаточно абстрактно мыслю, чтобы предпринять восхождение на пик иронии. Это вы парите в мире терминов и тонких инсинуаций, как горный орёл. Такой мужественный и такой отвлечённый, ай-яй-яй!

— Вы хотели задать мне какой-то вопрос?

— Да. Могу ли я посетить Запретный город вторично?

— Естественно. Мы и сами намеревались вызвать вас в Верхний город на аудиенцию. Желаете, я вас сопровожу?

Касьянова желала, и поэтому они с Таурусом, в сопровождении пяти мужчин в латах, быстро затрусили по тротуару, мельком поглядывая на плетущуюся в грязи паству.

Глава 9. Дурная привычка

В этот раз хозяйка Аримана принимала её в унылой комнате, где словно слились в экстазе тёмно-синяя и белая краски, выдав невзрачный серый цвет. Лишь несколько картин, будто выведенных робкой рукой ребёнка, торчали на голых стенах. Самая красивая из них, с сочной невозмутимой ромашкой, висела прямо над головой деловитой блондинки. Ари писала что-то, и, когда Настя показалась на пороге, быстро кивнула и продолжила широкими размашистыми движениями пытать бумагу. Касьянова прождала её с полчаса.

— Как твои дела, Настенька? — наконец спросила женщина, с лёгкой улыбкой откидываясь на спинку кресла. — Да что же ты? Присаживайся.

— Даже и неловко как-то стоять в вашем присутствии, Ариматара… Простите, я обязательно выучу.

— Ну что ты, — ещё шире улыбнулась блондинка. — Не надо плодить формальности. Мы же друзья. Зови меня Ари, как и прежде. Хотя мне и приятно, не скрою.

Касьянова откашлялась и осторожно присела на шаткий стульчик, стоящий напротив.

— Да что же ты как неродная сидишь? Трепещешь перед начальством? Правильно, трепещи.

Улыбки Ариматары с каждым разом становились всё приятнее.

— Как не трепещать? Вы, говорят, все мои мысли знаете.

— Правильно говорят, — хитро усмехнулась блондинка, засовывая бумаги куда-то в стол и доставая оттуда внушительную коричневую тетрадь.

— И о чём я подумала перед тем, как войти в ваш кабинет?

— Подай мне, пожалуйста, вон ту вазу. Да, эту.

Настя потянулась за вазой с листьями папоротника.

— Как тебе живётся у Зашоров? — пытливо продолжила властительница города.

— О, Зашоры — прекрасные люди! Очень тёплые, душевные. Замечательная атмосфера в семье царит. Правда, я уже начинаю скучать. Единственным выходом из этого всего мне видится любовь к Великой Матери, но я, к сожалению, крайне неблагодарная дочь.

— А они меня любят? — спросила Ари совершенно равнодушно, быстро перелистывая тетрадь.

— Ох! Только о вас и говорят, только о вас и думают. Я не знаю, право, на что им дан мозг и речевой аппарат.