Бесплатный фрагмент - 7 веков к тебе

Где лгут себе и друг другу,

И память не служит уму,

История ходит по кругу

Из крови — по грязи — во тьму.

Игорь Губерман

Экспедиция в Средневековье

— Анатолий Романович, ну сколько можно? — Елизавета прикрыла глаза, — я понимаю, Вы совершили прорыв во Времени, но уже было взято больше сотни интервью, сотни статей напечатано, а одних только телевизионных программ… уже пять лет прошло после моего перемещения! Что нового я могу рассказать? Факты уже исчерпаны, Вы же знаете.

Седой, чуть сгорбленный профессор — самая выдающаяся личность на Земле благодаря созданию Установки перемещения по Временной траектории (в простонародье — Машины Времени) — был серьезней обычного.

— Журналистку зовут Алла Сапаева, — сказал он, словно ее имя могло все объяснить.

— Так это родня нашего инвестора Сапаева?

— Да, его дочь. Но самое неприятное, — он тяжело опустил сцепленные руки на стол, — она в очереди на плановое перемещение. И тоже в Средневековье, хоть и более позднее, чем ты… А ты же помнишь, что сказала, когда вернулась? Чтобы мы не смели отправлять туда женщин. И после тебя мы негласно отбираем только мужчин… Иногда я смотрю на твои шрамы и жалею, что тогда наш комитет выбрал тебя.

— А я не жалею. Ведь, не побывав в 14 веке, не родились бы мои дети, — ее руки в длинных рукавах уверенно легли на подлокотники кресла.

Они оба знали, что было под этими рукавами, и это было непривычно видеть на женском теле.

— Лиза, я не рискну отправить еще одну женщину в прошлое, но открыто это сказать ей и Сапаеву нельзя. Сама понимаешь, на подобный отказ должно быть обоснование, но ты молчишь о кошмаре, с которым столкнулась тогда, и мне запретила говорить… так что Министерству будут грозить только обвинения в дискриминации женщин, адвокаты и проигранный суд. Просто расскажи девочке не факты для стандартного интервью, а то, что тебе довелось пережить там. Передай ей свои эмоции, Лиза! Может, своим рассказом ты изменишь желание Аллы туда отправляться и убережешь ее психику, а может, и жизнь.

Елизавета посмотрела в окно, потом на часы, раздумывая, успеет ли в подготовительную школу за своими двойняшками, отец которых был на 666 лет старше ее самой…

— Про матросню на корабле рассказывать? И про все остальное? — с сарказмом спросила женщина, склонив голову набок.

Анатолий Романович нахмурился, чувствуя себя неловко, но потом встал и добавил у самой двери:

— Если решила иронизировать, то и про своих друзей из борделя Манчестера не забудь рассказать…

Анатолий Романович открыл дверь и пригласил войти девушку по имени Алла.

На вид ей было лет двадцать пять — двадцать семь. Ее бравый шаг, буквально, кричал об уверенности, настойчивости и амбициозности. Алла улыбнулась, сверкнув «по-медицински» белоснежными зубами и протянула холеную руку Елизавете Кравченко в знак приветствия.

— Здравствуйте, Елизавета! Не представляете, как для меня важно лично встретиться с Вами.

— Здравствуйте, Алла, — и следующее, что сказала Елизавета после сотрясания ее кисти, — будьте, уверены, что уже через пять лет, проведенных в Средневековье, Вы постареете лет на десять. Вы к этому готовы?

Пара секунд молчания Аллы, и она нашлась с ответом:

— Это вроде как ледяной душ? Вы пытаетесь меня переубедить последовать по Вашим стопам и отправиться в прошлое? Я жутко любопытная, Елизавета, так что вряд ли Вам удастся меня выбить из графика перемещения. Я обязательно там побываю, можете не сомневаться.

Серо-голубые глаза Елизаветы смотрели прямо и непроницаемо.

— Ясно, — медленно улыбнулась Елизавета.

— А Вы колючая, — подмигнула Алла, пытаясь растопить лед между ними, — но я готова потерпеть, чтобы остаться и послушать что-нибудь интересное.

— Интересного не будет, — ответила Елизавета, — будет то, чего я не рассказывала. Никому. И Алла, никакой записи, Вы меня поняли? Я просто расскажу о нескольких годах моей жизни. Выйдет в печать или в Интернет хоть что-то, Вы будете выглядеть, по меньшей мере, глупо, так как я опровергну каждое Ваше слово. Этот разговор исключительно между нами. Считайте это антимотивацией или, проще говоря, началом психологического тренинга.

— Я Вас поняла, — кивнула она, отключила телефон и неохотно отдала диктофон Елизавете в протянутую руку. — А правда, что Вы вышли замуж в XIV веке за английского рыцаря?

— Да, но не это было причиной моего путешествия в 1343 год, — Елизавета говорила не спеша, взвешивая каждое слово, — в 24 года я была аспирантом на факультете истории и археологии Университета. Раскрыть себя мне помогли мой отец — известный археолог Владимир Васильевич Кравченко и мама, которая была преподавателем истории, научным деятелем. Сколько себя помню, я всегда интересовалась тем, что пыталось спрятать от нас время. И однажды прочла в специализированном журнале об одном разрушенном монастыре, построенном еще в XIII веке в Аквитании. На фотографиях были видны лишь края затертых потолочных фресок. Через связи и источники моих родителей, я использовала почти эксклюзивную литературу, чтобы по крупицам собрать нужную информацию. Я узнала, что этот монастырь до 1337 года, еще до начала Столетней войны между Францией и Англией, принадлежал монахам-мужчинам. Однако после 1340 года монастырь был передан монахиням. Эти женщины и стали последними свидетельницами шедевра. К окончанию войны в этих землях были разрушены почти все строения, а по дорогам бродили озлобленные калеки, иноземцы, бывшие наемники, искавшие только деньги. Эти святотатцы и загубили монастырь. И когда-то я высказала сожаление в своей научной статье, что нет возможности увидеть и запечатлеть эти фрески в монастыре, поскольку их красота была просто непередаваемой. Это и стало отправной точкой. Позже мне позвонили из Министерства и предложили, используя Машину Времени, осуществить свою давнюю мечту.

Анатолий Романович, кивая, добавил:

— Мы твердо считаем, что перемещения в прошлое должны иметь нейтральные причины, к примеру, культурно-исторические. Умная, заинтересованная девушка, которую я знал в течение многих лет, как и ее родителей, вполне подходила для исследований в стенах женского монастыря. В итоге, мои коллеги и вышестоящая инстанция согласовали ее кандидатуру, — он посмотрел на Елизавету и продолжил. — Сама установка была проверена более десятка раз опытным путем, даже я сам испробовал ее, и находился по нескольку дней в разном времени. Однако Елизавета должна была провести там больше времени — примерно месяц, поэтому подготовка к ее перемещению стала длительной и специфической.

Министерство Исследования и Планирования перемещений по Временной траектории, или сокращенно — МинИППВТ, разработало график ее индивидуальной тренировки: занятия с психологами, медиками, физиками, историками-документалистами, даже со специалистами по самообороне. Мы старались предусмотреть все навыки и знания, которые понадобятся Елизавете в 14 веке, потому и перестраховались, как говорится, по всем «фронтам».

— Да уж, серьезный подход. Анатолий Романович, я видела Вашу Машину Времени на предварительном ознакомлении, — сказала Алла и улыбнулась, — но, признаться, представляла, что она будет более замысловатой.

Профессор заулыбался и начал расхаживать по комнате, жестикулируя. Анатолий Романович все еще не мог говорить о своем изобретении спокойно.

— Это Устройство создает, так сказать, условия «отрицания» информационных и энергетических и временных полей, особенно если учитывать, что одно без другого не существует. Наверняка Вы знаете, что маятниковые часы на экваторе и в средних широтах идут по-разному из-за разной величины центробежной силы. Вот мы и постарались устранить всевозможные причины таких сил, ведь в основе лежит всего лишь взаимодействия полей заряженных частиц. То есть, изначально в нашей Установке нет ни единой частицы, которая создавала бы поля, а, следовательно, нет ничего, что несет в себе информацию и память. И что могло бы затормозить перемещение по Временной траектории…

— То есть там пусто и ничего нет?

— Да, именно так.

— И время не сразу поворачивается вспять для человека, который зашел в эту Машину Времени?

— Одним из значений Времени является продолжительность конкретного физического процесса, а внутри Установки оно тормозится за неимением точки отсчета. Проще говоря, Машина Времени — это «стерильная» комната, где нет никаких процессов. То есть установка по перемещению во времени — лишь трамплин. Даже находясь в ней, для прыжка нужен «толчок». И таковым служит старинный предмет, у которого есть сильное информационное поле с данными, когда и где он был создан.

— Из частной коллекции одного из зарубежных археологов была приобретена серебряная цепочка, — продолжила уже Елизавета, — найденная при исследованиях развалин монастыря в Аквитании, того самого монастыря, куда я собиралась отправиться. Украшение датировали первой половиной 14 века, что было наиболее подходящим периодом для моего исследования.

— Но ведь просто цепочка не может Вас перенести в то время, как и Установка для перемещений не отправляет назад? — нахмурилась Алла.

— Это взаимодействует системно, вместе. И никак иначе. — Снова жестикулируя, вступил в разговор Анатолий Романович, — надел цепочку или взял старинный предмет нужного года создания и зашел в Установку. А поскольку в ней абсолютно «чисто», то и единственное поле от цепочки начинает стремиться в свой временной отрезок. Предмету не мешают никакие силы, чтобы его притянуло энергетическое поле своего места и времени, когда оно было создано. А вместе с ним перемещается и человек. И именно ношение этого предмета на теле держит в том времени, куда Вы переместились.

— В своих интервью, Анатолий Романович, настолько подробно об этом Вы не рассказывали, — заметила Алла.

— Такое объяснение «на пальцах» не составляет особой тайны, — пожал плечами профессор, — общая информация известна во всех кругах, а вот специфические нюансы, чертежи и протоколы защищены грифом «Секретно» и всякими патентами.

— Ясно. То есть Вам, — снова переключилась девушка на Елизавету, — нельзя было снимать эту цепочку в 14 веке?

— Нельзя ни в коем случае, иначе меня бы вернуло обратно, — кивнула Елизавета, — но это даже удобно на случай опасности.

— Понятно.

И вдруг Алла прищурилась и спросила:

— А почему российские ученые не выбрали Россию в качестве поля для исследований? Вы же сказали, что Министерство интересует только история и культура.

Анатолий Романович невольно отвел взгляд и втянул воздух:

— Если быть честным до конца, то объяснений сверху я не добился. А ведь я рассчитывал, что мое изобретение будет полезным для углубленного изучения истории нашей страны, а не какой-нибудь другой…

— Алла, — сказала Елизавета и немного покусала губы, подбирая слова, — думаю, здесь сыграло роль опасение со стороны руководства относительно влияния перемещений во времени на государственность, историю и прочее.

— Ага, — разулыбалась девушка, — в общем, пока опыта в багаже мало, то экспериментируем на другом поле, так?

Елизавета не подтвердила и не опровергла ее догадку, лишь иронично посмотрела ей в глаза, профессор тоже молчал.

— В итоге, предприняв все известные методы защиты, меня перенесли в 1343 год, — откинулась Елизавета на спинку кресла. — Мне было сложно адаптироваться в чужой стране и в другом времени. Современный английский язык практически ничем не мог помочь мне в общении с людьми Средневековья. Первое время меня «приютили» в монастыре, посчитав иноземкой. Я и подумать не могла, что такое получасовое дело, как выбор ракурса и фотографирование фресок в нужной зале монастыря, окажется настолько сложным и долгим. Там, как и в любом монастыре, был крайне жесткий график — утром, когда зала была хорошо освещена, и все наилучшим образом подходило для выполнения моего дела — я была окружена десятками монахинь во время чтения молитв, а потому, делать что-то другое было просто невозможным. Шерстяная ткань, из которой было сшито мое платье, натирало руки и шею, а грубый пояс оставлял следы под ребрами даже сквозь одежду. От всего этого я расчесывала свою кожу до крови, добавлялись к этому еще и клопы. Изо дня в день я испытывала отчаяние, еще большее, чем вчера. Все должно было исполниться просто и быстро, а совсем не так, как выходило. На четвертый день я потеряла сознание во время вечерней молитвы от истощения и недосыпания. И это очень не понравилось настоятельнице монастыря, она сказала, что я слишком изнежена и избалована, хотя для своего XXI века я была достаточно крепкой и физически развитой — сказывались студенческие спортивные соревнования и экспедиции по тайге.

Сначала я никак не могла привыкнуть к здешнему порядку — вставать с рассветом, часов в пять, а отходить ко сну к восьми — девяти вечера в зависимости от времени года. Так было заведено еще с давних времен. Но такой распорядок дня был наиболее приемлемым для времени, когда еще не было электричества, и это позволяло экономить дрова, свечи и лучины.

Анна перебила Елизавету:

— А сколько лет было другим девушкам в монастыре?

— От 12 и до бесконечности, — улыбнулась Лиза, — те времена были очень опасными, а стены монастыря хоть как-то защищали, поэтому многие девочки, осиротев, попадали сюда и не стремились вернуться к мирской жизни, просто потому, что многим было некуда деваться. Не все становились монахинями из любви к Господу.

— А Вы сильно отличались от остальных?

— Трудно сказать, но, наверное, разница была заметна. Большинство послушниц были неблагородного происхождения, привычными к тяготам жизни того времени. Если у женщин к тридцати годам оставалось хотя бы десять зубов, можно было сказать, что они хорошо жили и питались, но это было почти нереально для простых людей того времени. Если бы Вы видели, Алла, какими были женщины в те времена — запуганными, сломленными и зачастую озлобленными. Многие рождались с увечьями, просто потому что роды были приняты не по правилам или вовсе на скорую руку. А отсутствие присмотра за многочисленными детьми приводило к их высокой смертности и травмам на всю жизнь: ожоги, шрамы, вывихи, да и просто искалеченная психика с детства. Раньше, в Средневековье, с детей был спрос, как с маленьких взрослых, и наказание для них было таким же. Зачастую женщины являлись не только матерями, но и выполняли функции отцов, являясь защитниками и кормильцами своих семей, ведь из десяти мужчин-воинов с поля битвы возвращались четверо-пятеро живыми, а здоровыми и дееспособными, в лучшем случае, трое. Из года в год не хватало мужской силы, и, остается только удивляться, как человечество дожило до XXI века. Практически вся работа ложилась на женские плечи. Я знала молодую девушку, которая к своим семнадцати годам овдовела и осталась с двумя детьми на руках. И непонятно было — плакала ли она от скорби по убитому мужу или оттого, что осталась на пепелище своего дома после военных действий, которые проходили в их землях. Никто никого не щадил и не жалел, — слуги и воры растаскивали последние канделябры и разбитые позолоченные рамы от сгоревших фамильных портретов. Это происходило прямо на глазах у юной хозяйки дома, такой же беззащитной, как и те двое малюток, которых она отчаянно прижимала к себе.

Под влиянием всех обстоятельств того времени людям приходилось взрослеть очень рано, а, значит, и старели они раньше. И среди таких людей я казалась еще совсем молодой и неприспособленной к жизни, хотя мне уже было почти двадцать четыре года. У меня была хорошая кожа и целые зубы, что являлось редкостью в Средневековье. Ко всему прочему, я имела опыт общения с разными людьми и была знакома с психологией взаимоотношений. Мужчины спустя века остаются прежними мужчинами все с теми же взглядами и тем же отношением к женщинам. Но я и не подозревала, что знания подобного рода мне так пригодятся в XIV веке, — Елизавета горько улыбнулась и отвела взгляд в сторону.

На мгновение она всей душой вернулась в самый важный день своей жизни, который случился за шесть с лишним веков до ее рождения. Возникла длительная пауза, и все молчали, погрузившись в странное ощущение сиюминутного кардинального поворота событий.

— Тем ранним утром я с другими послушницами работала в саду у самой стены, которой был обнесен монастырь. И под нашими стенами как раз проходила дорога, ведущая в город. Мы могли слышать все звуки и голоса проезжающих людей. Случалось, что это было единственным развлечением девушек. Я, как сейчас, помню удивленные и встревоженные лица женщин, когда в ворота монастыря громко и настойчиво постучали: «Откройте! С нами раненый рыцарь! Во имя Христа, откройте!»

Видно было, как хромой сторож заковылял посмотреть на непрошеных гостей, и удостовериться, действительно ли там есть раненый рыцарь. Он дотошно разглядывал всех прибывших из своего узенького окошка, расположенного возле ворот и заменяющего современный дверной глазок. Эта медлительность разозлила кого-то, и начался жаркий спор и укоры со стороны человека, назвавшегося оруженосцем умирающего рыцаря.

Как выяснилось, некий благородный господин со своим слугой ночью встретили на своем пути шайку придорожных бандитов. Главной целью нападений всегда были господа, за счет которых можно было поживиться, и потому основной удар пришлось принять на себя рыцарю. Даже уложив последнего головореза, он, раненый, еще мог держаться в седле, но обильная кровопотеря к утру заставила мужчину потерять сознание. Только Богу известно, что было бы с ним, если бы не проезжающие мимо фигляры-цыгане. Они уложили раненого господина в свою повозку и привезли к ближайшему монастырю в сопровождении его верного оруженосца.

Для нас всех это было ярким событием, ведь монастырь — настолько тихая обитель, что любое, даже мелкое происшествие, обсуждалось изо дня в день.

Я и сама слушала, стараясь не пропустить ни единого слова из рассказа слуги-оруженосца, и была крайне поражена, когда сторож вместо помощи умирающему, сказал:

— Я должен сначала найти мать-настоятельницу и спросить у нее разрешения открыть ворота. Так что ждите, — и он, хромая, отправился на поиски матери-настоятельницы по всему монастырю.

Я оглянулась на послушниц и монахинь, но ни одна из «сестер» не проявила явного милосердия к человеку, так нуждавшемуся в нем. Все столпились у закрытых ворот, выглядывая в полуприкрытое окно, и перешептываясь между собой.

И тогда я сама приняла решение. В один миг, за одну секунду. И никогда об этом не жалела.

Я опрометью бросилась к воротам и взглянула в открытое окно. Пожилой седоволосый оруженосец и стоявший с ним цыган что-то возбужденно обсуждали. Возле повозки, где без сознания лежал рыцарь, стояла старая цыганка с окровавленной тканью в руке. Я понимала, медлить было нельзя.

Оруженосец, увидев мой взгляд, вдруг быстро подошел к окну:

— Леди, будьте милостивы к умирающему. Ведь на его месте мог быть ваш брат или отец. Возможно, это последние часы моего господина, а ваш охранник, пес знает, куда запропастился! — Он обернулся на раненного и отчаянно хлопнул себя по бокам, — расскажи кому, ведь не поверят, что славный барон Хэдли, истекая кровью, умирал под стенами Божьей обители!

А я в это время уже открывала последний тяжелый засов на воротах монастыря. Настоятельницы все еще не было видно, когда я позволила занести раненого в пределы монастырских стен в ближайшее строение — дом сторожа, напоминающую большую старую будку. А монахини, уже воочию видя кровь и раны, молча принесли колодезную воду и чистую ткань.

У раненного человека был жар, и мне пришлось срочно обтереть его лицо, шею и руки холодной водой, как всегда делала мама при моей болезни.

В первые минуты этот человек показался мне донельзя обычным мужчиной. У него были высокий лоб, прямые стрелы бровей, крепкая челюсть. Жесткая щетина не могла скрыть его широкий подбородок, что, кстати, указывало на сильный характер человека. Но даже тогда я поразилась, насколько внушительными были его грудь и плечи. При таком телосложении его противнику было легче попасть в него стрелой, чем промахнуться. Да и шея раненного в обхвате была больше, чем обе моих руки вместе взятые. Однако именно такое строение объясняло, как воины Средневековья «вращали» мечами весом по 50 килограмм сутки напролет. И все же, как бы не был силен этот рыцарь при жизни, сейчас он был не в состоянии поднять даже собственные веки.

Я знала, что надо срочно очистить его раны, но все же боялась притронуться к ним. Такого жуткого зрелища я и представить себе не могла: на предплечье рыцаря была глубокая рана от меча. Его кожаный жакет-броня тоже был обагрен кровью сверху, а кое-где она хлюпала и под ним. В двух местах виднелись раны от стрел, темные и очень глубокие. Меня особенно беспокоила его рана слева на груди, было очевидно — метили в сердце. Под коркой уже запекшейся крови виднелись крупицы земли, которые следовало как можно скорее вычистить из ран. Господи, и это в теле живого человека!

Смотря на такие раны, я сама ощущала физическую боль. С окаменевшим лицом я начала отмачивать его затвердевшую кровь возле ран, перемешанную с грязью. Как говорится, глаза боятся, а руки делают. Я опасалась, что он придет в себя и почувствует все болезненные манипуляции, поскольку ни капли обезболивающего ему еще не дали. Но нет, в сознание он так и не пришел, повезло.

Я старалась делать все максимально быстро и четко, а за недостатком инструментов вскоре стала промывать и очищать его раны не только тканью, намотанной на палец. Это было одним из страшнейших кошмаров моей жизни. Поскольку с моих локтей уже капала вода, вперемешку с кровью, я попросила других послушниц разрезать ножницами его жакет под рукавом. Мне было некогда возиться с его застежками-ремнями по бокам. Но одна девушка стыдливо выбежала из сторожки, а другая густо покраснела и неистово замотала головой:

— Нет, я не буду его трогать.

На что я, конечно, вспылила:

— Я же не прошу тебя раздевать его, просто освободи эту рану слева, там же сердце! Да кто-нибудь, возьмите ножницы и разрежьте его жилет, у меня руки заняты.

Но тут причитания послушницы прекратились — появилась настоятельница монастыря и несколько пожилых монахинь. В гробовом молчании она смерила меня взглядом, перед которым, наверное, отступили бы даже противники на поле боя. Но тогда я была уверена, что поступаю правильно, поэтому ее мнение меня не волновало. Настоятельница велела монахиням сменить и подогреть воду, подать еще чистой ткани для раненого и начать готовить лечебные отвары из трав. Затем она взяла огромные ножницы, обошла рыцаря с другой стороны и помогла освободить раненного от одежды до пояса.

Оруженосец, отказавшись от помощи женщин, сам перевязал свои раны, которые, по его словам, вовсе не угрожали жизни.

После того, как мы вместе с настоятельницей наложили швы раненному с разных сторон, она крепко взяла меня за руку и отвела в сторону. Женщина строжайшим образом отчитала меня за то, что я открыла ворота вооруженным незнакомцам, чем подвергла опасности беззащитных женщин монастыря. Я слышала в ее неровном голосе не только гнев, но и тревогу за всех нас. Мать-настоятельница была права. И я признала, что с моей стороны это был огромный риск, поскольку я даже не подумала, что все это могло быть подстроено со злым умыслом! Однако и во второй раз я все равно открыла бы двери раненному человеку, подумала я тогда, но промолчала. Наказания за своенравие и непослушание от настоятельницы не последовало, и, к моему удивлению, позже меня всего-то отослали в келью читать молитвы о смирении.

Затем настоятельница велела пожилым монахиням наложить целебные мази и приготовить чистую постель раненому в нежилой части монастыря. Его слуга должен был оставаться в доме охранника, а навещать своего господина ему разрешалось только в сопровождении самой старой монахини и сторожа-калеки, поскольку седой оруженосец все же оставался мужчиной в женском монастыре. Всем остальным было сказано заняться своими прежними делами — а, значит, и я должна была уйти.

В тот день и ту ночь, наполненную неспокойными снами, я и не вспомнила о фресках, из-за которых находилась в монастыре. А на следующее утро проснулась с единственной мыслью — жив ли раненый?

Спустя час своих беспрестанных раздумий я решилась пойти против правил, пусть даже за такое мне предполагался «карцер» в монастыре.

Оруженосец рыцаря одиноко сидел на земле у входа в дальнее крыло монастыря и полировал лезвие хозяйского меча. Он не ожидал меня увидеть и, буквально, подскочил на одной ноге, поскольку вторая была сплошь перебинтована и с трудом сгибалась:

— Госпожа?! Неужели Вас отпустила сюда мать-настоятельница?

— Добрый день, сэр. Конечно нет, я пришла только на минутку. И по секрету! — ответила я.

И он с любопытством взглянул на виляющую между кустов виноградника тропинку, по которой я добралась сюда.

— Вы, леди, верно, пришли справиться о здоровье моего господина? — я кивнула, и он немного обиженно добавил, — Вы единственный человек, кого здесь это интересует. Барону промыли раны настоем белладонны и зверобоя. Вчера днем у него спал жар, однако, к вечеру появился снова и держался всю ночь, как его не пытались сбить.

— Состояние больного всегда ухудшается к ночи, — грустно кивнула я, — он уже приходил в сознание?

— Если мой господин и открывал глаза, то мне об этом не известно. Ваши монахини не слишком-то разговорчивы со мной.

— Сэр, это ведь женский монастырь, многие не видят мужчин годами, и, неудивительно, что они стесняются Вас. Какого еще отношения здесь можно ожидать?

На что он, подумав, прищурился:

— Но Вы же спокойно разговариваете со мной, леди.

Тогда я поняла, что вышла за пределы своей роли тихой послушницы.

До оруженосца вдруг дошло, что он не знает, как ко мне обращаться, и решил срочно исправить ошибку. Он сказал, что его зовут Джек Глот, и что он является оруженосцем молодого Оливера Хэдли, барона и северного тана, который владеет укрепленным замком и прекрасными землями в Англии. Похоже, седой слуга гордился высоким положением своего господина.

Однако я попала в век натурального хозяйства из времени электронных финансовых потоков моего века, поэтому рассказ Джека о богатстве своего господина вызвал у меня только снисходительную улыбку. Я знала, что северным «таном» называют еще с кельтских времен знатного феодала северных земель, но мне было все равно, сколько свиней у него в хлеве, и сколько репы растет на его чудесных полях.

Когда же я представилась в ответ, Джек немного смутился. Мое имя звучало теперь «Элизабет», но фамилию я оставила свою родную — Кравченко, я ей гордилась и ни за что не собиралась менять, пусть даже для иностранцев она звучала непривычно.

Опасаясь гнева настоятельницы, которая могла обнаружить мое отсутствие, я должна была торопиться:

— Я прошу Вас, Джек, если вдруг барону станет хуже, постарайтесь сообщить мне. А я в свою очередь попытаюсь ему помочь. Будем надеяться, что он поправится.

Джек с неподдельной искренностью поблагодарил меня за такое отношение к его господину. А затем разулыбался и спросил:

— А юная леди еще послушница?

— Да, мне до монахини — пока далеко. Смирения, как видите, не хватает.

Джек продолжал улыбаться: то ли манера общения, то ли мой ответ ему пришелся по душе. Но одно я помню точно, тогда я искренне желала помочь раненному человеку, и не более того. Никаких эмоций, кроме жалости и переживаний за его жизнь не было в моем сердце. А поскольку у меня была небольшая аптечка из двадцать первого столетия, я могла оказаться полезней, чем все опытные целительницы Средневековья, поэтому и предложила свою помощь.

Напоследок оруженосец Джек сообщил, что обязательно расскажет барону о моем участии в его судьбе. Я улыбнулась и пожала плечами, но почему-то отговаривать его не стала.

Вернувшись в сад к другим работающим девушкам, я сразу услышала их разговоры о рыцаре. Не я одна интересовалась его здоровьем, но только у меня хватило смелости пойти и прямо спросить об этом у его слуги. А вот размышления о семейном положении и богатстве умирающего человека стали основной темой для обсуждений послушниц в течение всех последующих недель.

На следующий день после утренней молитвы меня ждала крайне приятная новость.

Каждый день в это время я должна была ухаживать за несколькими десятками кустарников и плодовых деревьев в определенной части сада. Когда я приступила к работе, то внезапно обнаружила, что с обратной стороны одного из кустов спокойно сидит Джек!

Он с улыбкой поприветствовал меня, а затем шепотом сказал, что барон дважды приходил в сознание и даже передал для меня слова благодарности.

— Мой господин сказал, что поражен смелостью и добротой юной леди Элизабет, — но потом оруженосец замялся, — а Вы не желаете написать несколько строк барону? Ему было бы очень приятно узнать, что Вы и вправду существуете.

Я на мгновение потеряла дар речи — «Вы и вправду существуете…». Его слова прозвучали очень странно, с учетом одного мелкого казуса, ЧТО МЕНЯ ЗДЕСЬ ВООБЩЕ НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ.

Поскольку мужчина сидел на земле с другой стороны куста, то и я присела на корточки, изображая, что укладываю виноград в плетеную корзину.

— Вы о чем, Джек?

— Барон не до конца верит в то, что в монастыре и вправду находится такой человек, как Вы. Я-то ему, конечно, все рассказал о Вашей помощи, но никто из монахинь не отвечает на вопросы о Вас, — пожал он плечами.

— Барон у них спрашивал обо мне? — я округлила глаза, представив, что мне за это может быть от настоятельницы.

— Да, он хотел поблагодарить Вас, госпожа.

— Джек, — я потерла лоб, подбирая слова, — по-моему, Вы слишком… как бы выразиться, превозносите мое участие.

— Нет, — он замотал головой, — я все видел, госпожа Элизабет. Благодаря Вашим рукам он еще видит этот день.

— Барону помогли не только мои руки, за ним и сейчас ухаживают другие монахини. Думаю, не стоит преподносить Вашему господину случившееся в таком сказочном свете, в реальности это было совсем иначе, Вы же помните.

— Помню, — согласился Джек и стал серьезным, — а еще я отлично помню, кто открыл нам ворота и первым оказал помощь. В тот момент это было единственно важным.

— Как бы странно это не звучало, — вздохнула я, — при своих верных действиях, я не имела права принимать это решение. Вам бы открыли, Джек, не сомневайтесь, но чуть позже, с разрешения матери-настоятельницы, как полагается.

Джек исподлобья посмотрел на меня и медленно сказал:

— Вы умнее многих, кого я встречал, леди Элизабет, но, похоже, Вы не поняли — если бы не Ваш порыв тогда, нас никто бы сюда не впустил.

— Вы не правы, Джек.

— Считайте, как хотите, но я бы не стал говорить этого безосновательно. Вчера нам дали это понять. Так что мы с бароном обязаны своими жизнями исключительно Вам, юная леди.

И, поднявшись, он поклонился мне. Это был первый раз, когда мне кто-то кланялся, хотя ни о каком благородном происхождении я никогда не упоминала. От его восторженности мне стало не по себе, и я сменила тему разговора:

— Хорошо, Джек, давайте закроем эту тему и, пожалуйста, не кланяйтесь мне больше. Вас здесь ни в коем случае не должны видеть.

— Я согласен на Ваши условия, если Вы напишете моему господину.

— Но это… уже шантаж какой-то, — рассмеялась я, — я даже не представляю, о чем писать. Вы точно думаете, что он ждет от меня каких-то слов?

— Я привык не думать, а выполнять приказы, леди Элизабет, — сказал Джек и улыбнулся.

Я смутилась — значит, барон отдал ему приказ «вытребовать» от послушницы письмо! Возможно, называть Оливера Хэдли нахалом еще слишком рано, и мне следует подождать. Но при этом нужно держать руку «на пульсе», ведь я играю роль послушницы в монастыре.

Пробыв лишь пару недель в Средневековье, я не без труда научилась говорить на их языке, он слишком отличался от современного английского. С чтением было сложней, разве что повторение заученных молитв по книгам, а вот письменность я вовсе еще не освоила.

Вот так, девушка с высшим образованием из будущего оказалась необразованной для Средневековья.

— Я, конечно, пожелаю барону Хэдли скорейшего выздоровления, но лишь в нескольких словах. Понимаете, Джек, все должно быть в рамках приличия, мы же в монастыре.

— Конечно, госпожа, как пожелаете.

— Скажите, Джек, а Вы сами сможете написать под диктовку?

— Конечно, я обучен грамоте, я же оруженосец господина Хэдли! — гордо возвестил Джек.

Я спрятала улыбку, поскольку не хватало только «указующего перста» Джека для полного театрального эффекта.

— Пусть мое послание будет написано Вашей рукой, а то сами понимаете, мать-настоятельница, наказание и все такое… — прошептала я, оглядываясь по сторонам.

Джек, решив, что это конспирация, восхитился моей изобретательностью и начал писать под диктовку. Я пожелала барону скорейшего выздоровления и выразила сдержанную радость по поводу его жизнестойкости в данных обстоятельствах и попросила больше не упоминать обо мне при других монахинях. Также я намекнула, что любой рыцарь был бы рад сопровождению такого верного оруженосца. И этой похвалой я приобрела в лице Джека Глота верного друга. Я, и правда, была поражена преданностью вассалов своим господам.

А вечером того же дня я уже держала в руках ответное письмо от барона Хэдли.

Всю следующую ночь я пыталась «расшифровать» средневековые письмена. Именно поэтому я не смогла ответить на его письмо утром. Но еще до наступления новых сумерек я получила второе послание. Не выдержав, я попросила свою приятельницу Мэгги, помочь мне их прочесть. Она испугалась и начала отговаривать меня от таких греховных дел, но всеже ее любопытство взяло верх.

Первое письмо было написано осторожным языком и весьма немногословно. Правда, в конце барон позволил себе пошутить: не переманиваю ли я на свою сторону его смелого слугу подобными отзывами. А во втором послании рыцарь выразил свое опасение, — не обидел ли он, грубый воин, каким-нибудь невежественным словом добрую леди Элизабет в предыдущем письме, отчего я замолчала. Ну вот, теперь я обязана была ему ответить!

Полночи я уговаривала Мэгги помочь мне написать барону, и столько же времени мы вдвоем ломали головы, как ответить. Я поняла, что мне уже гораздо сложнее написать сэру Хэдли, увидев его расположение ко мне. Но, Господи, это было так приятно!

Свое письмо я смогла отдать Джеку только ближе к полудню. Однако вечером я не получила ожидаемого ответа от сэра Хэдли. А утром Джек сообщил мне, что самая опасная рана сэра Оливера воспалилась, и лихорадка со вчерашнего дня уже не покидает барона.

— Мы даже не были уверены, переживет ли он эту ночь…

— Но он ведь еще жив? — выпалила я.

— Да, но боюсь, что ненадолго, леди Элизабет, — казалось, он изнутри медленно умирал вместе с господином.

Меня же, словно ударили головой о камень — настолько неожиданным было это известие. Оливер Хэдли мог умереть этой ночью, а я обижалась на его молчание в ответ! Его душа уже могла покинуть этот мир, а я бы так ничего и не узнала.

Из своего небольшого запаса лекарств, привезенных из XXI века, я вынесла подходящие Джеку и рассказала, как ими следует поить больного. Еще я попросила оруженосца во избежание порицаний со стороны настоятельницы держать в тайне мое вмешательство в лечение барона. Я очень надеялась, что смогу помочь Оливеру Хэдли. Очень надеялась.

В одну из последующих ночей мне даже приснился аллегорический сон о том, что смерть в физическом обличии кружила вокруг Оливера, будто хищник. С тех пор по утрам я в назначенном месте ждала Джека, чтобы узнать о состоянии сэра Хэдли. И тогда я поняла, что мое же участие привязало меня к человеку, который меня даже не видел.

Только когда опасность для жизни Оливера Хэдли миновала, я, наконец, смогла уснуть спокойным сном без кошмаров. На следующий день я сделала окончательные снимки фресок в главной зале благодаря фотоаппарату, встроенному в кольцо, и была вполне довольна этим двум фактам, так что особых причин задерживаться в Средневековье у меня не оставалось.

Однако я решила подождать немного перед собственным возвращением, чтобы удостовериться, что сэр Хэдли выздоровеет и сможет самостоятельно покинуть монастырь. И тогда наша история сама собой придет к логическому завершению.

Больной пошел на поправку, и в этом Джек видел мою заслугу. Наверное, он об этом прожужжал все уши своему господину, потому что сразу, как только барон смог взять в руки перо, я получила от него длинное письмо. Я отлично понимала всю иронию происходящего, но не ответить человеку показалось мне невоспитанным.

Барон же писал, что ему неприятно кривить душой, произнося слова благодарности другим, ведь ему известно, кто является его истинной спасительницей. Но он дал слово чести, что тайна его выздоровления останется нашим общим секретом, ведь он не желает, чтобы его юный Ангел-хранитель подвергся наказанию от строгой настоятельницы. Он несколько раз благодарил меня самыми теплыми фразами, потом вкратце оптимистично описал свое нынешнее состояние. Но особенно мне понравились слова, которыми он благодарил Бога, указавшему место, где находится самая добрая девушка в этом мире.

Так началась наша тайная переписка с Оливером, которая стала для меня единственной радостью в этом монастыре, а потом незаметно превратился и в единственную цель моего пребывания в XIV веке.

Мне не хотелось думать, что рыцаря подталкивало на общение со мной временное одиночество и скука. Еще я сомневалась в его моральном воспитании: а если он решил просто соблазнить послушницу монастыря? Но я говорила себе, что он не на ту напал, и продолжала прятать ответные письма в условленном месте в саду.

В следующих посланиях он писал, что никогда так не стремился выздороветь, как в этот раз, а причиной тому было желание, наконец, увидеть своего «Ангела-хранителя». И он надеется, что этот грех ему простится Всевышним. Да уж, таких слов я бы в жизни не дождалась в своем времени от мужчины, хотя некоторые высокопарные фразы в речи рыцаря меня немало повеселили. Я старалась не терять головы, понимая, что за всеми этими речами о доброте и Боге стоит воин, то есть человек, который убивал и не раз в своей жизни. Ну что ж, время было такое…

Во дворе здания монастыря располагался сад, где я почти каждый день работала. А как оруженосец Джек незаметно преодолевал открытое пространство от сторожки до этого сада — для меня всегда было загадкой. И как-то раз в утренних сумерках с ответным письмом для барона я подошла к условленному дереву, но послание мне прятать уже не пришлось.

Передо мной стоял сам Оливер Хэдли.

Первое, что я испытала — невероятную панику. Наверное, я должна была сделать некий реверанс для рыцаря в знак приветствия, но изобразила только «рыбу на сковороде» — стала нервно оглядываться в надежде, что нас никто не видел.

Сэр Хэдли понял мои опасения и отступил на шаг в густую тень дерева:

— Простите, леди Элизабет. Господь свидетель, я не хотел Вас напугать.

Ситуация для женского монастыря была просто катастрофической. Еще секунда, и кто-нибудь обязательно увидел бы нас, поэтому я быстро шагнула к нему в тень. После чего побежала к самым дальним кустам виноградника, слыша позади его шаги. Выбрав более уединенное место для разговора, я развернулась и вместо приветствия выдала:

— Вы зачем пришли, сэр Хэдли? Вы хоть понимаете, где мы находимся?!

— Да, леди, — сдержанно склонил он голову, — мне жаль, что я создаю Вам компрометирующие условия, но другого способа поблагодарить Вас лично — просто нет. Уверяю, в моих мыслях нет ничего дурного.

Я вздохнула, оглянулась и немного смягчилась. Барон держался ровно и воспитанно, без единого намека на нахальство, в котором я его подозревала. Он еще раз поблагодарил меня за помощь, на что я, сама от себя не ожидая, растерянно опустила глаза. Тут шепотом вмешался Джек, выглянув из-за соседнего дерева, за которым нес охрану от посторонних:

— Видите, сэр, леди Элизабет скромна и красива, как я и говорил.

— И при этом она еще и обладает храбростью, которой бы позавидовали многие воины, — сказал Хэдли с едва заметной улыбкой.

— Всё в мире относительно, если Вы говорите о воротах монастыря. Вы называете меня храброй, а мать-настоятельница, напротив, считает меня безрассудной, — вздохнула я, присаживаясь на скамью.

Оливер возразил мне. Разговор был недолгим, но я запомнила каждое слово, каждое движение рыцаря. В нем было те благородство и уверенность, которые нельзя сыграть, это просто являлось неотъемлемой частью его самого. Очевидно, он обладал сильным характером, но оказался более чем приятен в общении. Я же, чувствуя себя серой мышкой в сравнении с ним, старалась хоть немного соответствовать манерам и разговору этого знатного господина. Спиной он опирался о дерево, поскольку был еще слаб, чтобы длительное время стоять на ногах, но присесть рядом со мной даже не подумал. На прощание я подарила рыцарю самую милую улыбку, на которую была способна, и быстро отправилась обратно в монастырь.

На пороге меня встретила Мэгги, и по ее глазам я поняла — она видела больше, чем следовало. Я ожидала нравоучений со стороны богобоязненной подруги, но она не сказала мне ни слова. И это меня насторожило.

Следующим вечером мы снова увиделись с бароном. Я не ожидала, что он решит встретиться со мной второй раз, поскольку для меня это превращалось в откровенные свидания. Но оно было назначено в одностороннем порядке, поэтому изменить что-либо я не могла. А вопрос — хотела ли я его увидеть — отпал сам собой, когда он просто возник в тени уже знакомого места. Не могу сказать, что я не ждала этой встречи, но первый шаг к сближению я бы делать не стала.

В тот вечер мы говорили с ним о многом: о науке, о природных явлениях, о религии, даже о политике. Его мировоззрение и ответы, как человека из Средневековья, были очень ценными с исторической точки зрения. Возможно, поэтому я была готова его слушать, открыв рот, как говорят. Однако моя политическая осведомленность поразила барона как ничто другое, поскольку женщинам рассуждать об этом не полагалось. На основании всего этого барон посчитал меня некой знатной леди, скрывающейся в монастыре по неизвестным причинам, возможно, даже политическим.

Он задал несколько наводящих вопросов о моем происхождении и родственниках, но мне было нечего на это ответить.

— Сэр Хэдли, я не стану Вам рассказывать о себе. Скажу прямо, я не вижу причин для этого. Вы все равно должны скоро уехать, и это будет правильно.

Я уже ощущала пустоту, которая зародится в душе после его скорого отъезда, если все будет развиваться в этом направлении. Но я сцепила руки на коленях и продолжила с самым спокойным видом:

— Барон, я рада нашей встрече. Скорее всего, Вы останетесь единственно приятным воспоминанием в этих стенах, но давайте все-таки поставим точку в наших с Вами… — я не могла подобрать другое слово, кроме как «отношений» и практически выдохнула его.

Получилось как-то слишком томно и печально, как в мелодраме. Я так не хотела. Однако лицо Оливера в ту секунду выражало повышенное внимание к моей персоне.

— Вам неприятно меня видеть? — спросил он вдруг.

— Нет, что Вы, — протянула я по-дружески руку к нему, но тут же отдернула, — Вы воспитаны и вели себя учтиво по отношению ко мне. Только… просто я надеюсь, в третий раз Вы не станете искать встречи со мной. Я вижу Вашу благодарность, сэр Хэдли, и рада, что Вы живы и сможете скоро уехать домой. Больше причин для наших встреч — нет, Вы же понимаете.

Наверное, в глубине души я хотела услышать какие-то особые слова, увидеть его настоящего, удивленного, может, немного огорченного моей просьбой.

— Я Вас понял, леди Элизабет, — только и ответил он после моей тирады.

— Я не особенно романтичная девушка, — постаралась я как-то оправдаться, — поэтому простите мне мою откровенность, и позвольте попрощаться с Вами.

— Вы и вправду, чрезвычайно откровенны для юной леди, — улыбнулся он, — но это делает Вам честь в Ваши годы.

— О, — повеселела я, — мои годы не так юны, сэр.

И я протянула руку, чтобы на этой ноте проститься с ним. Насколько хватит моего псевдо-хорошего настроения при прощании, я не знала, а поэтому торопилась уйти. Я была почти уверена, что поступаю верно. В любом случае, будущего у нас не было.

— Вы выбрали покой монастырских стен, и я уважаю Ваше решение, — сказал мужчина.

Оливер Хэдли взял мою протянутую руку самым благочестивым образом — смысл этого прикосновения был совсем иным, чем стал в мое время. В те далекие века в благородном обществе любое мимолетное соприкосновение обладало неведомым очарованием. И надо же было ему и тут возникнуть! Оливер склонился к моим пальцам и нежно коснулся их губами. И если для меня это было едва ли не соблазнением, то для него — лишь проявлением благодарности и уважения к даме. Затем он перевернул мою ладонь и, поцеловав уже ее, вложил туда какой-то предмет и сжал мои пальцы. Вот блин…

Так я и стояла, набрав воздуха в легкие, и забыв его выпустить. Оливер неспешно отпустил мою руку и поднял на меня глаза. Определенно, он владел собой гораздо лучше, чем я в такой щекотливой ситуации. Продолжая смотреть на него и только на него, я даже не взглянула, что было в моей руке. Я изо всех сил старалась определить по его лицу — был ли он нейтрален в своих чувствах ко мне или тоже старался смириться с предстоящей разлукой.

— Что это? — спросила я севшим голосом и перевела взгляд на свою ладонь.

— У Вас нет родных, а здешние места неспокойны, леди Элизабет. Я живу в другой стране, и не смогу помочь, если с Вами случится беда. Поэтому хочу, чтобы в трудной ситуации у Вас было что-то ценное, если понадобится. Это фамильный перстень моей семьи, но он лишь малая плата за Вашу помощь.

Я посмотрела на его золотой перстень с сапфиром.

«Да когда же он уедет отсюда?» — пульсировало в моей голове.

— Сэр Оливер, — сказала я и аккуратно положила его дорогой перстень на скамью, — спасибо за заботу, но не переживайте за меня. Такие украшения дарят женщинам в других обстоятельствах, а уж точно не в качестве платы за помощь. Эта вещь для Вас более ценна, чем для меня. Я ее не возьму.

Мне вдруг стало невыносимо смотреть на него.

— Бог ты мой, я и не думал Вас обидеть, — и на его лице впервые отразилось негодование, — поймите меня, ничем другим я отплатить Вам не могу, почему Вы так…

— Да не надо мне ничего от Вас, — горячо прервала я и уже направилась по тропинке к выходу, — просто выздоравливайте, сэр Хэдли, и езжайте домой с миром. Прощайте.

Был ли он обижен на меня за такое поведение — не знаю, не видела. Я просто боялась оглянуться, чтобы не остаться возле него. Удивительно, Оливер не был красавцем, в кого влюбляешься с первого взгляда, но его внутренняя манера себя держать, говорить, смотреть — просто гипнотизировала меня. Я восхищалась им больше, чем кем-либо в своей жизни. И когда это только случилось?..

Где-то в глубине себя я хотела, чтобы сэр Хэдли остановил меня по дороге в келью. Но он этого не сделал. То ли натура моего рыцаря не была такой страстной, как обещали легенды его времени, то ли у него просто не было чувств ко мне.

«Ну и хорошо» — решила я тогда, ведь это выглядело бы непристойно, если бы мужчина стал хватать меня за руки в монастырском саду.

Однако войдя в свою келью, я поняла, что прощание с Оливером было не самым тяжелым испытанием для меня. Две пожилые монахини и мать-настоятельница ожидали меня и, похоже, уже давно. Оказалось, Мэгги вместе со мной читала письма барона и помогала писать ответы на них, а потом рассказала о них настоятельнице, изменив содержание до унизительно-пошлого. И никто не верил, что барон Хэдли, и я вели себя прилично и только общались. Вот это было не просто обидно, это было страшно, ведь мы находились в Божьей обители!

После этого меня заперли в самой холодной келье, я бы сказала, в подземелье и посадили на хлеб и воду один раз в день. Такая пища не могла бы утолить голод и на час, что уж говорить про целый день и целую ночь. Из-за сырости каменных стен, через день я простудилась и слегла. Явившаяся мать-настоятельница предупредила, что вскоре пребывает некий аббат Говард, который и даст настоящее наказание мне, как прелюбодейке.

Но у меня был выход — вернуться в мое время, в XXI век. Необходимые снимки фресок у меня уже были, и я могла снять цепочку с шеи, а, значит, навсегда вернуться домой. Но все же я решила отложить этот шанс до непосредственной угрозы моей жизни. В то время меня мучил еще один вопрос: неужели мы так бессмысленно расстались с Оливером. Ведь я так и не услышала его «Прощайте»…

Я отлично понимала, что после такого скандала барон будет обязан покинуть наш монастырь в самое ближайшее время. И решила: во что бы то ни стало следующим утром узнать у монахини — уехал ли, наконец, сэр Хэдли. После чего со спокойной душой я смогла бы вернуться в свое время.

Но то, на что пошел Оливер, для меня явилось поистине неожиданностью.

Побег из монастыря

Я лежала больная, свернувшись клубком, на своей кровати, когда за узким окном моей кельи услышала приглушенный голос Оливера:

— Леди Элизабет! Вы здесь? Отзовитесь…

— Сэр Хэдли! — я подлетела к окну, взявшись за прутья решетки, — Боже, что будет, если Вас увидят здесь!

— Вы здесь из-за меня, поэтому не волнуйтесь, ангел мой, я Вас здесь не оставлю.

От такого обращения я расплылась в улыбке, причем если бы рыцарь не был сосредоточен на решетке, то смог бы сосчитать все мои тридцать два зуба.

Оливер расшатал и рывком выдернул один из прутьев, раскрошив старый раствор, крепивший прутья к окну. Было заметно, как он сморщился от боли, поскольку его левая рука была еще далека до полного выздоровления. Я к тому времени обулась и схватила свою полупустую сумку, еще не до конца веря в происходящее. После чего он подхватил меня под локти и настолько легко вытащил через образовавшееся окно, что я невольно поразилась его силе.

Наступала ночь, и мы незамеченными добрались до ворот монастыря. Я даже не хотела думать, как безоглядно меняю свою жизнь, отдавая ее в руки средневекового воина, ведь рыцарем он был, наверное, не все двадцать четыре часа в сутки.

Джек открыл нам ворота, и барон тихо вывел под уздцы наших лошадей, на одной из которых сидела я. Потом оруженосец, разбудив сторожа, сказал, что барон уже отбыл из монастыря, и что он следует за господином.

Любопытно, скоро ли монахини обнаружили мое отсутствие? Хотя тогда мне казалось все это таким мелочным. Оливер, узнав, что я больна, посадил меня на свою лошадь перед собой. Он здоровой рукой держал поводья, а раненой — меня, словно, хрустальную вазу. Покоясь на плече рыцаря, я чувствовала себя после всего произошедшего героиней любовного романа. Я не спрашивала, куда мы держали путь, я просто ехала с ним, с моим Оливером. И зачем я только изводила себя все эти дни, если всё образовалось само собой?..

С рассветом мы втроем въехали в город с французским названием Сан-Жан-де-Мольен. Стражники у ворот отпустили несколько двусмысленных шуток про рыцаря и послушницу, путешествующих вместе, но Оливер и бровью не повел. Как говорится, господину все равно, что челядь там болтает.

Мы временно остановились на постоялом дворе, но Оливер был недоволен контингентом, и уже к вечеру Джек снял две хорошие комнаты в частном доме.

Дочь хозяина постоялого двора Грета принесла мне одежду, купленную по просьбе Оливера. Эта рыжеволосая девочка помогла мне перевоплотиться из заморенной послушницы в слегка утомленную путешествием благородную даму. Окончательным штрихом в моем богатом одеянии стал светлый плащ с капюшоном, гармонировавший с нежно-бежевым цветом шелкового платья. Отказавшись от головного убора, я подобрала волосы в высокую прическу. И тогда Грета спросила, действительно ли у меня немецкие корни:

— Просто господин в разговоре со своим слугой называл Вас леди Элизабет Крауфт.

Я про себя улыбнулась. Видимо, моя фамилия Кравченко — трансформировалась в памяти Джека в некую «Крауфт». Но это было даже на руку, так появилась идея о моей родословной, скорее не славянской, а какой-то даже германской. Некоторые страны, как Германия и нынешняя Россия, в те века не были централизованными государствами. Они состояли из множества родовых земель во главе со своими князьями и их родственниками. Так откуда англичанам знать судьбы всех приближенных и родных германских или славянских князей?

Я размышляла над этой легендой, когда на пороге появился сэр Хэдли, и мои мысли сразу изменили направление. Я смотрела на него, с каждым разом все больше убеждаясь, что с точки зрения красоты его глаза превосходят все остальные черты лица. Как он мог показаться мне обычным человеком?

Мы прекрасно поужинали, хотя мой желудок еще был в «полубессознательном» состоянии после мора в монастыре. Однако настоящей радостью для меня стала возможность открыто общаться с дорогим мне человеком, и столько, сколько нам обоим хотелось.

На следующее утро барон пришел справиться о моем здоровье и рассказал, что дом, куда мы на время переедем, принадлежит врачу, живущему с двумя сыновьями от предыдущего брака и молоденькой женой. А затем он серьезно спросил:

— Леди Элизабет, я должен извиниться перед Вами за то, что не сделал этого раньше. Я понимаю двусмысленность нашего положения, и хотел бы узнать, есть у Вас родственники, чтобы я смог их разыскать.

На меня просто обрушилось вселенское разочарование. Мне показалось, что в тот момент, мои легкие просто перестали функционировать. Возможно, виной тому был еще и непривычно тугой корсет. Я открывала рот и закрывала его снова, не зная, что сказать. Я-то искренне думала, что у нас с Оливером чувства, взаимные к тому же… а, получалось, сэр Хэдли увез меня из монастыря с последующей доставкой родственникам из-за того наказания. Вот это да…

— Нет. Нет у меня родственников.

Я оперлась я ладонями о край стола, чтобы взять себя в руки, затем собралась с духом и даже услышала, как в моем голосе зазвучали нотки металла:

— Но, сэр Хэдли, не извольте волноваться, я не собираюсь быть Вам обузой, и не пропаду. Я могу сделать так, что Вы более не услышите обо мне. Причем, хоть сейчас.

Оливер замотал головой и, по-моему, даже опешил от моего тона:

— Нет, Элизабет! Я вовсе не о том хотел говорить с Вами. Я собирался просить у родственников Вашей руки!

Я остолбенела. Тут я поняла, что собственными ногами растоптала весь романтизм этих прекрасных минут, и виной тому была наша разница в веках. В мое время любая девушка восприняла бы это как деликатный намек на скорое расставание, а здесь… Боже, я почувствовала себя такой дурой, что на глазах невольно выступили слезы. Я не знала, как себя вести.

Спасло ситуацию только то, что Оливер воспринял мое нервное поведение и слезы как болезненное воспоминание о какой-то семейной трагедии:

— Леди Элизабет, я, наверное, коснулся каких-то Ваших душевных ран. Возможно, если Вы расскажете мне трагедию своего прошлого, я смогу отмстить за Вас и Ваших родных.

— Нет, мстить никому не надо, пожалуйста. И трагедии никакой нет.

— Но от кого-то же Вы скрываетесь в монастыре чужой страны? — пытался выведать у меня правду Оливер.

Я отлично понимала, что любая придуманная ложь выглядела реальней факта моего пребывания в 1343 году прямиком из двадцать первого столетия.

— Сэр Хэдли, я, действительно, родилась в другом месте, и в нынешних обстоятельствах я, можно сказать, сирота. Наследства, как видите, у меня нет, но я из приличной семьи. Я — ровно то, что Вы видите и не больше, — наконец, улыбнулась я.

— Я прошу Вас, Элизабет, поговорите со мной. Я должен хоть что-то о Вас узнать, — напирал Оливер.

«Вот упрямый», — подумала я тогда. Мне была отвратительна ложь, но я не виновата, что его век предъявлял иные требования к людям, нежели мой XXI.

Тогда я похлопала ресницами и сдавленно сказала, надеясь хоть на какие-то актерские качества в себе:

— Хорошо, я расскажу Вам страшную тайну. Моя фамилия Крауфт, и я происхожу из знатной семьи с северо-восточных земель Европы, слышали когда-нибудь о славянских княжествах? Значит так, когда-то у меня было все, и я осталась наследницей. Но после смерти родителей мне пришлось сбежать в дальний монастырь, чтобы мой коварный кузен не убил меня из жадности. Только это меня и спасло, и я ни за что не вернусь в те земли, которые теперь принадлежат ему. Увы, сейчас я не более чем бесприданница. В итоге, мы вернулись к тому, с чего и начали, сэр Оливер.

Я отвернулась и подошла к распахнутому окну, уверенная, что Оливер готов хохотать над этой сценой:

— Сэр Хэдли, я была бы Вам крайне признательна, если бы мы более не затрагивали этой темы. К тому же и рассказчик из меня никудышный…

Оливер приблизился:

— Элизабет, то, что произошло в Вашей жизни, останется навсегда Вашим. К сожалению, я не могу этого изменить, но свыше всего на Свете я желаю стать спутником Вашей дальнейшей жизни. Окажите мне эту честь, леди Элизабет Крауфт.

Ну, что я могла ответить на это! Да, да, тысячу раз да… Но, правда, сказала я это гораздо скромнее, как требовали приличия.

Оливер снял с мизинца своей руки фамильный перстень с сапфиром и надел его на мой средний палец. Да, тот самый, который я в первый раз вернула обратно.

Так состоялась моя помолвка с рыцарем из XIV века.

Далее Оливер рассказал о своих владениях на севере Англии, о том замке, где нам предстояло теперь прожить нашу жизнь, о слугах, о ратниках, о набегах и осадах вражеских отрядов.

Еще он рассказал о своем первом браке. Его первую супругу звали Агнессой Маллет, и она приходилась дочерью виконта Гарольта Маллета, шерифа того округа, где находятся земли барона Хэдли. Она была на последнем месяце беременности, когда замок подвергся осаде. Роды у Агнесс оказались тяжелыми и преждевременными, в результате чего она сама умерла от кровопотери:

— Я до сих пор не могу себе простить, что не нашел способа привезти ей лекаря. Смерть Агнессы и нашего первенца, признаюсь, сильно меня сломила. Мы не прожили вместе и пяти лет, но знали друг друга с детства, — Оливер немного помолчал и продолжил, — зато у меня есть одиннадцатилетняя сестра Анабелла и мать леди Марион Уилмот. Несколько лет назад у матери возникли опасения, что она станет жертвой интриганов, отравивших ее последнего супруга — английского лорда Уилмота. Но я склоняюсь к тому, что его убийство носило чисто политический характер, так как он входил в палату лордов парламента. Это запутанная история, итогом которой стало желание моей матери покинуть свой городской дом и переехать в наш замок под мою защиту.

Я задумалась о том, какая свекровь у меня теперь будет. Оливер же подумал и аккуратно добавил:

— У леди Марион щепетильный характер, но добрая и привязчивая душа.

Барон рассказал о том, что его замок называют Берзхилл, в переводе на русский это означает Медвежья гора. В гербе барона Хэдли был изображен вставший на дыбы черный медведь с острой пикой, и под этим стягом еще в 1096 году французские предки барона вели свои отряды на Святую землю.

Он сидел рядом, держа мою руку — в своей. Я увидела, что из-под рукава его бархатного камзола до фаланги указательного пальца шел старый рубец. Я поинтересовалась, как его свежие раны, не беспокоят ли, не кровоточат? Он ответил, что на груди они уже затянулись, но он продолжает носить повязку с целебной мазью. Однако больше его беспокоит рубленая рана на предплечье, которая сковывает движения левой руки. Я вдруг вспомнила, как касалась его плечей, пока лечила эти страшные раны, и кто бы мог подумать, что все так обернется у нас.

После обеда мы переехали из таверны в дом местного врача, который осмотрел раны Оливера и вынес гордый вердикт — «богатырское здоровье у Вас, барон!» После чего хозяин дома лично пригласил нас отужинать с его семьей.

За столом мужчины обсуждали напряженные политические отношения между Англией и Францией, а мне досталось бессмысленное щебетание Матильды, молоденькой хозяйки дома, его супруги. Она болтала о быстрой смене моды на головные уборы, о самой лучшей портнихе в Сан-Жан-де-Мольен, которая является еще и лучшей ее подругой, о домах знатных семей, диктующих моду в городе, и множестве бытовых мелочей. Но мне это было абсолютно неинтересно, зато когда мужчины заговорили о недавнем морском сражении при Слейссе, я оживилась.

Я изучила историю той эпохи, куда собиралась перемещаться, и, конечно, знала про эти военные действия между Англией и Францией у берегов Фландрии. Я высказала свое мнение относительно удачного стратегического положения английских судов, и указала на некоторые недостатки в организации вражеской армии. И, похоже, произвела впечатление на всех, включая притихшую Матильду.

— Где Вы нашли это сокровище, барон? — шутя, спросил врач.

Я заволновалась, и это не укрылось от внимания двоих мужчин — моего жениха и Поля, старшего сына хозяина дома.

Но Оливер ловко ушел от вопроса о моем происхождении.

Засыпая той ночью, я долго вспоминала карие глаза, приятный, низкий голос Оливера, его взгляды, которые принадлежали мне одной. Но даже, когда он улыбался, в нем чувствовалась сосредоточенность. Оливер был серьезным человеком, с которым, как сказали бы в наше время, играть опасно. Я чувствовала это нутром.

Следующим утром я проснулась рано, и сразу вышла в маленький садик на заднем дворе дома. Для меня стало полной неожиданностью то, что в столь ранний час Оливер уже откуда-то прибыл. Он вышел из чужой кареты, и стремительно направился в дом. Неужели он ночевал в другом месте? Я видела через зарешеченную ограду сада, как мой жених снова появился возле ждавшей его кареты и передал какой-то свиток, обвязанный красной лентой.

«Любовное письмо? Тайная возлюбленная? Ведь послание взяла женская рука из окна кареты…»

То, что теперь Оливер остался в доме, не принесло мне облегчения. Я медленно дошла до маленькой беседки в саду и присела в печальных мыслях. Я даже не заметила, как появился Поль. Он стоял в нерешительности чуть поодаль, и, Бог знает, сколько бы там простоял, если бы я не обернулась, ощутив спиной его пристальный взгляд:

— Госпожа, Вас ищет Ваш… спутник. Да и завтрак уже ждет. Не хотите ли пройти в дом или, быть может, пожелаете еще остаться в саду? Конечно, если можно эти пять деревьев да кусты назвать садом. Вы, верно, привыкли к своим огромным садам или паркам…

— Каким еще паркам, Поль! Нет у меня ни садов, ни парков, — и чувствуя, что начала срываться на невиновном Поле, я сменила тему, — сколько Вам лет, Поль? Вы где-нибудь учитесь?

Оказалось, Поль учится на адвоката и ему восемнадцать лет. Он увлеченно рассказывал о перспективах, которые дает ему эта профессия, когда мы вместе зашли в дом. Барон внимательно посмотрел на нас, но ничего не сказал.

После завтрака Оливер попытался заговорить:

— Вы сегодня крайне молчаливы, леди Элизабет.

— А разве Вам так нужны мои речи и общество, сэр Хэдли? — прямо в глаза спросила я.

Он изумленно посмотрел на меня, но разговор на том и прекратился.

Весь день я не находила себе места, убеждая себя, что не желаю его видеть, но когда в дверь постучали, я бросилась открывать. На пороге стоял Оливер. Не зная чего ожидать от такой переменчивой девушки, как я, он не решался войти, и таким поведением напомнил мне Поля. Я пригласила его, желая, чтобы наш разговор положил конец этой скверной ситуации:

— Элизабет, — мягко заговорил он, — я догадываюсь, что Вас мучает, и понимаю, что Вы вправе так относиться ко мне.

Я была готова биться об заклад, что сейчас он поведает о своей тайной пассии в этом городе, к которой он, собственно, и ехал сразу. Но я опять не угадала, и была этому несказанно рада.

— Если наше положение Вам кажется таким оскорбительным, я предлагаю обвенчаться в здешней церкви, и не ждать знакомства с моими родственниками в Англии.

И какие тут могут еще быть сомнения!

Однако вместо ответа на свой вопрос барону пришлось терпеть, наверное, самый нудный допрос в своей жизни:

— Женщина в карете, — выдала я короткую фразу.

— Что? Какая женщина? — не понял он.

— Это я у Вас спрашиваю, сэр Хэдли. Полагаю, красивая женщина, которой Вы что-то пишете и от которой возвращаетесь утром.

Оливер на этот раз, действительно, изменился в лице, и то, что я увидела, мне не понравилось.

— Леди Элизабет, это не более чем мужские дела между мной и графом Грейстоком. Не желая тревожить Вас, я отправился к заутрене один, где рассчитывал встретить графа. Он с супругой проявил расположение и пригласил нас с Вами, Элизабет, на ужин. С самого начала я вез ему послание, и он пожелал взять его сегодня же. Потому и подвез меня в своей карете к дому. А уж если граф разрешил супруге взять это письмо в руки, то в том я не вижу своей вины, — барон говорил строго и напористо, что я не посмела поднять на него глаза, — Вы, леди Элизабет Крауфт, на редкость внимательны. А мне бы не хотелось, чтобы впредь это осложняло наши отношения. В дальнейшем я запрещаю Вам подобные расспросы касательно моих дел.

Сказал, как отрезал.

«Ну надо же!» — возмущенно подумала я, но всеже сменила тему разговора. У меня не было причин подозревать его во лжи или измене. Хотя об этом надо было думать перед тем, как соглашаться выходить замуж. Как женщина, я сделала все, чтобы смягчить «послевкусие» ссоры, и перед его уходом мы договорились завтра пойти в церковь вместе.

А утром, выходя к жениху, я решительно наказала себе помалкивать, пока не освоюсь с нравами, царящими в XIV веке. Да и, правда, если Бог дал мне язык, я не обязана болтать.

Меня уже ждала карета, когда я спешила к ней через сад. Возле беседки суетился Поль, собирая по земле исписанные листы, разнесенные ветром. Естественно, я подняла несколько листов, на которые чуть не наступила, и отдала их молодому человеку. Настроение было превосходным, и я пожелала ему доброго утра и хорошей учебы. Поль замер, смотря на меня восхищенными глазами, и тут его прорвало:

— Вы самая удивительная женщина, которую мне только доводилось видеть! Вы не только умны, но и добры, — он завертел головой по сторонам, а потом опять поднял глаза на меня, и в них было столько откровенного восторга, что я просто остолбенела.

— Поль, спасибо, конечно, за комплимент, но все это не к месту.

Но он не замолчал. Напротив, он подскочил ко мне и заговорил о том, что заметил вчера мои натянутые отношения со спутником. То, что мы с ним занимаем разные комнаты и не указали природу наших отношений.

— Из этого я сделал вывод, что он не имеет чести быть Вашим супругом, — выпалил он на смеси французского и английского языков, — Я не знаю, путешествуете Вы с ним по собственному желанию или нет, но я бы хотел предложить Вам остаться здесь со мной. Если Вы не замужем, то Вас ничего не держит. Леди Элизабет, возможно, стоит оставить в прошлом человека, который не ценит Вас по достоинству.

Я с трудом поспевала за его темпом речи, но когда весь смысл этого монолога дошел до меня, я едва не рассмеялась ему в лицо.

— Стоп, подождите, Поль! Я слышала, что французы любвеобильны, но чтоб так сразу… — теперь я не знала, куда себя деть.

— У Вас превосходное образование, мы смогли бы многого добиться вместе, и мой отец сказал, что даст согласие на наш брак.

— Что, уже и отец одобрил?! — тут мне откровенно стало смешно, но ненадолго, — нет, Поль, на меня прошу не рассчитывать в этом деле.

— Пожалуйста, госпожа, подумайте, — не унимался он, — обещаю, что не коснусь вас и пальцем, пока мы не обвенчаемся…

Я уже открыла рот, чтобы приступить к паре отрезвляющих слов, но меня опередили.

— Да как ты осмелился, мальчишка, говорить о подобных вещах с моей невестой? — В нескольких шагах от нас стоял барон Хэдли, и он разворачивал плеть, сжигая глазами испуганного Поля, — тебе не пристало и глаза поднимать на благородную даму! Ты хоть знаешь, что тебе будет за такие крамольные беседы? Я тебя сейчас так разукрашу!

Когда-то я хотела увидеть проявление истинных чувств в Оливере, но определенно — не таких. Когда я встала между женихом и Полем, то сама чуть не попала под плеть. Чтобы я ни говорила Оливеру, он меня не слышал, продолжая угрожать молодому человеку. Оливер вдруг стал абсолютно чужим мне человеком. Неужели мой будущий муж такой и есть, жестокий и надменный воин? Я смотрела на своего избранника, словно видела его впервые, пока он резко не развернулся ко мне:

— А Вас, леди Элизабет, я прошу не забывать, что теперь Вы не безвестная послушница, грехи которой остались за стенами монастыря, а невеста знатного английского барона.

— Какие еще грехи? — возмутилась я.

— Я, признаться, не ожидал, что Вы позволите себе слушать такие речи от первых встречных, это совершенно непозволительно, — меня пугал его тон, но от слова к слову он не менялся, — не давайте мне более повода усомниться в Вас, леди Элизабет!

Оливер продолжал разить своей холодной надменностью, делая мне по-настоящему больно. Впоследствии я пыталась объяснить самой себе, что он просто следует канонам поведения своего времени, но он грубой рукой «прижал» к земле мою парящую от недавнего счастья душу.

В тот же день мы переехали в другой дом. Я старалась не попадаться ему на глаза и не говорила с ним с того момента. Утром я долго не выходила из своей комнаты, настроение было гробовым, и тогда ко мне пришел сам барон.

Он снова был сдержанным благородным аристократом. Оливер спросил, как мое самочувствие, и напомнил, что в субботу я должна блистать на приеме у Грейстоков. Оказалось, он уже позаботился о хорошей портнихе для меня и хотел ее представить. Я немного «остыла» от обиды, к тому же мне польстили его забота и внимание. Все-таки я его любила, а потому приняла от него даже такое «завуалированное» извинение.

При первой встрече мы обсудили с мадам Джеральдиной, лучшей местной портнихой, мою будущую прическу, головной убор, эскиз платья. Мы с энтузиазмом выбрали ткань для него, яркий малиновый бархат, и черное итальянское кружево для украшения по краям и на лифе. Мы неплохо подружились со швеей, и она выразила удивление моей неосведомленностью в отношении моды:

— Вы, наверное, иностранка и недавно прибыли сюда?

— Я прибыла сюда с совсем другими целями, а остаюсь — по личным причинам, — таинственно улыбнувшись, ответила я.

— Но на образование Вам родители, как видно, не поскупились. Однако, Вы очень добрая и открытая душа, леди Элизабет, такая, каких нет среди здешних дам. Мне очень приятно работать с Вами. Вы на удивление просто общаетесь с обычными людьми! У Вас будет много друзей, госпожа.

И, понятное дело, что она в тот же вечер поведала обо мне своим подругам.

А на следующий день она рассказала о семье городского врача, с которой лично имеет знакомство. Джеральдина упорно и долго говорила о молодом пасынке своей подруги по имени Поль:

— Замечательный молодой человек и, кстати, перспективный начинающий адвокат. Семья его отца очень уважаема в нашем городе, — и, продолжая расхваливать Поля, женщина искоса поглядывала на меня.

— К чему Вы это говорите, мадам Джеральдина? — не выдержала я.

— Да что ж непонятного, леди Элизабет, Поль Вас полюбил!

— О какой любви идет речь? Мы знакомы всего один день! Это смешно.

— Какая разница, леди? Если Вы влюблены, то время не имеет значения. Подумайте, кто Вам больше по сердцу: хмурый воин с северных земель или добрый юноша с честными намерениями?

— Вы говорите словами Поля, а ему всего восемнадцать, он совсем мальчишка, — заметила я.

— Вы и сами открыты, как ребенок, леди, и Вам будет сложно со своим нынешним избранником. Поверьте мне, дитя мое.

— Я знаю. Но я приняла решение, — ответила я.

Похоже, эти слова, произнесенные довольно грустно, Джеральдина передала молодому Полю. На другой день портниха вручила мне письмо:

— Поль очень просил передать его. Он сказал, что за Вами осталось последнее слово, госпожа.

Мне вдруг показалось, что сейчас войдет в комнату сэр Хэдли, и все услышит, или же кто-нибудь донесет ему. А гневить Оливера мне вовсе не хотелось. В какой-то минутной панике я схватила протянутое письмо и без раздумий отправила в огонь. После этого мне полегчало.

Вечером я сказала барону, что решительно отказываюсь от услуг Джеральдины. Больше я не видела ее, а платье дошивала мне другая портниха.

Весь вечер у графа Грейстока я нервничала, как бы не сделать чего-нибудь предосудительного, но ужин прошел хорошо, даже великолепно.

Я понемногу осваивалась в XIV веке. Когда графиня Грейсток поинтересовалась, почему я так мало ем, я честно ответила, что не привыкла есть подобные блюда без вилки. На меня вдруг обратилось всеобщее внимание. Оказывается, вилка еще не вошла в обиход всей знати, но королевские особы уже начали использовать ее. Посыпались вопросы о моем происхождении и родственниках, и я невольно стала искать поддержки у Оливера. Он ответил на все это уклончиво и немногословно, чем и прекратил расспросы окружающих. Однако их любопытство не угасло, и некоторые из присутствующих стремились завести со мной разговор. В основном, беседы состояли из банальных, ничего не выражающих фраз, но при этом я не один раз слышала комплимент своему голосу. Если раньше я стеснялась своей манеры разговаривать, то после этого вечера обнаружила, что мужчинам даже нравился мой акцент.

Барон не любил танцевать, а я еще не научилась этого делать, и потому отказывала всем приглашающим, оставаясь рядом с женихом. Но была и еще причина — одна неприятная особа с сомнительными намерениями относительно моего Оливера. А когда я узнала, что они уже давно знакомы, то и вовсе не отходила от него ни на шаг. И, по-моему, Оливеру это было даже приятно.

Я внимательно слушала светские беседы, следила за присутствующими господами и впитывала все, как губка. Мне хотелось быть подстать своему воспитанному жениху, и, чтобы его знакомые женщины, какими бы они ни были, исчезли для него отныне и навсегда.

На следующий день нам пришли приглашения на обеды в нескольких видных домах Сан-Жан-де-Мольен, но Оливер предупредил, что через пару дней нам уже следует выезжать домой. Наступало время морского отлива, а нам надо еще было добраться до порта в прибрежном городе, откуда должен был отплывать его знакомый на своем корабле в Англию.

Мне хотелось принять эти приглашения и набраться опыта в общении с благородными господами, но Оливер лучше знал, что нам надо, и мы отказались от приемов.

Я купила для поездки несколько платьев, полушерстяных и легких, столько же рубах из фламандской ткани, синий плащ из гладкого бархата с большим капюшоном. Времени оставалось мало, но я все-таки заказала своей портнихе женский костюм, состоящий из жилета, длинной приталенной куртки по подобию сюртука и широких брюк.

— Да где ж это видано, что бы дамы в штанах разъезжали. Леди Элизабет, одумайтесь, это может не понравиться сэру Хэдли, — запротестовала новая портниха, уже заметившая серьезный нрав моего жениха.

— А если нам вдруг придется пересесть из кареты на коней, ведь всякое может на дороге случиться? А бархатом полы подметать мне жалко.

— Чего жалеть-то, госпожа, ведь все наряды оплачивает Ваш хозяин, барон.

Когда в очередной раз я стала объяснять, что это мой жених, женщина лишь пожала плечами и отвела взгляд в сторону. Я вывела ее на откровенный разговор:

— Благородная особа, которая является невестой, должна жить при доме своих родственников, а не разъезжать по белу свету вместе со своим суженым. Так что, не стоит уверять всех, леди Элизабет, что это Ваш жених. Не обижайтесь на мои слова, Вы меня сами спрашивали, — и мягко добавила, — это не худшее положение для женщины, тем более, иностранки, а этот господин благороден и богат.

Потом она рассказала о себе. Она родилась на юге Англии, и в четырнадцать лет была уже замужем за своим кузеном-каменщиком. Но спустя восемь месяцев после свадьбы его задавила сорвавшаяся с высоты глыба на работе.

— От него у меня остался ребенок в чреве, и я даже не знала, как дальше справляться с работой по хозяйству, где брать деньги, да еще ухаживать за своим престарелым отцом. Для меня наступили ужасные времена, и если бы не малыш, которого я должна была скоро родить, то я бы точно тогда удавилась. Потом остановился в соседнем доме один смазливый небедный паренек. Пригляделся ко мне, и стал захаживать, так и появилось для меня и моей новорожденной, что надеть и что поесть. Отец знал да молчал, а что он скажет, если сам у дочери на руках. Я устроилась в ученицы к портнихе, стала сама понемногу деньги в дом носить. Вроде налаживаться положение стало, да только пришел под вечер один немолодой господин с подарком и говорит, что мой ухажер — игрок и шулер, и что проиграл он меня ему. Я его поленом попыталась огреть, а он посмеялся, мол, еще с бабой не дрался, и ушел. А потом чума пошла косить, стало нам худо опять: работы никакой, отец Богу душу отдал, хоронить не на что, и решилась я к господину этому пойти помощи просить. Видно, сама судьба меня повела. Уезжал он из города и забрал меня с ребеночком, пожалел, не бросил. Я ему и поварихой, и портнихой, и сиделкой в старости была. Жила я подле него одиннадцать лет и так привыкла, что стал он мне роднее первого мужа. Сынка я ему родила, но умер он, простудился в детстве сильно. Зато он доченьку мою единственную пристроил. Она сейчас замужем за владельцем ткацкой мастерской. Так что, повезло мне с благодетелем. А Вы, как я вижу, из семьи-то хорошей, может, и вправду барон на Вас женится. И детишки законными будут, как знать.

С трудом верилось, что этой женщине всего тридцать один год. Ее биологические часы, явно, очень спешили. У женщин XXI столетия в пятьдесят лет и то больше огня в глазах, чем было у нее.

За время ее рассказа я не промолвила ни слова. Я просто поняла, что без крепкого мужского плеча в этом жестоком XIV веке прожить невозможно, и была рада, что рядом есть такой рыцарь, как мой Оливер. И тут мне вдруг стало смешно. Ведь в XXI столетии мужчинам уже не надо быть воинами, носить на себе двадцатикилограммовые доспехи, охранять и обеспечивать свои замки, в бой вести за собой сотни человек — время позволило им расслабиться и отойти от этих грубых дел. Однако же, некоторые современные мужчины пребывают в таком смятении, когда решаются взять на себя «обузу» и жениться, что иногда слабые нервы этой сильной половины человечества не выдерживают. Тогда они часто передают обязанности в воспитании и обеспечении детей своим недавним женам, уходя искать другую «обузу». Я сама в недавнем прошлом встречалась с человеком, не давшем мне и доли той уверенности в жизни, которую дарил мне Оливер, но зато нервы и годы на моего друга юности я потратила…

Кукла для Серого Вепря

Спустя несколько дней мы выехали из Сан-Жан-де-Мольен. К вечеру мы остановились в другом городке, чтобы докупить провизии и переночевать. Мы, как обычно, расположились в двух разных комнатах.

Рядом с постоялым двором на одной из главных улиц показывали свои трюки заезжие артисты, и Оливер предложил посмотреть на их представление и прогуляться по городу. Мы подошли к этим фиглярам, когда две молоденькие цыганки уже допевали веселую песенку на своем романском языке. Вокруг толпилось столько людей, что мы едва не потерялись с Оливером и Джеком. Я удивлялась, с каким детским любопытством Оливер и его немолодой слуга следят за жонглерами, а мне это было совсем не интересно.

Я начала разглядывать окружающих, и мое внимание привлекла старая цыганка, та самая женщина, которая меняла повязку Оливеру, когда я открывала монастырские ворота. Я очень немногих людей знала в этом времени и поэтому даже обрадовалась, увидев знакомое лицо. После жонглера выступал карлик, но он один из всей их труппы не был цыганом, видимо, его выкрали у родителей. Но людям было все равно, они смеялись и изредка бросали ему монеты. Отвернувшись, я краем глаза заметила, что барон тоже улыбается, глядя на этого уродца. Тут я встретилась взглядом со старой цыганкой, и она приблизилась ко мне. Она сказала, что помнит меня, и улыбнулась беззубым ртом, а потом вдруг охнула, схватившись за грудь, и начала падать. Конечно, я бросилась к ней, чтобы поддержать и отвести в сторону от колес проезжающей кареты. Она привстала, держась за мою руку, и позвала по имени старого цыгана. В гуле веселящейся толпы он не услышал ее, и тогда старая женщина, не отпуская моей руки, поковыляла к нему сама. Я довела ее до кибитки, лихорадочно соображая, как помочь старому человеку с больным сердцем, поскольку именно за него она и держалась. Вдалеке я увидела, что Оливер с Джеком уже оглядываются по сторонам, ища меня глазами. Я только открыла рот, чтобы окликнуть их, как вдруг получила удар по голове. И провалилась в обморок.

Пришла я в сознание уже ночью от дикой боли в затылке и ноющей ломоты в руках. Оказалось, я лежала на боку со связанными сзади руками и грязным кляпом во рту. Меня куда-то везли в одной из цыганских кибиток, а рядом дремала та самая старуха, которая прикидывалась больной. Она приоткрыла набрякшие веки, как только я зашевелилась:

— Спи, красавица, потом будут у тебя бессонные ночи с Вепрем, — сказала она.

Вдруг в повозку прямо на ходу заскочил молодой цыган и на их родном языке что-то сказал старухе, у той округлились глаза. В следующую секунду он больно схватил меня за плечо и вытащил наружу из кареты. В моей голове стремительно пронеслись десятки отвратительных сцен, что ему от меня нужно, но в это время цыган подхватил меня и, буквально, швырнул поперек ждавшей лошади. Затем, вскочив в седло, сразу погнал животное, крепко держа меня одной рукой, словно ценную добычу. Я очень боялась соскользнуть с лошади на большой скорости, и поэтому не делала лишних движений, но эта спешка родила во мне надежду, что Оливер преследует нас.

Мелкие камни, отскакивая от копыт мчавшегося животного, долетали почти до моего лица, а дорожная пыль забивалась в нос, заставляя задыхаться. Я с трудом выплюнула кляп изо рта, на что цыган издевательски ухмыльнулся. Я не знала, от кого воняло больше, от взмыленного животного или от цыгана, по-видимому, купавшегося в первый и последний раз в водах матери.

Скачка была длительной. Показался укрепленный замок, и цыган, весело щелкнув языком, наконец, спешился. Видимо, это место и было целью нашей поездки, и я вдруг отчетливо поняла, что во время погони Оливер еще мог меня спасти, но в чужом замке мои шансы на спасение сразу падают. Хоть какой Хэдли бравый воин, он не сможет перебить всех, кто обороняет это здание. Правда, у меня был второй способ спасения — серебряная цепочка, но тогда бы я исчезла отсюда навсегда и не увидела больше своего Оливера. Я попыталась захватить зубами цепочку, хотя бы ради уверенности, что смогу это сделать в нужный момент, а потом, когда уже понадобится, сильно натянуть ее и заставить лопнуть нужное звено. Почти все было продумано в XXI веке для моей безопасности. И на случай со связанными руками тоже. Но мои попытки прервал похититель, он стащил меня с лошади и, развернув к себе, принялся вытирать пыль с моего лица своими мозолистыми руками. Мне стало так отвратительно и гадко, что я невольно начала отворачиваться и дергаться в лапах этого цыгана, на которого снизошел приступ чистоплотности. Но в следующее мгновение я чуть не задохнулась от возмущения, когда он принялся вытаскивать шпильки из моих волос, тогда я лязгнула зубами, стараясь укусить его за пальцы.

«Решил показать товар лицом! Неужели продаст?!» — подумала я тогда. Он резко схватил меня за подбородок и притянул мое лицо к своему, да так близко, что я с ужасом подумала, что он решил меня поцеловать. Такого сумасшедшего блеска в глазах я в жизни не видала, и невольно съежилась в его руках, не зная, что он выкинет на этот раз.

— Белые зубы, красивая девка, — на ломаном языке прошипел цыган, — если бы не уговор с Вепрем, запер бы тебя на пяток лет в своей клетке, где сам Дьявол не сыщет.

Меня замутило от страха. Тут он заорал стражникам на парапете замка, чтобы они быстрее открывали. И ворота с оглушительным скрежетом опустились недалеко от нас, образуя мост через глубокий ров. Цыган потащил меня к этому мосту, оглядываясь на дорогу:

— Иди быстрее, тварь, еще не хватало, чтобы меня из-за тебя прикончили!

Видно было, как он торопился оказаться под защитой стен замка от неизвестного преследователя, а, значит, возможно, Оливер уже рядом. Я упиралась со связанными руками, как могла. До моста оставались всего пара метров, и я, уже не зная, что предпринять, просто упала пластом на землю: пусть тащит, как сможет! Цыган, проклиная все на свете, грубо вцепился в мои волосы, затем рывком потянул на себя, я взвыла от боли, и тут же ощутила удар по лицу. Я откинулась на бок и, закрыв глаза, сжалась в комок. Я ожидала, что он меня будет бить, но удара не последовало, и я приоткрыла глаза. В тот же момент стражники на крыше замка засуетились, мост заскрипел и стал подниматься, закрывая вход. Переведя взгляд на цыгана, я замерла. Он, качаясь, стоял на ногах и держался обеими руками за горло, в котором торчала стрела. Кровь хлестала из раны, стекая по его одежде. Еще несколько конвульсивных движений и он грохнулся прямо лицом в землю, вогнав стрелу в горло до упора. Я смотрела на убитого цыгана и не испытывала ни страха, ни жалости, все происходило, словно, за стеклом. Я оглянулась и увидела Оливера с арбалетом в руках. Спрыгнув с коня, он бежал ко мне. Тогда и я поднялась на ноги и, спотыкаясь, помчалась навстречу ему. Джек прицелился и выпустил стрелу в стражника, который явно метился в Оливера. Барон мгновенно выхватил нож из-за пояса и перерезал веревку на моих истертых в кровь запястьях. Всего одно прикосновение к этому человеку дало мне целое море уверенности и надежности. Я чувствовала, что теперь все в руках Оливера, и я могу просто спрятаться за его спиной. Это было такое порабощающее чувство, что и словами передать нельзя. И я выпалила на одном дыхании:

— Боже мой! Оливер, как я тебя люблю!

Это было совсем не к месту, и рыцарь, вздернув брови, удивленно взглянул на меня. Потом, улыбнувшись, одной рукой обхватил меня за плечи и властно притянул к себе, а другой — взял под уздцы коня. Мы начали отступать по извилистой дороге, а наши спины прикрывал Джек с оружием наготове.

Когда опасность миновала, Оливер остановился и, хмурясь, осмотрел мою опухающую скулу, ободранные подбородок, локти и кровоточащие ссадины на запястьях. Мое признание он никак не прокомментировал. Может, ему было неудобно говорить о своих чувствах при Джеке? Мы возвращались в город на одном коне с Оливером, также как уезжали из монастыря, и я впервые спросила:

— А почему Вы не оставили меня тогда в обители? Ведь Вы могли уехать сами, — и, касаясь своей щекой его крепкого плеча, шутливо добавила, — и не взваливать на себя всех моих проблем…

— Я узнал, что Ваше наказание зависело от отца Говарда, а я наслышан о нем. Этот священнослужитель Говард живым замуровал за прелюбодейство одного послушника. А Вас обвиняли в подобном грехе, но ведь именно я стал причиной таких подозрений. Да мне бы и в голову не пришло бросить человека, который столько для меня сделал.

Да уж… Это было совсем не то, что я хотела услышать от любящего мужчины. Я замолчала и невольно поникла. Неужели, сэр Хэдли сделал предложение из жалости ко мне, сироте, или в благодарность за свое спасение? Мне вдруг стало так обидно, что слезы сами собой потекли по щекам.

— Элизабет, Вы плачете?.. — удивленно спросил барон, словно, не ожидал, что я умею это делать.

Даже оруженосец Джек, ехавший рядом с господином, обернулся и сказал:

— Леди Элизабет, чего это Вы вздумали сейчас расстраиваться, ведь самое страшное уже позади. Позволю себе заметить, Вы необычайно смелая девушка, не каждая крестьянка так сопротивляется при нападении…

— Джек! — возмущенно прикрикнул барон, — что за чушь ты несешь?

От такого, мягко говоря, комплимента я не знала — разрыдаться ли мне еще сильнее или захохотать, видя, что Джек пытался утешить меня в силу своих возможностей. Если бы я была настоящей леди, то, наверное, оскорбилась бы до глубины души, но для девушки XXI века это было не самой большой гадостью, которую мог преподнести необразованный мужик из благих побуждений. Этот инцидент немного меня развеселил, но ненадолго.

Впереди на дороге я разглядела несколько опрокинутых цыганских кибиток, возле которых лежали трупы знакомых мне фигляров. Проезжая мимо, я увидела рассеченные черепа людей, зияющие раны в животах от стрел, борозды от меча на груди и шеях застывших тел. Кровь убитых казалась чем-то вроде густой смолы с буроватым оттенком под скупым светом луны. Три лошади бродили между телами недавних хозяев и испуганно вскидывали головы, когда поблизости слышался волчий вой.

Для меня это было отвратительной картиной, но, более ужасным оказалось то, что Оливер и Джек молча проехали мимо.

— Это Вы с Джеком их всех перебили?

— А Вам их жалко, леди Элизабет? — рыцарь посмотрел на меня ничего не выражающим взглядом.

— Мне жалко ваши души, — сказала я, — что бы они не сделали мне, они все же помогли Вам в лесу, сэр Хэдли.

— Помогли они мне за деньги, которые дал им Джек. И Вас они выкрали из-за денег, которые посулил им Вепрь.

— А кто такой Вепрь?

— Это прозвище французского рыцаря соответственно животному на его гербе. Белый Вепрь — превосходный воин, он всегда в первых рядах сражающихся, я знаю это не понаслышке, однако и в мирное время он безрассуден в своей жестокости, — сказал Оливер. — На соседних ему землях недавно осиротела юная маркиза Альдэн, так Вепрь осаждал ее замок, пока не вынудил девушку согласиться на брак.

— Он приобрел большие земли за счет этого союза, — закивал Джек, — но о тринадцатилетней супруге Вепря больше никто не слышал. А, вообще, все знают, что цыгане воруют для него молодых женщин.

Я поежилась. И тут Джек ляпнул, как по слухам Вепрь обходится с похищенными для него девушками. Меня чуть не вывернуло наизнанку.

— Черт возьми, Джек! Ты свихнулся, такое говорить? Еще раз подобное выкинешь, присоединишься к мертвым цыганам, — зло проговорил рыцарь.

Я оглянулась на удалявшееся место резни:

— Боже мой, Оливер, там ребенок! Смотри, он выглядывает из повозки!

Барон развернул коня и посмотрел, куда я показывала.

— Ребенок ни в чем не виноват, мы должны его забрать отсюда. Вы перебили всю его семью, и теперь он остался один в лесу с волками! Ведь мы его не бросим, правда? — я уговаривала Оливера так, будто он уже отказал.

Ответил Джек:

— Если мы возьмем этого мальца, он перережет нам глотки, пока мы будем спать. Цыганенок будет мстить, я Вас уверяю. Это в их крови, леди Элизабет.

— Ну, до города-то мы его должны довезти! — упрашивала я.

Оливер кивнул Джеку, и оруженосец подъехал к мальчишке. Ребенок побежал прочь от него, и Джек, хохоча во всю глотку, пустил коня галопом вслед за ним.

— Да что он делает, он же пугает ребенка! — возмутилась я.

Тем временем Джек поднял мальчика за рубашку, словно щенка, и усадил перед собой на коня.

Всю дорогу я говорила с ребенком, успокаивая его, а по приезду на постоялый двор, я сказала, что не позволю бросить осиротевшего ребенка в неизвестном городе ночью.