Бесплатный фрагмент - Человек среди чувств. Начало

На обложке картина Валерия Каптерева «Античный мотив».

Поговорим по-человечески

Да-да, по-человечески. Здравствуй, близкий моей душе читатель. Близкий уже тем, что взялся за эту книгу. Устраивайся с ней поудобнее, и вот тебе для начала сказка про Мудроборода. Рискованная для автора сказка. Может быть, после неё ты как раз и бросишь книгу. Но я всё равно должен рассказать её тебе.

Мудробород

Жил да был в древние времена один преисполненный знаний старец. Звали его Мудробородом. Ведь носил он длинную-длинную бороду — это раз. Перечитал почти все книги на свете — это два. И занимался только тем, что думал о жизни, — это три. Тут уж хочешь, не хочешь, а будешь мудрецом.

Так размышлял юный искатель истины по имени Кесион — тонкий, взлохмаченный и розовощёкий, — который только что подошёл к домику Мудроборода.

Домик был небольшой, но всё-таки домик — не пещера и не убогая хижина. Впрочем, его трудно было рассмотреть среди задумчивых берёз и взъерошенных листвениц. Даже трава был такой густой, что доставала до самых окон. А из травы тянулись необычные цветы, каких Кесион никогда раньше не видывал. Сам Мудробород сидел на ступеньках крылечка, увитого диким виноградом, грелся на солнышке и спокойно поджидал, пока гость подойдёт поближе. Одет он был совсем обычно, но кто же знает, должны ли мудрецы надевать специальную форму, как врачи или солдаты, чтобы все узнавали их издали.

Хватит и бороды, решил Кесион. Вон, она у него до пояса. У самого юноши борода ещё не очень-то росла, и он этого слегка смущался, так же как способности то и дело краснеть. Вот и сейчас он залился краской, поздоровавшись с мудрецом и стараясь убедительно объяснить, почему осмелился его побеспокоить.

— Понимаете, все вокруг думают только о том, как заработать, да что купить, да где время повеселее провести. Но ведь есть какие-то главные вещи! Очень хочется узнать, как жизнь на самом деле устроена. Вы простите, что я без приглашения заявился. Вы же отшельник…

— Так меня называют, — кивнул Мудробород, — но сам бы я сказал, наверное, «пришельник». Я ведь здесь прихожу постепенно к настоящей жизни. А ты ко мне пришёл. Значит, тоже пришельник. Так что всё нормально. Если у тебя есть вопросы, я могу попробовать ответить на них. Пойдём вон туда, в сад.

Кесион шёл, оглядываясь по сторонам. Вокруг домика всё росло с какой-то особенной силой. Интересно, это старец выбрал такое место или оно стало таким, потому что он здесь живёт?

Сели они рядом на скамейке под яблоней, среди смородиновых кустов, и погрузились в беседу. Скоро Кесион понял, что Мудробород все его вопросы наперёд знает. И начал старец рассказывать всё, что о жизни понял.

…А чем больше он рассказывал, тем сильнее у него борода росла.

Вот почему у него такое прозвище было. Вот почему он отшельником жил, в тишине и молчании.

Сотой доли ещё не рассказал Мудробород самого главного, как оказались они с гостем запутаны в седых волосах: так стремительно за мудрой беседой росла борода. Спохватился юный искатель истины, с трудом из волосяных зарослей выпутался — и убежал восвояси. Решил, что лучше самому до истины добираться, пусть это и подольше будет, чем в чужой бороде застрять.

Учёная философия, исполненная эрудиции и важности, напоминает иногда такого Мудроборода. Для того, чтобы понять, о чём научный философ пишет в своей монографии, приходится порою потратить не меньше усилий, чем на изучение иностранного языка. И если потом обнаружишь, что никакой особой пользы не получил, только запутался в его бороде, остаётся бежать прочь и стараться забыть внушённый тебе язык, чтобы не утратить взаимопонимания с окружающими.

И в то же время — каким удивительным может стать знакомство с книгой классического философа! Только что имя его было для тебя затасканным до скукоты словом из словаря эрудитов: столько-то букв по горизонтали или по вертикали. И вдруг — живой разговор с искренним и проницательным человеком, который вместе с тобой озирается по сторонам и находит важнейшие приметы верного пути.

Словно существуют две совершенно разных философии. От одной хочется сбежать побыстрее. В компании с другой чувствуешь себя человеком. Если же философию считать единой, значит мир её достаточно широк, чтобы там было чего сторониться и к чему стремиться.

В этой книге я предлагаю тебе, читатель, сбежать от одной философии к другой. От философии научной, академической, университетской, стремящейся познать мир, — к философии практической, отзывчивой, пригодной для обычного живого человека.

Посмотрим, насколько нам это удастся. Это зависит от нас обоих. И если я не справлюсь с тем, что зависит от меня, то спасайся, читатель! Беги к другим книгам и к другим философам. Ищи своё и своих. Меньше всего мне хотелось бы запутать тебя в своих волосах. Ведь должен признаться, что у меня тоже растёт борода…

Но сколько бы ты не встретил неудачных книг и затруднительных для освоения философских теорий (которые тоже делают своё важное дело, хотя и не в прямом общении с обычным человеком), пожалуйста, не разочаровывайся в философии. О том, зачем она нам нужна и в каких обликах она нам является, я постарался написать в книгах «Человек среди учений» и «Человек среди религий». Основные мысли об этом будут вкратце приведены и в этой книге, но если она тебе надоест, попробуй заглянуть туда. Во всяком случае они меньше по объёму и могут оказаться для тебя интереснее, чем утолщённый «Человек среди чувств». Если так и произойдёт (буду рад этому), почему бы тебе не вернуться потом снова сюда? Оставь здесь на всякий случай закладку.

Проще всего мне было бы объявить эту книгу психологической, и в какой-то степени это скорее всего и произойдёт, исходя из издательских соображений. Спрос на психологическую литературу гораздо больше, чем на философскую. Ведь нам свойственно думать, что в основном мы ориентируемся в жизни правильно, надо только отрегулировать некоторые психологические подробности душевного организма — и всё будет хорошо. Не менее соблазнительно считать, что можно овладеть инструментальными возможностями воздействия на других людей — и будет ещё лучше.

Здесь пора рассказать ещё одну сказку.

Механический механик

Один изобретатель сконструировал механического механика и назвал его ММ1. Этот ММ1 был уж так похож на человека, что не отличить, а в глазах у него были особые линзы. Глянет на любой механизм — и сразу видит, что у него внутри не так. Вжик! — и тут же починит.

Потом решил изобретатель приспособить своего механика животных лечить. Что-то там перепаял, вставил другие линзы в глаза. Глянет ММ1 на любое животное — и сразу видит, что у него внутри не так. Вжик! — и тут же вылечит.

Что ж, думает изобретатель, пусть он и людей лечит. Что-то перепаял, вставил новые линзы: получилось. Глянет ММ1 на человека — и сразу видит, что у него внутри не так. Вжик! — и тут же вылечит.

Тут одной больнице понадобился врач-психотерапевт. А директор больницы как раз с этим изобретателем был знаком. Просит: переделай, мол, своего врача в психолога. Ладно. Перепаял ещё что-то, новые линзы в глаза поставил. Глянет ММ1 на человека — и сразу видит, что в его душе творится. А потом плечами пожмёт и в сторону отходит. Что там есть — всё понятно. А вот что должно быть… Кто же, кроме самого человека, это поймёт?..

Пришлось изобретателю опять своего механика на обычного врача перепаивать.

У немеханического психолога тоже положение сложное. Пока он сквозь свои особые линзы в человеческую душу заглядывает, он много интересного может увидеть и рассказать про то, что там происходит. Но вот что должно в этой душе происходить?..

Здесь психолог или пожимает плечами и отходит в сторону, или (может быть явно, но чаще тайком, чтобы не уронить престиж своей специальности) берёт на себя решение философских задач. Тех задач, которые нужно решать самому человеку.

Впрочем, в том ли загвоздка, чтобы правильно определить жанр книги? Одно из двух: либо она тебе пригодится, читатель, либо нет. Почитай, полистай, подумай. А я постараюсь, чтобы это занятие было для тебя достаточно оживлённым. Заскучаешь — читай одни сказки. Например, вот эту, подчёркивающую всю серьёзность моих намерений:

Сказодышащий дракон

Однажды в один город прилетел дракон. Разинул пасть — и как дыхнёт!..

Сначала все подумали, что огнём дыхнул. Глаза от ужаса зажмурили. Потом чувствуют, что жара нет никакого, стали вокруг посматривать. Но дракон вовсе не огнём дыхнул, а сказками. Скоро весь город ими наполнился.

Детям веселье. Кричат: «Дракончик, милый, оставайся! Ещё дыхни, а то без тебя скучно!» Зато взрослым трудно жить стало. Не разберут: что сказочное? что всамделишное? Кулаками трясут на дракона: «Лети отсюда! Ишь раздышался!»

Захохотал дракон: «Я тоже сказка. Кому не нравится, не обращайте внимания». И новыми сказками дыхнул.

Начало
Бегство от философии

Убегать от философии мы будем неторопливо, внимательно на неё оглядываясь. Надо же знать, от чего убегаешь и стоит ли это делать. Может быть, кое-что из этой мудробородой философии стоит прихватить с собой?..

Глава 1
Человек среди учений

«Человек среди учений» — это отдельная книга, со своими размышлениями и со своими сказками. По её мотивам и написана эта глава.

Сделано это по трём причинам.

Во-первых, не хочется начинать книгу с того, чтобы отсылать читателя к другой книге, которой может и не оказаться поблизости. Но ведь именно в той книге начат общий разговор о философии.

Во-вторых, сейчас нам нужно побывать среди учений лишь для того, чтобы потом оказаться среди чувств. Другая задача — другой и разговор.

В-третьих, всё на пользу. Если здесь удастся что-то сказать лучше, чем там, — хорошо. Если что-то сказалось там лучше, а здесь прозвучит лишь намёком, — тоже неплохо. Тут уж можно кивнуть на книгу, где больше подробностей. Да и сказки там другие.

Страшное слово: философия

Философия всегда пугала обычного человека. То она уходила в леса, в пустыни или в пещеры, то селилась в бочке и призывала жить по-собачьи, то бралась переделывать мир, так что щепки летели… Человеку спокойней обходиться собственным здравым смыслом, чем позволить завербовать себя какому-нибудь велеречивому учению.

Тем не менее, нередко случается так, что человека перестают удовлетворять уютные границы житейских суждений и собственной сообразительности. И тогда он начинает задаваться вопросом: а что же такое эта самая философия? Может ли она мне чем-нибудь пригодиться?

Но кому он будет задавать этот вопрос? Одному из философских учений? Не оказаться бы ему в положении краба Цапа, который заинтересовался тем, что такое человек.

Краб Цап и его семья

Давно уже крабу Цапу было любопытно, что же такое человек, о котором так любят порассуждать старые замшелые крабы. Многие из них хвастались, что имели дело с человеком, но каждый говорил о нём своё.

Тут ещё и детки Цапа стали упрашивать папу поймать им хоть какого-нибудь человечка, чтобы рассмотреть его как следует. А понравится — так и поиграть с ним.

В общем, всё подошло к тому, что пора с человеком разобраться и понять, что же это такое.

Подстерёг краб Цап человека, ухватил его покрепче и тянет к себе. А человек тянет к себе. Оказывается, он тоже хотел краба поймать. Так крепко вцепился — не отцепишь. Наверное, от страха. Тянут друг друга и тянут.

В конце концов крабу стало жалко человека с его судорожной хваткой. Ведь кто поумнее, всегда должен уступить. Вот Цап и отпустил человека. Оставил клешню в его руке и вернулся к своим. «Молодец, — сказала жена. — Клешня отрастёт, а без человека вчера обходились и завтра обойдёмся».

Всё это забавно, пока мы ощущем себя в роли человека. Но перед любым философским учением мы оказываемся скорее в роли краба, самоуверенно проявляющего интерес к наклонившемуся над водой краболову.

О да, любое учение старательно объяснит нам, что такое философия. Что такое философия в понимании самого этого учения. Оно обучит нас тому языку, на котором будет дано нужное объяснение, и постепенно обнаружится, что это и есть язык объясняющего учения. Потратив необходимые силы на постижение этого языка, будем ли мы с таким же энтузиазмом изучать язык другого учения, которое на своём языке могло бы объяснить нам, что такое философия с его точки зрения? Хватит ли крабу клешней на каждое из крабоуловляющих учений?..

Мне, человеку, не хотелось бы переходить на язык того или иного учения, пока я не понял, нужно ли мне это учение. Тем более — пока я не понял, нужно ли мне вообще какое-нибудь из учений. Пока не понял, для чего нужна философия. Если это вообще возможно вне цепких объятий одного из учений.

Да уж наверное возможно!

И уж наверное ответ на вопрос о том, для чего нужна философия, должен быть простым и понятным.

Например, таким:

Философия нужна, чтобы ориентироваться.

Или чуть длиннее, но зато и точнее (отделяя от задач философии умение ориентироваться в тайге или в бытовой электронике):

Философия нужна, чтобы ориентироваться в главном.

Осознав это для себя, мы можем обратить внимание и на то, как нам могут помочь философские учения. Какую чашу каждое из них может предложить для нашего магнитного челнока.

Магнитный челнок

Древний правитель Тар захотел повидать северные края. Подарил ему знакомый китайский купец челнок величиной с палец и сказал: «Если не у кого будет спросить, где север, положи челнок в чашу, он тебе покажет».

Достиг Тар со своим отрядом и свитой пустынных мест. Требует у своих советников принести ему чашу для указательного челнока.

Один советник принёс ему чашу, разрисованную зверями. Положил на дно челнок, повернул носом к дракону и говорит: «Опасности у нас впереди. Надо обратно возвращаться».

Другой принёс чашу, расписанную цветами, положил в неё челнок и спрашивает: «Выбирай, правитель, куда пойдём: к розам или к лилиям?»

Третий советник взял самую простую чашу, безо всякой росписи. «Раз это челнок, — говорит, — значит, плавать должен.» Налил в чашу воды, пустил челнок, тот сразу носом на север и повернулся.

Компас показывает на север. Слово «ориентирование» (ключевое для философии) содержит в себе «восток». Но сама человеческая потребность в ориентировании намного шире, глубже и выше любой географической устремлённости.

Потребность в ориентировании свойственна всякому существу, не только человеку, однако только у человека она охватывает, кроме всего остального, и углубление в свой внутренний мир, и тягу к духовным высотам.

Все знаменитые философские вопросы — что такое жизнь? что такое человек? для чего мы живём на свете?.. — побуждают нас обратить внимание на главные для нас проблемы, на выбор своего отношения к ним, своего пути среди них.

А значит — обратить внимание и на иерархию явлений, с которыми мы имеем дело. Чтобы ориентироваться в главном, необходимо ориентироваться и в том, что же для нас главное.

Впрочем, философию (точнее, философствование) можно развивать или диагностировать повсюду. Можно обсуждать «философию муравейника» или «фмлософию улья», можно построить стройную и эффектную «философию бирюлек» или «игры в бисер». Но скорее всё-таки именно от такого рода философий (точнее, философствований) — от философии неглавного — как раз и нужно спасаться.

Страна бесчисленных подробностей

Грентий Грен нашёл однажды в земле на огороде обрывок древнего пергамента. Там было написано какое-то незнакомое слово. Прочитал Грен его вслух — и вдруг очутился в неизвестной стране. «Ха! — подумал он. — Как же теперь отсюда выбраться?»

Смотрит Грентий Грен: повсюду указатели висят. Полегче ему стало. По указателям ведь всегда куда-нибудь доберёшься. Вот только указателей было по сотне на каждом столбе — попробуй найди среди них что-нибудь полезное.

Ещё увидел он множество киосков, где продавали газеты толщиной с книгу и журналы толщиной с энциклопедию. Здорово! — там и туристические карты ещё продавали, да ещё за рубли (хорошо, что у Грена кошелёк в кармане лежал). Только и карты ему не помогли: у них такой крупный масштаб был, что легче было вокруг поглядеть, чем на карту. Обозначение киоска на карте ненамного меньше места занимало, чем сам киоск.

Тогда Грен прохожего остановил, спрашивает, как из их страны выбраться можно. Тот обрадовался и начал всю тысячелетнюю историю своей страны с самого начала рассказывать, со всеми деталями. Еле спасся Грентий Грен.

Хорошо, что он догадался нищему в шапку все свои деньги из кошелька вытряхнуть. Подмигнул ему нищий и шепчет: «Подпрыгни повыше».

Грен уже на всё был готов. Собрал все силы, подпрыгнул — и оказался на своём огороде.

Хотел Грентий Грен пергамент обратно в землю закопать, и того уже и нету.

Вообще-то все мы то и дело оказываемся в стране бесчисленных подробностей. Кое-кто живёт в ней и вовсе безвылазно. Но это не наша страна, даже если мы там можем рублями расплатиться и газету прочесть. Благополучно философствовать о жизни в этой стране страшнее, чем вообще не философствовать. А та философия, которая подскажет нам подпрыгнуть вверх, может быть и философией называться не будет.

Так что не будем очень уж бояться слова «философия». Гораздо страшнее, если нам не хватит сил на прыжок.

Откуда берутся учения?

Наивно было бы думать, что философские учения находят в капусте, пусть даже какого-нибудь особого, философского сорта. Или что их приносят некие философские аисты. Всякая философия начинается с человека, с его стремления ориентироваться в главном.

Не столько философия учит человека жизни, сколько человек даёт жизнь философии — своими наблюдениями, своим внутренним опытом, своими размышлениями. Без этого никакая философия невозможна.

Философское творчество — не удел избранных. В том или ином объёме оно неизбежно присутствует в жизни каждого человека. Наше стремление к истине — это наше философское творчество. Наше отношение к миру — это наше философское творчество. Выбор из множества жизненных забот наиболее важных для себя — это наше философское творчество. И всё наше поведение — результат этого творчества.

Философия всегда начинается с личности. Если человек, в своём стремлении к ориентированию, обнаруживает что-то, полезное и для других, то его философское творчество выплёскивается наружу, поступает в общее обращение. Открытые человеком ориентиры и навыки ориентирования перенимают, усваивают, используют. Великое множество философских открытий делали и делают люди, авторство которых остаётся неизвестным. Некоторые из этих открытий становятся привычными, как воздух. Другие со временем забываются, чтобы позже быть открытыми заново.

Иногда философское творчество становится для человека его призванием.

Если его озарения и работа его мысли восприняты как нечто значительное, со временм эстафету подхватывают те, кто пропагандирует, комментирует и систематизирует философские находки. Да и каждый, кто говорит найденному ориентиру своё «да», участвует в формировании, развитии и укреплении той системы ориентирования, которую принято называть философским учением.

А дальше… Одно учение может послужить узкой группе единомышленников и угаснуть вместе с её распадом. Другое может охватить миллионы людей и сохранять актуальность на протяжении столетий. Но и началом учения и основным полем его деятельности всегда является частное, индивидуальное, личное мировоззрение.

На чём лежит дорога

С давних пор стояла среди лесов да лугов чья-то небольшая избушка. Вела к ней от большой дороги одна лишь узкая тропинка. Опушками пробегала, болотце огибала, на холм взбиралась.

Потом появились возле той избушки и другие дома. Была избушка, стала деревенька. И тропинка пошире стала, в дорожку превратилась. Но по-прежнему опушками пробегала, болотце огибала, на холм взбиралась. Как первый житель путь натоптал, так и остальные ходили да ездили.

А потом в той деревеньке решил один богатей поселиться. Бумажник достал — раз! — и каменный дом вырос, поодаль от остальных. Сияет, сверкает, лучи отражает. «Такой дом у меня особый, — думает богатей. — Надо и дорогу к нему особую проложить.» Бумажник достал — раз! — вот уже и дорогу строят. Не простую, трёхслойную. Снизу супер-щебень, на нём супер-бетон, а сверху супер-асфальт. Прямая дорога, ровная, прямо к каменному дому подводит.

Прошёл год-другой. Приехал богатей после заграничных странствий к своему дому, а подъехать к нему не может. Где дорога накренилась, где покосилась, где вовсе провалилась. Бросил он свой автомобиль, пошёл по той дорожке, что опушками пробегала, болотце огибала, на холм взбиралась. Оглядывает её, ногой по ней топает. «Как же так? — вздыхает. — На моей дороге снизу супер-щебень, на нём супер-бетон, сверху супер-асфальт, да вот провалилась. А этой хоть бы что».

Тут один из деревенских жителей мимо проходил, говорит: «Что удивляешься? Наша дорога на самой первой тропинке лежит. Это попрочнее всех твоих трёх слоёв будет».

Путешествуя на машине времени, можно было бы стать свидетелем зарождения учения, будущее величие которого нам уже известно. Но в реальной нашей жизни мы обычно встречаемся с учением зрелым, имеющим солидную историю и сложившийся язык, на котором оно говорит с человеком о том, какие явления для него важнее всего и как среди них ориентироваться.

И у каждого учения — свой круг представлений о главном, свой язык описания этих представлений. Каждое учение окружает человека своим пониманием его проблем, предлагает ему свой круг понятий, приучает к своему стилю мировосприятия.

Каждое учение говорит с нами на своём языке. И чтобы мы что-то могли понять, предлагает нам прежде всего овладеть этим языком.

С другими учениями оно тоже говорит на своём языке. Оно по-своему трактует предшественников, по-своему интерепретирует современников, а главное — по-своему, на этом самом своём языке, опровергает и бранит все другие учения. В лучшем случае — игнорирует их или объясняет, что они говорят о том же, только не так внятно.

Получается, что философия представляет собой обширное островное государство, где на каждом острове свои нравы, традиции и свой государственный язык, считающий себя самым лучшим. Не очень хочется вспоминать об этом, но ведь многие из этих государств к тому же неутомимо воюют друг с другом.

Как же быть обычному человеку в этом разноречивом мире? Не единственное ли спасение — стать таким, как Эз?

Природный полиглот

Нелегко жилось Эзу. То ли не везло ему, то ли не понимал он чего-то в жизни, да вот жилось нелегко.

Но вот однажды упал ему в руки осенний лист, весь в прожилках, в узорах — словно в письменах. Присмотрелся Эз, стал понемногу слова разбирать. Так и научился читать осенние листья. Поэтому осенью ему стало жить особенно интересно. Весь год осени дожидался.

Потом решил: чего ж дожидаться? Выучил ещё белый язык зимы, разноцветный язык весны и зелёный язык лета. Выучил языки птиц и зверей. Вот и стал постепенно понимать язык всего, что происходит на свете. Такой замечательной жизнь у Эза стала — нескучной, удачливой, радостной. Он даже удивлялся, когда вспоминал: как же он раньше жил, пока всех этих языков не понимал…

Так вот, может быть, это и есть выход: терпеливо изучать языки всех учений, пока не научишься понимать каждое из них?

Вряд ли.

В отличие от Эза, с его природными языками, дополняющими друг друга, мы можем таким путём повысить эрудицию, расширить интеллект, но не можем обрести гармоничную мудрость. Языки учений находятся не в гармонии, а в откровенном противоборстве, и соединить их в себе — непосильная задача для человека.

Нельзя сказать, чтобы учениям была чужда идея гармонического единства.

Ведь носителями каждого учения являются живые люди с естественным ощущением единой человеческой природы. Поэтому любое учение преисполнено тоской по единству, по тому, чтобы пробиться к общей для всех истине, которая соединяла бы нас друг с другом, а не разъединяла. Но неизбежная тяга к самоутверждению побуждает его призывать всех к объединению вокруг него самого, к разговору именно на его языке.

Получается, что зарождаясь из личных идей, из внутреннего опыта отдельного человека, учение, становясь учением, может ради собственного самоутверждения пренебрегать интересами человека, к которому оно обращено. Иногда учение, утвердившись на социальном уровне, превращается в идеологию, которая вообще теряет интерес к отдельному человеку.

Но мы-то, люди, остаёмся людьми!

Мы можем выбирать среди учений не то, которое зациклено на собственном самоутверждении, а то, которое стремится помочь мне решать мои проблемы.

Не то, которое будет обольщать меня, а то, которое стремится стать для меня полезным.

В конце концов, если учения, как сверкающие лаком и рычащие автомобили, образуют в своюм извечном соперничестве на пути к истине громадную дорожную пробку, у меня всегда остаётся возможность вылезти из попутной машины, которая взялась меня подвезти, и зашагать пешком туда, куда я хочу добраться.

Так что каждый человек первичен, каждое учение вторично. И не столько человеку нужно овладевать языками учений, сколько любому учению необходимо овладевать человеческим языком.

Научный заменитель мудрости

То, что философия нужна человеку, чтобы ориентироваться в главном, — мысль простая и естственная для самого человека. Она могла бы стать основой общего исходного языка философии, но этого не случилось, и человеку приходится самому помнить о своих интересах. Тем более, что философия предлагает ему вместо общего языка нечто другое.

Это «нечто другое» можно назвать философоведением. Классифицируя философские учения, исследуя их историю, анализируя философские понятия, философоведение создаёт ощущение, что у философии всё-таки существует общее ядро. Подменяя мудрость эрудицией, оно заставляет нас думать, что мы владеем тем, о чём знаем. Препарируя взгляды любого мудреца логически, оно пытается приучить нас к тому что логики вполне достаточно для понимания любой философской мысли.

Философоведение строит схемы, каждую из которых старается выдать за подлинную картину философии. Но можно ли этой схемой заменить хотя бы одно из входящих в «общую картину» учений?

Самоцвет и мозаика

Нашёл Авер однажды самоцвет. Глядит на него, не наглядится. Так у себя на столе перед глазами и держал его. Взглянет на камень — и радостнее жить становится, и новые мысли в голову приходят. Но приятель Авера, художник Овер, всё-таки у него это самоцвет выпросил.

— Понимаешь, Авер, я такую картину из самоцветов делаю, такую мозаику! Одного только камня мне не хватало, как раз вроде этого. Дай мне его, посмотришь, как красиво будет, не пожалеешь. А пожалеешь — верну.

Через некоторое время Овер позвал Авера смотреть картину. Картина и вправду замечательная получилось: в космическом пространстве звёзды и планеты летят, каждая по-своему сверкает. А в одной из планет Авер свой самоцвет узнал. Только ни радости от него здесь, ни новых мыслей. Всё в космосе растворяется.

Попросил Авер свой камень назад — и снова тот перед ним на столе засиял, как прежде. И жить радостнее, и думается лучше. И в одном этом самоцвете Авер целый космос видит.

Овер, кстати, тоже не очень огорчался. Он ещё лучше камень подыскал для этой планеты на своей картине. Все, кто его мозаику видел, были в восторге.

Аверу повезло ещё, что его самоцвет не стали обтёсывать и шлифовать. Философоведение усердно и в этом. Поэтому при знакомстве с результатами его деятельности нужна особая осторожность. Изображение учения всегда отличается от оригинала, но иногда может отличаться очень уж сильно.

Всё осложняется ещё и тем, что философоведение существует не само по себе. Многие учения считают делом своей чести самостоятельно заниматься воссозданием общефилософской панорамы. Это неминуемо превращается в создание исторического пьедестала для собственных достижений. Понятно, что такой пьедестал — неплохое приобретение для учения. Но понятно и то, что он лишь затрудняет ориентацию для человека, который ещё не стал приверженцем какого-либо учения.

Одновременно с заменой живой мудрости набором логических схем философоведение превращает каждого философа-мудреца в декоративную мумию, пусть даже священную. Нас знакомят с философом как с некоторым итоговым авторитетом, отбрасывая как раз то, что роднит с ним человека, ищущего свой путь: индивидуальную потребность во внутреннем ориентировании.

Если философоведение не служит какому-либо из учений, это ещё не означает, что оно проникнуто заботами человека о поиске жизненного пути. Гораздо больше оно будет озабочено научностью своих изысканий. Личности у него становятся именами, поступки превращаются в факты, вехи судьбы — в даты, озарения приравниваются к концепциям. Оно выстраивает философов по школам, ранжирует учения географически и хронологически, ведёт бесчисленные классификации, сплетая из них серую и скучную паутину. Наукообразные обобщения максимально обезличивают и философа, и человека, нуждающегося в философии.

Философоведение достаточно полезно — как сфера наблюдения за происходящим в философии. Но это польза скорее для человечества, нежели для человека. Впрочем, логические схемы добросовестного философоведения могут хотя бы обозначить предварительные направления возможных поисков для того, кто очень настойчив и умеет пользоваться схемами.

Можно назвать философоведение кладовщиком, подыскивающим место на своих полках-концепциях для всего, с чем имеет дело. Но можно назвать его и стражем сокровищницы. Сокровищницы человеческой мысли, в которой каждого ждёт предназначенное ему богатство. Такое богатство, которое забирает кто может, но сокровищница от этого не скудеет. И всё же нам нужен не страж, а сокровища.

Открыватель Западного полюса

Когда Эйн вырос, он очень огорчился, что всё самое интересное на Земле уже открыто. И Северный полюс открыт, и Южный. А ему так хотелось бы хоть какой-нибудь полюс самому открыть!..

Подумал, подумал Эйн и решил открыть Западный полюс. Двинулся на запад. Долго путешествовал, а потом обнаружил, что он уже на Востоке. Ну что тут будешь делать?

Да только Эйн очень настойчивым был. Снова отправился на запад. Остановился в одной стране, уточнил в путеводителе, что она самая что ни на есть западная, и открыл ресторанчик под названием «Западный полюс». Все стены в нём были географическими картами разрисованы.

Народ к Эйну просто валом валил. Всем хотелось узнать, что такое Западный полюс — а заодно про Северный, про Южный и про Восточный. И каждый, кто хоть раз побывал у Эйна, с гордостью называл себя западными полярниками.

Так вот обстоит дело и с философоведением. В этом ресторане могут и накормить очень даже неплохо, и «западный полярник» звучит замечательно, и карты на стенах весьма полезные. Просто настоящие путешествия разворачиваются совсем в других местах.

Помощь в ориентировании

Хочется не зависеть от языка того или иного учения до тех пор, пока мы не поняли, какое из них больше всех способно помочь нам ориентироваться. Хочется не зависеть в своём выборе и от инвентарно-отстранённого языка философоведения. Хорошо бы обзавестись на первых порах маленьким внутренним разговорником, который помог бы разбираться: кто и как предлагает нам помощь в ориентировании. Пусть в нём будем всего лишь несколько понятий, связанных с ориентированием, но это будут понятия не для убеждения, а для понимания.

Этот краткий разговорник станет нашим вопросником для любого учения, заинтересовавшего нас. Он позволит сравнивать и выбирать. Он позволит нам оставаться независимыми до тех пор, пока мы не решим для себя: вот, это моё. Да и после этого он останется достаточно полезным, помогая понимать другие учения и преданных им людей.

Разговорчивый клубок

Один молодой человек по имени Ним хотел жениться, только не знал, как же себе жену найти. Хорошо, что он был знаком с волшебником. Тот подарил Ниму путеводный клубок, который должен был рано или поздно привести его к суженой.

Клубок этот ещё и разговорчивым оказался. Так что бродить по свету им было не скучно. Вот только не мог Ним понять: знает клубок, куда катиться, или наугад путь выбирает. А если Ним встречал всё-таки симпатичную девушку, клубок всегда в разговор встревал и всё дело портил. То проболтается, что Ним человек небогатый. То ни к селу ни к городу сообщит, что Ним во сне храпит. То ещё какую-нибудь ерунду намелет.

Девушки — люди чувствительные. Одной одна клубочная фраза не понравится, другой другая. Обижались они, и приходилось Ниму дальше идти. «Нам дальше и надо,» — говорил клубок, но Ниму казалось, что он просто хочет оправдаться.

Но вот одна из встреченных девушек, как только клубок начал разговаривать, схватила его и связала из него шарфик для Нима. «Будем мы ещё к мотку шерсти прислушиваться! — фыркнула она. — Лучше давай поженимся». Ним от удивления согласился. Надоело ему уже бродяжничать.

Только пока готовились они к свадьбе, Ним понял, что с такой женой ему не ужиться. Очень уж она приказывать любила. Распустил он шарфик, смотал нитку в клубок и говорит: «Ты уж прости меня, клубочек. Пора дальше идти». Отправились они дальше.

Много времени прошло, пока Ним встретил такую девушку, которую сразу же полюбил всем сердцем. Говорит клубку: «Только помалкивай, пожалуйста, не говори лишнего». А клубок болтает по-прежнему, что ни попадя. Правда, девушка тоже Нима полюбила, и на болтовню клубка только улыбалась.

Поженились они, короче говоря, а клубок к волшебнику вернулся. Но любил иногда закатиться к ним в гости и напомнить, что это он их сосватал. Ним с ним не спорил, хотя ему по-прежнему казалось, что клубок наугад путь выбирал.

Что и говорить, волшебный клубок — это неплохой вариант ориентирования.

Но вернёмся к нашему краткому разговорнику, который, может быть, и нужен как раз для того, чтобы со временем обзавестись собственным волшебным клубком.

Какое слово будет первым в этом разговорнике? Может быть: слово ориентир? То, что помогает понять, где мы находимся, помогает выбирать направление движения. Или, может быть, ещё важнее понятие о средствах ориентирования? То, что позволяет нам выбирать ориентиры. То, благодаря чему мы можем пользоваться ими.

Именно этого, наверное, мы вправе ожидать прежде всего от любого учения: разговора о том, какие возможности ориентирования имеются в распоряжении у человека. Какие из них наиболее надёжны, насколько мы можем доверять им и дополнять одни из них другими.

Средства ориентирования — это те наши навигационные приборы, на указания которых учение советует нам обращать наибольшее внимание. Что для нас важнее: человеческий разум? инстинкт? интуиция? воля? вера? откровение? логика? наука? традиция? общественное мнение? житейский или духовный опыт?.. Пусть учение скажет, на что оно советует нам опираться, чему доверять и как этим пользоваться. Без этого трудно понять что к чему.

А после этого зайдёт разговор об ориентирах. О тех приметах, знаках, явлениях и суждениях, которые нужны нам, чтобы с помощью наших средств ориентирования выбирать свой путь. Ориентир — это всё, что помогает выбору направления.

Ориентиры могут быть внутренними для человека или внешними. Они могут быть близкими и далёкими, достижимыми и недостижимыми, прямыми, косвенными или даже обратными. Ведь представление о том, от чего нужно уходить, тоже задаёт направление.

Мне важно, на каких видах ориентиров сосредоточено учение, которое предлагает мне свою помощь. Важно, чтобы эти ориентиры годились для меня, чтобы я мог пользоваться ими. Если они хороши для самого учения, хороши для тысяч последователей, но плохо различимы для меня самого, мне останется лишь идти по натоптанному этими тысячами следу. Будет ли этот путь моим?

Мне важно, насколько устойчивы мои ориентиры. Чтобы среди них были такие, которых хватит надолго, а лучше — навсегда. Если учение знает о неких особых сверхориентирах, расскажет ли оно мне о них или предложит лишь прислушиваться к авторитетам, которые о них знают?

Регулировочные птицы

Путешественник Раниоз приехал на своём автомобиле в далёкий город. Едет по улицам, видит — дорожными знаками здесь служат попугаи. Один кричит: «Поверни направо!», другой: «Стой, пропусти прохожих!», третий: «Разворот!» Ладно, попугаи так попугаи, только ведь они ещё с места на место перелетают. Да и не слушает их никто.

Спросил Раниоз у полицейского, как же быть. «Разве вас не предупредили? — качает тот головой. — Попугаи у нас раньше знаками служили, да от рук отбились. Не обращайте на них внимания. Теперь мы искусственных сов развесили, но их только в особые очки видно, чтобы с попугаями не путать. Вот вам очки».

Теперь Раниоз заметил, что все водители в очках. Надел очки — и сразу увидел развешанных повсюду металлических сов с надписями и стрелками. Но не успел порадоваться, что теперь всё понятно, как ему другой полицейский свистит. «У вас что, предупредительного скворца в машине нет? — спрашивает. — Все стоят, а вы едете!»

Оказалось, что здешние водители особый радиосигнализатор используют — в виде скворца, который свистит, когда остановиться можно, а когда ехать надо. Это у них вместо светофоров действует. Поставили и Раниозу такого скворца. Только он уже только о том и думал, как бы скорее из города выехать.

«Не знаю, какие ещё птицы у них движение регулируют, — говорил Раниоз сам себе. — Лучше в другое место поеду, пока до аварии не дочирикался».

Можно ожидать от учения, что оно, опираясь на выбранные средства ориентирования, предложит нам определённые способы ориентирования. Оно подскажет там, как применять известные нам средства ориентирования, как искать нужные ориентиры, как пользоваться найденными ориентирами, как избегать иллюзий и заблуждений, то есть ложной ориентации. Здесь решается главный вопрос: будут ли эти способы ориентирования пригодны для меня и моих проблем?

Если учение не особенно озабочено тем, чтобы дать мне инструментарий для самостоятельного освоения, если он не доводит свои теоретические предпосылки до возможностей практического применения, не совсем понятно, что же мне делать с его построениями.

Учение может смотреть на человека сверху. Оно может предлагать способы ориентирования как бы в виде самих ориентиров, выбранных заранее. Оно может просто диктовать человеку необходимые сведения об устройстве жизни, диктовать правила поведения, обязательные нормы и догматы. Оно может считать себя единственно возможным, хотя для свободного человека это лишь одна из многих возможностей, среди других возможностей, предложенных другими учениями.

Учение может смотреть на человека искоса. Оно может прибегать к самым различным приёмам передачи информации. Но человеку всё равно нужно понять его особенности и сравнить их с другими подходами. Для каждого способа ориентирования, который вроде бы не изложишь словами, возможен хотя бы комментарий. И всегда можно примерить тот или иной способ ориентирования к своим внутренним потребностям. Наш внутренний мир является той конкурсной площадкой, на которой встречаются учения, хотят они этой встречи или нет.

Зрелое учение постепенно создаёт из различных способов ориентирования свою ориентирующую систему. В силовом поле такой системы могут отступать на второй план собственные усилия человека по ориентированию, но это не лучший для него вариант. Ведь человеку нужна в итоге не система, а индивидуальная ориентация, определяющая его внутреннее существование.

Возникновение систем по-человечески естественно и необходимо. И вместе с тем человеку естественно и необходимо нарушать целостность любой системы, чтобы усвоить нужный ему смысл, чтобы получить настоящую пользу от содержащихся в ней находок.

Склад кладов

Иггер увлекался кладоискательством. Золота или драгоценностей ему, правда, находить пока не случалось, но старый топор в земле найти или запрятанную на праздничный день коробку конфет — это он мог запросто. К тому же он был уверен, что настоящие находки у него впереди, поэтому тренировался, как мог.

Однажды бродил он по лесу, присматривался, не заметно ли где какого-нибудь особенного места. Тут из-под куста гном вылез, спрашивает: «Всё клады ищешь?» — Кивнул Иггер, а гном приглашает: «Хочешь склад кладов посмотреть?» Только Иггер снова кивнул, как гном свистнул особым образом, и они ухнули прямо вниз, в подземный зал.

Ничего в этом зале не было, кроме шнурков, свисающих из дырок стене. Много-много шнурков, и к каждому бирка прикреплена с надписью. «Вот, — говорит гном, — мы клад на месте оставляем, где он спрятан, только шнурок сюда протягиваем, а на бирке пишем, что в этом кладе содержится. Каждую монетку, каждый бриллиантик знаем. Некоторые клады далеко лежат, а есть и совсем рядом. Дёрни-ка за этот шнурок!»

Дёрнул Иггер, и на другом конце звяканье раздалось — то ли услышал он его, то ли почувствовал. «Сто червонцев звякают, — радуется гном. — Всё на месте, всё на учёте. Так что есть что искать. Желаю успеха!» Свистнул гном ещё раз, и очутился Иггер на прежнем месте в лесу, уже без гнома.

Да только он на складе зря время не терял. Глубину прикинул, к звяканью прислушался, направление определил. Не зря тренировался. Трёх дней не прошло, как откопал кожаный мешочек со ста червонцами. Смотрит: от мешочка шнурок вглубь земли тянется. Не стал Иггер его отвязывать. Положил вместо монет записку: «Спасибо за поддержание порядка!» — и снова мешочек в землю зарыл.

Вы скажете: Иггеру гном помог. Верно, помог — так же, как нам помогают ориентироваться самые разные люди. Им будет посвящено последнее слово нашего краткого словаря-разговорника, слово ориентатор. Оно применимо ко всем, кто реально помогает нам ориентироваться в главном, но для учения это понятие звучит иначе.

Для учения ориентатор — это тот, чьи суждения и поступки оно считает наиболее надёжной основой для ориентации, кого оно признаёт и рекомендует как наилучшего помощника для любого из своих последователей.

Ориентатором может быть и пророк, и герой, и проповедник, и философ. Он свидетельствует о достоверных средствах ориентирования и ориентирах, способных помочь человеку в решении его главных проблем. Он выявляет, сравнивает, рекомендует. И хорошо, если не забывает, что главный предмет его забот — проблематика человека, наша общая потребность в ориентировании.

Сам человек имеет дело с великим множеством возможных ориентаторов.

И принимая кого-то для себя в такой роли, он уже осуществляет свой человеческий выбор. Не каждый ориентатор, предложенный учением, может помочь мне на моём пути. Это исходный выбор, который не обязательно будет увековечен на всю жизнь. Не каждый ориентатор, который помог мне вчера, сможет помочь мне завтра.

Наш минимальный разговорник может помочь нам расспросить любое учение, с которым мы встретились. Но это не означает, что учение поддержит разговор именно на этом нейтральном языке. Чаще оно будет вовлекать нас в разговор на своём собственном наречии. Нейтральный язык — в интересах человека.

Учению важно, чтобы выбрали именно его. Человеку важно выбирать свободно. Выбирать то, что нужно именно ему.

Помощь в осмыслении

Человеку свойственно переживать разные масштабы и ракурсы своего существования. Ощущать себя повелителем внутреннего мира или пленником внутренней камеры-одиночки, гражданином своей страны или своего селения, членом сообщества или космическим существом. Придётся ли мне для каждого ракурса восприятия искать своё учение, которое поддержит меня именно в его осмыслении? Или одно учение поможет воспринять разные смыслы и увязать их друг с другом?

Смысл — это возможность осознанного движения среди тех явлений, с которыми мы имеем дело. Индивидуальное виденье смысла — это не столько личный взгляд на вещи и явления, сколько взгляд на себя среди вещей и явлений, среди всех остальных и всего остального.

Что же может дать мне учение, которое приходит извне? Чего мне ожидать от него? Что в нём искать?

Прежде всего мне нужен от учения некий опознавательный знак, некое созвучие моей душе, которое подсказывало бы, что это учение — для меня, что в нём накопилось, соединилось, переплавилось множество индвидуальных смыслов, созвучных друг другу, созвучных и мне тоже.

Дальше начинается его помощь в моей работе по добыче внутреннего смысла. Если учение способно помочь мне в составлении моей собственной мировоззренческой карты, у нас с ним всё в порядке. Но если оно может лишь накрыть мои наброски своими стандартными схемами, растиражированными на всех, такая подмена рано или поздно скажется на моей способности к ориентированию. Чему может научить учение, если оно учит меня обходиться без меня самого?..

А потом нам с учением придётся пробиваться к смыслу на каждом из этажей.

Сколько мы увидим их, этих этажей? Три?.. Десять?.. Пусть будет, например, семь.

Дом о семи этажах

Вилон жил в необычном доме. Там было семь этажей, но только на первом была дверь, а на остальных только лестничные клетки с глухими стенами. Конечно, Вилону хватало одной двери и того мира, что за ней его ждал, но всё же ему было интересно: что за этажи такие над ним? Снаружи ведь их вовсе не видать.

Хорошо, что ему книжка попалась про то, как новые двери пробивать. Поднялся он на второй этаж с инструментами — и за дело. Пробил дверь, а за ней дорожка ведёт к соседнему дому, которого он, выходя из своей первой двери, никогда не видал. Оказалось, там такой замечательный сосед сосед живёт, что Вилон с ним на всю жизнь подружился.

Долго ли, коротко ли, да книжка про двери снова на глаза Вилону попалась. Взял он её и всё нужное, пошёл на третий этаж. Там целая дорога от двери вела. Вышел Вилон — а перед ним незнакомая страна лежит!..

Столько удивительных приключений у Вилона было — и на третьем этаже, и на всех остальных, что ни в сказке сказать, ни пером не описать.

А уж когда он на седьмом этаже дверь пробил, такое там увидал, что ушёл и уже не вернулся.

Жаль, конечно, что книжку с собой забрал. Такая каждому пригодилась бы. Но, может быть, она своя для каждого?..

В нашей книге до седьмого этажа мы доберёмся ещё нескоро, но о некоторых этажах можно подумать уже сейчас.

Вот, например, этаж коллективного виденья смысла. Не заслонит ли учение мои интересы, интересы человека среди учений и человека среди коллективов, проблемами того коллектива, которому оно служит? Да, проблемы моего коллектива неминуемо становятся частью моих интересов, но это не означает, что я готов подменить одно другим. Если учение будет предлагать такую подмену, нужно быть начеку.

Этаж национального виденья смысла может быть значительным для меня, если мне хорошо знакомо чувство социальности, соединённости с другими людьми. Поможет ли мне учение освоиться на этом этаже? Если оно не учитывает национальные особенности индивидуального внутреннего мира, если уходит от осмысления национального виденья смысла, оно может оказаться не очень-то дееспособным для человека, живущего в резонансе со своей нацией, или для человека, столкнувшегося с окружающим его национализмом. Общечеловеческое не означает вненациональное, национальное органически входит в него — как часть человеческого опыта. Но всего лишь часть, которая не должна затмевать собой всё остальное.

С другой стороны, я могу быть равнодушен к социальным и национальным проблемам. Уважительно ли отнесётся учение к такой отстранённости или будет во что бы то ни стало навязывать мне национальные жизненные ориентиры? Если оно выдвигает национальное на первый план, если уходит от интересов реальной личности, если вменяет человеку готовые ориентиры вместо того, чтобы помогать его в освоении собственного маршрута, оно может действовать тем самым и против интересов человека, и даже против интересов нации.

От попадания в тупик спасает равновесие между разными виденьями смысла, исключающее зацикливание на одном из них — например, на национальном, который может легко превратиться в националистический. Философия, поддерживающая такое равновесие, передаст его и нам. От философии, загоняющей в тупик — эгоцентрический, коллективистский или националистический, — лучше спасаться, что есть сил.

Сирены-спасительницы

Бывает же так: пошёл Ваня собирать клюкву на болоте и заблудился.

Болото большое, топи вокруг, а тут ещё и туман спустился. Стоит Иван, не знает, куда шаг шагнуть.

Вдруг слышит Ваня голос неслыханной красоты. Поёт голос, зовёт — и так сладко, что ни о чём думать уже невозможно, только идти на этот голос, и всё. Ваня и пошёл, ни о каких топях не думая.

Шёл он, пока голос не замолк, тогда только остановился. А тут другой голос с другой стороны зазвучал. Ещё слаще прежнего. Хотел, не хотел Ваня, а ноги уже сами пошли на тот голос.

Только второй голос замолк, снова первый зазвучал. Нет, ничем он второму не уступал. Снова Ваня повернул туда, куда этот голос звал.

Так шёл он, шёл, то на один голос сворачивал, то на другой — пока не вышел на край болота, к лесной тропинке. Смотрит: две птицы сияющие на вершинах дерев сидят, одна слева от тропинки, другая справа. Попрощались они с Иваном певучими голосами и улетели. А он пошёл домой, радуясь тому, как искусно они его среди топей провели и помогли выбраться на твёрдую землю.

Когда для нас становится важным чувство причастности не просто к коллективу или к нации, но к человечеству в целом, нам необходим исторический взгляд на мир. Учение помогает нам здесь не столько расширением наших знаний, сколько соединением частных фактов в общую траекторию. После этого дело человека — выработать своё отношение к тем или иным событиям в жизни человечества. К событиям, происходившим когда-то, разворачивающимся сейчас или возможным в будущем. Но если учение не поддерживает внутреннюю связь человека с человечеством, то оно тем самым разрушает её или позволяет ей разрушаться.

Учение должно помочь мне увидеть и то, что вообще важно для целого, и то, что в судьбе целого важно для меня. Но именно помочь, не более того. Если эти ориентиры будут придуманными, искусственными, учение может выглядеть при этом даже особенно смазливо, как нарумяненная кокетка, но лучше мне тогда обойтись без него. Быть человеком в человечестве слишком насыщенная задача, чтобы позволить себе отвлекаться на выдумки.

Вместе с тем не устроит меня и учение, обожествляющее человечество, замыкающее на принадлежности к нему все смыслы жизни. Как не устроит и никакое другое замыкание смысла.

Если философия — это ориентирование в главном, то в любом смысловом поле она поможет нам дойти до наиболее высокого взгляда на наш путь в нём, поможет размыкать его вверх, а не замыкать в себе. Если для этого недостаточно помощи одного учения, мы вправе взять что-то и от других.

Ни одно учение не может претендовать на то, чтобы подчинить себе философию, общую хранительницу смыслов. И ни одно из учений нельзя отлучить от философии, не нанеся ей ущерба. Даже разрушительные учения нельзя игнорировать. Можно просигналить: здесь тупик; нелепо кричать: не гляди в ту сторону.

Вот только и философское виденье не должно становиться самоцелью. Сделав свой выбор среди учений или балансируя среди них, мы всё-таки идём с их помощью дальше. Учения могут лишь подвести человека к его особым, личным постижениям и озарениям, к возникновению и к соединению смыслов в его душе. Учения могут сопровождать меня в пути, но путь этот — мой. И он по-своему соединяет меня с другими людьми, с человечеством, со всей вселенской жизнью.

Права личности перед учениями

Интересы любого из учений отличаются от интересов отдельного человека.

Это не упрёк таким-сяким учениям, а естественный факт, очень важный для каждого из нас.

А как само учение преодолевает эту сложность? Ведь интересы человека — это тот берег, от которой оно уходит в разведывательное плаванье и к которому оно постоянно должно возвращаться.

Возвращаться с добычей: с теми ориентирами, которыми может воспользоваться человек в своей собственной жизни. С ориентирами реальными и достоверными.

Личные жизненные ориентиры — вот что больше всего необходимо человеку от философии. Философия оживает лишь тогда, когда душа начинает понимать, куда ей стремиться.

Как учение сочетает эти интересы человека со своими собственными интересами, интеллектуальными, корпоративными или социальными? Ставит ли оно вообще перед собой эту задачу? Или выступает лишь в роли торговца на ярмарке мировоззрений, стремясь любыми средствами заполучить к себе побольше покупателей?

Если взглянуть на частые базарные склоки между конкурирующими учениями, эта «рыночная модель» может показаться вполне достоверной. Но дело тут скорее в социальных особенностях сосуществования учений, в корпоративных амбициях их приверженцев, нежели в сущности самих учений.

Если рассуждать по большому счёту, никакое уважающее себя учение не должно относиться к другим учениям как к соперникам. Будучи убеждённым, что только наше учение даёт правильную ориентацию, мы можем лишь сочувствовать чужим заблуждениям и ожидать неминуемого прихода остальных к тому, к чему мы уже пришли. А считая, что и другое учение может обладать своей правотой, мы подразумеваем возможность сотрудничества учений и их своеобразного разделения труда.

Разделение труда происходит исторически. Есть учения, помогающие людям с особыми душевными свойствами. Были учения, сыгравшие очень большую роль в истории одного или нескольких народов, исчерпавшие её и сохранившие лишь историческое или эстетическое значение. Некоторые учения прекрасно помогают человеку искать начальные ориентиры, а некоторые, наоборот, действенны лишь начиная с достаточного уровня развития.

Хотя инстинкт самоутверждения часто мешает учениям осознавать, насколько они связаны друг с другом, отдельный человек вполне может заметить, что эти взаимосвязи, обеспечивающие определённую специализацию учений и обмен идеями между ними, гораздо важнее, чем их противопоставление.

Сотрудничество учений осуществляется через личность. Через личность каждого философа, каждого ориентатора с достаточно широким кругозором. Через личность каждого человека, не желающего украшать себя шорами, мешающими свободно оглянуться вокруг.

Помогая человеку ориентироваться, каждое учение исходит из своего представления о том, как реально устроена жизнь — как оно на самом деле. Быть искренне убеждённым в реальности своего «как оно на самом деле» — значит быть уверенным в том, что именно там состоится встреча с остальными искателями истины, а вовсе не в том, что на вершину ведёт только один путь.

Соперники

В одной стране, уединённой от других стран, жили два непревзойдённых покорителя горных вершин — Ап и Оп. Они были давними соперниками. У каждого было множество поклонников, которые считали, что именно их кумир никем не превзойдён, и когда Ап и Оп решили наконец помяряться силами напрямую, каждого провожала в путь целая толпа.

Выбрали они для состязания самую высокую в стране гору, куда никто ещё не забирался. Ап решил взобраться на неё с северной стороны, Оп — с южной.

С великим трудом и со многими приключениями добрался Ап до вершины. Выбрал на вершинном утёсе подходящее место и начертал на нём своё имя, чтобы ни у кого не было сомнений в том, что именно он покорил эту вершину. Вдруг услышал он шорох с другой стороны утёса. Обогнул утёс с западной стороны, а с южной стороны, оказывается, Оп своё имя выводит.

Ничего не сказали соперники, только глазами сверкнули да фыркнули друг на друга. Так расстроился каждый, что полной победы над другим не достиг, что и задерживаться на вершине не стали. Даже видом не полюбовались. Тут же пустились в обратный путь, чтобы хоть вернуться первым.

А из пещеры, которая с восточной стороны утёса была, вышел Эп. Подмёл за соперниками и надписи стёр. Он здесь давным-давно жил и очень любил свою гору.

Когда-нибудь, когда человечество твёрдо осознает, что главное в жизни — это ориентация в главном, будет принята Декларация прав человека на свободное мировоззрение. Над ней потрудятся лучшие мыслители мира, и на каждую её фразу будет откликаться душа. Не предвосхищая эту великую работу, попробуем всё-таки подумать хотя бы о нескольких пунктах, которые необходимо войдут в неё.

Право на защиту от агрессии

Идеологическая агрессия общества, различных его социальных образований, представляет собой не меньшую опасность, чем агрессия физическая. Тем более, что в крайнем своём выражении идеологическая и физическая агрессивность сливаются воедино.

Право на защиту от агрессии означает такое устройство социальной жизни, при котором никакое учение не может получить доступ к рычагам организационного давления на людей. При котором человек может ориентироваться свободно, без угроз со стороны окружающих людей или организаций. Без принудительного навязывания официально одобряемых взглядов, без кары за отличное от них мнение.

Право на защиту от гипноза

Наряду с агрессией явной существует и агрессия скрытая, связанная с воздействием не только на сознание, но и на подсознание. Гипнотически агрессивной может быть пропаганда, даже если она не прибегает к организационному насилию. Гипнотическими приёмами могут пользоваться некоторые секты — ради расширения числа своих сторонников и тем самым своего могущества.

Термин «гипноз» употреблён здесь чисто условно. Можно говорить и о психотропном воздействии — химическом, электромагнитном, нейролингвистическом и пр. Возможности такого рода расширяются и нисколько не отстают от общей поступи технологического прогресса. Необходимо подумать обо всём, что уподобляет человека марионетке, ориентация которой зависит от манипулятора.

Всё тут не просто, и человечеству предстоит ещё всё это как следует осознать. Но человеку важно знать и помнить об этой проблеме уже сейчас, чтобы суметь уберечь хотя бы свою собственную внутреннюю свободу.

Право на защиту от обмана

Если право на защиту от обмана, от нечестной рекламы и всякой такой недобросовестности имеют потребители любого товара, то неужели мировоззренческий «товар» окажется исключением? В философской области, может быть, и нет обвешивания, но простор для фальсификаций и мошенничества ещё больше, чем на рынке.

Если в предложенные нам способы ориентирования вплетён заведомый обман, они не могут обеспечить достоверной ориентации, и человек должен быть предупреждён об этом. Поэтому организация, пропагандирующая учение, должна быть доступна любой проверке на соответствие декларируемым целям. Поэтому ориентаторы, которые в каком-то смысле сами становятся ориентирами, должны быть особенно честны. Поэтому необходимо разоблачать любую фальсификацию в области мировоззренческих свидетельств, лишь бы само разоблачение обмана тоже было честным и достоверным.

Право на свободу выбора

Со свободы выбора надо было бы начинать перечисление прав человека в философии. Но человек, не защищённый от агрессии, гипноза и обмана, может просто не успеть воспользоваться этой свободой: выбор сделают за него.

Выбор направления движения — физического, душевного, духовного — это и есть ориентирование. Даже если человеку достаточно внутренней свободы, встаёт ещё вопрос о его праве на её внешнее обеспечение. Если же он стремится к преображению мира, возникнет и проблема сохранения свободы выбора для других людей, живущих в том же мире.

Пока человечество недостаточно озабочено этими проблемами, нам приходится решать их самим — в том числе и при выборе учения, которое готово нам в этом помочь. К тому же свобода выбора носит не одноразовый характер. Мы проходим через множество перепутий, и даже сохранение прежнего направления — это наш выбор.

Право на непоследовательность

Нередко в полемике на мировоззренческие темы, мы упрекаем друг друга в непоследовательности. Но непоследовательность иногда оказывается для нас просто спасительной и приводит к таким постижениям, которых мы не могли бы достичь никаким методическим образом.

Непоследовательность открывает мне возможность вырваться из русла, в которое моё мировосприятие было втиснуто за счёт внешних воздействий. Непоследовательность позволяет мне отказаться идти по следам того, кто когда-то пленил меня и повёл за собой, не заботясь о том, что у меня может быть собственный путь.

Непоследовательность связана с тем, что человек существует одновременно во многих разных измерениях и не всегда может свести их в себе воедино.

Многие учения, понимая это, культивируют определённую непоследовательность в своих собственных границах. Но человек вправе перешагнуть и эти границы. Он может следовать разным учениям, одновременно или поочерёдно, и ни одно из них не должно требовать от него верности навсегда только потому человек однажды сказал ему «да» или в чём-то на него положился.

Право на заблуждение

Учение может оправдывать свои притязания на человека тем, что спасает его от заблуждений. Но человек имеет право выбрать и неверное направление, право зайти в тупик, право впадать в заблуждения и преодолевать их.

Всякое усилие по ориентированию несёт нам необходимый внутренний опыт.

Вряд ли кто-то может решить для другого, какой опыт ему необходим, а какой нет. Чтобы научиться узнавать своё, необходимо встретить на жизненных путях много не своего — того, что потом, в сравнении со своим, мы можем назвать заблуждением.

Учение не может упрекать человека в заблуждении, пока тот не научился видеть нужные ориентиры своим зрением. На глазах ему эти ориентиры не нарисуешь. Право на заблуждение — это право на постепенную разгадку и постепенное осуществление своей личности.

Право на признание личности

Право на признание личности собирает в себе все остальные права человека в философии, и добавляет к ним нечто особое, с чем не всегда просто примириться.

Нам легко признать личностью тех, кто вызывает наше одобрение и уважение. Мы вынуждены признать личностью человека с характером, даже если он нам антипатичен. Но этого мало. Философия должна признать личностью абсолютно каждого. Полноценной личностью является даже самый малый ребёнок — и не лучше ли взрослых ориентируется он в главном? Личностью является любое ничтожество, любой злодей, любой идиот. Это звучит не слишком приятно, но всякий другой подход искажает реальность. Каждый по-своему решает вечную для человечества задачу ориентирования в главном, и мы должны признавать как факт любое достигнутое человеком на сегодняшний день решение.

Да, многим людям не удаётся, с нашей точки зрения, а иногда и с их собственной, решить эту задачу наилучшим образом. Кому-то вообще не удаётся её решить — и тогда его жизнь превращается не в становление, а в крушение личности. Да, человек может заблудиться окончательно, как альпинист может сорваться в пропасть. Это неизбежный риск свободы. Но каждый начинает жизнь с попыток понять, что для него всего важнее, и сориентироваться в этом. И в этом смысле каждый является личностью.

Если кто-то чувствует себя в состоянии помочь другим ориентироваться в главном так, чтобы личность могла осуществиться, — тут философия перестаёт быть личным делом. Она может концентрироваться в общепризнанное учение или служить немногим, но в любом случае она обращена к личности. И важно помнить, что существует великое множество других личностей, которым не в силах помочь это учение, а может быть, и никакое другое. Но каждый из нас — всё та же личность, имеющая своё право на свободу. Каждый по-своему, иногда в недомыслии, иногда в отчаянии, иногда в неведомой нам мудрости, пытается определить свой путь или хотя бы нащупать место для следующего шага.

От общей философии к внутренней

Начну сразу со сказки:

Ветряные люди

Мы живём себе плотной жизнью, а про воздушную знаем мало. Почти никто из нас не знает, что живут в воздухе ветряные люди. Ещё с тех незапамятных времён живут, когда ветров вовсе не было. А вот ветряные люди уже были.

Каждому из них хватало воздушной силы только на то, чтобы самому перелетать с места на место. Так они и порхали туда-сюда: прозрачные, из плотной жизни незаметные, лёгкие и свободные.

Потом научились ветряные люди вместе сливаться. Если собраться им вместе — хоть мало, хоть много их будет, — если обняться крепко-накрепко, если удержать это объятие час-другой, превращаются они в один общий ветер. Уже ни рук, ни ног, ни голов в нём не различить. Зато и все силы в одну общую воздушную силу соединяются.

Дуют с тех пор большие и малые ветра по всему воздушному океану.

И каждому хочется ещё сильнее стать. Подлетит ветер к ветряному человеку, который ещё сам по себе, зовёт: давай сольёмся! Иногда бросится человек в его объятия, вольётся в общий ветер, у того силы и прибавится. А если откажется, ветер гонится за ним, но человек только дальше отлетает — под ветряным-то напором.

Так и гоняются ветры за ветряными людьми. Друг друга отпихивают, силой мерятся. А ветряные люди летят от них вверх тормашками в разные стороны. Поневоле захочешь слиться с каким-нибудь могучим ветром. Или наоборот — затаиться от всех ветров в густой кроне дерева.

Но мы живём своей плотной жизнью и об этих ветряных приключениях даже не ведаем. Хотя спрятаться от ветра порою хочется и плотному человеку.

Как эти ветры в воздухе, так учения сражаются за нас, земных людей, которые могут принять предлагаемые ими направления или отвергнуть. Но нам вовсе не нужны их сражения. Для нас был бы лучше миролюбивый человеческий язык — чтобы что-то понять до того, как бросаться в могучие объятия. Если философия не даст нам такого языка извне, может быть стоит отбежать в сторону и от философии.

И, отбежав в сторону, самое время вспомнить про то, что мы живём не только во внешнем мире.

Может быть, сам наш внутренний мир и послужит нам спасительной кроной густого дерева, чтобы на время затаиться от напористых идеологических и философических ветров?..

Может быть, вообще невозможно надёжно решать свои проблемы, не научившись ориентироваться в собственной душе? Ведь и знакомство с учениями нужно нам не для того, чтобы служить выбранному учению-повелителю, а для того, чтобы обрести внутреннюю свободу и уметь пользоваться ею. Каждый из нас является главным философом для себя самого, и если нам нужна философия, то прежде всего для того, чтобы помогать этому философу. Чтобы он был не плохим философом, а хорошим.

Превращение философии в наше личное дело не облегчает нам жизнь.

Внутренний мир ничуть не проще внешнего, и ориентация в нём требует немалых усилий. Более того — как раз во внутреннем мире нас ждут самые удивительные приключения: даже тех, кто по натуре благополучно избегает приключений в мире внешнем.

Для внутренних путешествий и приключений нужно хорошее снаряжение. Многие мастерят его сами. Многим помогают учения, но и здесь без индивидуальной подгонки не обойтись. Во всяком случае общего рецепта нет. Ведь у каждого своё сообщение внутреннего мира с внешним.

Глубинный шланг

На самое дно океанской впадины спустили учёные подводный аппарат. Были в нём всякие приборы и подводный исследователь Сумбад, чтобы ими управлять. Но когда настало время подниматься, оказалось, что аппарат зацепился за камень — и ни в какую.

Вот живёт Сумбад внизу, а наверху учёные голову ломают: как же его поднять. Долго живёт.

Хорошо, что к его аппарату вёл глубинный шланг конструктора Дамбуса. По этому шлангу можно было передать воздух, электричество, еду, одежду, книги и всё прочее. Дамбус сумел спустить Сумбаду даже водолазный костюм для прогулок по дну.

Наконец придумали освободительное устройство. Только одному с ним не справиться. Пришлось и Дамбусу надеть водолазный костюм. Спустился он к Сумбаду прямо по своему необычному шлангу. Установили они устройство, вернулись в аппарат и стали ждать, пока сработает.

А Дамбус всё по сторонам оглядывается. Странно! Водолазный костюм у Сумбада совсем не такой, как он посылал, и остальные вещи не такие. Даже у книг незнакомые названия. Спрашивает Сумбада: в чём дело? Тот плечами пожимает. «Такой вот у тебя глубинный шланг, — говорит. — Пока до дна вещь дойдёт, очень изменяется».

«Так это что же — и я изменился?» — хмыкнул Дамбус. «Ещё как, — кивнул Сумбад. — Даже глаза другого цвета. Ну ничего, нам долго подниматься, успеешь прежним стать. А я успею последнюю книгу дочитать: наверху таких нет».

Тут как раз устройство сработало. Начали они подъём. Сумбад в книгу уткнулся, а Дамбус зеркало схватил и смотрит, когда же цвет глаз восстановится.

Как бы искусно ни был устроен наш глубинный шланг, по которому сознание получает то, что ему нужно, от внешнего мира, всё доходит к нам изменённым. Учение, снабжающее нас представлениями о жизни, должно знать об этом и интересоваться происходящими метаморфозами — чтобы приготовленная им для нас мировоззренческая провизия оставалась съедобной. Если это так, если учение понимает, что работает на человека (и мы сами понимаем, что оно работает на нас), можно надеяться на успешное обеспечение нашей глубинной деятельности.

Если воздушная сила учения помогает нам летать, а не закручивает учение ветряным штопором в борьбе с другими учениями, нам не нужно от него прятаться.

Обо всём этом и нужно помнить нам, в каком-то отношении ветряным людям, а в каком-то глубинным, когда мы выбираем, какое из учений годится нам в проводники.

Мудробородая философия, объявляющая себя наукой и загромождающая наши головы многослойными изысками эрудиции, может помочь лишь небольшому количеству энтузиастов, у которых хватает сил докопаться до сути словесных формул и перевести их на свой внутренний язык. Нам нужна философия-искусство, чутко сопереживающая нам в наших жизненных поисках, помогающая нам увидеть, что для нас важнее всего, и идти по своим путям, не теряя самого важного из вида.

Мы не будем грустить о той философии, от которой бежим, если мы бежим навстречу своей философии.

Остров учителей

Все знали: Бдам был озорником. Однажды он залез в лодку на причале, отцепил её и поплыл. Только вёсел там не было. Унесло его течением и принесло его на далёкий остров.

Здесь жили одни учителя. Обрадовались они Бдаму. Каждый его к себе тянет, каждый своему предмету учить хочет.

Спрашивает Бдам:

— А где же ваши ученики?

— Всех выучили, — говорят учителя.

— А кем я буду, когда вы меня выучите?

— Тоже учителем будешь, не хуже нас.

— Ха! — говорит Бдам. — так это уже не поозорничаешь.

И не стал вообще учиться.

Учителя за ним бегают, ловят, к себе тянут, уговаривают. А он одним озорством занимается. Рад-радёшенек такой жизни. Вырос, а всё озорничает.

Да только приехали на остров родители с очень грустным ребёнком. Искали, кто может научить его веселиться. Все учителя руками разводят, говорят: вам только Бдам поможет. Пришлось Бдаму стать учителем озорства. Такой уж остров оказался учительский.

Глава 2
Внутреннее ориентирование

Может быть, в школах будущего (или хотя бы в университетах) этот предмет — внутреннее ориентирование — займёт когда-нибудь первое место. Когда-нибудь всякому просвещённому человеку будет очевидно: без культуры самопознания вся остальная культура превращается в подслеповатое «иду туда, не знаю куда, ищу то, не знаю что». Мы привыкли к этому подслеповатому существованию, как некогда люди привыкли к пещерной жизни, но надо же когда-нибудь духовной эволюции догонять материальную.

А может быть и нет. Может быть, «часы» на изучение внутреннего ориентирования должна предусматривать не школьная (или университетская) программа, а наш внутренний завуч, отвечающий за развитие одной-единственной личности. Но и в этом случае необходимо множество разнообразных учебных пособий, подходящих для разных интеллектов и темпераментов, необходимы учителя-консультанты, необходимы факультативные занятия, куда можно придти со своими вопросами.

Что же касается экзаменов, то жизнь устраивает их нам неожиданно и достаточно часто, не оглядываясь на то, усердно ли мы занимаемся самым важным предметом или валяем дурака, на что каждый, наверное, тоже имеет право.

Впрочем, в ожидании тех чудесных времён, когда значение внутренней культуры получит всеобщее признание, каждый из нас может признать её значение для себя. Каждый может уделить внимание внутреннему ориентированию, начиная с любого мгновения. И раз мы с тобой, читатель, встретились на страницах этой книги, значит для нас это мгновение уже когда-то настало.

Где я внутри себя?

С выяснения смысла названия книги, наверное, следовало её начать. Тем более, что название со странностью. «Человек среди учений» — это ещё понятно. Но «Человек среди чувств»?..

Среди чьих чувств? Ведь не среди чужих. А если среди своих, то разве чувства человека — это не он сам? Как это возможно: быть среди себя самого?

На вопрос «возможно ли это?» ответить легче. Достаточно рассказать сказку.

На вопрос «как это возможно?» ответить труднее. Пришлось бы рассказать множество сказок. Для каждого свою. Но что-то в них было бы общее.

Погоня за вдохновением

Сидел как-то поэт в саду и сочинял стихи: пришло к нему вдохновение. И вдруг ему стало ужасно интересно рассмотреть вдохновение поближе. Протянул к нему руку, а вдохновение наутёк. А поэт — за ним!..

По сторонам поэт не оглядывался, лишь бы не отстать. Даже и не заметил, как это они среди зеркальных избушек оказались. В какую-то из них вдохновение и нырнуло. Вот только в какую?

Подбежал поэт к одной избушке, распахнул зеркальную дверь, спрашивает: «Не здесь вдохновение?» — «Да нет, — говорит хозяин избушки. — Это я тут живу, любитель природы».

Бегает поэт по избушкам, ищет вдохновение. А ему то любитель порассуждать попадётся, то любитель повыступать, то ещё кто-нибудь.

Тут заметил он, что его отражение в зеркальных избушках всё бледнее становится, а сами избушки всё прозрачнее. Ещё заметил, что избушки эти далеко тянутся, когда это все их обойдёшь?

Но поэт не расстроился. Идёт неторопливо, разглядывает жителей разнообразных за прозрачными стенами. Сам уже и не отражается ингде, словно его и нету.

Только вдруг вспомнил он, что стихотворение своё не дописал. Вернуться захотел. Только как же это сделать? Глаза зажмурил, головой потряс. Открыл глаза — а он уже в саду. И вдохновение где-то рядом мелькает. Не стал поэт больше его выслеживать, а скорее принялся за стихи.

По разным побуждениям и с разными целями человек может оказаться среди обитателей своего внутреннего мира. Каждый обитатель — это он, и сам наблюдатель — это он.

В каждом из обитателей своего внутреннего мира я могу узнать себя самого. Каждый отражает какую-то сторону моего существования. И каждое из таких отражений, как только я разглядел его, уже стало чем-то самостоятельным.

И когда я обнаружу, что все они, эти обитатели-отражения, живут сами по себе, я останусь лишь наблюдателем. Невидимым наблюдателем, прозрачным путешественником, бесплотным вниманием к подробностям внутреннего мира.

Вот это чистое «я» и можно назвать человеком среди чувств. Человеком среди чувств и всего остального, что может встретиться нам в той нашей персональной вселенной, где так легко очутиться и где мы так плохо, к сожалению, ориентируемся.

Человек среди чувств — это центральное ядро человеческой души, её суть.

Это её главный хозяин, постоянно осматривающий (если он действительно хозяйничает) всё, с чем он имеет дело.

Если не принимать во внимание этого хозяина, человеческая душа оказывается всего лишь психикой, достаточно механической структурой, в которой можно высматривать и подкручивать те или иные винтики. Многие такие вещи можно делать даже со стороны.

Но книга эта обращена именно к хозяину. К хозяину своей души, озабоченному её состоянием и развитием. И вместе с тем — что важно! — озабоченному не только этим.

Усердный домосед

Откуда появился Фортер в этом городке, никто не знал. Построил он себе домик на окраине и стал там жить. Только жил он очень странно.

Колодец он выкопал в пристроечке к дому, там воду и брал. Хлев да курятник тоже с домом соединялись. Дверь открыл — и уже там. Да и всё остальное так Фортер сделал, что из дому вовсе не выходил.

Однажды сосед к нему в гости пришёл. Посидели, поговорили. Потом сосед к себе в гости позвал. Фортер обещал через несколько дней выбраться. Так за эти дни он целую галерейку провёл от своего дома к соседнему.

Прошёл по галерейке, постучался — вот он и в гостях. Соседской дочке так это понравилось, что она тут же за Фортера замуж вышла, и зажили они одним домом.

Фортер замечательным хозяином был. Всё построит, оборудует, починит. Один у него был недостаток: не любил из дома выходить. Даже грибы у себя в погребе разводил, чтобы в лес за ними не ходить. Никак жена не могла к этому привыкнуть. Видит, что Фортера не переделаешь, обиделась и ушла обратно к родителям жить. И галерейку между домами разобрали.

После этого Фортера очень долго никто не видел. Он и дверь никому на стук не открывал. Когда уже холодать стало, а у него из трубы всё дыма не видно было, решились соседи, дверь высадили и в дом зашли.

Пусто в доме. Только в одной из пристроек у погреба дверь открыта. Спустились в погреб, смотрят: по стенам грибы растут, а посредине лестница ещё глубже ведёт. Сошли по ней, а дальше коридоры начинаются, и уходит те коридоры далеко-далеко, глубоко-глубоко, и никто не знает, по какому из них Фортер ушёл.

Повздыхали все и пошли обратно. Так и ждут с тех пор: может вернётся?..

Будем надеяться, конечно, что вернётся. И постараемся избежать соблазна надо всем своим возвести крышу и стены, объявляя это чисто внутренним делом.

Бескрайность внутреннего мира не означает второстепенности или иллюзорности мира внешнего. Между этими двумя мирами множество разнообразных окон, дверей и широких ворот. Все их не позапираешь. Внутреннее ориентирование тесно связано с ориентированием во внешнем мире, и вряд ли одно из них возможно вовсе без другого.

Но «я», ориентирующееся во внешнем мире, это уже вовсе не тот прозрачный человек-среди-чувств, который является наблюдателем и хозяином внутреннего мира. Это скорее человек-состоящий-из-чувств. Состоящий из чувств и всего остального, чем наполнена душа. Это управитель пёстрого внутреннего мира вместе с ним самим.

Наверное, и это ещё не всё. Есть ещё один мир, по отношению к которому человеческое «я» приобретает ещё одно качество.

Как назвать этот мир? Что о нём можно утверждать с какой-нибудь определённостью?..

Лучше рассказать о нём сказку.

Время нежданного перерыва

Где-то когда-то, но вроде бы почти в наше время, жил да был человек по имени Лок. На работе он руководил Главным дополнительным отделом, и день его был расписан по минутам. С работы он спешил домой, чтобы помочь жене по хозяйству и поиграть с детьми во что они захотят. На семейную жизнь у Лока уходили и все выходные, потому что на что же ещё уходить выходным?

Однажды Лок проводил совещание, и вдруг всё вокруг замерло, замерцало и растворилось в пространстве. Смотрнит Лок — летит он, как птица, среди радужных волн света, а рядом с ним летит крылатая звезда и улыбается ему.

— Что случилось? — беспокоится Лок. — Мне совещание надо закончить. Что за перерыв?

— Перерыв для полёта по вечности, — поёт ему звезда.

— Но я не могу вечно летать. Подчинённые ждут. А дома — жена и дети.

— Подышишь вечностью, так лучше и поработаешь, — поёт крылатая звезда. — И домой глоток вечности принесёшь.

— Тогда хорошо, — успокоился Лок. И стал летать по вечности.

Летал, сколько смог. Потом раз! — и уже перед ним подчинённые. Ждут, что ещё обсудить надо.

— Ну, и самое главное, — сказал неожиданно для себя начальник Главного дополнительного отдела, — не забывать про перерыв для полётов по вечности.

Отпустил он удивлённых подчинённых и ушёл посреди рабочего дня домой. Надо же своим поскорее глоток вечности принести. Пока не выдохся.

Каждый с этим миром встречается по-своему, у каждого свой нежданный перерыв. Поэтому так трудно о говорить об этом мире, выходящем за пределы внутреннего и внешнего.

Но тот, для кого этот третий мир не просто сказка, знает о своём «я», способном оставить на время позади все проблемы внутреннего мира. Это уже не прозрачное «я» внутреннего самопогружения, не пёстрое «я», выбирающее свой внешний путь. Это простое, неделимое, цельное «я», летящее в пространстве тайны.

Летящее «я» неотделимо от прозрачного «я» и от пёстрого «я», так же как и они неотделимы друг от друга. Мы будем помнить о каждом из них, потому что из их соединения и возникает понятие «человек».

Разум: зрячий свет

Среди всех наших средств ориентирования есть одно совершенно особое, которое можно уверенно назвать нашим главным средством ориентирования.

Это разум, наша основная способность к виденью происходящего снаружи и внутри.

Старинная метафора «свет разума» удивительно точна. Разум — это то, благодаря чему мы можем осмотреться в себе и как следует рассмотреть то, что вне нас.

Ещё точнее метафора более парадоксальная: разум — это зрячий свет. Да, это одновременно — и свет, и способность видеть.

Разум позволяет нам наблюдать и постигать всё, с чем имеет дело наше сознание. Без него мы могли бы переживать свои внутренние события, но не осмысливать их. Мы жили бы на ощупь. В этом отличие разума от всех наших ощущений, от эмоций и чувств.

Наш зрячий свет соединяет в себе возможность видеть — и желание видеть. Способность ориентироваться во внутреннем и внешнем мире — и желание ориентироваться.

Другое дело, что в нашем сознании не всегда ясный день, не всегда безоблачная погода. Да и не всем правителям нашего сознания — длительным или мимолётным — нужен свет и те ориентиры, которые он позволяет увидеть.

Лунный угонщик

У одних вполне нормальных родителей сын стал лунатиком. Поднимется ночью и ходит с закрытыми глазами. Сначала по дому ходил, а потом на крышу выбрался, по самому краю расхаживает. Родители увидели его, когда он уже домой возвращался. Окликать не стали: видят, что в комнату к себе идёт. Нигде не споткнётся, ни обо что не заденет.

Подошли родители к двери, заглядывают в щёлку. Вдруг посреди комнаты, откуда ни возьмись, человечек появился — словно кончик солнечного луча в комнату проник. А на дворе-то ещё темно!

Подскочил человечек-лучик к мальчику, руку протянул — и выдернул на середину комнаты другого человечка. Ростом тот пониже, и свету в нём пожиже: бледный, как привидение.

— Ах ты, угонщик несчастный! — возмущается лучик. — Опять ты здесь?

— Да ладно, — ворчит бледный, — подумаешь, покатался немного, ребёнка по свежему воздуху выгулял, ни синяка, ни царапины. Я ведь тоже неплохой водитель…

— Так мы же с ним вместе! — воскликнул лучик. — А от тебя ему никакой пользы. Только для родителей беспокойство. Ну, теперь всё. Расскажу ему о тебе, и мы такое для тебя придумаем!..

— Нет! — пискнул лунный. — Не надо! Ноги моей здесь больше не будет. — И исчез невесть куда.

Лучик к спящему мальчику подбежал — и тоже исчез. Тут мальчик глаза открыл и сел на кровати.

Родители зашли к нему, а он улыбается.

— Что, испугались за меня? — говорит. — Ничего, я всё уже знаю. Знаю даже, какое противоугонное устройство внутри должно быть. Не бойтесь! Никакой угонщик теперь и близко не подойдёт!..

И об угонщиках, и о разнообразных водителях с правами на наше сознание речь пойдёт ещё не раз. Но каковы бы они ни были, постараемся не путать их с разумом.

Мы можем направить свой разум на увязывание друг с другом обыденных вещей и явлений. Этот разум в домашнем халате, этот земной увязыватель обычно называют рассудком или здравым смыслом. Многие из нас успешно ограничивают его этой ролью.

Но разум способен на большее. Он приходит к этому, когда по ходу ориентирования обнаруживает, что необходимо искать не только правду (факт), но и истину (стержень фактов). Увязывание фактов с их первоосновой, обнаружение и увязывание смыслов, постижение цельной картины мира становится важной работой разума. Эта работа создаёт нашу личную, внутреннюю философию.

Разум — это способность не только к рациональному суждению, но к осознанию жизни в более широком плане. Он не исчерпывается логическим чувством согласованной последовательности, которое помогает нам при построении умозаключений. Ему верно служат и многозначность, и противоречие, и парадокс.

Не будем принимать за разум ни логику, ни интеллект, ни эрудицию. Блуждать по лабиринтам знания можно не менее успешно, чем по лабиринтам практической жизни. Но если мы хотим не блуждать по лабиринтам, а выбираться из них, нам нужно нечто отличное и от здравого смысла, и от интеллектуального мышления.

Разум — это способность к живой, озаряющей человека мысли. К мысли словесной или бессловесной, образной или рациональной, ясной или загадочной. Это тропинка, по которой можно дойти куда угодно, если не замусорить её, содержать в чистоте и порядке — так, чтобы можно было гулять по ней босиком.

Тропинка для босых

Там, где никто не показывает фокусов, потому что кругом сплошные чудеса, встретились два волшебника, Фа и Фо.

Волшебник Фа — быстрый, юркий, подвижный — щёлкнул каблуками лакированных туфель и говорит волшебнику Фо:

— Знаешь, что это за обувь? Это самые быстрые в мире туфли-скороходы. Даже учёные говорят, что быстрее их быть не может, потому что несут они меня со скоростью света! А у тебя что самое волшебное?

— У меня, — говорит волшебник Фо, — есть бесконечная тропинка. Идёшь по ней — и с каждым шагом наполняешься мудростью. Чем дальше идёшь, тем лучше жизнь понимаешь.

— Замечательно! — восхитился волшебник Фа. — Давай объединим наши сокровища. Пробежим по очереди в моих туфлях по твоей тропинке. Станем самыми мудрыми на свете.

Волшебник Фо только руками развёл:

— С этим ничего у нас не получится. По той тропинке исключительно босиком ходить можно. Обутому и полшага не сделать. Если хочешь, отведу тебя туда. Только вот придётся тебе твои туфли шикарные снять. Согласен?

А Фа уже шнурки развязывает.

Куда мы придём по своей бесконечной тропинке разума, зависит от нас. Но особенность её в том, что она бесконечна в обе стороны.

Откуда приходит эта волшебная тропинка в наш внутренний мир? Какое светило посылает нам этот луч зрячего света? Нужно ли нам рваться ему навстречу, чтобы найти ответ на этот вопрос? Или достаточно ощущения, что зрячесть нашего сознания имеет другую природу, чем всё остальное внутри нас? Что именно благодаря этому мы сознаём наше «я» среди прочего внутреннего хозяйства?..

Разум позволяет нашему «я» соединять в цельную картину всё, с чем мы имеем дело. Точно так же, как служит зрению свет. Всё, что разрушает целостность, не имеет отношение к разуму. Поэтому мы часто говорим об ослеплённости чувствами или эмоциями. Точно так же мы можем быть ослеплены блестящей логикой рассуждений или фейерверком интеллекта. Многое ускользает от нас и в уютном домашнем полумраке здравого смысла.

Получается, что разум является источником цельности самого человека (даря ему первоначальное сознание своего «я») — и вместе с тем средством постижения цельности всего, с чем это «я» имеет дело. Дальнейшее зависит от самого человека: и прозрачность источника, и умение воспользоваться его живой водой, позволяющей отдельным фрагментам мира срастаться друг с другом, наполняться общим собержанием и обретать полноценную жизнь в наших глазах.

Хрустальный флакон

В каменной келье, слабо озарённой огнём из очага и смутным светом маленького окошка, средневековый алхимик Вивус заканчивал великий опыт. Из спиральной трубки падали в хрустальный флакон сверкающие капли живой воды.

Наконец-то он подошёл к итогу многолетних исканий!

Когда капли перестали падать, Вивус бережно взял флакон в руки. В этот момент последняя капля упала на каменный стол, и брызнула с него на оконное стекло.

И Вивус увидел в окно далёкий королевский дворец. Увидел короля в его покоях. Увидел себя самого, стоящего перед королём с хрустальным флаконом. Король взял флакон, махнул рукой — и тут же дюжие стражники схватили Вивуса и потащили в подземную дворцовую тюрьму, из которой не было выхода тем, кто слишком много знал…

Брызги на окне высохли, и оно опять потускнело.

Тогда Вивус осторожно поднёс флакон к губам и сделал крошечный глоток живой воды…

Вдруг всё вокруг задрожало, как призрачное марево, толстые стены кельи стали прозрачными, и Вивус увидел домик на опушке леса. Увидел — и понял, что уже бежит туда по узким городским улочкам (тоже прозрачным и призрачным), шагает по плотным пыльным дорогам, пробирается по упругим лесным тропкам среди шорохов и запахов, каждый из которых говорил ему о чём-то полузабытом… Он приблизился к дому, в котором вырос, и родители вышли к нему навстречу.

Тут только Вивус вспомнил, что забыл хрустальный флакон в келье. Но в глазах отца и матери он увидел те же сверкающие капли живой воды и навсегда перестал думать обо всём, что оставил в полутьме среди толстых каменных стен.

Путешествия вглубь

Путешествия, как и путешественники, бывают самые разные. Географический путешественник преодолевает большие или малые расстояния. Исследователь уходит в дебри изучаемого материала. Поэт углубляется в слово. Взгляд астронома летит сквозь телескоп по вселенной…

Впрочем, одно большое путешествие, обнимающее все прочие, совершает каждый из нас: путешествие, которое называется жизнью.

Способность ориентироваться необходима для любого путешествия. Без неё путешествие превращается в блуждание наугад. Это можно сказать и о путешествии по имени «жизнь». Содержание и качество всей нашей жизни зависят от нашей способности к ориентированию.

Можно уверенно сказать, что ориентирование является наиболее значительной потребностью любого живого существа после простейших физиологических инстинктов. Особенность человека в том, что разум позволяет ему ориентироваться не только в окружающем мире, но и внутри себя. Вопрос в том, насколько мы пользуемся этой возможностью.

Путешествия вглубь себя — это самый удивительный, самый увлекательный, самый плодотворный род путешествий. И вместе с тем — самый непредсказуемый, самый рискованный по отношению к привычной жизни. Из путешествий вглубь человек нередко возвращается другим. Да и любое другое путешествие значительно для него лишь тогда, когда оно происходит одновременно с путешествием вглубь.

Стоколёсный велосипед

Девочка по имени Ка была очень осторожной. Когда ей купили трёхколёсный велосипед, она и садиться на него не стала, чтобы не упасть. Хорошо, что отец у неё был изобретателем. Пришлось ему изобрести для дочки стоколёсный велосипед. Ездил этот велосипед медленно, зато никогда не падал. Где угодно могла Ка на нём проехать, не покачнувшись.

Но шло время, Ка подрастала, и захотелось ей ездить быстрее. Но её стоколёсный велосипед как раз так был устроен, что у него можно было колёса откручивать. Всего семьдесят колёс Ка сначала оставила, потом всего сорок, потом десять… В конце концов остался у неё велосипед с одним-единственным колесом. Зато как уж она на нём гоняла: весь двор любовался.

Потом вдруг — раз! — и забросила Ка велосипед. Всё сидит, мечтает о чём-то. «Что же ты совсем не катаешься?» — спрашивают её подружки во дворе. А она отвечает: «Да я теперь совсем без колёс научилась кататься. Со скоростью мысли.»

Только ещё какое-то время прошло, и Ка опять на своём бывшем стоколёсном велосипеде появилась. Теперь у него два колеса было, как и у всех прочих. И ездила она уже не тихо, не быстро, а самым обычным образом.

— Что, надоело со скоростью мысли разъезжать? — захихикали подружки.

— Да нет, не разучилась, — говорит Ка. — Как бы я без этого знала, куда мне на велосипеде ехать?..

В достаточной ли степени мы пользуемся своей человеческой особенностью — способностью к внутреннему ориентированию? А если мы самоуверенно ответим «да», то достаточно верное ли у нас представление об этой достаточной степени?..

Слишком многое отвлекает нас от путешествий вглубь. Цивилизация приучает нас к бесконечной погоне за внешним. Культура скорее подыгрывает в этом цивилизации, нежели противостоит ей. Отдельному человеку, понявшему необходимость освоения своего внутреннего мира, приходится затратить много усилий для того, чтобы приучить себя к тому, к чему его не приучило родное человечество.

Парадокс в том, что неумелое внутреннее ориентирование чаще всего становится главной причиной серьёзных ошибок во внешнем ориентировании. Трагедия цивилизации состоит именно в этой бесконечно повторяющейся ситуации. Человек, как правило, следует тем принципам внешнего ориентирования, которые ему привило окружение. Со временем он начинает всё более ясно ощущать: что-то тут не так, внешнее ориентирование невозможно без внутреннего. Но навыков путешествий вглубь у него нет, и собственная душа оказывается для него загадочной и непроходимой, как джунгли.

Никому не пожелаешь оказаться в положении человека, погибающего в собственном внутреннем мире, запущенном и одичавшем. Никому не пожелаешь и мнимого благополучия, основанного на полном отказе от путешествий вглубь: ведь это всего лишь более ранний этап той же самой катастрофической эволюции.

Цивилизация, преуспевшая в изготовлении всевозможных материальных имитаций и заменителей, культивирует и суррогаты внутреннего мира: алкогольные, наркотические, психоделические. Но эти мнимые миры, как известно, ничего не решают. Свои решения проблем внешнего мира можно найти только в своей внутренней реальности, в зрячем свете своего разума.

Распределяя своё внимание между внешней и внутренней реальностью, можно заметить, что внешний мир настолько широк, что мы даже как наблюдатели несоизмеримы с ним по масштабу. Мы затеряны между бесконечностью, ведущей в микромир, и бесконечностью макромира. Коллекционерам знаний приходится посвящать всю свою жизнь и весь свой энтузиазм тому, чтобы добыть новую частицу сведений о мире, которой человечество до сих пор не располагало. Сведений, которые общество готово увенчать величашими наградами и над мизерностью которых могла бы улыбнуться Вселенная.

Во внутренних путешествиях свои масштабы и свои находки. Масштабы, органично соответствующие нашей жизни, нашей познавательной энергетике. Находки, по сравнению с которыми любое познание внешнего мира отходит на второй план.

Чудище-занудище и Слава Лыцарь

Ни с того ни с сего напало на одну местность Чудище-занудище. Такую несносную жизнь всем устроило, что стали люди думать, как от него избавиться. Вспомнили, что прежде с чудищами славные рыцари сражались, да где их взять? Искали-искали, да и разыскали парня по фамилии Лыцарь, а по имени Слава. Всё-таки почти славный рыцарь. Его и послали на Великий пустырь сражаться с Чудищем-занудищем.

Делать нечего, вышел Слава на бой. Чудище-занудище жаром на него дохнуло — всё оружие, которым Лыцаря снарядили, в порошок рассыпалось. Ползёт Чудище-занудище к Славе, пасть разевает.

И не убежишь никуда, не спрячешься. Кругом Великий пустырь. Только Слава придумал: взял да и в себя ушёл. А уж там никакого Чудища-занудища.

Собрались вокруг Славы всякие внутренние жители, стали вместе с ним средство против Чудища-занудища придумывать. Время-то внутри по-другому идёт. Пока это снаружи Чудище ползёт да пасть разевает…

Тащат внутренние жители из всяких заповедных чащ разные свои находки, а Слава с помощниками скручивает из них остолбенивающую удивлялку. Скрутил, смазал, взял наизготовку — и наружу.

В самый раз успел. Чудище-занудище уже совсем близко, одна пасть открытая видна. Не самое приятное зрелище.

Вот Слава Лыцарь и забросил свою удивлялку прямо в пасть. Икнуло Чудище-занудище так, что Лыцарь в сторону отлетел, — и остолбенело навсегда. А Слава снова в себя ушёл: спасибо помощникам сказать.

Тут, правда, его люди окружили, тормошат, с победой поздравляют. Пришлось возвращаться к наружной жизни.

От недооценки внутреннего мира может получиться так, что мы не очень-то и догадаемся о внутренних помощниках, внутренних находках и умении с ними обращаться, но главные подвиги рыцарей человечества основаны именно на этом. На том, о чём ни в сказке сказать, ни пером не описать. Может быть, это знаменитое выражение как раз и относится к приключениям во внутреннем мире?.. Ведь о том, как Слава Лыцарь оказался готов к своей победе, в нашей сказке тоже не говорится.

Находки для внешнего мира часто выносят наружу волны творчества. Поэтому ценно для человечества всякое искусство. По выплескам чужого таланта мы многое узнаём и о полезных ископаемых собственной души. О её флоре и фауне, о её населении. И даже о её планетах и звёздах.

Но самая существенная, самая ценная находка наших внутренних путешествий — это наше «я».

Здесь начинается область парадокса. Получается, что одно наше «я» разыскивает другое наше «я», более сокровенное. Усиливает парадокс и невозможность отличить поиски от делания. В чём мы находим себя? В чём осуществляем? Или мы находим что-то, что обеспечивает осуществление?..

Ну, что ж. Парадокса бояться — вглубь не ходить.

Обитатели сознания

Разными бывают не только путешествия, но и путешественники. Одни привозят домой чемодан сувениров. Другие — полную душу впечатлений. Третьи — книгу с этнографическим описанием увиденной жизни. Во внешнем мире все они дополняют друг друга, и мы можем с их общей помощью составить объёмное представление о местах, где не бывали сами.

В путешествии вглубь себя путешественник один: я сам. Мне самому приходится не только получать впечатления, но и быть этнографом внутреннего мира. Ведь никто, кроме меня, не может непосредственно встретиться с его обитателями.

Кто же они — обитатели нашего сознания?..

Каждое философское учение по-своему научит нас отвечать на этот вопрос. Но хорошо бы на первых порах обойтись своими силами.

Проще всего было бы назвать всё, что можно встретить в сознании, ощущениями. Я ощущаю радость и боль, мысль и надежду. Зрение, слух, обоняние, осязание, вкус несут мне ощущения внешнего мира.

Но тогда о каждом из ощущений пришлось бы говорить персонально. И множество этих «персон» было бы совершенно необозримо. Трудно было бы отличить то, что заслуживает основного внимания, от всего остального.

Поэтому оставим название «ощущения» за теми элементами восприятия, которые говорят нам о внешнем мире и о нашей собственной физической, телесной жизни. То есть за тем, что служит пищей для более сложных существ, населяющих наше сознание.

А об этих существах — речь особая.

Муравейные муравьеды

В далёкой стране, в лесной глубине, под деревом зелёном, то ли дубом, то ли клёном, жили-были в огромном муравейнике рыжие муравьи. Жили не тужили, друг с другом дружили, а с чёрными муравьями воевать ходили.

И вот однажды подняли дозорные тревогу. Подошёл к муравейнику невиданный зверь. Впрочем, это для молодых невиданный, а один муравей-долгожитель сразу сказал, что зверь муравьедом называется и произойдёт от него сейчас муравейнику великий урон.

Так и случилось. Стал зверь-муравьед свой длинный язык в муравеник погружать и муравьёв в рот отправлять.

Один только муравей от него обратно вырвался. Лапками машет, кричит: «Глядите! Он же сам из муравьёв состоит».

Пригляделись муравьи: точно! Весь зверь состоит из сцепившихся друг с другом чёрных муравьёв. И язык из них, и рот, и лапы. А зверь наелся, отошёл в сторону, прихорашивается.

Решили рыжие муравьи, что и они так могут. Как же иначе со зверем бороться? Сцепились друг с другом плотненько. Кто частичкой спины стал, кто головы, кто уха. И вот уже рядом с муравейником ещё один муравьед появился. Уж теперь-то мы за себя постоим, думают муравьи.

Поднял голову чёрный муравьед, увидел рыжего, обрадовался. Кивнул ему: мол, ну их, этих муравьёв, пошли лучше погуляем.

Потёрлись они боками друг об друга — и отправились бродить вместе по лесу.

Этих муравейных муравьедов, эти «большие ощущения», которые сами питаются ощущениями, мы будем называть чувствами. Может быть, это слово и не очень годится в качестве термина для академической философии, но оно ближе всего к тому, с чем каждый из нас встречается в себе, когда хочет понять, что с ним происходит.

Чувство родства и чувство дружбы, чувство любви и чувство прекрасного — каждое из них складывается из множества ощущений. И каждое вместе с тем является самостоятельным обитателем нашей души, со своими вкусами (оно жадно впитывает одни ощущения, не обращая внимания на другие) и со своими переживаниями.

Переживания, порождённые нашими чувствами, — это эмоции, ещё одна разновидность ощущений, достойная отдельного внимания. Ведь часто мы и о самом чувстве судим лишь по контурам, которые угадываются в облаке созданных им эмоций.

И, наконец, ещё один особый род ощущений — это наши мысли. Странные летучие существа, иногда симпатичные, иногда просто прекрасные, но порою страшные и даже чудовищные. Мы их ловим в сети, сплетённые из слов, чтобы перенести из внутреннего мира во внешний, но эти пленницы могут разительно отличаться от вольных мыслей, обитающих в сознании.

Впрочем, кажется, это уже началась сказка…

Прозрачный путешественник

В стародавние времена ещё не было энтомологии, но уже были любители бабочек. И одному из таких любителей — его звали Ийон — повезло. Среди диких гор он нашёл долину, где росли прозрачные цветы и жили прозрачные бабочки. Никто никогда такого не видывал.

Наловил Ийон прозрачных бабочек (да они просто сами в руки летели), посадил их в клетку и поспешил к королевскому двору. Кому же, как не королю, любоваться такой диковинкой. Да и кто же, как не король, наградит за такое открытие по-королевски?

Но королю так понравились бабочки, принесённые Ийоном, что он стал требовать, чтобы Ийон открыл ему, где он нашёл это чудо. Но Ийон представил себе, как королевские посланники вытаптывают чудесную долину, рвут с корнем прозрачные цветы и вылавливают прозрачных бабочек всех до единой, — и решил, что ни за что не откроет эту тайну.

Разгневался король, велел посадить Ийона за решётку и не давать ему есть.

Проголодался Ийон невесть как. Стал в карманах рыться: может что съедобное завалялось? Нашёл несколько цветков прозрачных, стал из них нектар высасывать. И нектара там было всего ничего, но голод прошёл. Вдруг смотрит Ийон на себя — а он прозрачным стал!

Тут видит: мимо его решётки стайка прозрачных бабочек летит. Закружились бабочки перед ним, словно за собой зовут. Шагнул Ийон к решётке — и прошёл сквозь неё, как ни в чём не бывало. Понял, что и бабочки так же из своей клетки вылетели. Такой уж волшебной прозрачность оказалась.

Взмахнул руками Ийон — и взлетел вместе с бабочками. Полетели они вместе в чудесную долину, и ни один стражник их не заметил. Они же все были совсем прозрачными.

Как бы ни зарождались мысли в нашем сознании, какими бы они ни были: прозрачными или тёмными, светлыми или пёстрыми, — принадлежат они, наверное, только своему хозяину. Прозрачному путешественнику, внутреннему «я».

Принадлежат своему хозяину и чувства с их эмоциями. Но для того, чтобы с ними управляться, он должен научиться их узнавать, разбираться в их разнообразных характерах, помогать им уживаться друг с другом.

И это ещё не всё. Надо представлять себе и остальное устройство своего внутреннего мира: законы его природы и чудеса, которыми она полна.

Чудеса внутреннего мира

Ощущения, эмоции, мысли и главные обитатели нашего сознания — чувства. Вот самое простое (хотя таящее свои бесконечные сложности), что можно заметить при путешествиях вглубь. Вообще же внутренняя реальность полна тайн, загадок и чудес. При этом она остаётся для нас несомненной реальностью. Даже если я не уделяю ей достаточного внимания, всё-таки я должен понимать, что без неё для меня не существовало бы и внешней реальности.

Хотя внутренняя реальность у каждого своя, в ней есть много такого, что позволяет нам делиться друг с другом внутренним опытом. Благодаря бесчисленным внутренним путешествиям бесчисленных путешественников, мы постепенно обретаем те слова, с помощью которых можем вести разговор об этих путешествиях и вместе осмысливать их, хотя, казалось бы, все они совершенно индивидуальны.

Порою внутренний мир кажется нам зыбким, как сновидение. Но это означает лишь то, что в нём существуют свои миражи и свои иллюзии, которыми полон и внешний мир. Более того, и сами сновидения (одна из загадочных областей внутренней вселенной), несут в себе свою реальность, считаться с которой умеют и древние традиции, и современные психологические методы.

Это относится не только к сновидениям. Наш глубинный мир весь реален двояко: и как чудесная символика, и как набор фактов. Благодаря этому, по-своему могут помогать нам во внутреннем ориентировании как искусство, так и наука.

Природные картины природы

Летом на курортной набережной торговал картинами старичок-художник. Необычные у него были картины. Красками он вовсе не пользовался. Птицы у него были из настоящих перьев. Горы он делал из мелких камушков. Да ещё брал их обязательно с той самой горы, которую изображал на картине. Цветы мастерил из цветов, травы из травинок, деревья — из кусочков древесной коры. Такой вот он был мастер.

Один отдыхающий как-то стоял-стоял возле его картин, разглядывал-разглядывал, даже губами от удовольствия чмокал. Потом говорит:

— Хорошенькие у вас картинки. Всё прямо как настоящее.

— Почему ж это «как настоящее»? — обиделся старик. — Всё на самом деле настоящее. Я ничего не подрисовываю.

Наклонился он к своей картине — и вошёл в неё. Помахал оттуда рукой всем, кто возле картин толпился, и скрылся за холмом.

Те, кто там был, просто рты открыли от удивления.

Тут подошла девочка, которая неподалёку сидела, и стала картины укладывать, чтобы домой отнести. Это внучка была, которая помогала деду с картинами управиться.

Люди заволновались: что же с художником-то будет?

— Ничего страшного, — успокоила их девочка. — Дедушка часто там гуляет. Уйдёт в картину, а домой уже по другой дороге приходит. Такой вот он чудной у нас. Мы привыкли.

Мастера картин внутреннего мира (те, что не занимаются подделками) работают примерно так же. Материалы у них настоящие, добытые как раз из той местности, которую они изображают. И что с того, если кто-то решит, будто это всего лишь изображение? Всегда можно сделать шаг — и оказаться в той реальности, которая кому-то показалась всего лишь «как настоящей».

Конечно, не все области сознания нам одинаково доступны. О некоторых из них можно говорить лишь предположительно. Даже те люди, которые приносят оттуда изрядную добычу, могут поведать нам далеко не обо всех особенностях тех сфер существования, с которыми они соприкоснулись.

Одну из таких загадочных областей внутреннего мира принято называть подсознанием. Ощущения, связанные с ним, возникают почти незаметно, исподволь. Иногда они нужен немалый труд, чтобы установить по косвенным признакам их присутствие. Особенность подсознания в том, что оно очень слабо освещено разумом и трудно заглянуть в него напрямую.

Обычно мы и не нуждаемся в этом, как не нуждаемся без особых причин в осмотре желудка или лёгких. Но знать о существовании этой теневой части души необходимо. Знать, что некоторые наши внутренние сложности могут быть связаны именно с ней. Знать, что нередко наши чувства подпитываются именно оттуда.

И ещё одну область нашего сознания мы можем лишь обозначить, не претендуя на понимание её устройства, — то, что называют сверхсознанием. Если подсознание затемнено от нашего внутреннего внимания, то со сверхсознанием всё наоборот. Непосредственно всматриваться в нег — это всё равно, что пытаться разглядеть невооружённым взглядом: как там устроено солнце. Наверное, и сам наш разум родом оттуда.

Сверхсознание — это источник ощущений, свидетельствующих о существовании более высоких и сложных уровней существования, чем наш внутренний мир. Человек может быть расположен к восприятию таких ощущений в большей или в меньшей мере. Но стараться заслониться от них означало бы самому затемнять свое сознание.

Другое дело — защита от иллюзий. Мнимые «высшие переживания» имеют свою специфическую природу. Это тёмное и смутное, притворяющееся светлым и ярким. Что ж, такова одна из проблем внутреннего ориентирования: знать, в какой области сознания находится прозрачное «я», и отличать действительное от иллюзорного.

Земляная птица Эрра

Птица Эрра жила глубоко в земле. Крылья у неё были небольшие, но прочные. Она ими землю раздвигала и так перелетала с места на место.

Однажды столкнулась она под землёй с кротом. Обычных кротов она и раньше встречала, но это был космический крот. Он в космическом пространстве ходы себе рыл. Ведь это только кажется, что в космосе много пустоты, а она ведь вся плотно-плотно всякими излучениями заполнена. Крот в них ходя себе и прокладывал. Встретил на пути нашу планету, не стал сворачивать, вот в землю и зарылся.

Рассказал он Эрре про космос, полный планет и комет, рассказал про небо, где другие птицы летают. Решила Эрра тоже в небо отправиться. Замахала крыльями в ту сторону, куда крот показал, да и выбралась из земли. Хорошо, свободно, только светло слишком. Но если вниз смотреть, то можно и привыкнуть.

Опустила Эрра глаза в землю, отдохнула немного — и принялась летать. На высоту одуванчика взлетала! От куста до куста перелететь могла! Когда устала, зарылась в землю (так привычнее) и заснула с радостной мыслью: вот я и по небу полетала.

Проснулась она среди ночи и снова наружу вылезла. Черно вокруг, только звёзды светят. Вот я уже и в космосе, думает Эрра, так о нём космический крот и рассказывал. Полетала снова от куста до куста на высоте одуванчика, а потом скорее назад к себе, в землю, пока не рассвело.

Стала Эрра снова жить под землёй, только важности у неё прибавилось. Она же теперь была не только земляная птица, но ещё и небесная, ещё и космическая.

Можно сколько угодно изучать нашу внутреннюю страну — её просторы и вершины, таинственные глубины и запредельный небосвод. Изучать её заповедные места, а наряду с ними — и её свойства, которые определяют органическую слитность этой страны, соединение отдельных её областей в единый мир.

Что такое, например, наша память? Соблазнительно представить её физически, в виде огромного заповедника прошлых ощущений. Но если пытаться отделить прошлое от сиюминутного, то окажется, что и настоящее наше соткано из только что прошедших ощущений. Окажется, что само представление о времени неотделимо от памяти. Память — скорее способность сознания к восприятию времени и нашего движения в нём, чем залежи впечатлений от жизни. Это не столько склад пережитого, сколько мастерская мгновения.

Ещё одной особенностью сознания является воображение: возникновение образов, ещё более своеобразных и удивительных существ, чем мысли.

Образов, которые из реальных ощущений и переживаний, из прочих импульсов, котоыре мы не всегда можем осознать, создают нечто новое, не существовавшее до этого. Но это новое, возникнув, становится чем-то определённо существующим и реально влияет на наши ощущения и переживания.

Воображение питается и лучами сверхсознания, и смутной энергией подсознания. Оно порождает и озарения, и фантомы. Каждое наше чувство может опираться на эту способность, но может и страдать от неё. Что это — карнавальное сотворение миров или приёмник вселенского вещания? Сновидение по вызову или сказочный преподаватель, приставленный к каждому?..

Вообразите себе

Бегал по улицам незнакомого города разнесчастный турист. Ходил он, ходил по музеям, засмотрелся на картины и статуи, теперь у него совсем мало времени до самолёта осталось. А надо было ещё еду в дорогу купить и новый пиджак, потому что старый он испачкал в краске. И подарки для детей. И ещё кое-что. В какой магазин бежать?

Вдруг видит он вывеску: «Вообразите себе. Магазин». Может, хоть игрушки там куплю? — подумал турист (звали его Аж) и зашёл туда. Но там был только большой белый шкаф, вроде холодильника, со стеклянной дверцей. На шкафу было написано: «Вообразильная камера». Перед ним стояло пустое кресло.

Не успел Аж ничего сообразить, как продавец усадил его в кресло и, взглянув на испачканный пиджак, предложил:

— Представьте себе, какой пиджак вам хотелось бы?

В самом деле, какой? — подумал Аж. Коричневого цвета, мягкий, с тремя наружными карманами и двумя внутренними… только ведь здесь нет пиджаков.

Но продавец, покрутив ручки на вообразильной камере, уже доставал оттуда пиджак — точно такой, как надо.

…Через десять минут Аж, расплатившись, выходил из магазина с большим чемоданом, полным покупок. Чемодан тоже был из вообразильной камеры. Вот только лучше бы у него были не стальные замочки, а медные, — подумал Аж, разглядывая чемодан. И замочки под его взглядом медленно пожелтели.

Здесь начинаются ещё более удивительные свойства внутреннего мира. Свойства, связанные с возможностью воздействия на внешнюю реальность.

Наши мысли-ощущения переходят в мысли-желания и сливаются в те внутренние потоки стремлений, которые обобщённо называют волей. Может быть, это такое же следствие нашего душевного устройства, как течение реки — следствие рельефа местности. Может быть, у волевых импульсов есть ещё и собственные источники. Так или иначе, владения прозрачного «я» не остаются замкнутыми в себе. Через волю они выплёскиваются наружу, но и само наше «я» там становится другим.

Наружное «я» обретает пёструю расцветку, по которой нас и воспринимают те, кто имеет с нами дело. Эти пёстрые цвета определяют нашу индивидуальность. проявляя в поведении наши внутренние свойства. Наше внешнее пёстрое «я» слито с этими свойствами, определено ими, зависит от них. Поэтому оно становится как бы ещё одним подопечным прозрачного «я» — наряду со всеми нашими внутренними жителями.

Изображение, наблюдение, движение

У прозрачного «я» есть ещё одна особая возможность наблюдать жизнь, не относящаяся ни к внешнему миру, ни к внутреннему. Не относящаяся ни к чему, кроме самого прозрачного «я», кроме его несомненного существования.

Эта возможность — или способность — взглянуть как бы со стороны на всё внешнее и даже на всё внутреннее многого стоит. Она позволяет прозрачному наблюдателю ощутить собственную природу, собственную свободу. Позволяет бросить взгляд в щель между бытием и небытием. Позволяет взять перерыв от житейских забот и внутренних треволнений: перерыв на существование само по себе. Позволяет свести жизнь в одну точку, которая может стать новым взглядом на жизнь. Позволяет ощутить условность всех описаний внешнего и внутреннего, всех изображений и обликов.

Отдых от красок

Страна, где родился Лёр, называлась Зюзюландия. Все узнавали её по флагу зюзюлевого цвета. Это был любимый цвет в стране. И даже почти единственный, потому что там всё красили в этот цвет. Даже людей.

Да-да, даже людей. Климат там был тёплый, и вместо одежды люди красились зюзюлевой краской. Летом её слой был потоньше, зимой потолще, но всё равно круглый год все были зюзюлевыми.

Но Лёру надоел зюзюлевый цвет. Решил он сбежать в соседнюю страну, Пушуристан. Добрался до границы, смотрит: а в той стране всё сплошь пушуристого цвета. И люди тоже.

Идёт Лёр по границе, не знает как быть. Тут его пушуристанские пограничники заарканили, к себе тянут. Только и зюзюландские пограничники подоспели, тоже своё лассо на Лёра набросили, тащат его обратно.

Ни туда, ни сюда Лёра не могут перетянуть. Да ему ни туда, ни сюда и не хочется. Закрыл он глаза и перестал думать и о Зюзюландии и о Пушуристане. И перетягивание перестал чувствовать. Удивился этому, открыл снова глаза — а вокруг ничего и никого. Даже красок никаких нет. Просто — пространство.

Где же я? — думает Лёр. — Ты сам у себя, — думается ему в ответ. — Кто же тогда мне отвечает? — Да просто само тебе отвечается. — А что же мне делать? — От красок отдохнуть, свободного дыхания набраться.

Так Лёр и сделал. Отдохнул, продышался, потом решил вернуться.

Никто его ещё перетянуть не успел. Дохнул Лёр свободным дыханием, аркан и лассо сбросил, а потом вернулся к себе домой. Подышал на свою зюзюлевую окраску, она от тела отстала, Лёр и снял её с себя, как уличную одежду. Принял душ, накинул халат разноцветный и стал друзьям звонить, в гости звать. В конце концов, они ведь тоже только сверху зюзюлевые.

Прозрачному «я», как и Лёру, необходимо иногда отдохнуть от своих собственных внутренних красок, не говоря уж про краски, которыми полон внешний мир. Этот отдых может показаться бездеятельным, но он необходим для того, чтобы не попадать в чрезмерную зависимость от активной художественной деятельности — и чужой, и своей собственной.

Какие бы изображения внутреннего мира мы ни рисовали, в какие цвета ни раскрашивали бы его обитателей, время от времени полезно вспомнить, что это дело наших кистей, нашей изобретательности и нашего вкуса.

В этом смысле логические построения ничем не предпочтительнее сказок и метафор. Может быть, иносказания даже лучше рассуждений: они не страдают такой самоуверенностью. Образное мышление в себе самом несёт напоминание о том, что оно условно. Зато рациональная модель старается утвердить свой зюзюлевый цвет навсегда. И прозрачному «я» приходится порою несладко — если отшлифованные рассуждениями декорации приколачивают логическими гвоздями прямо к нему, к этому «я», чтобы отныне эти декорации считались его неотъемлемыми свойствами.

Живопись по зеркалам

Жил когда-то в своём большом дворце богатый индийский раджа. В городе вокруг дворца столько домов не было, сколько во дворце залов и комнат. Всюду ковры да зеркала. Вот с зеркалами-то и случилась история.

Зеркала эти со временем перестали нравиться радже. Не таким он отражался, каким хотел выглядеть. То уставший, то постаревший. Куда это годится!

Приказал раджа живописцам на каждом зеркале нарисовать своё изображение — так, чтобы приятно смотреть было. Да чтобы по-разному. В одном зале грозные отражения на зеркалах нарисовали, в другом — радостные, в третьем — спокойные. Так что раджа по настроению знал, в какой зал пойти.

Но вот однажды отправил раджа всех слуг по разным делам. Остался один во дворце. И вдруг его какая-то муха укусила. Или оса. Или пчела. А в Индии, между прочим, и ядовитых насекомых много.

Знал раджа, что надо жало из ранки выдавить. Подбежал к зеркалу, а оттуда его довольный портрет смотрит. Побежал в другой зал, а там на зеркале такое важное отражение нарисовано, что просто чудо. Только укус на нём не разглядеть.

Бегал, бегал раджа по дворцу, пока не отыскал в комнате у прислуги незарисованное зеркало. Избавился от жала. Сел с зеркалом на пол, обнял его, как друга родного, и заплакал от радости.

Назавтра распорядился он все зеркала заменить на чистые. А для зарисованных зеркал построил особую галерею. Жалко было с такими чудесными портретами расставаться. Пусть туда гости ходят, любуются.

В том и проблема, что прозрачное «я» не может надолго оставаться всего лишь наблюдателем внутреннего мира. Оно смотрит не как зритель НА ощущения, чувства и эмоции, оно смотрит ЗА ними. Смотрителю необходимо ориентироваться среди своих подопечных, чтобы уметь помочь каждому из них, помочь всем им вместе, а значит — себе самому.

Прозрачное «я» переживаний формирует русло для того потока самоосуществления, который мы называем волей. Оно входит в этот поток и вместе с ним пересекает границу между внутренним и внешним миром. И здесь оно вливается в пёстрое «я» поступков и внешней деятельности.

Весь наш опыт внутреннего ориентирования становится при этом, явно или неявно, основой опыта внешнего ориентирования. Ведь без внутреннего восприятия, без индивидуальной расшифровки обстоятельств внешней жизни она никак нас не касается.

Чисто внешнего ориентирования практически не существует. Оно всегда является внутренне-внешним. В пёстром «я» всегда скрыто прозрачное, даже если со стороны его и не видно. Даже если оно до поры до времени не умеет само себя обнаружить. Когда оно всё-таки себя осознаёт, оно осознаёт и то, что существовало всегда.

Внутреннее развитие не только обосновывает и обновляет нашу внешнюю ориентацию. Оно может привести нас к расширению самого пространства существования. Открывая наряду с внутренним и внешним миром ещё один мир, мир духовный, мы открываем ещё одно своё «я». Летящее «я», поднимающее нас над многими прежними заботами. Оно придаёт цельность нашей внутренней и внешней множественности. Перед ним стоят новые задачи: задачи духовного ориентирования. Решая их, мы находим новые ответы на те проблемы, которые встают перед прозрачным «я» во внутреннем мире и перед пёстрым «я» — во внешнем.

Икринка и её ангел

В океанской воде, хотя и неизвестно где, жила-была икринка. Была она прилеплена, как и другие икринки, к листу водоросли. Набиралась сил и любовалась океанской жизнью.

У этой икринки был свой ангел. Она его не видела, но слышала. Он-то ей и сказал, что её зовут Авьярой и что она станет рыбкой. Удивилась Авьяра, даже не поверила поначалу, но потом почувствовала, как появляются у неё плавники и хвост. И наконец — хлоп! — вылупилась и поплыла с остальными рыбками по океану.

Не раз помогал ангел Авьяре от больших рыб уворачиваться и

рыбачьи сети обходить. И всё нашёптывал ей, что она не простой рыбой рождена, а летающей. Удивлялась Авьяра, не верила поначалу, но потом почувствовала, как плавники у неё расширяются. И наконец — хлоп! — и вылетела однажды из воды. Немного, но пролетела по воздуху. Было это ночью, и поразили её яркие икринки, сверкавшие в чёрных глубинах Верхнего океана.

Очень захотелось Авьяре и туда полететь. Теперь она верила, что и это вполне возможно. Ангел ей твердит, что хватит с неё Водного и Воздушного океанов, так нет, хочет она в Верхний океан, и всё тут.

Пришлось ангелу думать, как помочь Авьяре. Окружил он её со всех сторон своим сиянием — и снова стала Авьяра похожа на светящуюся икринку. Полетели они вместе в Верхний океан и никогда не жалели об этом. Но время от времени возвращались они к своей планете — к голубой икринке, покрытой Водным и Воздушным океанами. Кружились над ней и думали: что же из неё в конце концов вылупится?..

Внутреннее ориентирование многолико. Его можно представить и как прокладывание русла для нашего волевого устремления, и как выработку внутренней и внешней политики для нашего государства чувств, и с помощью многих других описательных или рациональных представлений. Но какие бы модели или метафоры мы ни использовали, ориентирование — это созерцание, переходящее в движение. Оно не только учитывает происходящие изменения обстоятельств, но и располагает к изменениям на всех уровнях нашего существования.

Внутреннее ориентирование — это работа, в которой у нас могут быть помощники, но никто не сделает её за нас. Так что не будем от неё отлынивать. Отправимся в путь и будем внимательны ко всему, что встретим по дороге.

Глава 3
Чувство родства:
семья малая и большая

Обсуждая проблемы внутреннего ориентирования, мы часто будем обращаться к представлению о чувствах. Так уж задумана эта книга. Смысл этого представления будет проясняться постепенно. Прояснению будут служить и общие главы, и главы, посвящённые чувствам того или иного рода.

Портреты чувств, этих главных персонажей внутреннего мира, даны здесь в самом обобщённом виде. Это скорее лишь материал для тех реальных портретов, которые каждый из нас может нарисовать (хотя бы мысленно) применительно к собственной душе.

Родные лица и родные души

Чувство родства уходит корнями в область подсознательных инстинктов, но стоит ли рыться в этих корнях? Естествоиспытатели расскажут нам о цыплятах, принимающих за мать ботинок лаборанта, но никто не расскажет о том, чего были лишены эти цыплята в результате такой испытательной подмены. Всё-таки сам факт присутствия в нашей жизни родного, любимого лица намного значительнее тех факторов, на которые может разобрать этот факт наука.

Нет ничего обычнее нашей родни, но вместе с тем — это как бы особая делегация, которая подобрана, чтобы встретить на земле новую душу. Встретить, помочь ей приспособиться к земной жизни, защитить её от излишней жёсткости окружения. Сопровождать на разных этапах этой жизни. Состав этой делегации постепенно изменяется, но она продолжает осуществлять своё дело. Она поддержит нас в болезни и в старости, проводит нас при завершении жизни. Она будет хранить память о нас, — насколько мы этого достойны. Она постарается принять как эстафету то, что нам не удалось доделать на Земле, — в меру своих сил и ценности наших дел.

Ничуть не меньше, чем от изгибов судьбы, это зависит от нашей собственной способности к родственным чувствам. К освоению богатства, которое даётся нам при рождении и во владение которым мы входим всю жизнь. К пониманию родного человека — этого известнейшего нам незнакомца — не только умом, но и самим своим организмом. К терпеливому чтению того послания судьбы, которое зашифровано для нас друг в друге.

Неразгаданный настоящий

Не повезло Амилю с семьёй. Отец занудный, мать нервная, жена болтливая, сын непоседливый, дочь упрямая. Не жизнь, а сплошное наказание! Только и дожидался Амиль воскресенья, чтобы на рыбалку отправиться. Сядет один с удочкой на берегу, отдыхает от семейной жизни.

Вот так сидел он однажды — и вдруг из воды высунулась золотая рыбка. Крючок отпихнула, чтобы не зацепиться, и говорит:

— Знаю, знаю, что у тебя с семьёй нелады. Это потому, что только один из твоих родных тебе по-настоящему родной. Если разгадаешь, кто это, окажешься в настоящей своей семье. А ошибёшься, так и будешь мучаться. Приходи сюда через неделю, скажешь свою отгадку.

Обрадовался Амиль. Неужто не угадает он, кто же этот настоящий! Как вернулся с рыбалки, так и стал присматриваться.

С отцом браниться перестал: вдруг это он? Очень может быть. Такие разговоры у них вечерами интересные начались, только слушай… А мать? Стал Амиль её о своём детстве расспрашивать и о том, как она сама маленькой была. Точно: вот она-то и есть настоящая. А нервы что? Просто очень уж она его, Амиля, любит… Или всё-таки это жена? Он ведь её сам полюбил, сам выбрал. Стал Амиль к ней прислушиваться: не зря она ему столько всего интересного рассказывает. И про детей, и про него самого… Да только и с непоседливым сыном Амиль теперь по-новому сдружился. Вместе всякие штуки интересные сооружать стали. То шалаш в лесу, то велосипед на двоих. Без слов друг друга понимают. Наверное, про него-то золотая рыбка и говорила… Или про дочку? Перестал Амиль с нею спорить, и упрямства как не бывало. Зато фантазий у неё было такое великое множество, как и у самого Амиля в детстве. Вот уж родство, так родство…

…И неделя прошла, и ещё много недель, а всё Амиль на рыбалку никак не соберётся. Так и не понял он, что за отгадка нужна была золотой рыбке. Да и какую такую семью другую она ему сулила? Ему и в этой хорошо.

Да, наверное, таинственные ощущения кровного родства берут начало в подсознании. Но существует и бытовое родство, сложенное из кирпичиков повседневной совместной жизни. Существует и семейная родственность, внимательная даже к самой дальней родне. Наконец, разве мы не говорим о родстве душ, одухотворяющем и преображающем биологические и бытовые инстинкты?..

Для человека в собирательном смысле чувство родства имеет бесконечное множество разновидностей. Но если ограничиться собственным внутренним миром, их не так уж и много. Каждое из родственных чувств, достойных внимания, имеет свой особый характер, каждое можно назвать по имени.

Может быть, в этом и состоит первое наше дело внутреннего ориентирования: не увлекаясь обобщениями, обратить внимание на каждое из реальных своих чувств. Чувство родства, какие бы загадки ни скрывало оно в себе, всегда реально. Это моё отношение именно к этому человеку. Или — к той роли, вполне определённой, которую он играет в моей жизни.

Третий берег

На берегу одной великой реки стояло небольшое селение. Жил там среди прочих рыбаков и охотников человек по имени Ивер, тоже рыбак и охотник.

Плыл Ивер однажды по реке в своей лодке и вдруг упал на воду густой туман. Туда, сюда гребёт Ивер, а берега нигде нет. Наконец показался берег, да только незнакомый какой-то. А ведь Ивер и свой берег хорошо знал, и тот, что напротив.

Вылез Ивер, лодку вытащил, идёт по берегу, осматривается. Вдруг навстречу ему стайка ребятишек. Весёлые, задорные. «Будешь с нами играть?» — кричат Иверу. Смотрит Ивер: они все ростом с него. Провёл по лицу, а бороды у него как не бывало. Такой же он, как они, мальчуган. Ну и побежал с ними.

Играли они расчудесно, а одна девочка, которая Иверу очень понравилась, спрашивает его: «Что это мы с тобой так похожи? Может ты Архивера сын?» — «Нет, — говорит Ивер. — Я его внук». Девочка смеётся, заливается: «Так значит я твоя прабабушка! Мы тут все, знаешь ли, одного возраста».

Наигрался Ивер с детьми, потом улизнул от них, пошёл дальше по берегу. Видит костёр, возле него седобородые старики сидят, разговоры ведут. Оглядел себя: снова у него борода появилась, да ещё длинная, седая. Подсел он к старикам. Скоро и там у него родственник обнаружился: дед его, Архивер. «Как же это ты к нам на третий берег попал? — спрашивает. — Небось в тумане заблудился. Ну, присоединяйся, мы тут всякие древние истории рассказываем».

Такие интересные истории Ивер у костра услышал, что не знал и сколько времени прошло, пока дед его по плечу не похлопал. «Опять туман, — говорит, — беги скорее к своей лодке. В другую погоду тебе отсюда и не уплыть».

Вернулся Ивер в своё селение. Никто его рассказам про третий берег не поверил. Но он с тех пор изменился. То со стариками о жизни заговорится так, что и не оттянешь. То с детьми побежит шалаш в лесу строить. В общем, таким чудаком стал, что люди порою думали: может, и впрямь на каком-нибудь небывалом берегу побывал?..

Понимать родителей мы начинаем по-настоящему лишь тогда, когда у нас самих появляются дети. Появляются — и растут, постепенно наполняя нас этой понятливостью.

Понимать детей нам помогает эмоциональная память собственного детства. Она тоже раскрывается в нас не сразу, и чтобы услышать её, нужно желание и внимание.

Нужны немалые усилия (или третий берег), чтобы воспринимать того, с кем мы раздвинуты по возрасту, вне возраста — как личность. И уже потом — как личность, находящуюся в определённой родственной роли по отношению к тебе.

Эта внутренняя работа особенно необходима, когда нас беспокоит вопрос: что же в нас самих от семьи? Повезло нам или не повезло с роднёй? Может быть, нам захочется умудрённо вздохнуть вместе с Юлианом Тувимом: «Родственников даёт нам судьба. Как хорошо, что друзей мы можем выбирать сами». Или захочется попробовать превратить любое кажущееся «не повезло» в уверенное «повезло»? Пройти важный путь от вопроса к тому ответу, который зависит от стремления к нему.

От родного лица — к родной душе. Путь, который для одних оказывается предельно естественным, а другим представляется непроходимым, или даже несуществующим. Движение по этому пути становится человеческим смыслом родства. Без этого мы имеем дело лишь с биологическими подробностями существования.

Труф-Труф, лесной человечек

Вырос как-то в лесу не дуб, не гриб, не клён, не слон, а маленький такой человечек. Посоветовалась полянка, где он родился, с деревьями да кустами, и назвали лесного человечка Труф-Труф.

Рос Труф-Труф ужасно нетерпеливым. «Посмотри на небо, прислушайся к ветерку, почувствуй вкус росы,» — шептали ему полянка, деревья да кусты. Но он только отмахивался от них и мечтал, чтобы скорее у него отросли ноги.

Наконец почувствовал Труф-Труф, что с ногами у него всё в порядке. Выдернул он их из земли — и помчался по лесу. Куда только ни забредал лесной непоседа, пока ноги не заболели. Не помогли ему ни травки, ни пиявки, ни другие средства скорой лесной помощи. Еле добрёл он обратно до своей полянки. Сунул ноги в землю на своём месте — боль сразу и ушла. Хорошо лесному человечку. На небо смотрит, к ветерку прислушивается, вкусом росы наслаждается.

Прошло несколько дней. Вытащил снова Труф-Труф ноги из земли, помахал на прощанье полянке деревьям да кустам и говорит:

Пойду снова по лесу побегаю. Не беспокойтесь за меня. Посмотрю что где как — и обратно. Я же теперь и к небу присмотрелся, и к с ветерком сдружился, и вкус росы распробовал.

И полянка с деревьями да кустами прошелестела в ответ что-то нежное и понятное только лесному человечку.