Бесплатный фрагмент - Звук далекий, звук живой

Предисловие переводчика-составителя

Здесь собраны некоторые произведения русской словесности времен Московского государства в художественных переводах.

Зачем нужно было переводить их? Увы, язык сильно ушел вперед, и памятники старины не столько даже непонятны (хотя и это бывает), сколько оказываются неспособными в оригинале передать современному читателю эмоциональные оттенки письменной речи (без чего невозможна собственно художественная литература, словесность; для передачи смыла используется подстрочник, именно подстрочники старинных текстов обычно называют «переводами»).

Задача данного сборника была — показать разнообразие русской литературной жизни того времени. Хочется надеяться, что эта задача будет выполнена и чтение будет интересным.

(Все даты в переводах даны по современному летоисчислению.)

Михаил Саяпин

Похвальное слово Иосифу Волоцкому

Как хорошо подражать классике

«Надгробное слово» — вероятно, самый выдающийся памятник красноречия в истории русской словесности. Его написал (скорее всего, именно написал, а не произнёс) родной племянник игумена Иосифа (Санина) — инок Досифей (Топорков).

Необычайно изощрённая, воистину эллинская речь; знакомый хоть немного с творениями Иоанна Златоуста легко поймёт, откуда автор почерпнул образцы своего стиля — взять хотя бы то место, где он обещает «очистить корень лопатой красноречия». При этом стоит заметить, что нагромождение образов нисколько не убавляет цельности всего произведения, которое читается на одном дыхании — это и есть то, что называется мастерством. Мастерство автора и сейчас пробирает до костей; на мастерство указывает и то, что, несмотря на крайнюю вроде бы отвлечённость повествования, оно насыщено живыми подробностями из жизни самого героя и его родных (несчастный парализованный страдалец-отец, благочестивая мать, пытающаяся встать со смертного одра и идти куда-то за святыми Мариями).

Когда-то в веке этак 19-м про иного говорили: «русский европеец», имея в виду не только образованность, но и то, что всем образом жизни и даже мышления данный человек впитал европейский культурные устои. Досифей Топорков — это в полном смысле слова «русский эллин», интеллигент Московского государства (предпочитающий батоги называть по-гречески, как в XIX в. их назвали бы в интеллигентской переписке по-французски), человек сумевший стать совершенно адекватным той классической греко-византийской культуре, которая столетиями поражала воображение наших соотечественников и казалась недостижимым идеалом. Вот в лице Топоркова мы, наверное, имеем высшую точку русского культурного «византиизма».

Надгробное слово в память Иосифа Волоцкого

Инок Досифей (Топорков)

Истинно, что всякий, наделенный даром слова, обречен на пребывание в беспросвет­ном окружении страданий и бедствий, пре­восходящих всякое терпение и способных колебать и поражать сердца, заставляя нахо­дящихся в смятении раздирать одежды и обманываться в своих начинаниях. И нам, братия, надлежит здесь страдать от окружа­ющего злосчастия, в тысячи раз превосходя­щего силу любого терпения, как, впрочем, и пострадали уже — от того, чему не найдет­ся равного в сонме скорбей.

Да, что может еще сравниться с испытанным нами лишением, с таким горем, упавшим на наши сердца и не только спо­собным поколебать и сломить нас внешне, но проникающим до самого нутра? Терзаем не только одежды, но и души; стираем себя в порошок и слепнем — не оттого, что ста­раемся уединиться в темной келье, а потому что сам свет восхода гасится туманом слез! Мы претерпели потерю. Не имущества или мимолетной славы вместе с сонмом почита­телей; не надежду на расширение угодий и тому подобных привилегий с их увеличени­ем стад и скота; не чести рода или про­сторных комнат, не горячей любви дорогих нам родных, друзей и знакомых — мы поте­ряли любимого отца: я говорю о блаженном отце нашем Иосифе, одноименном ветхоза­ветному Иосифу Прекрасному, кормившему Египет пшеницей во время голода и уди­вившего стойкостью в целомудрии как Ан­гелов, так и людей. Только наш Иосиф не просто сумел накормить всех, живших на земле, на которой он родился, но и подвизавшихся вме­сте с ним накормить и окормить духовно. Ветхий Иосиф, одержавший победу над египтянкой, был женат и имел детей; наш помрачения египетского, т.е. страстей сего мира, избежал и «египтянку», возбудитель­ницу сладострастия, — и не в одночасье, а всю жизнь — побеждал сам и учил побеж­дать других, пребывавших вместе с ним, ко­торые, помня слова Господа, ради блага для своей души оставили всё и пришли к нему.

Но в каких словах можно донести до слушающих облик отца? Не знаю. Поэтому нам надо утешиться в нашей печали и вос­становить свой ум в твердости — не утеше­ниями родственников или близких друзей, а чтением Божественного Писания Ветхого и Нового Завета, и тем, что каждый в нем найдет соответствующее постигшему нас го­рю. Итак, будем оплакивать потерю нашего любимейшего дорогого отца, от которого мы породили — не телесно, конечно, а духовно — плод покаяния, по своим кельям без от­влечения на беседы, подобно птицам пус­тынь, уединяющимся каждая в своем гнезде.

Братья, будем бояться падения в назван­ные страсти: пленение миром, властолюбие, выискивание недостатков и прочие. Устре­мимся от них прочь, помня, что и нам над­лежит в свое время отойти, с возгласами и восклицаниями — не истошными, разумеется, а тихими, умиленными и скорбными, говоря каждый себе: «Увы мне, увы, душа моя, за­плачь и запричитай, лишившаяся внезапно преподобного отца и пастыря совершенно­го!»

Где вы теперь, отец? Где вы, пастырь добрый?

Он взят от нас, пастырствовавший, как Давид, в смирении, кротости и незлобии сердца и, как Моисей, вместо понукания своих овец бравший на себя их стропти­вость и непослушание, носивший на плече смирения, любви и терпения нужды, лише­ния и трудности нрава, никогда не подни­мая жезла гнева, а до конца ожидая покаяния. И мы сейчас болеем сер­дцем оттого, что остались заблудившимися в горах междоусобиц или среди потоков властолюбия, пожирающие своих верблюдов, а чужих комаров оцеживающие. Плачем и причитаем с болью, не можа сказать ничего, кроме как: о горе, го­ре, ушел от нас умелый рулевой, правив­ший нашим жизненным кораблем и своим милосердием спасавший от бури и гибели во греховной пучине нашу странническую скудость. И вот мы остались без заступни­чества на волнах соленого моря окаянной жизни мира сего и с болью и горечью го­ворим: восхищен от нас неутомимый предводитель на коротком пути нашей жизни, на вымощенном светя­щимися царственными добродетелями люб­ви, смирения, терпения, ношения тягот ближних и многими другими, пути, ведущем шествующего по нему к жизни, — да он и сам был драгоценным собранием таковых.

Мы, по немощи нашей, бродим все больше вблизи поворота на дорогу стропти­вости, на которой приходится ожидать на­падения разбойников, т.е. предводителей страстей беспокойства и ненависти или со­блазна судить чужого вместо того, чтобы заниматься исправлением собственного ума — каковой соблазн и порывается все время ввергнуть нас в поток погибели. Потому — быть нам уклонившимися на ту стезю, раз нет у нас сейчас ни той любви, которую отец наш питал к Богу, ни того христиан­ского милосердия к братии — а мы не стараемся даже стяжать его смирения и мило­сти к ближнему, когда не только физиче­ские чужие лишения, но и душевные восп­ринимаются, как свои.

Увы, увы, братия… В какое же время мы лишились отца и опытного пастыря, пращею своего учения, словно зверей, отго­нявшего от нас страсти! И вот отошел от стада преподобный — скорбят и горюют, и страдают овцы, лишившись сладостной его любви.

Как в добродетели не сравнивались с блаженным современники, так и в речах он был бесподобен. Да, он жил в наши дни и происходил из нашей среды, но не был та­ким, как мы, а был как бы насажден в не­бесном винограднике и возрос от воистину доброго корня — но ведь и плод оказался достойным корня! Сад духовный красив, и плоды в нем сладки; а достоинство любого дерева познается через вкушение его плода.

Итак, рассказ о блаженном отце нашем Иосифе.

Подарил его миру город — не первый среди крупных, но ставший вровень с ними — имею в виду Волоколамск, — а родиной ему было село с самым обычным названием Язвище, расположенное близ этого города, — там и родился преподобный. Произошел он не от какого-нибудь сорного, а от само­го что ни на есть благородного корня, и я сейчас, после совершения его непорочной во Христе жизни, покажу вам этот корень, очистив его словесной лопатой от земли за­бвения, не только назвав имена, но и рас­сказав обо всем, что пожелают узнать стре­мящиеся к пониманию всего течения жизни преподобного.

Род блаженного происходил из Литвы. Переехал в русскую землю его прадед Алек­сандр Саня; дед, прозываемый Григорием Саниным (в иночестве Герасим), был чело­век очень благочестивый и любил повто­рять своим знакомым: «Только бы дал нам Бог Царство Небесное… Ведь рай-то нам и был отечеством, да мы его потеряли — и вот вновь Господь нам даровал его Своим вочеловечением!» Иван Григорьевич, как звали его отца, уподобился известному не­порочному страдальцу — пусть и не в помойной яме лежал, а на одре, но так же удостоился струпьев то­го, а вдобавок и сотрясения всего тела, не имея возможности даже шевельнуть головой или протянуть руку для принятия пищи, или самому повернуться, без помощи смот­рящего за ним. И так он страдал не на протяжении семи, а на протяжении почти двадцати лег, пять из них в мирском, а пятнадцать — в иноческом звании, в ко­тором получил имя Иоанникия, накопив за то время богатство благодарности Богу, по­добно тому же самому праведнику, которое сохранил до последнего своего вздоха, и ес­ли всесильный Промысел не дал ему осво­бождения от таких страданий в седмину, то зато ввел его в восьмой век разрешенным от всех уз. Это, к сведе­нию желающих знать, составляет одну часть рассказа, после которой я желал бы перейти ко второй.

Мать его звали Мариной. После тридца­ти лет по-иночески постнического испыта­ния она заслужила имя Марии. О трапезе ее стоит ли говорить! Хлеб (или еще что-нибудь столь же непри­тязательное), вода; масла она почти совсем не вкушала, только чуть-чуть на господские праздники — в порядке разрешения. В ми­лостыне не жалела и необходимого, а что касается осуждения ближнего, то не попу­скала того и в мыслях и не хотела слышать ничего такого даже краешком уха. В свободное время она занималась молитвой и рукоделием, обычно в темном доме, не зажигая огня. Впрочем, полное ее благонравие далеко превосходит все то, что о ней говорили.

Ее глубоко чтил правивший городом Князь Борис Васильевич, посылая ей дары со своего стола (а она все раздавала нищим).

Перед своим отшествием ко Господу она немного занемогла и стала звать поименно каждую из тезоименитых ей Марий: Марию Иаковлеву, Марию Магдалину, Марию Египетскую и говорить: «Вот, госпожи, иду. Вот, госпожи, иду с вами». Она повторяла так много раз, порываясь на самом деле ид­ти, удерживаясь только немощью. И это она повторяла все дни до своей кончины, а однажды, оставшись без присмотра, встала и вышла из комнаты, но изнемогла и была вынуждена сесть. Прислужницы подняли ее и положили обратно на постель. Она вновь стала повторять: «Вот, госпожи, иду», — и с этими словами отошла ко Господу.

В день погребения ее истомленного многими трудами тела было совершено от­певание, и гроб положили под помост церк­ви св. священномученика Власия.

Вот я краем коснулся этой темы, пока­зав вкратце слушателям корень благолепия, дабы было видно, что плод достоин корня, от которого произрос он, наш блаженный.

Итак, по истечении семи лет, на вось­мом году от роду, маленький Ваня на удив­ление всем до конца прочел все Священное Писание, тем уже показав, что иметь ему долю в восьмом веке. До 20 лет он прожил в мирском звании; но ему еще предстояло показать плод трудов своих: по словам Гос­пода, всякий книжник, наученный Царствию Небесному, оставляет ради него вместе с со­стоянием и данное родителями имя. Ро­дился он в день памяти святого Иоанна Милостивого, но хотя при пострижении взял имя Иосиф, до самой смерти оставался также ревнителем милостивости своего свя­того. Впрочем, после перемены имени стал подражать и Иосифу — в целомудрии, же­лая господствовать если не над Египтом, то над страстями, и для этого отдал себя в ру­ки преподобного отца нашего Пафнутия, поступив в его обитель, над устроением ко­торой тот трудился в городе Боровске. Там впоследствии он и отца своего принял в иночество, став служить ему в его страдани­ях.

Родители и родные устроили по нем плач, пронзенные острой стрелой печали из-за его отбытия; они горько сокрушались по поводу неожиданного ухода своего любимца в дальние края, и лишь немного утешались тем, что стали получать известия о нем.

Блаженный пребыл в послушании у о. Пафнутия, насколько нам известно, восем­надцать лет, живя согласно его воле, и Пафнутий увидел в нем истинного ревните­ля и даже как бы родного сына. Иосиф стал постепенно первым из подобных ему учеников старца, не только в смысле соче­тания в одном лице многих добродетелей вдобавок к терпеливости и незлобию сердца, но оказался и обладателем замечательных качеств, выделявших его среди подвизав­шихся в обители: острый ум сочетался у него с основательностью, свобода речи — с хорошим голосом, совершенно не сравни­мым ни с чьим другим, который при пении или чтении в церкви звучал соловьиной сладостью, обращая внимание и услаждая слух окружающих. В разговоре он на па­мять приводил Священное Писание, в мона­стырской службе был искуснее всех своих собратьев.

Роста он был среднего, с благообразным лицом, как и древний Иосиф, носил округ­лую средней длины бороду; волосы в то время у него были темно-русые, в старости — белые. В положенное время неукосни­тельно совершал церковное общее и келей­ное правила, молитвы и коленопреклонения; в прочее время зани­мался рукоделием или по хозяйству. Питал­ся очень умеренно: иногда раз в день, иног­да через день.

Он был исполнен всех добродетелей, бо­жественных и человеческих; слава о нем, о его праведной жизни стала распространять­ся повсюду.

То же увидел в нем и блаженный о. Пафнутий, познав духом, что он способен к духовному руководству и, не желая, что­бы созидалось на чужом основании, то есть чтобы он начальствовал в старом монасты­ре, предложил ему самому найти такое же место и там основать обитель.

Однако после кончины старца, блажен­ного Пафнутия, Иосиф по желанию самого самодержца русского Великого князя Ивана Васильевича и по просьбе братии был вы­нужден принять на себя руководство оби­телью блаж. Пафнутия. Он принял начальст­во, не дерзая ослушаться самодержца, и пребыл в нем один год. Но увидев, что нравы в обители не согласуются с его соб­ственным нравом, он оставляет начальство, и вновь самодержец понуждает его, и он во второй раз пробует начальствовать. Так он провел еще один год и, поняв, что никакой пользы от этого ни ему самому, ни пребы­вающим с ним не будет, поручил управле­ние достойнейшим из братии, а сам, взяв с собой одного из учеников, Герасима Черно­го, отправился с ним по монастырям, распо­ложенным здесь же и за Волгою, желая с Божьей помощью обрести место, подходящее для безмолвия. Найдя же таковое, сделал своего ученика старцем, а себя поставил в подчинение ему, одевшись в самую бедную одежду.

Но — не может укрыться город, сто­ящий на вершине горы, ото­всюду узнают блаженного по виду, по сло­вам, по рассказам, и где бы он ни появился, начальствующие и братия склоняли его на настоятельство. И он, поняв, что жить в безмолвии его не оставят, снова вспомнил слова преподобного отца Пафнутия и ре­шил уйти на свою родину, в Волоколамск, как тот, который совершенно очистился и может с пользой возвратиться к своим, что­бы как самому спастись, так и спасти кого из ближних.

Особенно понуждал о. Иосифа к тому кн. Борис Васильевич, так что когда он вер­нулся в 1479 г., благочестивый князь пору­чил ему найти пригодное для основания обители место.

О. Иосиф послал вперед одного охотни­ка, чтобы тот нашел место. Охотник пошел — и перед ним закружился вихрь, как бы указывая путь. Так тот пришел на берег ре­ки Струги, когда в землю из ясного неба ударила молния!

Охотник поразился, но не стал о том никому рассказывать, кроме самого препо­добного; через какое-то время, однако, рас­сказал и всем — ко всеобщему изумлению.

После этого туда пришел сам преподоб­ный с бывшими при нем братиями и начал с ними очищать место от леса, в тех местах густого и непроходимого. Очистку произве­ли с большим трудом, но все же возвели деревянную церковь, трапезную и несколько келий. Первым на всякую работу всегда вы­ходил сам Иосиф.

Поначалу не было и мельницы, и муку мололи вручную; при этом преподобный, за­кончив утреннее славословие и обычное правило, приходил молоть в рабочее поме­щение вперед всех.

…Некий инок был принят Иосифом из другой обители. И вот он застает отца мелющим. Он поразился и, решив, что та­кое занятие унизительно для старца, по­просил его поручить это дело ему. Тот позволил.

На следующий день инок вновь застает старца мелющим и с ужасом говорит

Батюшка, что вы делаете! Давайте я, — и вновь подменил его.

И так он поступал много раз, пока не покинул обитель со словами:

— Нет, не перемолоть мне этого игуме­на…

После устройства всего необходимого для обители преп. Иосиф стал строить ка­менную церковь, вместе с учениками обте­сывая камень, поднимая его на стены и об­рабатывая его там — как некогда Великий Афанасий Афонский. Начал строительство церкви он в 1484 году от Рождества Хри­стова, закончил в 1486 году. Расписана и украшена священными божественными об­разами она была безвозмездно утонченней­шим художником, носившим имя Божий Дар, вместе с отцом и дру­гими помощниками. О великолепии обители и о ее украшении, впрочем, смысла говорить нет, благо она у всех на виду. Начало ей было положено совсем недавно, но она уже превзошла многих, став вровень с самыми знаменитыми.

Что же было дальше? Вселукавый сата­на воздвигает бурю против Церкви в лице новгородских еретиков — а их помрачили эти порождения ехиднины, богоборцы-иудеи — покрывшись христианством, как овечьей шкурой, они наполнили души людей еврей­ским ядом.

Святой отец, услышав о том, восскорбел душой и воспламенился сердцем; начал об­личать богоборческую ересь и писать прави­телям, архиереям и всем видным деятелям и просто всем христианам, чтобы никто не слушал богопротивного учения, чтобы вос­ставали против возмутителей, разоблачали их и отправляли в заключение! И так те семена злочестия, которые сеяли еретики, были истребляемы его письмами.

Написана была им и целая книга про­тив них, обличающая их богопротивные взгляды. Довелось ему, между прочим, пи­сать и новгородскому архиепископу Генна­дию, которого он этим подвиг на ревность во славу Божию — и тот, как некогда Илия, дыша ревнованием ко Христу Все­держителю, велел еретиков сажать на нео­седланных лошадей лицом к хвосту и во­дить по всему городу, чтобы люди плевали на них и говорили: «Вот враги Сына Божия и Пречистой Богородицы», — о чем он сам написал нашему отцу. Так злочестивая ересь была разоблачена.

А тем временем О. Иосиф непрестанно посылал самодержцам — Великим князьям Ивану и его сыну Василию — и всем бла­гочестивым князьям письма, в которых звал всех единодушно подняться против безбож­ных еретиков, поддерживая в каждом наме­рение подняться против их учения.

И самодержцы — благочестивый Вели­кий князь всея Руси Иван и сын его Вели­кий князь всея Руси Василий — сняли с них покров из овечьих шкур и прокляли их на соборе, приговорив одних к торговой казни посредством μαγκλαβιον, других — к тюремному заключению. С тех пор все стали ненавидеть злочестивых еретиков, увидели, что они враги истине, стали их обличать и гнушаться ими.

Блаженный наш отец столь владел да­ром слова, что все покорялись его речам. В этом он был настоящим Иоанном Злато­устом, соединяясь с ним еще в милостыне, борьбе с еретиками и проповеди покаяния. Сколько приходило к нему отягченных гре­хом, которые получали пользу от его слов и наставлялись на добродетель. А если кто терпел мучения от нападения какой-нибудь страсти, то после беседы с блаженным отцом получал избавление — не только от на­падения, но и от самой страсти.

Слова его были пронизаны теплотой и снисходительностью к немощи каждого — словом, для всех он сделался всем, и любой, страдавший душевным или телесным недугом, после беседы с ним ухо­дил воспрянувшим. Когда один из филосо­фов побы­вал у Иосифа и беседовал с ним, то потом сказал своим спутникам: «Я увидел старца, в котором как бы ожили древние риторы и сам великий Златоуст!»

Когда случалось, что кто-нибудь из его учеников, одержимый непослушанием и не­покорством, уходил из обители блаженного и возводил на него хулу, то если не прихо­дил в чувство и не каялся перед ним, Бог не оставлял его без наказания. Бывало так­же, что и из чужих монастырей возводили на Иосифа хулу и делали попытки устро­ить ему неприятности, но Бог сохранял его ото всех, а неприятели сами терпели ущерб.

Однажды случился голод и не на один год. Земская четверть зерна сто­ила 40—50 денег серебром. Блаженному же приходилось содержать по 400—500 и более человек. Кончился монастырский хлеб; деньги, одежду и скот отдали без остатка нуждающимся. Иноки по такому поводу стали роптать на настоятеля. Тот же послал занять хлеба в соседний монастырь, а бра­тию призвал положить упование на Бога. И через короткое время обитель посетил Ве­ликий князь всея Руси Василий, который, узнав о затруднениях, пожертвовал тысячу четвертей ржи, тысячу четвертей овса и 100 рублей деньгами. А весной в монастырских селах урожай увеличился больше, чем в других местах! И до самой своей кончины блаженный отец неукоснительно кормил и одаривал милостыней нуждающихся, а Бог все больше умножал его запасы.

Каждый год на праздник Бессмертного Успения Богоматери в обитель приходило больше тысячи нищих, получавших там пропитание накануне и в самый праздник; дав каждому по сребренице, игумен отпу­скал их и говорил ученикам: «Будете и по­сле меня так поступать — не оскудеет ваш монастырь до конца дней». Впоследствии как-то правители умалили свои пожертвова­ния, насельники не нашли в себе сил по­ступать, как прежде, — и тут же последова­ло обеднение. По молитвам блаженного они поняли причину наступившей бедности и, вспомнив его слова и положившись на его молитвы, снова стали поступать по его за­поведи — тотчас в монастыре наступило изобилие во всем более, нежели раньше.

Под конец жизни ослабшему в старости, лежащему в немощи и упражнявшемуся в молитве блаженному отцу было откровение о случившемся под Оршей сражении. Он сказал присматривающему за ним брату:

— Сегодня, брат, случилось великое не­счастье под Оршей по грехам нашим, — и все рассказал по порядку.

Через несколько дней пришло известие о случившемся, заставившее того брата уди­виться пророчеству отца.

Поддерживаемый тем же братом, бла­женный отец как-то раз шел на вечернее славословие, как вдруг показался человек, приближающийся к монастырю с громким и ужасным воплем. Отец остановился, прислу­шался и сказал спутнику:

— Ой, брат, лютый же в нем бес… И отец вошел в церковь, а незнакомец продолжал идти с тем же ужасным воплем, потом вошел в церковь, стал возле препо­добного, начал сосредоточенно молиться и… вышел из церкви здоровым, вполне осмыс­ленно начав разговаривать с окружающими!

Окончательно ослабев, отец наш повелел носить себя в церковь на каждую службу и оставлять там в особом месте, что ученики его и исполняли вплоть до его кончины. Прожил преподобный Иосиф в своем мона­стыре 36 лет, а всего 76 лет.

В 1515 г. после праздника Рождества Преславной Богородицы он скончался с на­ступлением дня Воскресения Господа Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа, 9 сен­тября, на память святых и праведных бого-отец Иоакима и Анны во время пения сла­вословия, отдав Богу свою чистую душу по­сле трех последних вздохов, которыми про­образовал Святую и Живоначальную Троицу.

Братия с пением исходного песнопения — «Святый Боже», при котором всякий пла­кал, обрядили тело великого труженика и понесли его на себе в церковь, как некогда доблестные сыны праотца Иосифа, тоже с пением — не радостным, но плачевным.

«Отошло от нас сияние, — говорили од­ни, — которым мы освещались больше, чем солнечными лучами. Угас светильник, сияв­ший над нашими сердцами и рассеивавший тьму, мешавшую видеть душеполезное. Ве­ликая беда окружила нас ныне, ибо отнят у нас великий сосуд Божиих даров, в котором были и любовь нелицемерная, и странноприимство Авраама, и незлобие Иакова, и целомудрие Иосифа, и терпение Иова, и милость Моисея, и кротость Давида».

«Кто, — плакали другие, — вернет нас в те дни и месяцы, что мы жили рядом с ним, и светильник его учения сиял над на­шими головами?..»

Конец же моей поминальной речи будет такой: если забудем тебя, честнейший отче, то забудь меня, десница моя. Теперь нам уже пора оставить наше опла­кивание и восстановить в себе твердость ду­ха. Потому что не отнят у нас отец: еще больше, чем когда-либо он окормляет нас и молится за нас. Тело положено в гроб, но духом он с нами; он отошел к детям своим, посланным вперед себя, чтобы явиться с ними перед лицо Христа и сказать: вот я и дети, которых Ты дал мне, но и оставшихся жить в его обители, сохра­няющих законы и правила, установленные им, до скончания века призывает и ведет ко Христу, как пастырь добрый.

Умножив данный ему талант, он вошел в радость Господина своего и был постав­лен надо многими людьми по выражению Лествичника: «многим надлежит спастись, но награда тому, ради кого свершилось спасение», и потому ныне он еще больше окормляет нас, чадолюбивый отец, заступается за нас, удалившихся нака­зывает, возвратившихся исцеляет — когда, например, инок Арсений, оставивший жену и детей, бе­жавший от мирской славы и постригшийся в Иосифовой обители, из-за козней врага покинул ее, то поплатился за это параличом с потерей речи; когда же вернулся в оби­тель и попросил населяющих ее молиться с ним Господу нашему Иисусу Христу и Пречистой Его Матери у гроба блаженного о прощении его проступка, то сразу же пол­ностью выздоровел вплоть до восстановле­ния речи; с той поры и до самой кончины он ходил за больными, нося им еду и питье. От сего мы можем заключить, что и по смерти живет и чудотворит О. Иосиф.

Еще пример. Некие весьма неправиль­ных взглядов люди долгое время — еще при жизни блаженного отца — всячески по­носили его и старались навредить ему, как могли, но Бог того не попустил, и они са­ми все время оставались посрамленными. По отшествии же преподобного ко Господу те, думая, что настало благоприятное для них время, вновь принялись за поругание его имени и пытались уничтожить книги, что он написал, возражая безбожным ерети­кам. Но забыли слова: праведники живут во веки и: праведник умирая осудит живых нечестивых и что при жизни праведник часто не сможет сделать того, что после смерти сде­лает. И тут — на их предводителя напал страх, клеветники испугались Государя Ве­ликого князя, не решились открыть ему своих намерений и вернули книги ученикам преп. Иосифа. А те, взяв книги, понесли их над собой, показывая всем свидетельство победы блаженного отца. Увидев такое, са­модержец разгневался на еретиков: «Вначале говорили, что книги неправильные, что их следует уничтожить, а теперь признались, что неправильно обвиняли старца и его со­чинения!» — так что те едва смогли упро­сить его умерить гнев, что он держал на них.

Таким образом, когда О. Иосиф был жив, то терпел злословящих и поносящих его; после же кончины он по Божией воле че­рез многие скорби обратил их в молящихся ему. Умерев, он победил живых, восставших на него, как это было когда-то со свят. Златоустом, который при жизни был многими оскорбляем, а после кончины которого во многих бедах оказались нападавшие на него, так что он после смерти смог одержать над ними победу.

Вот что я хотел сказать в надгробном слове о блаженном отце. Я мало что смог сказать о нем по сравнению с тем, что сле­довало, но все равно — его личность и до­бродетели не забудутся в веках, равно как и род, из которого он произошел.

Вспоминая о его жизни, мы освящаемся памятью о нем.

Впрочем, его молитвами и сами можем сподобиться причисления к его стаду. И ес­ли даже я удалюсь от него по собственной немощи, то по благословению старца, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа — Ему подобает слава со От­цом и Святым Духом ныне и присно и во веки веков — умом и сердцем буду всегда с ним и с пребывающими близ него.

Аминь.

Жизнь Юлиании Лазаревской

Как нехорошо подражать классике

А вот развёрнутое житие русской святой Юлиании Осоргиной, написанное родственником — только не племянником, как «Надгробное слово…» Топоркова, а родным сыном — представляет собой воистину печальное зрелище. Казалось бы, Каллистрат, рядовой представитель тогдашнего «среднего класса» (он дослужился до губного старосты г. Мурома — нечто вроде капитан-исправника тех времён), в своём по-своему уникальном объёмном труде, посвящённом жизнеописанию своей благочестивой матери (впоследствии канонизированной), должен дать максимально рельефный портрет своей родительницы. Увы, увы… Похоже, что автора заботила не схожесть его жизнеописания с оригиналом, а его похожесть на те растиражированные в четьях-минеях тягучие, слащавые, штампованные жития, которые для тогдашнего русского обывателя служили образцом «подлинности». Автор старательно изгоняет из своего труда все сколько-нибудь живые чёрточки своей героини, заменяя их перечислением аскетических подвигов и рассказом многочисленных «ужастиков», связанных с борьбой с бесами — любимым жанром тогдашней широкой публики. (По контрасту можно вспомнить, как мастерски Топорков среди нагромождения метафорических конструкций вставляет какой-то конкретный эпизод — колоритно, хотя и лаконично. Взять хотя бы рассказ о смерти матери героя.) В результате живая женщина превратилась в бесплотную тень — ту, которую видела на иконах и, видимо, ту, которой стремилась стать всю жизнь, потраченную на бесчисленные «подвиги» в лучших человеконенавистнических традициях египетских пустынников. В этом смысле сын достойно отдал последний долг матери, сделав ее безупречно «правильной», хотя, на взгляд современного читателя, он просто засушил мать между страниц своего труда — ситуация, достойная газетной криминальной хроники.

В целом житие отражает средний уровень тогдашнего культурного человека — как детективы и дамские романы сегодня. Можно сказать, что если «Слово» Топоркова является собой редкий пример обогащения русской культуры греческими образцами, то труд Осоргина — это, увы, нередкий пример обратного — подавления русской самобытности греческим авторитетом.

При переводе использовано изд: Евгений, епископ. Житие святой праведной Иулиании Лазаревской и служба ей. СПб, 1910. (2-я редакция.)

Жизнь Юлиании Лазаревской

Каллистрат ОСОРГИН

Благослови, Отче!

Благословен Бог, Отец-Вседержитель, Творец неба и земли, всего видимого и невидимого.

Благословен Единородный Сын, Слово Божие, Безначальный и Безвеременный, от Отца рожденный, Бог от Бога, прежде начала времен, Самовластная Сила, сотворившая все творение.

Благословен Утешитель, Святой и Животворящий Дух, от Отца исходящий и через Сына явленный человечеству.

Трисоставная, Единосущная и Нераздельная Святая Троица, не изменяющаяся в славе, в своей сущности и премудрости, Безначальная Природа и Владычество, Изначальная Благость, Единый Бог, Творец, Хранитель и Предначертатель времен, дающий просящему мудрость и разум и не отвергающий согрешающего, но установивший для его спасения Покаяние — Тебя благословят небесные силы и славит ангельское воинство!

*

И я, жалкий и недостойный, благодарю Благого и Милостивого Бога за то, что, хотя и не способен прославить Его благодеяния, но все же могу принести Ему сие повествование и молюсь, чтобы Он услышал меня в день, в который призову Его, и вложил бы слово в мои дела, чтобы я смог рассказать об этой добродетельной жизни, составленной из достойных подражания дел. А поскольку славить и призывать Бога — дело достойное, то и я, вспоминая святую и праведную мою родительницу, ее подвиги, милосердие, постничество, лежание на земле и стояние на всенощной, непрестанные слезы и молитвы и иные того же рода добродетели, боюсь обо всем том умолчать и предать ее жизнь забвению; вспоминаю того осужденного на мучения раба, что зарыл в землю талант Господина и не принес от него прибыли.

Но останавливает меня то, что кто-нибудь может, услышав это от меня, подумать о каком-нибудь лукавстве, якобы здесь содержащемся, — из-за моего сыновнего положения — счесть все, о чем здесь написано, не соответствующим действительности.

Но есть Господь Бог, знавший обо всем даже прежде бытия мира и знающий про то, что я здесь не лгу, а пишу правду, то, что видел своими глазами и осязал своими руками и лгать о святыне не собираюсь. А если кто из читателей удивится высоте предмета и не захочет тому верить — Господи, помилуй их: они, судя о человеке по самим себе, просто превратно истолковывают все, что говорится о людях. Если же кто захочет проверить праведность и богоугодность жизни моей святой матери Юлиании Юстиновны — пусть спросит у служивших у нее или у соседей, живших рядом, какую богоугодную жизнь вела она с младых ногтей, поскольку многие знали блаженную еще при жизни, почитали ее и могут рассказать о ее трудах и подвигах на ниве добродетели. Да даже если бы места, где жила преподобная, имели язык, они не промолчали бы о величии ее подвигов, вполне сравнимых с делами богоугодной жизни святых прежних времен!

Но как мне рассказывать о том, что выше меня? Я грешен и скудоумен… Но пусть направит мое перо чистая и милостивая душа моей матери и вразумит меня, ее родного сына — по плоти, а по духу — сына рабыни, ни на что не годного изгоя, вздумавшего сказать что-то о ей! А вас, читатели сего душеполезного жития, прошу не обращать внимания на недостатки моего труда.

Необходимо будет вкратце сказать, то каких родителей произошла моя мать, где и как жила и как преставилась. Благо, все это известно нам, ее детям… впрочем, лучше было бы сказать — рабам: не достоин я называться сыном такой праведницы, раз не последовал ее добродетелям! Итак, достойный удивления рассказ о том, что случилось в нашем роду.

*

Во дни правления благоверного Царя и Великого князя всей России Ивана Васильевича при нем в должности Управляющего Двора служил благоверный и нищелюбивый человек Юстин Недюрев. У него была жена, столь же благолюбивая и нищелюбивая, Степанида Григорьевна, урожденная Лукина, родом из Мурома. Жили они согласно и благочестиво, имели много детей, богатства и душ. У них и родилась блаженная Юлиания.

Когда ей было шесть лет от роду, ушла из жизни ее мать, и девочку взяла к себе в Муром бабка, мать ее матери, Анастасия Никифоровна Лукина (Дубенская). Она воспитывала ее у себя в благочестии еще шесть лет. А когда Юлиании исполнилось двенадцать, бабка ее тоже ушла из жизни, наказав своей дочери Наталье Григорьевне Араповой (жене Путилы Арапова) взять девочку к себе в дом и прилежно воспитывать ее в духе благочестия, благо тетка ее имела своих восемь дочерей и одного сына.

Блаженная Юлиания была от младых ногтей охвачена любовью к Богу и Его Пречистой Матери. Она очень почитала тетю и своих сестер, выказывая им свое послушание, сама стараясь скромно молчать. А все свободное время блаженная отроковица отдавала молитве и посту, из-за чего тетка ее часто ругала, а сестры с домашними смеялись над ней за то, что она в свои молодые годы так истязает себя. Каждый день они ей выговаривали: «Глупая, что ты, такая молодая, так себя изнуряешь и губишь свою красоту» и т. д. Много раз, например, ее понуждали с утра позавтракать, но она ни разу не поддалась на уговоры, за предложение благодарила и тут же уходила.

Вообще Юлиания старалась слушаться всех, поскольку нрав имела с детских лет кроткий, была молчалива, тиха, скромна, смеха и разных шумных игр избегала. Когда сверстницы пытались вовлечь ее в игры или глупое пение, она всегда отказывалась присоединиться к ним, ссылаясь на неумение (чтобы как-то крыть свою добродетельность). Зато она усердно и прилежно пряла и вышивала, так что в ее покоях свеча не угасала даже всю ночь. Еще она заботилась о сиротах, вдовах и немощных, живших в той деревне, снабжая различным добром нуждающихся и больных, так что все только удивлялись ее разуму и благоверию.

Хотя вокруг не было церкви ближе двух верст, отчего в детстве блаженной не довелось ни ходить в нее и слушать Божественное Писание, ни иметь учителя в деле спасения, но, имея в себе страх Божий, она наставлялась с добродетели природным разумом — так, как сказал когда-то Антоний Великий: имеющему цельный ум не нужно писаний. Правоту этих слов блаженная подтвердила своей жизнью, в которой, не учившись по книгам или к наставников, еще с детских лет стала исполнять все заповеди Христовы, подвизаясь в благочестии и сияя на весь мир, как сверкает драгоценный бисер посреди тины. Она и желала бы слышать слово Божие, но… того в детстве не получила, а вместо этого за свои добрые дела подвергалась насмешкам разных невежд.

Но сияния солнца не умолит и самый глубокий ров. Блаженная оказалась колонной, установленной на камне, которую обтекала река и обдували ветры, но поколебать не могли. Как сказал апостол: «Кто нас отлучит от любви Божией? Ни скорбь, ни притеснения, ни голод…» Или как о том у Давида: «Надеющийся на Господа, как гора Сион: не подвигнется во век. Ибо не оставит Господь жезла нечестивых над жребием праведных, дабы праведные не простерли рук своих к беззаконию».

*

Когда блаженной исполнилось шестнадцать лет, ее выдали замуж в Муром за родовитого и богатого человека Георгия Васильевича Осоргина. Венчание совершилось в церкви праведного друга Божия Лазаря в селе ее мужа служившим тогда там священником Потапом (впоследствии он за свою добродетельность был назначен архимандритом в Муромский Спасо-Преображенский монастырь, получив при постриге имя Пимен).

Священник рассказал, как, согласно наставлениям святых отцов, подобает жить мужу и жене, о молитве и посте, о милостыни и о других вещах. Блаженная внимательно выслушала Священное Писание, советы и наставления, чтобы взрастить потом все посеянное в нее сторицей и не просто выслушать поучения, но и исполнить их на деле.

После того, как о. Потап наставил и благословил молодых, они отправились в дом Василия Осоргина, ее свекра. Отец и мать мужа тогда еще были живы; свекор был богат, знатен и известен государю; Евдокия Осоргина, свекровь, тоже была знатна и отличалась умом. Детей у них было трое: один сын и две дочери. Немало было и богатства: сел, крестьян и прочего.

*

Свекровь, видя, что невестка — человек взрослый, умный и исполненный добродетелей, обрадовалась ей, возблагодарила Бога и поручила ей вести все хозяйство в доме. А блаженная смиренно пребывала у нее в послушании и повиновении, ни в чем не ослушиваясь ее, не пререкаясь, без промедления выполняя все указания, так что свекор со свекровью на нее только удивлялись и стали относиться к ней с большим уважением.

Вообще на все вопросы — родственников, проверявших ее в разговорах, или посторонних — она давала всегда достойные ответы, заставляя всех удивляться ее уму и делам Божиим.

*

Блаженная с детства имела в обычае каждый вечер по долгу молиться с коленопреклонениями и делать по сотне поклонов и больше; так она готовилась ко сну. Востав ото сна, она так же помногу молилась, приучив к тому же и мужа. Как сказал великий Павел, «почему ты знаешь, жена, не спасаешь ли мужа», сказав затем то же и мужу. А еще: женившийся не согрешил, но исполнил закон; и женящийся хорошо поступил, но не женящийся поступает лучше.

Именно в последнем блаженная немало печалилась — что лучшего удела, девственной жизни, не сподобилась. Но в то же время она помнила у апостола: «Соединен ли ты с женой? Не ищи развода… Жена связана законом… Жена не властна над своим телом, но муж… Спасется серез чадородие, если пребудет в вере и любви…»

А из других книг она знала, что образ жизни человека возможен двоякий: монашеский и мирской. Мирским не возбраняется жениться и есть мясо, но все прочие заповеди Христовы они могут исполнить, как и монахи. Можно ведь, и живя с мужем, угодить Богу; и не каждый постригающийся спасается, а только тот, кто достоин звания монаха… И если кто живет в миру женатым, но выбрал в жизни исполнение закона Христа, тот лучше пустынника, не соблюдающего закона… Поэтому и добродетельный мирянин достоин прославления…

Так размышляла блаженная и поняла, что они с мужем должны теперь, соединившись в законном браке, постараться исполнить заповеди Христовы, как закон. С тех пор не проходило ни одного вечера, чтобы она не проводила долгого времени в молитвах, оставляя для сна только самую малость. А встав рано утром, тоже долго возносила к Богу молитву.

Когда ее муж находился в отъезде по службе — год или два, а то и три, — тогда она и все ночи целиком проводила без сна, подолгу молясь, так что свеча и ее доме не угасала всю ночь. Сама же хозяйка, утвердив руки на веретене и пяльцах, занималась рукоделием, чтобы, проделав его, раздать вырученное нищим или подать на нужды храма. (А в вышивании она была большой мастерицей.)

Свою обычно щедрую милостыню она подавала втайне от свекра со свекровью, о чем знала одна только маленькая дворовая девочка, с которой она посылала деньги нуждающимся. Делалось это по ночам, так что никто о том не знал, как про это и говорил благословенный Матфей, а вернее, Сам Христос: «Когда творишь милостыню, не труби перед собою, но пусть левая рука твоя не знает, что делает правая… и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно.»

Днем блаженная занималась, не покладая рук, хозяйством, как истовая мать, печась о всех, заботясь о вдовах и сиротах, кормя, одевая и обшивая их собственноручно. Сбылись на ней слова премудрого Соломона: «Кто найдет добродетельную жену? Цена ее выше жемчугов; уверено в ней сердце мужа ее, и он не останется без пребытка»

В ее доме никому не надо было заботиться ни о чем: все одеты, накормлены, каждому подобрана работа по силам. Горделивость или кичение были блаженной нисколько не свойственны; она никого не называла по прозвищу, не требовала, чтобы ей кто подавал воду на руки или разувал ее — все делала сама, кроме разве что по необходимости, когда приходили гости — тогда подле нее по разрядам становились слуги и прислуживали. Но стоило гостям уйти, как она начинала укорять себя с обычным для нее смирением: «Кто я такая, чтобы мне прислуживали такие же люди и создания Божии, как я?» — таким образом, даже пользуясь услугами своих людей, она лишний раз вспоминала Бога, оставаясь и здесь образцом добродетели.

Среди ее работников попадались и упрямые, и непослушные, и ленивые; некоторые любили пререкаться. Все это блаженная терпеливо сносила, стараясь исправлять всех своим примером и всегда возлагать первую вину на себя. «Я ведь сама согрешаю перед Богом, и он меня терпит; а от них мне что требовать? Такие же люди, как и я. А от того, что Бог вверил их мне в подчинение, их душам только легче, чем моей», — так думала она в таких случаях, вспоминая слова Спасителя: «Не презирайте ни одного из малых сих; ибо… Ангелы их на небесах видят лицо Отца Моего Небесного».

За всю свою жизнь она не пожаловалась ни на кого из провинившихся работников, за что ей немало довелось претерпеть и от свекра, и от свекрови, и от мужа. Но она этому не придавала значения и стояла неколебимо на своем, как скала, полагаясь на Бога и Пречистую Богородицу.

*

Блаженная часто призывала на помощь великого чудотворца Николая, от которого иногда и сподоблялась получать помощь, о чем однажды она рассказала сама.

Дело было так. Однажды ночью она, как обычно, встала на молитву. Мужа дома не было. И вот ненавистник добра, дьявол, со своим воинством попытался свести ее с пути. Ему удалось навести на блаженную такой ужас, что она (тогда еще молодая и неопытная) перепугалась, легла на постель, укрылась одеялом и… тут же уснула. А во сне увидела полчища вооруженных бесов, собирающихся ее убить. Те окружили ее и стали теснить со всех сторон, крича: «Не прекратишь молитву — сейчас вот убьем тебя!» Блаженная в трепете обратилась к Богу и Пречистой Богородице и призвала на помощь святителя Николая. Св. Николай тут же и явился с большой книгой в руках, которой и начал бить бесов, быстро разогнав их, словно дым, так что не осталось и следа. Подняв десницу, он благословил подвижницу, сказав: «Дочь моя, мужайся и крепись, а бесовского нападения не ужасайся — мне Сам Христос повелел оберегать тебя от бесов и злых людей».

Тут она воспрянула ото сна и увидела — уже наяву — светозарного мужа, сверкнувшего, как молния, и вышедшего из комнаты. Но, пойдя за ним, она никого не обнаружила, двери же комнаты были по обыкновению крепко заперты.

Случившемуся она очень обрадовалась, потому что как бы получила известие о себе, и стала благодарить Бога, все же удивляясь про себя. Про то, что было, она никому говорить не стала, стараясь еще больше преуспеть в добродетели.

*

Через некоторое время, когда Русскую землю за грехи наши постиг гнев Божий — страшный голод, и люди стали во множестве умирать, блаженная продолжала втайне ото всех раздавать милостыню. Например, она стала брать у свекрови еду как бы для завтрака и полдника и раздавать ее нищим, благо сама с детства ничего не ела до обеда, а после обеда — до ужина.

Видя такое, свекровь сказала ей:

— Невестушка, я, знаешь, рада, что ты часто стала есть. Только удивляюсь, почему это ты так переменилась — когда было вдоволь хлеба, то не могла тебя и заставить съесть что-нибудь утром или в полдень; а теперь кругом во всем оскудение, а ты стала и завтрак, и полдник просить?

Но блаженная по-прежнему желала сохранить все в тайне и потому отвечала:

— Пока не было у меня детей, мне и не хотелось есть. А как родились дети, видно, ослабла, и все хочу что-то поесть, не только днем, но и ночью. А у тебя попросить стесняюсь.

Услышав такой ответ, свекровь обрадовалась и стала выдавать ей еду не только на день, но и на ночь, благо в доме у них оскудения не было, поскольку много было запаса с прошлых лет. Но блаженная, конечно, принимая от свекрови еду, сама ее не ела, а кормила ей нищих.

Когда кто из нищих умирал, она оплачивала обмывание, покупала погребальное платье и давала деньги на погребение. И когда видела чьи-либо похороны, знакомого или незнакомого, то не оставляла покойного без молитв.

*

Постепенно голод прекратился, но началась эпидемия болезни под названием пострел; от нее одни умирали, а другие, малодушные, запирались у себя в домах, не пуская к себе зараженных и даже не прикасаясь к их одеждам.

Блаженная же тогда втайне от свекра со свекровью собственноручно мыла в банях многих зараженных, лечила их и молилась об их исцелении. А когда кто из неимущих умирал, она сама обмывала, готовила похоронные принадлежности и нанимала могильщиков.

*

Так она прожила у свекра со свекровью много лет, ни в чем их не ослушавшись, не ропща и почитая их, как истинная дочь почитает своих родителей.

Ее свекор и свекровь преставились в глубокой старости в монашеском звании. Невестка почтила их память заупокойной службой и богоугодным погребением, раздав в память о них много пожертвований в монастыри и храмы и милостыню нищим и заказав по ним во многих церквях литургии; дома же у себя устраивала трапезы для священства, монахов, нищих, вдов. сирот и вообще бедных, щедро оделяя всех, приходящих к столу, и прося всех молиться за души преставившихся. Каждый день она посылала милостыню и заключенным — все сорок дней.

Поскольку в ту пору ее мужа дома не было, она сама обратила в милостыню часть их имущества. И так было не только во время похорон, но и каждый год: она поминала умерших, вспоминая из Священного Писания о том, что дела здешние приносят много пользы и утешения душам умерших и что мажущий мазью другого сам прежде благоухает. И боясь того, что сказал Василий Великий: если кто владеет родительским имением, а Богу от него не дает (т. е. милостыню), тот соучастник воровства и грабежа, потому что пользуется не своим, но потом отца своего. Потому, помня о том, блаженная старалась все оставшееся имущество свекра раздать в память усопших, а самой еще больше подвизаться на ниве добродетели.

*

Прожив вместе с мужем много лет в чистоте и великой добродетели, согласно заповедям Божиим, блаженная родила десять сыновей и трех дочерей, из которых четверо сыновей и две дочери умерли еще в младенчестве, а шесть сыновей и дочь выросли и стали взрослыми. За это она была очень благодарна Богу, помня, как апостол Павел писал Тимофею, что «жена спасается через чадородие». Но при том благодарила Бога и за умерших младенцев, говоря: «Бог дал, Бог и взял», помня Златоуста, сказавшего, что у блаженных младенцев и почивание блаженное. За что могут давать ответ не имевшие греховного соблазна? Они причислены к сынам Иова и к младенцам, избитым Иродом; они вместе с ангелами славят Бога и молят Его за своих родителей. Поэтому об умерших она не скорбела, а за живых радовалась.

*

Ненавистник добра дьявол тем временем всячески старался чинить ей препятствия, затевая пустые ссоры среди детей и дворни. Но она, всегда рассуждая кротко и мудро, мирила ссорившихся, так что враг оказывался бессильным причинить блаженной зло. Тогда он подучил одного из работников убить ее старшего сына, чтобы ввергнуть ее в отчаяние и отвести от Бога; с другой стороны, думаю, в том было и Божественное смотрение, о чем Давид когда-то сказал: «Благо мне, что я пострадал, дабы научиться мне уставам Твоим», потому что получилось так, что блаженная начала еще больше заботиться о своей душе. Без огня, говорят, золота не получить. Если кто увидит умершего моложе себя и сам не исправится — спастись ли ему? Кто, как говорится, бедами не научится — как ему добром научиться?

Поэтому блаженная, увидев сына мертвым, огорчилась — но не из-за смерти, а из-за беспокойства о его душе после внезапной смерти. Но не только сама не впала в отчаяние, но смогла утешить и мужа, призвав его не оставлять надежд на Бога, а сына стала поминать псалмопением, раздачей щедрой милостыни и сорокоустом.

Через какое-то время и другого ее сына убили на службе. Но она, если и опечалилась, то внутренне, а не внешне, обойдясь без душераздирающих криков и терзаний волос, что бывает свойственно женщинам; в память о своих детях она днем раздавала милостыню, одаряла нищих и заказывала церковные службы, а ночи проводила без сна, молясь об отпущении им грехов.

*

Потом, по прошествии многих лет, она стала просить мужа отпустить ее в монастырь; тот никак не соглашался на такое. Она сказала, что если он ее не отпустит, она сама уйдет из дома. Тогда муж стал просить ее не оставлять его, потому что сам он уже был стар, а дети были еще юны. И стал читать ей из блаженного Косьмы Пресвитера о том, что черные ризы нас не спасут, если живем не по-монашески, равно как и белые не погубят, если живем благоугодно. «Если же кто, не желая переносить нищеты, уходит в монастырь, чтобы не заботиться о детях, не трудиться, не входить в любовь Божию, а только почивать, тогда как осиротевшие дети будут плакать и проклинать родителей: зачем вы, родители наши, родили нас и оставили на такие беды да лишения! А раз и чужих сирот велено кормить, то тем более своих не морить,» — и много еще мест из церковных книг он ей прочитал.

И она послушалась, оставила свои просьбы, сказав на это:

— Что ж, пусть будет по воле Господней…

После этого она попросила мужа жить с ней вместе, но без супружеского общения. Они соорудили себе в одной комнате разные постели: муж остался на прежней, где он и раньше спал, а сама блаженная, словно птица, вырвавшаяся из сетей, отлетела от своего мирского и прилепилась душой к одному Богу. приняв на себя пост и воздержание превыше всякой меры — по пятницам вообще ничего не вкушала, затворяясь в особой комнате и занимаясь там в одиночестве молитвой; в понедельник и среду вкушала однажды в день сухую пищу, без горячего; по субботам и воскресеньям накрывала в доме столы для священства, вдов, сирот и дворовых людей, оделяя их съестным, причем сама, прислуживая им, ради них выпивала только небольшую чашу вина — не ради самого вина, а чтобы не обидеть гостей. Все это во имя заповеди Спасителя: «когда делаешь пир, зови нищих… и воздастся тебе в воскресение праведных»; и св. отцы, зная устремления человеческой природы (а еще в большей мере — наставляемые Святым Духом), говорили так: когда устраиваете угощение и зовете друзей и почетных гостей — это хорошо и приятно, но больше старайтесь звать убогую братию — так вы не лишитесь обеих наград, т.е. здесь будете почтены от людей, а там за благодеяния нищим обретете вечный покой. И блаженная. следуя сему, больше всего заботилась о нищих.

Спала она только час или два с вечера. Ложилась на ночь без постели, подкладывая под себя острыми углами к телу дрова, а под бока — железные ключи. Из таких же дров делала себе и изголовье. Так она держала в надлежащем виде свое тело, ложась не ради обретения покой, а только до тех пор, пока в доме не засыпали, после чего вставала на молитву и всю ночь проводила без сна, слезно молясь до самого утреннего звона.

А после шла в церковь к заутрене и литургии. Днем же трудилась над рукоделием и богоугодно устраивала домашние дела; выдавала работникам пропитание и одежду, поручая каждому работу по силам; опекала вдовиц и сирот; помогала бедным. И вообще выказывала образцы всех добродетелей, или, если сказать словами Иова, была «оком слепых и ногой хромых», бездомным кровом и нагих одеждой — до того, что плакала, когда ей приходилось видеть какого-нибудь человека в беде.

Нищий из ее дома с пустыми руками не уходил. За дворней она смотрела, как за детьми, не превозносясь и не надмеваясь, словно родная мать, а не госпожа, согревающих работников и работниц больше милуя, чем наказывая, и наставляя их словами святых без битья и угроз.

*

Грамоте она не училась, но любила слушать, когда читают священные книги, и, прослушав какое-нибудь сочинение, все понимала и объясняла неясные выражения, словно настоящий философ или книгочей.

Постоянно повторяла со слезами: «Какими добрыми делами можем мы умолить Господа? Как отразим идущее на нас наступление греха? Как преградим путь страстям? Как можем подражать жизни прежних святых в наше-то последнее время? И как при Воскресении сможем умолить неподкупного Судью-Христа?»

В бане она не мылась с тех пор, как разлучилась с мужем. Вообще же о ее добрых делах невозможно ни рассказать, ни написать; даже не могу себе представить такого доброго дела, которого она не совершила бы. И при этом никого не оскорбила, никого не прогневала — нет, старалась избежать любого зла!

*

Какой рассказ может стать достойным ее трудов? Кто измерит ее слезы? Плач ее кто в состоянии описать? Милостыню кто изочтет? И кто теперь скажет, будто в миру нельзя спастись? Вот св. Ефрем Сирин пишет: «Ты говоришь, что в миру нельзя спастись? А я коротко отвечу, что если угодно, не место спасает, а образ мыслей и устремленность к Богу. Адам в раю утонул при полном безветрии, а Лот в Содоме, как посреди морских волн, спасся. Саул в царских палатах и эту жизнь, и ту погубил, а Иов, сидя на смрадной куче, после тяжких испытаний принял венец праведника! И если кто говорит, что невозможно спастись, живя среди людей, тот ничего не понимает, и весь сонм Церковных Соборов не послужил ему к пользе».

Это наставление блаженная Юлиания и исполнила, быв замужем, имея детей и крестьян, но Богу угодив, за что Бог и прославил ее, причтя ко святым, о чем скажу дальше, а пока вернусь к повествованию.

*

Блаженная прожила с мужем после их разлучения десять лет, пока муж не преставился. После этого блаженная еще больше отказалась от всего мирского, как бы сказав вслед за Давидом: «Благо мне, что я пострадал, дабы мне научиться уставам Твоим!», и: «Господь Бог открыл Мне ухо, и Я не воспротивился, не отступил назад».

Так же она утешала и детей, говоря им: «Не скорбите сверх меры, дети мои. Смерть отца вашего нам, грешным, дана для размышления и назидания, чтобы, увидев ее, всякий ждал того же и для себя. Имейте частое покаяние и стремитесь стать добродетельными во всем, а больше всего подавайте по возможности милостыню и имейтеруг ко другу нелицемерную любовь», — так вот она наставляла своих детей богоугодными поручениями.

Мужа погребла с псалмопением и панихидой, раздала милостыню нищим, заказала сорокоусты по монастырям, не страшась расточения тленного богатства, а стремясь к накоплению правды. Ночи проводила без сна, молясь за мужа, чтобы ему были прощены грехи, помня из читанного, что добрая жена и по смерти мужа своего спасает, стараясь подражать благочестивой императрице Феодоре и другим святым женам, моливших Бога за своих мужей.

*

С той поры она приложила к посту пост, к молитве — молитву, к слезам — слезы, раздавая милостыню сверх всякой меры, так что однажды у нее в доме не осталось ни сребреницы; но она заняла денег и вновь стала подавать просящим.

*

Каждый день блаженная ходила в церковь. А зимой просила у детей денег, чтобы справить теплую одежду, и… тоже раздавала их нищим, проходив все зимы без зимнего платья. Сапоги обувала на босу ногу, подкладывая вместо стелек ореховую скорлупу и острые черепки, чтобы как можно больше стеснить себя.

— Зачем ты в старости так истязаешь себя? — спрашивали ее многие из знакомых.

— Разве не знаете, — отвечала она, — что тело душу убивает? Вот укрощу его и подчиню себе — тогда и спасется дух мой в День господа нашего Иисуса Христа!

А иногда говорила так:

— Не стоят ничего страдания нынешнего века по сравнению с будущей славой. Сколько здесь усохнет тела, столько там червь не доест. Какая польза тело кормить, а душу убить?

*

Однажды стояла столь лютая зима, что от мороза трескалась земля. Блаженная тогда некоторое время в церковь не ходила, а молилась дома.

Как-то рано утром тамошний священник приходит в свою церковь Праведного

Лазаря и вдруг слышит голос от иконы Пресвятой Богородицы: «Иди и спроси милостивую вдову Юлианию, отчего она не ходит на службу? Домашняя молитва ее богоугодна, но все же не так, как церковная. Вы же все ту вдову почитайте — ей лет уже за шестьдесят, и Дух Святой почитайте на ней».

Вострепетав, священник прибежал к блаженной и, упав в ноги, стал просить прощения. Потом рассказал о том, что было.

Но блаженной было неловко, что он стал рассказывать все при людях, а не наедине.

— Батюшка, вам показалось, — сказала она священнику. — Может быть, вы о себе говорите? А я, грешница, могу ли я у Господа быть достойной таких слов?

Но потом попросила его и всех присутствовавших не рассказывать никому о том ни при жизни, ни после ее смерти — такое вот имела смирение, что и после смерти не хотела славы от людей. Сама же, тотчас пойдя в церковь, велела отслужить молебен. А сама молилась с теплыми слезами и поцеловала икону Пресвятой Богородицы. И вдруг тут же в церкви разнеслось благоухание, распространившееся по всему селу, отчего все удивлялись и воздавали хвалу Богу.

Так сбылись слова апостола Павла, сказанные Тимофею: «вдовиц почитай». О нашей же вдове Сама Высшая всех созданий Богоматерь дала свое свидетельство и заповедала всем чтить ее.

С того дня блаженная ходила в церковь каждый день. А каждый вечер она молилась в спальне (если только не принимала гостей), в которой висели иконы Спасителя, Пресвятой Богородицы и великого Их угодника чудотворца Николая.

Как-то раз она пришла, как обычно, в спальню на молитву, и — сразу же вся комната наполнилась множеством бесов, иным из которых даже приходилось тесниться в дверях; они стали подступать к ней, размахивая оружием, чтобы ее убить. Но блаженная, полагаясь на силу Христову, не испугалась, а, возведя очи к Богу, стала сквозь слезы молиться: «Владыка, Бог-Вседержитель, не предай предавшуюся тебе душу зверям и душу убогую не забудь до конца! Пошли Своего угодника Николая на помощь мне, рабе твоей!» И тут же явился святой Николай с огромной палицей в руке и прогнал нечистых духов без следа — как дым, исчезли! А одного из них он поймал и стал бить. Потом благословил святую крестом и стал невидим.

Бес ревел: «Много я наносил вреда Юлиании, каждый день… Сеял раздоры среди детей и слуг, хотя и не смел приблизиться к ней самой, потому что она милосердна, смиренна и молитвенна!» (Она всегда держала в руках четки и читала Иисусову молитву — даже во время еды или какого-нибудь дела беспрестанно читала молитву. Даже когда спала, все равно, губы ее шевелились, а из груди слышалось славословие Богу; многим доводилось видеть, как она спит, а рука ее перебирает четки.) И бес бежал от нее, вопя: «Ну, Юлиания, много сейчас из-за тебя претерпел, но ничего, сделаю тебе на старости лет подарок — голод, когда ты сама будешь от голода умирать, а не чужих кормить!»

Она перекрестилась — бес пропал.

Потом блаженная приходит к нам с изменившимся лицом. Мы, видя ее состояние, стали ее расспрашивать. Но она тогда нам ничего не сказала. И только потом, через некоторое время, по секрету рассказала нам все, обязав никому ничего не говорить.

*

Так она прожила во вдовстве десять лет, выказав во всем добродетельность, истратив много добра на милостыню, себе же оставляя только на необходимые домашние нужды (рассчитывая потребность в припасах точно на год, а все сверх нужного раздавала нуждающимся). Такая жизнь ее продолжалась до царствия Бориса.

Тогда наступила пора, когда в Российской земле начался лютый голод, так что многие ели всякую мерзость и человечину, и множество народа умерло от голода.

Настало оскудение и в доме блаженной: посеянный хлеб не пророс, скот пал. Но она просила своих детей и домашних не присваивать чужого, не красть, а сама продала оставшийся скот, одежду и посуду, купив хлеба, которым и кормила свою челядь, подавая еще и милостыню, от которой не отступилась и в нищете, так что ни одного из приходивших к ней нищих не отпустила с пустыми руками. Дойдя же до последней степени нищеты, когда в доме не осталось ни зернышка, она и тогда не пала духом, но возложила упование на Бога.

К тому времени она переехала в другую деревню под названием Вочнево, что под Нижним Новгородом, в которой не было церкви ближе двух верст. Удерживаемая старостью и бедностью, блаженная в нее не ходила. а молилась дома, немало страдая от того, но в то же время вспоминала и святого Корнилия, которому спасительной была домашняя молитва, и Иова, сидевшего в мусорной куче и видевшего Бога, и трех отроков в печи, Даниила во рву, Иону внутри кита, Иеремию в яме — всех, угодивших Богу, и тем немного утешалась.

*

Когда же нищета в ее дому умножилась, она собрала своих людей и сказала им:

— Сами видите, что к нам подступает голод. Если кто из вас хочет терпеть его вместе со мной, то хорошо — я буду рада. Если кто не хочет, того я отпускаю на волю, чтобы ему не страдать из-за меня.

Добронравные из ее людей остались с ней терпеть вместе, а прочие ушли от нее; их она с благословением и молитвой отпустила, нисколько не держа на них обиды. Оставшимся людям она велела собирать траву, известную как лебеда, и древесную кору (с дерева илим) и из них печь хлеб. Тем хлебом питались и она сама, и ее дети, и люди. Хлеб был сладок ее молитвой, и в ее доме никто от голода не умер.

Тем же хлебом она кормила нищих и, не накормив нищего, не отпускала его из дому. Нищих тогда было без числа, и соседи им говорили: «Зачем ходите к Юлиании? Она сама от голода умирает!» А нищие рассказывали им, что они обходили многие деревни, получали иногда даже чистый хлеб, а все-таки такого вкусного, как «у этой вдовы» не ели — многие даже не знали ее имени. Соседи, даже богатые хлебом, тоже посылали к ней просить хлеба и, отведав, признавали, что он и впрямь хорош, удивляясь при этом и говоря между собой: «Умеют же ее люди печь хлеб!» — не понимая, что хлеб блаженной был хорош молитвою. Она могла бы и умолить Бога, чтобы дом ее не оскудевал, но не стала противиться Божественному промыслу, терпя лишения с благодарностью и помня, что за терпение можно заслужить Царство Небесное.

В такой нищете она жила два года, не отчаиваясь, не огорчаясь, не ропща, не согрешив ни одним словом. От лишений она совсем не изнурилась, а выглядела даже веселее прежнего.

*

Когда приблизился день ее честной кончины, она заболела. Случилось это 26 декабря, и она лежала в болезни шесть дней. Но можно ли было назвать то болезнью? Днем она лежала на постели, беспрестанно читая молитву, а ночью вставала молиться, никем не поддерживаемая.

Служанки пересмеивались, поговаривая между собой: — Не взаправду болеет. Днем лежит, а ночью встает и молится!

А она услышала и сказала:

— Что же вы надо мной смеетесь? Не понимаете разве, что и от больного Бог ждет молитв? — и еще много им объясняла из священных книг.

2 января на рассвете блаженная призвала духовного отца, о. Афанасия, и причастилась Животворящих Таин Тела и Крови Христовых. Потом села на постели и, позвав к себе своих детей, слуг и всех жителей деревни, стала говорить им о любви, о молитве, о милостыни и вообще о добродетелях.

Среди прочего добавила:

— Хотела-желала я с юности сподобиться великого ангельского образа, но не сподобилась — из-за грехов моих и убогости. Недостойна я была того, грешница несчастная. так Богу уж было угодно, и слава праведному суду Его!

Затем она велела приготовить кадило и ладан, поцеловалась со всеми присутствующими и, послав всем мир и прощение, легла, троекратно перекрестилась, обвила четки вокруг руки и сказала последние слова:

— Слава Богу за всё. …В руки твои предаю дух мой. Аминь.

Так она предала душу в руки Бога, к которому так стремилась еще с детства. Все увидели в ту минуту вокруг ее головы золотистый круг, а на голове — как бы белый плат.

Блаженную обмыли и положили в одной из комнат. Той же ночью там увидели зажженные свечи, а весь дом наполнился благоуханием. В ту же ночь она явилась одной из своих крестьянок и велела отвести ее тело в муромские пределы и положить при церкви святого Лазаря, друга Божия, возле ее мужа.

Святое и драгоценное тело блаженной положили в дубовый гроб, отвезли его в

Муромский край и погребли в церкви св. Лазаря в селе Лазаревском, где она когда-то самоотверженно подвизалась, 10 января 7112 года.

*

Так прожила свою жизнь блаженная Юлиания. Таковы ее подвиги и труды. О ее житии мы никому не рассказывали, пока не преставился ее сын Георгий: тогда, копая для гроба яму, обрели святые мощи, исполненные благовонным миром. После такого случая мы решились написать житие святой, убоявшись, что смерть вдруг опередит меня, и жизнь святой окажется забытой. Вот я и написал немногое о многом, предложив читателям свой скромный труд.

Братья и отцы, не осудите меня, если я что вдруг описал плохо или неправильно, и не подумайте, будто я мог написать неправду из-за родства со своей матерью. Знаем Всевидящее Око, Владыка Христос Бог наш, что я не лгу — не быть тому, чтобы я на бесчестие госпожи моей родительницы написал вымысел! Богу нашему слава, ныне и присно и по вовеки веков. Аминь.

Стихи о нищем по алфавиту

«…Посмотрите, ноги мои босы!»

Очень трогательная стихотворная миниатюра. Аккуратно разложенные по алфавиту (в переводе — по современному) сетования бомжа на свою жизнь могли бы восприниматься как глумление, если бы не пограничность жанра между комедией и трагедией. В результате получается глубокий и искренний вопль несчастного, чем-то даже напоминающий Покаянный Канон Андрея Критского. Насколько описанная автором ситуация сохранила злободневность — судите сами.

СТИХИ О БЕДНОМ И УБОГОМ ПО АЛФАВИТУ

А

Ах, наг я и бос, голодно мне и холодно, и нет у меня ни в чём достатка.

Б

Богу состояние моё ведомо: знает, что нет у меня ни полушки.

В

Все знают, что мне ни пить, ни есть нечего и взять негде.

Г